Вершина Красной Звезды

Глава 6

Утром я просыпаюсь от стука в дверь. Открываю глаза и не сразу понимаю, где нахожусь. За окном пасмурно, серые низкие тучи и, видимо, уже раннее утро. В голове мелькают отрывочные кадры вчерашнего дня, и я со стоном снова валюсь на подушку. Стон, наверное, получился достаточно громким, и его приняли за разрешение войти. На пороге один из моих ребят-охранников — Олег.

— Виктор, Сергей Сергеевич приказал тебя разбудить. Сегодня ранний выезд, нужно успеть еще позавтракать.

— А сам он давно вернулся?

— Часа в два ночи. Он к тебе заходил, но ты крепко спал, и тебя не стали будить.

— Встаю — я резко принимаю вертикальное положение, скидывая с себя остатки сна — А он ничего не просил мне передать?

— Да, просил: Саттер в Париже.

Подскакиваю, как на пружине. Вот!!!! Я знал, я чувствовал… у меня на эту сволочь уже нюх какой-то особый выработался. Адреналин буквально вскипает в крови, заставляя действовать жестко и собранно.

— Нашли, где он остановился?

— Ищут.

Ну, да. ЦРУшник далеко не дурак. Затаился где-то и издалека наблюдает, как дальше разворачиваться события будут. Ладно… думаю, никуда он теперь не денется. Если я хоть что-то понимаю в людях, он будет сидеть здесь до последнего и обязательно дождется нашего отлета. Ведь его триумф должен быть полным и безоговорочным — ему нужно увидеть меня раздавленным и сломленным.

Собираюсь я быстро и действую практически на автомате. Принимаю душ, выглядываю в окно, отмечая, что дождя нет, надеваю приготовленную с вечера одежду. Голова после сна ясная, мозги включились и работают на полную катушку, обдумывая ловушку для Саттера. Она должна быть такой, чтобы он не мог в нее не вляпаться. Саттер должен удостовериться, что никому даже в голову не приходит связать его персону с произошедшим. И мы дадим ему эту уверенность в полной безнаказанности. Пусть продолжает тешить свое эго, наивно считая себя невидимкой и гениальным агентом. Его глупое тщеславие — прямой путь к ошибкам. А за ошибками последует возмездие.

Где он может сегодня появиться? Во-первых, у госпиталя Сальпетриер. Понятно, что там я буду 100 %. Затем у злополучного туннеля под мостом Альма — логично, что туда я отправлюсь сразу после госпиталя. И это самое удобное место для наблюдения за мной. Фанатов и просто любопытных зевак у туннеля будет полно — судя по репортажам в новостях, они уже вчера начали там потихоньку собираться, невзирая на дождь. А в большой толпе легче затеряться. Но самое главное — вид места аварии, следуя его ущербной логике, должен меня морально раздавить — это слишком тяжелая ноша для психики 16-ти летнего подростка. Откуда этому козлу знать, через что я прошел в прошлой жизни, когда похоронил сначала деда, а потом и маму — единственных близких людей на всем белом свете.

Так что да, основную ставку нужно делать именно на место аварии. А моя пресс-конференция в посольстве останется уже запасным вариантом — там Саттер то ли появится, то ли не нет. Хотя, в принципе, у этой беспринципной твари хватит наглости еще и туда заявиться, чтобы задать пару провокационных вопросов.

Все это я выдаю Сергею Сергеевичу, когда мы с ним устраиваем небольшое совещание после завтрака, пока Александр Павлович и мидовский юрист встречаются с послом. Полковник согласно кивает, на мои соображения, видимо пришел точно к таким же выводам. Так что основная засада на Саттера у нас действительно будет устроена у моста Альма. Подробности операции мне не сообщают, но судя по всему, людей и ресурсов у полковника для этого достаточно. И плевать, что операция проходит на территории суверенной Франции, властям нужно было лучше присматривать за своими наглыми папарацци и уж тем более за чужими иностранными агентами.

— Сколько вам нужно времени, чтобы вычислить Саттера в толпе?

— А сколько ты сам сможешь там продержаться? Это ведь будет тяжело.

— Полчаса железно.

— Уверен?

— Уверен. Но Александра Павловича нужно будет побыстрее увезти оттуда. А дальше все зависит от настроя и поведения фанатов. Просто общаться с толпой расстроенной молодежи мне еще не приходилось. Придется действовать по обстановке.

— Все когда-то случается в первый раз — вздыхает полковник — но я, если честно, поражаюсь твоей выдержке. Ты молодец.

— А у меня есть выбор? Или есть право раскиснуть? Это все будет уже потом. Дома. А сейчас всем нам нужно держаться. И поймайте мне уже эту суку Саттера!

— Сделаем все возможное, обещаю. Ночью говорил с Токио — сотрудники нашего японского всем вам очень сочувствуют. С утра Соловьев открыл доступ посетителям к Книге соболезнований, и там уже такое столпотворение началось… у дверей посольства все завалено цветами и игрушками. Американский посол Мэнсфилд недавно приезжал, и даже американские летчики с военной авиабазы. Владимир Петрович сказал, что возможно к вечеру, когда ажиотаж немного спадет, в посольство прибудет сам принц Цугуномия.

Сергей Сергеевич немного молчит, потом спрашивает:

— Вить, что вы там с этими японцами сделали? Такой сдержанный народ, и вдруг невероятная для европейской группы популярность?

Я пожимаю плечами.

— Мы просто были искренни с ними и по-настоящему уважительны. Вот и все. А японцы это очень тонко чувствуют. Так что теперь самые преданные наши фанаты — это как раз японцы, не считая соотечественников. Хотя ошибки у нас там тоже были — после как-нибудь расскажу, как я накосячил в японском ресторане и ездил потом туда извиняться.

— По-хорошему завидую Вячеславу…

Я скептически качают головой:

— Ему, бедняге, там досталось. Но если честно, то конечно, он не был готов к таким тяжелым гастролям. Да и никто из нас не был готов. Думаю, даже сам Владимир Петрович вздохнул спокойно, только когда мы улетели.

