Вершина Красной Звезды

Глава 7

— Виктор, вставай… — трясет меня за плечо Сергей Сергеевич — ребята отзвонились, нам пора ехать.

— Куда? — туплю я спросонья. За окном темень непроглядная, а он меня куда-то опять тащит…

— Повидаться с нашим общим другом.

— Это с тем, кто первый после Гитлера?! — злобно ухмыляюсь я и мгновенно вскакиваю с кровати.

— Тихо…давай-ка, без лишнего шума. Собирайся по-быстрому, и за мной. Только оденься как-то попроще, без этих своих… — он делает неопределенный жест — …выкрутасов.

Это он так одежду от Ямамото обзывает? А по-моему, она крайне уместна в свете нынешних событий. Но в длинном плаще мне и, правда, будет неудобно. Так что достаю джинсы, футболку и свою кожаную куртку «пилот». Две минуты — и я уже готов.

…В холле мы проходим мимо лифта и направляемся к лестнице. А потом спускаемся по ней на подземный этаж, и долго идем по длинным коридорам, освещенным лампами дневного света. В ночной тишине они мерно гудят, навевая ассоциации то ли с работающим двигателем самолета, то ли с серверной комнатой офиса из моей прошлой жизни. Коридоры, переходы лестничных площадок, и снова коридоры. Кажется, им нет конца…

Весь периметр комплекса советского посольства в Париже занимает одно единое здание. Оно совсем новое — и пяти лет еще не прошло, как его выстроили. По нынешним временам это современное строение смотрится шикарно, но мне оно своими бесконечными колоннами немного напоминает Дворец Съездов в Кремле. Ага… наверное, так и задумано было — чтобы наши граждане и здесь Родину не забывали. А еще, судя по всему, через подземные этажи можно попасть в любую точку этого бесконечного здания, и этаж, по которому мы сейчас идем с Сергеем Сергеевичем, далеко не единственный под землей. Можно только догадываться, как глубоко все тут закопано под землю.

Пока мы, молча, идем, ничто не мешает мне предаваться воспоминаниям и раздумьям. Вот вчера к вечеру, например, к нам в посольство примчался Трамп старший. Мы имели с ним долгий разговор, и он у нас был непростым.

Фред прекрасно понимает вину своего сына, но, по большому счету, волнует его только деловая репутация Дональда и то, что скандал может навредить их семейному бизнесу, спровоцировав Иванку Трамп на развод. Ему хватило даже наглости предложить денег семье Веры, чтобы те не упоминали имени Дональда, ни в каком контексте. Я в ответ глянул на него так, что Трамп старший аж поперхнулся, а потом еще долго извинялся. Его счастье, что при разговоре не присутствовал Александр Павлович, и он не додумался предложить деньги ему лично. Я бы тогда точно не сдержался и врезал бы от души по беспринципной американской морде.

Потом Фред начал уговаривать меня не мстить сыну и не губить его репутацию — он мол, и так достаточно наказан. Ага… наказан он. Отделался гаденыш сильным сотрясением мозга и парой переломов. Срастутся кости, и будет он снова жить, как ни в чем небывало — гоняться за девками, делать бабки. А вот Вера мертва. И этого уже никак не изменить…

Договорились, что он, невзирая на позднее время, отправится сейчас в офис мэтра Эрсана, чтобы получить от него необходимые указания и подписать все бумаги. Фред Трамп настроен решительно, и весь его праведный гнев обрушится теперь на папарацци. Насколько я помню, эта деловая семейка и у себя на родине в США из судов не вылезает, а ушлых журналистов, постоянно раскапывающих их грешки, не переваривает патологически. Так что французских папарацци ждут тяжелые времена — они еще просто до конца не поняли, с кем связались.

Ну, а утром Фред первым делом поедет в госпиталь к сыну и морально подготовит его к моему визиту. Съездить к Дональду мне все равно придется. И изображать там дружеское участие — тоже. Хотя и противно до омерзения. Но деваться некуда — репутация покойной Веры должна остаться незапятнанной, а это сейчас целиком зависит от показаний Трампа младшего.

…Наконец, мы с полковником поднимаемся по лестнице в небольшой холл и выходим из здания на улицу, а потом и за территорию посольства. Там нас уже ждет скромный темный седан с обычными номерами. Никакой охраны, только незнакомый водитель за рулем. Стоит нам сесть в машину, и она тут же срывается с места. Судя по лесу, темнеющему слева, мы где-то на задворках посольства, а направляемся сейчас в сторону Клиши и аббатства Сен-Дени. На улице снова идет дождь, но не сказать, чтобы сильный. И это хорошо — все равно к утру никаких следов нашей ночной вылазки не останется. Едем долго, «проверяясь». Я подозреваю, что наша резидентура озаботилась и машинами контр-наблюдения.

Наконец, мы съезжаем с бульвара Перифирик — парижского аналога МКАДа — и устремляемся дальше, в пригород. Интересно все-таки, а почему не Париж? Но вопросов я не задаю, полковник знает, что делает. Нужно будет — сам скажет. Адреналин в моей крови начинает уже закипать от предвкушения встречи с Саттером. Понятно, что наши вечером отловили его, и сейчас я эту тварь, наконец, увижу. Сначала поговорю с ним по-свойски, а потом раздавлю гадину своими руками, и ничего во мне не дрогнет — клянусь…!

Через несколько минут поездки по пустынному шоссе наша машина снова сворачивает, а чуть погодя еще раз — теперь уже на какую-то плохо освещенную набережную. В темноте я абсолютно перестаю понимать, где мы сейчас находимся. Да, и не настолько хорошо я знаю парижские пригороды, чтобы там ориентироваться. Останавливаемся в какой-то промзоне у железнодорожного моста. На другой стороне реки светятся огни, а здесь хоть глаз выколи — ни хрена не видно!

Идем к опорам моста, глаза постепенно привыкают к темноте. И только подойдя совсем близко, вижу там несколько человеческих фигур. Двое мужчин стоят, еще один — в светлом плаще — сидит рядом на перевернутом ящике. Ага… с мешком на голове и со связанными за спиной руками. Где-то вдалеке слышится шум приближающегося поезда, а потом над головой грохочет так, что у меня закладывает уши. Вижу только, как Сергей Сергеевич подходит к мужчинам и о чем-то с ними говорит. Но мое внимание сосредоточено сейчас только на сидящем мужчине. Дождавшись, когда поезд пройдет, рывком сдергиваю с его головы мешок. Кто-то из наших подносит зажигалку, чтобы я мог рассмотреть его лицо. Саттер сука… вот и встретились…!

— Ты кто? — подслеповато щурится он на меня.

— Угадай с трех раз…

Он удивленно хмурится, а потом недоверчиво всматривается в мое лицо.

— Виктор…?!

— А ты кого-то еще ждал здесь увидеть?

Он оглядывается, видит всех остальных. Понимание начинает проступать на его лице… Он ведь далеко не дурак — этот агент «Саттер».

— Вы не имеете права! Я гражданин США!

— Да насрать нам на это. Хоть гражданин Гондураса.

— Есть негласные правила спецслужб! ЦРУ не простит вам…

Я зло скалюсь, наклоняясь к ненавистному лицу.

— Ты идиот, Саттер?! Или как там тебя еще… Не понял, что тебя разменяли, как пешку?

— ЦРУ не сдает своих людей!

— Да, неужели?! Тогда что ты сейчас здесь делаешь? — распрямляюсь и мстительно добиваю его — Тебя сдали еще вчера, после личного звонка нашего Веверса вашему Тёрнеру. Игры закончились, Саттер. Пора платить по счетам.

Отворачиваюсь от сдувшегося црушника и подхожу к Сергею Сергеевичу.

— Он что-то рассказал?

