Весь Эркюль Пуаро. Том 2

Глава 1

Эркюль Пуаро завтракал. Подле его правой руки дымилась чашка шоколада. Сладкое всегда было его слабостью. Шоколадом он запивал бриошь. Сочетались они очень недурно. Он одобрительно кивнул. Ему пришлось обойти несколько магазинов, и только в четвертом он наконец купил эту превосходную сдобу. Правда, pâtisserie[722] была датская, однако так называемая французская по соседству уступала ей во всех отношениях. Чистейшая подделка.

Он испытывал гастрономическое удовлетворение. Его желудок пребывал в состоянии безмятежного спокойствия. И мозг тоже, но, пожалуй, слишком уж безмятежного. Он завершил свой великий труд – анализ творчества прославленных светочей детективного жанра. Он не побоялся отозваться об Эдгаре По весьма уничижительно, он поскорбел об отсутствии метода и логики в романтических нагромождениях Уилки Коллинза, превознес до небес двух практически неизвестных американцев, щедро воздал должное тем, кто это заслужил, и был надлежаще строг там, где похвалить оказалось нечего. Он проследил, как печаталась его книга, внимательно ознакомился с конечным результатом и, если не считать поистине астрономического числа опечаток, остался доволен. Над созданием своего шедевра он трудился с большим удовольствием: предварительно с большим удовольствием прочел множество книг, с большим удовольствием негодующе фыркал и швырял на пол очередной оскорбительно глупый роман (но затем непременно вставал, поднимал книжку с пола и аккуратно водворял ее в мусорную корзинку) и получал большое удовольствие, восхищенно кивая в тех редчайших случаях, где восхищение было уместно.

Но что дальше? Естественно, после таких интеллектуальных усилий необходимо было расслабиться и отдохнуть. Однако нельзя же отдыхать без конца, пора браться за дело. К несчастью, он совершенно не представлял себе, за какое именно дело. Еще один литературный шедевр? Пожалуй, нет. Достигнув успеха, надо уметь вовремя остановиться. Таков был его жизненный принцип. Беда заключалась в том, что он уже скучал. Напряженная умственная деятельность, которой он с таким наслаждением предавался, оказалась слишком уж интенсивной. Она привила ему дурные привычки, оставила после себя томительную пустоту.

Досадно! Он покачал головой и отхлебнул шоколад.

Дверь отворилась, и вошел его вымуштрованный слуга Джордж. Вид у него был почтительный и слегка виноватый. Кашлянув, он произнес вполголоса:

– Э… – Пауза. – Э… вас спрашивает барышня.

Пуаро посмотрел на него удивленно и чуть брюзгливо.

– В этот час я никого не принимаю, – сказал он с упреком.

– Да, сэр, – подтвердил Джордж.

Господин и слуга посмотрели друг на друга. Общение между ними напоминало скачки с препятствиями. Тоном, интонацией или особым выбором слов Джордж давал понять, что в ответ на правильно заданный вопрос можно услышать нечто важное. Пуаро взвесил, каким должен быть правильный вопрос в данном случае.

– Она красива, эта барышня? – осведомился он.

– На мой взгляд, нет, сэр, но вкусы бывают разные.

Пуаро взвесил ответ. Он вспомнил маленькую паузу перед словом «барышня». Джордж был чувствительнейшим социальным барометром. Следовательно, он не уверен в статусе посетительницы, но истолковал сомнение в ее пользу.

– По вашему мнению, она барышня, а не, скажем, молодая особа?

– Мне кажется, что да, сэр, хотя нынче различать бывает трудно, – ответил Джордж с прискорбием.

– Причину своего желания увидеть меня она объяснила?

– Она сказала… – Джордж цедил слова неохотно, словно заранее прося извинения, – что хотела бы посоветоваться с вами об убийстве, которое, кажется, совершила.

Эркюль Пуаро пристально посмотрел на Джорджа. Его брови поднялись.

– Кажется? Разве она не знает твердо?

– Так она сказала, сэр.

– Неясно, но, может быть, интересно, – заметил Пуаро.

– А если это шутка, сэр? – с сомнением произнес Джордж.

– Исключить, разумеется, ничего нельзя, – согласился Пуаро, – но все-таки трудно предположить… – Он поднес чашку к губам. – Проводите ее сюда через пять минут.

– Слушаюсь, сэр. – И Джордж удалился.

Пуаро допил шоколад, отодвинул чашку, встал из-за стола и, подойдя к зеркалу над каминной полкой, тщательно поправил усы. Удовлетворенный результатом, он снова опустился в кресло и приготовился встретить свою посетительницу. Он не вполне представлял себе, чего ждать…

Быть может, чего-то близкого к его понятиям о женской привлекательности? В голову ему пришло банальнейшее клише «удрученная красавица», и, когда Джордж распахнул дверь перед посетительницей, он с разочарованием мысленно покачал головой и вздохнул. Во всяком случае, не красавица, да и удручения не заметно. Легкая растерянность, не больше.

