Весною на север

Я на темных полях до рассвета блуждал

Со слепою подругой моей.

Где-то в лунной дали меднотрубный сигнал,

Как угроза, сурово и долго звучал,

Нарушая безмолвье полей.

Колыхался вокруг млечно-серый туман,

И окутала все непонятная сеть,

Я был пьян от земли и от воздуха пьян,

И был сладок предутренний, тонкий дурман;

И хотелось молиться и петь.

И — бледнея — слепая подруга моя

Непонятно и тихо склонилась к земле.

Умерла до рассвета подруга моя,

На траве заросились одежды края,

И рука забелела во мгле.

Приникни, милая, к стеклу,

Вглядись в таинственную мглу:

Вон там за темною стеной

Стоит, таится спутник мой.

Я долго шел, и по пятам

Он тихо следовал за мной.

И на углу был стройный храм.

Я видел белые лучи

Едва мерцающей свечи;

Я видел странный бледный лик

И перед ним, как раб, поник.

Приникни, милая, к стеклу,

Вглядись в таинственную мглу.

Он за стеною там стоит,

Молчит темнеющий гранит.

Но мы — вдвоем с тобой, вдвоем…

Мы будем жить? Мы не умрем?

Она подкралась ко дворцу,

— Едва лишь солнце показалось —

Она подкралась ко дворцу.

Все кавалеры оглянулись,

И дамы молча ужаснулись.

Она стояла у дверей,

— Едва лишь солнце показалось —

Она стояла у дверей.

Царица с мужем приближалась,

Он робко спрашивал у ней…

Куда идете вы? Куда?

— Едва светает, берегитесь —

Куда идете вы? Куда?

Вас кто-нибудь там ожидает,

Она не внемлет, поспешает.

И к Неизвестной вниз сошла

— Едва светает, берегитесь —

И к Неизвестной вниз сошла.

Ее та молча обняла.

Они ни слова не сказали

И где-то в сумраке пропали.

И плакал на пороге муж,

— Едва светает, берегитесь —

И плакал на пороге муж.

Шаги таинственно звучали

И листья, падая, шуршали.

Вокруг тайга шумела дико,

Но ты пришла ко мне в юрту,

И я с твоей тоской великой

Вновь сочетал мою мечту.

И край немой, и край таежный

Лохматую открыл нам грудь;

О, дол таинственно-тревожный,

Твоей свободы не вернуть.

Бывало, в ледяной пустыне

Мы ждали радостных огней;

За рубежом томимся ныне —

Невнятны для глухих людей.

Освобождения ревнитель —

Я накануне злой беды;

И рухнет милая обитель,

И будут срублены сады.

Вдруг пролетит над чистым лугом

Суровый, как в тайге, летун;

Я буду поражен недугом

Завороженный чудом струн.

И ты склонишься надо мною,

И тайный вспомнишь свой обет:

Тогда бесстрашною душою

Личине мертвой скажешь: «Нет!»

О, мать моя! Святая мать!

Мне надо повесть дописать…

Прости вечерний злой обман;

Дымится кровь багряных ран.

Тоскою странной дышит грудь,

И дней крылатых не вернуть.

И вот таинственную вязь

Веду, над книгою склонясь.

Неверный свет святых лампад —

Как медленный и горький яд.

Смешалась киноварь и кровь:

Где сказка злая? Где любовь?

Ответа нет. Горит венец;

Пылает темный багрянец.

Что знаю я, святая мать?

Мне надо повесть дописать…

И смерть казалась близкой, близкой,

И в сердце был и свет, и сон.

И опустились звезды низко

На полунощный небосклон.

Из комнаты звучало пенье

Моей тоскующей сестры.

Под звездами мои мученья

Горели, как в полях костры.

И пахло влагою и сеном.

Хотелось землю лобызать,

И, опьянившись милым тленом,

Здесь на земле, дышать, дышать…

И новый день угаснул и поник.

Чернеет тень на дрогнувшей земле.

Не слышен на полях призывный крик;

И серебрится вновь межзвездный лик;

О, брат земли, плывущий в белой мгле!

Таинственный! Коснулся ты меня;

Я чувствую дыханье белых уст;

О, чары странные холодного огня,

Я — ваш! Я — ваш! Забыл призывы дня:

Безлунный мир невнятен мне, — и пуст.

По аллеям темным, темным

Осень пьяная бредет, —

Взором странным и нескромным

За собой во мрак зовет:

Ты иди за мной, прохожий,

Выпьем в радости стакан;

Отдохнешь на белом ложе

И любовью будешь пьян.

Золотые видишь косы?

Будешь их в ночи ласкать, —

А суровые вопросы

Будешь завтра разрешать.

Пусть объятия случайны:

Скоротать бы только ночь;

Только б тайну темной тайны

Пьяной лаской превозмочь.

И опять она стучит

Через толщу старых плит.

Стуком мерным,

Стуком верным

Сердце слабое туманит.

Часовой в оконце взглянет:

Тихо станет.

Но опять упорный стук;

Два и три, два и три —

Неизвестных милых рук

Мерный стук:

Два и три, два и три.

Только раз в мое оконце

Мне пришлось — весной — при солнце

Видеть ясное лицо

Арестантки чернобровой…

«С той поры мои оковы —

Обручальное кольцо».

Смерть — любовница времен:

Взлет орлиный над полями —

Будто в небе вечный сон,

Возлелеянный мечтами.

Смерть сметает смело пыль,

Веет ветром в сонном поле

О, крылатая, не ты ль

Напевала мне о воле?

В поле — темные кресты:

На крестах — отцы и братья, —

К алтарю небес мосты

Через муки и распятья.

На кресте и я распят,

И копьем ребро пронзили, —

Тихим сумраком объят,

Чую шелесты воскрылий.

Смерть и воля — все равно,

Только пусть любовь алеет,

Пусть пьяней пьянит вино,

И пьянее ветер веет.

Прозвенела весна,

Прошумели грозы;

Я стою одна.

Обжигают слезы.

Я душистую траву

Наземь уронила;

Я живу и не живу:

Сердце погубила.

Что любовь-ворожба?

Огонек во поле!

Напевает судьба

О желанной воле.

Милый по полю идет,

И венец сияет.

Ах! Узнает ли народ?

Верно, не узнает.