— Да. Даже не запирался. Когда в Токио Саттер понял, что Вера не улетела в Москву, он начал сразу рыть и узнал, что она сбежала в Париж с Трампом. И до последнего был уверен, что Трамп потом увезет ее с собой в Америку, где Вера тут же попросит политического убежища. Хотел очков на скандале заработать — вдруг КГБ перехватит Веру в Париже и попробует силой отправить ее домой. А Трамп вдруг купил только один билет до Нью-Йорка — понятно, что скандал отменяется. И тогда Саттер решил сам его спровоцировать, натравив репортеров на Веру в надежде раздуть скандал хотя бы с их адюльтером. Солистка популярной советской группы и женатый американский миллионер — это ведь тоже неплохой вариант.

— …а еще лучше убить их чужими руками, да Саттер? — оглядываюсь я на црушника, чутко прислушивающегося к нашему разговору.

— Да, не собирался их никто убивать! — испуганно орет Саттер в ответ на мои обвинения — Для громкого скандала они мне нужны были живыми! Понимаешь? Живыми! Меня вообще там даже не было. Просто дождь, мокрая дорога и идиоты папарацци!

— Ну, с этим французы пусть разбираются. Хотя думаю, что свидетели наверняка вспомнят про какого-то странного мотоциклиста на месте аварии. Или странный автомобиль.

— Еще раз тебе говорю — это случайность! Несчастный случай. Моей целью было всего лишь напугать ее. Сделать «последнее предупреждение» тебе, Виктор! Чтобы ты уже умерил свои амбиции и перестал совать свой нос, куда тебя не просят. Просто в какой-то момент все вышло из-под контроля.

— Просто?!!! — хватаю я его за горло — Молодая красивая девушка умерла из-за какого-то урода, возомнившего себя вершителем судеб, а ты мне смеешь говорить «просто»?!

Я резко отталкиваю его, и он чуть не падает с ящика, но кто-то из наших снова усаживает его.

— И какая теперь разница, Саттер — был ты там или нет? Вера все равно умерла. А смертный приговор ты себе давно подписал — еще когда в Киото по твоей вине чуть не погиб мой друг Коростылев. И теперь Вера. Так что на «вышку» тебе уже хватило с лихвой.

— Послушай, Виктор… я, конечно, перегнул с вашей группой, согласен. Но и ты меня пойми! Это моя работа — защищать свою страну от таких, как вы.

— А сами американцы в курсе, что ты их именем убиваешь ни в чем не виноватых девушек?!

Его жалкие оправдания поднимают во мне жаркую волну ненависти. Так хочется ему врезать, аж кулаки зудят. Но… вдруг у полковника есть свои планы, и эту гнилую шкуру надо оставить нетронутой? Наверное, все же стоит сначала уточнить…

— Сергей Сергеевич, а генерал дал какие-то особые распоряжения по поводу его казни?

— Нет. Сказал, все на твое усмотрение, хоть харакири ему делай. Он только просил тебя вспомнить, как расправились с каким-то хорошо известным тебе итальянцем. Но если честно, то я не понял, кого он имел ввиду.

Я тоже на минуту задумываюсь — итальянцем…? Каким еще итальянцем? А потом начинаю хохотать, как ненормальный. Нет, у генерала все-таки есть чувство юмора! Просто юмор этот черный. Веверс прямым текстом намекнул мне на смерть Кальви, когда его в моей прошлой жизни повесили под мостом Блэкфрайерс в Лондоне. Так вот почему мы сейчас здесь! Ай да Веверс, ай да сукин сын! Это будет таким своеобразным предупреждением ЦРУ от КГБ: «Под мостами не вешать! Эксклюзив.» Потому что без црушников в том случае с Кальви явно не обошлось — может, они сами и разработали операцию по его устранению.

— Длинная веревка есть?

— Найдем.

— Ну, и прекрасно, перекиньте ее через вон ту балку. На эту гниду даже жалко патрон тратить.

Саттер с ужасом смотрит на меня, отказываясь верить, что сейчас ему придется умереть. Спрашивает трясущимися губами.

— Не понял… ты… ты что — правда, агент КГБ?!

— Да, я уже практически его директор.

— Кто?!!

— Дьявол в пальто! — огрызаюсь я. И театрально расставляю руки в стороны, задрав лицо к небу — А на самом деле, я ангел мести, посланный истреблять таких тварей, как ты.

Наши тихо хмыкают, а Саттер хватает ртом воздух, не понимая, что я сейчас несу и кажется, принимая меня за сумасшедшего. Но в психиатрии ведь как — кто первым халат надел, тот и доктор. Другой вопрос: почему мне никто не хочет верить, когда я говорю чистую правду, а?

— Короче, передай в аду персональный привет от меня Збигневу Бжезинскому и главе МИ-5 Говарду Смиту. Они тебе сами расскажут, кто я. Ну, и готовься встречать там свою семью — сыновей и жену. Их адрес мы нашли, и скоро они к тебе тоже присоединятся.

— Вы не посмеете! — визжит црушник — Моя семья ни при чем!!!

— Ничего личного, Саттер. Око за око, зуб за зуб — с издевкой утешаю я его — Видит бог, ты же начал войну первым.

Он пытается вскочить и оттолкнуть ребят, но те подхватывают его под руки, и через минуту он уже балансирует на шатком ящике, с петлей, накинутой на шею. Жалкий, сломленный и ничем не напоминающий того наглого подонка, который взялся играть людскими жизнями.

— Ну, что… Именем Союза Советских Социалистических Республик ты признан виновным в убийстве и покушениях на убийство и приговорен к смертной казни. Приговор будет приведен в исполнение немедленно. Гореть тебе в аду, тварь!

Ударом ноги я вышибаю ящик из-под негодяя. Саттер хрипит, извивается в веревке. И знаете что? В этот момент ничего у меня в душе действительно не дрогнуло. Вообще ничего.

— Виктор, надеюсь, ты не собираешься мстить его семье? — встревожено спрашивает полковин, глядя как корчится црушник.

— Нет, конечно… Иначе чем я буду отличаться от этой твари. А он пусть теперь и на том свете трясется от страха.

— Суровый ты парень… Может, не ту профессию выбрал? Подумай…

Ага… вот всю жизнь мечтал црушников убивать… Хотя если посчитать всех тех гадов, что я отправил здесь на тот свет, я не просто ангел мщения — я бич божий! Карающая десница.

До посольства добираемся в тишине. Разговаривать совсем не тянет, да и вопросов у меня нет. Снова пересаживаемся на полпути в другую машину, и снова едем по пустынному шоссе под дождем. Только теперь он уже постепенно превращается в полноценный летний ливень, словно сама природа помогает нам стереть все следы нашего ночного выезда.

— Тебе хоть легче стало? — не выдерживает Сергей Сергеевич, когда мы возвращаемся в гостиницу и идем подземными коридорами.

— …Нет. …Не знаю. Если немного… Наверное, лучшая терапия для меня сейчас — это работа. Потому что, даже придушив до кучи Трампа и журналюг, мне все равно не вернуть Веру. Вот в чем беда…

Полковник, вздохнув, кивает.

— Я отправлю кого-нибудь из ребят подежурить у твоего номера. Если будет совсем тяжко, скажешь им — они тебе снотворное принесут …или коньяка нальют.

— Обойдусь. Если каждый свой стресс я начну запивать, через полгода конченным алкоголиком стану. А на хрена мне такое счастье?

На этом вопросы у гэбиста тоже заканчиваются, и до моего номера мы идем молча. Он понял, что истерики от меня ждать не стоит, и видимо успокоился. Терзало ли меня раскаянье из-за казни Саттера? Вот уж нет. Я хочу быть добрее, но видит бог — такие твари просто сами нарываются. Поэтому я бы и еще раз выбил из-под его ног этот чертов ящик. А если бы это могло вернуть Веру, то и чего похуже с ним бы сделал. Мир однозначно стал чище без этого подонка…

Просыпаюсь ранним утром — на часах еще семи нет, зато сна уже ни в одном глазу. Ведь это в Париже сейчас семь, а в Москве-то около десяти, так что мне вполне хватило времени, чтобы нормально выспаться. Первым делом я включаю телевизор, чтобы узнать последние новости. Труп Саттера там, конечно, не покажут, неопознанный висельник в пригородной промзоне — это не сюжет для центрального канала. Да, и вообще сильно сомневаюсь я, что доблестная французская полиция уже нашла его. А если и нашла, то теперь замучается выяснять эту личность.