Замолкаю, погрузившись в воспоминания. А ведь на самом деле и двух недель еще не прошло, как мы вернулись из Японии. И теперь она словно осталась в другой жизни…

Наше мини совещание прерывает стук в дверь.

— Сергей Сергеевич, там в холле Виктора американский продюсер спрашивает.

— Майкл Гор? Приведи его сюда.

Охранник скрывается за дверью, я испытующе смотрю на задумчивого кагебешника.

— Будем посвящать его?

— Полностью? Нет, конечно. Пусть думает, что мы объявили войну папарацци. Мы ведь ее объявили?

— Даже не сомневайтесь! Я не успокоюсь, пока все виновные не сядут в тюрьму. Даже если Саттер использовал их втемную, это все равно не может служить оправданием. Но нам нужен хороший французский адвокат, который доведет дело до суда и справедливого наказания.

— Это очень дорогое удовольствие во Франции.

— Не дороже денег. Думаю, Майкл готов будет потратиться. Ведь как бы не гадко это звучало, но суд над папарацци — это не только восстановление справедливости, но и хорошая реклама для его компании и нашей группы. Нас многие артисты поддержат — наглая безнаказанность оборзевших репортеров всех уже порядком достала.

— Да, другим хороший урок будет…

Через минуту в дверях появляется Гор. Словно и не расставались…. Майкл сочувственно похлопывает меня по плечу, здоровается с Сергеем Сергеевичем, как со старым знакомым.

— Не думал, Майкл, что нам так быстро придется встретиться.

— Да…ужасная трагедия.

— Убийство.

— Что?!

— Это убийство. Репортеры создали аварийную ситуацию, преследуя такси, в котором ехала Вера. Она погибла из-за них.

— Ты уверен?!

— Да. И поэтому нам нужен опытный французский адвокат, который будет заниматься этим делом и представлять наши интересы в суде. У вас есть в Париже такие знакомые?

— У Эндрю Вебера есть прекрасный французский юрист! Но нам тогда нужно срочно с ним связаться и все дальнейшие шаги предпринимать только посоветовавшись. Расходы пусть вас не беспокоят — компания возьмет их на себя. Если все сложится, судебные издержки мы все равно заставим оплатить те издания, которые представляли эти репортеры. Получится — еще и за моральный ущерб огромный счет им выставим. Давно пора создать такой прецедент.

Мы переглядываемся с полковником — да, уж… американец, вставший на тропу судебного разбирательства — страшная сила. Эта нация сутяжников собаку на судах съела.

— Кстати об адвокатах… Виктор, мы готовы уладить вопрос с «Last Christmas». Если выплатим композитору отступные, то никаких претензий с его стороны больше не будет. Но сумма там…

Гор тяжело вздыхает.

— Сколько? — коротко спрашиваю я.

— Права авторов песни «Can’t Smile Without You» представляет издательская компания Dick James Music, и как только они узнали, кто будет исполнять «Last Christmas»…

— Ну…?

— Полмиллиона…

Ого! Дороговато нам обойдутся чужие авторские права. Сергей Сергеевич так и вовсе на Гора вытаращился. Полмиллиона долларов! Огромные деньги… С другой стороны на «Last Christmas» мы заработаем десятки миллионов. 2-кратный мультиплатиновом статус — это считай, что пропуск в рай. Хорошо, что мы можем себе позволить урегулировать вопрос вне суда, а композитор пока не догадывается о предстоящем успехе песни, иначе его аппетиты на половине ляма не остановились бы.

— Платим — коротко произнес я.

— Виктор! — Сергей Сергеевич поперхнулся — Такой вопрос надо с Москвой согласовать!

— Не надо. Это в компетенции лейбла, и МВД никакого отношения к моим авторским правам не имеет — отрезал я — тут чисто финансовый вопрос между двумя компаниями. Но Майкл, в соглашении не должно быть никаких фраз о плагиате. Для прессы — обе стороны признали принципиальное отличие в аранжировках и договорились вне суда.

— Все так и будет, Виктор! Дойной коровой им нас сделать не удастся, и они это прекрасно понимают. Выплата будет единовременной, и больше никаких претензий с их стороны. Юристы двух фирм сейчас этим занимаются и уже готовят соглашение.

Ну, хоть одна хорошая новость за последние сутки…

К моргу госпиталя Сальпетриер мы приезжаем практически к открытию. И естественно, никто из репортеров в такую рань нас здесь не ждет. Сам госпиталь — это всего лишь небольшая часть огромного университетского комплекса, старинные и современные здания которого занимают несколько кварталов на левом берегу Сены. Но сегодня мне не до архитектуры, и все эти красоты я провожаю, равнодушным взглядом. Территориально это тринадцатый округ, рядом находятся Бульвар Венсен Орьоль и Площадь Италии, совсем недалеко отсюда расположен вокзал Аустерлиц. Мне приходилось когда-то давно бывать здесь, я немного знаю эти места…

Заходим в довольно современное здание, один из мидовцев о чем-то кратко переговаривается с сотрудницей на ресепшене. Она пристально смотрит на нас, и при взгляде на меня в ее глазах мелькает узнавание. Но, слава богу, у нее хватает такта тут же отвести взгляд и даже изобразить на лице сочувствие. Искреннее ли оно? Я не знаю. Мне сейчас все равно. Достаточно того, что в ее взгляде нет жадного любопытства, уже и за это спасибо. Она делает короткий звонок и просит нас подождать пару минут — за нами сейчас придут.

Внутренне я готовлюсь к посещению морга, но для меня это дело совсем непростое. Удушливой волной тут же нахлынули все воспоминания из прошлой жизни. Умом вот понимаю, что мама и дед сейчас живы, но липкий страх буквально сковывает меня, и я ничего не могу с этим сделать. Ненавижу морги! Ненавижу!!! Эти жуткие запахи, которые ни с чем не спутать, эти вечно мрачные коридоры и эту тягостную атмосферу безысходности. Для моей психики это тяжелейшее испытание, но мне придется все выдержать. Делаю пару резких вдохов-выдохов как перед нырком глубоко под воду.

Сергей Сергеевич замечает мое состояние и обеспокоенно спрашивает:

— Ты как? Может, тебе лучше в машине остаться?