«Фу, – подумал Пуаро брезгливо, – нынешние девицы! Неужели они даже не пытаются следить за собой? Умелый макияж, костюм к лицу, прическа, сделанная хорошим парикмахером, – и она, пожалуй, была бы недурна. Но в этом своем виде!»

Посетительнице было лет двадцать с небольшим. Длинные неопределенного цвета патлатые волосы падали на плечи. Большие зеленовато-голубые глаза смотрели смутно. Одежда на ней, видимо, была последним криком моды ее поколения: черные кожаные сапожки, белые ажурные чулки сомнительной чистоты, обкорнанная юбочка и длинный обвисающий шерстяной свитер плотной вязки. У любого мужчины одного с Пуаро возраста и среды при виде ее могло возникнуть лишь одно-единственное желание – поскорее загнать ее в ванну. Когда он ходил по улицам, то желание это возникало у него постоянно. Сотни молоденьких девушек выглядели точно так же – они выглядели замарашками. Впрочем, у этой вдобавок вид был такой, точно ее сверх всего недавно извлекли бездыханной из речки. Пожалуй, решил про себя Пуаро, подобные девушки на самом деле вовсе не грязнухи, а только придают себе такой облик ценой огромных усилий и стараний.

С обычной своей галантностью он встал и придвинул ей стул.

– Вы хотели меня видеть, мадемуазель? Садитесь, прошу вас.

– А! – произнесла девушка, словно у нее перехватило дыхание, и уставилась на него.

– Eh bien?[723] – сказал Пуаро.

Она замялась.

– Я бы… лучше я постою. – Большие глаза продолжали смотреть на него с сомнением.

– Как угодно. – Пуаро опустился в кресло и выжидающе поглядел на нее.

Девушка переминалась с ноги на ногу. Взглянула вниз на сапожки, потом опять подняла глаза на Пуаро.

– Вы… вы… Эркюль Пуаро?

– Разумеется. Чем я могу быть вам полезен?

– Ну-у, это довольно трудно. То есть…

Пуаро почувствовал, что ей следует немного помочь, и подсказал:

– Мой слуга сказал мне, что вам бы хотелось посоветоваться со мной, потому что вы «кажется, совершили убийство». Это верно?

Девушка кивнула.

– Да.

– Но какие тут могут быть сомнения? Кому, как не вам, знать, совершили вы убийство или нет.

– Ну-у, трудно объяснить. То есть…

– Успокойтесь, – сказал Пуаро ласково. – Сядьте, расслабьте мышцы и расскажите мне, как все было.

– Но я не думаю… я не знаю, как… Видите ли, это так трудно. Я не хочу быть грубой, но… Лучше я уйду.

– Успокойтесь. Соберитесь с духом.

– Нет, не могу. Я подумала, что приду и… и спрошу у вас, спрошу, как мне следует поступить… но, понимаете, я не могу. Я ожидала совсем другого…

– Чем что?

– Прошу у вас извинения, и я вовсе не хотела быть грубой, но… – Она судорожно вздохнула, посмотрела на Пуаро, отвела взгляд и вдруг выпалила: – Вы такой старый! Мне не сказали, что вы такой старый. Я не хочу быть грубой, но… это же так. Вы слишком стары. Извините меня, пожалуйста, извините!

Она резко повернулась и вышла, как-то слепо пошатываясь, точно ночная бабочка, мечущаяся в свете лампы.

У Пуаро открылся рот. Он услышал, как хлопнула входная дверь, и воскликнул:

– Nom d'un nom d'un nom…[724]

Глава 2

Глава 3

Миссис Оливер въехала во внутренний двор Бородин-Меншенс. На шестиместной автостоянке не было свободного места. Но пока миссис Оливер колебалась, не зная, на что решиться, одна из машин, развернувшись задним ходом, укатила, и она ловко въехала на освободившийся прямоугольник.

Миссис Оливер выбралась из машины, захлопнула дверцу и остановилась, поглядывая на небо. Полый квадрат этого дома был построен относительно недавно на пустыре, оставленном бомбой во время последней войны. Его, подумала миссис Оливер, словно перенесли сюда целиком из какого-то американского предместья, убрали с него рекламную надпись вроде «Бритвенные лезвия „Перышко жаворонка“» и поставили тут в качестве многоквартирного дома. Вид у него был строго функциональный, и тот, кто его воздвиг, безусловно, презирал любые архитектурные украшения.

Был час пик. Кончался рабочий день, машины и люди покидали двор или, наоборот, въезжали и входили в него.

Миссис Оливер взглянула на свои часы. Без десяти семь. Самое время, решила она. Тот час, когда работающие девушки, предположительно, успели вернуться домой, чтобы либо привести в порядок макияж, облачиться в тугие брючки в обтяжку или во что-нибудь еще по своему вкусу и отправиться провести вечер где-то еще, либо заняться домашними делами: простирнуть белье и чулки. Во всяком случае, наиболее удобное время для задуманного визита. Восточный и западный корпус были абсолютно одинаковы с большими, открывающимися в обе стороны дверями точно в центре. Миссис Оливер двинулась налево, но тут же убедилась в своей ошибке. Номера на этой стороне были от сотого до двухсотого. Ей пришлось повернуть обратно.