Меня сейчас больше интересует реакция официальных властей Франции и простых парижан на мое вчерашнее появление на месте аварии. В полдень у нас будет пресс-конференция в посольстве, нужно к этому моменту хорошо представлять реакцию мировой общественности, и вообще то, что происходит сейчас здесь, в Париже.

Вот, например, какой-то ночной погром в новостях показывают …судя по всему, где-то в самом центре города.

Я добавляю звук погромче, вслушиваюсь в возмущенный голос репортера с трудом переключаясь на быстрый французский.

— …Разгромлены редакции не только «France coir» и «Paris Match», хотя они пострадали больше остальных. Досталось также и зданиям, где расположены «France Dimanche» и «Clocer». Как видите, разгоряченные фанаты «Red Stars» ночью не только разбили стекла в окнах этих зданий, но и разрисовали двери, стены и даже тротуары гневными надписями, обвиняющими журналистов этих изданий в гибели советской певицы Веры Кондрашевой.

На экране показывают кадры с Верой с концерта. Я делаю глубокий вдох.

Ох, ни фига ж себе… Оказывается, не только мы этой ночью были делом заняты! Вера пропадает, камера переходит с нервного лица репортера на светло-серый дом за его спиной, и я довольно хмыкаю. Вся стена словно в кровавых подтеках — надписи ярко-красной краской: «Tueurs!», «Honte!», «Bâtards sanglants!» и «Vous brûler en enfer!» доходят, чуть ли не до второго этажа. Молодцы, ребятки, хоть кто-то назвал все происходящее своими именами!

— Возмущение молодежи в чем-то можно понять, но называть журналистов «убийцами» и «кровавыми ублюдками», оскорблять их и предлагать им «гореть в аду» — это уже чересчур! Ничем иным, как злостным, возмутительным хулиганством признать недостойное поведение поклонников советской группы нельзя — пафосно заканчивает свой спич репортер.

Ах, ты ж, боже мой…!!! Какие, оказывается, французские журналисты ранимые! Пусть еще скажут спасибо, суки, что фанаты не пришли туда с вилами и факелами. Надо будет как-то завуалировано поблагодарить парижан за проявленную солидарность. Хотя чего стесняться? Могу им и в открытую сказать: «Merci les amis!». А что мне французские власти сделают — штраф выпишут? Ну, ну… пусть только попробуют! Сейчас мне здесь все с рук сойдет, даже если я лично перебью все стекла в этих редакциях. Простые французы все равно будут на моей стороне, а желтую прессу давно пора на место поставить.

Сюжет в новостях меняется, теперь показывают нарезку кадров вчерашних репортажей из разных стран: Москва, Токио, Киото, Рим, Лондон, Вена, Бонн, Вашингтон… И везде одна и та же картина — народ несет букеты цветов к советским посольствам, портреты Веры, свечи и самодельные плакаты с искренними словами прощания. Диктор говорит, что люди иногда стоят в очереди часами, чтобы сделать личную запись в книге соболезнований. Это все так неожиданно для меня, и так трогательно… Саму Веру тоже бы потрясло такое трепетное отношение к ее персоне — не каждый знаменитый артист удостаивается такого прощания…

И снова кадры из Парижа: показывают мое вчерашнее появление на месте аварии. На экране я выгляжу крайне подавленным, но как для прессы, картинка получилась просто идеальной — высокий светловолосый парень во всем черном и с белоснежными розами в руках. Правда, подавленным я выглядел ровно до тех пор, пока не прозвучали слова тупого журналиста о «несчастном случае». В этот момент у меня вдруг стало такое зверское лицо, словно я сейчас наброшусь на него и растерзаю в клочья. Очень удачно заснято, как я трясу перед людьми ненавистными газетами и журналами — только слепой не увидел названия. Обращение к людям на площади получилось тоже эмоциональным — не удивительно, что народ вечером погромы устроил.

Выступают медики скорой, полицейские, случайные свидетели аварии. Бесконечная череда коротких интервью с самыми разными людьми, и равнодушных лиц нет. Может, сами журналисты и рады бы уделять поменьше внимания гибели Веры, да только им деваться некуда — конкуренцию еще никто не отменял. Не напишешь ты — напишут другие. И снимут репортаж, и покажут в новостях. Все торопятся заработать на чужом горе, потому что летом таких сенсационных тем вообще мало — вся страна в отпусках.

— Видел уже новости? — в мой номер, постучав, заходит бодрый Сергей Сергеевич — Молодцы парижане, теперь на неделю разговоров будет только об этих погромах.

— Думаете, смерть Саттера на этом фоне пройдет незамеченной?

— А кому сейчас в полиции есть дело до безвестного самоубийцы из Клиши? Вот если бы они его под мостом Александра 3 нашли или на столбе у Елисейского дворца — тогда совсем другое дело.

— Ну, да… а сами американцы когда еще его схватятся…

— Если вообще схватятся — подмигивает мне Сергей Сергеевич — оно им надо, шум сейчас в Париже поднимать?

Убедившись, что со мной все в порядке, полковник командует мне: «Подъем!» и назначает время выезда. В половине девятого нас ждет в госпитале старший Трамп, чтобы провести в палату к своему непутевому сыну. Месье Робер Эрсан в это время будет помогать отцу Веры и посольским юристам с оформлением оставшихся документов. Потом у нас состоится большая пресс-конференция в посольстве, а вечером мы вылетаем в Москву. Там в ДК МВД все уже подготовлено к прощанию с Верой. Если не случится никакого форс мажора, то сегодня все пройдет именно по такому плану, но я уже боюсь загадывать — не знаешь, чего еще ждать от этих французов. Скорей бы домой вернуться, тошнит меня уже от мрачного, дождливого Парижа.

— Слушай, Виктор, может, снова японцев с собой возьмем к Трампу? — предлагает мне безопасник за завтраком — они с самого утра опять у ворот посольства снимают.

Вот же неуемные… спать-то они вообще ложатся?

— Можно, конечно, пообниматься с Фредом Трампом на камеру, чего не сделаешь ради общего дела — нехотя соглашаюсь я — Только нужно его заранее предупредить, чтобы он не удивлялся и не шарахался от меня.

— Сейчас предупредим и Трампа-старшего, и японцев по-тихому.

— А чего по-тихому? Там наверняка рядом с японцами кто-нибудь еще из журналюг отирается — пусть тоже «случайно» услышат про госпиталь, нам сейчас чем больше зрителей, тем лучше. Надо бы еще вбить клин между разными таблоидами — похвалить на пресс-конференции «хороших» и опустить ниже плинтуса «плохих».

— Да, неплохо бы… меня тоже беспокоит, что французские журналисты пытаются проявлять солидарность с папарацци, виноватыми в смерти Веры. Боюсь, на пресс-конференции они постараются загнать тебя в угол.

— Пусть попробуют — зубы себе обломают! Хуже Саттера все равно никого нет.

…По пути в госпиталь мы сегодня проезжаем мимо футбольного стадиона «Парк де Пренс». Он расположен все в том же XVI округе Парижа, но южнее нашего посольства — на бульваре Периферик. Майкл тонко намекнул, что если я все-таки решу когда-нибудь выступать в Париже, то это для нас самая подходящая арена — 50 тыс. мест, реконструирован в 72-м, и там вполне современное оснащение. Для сравнения: Ролан Гаррос с его центральной ареной только на 15 тыс. мест. А зал Олимпия, в котором так рвутся выступать все наши именитые артисты — всего-то на 2 тыс. мест. Почувствуй разницу, Виктор! Ну… не знаю. Рано об этом говорить. Может быть в следующем году — на годовщину Вериной гибели? Собрать именитых музыкантов, спеть что-нибудь хором…

Фред Трамп встречает меня на ступеньках госпитального корпуса, в котором расположена травматология. Мы жмем друг другу руки, похлопываем друг друга по плечу, всячески демонстрируя дружеское расположение. При этом делаем вид, что в упор не замечаем журналистов, расположившихся неподалеку от входа.