— Нет. Я выдержу.

Обязан выдержать. Мой давний психоз, усугубленный чувством вины к Вере — это ничто по сравнению с горем Александра Павловича. Вот кому по-настоящему худо. Отец Веры крепится, но… боюсь, предстоящее опознание тела сломает его окончательно. И на месте аварии ему сегодня точно делать нечего. Незаметно склоняюсь к уху полковника.

— Надо уговорить Александра Павловича не ездить с нами к мосту Альма, он не выдержит. Ему сейчас врач нужен, а не встреча с толпой фанатов.

— Попробую. Здесь ведь еще придется задержаться для оформления документов и всяких формальностей.

— Вот пусть и задержится тут с мидовцами. А мы тем временем созвонимся с Майклом и отправимся на место аварии.

Наш разговор прерывает появление сотрудника морга. Он здоровается с нами и жестом просит следовать за ним. А дальше для меня все как в страшном сне. Выходим из лифта на подземном этаже, и я спотыкаюсь от накативших разом запахов, ощущений и воспоминаний. Словно переживаю сейчас заново весь тот давний кошмар, когда забирал из морга тело умершей мамы.

Кто-то из охранников вовремя подхватывает меня за локоть, и дальше уже происходит все, как в тумане. Длинный, ярко освещенный коридор, стерильное помещение прозекторской с неистребимым запахом формалина и медицинским столом посредине, на котором лежит накрытое простынею тело. Нас вежливо просят подойти. Александр Павлович, пошатываясь, подходит, растерянно оглядывается на нас с Сергеем Сергеевичем. Мы, молча, встаем с двух сторон, готовые сразу же поддержать его, если понадобится.

Сотрудник, дождавшись кивка Александра Павловича, откидывает простынь с лица Веры. Усилием воли я заставляю себя посмотреть на нее. Лицо Веры спокойное и чистое, на нем нет следов травм. Ее красивые зеленые глаза закрыты, она словно спит. О смерти говорит только излишне бледная кожа — в лице совсем нет красок, словно его присыпали сверху белой пудрой.

Рядом всхлипывает отец Веры и без сил опускается на колени, мы едва успеваем подхватить его. Плечи его мелко вздрагивают, губы шепчут только одно слово: «Верочка… Верочка…». Смотреть на это невозможно, и мы все смущенно отводим взгляд. А потом буквально под руки выводим Александра Павловича из прозекторской. Пожилая медсестра помогает нам усадить отца Веры на стул и, коротко переговорив с мидовцами, настойчиво заставляет его выпить лекарство. Проходит минут десять, прежде чем взгляд Кондрашова старшего снова приобретает осмысленный взгляд.

— Надо ведь подписать какие-то бумаги…? — неуверенно спрашивает он мидовского юриста. Тот кивает.

— Виктор, ты не жди нас — вдруг поворачивается Александр Павлович ко мне — у тебя же еще пресс конференция впереди. Езжай в посольство, передохни. Спасибо, что был рядом, но мы теперь здесь сами справимся. Езжай…

Господи, он даже не помнит, что мы должны были все вместе поехать на место аварии… Это его внезапное спокойствие просто пугает. Я растерянно оглядываюсь на Сергея Сергеевича — стоит ли сейчас оставлять его одного? Мидовцы заверяют нас, что справятся, а присутствие моей охраны только начнет привлекать к ним ненужное внимание. Полковник после короткого раздумья оставляет им одного из наших ребят, а мы поднимаемся наверх.

Рядом с ресепшеном нас неожиданно встречает Майкл. Сообщает нам, что он уже успел переговорить по телефону с парижским адвокатом, и тот с удовольствием взялся вести наше дело. Еще бы… Дело-то резонансное, и кроме хорошего гонорара мсье Робер Эрсан в ближайшее время не будет сходить с экрана телевизора, давая интервью прессе и комментируя ход громкого дела. За такую рекламу мог бы и вообще бесплатно поработать. Я вяло киваю.

Направляемся к машинам, краем глаза замечаю, что Сергей Сергеевич как-то подозрительно посматривает на меня и потом незаметно переглядывается с Гором. С лицом моим что-то не так? Да, пофигу… А с чего ему быть нормальным после посещения морга и такой эмоциональной встряски? Демонстративно достаю из кармана очки от солнца и прячусь за их зеркальными стеклами. Надо прийти в себя перед встречей с фанатами.

Наконец, наш кортеж выруливает с территории госпиталя и направляется в сторону моста Альма. В салоне лимузина повисает тяжелая тишина, даже Майкл Гор притих. На одной из оживленных улиц Сергей Сергеевич велит водителю остановить машину у небольшого цветочного магазинчика.

— Виктор, нам нужно купить цветы — я молча киваю и выхожу вслед за ним из машины.

Пожилая хозяйка лавки удивленно смотрит на толпу хмурых мужиков в черных костюмах, ввалившихся в ее цветочный рай, но радостная улыбка как-то быстро сходит с ее лица, когда я спрашиваю, есть ли у нее траурные ленты? Ленты, конечно, находятся. А вот дальше у нее отвисает челюсть, когда мы озвучиваем количество нужных нам роз. Она даже переспрашивает, думая, что ослышалась. Нет, добрая мадам, все правильно. В каждом из трех букетов их должно быть ровно по пятьдесят штук. Вот такие мы странные ребята… Эх, было бы время — я бы еще поставил на ночь эти розы в черную разведенную гуашь… И такую композицию запомнил бы весь мир.

В результате роз с большим трудом набирается только на два букета: из алых и нежно розовых. Белых у нее всего с десяток, и я отрицательно качаю головой. Мадам упаковывает в прозрачный целлофан цветы, обвивает их темными лентами. Странная, мрачная красота…

— Виктор, может, выберешь какие-то другие цветы — осторожно предлагает Майкл — почему именно белые розы?

— Потому что букет из пятидесяти белых роз я подарил Вере, когда мы с ней познакомились. Ей было бы очень приятно узнать, что я до сих пор помню об этом.

Майкл опускает глаза и отступает. И правильно. Я лучше знаю, что мне сейчас нужно. Мы уже собираемся уходить, когда пожилая хозяйка подсказывает нам.