Квартира номер 67 была на шестом этаже. Миссис Оливер нажала на кнопку лифта. Дверцы разъехались с угрожающим лязгом, и миссис Оливер, зажмурившись, нырнула в зияющую пасть. Современные лифты ее пугали.

Бум! Дверцы сомкнулись. Лифт взлетел и тут же остановился (это тоже было очень страшно!). Миссис Оливер метнулась наружу, как перепуганный кролик.

Поглядев на стену, она направилась по коридору вправо, пока не увидела дверь с металлическими цифрами 67 в центре. При ее приближении семерка отвалилась и упала прямо ей на ногу.

– Этому дому я не нравлюсь! – сказала миссис Оливер, морщась от боли, осторожно подняла семерку и водворила ее на место, нажав на шпенек. Потом надавила на кнопку звонка. Может быть, никого нет дома?

Однако дверь открылась почти сразу.

Миссис Оливер увидела высокую красивую девушку в темном элегантном костюме с очень короткой юбкой, в белой шелковой блузке и элегантных туфлях. Ее темные волосы были зачесаны кверху, лицо подкрашено очень умеренно, но почему-то миссис Оливер ее чуть-чуть испугалась.

– О! – сказала миссис Оливер, понукая себя произнести наиболее верные слова. – Мисс Рестарик случайно не у себя?

– Нет. К сожалению, ее нет дома. Что-нибудь ей передать?

Миссис Оливер еще раз произнесла «О!» и только потом продолжила свою игру, предъявив довольно неряшливый пакет из оберточной бумаги.

– Я обещала ей книгу, – сказала она. – Одну из моих, которую она не читала. Надеюсь, я не перепутала. А она скоро вернется?

– Право, не могу сказать. Я не знаю, что она делает сегодня вечером.

– О! Вы мисс Риис-Холленд?

Девушка как будто немного удивилась.

– Да.

– Я знакома с вашим отцом, – пояснила миссис Оливер и продолжала: – Я миссис Оливер. Я пишу книги, – добавила она виноватым тоном, которым всегда делала это признание.

– Вы не войдете?

Миссис Оливер приняла приглашение, и Клодия Риис-Холленд проводила ее в гостиную. Обои везде в квартире были одинаковые – с узором под некрашеные доски. Жильцам предоставлялось право вешать на них свои сверхсовременные картины или украшать их как им заблагорассудится. Современная встроенная мебель: шкаф, книжные полки и прочее, большой диван и раздвижной стол. Жильцы имели право добавлять свое. Гостиная могла похвастать и индивидуальными штрихами: на одну стену был наклеен колоссальный Арлекин, на другой среди пальмовых листьев качались обезьяны.

– Норма, конечно, будет в восторге от вашей книги, миссис Оливер. Можно предложить вам что-нибудь выпить? Херес? Джин?

Миссис Оливер отказалась.

– Какой у вас тут великолепный вид, – заметила она, поворачиваясь к окну, и замигала, ослепленная лучами заходящего солнца.

– Да. Но когда ломается лифт, подниматься сюда не так уж весело.

– Неужели подобный лифт позволяет себе ломаться? Он такой… такой роботообразный.

– Установлен недавно, но на пользу ему это не пошло, – сказала Клодия. – Его то надо регулировать, то еще что-нибудь.

В комнату вошла девушка, говоря на ходу:

– Клодия, не знаешь, куда я сунула…

Она умолкла, глядя на миссис Оливер.

Клодия быстро представила их друг другу:

– Фрэнсис Кэри – миссис Оливер. Миссис Ариадна Оливер.

– Как замечательно, – сказала Фрэнсис.

Она была высокой, тоненькой и гибкой, с длинными черными волосами и очень сильно накрашена: смертельно-бледное лицо, брови и уголки глаз подведены кверху. Эффект довершала густая тушь на ресницах. Тугие вельветовые брючки и толстый свитер подчеркивали и прятали ее фигуру. Она выглядела полной противоположностью энергичной, подтянутой Клодии.

– Я завезла книгу, которую обещала Норме Рестарик, – сказала миссис Оливер.

– О! Как жаль, что она еще гостит у родителей.

– Так она не вернулась?

Наступила явная пауза. Миссис Оливер почудилось, что девушки переглянулись.

– А мне казалось, она работает в Лондоне, – сказала миссис Оливер, старательно изображая невинное удивление.

– Да-да, – сказала Клодия. – В бюро оформления интерьеров. Иногда ее посылают с рисунками за город. – Она улыбнулась. – Мы живем каждая сама по себе, – объяснила она. – Приходим, уходим, как нам нужно, и обычно не трудимся предупреждать. Но я не забуду отдать ей вашу книгу, когда она вернется.

Ничего не могло быть естественнее и непринужденнее этого объяснения.

Миссис Оливер поднялась.

– Я очень вам благодарна.

Клодия проводила ее до дверей.

– Обязательно расскажу отцу, что познакомилась с вами, – сказала она. – Он очень любит детективы.

