Весь Эркюль Пуаро. Том 1

Глава 1 Я отправляюсь в Стайлз

Повышенный интерес публики к нашумевшему судебному процессу, известному в свое время как «преступление в Стайлзе», теперь несколько поубавился. Однако этот процесс приобрел широкую известность, и мой друг Пуаро, а также обитатели Стайлза попросили меня подробно изложить эту историю, надеясь таким образом заставить умолкнуть сенсационные слухи, которые все еще продолжают распространяться.

Вначале кратко об обстоятельствах, из-за которых я оказался связанным с этим трагическим происшествием.

В связи с ранением меня отправили с фронта в тыл, и после нескольких месяцев, проведенных в довольно унылых, мрачных госпиталях и наводящих тоску санаториях для послебольничного долечивания, я получил месячный отпуск по болезни. А поскольку у меня не было ни родных, ни близких друзей, я как раз пытался решить, что предпринять, когда случайно встретил Джона Кавендиша. Последние десять лет я встречался с ним крайне редко. Собственно говоря, я никогда особенно хорошо его не знал. Начать с того, что он старше меня лет на пятнадцать, хотя и не выглядел на свои сорок пять. В детстве я часто бывал в Стайлзе, имении в Эссексе, которое принадлежало его матери.

Но теперь, встретившись через столько лет, мы с удовольствием предались воспоминаниям о старых временах, и в результате Джон пригласил меня провести мой отпуск в Стайлзе.

— Mater[1] будет очень рада снова вас увидеть, — добавил он.

— Как она себя чувствует? — осведомился я. — Надеюсь, хорошо?

— О да! Полагаю, вы знаете, что она снова вышла замуж.

Боюсь, я слишком явно выразил удивление. Миссис Кавендиш, какой я ее помнил, вышла замуж за отца Джона — в то время вдовца с двумя сыновьями. Тогда она была красивой женщиной средних лет. Теперь ей никак не могло быть меньше семидесяти. Я запомнил ее энергичной, доминирующей личностью, несколько чрезмерно увлеченной благотворительностью и подобного рода общественной деятельностью. Миссис Кавендиш обожала открывать благотворительные базары и вообще изображать Lady Bountiful.[2] Она действительно была щедрой женщиной, да и сама обладала значительным состоянием.

Загородное имение Стайлз-Корт мистер Кавендиш приобрел в первые годы их супружества. Он полностью находился под влиянием жены и, умирая, оставил ей в пожизненное пользование не только имение, но и большую часть доходов, что было явно несправедливо по отношению к двум его сыновьям. Однако мачеха всегда была добра и щедра к ним, да и мальчики в момент женитьбы их отца были еще так малы, что считали ее своей матерью.

Лоуренс, младший, с детства отличался болезненностью. Он получил диплом врача, но довольно быстро оставил медицину и жил дома, в Стайлзе, лелея честолюбивые литературные амбиции, хотя его стихи никогда не имели заметного успеха.

Джон, старший из сыновей, какое-то время занимался адвокатской практикой, но в конце концов тоже обосновался в Стайлзе и стал вести более приятную для него жизнь сельского сквайра. Два года назад он женился и привез жену в Стайлз, хотя я подозреваю, что, если бы мать увеличила ему денежное содержание, он предпочел бы обзавестись собственным домом. Однако миссис Кавендиш относилась к тому типу женщин, которые любят поступать по-своему и ожидают, чтобы это всех устраивало. В данном случае она, разумеется, являлась хозяйкой положения — деньги были в ее руках.

Джон не мог не заметить моего удивления, когда я услышал о новом замужестве его матери, и довольно мрачно ухмыльнулся.

— К тому же он отвратительный прохвост и пройдоха! — в ярости крикнул Джон. — Должен сказать, Гастингс, что это очень осложнило нашу жизнь. А уж Эви… Вы помните Эви?

— Нет.

— О! Наверное, она появилась уже после вашего отъезда. Это помощница моей матери, компаньонка и вообще мастер на все руки! Эви — просто молодчина! Нельзя сказать, чтобы она была особенно молода и красива, но энергии ей не занимать!

— Вы собирались что-то сказать…

— О, про этого типа?… Он появился из ниоткуда, под предлогом, будто является троюродным братом Эви или что-то в этом роде, хотя сама Эви не особенно охотно признает это родство. Этот тип абсолютный чужак, что сразу видно. У него большая черная борода, и он носит лакированные туфли в любую погоду! Однако мать сразу почувствовала к нему симпатию и взяла его в качестве секретаря… Вы ведь знаете, она постоянно ведает сотнями всяких благотворительных обществ.

Я кивнул.

— Ну и, разумеется, за время войны сотни таких обществ превратились в тысячи! Этот тип, конечно, оказался ей очень полезен. Но вы можете себе представить, как мы были ошеломлены, когда три месяца назад она вдруг объявила, что они с Алфредом помолвлены! Он по крайней мере лет на двадцать моложе ее! Просто-напросто бесстыдная, неприкрытая погоня за наследством!.. Но что поделаешь — она сама себе хозяйка… и вышла замуж за этого типа!

— Должно быть, для вас всех ситуация сложилась нелегкая?

— Мало сказать — нелегкая! Ужасная!

Вот так и получилось, что три дня спустя я сошел с поезда в Стайлз-Мэри на маленькой нелепой станции, не имевшей никакой видимой причины на существование, но все-таки примостившейся посреди зеленых полей и сельских проезжих дорог. Джон Кавендиш ждал меня на платформе и проводил к машине.

— У меня еще осталась капля-другая бензина. Он почти весь расходуется благодаря повышенной активности матери.

Деревня Стайлз-Сент-Мэри находилась милях в двух от станции, а Стайлз-Корт располагался приблизительно на расстоянии мили по другую сторону. Стоял теплый тихий день раннего июля. Глядя на спокойную равнину Эссекса, такую зеленую и мирную в лучах послеполуденного солнца, я не верил своим глазам, мне казалось почти невероятным, что где-то недалеко отсюда идет война. Я вдруг оказался совсем в ином мире.

— Боюсь, Гастингс, вам покажется здесь слишком тихо, — сказал Джон, когда мы повернули к въездным воротам.

— Как раз то, чего я хочу, дружище!

— О, вообще-то здесь довольно приятно, если вы хотите вести бездеятельную жизнь. Два раза в неделю я провожу занятия с добровольцами и помогаю на фермах. Моя жена регулярно работает «на земле». Каждое утро она поднимается в пять часов доить коров и работает до ленча. В общем, это очень хорошая жизнь, если бы не Алфред Инглторп! — Джон вдруг резко затормозил и посмотрел на часы. — Интересно, есть ли у нас время захватить Цинтию? Пожалуй, нет! К этому времени она уже вышла из госпиталя.

— Цинтия? Это не ваша жена?

— Нет. Цинтия — протеже моей матери, дочь ее старой школьной соученицы, которая вышла замуж за подлого солиситора. Он оказался неудачником, женщина вскоре умерла, и девочка осталась сиротой без всяких средств. Моя мать пришла ей на помощь — Цинтия живет с нами вот уже около двух лет. Она работает в госпитале Красного Креста в Тэдминстере, в семи милях отсюда.

Продолжая говорить, он подъехал к фасаду красивого старого дома. Леди в добротной твидовой юбке, склонившаяся над цветочной клумбой, выпрямилась при нашем появлении.

— Привет, Эви! — крикнул Джон. — А вот и наш раненый герой! Мистер Гастингс — мисс Ховард!

Мисс Ховард пожала мне руку сердечной, почти болезненной хваткой. Мое первое впечатление — невероятно синие глаза на загорелом лице. Это была женщина лет сорока, с приятной внешностью и глубоким, почти мужским, громким голосом. Высокая, плотного сложения, и такие же под стать фигуре крепкие ноги в добротных, толстых башмаках. Ее речь, как я вскоре убедился, напоминала телефонный стиль.

— Сорняки лезут так быстро. Мне за ними никак не поспеть. Я и вас пристрою. Берегитесь!

— Рад быть хоть чем-нибудь полезен! — отозвался я.

— Не говорите так. Никогда не поверю.

— Вы циник, Эви, — смеясь, произнес Джон. — Где у нас сегодня чай — в доме или на лужайке?

— На лужайке. День слишком хорош, чтобы сидеть взаперти.

— Тогда пошли. Сегодня вы уже свое отработали. Пойдемте подкрепимся чаем.

— Ну что ж. — Мисс Ховард стянула садовые перчатки. — Пожалуй, я с вами согласна. — И она повела нас вокруг дома, к тому месту, где в тени платана был накрыт стол.

С плетеного стула поднялась женщина и сделала несколько шагов нам навстречу.

— Моя жена — Гастингс, — представил нас Джон.

Никогда не забуду моего первого впечатления от встречи с Мэри Кавендиш. Ее высокая, стройная фигура четко выделялась на фоне яркого солнечного света. В чудесных желтовато-карих глазах, каких я не встречал ни у одной женщины, будто сверкали искры тлеющего огня. От нее исходила сила глубокого покоя, и в то же время в этом изящном теле чувствовался неукротимый дух. Эта картина до сих пор ярка в моей памяти.

Мэри Кавендиш встретила меня несколькими приветливыми словами, произнесенными низким чистым голосом, и я опустился на плетеный стул, испытывая удовольствие от того, что принял приглашение Джона. Миссис Кавендиш угостила меня чаем. Несколько произнесенных ею фраз усилили мое первое впечатление от этой на редкость обворожительной женщины. Внимательный слушатель всегда стимулирует признательного рассказчика. Я стал в юмористическом тоне описывать отдельные эпизоды моего пребывания в санатории и льщу себя надеждой, что изрядно позабавил свою хозяйку. Джон хоть и славный парень, но блистательным собеседником его вряд ли назовешь.

В этот момент из дома через открытое французское окно донесся хорошо запомнившийся мне с детства голос:

— В таком случае, Алфред, вы напишете принцессе после чая, а леди Тэдминстер я завтра напишу сама. Или, может быть, нам стоит подождать известия от принцессы? В случае отказа леди Тэдминстер может открыть базар в первый день, а миссис Кросби — во второй. Да… потом еще герцогиня со школьным праздником.

Послышалось неразборчивое бормотание мужчины, а затем в ответ донесся повышенный голос миссис Инглторп:

— Да, конечно! После чая будет вполне хорошо. Вы так предусмотрительны, дорогой Алфред!

Французское окно распахнулось немного шире, и на лужайке появилась красивая седоволосая пожилая леди с властным лицом. За ней шел мужчина, в манерах которого чувствовалась почтительность.

Миссис Инглторп тепло меня встретила:

— Как замечательно, мистер Гастингс, снова видеть вас через столько лет! Алфред, дорогой! Это мистер Гастингс. Мистер Гастингс, это мой муж.

Я с нескрываемым любопытством смотрел на «дорогого Алфреда». Он, безусловно, производил впечатление чего-то инородного. Меня не удивило отношение Джона к его бороде. Это была самая длинная и самая черная борода, какую мне когда-либо доводилось видеть. Инглторп носил пенсне в золотой оправе, и у него было на редкость неподвижное лицо. Меня поразила мысль, что этот человек вполне естественно выглядел бы на сцене, но в реальной жизни он казался удивительно не на месте, звучал фальшивой нотой.

— Очень приятно, мистер Гастингс, — проговорил он глубоким, вкрадчивым голосом и подал руку, почти ничем не отличавшуюся от деревяшки. Затем повернулся к жене: — Эмили, дорогая, мне кажется, эта подушка несколько влажновата.

Миссис Инглторп лучезарно улыбнулась, и Алфред, демонстрируя нежную заботу, заменил подушку. Странное увлечение такой разумной во всем женщины!

С появлением мистера Инглторпа за столом воцарилась какая-то напряженность и завуалированное чувство недоброжелательности. Только мисс Ховард не старалась скрыть своих чувств. Между тем миссис Инглторп, казалось, не замечала ничего необычного. Ее говорливость ничуть не изменилась за прошедшие годы, речь лилась непрерываемым потоком, преимущественно о предстоящем в скором времени благотворительном базаре, который она сама организовала. Иногда миссис Инглторп обращалась к мужу, уточняя даты и время. Заботливая, внимательная манера Алфреда не менялась. Я сразу почувствовал к нему сильную антипатию. Вообще, я склонен считать, что мое первое впечатление обычно правильно и довольно проницательно.

Миссис Инглторп дала некоторые указания Эвлин Ховард. Между тем мистер Инглторп обратился ко мне своим почтительным тоном:

— Служба в армии — ваша постоянная профессия, мистер Гастингс?

— Нет. До войны я служил в «Ллойде».[3]

— И вернетесь туда, когда все кончится?

— Возможно. Или начну что-нибудь совершенно новое.

Мэри Кавендиш повернулась ко мне:

— Что бы вы в самом деле выбрали в качестве профессии, если бы это зависело только от вашего желания?

— Ну-у! Это зависит…

— Нет ли у вас какого-нибудь увлечения? — продолжала она. — Вас что-нибудь привлекает? Ведь хобби есть у всех… Правда, иногда довольно нелепое.

— Вы будете надо мной смеяться.

Она улыбнулась:

— Возможно.

— Видите ли, у меня всегда было тайное желание стать детективом.

— Настоящим — из Скотленд-Ярда? Или Шерлоком Холмсом?

— О, конечно, Шерлоком Холмсом! В самом деле меня это ужасно привлекает. Однажды в Бельгии я встретил известного детектива, и он совершенно увлек меня. Это был замечательный человек. Обычно он говорил, что хорошая работа детектива заключается всего лишь в методе. Я взял его систему за основу, хотя, разумеется, пошел несколько дальше. Он был странным человеком: небольшого роста, внешне настоящий денди и необыкновенно умен.

— Мне самой нравятся хорошие детективные истории, — заметила мисс Ховард. — Хотя пишут много всякой чепухи. Преступник всегда обнаруживается в последней главе. Все ошеломлены! А по-моему, настоящий преступник виден сразу.

— Есть огромное количество нераскрытых преступлений, — возразил я.

— Я не имею в виду полицию. Я говорю о людях, которые оказались замешаны в преступлении. О семье. Их не проведешь и не одурачишь! Они-то будут знать!

Меня позабавило такое замечание мисс Ховард.

— Значит, вы полагаете, что если бы среди ваших друзей совершилось преступление, скажем убийство, то можно было бы тут же назвать убийцу?

— Разумеется! Конечно, я не могла бы доказать это своре юристов, но уверена, точно знала бы, кто преступник. Я почувствовала бы его кончиками пальцев, стоило бы ему лишь ко мне приблизиться.

— Это могла бы оказаться и «она», — заметил я.

— Могла бы. Но убийство — это насилие. У меня оно больше ассоциируется с мужчиной.

— Однако не в случае с отравлением. — Четкий, чистый голос миссис Кавендиш заставил меня вздрогнуть. — Только вчера доктор Бауэрштейн говорил мне, что из-за незнания представителями медицинской профессии редких ядов существует, вероятно, бессчетное количество нераскрытых преступлений.

— Что с вами, Мэри? Какая отвратительная тема для разговора! — воскликнула миссис Инглторп. — Меня прямо дрожь пробирает.

Молодая девушка в форме VAD[4] легко пробежала через лужайку.

— Ты что-то сегодня поздно, Цинтия! Это мистер Гастингс — мисс Мёрдок.

Цинтия Мёрдок была юным созданием, полным жизни и энергии. Она сбросила свою маленькую форменную шапочку VAD, и меня сразу захватили красота вьющихся каштановых волос и белизна маленькой ручки, которую она протянула за чашкой чаю. С темными глазами и ресницами она была бы красавицей.

Девушка уселась прямо на землю рядом с Джоном, и я протянул ей тарелку с сандвичами. Она улыбнулась:

— Садитесь здесь, на траве! Это намного приятнее.

Я послушно опустился около нее:

— Вы работаете в Тэдминстере, не так ли?

Цинтия кивнула:

— Видно, за мои грехи.

— Значит, вас там изводят? — улыбаясь, спросил я.

— Хотела бы я посмотреть, как это у них получится! — воскликнула Цинтия с вызовом.

— У меня есть кузина, которая работает в госпитале, — заметил я. — Она в ужасе от медсестер.

— Меня это не удивляет. Они такие и есть, мистер Гастингс. Именно такие! Вы даже представить себе не можете. Но я — слава Небесам! — работаю в больничной аптеке.

— Сколько же людей вы отправили на тот свет? — спросил я, улыбаясь.

— О! Сотни! — ответила она, тоже улыбнувшись.

— Цинтия! — громко позвала миссис Инглторп. — Как ты думаешь, ты смогла бы написать для меня несколько записок?

— Конечно, тетя Эмили!

Цинтия быстро встала, и что-то в ее манере напомнило мне о зависимом положении девушки — как бы ни была добра миссис Инглторп, она, видимо, никогда не дает ей забыть об этом.

Затем миссис Инглторп обратилась ко мне:

— Джон покажет вам вашу комнату, мистер Гастингс. Ужин в половине восьмого. Мы вот уже некоторое время как отказались от позднего обеда. Леди Тэдминстер, жена нашего члена парламента (между прочим, она была дочерью последнего лорда Эбботсбёри), сделала то же самое. Она согласна со мной, что следует подать пример экономии. У нас хозяйство военного времени. Ничто не пропадает: каждый клочок использованной бумаги укладывается в мешки и отсылается.

Я выразил восхищение, и Джон повел меня в дом. Широкая лестница, раздваиваясь, вела в правое и левое крыло дома. Моя комната находилась в левом крыле и выходила окнами в сад.

Джон оставил меня, и через несколько минут я увидел из окна, как он медленно шел по траве, взявшись за руки с Цинтией Мёрдок. И в тот же момент услышал, как миссис Инглторп нетерпеливо позвала: «Цинтия!» Девушка вздрогнула и побежала в дом. В это время из тени дерева вышел мужчина и медленно пошел в том же направлении. На вид ему было лет сорок. Смуглый, с чисто выбритым меланхолическим лицом. Похоже, им владели какие-то сильные эмоции. Проходя мимо дома, он глянул вверх, на мое окно, и я узнал его, хотя за пятнадцать лет он очень изменился. Это был Лоуренс, младший брат Джона Кавендиша. Меня удивило, что могло вызвать такое выражение на его лице.

Потом я выбросил эту мысль из головы и вернулся к размышлениям о своих собственных делах.

Вечер прошел довольно приятно, а ночью мне снилась загадочная Мэри Кавендиш.

Следующий день выдался солнечным, ярким, и я был полон чудесных ожиданий.

Я не видел миссис Кавендиш до ленча, во время которого она предложила мне отправиться на прогулку. Мы чудесно провели время, бродя по лесу, и вернулись в дом около пяти часов.

Как только мы вошли в большой холл, Джон сразу потащил нас обоих в курительную комнату. По его лицу я понял, что произошло нечто неладное. Мы последовали за ним, и он закрыл за нами дверь.

— Послушай, Мэри, — нетерпеливо произнес Джон, — произошло черт знает что!.. Эви поскандалила с Алфредом Инглторпом и теперь уходит.

— Эви? Уходит?

Джон мрачно кивнул:

— Да. Видишь ли, она пошла к матери и… О-о! Вот и сама Эви.

Вошла мисс Ховард. Губы ее были сурово сжаты; в руках она несла небольшой чемодан. Эви выглядела возбужденной, решительной и готовой защищаться.

— Во всяком случае, я сказала все, что думала! — взорвалась она при виде нас.

— Моя дорогая Эвлин! — воскликнула миссис Кавендиш. — Этого не может быть!

Мисс Ховард мрачно кивнула:

— Это правда. Боюсь, я наговорила Эмили таких вещей, что она их не забудет и скоро не простит. Неважно, если мои слова не очень глубоко запали. С нее как с гуся вода! Только я сказала ей прямо: «Вы старая женщина, Эмили, а уж недаром говорится: нет большего дурака, чем старый дурак! Ведь Алфред моложе вас на целых двадцать лет, так что не обманывайте себя, почему он на вас женился. Деньги! Так что не допускайте, чтобы у него было много денег! У фермера Рэйкса очень хорошенькая молодая жена. Вы бы спросили у вашего Алфреда, сколько времени он там проводит». Она очень рассердилась. Понятное дело! А я добавила: «Нравится вам это или нет, только я вас предупреждаю: этот тип скорее убьет вас в вашей же кровати, чем посмотрит на вас! Он мерзавец! Можете мне говорить все, что хотите, но запомните мои слова: он негодяй и мерзавец!»

— И что она ответила?

Мисс Ховард скорчила в высшей степени выразительную гримасу:

— «Милый Алфред… дорогой Алфред… Злая клевета… злые женщины… которые обвиняют моего дорогого мужа…» Чем скорее я уйду из этого дома, тем лучше. Так что я ухожу!

— Но… не сейчас…

— Немедленно!

Минуту мы сидели и во все глаза смотрели на нее. Джон Кавендиш, убедившись в том, что его уговоры бесполезны, отправился посмотреть расписание поездов. Его жена пошла за ним, бормоча, что надо бы уговорить миссис Инглторп изменить ее решение.

Как только они вышли из комнаты, лицо мисс Ховард изменилось. Она нетерпеливо наклонилась ко мне:

— Мистер Гастингс, по-моему, вы честный человек! Я могу вам довериться?

Я несколько удивился. Мисс Ховард положила ладонь на мою руку и понизила голос почти до шепота:

— Присматривайте за ней, Гастингс! За моей бедной Эмили. Они тут все как клубок змей! Все! О, я знаю, что говорю. Среди них нет ни одного, кто не нуждался бы в деньгах и не пытался бы вытянуть у нее побольше. Я защищала ее, как могла. А теперь, когда меня тут не будет, они все на нее накинутся.

— Разумеется, мисс Ховард, сделаю все, что смогу, — пообещал я. — Но уверен, сейчас вы просто расстроены и возбуждены.

Она перебила меня, медленно покачав головой:

— Поверьте мне, молодой человек. Я дольше вашего прожила на свете. Все, что я прошу, — не спускайте с нее глаз. Вы сами увидите.

Через открытое окно послышался шум мотора и голос Джона. Мисс Ховард поднялась и направилась к двери. Взявшись за дверную ручку, она повернулась и поманила меня пальцем:

— Мистер Гастингс, особенно следите за этим дьяволом — ее мужем!

Больше она ничего не успела сказать, так как ее буквально заглушил хор голосов сбежавшихся на проводы людей. Инглторпы не появились.

Когда автомобиль уехал, миссис Кавендиш вдруг отделилась от нашей группы и пошла через проезд к лужайке навстречу высокому бородатому мужчине, который явно направлялся к дому. Она протянула ему руку, и щеки у нее порозовели.

— Кто это? — резко спросил я, так как инстинктивно почувствовал к этому человеку неприязнь.

— Доктор Бауэрштейн, — коротко ответил Джон.

— А кто такой доктор Бауэрштейн?

— Он отдыхает в деревне после тяжелого нервного расстройства. Лондонский специалист, по-моему, один из величайших экспертов по ядам, очень умный человек.

— И большой друг Мэри, — вставила неугомонная Цинтия.

Джон Кавендиш нахмурился и тотчас сменил тему разговора:

— Давайте пройдемся, Гастингс! Это отвратительная история! У Эви всегда был острый язык, но во всей Англии не найти более преданного друга, чем она.

Он направился по тропинке через посадки, и мы пошли в деревню через лес, служивший границей имения.

Уже на обратном пути, когда мы проходили мимо одной из калиток, из нее вышла хорошенькая молодая женщина цыганского типа. Она улыбнулась нам и поклонилась.

— Какая красивая девушка, — заметил я с удовольствием.

Лицо Джона посуровело.

— Это миссис Рэйкс.

— Та самая, о которой мисс Ховард…

— Та самая! — с излишней резкостью подтвердил он.

Я подумал о седовласой старой леди в большом доме и об этом оживленном плутовском личике, которое только что нам улыбнулось, и вдруг ощутил холодок неясного дурного предчувствия. Но постарался не думать об этом.

— Стайлз в самом деле замечательное старинное поместье, — произнес я.

Джон довольно мрачно кивнул:

— Да, это прекрасное имение когда-нибудь будет моим… Оно уже было бы моим, если бы отец сделал соответствующее завещание. И тогда я не был бы так чертовски стеснен в средствах.

— Вы стеснены в средствах? — удивился я.

— Дорогой Гастингс, вам я могу сказать, что мое положение буквально сводит меня с ума!

— А ваш брат не может вам помочь?

— Лоуренс? Он истратил все, что имел, до последнего пенса, издавая свои никчемные стихи в роскошных обложках. Нет! Все мы сидим без денег, вся наша компания. Надо сказать, наша мать всегда была очень добра к нам. Я хотел сказать — была добра до сих пор… Но после своего замужества, разумеется… — Джон нахмурился и замолчал.

Впервые я почувствовал, что с уходом Эвлин Ховард обстановка в доме необъяснимо изменилась. Ее присутствие внушало уверенность. Теперь, когда эта уверенность исчезла, все, казалось, наполнилось подозрением. Почему-то перед моим мысленным взором возникло неприятное лицо доктора Бауэрштейна. Меня переполнили неясные подозрения. Я засомневался во всех, и на какой-то момент у меня появилось предчувствие неотвратимо надвигающегося несчастья.

Глава 2 16 и 17 июля

Я прибыл в Стайлз 5 июля. А сейчас приступаю к описанию событий, произошедших 16-го и 17-го числа этого месяца. И для удобства читателя перечислю как можно подробнее события этих дней. Их последовательность была установлена на судебном процессе в результате долгого и утомительного перекрестного допроса.

Спустя несколько дней после отъезда Эвлин Ховард я получил от нее письмо, в котором она сообщала, что работает в большом госпитале в Миддлингхэме, промышленном городе, находящемся милях в пятнадцати от нас. Эвлин просила написать ей, если миссис Инглторп проявит желание примириться.

Единственной ложкой дегтя в бочке меда моих мирных дней в Стайлз-Корт было странное и, я бы даже сказал, необъяснимое предпочтение, которое миссис Кавендиш отдавала обществу доктора Бауэрштейна. Не могу понять, что Мэри нашла в этом человеке, но она постоянно приглашала его в дом и часто отправлялась с ним на дальние прогулки. Должен признаться, я не в состоянии был увидеть, в чем заключалась его привлекательность.

16 июля был понедельник. День выдался суматошный. Днем в субботу прошел благотворительный базар, а вечером того же дня состоялось связанное с этим событием увеселительное мероприятие, на котором миссис Инглторп декламировала военные стихи. Все мы с утра были заняты подготовкой и украшением зала общественного здания деревни, где происходило это торжество. Ленч у нас состоялся очень поздно, потом мы немного отдохнули в саду. Я обратил внимание на то, что поведение Джона было каким-то необычным — он выглядел возбужденным и обеспокоенным.

После чая миссис Инглторп пошла немного полежать перед своим вечерним выступлением, а я пригласил Мэри Кавендиш на партию в теннис.

Приблизительно без четверти семь нас позвала миссис Инглторп, заявив, что ужин будет раньше обычного, иначе мы можем опоздать. Мы наспех поели, и к концу трапезы машина уже ждала нас у дверей.

Вечер прошел с большим успехом. Декламация миссис Инглторп вызвала бурные аплодисменты. Показали также несколько живых картин, в которых принимала участие Цинтия. Она не вернулась с нами в Стайлз, потому что друзья, с которыми девушка участвовала в том представлении, пригласили ее на ужин, а потом оставили у себя ночевать.

На следующее утро миссис Инглторп к завтраку не вышла, оставшись в постели, так как чувствовала себя несколько утомленной. Однако около половины первого она появилась — энергичная и оживленная — и утащила меня и Лоуренса с собой на званый ленч.

— Такое очаровательное приглашение от миссис Роллстон! Она, знаете ли, сестра леди Тэдминстер. Роллстоны пришли с Вильгельмом Завоевателем.[5] Это одно из наших старейших семейств!

Мэри отказалась от приглашения под предлогом ранее назначенной встречи с доктором Бауэрштейном.

Ленч прошел очень приятно, а когда мы возвращались назад, Лоуренс предложил проехать через Тэдминстер, что увеличило наш путь примерно на милю, и нанести визит Цинтии в ее госпитальной аптеке. Миссис Инглторп нашла идею отличной, но заходить к Цинтии вместе с нами отказалась, так как ей предстояло еще написать несколько писем. Она высадила нас у госпиталя, предложив вернуться вместе с Цинтией на рессорной двуколке.

Привратнику госпиталя мы показались подозрительными, и он задержал нас, пока не появилась Цинтия. В длинном белом халате она выглядела очень свежо и мило. Цинтия торжественно повела нас вверх по лестнице в свое святилище и там представила подруге-фармацевту, личности, внушавшей некий благоговейный страх, которую Цинтия весело называла Нибз.[6]

— Сколько склянок! — воскликнул я, оглядывая шкафы небольшой комнаты. — Вы и в самом деле знаете, что в каждой из них?

— О-о-ох! Скажите что-нибудь пооригинальнее, — простонала Цинтия. — Каждый, кто сюда приходит, произносит именно это! Мы даже подумываем учредить награду тому, кто, войдя к нам первый раз, не произнесет таких слов! И я знаю ваш следующий вопрос: «Сколько людей вы уже успели отравить?…»

Смеясь, я признал, что она права.

— Если бы вы только знали, как легко по ошибке отправить кого-нибудь на тот свет, то не стали бы над этим шутить. Давайте лучше пить чай! У нас тут в шкафах есть немало тайных хранилищ. Нет-нет, Лоуренс! Этот шкаф для ядов. Откройте вон тот, большой. Теперь правильно!

Чаепитие прошло очень весело, и потом мы помогли Цинтии вымыть чайную посуду. Мы как раз убирали последнюю чайную ложку, когда послышался стук в дверь. Лица Цинтии и Нибз моментально словно одеревенели, замерев в суровой неприступности.

— Войдите, — произнесла Цинтия резким, профессиональным тоном.

Появилась молоденькая, немного испуганная медсестра с бутылочкой, которую протянула Нибз, но та взмахом руки отослала ее к Цинтии, произнеся при этом довольно загадочную фразу:

— Собственно говоря, меня сегодня здесь нет!

Цинтия взяла бутылочку и осмотрела ее с пристрастием.

— Это нужно было прислать еще утром, — строго сказала она.

— Старшая медсестра очень извиняется. Она забыла.

— Старшая сестра должна была прочитать правила на входной двери! — отчеканила Цинтия.

По выражению лица маленькой медсестрички было ясно, что она ни за что не отважится передать эти слова своей грозной начальнице.

— Так что теперь это невозможно сделать до завтра, — закончила Цинтия.

— Значит, — робко спросила медсестра, — нет никакой возможности получить лекарство сегодня вечером?

— Видите ли, — ответила Цинтия, — мы очень заняты, но, если найдем время, сделаем.

Медсестра ушла, а Цинтия, быстро взяв с полки большую склянку, наполнила из нее бутылочку и поставила на стол за дверью.

Я засмеялся:

— Необходимо соблюдать дисциплину?

— Вот именно. Давайте выйдем на наш балкончик. Отсюда можно увидеть весь госпиталь.

Я последовал за Цинтией и ее подругой, и они показали мне разные корпуса. Лоуренс отстал от нас, но через несколько минут Цинтия позвала его присоединиться к нам. Затем она взглянула на часы:

— Больше нечего делать, Нибз?

— Нет.

— Очень хорошо. Тогда мы можем все запереть и уйти.

В тот день я увидел Лоуренса совсем в ином свете. В сравнении с Джоном узнать его было значительно труднее. Он почти во всем казался мне противоположностью своему брату, к тому же был замкнут и застенчив. Однако Лоуренс в известной мере обладал очарованием, и я подумал, что тот, кто хорошо его знал, мог бы испытывать к нему глубокие чувства. Обычно его манера обращения с Цинтией была довольно скованной, да и она со своей стороны тоже немного его стеснялась. Но в тот день они оба были веселы и болтали непринужденно, как дети.

Когда мы ехали через деревню, я вспомнил, что хотел купить марки, и мы остановились у почты.

Выходя оттуда, я столкнулся в дверях с невысоким человеком, который как раз хотел войти. Извиняясь, я поспешно сделал шаг в сторону, как вдруг этот человек с громкими восклицаниями обнял меня и тепло расцеловал.

— Mon ami,[7] Гастингс! — закричал он. — Это в самом деле mon ami Гастингс?!

— Пуаро! Какая приятная встреча! — воскликнул я и обернулся к сидящим в двуколке: — Мисс Цинтия, это мой старый друг мсье Пуаро, которого я не видел уже много лет.

— О, мы знакомы с мсье Пуаро, — весело отозвалась Цинтия, — но я не думала, что он ваш друг.

— В самом деле, — серьезно ответил Пуаро. — Я знаю мадемуазель Цинтию. Я здесь благодаря миссис Инглторп.

Я вопросительно взглянул на него.

— Да, мой друг, миссис Инглторп любезно распространила свое гостеприимство на семерых моих соотечественников, которые — увы! — оказались беженцами со своей родной земли. Мы, бельгийцы, всегда будем вспоминать миссис Инглторп с благодарностью.

Пуаро выглядел экстраординарно. Он был невысок — чуть больше пяти футов четырех дюймов, с головой, напоминающей по форме яйцо, которую всегда склонял немного набок, и носил сильно напомаженные, имеющие воинственный вид усы. Аккуратность его в одежде была поистине феноменальной. Я думаю, пылинка на рукаве причинила бы ему больше боли, чем пулевое ранение. Тем не менее этот эксцентричного вида денди небольшого роста, который, к моему огорчению, теперь сильно хромал, в свое время был одним из самых знаменитых работников бельгийской полиции. Его способности детектива были уникальными, он всегда добивался триумфа, раскрывая самые сложные и запутанные преступления.

Пуаро показал мне маленький дом, где поселились его соотечественники, и я пообещал в ближайшее время его навестить. Затем он элегантно приподнял шляпу, прощаясь с Цинтией, и мы поехали дальше.

— Славный человек, — заметила она. — Я не представляла себе, что вы знакомы.

— Сами того не зная, вы общались со знаменитостью, — сообщил я. И до конца нашего пути рассказывал о различных успехах и триумфах Эркюля Пуаро.

В Стайлз мы вернулись в очень веселом настроении. И как раз когда входили в холл, из своего будуара вышла миссис Инглторп. Она была чем-то раздражена, лицо у нее было взволнованное и разгоряченное.

— О! Это вы… — произнесла миссис Инглторп.

— Что-нибудь случилось, тетя Эмили? — спросила Цинтия.

— Разумеется, нет! — резко ответила она. — Что могло случиться?

Заметив горничную Доркас, которая шла в столовую, миссис Инглторп крикнула ей, чтобы та принесла в будуар несколько марок.

— Да, мэм.[8] — Старая служанка заколебалась, а потом неуверенно добавила: — Может, вам лучше лечь, мэм? Вы очень устало выглядите.

— Пожалуй, вы правы, Доркас… да… хотя нет… не сейчас… Мне нужно закончить несколько писем до отправки почты. Вы зажгли камин в моей комнате, как я просила?

— Да, мэм.

— Тогда я лягу сразу же после ужина.

Миссис Инглторп снова вернулась в будуар. Цинтия пристально посмотрела ей вслед.

— Интересно, в чем дело? — обратилась она к Лоуренсу.

Казалось, он ее не слышал, потому что, не говоря ни слова, резко повернулся и вышел из дома.

Я предложил Цинтии поиграть перед ужином в теннис. Она согласилась, и я побежал наверх за ракеткой.

Миссис Кавендиш в этот момент спускалась по лестнице. Может, мне показалось, но, по-моему, она тоже выглядела странной и обеспокоенной.

— Ваша прогулка с доктором Бауэрштейном удалась? — спросил я, стараясь казаться как можно более безразличным.

— Я никуда не ходила, — коротко ответила она. — Где миссис Инглторп?

— У себя в будуаре.

Мэри сжала перила лестницы, потом взяла себя в руки и, видимо решившись, быстро прошла мимо меня вниз по лестнице через холл к будуару, дверь которого закрыла за собой.

Когда несколькими минутами позже я торопился к теннисному корту, мне пришлось пройти мимо открытого окна будуара, и я не мог не услышать обрывка разговора. Мэри Кавендиш говорила тоном женщины, которая отчаянно старается владеть собой:

— Значит, вы мне не покажете?

— Моя дорогая Мэри, — ответила миссис Инглторп, — это не имеет ничего общего с вами.

— В таком случае покажите мне!

— Я говорю вам, это совсем не то, что вы вообразили. И совершенно вас не касается.

— Разумеется, — с горечью произнесла Мэри Кавендиш, — я должна была знать, что вы станете его защищать.

Цинтия ждала меня и встретила с нетерпением.

— Послушайте! — сказала она. — Это была ужасная ссора! Я все узнала от Доркас.

— Какая ссора?

— Между ним и тетей Эмили. Надеюсь, она наконец узнала о нем всю правду!

— Значит, там была Доркас?

— Конечно, нет! Просто так случилось, что она оказалась около двери. Это был настоящий скандал! Хотела бы я знать, в чем там дело?

Я вспомнил цыганское личико миссис Рэйкс и предупреждения Эвлин Ховард, но мудро решил промолчать. Тем временем Цинтия израсходовала все гипотезы и весело пришла к заключению, что теперь «тетя Эмили его прогонит и больше никогда не захочет с ним разговаривать».

Мне очень хотелось повидать Джона, но его нигде не было видно. Явно произошло нечто важное. Я старался забыть те несколько фраз, которые мне случайно довелось услышать, но никак не мог выбросить их из головы. Каким образом, однако, все это касалось Мэри Кавендиш?

Когда я спустился к ужину, мистер Инглторп был в малой гостиной. Лицо его, как всегда, было бесстрастным и невозмутимым. Меня снова поразила странная нереальность этого человека.

Миссис Инглторп спустилась к ужину последней. Она все еще выглядела возбужденной, и во время ужина за столом стояла какая-то довольно неприятная, напряженная тишина. Инглторп был необычно тих, хотя, как обычно, он постоянно окружал жену небольшими знаками внимания, укладывая ей за спину подушку и вообще играя роль преданного супруга. Сразу же после ужина миссис Инглторп ушла в свой будуар.

— Мэри, — попросила она, — пришлите мне, пожалуйста, кофе. У меня всего пять минут, чтобы застать отправку почты.

Мы с Цинтией уселись у открытого окна в малой гостиной. Кофе нам принесла Мэри Кавендиш. Она выглядела возбужденной.

— Ну как, молодежь, вы хотите зажечь свет или вам хочется посумерничать? — поинтересовалась она. — Цинтия, вы отнесете миссис Инглторп ее кофе? Я сейчас налью.

— Не беспокойтесь, Мэри, — вмешался Инглторп. — Я сам отнесу его Эмили.

Он налил кофе и вышел из комнаты, осторожно неся чашку.

Лоуренс последовал за ним, а миссис Кавендиш села с нами.

Какое-то время мы все трое молчали. Была чудесная ночь, теплая и тихая. Миссис Кавендиш обмахивалась пальмовым листом.

— Слишком душно, — проговорила она. — Будет гроза.

Увы! Подобные гармоничные моменты всегда непродолжительны. Мой рай был грубо нарушен звуком хорошо знакомого и очень неприятного мне голоса, который донесся из холла.

— Доктор Бауэрштейн! — воскликнула Цинтия. — Какое странное время для визита!

Я ревниво глянул на Мэри Кавендиш, но она, похоже, совершенно не была взволнована, деликатная бледность ее щек ничуть не нарушилась.

Через несколько минут Алфред Инглторп ввел доктора, который, смеясь, протестовал, что в таком виде не может появиться в гостиной. Зрелище и впрямь оказалось жалкое: он буквально весь был заляпан грязью.

— Что с вами, доктор? Что вы делали? — воскликнула миссис Кавендиш.

— Я должен извиниться, — ответил Бауэрштейн. — На самом деле я не собирался заходить в дом, но мистер Инглторп настоял.

— Ну, похоже, вы и правда попали в затруднительное положение! — воскликнул Джон. — Выпейте кофе и расскажите нам, что с вами произошло.

— Благодарю. С удовольствием.

Доктор довольно уныло засмеялся и стал описывать, как, обнаружив очень редкий экземпляр папоротника в труднодоступном месте и стараясь достать его, он поскользнулся, потерял равновесие и постыднейшим образом упал в пруд.

— Солнце скоро высушило мою одежду, — добавил он, — однако, боюсь, вид у меня не очень респектабельный.

В этот момент миссис Инглторп позвала из холла Цинтию.

— Отнеси, пожалуйста, мой портфель, дорогая! Хорошо? Я ложусь спать.

Дверь в холл была открыта. Я встал, когда поднялась Цинтия. Джон стоял рядом со мной. Таким образом, было три свидетеля, которые могли бы поклясться, что миссис Инглторп несла в руке чашку кофе, еще не отпив его.

Мой вечер окончательно и бесповоротно был испорчен присутствием доктора Бауэрштейна. Мне казалось, что он никогда не уйдет… Наконец он все-таки поднялся, и я с облегчением вздохнул.

— Пройдусь с вами до деревни, — сказал ему мистер Инглторп. — Мне нужно повидать нашего финансового агента в связи с расходами по имению. — Он повернулся к Джону: — Ждать меня никому не надо. Я возьму ключ.

Глава 3 Трагическая ночь

Чтобы сделать эту часть моей истории более понятной, я прилагаю план второго этажа Стайлза.

В комнаты прислуги ведет отдельная дверь. Эти комнаты не соединены с правым крылом постройки, где расположены комнаты Инглторпов.

Кажется, была полночь, когда меня разбудил Лоуренс Кавендиш. В руках он держал свечу, и по его возбужденному виду я понял, что произошло нечто серьезное.

— Что случилось? — спросил я, садясь на кровати и пытаясь собраться с мыслями.

— Нам кажется, что мать серьезно больна. Похоже, у нее что-то вроде припадка. К несчастью, она заперла дверь изнутри.

— Иду немедленно! — Спрыгнув с кровати и натянув халат, я поспешил за Лоуренсом по проходу и галерее к правому крылу дома.

К нам присоединился Джон Кавендиш. Несколько слуг стояли в испуганном и возбужденном ожидании.

— Как по-твоему, что нам лучше сделать? — обратился Лоуренс к брату.

Я подумал, что никогда еще нерешительность его характера не проявлялась так явно.

Джон сильно подергал ручку двери комнаты миссис Инглторп, но безрезультатно. К этому времени проснулись уже все домочадцы. Изнутри комнаты доносились тревожные, пугающие звуки. Нужно было что-то немедленно предпринять.

— Сэр, попытайтесь пройти через комнату мистера Инглторпа! — крикнула Доркас. — Ох! Бедная хозяйка!

Вдруг я сообразил, что Алфреда Инглторпа с нами нет. Его вообще нигде не было видно. Джон открыл дверь в комнату Алфреда. Там было совершенно темно, но Лоуренс шел сзади со свечой, и в ее слабом свете было видно, что постель нетронута и не заметно никаких следов пребывания кого-либо.

Мы подошли к смежной двери. Она тоже оказалась заперта со стороны комнаты миссис Инглторп. Что было делать?

— О, дорогой сэр! — снова закричала Доркас, заламывая руки. — Как же нам быть?