— Господа, тут дальше на соседней улице есть еще один цветочный магазин, попробуйте заглянуть туда.

Благодарим добрую женщину и выходим на улицу.

— Виктор, садитесь в машину, я сейчас подойду.

Сергей Сергеевич ныряет в соседний магазинчик и вскоре выходит оттуда с пакетом в руках. В машине достает из пакета бутылку коньяка и три пластиковых стаканчика.

— Виктор, тебе нужно срочно выпить. Поверь.

— Я не хочу…

— А тебя никто не спрашивает — золотистая жидкость булькая, льется в стаканчик — Я просто говорю, что это нужно сделать. И давай не будем сейчас спорить. А еще очки сними. Не могу я с тобой разговаривать, когда не вижу твоих глаз. Словно незнакомый человек.

— А если я не хочу, чтобы мои глаза сейчас видели?

— Пожалуйста… хотя бы в машине.

Я нехотя, выполняю его просьбу и отворачиваюсь к окну. Он в это время споро доразливает коньяк еще в два стаканчика: Майклу и себе. Тяжело вздыхает, хмуро кривит рот…

— Не думал, что такое может случиться… Я многое повидал в жизни, но когда погибают женщины… — полковник сокрушенно качает головой — давайте помянем Верочку. Светлая ей память!

Мы, молча выпиваем, и полковник тут же наливает еще. Я без возражений снова принимаю стаканчик. Надеюсь, он знает, что делает. Пить без закуски… Хотя, что для русского человека эти сто пятьдесят грамм? Что слону дробина. Только чтоб уж совсем не сорваться. Майкл уже тоже потихоньку привыкает пить неразбавленный алкоголь. С кем поведешься…

— А теперь давайте поищем магазин, о котором говорила цветочница. Кажется, он где-то в той стороне.

Магазинчик скоро находится, и даже белоснежные розы в нем есть. Именно такие, как любила Вера — с чуть зеленоватым оттенком лепестков и длинными стеблями с крупными темными листьями. Мы стоим рядом с Майклом и смотрим, как молоденькая продавщица ловко собирает их в красивый букет. Одна из роз вдруг выпадает из огромного букета, и Майкл подхватывает ее на лету. Но не возвращает сразу девушке, а задумчиво держит ее в руке, касаясь пальцами острых шипов.

— Знаешь… я кажется понял, почему ты искал их — говорит он мне — Вера действительно очень похожа на эту розу. Нежная, отстраненная красота с шипами, укрытыми листьями… она ведь всегда была чуть замкнутой?

— Да. Она ни с кем особо не дружила. Если только со мной. Давно.

— Вы…встречались?! — он удивленно приоткрывает рот в шоке от своей внезапной догадки.

— Да. Вера — моя первая любовь.

— О, мой бог… — прикрывает он рот рукой — Прости, я же не знал!

— Никто из наших не знал. И мы…расстались с Верой полгода назад, еще до того, как появился Доналд.

Не знаю, зачем я признался Майклу. Наверное, я просто должен был кому-то об этом сказать. И мне становится чуть легче от его дружеского сочувствия. Гор просит девушку добавить к цветам траурную ленту, но я останавливаю его.

— Не нужно. Пусть все будет… как в тот первый раз.

Когда я вышел с этим роскошным белоснежным букетом из дверей магазина, Сергей Сергеевич, стоящий у машины удивленно приподнял бровь, но…промолчал. А уже в машине тихо спросил.

— Здесь рядом парк, не хочешь немного пройтись, прийти в себя?

— Нет. Мне уже лучше. Правда. И спасибо, что заставили меня выпить.

— Отпустило?

— Немного. Давайте уже встретимся с фанатами, не стоит оттягивать неизбежное.

— Ехать осталось совсем немного, минут через пять будем на месте. Ты помнишь, как мы договаривались? Не ищи его глазами в толпе, делай вид, что ты даже не подозреваешь о его присутствии.

— Я помню. Просто скажите, если парни его засекут, хорошо? Мне так будет спокойнее.

— Договорились.

Чтобы добраться до места, мы переезжаем через Сену по мосту Альма, делаем разворот по кругу на одноименной площади, и лишь затем паркуемся на будущей площади «Мария Каллас», которая как раз и раскинулась над злополучным туннелем. Ближе нам уже никак не подъехать — движение на подступах и в самом туннеле до сих пор перекрыто полицией, причем в обе стороны. А съезд на Авеню де Нью-Йорк уже невозможен из-за огромной бурлящей толпы народа, заполонившей саму площадь.

— Что будем делать? — спрашивает Сергей Сергеевич.

— Для начала нужно купить в киоске те газеты и журналы, репортеры которых вчера участвовали в травле Веры — я цепляю на нос темные очки — Потом мы выйдем из машин и пройдем пешком. Нам нужно подойти к парапету над туннелем. Пообщаемся с народом, а потом по боковому съезду спустимся к туннелю и возложим там цветы. И плевать мне на все полицейские посты, пусть только они попробуют остановить меня!

Если полковник и удивился моей осведомленности, то вида не подал. Но я бывал здесь и знаю, что сам туннель — это просто подземная часть Авеню де Нью-Йорк. В этом месте проспект покатой горкой уходит вниз, а полосы встречного движения разделяет сначала приподнятый бордюр с невысокими столбиками, а дальше уже колонны, поддерживающие по центру свод туннеля. На правой полосе той его части, что ведет в сторону центра, в этом месте есть небольшое сужение, и еще узкий технический бордюр шириной сантиметров шестьдесят, идущий вдоль отвесной стены. Именно здесь, судя по кадрам из новостей, и произошла авария.

Охранник приносит нам прессу, и мы, выйдя из машин, начинаем пробираться сквозь толпу в центр площади. Сначала меня не узнают — здесь слишком много людей и все они находятся в очень подавленном состоянии. Некоторые даже не скрывают слез. Но потом огромный букет белоснежных роз в моих руках привлекает чье-то внимание, и в толпе шелестом проносится: «Victor… Victor Seleznioff… de Etoiles Rouges…» — «Виктор… Виктор Селезнев из Ред Старс…». Люди начинают оглядываться и расступаться, пропуская нас вперед. И сразу же смыкаются за нашими спинами, устремляясь следом. В толпе оказалось еще и много репортеров, все они тут же рванули к нам, ослепляя людей вспышками фотокамер. Телеоператоры тоже сразу оживились и принялись снимать происходящее. А мы тем временем уже добрались до парапета, с которого открывался вид на въезд в туннель.