— Господин Селезнев, можно пару слов для британского издания «Sun»?

Я оборачиваюсь, изображая искреннее удивление, смутно знакомый журналист, радостно скалясь, подбегает к нам. Если бы не моя охрана, то он, наверное, нахально втиснулся бы между мной и Фредом.

— Виктор, как вы прокомментируете ночные погромы в редакциях французских таблоидов?

— Мне нечего вам сказать — равнодушно пожимаю я плечами — знаю только то, что увидел сегодня утром в новостях. Другой информации у меня нет.

— И все же? Это ведь фанаты вашей группы!

— Могу лишь добавить, что участия в этом не принимал и французским фанатам «Red Stars» указаний по телефону не давал.

— Но зато вчера вы призывали их…

— Стоп! — резко осаживаю я обнаглевшего журналюгу — Вспомните о том, что каждое мое вчерашнее слово было зафиксировано на камеру. Все остальное будет вашими личными домыслами, которые легко опровергнуть в суде. Мои интересы во Франции представляет уважаемый мэтр Робер Эрсан, поэтому прежде, чем обвинить меня в чем-то, сначала сто раз подумайте.

— Раньше вы были терпимее к прессе! — обиженно поджимает губы англичанин.

— Я и сейчас готов к уважительному диалогу с журналистами. За исключением тех изданий, чьи сотрудники виновны в аварии. С убийцами, их пособниками и защитниками мне говорить не о чем. А теперь простите, но нам с Фредом нужно идти, нас ждет Дональд. Увидимся позже.

Ничего, хватит с этой английской морды и такого короткого «эксклюзива». Зато подумает, как вести себя на пресс-конференции, если хочет получить от нас важную информацию.

…Посещение Доналда заняло у нас с Майклом минут двадцать и вызвало очередную волну раздражения. Рыжий то и дело тихо стонал, жаловался на сильные головные боли и вообще изображал из себя умирающего лебедя, пытаясь вызвать мое сочувствие. Но поскольку дело происходило в ВИП — палате куда журналистам было не попасть, здесь притворяться я не собирался. Холодно поздоровался, вручил цветы и корзину фруктов, уместные случаю, и, проигнорировав жалобные взгляды Дональда, сразу же перешел к делу.

— Сегодняшние новости все смотрели?

Трампы настороженно кивают, «рыжий лебедь» даже умирать пока передумал.

— Общественные настроения против желтой прессы достигли во Франции такого градуса, что грех нам этим не воспользоваться. Господа, как смотрите на то, чтобы стереть с лица земли парочку этих изданий?

— В смысле разорить? — тут же оживляется «легко-тяжело-раненный».

— Да. Начать большую охоту на их главных редакторов, собрать на них компромат, развеять по ветру деловую репутацию, сделать изгоями в журналистском сообществе, разорить через суд. Пусть побудут в чужой шкуре.

Отец с сыном переглядываются, и надо отдать им должное — долго не раздумывают. Понимают, что лучшая защита сейчас — нападение.

— Мы в деле — Доналд окончательно бросает притворяться, по-деловому поправляет повязку на голове, в глазах его появляется хищный блеск. Угу… кто-то встал на тропу войны — Сегодня же переговорю с Эрсаном, нам нужно нанять команду опытных детективов.

— Тогда я поднимаю шум на сегодняшней пресс конференции, вечером мы улетаем, а вы здесь подхватываете знамя. Покинуть Францию все мы должны так, чтобы об этом еще неделю говорили, понимаете? Планируйте отлет в США дня через три после нас. Заранее нагнетайте обстановку, дайте денег лечащему врачу — нужно чтобы в прессу просочились сведения, что у Дональда резко ухудшилось самочувствие, поэтому вы вынуждены срочно перевезти его в США. В аэропорт советую ехать на реанимобиле, с включенной сиреной и в сопровождении эскорта полицейских машин. Журналисты должны обязательно заснять, как бедного Доналда в кислородной маске, с капельницей, и опутанного проводами медицинского оборудования переносят на борт самолета.

— Думаешь, журналисты сейчас начнут … копать под нас с Верой?

— Обязательно начнут. Вы заметили изменившийся тон сегодняшних выступлений? Вступила в дело корпоративная этика — им сейчас нужно срочно перевести стрелки и отвлечь внимание людей, чтобы их гнев перекинулся с желтой прессы на кого-нибудь другого.

Обговорив еще ряд деталей, я прощаюсь с американцами. Разговаривать нам пока больше не о чем. Да, сейчас мы с Трампами сообщники, но друзьями нам никогда не стать.

— Виктор… — останавливает меня в дверях голос Дональда — ты ведь не считаешь меня виноватым в гибели Веры?

Я застываю, но чуть помедлив, вынужден честно признать.

— Нет, не считаю. Лететь в Париж — это был личный выбор самой Веры. Все остальное — просто трагическое стечение обстоятельств.

— Хочу, чтобы ты знал, что роман с Верой не был для меня короткой интрижкой. У нас были большие совместные планы.

Молча, выхожу из палаты, хлопая за собой дверью.

Планы?!! Какие там могли быть «планы»?!! Самое большое, на что могла рассчитывать Вера — это негласный статус любовницы американского миллионера. Ну, завел бы Дональд крупный бизнес в Москве, а заодно и вторую, неофициальную семью. Как удобно, вот счастье-то для простой русской девушки…! Хотя кто этих девушек знает? Может, как раз для Веры это и было пределом всех ее мечтаний? Не работать, ничем себя не утруждать, родить Трампу ребенка и обеспечить себе безбедную жизнь. Не всем же страну спасать и мир под себя переделывать…

Мы выходим из ВИП отделения и направляемся в другое крыло, где и обстановка попроще, и народа в коридорах побольше. Не знаю, по собственной воле, или по подсказке мудрого мэтра Эрсана, но Фред оплатил отдельную палату для Эмиля Пино — таксиста, сидевшего за рулем машины, попавшей в аварию. То, что в аварии этот парень не виноват, стало окончательно ясно ещё вчера вечером, но полиция почему-то осторожничает и не торопится озвучивать заключение экспертов. Видимо боится новых беспорядков и ждет, когда немного спадет накал страстей.

Эмиля, находящегося до сих пор без сознания, мы смогли увидеть лишь через стекло — печальное зрелище — а вот с его лечащим врачом немного поговорить удалось. Шансы выкарабкаться у парня небольшие, поврежден головной мозг и позвоночник. Нам вежливо сообщили, что врачи делают все возможное для его спасения, и аккуратно выставили вон, сославшись на врачебную этику.

— Ну, что? Куда теперь? — спрашивает меня в лифте Сергей Сергеевич.

— Хочу посмотреть на одну из разгромленных ночью редакций.

— Думаешь, тебе стоит там появляться?

— Я же должен выказать им типа свое искреннее сочувствие! Так кто у нас здесь поближе расположен?

Полковник, привыкающий понемногу к моему мстительному характеру, понятливо хмыкает.

— Одна из редакций находится на площади Вогезов, здесь сравнительно недалеко.

— Вот и отлично, едем туда.

Площадь Вогезов — это рядом с Бастилией, и по большому счету нам нужно только по мосту на правый берег Сены переехать, от госпиталя действительно в двух шагах. Время до начала пресс-конференции еще есть, вполне успеем съездить, позлорадствовать.