— Я думаю, мы должны попытаться взломать дверь. Хотя это будет трудно. Пусть одна из горничных пойдет разбудит Бэйли и скажет, чтобы он немедленно отправился за доктором Уилкинсом. Давайте попробуем взломать дверь. Хотя подождите минутку! Кажется, есть еще дверь из комнаты Цинтии?

— Да, сэр. Но она всегда заперта. Ее никогда не открывают.

— Ну что же, все равно надо посмотреть.

Джон быстро побежал по коридору к комнате Цинтии. Мэри Кавендиш уже была там и трясла девушку за плечо, стараясь ее разбудить. Должно быть, Цинтия спала удивительно крепко.

Через минуту-другую Джон вернулся:

— Бесполезно. Там тоже заперто. Придется ломать. Мне кажется, эта дверь не такая крепкая, как та, в коридоре.

Мы все разом налегли на дверь. Рама была добротная и упорно сопротивлялась нашим совместным усилиям, но наконец мы почувствовали, что дверь подалась под нашей тяжестью и с оглушительным треском распахнулась.

Всей гурьбой мы оказались в комнате. Лоуренс продолжал держать свечу. Миссис Инглторп лежала на кровати; все ее тело сотрясали ужасные конвульсии. Должно быть, во время одной из них она опрокинула стоявший рядом столик. Однако, когда мы вошли, судороги, сводившие ее конечности, уменьшились, и она откинулась назад, на подушки.

Джон прошел через комнату и зажег свет. Затем послал Анни, одну из горничных, вниз, в столовую, за бренди, а сам подошел к матери. Тем временем я отпер дверь в коридор.

Я повернулся к Лоуренсу, чтобы спросить, можно ли их оставить, так как в моей помощи они больше не нуждались, но слова буквально замерли у меня на губах. Мне никогда не приходилось видеть такого странного выражения на человеческом лице. Оно было белое как мел. Свеча, которую Лоуренс продолжал держать в дрожащей руке, шипела и капала на ковер, а его глаза, пораженные ужасом или чем-то подобным, неотрывно смотрели через мою голову в какую-то точку на дальней стене. Будто он увидел что-то, вынудившее его окаменеть. Я инстинктивно проследил за его взглядом, но не увидел ничего необычного. В камине еще продолжали слабо мерцать огоньки в пепле, на каминной доске чопорно, в ряд стояли безделушки. Все имело явно безобидный вид.

Неистовые по силе приступы у миссис Инглторп, казалось, прошли. Она была даже в состоянии заговорить — задыхаясь, короткими фразами:

— Сейчас лучше… очень внезапно… Глупо с моей стороны запереть все двери изнутри.

На кровать упала тень, и, подняв глаза, я увидел Мэри Кавендиш, которая стояла около двери, обняв одной рукой Цинтию. Она придерживала девушку, выглядевшую совершенно ошеломленной и непохожей на себя. Лицо Цинтии было очень красное, и она все время зевала.

— Бедняжка Цинтия очень перепугалась, — проговорила миссис Кавендиш низким четким голосом. Сама она была одета в рабочую одежду. Значит, было намного позднее, чем я думал: слабая полоска дневного света пробивалась сквозь оконные занавески, и часы на камине показывали около пяти утра.

Ужасный крик задыхающейся миссис Инглторп, донесшийся с кровати, заставил меня вздрогнуть. Новый приступ боли овладел несчастной старой леди. Ее конвульсии стали такими неистовыми, что было страшно смотреть. Возле больной царило замешательство. Мы все стояли рядом, но были совершенно бессильны помочь или облегчить боль. Следующая конвульсия подняла миссис Инглторп с кровати так, что она опиралась на запрокинутую голову и на пятки, в то время как все тело невероятно изогнулось. Напрасно Мэри и Джон пытались дать ей еще бренди. Минуты шли… Миссис Инглторп снова страшно изогнулась.

В этот момент, авторитетно растолкав всех, в комнату вошел доктор Бауэрштейн. На мгновение он замер, глядя на несчастную, и в этот момент миссис Инглторп, увидев доктора, задыхаясь, крикнула:

— Алфред!.. Алфред!.. — и неподвижно упала на подушки.

В следующую секунду доктор оказался уже у постели и, схватив ее руки, стал энергично работать, применяя, как я понял, искусственное дыхание. Он отдал несколько коротких, резких приказов слугам. Завороженные, мы следили за ним, хотя, по-моему, все в глубине души понимали, что уже слишком поздно — ничего нельзя сделать. По выражению лица доктора я понял, что у него самого очень мало надежды.

Наконец, мрачно покачав головой, он прекратил свои попытки. В этот момент мы услышали снаружи шаги, и сквозь толпу домочадцев пробился доктор Уилкинс — небольшого роста, полный, суетливый человек.

В нескольких словах доктор Бауэрштейн объяснил, что он как раз проходил мимо ворот, когда выехала машина, посланная за доктором Уилкинсом, и тогда он изо всех сил побежал к дому. Слабым жестом руки доктор Бауэрштейн указал на неподвижную фигуру на кровати.

— Оч-чень печально… Оч-чень печально, — пробормотал доктор Уилкинс. — Бедная славная леди! Она всегда была слишком деятельна… слишком деятельна… несмотря на мои советы. Я ее предупреждал. У нее было далеко не крепкое сердце. «Спокойнее! — говорил я ей. — Спокойнее!» Но напрасно! Ее усердие и стремление к добрым делам были слишком велики. Природа взбунтовалась. Да-да! При-ро-да взбун-то-ва-лась!

Я обратил внимание на то, что доктор Бауэрштейн пристально следил за доктором Уилкинсом, когда тот говорил.

— Конвульсии были необычайно сильными, — доложил он, не отрывая от него взгляда. — Мне жаль, доктор Уилкинс, что вас здесь не было в этот момент и вы сами не были свидетелем. Конвульсии по своему характеру были титанические.

— О-о! — протянул доктор Уилкинс.

— Я хотел бы поговорить с вами наедине, — сказал доктор Бауэрштейн. И повернулся к Джону: — Вы не возражаете?

— Разумеется, нет.

Мы вышли в коридор, оставив докторов одних, и я слышал, как за нами в замке повернулся ключ.

Мы медленно спустились по лестнице. Я был крайне возбужден. Вообще, я обладаю определенным талантом дедукции, и манеры доктора Бауэрштейна положили начало моим самым, казалось, невероятным предположениям.

Мэри Кавендиш коснулась моей руки:

— В чем дело? Почему доктор Бауэрштейн ведет себя так странно?

Я посмотрел на нее:

— Знаете, что я думаю?

— Что же?

— Послушайте! — Я огляделся. Все находились довольно далеко от нас. — Я полагаю, что миссис Инглторп отравили! И уверен, доктор Бауэрштейн подозревает именно это.

— Что? — Она съежилась и прислонилась к стене; зрачки ее глаз расширились. Затем с неожиданностью, заставившей меня вздрогнуть, закричала: — Нет-нет! Только не это… Не это!

Резко повернувшись, Мэри убежала вверх по лестнице. Я последовал за ней, боясь, как бы она не потеряла сознание, и нашел ее стоящей, опершись на перила. Мертвенно-бледная, она нетерпеливо отмахнулась от меня:

— Нет… Нет! Оставьте меня. Я хотела бы остаться одна. Дайте мне побыть одной минуту-другую. Идите к остальным.

Нехотя я повиновался. Джон и Лоуренс находились в столовой. Я присоединился к ним. Все молчали. Я только высказал то, что думал каждый из нас.

— Где мистер Инглторп? — спросил я.

Джон покачал головой:

— В доме его нет.

Наши взгляды встретились. Где же Алфред Инглторп? Его отсутствие было странным и необъяснимым. Мне вспомнились слова умирающей миссис Инглторп. Что скрывалось за ними? Что еще она могла бы сказать, будь у нее время?

Наконец мы услышали, что врачи спускаются по лестнице. Доктор Уилкинс выглядел значительным, пытаясь за внешним спокойствием скрыть возбуждение. Доктор Бауэрштейн держался в тени. Его мрачное, бородатое лицо не изменилось. Доктор Уилкинс заговорил от имени обоих.

— Мистер Кавендиш, — обратился он к Джону, — я хотел бы получить ваше согласие на вскрытие.

— Это необходимо? — мрачно спросил Джон. Спазм боли изменил его лицо.

— Безусловно, — подтвердил Бауэрштейн.

— Вы хотите сказать…

— Что ни доктор Уилкинс, ни я не могли бы в подобных обстоятельствах выдать свидетельство о смерти.

Джон склонил голову:

— В таком случае у меня нет альтернативы. Я должен согласиться.

— Благодарю вас, — кротко отозвался доктор Уилкинс. — Мы предполагаем, что это произойдет завтра вечером… или, вернее, уже сегодня. — Он глянул на льющийся из окна дневной свет. — В подобных обстоятельствах, боюсь, следствия не избежать… Эти формальности необходимы, но я прошу вас, особенно не расстраивайтесь.

Последовала пауза. Затем доктор Бауэрштейн вынул из своего кармана два ключа и отдал их Джону.

— Это ключи от дверей двух смежных комнат. Я их запер, и, по-моему, лучше, если они пока будут оставаться закрытыми.

Врачи ушли.

У меня в голове все время вертелась одна мысль, и я чувствовал, что пора ее высказать. Но это было несколько неосторожно. Я знал, что Джон испытывал ужас перед оглаской и вообще был добродушным и беспечным оптимистом, который предпочитал никогда не идти навстречу опасности. Возможно, будет трудно убедить его в разумности моего плана. Лоуренс, с другой стороны, обладал большим воображением, меньше придерживался общепринятого, и я чувствовал, что могу положиться на него как на своего союзника. Сомнений не было — для меня настал момент взять инициативу на себя.

— Джон, — произнес я, — мне хотелось вас о чем-то спросить.

— Да?

— Вы помните, я говорил вам о моем друге Пуаро? Бельгийце, который сейчас находится здесь. Он один из самых знаменитых детективов.

— Да, помню.

— Я хочу, чтобы вы разрешили мне пригласить его расследовать это дело.

— Что? Прямо теперь? Еще до вскрытия?

— Да. Время очень дорого. Особенно если… если был какой-то подлый обман.

— Ерунда! — сердито воскликнул Лоуренс. — По-моему, все это выдумка Бауэрштейна. У доктора Уилкинса и мысли такой не было, пока Бауэрштейн не вложил ее ему в голову. Он на этом просто помешан. Яды — его хобби, вот они ему везде и мерещатся!

Признаться, меня немало удивило отношение Лоуренса. Он так редко проявлял сильные эмоции.

Джон колебался.

— Я не могу чувствовать как ты, Лоуренс, — сказал он наконец. — Я склоняюсь к тому, чтобы предоставить Гастингсу свободу действий. Хотя предпочел бы немного подождать. Не хотелось бы ненужного скандала.

— Нет-нет! — энергично возразил я. — Вы не должны этого бояться. Пуаро — сама осторожность!

— Очень хорошо. Тогда действуйте, как считаете нужным. Я вам доверяю. Хотя если все так, как мы подозреваем, то дело, кажется, совершенно ясно. Прости меня господи, если я несправедлив к этому человеку и виню его в случившемся.

Я посмотрел на часы. Было шесть часов. Я решил не терять времени.

Правда, я разрешил себе пять минут задержки. Я потерял это время, роясь в библиотеке в поисках медицинской книги с описанием отравления стрихнином.

Глава 4 Пуаро расследует

Дом в деревне, который занимали бельгийцы, находился довольно близко от парковой калитки. Можно было сэкономить время, отправившись туда по узкой тропинке, проложенной среди высокой травы. Это значительно сокращало путь. Я, конечно, пошел по этой тропинке и был уже почти у дома, когда мое внимание привлек бегущий мне навстречу человек. Это был мистер Инглторп. Где же он был все это время? И как собирался объяснить свое отсутствие?

— О господи! Это ужасно! — нетерпеливо бросился он ко мне. — Моя бедная жена! Я только сейчас узнал.

— Где вы были? — спросил я.

— Меня задержал Дэнди. Был уже час ночи, когда мы кончили работу. И тут я обнаружил, что забыл ключ. Мне не хотелось будить всех в доме, и Дэнди уложил меня у себя.

— Как вы узнали?

— Уилкинс постучал и сообщил Дэнди. Бедная моя Эмили! Такое самопожертвование! Такой благородный характер! Она постоянно себя перегружала, не щадила своих сил…

Меня охватило отвращение. Каким же омерзительным лицемером был этот человек!

— Мне надо спешить! — заторопился я, довольный тем, что он не спросил, куда я иду.

Через несколько минут я уже стучал в дверь «Листуэй коттедж». Не получив ответа, постучал снова. Окно над моей головой осторожно открылось, и выглянул сам Пуаро.

Увидев меня, он воскликнул от удивления. В нескольких словах я сообщил о случившемся и сказал, что хочу просить его помощи.

— Подождите, друг мой, сейчас я впущу вас в дом, и, пока буду одеваться, вы мне все расскажете.

Через несколько минут он открыл дверь, и я прошел за ним в комнату. Тут Пуаро усадил меня в кресло, и я поведал ему всю историю, ничего не утаивая и не опуская никаких обстоятельств, какими бы незначительными они ни казались. Он тем временем тщательно одевался.

Я рассказал о том, как проснулся; о последних словах миссис Инглторп; об отсутствии ее мужа; о ссоре, которая произошла за день до этого; о случайно услышанном мною обрывке разговора Мэри и ее свекрови; о недавней ссоре между миссис Инглторп и Эвлин Ховард и о намеках последней…

Вряд ли я говорил так четко и понятно, как мне того хотелось. Я часто повторялся, возвращался назад из-за какой-нибудь забытой детали. Пуаро по-доброму улыбнулся:

— Ваш разум в смятении? Не так ли? Не торопитесь, mon ami! Вы взволнованы, возбуждены. Это вполне естественно. Как только вы успокоитесь, мы с вами упорядочим все факты: каждый аккуратно поставим на свое место. Проверим и кое-что отбросим. Важные факты отложим в одну сторону; неважные… пуф-ф… — он надул щеки и довольно комично выдохнул, — отбросим прочь!

— Все это хорошо, — возразил я, — но как вы решите, что важно, а что нет? По-моему, это очень трудно.

Пуаро энергично затряс головой. Сейчас он тщательно приводил в порядок свои усы.

— Не так уж и трудно. Voyons![9] Один факт ведет к другому. Продолжим! Как выглядит следующий факт? Подходит? Á merveille![10] Хорошо! Пойдем дальше! Следующий маленький факт… Подходит? Нет! Ах как странно! Чего-то не хватает… какого-то звена в цепи… Проверим. Поищем. И этот странный маленький факт, эта ничтожная маленькая деталь, которая раньше не подходила… Мы находим ей место! — Пуаро сделал экстравагантный жест. — Оказывается, он очень важен. Просто потрясающе!

— Да-а…

— Ах! — Пуаро так сурово погрозил мне пальцем, что я даже вздрогнул. — Берегитесь! Беда детективу, который скажет: «Это мелочь… Не имеет значения! Не подходит — значит, забудем об этом!» На таком пути детектива ожидает путаница и неразбериха. Все имеет значение!

— Я знаю. Вы всегда мне это говорили. Поэтому в моем рассказе я вдавался во все детали, независимо от того, казались они мне уместными или нет.

— И я вами доволен, друг мой! У вас хорошая память, и все факты вы сообщили мне подробно. Правда, я ничего не говорю о том порядке, в каком вы их излагали. Он был поистине плачевен. Но я принимаю во внимание ваше состояние — вы расстроены. К этому же отношу и то обстоятельство, что вы упустили один факт первостепенной важности.

— Какой же? — удивился я.

— Вы не сказали, хорошо ли вчера вечером миссис Инглторп поужинала.

Ничего не понимая, я уставился на него. Не иначе как война повлияла на мозги моего друга! Между тем он был занят чисткой своего пальто, прежде чем надеть его, и, казалось, полностью поглощен этим занятием.

— Не помню, — ответил я. — Но все равно, не вижу…

— Не видите? Но ведь это имеет первостепенное значение!

— Не понимаю почему! — заявил я, несколько уязвленный. — Насколько могу припомнить, миссис Инглторп ела вчера вечером немного. Она была явно расстроена, и это лишило ее аппетита, что естественно.

— Да, — задумчиво протянул Пуаро. — Вполне естественно. — Он открыл ящик, вынул небольшой чемоданчик, затем повернулся ко мне: — Теперь я готов. Отправляемся в Стайлз и изучим все на месте. Извините, mon ami, вы одевались в спешке, у вас галстук немного сдвинут. Разрешите! — Ловким движением он поправил мой галстук. — Вот так! Теперь пошли!

Мы поспешили через деревню и повернули у входных ворот. Пуаро остановился на минуту и печально посмотрел на прекрасный обширный парк, все еще блестевший в утренней росе.

— Такая красота… Между тем бедная семья погружена в печаль, убита горем.

Говоря это, он проницательно смотрел на меня, и я почувствовал, что краснею под его настойчивым взглядом.

Действительно ли семья убита горем? Велика ли печаль, вызванная смертью миссис Инглторп? И тут я понял, что в Стайлзе отсутствует эмоциональная атмосфера горя. Умершая женщина не обладала даром пробуждать любовь. Ее смерть явилась шоком, несчастьем, но не вызвала большого сожаления.

Пуаро, казалось, читал мои мысли. Он мрачно кивнул.

— Вы правы, — сказал он. — Не похоже, чтобы эту семью связывали крепкие кровные узы. Миссис Инглторп была добра и щедра к этим Кавендишам, но она не являлась их родной матерью. Голос крови… Всегда помните это — голос крови!

— Пуаро, — попросил я, — мне очень интересно, скажите, почему вы хотели знать, хорошо ли поужинала вчера миссис Инглторп? Я все время верчу эту фразу в голове, но не вижу никакой связи.

Минуту-другую мы шли молча.

— Я могу вам это сказать, — наконец ответил Пуаро, — хотя, как вы знаете, не в моих привычках объяснять что-либо, пока дело не закончено. Видите ли, нынешнее заключение состоит в том, что миссис Инглторп умерла от отравления стрихнином, предположительно оказавшимся в ее кофе.

— Да!

— Ну так вот. В котором часу был подан кофе?

— Около восьми часов.

— Значит, она выпила его между восемью и восемью тридцатью. Конечно, ненамного позже. Между тем стрихнин — яд быстродействующий. Его действие сказалось бы очень скоро. Возможно, через час. Но в случае с миссис Инглторп симптомы не проявлялись до пяти часов утра, то есть девять часов! Однако плотный ужин, принятый приблизительно одновременно с ядом, мог задержать его действие, хотя и не настолько. И все-таки подобную возможность нужно иметь в виду. Но, судя по вашим словам, миссис Инглторп за ужином ела очень мало, а симптомы тем не менее не проявлялись до раннего утра. Странное обстоятельство, друг мой. Может быть, его объяснит вскрытие. А пока это следует запомнить.

Когда мы приблизились к дому, нас вышел встретить Джон. Лицо у него было осунувшимся и усталым.

— Это ужасное происшествие, мсье Пуаро, — сказал он. — Гастингс объяснил вам, что мы заинтересованы в том, чтобы не было никакой огласки?

— Я прекрасно понимаю.

— Видите ли, пока это всего лишь подозрение. Ничего определенного.

— Совершенно верно. Обычная мера предосторожности.

Джон повернулся ко мне и, вынув портсигар, зажег сигарету.

— Вы знаете, что этот тип Инглторп вернулся?

— Да. Я его встретил.

Джон бросил спичку в соседнюю куртину цветов. Это было слишком для чувств Пуаро! Он достал злосчастную спичку и аккуратно до конца ее сжег.

— Чертовски трудно решить, как к нему относиться, — продолжил Джон.

— Эта трудность просуществует недолго, — спокойно заявил Пуаро.

Джон выглядел озадаченным, хотя вполне понял значение такого загадочного замечания. Он подал мне два ключа, которые ему передал доктор Бауэрштейн.

— Покажите мсье Пуаро все, что он захочет увидеть.

— Комнаты заперты? — спросил Пуаро.

— Доктор Бауэрштейн счел это желательным.

Пуаро задумчиво кивнул:

— В таком случае он вполне уверен в своем предположении. Ну что ж, это облегчает нашу работу.

Вместе мы отправились в комнату, где произошла трагедия. Для удобства я прилагаю план комнаты миссис Инглторп и расположение в ней основной мебели.

Пуаро запер дверь изнутри и приступил к детальному осмотру. Он переходил от одного предмета к другому с проворством кузнечика. Я остался стоять у двери, боясь уничтожить какую-нибудь важную улику. Пуаро, однако, не оценил моего терпения.

— В чем дело, друг мой? — воскликнул он. — Почему вы там стоите… как это у вас говорится? Ах да! Почему застряли в двери?

Я объяснил, что опасаюсь уничтожить какие-либо важные следы.

— Следы? О чем вы говорите? В комнате побывала чуть ли не целая армия! Какие теперь можно найти следы? Нет-нет! Идите сюда и помогите мне в поисках. Я поставлю сюда мой чемоданчик; пока он мне не понадобится.

Пуаро поставил свой маленький чемоданчик на круглый столик у окна. Крайне опрометчиво! Незакрепленная крышка стола накренилась, и чемоданчик сполз на пол.

— Ну и стол! — воскликнул Пуаро. — Ах, друг мой, можно жить в большом доме и не иметь комфорта!

Высказавшись таким образом, он продолжил поиски. На некоторое время его внимание привлек небольшой фиолетового цвета портфель с ключом в замке, стоявший на письменном столе. Он вынул ключик из замка и передал его мне. Я, однако, не увидел в нем ничего особенного. Это был обычный ключ с самодельным проволочным кольцом.

Затем Пуаро обследовал раму двери, которую мы ломали, и убедился в том, что она действительно была закрыта на засов изнутри. Оттуда он перешел к противоположной двери, ведущей в комнату Цинтии. Эта дверь, как я уже говорил, тоже была на задвижке. Пуаро открыл и закрыл ее несколько раз, проделав это с величайшей осторожностью. Задвижка работала бесшумно. Вдруг что-то в ней привлекло его внимание. Приглядевшись, он быстро вынул из своего чемоданчика пинцет и ловко вытащил из задвижки кусочек ткани, который тут же заклеил в маленький конверт.

На комоде стоял поднос со спиртовкой и маленькой кастрюлькой, в которой оставалось немного темной жидкости, а рядом с ней чашка с блюдцем. Содержимое чашки было выпито.

Удивительно, как я мог быть настолько невнимательным, что всего этого не заметил? А ведь это, несомненно, была важная улика! Пуаро осторожно опустил палец в кастрюльку, попробовал темную жидкость и скривился.

— Какао… кажется, с ромом. — Затем он перешел к нагромождению вещей на полу, где опрокинулся столик и валялись разбитая лампа для чтения, несколько книг, спички, связка ключей и разбросанные вокруг осколки кофейной чашки. — О, это любопытно! — произнес Пуаро.

— Должен признаться, не вижу ничего особенно интересного.

— Не видите? Обратите внимание на лампу. Ламповое стекло разбито на два куска, и они лежат там, где упали, а кофейная чашка разбита вдребезги и раздавлена почти в порошок.

— Ну, — отозвался я устало, — наверное, кто-то наступил на нее.

— Совершенно верно, — подтвердил странным тоном Пуаро. — Кто-то наступил на нее.

Он поднялся с колен и медленно прошел к камину, где некоторое время стоял с отсутствующим взглядом, прикасаясь пальцами к безделушкам и автоматически поправляя их. Привычка, свойственная Пуаро, когда он бывал возбужден.

— Mon ami, — наконец обратился Пуаро ко мне, — кто-то наступил на эту чашку и раздавил ее. И причина, почему он так поступил, заключается либо в том, что в ней был стрихнин, либо (что более серьезно) потому, что там стрихнина не было!

Я ничего не ответил. Я был просто ошеломлен, но знал, что просить его объяснить — бесполезно.

Через минуту-другую Пуаро очнулся от своих размышлений и продолжил обследование. Он поднял с пола связку ключей, перебирая их, выбрал наконец один блестящий ключик и попробовал его в замке фиолетового портфельчика. Ключ подошел. Пуаро открыл замок, но, секунду поколебавшись, снова запер. Связку ключей, а также ключ, бывший в замке, он спрятал в свой карман.

— У меня нет полномочий просматривать находящиеся тут бумаги. Но это должно быть сделано. И немедленно!

Потом он очень внимательно проверил ящички умывальника. Когда Пуаро пересекал комнату в сторону левого окна, его особенно заинтересовало круглое пятно, еле заметное на темно-коричневом ковре. Он опустился на колени, внимательно разглядывая его, даже понюхал.

Наконец налил несколько капель какао в пробирку, которую достал из своего чемоданчика, тщательно закупорил ее и спрятал. Затем вынул маленькую записную книжку.

— В этой комнате мы сделали шесть интересных находок, — сообщил Пуаро, быстро что-то записывая. — Перечислить их или вы сделаете это сами?

— О-о! Пожалуйста, перечислите! — поспешно попросил я.

— Ну что же, очень хорошо! Во-первых, растоптанная кофейная чашка; во-вторых, портфель с ключом в замке; в-третьих, пятно на полу.

— Оно могло быть там давно, — перебил я.

— Нет. Пятно все еще влажное и пахнет кофе. В-четвертых, найден фрагмент какой-то темно-зеленой ткани. Всего две-три нитки, но вполне узнаваемые.

— А-а! Так вот что вы заклеили в конверт! — воскликнул я.

— Да, может быть, это кусочек платья миссис Инглторп и не имеет никакого значения. Посмотрим! В-пятых, вот это! — Драматическим жестом он показал на большое пятно свечного стеарина на полу около письменного стола. — Должно быть, оно сделано вчера, в противном случае хорошая горничная сразу же убрала бы его с помощью горячего утюга и промокательной бумаги. Как-то раз одна из моих лучших шляп… Однако это не имеет значения.

— Скорее всего, это случилось прошлой ночью. Мы все были очень взволнованы. Или, может быть, миссис Инглторп сама уронила свечу.

— Вы принесли в комнату только одну свечу?

— Да. Ее нес Лоуренс Кавендиш. Но он был очень расстроен. И похоже, что-то увидел… Вон там! — Я показал на камин. — Что-то там буквально парализовало его!

— Интересно, — быстро откликнулся Пуаро. — Да, это наводит на размышления. — Он окинул взглядом всю стену. — Но это большое стеариновое пятно не от его свечи: здесь белый стеарин, тогда как свеча мсье Лоуренса, которая все еще стоит на туалетном столике, розового цвета. И вообще, в комнате миссис Инглторп нет свечей, только настольная лампа.

— В таком случае к какому выводу вы пришли? — полюбопытствовал я.

На это мой друг ответил лишь раздраженным замечанием, предлагая мне подумать самому.

— А шестая находка? — напомнил я. — Наверное, образец какао?

— Нет, — задумчиво отозвался Пуаро. — Я мог бы включить его в шестую, но не стану. Нет, шестую находку я пока подержу при себе. — Он быстро оглядел комнату. — Думаю, здесь нам больше нечего делать, разве что… — Он задумчиво уставился на остывший пепел в камине. — Огонь горит и разрушает. Но случайно… может быть… Давайте посмотрим! — Опустившись на колени, Пуаро стал проворно разгребать пепел, с величайшей осторожностью перекладывая на каминную решетку какие-то недогоревшие кусочки, и вдруг тихо воскликнул: — Пинцет, Гастингс!

Я быстро подал ему пинцет, и он ловко вытащил из пепла маленький клочок полуобгорелой бумаги.

— Вот, mon ami! — закричал детектив. — Что вы об этом думаете?

Я внимательно рассмотрел найденный фрагмент. Вот его репродукция:

[11]

Я был озадачен. Бумага была необычно плотная, совершенно не похожая на почтовую. Неожиданно меня осенило.

— Пуаро! — закричал я. — Это же фрагмент завещания!

— Совершенно верно.

Я быстро взглянул на него:

— Вы не удивлены?

— Нет, — мрачно ответил он. — Даже ожидал этого.

Я вернул ему кусочек бумаги и пронаблюдал, как Пуаро спрятал его в свой чемоданчик с той же методичной осторожностью, с какой делал все. Голова моя пошла кругом. Что за осложнение с завещанием? Кто его уничтожил? Тот, кто оставил стеариновое пятно на полу? Очевидно… Но как он сюда проник? Все двери были закрыты изнутри.

— Теперь, друг мой, — быстро проговорил Пуаро, — пойдемте! Я хочу задать несколько вопросов горничной… Ее зовут Доркас, не так ли?

Мы прошли через комнату Алфреда Инглторпа, и Пуаро задержался в ней достаточно долго, сделав довольно-таки исчерпывающий осмотр. Потом мы вышли, заперев за собой дверь, как и в комнате миссис Инглторп.

Я проводил Пуаро вниз, в будуар, который он изъявил желание осмотреть, а сам отправился на поиски Доркас.

Однако, когда я вернулся, будуар оказался пуст.

— Пуаро! — позвал я. — Где вы?

— Я здесь, друг мой!

Через французское окно он вышел из комнаты и стоял, любуясь цветочными клумбами.

— Восхитительно! — бормотал Пуаро. — Восхитительно! Какая симметрия! Обратите внимание на этот полумесяц или на те ромбы… Их аккуратность радует глаз! Подбор растений превосходный! Их посадили недавно, не так ли?

— Да, по-моему, их сажали вчера после полудня. Да входите же! Доркас уже здесь.

— Eh bien, eh bien![12] Не сердитесь из-за минутной радости, которую я себе позволил.

— Да, но есть дело более важное!

— Почему вы думаете, что эти чудесные бегонии менее важны?

Я пожал плечами. Когда Пуаро в таком настроении, с ним просто невозможно разговаривать.

— Вы не согласны? Однако подобные случаи бывали. Ну хорошо! Давайте войдем и поговорим с преданной Доркас.

Доркас стояла в будуаре — руки сложены спереди, упругие аккуратные волны седых волос под белым чепцом — яркий пример образцовой прислуги прежних лет.

Поначалу она отнеслась к Пуаро с некоторой подозрительностью, но он быстро сумел расположить ее к себе.

— Прошу вас. — Детектив пододвинул ей стул. — Садитесь, мадемуазель!

— Благодарю вас, сэр.

— Вы провели с вашей хозяйкой много лет, не так ли?

— Десять лет, сэр.

— Это долгий срок и очень преданная служба! Вы были сильно привязаны к ней, не правда ли?

— Она была для меня очень хорошей госпожой, сэр.

— Тогда вы не будете возражать, если я задам вам (разумеется, с разрешения мистера Кавендиша) несколько вопросов?

— О, конечно, сэр!

— В таком случае я начну с расспросов о событиях, которые произошли вчера после полудня. Ваша хозяйка с кем-то ссорилась?

— Да, сэр. Но я не знаю, должна ли я… — Доркас заколебалась.

Пуаро пристально посмотрел на нее:

— Любезная Доркас, необходимо, чтобы я знал как можно подробнее об этой ссоре. Не думайте, что вы таким образом выдаете секреты вашей госпожи. Она мертва, и надо, чтобы мы знали все… если собираемся за нее отомстить. Ничто не может вернуть ее к жизни, но мы надеемся, если здесь было предательство, отдать убийцу под суд.

— Аминь! — с жаром откликнулась Доркас. — Не называя никого по имени, скажу — есть один в этом доме, кого никто из нас никогда терпеть не мог! То был черный час, когда его тень впервые упала на порог этого дома.

Пуаро подождал, пока ее возмущение уляжется, а потом деловым тоном продолжал спрашивать:

— Давайте вернемся к ссоре. Когда вы о ней услышали?

— Видите ли, сэр, мне вчера случилось проходить по холлу…

— В какое время это было?

— Я не могу сказать точно, сэр, но еще задолго до чая. Может, в четыре часа… а может, немного позже. Так вот, сэр, иду я, значит, и вдруг слышу голоса, очень громкие и сердитые. Не то чтобы я собиралась слушать… но так уж случилось. Я остановилась. Дверь была закрыта, но госпожа говорила очень резко и громко, и мне ясно было слышно, что она говорит. «Вы мне лгали, вы обманули меня!» — сказала она. Я не слышала, что ответил мистер Инглторп. Он говорил гораздо тише, чем она… но миссис Инглторп ответила: «Как вы смеете? Я содержала, одевала и кормила вас! Вы обязаны мне всем! И вот как вы мне отплатили! Принеся позор нашему имени!» Я опять не услышала, что он сказал, но она продолжала: «Что бы вы ни говорили, это не имеет значения. Я отчетливо вижу свой долг. Я все решила. Не думайте, что страх перед оглаской или скандал между мужем и женой смогут удержать меня». Потом мне показалось, что они выходят, и я быстро ушла.

— Вы уверены, что слышали голос именно мистера Инглторпа?

— О да, сэр! Чей же еще голос это мог быть?

— Ну а что случилось потом?

— Позже я вернулась в холл, но все было тихо. В пять часов миссис Инглторп позвонила в колокольчик и попросила меня принести в будуар чашку чаю… Никакой еды… только чай. Выглядела она ужасно — такая бледная и расстроенная. «Доркас, — сказала она, — я пережила большой шок». — «Мне очень жаль, мэм, — ответила я. — Но вы почувствуете себя лучше, мэм, после чашки крепкого горячего чая!» Она держала что-то в руке. Я не знаю, было это письмо или просто листок бумаги, но на нем было что-то написано, и госпожа все время смотрела на этот листок, как будто не могла поверить своим глазам. «Всего несколько слов, — прошептала она, будто забыла, что я рядом, — и все изменилось!» А потом она мне вдруг и говорит: «Никогда не верьте мужчинам, Доркас! Они этого не стоят!» Я поспешила уйти и принесла ей чашку хорошего крепкого чая. Миссис Инглторп меня поблагодарила и сказала, что, наверное, почувствует себя лучше, когда его выпьет. «Я не знаю, что делать, — поделилась она. — Скандал между мужем и женой — ужасная вещь, Доркас! Если бы я могла, то лучше бы все это замяла». Тут вошла миссис Кавендиш, и госпожа больше ничего не сказала.

— У нее в руке все еще было письмо или какая-то бумажка?

— Да, сэр.

— Как вы думаете, что она сделала потом с этим письмом?

— Гм… я не знаю, сэр. Может, заперла его в свой фиолетовый портфель.

— В нем она обычно держала важные бумаги?

— Да, сэр. Каждое утро приносила его с собой и каждый вечер брала наверх.

— Когда она потеряла от него ключ?

— Вчера в полдень заметила, что ключа нет, и велела, чтобы я хорошенько его поискала. Она очень рассердилась.

— Но у нее был дубликат?

— О да, сэр!

Доркас с большим удивлением смотрела на Пуаро. По правде говоря, я тоже. Как он узнал про потерянный ключ? Пуаро улыбнулся:

— Это неважно, Доркас! Знать — моя обязанность. Вот этот ключ был потерян? — И он вынул из своего кармана ключ, который нашел наверху, в замке портфеля.

Доркас смотрела на него так, что казалось, ее глаза вот-вот выскочат из орбит.

— Да, сэр, это действительно он. Где вы его нашли? Я его везде искала.

— О-о! Видите ли, вчера он был не на том месте, где оказался сегодня. А теперь давайте перейдем к другому вопросу. У вашей хозяйки было темно-зеленое платье?

Такой неожиданный вопрос крайне озадачил Доркас.

— Нет, сэр.

— Вы вполне уверены?

— О да, сэр.

— Есть у кого-нибудь другого в доме зеленое платье?

Доркас задумалась.

— У мисс Цинтии есть зеленое вечернее платье.

— Светло- или темно-зеленое?

— Светло-зеленое, сэр. Из материи, которая называется шифон.

— О, это не то, что мне нужно. И ни у кого другого в доме нет ничего зеленого?

— Нет, сэр… я такого не знаю.

По лицу Пуаро нельзя было прочитать, огорчило его это или нет. Он только заметил:

— Хорошо, оставим наряды в покое и продолжим наш разговор. Есть ли у вас основания думать, что ваша госпожа прошлой ночью принимала снотворные порошки?

— Прошлой ночью нет, сэр. Я знаю, что прошлой ночью не принимала.

— Почему вы так уверены?

— Потому что коробочка была пустая. Последний порошок она приняла два дня назад и больше не заказывала.

— Вы в этом вполне уверены?

— Конечно, сэр.

— Тогда этот вопрос ясен. Между прочим, вчера ваша госпожа не просила вас подписать какую-нибудь бумагу?

— Подписать бумагу? Нет, сэр.

— Вчера, когда пришли мистер Гастингс и мистер Лоуренс, ваша хозяйка писала письма. Вы не могли бы сказать, кому они были адресованы?

— Боюсь, не могла бы, сэр. Вечером меня не было. Может, вам это скажет Анни, хотя она легкомысленная и небрежная девушка. Так и не убрала вчера вечером кофейные чашки. Вот так и случается каждый раз, когда меня нет, чтобы за всем присмотреть!

Пуаро предостерегающе поднял руку:

— Раз чашки не были убраны, Доркас, прошу вас, пусть они еще постоят. Я хочу их посмотреть.

— Очень хорошо, сэр.

— В котором часу вчера вы ушли?

— Около шести часов, сэр.

— Благодарю вас, Доркас! Это все, о чем я хотел вас просить. — Он встал и подошел к окну. — Я восторгался этими цветами. Между прочим, сколько вы нанимаете садовников?

— Теперь только троих, сэр. До войны их было пять. Раньше все было, как и положено в доме джентльмена. Вам бы тогда посмотреть, сэр! Все было прекрасно. А теперь только старый Мэннинг и молодой Уильям. Да еще новомодная садовница… в брюках и все такое. Ах, скверные времена, сэр!

— Хорошие времена снова вернутся, Доркас! Во всяком случае, будем надеяться. Не пришлете ли вы ко мне Анни?

— Да, сэр. Благодарю вас, сэр.

— Как вы узнали, что миссис Инглторп принимала снотворные порошки? — живо полюбопытствовал я, как только Доркас вышла из комнаты. — И об утерянном ключе, и о существовании дубликата?

— Давайте по порядку. Что касается снотворного порошка, то я узнал о нем из этого. — Он показал мне маленькую картонную коробочку, какие аптекари используют для порошков.

— Где вы ее нашли?

— В ящичке умывальника в спальне миссис Инглторп. Это и была шестая находка в моем списке.

— Но так как последний порошок был использован два дня назад, то, полагаю, это не имеет большого значения?

— Возможно. Однако вы не видите ничего странного в этой коробочке?

Я внимательно осмотрел ее.

— Нет. Не вижу.

— Взгляните на наклейку.

Я внимательно прочитал наклейку: «Один порошок перед сном по мере надобности. Миссис Инглторп».

— Нет, и тут ничего необычного.

— Даже в том факте, что нет фамилии аптекаря?

— О! — воскликнул я. — Действительно странно!

— Видели вы когда-нибудь, чтобы аптекарь прислал такую вот коробочку без своей напечатанной фамилии?

— Нет, пожалуй, не видел.

Я заволновался, но Пуаро остудил мой пыл, заметив:

— Тем не менее все очень просто. Так что не стоит делать из этого загадки.

У меня не было времени ответить на его замечание, так как послышавшийся скрип башмаков возвестил о приближении Анни.

Это была рослая, крепкая девушка, которая явно находилась в сильном возбуждении, смешанном с определенной долей отвратительного чувства удовольствия от произошедшей в доме трагедии.

Пуаро сразу перешел к сути дела:

— Я послал за вами, Анни, полагая, что вы можете рассказать мне что-нибудь о письмах, которые миссис Инглторп отправила вчера вечером. Сколько их было? Не запомнили ли вы фамилии и адреса?

Анни подумала.

— Всего было четыре письма, сэр. Одно — мисс Ховард, другое — адвокату, мистеру Уэллсу, а кому еще два — я, кажется, не помню… О да, сэр! Третье было адресовано поставщикам Россам в Тэдминстер. Четвертого не припомню.

— Подумайте, — настаивал Пуаро.

Однако Анни напрасно напрягала свои мозги.

— Извините, сэр, но я начисто забыла. Наверное, не обратила на него внимания.

— Это не имеет значения, — заявил Пуаро, ничем не выдавая своего разочарования. — А теперь хочу спросить вас о другом. В комнате миссис Инглторп я заметил маленькую кастрюльку с остатками какао. Она пила его каждую ночь?

— Да, сэр. Какао подавали в ее комнату каждый вечер, и миссис Инглторп сама разогревала его ночью… когда ей хотелось.

— Что в нем было? Только какао?

— Да, сэр, с молоком, чайной ложкой сахара и двумя чайными ложками рома.

— Кто приносил какао в комнату миссис Инглторп?

— Я, сэр.

— Всегда?

— Да, сэр.

— В какое время?

— Обычно когда приходила задергивать шторы, сэр.

— Вы приносили его прямо с кухни?

— Нет, сэр. Видите ли, на газовой плите не так много места, поэтому кухарка обычно готовила какао заранее, перед тем как поставить овощи на ужин. Я приносила какао наверх, ставила на столик возле вращающейся двери и вносила в ее комнату позже.

— Вращающаяся дверь находится в левом крыле, не так ли?

— Да, сэр.

— А столик находится по эту сторону двери или на стороне прислуги?

— По эту сторону, сэр.

— В какое время вы принесли какао вчера?

— По-моему, сэр, в четверть восьмого.

— И когда внесли его в комнату миссис Инглторп?

— Когда пошла задвигать шторы, сэр. Около восьми часов. Миссис Инглторп поднялась наверх, в спальню, прежде чем я кончила.

— Значит, между семью пятнадцатью и восемью часами какао стояло на столике в левом крыле?

— Да, сэр. — Анни краснела все больше и больше, и наконец у нее неожиданно вырвалось: — И если в нем оказалась соль, это не моя вина, сэр! Соли я и близко к какао не подносила!

— Почему вы думаете, что в какао была соль? — спросил Пуаро.

— Я увидела ее на подносе, сэр.

— Вы видели соль на подносе?

— Да. Похоже, это была крупная кухонная соль. Я не заметила ее, когда принесла поднос, но когда пришла, чтобы отнести его в комнату хозяйки, то сразу заметила эту соль. Наверное, нужно было отнести какао обратно и попросить кухарку приготовить свежее, но я торопилась, потому что Доркас ушла, и подумала, что, может, с какао все в порядке, а соль просто как-то попала на поднос. Так что я вытерла поднос фартуком и внесла какао в комнату.

Я с огромным трудом сдерживал волнение. Сама того не зная, Анни сообщила нам очень важную улику. Как бы она удивилась, если бы поняла, что «крупная кухонная соль» была стрихнином, одним из страшнейших ядов, известных человечеству. Меня поразило спокойствие Пуаро. Его самоконтроль был поразительным. Я с нетерпением ждал следующего вопроса, однако он меня разочаровал.

— Когда вы вошли в комнату миссис Инглторп, дверь, ведущая в комнату мисс Цинтии, была заперта на засов?

— О да, сэр! Она всегда заперта. Ее никогда не открывали.

— А дверь в комнату мистера Инглторпа? Вы не заметили, была ли она заперта на засов?