Здесь еще нет монумента Факел Свободы, он появится только в 87 году. А еще через десять лет — в 97-ом — люди превратят его в неофициальный памятник погибшей принцессе Диане. Ну, а сейчас это место завалено цветами, принесенными для Веры. Целое море цветов. Букеты лежат на парапете, устилают ковром тротуар. Среди цветов тут и там горят свечи в красных стеклянных колбах с крышками, какие обычно используют на католических кладбищах. Много фотографий Веры — особенно часто встречается ее фото из Vogue, перепечатанное вчера одной из вечерних газет. Есть здесь и мягкие игрушки, но эта традиция сравнительно новая, и пока еще не сильно распространенная в Европе. Гранитные плиты парапета все исписаны фломастерами и аэрозольной краской, чаще всего встречается надпись: «On vous aime, Vera!» — «Мы тебя любим, Вера!». Есть и англоязычные надписи и даже одна на русском — «Ты будешь вечно жить в нашем сердце!». Интересно кто это написал? Посольские? Нет, вряд ли. Скорее эмигранты. В Париже еще со времен Революции живет большая русскоязычная община.

— Просто идеальное место для убийства… — со вздохом произносит Сергей Сергеевич, посмотрев вниз на въезд в туннель.

— Про что и речь…

Я бережно укладываю на парапет огромный букет, поправляю отдельные цветы и хрустящий целлофан. Рядом Майкл также бережно расправляет траурные ленты на букете алых роз. Мы, молча, стоим, и вся площадь тоже скорбно замолкает. Даже репортеры на время перестают щелкать затворами своих фотокамер. Это минута молчания…

Чувствую, как меня кто-то осторожно теребит за полу моего плаща. Опускаю глаза и вижу темноволосую девочку лет восьми. Она протягивает мне небольшого плюшевого медвежонка ярко-желтого цвета.

— Хочешь посадить его рядом с моими цветами? — по-французски спрашиваю я.

Девочка кивает. Подхватив ее, даю ей возможность пристроить своего медвежонка среди роз. Неожиданно она обнимает меня за шею и снимает мои очки, заглядывая мне в глаза.

— Ты плачешь, да? — спрашивает она — Не плачь! Мама сказала, что Вера теперь на небе с ангелами, и ей там хорошо.

От неожиданности я теряюсь и даже не знаю, что ей ответить. Я просто в шоке от ее слов… Репортеры, стоящие рядом, жадно прислушиваются к нашему разговору и снимают все на камеру

— …А что еще твоя мама сказала?

— Что ты теперь никогда не приедешь к нам выступать — хмурится девочка — Это правда, да?

Ох, и вопросы у этого ребенка… Я бы предпочел сейчас промолчать, но все вокруг напряженно ждут моего ответа, и мне приходится ей отвечать.

— Как тебя зовут, красавица?

— Жюли…

— А ты хочешь, чтобы я приехал, Жюли? — девочка радостно кивает — Тогда я обязательно снова приеду. И мы обязательно выступим в Париже. Но не в этом году.

— Тогда в следующем?

Детская непосредственность опять ставит меня в тупик. Я правда не знаю, что ей ответить. На мое счастье сквозь толпу к нам прорывается молодая женщина, видимо ее мать.

— Жюли, разве так можно?! Простите ее… — это уже мне.

— А Викто’р сказал, что он будет выступать в Париже! — радостно сообщает ребенок маме и всем окружающим.

Женщина еще раз смущенно извиняется и уводит дочь. А за меня тут же берутся журналисты.

— Виктор, вы, правда, собираетесь на гастроли во Францию?

— Пока только в США и Италию. А если пригласите нас во Францию, мы рассмотрим и такую возможность. Но сейчас мне тяжело говорить об этом, вы должны меня понять.

Репортеры сочувственно кивают, но уже вцепились в меня мертвой хваткой.

— Скажите, как остальные члены вашей группы восприняли гибель Веры?

— У всех был шок. Настолько острый, что многие просто не поверили. Отказывались верить в услышанное. Как в цивилизованной стране могло произойти такое? Как можно устраивать охоту на человека и загонять его как добычу в лесу?! А главное — ради чего?! Чтобы потом заработать тридцать серебряников на фотографиях чужой смерти?!

Я повышаю голос, над площадью повисает напряженная тишина. Я обвожу притихшую толпу пристальным взглядом, забираю прессу из рук Сергея Сергеевича.

— И вот теперь Вера мертва. Ее больше нет. А я хочу спросить всех этих охотников: вы довольны? Напились крови?! Получили свою кровавую сенсацию?!

Поднимаю высоко над головой пачку журналов и газет, потрясаю ими в воздухе и начинаю по очереди показывать их толпе, чтобы были видны названия изданий.

— Мы знаем имена убийц и названия изданий, на которые они работают. Эти таблоиды тоже должны понести заслуженное наказание как соучастники убийства!

— Вы предлагаете развязать травлю прессы? — морщится один из репортеров.

— А вы предлагаете оставить все как есть?! У вас во Франции действуют особые законы для прессы? По которым ей можно безнаказанно убивать?!

— Это же был несчастный случай! — выкрикивает другой журналист.

— Да, вы что?! — кривлю я рот в издевательской ухмылке — Сами-то хоть верите в то, что сейчас говорите?! Если и полиция попробует убедить нас, что это был несчастный случай, то я сразу должен всех предупредить: нас такой ответ не устроит!

Толпа одобрительно гудит, и я снова громко обращаюсь к людям на площади.

— Это было настоящее убийство! Но самое отвратительное то, что совершив его, папарацци не спешили вызывать полицию и скорую помощь, Нет! Кто-то из них сразу же трусливо сбежал с места аварии, а остальные тут же бросились фотографировать умирающих людей в покореженном автомобиле. Они в этот момент думали только о том, сколько им заплатят за эти снимки!