Закрыв дверь, она вернулась в гостиную.

Фрэнсис прислонилась к оконной раме.

– Прошу прощения, – сказала она. – Кажется, я дала маху?

– Я как раз сказала, что Норма куда-то ушла.

Фрэнсис пожала плечами.

– Так я же не знала. Клодия, а где она? Почему не вернулась в понедельник? Куда она девалась?

– Понятия не имею.

– Может, осталась у своих? Она к ним поехала?

– Нет. Собственно говоря, я звонила туда узнать.

– Наверное, пустяки… И тем не менее она ведь… что-то есть в ней странное.

– Не больше, чем в других. – Но голос Клодии прозвучал неуверенно.

– Ну, нет, – сказала Фрэнсис. – Иногда меня от нее дрожь берет. Она ненормальна, и не спорь.

Внезапно Фрэнсис засмеялась.

– Норма ненормальна! И ты это знаешь, Клодия, хотя вслух и не говоришь. Лояльность по отношению к шефу, а?

Глава 4

Эркюль Пуаро шел по главной улице Лонг-Бейсинга. То есть если можно назвать главной практически единственную улицу селения, как дело обстояло в Лонг-Бейсинге, принадлежавшем к тем деревушкам, которые имеют тенденцию разрастаться в длину, а не в ширину. В нем имелась внушительная церковь с высокой колокольней, величественным в своей древности тисом на кладбище, а кроме того, полный набор деревенских лавочек, в том числе две антикварные. Одна предлагала главным образом украшения на каминные полки из сосновых чурок, в другой громоздились кипы старинных карт, стоял фарфор, почти весь щербатый, под полками со стеклом и викторианским серебром ютились три-четыре старых, источенных жучком дубовых ларя – и все это заметно проигрывало от тесноты. Дальше по улице располагались два кафе, оба не слишком привлекательные, и восхитительная булочная с большим выбором сдобы домашней выпечки. Затем следовала почта, объединенная с зеленной лавкой, и магазин тканей, предлагавший также готовую одежду, детскую обувь и всевозможные галантерейные товары. В канцелярском магазинчике можно было купить еще и газеты, табачные изделия, а также сласти. В лавке, торговавшей шерстью, безусловно самой аристократичной среди местных торговых заведений, две седовласые строгие дамы заведовали множеством полок с мотками ниток для вязания всех расцветок и сортов и с разнообразнейшими выкройками и альбомами фасонов для вязаных изделий. Отдельный прилавок был отведен под ручную вышивку. В недавнем прошлом бакалейная лавка ныне величала себя «супермаркетом», подтверждая право на это пирамидами проволочных корзин и ослепительных картонных коробок со всяческими хлопьями к завтраку или стиральными порошками. По стеклу маленькой витрины маленького ателье кудрявыми буквами было написано «Лила», а выставка мод за стеклом ограничивалась одной французской блузкой с ярлыком «последний крик», синей юбкой и джемпером в лиловую полоску с ярлыками «не в ансамбле», словно брошенными туда небрежной рукой.

Все это Пуаро рассматривал с отвлеченным интересом. Улица включала также выходящие на нее фасадом небольшие особняки, от которых веяло архитектурной стариной. Некоторые сохранили в чистоте стиль второй половины XVIII века, но большинство щеголяло викторианскими усовершенствованиями – верандой, эркером или крохотной оранжереей. Два-три подверглись косметической операции, делая вид, что они совсем новые и горды этим. С ними соседствовали прелестные деревенские домики, хранившие дух старины, хотя одни и приписывали себе лет на сто больше своего реального возраста, зато другие были абсолютно подлинными, и более поздние удобства, вроде водопровода и прочего, тщательно маскировались.

Пуаро неторопливо шествовал по улице, переваривая все увиденное. Если бы его нетерпеливая приятельница миссис Оливер увидела его, она бы тут же потребовала объяснения, почему он мешкает, когда дом, куда он направляется, расположен в четверти мили от деревушки. Пуаро ответил бы ей, что проникается местной атмосферой, что подобные вещи иногда оказываются крайне важными. Улица кончилась, и пейзаж сразу изменился. Вдоль одной стороны шоссе, несколько отступив от него, тянулся ряд новых муниципальных домов – перед каждым зеленел газон, и у каждого дверь была выкрашена в свой цвет, дабы внести веселую ноту в их единообразие. За ними в свои права вновь вступали поля и луга, расчерченные живыми изгородями, среди которых кое-где виднелись «загородные резиденции», как они значились в списках агентов по продаже недвижимости, окруженные собственными деревьями и садами, хранящие вид сдержанной обособленности. Впереди по шоссе Пуаро углядел здание, верхний этаж которого, вопреки обычному стандарту, нес на себе странное полушарие, видимо надстроенное не так давно. Без сомнения, это была Мекка, к которой он устремлял свои стопы. У калитки красовалась табличка с названием «Лабиринт». Он оглядел дом. Самый обычный, построенный, видимо, в начале века, не поражающий ни красотой, ни безобразностью. Заурядный – такой эпитет, пожалуй, подходил ему больше всего. Сад радовал взгляд больше дома и, несомненно, в свое время служил предметом неусыпных забот и внимания, хотя теперь и носил следы некоторого запустения. Впрочем, газоны все еще были аккуратно подстрижены, клумбы пестрели цветами, а купы кустов сохраняли эффект, ради которого были посажены. Все это содержалось в полном порядке – за садом, несомненно, следит садовник, заключил Пуаро. Но как будто в него вкладывался и личный интерес – над клумбой у угла дома наклонялась женщина, видимо подвязывая георгины, решил он. Голова ее в таком ракурсе представлялась венцом из чистого золота. Она была высокой, худощавой, но широкоплечей. Пуаро открыл калитку, вошел в нее и зашагал к дому. Женщина обернулась, выпрямилась и вопросительно посмотрела на него.