Анни заколебалась:

— Не могу сказать точно, сэр. Она была закрыта, но заперта ли на засов, не знаю.

— Когда вы ушли наконец из комнаты, закрыла ли миссис Инглторп за вами дверь на засов?

— Нет, сэр, не тогда, но думаю, сделала это позже. Она всегда запирала ее на ночь. Я хочу сказать, запирала дверь в коридор.

— Вчера, убирая комнату, вы не заметили стеаринового пятна по полу?

— Пятно стеарина? О нет, сэр. У миссис Инглторп не было свечи, только настольная лампа.

— В таком случае, если бы на полу было большое стеариновое пятно от свечи, полагаю, вы его обязательно заметили бы?

— Да, сэр, и убрала бы с помощью куска промокательной бумаги и горячего утюга.

Затем Пуаро повторил вопрос, который уже задавал Доркас:

— У вашей госпожи было зеленое платье?

— Нет, сэр.

— Ни накидки, ни пелерины, ни — как это называется — спортивного пальто?

— Не зеленого цвета, сэр.

— И ни у кого другого в доме?

Анни задумалась.

— Нет, сэр.

— Вы в этом уверены?

— Вполне уверена.

— Bien![13] Это все, что я хотел знать. Большое спасибо.

С нервным смешком, скрипя на каждом шагу башмаками, Анни вышла из комнаты. Мое с трудом сдерживаемое возбуждение вырвалось наружу.

— Пуаро! — закричал я. — Поздравляю вас! Это великое открытие.

— Что именно?

— То, что не кофе, а какао было отравлено. Это все объясняет! Конечно, яд не подействовал до раннего утра, потому что какао было выпито лишь посреди ночи.

— Значит, вы полагаете, что именно какао (хорошо запомните мои слова, Гастингс, именно какао!) содержало стрихнин?

— Разумеется! Соль на подносе… Что это еще могло быть?

— Это могла быть соль, — спокойно ответил Пуаро.

Я пожал плечами. Не было никакого смысла с ним спорить, если он был склонен воспринимать это таким образом. У меня (уже не впервые) мелькнула мысль, что бедняга Пуаро постарел, и я подумал, как важно, что он общается с человеком, мышление которого более восприимчиво.

Пуаро спокойно смотрел на меня; в глазах у него светились искорки.

— Вы недовольны мною, mon ami?

— Мой дорогой Пуаро, — холодно произнес я. — Мне не подобает вам диктовать. Вы имеете право на свою точку зрения, так же как и я — на мою.

— В высшей степени справедливое замечание, — улыбнулся Пуаро, быстро поднимаясь на ноги. — Я покончил с этой комнатой. Между прочим, чей это меньший по размеру стол-бюро там, в углу?

— Мистера Инглторпа.

— О-о! — Пуаро попытался утопить покатую крышку и открыть бюро. — Заперто! Может быть, его откроет один из ключей миссис Инглторп?

Он попробовал несколько ключей из связки, поворачивая и крутя их опытной рукой. И наконец радостно воскликнул:

— Voilá![14] Ключ другой, но открыть стол им можно! — Он откатил назад крышку и быстрым взглядом окинул аккуратно сложенные бумаги. Но, к моему удивлению, не стал их просматривать. Лишь, запирая бюро, с похвалой заметил: — Этот мистер Инглторп, несомненно, любит порядок и систему.

В устах Пуаро это была величайшая похвала, какой можно удостоить человека.

Он продолжил что-то отрывисто и бессвязно бормотать, а я опять подумал, что мой бедный друг уже не тот, каким был прежде.

— В его столе не было марок… но могли быть… Не так ли, mon ami? Могли быть? Да, могли. Ну что же… — Пуаро оглядел комнату еще раз. — Будуар больше ничего не может нам сказать. Он открыл нам немного. Только это.

Пуаро вынул из кармана смятый конверт и передал его мне. Это была довольно странная находка. Обычный старый, грязный конверт, на котором было беспорядочно нацарапано несколько слов. Вот так это выглядело:

[15]

Глава 5 «Ведь это не стрихнин, нет?»

— Где вы это нашли? — с живейшим интересом спросил я.

— В корзине для ненужных бумаг. Узнаете почерк?

— Да, это почерк миссис Инглторп. Но что это значит?

Пуаро пожал плечами:

— Не могу сказать, но это наводит на размышления.

У меня промелькнула странная мысль. Может быть, у миссис Инглторп не все в порядке с рассудком и ею овладела фантастическая идея, что она одержима дьяволом? А если так, то не могла ли она сама покончить с собой?

Я только было собрался изложить эту догадку, как меня поразили неожиданные слова Пуаро:

— Теперь пойдемте и осмотрим кофейные чашки.

— Мой дорогой Пуаро! Какой в этом смысл теперь, когда мы знаем о какао?

— О la la![16] Это злосчастное какао! — насмешливо воскликнул Пуаро и с явным удовольствием рассмеялся, воздевая руки к небесам в притворном отчаянии.

Я не мог не счесть это самым дурным вкусом.

— И как бы то ни было, — сказал я с усилившейся холодностью, — поскольку миссис Инглторп взяла кофе с собой наверх, я не понимаю, что вы надеетесь найти. Разве что предполагаете обнаружить на подносе рядом с кофе пакет со стрихнином!

Пуаро сразу посерьезнел.

— Полно, полно, друг мой. — Он взял меня под руку. — Ne vous fachez pas![17] Разрешите мне поинтересоваться кофейными чашками, и я отнесусь с уважением к вашему какао! Договорились?

Он был так необычно комичен, что я невольно засмеялся, и мы вместе отправились в гостиную, где кофейные чашки и поднос стояли нетронутыми.

Пуаро снова заставил меня описать события предыдущего вечера. Он слушал очень внимательно, сверяя с моим рассказом место каждой чашки.

— Итак, миссис Кавендиш стояла около подноса и разливала кофе. Так! Потом прошла через комнату к окну, где сидели вы с мадемуазель Цинтией. Да. Вот три чашки. И на каминной доске чашка с наполовину выпитым кофе, очевидно, мистера Лоуренса. А та, что на подносе?

— Джона Кавендиша. Я видел, как он ее туда поставил.

— Хорошо. Одна, две, три, четыре, пять… А где в таком случае чашка мистера Инглторпа?

— Он не пьет кофе.

— Все объяснено. Один момент, друг мой!

С величайшей осторожностью Пуаро взял (предварительно попробовав содержимое) по одной-две капли из каждой чашки, разлил их по разным пробиркам, закрыл и спрятал. Я с любопытством наблюдал, как менялось выражение его лица. Оно было то полуозадаченное, то полууспокоенное.

— Bien, — сказал он наконец. — Совершенно очевидно! У меня была одна мысль… но я явно ошибался. Да, вообще ошибся. И все-таки это странно. Но неважно… — И, пожав плечами характерным для него жестом, отбросил беспокоившую его мысль.

Я хотел сказать, что его навязчивая идея насчет кофе с самого начала обречена на провал, но придержал язык. В конце концов, хоть знаменитый сыщик и постарел, в свое время он был великим человеком.

— Завтрак готов, — объявил Джон Кавендиш, входя из холла. — Вы позавтракаете с нами, мсье Пуаро?

Пуаро принял приглашение. Я наблюдал за Джоном. Он уже почти вернулся к своему привычному состоянию. Шок от событий предыдущей ночи почти прошел благодаря его уравновешенному и спокойному характеру. В отличие от брата он не обладал буйным воображением, которого у Лоуренса было, пожалуй, больше чем достаточно.

С раннего утра Джон трудился, отправлял телеграммы (одну из первых Эвлин Ховард), готовя сообщения для газет и вообще занимаясь печальными обязанностями, которые обычно связаны со смертью в семье.

— Могу я узнать, как идут дела? — поинтересовался он. — Подтверждают ваши расследования, что моя мать умерла естественной смертью… или… или мы должны быть готовы к худшему?

— Я полагаю, мистер Кавендиш, — мрачно отозвался Пуаро, — что лучше не успокаивать себя ложными надеждами. Вы могли бы сообщить мне точку зрения других членов семьи?

— Мой брат Лоуренс убежден, что мы поднимаем шум из ничего. Он считает, будто все указывает на то, что это паралич сердца.

— В самом деле? Очень интересно… очень интересно, — тихо пробормотал Пуаро. — А миссис Кавендиш?

Небольшое облачко прошло по лицу Джона.

— У меня нет ни малейшего представления о том, какова в этом вопросе точка зрения моей жены.

Последовала неловкая пауза. Джон прервал ее, произнеся с некоторым усилием:

— Я вам говорил, не так ли, что мистер Инглторп вернулся?

Пуаро кивнул.

— Мы все оказались в крайне затруднительном положении, — продолжил Джон. — Конечно, следовало бы относиться к нему как обычно… Но — пропади оно пропадом! — с души воротит садиться за стол с вероятным убийцей.

— Очень вас понимаю, мистер Кавендиш, — с сочувствием произнес Пуаро. — Действительно сложное положение. Я хотел бы задать вам один вопрос. Как я понимаю, мистер Инглторп, называя причину, по которой ему не удалось вернуться ночью домой, заявил, будто он забыл ключ? Не так ли?

— Да.

— И полагаю, вы поверили, что он действительно забыл ключ… то есть что он не брал его с собой?

— Не знаю. Я об этом не думал. Мы всегда держим ключ от дома в ящике столика в холле. Сейчас пойду посмотрю, там ли он.

Чуть улыбнувшись, Пуаро протестующе поднял руку:

— Нет-нет, мистер Кавендиш, слишком поздно. Уверен, теперь вы его там обязательно найдете. Если мистер Инглторп брал ключ, у него было достаточно времени, чтобы вернуть его обратно.

— Вы думаете…

— Я ничего не думаю. Однако, если бы кто-нибудь заглянул в ящик сегодня утром и обнаружил там ключ, это было бы важным свидетельством в пользу мистера Инглторпа. Вот и все!

Джон выглядел одураченным.

— Не беспокойтесь, — успокаивающе произнес Пуаро. — Поверьте, это не должно вас тревожить. Пойдемте позавтракаем, раз вы столь любезны и приглашаете меня.

Все собрались в столовой. Соответственно обстоятельствам мы, естественно, не были весело настроены. Реакция после шока всегда тяжела, и я думаю, мы все ее переживали. Внешние приличия и хорошее воспитание, разумеется, предписывали, чтобы наше поведение было таким, как всегда. И все-таки я не мог не думать о том, что не требовалось большого труда, чтобы сохранить самоконтроль. Не было ни покрасневших глаз, ни других признаков сдерживаемого горя. Очевидно, я был прав, полагая, что больше остальных постигшую всех утрату переживала Доркас.

Я не говорю об Алфреде Инглторпе, который играл роль скорбящего вдовца так, что вызывал отвращение своим притворством. Интересно, знал ли он, что мы его подозреваем? Конечно, не мог не чувствовать, как бы мы этого ни скрывали. Ощущал он холодок страха или был уверен, что его преступление останется безнаказанным? Уж конечно, атмосфера подозрительности должна была предупредить его, что за ним следят.

Однако все ли подозревали его? Например, миссис Кавендиш? Я наблюдал за ней. Она сидела во главе стола, элегантная, сдержанная, загадочная. В светло-сером платье с белой рюшкой на запястьях, падавшей на ее изящные руки, Мэри выглядела очень красивой. Порой ее лицо принимало непроницаемое, совершенно непостижимое, как у сфинкса, выражение. Она была очень молчалива, едва вступала в разговор, и все-таки каким-то странным образом сила ее личности доминировала над всеми нами.

А маленькая Цинтия? Она подозревала. Мне показалось, что она выглядит очень усталой и больной. Вялость и некоторая неловкость ее манер были очень заметны. Я спросил, не больна ли она.

— Да, у меня ужасно болит голова, — призналась Цинтия.

— Не хотите ли еще чашку кофе, мадемуазель? — участливо предложил Пуаро. — Это восстановит ваши силы. Кофе незаменим при mal de tête![18] — Он вскочил и взял ее чашку.

— Без сахара, — попросила Цинтия, видя, что Пуаро потянулся за щипчиками, намереваясь положить ей сахар.

— Без сахара? Вы отказались от него в военное время, да?

— Нет, никогда не пью кофе с сахаром.

— Sacre![19] — пробормотал Пуаро, передавая ей наполненную чашку.

Никто, кроме меня, этого не слышал. Я с удивлением посмотрел на моего друга. Его лицо отражало сдерживаемое возбуждение, а глаза стали зелеными, как у кошки. Так было всегда, стоило ему увидеть или услышать нечто важное. Но что привело его в такое состояние? Обычно я не отношу себя к категории глупцов, однако должен признаться, что ничего необычного не заметил.

В следующую минуту открылась дверь и появилась Доркас.

— Сэр, вас хочет видеть мистер Уэллс, — обратилась она к Джону.

Я вспомнил это имя. Оно принадлежало адвокату, которому писала миссис Инглторп накануне своей гибели.

Джон немедленно поднялся:

— Проводите его в мой кабинет! — Затем обратился к нам. — Это адвокат моей матери, — объяснил он и добавил более тихо: — Уэллс также является коронером.[20] Вы понимаете. Может быть, вы хотите пойти со мной?

Мы согласились и вместе с ним вышли из комнаты. Джон шел впереди, и я, воспользовавшись случаем, прошептал Пуаро:

— Значит, все-таки будет следствие?

Пуаро с отсутствующим видом кивнул. Он казался настолько погруженным в свои мысли, что меня охватило любопытство.

— В чем дело? Вы не слушаете, что я говорю!

— Это правда, друг мой. Я крайне озабочен.

— Почему?

— Потому что мадемуазель Цинтия пьет кофе без сахара.

— Что? Вы не хотите говорить серьезно?

— Однако я очень серьезен. О, есть что-то, чего я не понимаю… Мой инстинкт был верен.

— Какой инстинкт?

— Тот, что вынудил меня настоять на проверке кофейных чашек. Chut![21] Ни слова больше!

Мы прошли за Джоном в его кабинет, и он закрыл за нами дверь.

Мистер Уэллс оказался приятным человеком средних лет, с проницательными глазами и типичным для адвоката поджатым ртом. Джон представил нас обоих и объяснил причину нашего присутствия.

— Вы понимаете, Уэллс, — добавил он, — что все это строго секретно. Мы все еще надеемся, что не возникнет необходимости в расследовании.

— Конечно, конечно, — успокаивающе произнес мистер Уэллс. — Мне хотелось бы избавить вас от боли и огласки, связанных с дознанием, но это абсолютно невозможно без свидетельства докторов о смерти.

— Да, я понимаю.

— Умный человек этот Бауэрштейн и, насколько мне известно, большой авторитет в области токсикологии.

— В самом деле? — довольно натянуто спросил Джон. И, немного помолчав, он нерешительно добавил: — Мы должны выступить в качестве свидетелей?… Я имею в виду… мы все?

— Разумеется. Вы и… гм… мистер… гм… Инглторп. — Возникла небольшая пауза, прежде чем адвокат продолжил в своей успокаивающей манере: — Все другие показания будут лишь подкрепляющими, простая формальность.

— Я понимаю.

Едва заметное выражение облегчения мелькнуло на лице Джона. Это меня удивило, потому что я не видел для этого никакой причины.

— Если вы не имеете ничего против, — продолжил мистер Уэллс, — я думаю, мы займемся этим в пятницу. Это даст нам достаточно времени для того, чтобы получить заключение докторов. Вскрытие должно произойти, полагаю, сегодня?

— Да.

— Значит, пятница вас устроит?

— Вполне.

— Излишне говорить, дорогой мой Кавендиш, как я огорчен этим трагическим событием.

— Вы не могли бы, мсье, помочь нам во всем этом разобраться? — вступил в разговор Пуаро, заговорив впервые с тех пор, как мы вошли в кабинет.

— Я?

— Да, мы слышали, что миссис Инглторп в последний вечер написала вам письмо. Сегодня утром вы должны были уже получить его.

— Я его получил, но оно не содержит никакой информации. Это просто записка, в которой она просит посетить ее сегодня утром, так как хочет получить совет по очень важному вопросу.

— Она не намекала по какому?

— К сожалению, нет.

— Жаль, — сказал Джон.

— Очень жаль, — мрачно согласился Пуаро.

Последовало молчание. Пуаро по-прежнему был задумчив. Наконец он снова обратился к адвокату:

— Мистер Уэллс, я хотел бы спросить вас, если это не противоречит профессиональному этикету. Кто наследует деньги миссис Инглторп в случае ее смерти?

Мгновение поколебавшись, адвокат ответил:

— Это очень скоро станет известно всем, так что если мистер Кавендиш не возражает…

— Нисколько, — перебил его Джон.

— Я не вижу причины не ответить на ваш вопрос. В своем последнем завещании, датированном августом прошлого года, после всех небольших сумм, предназначавшихся слугам, она все оставила своему приемному сыну — мистеру Джону Кавендишу.

— Не было ли это — извините мой вопрос, мистер Кавендиш, — довольно несправедливо по отношению к мистеру Лоуренсу Кавендишу?

— Нет, я так не думаю. Видите ли, по условиям завещания их отца, Джон наследует недвижимость, а Лоуренс после смерти приемной матери получит значительную сумму денег. Миссис Инглторп оставила деньги своему старшему приемному сыну, зная, что он должен будет содержать Стайлз. По-моему, это было очень справедливое и беспристрастное распределение.

Пуаро задумчиво кивнул:

— Понятно. Однако прав ли я, что, по вашему английскому закону, это завещание было автоматически аннулировано, когда миссис Инглторп снова вышла замуж?

Мистер Уэллс опустил голову:

— Я как раз собирался сказать, мсье Пуаро, что данный документ потерял теперь законную силу.

— Так! — произнес Пуаро. И после небольшой паузы спросил: — Была ли сама миссис Инглторп осведомлена об этом?

— Не знаю. Возможно.

— Да, была, — неожиданно подтвердил Джон. — Только вчера мы обсуждали вопрос об аннулировании завещания после ее нового замужества.

— О-о! Еще один вопрос, мистер Уэллс. Вы сказали: «Ее последнее завещание». Значит, миссис Инглторп делала несколько завещаний?

— В среднем она составляла завещания по крайней мере раз в год, — невозмутимо пояснил мистер Уэллс. — Она меняла завещательные распоряжения то в пользу одного, то в пользу другого члена семьи.

— Допустим, — предположил Пуаро, — миссис Инглторп, не поставив вас в известность, составила новое завещание в пользу кого-нибудь, не являющегося членом семьи… Допустим, в пользу мисс Ховард. Вас бы это удивило?

— Нисколько.

В то время как Джон и адвокат обсуждали вопрос о необходимости просмотреть документы миссис Инглторп, я придвинулся поближе к Пуаро.

— Вы думаете, миссис Инглторп составила завещание, оставив все свои деньги мисс Ховард? — тихо полюбопытствовал я.

Пуаро улыбнулся:

— Нет.

— Тогда почему вы спросили?

— Ш-ш-ш!

Джон Кавендиш обратился к Пуаро:

— Вы пойдете с нами, мсье? Мы собираемся просмотреть документы матери. Мистер Инглторп вполне согласен предоставить это мистеру Уэллсу и мне.

— Что, кстати сказать, очень упрощает дело, — пробормотал адвокат, — так как формально, разумеется, он имеет право…

Фраза осталась незаконченной.

— Сначала мы посмотрим письменный стол в будуаре, — объяснил Джон, — а затем поднимемся в спальню матери. Она держала свои самые важные документы в фиолетовом портфеле, который нам нужно внимательно осмотреть.

— Да, — сказал адвокат, — вполне вероятно, что там может быть более новое завещание, чем то, которое находится у меня.

— Есть более позднее завещание, — заметил Пуаро.

— Что? — Джон и адвокат ошеломленно уставились на него.

— Или, вернее, — невозмутимо продолжал мой друг, — такое завещание было.

— Что вы имеете в виду, говоря «было»? Где оно теперь?

— Сожжено!

— Сожжено?!

— Да. Взгляните! — Он вынул фрагмент обгорелой бумаги, который мы нашли в камине комнаты миссис Инглторп, и подал его адвокату, кратко объяснив, когда и где его нашел.

— Но, возможно, это старое завещание?

— Я так не думаю. Более того, почти уверен, что оно было составлено не раньше чем вчера, во второй половине дня, после полудня.

— Что? Быть не может! — вырвалось одновременно у обоих мужчин.

Пуаро повернулся к Джону:

— Я докажу вам это, если вы разрешите мне послать за вашим садовником.

— О, разумеется!.. Но я не понимаю…

Пуаро поднял руку:

— Сделайте то, о чем я вас прошу. А после можете спрашивать сколько угодно.

— Очень хорошо. — Джон позвонил.

Сразу же явилась Доркас.

— Доркас, скажите Мэннингу, чтобы он пришел сюда, ко мне.

— Да, сэр, — ответила Доркас и вышла.

Мы ждали в напряженном молчании. Только Пуаро был совершенно спокоен и незаметно протер своим носовым платком пыль в забытом уголке книжного шкафа.

Тяжелые шаги подбитых гвоздями башмаков по гравию возвестили о приближении Мэннинга. Джон вопросительно взглянул на Пуаро. Тот кивнул.

— Входите, Мэннинг, — пригласил Джон. — Я хочу с вами поговорить.

Мэннинг не спеша вошел через французское окно и остановился около него. Фуражку он держал в руках, очень осторожно поворачивая ее за околыш. Спина его была сильно согнута, хотя, возможно, он был не так стар, как выглядел. Однако глаза Мэннинга, умные, проницательные, не соответствовали его медленной, довольно осторожной речи.

— Мэннинг, — сказал Джон, — этот джентльмен задаст вам несколько вопросов, на которые я хочу чтобы вы ответили.

— Да, сэр! — пробормотал садовник.

Пуаро быстро вышел вперед. Мэннинг с легким презрением окинул его взглядом.

— Вчера после полудня вы сажали в грядки бегонии с южной стороны дома. Не так ли, Мэннинг?

— Да, сэр! Я и Виллам.[22]

— Миссис Инглторп подошла к окну и позвала вас, не правда ли?

— Да, сэр, позвала.

— Скажите, что случилось потом?

— Ну-у, сэр, ничего особенного. Она только велела Вилламу съездить в деревню на велосипеде и привезти вроде бланк завещания или что-то такое… точно не знаю… Она написала ему на бумажке.

— И что же?

— Ну, он и привез, сэр.

— Так, а что произошло дальше?

— Мы продолжали сажать бегонии, сэр.

— Потом миссис Инглторп опять позвала вас?

— Да, сэр. Позвала. Меня и Виллама.

— А потом?

— Велела нам войти и подписать длинную бумагу… внизу… под тем местом, где она сама подписалась.

— Вы видели что-нибудь из того, что было написано выше ее подписи? — быстро спросил Пуаро.

— Нет, сэр. Там лежал кусок промокательной бумаги, сэр.

— И вы подписали, где она сказала?

— Да, сэр. Сначала я, потом Виллам.

— Что она сделала с этой бумагой?

— Ну-у… засунула ее в длинный конверт и положила во что-то вроде фиолетовой коробки.

— Когда она позвала вас первый раз?

— Я бы сказал… около четырех часов, сэр.

— Не раньше? Не могло это быть около половины третьего?

— По-моему, нет, сэр. Я бы сказал, немного после четырех… не раньше.

— Благодарю вас, Мэннинг, этого достаточно, — любезно произнес Пуаро.

Садовник посмотрел на своего хозяина. Джон кивнул. Мэннинг откозырял, приложив оттопыренный палец к виску, и, что-то пробормотав, осторожно попятился из застекленной двери.

Мы все переглянулись.

— Господи! — пробормотал Джон. — Какое экстраординарное совпадение.

— Какое совпадение?

— Что моя мать составила завещание в день своей смерти!

Мистер Уэллс кашлянул и сухо заметил:

— Вы уверены, что это совпадение, Кавендиш?

— Что вы хотите сказать?

— Как вы мне говорили вчера, после полудня у вашей матери была с… с кем-то крупная ссора.

— Что вы имеете в виду? — снова воскликнул Кавендиш. Голос его дрожал, и он сильно побледнел.

— В результате этой ссоры ваша мать внезапно и поспешно составила новое завещание, содержание которого мы никогда теперь не узнаем. Она никому не сказала о том, как распорядилась наследством, а сегодня утром, несомненно, хотела проконсультироваться со мной по этому вопросу, но… Завещание исчезло, она унесла его секрет в могилу. Боюсь, Кавендиш, тут нет совпадения. Я уверен, мсье Пуаро, вы согласны со мной, что факты говорят сами за себя и наводят на размышления.

— Наводят на размышления или нет, — перебил Джон, — но мы очень благодарны мсье Пуаро за то, что он пролил свет на этот вопрос. Если бы не он, мы никогда ничего не узнали бы об этом завещании. Полагаю, мсье, я могу узнать, что прежде всего навело вас на подозрение?

Пуаро улыбнулся.

— Небрежно нацарапанные слова на старом конверте и свежепосаженная грядка бегоний, — ответил он.

По-моему, Джон собирался и дальше настойчиво задавать вопросы, но в этот момент послышалось громкое рычание мотора, и мы все повернулись к окну, рассматривая подъехавший автомобиль.

— Эви! — закричал Джон. — Извините меня, Уэллс! — И он быстро вышел в холл.

Пуаро вопросительно посмотрел на меня.

— Мисс Ховард, — объяснил я.

— О, я очень рад, что она вернулась. У этой женщины, Гастингс, есть голова на плечах и сердце. Хотя милостивый господь не наградил ее красотой.

Я последовал примеру Джона и тоже вышел в холл, где мисс Ховард старалась освободиться от непомерной вуали, покрывавшей голову. Когда взгляд Эви упал на меня, я почувствовал внезапный укор совести. Эта женщина так серьезно предупреждала меня о грозившей опасности, а я — увы! — не обратил на это внимания. Как быстро и с какой небрежностью я отбросил ее предостережение! Теперь, когда худшие опасения мисс Ховард оправдались, мне стало стыдно. Она слишком хорошо знала Алфреда Инглторпа! Может быть, останься она в Стайлз-Корт, и трагедии не произошло бы, так как он побоялся бы этих постоянно наблюдавших за ним глаз?

У меня отлегло от сердца, когда мисс Ховард сжала мне руку хорошо знакомым, крепким до боли рукопожатием. Глаза, встретившиеся с моими, были печальны, но упрека в них не было. По ее покрасневшим векам было видно, что она горько плакала, но манеры ее остались по-прежнему грубоватыми.

— Выехала сразу, как получила сообщение. Только вернулась с ночного дежурства. Наняла машину. Самый быстрый способ сюда добраться.

— Вы с утра чего-нибудь ели? — спросил Джон.

— Нет.

— Я так и подумал. Пойдемте! Завтрак еще не убран со стола, и для вас приготовят свежий чай. — Он повернулся ко мне: — Вы присмотрите за ней, Гастингс? Меня ждет Уэллс. О, вот и мсье Пуаро. Он нам помогает, Эви.

Мисс Ховард пожала руку Пуаро, но через плечо подозрительно посмотрела на Джона:

— Что вы имеете в виду — «помогает»?

— Помогает расследовать.

— Нечего тут расследовать! Его что, еще не отправили в тюрьму?

— Кого не отправили в тюрьму?

— Кого? Разумеется, Алфреда Инглторпа!

— Дорогая Эви, будьте осторожнее. Лоуренс считает, что наша мать умерла от сердечного приступа.

— Очень глупо с его стороны! — резко парировала мисс Ховард. — Конечно же, бедняжку Эмили убил Алфред. Я вам постоянно твердила, что он это сделает.

— Дорогая Эви, не говорите так громко. Что бы мы ни думали, ни подозревали, в настоящее время лучше говорить как можно меньше, пока не пройдет предварительное слушание. Оно состоится в пятницу.

— Вздор! Чепуха! — Фырканье, которое издала Эви, было просто великолепно. — Вы все с ума посходили! К тому времени этот тип сбежит из страны! Если у него есть хоть капля ума, он тут не останется покорно ждать, когда его повесят.

Джон Кавендиш беспомощно посмотрел на Эви.

— Я знаю, в чем дело! — продолжала она свои обвинения. — Вы наслушались этих докторов. Никогда не следует этого делать! Что они знают? Ровным счетом ничего… или как раз столько, чтобы стать опасными. Я-то знаю. Мой отец был доктором. Этот коротышка Уилкинс — величайший дурак, какого мне раньше не приходилось видеть. Сердечный приступ! Другого он ничего и не мог бы сказать! Любой человек, у которого есть хоть капля мозгов, сразу мог бы увидеть, что ее отравил муж. Я всегда говорила, что он убьет беднягу в ее же собственной кровати. Он так и сделал! А вы бормочете глупости о сердечном приступе и предварительном слушании в пятницу! Стыдитесь, Джон Кавендиш!

— И как, по-вашему, я должен поступить? — спросил тот, не в силах сдержать улыбки. — Черт побери, Эви! Не могу же я взять его за шиворот и потащить в полицейский участок.

— Гм! Вы могли бы что-нибудь предпринять. Узнать, например, как он это проделал. Инглторп — ловкий мерзавец. Думаю, он размочил бумажку с отравой для мух. Спросите повариху, не пропала ли она у нее?

В этот момент мне пришло в голову, что иметь мисс Ховард и Алфреда Инглторпа под одной крышей — задача, посильная только Геркулесу, и я не позавидовал положению Джона. По его лицу я видел, что он вполне понимает трудность сложившейся ситуации. И в данный момент Джон попытался найти спасение в бегстве, поспешно покинув комнату.

Доркас внесла свежий чай. Когда она вышла из комнаты, Пуаро, который все это время стоял у окна, подошел к нам и сел напротив мисс Ховард.

— Мадемуазель, — сказал он серьезно. — Я хочу вас о чем-то попросить.

— Давайте… просите! — произнесла эта леди, глядя на него с некоторым неодобрением.

— Я надеюсь на вашу помощь.

— С удовольствием помогу вам повесить Алфреда, — грубо ответила она. — Хотя виселица слишком хороша для него. Его следует четвертовать, как в старые добрые времена.

— Значит, мы думаем одинаково, — заявил Пуаро. — Так как я тоже хочу повесить преступника.

— Алфреда Инглторпа?

— Его или кого-то другого.

— Никого другого не может быть! Пока он не появился, никто бедняжку Эмили не убивал. Я не говорю, что она не была окружена акулами, — была! Но они охотились только за кошельком Эмили. Ее жизни ничто не угрожало. Однако появляется мистер Алфред Инглторп, и через два месяца — hey presto![23] — Эмили нет в живых!

— Поверьте мне, мисс Ховард, — очень серьезно произнес Пуаро. — Если мистер Инглторп действительно убийца, он от меня не уйдет. Клянусь честью, я повешу его так же высоко, как повесили Амана![24]

— Это уже лучше! — с энтузиазмом воскликнула мисс Ховард.

— Но я должен просить, чтобы вы мне доверяли. Я скажу вам почему. Потому что в этом доме траура вы — единственная, чьи глаза покраснели от слез.

Мисс Ховард мигнула, и в ее грубом голосе появилась другая нотка:

— Если вы хотите сказать, что я ее любила… Да, любила. Знаете, Эмили была, конечно, на свой манер, старая эгоистка. Она была очень щедрой, но всегда ждала ответа на свою щедрость, никогда не позволяла людям забыть, что она для них сделала… Поэтому окружающие не платили за ее щедрость любовью. Но не думайте, что Эмили это когда-нибудь понимала или чувствовала недостаток любви. Надеюсь, наши с ней отношения, во всяком случае, строились на другой основе. С самого начала я твердо поставила на своем: «Я вам стою столько-то фунтов в год. Хорошо! Но ни пенса больше… ни пары перчаток, ни билета в театр!» Она не понимала… иногда, бывало, обижалась. Говорила, что я глупая гордячка. Это было не так… но объяснить я не могла. Как бы то ни было, я сохраняла свое достоинство. Так что из всей компании я была единственной, кто мог себе позволить любить ее. Я заботилась о ней, оберегала, охраняла ее от них всех… А потом является этот бойкий на язык мерзавец, и — пу-уф-ф! — все годы моей преданности превращаются в ничто!

Пуаро сочувственно кивнул:

— Я понимаю, мадемуазель, понимаю все, что вы чувствуете. Это вполне естественно. Вы считаете, что мы слишком апатичны, бездеятельны, что нам не хватает душевного жара и энергии… Но, поверьте мне, это не так.

В этот момент Джон просунул в дверь голову и пригласил нас обоих подняться в комнату миссис Инглторп, так как они с Уэллсом закончили разбирать бумаги в будуаре.

Когда мы поднимались по лестнице, Джон оглянулся на дверь в столовую и, понизив голос, доверительно проговорил:

— Послушайте, я не представляю, что случится, когда эти двое встретятся…

Я беспомощно покачал головой.

— Я сказал Мэри, чтобы она, если сможет, держала их друг от друга подальше, — продолжил Джон.

— Сможет ли она это сделать?

— Один господь знает! Конечно, ясно, что Инглторп и сам постарается с ней не встречаться.

— Ключи все еще у вас, Пуаро, не так ли? — спросил я, когда мы подошли к дверям запертой спальни.

Взяв у него ключи, Джон открыл дверь, и мы все вошли внутрь. Адвокат направился прямо к столу, Джон последовал за ним.

— По-моему, все важные бумаги мать держала в этом портфеле.

Пуаро вынул из кармана небольшую связку ключей.

— Разрешите! Сегодня утром я из предосторожности его запер.

— Но сейчас он не заперт.

— Не может быть!

— Посмотрите! — Джон раскрыл портфель.

— Mille tonnerres![25] — воскликнул ошеломленный Пуаро. — Ведь оба ключа все это время находились в моем кармане! — Он бросился к портфелю и неожиданно застыл. — Eh voilà une affaire![26] Замок взломан.

— Что?

Пуаро опустил портфель.

— Но кто же его взломал? Почему? Когда? Ведь дверь была заперта! — воскликнули мы все в один голос.

На посыпавшиеся вопросы Пуаро ответил по порядку, почти механически:

— Кто — это вопрос. Почему? О, если бы я только знал! Когда? После того, как я был здесь час тому назад. Что же касается запертой двери… В ней простой замок. Возможно, подходит ключ от какой-то другой двери, выходящей в коридор.

Мы непонимающе смотрели друг на друга. Пуаро подошел к камину. Внешне он казался спокойным, но я заметил, что руки у него сильно дрожали, когда он по своей привычке стал из любви к порядку и симметрии переставлять на каминной полке вазы.

— Послушайте, это было так, — наконец заговорил Пуаро. — В этом портфеле находилась какая-то улика… Может быть, незначительная сама по себе, но достаточно опасная, так как помогла бы нам связать личность убийцы с совершенным им преступлением. Для него было очень важно уничтожить эту улику, пока ее не обнаружили. Поэтому он пошел на риск — большой риск! — и явился сюда. Найдя портфель запертым, он вынужден был взломать замок и таким образом выдал, что побывал здесь. Должно быть, эта улика имела для него очень большое значение, коли он так рисковал.

— Но что это могло быть?

— О! — воскликнул Пуаро, сердито вскинув руки. — Этого я не знаю! Без сомнения, какой-то документ, а возможно, клочок бумаги, который видела Доркас в руках миссис Инглторп после полудня. И я… — Гнев Пуаро вырвался наружу. — Жалкое животное! Я не мог догадаться! Вел себя как сумасшедший! Я не должен был оставлять этот портфель здесь. Нужно было унести его с собой. Ах! Трижды глупец! А теперь улика исчезла. Она уничтожена… или нет? Может быть, еще есть шанс?… Мы не должны оставить ни одного камня неперевернутым… — И он как безумный выскочил из комнаты.

Придя в себя, я решил последовать за ним, но к тому времени, когда выбежал на лестницу, Пуаро уже не было видно.

Мэри Кавендиш, стоя там, где лестница раздваивалась, смотрела вниз, в холл, в том направлении, где исчез детектив.

— Что случилось с вашим экстраординарным другом, мистер Гастингс? Он только что промчался мимо меня, словно обезумевший бык.

— Он чем-то очень расстроен, — заметил я нерешительно, не зная, насколько, по мнению Пуаро, могу быть откровенным. Увидев слабую улыбку на выразительных губах миссис Кавендиш, я постарался сменить тему: — Они еще не встретились, не так ли?

— Кто?

— Мистер Инглторп и мисс Ховард.

Мэри посмотрела на меня довольно странным взглядом:

— Вы думаете, произойдет нечто ужасное, если они встретятся?

— Гм… а вы разве так не думаете? — отреагировал я, захваченный врасплох.

— Нет. — Она спокойно улыбалась. — Я хотела бы посмотреть хорошую ссору. Это очистило бы воздух. В настоящее время мы все так много размышляем и так мало говорим.

— Джон так не думает, — заметил я. — Он считает, что их надо держать подальше друг от друга.

— О-о!.. Джон!..

Что-то в ее тоне возмутило меня.

— Старина Джон — очень хороший парень! — воскликнул я с жаром.

Минуту-другую Мэри изучающе, пристально смотрела мне в глаза, а затем, к моему величайшему удивлению, сказала:

— Вы очень лояльны к вашему другу. И за это мне нравитесь.

— Разве вы не мой друг?

— Я очень плохой друг, — ответила она.

— Почему вы так говорите?

— Потому что это правда. Один день я очаровательна с моими друзьями, а на следующий совершенно о них забываю.

Не знаю, что именно меня вынудило, но я был уязвлен ее словами и глупейшим образом бестактно заявил:

— Однако вы, похоже, неизменно очаровательны с доктором Бауэрштейном, — и сразу же пожалел о своей несдержанности.

Ее лицо стало совершенно непроницаемым. У меня было такое впечатление, будто стальной занавес закрыл меня от этой женщины. Не сказав больше ни слова, она повернулась и стала быстро подниматься по лестнице, а я остался стоять как идиот, глупо глядя ей вслед.

Я пришел в себя, услышав ужасный шум внизу — что-то, громко объясняя, кричал Пуаро. Меня раздосадовала мысль, что вся моя дипломатия оказалась напрасной. Похоже, мой друг сообщил конфиденциальные сведения всему дому. Это заставило меня усомниться в его рассудительности, и я с сожалением подумал, что в моменты возбуждения он склонен терять голову. Я быстро спустился по лестнице. При виде меня Пуаро сразу же успокоился. Я отвел его в сторону.

— Дорогой мой, разумно ли это? Что вы делаете? Вы ведь не хотите, чтобы наши сведения стали достоянием всего дома? Собственно говоря, вы играете на руку преступнику!

— Вы так думаете, Гастингс?

— Я в этом уверен.

— Ладно, ладно, друг мой! Я буду руководствоваться вашими советами.

— Хорошо, хотя, к сожалению, теперь уже слишком поздно.

— Конечно.

Он выглядел таким удрученным и сконфуженным, что мне стало жаль его, несмотря на то что высказанный мною упрек я считал справедливым и уместным.

— Ну что же, пойдемте, друг мой! — предложил наконец Пуаро.

— Вы здесь все закончили?

— Да, на данный момент. Вы пойдете вместе со мной до деревни?

— Охотно!

Он взял свой маленький чемоданчик, и мы вышли через французское окно гостиной. Цинтия Мёрдок как раз входила в комнату, и Пуаро, пропуская ее, шагнул в сторону.

— Извините, мадемуазель, одну минутку!

— Да? — повернулась она, вопросительно взглянув на него.

— Вы когда-нибудь готовили лекарства для миссис Инглторп?

— Нет, — ответила Цинтия и слегка вспыхнула.

— Только ее порошки?

Румянец на щеках Цинтии стал гуще.

— О да! Однажды я приготовила для нее снотворные порошки.

— Вот эти? — Пуаро вынул пустую коробочку из-под порошков.

Она кивнула.

— Вы могли бы сказать, что это было? Сульфонал? Веронал?

— Нет, бромид.

— О! Благодарю вас, мадемуазель. Всего доброго!

Быстро удаляясь от дома, я с удивлением поглядывал на Пуаро. Мне и раньше доводилось замечать, что, когда он бывал возбужден, глаза его становились зелеными, как у кошки. Сейчас они сверкали, словно изумруды.

— Друг мой, — заговорил наконец Пуаро. — У меня появилась идея. Очень странная идея, возможно, абсолютно невероятная. И все-таки… она подходит!

Я пожал плечами и про себя подумал, что слишком уж он увлекается своими фантастическими идеями. А в данном случае все так ясно и понятно. Но заговорил я о другом:

— Значит, разговор с Цинтией объяснил отсутствие соответствующей наклейки на коробочке? Как вы и предполагали, загадка оказалась совсем простой! Удивляюсь, как я сам об этом не подумал!

Но Пуаро, похоже, меня не слушал.

— Они сделали еще одно открытие. Là-bas![27] — Он выразительно показал большим пальцем через плечо в направлении Стайлз-Корт. — Мне сказал об этом мистер Уэллс, когда мы поднимались по лестнице.

— Какое же?

— В запертом письменном столе в будуаре они нашли завещание миссис Инглторп, составленное еще до ее второго замужества, по которому она все оставляла Алфреду Инглторпу. Завещание, очевидно, было составлено, как только состоялась помолвка. Это явилось сюрпризом для Уэллса… и для Джона Кавендиша тоже. Завещание написано на специальном бланке, а свидетелями были двое слуг… не Доркас.

— Мистер Инглторп знал об этом?

— Говорит, что нет.

— Вряд ли этому можно верить! — заметил я скептически. — Все эти завещания прямо-таки вызывают замешательство! А кстати, каким образом нацарапанные на конверте слова помогли вам узнать, что последнее завещание было составлено вчера после полудня?

Пуаро улыбнулся:

— Друг мой, случалось ли вам иногда забывать, как правильно пишется какое-нибудь слово?

— Да, и нередко. Думаю, такое случается с каждым.

— Безусловно. И, наверное, при этом вы пытались несколько раз написать это слово на уголке промокашки или на каком-нибудь ненужном клочке бумаги, чтобы посмотреть, правильно ли оно выглядит. Ну вот, именно это и делала миссис Инглторп. Обратите внимание, что слово «possessed» написано вначале с одним «s», а затем правильно — с двумя «s». Чтобы убедиться в правильности написания, она повторила слово несколько раз и попробовала употребить его в фразах. О чем это говорит? О том, что в тот день после полудня миссис Инглторп написала это слово. Сопоставив находку с обгоревшим куском бумаги, найденным в камине, я пришел к мысли о завещании — документе, в котором почти наверняка содержится это слово. Моя догадка была подтверждена еще одним обстоятельством. В общей суете, вызванной трагическим происшествием, будуар в то утро не подметался, и около письменного стола я обнаружил несколько клочков темно-коричневой земли. В течение нескольких дней стояла прекрасная погода, и обычные башмаки не могли оставить такой след.

Я подошел к окну и сразу обратил внимание на то, что клумбы с бегониями совсем недавно вскопаны и земля на них точно такая же, как на полу в будуаре. Кроме того, от вас я также узнал, что бегонии сажали вчера после полудня. Теперь я был уверен, что один, а возможно, и оба садовника (на клумбах остались следы двух пар ног) входили в будуар. Если бы миссис Инглторп просто захотела с ними поговорить, она, очевидно, подошла бы к окну и садовникам незачем было бы заходить в комнату. Теперь я был вполне убежден, что она составила новое завещание и позвала обоих садовников, чтобы они его засвидетельствовали, поставив свои подписи. События подтвердили, что мое предположение оказалось правильным.