Меня потряхивает от ярости, я еще раз показываю всем названия журналов и газет:

— Вот имена пособников этих убийц! Я могу перечислить поименно те издания, чьи репортеры убили вчера Веру в этом туннеле: «Clocer», «Public», «Paris Match», «France Soir», «France Dimanche».

Моя ярость, мои эмоции передаются толпе, и теперь уже вся площадь рассерженно гудит, как один большой, потревоженный улей.

— Люди, очнитесь! Неужели мы простим им это преступление?! Неужели убийцы и их покровители останутся безнаказанными?! Сколько будет продолжаться эта вакханалия с преследованием артистов?! Сколько еще людей должно погибнуть, прежде чем власти примут меры против этого произвола? Неужели человеческая жизнь стоит всех этих журналистских заработков на сплетнях и человеческом горе?! Давайте же хоть раз проявим гражданскую солидарность и потребуем от полиции и властей самого тщательного расследования гибели Веры Кондрашовой! Не пустых отговорок и пустых обещаний, а стопроцентных доказательств, подкрепленных заключениями экспертов и показаниями надежных свидетелей.

Площадь взрывается аплодисментами и криками: «Позор продажным журналистам!», «К ответу убийц и владельцев желтой прессы!»

Сергей Сергеевич в это время склоняется к моему уху:

— Витя, ребята засекли его! Все, теперь он никуда от нас не денется.

Я с трудом заставляю себя успокоиться и не начать крутить головой по сторонам в попытке отыскать в толпе ненавистное лицо Саттера. Прячу злое торжество в своих глазах за стеклами темных очков, снова опуская их на нос. Беру из рук Майкла последний букет роз и решительно направляюсь вниз к туннелю, оставляя за спиной растерянных репортеров. В небе появляется небольшой вертолет с телевизионщиками и зависает над площадью. В нем тоже снимают все происходящее внизу.

Полицейские, охраняющие туннель, видят нас еще издалека и замирают, не зная, как лучше поступить. Но сейчас меня никакое заграждение не остановит, и они это тоже хорошо понимают по моему решительному виду. Тем более, сверху, кроме телевизионщиков, за нами еще наблюдает и огромная толпа народа на площади — устраивать в такой ситуации разборки полицейским явно не с руки. Поэтому, стоит мне поравняться с ними, бригадир отдает команду и его подчиненные просто вежливо расступаются, давая пройти к туннелю.

Я приближаюсь к колоннам туннеля и замедляю шаг, пытаясь отыскать глазами следы аварии… За ночь здесь все уже успели убрать, остались лишь следы машинного масла на асфальте, да мелкий мусор, прибившийся к бордюру. Я снова обвожу взглядом место аварии…как будто здесь ничего и не было… Но скоро и здесь все стены будут расписаны граффити. Судя по кадрам в новостях, такси Веры в туннеле и десяти метров не успело проехать — машина врезалась в первые же колонны, когда ее нагло подрезали.

Я опускаюсь на колено у первой колонны и кладу перед ней букет нежно-розовых роз. На грубом сером цементе они смотрятся так неуместно и чужеродно, словно из другой вселенной. Мы молчим, склонив головы. Молчит и народ на площади. Только стрекочет вертолет телевизионщиков, заходя над Сеной на второй круг…

…Обратно мы возвращаемся по встречной полосе авеню, чтобы снова не оказаться в толпе, разгоряченной моим выступлением. Но даже и там народа хватает — площадь уже не вмещает всех желающих. И мало того — на площади, кажется, назревает потасовка между журналистами и разъяренной толпой. Хорошо, что наши машины припаркованы совсем рядом. Около перехода я вижу большой рекламный щит и оборачиваюсь к Гору.

— Майкл, договорись пожалуйста, об аренде этого рекламного места, и если нужно, перекупи его у нынешнего арендатора, цена не важна. Завтра там должен висеть портрет Веры. И под ним три слова: «Помним. Любим. Скорбим.»

Наш кортеж срывается с места и направляется в сторону посольства. Ехать совсем недалеко, но времени обсудить наши дальнейшие планы хватает. Для начала Сергей Сергеевич сообщает тоном, не терпящим возражений:

— Виктор сейчас пообедает и немного отдохнет.

Словно с ребенком малым общается! Да, еще в третьем лице. Бесит, блин…

— Я не хочу спать!

— Во-первых, это тебе так только кажется. А во-вторых, тебя никто не спрашивает. Имант Янович приказал не отходить от тебя ни на минуту, но мне сейчас нужно срочно отъехать. И ты знаешь, почему. Так что побудешь в посольстве вплоть до моего возвращения.

Пожимаю плечами. Ну… надо, так надо. Спорить с полковником все равно бесполезно. И к тому же неразумно. Не усну — так посмотрю новости.

— А мне что сейчас делать? — Майкл так уже влился в наш тесный коллектив, что, кажется, тоже ждет распоряжений Сергея Сергеевича. Вот оно советское «тлетворное» влияние! И полковник уже тоже воспринимает это, как само собой разумеющееся. Единоначалие, блин…

— Вы, Майкл, сейчас позвоните адвокату и договоритесь, чтобы он часа через два приехал в посольство. Нам нужно будет съездить в комиссариат и пообщаться с инспектором, ведущим дело об аварии. Его помощь там не помешает.

— И нужно их познакомить с отцом Веры — добавляю я — Александру Павловичу необходимо подписать договор, чтобы адвокат на законных основаниях представлял интересы семьи Кондрашовых во Франции.

— Правильно — кивает полковник — на вечерней пресс-конференции присутствие адвоката тоже не помешает. Надо бы еще узнать о состоянии таксиста и навестить его завтра в госпитале.

— И Доналда Трампа заодно — добавляет Майкл.

— Век бы эту заразу не видеть! — морщусь я.

Нет, ну почему такая вселенская несправедливость?!! Вот кто должен бы гнить в могиле, а не доверившаяся ему Вера!