Она молча стояла, ожидая, чтобы он заговорил. В левой руке она держала моток шпагата, на ее лице он прочел недоумение.

– Да? – сказала она наконец.

Пуаро, иностранец до кончиков ногтей, почтительно снял шляпу и поклонился. Она уставилась на его усы, словно завороженная.

– Миссис Рестарик?

– Да. Но я…

– Надеюсь, я не расстраиваю вас, мадам?

Ее губы тронула улыбка.

– Нет-нет. А вы…

– Я позволил себе удостоиться визита к вам. Мой добрый друг миссис Ариадна Оливер…

– Да, конечно! Я знаю, кто вы. Мосье Пуаре.

– Мосье Пуаро, – поправил он, подчеркивая последний слог. – Эркюль Пуаро к вашим услугам. Я оказался в окрестностях и дерзнул явиться к вам в надежде, что мне будет позволено засвидетельствовать мое почтение сэру Родрику Хорсфилду.

– Да, Наоми Лорример предупредила, что вы можете заглянуть к нам.

– Надеюсь, я не причиню неудобства?

– Ну какие же неудобства! Ариадна Оливер была у нас в прошлую субботу. Приехала с Лорримерами. Ее книги очень увлекательны, не правда ли? Но, может быть, вы не увлекаетесь детективными романами? Вы ведь сами сыщик, я не ошибаюсь? Настоящий?

– Самый настоящий из всех настоящих, – ответил Пуаро.

Он заметил, что она подавила улыбку, и вгляделся в нее внимательнее. Она была красива, но несколько искусственной красотой. Золотые волосы были тщательно уложены в замысловатую прическу. Он подумал, что она, возможно, в глубине души чувствует себя неуверенно и усердно играет роль английской владелицы поместья, культивирующей свой сад. И попробовал прикинуть, кем были ее родители.

– У вас чудесный сад, – сказал он.

– Вы любите сады?

– Не так, как их любят англичане. У вас в Англии особый талант на сады. Они для вас означают что-то особое. А для нас не так.

– Вы хотите сказать, для французов?

– Я не француз. Я бельгиец.

– Ах да! По-моему, миссис Оливер упомянула, что вы когда-то служили в бельгийской полиции.

– Совершенно верно. Я – старый бельгийский полицейский пес. – Он вежливо усмехнулся и взмахнул руками. – Вашими садами, садами англичан, я восхищаюсь. Я сижу у ваших ног! Латинские расы предпочитают правильно разбитые сады – перед шато, так сказать, Версаль в миниатюре, и, кроме того, разумеется, они придумали potager. Он очень важен – potager. Здесь в Англии у вас есть potager, но вы заимствовали его из Франции, и вы не любите potager столь сильно, как любите свои цветы. Bien?[730] Не так ли?

– Да, мне кажется, вы правы, – сказала Мэри Рестарик. – Пожалуйста, пойдемте в дом. Вы же приехали к моему дяде.

– Как вы и сказали, я приехал принести дань уважения сэру Родрику, но я воздаю ее и вам, мадам. Я всегда приношу дань почтения красоте, когда ее вижу. – Он поклонился.

Она засмеялась с некоторым смущением.

– Ну к чему такие комплименты!

Вслед за ней он направился к открытой стеклянной двери.

– Я встречался с вашим дядей в сорок четвертом году.

– Он, бедненький, очень одряхлел. И, боюсь, совсем оглох.

– О, со времени наших встреч прошел такой срок! Вполне возможно, он успел меня забыть. Встреч, связанных со шпионажем и научным развитием некоего изобретения. Этим изобретением мы обязаны талантам сэра Родрика. Надеюсь, он захочет меня увидеть.

– Не сомневаюсь, он будет очень доволен, – сказала миссис Рестарик. – Теперь ему в некоторых отношениях живется скучновато. Мне часто приходится уезжать в Лондон – мы подыскиваем там подходящий дом. – Она вздохнула. – Пожилые люди иногда бывают так трудны!

– О, я знаю, – сказал Пуаро. – Нередко и я сам бываю трудным.

Она засмеялась.

– Ну, нет, мосье Пуаро, не делайте вида, будто вы стары.

– Иногда мне говорят именно это, – сказал Пуаро и вздохнул. – Юные девушки, – добавил он скорбно.