— Очень прозорливо! — не мог я не восхититься. — Должен признаться, что выводы, которые сделал я, глядя на эти нацарапанные на конверте слова, были совершенно ошибочны.

Пуаро улыбнулся.

— Вы даете слишком большую волю вашему воображению, друг мой, — заметил он. — Воображение — хороший слуга, но плохой господин. Самое простое объяснение всегда наиболее вероятно.

— Еще один вопрос. Как вы узнали, что ключ от портфеля миссис Инглторп был потерян?

— Я этого не знал. Это была догадка, которая оказалась верной. Вы, конечно, заметили, что ключ висел на куске проволоки. Это вызвало предположение, что его, скорее всего, сорвали с непрочного кольца общей связки. Видите ли, если бы ключ был потерян и найден, миссис Инглторп сразу же вернула бы его на свою связку. Однако на связке я обнаружил дубликат: новый блестящий ключ. Это и привело меня к предположению, что кто-то другой, а не миссис Инглторп, вставил ключ в замок портфеля.

— Конечно! — подхватил я. — И это был Алфред Инглторп!

Пуаро с любопытством посмотрел на меня:

— Вы так уверены в его вине?

— Естественно. И это подтверждается каждым новым обнаруженным фактом!

— Напротив, — спокойно возразил Пуаро. — Есть несколько фактов в его пользу.

— О, полно!

— Да-да!

— Я вижу лишь один, — сказал я.

— Что именно?

— В прошлую ночь его не было дома.

— Bad shot![28] — как говорите вы, англичане. Вы выбрали как раз тот факт, который, по моему мнению, свидетельствует против него.

— Как это? — удивился я.

— Если бы мистер Инглторп знал, что его жена будет отравлена прошлой ночью, он, конечно, устроил бы все так, чтобы уйти из дому. Здесь может быть два объяснения: либо он знал, что должно случиться, либо у него была своя причина для отсутствия.

— И какая же это причина? — скептически спросил я.

Пуаро пожал плечами:

— Откуда мне знать? Но, без сомнения, дискредитирующая. По-моему, мистер Инглторп — мерзавец, но это не значит, что он обязательно и убийца.

Я покачал головой. Слова Пуаро не показались мне убедительными.

— Наши мнения разошлись? — продолжил Пуаро. — Ну что же, пока оставим это. Время покажет, кто из нас прав. Давайте обратимся теперь к другому. Как вы объясняете, что все двери спальни были закрыты на задвижки изнутри?

— Ну… — Я задумался. — На это необходимо взглянуть логически.

— Верно.

— Я объяснил бы это так. Двери были на задвижках (мы в этом сами удостоверились), тем не менее наличие стеарина на полу и уничтожение завещания свидетельствуют о том, что ночью кто-то входил в комнату. Вы с этим согласны?

— Безусловно! Преподнесено с предельной ясностью. Продолжайте!

— Так вот, — заключил я, ободренный поддержкой, — если человек, оказавшийся в комнате, не вошел в нее через окно и не появился там каким-то чудом, следовательно, дверь ему открыла изнутри сама миссис Инглторп. Это подкрепляет нашу уверенность в том, что человек, которого мы имеем в виду, был ее мужем. Совершенно естественно, что ему она могла открыть.

Пуаро покачал головой:

— Почему? Миссис Инглторп закрыла на задвижку дверь, ведущую в его комнату (поступок крайне необычный с ее стороны!), потому что именно в тот день сильно с ним поссорилась. Нет, его она не впустила бы.

— Однако вы согласны со мной, что дверь должна была открыть сама миссис Инглторп?

— Есть и другая вероятность. Ложась спать, она могла забыть закрыть на засов дверь, ведущую в коридор, и встала потом, к утру, чтобы ее запереть.

— Пуаро, вы серьезно так думаете?

— Нет, я не говорю, что она так сделала, но вполне могла. Теперь обратимся к известному нам обрывку разговора между миссис Кавендиш и ее свекровью. Что вы думаете по этому поводу?

— Я и забыл об этом! Но, по-моему, как и прежде, это остается загадкой. Кажется просто невероятным, чтобы женщина, подобная миссис Кавендиш, гордая и сдержанная до крайности, стала бы вмешиваться с такой настойчивостью в то, что ее совершенно не касается.

— Абсолютно верно! Удивительно для женщины с ее воспитанием.

— Да, действительно странно, — согласился я. — Однако это не так важно и не стоит принимать во внимание.

Из груди Пуаро вырвался стон.

— Что я всегда вам говорю? Все следует принимать во внимание. Если факт не подходит к вашему предположению, значит, оно ошибочно!

— Ну что же, посмотрим, — раздраженно ответил я.

— Да, посмотрим.

К тому времени мы уже подошли к «Листуэй коттедж», и Пуаро провел меня вверх по лестнице в свою комнату. Он предложил мне одну из своих крошечных русских сигарет, которые сам иногда курил. Меня позабавило, как он аккуратно складывал использованные спички в маленькую фарфоровую пепельницу, и я почувствовал, что мое мгновенное раздражение исчезло.

Пуаро поставил два стула перед открытым окном с видом на деревенскую улицу. Повеяло свежим ветерком, теплым и приятным. День обещал быть жарким.

Внезапно мое внимание привлек молодой человек, быстро шагавший по улице. У него было очень странное выражение лица, в котором возбуждение смешивалось с ужасом.

— Взгляните, Пуаро! — воскликнул я.

Пуаро наклонился вперед.

— Tiens![29] — произнес он. — Это мистер Мэйс из аптеки. Он идет сюда.

Молодой человек остановился перед «Листуэй коттедж» и, мгновение поколебавшись, энергично постучал в дверь.

— Минутку! — крикнул из окна Пуаро. — Я иду!

Подав знак, чтобы я следовал за ним, он быстро сбежал с лестницы и открыл дверь.

— О, мистер Пуаро! — сразу начал мистер Мэйс. — Извините за беспокойство, но я слышал, вы только что пришли из Стайлз-Корт.

— Да. Это так.

Молодой человек облизнул пересохшие губы. Лицо у него странно подергивалось.

— По деревне ходят слухи, что миссис Инглторп умерла так внезапно… Люди говорят… — из осторожности он понизил голос, — будто ее отравили…

Лицо Пуаро осталось невозмутимым.

— Это могут сказать только доктора, мистер Мэйс.

— Да, разумеется… совершенно верно… — Молодой человек заколебался, но, будучи не в силах побороть своего возбуждения, схватил Пуаро за руку и понизил голос до шепота: — Только скажите, мистер Пуаро, ведь это… Это не стрихнин, нет?

Я почти не слышал, что ответил Пуаро. Явно что-то уклончивое. Когда молодой человек ушел, Пуаро, закрыв за ним дверь, повернулся ко мне.

— Да, — сказал он, мрачно кивнув, — Мэйсу придется давать показания на предварительном слушании дела.

Мы снова поднялись наверх. Я только хотел что-то сказать, как Пуаро жестом меня остановил:

— Не теперь, не теперь, друг мой! Мне необходимо подумать. Мои мысли сейчас в некотором беспорядке, а это совсем нехорошо.

Минут десять он сидел в абсолютной тишине, совершенно неподвижно. Лишь несколько раз выразительно двигал бровями, а его глаза постепенно становились все более зелеными. Наконец он глубоко вздохнул:

— Все хорошо. Тяжелый момент прошел. Теперь все приведено в порядок. Нельзя допускать неразберихи и путаницы! Дело еще не ясно — нет! Оно в высшей степени сложно и запутанно. Оно меня даже озадачивает. Меня, Эркюля Пуаро! Есть два очень важных факта.

— Какие же?

— Первый — какая вчера была погода. Это чрезвычайно важно.

— День был великолепный! Пуаро, вы смеетесь надо мной?!

— Нисколько! Термометр показывал восемьдесят градусов в тени.[30] Не забывайте, друг мой! Это ключ ко всей загадке.

— А второй? — спросил я.

— Второй важный факт — это то, что мсье Инглторп носит очень странную одежду, очки и у него черная борода.

— Пуаро, я не могу поверить, что вы говорите серьезно.

— Абсолютно серьезно, друг мой.

— Но это же ребячество!

— Напротив, это чрезвычайно важно.

— А если, предположим, вердикт присяжных будет «преднамеренное убийство», в котором обвинят Алфреда Инглторпа? Что тогда случится с вашими теориями?

— Они останутся непоколебимыми, даже если двенадцать глупцов совершат ошибку! Но этого не произойдет. Прежде всего, деревенский суд присяжных не очень стремится взять на себя ответственность, да и мистер Инглторп практически занимает положение местного сквайра. К тому же, — спокойно добавил Пуаро, — я этого не допущу.

— Вы не допустите?!

— Нет. Не допущу!

Я смотрел на этого странного невысокого человека со смешанным чувством раздражения и удивления. Он был так потрясающе уверен в себе!

— О да, mon ami! — кивнул Пуаро, будто читая мои мысли. — Я сделаю то, что говорю. — Он поднялся и положил руку мне на плечо. Лицо его совершенно изменилось. В глазах появились слезы. — Видите ли, я все время думаю о бедной миссис Инглторп. Она не пользовалась особой любовью. Нет! Однако она была добра к нам, бельгийцам… Я перед ней в долгу.

Я хотел было его перебить, но Пуаро настойчиво продолжил:

— Разрешите мне закончить, Гастингс! Она никогда не простит мне, если я допущу, чтобы Алфред Инглторп, ее муж, был арестован теперь, когда мое слово может его спасти!

Глава 6 Дознание

Вплоть до того дня, на который было назначено дознание, Пуаро неустанно действовал: дважды он о чем-то совещался с мистером Уэллсом за закрытой дверью и постоянно совершал долгие прогулки по округе. Меня обижало, что он не был со мной откровенен. Между тем я никак не мог понять, к чему он клонит.

Мне представилось, что он, быть может, старается разузнать что-нибудь на ферме Рэйкса. Поэтому в среду вечером, не застав его в «Листуэй коттедж», я отправился через поля на ферму, надеясь встретить Пуаро там. Однако его не было видно. Я заколебался, стоит ли мне заходить на ферму, и пошел обратно. По дороге я встретил престарелого крестьянина, который посмотрел на меня, хитро прищурившись.

— Вы, видать, из Холла,[31] верно? — Глаза старика лукаво блестели.

— Да. Ищу моего друга. По-моему, он мог пройти этой дорогой.

— Невысокий такой джент?[32] Он еще, когда говорит, здорово руками размахивает, верно? Ну да! Как его там?… Бельгиец из деревни?

— Да, — нетерпеливо произнес я. — Значит, он был здесь?

— Ну как же! Был. И не один раз. Ваш друг, да? А-а, вы, дженты из Холла!.. Все вы хороши! — Он ухмыльнулся еще лукавее.

— А что, джентльмены из Холла часто сюда приходят? — поинтересовался я как можно более безразличным тоном.

Старик понимающе мне подмигнул:

— Один приходит часто, мистер! Не будем говорить кто… Очень щедрый джент! О, спасибо, сэр! Премного благодарен, сэр!

Я быстро пошел вперед. Значит, Эвлин Ховард права! Я ощутил прилив отвращения, подумав о щедрости Алфреда Инглторпа, сорившего деньгами старой женщины. Было ли в основе преступления пикантное цыганское личико или стремление завладеть деньгами? Скорее всего, отвратительная смесь того и другого!

У Пуаро, похоже, появилась навязчивая мысль. Он уже несколько раз говорил мне, что, по его мнению, Доркас допускает ошибку, называя время ссоры. Снова и снова Пуаро повторял ей, что скандал, скорее всего, произошел в 4.30, а не в 4 часа.

Однако женщина непоколебимо продолжала утверждать, что между тем, как она слышала голоса, и временем, когда отнесла чай своей госпоже, прошел час, а может, и больше.

Дознание проходило в пятницу в деревне, в «Стайлз-Армс». Мы с Пуаро сидели рядом. Свидетельских показаний от нас не требовалось.

Подготовка к дознанию закончилась: присяжные осмотрели тело покойной, а Джон Кавендиш его опознал. Затем он описал обстоятельства смерти матери и ответил на вопросы.

Потом пошли медицинские показания. Все взгляды были прикованы к знаменитому лондонскому специалисту, который, как известно, считался одним из величайших авторитетов в области токсикологии. Его слушали в полнейшей тишине, затаив дыхание. В нескольких словах он суммировал результаты вскрытия. Его свидетельство, освобожденное от медицинской терминологии и сложных специальных названий, сводилось к тому, что смерть миссис Инглторп наступила в результате отравления стрихнином. Судя по количеству яда, обнаруженного при вскрытии, миссис Инглторп, должно быть, получила не менее трех четвертей грана стрихнина, а может быть, целый гран или даже чуть больше.

— Возможно ли, что она проглотила яд случайно? — спросил коронер.

— Я считаю это крайне маловероятным. В хозяйственных целях стрихнин не используется, и на его продажу существует ограничение.

— Что-нибудь в вашем обследовании дает возможность определить, каким образом яд попал к жертве?

— Нет.

— Как мне известно, вы прибыли в Стайлз-Корт раньше доктора Уилкинса?

— Да, это так. Я встретил в воротах машину, отправившуюся за доктором, и поспешил в дом.

— Расскажите, что произошло дальше.

— Я вбежал в комнату миссис Инглторп. Она лежала на кровати, и все ее тело сотрясали типичные сильнейшие конвульсии. Она повернулась ко мне и, задыхаясь, произнесла: «Алфред… Алфред!..»

— Мог стрихнин находиться в чашке кофе, которую ей отнес муж?

— Возможно, однако стрихнин — яд довольно быстродействующий. Симптомы отравления появляются через час-два после того, как он попадает в организм. При определенных обстоятельствах его действие может быть замедлено, но в данном случае они не имели места. Как я полагаю, миссис Инглторп выпила кофе после обеда, часов в восемь вечера. Между тем симптомы не проявлялись до раннего утра, а это говорит о том, что яд был выпит значительно позже.

— Миссис Инглторп имела привычку в полночь выпивать чашку какао. Мог в нем содержаться стрихнин?

— Нет, я взял на анализ какао, оставшееся в блюдечке. Он показал, что стрихнина там не было.

Рядом со мной Пуаро тихонько хмыкнул.

— Вы что-то знаете? — прошептал я.

— Слушайте!

— Надо сказать, — продолжал доктор, — я был бы немало удивлен другим результатом.

— Почему?

— Стрихнин обладает очень горьким вкусом. Его можно распознать в растворе один к семидесяти тысячам, поэтому скрыть стрихнин может только что-нибудь тоже сильно горькое. Какао для этого не подходит.

Один из присяжных пожелал узнать, относится ли это и к кофе.

— Нет. Вот как раз кофе имеет горький вкус, который способен скрыть наличие стрихнина.

— Значит, вы считаете более вероятным, что яд оказался в кофе, но по каким-то неизвестным причинам его действие задержалось?

— Да, но чашка из-под кофе была полностью раздавлена, так что провести анализ ее содержимого не представилось возможным.

На этом показания доктора Бауэрштейна закончились. Выступивший за ним доктор Уилкинс подтвердил сказанное коллегой. Он категорически отверг предположение о возможном самоубийстве, заявив, что, хотя у миссис Инглторп и было слабое сердце, в остальном он находил ее абсолютно здоровой и обладающей жизнерадостным, уравновешенным характером. Такие люди не кончают жизнь самоубийством.

Следующим был приглашен Лоуренс Кавендиш. Его показания не внесли ничего нового, так как, в сущности, он повторил рассказ брата. Уже собираясь встать и уйти, Лоуренс вдруг задержался и, несколько запинаясь, обратился к коронеру:

— Могу я высказать предположение?

— Разумеется, мистер Кавендиш, — поспешно ответил тот. — Мы здесь для того, чтобы выяснить правду, и с благодарностью примем любое предположение, которое могло бы способствовать объяснению случившегося и установлению истины.

— Это просто моя идея, — заявил Лоуренс. — Разумеется, я могу ошибаться, но мне все-таки кажется возможным, что смерть моей матери не была насильственной.

— Почему вы пришли к такому выводу, мистер Кавендиш?

— Моя мать в день своей смерти и какое-то время до этого принимала тонизирующее средство, содержащее стрихнин.

— О-о! — многозначительно произнес коронер.

Присяжные, казалось, заинтересовались.

— По-моему, — продолжал Лоуренс, — были случаи, когда накопительный эффект лекарства, принимаемого в течение какого-то времени, был причиной смертельного исхода. Не кажется ли вам, что она могла случайно принять слишком большую дозу?

— Мы впервые слышим о том, что умершая принимала лекарство, содержащее стрихнин, в день своей смерти. Мы вам очень признательны, мистер Кавендиш.

Вызванный повторно доктор Уилкинс высмеял его предположение:

— Оно абсолютно невероятно. Любой доктор скажет вам то же самое. Стрихнин в определенном смысле яд кумулятивный, но он не может привести к подобной внезапной смерти. Ей предшествовал бы длинный период хронических симптомов, которые сразу же привлекли бы мое внимание. Это абсурдно.

— А как вы оцениваете второе предположение, будто миссис Инглторп могла случайно принять большую дозу лекарства?

— Три или четыре дозы не привели бы к смертельному исходу. У миссис Инглторп всегда было большое количество этого лекарства, которое она заказывала в Тэдминстере в аптеке «Кут». Однако ей пришлось бы принять почти все содержимое бутылки, чтобы это соответствовало количеству стрихнина, обнаруженному при вскрытии.

— В таком случае мы должны отказаться от версии с тонизирующим, так как оно не могло послужить причиной смерти миссис Инглторп?

— Безусловно. Такое предположение невероятно!

Присяжный, уже задававший вопрос о кофе, высказался, что мог совершить ошибку аптекарь, приготовивший лекарство.

— Это, разумеется, всегда возможно, — ответил доктор.

Однако и эта версия оказалась несостоятельной и была полностью развеяна показаниями Доркас. По ее словам, лекарство было приготовлено довольно давно и ее госпожа в день своей смерти приняла последнюю дозу.

Таким образом, вопрос о тонизирующем был исключен окончательно, и коронер продолжал допрос. Выслушав рассказ Доркас о том, как она была разбужена громким звоном колокольчика своей госпожи и, соответственно, подняла всех на ноги, коронер перешел к вопросу о ссоре, произошедшей после полудня.

Показания Доркас по этому вопросу были в основном те же, что мы с Пуаро слышали раньше, поэтому я не стану их повторять.

Следующим свидетелем была Мэри Кавендиш.

Она держалась очень прямо и говорила четким, спокойным голосом. Мэри сообщила, что будильник поднял ее, как обычно, в 4.30 утра. Она одевалась, когда ее напугал неожиданный грохот, как будто упало что-то тяжелое.

— Очевидно, это был столик, стоявший возле кровати, — заметил коронер.

— Я открыла дверь, — продолжала Мэри, — и прислушалась. Через несколько минут неистово зазвонил колокольчик. Потом прибежала Доркас, разбудила моего мужа, и мы все поспешили в комнату моей свекрови, но дверь оказалась заперта.

— Полагаю, нам не следует больше беспокоить вас по этому вопросу. О последовавших событиях нам известно все, что можно было бы узнать, но я был бы вам признателен, если бы вы рассказали нам подробнее, что вы слышали из ссоры, произошедшей накануне.

— Я?!

В ее голосе послышалось едва уловимое высокомерие. Мэри подняла руку и, слегка повернув голову, поправила кружевную рюшку у шеи. В голове у меня невольно мелькнула мысль: «Она старается выиграть время».

— Да. Как мне известно, — настойчиво сказал коронер, — вы вышли подышать воздухом и сидели с книгой на скамье как раз под французским окном будуара. Не так ли?

Для меня это было новостью, и, взглянув на Пуаро, я понял, что для него тоже.

Последовала короткая пауза — видимо, Мэри заколебалась, прежде чем ответить.

— Да, это так, — наконец признала она.

— И окно будуара было открыто, не так ли?

— Да, — снова подтвердила она и чуть побледнела.

— В таком случае вы не могли не слышать голосов, раздававшихся в комнате, тем более что люди были сердиты и разговор шел на повышенных тонах. Собственно говоря, вам все было слышно гораздо лучше, чем если бы вы находились в холле.

— Возможно.

— Не повторите ли для всех нас то, что вы услышали?

— Право, не помню, чтобы я что-то слышала.

— Вы хотите сказать, что не слышали голосов?

— О, голоса я, конечно, слышала, но не разобрала, что именно говорилось. — Слабый румянец окрасил ее щеки. — Я не имею привычки слушать личные разговоры.

— И вы решительно ничего не помните? — продолжал настаивать коронер. — Ничего, миссис Кавендиш? Ни одного слова или фразы, из которых вы поняли, что разговор был личный?

Мэри помолчала, будто обдумывая ответ. Внешне она оставалась спокойной, как всегда.

— Да, я помню, миссис Инглторп сказала что-то… не могу припомнить, что именно, относительно возможности скандала между мужем и женой.

— О! — Коронер, довольный, откинулся на спинку кресла. — Это соответствует тому, что слышала Доркас. Но, извините меня, миссис Кавендиш, поняв, что разговор личный, вы все-таки не ушли? Остались на месте?

Я уловил мгновенный блеск рыжевато-коричневых глаз Мэри и подумал, что в этот момент она с удовольствием разорвала бы коронера на части за его намеки.

— Да. Мне было удобно на моем месте, — спокойно ответила она. — Я сосредоточилась на книге.

— И это все, что вы можете нам сказать?

— Да, все.

Больше коронер ни о чем ее не спросил, хотя я сомневаюсь, что он был полностью удовлетворен. По-моему, коронер подозревал, что миссис Кавендиш могла бы сказать больше, если бы захотела.

Затем для дачи показаний была приглашена Эми Хилл, младший продавец магазина. Она сообщила, что 17 июля после полудня продала бланк завещания Уильяму Ёрлу, младшему садовнику Стайлз-Корт.

Вызванные за ней садовники Мэннинг и Уильям Ёрл сообщили, что поставили свои подписи под завещанием. Мэннинг утверждал, что это произошло в 4.30, но, по мнению Уильяма Ёрла, все происходило раньше.

Вслед за садовниками показания давала Цинтия Мёрдок. Однако она мало что могла сообщить, так как ничего не знала о трагедии, пока ее не разбудила миссис Кавендиш.

— Вы не слышали, как упал стол?

— Нет. Я крепко спала.

Коронер улыбнулся:

— Как говорится: «У кого совесть чиста, тот крепко спит!» Благодарю вас, мисс Мёрдок. Это все.

— Мисс Ховард!

Мисс Ховард начала с того, что предъявила письмо, которое мисс Инглторп написала ей семнадцатого вечером. Мы с Пуаро уже видели его раньше. К сожалению, оно ничего не прибавило к нашим сведениям о трагедии. Привожу его факсимиле.

[33]

Письмо передали присяжным, которые внимательно его изучили.

— Боюсь, оно не особенно нам поможет, — вздохнув, сказал коронер. — В нем не упоминается ни о каком событии, произошедшем после полудня.

— По мне, так все ясно как день! — резко возразила мисс Ховард. — Письмо свидетельствует о том, что моему бедному старому другу только что стало известно, как ее одурачили!

— Ни о чем таком в письме не говорится, — заметил коронер.

— Не говорится потому, что Эмили никогда не могла признать себя неправой. Но я-то ее знаю! Она хотела, чтобы я вернулась, но не пожелала признать, что я была права. Как большинство людей, Эмили ходила вокруг да около. Никто не хочет признавать себя неправым. Я тоже.

Мистер Уэллс слегка улыбнулся. Его примеру, как я заметил, последовали многие присяжные. Мисс Ховард явно произвела благоприятное впечатление.

— Как бы то ни было, все это сплошная болтовня и напрасная трата времени, — продолжила леди, пренебрежительно оглядев присяжных. — Говорим… говорим… говорим… хотя прекрасно знаем…

— Благодарю вас, мисс Ховард. Это все, — перебил ее коронер, мучимый предчувствием того, что она скажет дальше.

Мне показалось, что он облегченно вздохнул, когда она молча подчинилась.

Затем случилась сенсация, когда коронер пригласил Алберта Мэйса, ассистента аптекаря.

Это был уже знакомый мне молодой человек, бледный и возбужденный, который прибегал к Пуаро. Он сообщил, что является дипломированным фармацевтом и лишь недавно поступил на службу в эту аптеку, заняв место помощника аптекаря, призванного в армию.

Покончив с необходимыми формальностями, коронер приступил к делу:

— Мистер Мэйс, вы продавали стрихнин какому-нибудь несанкционированному лицу?

— Да, сэр.

— Когда это было?

— В последний понедельник вечером.

— В понедельник? Не во вторник?

— Нет, сэр. В понедельник, шестнадцатого числа.

— Вы помните, кому продали стрихнин?

В зале наступила такая тишина, что упади на пол иголка — было бы слышно!

— Да, сэр. Мистеру Инглторпу.

Все взгляды одновременно обратились туда, где совершенно неподвижно и без всякого выражения на лице сидел Алфред Инглторп. Однако он слегка вздрогнул, услышав обличительные слова из уст молодого человека. Я даже подумал, что он вскочит с места, но Инглторп продолжал сидеть, а на его лице появилось прекрасно разыгранное удивление.

— Вы уверены в том, что говорите? — строго спросил коронер.

— Вполне уверен, сэр.

— Это в ваших правилах — продавать стрихнин без разбора, кому попало?

Несчастный молодой человек совершенно сник под неодобрительным взглядом коронера:

— О нет, сэр… Конечно, нет! Но… узнав мистера Инглторпа из Холла, я решил, что никакой беды в этом не будет. Он объяснил, будто стрихнин ему нужен, чтобы отравить собаку.

В душе я сочувствовал Мэйсу. Так естественно — постараться угодить обитателям Холла, особенно если это приведет к тому, что они оставят «Кут» и станут постоянными клиентами местной аптеки.

— Существует правило, — продолжал коронер, — по которому тот, кто приобретает яд, должен расписаться в специальной регистрационной книге, правильно?

— Да, сэр. Мистер Инглторп так и поступил.

— Регистрационная книга при вас?

— Да, сэр.

Книга регистраций была предъявлена, и, сделав короткий, но строгий выговор, коронер отпустил несчастного Мэйса.

Затем в абсолютной тишине — все будто затаили дыхание — он вызвал Алфреда Инглторпа. «Интересно, — подумал я, — понимает ли этот тип, как туго затягивается петля вокруг его шеи?»

— Вы покупали в понедельник вечером стрихнин, чтобы отравить собаку? — прямо спросил коронер.

— Нет, сэр, — спокойно ответил мистер Инглторп. — Не покупал. В Стайлз-Корт нет собак, кроме дворовой овчарки, но она совершенно здорова.

— Вы категорически отрицаете, что в последний понедельник покупали у Алберта Мэйса стрихнин?

— Да, отрицаю.

— А это вы тоже отрицаете?

Коронер протянул ему аптекарскую регистрационную книгу, где стояла подпись покупателя.

— Разумеется, отрицаю. Почерк совершенно не мой. Я сейчас покажу.

Он вынул из кармана старый конверт и, расписавшись на нем, передал присяжным. Почерк был явно другой.

— В таком случае как вы можете объяснить показания мистера Мэйса?

— Мистер Мэйс ошибся, — невозмутимо заявил Алфред Инглторп.

Мгновение коронер, казалось, колебался.

— Мистер Инглторп, — наконец сказал он, — в таком случае (это простая формальность) не скажете ли нам, где вы были вечером в понедельник, шестнадцатого июля?

— Право… я не могу припомнить.

— Это нонсенс, мистер Инглторп! — резко произнес коронер. — Подумайте хорошенько!

Инглторп покачал головой:

— Не могу сказать. Кажется, прогуливался.

— В каком направлении?

— Я в самом деле не могу вспомнить.

Лицо коронера помрачнело.

— Кто-нибудь был с вами?

— Нет.

— Вы встретили кого-нибудь во время вашей прогулки?

— Нет.

— Очень жаль, — сухо отрезал коронер. — Как я понимаю, вы отказываетесь сообщить, где находились в то время, когда мистер Мэйс, определенно узнав вас в аптеке, продал вам стрихнин.

— Да, отказываюсь, если вам угодно так понимать.

— Осторожно, мистер Инглторп! — воскликнул коронер.

— Sacre! — пробормотал Пуаро, нервно пошевелившись на стуле. — Этот безумец хочет, чтобы его арестовали?

В самом деле, впечатление о мистере Инглторпе складывалось плохое. Его тщетные отрицания не могли убедить даже ребенка. Между тем коронер быстро перешел к другому вопросу, и Пуаро облегченно вздохнул.

— У вас произошла ссора с вашей женой во вторник после полудня?

— Извините, — перебил Алфред Инглторп, — вас неверно информировали. Я не ссорился с моей дорогой женой. Эта история — чистая выдумка. После полудня меня вообще не было дома.

— Кто-нибудь может это подтвердить?

— Разве моего слова не достаточно? — надменно отреагировал Инглторп.

— Существуют два свидетеля, которые клянутся, что слышали вашу ссору с миссис Инглторп.

— Они ошибаются.

Я был озадачен. Этот человек говорил с удивительной уверенностью. У меня возникли сомнения, и я посмотрел на Пуаро. На лице моего друга было такое выражение, какого я не мог понять. Значит ли это, что он наконец убедился в виновности Алфреда Инглторпа?

— Мистер Инглторп, — продолжил коронер, — вы слышали, как здесь повторялись слова, сказанные вашей умирающей женой. Можете ли вы каким-нибудь образом их объяснить?

— Безусловно.

— Можете?

— Мне кажется, все очень просто. Комната была слабо освещена. Доктор Бауэрштейн почти моего роста и сложения, как и я, он носит бороду. В тусклом освещении, к тому же испытывая ужасные страдания, моя бедная жена приняла его за меня.

— О! — пробормотал Пуаро. — Это идея!

— Вы думаете, это правда? — прошептал я.

— Я этого не говорю. Однако предположение поистине оригинальное!

— Вы поняли последние слова моей жены как осуждение, — продолжал Инглторп, — на самом же деле она, напротив, взывала ко мне.

Коронер молча размышлял.

— Полагаю, — наконец сказал он, — в тот вечер вы сами налили кофе и отнесли его жене?

— Да, я налил кофе, однако не отнес его. Я намеревался это сделать, но мне сказали, что пришел мой друг и ждет меня у двери холла. Я поставил чашку с кофе на столик в холле. Когда через несколько минут вернулся, кофе там не было.

Это заявление Инглторпа могло быть правдивым или нет, однако мне не показалось, что оно улучшило его положение. Во всяком случае, у него было достаточно времени, чтобы всыпать яд.

В этот момент Пуаро тихонько толкнул меня локтем, обращая мое внимание на двоих мужчин, сидевших возле двери. Один из них был невысокого роста, темноволосый, с лицом, чем-то напоминающим хорька; другой — высокий и светловолосый.

Я вопросительно посмотрел на моего друга.

— Знаете, кто этот маленький человек? — прошептал он мне на ухо.

Я покачал головой.

— Это инспектор криминальной полиции Джеймс Джепп из Скотленд-Ярда. Другой — тоже оттуда. Все продвигается быстро, друг мой!

Я внимательно посмотрел на приезжих. Оба они совсем не походили на полицейских. Никогда не подумал бы, что это официальные лица.

Я все еще продолжал смотреть на них, когда, вздрогнув от неожиданности, услышал вердикт:

— Преднамеренное убийство, совершенное неизвестным лицом или несколькими лицами.

Глава 7 Пуаро платит свои долги

Когда мы выходили из «Стайлз-Армс», Пуаро взял меня за локоть и отвел в сторону. Я понял его. Он ждал представителей из Скотленд-Ярда.

Через несколько минут они вышли, и Пуаро, выступив вперед, обратился к тому из них, что был пониже ростом:

— Боюсь, вы не помните меня, инспектор Джепп.

— Ну и ну! Неужели это мистер Пуаро! — воскликнул инспектор. Он повернулся к своему спутнику: — Вы помните, я рассказывал о мистере Пуаро? Мы работали с ним вместе в 1904 году. Дело Аберкромби о подлоге. Помните, преступника поймали в Брюсселе? О, это были замечательные деньки, мусье![34] А вы помните «барона» Альтара? Отъявленный негодяй! Никак не попадался в руки полиции. Его разыскивали почти по всей Европе. Но мы все-таки поймали его в Антверпене. Благодаря мистеру Пуаро!

Пока продолжались эти дружеские воспоминания, я подошел поближе и был представлен инспектору криминальной полиции Джеппу, который в свою очередь представил нас обоих суперинтенданту Саммерхэю.

— Вряд ли мне нужно спрашивать, джентльмены, что вы здесь делаете, — заметил Пуаро.

Джепп понимающе подмигнул:

— В самом деле не стоит! Я бы сказал, дело совершенно ясное.

— Тут я с вами не согласен, — мрачно отозвался Пуаро.

— О, полно! — воскликнул Саммерхэй, только теперь вступивший в разговор. — Ну конечно, все яснее ясного! Он пойман с поличным. Как можно быть таким дураком? Это выше моего понимания!

Джепп внимательно смотрел на Пуаро.

— Ну-ну, потише на поворотах, Саммерхэй! — шутливо произнес он. — Мы с этим мусье встречались раньше, и нет на свете другого человека, к мнению которого я бы так прислушивался. Если не ошибаюсь, у него что-то на уме. Не так ли, мусье?

Пуаро улыбнулся:

— Да… я пришел к определенным выводам.

Вид у суперинтенданта Саммерхэя был довольно скептический, но инспектор Джепп, продолжая изучающе смотреть на Пуаро, проговорил:

— Дело в том, что до сих пор мы видели эти события, так сказать, со стороны. В подобного рода происшествиях, когда убийца определяется после дознания, мы в невыгодном положении. Многое прежде всего зависит от тщательного осмотра места преступления. Тут мистер Пуаро имеет перед нами преимущество. Мы не оказались бы здесь даже сейчас, если бы не получили подсказку от этого толкового доктора, который передал весть через коронера. Но вы, мусье Пуаро, с самого начала были на месте и могли получить какие-нибудь дополнительные представления о деле. Из показаний на дознании получается, что мистер Инглторп убил свою жену, и это так же верно, как то, что я стою здесь, перед вами, и, если бы кто-то другой, а не вы, намекнул на обратное, я рассмеялся бы прямо ему в лицо. Должен сказать, меня удивляет, почему присяжные сразу же не предъявили мистеру Инглторпу обвинение в преднамеренном убийстве. Думаю, они так и сделали бы, если бы не коронер. Казалось, что он их сдерживает.

— Возможно, у вас в кармане уже лежит ордер на его арест? — предположил Пуаро.

На выразительном лице Джеппа будто захлопнулись деревянные ставни, оно стало сугубо официальным.

— Может, есть, а может, и нет, — сухо ответил он.

Пуаро задумчиво посмотрел на инспектора и неожиданно заявил:

— Я очень хотел бы, чтобы Инглторп не был арестован.

— Подумать только! — саркастически воскликнул Саммерхэй.

Джепп с комичным недоумением уставился на бельгийца:

— Не могли бы вы сказать чуть больше, мистер Пуаро? От вас даже намека будет достаточно. Мы поймем! Вы были на месте… и, как вы понимаете, Скотленд-Ярд не хотел бы совершить ошибку.

— Я так и подумал. Ну что же, я вам вот что скажу. Если вы используете ваш ордер и арестуете мистера Инглторпа, это не принесет вам славы — дело против него будет немедленно прекращено. Comme ça![35] — И Пуаро выразительно прищелкнул пальцами.

Лицо Джеппа помрачнело, а Саммерхэй недоверчиво хмыкнул.

Что же касается меня, то я буквально онемел от неожиданности. И решил, что Пуаро просто безумен.

Джепп вынул из кармана носовой платок и осторожно вытер лоб.

— Я не посмею этого сделать, мистер Пуаро. Я положился бы на ваши слова, но надо мной есть те, кто спросит, какого черта я не арестовал убийцу. Не могли бы вы сказать мне хоть немного больше?

Пуаро задумался.

— Ну что же! Можно, — наконец сказал он, — хотя, признаюсь, мне не хотелось бы. Это подталкивает меня и ускоряет события. В настоящее время я предпочел бы не действовать в открытую, но то, что вы говорите, справедливо: слова бельгийского полицейского, чьи лучшие дни остались позади, уже недостаточно! Однако Алфред Инглторп не должен быть арестован. Мистер Гастингс знает, что я поклялся не допустить этого. А вы, мой добрый Джепп, сразу же направляетесь в Стайлз?

— Ну… приблизительно через полчаса. Вначале нам хотелось бы повидать коронера и доктора.

— Хорошо! Зайдите за мной, когда будете проходить мимо. Последний дом в деревне. Я пойду с вами. Неважно, будет мистер Инглторп в Стайлз-Корт или нет, я сам предъявлю вам доказательства, что обвинение против него несостоятельно. Договорились?

— Договорились, — сердечно согласился Джепп. — И от имени Ярда я вам очень благодарен, хотя, должен признаться, в настоящий момент не вижу никаких изъянов в уликах. Но вы всегда были необыкновенным и непредсказуемым. До встречи, мусье!

Оба детектива ушли, Саммерхэй по-прежнему с недоверчивой ухмылкой на лице.

— Ну что же, друг мой! — воскликнул Пуаро, прежде чем я успел вставить хоть слово. — Что вы думаете? Mon Dieu![36] Во время дознания меня несколько раз бросало в жар. Я не мог даже представить, что этот человек будет настолько упрямым и откажется хоть что-нибудь сказать. Определенно, это было поведение сумасшедшего!

— Гм-м! Кроме сумасшествия, есть и другое объяснение, — заметил я. — Как он мог защищаться, если выдвинутое против него обвинение справедливо? Ему оставалось только молчать!

— Как защищаться? Да существуют сотни оригинальнейших способов! — воскликнул Пуаро. — Скажем, если бы я совершил это убийство, то немедленно придумал бы семь самых правдоподобных историй! Намного более убедительных, чем неловкие отрицания мистера Инглторпа!

Я не мог удержаться от смеха:

— Мой дорогой Пуаро! Уверен, вы способны придумать не семь, а семьдесят историй! Однако, несмотря на ваши заявления детективам, вы, конечно же, не верите в невиновность Алфреда Инглторпа?

— Почему? Ничего не изменилось.

— Но улики так убедительны, — возразил я.

— Да, слишком убедительны.

Мы повернули к калитке «Листуэй коттедж» и поднялись по теперь уже хорошо знакомой мне лестнице.

— Да-да! Слишком убедительны! — повторил Пуаро будто про себя. — Настоящие улики обычно несколько туманны и не вполне удовлетворительны. Они нуждаются в проверке… тщательном анализе… отсеве ложных улик… А здесь все заранее подготовлено. Нет, мой друг, свидетельство мистера Инглторпа очень умно составлено. Так умно, что в конце концов ему перестаешь верить. Он разрушает свой собственный замысел.

— Почему вы так думаете?

— Потому что, пока улики против него были неясны, их было очень трудно опровергнуть. Но преступник сам так затянул сеть, что один удар может ее разрубить, и — Инглторп свободен!

Я промолчал.

— Давайте посмотрим на это внимательнее. Скажем, перед нами человек, который решил отравить свою жену. Он, как говорится, привык изворачиваться и всеми правдами и неправдами добывать себе средства к существованию. Стало быть, какой-то ум у него есть. Не совсем дурак. Ну вот! А теперь посмотрим, как этот человек приступает к делу. Идет прямо к деревенскому аптекарю и под своим собственным именем покупает стрихнин, рассказав выдуманную историю про собаку. История оказывается лживой. Он не использует яд в ту же ночь. Нет, ждет, когда произойдет скандал, который станет достоянием всего дома и, естественно, вызовет к нему подозрение. Он не готовит защиту… ни намека, ни тени алиби, хотя знает, что помощник аптекаря заявит об этом факте. Чушь! И не просите меня поверить в то, что человек может быть таким идиотом! Так действовать может только безумец, который хочет совершить самоубийство и мечтает, чтобы его повесили!

— И все-таки не понимаю… — начал было я.

— Я и сам не понимаю. Поверьте, mon ami, это меня озадачивает. Меня, Эркюля Пуаро!

— Однако если вы считаете его невиновным, то как вы объясните, что он покупал стрихнин?

— Очень просто. Он его не покупал.

— Но Мэйс узнал его!

— Извините, перед ним был человек с черной бородой, как у мистера Инглторпа, в очках, как мистер Инглторп, и одет в довольно приметную одежду, какую носит Инглторп. Мэйс не мог узнать человека, которого до этого, возможно, видел только на расстоянии. Сам он лишь две недели как появился в деревне, а миссис Инглторп имела дело преимущественно с аптекой «Кут» в Тэдминстере.

— Значит, вы думаете…

— Mon ami, вы помните два момента в этом деле, которые я особенно подчеркивал? Оставим пока первый. Что было вторым?

— Тот важный факт, что Алфред Инглторп носит странную одежду, черную бороду и очки, — процитировал я.

— Совершенно верно. Теперь представьте себе, что кто-то хотел выдать себя за Джона или Лоуренса Кавендишей. Это будет легко?

— Нет, — подумав, ответил я. — Конечно, артист…

Однако Пуаро резко оборвал меня:

— Почему это будет нелегко? Я вам отвечу, друг мой. Потому что у обоих гладко выбритые лица. Чтобы выдать себя за любого из них при ярком дневном свете, надо быть гениальным актером и к тому же иметь определенное сходство. Однако в случае с Алфредом Инглторпом все обстоит совершенно иначе. Странная одежда, борода, очки, скрывающие глаза, — вот характерные черты его внешности. Далее, какой первый инстинкт преступника? Отвлечь от себя внимание, не так ли? Как же он может лучше всего это сделать? Разумеется, переключив внимание на кого-нибудь другого. В данном случае подходящий человек оказался под рукой. Все склонны верить в вину мистера Инглторпа. Это неизбежно. Подозрение, безусловно, падает на него. Однако, чтобы все было наверняка, должно быть такое убедительное доказательство, как покупка яда, совершенная человеком странной внешности, как у мистера Инглторпа. А это сделать нетрудно. Вспомните, юный Мэйс, собственно говоря, никогда не видел Инглторпа близко и никогда с ним не разговаривал. Как он мог усомниться, что человек в характерной одежде, с бородой и очками на самом деле не Алфред Инглторп?

— Возможно, — согласился я, завороженный красноречием Пуаро, — но если все происходило именно так, то почему же он не сказал, где был в понедельник в шесть часов вечера?

— О! В самом деле, почему? — успокаиваясь, произнес Пуаро. — Если бы его арестовали, он наверняка сказал бы, но я не хочу допускать ареста. Я должен заставить его увидеть всю тяжесть и серьезность положения. Разумеется, за его молчанием таится нечто дискредитирующее. Если Инглторп и не убивал жену, он все равно мерзавец и у него есть что скрывать, помимо убийства.