Наша машина выруливает на бульвар де л'Опиталь и направляется в сторону Сены. Но на подъезде к вокзалу Аустерлиц нам приходится притормозить — в Париже еще не рассосались утренние пробки и мы застреваем на светофоре.

— А разве по мосту Аустерлиц не одностороннее встречное движение? — вспомнив вдруг этот маршрут, спрашиваю я у шофера.

— С чего бы это? — удивляется он.

Упс… сумничал, называется…! Лучше бы промолчал. Но ведь когда я жил в Париже в нулевых, на этом мосту и, правда, уже было одностороннее автомобильное движение — только с правого берега на левый. Видимо, до этого нужно еще дожить. Смущенно замолчав, перевожу взгляд в окно.

Чуть в стороне, перед вокзалом, вижу большую стоянку со множеством машин такси. Они разного цвета — и белые, и желтые, и черные, но одно в них неизменно: вывеска на крыше «taxi parisien». Таксисты в Париже — это «мафия» похлеще, чем даже в Нью-Йорке. Они и в нулевых-то считали себя хозяевами столицы, сражаясь с мэрией и полицией за вольницу, а сейчас — в 79-м — на них, наверное, вообще управы нет. Странно только, почему их профсоюз молчит по поводу нашей аварии, ведь погибла пассажир такси, и пострадавший водитель — поди тоже член их профсоюза.

— Сергей Сергеевич, а как вы смотрите на то, чтобы притормозить и пообщаться с таксистами? Хочу задать им пару животрепещущих вопросов.

— С таксистами? — морщит лоб безопасник — А что? Это неплохая идея.

Вот и я так думаю. Нам сейчас любые союзники не помешают, а таксисты — это мощная сила.

Посольская машина перед светофором ловко уходит вправо и вскоре тормозит на стоянке. Группа таксистов о чем-то оживленно беседует между собой, не обращая ни на кого внимания, но дружно поглядывая при этом на часы. Видимо ждут прихода какого-то поезда и большого потока пассажиров. Меня они замечают, только когда я подхожу к ним вплотную и снимаю очки.

— Доброе утро, господа. Если конечно его можно назвать добрым.

С минуту они все, молча, рассматривают меня, потом один — самый молодой — недоверчиво спрашивает.

— Victor Seleznioff… de Etoiles Rouges?

— А что, не похож, выгляжу паршиво? — зло скалюсь я — Ну, извини, брат, я только из госпиталя — навещал своего друга Доналда, заодно и к вашему Эмилю Пино заглянул.

— Как он там?

Меня обступают плотной толпой, стараются услышать каждое слово.

— А вам это еще интересно? Что-то я никого там из ваших не встретил. У вас вообще свой профсоюз есть? Почему он бездействует? Почему отдельную палату Эмилю оплатил посторонний человек? Или ваши боссы только профсоюзные взносы собирать и тратить горазды?

— Послушай, Виктор… — пробивается ко мне пожилой таксист — ты не прав. Мы вчера звонили в профсоюз, но нас там просили ничего не предпринимать, пока не будет полицейского заключения.

— Парни, вас обманули — это заключение было готово еще вчера вечером! Эмиль Пино ничего не нарушал, и вина полностью лежит на папарацци, которые его подрезали в тоннеле и спровоцировали аварию. Если бы ваши боссы сильно захотели, то знали бы это тоже еще вчера. И чтобы вы понимали, Эмиль вряд ли выживет, а если и выживет, то останется на всю оставшуюся жизнь прикованным к инвалидному креслу — у него нет части черепа. Так что не знаешь, что и лучше… — вздыхаю я.

Вокруг меня поднимается ропот, похоже, парни впадают в тихое бешенство. Самое время обозначить цель.

— Но со своими профсоюзными боссами вы разбирайтесь сами. А вот если мы сейчас ничего не предпримем, полиция все спустит на тормозах и виновные опять выйдут сухими из воды.

— Их еще нужно установить — этих виновных… — пожилой таксист мнется, вытирает пот со лба. Август в Париже и правда выдался жарким.

— Смеешься что ли?!! — взрываюсь я — Чего их устанавливать, если все фотографии, сделанные ими до приезда полиции, подписаны и за них получены деньги в кассе?! Просто подними трубку, и редакции обязаны назвать полицейским все фамилии. У каждой этой твари, заработавшей на смерти людей, есть имя и фамилия — полиция их уже прекрасно знает! Но молчит, видимо не желая связываться с желтой прессой. Вот если бы погиб какой политик или полицейский, они бы засуетились, и виновные давно бы оказались за решеткой. Но таксист для них не человек! И молодую девушку им не жалко — подумаешь, советская певичка! Комми…

Толпа взрывается негодованием, к нам присоединяются все новые и новые таксисты. Их машины заполонили уже всю стоянку, и наш разговор с водителями постепенно перерастает в стихийный митинг — про бедных пассажиров уже никто и не вспоминает.

— ВиктОр, что собираешься делать?! — кричит мне кто-то из толпы.

— Сейчас у меня будет пресс — конференция. А потом я разошлю обращение во все центральные газеты Европы, и Америки, обращусь за поддержкой к знаменитым певцам и артистам.

— Что ты творишь?! — шипит на ухо Сергей Сергеевич — Веверс нас убьет!

— И если после этого не увижу от полиции внятных действий — продолжаю я, игнорируя безопасника — Я прикую себя наручниками к ограде Елисейского дворца и не уйду оттуда до тех пор, пока ваш президент не призовет их к ответу.

Обвожу всех взглядом и жестко добавляю:

— Дело совести каждого из вас — поддержать меня и Эмиля Пино, или трусливо отступить. Но помните: завтра на месте Эмиля может оказаться каждый из вас. И я могу. И любой человек может. Потому что за дутую сенсацию эти выродки никого не пожалеют. Они и мать родную за тридцать серебряников продадут!

— Твари! Мало им сегодня ночью редакции разгромили!

Толпа начинает напирать, атмосфера гудит от напряжения.

— Погромы — это не выход. Молодежь сделала это скорее от безысходности. А вы можете продемонстрировать свою волю другим способом — организованным. Не мне вас учить, как заставить полицию считаться с собой — слышал, что парижские таксисты покруче нью-йоркских будут! Так докажите полиции, что у вас стальные яйца!

— Точно!

— Надо связаться с диспетчерами и объявить сбор у полицейского управления 16 округа! — пожилой таксист срывает кепку, бросает ее на землю — Пусть нам сначала расскажут, почему виновные до сих пор на свободе!

— А потом перекроем им весь 16 округ!

— Президент пусть сегодня тоже под домашним арестом посидит!

Сергей Сергеевич резко тянет меня за рукав, показывает на часы. Да. Дальше здесь теперь и без меня отлично справятся. Главное сделано: запал к пороховой бочке поднесен, и скоро в Париже рванет так, что ночные погромы властям пустяком покажутся. И пусть еще перекрестятся, что в Сорбонне сейчас каникулы — иначе я бы и студентов на баррикады вывел! Устроил бы им 68-й год…

Мы возвращаемся к машине, рядом тормозят все новые такси — радиосвязь у парижских таксистов налажена прекрасно. Сергей Сергеевич обеспокоенно наклоняется к моему уху:

— Витя, ты здесь хочешь устроить второй Кельн?

— Нет — я спокойно смотрю в глаза безопасника — Второй, сука, Сталинград.

Он осуждающе качает головой.

— Твоя кровожадность может привести к дипломатическим осложнениям…

— Они и так уже есть. Французские власти нагло проигнорировали убийство советской подданной, а наши дипломаты вместо того, чтобы выразить официальный протест на бездействие полиции, трусливо попрятали головы в песок. И ждут, не дождутся, когда мы с вами улетим в Москву, чтобы снова начать изображать здесь советско-французскую дружбу. Им даже перед убитым горем Александром Павловичем не стыдно.