— Надо, Виктор — мягко настаивает Гор — иначе это будет очень странно выглядеть. Ты же в полиции будешь настаивать на версии, что они только друзья?

Мне приходится признать правоту Майкла. Пускать наглых журналистов в личную жизнь Веры и пачкать ее светлую память нельзя. А Трамп и его семья тем более не заинтересованы, чтобы правда об их романе выплыла наружу. Поэтому да — придется сцепить зубы и сделать вид, что мы с ним в прекрасных дружеских отношениях. Хотя на самом деле, я бы с огромным удовольствием придушил этого рыжего козла.

…Самое удивительное, что я буквально провалился в сон, стоило прилечь после обеда. А когда проснулся, понял что мне действительно стало лучше и нервный срыв больше не грозит. Все события прошедшего утра словно подернулись в памяти легкой пеленой, и меня немного отпустило. Прохладный душ тоже сделал свое благое дело, и в холл гостиницы я спустился во вполне адекватном состоянии.

А там меня уже ждали. Пока я спал, Майкл привез в посольство французского адвоката Робера Эрсана. И мидовцы даже успели провести с ним небольшое совещание, обсудив на нем всякие юридические тонкости и план совместных действий. Поскольку я и в прошлой жизни не был большим специалистом по международному праву, то даже не стал во все это встревать. Сами разберутся. А мне сейчас нужно сосредоточиться совсем на другом.

— Ну, что давайте знакомиться, Виктор — сдержанно улыбается мне вполне еще крепкий мужчина лет пятидесяти. Самый подходящий возраст для адвокатской карьеры, можно сказать ее пик.

Невысокий, чуть полноватый, с приятным, располагающим к себе лицом. Темный строгий костюм и белая сорочка органично сочетаются с очками в дорогой оправе и шелковым шейным платком. Ухоженные руки, обручальное кольцо и золотые запонки с монограммой владельца. Сдержанный шик на французский манер, подчеркивающий респектабельность сидящего перед нами адвоката.

— На каком языке предпочитаете общаться?

— Лучше бы на английском, в нем у меня больше словарный запас, к тому же и для Майкла так будет легче.

— Прекрасно. Ничего не имею против — француз легко переходит на инглиш — Для начала предлагаю рассказать, как все происходило на самом деле. И желательно с самого начала, еще с Японии. Как я понимаю, из присутствующих здесь только Виктор полностью в курсе всех событий?

Я вопросительно смотрю на Сергея Сергеевича. Понятно, что адвокат — это как доктор. Ему придется рассказать все, в том числе и про Верины похождения, иначе он просто не сможет выстроить защиту в суде на достойном уровне. Но, не при всех же? На Кондрашове старшем и так лица нет, а каково ему будет услышать при своих коллегах о всех ее закидонах? Полковник правильно понимает мои сомнения и тут же приходит на помощь.

— Месье Эрсан, наверное, нам стоит поговорить приватно. Никаких особых тайн там, конечно нет, но Виктору так будет легче. Ему, бедному и так сегодня досталось.

На лицах мидовцев проступает легкое разочарование, зато Александр Павлович после слов Сергея Сергеевича выдыхает с заметным облегчением. Похоже, Татьяна Геннадьевна все-таки просветила своего мужа по поводу Вериного поведения в Японии. Адвокат кивает, соглашаясь с доводами полковника, и мы втроем удаляемся в отдельную переговорную.

Рассаживаемся за круглым столом, месье Эрсан достает из портфеля блокнот для записей. Я тем временем собираюсь с духом

— …Ну, вообще-то все началось не в Японии, а еще в Вене, на саммите по СНВ-2, где наша группа выступала в качестве приглашенных звезд. Именно там мы познакомились с Дональдом Трампом и его отцом в ночном клубе…

Мой рассказ растягивается на полчаса. Время от времени адвокат задает мне вопросы и делает какие-то пометки в блокноте. Я рассказываю ему все. Или почти все. Как говорят сами французы: «От исповедника, врача и адвоката нельзя скрывать ничего…». Правда, тут же и добавляют: «…но и говорить всю правду им не следует». Вот этой народной французской мудрости я сейчас и придерживаюсь. Сергей Сергеевич одобрительно кивает головой, оценив мою осторожность. А зачем адвокату знать какие-то детали, если они не относятся к делу?

— Виктор, а вы сами уверены, что Дональд будет придерживаться нашей версии?

— На 100 %. Он может и …увлекающаяся натура, но бизнес для него на первом месте. Он не станет подвергать риску свой проект, в который уже вложены миллионы долларов — своих и чужих. Как бы я не ненавидел Трампа за смерть Веры, но должен признать, что с головой у него полный порядок. И если бы не папарацци, Вера уже через час летела бы в Москву, и никто даже не узнал бы об их романе.

— Хорошо… Но если Трамп все предусмотрел, и до самого последнего момента все шло по его «блестящему» плану, то откуда тогда журналисты узнали о Вере?

А вот это уже неудобный вопрос № 1. И ответ на него месье Эрсану знать не нужно. …Пока не нужно. Потому что правда может неожиданно выплыть на допросе папарацци, и тогда мне лишь останется изображать свое крайнее удивление. Но может и не выплыть. Здесь даже не знаешь, что лучше.

Так что я делаю предельно честное лицо и пожимаю плечами.

— Понятия не имею. В конце концов, это их работа — собирать сплетни и скандальные новости о знаменитостях. Возможно, кто-то просто случайно увидел их в городе и потом выследил. Хотя вечером, накануне отлета, папарацци у отеля еще точно не было, они появились утром.

— Уверены?

— Да. Вера бы обязательно упомянула о них в телефонном разговоре. Она была очень ранимым и замкнутым человеком — журналисты ее всегда раздражали.

Француз складывает пальцы домиком и замирает в раздумьях. Судя по всему, что-то не складывается в его картине произошедшего. Что ж… в интуиции ему не откажешь. Наконец, он отмирает.

— Ладно, тогда давайте сейчас сосредоточимся на вопросах, которые мы вскоре зададим нашей доблестной полиции.