— Что это может быть? — попытался я догадаться, покоренный на какое-то время доводами Пуаро, хотя все-таки продолжал сохранять некоторую уверенность в том, что сам собой напрашивавшийся вывод был правильным.

— Не можете угадать? — улыбнулся Пуаро.

— Нет, а вы?

— О да! У меня уже какое-то время была маленькая идея… и она оказалась верной.

— Вы мне ничего не говорили, — упрекнул я его.

Пуаро, словно извиняясь, широко развел руки:

— Простите меня, mon ami, но вы в тот момент определенно не были simpathique[37] и не желали меня слушать. Однако скажите мне… теперь вы понимаете, что он не должен быть арестован?

— Возможно, — с сомнением произнес я, а так как судьба Алфреда Инглторпа была мне совершенно безразлична, подумал, что хороший испуг ему не повредил бы.

Пуаро, пристально наблюдавший за мной, глубоко вздохнул.

— Скажите, друг мой, — спросил он, меняя тему разговора, — кроме мистера Инглторпа, ничьи показания вас не удивили?

— О, в общем, я этого и ожидал.

— Ничто не показалось вам странным?

Я тут же подумал о Мэри Кавендиш, но уклонился от прямого ответа и настороженно уточнил:

— В каком смысле?

— Ну, например, показания Лоуренса Кавендиша.

Я с облегчением вздохнул:

— О, Лоуренс! Нет, не думаю. Он всегда был нервным парнем.

— Как вам высказанное им предположение, что его мать могла случайно отравиться тонизирующим средством, которое принимала? Это не показалось вам странным… hein?[38]

— Нет, я бы так не сказал. Доктора его подняли на смех, хотя для непрофессионала предположение Лоуренса вполне естественно.

— Но мсье Лоуренса нельзя назвать непрофессионалом. Вы мне сами говорили, что он изучал медицину и получил диплом.

— Да, это правда. Удивительно, как я об этом забыл! Действительно странно.

Пуаро кивнул:

— Его поведение было странным с самого начала. Лоуренс был единственным в доме, кто мог бы сразу же распознать симптомы отравления стрихнином, однако он один из всей семьи усиленно придерживается гипотезы естественной смерти! Я мог бы понять, если бы это был мсье Джон. У него нет медицинского образования, и он от природы лишен воображения. Но мсье Лоуренс — другое дело! И вот сегодня он выдвинул новое предположение, которое, как и ему самому понятно, выглядит совершенно нелепым. Тут есть над чем подумать, mon ami!

— Да, это сбивает с толку, — согласился я.

— Теперь обратимся к миссис Кавендиш, — предложил Пуаро. — Вот еще один человек, который не говорит всего, что знает! Как вы это понимаете, друг мой?

— Не знаю, как и понимать. Кажется невероятным, чтобы она покрывала Алфреда Инглторпа. Однако на дознании все выглядело именно так.

Пуаро задумчиво кивнул:

— Да, это странно. Совершенно очевидно, что миссис Кавендиш слышала гораздо больше из того «личного разговора», чем захотела рассказать.

— Даже если учесть, что миссис Кавендиш не из тех, кто унизился бы до подслушивания, — заметил я.

— Безусловно! Но ее показания все-таки мне кое-что подсказали. Я совершил ошибку. Доркас была совершенно права! Ссора произошла раньше, чем я предполагал… Около четырех часов, как она и говорила.

Я с любопытством посмотрел на Пуаро. Надо признать, я никогда не понимал его настойчивости в этом вопросе.

— Сегодня выявилось многое из того, что казалось странным, — продолжал между тем Пуаро. — Например, поведение доктора Бауэрштейна. Что он делал возле усадьбы почти ночью и почему был полностью одет в такое раннее время? Удивительно, но никто не обратил внимания на этот факт.

— Возможно, его мучила бессонница, — с сомнением предположил я.

— Бессонница служит в данном случае очень хорошим или очень плохим объяснением, — заметил Пуаро. — Оно охватывает все и ничего не объясняет. Я прослежу за этим энергичным доктором.

— Вы находите еще какие-нибудь изъяны в сегодняшних показаниях? — с некоторым сарказмом спросил я.

— Mon ami, — мрачно отозвался Пуаро, — когда вы видите, что люди говорят вам неправду, будьте осторожны! Если я не ошибаюсь, сегодня только один, в крайнем случае два человека говорили правду без всяких оговорок и увиливания.

— О, полно, Пуаро! Я не стану ссылаться на Лоуренса или миссис Кавендиш. Но были Джон и Ховард. Они, уж конечно, говорили правду!

— Оба, друг мой? Один из них, но не оба!..

Слова Пуаро произвели на меня неприятное впечатление. Показания мисс Ховард, хоть и не имели большого значения, были даны так честно и откровенно, что мне и в голову не пришло бы усомниться в ее искренности. Однако я испытывал уважение к проницательности Пуаро, конечно, кроме тех случаев, когда он, по-моему, проявлял глупое упрямство.

— Вы и правда так думаете? — поинтересовался я. — Мисс Ховард всегда казалась мне очень честной… Ее прямота иногда вызывает даже неловкость.

Пуаро бросил на меня странный взгляд, который я не вполне мог понять. Казалось, он хотел заговорить, но остановился.

— И мисс Мёрдок, — продолжил я. — В ее показаниях не было ничего неправдивого.

— Не было, — согласился Пуаро. — Однако очень странно, что она ничего не слышала, хотя спала в соседней комнате, в то время как миссис Кавендиш, находясь в другом крыле здания, слышала, как упал прикроватный столик.

— Ну… мисс Мёрдок еще очень молода и спит крепко.

— О да! В самом деле! Эта девушка, должно быть, изрядная соня!

Вообще-то мне не нравится, когда Пуаро говорит в таком тоне, я хотел ему об этом сказать, но в этот момент раздался стук в дверь дома, и, выглянув в окно, мы увидели двух детективов, которые ожидали нас внизу.

Пуаро схватил свою шляпу, лихо подкрутил усы и, тщательно смахнув с рукава воображаемую пылинку, жестом пригласил меня следовать за ним. Мы присоединились к детективам и направились в Стайлз-Корт.

Появление в доме двух людей из Скотленд-Ярда стало для его обитателей в некоторой степени шоком. Особенно для Джона, хотя, разумеется, после такого вердикта он прекрасно понимал, что раскрытие преступления — это лишь дело времени. И все-таки присутствие детективов открыло ему истинное положение лучше, чем что-либо другое.

Когда мы поднимались по лестнице, Пуаро тихо посовещался о чем-то с Джеппом, и тот попросил, чтобы все присутствующие в доме, кроме слуг, собрались вместе в гостиной. Я понял значение этого распоряжения — Пуаро намеревался подтвердить свои слова.

Лично я не был настроен оптимистически. У Пуаро могли быть свои причины для веры в невиновность мистера Инглторпа, но такому человеку, как Саммерхэй, потребовались бы веские доказательства, а я сомневался в том, что Пуаро мог их предъявить.

Вскоре все мы собрались в гостиной, и Джепп закрыл дверь. Пуаро любезно поставил для каждого стул. Представители Скотленд-Ярда привлекали всеобщее внимание. Мне показалось, мы впервые осознали, что все это не дурной сон, а реальность. Нам приходилось читать о подобных вещах… Теперь мы сами стали актерами в этой драме. Завтра по всей Англии газеты разнесут ее под кричащими заголовками: «Таинственная трагедия в Эссексе», «Богатая леди отравлена».

Будут опубликованы фотографии Стайлз-Корт, снимки членов семьи… Местный фотограф не терял времени даром! Все, о чем мы сотни раз читали в газетах, то, что случалось с другими людьми, но не с нами… А теперь убийство произошло в этом доме и появились «инспекторы криминальной полиции, расследующие преступление». Эта хорошо известная стандартная фраза промелькнула в моей голове, прежде чем Пуаро приступил к делу.

По-моему, всех удивило, что эту инициативу взял на себя именно он, а не один из официальных детективов.

— Mesdames и messieurs![39] — начал Пуаро, кланяясь, будто знаменитость перед началом лекции. — Я попросил вас всех собраться здесь, преследуя определенную цель, которая касается мистера Алфреда Инглторпа…

Инглторп сидел в некотором отдалении от остальных (я думаю, каждый бессознательно чуть отодвинул от него свой стул) и слегка вздрогнул, услышав свое имя.

— Мистер Инглторп, — обратился к нему Пуаро, — на этом доме лежит мрачная тень — тень убийства.

Инглторп с печальным видом кивнул.

— Моя бедная жена… — пробормотал он. — Бедная Эмили! Это ужасно!

— Не думаю, мсье, — многозначительно заявил Пуаро, — что вы вполне осознаете, насколько ужасно это может оказаться для вас. — Но так как было не похоже, что Алфред Инглторп его понял, добавил: — Мистер Инглторп, вы находитесь в большой опасности.

Оба детектива беспокойно зашевелились. Я чувствовал, что с уст суперинтенданта Саммерхэя готово сорваться официальное предупреждение: «Все, что вы скажете, будет использовано в качестве свидетельства против вас».

— Теперь вы понимаете, мсье? — спросил Пуаро.

— Нет. Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, — нарочито четко произнес маленький бельгиец, — что вы подозреваетесь в отравлении вашей жены.

У всех присутствовавших перехватило дыхание от обвинения, высказанного прямо, без обиняков.

— Господи! — выкрикнул, вскакивая, Инглторп. — Какая чудовищная мысль! Я… отравил мою дорогую Эмили?!

— Не думаю, — проговорил Пуаро, пристально наблюдая за ним, — что вы вполне осознали то неблагоприятное впечатление, которое ваши показания произвели во время дознания. Мистер Инглторп, теперь, когда вы поняли серьезность того, что я вам сказал, вы все равно отказываетесь сообщить, где были в шесть часов вечера в понедельник?

Алфред Инглторп со стоном опустился на стул и закрыл лицо руками. Пуаро подошел и остановился рядом с ним.

— Говорите! — потребовал он угрожающим тоном.

Инглторп с видимым усилием отнял руки от лица и поднял голову. Затем нарочито медленно ею покачал.

— Вы не будете говорить? — настаивал Пуаро.

— Нет. Я не верю, что кто-нибудь может быть настолько чудовищным, чтобы обвинить меня.

Пуаро задумчиво кивнул, словно принял определенное решение.

— Soit![40] — воскликнул он. — В таком случае за вас должен говорить я!

Алфред Инглторп снова вскочил со стула:

— Вы? Как вы можете говорить? Вы не знаете… — Он резко остановился.

— Mesdames и messieurs! — обратился Пуаро к присутствовавшим. — Говорить буду я! Послушайте! Я, Эркюль Пуаро, утверждаю, что мужчина, который вошел в аптеку в шесть часов вечера в прошлое воскресенье и купил стрихнин, не был мистером Инглторпом, ибо в шесть часов вечера этого дня мистер Инглторп сопровождал миссис Рэйкс в ее дом на соседней ферме. Я могу предъявить не менее пяти свидетелей, готовых показать под присягой, что видели их вдвоем в шесть часов (или немного позднее), а, как вам известно, «Аббей фарм», где работает миссис Рэйкс, находится по крайней мере в двух с половиной милях от деревни. Алиби мистера Инглторпа абсолютно не подлежит сомнению!

Глава 8 Новые подозрения

В гостиной наступила полнейшая тишина. Все были поражены. Джепп, удивленный меньше других, заговорил первым.

— Господи! — воскликнул он. — Вы просто великолепны! Тут нет ошибки, мистер Пуаро? Надеюсь, ваши сведения надежны?

— Voilà! Я приготовил список: имена и адреса. Вы, разумеется, должны сами встретиться с этими людьми, и тогда сможете убедиться, что все верно.

— Я в этом убежден! — Джепп понизил голос. — И очень вам признателен. Если бы мы его арестовали… То-то попали бы пальцем в небо! Однако извините меня, сэр, — обратился он к Алфреду Инглторпу, — почему вы не могли сказать все это на дознании?

— Я вам отвечу почему, — перебил его Пуаро. — Ходили определенные слухи…

— В высшей степени злобные и абсолютно недостоверные! — в свою очередь возбужденно перебил его Алфред Инглторп.

— …и мистер Инглторп был очень озабочен тем, чтобы скандал не возобновился именно теперь. Я прав? — закончил Пуаро.

— Вполне, — кивнул Инглторп. — Еще не состоялись похороны, и тело моей бедной Эмили не предали земле. Разве удивительно, что я хотел, чтобы лживые слухи не возобновились!

— Между нами, сэр, — заметил Джепп, — я предпочел бы любые слухи аресту за убийство. Осмелюсь думать, что ваша бедная жена была бы того же мнения. И если бы не мистер Пуаро, вас арестовали бы как пить дать.

— С моей стороны это, без сомнения, было глупо, — пробормотал Инглторп, — но вы не знаете, инспектор, сколько я вынес и как меня преследовали. — И он бросил злобный взгляд на Эвлин Ховард.

— А теперь, сэр, — обратился инспектор к Джону Кавендишу, — я хотел бы осмотреть спальню леди, а после этого немного побеседовать со слугами. Пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь. Мистер Пуаро покажет мне дорогу.

Когда мы вышли из комнаты, Пуаро повернулся ко мне и подал знак следовать за ним вверх по лестнице. Там, на лестничной площадке, он схватил меня за руку и отвел в сторону.

— Скорее идите в другое крыло здания, — поспешно проговорил он, — и остановитесь по эту сторону обитой сукном двери. Не уходите, пока я не приду. — Затем, быстро повернувшись, присоединился к детективам.

Я занял позицию у двери, как велел Пуаро, с удивлением размышляя над тем, что скрывается за этой просьбой. Почему я должен стоять на страже именно в этом месте? Но я стоял и задумчиво смотрел вдоль коридора. И вдруг меня осенило, что, за исключением Цинтии Мёрдок, комнаты всех обитателей дома находились именно здесь, в левом крыле здания. Есть ли в этом какая-то связь? Я честно продолжал стоять на своем посту. Шло время. Никто не приходил. Ничего не случалось.

Наконец, минут через двадцать, появился Пуаро.

— Вы не двигались с места? — спросил он.

— Нет, стоял тут неподвижно, как скала. Ничего не случилось.

— О! — По его тону нельзя было понять, доволен он или разочарован. — Вы ничего не видели?

— Нет.

— Тогда, наверное, что-нибудь слышали? Сильный грохот… А, mon ami?

— Нет.

— Возможно ли? О-о! Я недоволен собой. Вообще-то я не так неуклюж, но тут сделал слабый жест левой рукой — и столик у кровати упал!

Мне знакомы жесты Пуаро, но он был так по-детски раздосадован и огорчен, что я поспешил его утешить:

— Неважно, старина! Какое это имеет значение? Ваш триумф, который вы произвели внизу, в гостиной, привел меня в восторг. Это было сюрпризом для всех, уверяю вас! По-моему, в романе мистера Инглторпа с миссис Рэйкс должно быть нечто большее, чем мы предполагали, коли он так упорно помалкивал. Что вы собираетесь делать теперь, Пуаро? Где эти парни из Скотленд-Ярда?

— Спустились вниз, чтобы расспросить слуг. Я показал им все вещественные доказательства. Надо сказать, Джепп меня разочаровал. Никакого метода!

— Хэлло! — воскликнул я, выглянув в окно. — Это доктор Бауэрштейн. По-моему, Пуаро, вы правы насчет этого человека. Мне он не нравится.

— Он умен, — задумчиво напомнил Пуаро.

— О, дьявольски умен! Должен признаться, я очень обрадовался, увидев его во вторник в таком плачевном состоянии. Вы бы на него посмотрели! Ничего подобного вам видеть не приходилось! — И я рассказал о злосчастном приключении доктора. — Он выглядел как настоящее пугало! В грязи с головы до пят.

— Значит, вы его видели?

— Да. Он, правда, не хотел входить в дом (это было как раз после ужина), но мистер Инглторп настоял.

— Что? — Пуаро порывисто схватил меня за плечи. — Доктор Бауэрштейн был здесь во вторник вечером? И вы мне ничего не сказали? Почему вы мне об этом не сказали? Почему? Почему? — Он был вне себя, прямо в неистовстве.

— Мой дорогой Пуаро! — попытался я его увещевать. — Право же, я никогда бы не подумал, что мой рассказ может вас заинтересовать. И не знал, что это важно.

— Важно?! Это имеет первостепенное значение! Итак, доктор Бауэрштейн был здесь во вторник ночью… в ночь убийства! Гастингс, разве вы не понимаете? Да, это меняет все… Все! — Неожиданно он, видимо, принял решение. — Allons![41] Мы должны действовать немедленно. Где мистер Кавендиш?

Мы нашли Джона в курительной комнате. Пуаро направился прямо к нему:

— Мистер Кавендиш, у меня важное дело в Тэдминстере. Новая улика. Могу я воспользоваться вашей машиной?

— Разумеется. Вы хотите ехать сейчас?

— Если не возражаете.

Джон велел подать машину к подъезду. Через десять минут мы уже мчались через парк, а затем по главной улице к Тэдминстеру.

— А теперь, Пуаро, может, вы мне все-таки объясните, в чем дело? — покорно попросил я.

— Ну что же, mon ami. О многом вы и сами, наверное, уже догадались. Вы, разумеется, понимаете, что теперь, когда мистер Инглторп вне подозрений, положение сильно изменилось. Мы оказались лицом к лицу с новой проблемой. Нам известно, что есть человек, который не покупал яд. Мы избавились от сфабрикованных улик, теперь займемся настоящими. Я убежден, что любой из домочадцев, за исключением миссис Кавендиш, которая в это время играла с вами с теннис, мог в понедельник вечером персонифицировать мистера Инглторпа. Пойдем дальше. У нас есть также его заявление о том, что он оставил чашку кофе в холле. Никто во время дознания не обратил на это внимания… Однако теперь этот факт приобретает другое значение. Необходимо узнать, кто же все-таки отнес кофе миссис Инглторп или проходил через холл, когда там стоял кофе. Из вашего рассказа следует, что можно сказать точно — миссис Кавендиш и мадемуазель Цинтия к кофе не приближались.

— Да, это так, — согласился я, почувствовав при этом невыразимое облегчение. Конечно же, подозрение не должно было пасть на Мэри Кавендиш!

— Сняв с Алфреда Инглторпа подозрения, — продолжал Пуаро, — я вынужден действовать быстрее. Пока все думали, что я его преследую, настоящий преступник не был настороже. Теперь же он будет вдвое осторожнее. Да… вдвое осторожнее! — Пуаро резко повернулся ко мне: — Скажите, Гастингс, вы сами… вы кого-нибудь подозреваете?

Я заколебался. Сказать по правде, утром одна идея раз-другой мелькнула в моем мозгу. Но поскольку она показалась мне экстравагантной, даже дикой, я отказался от нее, как от абсурдной. И тем не менее не забыл.

— Это настолько глупо, — пробормотал я, — что вряд ли можно назвать подозрением.

— Полно! — настойчиво подбодрил меня Пуаро. — Не бойтесь! Выскажитесь! Инстинкт всегда необходимо принимать во внимание.

— Ну что ж, — вырвалось у меня, — это, конечно, абсурдно… однако я подозреваю, что мисс Ховард не говорит всего, что знает.

— Мисс Ховард?

— Да… вы будете надо мной смеяться…

— С какой стати? Почему я должен смеяться?

— Я невольно чувствую, — продолжал я, преодолевая неловкость, — что мы оставили ее в стороне от возможных подозрений просто потому, что ее в это время не было в Стайлз-Корт. Но, в конце концов, она находилась всего в пятнадцати милях отсюда. Машина за полчаса преодолеет этот путь. Можем ли мы с уверенностью утверждать, что мисс Ховард в ночь убийства находилась далеко от Стайлза?

— Да, друг мой, можем, — неожиданно подтвердил Пуаро. — Я сразу же позвонил по телефону в госпиталь, где она работала.

— И что же?

— Узнал, что во вторник она заступила на дежурство в полдень, но, так как неожиданно поступила новая партия раненых, мисс Ховард любезно предложила остаться и на ночное дежурство, что и было принято с благодарностью. Так что это подозрение отпадает.

— О! — протянул я в некотором замешательстве. — Однако ее невероятная неприязнь к мистеру Инглторпу невольно вызывает подозрение. Мне кажется, мисс Ховард сделает против него все, что угодно! И по-моему, она может что-то знать об уничтожении завещания. Могла, например, ошибочно сжечь новое завещание, приняв его за более раннее, составленное миссис Инглторп в пользу мужа. Мисс Ховард категорически настроена против Алфреда. Она его просто ненавидит!

— Вы считаете ее ненависть к Алфреду Инглторпу неестественной?

— Д-да-а… Пожалуй. По-моему, в этом вопросе она просто теряет рассудок.

Пуаро энергично покачал головой:

— Нет-нет! Тут вы ошибаетесь. В мисс Ховард нет ничего ни слабоумного, ни ненормального. Она прекрасный образец здорового, уравновешенного английского характера. Мисс Ховард — само здравомыслие!

— И все-таки ее ненависть к Алфреду Инглторпу выглядит почти как мания! Я даже предположил, что, возможно, она хотела отравить его, а яд каким-то образом по ошибке достался мисс Инглторп. Хотя совершенно не понимаю, как это могло быть сделано. Вообще все выглядит до крайности нелепо, даже абсурдно.

— Вы правы в одном, Гастингс. Всегда разумно подозревать всех, до тех пор пока вы логично и безусловно не докажете невиновность каждого из них. Скажите, какие, по-вашему, есть возражения против того, что мисс Ховард намеренно отравила миссис Инглторп?

— Мисс Ховард была ей предана! — воскликнул я.

Пуаро раздраженно щелкнул языком.

— Вы рассуждаете как ребенок! Если мисс Ховард была способна отравить старую леди, она могла отлично симулировать преданность! Нет, мы должны искать истину где-то в другом месте. Вы абсолютно правы в вашем предположении, что ненависть мисс Ховард к мистеру Инглторпу слишком неистова, чтобы выглядеть естественной, но вы пришли к абсолютно неверному заключению. Я сделал другие выводы, которые считаю верными, но не будем пока о них говорить. — Минуту помолчав, Пуаро добавил: — По-моему, есть одно непоколебимое возражение против того, что мисс Ховард является убийцей.

— И что же это?

— То, что смерть миссис Инглторп ей не приносит никакой пользы. А убийства без причины не бывает.

Я задумался.

— А не могла миссис Инглторп составить завещание в ее пользу?

Пуаро покачал головой.

— Но ведь вы сами высказали такое предположение мистеру Уэллсу, — удивился я.

Пуаро улыбнулся:

— Это было сделано умышленно, с определенной целью. Я не хотел упоминать имени человека, которое действительно было у меня на уме. Мисс Ховард занимала сходное положение, поэтому я назвал ее.

— И все-таки миссис Инглторп могла бы это сделать. В самом деле, завещание, составленное после полудня в день ее смерти, могло…

Пуаро снова затряс головой, да так энергично, что я замолчал.

— Нет, друг мой! У меня есть маленькая идея по поводу этого завещания. Но я могу сказать вам лишь одно: оно не было в пользу мисс Ховард.

Я принял его заверения, хотя на самом деле не понимал, как он мог быть настолько в этом уверен.

— Ну что же! — вздохнул я. — Таким образом, мы оправдали и мисс Ховард. Вообще-то это ваша вина, что я стал ее подозревать. Я имею в виду то, что вы сказали относительно ее показаний на дознании.

Пуаро выглядел озадаченным:

— Что же я сказал?

— Вы не помните? Это было, когда я назвал ее и Джона Кавендиша единственными вне подозрений.

— О-о!.. Да, в самом деле. — Казалось, он немного сконфузился, но быстро справился с собой. — Между прочим, Гастингс, я хотел бы вас кое о чем попросить.

— Разумеется! О чем же?

— Когда окажетесь наедине с Лоуренсом Кавендишем, пожалуйста, скажите ему следующее: «У меня к вам поручение от Пуаро. Он велел вам передать: „Найдите еще одну кофейную чашку, и вы успокоитесь!“» Ни больше ни меньше.

— «Найдите еще одну кофейную чашку, и вы успокоитесь»? — повторил я, совершенно ничего не понимая.

— Отлично!

— Но что это значит?

— О-о! Попробуйте узнать сами. Все факты вам известны. Просто скажите ему это и послушайте, что он ответит.

— Очень хорошо… но все это невероятно загадочно!

В это время мы въезжали в Тэдминстер, и Пуаро попросил водителя подъехать к дому с вывеской: «Аптекарь. Проводятся анализы».

У аптеки он выскочил из машины, вошел внутрь и через несколько минут вернулся.

— Ну вот, — сообщил Пуаро, — это все, что я должен был сделать.

— А что вы там делали? — спросил я с непритворным интересом.

— Оставил кое-что для анализа.

— Что именно?

— Немного какао, которое взял из кастрюльки в спальне миссис Инглторп.

— Но этот анализ уже делали! — воскликнул я, совершенно озадаченный. — Какао занимался доктор Бауэрштейн, и вы тогда еще посмеялись над возможностью содержания в нем стрихнина.

— Я знаю, что доктор Бауэрштейн уже проводил анализ какао, — спокойно отозвался Пуаро.

— В таком случае зачем же делать еще раз?

— Ну, скажем, это моя прихоть. Мне захотелось повторить анализ. Вот и все!

Больше я не смог вытянуть из него ни слова.

Эти действия Пуаро были для меня загадкой. Я не видел в них никакого смысла. Тем не менее моя вера в Пуаро, которая одно время несколько поблекла и пошатнулась, с момента его триумфального доказательства невиновности Алфреда Инглторпа полностью восстановилась.

Похороны миссис Инглторп состоялись на следующий день. В понедельник, когда я спустился к позднему завтраку, Джон отвел меня в сторону и сообщил, что мистер Инглторп уезжает, чтобы поселиться в «Стайлз-Армс», пока его планы не примут окончательного вида.

— Поистине, Гастингс, его отъезд — большое облегчение! — признался мой честный друг. — Было достаточно скверно, когда все мы думали, что это он совершил убийство, но, черт побери, по-моему, не лучше и теперь, когда мы чувствуем себя виноватыми в том, что так на него набросились. Фактически мы относились к нему отвратительно! Конечно, все свидетельствовало против него, и я не думаю, что нас можно обвинить, будто мы сделали поспешные выводы. И все-таки что ни говорите, а мы были не правы, и теперь у всех появилось неприятное чувство необходимости загладить свою вину, что очень трудно сделать, поскольку этот тип по-прежнему всем неприятен. Дьявольски неловкая ситуация! Я ему признателен за то, что у него хватило такта уехать. Очень хорошо, что Стайлз-Корт не принадлежал моей матери и она не могла оставить его этому типу. Не могу себе представить, как он здесь хозяйничал бы! Деньги — другое дело. Сможет — пожалуйста! Пусть забирает.

— Вы будете в состоянии содержать имение? — поинтересовался я.

— О да! Правда, предстоит заплатить налог на наследство, но половина денег моего отца передается вместе с имением. К тому же Лоуренс пока остается с нами, так что сохранится и его доля. Сначала нам, конечно, будет туговато, потому что, как вы уже знаете, я оказался в несколько затруднительном финансовом положении. Но теперь эти парни подождут.

В связи с предстоящим отъездом мистера Инглторпа все почувствовали облегчение, и завтрак прошел в самом благодушном настроении, какого не было со дня трагедии. Цинтия, юная и жизнерадостная, снова выглядела хорошенькой, и мы все, за исключением Лоуренса, который, как всегда, был мрачным и нервным, пребывали в довольно веселом настроении в надежде на многообещающее будущее.

Газеты, разумеется, были полны описаний недавней трагедии. Кричащие заголовки, кое-как слепленные биографии каждого члена семьи, инсинуации и выпады, знакомые намеки на то, будто у полиции есть улики и версии, — ничто не было упущено. Ярких событий в эти дни не было; на военном фронте наступило временное затишье, потому газеты с жадностью ухватились за преступление в светском обществе. «Загадочное преступление в Стайлзе» стало основной темой момента.

Естественно, все это очень раздражало. Дом постоянно осаждали репортеры. Их настойчиво отказывались принимать, но они упорно продолжали осаждать деревню и округу, подстерегая с фотоаппаратами каждого неосторожного члена семьи. Все мы оказались объектами их назойливого внимания.

Детективы из Скотленд-Ярда появлялись и исчезали, расспрашивали, осматривали, проверяли. Они все подмечали и были неразговорчивы. Мы не знали, в каком направлении они работают, имелись ли у них какие-нибудь значительные улики или все обречено было остаться в категории «неразгаданных преступлений».

После завтрака Доркас подошла ко мне с довольно таинственным видом и спросила, может ли она со мной поговорить.

— Конечно. В чем дело, Доркас?

— Я подумала, сэр… Может, вы сегодня увидите бельгийского джентльмена?

Я кивнул.

— Так вот, сэр. Помните, как он допытывался про зеленое платье? Хотел узнать, было ли такое у моей госпожи или у кого другого в доме?

— Да-да! Вы его нашли?

— Нет, сэр, но я вспомнила про то, что молодые джентльмены (Джон и Лоуренс оставались для Доркас «молодыми джентльменами») называли «маскарадным ящиком». Этот ящик стоит на чердаке, сэр. Большой такой сундук, набитый старой одеждой, маскарадными костюмами и всем таким прочим. Мне вдруг пришло в голову, может, там есть зеленое платье. Так что, если вы скажете бельгийскому джентльмену…

— Обязательно скажу, Доркас, — пообещал я.

— Большое спасибо, сэр! Он очень приятный джентльмен. Не то что эти двое из Лондона… Везде суют свой нос, все выспрашивают. Вообще-то к иностранцам у меня душа не лежит, но в газетах пишут, будто эти храбрые бельгийцы не то что обычные иностранцы, и, уж конечно, ваш друг — самый вежливый джентльмен!

Милая старая Доркас! Когда она стояла, подняв ко мне честное, доброе лицо, я подумал, какой это чудесный образец верного слуги старых времен, которые теперь быстро исчезают.

Я решил сразу пойти в деревню и поискать Пуаро, но встретил его, когда он подходил к дому, и сразу передал ему то, что сообщила Доркас.

— Ах, славная Доркас! Посмотрим этот сундук, хотя… Но неважно! Давайте все равно проверим.

Мы вошли в дом через открытую застекленную дверь. В холле никого не было, и мы отправились прямо на чердак.

Там действительно стоял сундук прекрасной старинной работы, украшенный медными гвоздями и доверху наполненный разнообразными маскарадными костюмами.

Пуаро принялся бесцеремонно вынимать их прямо на пол. Среди вещей мелькнули две зеленые ткани разных оттенков, но Пуаро только покачал головой. Он как-то без особого желания отнесся к поискам, будто не ожидал обнаружить ничего интересного. Но вдруг с живостью воскликнул:

— Что это? Посмотрите!

Сундук был почти пуст, а на самом его дне покоилась великолепная черная борода.

— Ого! — явно обрадовался Пуаро, вынимая ее из сундука. А повертев в руках и внимательно разглядев, оценил: — Новая. Да, совершенно новая.

После минутного колебания он положил бороду обратно в сундук, побросал на нее все остальные вещи и быстро спустился вниз. Там направился прямо в буфетную, где Доркас в это время деловито начищала серебро.

Пуаро с истинно галльской любезностью пожелал ей доброго утра.

— Мы посмотрели все в сундуке, Доркас, — сразу начал он. — Я вам очень признателен. Там и правда прекрасная коллекция нарядов. Могу я спросить — и часто они используются?

— Видите ли, сэр, теперь не очень-то часто, хотя время от времени у нас бывают «вечера переодеваний», как их называют молодые джентльмены. Иногда очень забавно смотреть, сэр! Особенно на мистера Лоуренса. Страшно смешно! Помню, как-то вечером он спустился по лестнице наряженный персидским царем. Сказал, это что-то вроде восточного короля. В руках у него был большой нож для разрезания бумаги. Подходит ко мне и говорит: «Доркас, вы должны относиться ко мне с большим уважением. В руках у меня остро наточенный ятаган, и если вы мне не угодите — ваша голова с плеч!» Мисс Цинтия была, как они говорили, апаш или что-то похожее. В общем, что-то вроде бандита, только на французский манер. Ну и вид у нее был! Вы никогда не поверили бы, что такая хорошенькая юная леди может сделать из себя этакого разбойника. Никто бы ее не узнал!

— Должно быть, это были очень веселые вечера, — добродушно заметил Пуаро. — И наверное, у мистера Лоуренса, когда он нарядился персидским шахом, была та чудесная черная борода? Мы нашли ее в сундуке.

— У него и вправду была борода, сэр, — улыбаясь, ответила Доркас. — И я ее хорошо помню, потому что для этой самой бороды он взял у меня два мотка черной шерсти! Она была как настоящая! Если, конечно, смотреть издали. Я совсем и не знала, что на чердаке есть борода. Наверное, она попала туда совсем недавно. Я знаю, там был рыжий парик, а никаких других волос не было. Они, когда маскарадничали, намазывались жженой пробкой… Хотя потом от нее очень трудно избавиться. Как-то раз мисс Цинтия нарядилась негром. Ну и хлопот было с ней, пока отмыли!

— Значит, Доркас о черной бороде ничего не знает, — задумчиво произнес Пуаро, когда мы снова оказались в холле.

— Вы думаете, это та самая борода? — нетерпеливо прошептал я.

Пуаро кивнул:

— Конечно. Вы заметили, что она подстрижена?

— Нет.

— Ее подстригали, чтобы придать форму бороды мистера Инглторпа, и я обнаружил один или два срезанных волоса. Да, Гастингс, дело это, видимо, непростое и очень запутанное.

— Интересно, кто положил ее в сундук?

— Кто-то, обладающий немалым умом, — сухо заметил Пуаро. — Вы понимаете, что выбрано такое место в доме, где на нее не обратят внимания? Да, преступник умен. Однако мы должны быть умнее. Мы должны быть настолько умными, чтобы преступник нас не только не подозревал, но и вообще не считал умными.

Я неохотно кивнул.

— Тут, mon ami, вы можете оказать мне огромную помощь.

Я порадовался оказанному доверию. Иногда мне казалось, что Пуаро меня недооценивает.

— Да, — продолжал он, задумчиво глядя на меня. — Ваша помощь будет просто бесценна.

Естественно, слышать это из уст Пуаро было очень лестно, однако следующие его слова оказались не так приятны.

— У меня должен быть в доме еще союзник, — задумчиво произнес он.

— У вас есть я.

— Правда, но этого недостаточно.

Я был крайне уязвлен и не скрыл этого. Пуаро поторопился объясниться:

— Вы не совсем поняли, что я имел в виду. Всем известно, что вы работаете вместе со мной. Я хочу иметь кого-нибудь, кто никоим образом с нами не связан.

— О, понимаю. Как насчет Джона?

— Нет, — возразил Пуаро. — Думаю, он не подойдет.

— Пожалуй, старина Джон не очень умен, — сказал я задумчиво.

— Сюда идет мисс Ховард, — неожиданно торопливо прошептал Пуаро. — Она как раз подходит, но я у нее на плохом счету с тех пор, как снял обвинение с мистера Инглторпа. Тем не менее можно попробовать.

На просьбу Пуаро о короткой, всего в несколько минут, беседе мисс Ховард ответила небрежным, почти невежливым кивком.

— Ну, мсье Пуаро, — буркнула она. — В чем дело? Выкладывайте! Я занята.

— Вы помните, мадемуазель, что я однажды просил вас мне помочь?

— Да, помню, — леди кивнула, — и я ответила, что с удовольствием помогу… повесить Алфреда Инглторпа.

— О! — Пуаро внимательно посмотрел на нее. — Мисс Ховард, я задам вам один вопрос и прошу вас ответить на него честно.

— Никогда не говорю неправды, — резко бросила она.

— Так вот! — невозмутимо продолжал Пуаро. — Вы все еще верите, что миссис Инглторп отравил ее муж?

— Что вы имеете в виду? Не думайте, что все эти ваши объяснения хоть чуть-чуть на меня повлияли! Я согласна, что не он покупал в аптеке стрихнин. Ну и что? Мог размочить бумажку для ловли мух. Я вам с самого начала так говорила!

— Там мышьяк… не стрихнин, — мягко сообщил Пуаро.

— Какое это имеет значение? Мышьяк с таким же успехом убрал бы с пути бедняжку Эмили, как и стрихнин. Если я убеждена, что ее убил Алфред Инглторп, для меня не имеет значения, как он это сделал.

— Совершенно верно! Если вы убеждены, что он это сделал, — спокойно заметил Пуаро. — Хорошо, поставлю вопрос иначе. В глубине души вы когда-нибудь верили, что миссис Инглторп отравил ее муж?

— Господи! — воскликнула мисс Ховард. — Да разве я не говорила всегда, что этот человек негодяй?! Разве я вам не говорила, что он убьет жену в ее собственной постели? Разве не я всегда смертельно его ненавидела?

— Совершенно верно, — повторил Пуаро. — И это подтверждает мою маленькую догадку.

— Какую еще маленькую догадку?

— Мисс Ховард, вы помните разговор, который состоялся в тот день, когда мой друг впервые появился в Стайлз-Корт? Он передал мне его. Тогда была сказана одна фраза, которая произвела на него сильное впечатление. Вы помните высказанное вами убеждение, что если кто-нибудь из близких вам людей окажется убит, то вы интуитивно будете знать преступника, хотя и не сможете это доказать?

— Да, помню. Говорила. И верю, что это так и есть! Вы, наверное, думаете, что это чушь?

— Ни в коем случае!

— И все-таки вы не желаете обратить внимание на мое интуитивное чувство по отношению к Алфреду Инглторпу.

— Нет, — отрезал Пуаро. — Потому что ваша интуиция указывает вам не на мистера Инглторпа.

— Что?!

— Вы хотите верить, что он совершил преступление. Верите, что он способен на это. Но ваша интуиция говорит вам, что мистер Инглторп его не совершал. Больше того, ваша интуиция вам говорит… Мне продолжать?

Пораженная мисс Ховард пристально уставилась на него. Потом сделала легкий подтверждающий жест рукой.

— Сказать вам, почему вы так непримиримо настроены против мистера Инглторпа? Вы просто пытаетесь подавить вашу интуицию, которая подсказывает вам другое имя…

— Нет-нет-нет! — вдруг неистово закричала мисс Ховард, вскинув руки. — Не говорите! О, не называйте его! Это неправда! Это не может быть правдой! Я не знаю, что вселило в мою голову такую дикую… такую отвратительную и ужасную мысль!

— Я прав, не так ли? — невозмутимо спросил Пуаро.

— Да, да… Вы, должно быть, колдун, раз вам удалось угадать. Но этого не может быть… Это слишком чудовищно! Это должен быть Алфред Инглторп.

Пуаро мрачно покачал головой.

— Не спрашивайте меня об этом, — продолжала мисс Ховард, — потому что я вам не скажу. Я не хочу признаваться в этом даже самой себе. Должно быть, я сошла с ума, раз подобные мысли приходят мне в голову.

Пуаро кивнул. Казалось, он был удовлетворен.

— Я не буду ни о чем вас спрашивать. Мне достаточно того, что моя догадка подтвердилась. У меня… тоже есть интуиция. Мы оба действуем в одном направлении.

— Не просите меня помочь, потому что я не стану. Я и пальцем не пошевелю, чтобы… чтобы… — Она заколебалась.

— Вы невольно будете мне помогать. Я ни о чем вас не прошу… Однако вы все-таки будете моим союзником. Вы не сможете иначе. Вы сделаете единственное, что я от вас хочу.

— А именно?

— Будете наблюдать.

Эвлин Ховард наклонила голову:

— Да, я не могу этого не делать. Я всегда наблюдаю… всегда надеюсь найти подтверждение тому, что ошибаюсь.

— Если мы окажемся не правы, тем лучше! — заявил Пуаро. — Я сам буду доволен больше, чем кто бы то ни было. Но если мы правы, мисс Ховард, на чьей стороне вы тогда будете?

— Я не знаю… не знаю…

— Полно! Ну же!

— Это можно было бы скрыть.

— Замалчивания не должно быть.

— Но Эмили сама… — Она умолкла.

— Мисс Ховард, — печально произнес Пуаро, — это вас недостойно.

Она вдруг отняла руки от лица.

— Да, — сказала она очень тихо, — это говорила не Эвлин Ховард! — Она гордо подняла голову. — Но теперь говорит Эвлин Ховард! И она на стороне справедливости! Чего бы это ни стоило. — И с этими словами твердой поступью решительно вышла из комнаты.

— Она очень ценный союзник, — произнес Пуаро, глядя ей вслед. — У этой женщины, Гастингс, есть не только сердце, но и мозги!

Я ничего не ответил.

— Интуиция — замечательная штука! — задумчиво продолжил Пуаро. — Ее нельзя ни объяснить, ни проигнорировать.

— Мисс Ховард и вы, похоже, знали, о ком говорите, — холодно проговорил я. — И возможно, даже не можете себе представить, что для меня это темный лес!

— В самом деле?

— Да. Просветите меня, пожалуйста!

Минуту-другую Пуаро внимательно смотрел на меня. Потом, к моему величайшему удивлению, решительно покачал головой:

— Нет, друг мой.

— О, послушайте! Почему же?

— Двух человек на один секрет достаточно.

— Мне кажется, это несправедливо — скрывать от меня факты.

— Фактов я не скрываю. Каждый известный мне факт является также и вашим достоянием. Из них вы можете сделать собственные выводы. А это вопрос идей.

— И все-таки было бы интересно знать.

Пуаро вновь серьезно посмотрел на меня и опять покачал головой.

— Видите ли, — с грустью произнес он, — у вас нет интуиции.

— Только что вы требовали интеллекта, — заметил я.

— Они часто сопутствуют друг другу, — загадочно произнес Пуаро.

Его высказывание показалось мне настолько неуместным, что я даже не потрудился на него ответить. Однако решил, что если сделаю какие-нибудь интересные и важные открытия (в чем я не сомневался!), то буду держать их при себе и удивлю Пуаро окончательным результатом.

Порой наступает время, когда человек обязан самоутвердиться.

Глава 9 Доктор Бауэрштейн

До сих пор мне не представлялось возможности передать Лоуренсу поручение Пуаро. Но сейчас, шагая вдоль газона и растравляя в себе обиду против своеволия моего друга, я увидел на крокетном поле Лоуренса, который лениво гонял несколько старых шаров еще более старым молотком.

Мне показалось, что это подходящий случай передать поручение, а не то, улучив момент, Пуаро сам переговорит с Лоуренсом. Правда, я не понимал смысла этой фразы, но льстил себя надеждой, что по ответу Лоуренса и, может быть, с помощью нескольких умело заданных вопросов смогу разгадать ее значение.

— Я вас искал, — сообщил я, слегка покривив душой.

— В самом деле?

— Да. У меня к вам поручение… от Пуаро.

— Да?

— Он просил, чтобы я выждал момент, когда мы с вами будем одни. — Я значительно понизил голос, краешком глаза внимательно наблюдая за Лоуренсом. По-моему, я всегда умел, что называется, «создавать атмосферу».

— Ну так что же?

Выражение смуглого меланхоличного лица Лоуренса ничуть не изменилось. Имел ли он хоть малейшее представление о том, что я собирался спросить?