— Послушай…

— Нет, это вы меня послушайте! — зло наставляю я на полковника указательный палец — Нельзя давать вытирать о себя ноги! Никогда. Ни при каких условиях. Чтобы не случилось. В любой стране мира — жизнь советского гражданина должна быть священна и неприкосновенна! — рублю я воздух ладонью.

— И никак иначе. Позволим неуважение один раз — и о нас начнут вытирать ноги все, кому не лень. Докатимся до того, что гвинейские папуасы начнут нас считать ниже себя. А потом и африканские макаки.

— Ты преувеличиваешь.

— Неужели?! Носимся с этой Францией, как с писанной торбой, а они взяли — и плюнули нам в лицо! Предлагаете мне утереться? А я предпочту дать сдачи! Причем так, чтобы они об этом долго еще помнили.

— Виктор, есть французские власти, а есть народ Франции.

— Это вы мне рассказываете?! Вон, послу нашему расскажите, который второй день отсиживается в своей резиденции на улице Гренель. Обязательно по прилету в Москву расскажу все Примакову!

Сергей Сергеевич делает страшные глаза и показывает мне на водителя, который явно греет уши. Да, насрать мне на него, пусть бежит доносит! На наше счастье мы уже приехали и дальше можно только пешком — вся проезжая часть перед пострадавшей редакцией перегорожена волнорезами.

Я не могу открыто сказать полковнику, что и здесь посол ничем не лучше Полянского. Посмотрел я послужной список товарища Червоненко, когда был у Веверса. Его главное достоинство — принадлежность к украинской группировке и личная преданность Брежневу. Еще при Хрущеве неизвестно за какие заслуги он из лекторов попал в послы, да так им и остался, только Китай на Чехословакию сменил, а потом на Францию. А ведь следующим послом во Франции должен стать отличный дипломат — Юлий Михайлович Воронцов. И вот хрен ли нам ждать еще четыре года — нужно срочно посла менять! Нет, завтра обязательно найду время переговорить с Евгением Максимовичем. Хотя чего откладывать — вот сейчас вернемся в посольство, и сразу же позвоню ему. Нужно в красках расписать трусливое поведение посла.

…Разрисованный фасад редакции и заколоченные фанерой окна вызывают у меня прилив бодрости и хорошего настроения. Красота…! Хоть уборщики уже и подмели тротуар, но мелкая крошка битого стекла приятно похрустывает под нашими ногами. Эх, был бы у меня баллончик с краской, ей богу — сам расписался бы здесь, как на Рейхстаге! Но в принципе, фанаты и без меня отлично справились. Вон даже Сергей Сергеевич не может сдержать довольной ухмылки.

Меня, конечно, же сразу узнали, нас тут же окружили зеваки — люди начали пожимать мне руки, выражая солидарность и сочувствие. А через минуту через толпу пробился и какой-то репортеришко с телекамерой.

— Виктор, признайтесь, вам стыдно за своих поклонников?

— Мне?!! — изумляюсь я — Да, с чего бы это? Люди пошли на погромы из-за бессилия. У них нет другого способа донести до властей свое возмущение наглостью папарацци и бездействием полиции. Власти их упорно не желают слышать. И вот вам результат.

Я широким жестом показываю на разрисованные стены и выбитые окна.

— Но нанесенный ущерб…

— Вы считаете, что он сопоставим с убийством Веры Кондрашевой, увечьями Дональда Трампа и Эмиля Пино? Тогда чем вы сам лучше тех мерзавцев, что устроили аварию и заработали на смерти Веры?

Зрители рядом одобрительно гудят, репортер явно побаивается толпы и больше не рискует задавать мне слишком острые вопросы. Правильно побаивается. Я сейчас злой, как шершень — могу и в репу зарядить за особо беспардонный вопрос.

— А пресс конференция состоится в полдень, без опозданий?

— Естестественно И там вы услышите много интересного, поспешите.

Но репортеришко не собирается сворачиваться и продолжает меня снимать. И тогда я решаю устроить напоследок хулиганскую выходку. Прошу у Сергея Сергеевича блокнот и ручку. Старательно вывожу на странице фразу «pour les réparations» — «на ремонт», отрываю лист и, выплюнув изо рта жвачку, креплю на нее этот листок к фанере, закрывающей разбитое окно. А потом извлекаю из кармана мелочь, демонстративно отсчитываю несколько серебристых монет — получается как раз ровно 30 франков. Небрежно швыряю эту кучку под листком.

— Здесь ровно тридцать серебренников, и большего эти иуды точно не заслуживают!

Толпа взрывается одобрительным смехом и аплодисментами. Под них мы и покидаем поле ночной битвы.

— Ну, ты даешь… — качает головой безопасник — это ведь сейчас снимут и покажут по ТВ.

— Пусть показывают. Я готов пойти ва-банк и больше отступать не собираюсь. Если я все правильно рассчитал, сегодня Париж ждет вторая Варфоломеевская ночь.

В посольстве к нам бросается жутко серьезный молодой парень в модном сером костюме и с пухлой кожаной папкой в руках. На носу очки в тонкой золотой оправе, в нагрудном кармашке пиджака платок в тон галстуку. Пижон…

— Виктор, где тебя носит?! Нам нужно срочно согласовать план пресс-конференции и пройтись по вопросам, чтобы ты знал, что отвечать журналистам.

Ни «здрасьте» вам, ни даже представиться… С интересом смотрю на молодого дипломата, преисполненного гордости за порученное ему важное дело. Видно, недавно на службе, только-только после распределения, иначе он был бы уже в курсе моих «подвигов» на ниве советской дипломатии, и уважения проявил чуть больше.

— И кто составил этот план? — усмехаюсь я.

— Личные помощники Степана Васильевича, он его одобрил.

— А… Ну, так пусть они сами и общаются с журналистами. А я, молча, рядом посижу.

— Так нельзя! Ты должен…

— Слушай… — обрываю я ретивого дипломата, прихватывая того за лацкан пиджака — ты, наверное, еще не понял: я здесь ничего и никому не должен. Я не сотрудник МИДа, и выполнять ваши сомнительные указания не собираюсь. Мало того: даю тебе голову на отсечение, что пресс-конференция с самой первой минуты пойдет совершенно не по вашему гениальному плану, и вы с этой бандой прожженных журналистов сами просто не справитесь. Опозоритесь, и на этом все закончится.

Парень возмущенно открывает рот, чтобы прочитать мне очередную мораль, но я даже не собираюсь тратить на него драгоценное время.

— Мне сейчас гораздо важнее позвонить в Москву Евгению Максимовичу.

Выпускник МГИМО бледнеет.

— А подстраховывать на пресс конференции меня будет мэтр Эрсан — у него опыт общения с французскими журналистами не сопоставимый с вашим.

— Но как же…? Виктор Иванович распорядился, чтобы я…

— А ты срочно подбери мне все телеграммы, пришедшие в посольство на мое имя.

— Так вот они! Референты их даже по странам разложили…

Я одобрительно киваю. Хоть какая-то польза от этих ретивых бездельников. Мидовец тем временем открывает папку, в которой аккуратной стопкой лежат бланки телеграмм. Я начинаю просматривать имена отправителей. Сергей Сергеевич пристраивается за моим плечом

— …Какие люди…! — насмешливо цедит он, первым заметив фамилию Джеймса Каллагена.

— Ага… Солнечный Джим мне написал. Приятно, что человек помнит, кто ему выборы недавно помог выиграть.

— И принц Чарльз… видно все еще под впечатлением вашего концерта на Уимблдоне.

— Точно… О, смотрите-ка, Гельмут Шмидт! — удивленно приподнимаю я брови — Не ожидал… у нас с канцлером ФРГ вроде как шапочное знакомство, только на Саммите увиделись.

Рядом начинают толпиться сотрудники посольства. Они жадно прислушиваются к разговору.