– Очень невежливо с их стороны. Совсем в духе нашей дочери.

– О, у вас есть дочь?

– Да. То есть мне она падчерица.

– Мне будет очень приятно познакомиться с ней, – сказал Пуаро учтиво.

– Да, но боюсь, ее здесь нет. Она в Лондоне. Она там работает.

– Молоденькие девушки, они в наши дни все работают.

– Работать следует всем, – сказала миссис Рестарик неопределенно. – Даже когда они выходят замуж, их уговаривают вернуться на производство и в школу учительницами.

– А вас, мадам, убедили куда-нибудь вернуться?

– Нет. Я выросла в Южной Африке. И приехала сюда с мужем совсем недавно. Все это… еще очень для меня… непривычно.

Она посмотрела вокруг без всякого энтузиазма, как заключил Пуаро. Комната была обставлена прекрасно, но шаблонно. В ней ощущалась какая-то безликость, которую нарушали только два больших портрета на стене. На одном была изображена тонкогубая дама в вечернем платье из серого бархата. С противоположной стены на нее смотрел мужчина лет тридцати с небольшим, лучащийся сдерживаемой энергией.

– Вашей дочери, я полагаю, жизнь за городом кажется скучной?

– Да, ей гораздо лучше жить в Лондоне. Тут ей не нравится. – Она вдруг умолкла, но затем договорила, словно слова из нее вытягивали клещами: – И ей не нравлюсь я.

– Это невозможно! – воскликнул Пуаро с галльской любезностью.

– Вполне возможно. Что же, наверное, так часто бывает. Девушке непросто свыкнуться с мачехой.

– А ваша дочь очень любила свою родную мать?

– Ну, наверное. Она трудная девочка. Думаю, в этом она не исключение.

Пуаро сказал со вздохом:

– Теперь у отцов и матерей нет над дочерьми почти никакой власти. Не то что в добрые старые времена.

– Да, никакой.

– Об этом не принято говорить, мадам, но должен признаться, я очень сожалею, что они столь неразборчивы в выборе… как это сказать?.. своих дружков?

– Да, в этом отношении Норма доставляет своему отцу массу тревог. Но, думаю, жалобами делу не поможешь. Все экспериментируют по-своему. Однако я должна проводить вас наверх к дяде Родди. Его комнаты на втором этаже.

Она направилась к двери. Пуаро оглянулся через плечо. Скучная комната, безликая комната – если исключить два портрета. По фасону серого платья Пуаро заключил, что написаны они были довольно давно. Если это первая миссис Рестарик, подумал Пуаро, она бы ему не понравилась.

Он сказал вслух:

– Прекрасные портреты, мадам.

– Да. Написаны Лансбергером.

Это была фамилия знаменитого и очень дорогого портретиста, гремевшего двадцать лет назад. Его педантичный натурализм успел совершенно выйти из моды, и после его смерти о нем забыли. Тех, кого он писал, иногда презрительно называли «портновскими манекенами», но Пуаро придерживался иного мнения. Он подозревал умело скрытую насмешку в зализанности лиц и фигур, с такой легкостью выходивших из-под кисти Лансбергера.

Поднимаясь по лестнице впереди него, Мэри Рестарик сказала:

– Они только что повешены. Хранились в подвале, и их пришлось отреставрировать…

Она внезапно умолкла и резко остановилась, держась одной рукой за перила.

Выше на площадке появилась фигура и начала спускаться им навстречу. В ней было что-то странно неуместное. Словно кто-то надел маскарадный костюм, кто-то безусловно чуждый этому дому.

Впрочем, вид этой фигуры был для Пуаро привычным, хотя и в другой обстановке – на лондонских улицах, даже на званых вечерах. Представитель современной молодежи: черный пиджак, вышитый бархатный жилет, тесные тугие брюки, ниспадающие на плечи каштановые кудри. Выглядел он живописно, по-женственному красивым, и требовалось несколько секунд, чтобы распознать в нем мужчину.

– Дэвид! – резко сказала Мэри Рестарик. – Что вы тут делаете?

Молодой человек ничуть не смутился.

– Я вас напугал? – спросил он. – Прошу прощения.

– Что вы здесь делаете? Тут, в доме? Вы… вы приехали с Нормой?

– С Нормой? Нет. Я рассчитывал найти ее здесь.

– Найти здесь? Как так? Она в Лондоне.

– Но, моя дорогая, ее там нет. Во всяком случае, ее нет в квартире шестьдесят семь в Бородин-Меншенс.

– Как так – нет?

– Ну, поскольку она не вернулась в воскресенье, я решил, что, может быть, она все еще у вас. И приехал узнать, что ей пришло в голову.

– Она уехала вечером в воскресенье, как обычно. – Голос ее стал гневным. – Почему вы не позвонили в дверь и не подождали, пока вам откроют? Почему вы бродите по дому?

– Право, милая моя, вы как будто подозреваете, что я подбираюсь к серебряным ложкам и так далее. Что противоестественного в том, чтобы войти в дом в разгар дня? Что тут такого?

– Ну, мы старомодны, и нам это не нравится.