— Вот поручение Пуаро! — Я еще больше понизил голос: — «Найдите еще одну кофейную чашку, и можете больше не волноваться».

— И что же это значит? — Лоуренс смотрел на меня с удивлением, но совершенно спокойно.

— Вы не знаете?

— Не имею ни малейшего представления. А вы?

Я вынужден был отрицательно покачать головой.

— Как это — «еще одну кофейную чашку»? Какую чашку? — с недоумением переспросил Лоуренс.

— Не знаю…

— Если Пуаро хочет что-то узнать о кофейных чашках, пусть лучше обратится к Доркас или кому-нибудь из горничных. Мне об этом ничего не известно. Но я знаю, что у нас есть чашки, которыми никогда не пользуются. Настоящая мечта! Старый «вустер»![42] Вы, Гастингс случайно не знаток?

Я снова покачал головой.

— Много теряете. Прекрасный образец старинного фарфора. Подержать в руках… или даже просто взглянуть на него — истинное наслаждение!

— Ну так что же мне передать Пуаро?

— Скажите ему, что я не понимаю, о чем он говорит. Для меня это сплошная галиматья.

— Хорошо, скажу.

Я уже направился к дому, когда Лоуренс вдруг меня окликнул:

— Послушайте! Что там было сказано в конце? Повторите, пожалуйста!

— «Найдите еще одну кофейную чашку, и можете больше не волноваться». Вы действительно не знаете, что это значит?

Лоуренс покачал головой.

— Нет, — задумчиво произнес он. — Не знаю. Но хотел бы знать.

Донесся звук гонга, и мы вместе вошли в дом. Джон пригласил Пуаро остаться на ленч, и, когда мы появились, мой друг уже сидел за столом.

По молчаливому соглашению все избегали упоминания о происшедшей трагедии. Мы говорили о войне и на всевозможные другие темы. После того как Доркас подала сыр и бисквиты и вышла из комнаты, Пуаро вдруг наклонился к миссис Кавендиш:

— Извините, мадам, что вызываю неприятные воспоминания, но у меня появилась маленькая идея (эти «маленькие идеи» стали у Пуаро истинным присловием!), и я хотел бы задать вам один-два вопроса.

— Мне? Разумеется!

— Вы очень любезны, мадам. Я хочу спросить следующее. Вы говорили, что дверь, ведущая из комнаты мадемуазель Цинтии в спальню миссис Инглторп, была заперта на засов, не так ли?

— Конечно, она была заперта на засов, — ответила несколько удивленная Мэри Кавендиш. — Я так и сказала на дознании.

— Заперта?

— Да. — Она, казалось, была в недоумении.

— Я хочу уточнить, — объяснил Пуаро, — вы уверены, что дверь была на засове, а не просто закрыта?

— О, теперь я понимаю, что вы имеете в виду. Нет, не знаю. Я сказала «на засове», думая, что она заперта и я не могла ее открыть, но ведь, как выяснилось, все двери были закрыты на засовы изнутри.

— Вы полагали, что эта дверь могла быть на засове?

— О да!

— Но, мадам, когда вы вошли в комнату миссис Инглторп, вы не заметили, была дверь заперта на засов или нет?

— Мне… мне кажется, была…

— Однако сами вы не видели?

— Нет. Я… не посмотрела.

— Я посмотрел, — внезапно перебил их Лоуренс. — И заметил, что дверь была заперта на засов.

— О! Это решает дело! — Пуаро выглядел удрученным.

Я не мог в душе не порадоваться этому. Хоть раз одна из его «маленьких идей» оказалась ничего не стоящей!

После ленча Пуаро попросил меня проводить его домой. Я довольно сухо согласился.

— Вы раздражены, не так ли? — спросил он с беспокойством, когда мы шли через парк.

— Нисколько, — холодно ответил я.

— Вот и хорошо! Вы сняли тяжесть с моей души, — сказал Пуаро.

Это было не совсем то, на что я рассчитывал. Я надеялся, что он обратит внимание на сухость моего тона. Тем не менее теплота его слов смягчила мое справедливое недовольство. Я растаял.

— Мне удалось передать Лоуренсу ваше поручение, — сообщил я.

— И что же он ответил? Был озадачен?

— Да, и я уверен, он понятия не имеет, что вы имели в виду.

Я ожидал, что Пуаро будет разочарован, однако, к моему удивлению, он ответил, что так и думал и очень доволен. Гордость не позволила мне задать ему новые вопросы.

Между тем Пуаро переключился на другую тему:

— Мадемуазель Цинтии сегодня не было на ленче. Почему?

— Она в госпитале. Сегодня Цинтия снова приступила к работе.

— О, трудолюбивая маленькая demoiselle.[43] И к тому же хорошенькая. Она похожа на портреты, которые я видел в Италии. Пожалуй, я не прочь взглянуть на ее аптеку в госпитале. Как вы думаете, она мне ее покажет?

— Уверен, Цинтия будет в восторге. Это любопытное местечко.

— Она ходит туда каждый день?

— Нет, по средам свободна и по субботам приходит домой к ленчу. Это ее единственные выходные.

— Я запомню. Женщины в наше время выполняют важную работу, и мадемуазель Цинтия умна. О да! У этой малышки есть мозги.

— Да. По-моему, она выдержала довольно трудный экзамен.

— Без сомнения. В конце концов, это очень ответственная работа. Полагаю, у них там есть сильные яды?

— Она нам показывала. Их держат закрытыми в маленьком шкафчике. Думаю, что из-за них им приходится быть крайне осторожными. Уходя из комнаты, шкафчик всегда запирают, а ключ уносят с собой.

— Этот шкафчик… он около окна?

— Нет, на противоположной стороне комнаты. Почему вы спросили?

Пуаро пожал плечами:

— Просто поинтересовался. Только и всего.

Мы подошли к коттеджу.

— Вы зайдете? — спросил Пуаро.

— Нет. Пожалуй, вернусь в Стайлз. Пойду длинной дорогой, через лес.

Леса вокруг Стайлза очень красивы. После солнцепека было приятно погрузиться в лесную прохладу. Дыхание ветра здесь едва чувствовалось, а птичий гомон был слаб и приглушен. Побродив немного, я бросился на землю под огромным старым буком. Мысли мои охватывали все человечество, были добры и милосердны. Я даже простил Пуаро его абсурдную скрытность. В общем, я был в ладу со всем мирозданием. И через некоторое время зевнул.

Я вспомнил недавнее преступление, и оно показалось мне далеким, совершенно нереальным.

Я снова зевнул.

Может, подумал я, преступления вовсе не было? Конечно же, это был просто дурной сон! На самом деле это Лоуренс убил Алфреда Инглторпа крокетным молотком. А со стороны Джона было полнейшим абсурдом поднимать из-за этого такой шум и кричать: «Говорю тебе, я этого не потерплю!»

Я вздрогнул и проснулся.

И сразу понял, что оказался в крайне неловком положении: футах в двенадцати от меня Джон и Мэри Кавендиш стояли друг против друга и явно ссорились. Они, по-видимому, не подозревали, что я нахожусь поблизости, так как, прежде чем я успел пошевельнуться или заговорить, Джон повторил слова, которые меня окончательно разбудили:

— Говорю тебе, Мэри, этого я не потерплю!

Послышался голос Мэри, холодный и сдержанный:

— У тебя есть право критиковать мои поступки?

— По деревне пойдут слухи! Только в субботу похоронили мою мать, а ты расхаживаешь повсюду с этим типом.

— О! Если тебя беспокоят только деревенские слухи…

— Не только. Мне надоело, что этот тип вечно здесь околачивается. И вообще он польский еврей.

— Примесь еврейской крови — не так уж и плохо! Это оказывает положительное воздействие… — Мэри помолчала, — на глупость ординарного англичанина.

Ее голос был ледяным. Неудивительно, что Джон взорвался:

— Мэри!

— Да? — Ее тон не изменился.

— Должен ли я так понимать твои слова, что ты по-прежнему будешь встречаться с Бауэрштейном, несмотря на высказанное мною недовольство?

— Если пожелаю.

— Ты бросаешь мне вызов?

— Нет, но я отрицаю твое право критиковать мои поступки. Разве у тебя нет друзей, которых я не одобряю?

— Что ты имеешь в виду? — неуверенно спросил он.

— Вот видишь! — тихо сказала Мэри. — Ты и сам понимаешь, что не имеешь права выбирать мне друзей!

— Не имею права? Я не имею права, Мэри? — произнес он с дрожью в голосе. — Мэри!..

Мне показалось, что на мгновение она заколебалась, но тут же резко воскликнула:

— Никакого! — И пошла прочь.

Джон бросился за ней вслед, и я увидел, что он схватил ее за руку.

— Мэри! — Теперь голос Джона звучал очень тихо. — Ты любишь этого Бауэрштейна?

Она задержалась. Мне показалось, что на ее лице мелькнуло странное выражение, древнее, словно горы, и в то же время вечно юное. Должно быть, так выглядел бы египетский сфинкс, если бы он мог улыбаться.

Мэри тихонько освободилась от руки Джона.

— Возможно, — проговорила она и быстро пересекла небольшую поляну, оставив Джона стоять, словно каменное изваяние.

Я нарочито резко шагнул вперед, так что сухие ветки захрустели у меня под ногами. Джон быстро повернулся. К счастью, он был уверен, что я только что появился.

— Привет, Гастингс! Вы проводили вашего друга до коттеджа? Довольно оригинальный малый! Он и в самом деле стоящий специалист?

— В свое время Пуаро считался одним из лучших детективов.

— Ну что же, должно быть, в нем что-то есть. В каком испорченном мире мы живем!

— Вы так думаете? — спросил я.

— Господи! Ну конечно! Начать хотя бы с этого ужаса в нашем доме… Люди из Скотленд-Ярда появляются и исчезают, как «Джек из коробочки».[44] Никогда не знаешь, когда и где они окажутся в следующий момент. Кричащие заголовки в каждой газете… Черт бы побрал всех журналистов! Вы знаете, сегодня утром целая толпа глазела, стоя у ворот. Будто в «комнате ужасов» у мадам Тюссо,[45] только бесплатно. Ну, что вы на это скажете?!

— Не унывайте, Джон! — попытался я его успокоить. — Это не может продолжаться вечно.

— Говорите — не может, да? Наверное, это будет продолжаться еще достаточно долго, так что мы никогда больше не сможем поднять головы.

— Нет-нет! Вы просто впали в уныние.

— Есть из-за чего! Если со всех сторон подкрадываются чертовы журналисты, куда ни пойдешь, на тебя пялятся идиотские физиономии с круглыми, как луна, лицами и выпученными глазами… И это еще не все! Есть кое-что и похуже.

— Что?

Джон понизил голос:

— Вы когда-нибудь думали, Гастингс, кто это сделал? Для меня это настоящий кошмар! Иногда мне кажется, что произошел несчастный случай. Потому что… потому что… кто мог бы это сделать? Теперь, когда с Алфреда Инглторпа снято обвинение, больше никого нет. Никого… Я хочу сказать… никого… кроме одного из нас.

Да, действительно, настоящий кошмар для любого человека! «Один из нас»? Конечно, выходит так… если только…

У меня появилась новая мысль. Я поспешно обдумал ее. По-моему, что-то прояснялось. Таинственное поведение Пуаро, его намеки — все подходило! Как я был глуп, не подумав об этом раньше, и какое облегчение для всех нас!

— Нет, Джон! — возразил я. — Это не один из нас. Как такое может случиться?

— Согласен, но тогда кто же?

— Вы не догадываетесь?

— Нет.

Я осторожно огляделся вокруг и понизил голос:

— Доктор Бауэрштейн!

— Быть не может!

— Почему?

— Да какой ему смысл в смерти моей матери?

— Мне это неизвестно, — признался я, — но, по-моему, Пуаро думает так же.

— Пуаро? В самом деле? Откуда вы знаете?

Я рассказал ему о сильном волнении Пуаро, когда он узнал, что Бауэрштейн был в Стайлз-Корт в ночь трагедии.

— Он дважды повторил: «Это меняет все!» — добавил я. — И тогда я задумался. Вы помните, Инглторп сказал, что оставил чашку с кофе в холле? Так вот, как раз в это время и появился Бауэрштейн. Разве не может быть, что доктор, проходя мимо, бросил что-то в чашку, когда Инглторп вел его через холл?

— Гм! — произнес Джон. — Это было бы очень рискованно.

— Да, но вполне возможно.

— И потом, — возразил Джон, — откуда он мог знать, что это ее кофе? Нет, старина, неубедительно.

Тут я еще кое-что вспомнил.

— Вы правы. Все было иначе.

И я рассказал ему о какао, которое Пуаро взял для анализа.

— Но послушайте! — перебил меня Джон. — Ведь Бауэрштейн уже делал такой анализ.

— Да-да! В том-то и дело! Я тоже до сих пор этого не понимал… Неужели вы не видите? Бауэрштейн сделал анализ. Это так! Но если он убийца, ничего не могло быть проще, как отослать для анализа обычное какао! И никому, кроме Пуаро, не пришло в голову подозревать Бауэрштейна или взять другую пробу!

— А как же горький вкус стрихнина, который какао не может скрыть?

— Ну, тут у нас есть только его слова. Однако нельзя забывать и другое. Он считается одним из лучших токсикологов…

— Кем? Повторите!

— Одним словом, Бауэрштейн знает о ядах больше, чем кто бы то ни было, — объяснил я. — Так вот, может быть, он нашел какой-нибудь способ сделать стрихнин безвкусным? Или это был вообще не стрихнин, а какой-то неизвестный яд, о котором никто не слышал, но который вызывает почти такие же симптомы.

— Гм… да. Такое может быть, — признал Джон. — Но погодите! Как мог доктор оказаться возле какао? Ведь его не было внизу.

— Не было, — неохотно согласился я.

И тогда в моем мозгу мелькнула ужасная мысль. Я надеялся и молился, чтобы она не появилась также у Джона. Я искоса взглянул на него. Он недоуменно хмурился, и я вздохнул с облегчением. Дело в том, что мне пришло в голову, будто у доктора Бауэрштейна мог быть сообщник.

Нет! Такого не может быть! Такая красивая женщина, как Мэри Кавендиш, не может быть убийцей. Хотя и случалось, что красивые женщины были отравительницами.

Внезапно я припомнил первую беседу за чашкой чаю в день моего появления в Стайлз-Корт и блеск в глазах Мэри Кавендиш, когда она сказала, что яд — женское оружие. А как она была взволнована в тот трагический вечер во вторник! Может быть, миссис Инглторп обнаружила что-то между Мэри и Бауэрштейном и угрожала рассказать ее мужу? Возможно ли, что это преступление было совершено, чтобы помешать разоблачению?

Потом я вспомнил загадочный разговор между Пуаро и Эвлин Ховард. Может, они именно это имели в виду? Может, это и была та чудовищная возможность, в которую Эвлин не хотелось верить?

Да, все подходило.

Неудивительно, что мисс Ховард предложила все замять. Теперь я понял ее незаконченную фразу: «Эмили сама…» В глубине души я согласился с мисс Ховард. Разве сама миссис Инглторп не предпочла бы скорее остаться неотомщенной, чем позволить такому ужасному бесчестию упасть на семью Кавендиш?

— Есть еще одно обстоятельство, заставляющее меня сомневаться в вашем предположении, — вдруг сказал Джон, и неожиданно прозвучавший голос заставил меня вздрогнуть.

— Что именно? — поинтересовался я, довольный тем, что он ушел от вопроса, каким образом яд мог попасть в какао.

— Хотя бы тот факт, что Бауэрштейн потребовал вскрытия. Он мог этого и не делать. Уилкинс был бы вполне удовлетворен, объяснив трагическую кончину нашей матери болезнью сердца.

— Да, — произнес я с сомнением. — Но неизвестно, может, он считал, что в итоге так будет безопаснее. Ведь кто-нибудь мог заговорить об отравлении позднее, и министерство внутренних дел приказало бы провести эксгумацию. Все могло выплыть наружу, и тогда он оказался бы в очень неловком положении, потому что никто бы не поверил, что человек с его репутацией известного специалиста мог совершить такую ошибку и назвать отравление болезнью сердца.

— Да, вполне возможно, — согласился Джон. — И все-таки… Ей-богу, не понимаю, какой тут мог быть мотив?

Я вздрогнул.

— Послушайте! — торопливо проговорил я. — Может быть, я совершенно не прав. И помните, все это абсолютно конфиденциально.

— О, конечно! Само собой разумеется.

Продолжая разговаривать, мы вошли через небольшую калитку в сад. Неподалеку слышались голоса: стол к чаю был накрыт под большим платаном, как в день моего приезда.

Цинтия вернулась из госпиталя. Я поставил мой стул рядом с ней и передал желание Пуаро посетить больничную аптеку.

— Конечно! Я буду рада, если он придет. Лучше пусть приходит к чаю. Надо будет с ним об этом договориться. Он такой славный! Хотя странный и даже немного смешной. На днях Пуаро заставил меня снять и заново переколоть мою брошь. Сказал, что брошь была неровно приколота!

Я засмеялся:

— Это его мания.

— Правда? Интересно.

Минуты две прошли в молчании, а затем, бросив взгляд в сторону Мэри Кавендиш и понизив голос, Цинтия снова обратилась ко мне:

— Мистер Гастингс! После чая мне хотелось бы с вами поговорить.

Ее взгляд в сторону Мэри заставил меня задуматься. Пожалуй, эти две женщины мало симпатизировали друг другу. Впервые мне пришла в голову мысль о будущем девушки. Миссис Инглторп, очевидно, не оставила в ее пользу никакого распоряжения, но я полагал, что Джон и Мэри, скорее всего, будут настаивать, чтобы она пожила с ними. Во всяком случае, до конца войны. Джон, я знаю, симпатизировал Цинтии, ему будет жаль, если она уедет.

Джон, отлучившийся на некоторое время, вернулся к чайному столу, но его обычно добродушное лицо было сердитым.

— Черт бы побрал этих детективов! — возмутился он. — Не могу понять, что им надо? Шарили по всем комнатам, повытаскивали все вещи, перевернули все вверх дном… Просто невероятно! Наверное, воспользовались случаем, что в доме никого не было. Ну, я поговорю с этим Джеппом, когда увижу его в следующий раз!

— Полно, Пол Прай,[46] — проворчала мисс Ховард.

Лоуренс высказался, что детективам приходится делать вид, будто они активно действуют.

Мэри Кавендиш промолчала.

После чая я пригласил Цинтию на прогулку, и мы медленно побрели к лесу.

— Слушаю вас, — сказал я, как только листва скрыла нас от любопытных глаз.

Девушка со вздохом опустилась на траву и сбросила шляпку. Солнечный свет, пронизывая листву, превратил ее золотисто-каштановые волосы в колышущееся от дыхания ветерка живое золото.

— Мистер Гастингс, — начала она, — вы всегда так добры и так много знаете…

В этот момент у меня мелькнула ошеломляющая мысль, что Цинтия — очаровательное создание, намного очаровательнее Мэри, которая никогда не говорила мне ничего подобного.

— Итак! — крайне благожелательно подтолкнул я ее, видя, что она колеблется.

— Хочу попросить у вас совета. Я не знаю, что мне делать.

— Что делать?

— Да. Видите ли, тетя Эмили всегда говорила, что она меня обеспечит. Полагаю, она забыла или не думала, что может умереть. Во всяком случае, не обеспечила меня и не оставила на мой счет никаких распоряжений. Теперь я просто не знаю, что мне делать. Как вы думаете, я сразу должна отсюда уехать?

— Господи, конечно, нет! Кавендиши не захотят расстаться с вами. Я в этом уверен.

Цинтия заколебалась, потом какое-то время сидела молча, вырывая траву маленькими руками.

— Миссис Кавендиш захочет от меня избавиться, — произнесла она наконец. — Мэри меня ненавидит.

— Ненавидит? — удивился я.

Цинтия кивнула:

— Да. Не знаю почему, но она меня терпеть не может. И он тоже.

— Ну, тут я точно знаю, что вы не правы, — тепло возразил я. — Напротив, Джон вам очень симпатизирует.

— О да… Джон! Но я не его имела в виду. Я говорю о Лоуренсе. Мне, конечно, безразлично, ненавидит он меня или нет, но все-таки это ужасно, когда тебя никто не любит, верно?

— Цинтия, это не так, они вас любят! Уверен, вы ошибаетесь. Послушайте, и Джон, и мисс Ховард…

Цинтия с мрачным видом кивнула:

— Да, пожалуй, Джону я нравлюсь. И, конечно, Эви. Несмотря на ее грубоватые манеры, она и мухи не обидит. Но вот Лоуренс почти никогда со мной не говорит, а Мэри с трудом заставляет себя быть любезной. Мэри хочет, чтобы Эви осталась, даже упрашивает ее, а меня нет, и я… и я не знаю, что мне делать.

Бедный ребенок вдруг расплакался…

Не знаю, что на меня вдруг нашло? Может, подействовала красота Цинтии и золото ее волос? Или радость от общения с человеком, который явно не мог быть связан с преступлением? А возможно, просто искреннее сочувствие к ее юности и одиночеству? Как бы то ни было, я наклонился вперед и, взяв ее маленькую руку, неловко проговорил:

— Цинтия, выходите за меня замуж!

Совершенно случайно я нашел верное средство от ее слез. Она сразу выпрямилась, отняла руку и резко отрезала:

— Не говорите глупостей!

Мне стало досадно.

— При чем тут глупость? Я прошу вас оказать мне честь и стать моей женой.

К моему полнейшему изумлению, Цинтия неожиданно рассмеялась и назвала меня «милым чудаком».

— Право, это очень славно с вашей стороны, — заявила она, — но на самом деле вы этого не хотите.

— Нет, хочу. У меня есть…

— Неважно, что у вас есть. Вы этого не хотите… и я тоже.

— Ну, это, разумеется, решает дело, — холодно заметил я. — Только не вижу ничего смешного в том, что я сделал вам предложение.

— Да, конечно, — согласилась Цинтия. — И в следующий раз кто-нибудь, может быть, примет ваше предложение. До свидания! Вы очень меня утешили и подняли мне настроение. — И, снова разразившись неудержимым взрывом смеха, она исчезла среди деревьев.

Возвращаясь мысленно к нашему разговору, я нашел его крайне неудовлетворительным.

И вдруг решил пойти в деревню, поискать Бауэрштейна. Должен же кто-нибудь следить за этим типом! В то же время было бы разумным рассеять подозрения, которые могли у него возникнуть. Я вспомнил, что Пуаро всегда полагался на мою дипломатичность.

Я подошел к небольшому дому, в окне которого было выставлено объявление: «Меблированные комнаты». Мне было известно, что доктор Бауэрштейн живет здесь, и я постучал.

Дверь открыла старая женщина.

— Добрый день, — любезно поздоровался я. — Доктор Бауэрштейн у себя?

Она удивленно смотрела на меня:

— Разве вы не слышали?

— Не слышал о чем?

— О нем.

— Что — о нем?

— Его взяли.

— Взяли? Он умер?

— Нет, его взяла полиция.

— Полиция?! — У меня перехватило дыхание. — Вы хотите сказать, что его арестовали?

— Да, вот именно. И…

Я не стал слушать и бросился на поиски Пуаро.

Глава 10 Арест

К моему величайшему неудовольствию, Пуаро не оказалось дома. Старый бельгиец, открывший дверь на мой стук, сообщил, что, по его мнению, Пуаро уехал в Лондон.

Я был ошеломлен. С какой стати он отправился в Лондон? Что Пуаро там делать? Было это внезапное решение или он уже принял его, когда расстался со мной несколько часов назад?

Несколько раздраженный, я снова направился в Стайлз. В отсутствие Пуаро я не знал, как мне дальше действовать. Ожидал ли Пуаро этого ареста? Что послужило его причиной?

Ответить на эти вопросы я не мог и не представлял, как мне вести себя дальше. Должен ли я сообщить об аресте Бауэрштейна остальным? Мне не хотелось признаваться самому себе, но меня тяготила мысль о Мэри Кавендиш. Не будет ли для нее это известие ужасным шоком? Я полностью отбросил прежние свои подозрения. Мэри не могла быть вовлечена в преступление, иначе я уловил бы хоть какой-нибудь намек. Но и скрыть от нее известие об аресте Бауэрштейна не было возможности. Завтра же о нем сообщат во всех газетах. И все-таки я не решался все рассказать. Если бы здесь был Пуаро, я мог бы спросить у него совета. Непонятно, что же заставило его так неожиданно отправиться в Лондон?

Однако мое мнение о проницательности Пуаро невероятно выросло. Если бы не он, мне никогда не пришло бы в голову заподозрить доктора! Да, этот странный, невысокого роста человек определенно очень умен!

Немного поразмыслив, я все-таки счел нужным сообщить Джону об аресте Бауэрштейна. Пусть сам решает, ставить ли об этом в известность всех домочадцев.

Услышав новость, Джон протяжно свистнул:

— Вот это да! Выходит, вы были правы. А я тогда просто не мог этому поверить.

— Да, это кажется странным, пока не привыкнешь к такой мысли и не убедишься, как все подходит. Что же нам теперь делать? Конечно, завтра и так все узнают.

Джон задумался.

— Неважно, — принял он наконец решение, — сейчас мы ничего сообщать не будем. В этом нет надобности. Как говорится, все и так скоро станет известно.

Однако на другой день, встав рано утром и с нетерпением развернув газету, я, к моему величайшему удивлению, не нашел в ней ни слова об аресте! Прочитал колонку с обычным несущественным сообщением об «отравлении в Стайлзе», и ничего больше! Это было совершенно необъяснимо, но я подумал, что Джепп из каких-то своих соображений не хочет, чтобы новость попала на страницы газет. Меня это немного взволновало, так как возникала возможность дальнейших арестов.

После завтрака я решил пройти в деревню, чтобы узнать, не вернулся ли Пуаро. Но не успел выйти из дома, как в одной из застекленных дверей появилось его лицо и хорошо знакомый голос произнес:

— Bonjour, mon ami!

— Пуаро! — воскликнул я с облегчением и, схватив его за руки, втянул в комнату. По-моему, никогда и никого я не был так рад видеть. — Послушайте! Я никому не сказал об аресте, кроме Джона. Я действовал правильно?

— Друг мой, — ответил Пуаро, — я не понимаю, о чем вы говорите.

— Конечно, об аресте доктора Бауэрштейна! — нетерпеливо уточнил я.

— Значит, Бауэрштейн арестован?

— Вы об этом не знали?

— Не имел ни малейшего понятия. — Немного помолчав, Пуаро добавил: — Хотя меня это не удивляет. В конце концов, мы всего лишь в четырех милях от побережья.

— От побережья? — озадаченно повторил я. — При чем тут побережье?

Пуаро пожал плечами:

— Но ведь это очевидно.

— Только не мне! Может быть, я туп, но никак не пойму, какое отношение близость побережья имеет к убийству миссис Инглторп.

— Конечно, никакого, — улыбнулся Пуаро. — Мы ведь говорим об аресте доктора Бауэрштейна.

— Ну да! Он арестован за убийство миссис Инглторп.

— Что? — воскликнул Пуаро с живейшим любопытством. — Доктор Бауэрштейн арестован за убийство миссис Инглторп?

— Да.

— Невероятно! Это было бы слишком хорошим фарсом! Кто вам это сказал, друг мой?

— Видите ли, ничего определенного никто мне не говорил, — признался я, — но он арестован.

— О да! Вполне возможно. Но он арестован за шпионаж, mon ami!

— Шпионаж?! — выдохнул я.

— Совершенно верно.

— Не за отравление миссис Инглторп?

— Нет, конечно. Если только наш друг Джепп не потерял рассудок окончательно, — спокойно пояснил Пуаро.

— Но… но мне казалось, вы сами так думали!

Удивленный взгляд Пуаро выражал недоумение — и как только мне могла прийти в голову подобная абсурдная мысль?

— Вы хотите сказать, что доктор Бауэрштейн — шпион? — медленно проговорил я.

Пуаро кивнул.

— Вы сами этого не подозревали? — спросил он.

— Никогда! Я и подумать не мог…

— А вам не казалось странным, что знаменитый лондонский специалист похоронил себя в такой деревушке? У вас не вызывала удивления привычка доктора бродить ночью по округе?

— Нет, — признал я. — Даже не обращал на это внимания.

— Он родился в Германии, — задумчиво продолжал Пуаро, — хотя уже так долго занимается практикой в этой стране, что никто о нем не думает иначе как об англичанине. Натурализовался уже лет пятнадцать тому назад. Очень умный человек… разумеется, еврей.

— Мерзавец! — негодующе воскликнул я.

— Ничуть! Напротив, патриот. Подумайте только, что он теряет. Им стоит восхищаться.

Я не мог подойти к этому так же философски, как Пуаро.

— Надо же, и миссис Кавендиш бродила с ним по всей округе! — продолжал я негодовать.

— Да. Полагаю, он находил это знакомство очень полезным, — заметил Пуаро. — Поскольку слухи соединяли их имена вместе, то любые другие выходки доктора проходили незамеченными.

— Значит, вы полагаете, что он никогда по-настоящему ее не любил? — нетерпеливо спросил я… пожалуй, слишком нетерпеливо при подобных обстоятельствах.

— Этого, разумеется, я сказать не могу, однако… Хотите, Гастингс, я выскажу мое личное мнение?

— Да.

— Оно заключается в следующем: миссис Кавендиш не любит и никогда ни на йоту не любила доктора Бауэрштейна!

— Вы действительно так думаете? — Я не мог скрыть удовольствия.

— Вполне в этом уверен. И могу объяснить почему.

— Да?

— Потому что она любит кого-то другого.

— О!

Что имел в виду Пуаро? Но меня помимо моей воли вдруг охватило странное ощущение. Правда, что касается женщин, я не тщеславен, только мне припомнились некоторые обстоятельства, воспринятые мною раньше, пожалуй, слишком легко, однако теперь, казалось, указывавшие…

Мои приятные мысли были прерваны появлением мисс Ховард. Она поспешно огляделась вокруг, чтобы убедиться, что никого другого в комнате нет, затем вынула из кармана старый лист оберточной бумаги и подала его Пуаро.

— Наверху платяного шкафа, — загадочно пробормотала она и поспешно покинула комнату.

Пуаро с нетерпением развернул лист и, удовлетворенно кивнув, разложил его на столе.

— Посмотрите, Гастингс, какая, по-вашему, это буква — «Q» или «L»?

Лист бумаги оказался довольно пыльным, как будто какое-то время лежал открытым. Внимание Пуаро привлекла наклейка, на которой было напечатано: «Господа Паркинсоны, известные театральные костюмеры» и адрес — Кавендиш (инициал непонятен), эсквайр, Стайлз-Корт, Стайлз-Сент-Мэри, Эссекс.

— Это может быть «T» или «L», — сказал я, старательно изучив буквы, — но, конечно, не «Q».

— Хорошо, — подтвердил Пуаро, сворачивая бумагу. — Я согласен с вами, что это «L».

— Откуда это? — полюбопытствовал я. — Важная находка?

— Не очень. Однако она подтверждает мое предположение. Я подозревал о ее существовании и направил мисс Ховард на поиски. Как видите, они оказались успешными.

— Что она имела в виду, говоря: «Наверху платяного шкафа»?

— Хотела сказать, что нашла его именно там, — пояснил Пуаро.

— Странное место для куска оберточной бумаги, — задумчиво произнес я.

— Ничуть. Верх платяного шкафа — отличное место для хранения оберточной бумаги и картонных коробок. Я сам постоянно держу их там. Аккуратно уложенные, они не раздражают глаз.

— Пуаро, — серьезно спросил я, — вы уже пришли к какому-нибудь выводу по поводу этого преступления?

— Да… Я хочу сказать, что знаю, кто его совершил.

— О!

— Но, кроме предположений, у меня, к сожалению, нет никаких доказательств. Разве что… — Неожиданно он схватил меня за руку и потащил вниз, в волнении закричав по-французски: — Мадемуазель Доркас! Un moment, s'il vous plaît![47]

Взволнованная Доркас поспешно вышла из буфетной.

— Дорогая Доркас, у меня появилась идея… маленькая идея… Если она окажется верной — какой чудесный шанс! Скажите, в понедельник, не во вторник, Доркас, а именно в понедельник, за день до трагедии, не случилось ли чего с колокольчиком в спальне миссис Инглторп?

Доркас удивилась:

— Да, сэр, теперь, когда вы напомнили… И правда случилось… Хотя ума не приложу, как вы про это узнали. Должно быть, мыши перегрызли проволочку. Во вторник утром пришел человек и все исправил.

С восторженным возгласом Пуаро схватил меня за руку и потянул в комнату.

— Видите, не нужно искать внешних доказательств… Нет! Достаточно сообразительности. Однако плоть человеческая слаба… Оказавшись на верном пути, испытываешь истинное удовольствие! Ах, друг мой, я словно заново родился! Я бегу! Скачу! — Он и правда выскочил из дома и побежал, подпрыгивая, по краю лужайки.

— Что случилось с вашим знаменитым другом? — послышался голос за моей спиной. Я повернулся и увидел Мэри Кавендиш. Она улыбалась, и я тоже улыбнулся в ответ. — В чем дело?

— Сказать по правде, я и сам не знаю. Пуаро задал Доркас несколько вопросов о колокольчике в спальне миссис Инглторп и пришел в такой восторг от ее ответа, что стал дурачиться. Вы сами видели!

Мэри засмеялась:

— Как странно! Посмотрите, он выходит из калитки. Значит, сегодня больше не вернется?

— Право, не знаю. Я давно отказался от попыток угадать, что он сделает дальше.

— Скажите, мистер Гастингс, ваш друг немного не в себе?

— Честное слово, не знаю! Иногда я уверен, что он безумен как шляпник,[48] но потом, как раз в тот момент, когда, кажется, наступает пик сумасшествия, выясняется, что это его метод.

— Понимаю…

В то утро, несмотря на смех, Мэри была задумчива. Она выглядела серьезной и даже чуть грустной.

Мне пришло в голову, что это удобный случай поговорить с ней о Цинтии. Как мне показалось, я начал довольно тактично, но не успел произнести и нескольких слов, как она решительно меня остановила:

— Не сомневаюсь, мистер Гастингс, вы отличный адвокат, но в данном случае ваш талант пропадает напрасно. Цинтия может не беспокоиться, что встретит с моей стороны недоброжелательство.

Я было попытался, запинаясь, объяснить… Сказал, что надеюсь, она не подумала… Но Мэри снова остановила меня, и ее слова были так неожиданны, что почти вытеснили из моей головы и Цинтию, и ее неприятности.

— Мистер Гастингс, — спросила она, — вы считаете, что мы с мужем счастливы?

Я был захвачен врасплох и пробормотал, что это не мое дело — думать об их отношениях.

— Ну что же, — спокойно заявила Мэри, — ваше это дело или нет, а я вам скажу: мы несчастливы.

Я молчал. Мне показалось, что она не кончила говорить.

Мэри стала медленно ходить взад-вперед по комнате, чуть склонив голову набок. Ее стройная фигура при ходьбе мягко покачивалась. Неожиданно она остановилась и посмотрела на меня.

— Вы ничего обо мне не знаете, не так ли? — спросила она. — Откуда я, кем была, прежде чем вышла замуж за Джона… Короче говоря — ничего! Ну что же, я вам расскажу. Вы будете моим исповедником. По-моему, вы добрый… Да, я в этом уверена.

Нельзя сказать, что это подняло мое настроение, как следовало ожидать. Я вспомнил, что Цинтия начала свою исповедь почти такими же словами. К тому же исповедник, по-моему, должен быть пожилым. Это совсем неподходящая роль для молодого человека.

— Мой отец был англичанином, — начала Мэри, — а мать — русской.

— О! — отреагировал я. — Теперь понятно.

— Что понятно?

— Намек на нечто иностранное… другое… что вас всегда окружает.

— Кажется, моя мать была очень красивой, — продолжила Мэри. — Не знаю, потому что никогда ее не видела. Она умерла, когда я была еще совсем маленькой. По-моему, трагично: кажется, по ошибке выпила слишком большую дозу какого-то снотворного. Как бы там ни было, отец был безутешен. Вскоре после этого он стал работать в консульстве и, куда бы его ни направляли, всегда брал меня с собой. К тому времени как мне исполнилось двадцать три года, я уже объехала почти весь мир. Это была великолепная жизнь… Мне она нравилась. — На лице Мэри появилась улыбка. Откинув голову назад, она, казалось, погрузилась в воспоминания тех старых добрых дней. — Потом умер и отец, — наконец заговорила она. — Он оставил меня плохо обеспеченной. Я вынуждена была жить со старыми тетками в Йоркшире. — Мэри содрогнулась. — Вы поймете, что это была ужасная жизнь для девушки, выросшей и воспитанной так, как я. Узость интересов и невероятная монотонность такой жизни сводили меня с ума. — Она помолчала, а потом совершенно другим тоном добавила: — И тут я встретила Джона Кавендиша.

— И что же?

— С точки зрения моих теток, для меня это была хорошая партия. Но я должна честно признаться, что не думала об этом. Нет! Для меня важным было другое: замужество избавляло меня от невыносимой монотонности той жизни.

Я опять ничего не сказал, и через минуту она продолжила:

— Поймите меня правильно. Я была с Джоном честной. Сказала ему правду, что он мне очень нравится и я надеюсь, это чувство усилится, но я в него не влюблена. Джон заявил, что это его вполне устраивает, и… мы поженились.

Мэри надолго замолчала. Нахмурив лоб, она словно вглядывалась в те ушедшие дни.

— Я думаю… я уверена… сначала Джон любил меня. Но мы, очевидно, плохо подходим друг другу и почти сразу же стали отдаляться. Я Джону надоела. Малоприятно для женской гордости в таком признаваться, но это правда.

Должно быть, я что-то пробормотал о несходстве взглядов, потому что она быстро продолжила:

— О да! Надоела… Но теперь это уже не имеет значения… Теперь, когда наши пути расходятся…

— Что вы имеете в виду?

— Я не намерена оставаться в Стайлз-Корт, — спокойно объяснила Мэри.

— Вы с Джоном не собираетесь здесь жить?

— Джон может жить здесь, но я не буду.

— Вы хотите его оставить?

— Да.

— Но почему?

Она долго молчала.

— Возможно… потому, что хочу быть свободной!

Когда она произнесла эти слова, передо мной вдруг возникло видение: обширное пространство, нетронутые леса, нехоженые земли… Я почувствовал, что могла бы значить свобода для такой натуры, как Мэри Кавендиш! На мгновение я увидел ее такой, какой она была на самом деле, — гордое, неукротимое создание, так же не прирученное цивилизацией, как вольная птица в горах.

— Вы не знаете… не знаете, — сорвался с ее губ приглушенный крик, — какой ненавистной тюрьмой было для меня это место!

— Понимаю, — пробормотал я, — но… но не предпринимайте ничего поспешно!

— О-о! «Поспешно»! — В голосе Мэри прозвучала насмешка над моей осмотрительностью.

И тут у меня вырвались слова, за которые через минуту я готов был откусить себе язык:

— Вы знаете, что доктор Бауэрштейн арестован?

В тот же миг холодность, подобно маске, закрыла лицо Мэри, лишив его всякого выражения.

— Джон был настолько любезен, что сообщил мне об этом, — спокойно отозвалась она.

— Ну и что же вы думаете? — невнятно, еле ворочая языком, спросил я.

— О чем?

— Об аресте.

— Что я могу думать? По-видимому, он немецкий шпион. Так Джону сказал садовник.

Лицо Мэри и ее голос были совершенно холодны, не выражали никаких эмоций. Любила она его или нет?

Мэри отступила на шаг и дотронулась до цветов в вазе.

— Совсем завяли, — бесстрастно констатировала она. — Нужно поставить новые. Вы не могли бы чуть посторониться? Благодарю вас, мистер Гастингс.

Она спокойно прошла мимо меня и вышла в сад, на прощание холодно кивнув.

Нет, конечно, Мэри не любила Бауэрштейна! Ни одна женщина не могла бы сыграть роль с таким ледяным безразличием.

Пуаро не появлялся. Не показывались и детективы из Скотленд-Ярда.

Ко времени ленча у нас произошло небольшое событие. Дело в том, что мы тщетно пытались разыскать четвертое из писем, написанных миссис Инглторп незадолго до смерти. Так как все попытки оказались напрасными, мы прекратили поиски, надеясь, что со временем письмо обнаружится само собой. Именно так и случилось. Развязка пришла с дневной почтой в виде ответа от французского музыкального издательства. В нем миссис Инглторп ставили в известность о получении ее денежного чека и с сожалением сообщали, что работники фирмы не смогли найти заказанную ею серию русских песен. Так что от последней надежды на разрешение таинственного убийства с помощью корреспонденции миссис Инглторп пришлось отказаться.

Перед послеполуденным чаем я направился к Пуаро, чтобы поведать ему о новом разочаровании, но, к моей немалой досаде, обнаружил, что его опять нет дома.

— Снова уехал в Лондон?

— О нет, мсье, он поехал поездом в Тэдминстер, чтобы, как он сказал, посмотреть аптеку юной леди.

— Глупый осел! — сердито воскликнул я. — Ведь я же говорил ему, что среда — единственный день, когда ее там нет! Ну что же, передайте ему, чтобы он пришел повидать нас завтра утром. Вы сможете это сделать?

— Разумеется, мсье.

Но Пуаро не появился и на следующий день. Я уже начал сердиться. Поистине, он вел себя совершенно бесцеремонно.

После ленча Лоуренс отвел меня в сторону и спросил, не пойду ли я повидать моего бельгийского друга.

— Нет, не пойду. Если захочет повидаться, пусть приходит сюда.

— О! — Лоуренс выглядел необычно. В его манере держаться были какие-то нервозность и возбуждение, вызвавшие мое любопытство.

— В чем дело? — спросил я. — Конечно, я могу пойти, если в этом есть особая необходимость.

— Ничего особенного, но… гм!.. Если вы его увидите, не могли бы вы ему сказать… — Лоуренс понизил голос до шепота, — что я, кажется, нашел еще одну кофейную чашку.

Я уже почти забыл о таинственном поручении Пуаро, но теперь мое любопытство снова разгорелось.

Лоуренс ничего больше не объяснил, и я решил, что, пожалуй, сменю гнев на милость и снова пойду поищу Пуаро в «Листуэй коттедж».

На этот раз старик бельгиец встретил меня улыбкой — мсье Пуаро дома. Не желаю ли я подняться наверх? Я взобрался по лестнице.

Пуаро сидел у стола, закрыв лицо руками. При моем появлении он вскочил.

— Что случилось? — озабоченно спросил я. — Надеюсь, вы не заболели?

— Нет-нет! Я не болен. Решаю очень важную проблему.

— Ловить преступника или нет? — пошутил я.

К моему величайшему удивлению, Пуаро мрачно кивнул:

— Как сказал ваш великий Шекспир: «Говорить или не говорить — вот в чем вопрос!»

Я не стал поправлять ошибку в цитате.

— Вы серьезно, Пуаро?

— Очень серьезно. Потому что от этого зависит самое важное на свете.

— Что же это?

— Счастье женщины, mon ami! — серьезно ответил Пуаро.

Я не нашелся, что сказать.