— Зато шума от тебя в Кельне много было — ворчит Сергей Сергеевич — и немецкие деловые круги тебя любят…

Это он еще про несколько телеграмм из Бонна, со знакомыми все именами…

— Роберто с Анной написали — вздыхаю я, дойдя до Италии и увидев следующую телеграмму — вы же не в курсе, Сергей Сергеевич: мы с ним на Саммите снова наладили наши личные отношения, я его даже в аэропорт провожать ездил.

— А что Анна?

— Молчит… — пожимаю я плечами — Но объясниться нам все равно придется, после Штатов — гастроли в Италии.

Мы снова замолкаем, перебирая телеграммы.

— О, вот и Япония пошла!

— Оттуда больше всего пришло телеграмм… — несмело уточняет мидовец.

Что это с ним? Куда вдруг весь апломб делся? А-а… кажется, парень начал осознавать весь масштаб личности Виктора Селезнева. Да, уж… меня и самого этот масштаб иногда пугает.

— Советский посол в Японии Соловьев тебе написал…

— Восхищаюсь я Николаем Николаевичем, один из лучших наших дипломатов! Нужно будет поздравить его с назначением.

— Японский премьер Масаёси Охира…

— Ну, это обычная японская вежливость, мы с ним практически не знакомы. Нас глава SONY свел на приеме, Акио Морита. Вот кто потрясающий дядька — просто настоящий самурай! Наш генеральный спонсор теперь, между прочим.

Полковник подхватывает одну из телеграмм, удивленно рассматривает отправителя. Лицо становится настороженным, обеспокоенным.

— Личный состав американской военной авиабазы… А эти-то каким боком…?

— Собутыльники мои — притворно ворчу я, хотя самому приятно, конечно, что эти безбашенные американские вояки обо мне еще помнят — Сначала спаивали бедного ребенка, потом песни петь заставляли. Правда, гермошлем шикарный напоследок подарили и шоу на истребителях устроили.

— А… теперь понял. Да, наслышан… Это правда, что они ваш самолет до самого Владивостока вели?

— Не, враки..! Проводили слегка, потом красиво покуражились в небе и свалили.

— Покуролесил ты в Японии… — качает головой Сергей Сергеевич — на месяц тебя Вячеславу доверил, так ты каких дел натворил.

— Да, ничего подобного! Вот, кстати еще один выдающийся дипломат — киваю я на следующую телеграмму — американский посол Майкл Мэнсфилд. В Москву бы нам его…

— А ты Джимми Картеру позвони, он вроде как все равно собрался посла в Москве менять.

Иш, насмехается он надо мной. А вот возьму и позвоню! У бедного мидовца глаза давно уже квадратными стали, посольские так и вовсе выпадают в осадок. Слушают нас и тихо офигевают.

А с американским послом у нас сейчас, правда, напряженка. Нынешнего посла Малкольма Туна Джимми Картер недавно решил заменить, поскольку этот апологет холодной войны явно не соответствует новым временам, да и на пост назначал его еще республиканец Форд. Послу Туну это так сильно не понравилось, что он позволил себе публичную критику президента во время Саммита в Вене по ОСВ-2. Видите ли, новый выдвиженец Картера Томас Уотсон ни разу не дипломат. И что? Зато он «крупнейший капиталист в истории» — бывший президент IBM, именно при нем эта компания стала № 1 в компьютерной области. А с середины 70-х он Председатель консультативного комитета по вопросам ядерного оружия при президенте США. Так что Томас Уотсон — человек широких взглядов и явно сведущ в ядерной тематике. А это сейчас главное.

Последними в стопке идут телеграммы из США. Главная, конечно — от семьи Картеров. Читаю слова их соболезнования и как будто слышу живой голос Розалин. Вот вроде и нет ничего особенного в этих словах, но написано явно с душой. Внизу несколько теплых слов поддержки лично от малышки Эми. Приятно…

Телеграмма же от Уорена Магнуса суховата. И имя его жены Маргарет в ней явно упомянуто лишь для вида. Эта сушеная вобла и не помнит Веру, с которой плескалась в мае в бассейне Савойя. Ну… ожидать какой-либо особой душевности от Уорена и его супруги было бы глупо. Знаете, бывает у людей сердечная недостаточность, а бывает недостаточная сердечность. Случай Магнусов — второй. Но сенатор все же написал мне, потратил свое драгоценное время. Помнит еще, на чьи деньги в Белый дом собрался. Ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Все остальные телеграммы из Америки — это в основном от коллег-артистов, участвовавших в проекте «Мы — мир!» и сотрудников основного офиса Фонда. Подозреваю, что еще большее количество телеграмм и писем нас ждет в Москве, в студии. А сюда соболезнования прислали лишь те, кто следил за новостями и знал, что я пробуду в Париже пару дней.

— Так, ладно: телеграммы я забираю, инструктаж отменяю. Пойду, лучше позвоню в МИД. Встретимся перед пресс — конференцией.

— Как это «телеграммы забираю»?! — возмущается мне вслед сотрудник посольства — Это документы, их нужно обязательно вернуть в канцелярию посольства.

— Здесь какой адресат указан? — я возвращаюсь и подношу к его носу верхнюю телеграмму — Посол СССР или частое лицо Виктор Селезнев? Вот как частное лицо, я все свои личные телеграммы и забираю. А те, где указан посол Червоненко, можете оставить себе, мне не жалко.

Возразить ему на это нечего, остается только недовольно сопеть. Посылаю ему воздушный поцелуй и покидаю холл.

— Господи… как же меня достала посольская мафия! — жалуюсь я полковнику по дороге в комнату закрытой связи — Не знаю, как Евгений Максимович справляется с этими авгиевыми конюшнями. Больше ста посольств плюс еще консульства, не считая центрального аппарата, и везде есть старые кадры, оставшиеся с начала 60-х, чуть ли не со времен Хрущева.

— Ты еще прибавь сюда тот факт, что это довольно закрытая система, практически особая каста чиновников.

— Я же говорю — мафия! Только в смокингах. А Примаков меня еще в МГИМО зазывает. Сделают вот такого прилизанного хлыща-интригана и прощай великие дела…

— А что?! — смеется безопасник — Ты бы точно навел в МИДе шороха!

— Чур, меня! Лучше уж я продолжу петь, плясать и гастролировать.

— Ну, да. А заодно в процессе гастролей взбаламутишь каждое посольское болото, до которого дотянешься.

Разговор с министром у нас получился коротким, но информативным. Конечно же, посольские докладывали ему о каждом моем шаге, и со всеми подробностями. Но надо отдать должное — почти ничего не приукрашивали, видимо все же остерегались. Реакцию местной прессы и ТВ на мои действия они тоже освещали очень подробно, подозреваю, что в «центр» ежедневно отправлялась с фельдъегерем не только подборка местных газет, но и видео с новостными выпусками. В целом мои действия возражений у министра не вызвали, Евгений Максимович, конечно, покряхтел, но все-таки разрешил мне напоследок «потрепать нервы» Жискар д’Эстену.

Политические симпатии Москвы все сильнее дрейфуют в сторону социалиста Миттерана, и это понятно — нынешний правоцентристский президент вдруг решил вернуть Францию в военные структуры НАТО. Кому такой разворот понравится? Но резкого охлаждения в советско-французских отношениях ждать пока не приходится — проще будет перетерпеть два года до выборов, чем потом восстанавливать все разрушенное заново.

— Виктор, удачи на пресс-конференции и не расстраивайся, если что-то пойдет не совсем так, как ты задумал. Ты и так сделал все возможное и даже больше — в Кремле я тебя прикрою, Григорию Васильевичу все объясню лично. Дальше будут уже работать юристы.