– Боже, боже! – вздохнул Дэвид. – Придавать пустякам такое значение. Ну, если, дорогая моя, надеяться на радушный прием мне более нельзя, а вы как будто знать не знаете, где ваша падчерица, то мне, пожалуй, лучше удалиться. Не угодно ли, я выверну карманы?

– Не говорите глупостей, Дэвид.

– В таком случае пока! – Молодой человек прошел мимо них, приветливо помахал рукой, спустился с лестницы и вышел в открытую входную дверь.

– Отвратительный тип! – сказала Мэри Рестарик с такой ядовитой злобой, что Пуаро чуть не вздрогнул. – Я его не выношу. Ну, почему Англия теперь просто кишит такими, как он?

– О, мадам, не расстраивайтесь! Это только мода. А моды были во все века. В деревне вы сталкиваетесь с такими реже, но ведь в Лондоне встречаете их в изобилии.

– Ужасно, – сказала Мэри. – Просто ужасно. Эта их женоподобность. Такая безвкусица.

– И в то же время что-то от ван-дейковских портретов, вы не находите, мадам? В золоченой раме, с кружевным воротником на плечах он не показался бы вам ни женоподобным, ни безвкусным.

– Посмел пробраться сюда! Эндрю был бы вне себя. Он так встревожен. От дочерей можно с ума сойти. А ведь Эндрю вовсе не близок с Нормой. Он уехал из Англии, когда она была совсем маленькой. И предоставил матери воспитывать ее, а теперь она ставит его в полный тупик. И меня тоже. Она кажется мне очень странной. На нынешних девушек нет никакой узды. И нравятся им самые невозможные молодые люди. Этот Дэвид Бейкер совсем ее заворожил. Ничто не помогает. Эндрю запретил ему бывать здесь, и поглядите: входит в дом, как хозяин. Пожалуй… я лучше не скажу Эндрю. Он и так уже страшно тревожится. Не сомневаюсь, она встречается с ним в Лондоне, да и не только с ним. Ведь есть даже хуже его. Те, которые не моются, не бреются – козлиные бородки, засаленная одежда.

Пуаро сказал сочувственно:

– Ах, мадам, не нужно так огорчаться. Безумства молодости преходящи.

– Хотелось бы верить. Норма очень трудная девочка. Иногда мне кажется, что у нее не все дома. Она такая странная. Правда, иногда невольно кажется, что она не в себе. Невозможно понять, почему она вдруг проникается к людям страшной неприязнью.

– Неприязнью?

– Она ненавидит меня. По-настоящему ненавидит. И я не могу понять, зачем ей это. Наверное, она очень любила свою мать, но, в конце концов, что такого необычного, если ее отец женился во второй раз?

– Вы полагаете, что она вас действительно ненавидит?

– Да, ненавидит, я знаю. Доказательств у меня больше, чем надо. Невозможно выразить, как рада я была, когда она уехала в Лондон. Мне не хотелось стать причиной… – Она умолкла, словно только сейчас осознав, что говорит с посторонним человеком.

Пуаро обладал способностью вызывать людей на откровенность. Казалось, они переставали замечать, с кем разговаривают. Мэри Рестарик усмехнулась.

– Бог мой! – сказала она. – Не понимаю, зачем я вам рассказываю все это. В любой семье, наверное, есть свои беды. А нам, злополучным мачехам, приходится особенно нелегко… Вот мы и пришли.

Она остановилась перед дверью и постучала.

– Входите! Входите! – донесся изнутри хриплый рев.

– К вам гость, дядя, – сказала Мэри Рестарик, входя.

По комнате расхаживал широкоплечий краснощекий старик с тяжелым подбородком, видимо очень раздражительный. Он тяжело шагнул им навстречу. За столом у него за спиной сидела девушка и разбирала письма и документы, низко наклоняя голову – темноволосую, гладко причесанную голову.

– Дядя Родди, это мосье Эркюль Пуаро, – сказала Мэри Рестарик.

Пуаро непринужденно сделал шаг вперед и заговорил еще более непринужденно:

– Сэр Родрик! С тех пор как я имел удовольствие познакомиться с вами, прошло немало лет, увы, немало. Нам придется возвратиться к дням последней войны. Последний раз, если не ошибаюсь, в Нормандии. Я помню прекрасно. Там были полковник Рейс, генерал Аберкромби и, да, маршал авиации сэр Эдмунд Коллингсби. Какие решения должны были мы принимать! И как сложно было обеспечивать военную тайну. Что же, теперь необходимость в секретности отпала. Мне вспоминается разоблачение вражеского шпиона, который так долго и искусно маскировался – вы, конечно, помните капитана Николсона.

– А, да, капитан Николсон, как же, как же! Проклятый мерзавец! Но его разоблачили.

– Меня вы, конечно, не помните. Эркюль Пуаро.

– Нет, нет! Разумеется, я вас помню. Да, риск был велик, очень велик. Вы ведь были представителем французов? С кем-то из них невозможно было ладить. Как бишь его фамилия? Но садитесь же, садитесь! Всегда приятно потолковать о старых временах.