— Наступил решающий момент, — задумчиво произнес Пуаро, — а я не знаю, как поступить. Видите ли, ставки в моей игре слишком велики. Только я, Эркюль Пуаро, могу себе это позволить! — Он гордо похлопал себя по груди.

Выждав уважительно несколько минут, чтобы не испортить эффекта, я передал ему слова Лоуренса.

— Ага! — воскликнул Пуаро. — Значит, он все-таки нашел кофейную чашку! Очень хорошо. Этот ваш длиннолицый мсье Лоуренс умнее, чем кажется.

Сам я был не очень высокого мнения об уме Лоуренса, но не стал возражать Пуаро. Я только мягко попенял ему за то, что он, несмотря на мое предупреждение, забыл, какие дни у Цинтии свободны.

— Это верно. Я ничего не помню — голова у меня как решето! Однако другая юная леди была весьма мила. Она очень сожалела, увидев мое разочарование, и самым любезным образом все мне показала.

— О! Ну, в таком случае все в порядке, а попить чай с Цинтией вы сможете как-нибудь в другой раз.

Я рассказал Пуаро о письме.

— Очень жаль, — сказал он. — У меня были надежды на это письмо, но они не сбылись. Все должно быть раскрыто изнутри. Здесь! — Он постучал себя по лбу. — С помощью маленьких серых клеточек. Это уж их дело. — Затем неожиданно спросил: — Друг мой, вы разбираетесь в отпечатках пальцев?

— Нет! — Меня удивил его вопрос. — Я только знаю, что двух одинаковых отпечатков пальцев не существует. На этом мои знания кончаются.

— Совершенно верно. Одинаковых не бывает. — Он открыл ящик стола, вынул несколько фотографий и разложил их на столе. — Я их пронумеровал: один, два и три, — сказал Пуаро. — Вы могли бы мне их описать?

Я внимательно рассмотрел снимки.

— Все, как я вижу, сильно увеличено. Я бы сказал, что номер первый принадлежит мужчине, это отпечатки большого и указательного пальцев. Номер второй — женский. Он намного меньше и совершенно другой. А номер три… — Я задумался. — Похоже, тут смешано несколько отпечатков, но очень ясно просматривается первый номер.

— Он покрывает все остальные отпечатки?

— Да.

— Вы их точно узнали?

— О да! Они идентичны.

Пуаро кивнул и, осторожно взяв у меня фотографии, спрятал их и запер.

— Полагаю, — недовольно пробурчал я, — вы, как всегда, не собираетесь ничего мне объяснить?

— Напротив. Фотография первая — отпечатки пальцев мсье Лоуренса. Отпечатки на второй фотографии принадлежат Цинтии. Они не имеют значения. Я получил их просто для сравнения. С отпечатками на третьей фотографии дело обстоит несколько сложнее.

— А именно?

— Как видите, снимок сильно увеличен. Вы обратили внимание на пятно, которое тянется через весь снимок? Я не стану описывать вам специальный аппарат, пудру для напыления и тому подобное, что я использовал. Полиции этот процесс хорошо известен; с его помощью вы можете за короткое время получить фотографию отпечатков пальцев с любого предмета. Ну вот, друг мой! Перед вами отпечатки пальцев… остается лишь сказать, на каком предмете они были оставлены.

— Продолжайте. Я весь внимание.

— Eh bien! Снимок третий представляет собой очень увеличенную поверхность маленькой бутылочки из шкафчика аптеки в госпитале Красного Креста в Тэдминстере… Все это звучит, как в детском стишке «В доме, который построил Джек»!

— Господи! — воскликнул я. — Откуда взялись на ней отпечатки пальцев Лоуренса? Он и не подходил к шкафчику с ядами в тот день, когда мы у Цинтии пили чай.

— О нет! Ошибаетесь. Подходил.

— Невероятно! Мы все время были вместе.

Пуаро покачал головой:

— Нет, друг мой! Был момент, когда вы не могли быть все вместе, иначе не пришлось бы звать мистера Лоуренса, чтобы он присоединился к вам на балконе.

— Да, забыл, — вынужден был признать я. — Но это было всего на минутку!

— Вполне достаточно.

— Достаточно для чего?

Улыбка Пуаро стала довольно загадочной.

— Вполне достаточно для джентльмена, который изучал медицину, чтобы удовлетворить свой естественный интерес и любопытство.

Наши взгляды встретились. Пуаро выглядел довольным. Он поднялся со стула и даже стал напевать какую-то мелодию. Я с подозрительностью наблюдал за ним.

— Пуаро, — наконец не выдержал я, — что было в той маленькой бутылочке?

Пуаро выглянул из окна.

— Гидрохлорид стрихнина, — ответил он через плечо и продолжил напевать.

— Господи! — произнес я едва слышно, хотя и не был удивлен. Я ждал такого ответа.

— Чистый гидрохлорид стрихнина используется редко… только иногда для таблеток. В медицине для приготовления многих лекарств обычно применяют другой раствор. Поэтому отпечатки пальцев на бутылочке не были нарушены.

— Как вам удалось сделать эти снимки?

— Я уронил с балкона мою шляпу, — невозмутимо объяснил Пуаро. — В это время дня посетителям не разрешается находиться внизу, так что, несмотря на мои многочисленные извинения, коллеге мадемуазель Цинтии пришлось сойти вниз и принести мою шляпу.

— Значит, вы знали, что найдете?

— Нет. Конечно, нет! Просто по вашему описанию представил себе это помещение и решил, что мсье Лоуренс мог подойти к шкафчику с ядами. Такую возможность надо было либо подтвердить, либо исключить.

— Пуаро, — заметил я, — ваша веселость меня не обманет. Это очень важное открытие.

— Я не знаю, — сказал Пуаро, — но кое-что меня поражает. Это и вас, без сомнения, не могло не поразить.

— Что именно?

— Видите ли, во всем этом деле слишком много стрихнина. Мы уже третий раз с ним сталкиваемся. Стрихнин в лекарстве миссис Инглторп. Стрихнин, проданный мистером Мэйсом в аптеке в Стайлз-Сент-Мэри. Теперь мы опять встречаемся со стрихнином, который побывал в руках одного из домочадцев. Это сбивает с толку, а как вы знаете, я не люблю путаницы.

Прежде чем я успел ответить, старый бельгиец, приоткрыв дверь, заглянул в комнату.

— Там внизу леди спрашивает мистера Гастингса, — сообщил он.

— Леди?

Я вскочил. По узкой лестнице мы с Пуаро спустились вниз. В дверях стояла Мэри Кавендиш.

— Я навещала одну старушку в деревне, — объяснила она, — а так как Лоуренс сказал, что вы у мсье Пуаро, то я решила зайти за вами.

— Увы, мадам! — с видимым огорчением произнес Пуаро. — Я-то подумал, что этим визитом вы оказали честь мне…

— Как-нибудь в другой раз, если вы меня пригласите, — улыбаясь, пообещала Мэри.

— Хорошо. Если, мадам, когда-нибудь вам понадобится исповедник…

Она слегка вздрогнула.

— …помните, что папа Пуаро всегда к вашим услугам.

Несколько минут Мэри пристально смотрела на него, как будто стараясь найти в его словах какой-то скрытый смысл. Затем резко отвернулась.

— Не пойдете ли вместе с нами, мсье Пуаро?

— С восторгом, мадам!

Всю дорогу до Стайлз-Корт Мэри быстро и лихорадочно говорила. Это поразило меня, и я понял, что взгляд Пуаро каким-то непонятным образом ее нервировал.

Погода испортилась, резкий ветер был почти по-осеннему пронзителен. Мэри слегка дрожала и плотнее застегнула пальто. Ветер печально стонал в деревьях, как будто вздыхал какой-то великан.

Мы подошли к большой двери дома и сразу почувствовали что-то неладное.

Навстречу нам выбежала Доркас. Она плакала и ломала руки. Я увидел, что и остальные слуги, сбившись вместе, насторожены и взволнованы.

— О, мэм! О, мэм! Не знаю, как и сказать…

— Что случилось, Доркас? — нетерпеливо спросил я. — Говорите немедленно!

— Все эти вредные сыщики! Они его арестовали. Они арестовали мистера Кавендиша!

— Арестовали Лоуренса? — воскликнул я.

— Нет, сэр. Не мистера Лоуренса… Мистера Джона!

За моей спиной, громко вскрикнув, Мэри Кавендиш тяжело упала на меня. Быстро повернувшись, чтобы ее подхватить, я встретил взгляд Пуаро. Глаза его светились тихим торжеством.

Глава 11 Суд

Спустя два месяца начался судебный процесс против Джона Кавендиша по делу об убийстве его мачехи.

Не стану подробно останавливаться на том, как прошли недели, предшествующие этому событию, скажу лишь, что поведение Мэри Кавендиш вызывало у меня самое искреннее восхищение и симпатию. Она сразу приняла сторону мужа, с жаром отвергала даже мысль о его виновности и защищала его изо всех сил.

Я выразил Пуаро мое восхищение ею, и он, кивнув, проговорил:

— Да, она принадлежит к числу тех женщин, которые в беде проявляют свои лучшие качества. Тогда раскрываются их искренние чувства. Ее гордость и ревность отступили…

— Ревность? — перебил я, с сомнением глядя на него.

— Да. Разве вы не понимаете, что миссис Кавендиш чрезвычайно ревнива? Как я уже сказал, она отбросила в сторону и гордость, и ревность и не думает ни о чем, кроме своего мужа и нависшей над ним ужасной угрозы.

Пуаро говорил с большим чувством, и я с интересом слушал, припоминая, как он раздумывал, говорить ему или нет. Зная его мягкость и особое бережное отношение к «женскому счастью», я был доволен, что решение судьбы Джона от него не зависело.

— Даже теперь с трудом могу поверить! — признался я. — До последней минуты я думал, что это Лоуренс.

Пуаро усмехнулся:

— Я знал, что вы так думали.

— Но Джон! Мой старый друг Джон!

— Каждый убийца, вероятно, был чьим-то старым другом, — философски заметил Пуаро. — Нельзя смешивать чувства и здравый смысл.

— По-моему, вы могли хотя бы намекнуть!

— Возможно, mon ami, я не сделал этого именно потому, что он был вашим старым другом.

Я немного смутился, припомнив, как поспешно сообщил Джону то, что считал истинным мнением Пуаро о докторе Бауэрштейне. Между прочим, доктор был оправдан, так как сумел ускользнуть от выдвинутых против него обвинений. Но хотя на этот раз он оказался слишком умен и его не смогли уличить в шпионаже, все-таки ему основательно подрезали крылышки.

Я спросил Пуаро: как он думает, будет ли осужден Джон Кавендиш? К моему величайшему удивлению, он ответил, что, напротив, по всей вероятности, Джона оправдают.

— Но, Пуаро… — попытался я возразить.

— О друг мой, разве я вам не говорил, что у меня нет достаточных доказательств. Одно дело знать, что человек виновен, и совершенно другое — убедительно доказать его вину. В этом деле слишком мало улик. Вот в чем беда! Я, Эркюль Пуаро, знаю, но в цепочке моих умозаключений не хватает последнего звена. И если я не смогу найти это отсутствующее звено… — Он печально покачал головой.

— Когда вы впервые заподозрили Джона Кавендиша? — поинтересовался я через некоторое время.

— Разве вы его совсем не подозревали?

— Нет, конечно.

— Даже после того, как услышали обрывок разговора между миссис Кавендиш и ее свекровью? А неискренность ее ответов на предварительном слушании дела?

— Нет.

— Вы не поняли, что к чему, и не сообразили, что это не Алфред Инглторп ссорился с женой? Вы помните, как усиленно он отрицал это на предварительном слушании? Это мог быть либо Лоуренс, либо Джон. Будь это Лоуренс, тогда поведение Мэри Кавендиш было бы совершенно непонятно. Однако, с другой стороны, если это был Джон, все объясняется необыкновенно просто.

— Значит, — понял я наконец, — это Джон ссорился тогда с матерью?

— Совершенно верно.

— И вы давно это знали?

— Конечно. Только так можно было объяснить поведение Мэри Кавендиш.

— И все-таки вы уверены, что Джон может быть оправдан?

Пуаро пожал плечами:

— Разумеется, в ходе судебного процесса мы услышим все относящееся к обвинению, но адвокаты посоветуют Джону сохранить право защиты. Все это выяснится на суде. Да, между прочим, я обязан предупредить вас, друг мой. Я не должен фигурировать в полицейском следственном разбирательстве.

— Что-о?!

— Официально я не имею к нему никакого отношения. Пока я не найду недостающего звена, я намерен оставаться в тени. Миссис Кавендиш должна думать, что я работаю на стороне ее мужа, а не против него.

— По-моему, это низость.

— Нисколько. Мы имеем дело с умным и беспринципным человеком и обязаны использовать все, что в наших силах… Иначе он ускользнет! Поэтому я стараюсь оставаться на заднем плане. Все находки и открытия сделаны Джеппом, и все будет поставлено ему в заслугу. Если я буду давать показания, — Пуаро улыбнулся, — то, очевидно, в качестве свидетеля защиты.

Я с трудом верил своим ушам.

— Это вполне en règle,[49] — продолжал Пуаро. — Как ни странно, я могу дать показания, которые полностью опровергнут одно из доказательств судебного процесса.

— Какое же?

— То, что касается уничтожения завещания. Джон Кавендиш его не уничтожал.

Пуаро оказался истинным пророком. Не буду вдаваться в подробности судебного разбирательства, так как это привело бы к утомительным повторам, только сообщу, что Джон Кавендиш оставил за собой право защиты. Дело было передано в суд.

Сентябрь уже застал нас всех в Лондоне. Мэри сняла дом в Кенсингтоне.[50] Пуаро был включен в семейный круг.

Я получил работу в военном министерстве, так что мог постоянно с ними встречаться.

По мере того как одна за другой проходили недели, Пуаро все больше нервничал.

«Последнего звена», о котором он говорил, все еще недоставало. В душе я надеялся, что оно так и останется ненайденным, — иначе как можно надеяться на счастье Мэри, если Джон не будет оправдан?

15 сентября Джон Кавендиш предстал перед судом Олд-Бейли[51] по обвинению «в преднамеренном убийстве Эмили Агнес Инглторп». Подсудимый отказался признать себя виновным.

Защитником был назначен знаменитый королевский адвокат сэр Эрнст Хэвиуэзер.

Королевский адвокат мистер Филипс предъявил обвинение.

Совершенное убийство, заявил он, было преднамеренным, в высшей степени жестоким и хладнокровным. Это было не что иное, как умышленное отравление доверчивой и любящей женщины ее пасынком, которому она многие годы была больше чем матерью. Миссис Инглторп содержала его с раннего детства. Позднее обвиняемый вместе с женой жил в Стайлз-Корт в обстановке роскоши, окруженный ее заботой и вниманием. Она была доброй и щедрой благодетельницей для обоих.

Обвинитель готов вызвать свидетелей, чьи показания засвидетельствуют, что подсудимый — расточитель и распутник — в конце концов оказался в затруднительном финансовом положении и к тому же завел интрижку с некой миссис Рэйкс, женой живущего по соседству фермера. Это стало известно его мачехе, и та во второй половине дня, незадолго до смерти, обвинила его в неблаговидных поступках. Между ними возникла ссора, которую частично слышали некоторые из домочадцев. За день до этого подсудимый купил в деревенской аптеке стрихнин, изменив свою внешность, чтобы переложить ответственность за содеянное на другого человека, а именно на мужа миссис Инглторп, к которому он питал сильную неприязнь. Мистер Инглторп, к счастью, смог предъявить неоспоримое алиби.

17 июля во второй половине дня, продолжал обвинитель, сразу же после ссоры с сыном миссис Инглторп составила новое завещание. Оно было уничтожено — сожжено в камине ее спальни на следующее утро. Однако обнаруженные улики свидетельствуют, что это завещание было составлено ею и раньше, еще до свадьбы, — тут мистер Филипс выразительно погрозил пальцем, — однако подсудимый об этом не знал! Что заставило его мачеху написать новое завещание, когда старое продолжало сохранять свою силу, подсудимый объяснить не смог. Миссис Инглторп была пожилой женщиной и, возможно, забыла о существовании более раннего завещания, или, что казалось ему более вероятным, она могла думать, будто старое завещание аннулировалось после ее замужества. К тому же ранее состоялся разговор на эту тему. Женщины не всегда бывают хорошо осведомлены в юридических вопросах. Приблизительно около года назад миссис Инглторп составила завещание в пользу своего пасынка. Обвинение предъявит свидетельства, доказывающие, что именно подсудимый отнес мачехе кофе в ту роковую ночь. Позднее вечером он пробрался в ее комнату и уничтожил новое завещание, полагая, что таким образом старое, составленное в его пользу, останется в силе.

Подсудимый был арестован после того, как в его комнате инспектором криминальной полиции, замечательным детективом Джеппом, была обнаружена важная улика — пузырек стрихнина, идентичный проданному в деревенской аптеке якобы мистеру Инглторпу за день до убийства. Суду присяжных надлежит решить, являются ли эти изобличающие факты неоспоримым доказательством вины подсудимого.

Ловко намекнув, что для присяжных принятие иного решения было бы абсолютно немыслимым, мистер Филипс наконец сел и вытер платком лоб.

В числе первых свидетелей судебного разбирательства в основном были те, кто выступал на предварительном расследовании дела. Прежде всего были заслушаны показания медиков.

Сэр Эрнст Хэвиуэзер, известный во всей Англии своей грубой и бесцеремонной манерой запугивать свидетелей, задал только два вопроса.

— Как мне известно, доктор Бауэрштейн, — сказал он, — стрихнин быстродействующий яд, не так ли?

— Да.

— Но вы не в состоянии объяснить задержку его действия в данном случае?

— Нет.

— Благодарю вас.

Мистер Мэйс опознал медицинский пузырек, предъявленный адвокатом, как идентичный тому, который он продал «мистеру Инглторпу». Однако под натиском вопросов вынужден был признать, что до этого случая видел мистера Инглторпа лишь издали и никогда с ним раньше не разговаривал. Перекрестному допросу свидетель не подвергался.

Затем для дачи свидетельских показаний был приглашен мистер Инглторп. Он энергично отрицал как то, что покупал яд, так и то, что у него была ссора с женой. Другие свидетели подтвердили достоверность его показаний.

Были заслушаны также показания садовников, засвидетельствовавших завещание. Потом была приглашена Доркас.

Преданная, верная своим «молодым джентльменам» Доркас горячо отрицала, что голос, который она слышала, принадлежал Джону Кавендишу. Вопреки всем и вся она решительно утверждала, что в будуаре с ее госпожой был мистер Инглторп.

Задумчивая слабая улыбка мелькнула на лице подсудимого. Он очень хорошо понимал, насколько бесполезным было ее благородное и смелое поведение, так как отрицание этого факта не являлось доводом защиты. Миссис Кавендиш, будучи женой подсудимого, разумеется, не могла свидетельствовать против мужа.

Затем мистер Филипс задал Доркас несколько вопросов.

— Вы помните пакет, — спросил он, — который пришел на имя Лоуренса Кавендиша от фирмы «Паркинсонс» в последние дни июня?

Доркас покачала головой:

— Не помню, сэр. Может, и приходил пакет, только мистера Лоуренса большую часть июня не было дома.

— В случае, если пакет пришел в отсутствие мистера Лоуренса, как бы с этим пакетом поступили?

— Отнесли бы в его комнату или отослали бы ему.

— Кто бы это сделал? Вы?

— Нет, сэр. Я оставила бы его на столике в холле. Такими вещами занималась мисс Ховард.

Допрашивая мисс Эвлин Ховард, обвинитель спросил ее о пакете от фирмы «Паркинсонс».

— Не помню, — ответила она. — Приходило много пакетов. Именно этого не помню.

— Вы не знаете, был этот пакет отослан мистеру Лоуренсу Кавендишу в Уэльс или пакет отнесли в его комнату?

— Не думаю, что пакет был отослан. Я бы запомнила.

— Предположим, на имя мистера Лоуренса Кавендиша был прислан пакет, который потом исчез. Вы заметили бы его исчезновение?

— Нет, не думаю. Я решила бы, что им кто-нибудь занялся.

— Как я понимаю, мисс Ховард, это вы нашли лист оберточной бумаги? — Мистер Филипс показал пыльный листок, который мы с Пуаро разглядывали в Стайлз-Корт.

— Да, я.

— Как случилось, что вы стали его искать?

— Бельгийский детектив, приглашенный в Стайлз, обратился ко мне с такой просьбой.

— Где же вы его обнаружили?

— На шкафу. На платяном шкафу.

— На платяном шкафу подсудимого?

— По-моему… по-моему, да.

— Разве не вы сами нашли этот лист бумаги?

— Я сама.

— В таком случае вы должны знать, где его нашли.

— Он был на шкафу подсудимого.

— Это уже лучше!

Служащий фирмы «Театральные костюмы Паркинсонс» сообщил, что 29 июня они, согласно заказу, отослали мистеру Л. Кавендишу черную бороду. Заказ был сделан по почте, и в письмо вложен денежный почтовый перевод. Нет, письма они не сохранили. Однако все зафиксировано в учетных книгах. Бороду отослали по указанному адресу: «Мистеру Л. Кавендишу, эсквайру, Стайлз-Корт».

Сэр Эрнст Хэвиуэзер грозно поднялся с места:

— Откуда к вам пришло письмо?

— Из Стайлз-Корт.

— Тот же адрес, куда вы отослали пакет?

— Да.

Сэр Хэвиуэзер накинулся на него, как хищник на свою жертву:

— Откуда вы знаете?

— Я… я не понимаю.

— Откуда вы знаете, — повторил защитник, — что письмо к вам пришло из Стайлз-Корт? Вы обратили внимание на почтовый штемпель?

— Нет… но…

— О! Вы не обратили внимания на почтовый штемпель и тем не менее утверждаете, что письмо пришло из Стайлз-Корт! Собственно говоря, это мог быть любой почтовый штемпель?

— Д-да…

— Значит, письмо могло быть отправлено откуда угодно? Например, из Уэльса?

Свидетель признал такую возможность, и сэр Эрнст выразил удовлетворение.

Элизабет Уэллс, младшая горничная Стайлз-Корт, рассказала, как, отправившись спать, вдруг вспомнила, что закрыла парадную дверь на засов, а не только на замок, как об этом просил мистер Инглторп. Она спустилась вниз, чтобы исправить свою ошибку. Услышав слабый шум в западном крыле дома, глянула в коридор и увидела, как мистер Джон Кавендиш стучал в дверь миссис Инглторп.

Сэр Хэвиуэзер расправился с Элизабет Уэллс очень быстро. Под безжалостным натиском его вопросов она стала безнадежно себе противоречить, и сэр Эрнст с довольной улыбкой на лице опустился на свое место.

Затем давала показания Анни. Она рассказала о стеариновом пятне на полу и о том, что видела, как подсудимый нес кофе в будуар миссис Инглторп.

После этого был объявлен перерыв до следующего дня.

Возвращаясь домой, Мэри Кавендиш горячо возмущалась поведением обвинителя:

— Отвратительный человек! Какую сеть он сплел вокруг моего бедного Джона! Как он искажает даже самый незначительный факт, изменяя его до неузнаваемости!

— Вот увидите, — старался я ее успокоить, — завтра все будет иначе.

— Да-а, — задумчиво произнесла она и вдруг понизила голос: — Вы не думаете?.. Конечно же, это не мог быть Лоуренс… О нет! Этого не может быть!

Я и сам был озадачен и, оставшись наедине с Пуаро, спросил, что он думает о действиях сэра Эрнста, куда тот клонит.

— О-о! Этот сэр Эрнст — умный человек, — с похвалой отозвался Пуаро.

— Вы думаете, он уверен в виновности Лоуренса?

— Я не думаю, что он в это верит. Мало того, сомневаюсь, что его вообще что-либо заботит. Нет! Он просто пытается создать неразбериху в головах присяжных, чтобы они разделились во мнениях, будучи не в силах понять, кто из братьев это сделал. Он пытается создать впечатление, что против Лоуренса есть столько же улик, сколько и против Джона… И я далеко не уверен в том, что это ему не удастся.

Когда на следующий день заседание суда возобновилось, первым в качестве свидетеля был приглашен инспектор криминальной полиции Джепп. Его показания были четкими и ясными. Сообщив о предшествовавших событиях, он продолжил:

— Действуя согласно полученной информации, суперинтендант Саммерхэй и я обыскали комнату подсудимого, когда он отсутствовал. В его комоде под стопкой нижнего белья мы обнаружили следующие предметы: во-первых, пенсне в золотой оправе, подобное тому, какое носит мистер Инглторп, — оно представлено здесь в качестве улики; во-вторых, вот эту маленькую бутылочку.

Помощник аптекаря тотчас же подтвердил, что это тот самый маленький медицинский пузырек из синего стекла, содержавший несколько белых кристаллических гранул. Наклейка на бутылочке гласила: «Стрихнина гидрохлорид. Яд».

Другая улика, обнаруженная детективами, представляла собой почти чистый кусок промокательной бумаги, вложенный в чековую книжку миссис Инглторп. При отражении в зеркале можно было прочитать: «…в случае моей смерти я оставляю все, что мне принадлежит, моему любимому мужу, Алфреду Инг…» Эта улика бесспорно свидетельствовала о том, что уничтоженное завещание было составлено в пользу мужа усопшей леди. Затем Джепп предъявил обгоревший кусочек плотной бумаги, извлеченный из камина. Все это вместе с обнаруженной на чердаке черной бородой подтверждало показания Джеппа.

Однако предстоял еще перекрестный допрос.

— Когда вы обыскивали комнату подсудимого? — спросил сэр Эрнст.

— Во вторник, двадцать четвертого июля.

— Точно через неделю после трагедии.

— Да.

— Вы сказали, что нашли эти два предмета — пенсне и бутылочку — в комоде. Он не был заперт?

— Нет.

— Вам не кажется невероятным, что человек, совершивший преступление, прячет улики в незапертом комоде, где любой может их обнаружить?

— Он мог спрятать их в спешке.

— Но вы только что сказали, что прошла целая неделя со дня трагедии. У подсудимого было достаточно времени, чтобы убрать и уничтожить эти улики.

— Возможно.

— Тут не может быть никаких «возможно»! Было или не было у него достаточно времени, чтобы убрать и уничтожить улики?

— Было.

— Нижнее белье, под которым вы обнаружили улики, было толстым или тонким?

— Толстым.

— Иными словами, это было зимнее белье. Совершенно очевидно, что подсудимый вряд ли подходил к этому ящику комода в последнее время, не так ли?

— Возможно, нет.

— Будьте любезны ответить на мой вопрос. Стал бы подсудимый в самую жаркую неделю лета открывать ящик, содержащий зимнее белье? Да или нет?

— Нет.

— В таком случае не считаете ли вы вероятным, что обнаруженные вами предметы были положены туда кем-то другим и что подсудимый об этом не знал?

— Я так не считаю.

— Однако это возможно?

— Да.

— Это все!

Затем последовали показания свидетелей о финансовых затруднениях, которые постигли подсудимого в конце июля… о его интрижке с миссис Рэйкс… Бедной Мэри при ее гордости, вероятно, было очень горько все это слышать! Эвлин Ховард была права, хотя ее враждебное отношение к Алфреду Инглторпу не позволило ей сделать правильные выводы.

Потом для дачи свидетельских показаний пригласили Лоуренса Кавендиша. На вопросы мистера Филипса он ответил, что ничего не заказывал в фирме «Паркинсонс». И вообще 29 июня находился в Уэльсе.

Подбородок сэра Эрнста незамедлительно воинственно вздернулся вверх.

— Вы отрицаете, что заказывали двадцать девятого июня в фирме «Паркинсонс» черную бороду? — спросил он.

— Да.

— Скажите, если что-нибудь случится с вашим братом, кто унаследует Стайлз-Корт?

Грубость вопроса вызвала краску на бледном лице Лоуренса. Судья дал выход своим эмоциям, пробормотав что-то неодобрительное. Подсудимый возмущенно наклонился вперед.

Сэр Хэвиуэзер не обратил ни малейшего внимания на недовольство своего клиента.

— Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос! — настойчиво потребовал он.

— Полагаю, — тихо ответил Лоуренс, — Стайлз-Корт унаследую я.

— Что вы имеете в виду, говоря «полагаю»? У вашего брата детей нет. Наследником являетесь вы, не так ли?

— Да.

— Ага! Так-то лучше! — произнес Хэвиуэзер с жестокой веселостью. — И вы также унаследуете изрядную сумму денег, верно?

— В самом деле, сэр Эрнст! — запротестовал судья. — Эти вопросы не относятся к делу.

Сэр Эрнст, довольный своим выпадом, поклонился и продолжил:

— Во вторник, семнадцатого июля, как я понимаю, вы вместе с другими гостями посетили аптеку госпиталя Красного Креста в Тэдминстере?

— Да.

— Оставшись на несколько секунд один в комнате, вы случайно не открывали шкафчик с ядами и не рассматривали некоторые из них?

— Я… я… возможно, я это сделал.

— Я утверждаю, что вы поступили именно так.

— Да.

Сэр Эрнст немедленно задал новый вопрос:

— Вы там рассматривали определенную бутылочку?

— Нет, не думаю.

— Будьте осторожны, мистер Кавендиш! Я имею в виду маленькую бутылочку с гидрохлоридом стрихнина.

Лицо Лоуренса приняло болезненно-зеленоватый оттенок.

— Н-нет! Я уверен, что этого не делал.

— В таком случае как вы объясните, что оставили на ней отпечатки своих пальцев?

Грубая манера, с какой сэр Эрнст вел допрос, была в высшей степени эффективна, когда он имел дело со свидетелем, обладавшим неуравновешенным характером.

— Я… я полагаю, что, должно быть, брал в руки эту бутылочку.

— Я тоже так полагаю! Вы взяли содержимое этой бутылочки?

— Конечно, нет!

— В таком случае зачем вы ее брали?

— Когда-то я изучал медицину, хотел стать доктором. Естественно, подобные вещи меня интересуют.

— Ага! Значит, яды, «естественно», вас интересуют, не так ли? Тем не менее, чтобы удовлетворить свой «естественный» интерес, вы ждали момента, когда останетесь в комнате один?

— Это была чистая случайность. Если бы все остальные были в комнате, я поступил бы точно так же.

— Однако случилось так, что никого там не было?

— Да, но…

— Фактически за все время визита в аптеку вы оказались один всего на несколько минут, и произошло — я утверждаю! — произошло так, что именно в этот момент проявился ваш «естественный» интерес к стрихнину?

— Я… я… — самым жалким образом заикался Лоуренс.

— У меня к вам больше нет вопросов, мистер Кавендиш! — с довольным и в высшей степени удовлетворенным видом заявил сэр Эрнст.

Этот недолгий по времени перекрестный допрос вызвал большое волнение в зале. Головы многих модных дам деловито склонились друг к другу, и перешептывание стало настолько громким, что судья сердито пригрозил очистить помещение, если немедленно не установится тишина.

Последовало еще несколько свидетельских показаний. Были приглашены графологи, чтобы высказать свое мнение по поводу подписи «Алфред Инглторп», оставленной в регистрационной книге аптекаря. Все они единодушно заявили, что это, безусловно, не почерк мистера Инглторпа, и выразили предположение, что подпись могла быть сделана переодетым подсудимым. Однако, подвергнутые перекрестному допросу, они признали, что это могла быть также умело подделанная кем-то подпись, имитировавшая почерк подсудимого.

Защитная речь сэра Эрнста Хэвиуэзера не была длинной, но она подкреплялась силой выразительности его манер. Никогда, заявил он, в течение всей его долгой практики ему не приходилось встречаться с обвинением в убийстве, основанным на таких незначительных уликах. Обвинение не только полностью зависит от обстоятельств, но оно по большей части практически не доказано. Достаточно обратиться к свидетельским показаниям и тщательно, беспристрастно их проанализировать. К примеру, стрихнин был обнаружен в ящике комода в комнате подсудимого. Этот ящик, как уже отмечалось, не был заперт. Следует обратить внимание на тот факт, что неоспоримых доказательств, подтверждающих, будто именно подсудимый спрятал яд под нижним бельем, предъявлено не было. Фактически это была чья-то злобная попытка возложить вину на подсудимого. Обвинение не смогло предъявить ни малейшей улики, которая подтверждала бы заявление, что именно подсудимый заказал черную бороду в фирме «Паркинсонс»; ссора между подсудимым и мачехой действительно имела место, что и было откровенно признано подсудимым. Однако как имевшая место ссора, так и финансовые трудности подсудимого оказались в высшей степени преувеличенными.

Ученый коллега (сэр Эрнст небрежно кивнул в сторону мистера Филипса) утверждал, что если бы подсудимый был невиновен, то еще на предварительном слушании мог бы объяснить, что он сам, а не мистер Инглторп был участником ссоры. По его (мистера Эрнста) мнению, факты были неправильно представлены. На самом же деле произошло следующее: подсудимому, вернувшемуся домой вечером во вторник, сообщили, что между мистером и миссис Инглторп произошла крупная ссора. Подсудимому и в голову не пришло, что кто-то принял его голос за голос мистера Инглторпа, и он, естественно, предположил, что у его мачехи было две ссоры.

Обвинение в том, что в понедельник, 17 июля, подсудимый вошел в деревенскую аптеку под видом мистера Инглторпа, также несостоятельно, ибо в это время подсудимый находился в глухом, удаленном месте, известном под названием Марстон-Спини, куда был вызван анонимной запиской, составленной в духе шантажа. Записка содержала угрозы раскрыть кое-что о его жене, если он не согласится с требованиями шантажистов. Подсудимый, соответственно, явился в указанное место и, прождав напрасно полчаса, вернулся домой. К сожалению, ни на пути к назначенному месту, ни при возвращении домой подсудимый не встретил никого, кто мог бы подтвердить правдивость этой истории. Однако, к счастью, он сохранил записку, которая может быть представлена в качестве доказательства.

Что же касается обвинения в том, что подсудимый уничтожил завещание, то оно также несостоятельно, ибо подсудимый какое-то время сам был барристером и прекрасно знал, что завещание, сделанное в его пользу, автоматически утратило силу после замужества его мачехи. Могут быть предъявлены доказательства, указывающие, кто в действительности уничтожил завещание, и вполне возможно, что это позволило бы по-новому взглянуть на судебный процесс.

Наконец, сказал сэр Эрнст, защита хотела бы обратить внимание присяжных на тот факт, что, кроме Джона Кавендиша, есть и другие лица, против которых имеются существенные улики.

Затем он вызвал подсудимого.

Джон произвел хорошее впечатление.

Под умелым руководством сэра Эрнста его показания были хорошо поданы и заслуживали доверия. Джон предъявил анонимную записку и передал ее присяжным для ознакомления. То, что он охотно признал наличие некоторых финансовых трудностей и подтвердил, что у него была ссора с мачехой, придало убедительности его словам и настойчивому отрицанию причастности к убийству.

В заключение своих показаний Джон после небольшой паузы сказал:

— Я хотел бы подчеркнуть одно обстоятельство. Я возражаю и категорически протестую против инсинуаций сэра Эрнста Хэвиуэзера, касающихся моего брата. Я убежден, что мой брат, так же как и я, не имеет никакого отношения к этому убийству.

Сэр Эрнст улыбнулся и, проницательно взглянув на присяжных, обратил внимание на то, что протест Джона произвел на них доброжелательное впечатление.

Начался перекрестный допрос. Теперь его вел мистер Филипс.

— Как я помню, — заявил он, — вы сказали, будто вам и в голову не приходило, что свидетели, выступавшие на предварительном слушании дела, могли ошибочно принять ваш голос за голос мистера Инглторпа. Разве это не вызывает удивления?

— Нет, я так не думаю. Мне сказали, что произошла ссора между моей матерью и мистером Инглторпом. Я не допускал мысли, что это не так.

— Даже после того, как служанка Доркас повторила услышанные ею некоторые фрагменты этой ссоры?… Фрагменты, которые вы должны были узнать?

— Я их не узнал.

— Должно быть, у вас очень короткая память!

— Дело в том, что мы оба были сердиты и в запальчивости наговорили больше, чем следовало. В самом деле, я почти не обращал внимания на слова моей матери.

Недоверчивое хмыканье мистера Филипса явилось триумфом его судейского искусства.

Он перешел к вопросу об анонимной записке:

— Вы чрезвычайно кстати предъявили эту записку. Скажите, вы не обратили внимание на нечто знакомое в почерке, которым она была написана?

— Нет.

— Вам не кажется явным сходство с вашим собственным почерком… несколько небрежно измененным?

— Нет. Я так не думаю.

— Я утверждаю, что это ваш почерк!

— Нет!

— Я утверждаю, что, стремясь доказать свое алиби, вы сами придумали эту фиктивную и довольно неправдоподобную ситуацию и сами написали записку, чтобы подкрепить свое заявление.

— Нет.

— Разве не является фактом, что, в то время как вы, по вашим словам, находились в глухом, редко посещаемом месте, в действительности вы были в аптекарской лавке в Сент-Мэри-Стайлз, где под именем Алфреда Инглторпа купили стрихнин?

— Нет, это ложь.

— Я утверждаю, что, надев одежду мистера Инглторпа и нацепив черную бороду, подстриженную наподобие бороды этого человека, вы были там и записали его имя в регистрационной книге аптеки!

— Это совершеннейшая неправда.

— В таком случае я предоставляю присяжным убедиться в действительном сходстве почерка в анонимной записке, подписи в регистрационной книге аптеки и вашей собственной подписи! — Высказав эти обвинения, мистер Филипс сел с видом человека, исполнившего свой долг, но тем не менее приведенного в ужас подобного рода подделкой.

Было уже поздно, и после этого заявления обвинителя судебное заседание отложили до понедельника.

Я обратил внимание на то, что Пуаро крайне обескуражен. На лбу у него, между бровями, пролегла морщинка, которую я так хорошо знал.

— В чем дело, Пуаро? — поинтересовался я.

— Ах, mon ami, дела идут плохо… плохо!

Помимо моей воли я почувствовал облегчение. Значит, была вероятность, что Джона Кавендиша оправдают…

Когда мы пришли домой, Пуаро отказался от чашки чаю, предложенной ему Мэри.

— Нет, благодарю вас, мадам! Я поднимусь в мою комнату.

Я последовал за ним. Продолжая хмуриться, Пуаро прошел к письменному столу и вынул небольшую колоду карт для пасьянса. Потом пододвинул стул и, к моему величайшему удивлению, начал строить карточные домики!

— Нет, mon ami, я не впал в детство, — сказал он, увидев, что у меня отвисла челюсть. — Я пытаюсь успокоить нервы — только и всего! Это занятие требует спокойствия и точности движения пальцев. Четкость движений приводит к четкости мыслей. А мне, пожалуй, никогда это не требовалось так, как сейчас!

— Что вас беспокоит? — спросил я.

Сильно стукнув ладонью по столу, Пуаро разрушил свое тщательно построенное сооружение.

— Дело в том, mon ami, что я могу построить семиэтажные карточные домики, но не могу найти последнее звено, о котором я вам говорил.

Я не знал, что сказать, и промолчал.

Пуаро опять медленно и осторожно начал строить карточные домики.

— Это… делается… так! — отрывисто приговаривал он, не отрываясь от своего занятия. — Помещаем одну карту на другую с математической точностью…

Я наблюдал, как под его руками поднимался этаж за этажом карточного домика. Пуаро ни разу не заколебался, ни разу не сделал ни одного неверного движения. Право же, это было похоже на фокус!

— Какая у вас твердая рука! — восхитился я. — По-моему, я только один раз видел, как у вас дрожали руки.

— Значит, тогда я был в ярости, — с безмятежным спокойствием пояснил Пуаро.

— Да, в самом деле! Вы тогда прямо кипели от негодования. Помните? Это было, когда обнаружилось, что замок портфеля в спальне миссис Инглторп взломан. Вы стояли около камина и по своей неизменной привычке вертели в руках и переставляли вазы на каминной полке, и ваша рука дрожала как осиновый лист! Должен сказать… — Я замолчал, потому что Пуаро, издав хриплый нечленораздельный крик, снова уничтожил свой карточный шедевр и, закрыв глаза руками, принялся покачиваться взад-вперед, явно испытывая острейшую агонию. — Господи, Пуаро! — воскликнул я. — В чем дело? Вы заболели?

— Нет-нет! — проговорил он, задыхаясь. — Просто… просто… у меня появилась идея!

— О-о! — вздохнул я с облегчением. — Одна из ваших «маленьких идей»?

— Ах нет! Ma foi![52] — откровенно признал Пуаро. — На сей раз идея гигантская! Колоссальная! И вы… вы, мой друг, мне ее подали! — Внезапно он заключил меня в объятия, тепло расцеловал в обе щеки и, прежде чем я оправился от удивления, стремглав выскочил из комнаты.

Я еще не успел опомниться, как вошла Мэри Кавендиш.

— Что произошло с мсье Пуаро? С криком: «Гараж! Ради бога, покажите, где гараж, мадам!» — он промчался мимо меня и, прежде чем я успела ответить, выскочил на улицу.

Я бросился к окну. В самом деле, Пуаро мчался по улице! Он был без шляпы и возбужденно жестикулировал. В отчаянии я повернулся к Мэри:

— В любую минуту его остановит полицейский! Вот он повернул за угол!

Взгляды наши встретились, мы с Мэри беспомощно смотрели друг на друга.

— В чем же дело?

Я покачал головой:

— Не знаю! Он спокойно строил карточные домики… Потом вдруг сказал, что у него появилась идея, и бросился прочь. Вы сами видели!

— Ну что же! — заключила Мэри. — Надеюсь, к обеду вернется.

Настала ночь, но Пуаро не вернулся.

Глава 12 Последнее звено

Неожиданный отъезд Пуаро в высшей степени всех нас удивил и заинтриговал. Прошло воскресное утро, а он все не появлялся. Однако около трех часов послышался продолжительный сигнал автомобиля. Мы бросились к окну и увидели, как из машины вылезает Пуаро, а вместе с ним Джепп и суперинтендант Саммерхэй. Вид у Пуаро был совершенно преображенный. С подчеркнутым уважением он поклонился Мэри Кавендиш:

— Мадам, вы разрешите провести в вашей гостиной небольшое reunion?[53] Необходимо, чтобы все присутствовали.

Мэри печально улыбнулась:

— Вы знаете, мсье Пуаро, что у вас на все есть carte blanche.[54]

— Вы чрезвычайно любезны, мадам!

Продолжая лучезарно улыбаться, Пуаро проводил нас в гостиную и подал стулья.

— Мисс Ховард, сюда, пожалуйста! Мадемуазель Цинтия, мсье Лоуренс, прошу вас! Славная Доркас… и Анни. Bien! Мы должны на несколько минут повременить, чтобы дождаться мистера Инглторпа. Я известил его запиской.

Мисс Ховард немедленно поднялась с места:

— Если этот человек войдет в дом, я уйду!

— Нет-нет! — Пуаро подошел к ней и тихо стал уговаривать.

Мисс Ховард наконец согласилась вернуться на свое место. Спустя несколько минут Алфред вошел в комнату.