— Спасибо на добром слове, но все же я попробую довести здесь ситуацию до полного хаоса. Хочу, чтобы последнее слово осталось за мной. А если нужно будет поддержать Миттерана в предвыборной кампании, знайте — я в деле! Вспомните Англию…

До начала пресс-конференции я успеваю заскочить в номер и переодеться. Поверх черных широких брюк и длинной рубахи от Ямамото цепляю на удачу «пацифик» со стразами. Устал, не хочу сегодня притворяться примерным мальчиком в костюме двойке. Перебьются. Пусть принимают таким, как есть. В холле уже собрались Майкл Гор, мэтр Эрсан с помощником, Александр Павлович и пара посольских юристов. Пришло время встретиться с французской прессой лицом к лицу…

Сама пресс-конференция начинается предсказуемо. После вступительного слова посольского юриста на меня набрасываются журналисты с ожидаемыми обвинениями. Такое ощущение, что авария больше никого не интересует, разгром редакций гораздо важнее чужой смерти. Поднимается гвалт, я вычленяю самый громкий выкрик:

— Ваши вчерашние безответственные призывы к мести привели к ночным погромам…

— Эй, остановитесь! — повышаю я голос — Иначе следующее уголовное дело будет возбуждено уже против вас — за безответственную клевету. Не забывайте: все, что я говорил вчера на площади, записано на телекамеры. И там не было ни единого слова о том, что нужно отомстить убийцам или идти громить редакции. Речь шла лишь о том, что убийцы не должны остаться безнаказанными, чтобы не позволить закрыть уголовное дело под надуманным предлогом. И я лишь могу выразить сожаление, что преступные действия журналистов толкнули абсолютно мирных людей на такое крайнее выражение своего гнева. Не одобряю такие методы, но понять бессильный гнев людей могу — французские власти не спешат задерживать преступников. Посажены ли они под арест? Нет. Взята ли хотя бы с них подписка о невыезде за пределы столицы? Тоже нет. Вот что по-настоящему разозлило людей! Пренебрежение законом и бездействие полиции. Вы украдете кошелек в Лафайет с 10 франками — и моментально отправитесь за решетку. Но если убьете одного человека и покалечите еще двоих — можете и дальше спокойно разгуливать по Парижу. Ничего вам за это не будет!

— Но вы вчера назвали конкретные издания!

Я даже не различаю, кто конкретно задал мне этот вопрос — меня ослепляют вспышки фотокамер.

— Да, назвал. Те, в которых были опубликованы фотографии, сделанные на месте аварии ДО приезда полиции. Вместо того, чтобы позвонить в скорую, эти негодяи снимали умирающих людей. Для вас видимо это нормально. Для порядочного человека — это дикость. И люди на площади были солидарны со мной, а не с вами. Отсюда и такая их реакция. Так что прошу вас: остановитесь. Не нужно выгораживать преступников. Это не по-человечески. Это если хотите, и не по-христиански.

Я беру издания, лежащие передо мной на столе, и снова показываю их на камеры — это продолжение моей изощренной мести, я знал, что так будет, и ждал этого момента.

— «France Dimanche», «Clocer», «Paris Match», «France coir», «Public» — надо поднять градус, сейчас пресс-конференцию смотрит половина Франции — Именно они заплатили убийцам Веры за фото. Придет время, и мы назовем имена этих убийц. Каждого. Поименно. Франция должна знать не только своих героев. А семьи убийц должны знать, что они живут на кровавые деньги. Мерзавцы получили свои тридцать серебряников?! Теперь посмотрим, сколько им придется потратить на адвокатов. И всем нужно хорошо запомнить: СССР — это не та страна, которая позволит безнаказанно убивать своих граждан. В нашей стране принято доводить расследование уголовных дел до конца. А по статье «убийство» у нас даже нет срока давности.

Ага… что-то французские репортеры приуныли. Поняли уже, что их коллегам в этот раз не выкрутится.

— А кто оплачивает услуги вашего адвоката? Робер Эрсан — один из самых дорогих адвокатов Франции!

— И один из самых лучших. Именно поэтому он в нашей команде. Все расходы на себя взяла Atlantic Records и Майкл Гор, как генеральный продюсер нашей группы. Дональд Трамп тоже присоединится к нашему иску, его юристы будут принимать самое активное участие в расследовании. От заслуженного наказания никто не уйдет!

— Виктор, расскажите: а как вообще так получилось, что Трамп и Вера Кондрашова оказались вместе в одном такси?

— Я вам больше скажу: они еще и в одной гостинице больше недели жили! — придаю я своему лицу выражение максимального ехидства. В зале все оживляются, в предвкушении новой сенсации. Ага, счаз… Обломитесь, акулы пера!

— Но к вашему огромному сожалению, жили они в разных номерах и даже на разных этажах. Потому что кроме дружеских отношений Веру и Дональда ничего и никогда не связывало. А если вдруг у вас в голове завелись какие-то мысли на этот счет, советую сначала посмотреть на фото жены Трампа — Иваны. Это одна из красивейших женщин Америки, известная супермодель.

Насмешливо обвожу взглядом разочарованных журналистов и сразу же перехожу на серьезный тон.

— Идея отправить Веру в Париж пришла к нам с господином Гором. Гастроли в Японии были очень тяжелыми. Принимали нас там прекрасно, но группа впервые участвовала в таком длительном туре, и к концу гастролей некоторые были на грани нервного срыва. Зная о мечте Веры побывать в Париже, мы с Майклом решили сделать ей подарок на предстоящий день рождения, и отправить ее из Токио прямо во Францию. А Дональд — большой поклонник и друг всей нашей группы — любезно помог оформить для Веры визу и заказать номер в той же гостинице, где остановился сам. Но он сюда приехал сугубо по делам, на какую-то выставку, связанную с современными строительными материалами, и уж ему точно было не до развлечений. А вот Вера, грезившая Парижем и Францией, с утра до вечера гуляла по городу и ходила по музеям. Ну, и по магазинам — какая же нормальная женщина устоит против парижских магазинов?!

— И на этом все?

Я развожу я руками.

— Возможно, из вежливости Дональд пригласил Веру пару раз на ужин и подсказал, куда обязательно нужно сходить в Париже, но по музеям он с ней точно не ходил — человек приехал в Париж работать. Мы пару раз с Верой созванивались по вечерам: она была в восторженном настроении и говорила, что Париж превзошел все ее ожидания.

— А что с поездкой в такси?

Вот же неймется настырному гаденышу…

— С такси все просто: я попросил господина Трампа проследить за тем, чтобы Вера без приключений добралась до самолета. Ну, поймите, наконец! Она знала французский язык, и уже бывала раньше за рубежом, но лишь в составе группы. А все эти таможни, паспортные контроли и огромный незнакомый аэропорт — это настоящий стресс для молодой, неопытной девушки! — вру и не краснею — Дональд, как ответственный человек, поехал подстраховать ее на случай непредвиденных обстоятельств.

Краем глаза вижу, как к месье Эрсану подходит его помощник, что-то взволновано шепчет ему на ухо. Лицо адвоката остается невозмутимым, но качнув головой, он забирает у меня микрофон.

— Господа… у меня для вас печальные новости… Десять минут назад, не приходя в сознание, в госпитале скончался Эмиль Пино — таксист, находившийся за рулем машины, в которой погибла Вера Кондрашова. Число жертв этого бесчеловечного преступления увеличилось…

Зал взрывается от таких новостей, и я снова хватаюсь за микрофон — самое время заканчивать с этим разгулом демократии.

— Вы и теперь будете оправдывать своих коллег?!! Сколько еще людей должно погибнуть, чтобы до вас всех дошло — только конченные негодяи могут добывать информацию такими преступными методами!

В зале поднимается шум и гам, пресс-конференция быстро превращается в дурдом на выезде. Все спорят, стараются перекричать друг друга, единства в среде журналистов больше нет. Кто-то из посольских пытается восстановить порядок в зале, но куда там…

Как ни странно, ситуацию спасает Александр Павлович — отец Веры.

— Господа, мы вынуждены прервать нашу пресс конференцию. Нас с Виктором пригласили на аудиенцию в Елисейский дворец. Через час у нас состоится встреча с президентом Франции, господином Жискаром д’Эстеном…