В его словах ясно читается сарказм в отношении французских копов. И это понятно. Не уважают свою родную полицию свободолюбивые французы. Впрочем, у них есть для этого основания. Работают их силы правопорядка с ленцой и при всяком удобном случае просто прекращают расследования и закрывают дела. Понятно, что и аварию Веры им легче всего представить, как несчастный случай. Только в этот раз они не на тех нарвались! С нами этот фокус не получится. Надо будет, я себя наручниками к ограде Елисейского дворца прикую, но подонков заставлю посадить!

— Месье Эрсан, от французской полиции мы для начала хотим получит ответ на очень простой вопрос: была ли ошибка водителя такси и превышение им скорости, повлекшие за собой аварию, или же ее спровоцировали исключительно действия папарацци? Все остальное сейчас пока вторично. Но предупредите полицейских сразу: каждый их протокол и каждое экспертное заключение будет подвергаться тщательному анализу. Не устроят их выводы — привлечем независимую экспертизу. И просто так отмахнуться от нас у них не получится. Иначе мы возбудим второе уголовное дело — уже по факту халатного отношения полицейских к своим обязанностям.

— Вы хотите, чтобы репортерам предъявили обвинения в непредумышленном убийстве?

— Да. И для начала хотя бы арестовали их. А потом мы потребуем, чтобы к этому обвинению добавились отягчающие обстоятельства в виде предварительного сговора лиц и участия в организованной группе.

— Т. е. фактически переквалифицируем статью?! — брови адвоката взлетают вверх. Не ожидал он от юного отрока таких юридических формулировок — Простите, Виктор…а сколько вам лет?

— Я студент юридического факультета Московского университета — ловко ухожу я от прямого ответа.

— Ну, тогда я понимаю, кто здесь играет первую скрипку! — смеется месье Эрсан.

Сергей Сергеевич тихо крякает, но помалкивает. И правильно. Нехрен лезть, когда два юриста общаются…

— Хорошо, с полицией мы определились — снова становится серьезным адвокат — Но я узнал, что сегодня, на вторую половину дня здесь, в посольстве назначена пресс конференция?

— Назначена — кивает полковник — и Виктор будет в ней участвовать.

— Господа, лучше бы перенести ее на завтра. По большому счету, нам пока даже нечего сказать прессе. Сначала нужно пообщаться с полицией и согласовать с Трампами единую линию защиты. Иначе могут возникнуть крайне неприятные моменты, которые потом невозможно будет отыграть назад.

— Согласен с вами, месье Эрсан — печально вздыхаю я.

А что…? Адвокат прав на все сто, он дело говорит — нечего суетиться и пороть горячку. Пресса и до завтра подождет, никуда она от нас не денется.

— Но решение, увы, принимаю не я, месье Эрсан. Нужно разговаривать с послом.

— Беру это на себя — тут же вызывается Сергей Сергеевич — если будет нужно, позвоним в Москву. В МИД.

Угу… знаю я, в какой он «МИД» звонить собрался. Тот, который у нас в Ясенево. Но такая готовность полковника решать вопросы на самом высоком уровне, радует. Потому что был бы здесь сейчас Вячеслав, и мне пришлось бы самому впрягаться во все это. А так, уже через полчаса все вопросы решены, и мы, наконец, в сопровождении юристов выдвигаемся в комиссариат полиции.

Но перед этим нам с Александром Павловичем приходится задержаться у центрального входа посольства. Здесь тоже собралось много людей, пришедших почтить память Веры и оставить записи в Книге соболезнований. А у ограды перед входом море цветов. Ну, и репортеры здесь, как же без них? И еще я вдруг вижу своих недавних японских гостей — телевизионную группу с канала NHK Educational. И что особенно трогательно — на рукавах у всех них черные траурные повязки. Приходится подойти к ним, чтобы пообщаться, поблагодарить за соболезнования и извиниться за свой внезапный вчерашний отъезд.

Японские поклоны получаются у меня на автомате, даже не задумываясь — вот что с людьми месяц, проведенный в Японии делает. Знакомлю их по очереди, и с отцом Веры, и с месье Эрсаном, и с посольскими юристами. Сообщаю, что мы сейчас едем в комиссариат полиции, и пресс-конференция, к сожалению, переносится из-за этого на завтра. Японцы естественно тоже кланяются, как заведенные болванчики — почет-то какой! Мало того, что я их познакомил с главными действующими лицами, так они еще и оказались в самой гуще событий, первыми получив важную информацию. Понятно, что едва засняв наше общение с фанатами группы, японцы тут же закругляются у ворот посольства и мчатся вслед за нами в комиссариат.

Ехать до него всего ничего. И посольство, и место аварии- все находится в одном округе — в XVI-м. Несколько минут, и вот мы уже все на авеню Мозар. Так что в комиссариат полиции мы входим под объективами японских телекамер и под вспышки их фотоаппаратов. У довольных японцев из NHK Educational сегодня полный эксклюзив. И для таких воспитанных журналистов мне ничего не жалко.

— Витя… а не вступить ли тебе в общество советско-японской дружбы? — задумчиво предлагает мне Сергей Сергеевич на пороге комиссариата — Японцы тебя действительно сильно уважают.

— Я подумаю. Мысль хорошая, но сейчас пока не до этого.

— Подумай, подумай…

Общение с комиссаром полиции, ведущим дело об аварии, происходит довольно рутинно. Посольскими юристами здесь давно никого не удивить — в XVI округе Парижа расположено около девяносто представительств разных стран. Поди, привыкли уже. А вот стоит ему увидеть месье Эрсана, как настроение у него явно падает. Зато старательности добавляется. Заметно, что Робер Эрсан вызывает у полицейского настоящую изжогу. Из чего я делаю закономерный вывод, что адвокат у нас действительно очень хороший. При таком и мидовские юристы не нужны. Хотя… одно из золотых правил юриспруденции: «Всегда имей под рукой адвоката, и еще одного — чтобы присматривать за первым.»

А дальше мне лишь остается с молчаливым восхищением наблюдать за мастерством профессионала экстра класса. Даже и рот самому открывать не пришлось — мэтр Эрсан культурно озвучил окончательно скисшему комиссару все наши требования, предупреждения и пр, и пр, и пр. Уф-ф… просто гора с плеч.