Как только все собрались, Пуаро поднялся со своего места и с видом популярного лектора вежливо поклонился аудитории:

— Мсье, мадам, как вам известно, мсье Джон Кавендиш пригласил меня расследовать это преступление. Я сразу внимательно осмотрел спальню умершей. По совету врачей ее заперли на ключ, и, таким образом, комната оставалась в том виде, как в момент, когда произошла трагедия. Тогда я там обнаружил: во-первых, кусочек зеленой ткани, во-вторых, пятно на ковре возле окна (все еще влажное), в-третьих, пустую коробочку из-под снотворных порошков.

Обратимся сначала к фрагменту зеленой ткани, который я нашел застрявшим в засове смежной двери между спальней миссис Инглторп и прилегающей комнатой, занятой мадемуазель Цинтией. Этот фрагмент я передал полиции, но там не придали ему особого значения и не поинтересовались, откуда он… Это был кусочек от зеленого нарукавника, который носят работающие на ферме.

Эти слова вызвали легкое движение присутствовавших.

— Так вот. В Стайлз-Корт был только один человек, работающий на ферме. Миссис Кавендиш! Следовательно, по всей вероятности, именно миссис Кавендиш входила в спальню своей свекрови через дверь, ведущую в комнату Цинтии.

— Но дверь была заперта на засов изнутри! — воскликнул я.

— Да, была заперта, когда я обследовал комнату. Однако это свидетельство самой миссис Кавендиш. Именно она сообщила, что пыталась открыть эту дверь, но та якобы была закрыта на засов. В возникшей суматохе у миссис Кавендиш было достаточно времени и возможности самой его задвинуть. Я сразу же проверил свое предположение. Вырванный кусочек ткани точно соответствовал дырочке на нарукавнике миссис Кавендиш. На предварительном слушании дела миссис Кавендиш сказала, что ей было слышно из своей комнаты, как упал столик в спальне ее свекрови. При первой же возможности я проверил и это заявление. Оставив моего друга мсье Гастингса в левом крыле здания, около двери комнаты миссис Кавендиш, я вместе с полицейскими отправился в спальню умершей и там будто случайно опрокинул упомянутый столик. Как я и предполагал, мсье Гастингс не слышал никакого грохота. Это подтвердило мое предположение, что миссис Кавендиш, заявив, будто во время случившегося одевалась в своей комнате, сказала неправду. В действительности, когда поднялась тревога, миссис Кавендиш находилась в спальне миссис Инглторп.

Я быстро взглянул на Мэри. Она была очень бледна, но улыбалась.

— Тогда я стал рассуждать, — продолжал Пуаро. — Итак, миссис Кавендиш находится в спальне свекрови. Допустим, она что-то ищет и пока еще не нашла. Вдруг миссис Инглторп просыпается, охваченная тревожным приступом боли. Простирает руку, опрокинув при этом стоявший у кровати столик, а затем отчаянно тянет за шнур колокольчика. Вздрогнув, миссис Кавендиш роняет свечу, которая, падая, разбрызгивает стеарин по ковру. Миссис Кавендиш поднимает свечу и поспешно возвращается в комнату мадемуазель Цинтии, закрыв за собой дверь. Слуги не должны ее обнаружить! Их шаги уже приближаются, отзываясь эхом в галерее, соединяющей оба крыла дома. Что ей делать? Она не может уйти и начинает трясти девушку, стараясь ее разбудить. Неожиданно поднятые с постелей обитатели дома спешат по коридору. Вот они начинают энергично стучать в дверь спальни миссис Инглторп. Никто не замечает, что миссис Кавендиш с ними нет, но — и это очень важно! — я не мог найти никого, кто бы видел, как она выходила из другого крыла дома. — Пуаро посмотрел на Мэри Кавендиш. — Я прав, мадам?

Она опустила голову:

— Абсолютно правы, мсье! Однако вы понимаете… Если бы я думала, что, сообщив эти факты, помогу моему мужу, я это сделала бы. Но мне казалось, что это не меняет дела и не может оказать влияние на решение о его вине или невиновности.

— В известном смысле вы правы, мадам. Хотя ваше правдивое признание могло бы предостеречь меня от многих неверных умозаключений.

— Завещание! — закричал вдруг Лоуренс. — Значит, это вы, Мэри, уничтожили завещание!

Мэри и Пуаро оба покачали головами.

— Нет, — тихо сказал Пуаро. — Уничтожить завещание мог только один человек — сама миссис Инглторп.

— Невероятно! — воскликнул я. — В тот день она его только составила!

— И тем не менее, mon ami, это сделала миссис Инглторп. Иначе вы никак не можете объяснить, почему в один из самых жарких дней она приказала зажечь в ее комнате камин.

У меня перехватило дыхание. Какими же мы были идиотами, не обратив внимания на это несоответствие!

— Температура в тот день, мсье, была восемьдесят градусов в тени.[55] Тем не менее миссис Инглторп велела зажечь камин! Почему? Потому что хотела что-то уничтожить и не могла придумать другого способа. Вы помните, что из-за войны в Стайлзе практиковалась жесткая экономия — ни одна использованная бумага не выбрасывалась. Таким образом, не было никакой иной возможности избавиться от чего-то, написанного на плотной гербовой бумаге. Услышав о том, что в спальне миссис Инглторп по ее просьбе зажигали камин, я немедленно пришел к выводу, что это было сделано с целью уничтожить какой-то важный документ. Возможно, завещание. Поэтому и не был удивлен, найдя в погасшем камине клочок плотной обгоревшей бумаги. Разумеется, тогда я не знал, что завещание, о котором идет речь, было составлено в тот самый день, и должен признать, узнав об этом, допустил досадную ошибку. Я пришел к выводу, что решение миссис Инглторп уничтожить завещание явилось прямым следствием ссоры, которая произошла во второй половине дня, и что эта ссора произошла после, а не до составления завещания.

Как вы знаете, я был не прав. Мне пришлось отказаться от этой мысли и посмотреть на проблему с другой точки зрения. Итак, в четыре часа пополудни Доркас услышала гневные слова своей госпожи: «Не думайте, что страх перед гласностью или скандал между мужем и женой могут меня остановить!» Я предположил — и предположил правильно, — что эти слова миссис Инглторп были адресованы не ее мужу, а мистеру Джону Кавендишу. Через час миссис Инглторп прибегла почти к тем же словам, но уже по другому поводу. Она призналась Доркас: «Я не знаю, что делать. Скандал между мужем и женой — это отвратительно!» В четыре часа миссис Инглторп была сердита, но полностью владела собой. В пять часов она находилась в отчаянном состоянии и сказала Доркас, что перенесла огромное потрясение.

Взглянув на происшедшее с точки зрения психологии, я сделал вывод, в правильности которого уверен. Второй скандал, о котором говорила миссис Инглторп, был совершенно иного рода… и касался ее самой!

Давайте попытаемся все восстановить. В четыре часа миссис Инглторп ссорится со своим сыном и грозит разоблачить его перед женой… которая, между прочим, слышала большую часть этой ссоры. В четыре тридцать миссис Инглторп, в результате имевшего место разговора за столом о юридической силе завещаний, составляет новое завещание в пользу мужа, которое засвидетельствовали два садовника. В пять часов Доркас находит свою госпожу в состоянии глубокого возбуждения. В руках у нее листок бумаги — по мнению Доркас, письмо. Именно тогда миссис Инглторп приказывает зажечь в ее комнате камин. Предположим, что за эти полчаса произошло нечто, вызвавшее полный переворот в ее чувствах. Теперь она в такой же степени стремится уничтожить завещание, как несколько раньше стремилась его составить. Что же произошло?

Насколько нам известно, в течение этого получаса миссис Инглторп была совершенно одна. Никто не входил в будуар, и никто его не покидал. Что же привело к такому неожиданному и резкому изменению в ее чувствах?

Можно лишь догадываться, но я считаю, что мое предположение правильно. В письменном столе миссис Инглторп не оказалось марок (мы об этом знаем, потому что позднее она попросила Доркас их принести). Между тем в противоположном углу будуара стоял письменный стол ее мужа, но он был заперт. Миссис Инглторп настолько была озабочена тем, чтобы найти марки, что (согласно моему предположению) попробовала открыть стол своими ключами. То, что один из ключей подходил, мне известно. Таким образом, миссис Инглторп открыла стол мужа и в поисках марок обнаружила там нечто другое — тот самый листок бумаги, который ни в коем случае не должен был попасться ей на глаза, но который теперь видели в ее руке сначала Доркас, а затем миссис Кавендиш. Со своей стороны, миссис Кавендиш решила, что этот листок бумаги, за который так цепко держалась ее свекровь, являлся на самом деле письменным доказательством неверности ее мужа. Она потребовала этот листок у миссис Инглторп, и, хотя та заверила ее (вполне справедливо!), что к ней это не имеет никакого отношения, миссис Кавендиш не поверила, подумав, что миссис Инглторп выгораживает своего пасынка. Надо сказать, что миссис Кавендиш очень решительная женщина и за ее сдержанностью скрывается безумная ревность к мужу. Она решила любой ценой раздобыть этот листок, и тут случай пришел к ней на помощь. Неожиданно она нашла потерявшийся из связки ключ от портфеля свекрови, в котором, как известно, миссис Инглторп неизменно хранила все свои важные бумаги.

Итак, миссис Кавендиш составила план действий, как это может сделать только женщина, доведенная ревностью до полного отчаяния. Выбрав удобное время, она открыла засов двери, ведущей в комнату мадемуазель Цинтии. Возможно, даже смазала дверные петли, потому что, когда я попробовал, дверь открывалась почти бесшумно. Исполнение задуманного плана миссис Кавендиш отложила до раннего утра, потому что слуги привыкли слышать, как она в это время передвигается по комнате. Миссис Кавендиш облачилась в свой рабочий костюм с нарукавниками и, тихо пробравшись через комнату мадемуазель Цинтии, попала в спальню миссис Инглторп.

Пуаро на минуту умолк.

— Если бы кто-нибудь прошел через мою комнату, — сказала Цинтия, — я обязательно услышала бы и проснулась.

— Нет, если вы, мадемуазель, находились под воздействием снотворного.

— Снотворного?

— Mais oui![56] Вы помните, — Пуаро опять обратился ко всем присутствовавшим, — как во время всеобщего смятения и шума мадемуазель Цинтия продолжала спокойно спать? Разумеется, это было неестественно, и подобному могло быть лишь два объяснения: либо ее сон был притворным (чему я не верил), либо такое состояние было вызвано искусственно.

Имея в виду такую возможность, я осмотрел все кофейные чашки, памятуя о том факте, что именно мадемуазель Цинтия относила кофе накануне вечером. Я взял пробу из каждой чашки и подверг их анализу, но безрезультатно. Я пересчитал чашки. Кофе пили шесть человек, и, соответственно, я нашел шесть чашек. Пришлось признаться, что я ошибся.

Затем оказалось, что я допустил серьезную оплошность. Кофе был подан не шести, а семи персонам, так как в тот вечер в доме находился доктор Бауэрштейн. Это меняло дело, ибо в таком случае одной чашки недоставало. Слуги ничего не заметили. Горничная Анни, подававшая кофе, внесла на подносе семь чашек, не зная, что мистер Инглторп его не пил, а Доркас, которая на следующее утро убирала посуду, обнаружила, как всегда, шесть чашек… Вернее, она увидела пять чашек, так как одна чашка была найдена разбитой в комнате миссис Инглторп.

Я был уверен, что отсутствовавшая чашка и была той, из которой пила мадемуазель Цинтия. Причем у меня была дополнительная причина для такой уверенности. Дело в том, что во всех найденных чашках остатки кофе содержали сахар, тогда как мадемуазель Цинтия всегда пьет кофе без сахара.

Мое внимание привлек рассказ Анни, что на подносе с чашкой какао, который она каждый вечер относила в комнату миссис Инглторп, была рассыпана «соль». Я, разумеется, взял пробу остатков какао и послал на анализ.

— Но это уже было сделано доктором Бауэрштейном! — поспешно перебил Лоуренс.

— Не совсем так. Доктор Бауэрштейн просил сообщить, содержится ли в какао стрихнин. Он не делал анализа на содержание в какао наркотика, как это проделал я.

— Наркотика?

— Да. Вот заключение работника лаборатории. Миссис Кавендиш подсыпала безопасный, но эффективный наркотик обеим — и миссис Инглторп, и мадемуазель Цинтии. Позднее ей, вероятно, пришлось пережить довольно mauvais quart d'heure.[57] Представьте себе чувства миссис Кавендиш, когда ее свекровь вдруг почувствовала себя плохо и сразу же умерла. Миссис Кавендиш услышала слово «яд»! А ведь она была абсолютно уверена, что воспользовалась совершенно безвредным средством. Какое-то время она не могла отделаться от ужасной мысли, что смерть свекрови лежит на ее совести. Охваченная паникой, миссис Кавендиш поспешно спускается вниз и бросает кофейную чашку вместе с блюдечком, из которой пила мадемуазель Цинтия, в большую бронзовую вазу, где они и находились до тех пор, пока не были обнаружены мсье Лоуренсом. Миссис Кавендиш не осмелилась касаться остатков какао — вокруг было слишком много людей. Представьте себе, какое она испытала облегчение, когда услышала упоминание о стрихнине и поняла, что не имеет отношения к ужасной трагедии.

Теперь стало ясно, почему так долго не проявлялись симптомы отравления стрихнином. Наркотическое средство, принятое одновременно со стрихнином, отсрочило проявление симптомов отравления на несколько часов.

Пуаро умолк.

Мэри пристально смотрела на него. Бледность на ее лице медленно исчезала.

— Все, что вы сказали, мсье Пуаро, абсолютно верно! Это были самые страшные часы в моей жизни. Я никогда их не забуду. Но вы просто замечательны! Теперь я понимаю…

— Понимаете, что я имел в виду, — перебил ее Пуаро, — когда предложил без страха и сомнения исповедаться папе Пуаро, да? Но вы мне не доверились.

— Значит, — задумчиво произнес Лоуренс, — какао со снотворным, выпитое после отравленного кофе, объясняет задержку симптомов отравления?

— Совершенно верно. Однако был отравлен кофе или нет? Тут возникают некоторые трудности, так как миссис Инглторп не пила кофе.

— Что?!

— Не пила… Вы помните, я говорил о пятне на ковре в комнате миссис Инглторп? Что касается этого пятна, то тут есть особое объяснение. Когда я его увидел, оно все еще было влажным, сильно пахло кофе, и на ковре я нашел осколки фарфора. Мне было ясно, что произошло, так как со мной случилось нечто подобное. Войдя в комнату, я поставил мой маленький чемоданчик на столик у окна, но, накренившись, столешница сбросила его на пол в том же месте. Очевидно, подобное произошло и с миссис Инглторп. Она поставила на столик чашку с кофе, а предательская столешница сыграла с ней такую же шутку.

Что случилось потом — можно лишь догадываться, но я бы предположил, что миссис Инглторп подняла разбитую чашку и поставила ее на столик у своей кровати. Нуждаясь в каком-то стимулирующем средстве, она подогрела какао и тут же его выпила. Теперь перед нами возникает новая загадка. Мы знаем, что в какао стрихнина не было. Кофе она так и не выпила. И все-таки между семью и девятью часами вечера каким-то образом стрихнин попал в ее организм. Что же было третьим средством? Средством, настолько скрывавшим вкус стрихнина, что, как ни странно, никто об этом не подумал. — Пуаро окинул взглядом всех присутствовавших и значительно произнес: — Ее собственное укрепляющее тонизирующее лекарство, которое она обычно принимала!

— Вы хотите сказать, — закричал я, — что убийца подсыпал стрихнин в ее тоник?

— Не было никакой нужды это делать. Он уже был там… в микстуре. Стрихнин, убивший миссис Инглторп, был идентичен прописанному ей доктором Уилкинсом. Чтобы вам все стало ясно, я зачитаю выдержку из раздаточной книги, которую нашел в аптеке госпиталя Красного Креста в Тэдминстере. Вот она:

Разумеется, в рецепте доктора Уилкинса бромида не было, но вы помните, что я упомянул пустую коробочку из-под снотворных порошков бромида. Один или два таких порошка, добавленные в тонизирующее лекарство, быстро осаждали стрихнин, как это описано в книге, и последняя доза вызвала смерть. Как вы узнаете несколько позднее, тот, кто обычно наливал лекарство для миссис Инглторп, всегда был очень осторожен, чтобы не встряхнуть бутылку и оставить осадок на дне непотревоженным.

Во всем этом деле прослеживается свидетельство того, что трагедия намечалась на вечер понедельника. В этот день проволока звонка была аккуратно перерезана. В понедельник вечером мадемуазель Цинтия договорилась ночевать у своих друзей, так что миссис Инглторп осталась бы совершенно одна в правом крыле дома, полностью отрезанная от всех, и, по всей вероятности, скончалась бы до того, как ей могла быть оказана медицинская помощь. Однако, боясь опоздать на организованный в деревне вечер, миссис Инглторп заторопилась и забыла принять свое лекарство, а на следующий день уехала из дому, так что последняя, роковая, доза фактически была ею принята на двадцать четыре часа позже того времени, которое назначил убийца. Но именно по причине этой задержки окончательное доказательство — последнее звено в цепи! — находится теперь в моих руках.

Все были поражены услышанным.

Пуаро вынул три тонкие полоски бумаги.

— Письмо, mes amis,[58] написано непосредственно убийцей. Если бы оно было составлено в более понятных выражениях, возможно, миссис Инглторп, предупрежденная вовремя, избежала бы трагической гибели. Она почувствовала опасность, но не поняла, в чем эта опасность заключается.

В мертвой тишине Пуаро приложил полоски разорванной бумаги друг к другу и прочитал:

— Здесь, друзья мои, — сказал Пуаро, — письмо обрывается. Должно быть, писавшему помешали, но нет никакого сомнения в том, кто он. Мы все знаем этот почерк и…

Крик, скорее похожий на визг, разорвал тишину:

— Дьявол! Как ты его раздобыл?!

Стул упал. Пуаро ловко отскочил в сторону. Незначительное движение, и нападавший с грохотом свалился на пол.

— Мсье, мадам! — с эффектным жестом произнес Пуаро. — Позвольте представить вам убийцу — Алфреда Инглторпа!

Глава 13 Пуаро объясняет

— Пуаро! Старый разбойник! — воскликнул я с негодованием. — Я бы вас задушил! С какой стати вы так меня обманывали?!

Мы сидели в библиотеке. Позади осталось несколько суматошных, беспокойных дней. В комнате внизу Джон и Мэри снова были вместе. Алфред Инглторп и мисс Ховард находились в тюрьме. Теперь мы с Пуаро были одни, и он мог наконец удовлетворить мое жгучее любопытство.

Он долго не отвечал на мой вопрос.

— Я не обманывал вас, mon ami, — помолчав, сказал он. — Самое большее — я разрешал вам обманываться.

— Да, но почему?

— Ну, это довольно трудно объяснить. Видите ли, друг мой, у вас такой честный, открытый характер, что прямо на лице все написано… Enfin,[59] вы не в состоянии скрывать ваши чувства! Если бы я посвятил вас в мои мысли, то при первой же вашей встрече с Алфредом Инглторпом этот ловкий джентльмен почуял бы неладное! И тогда bonjour[60] всем нашим планам его поймать!

— Полагаю, у меня больше дипломатических способностей, чем вы думаете.

— Друг мой, — принялся уговаривать меня Пуаро, — прошу вас, не сердитесь! Ваша помощь была для меня бесценной. Только исключительное благородство вашего характера вынуждало меня хранить молчание.

— И все-таки, — проворчал я, несколько смягчившись, — вы могли бы намекнуть.

— Я так и поступал. Причем несколько раз. Но вы не понимали моих намеков. Вспомните, разве я когда-нибудь говорил вам, что считаю Джона Кавендиша виновным? Не говорил! Напротив! Разве я не говорил, что Джон Кавендиш почти наверняка будет оправдан?

— Да, но…

— И разве я не заговорил сразу же после этого о том, как трудно привлечь убийцу к суду? Разве не было ясно, что я говорил о двух совершенно разных личностях?

— Нет, — ответил я, — мне это не было ясно.

— И опять-таки, — продолжал Пуаро, — в самом начале разве я не повторял вам несколько раз, что не хочу, чтобы мистер Инглторп был арестован теперь? Это должно было что-то вам прояснить.

— Вы хотите сказать, что уже тогда его подозревали?

— Да. Начать хотя бы с того, что смерть миссис Инглторп больше всего выгоды приносила ее мужу. От этого никуда не уйдешь! Впервые отправившись вместе с вами в Стайлз, я не имел ни малейшего представления о том, как было совершено преступление, но из того, что я узнал о мистере Инглторпе, понимал, как трудно будет доказать его причастность к убийству. Когда я оказался в имении, мне стало ясно, что именно миссис Инглторп сожгла завещание. Между прочим, вам не на что жаловаться, друг мой! Я старался, как мог, обратить ваше внимание на необычность и значимость зажженного в середине лета камина.

— Да-да! — нетерпеливо подтвердил я. — Продолжайте!

— Так вот, друг мой, как я уже говорил, моя точка зрения на виновность мистера Инглторпа сильно пошатнулась. Собственно говоря, против него было столько улик, что я склонен был поверить в его непричастность к убийству.

— И когда же вы изменили свою точку зрения?

— После того, как обнаружил, что чем больше усилий я прилагаю для его оправдания, тем больше он старается, чтобы его арестовали. Потом, когда я обнаружил, что Инглторп не имеет ничего общего с миссис Рэйкс и что тут замешан Джон Кавендиш, я убедился окончательно.

— Но почему?

— Очень просто. Если бы у мистера Инглторпа была интрижка с миссис Рэйкс, его молчание было бы вполне объяснимо, но, когда я обнаружил, что по всей деревне ходят слухи об увлечении Джона хорошенькой фермершей, молчание мистера Инглторпа получило совершенно иной аспект. Глупо было притворяться, будто он боится скандала, ибо связать с ним этот скандал просто невозможно. Такая линия поведения мистера Инглторпа заставила меня лихорадочно думать, и наконец я пришел к выводу, что он стремится к тому, чтобы его арестовали. Eh bien! С этого момента я был в равной степени заинтересован в том, чтобы он не был арестован.

— Погодите минутку! Я не понимаю, почему он хотел, чтобы его арестовали? — спросил я.

— Да потому, mon ami, что, по законам вашей страны, если человек оправдан, он не может снова привлекаться к суду по тому же делу. Ага! Умно придумано, не так ли? Неплохая мысль! Он, безусловно, человек метода… Видите ли, он знает, что в его положении человек неизбежно попадает под подозрение. Вот он и задумал исключительно умный план подготовить множество подстроенных улик против самого себя. Он хотел, чтобы его арестовали. Тогда он представил бы свое неоспоримое, безупречное алиби — и вот он на всю жизнь в безопасности!

— Но я все еще не понимаю, как ему удалось бы доказать свое алиби и в то же время находиться в аптечной лавке?

Пуаро с удивлением посмотрел на меня:

— Возможно ли? Мой бедный друг! Вы до сих пор не догадались, что в лавке аптекаря была мисс Ховард?

— Мисс Ховард?!

— Ну конечно! Кто же еще? Для нее это было крайне просто: рост у нее подходящий, говорит она мужским голосом. К тому же не стоит забывать, что она кузина Алфреда Инглторпа и между ними есть определенное сходство, особенно в походке и манере держаться. Так что сыграть эту роль для нее — легче легкого! Это умная парочка!

— Мне все еще не вполне ясно, как именно была проделана эта штука с бромидом, — заметил я.

— Bon![61] Восстановлю это для вас, насколько возможно. Я склонен думать, что вдохновительницей преступления была мисс Ховард, которая и разработала весь план. Помните, она как-то упомянула, что ее отец был врачом? Возможно, она помогала ему с лекарствами или почерпнула эту идею из книг, которые были разбросаны везде, когда Цинтия готовилась к экзаменам. Как бы то ни было, но мисс Ховард стало известно: если добавить бромид в смесь, содержащую стрихнин, это вызовет выпадение его в осадок. Возможно, мысль пришла к ней внезапно. У миссис Инглторп была коробочка с порошками бромида, которые она иногда принимала на ночь. Потихоньку растворить один или несколько порошков в большой бутылке лекарства, когда оно пришло от фирмы «Кут»… Что может быть легче? Риск практически равен нулю. Трагедия произойдет через две недели. Если кто-нибудь и обратит внимание на то, что она прикасалась к лекарству, к тому времени все забудется. Мисс Ховард устроила ссору, демонстративно уехала. Время и ее отсутствие должны были уничтожить против нее все улики. Да, это было умно проделано! И если бы Ховард и Инглторп вовремя остановились, вероятно, не было бы никакой возможности обвинить их в этом преступлении. Но они перестарались… Это их и погубило. — Пуаро затянулся своей маленькой сигареткой. Взгляд его был устремлен в потолок. Затем продолжил: — Они решили сделать так, чтобы подозрение пало на Джона Кавендиша. Для этого мисс Ховард, вырядившись под своего кузена, купила в деревенской аптеке стрихнин и расписалась в регистрационной книге.

В понедельник миссис Инглторп должна была принять последнюю дозу своего лекарства. Соответственно, Алфред Инглторп в этот день в шесть часов вечера устроил так, чтобы несколько человек увидели его далеко от деревни. Мисс Ховард заранее сочинила небылицу о нем и миссис Рэйкс, чтобы впоследствии мистер Инглторп, «изображая джентльмена», мог держать язык за зубами во время дознания. Итак, в шесть часов мисс Ховард под видом Алфреда входит в аптечную лавку, рассказывает выдуманную историю про собаку, покупает стрихнин и, ловко подделав почерк Джона, который заранее тщательнейшим образом изучила, расписывается именем Инглторпа в регистрационной книге.

Однако ни в коем случае нельзя допустить, чтобы у Джона оказалось алиби, поэтому мисс Ховард заранее написала ему анонимную записку (тоже подделав его почерк), которая увела Джона в отдаленное место, где было маловероятно, что его кто-нибудь увидит.

Пока все идет по плану. Мисс Ховард уезжает назад в Миддлингхэм, Алфред Инглторп возвращается в Стайлз. Нет ничего такого, что могло бы его скомпрометировать, ибо стрихнин покупал не он, а мисс Ховард; к тому же все предусмотрено, чтобы бросить подозрение на Джона Кавендиша.

Но тут произошло непредвиденное. Миссис Инглторп в тот вечер не выпила своего лекарства. Сломанный звонок, отсутствие Цинтии, которое Алфред устроил через свою жену, — все это оказалось напрасным. И тогда… он совершает ошибку.

Миссис Инглторп нет дома. Алфред садится к своему столу и пишет письмо сообщнице, опасаясь, что она может впасть в панику из-за неудавшегося плана.

Возможно, миссис Инглторп вернулась раньше, чем он предполагал. Захваченный врасплох и несколько взволнованный, он поспешно прячет недописанное письмо в свой письменный стол и запирает его. Инглторпа охватывает страх. Если он останется в комнате, то ему может понадобиться снова открыть свой стол, и тогда его жена увидит письмо, прежде чем он сумеет спрятать его подальше. Поэтому он поспешно уходит из дома и бродит по лесу, не подозревая, что миссис Инглторп в это время в поисках марок открывает его стол и обнаруживает инкриминирующий документ.

Как мы знаем, именно так все и произошло. Миссис Инглторп случайно нашла письмо, прочитала его, узнала о вероломстве мужа и мисс Ховард, хотя, к сожалению, фраза о бромиде не воспринимается ею как предупреждение. Теперь миссис Инглторп известно, что ее жизнь в опасности, но как выяснить, откуда она придет? Старая леди решает ничего не говорить мужу, однако тут же пишет письмо своему адвокату с просьбой прийти к ней на следующий день и уничтожает только что составленное завещание в пользу Инглторпа. Роковое письмо она уносит с собой.

— Так это для того, чтобы разыскать свое письмо, Алфред Инглторп взломал перочинным ножиком замок портфеля? — спросил я.

— Да, и, судя по тому, какому огромному риску он себя подвергал, мы видим, что он понимал важность этого письма. В самом деле, без него не было бы абсолютно ничего, что связывало бы мистера Инглторпа с совершенным преступлением.

— Одного не могу понять: почему же, найдя письмо, он его сразу же не уничтожил?

— Потому что не осмелился подвергать себя еще большему риску.

— Не понимаю.

— Взгляните на это с его точки зрения. Я обнаружил, что в распоряжении Инглторпа было всего пять минут, в течение которых он мог унести письмо… Всего пять минут до того, как мы появились в комнате миссис Инглторп. Он не мог войти раньше, так как в это время Анни убирала лестницу и заметила бы любого, направлявшегося в правое крыло дома.

Представьте себе эту сцену! Алфред входит в комнату, открыв дверь с помощью ключа от какой-то другой двери (они почти все одинаковы), и спешит к портфелю… Но тот заперт, а ключа нигде не видно. Какой жестокий удар! Это означает, что скрыть его присутствие в комнате, как он надеялся, ему не удастся. Однако и абсолютно ясно, что ради такой компрометирующей улики придется рисковать всем. Он поспешно взламывает замок перочинным ножиком и быстро просматривает бумаги, пока не находит то, что искал.

Но тут возникает новая проблема: он не осмеливается держать письмо при себе. Могут увидеть, как он выходит из комнаты, и обыскать его. А стоит только найти при нем это письмо — он обречен! Возможно, в этот момент Инглторп слышит, как Джон и мистер Уэллс покидают будуар. Сейчас они поднимутся наверх. Он должен действовать быстро. Где спрятать этот ужасный листок? Содержимое корзины для использованных бумаг наверняка будут просматривать… Нет никакого способа уничтожить письмо, но и держать его при себе невозможно! Он быстро оглядывает комнату и видит… Что бы вы думали, mon ami?

Я покачал головой.

— В одно мгновение он разрывает письмо на длинные тонкие полоски и, скатав жгутом, поспешно запихивает среди других таких же скрученных тонких жгутов в вазу на камине, откуда по мере надобности их берут для того, чтобы зажечь свечу, лампу и тому подобное.

Я вскрикнул от изумления.

— Ведь никому не придет в голову там искать, — продолжал между тем Пуаро. — А у него, надеется он, еще будет возможность в удобное время вернуться и уничтожить эту единственную полностью разоблачающую его улику.

— Значит, письмо все это время было в той вазе в спальне миссис Инглторп, буквально у нас под носом?! — воскликнул я.

— Да, мой друг! Там я и обнаружил недостающее «последнее звено», и этой счастливой находкой я обязан вам.

— Мне?

— Да. Помните, как вы сказали, что мои руки дрожали, когда я переставлял, приводя в порядок, безделушки на камине?

— Да. Конечно, помню, но не вижу…

— Вспомните, друг мой, что раньше, в то утро, когда мы были там с вами вместе, я уже поправлял все эти предметы на каминной доске. И если уж они были поставлены правильно, не было бы никакой надобности расставлять их снова… Разве что за это время кто-то их трогал.

— Господи! — пробормотал я. — Так вот чем объясняется ваше странное поведение! Вы бросились в Стайлз и нашли письмо?

— Да, и это была борьба за каждую минуту!

— Все-таки мне непонятно, почему Инглторп действовал так глупо и не уничтожил письмо сразу, как только его нашел. У него было достаточно времени.

— О! У него не было такой возможности. Я об этом позаботился.

— Вы?!

— Да. Помните, вы упрекали меня за то, что я был слишком откровенен с домочадцами.

— Конечно, помню.

— Видите ли, друг мой, в сложившейся ситуации это была для меня единственная возможность. Тогда я не был уверен, что преступник — Инглторп. Но понимал, что если он убийца, то не станет держать компрометирующий документ при себе, а постарается как-нибудь от него избавиться. Поэтому, заручившись поддержкой домочадцев, я мог бы эффективно предотвратить всякую попытку мистера Инглторпа уничтожить эту важную улику. Вспомните, тогда его все подозревали, и, открыто поговорив со слугами, я обеспечил себе помощь не менее десяти доморощенных детективов, которые постоянно за ним следили. А обнаружив, что за ним беспрестанно наблюдают, он вынужден был покинуть дом, оставив разорванное письмо в вазе на камине.

— Но ведь у мисс Ховард была хорошая возможность ему помочь!

— Да, конечно! Только мисс Ховард ничего не знала о существовании этого письма. В соответствии с разработанным ими планом она никогда не разговаривала с Алфредом. Предполагалось, что они смертельные враги, и до тех пор, пока Джон Кавендиш не будет осужден и надежно посажен за решетку, сообщники не встречались и не разговаривали друг с другом. Разумеется, я установил слежку за мистером Инглторпом, надеясь, что рано или поздно он приведет меня туда, где спрятано письмо. Однако он был слишком умен, чтобы подвергать себя такому риску. Письмо находилось в безопасности, и, поскольку никто не подумал поискать его в первую неделю, маловероятно, чтобы это было сделано позже. И если бы не ваше счастливое замечание, мы, возможно, никогда не смогли бы предать преступника суду.

— Теперь понимаю. А когда вы начали подозревать мисс Ховард?

— Когда обнаружил, что она солгала на дознании о письме от миссис Инглторп.

— В чем же заключалась эта ложь?

— Вы видели предъявленное письмо? Помните, как оно выглядело?

— Да… более или менее… — неуверенно ответил я.

— В таком случае, очевидно, помните, что у миссис Инглторп был своеобразный почерк — она оставляла между словами большие промежутки. Но если вы посмотрите на дату письма, то сразу обратите внимание на некоторое несоответствие. Понимаете, что я имею в виду?

— Нет, — должен был признать я. — Не понимаю.

— Разве вы не поняли, что письмо было написано не семнадцатого, а седьмого числа — на следующий день после отъезда мисс Ховард? Единица была приписана перед семеркой позже, чтобы превратить седьмое число в семнадцатое.

— Но зачем?

— Именно об этом я и спросил себя. Почему мисс Ховард утаила письмо, написанное семнадцатого, и предъявила вместо него подделку? Очевидно, не хотела его показывать. Опять-таки почему? У меня сразу же возникло подозрение. Вы, конечно, помните мои слова о том, что следует опасаться людей, которые говорят неправду?

— И тем не менее, — воскликнул я с возмущением, — после этого вы предъявили мне два довода, почему мисс Ховард не могла бы совершить это преступление!

— И очень хороших довода, — заявил Пуаро, — так как долгое время они являлись для меня камнем преткновения, пока я не вспомнил одно крайне важное обстоятельство, что Алфред Инглторп — ее кузен. Мисс Ховард не могла совершить преступления в одиночку, но это не означало, что она не могла быть сообщницей. К тому же эта ее преувеличенная, неистовая ненависть! Ею прикрывались совершенно противоположные эмоции. Между ними, несомненно, существовала любовная связь еще задолго до того, как Алфред Инглторп появился в Стайлз-Корт. Еще тогда они составили свой отвратительный заговор, по которому он должен был жениться на этой богатой, но довольно глупой старой леди, склонив ее завещать ему все свои деньги. Совершив это умно спланированное и крайне гнусное преступление, они, вероятно, покинули бы Англию и жили бы где-нибудь вместе на деньги своей несчастной жертвы.

Они очень коварная и беспринципная пара! В то время как Алфред находился под подозрением, мисс Ховард потихоньку вела подготовку к иной dénouement.[62] Она приехала из Миддлингхэма, имея в запасе кое-какие предметы. Ее никто не подозревает, никто не обращает на нее внимания; она свободно передвигается по всему дому. Поэтому в удобный момент в комнате Джона прячет бутылочку от стрихнина и пенсне, а на чердаке — черную бороду. Потом сама же и позаботилась, чтобы эти вещи были своевременно обнаружены.

— Не понимаю, почему они хотели свалить вину на Джона, — заметил я. — Ведь намного легче было бы опорочить Лоуренса.

— Да, пожалуй, но не так надежно. Все улики против Лоуренса — результат чистой случайности. Должно быть, это порядком раздражало интриганов.

— Однако поведение Лоуренса было довольно странным, — задумчиво произнес я.

— Да, но вы, конечно, знаете, чем это было вызвано?

— Нет.

— Вы не поняли, что он предполагал, будто это преступление совершила мадемуазель Цинтия?

— Нет! — с удивлением воскликнул я. — Это… это же невероятно!

— Нисколько. У меня тоже возникла подобная мысль. Я думал об этом, когда задавал мистеру Уэллсу вопрос о завещании. Подозрениям в ее адрес способствовали и порошки бромида, которые она готовила для миссис Инглторп, и ловкое перевоплощение в мужчину во время маскарадных вечеров, как нам рассказала Доркас. Откровенно говоря, против нее было больше улик, чем против кого-либо другого.

— Вы шутите, Пуаро!

— Нет. И я скажу вам, что заставило мсье Лоуренса побледнеть, когда он вместе со всеми вошел в комнату матери в ту трагическую ночь и увидел ее лежащей с явными признаками отравления. Глянув через ваше плечо, Лоуренс заметил, что дверь в комнату Цинтии не заперта на засов.

— Но он же сам сказал, что дверь была закрыта на засов! — возразил я.

— Совершенно верно, — сухо согласился Пуаро. — Именно это и подтвердило мои подозрения, что дверь не была на засове. Мсье Лоуренс просто пытался выгородить мадемуазель Цинтию.

— С какой стати?

— Да потому, что он в нее влюблен!

Я засмеялся:

— Ну, Пуаро, тут вы очень ошибаетесь! Как мне известно, он не только не влюблен в нее, но она ему определенно не нравится.

— Кто это вам рассказал?

— Сама Цинтия.

— La pauvre petite![63] И она была этим озабочена?

— Нет! Сказала, что ей это совершенно безразлично.

— Значит, далеко не безразлично, — заметил Пуаро. — Вот такие они… les femmes![64]

— То, что вы говорите о Лоуренсе, для меня просто удивительно, — заметил я.

— Почему? Это же было совершенно очевидно. Разве мсье Лоуренс не делал кислую мину всякий раз, когда мадемуазель Цинтия беседовала или смеялась с его братом? Он вбил в свою длинную голову, что мадемуазель Цинтия влюблена в мсье Джона. Когда Лоуренс вошел в комнату матери, он, конечно, понял, что она отравлена, но тут же пришел к поспешному и совершенно неверному выводу, будто мадемуазель Цинтии об этом что-то известно. Он чуть не пришел в отчаяние и тут же раздавил башмаком кофейную чашку, так как помнил, что Цинтия заходила накануне вечером к его матери. Мсье Лоуренс решил, что не должно быть никакой возможности провести анализ содержимого этой чашки, и принялся усердно и абсолютно бесполезно твердить, что его мать умерла «естественной смертью».

— А при чем тут «еще одна кофейная чашка»? — поинтересовался я.

— Видите ли, я был почти уверен, что ее спрятала миссис Кавендиш, но мне было необходимо удостовериться. Мсье Лоуренс даже не подозревал, что я имел в виду, но, поразмыслив, пришел к выводу, что если найдет эту чашку, то с его любимой будет снято подозрение. И он был совершенно прав!

— Еще одно. Что значили предсмертные слова миссис Инглторп?

— Они, конечно, были обвинением в адрес ее мужа.

— Господи, Пуаро! — вздохнул я с облегчением. — По-моему, теперь вы объяснили абсолютно все! Я очень рад, что все так счастливо кончилось! Джон и Мэри помирились.

— Благодаря мне.

— Как это… благодаря вам?

— Мой дорогой друг, разве вы не понимаете, что только судебный процесс свел их снова вместе? Я был убежден, что Джон Кавендиш любит жену, так же как и она его. Но они слишком отдалились друг от друга. И все это произошло по недоразумению. Она вышла за него замуж не по любви. Он это знал. Человек он по-своему чувствительный и не хотел навязываться. Однако стоило ему отдалиться, как в ней пробудилась любовь. Оба они люди невероятно гордые, и гордость неумолимо все больше отдаляла их друг от друга. Джон завел интрижку с миссис Рэйкс, а Мэри Кавендиш намеренно поддерживала дружеские отношения с доктором Бауэрштейном. Вы помните тот день, когда арестовали Джона Кавендиша? Как вы видели, я мучительно размышлял, прежде чем принять решение!..

— Да, ваше беспокойство было вполне понятно.

— Извините меня, mon ami, но вы ничего не понимали. Я пытался решить, надо ли немедленно снять вину с Джона Кавендиша или нет? Я был в силах сразу его оправдать… хотя это могло привести к невозможности осудить настоящих преступников. Они решительно не подозревали о моих истинных намерениях до самого последнего момента, и это частично объясняет мой успех.

— Вы хотите сказать, что могли бы спасти Джона Кавендиша от суда? — удивился я.

— Да, друг мой, но я решил эту проблему в пользу «счастья женщины». Ничто, кроме огромной опасности, через которую им обоим пришлось пройти, не сблизило бы вновь эти две гордых души!

Я уставился на Пуаро в молчаливом изумлении. Какова самоуверенность этого человека! Никому в мире не пришло бы в голову восстановить семейное счастье с помощью суда по обвинению в убийстве!

— Догадываюсь, о чем вы думаете, друг мой, — улыбнулся Пуаро. — Никто, кроме Пуаро, не решился бы на такое! И вы не правы, осуждая мое решение. Счастье мужчины и женщины — величайшее благо на земле!

Слова Пуаро вызвали в моей памяти недавние события. Я вспомнил, как Мэри — бледная, измученная — лежала на диване и прислушивалась… прислушивалась… Вот внизу прозвенел колокольчик. Мэри подскочила. Пуаро открыл дверь и, встретив ее страдальческий взгляд, мягко кивнул. «Да, мадам! — сказал он. — Я вам его возвращаю!» Он отошел в сторону, и, выходя из комнаты, я увидел глаза Мэри, когда Джон Кавендиш заключил жену в объятия.

— Очевидно, вы правы, Пуаро! — тихо произнес я. — Да, это величайшее благо на земле!

Неожиданно кто-то постучал, и в открытую дверь заглянула Цинтия:

— Я… я только…

— Входите! — воскликнул я, вскакивая с места.

Цинтия вошла в комнату, но не села.

— Я… только хотела что-то сказать…

— Да?

Какое-то время Цинтия стояла, молча теребя кисточку своей шапочки, затем, неожиданно вскрикнув: «Вы просто прелесть!» — поцеловала сначала меня, потом Пуаро и бросилась прочь из комнаты.

— Что все это значит? — удивился я.

Разумеется, получить поцелуй от Цинтии было очень приятно, но то, что это было проделано столь публично, сильно уменьшало удовольствие.

— Это значит, — с невозмутимостью философа пояснил Пуаро, — что мадемуазель Цинтия наконец-то обнаружила, что она не так уж сильно не нравится мсье Лоуренсу.

— Но…

— А вот и он сам!

В этот момент Лоуренс проходил мимо раскрытой двери.

— Гм! Мсье Лоуренс! — окликнул его Пуаро. — Мы должны вас поздравить, не так ли?

Лоуренс покраснел и неловко улыбнулся. Влюбленный мужчина, безусловно, являет собой картину довольно жалкую… Тогда как Цинтия выглядела очаровательно!

Я вздохнул.

— В чем дело? — участливо поинтересовался Пуаро.

— Ни в чем, — грустно ответил я. — Обе они восхитительные женщины!

— И ни одна из них не для вас? — закончил он. — Утешьтесь, друг мой! Кто знает… Может, нам с вами еще придется поработать вместе. И тогда…