– Я очень боялся, что вы не вспомните меня и моего коллегу мосье Жиро.

– Как же, как же! Прекрасно помню вас обоих. Да, это были дни, это были дни!

Девушка вышла из-за стола и вежливо придвинула кресло для Пуаро.

– Отлично, Соня, отлично, – сказал сэр Родрик. – Позвольте познакомить вас, – продолжал он, – с моей очаровательной малюткой-секретаршей. Благодаря ей все пошло как по маслу. Помогает мне, знаете ли. Приводит в порядок мои труды. Не понимаю, как я обходился без нее.

Пуаро галантно поклонился.

– Enchanté,[731] мадемуазель, – прожурчал он.

Девушка пробормотала что-то невнятное. Она была миниатюрным созданием с коротко подстриженными черными волосами. И выглядела застенчивой. Ее синие глаза чаще оставались скромно потупленными, но теперь она улыбнулась своему нанимателю с робкой благодарностью, и он ласково потрепал ее по плечу.

– Просто не знаю, что бы я без нее делал, – сказал он. – Да, не знаю.

– Ну что вы! – возразила девушка. – От меня так мало толку! Я даже печатаю медленно.

– Вы, дорогая моя, печатаете достаточно быстро. И ведь вы моя память. Мои глаза, мои уши. И не только!

Она снова ему улыбнулась.

– Невольно вспоминаешь, – прожурчал Пуаро, – замечательные истории, ходившие тогда. Не знаю, содержали они преувеличения или нет. Вот, например, тот день, когда у вас украли автомобиль… – И он пустился в подробности.

Сэр Родрик пришел в восторг.

– Ха-ха-ха! Как же, как же! Да, пожалуй, кое-что и преувеличено. Но в целом так оно и было. Да-да, подумать только, что вы это помните, хотя столько воды утекло! Но я могу вам рассказать кое-что получше! – И он в свою очередь пустился в воспоминания.

Пуаро слушал, не скупясь на одобрительные восклицания, а под конец посмотрел на часы.

– Не смею больше отнимать у вас время, – сказал он. – Как вижу, вы заняты чем-то важным. Однако, оказавшись по соседству, я не мог удержаться, чтобы не засвидетельствовать вам мое почтение. Годы идут, но вы, как вижу, ни на йоту не утратили своей энергии, своей жизнерадостности.

– Пожалуй, что и так, пожалуй, что и так. Но вы слишком щедры на комплименты… А почему бы вам не остаться и не выпить чаю? Конечно, Мэри напоит вас чаем… – Он огляделся. – А! Она вышла. Приятная девочка.

– О да! И настоящая красавица. Вероятно, она уже многие годы служит вам утешением.

– Да нет, они поженились совсем недавно. Она – вторая жена моего племянника. Буду с вами откровенен. Я никогда не был высокого мнения об этом моем племяннике, об Эндрю, – ненадежная личность. Все время его куда-то тянуло. Нет, я предпочитал Саймона, его старшего брата. Не то чтобы я знал его много лучше. Ну а Эндрю, он обошелся со своей первой женой очень скверно. Уехал, понимаете? Бросил ее. Уехал с редкой дрянью. Про нее всем было известно. А он втюрился. Через год-другой все, конечно, пошло прахом. Глупый мальчишка. Ну а эта девочка, на которой он теперь женился, как будто всем хороша. Ничего дурного мне про нее не известно. Вот Саймон был положительным человеком, чертовски, впрочем, скучным. Не скажу, что я очень обрадовался, когда моя сестрица породнила меня с этой семейкой. Вышла замуж за торговца, если называть вещи своими именами. За богатство, не спорю, но деньги еще не все – в нашем роду невест и женихов искали в военных семьях. А с Рестариками я мало общался.

– У них ведь есть дочь? Моя добрая знакомая беседовала с ней на прошлой неделе.

– А, Норма. Глупая девчонка. Одевается премерзко и связалась с премерзким молодчиком. Ну, что же, они теперь все одинаковы. Длинноволосые мальчишки, битники, битлы – уж не знаю, какие клички они себе выдумывают. Мне за ними не угнаться. Разговаривают будто на каком-то иностранном языке. Но да кому интересно слушать старика! Что тут поделаешь? Даже Мэри… Я-то думал, что она хорошая девочка, разумная, но оказывается, и она по некоторым поводам способна впадать в истерику, главным образом из-за своего самочувствия. Вдруг принялась настаивать, что ей надо лечь в больницу на обследование. Не хотите выпить? Виски? Нет? Но, может быть, все-таки чаю выпьете?

– Благодарю вас, но я гощу у друзей.

– Ну, должен сказать, что наш разговор доставил мне большое удовольствие. Приятно повспоминать старые дни. Соня, голубушка, вы не проводите мосье… простите, я опять запамятовал вашу фамилию… а, да, Пуаро. Проводите его вниз к Мэри, хорошо?

– Нет-нет! – Пуаро поспешил отклонить эту любезность. – Я ни в коем случае не хочу снова беспокоить мадам. И не надо меня провожать. Разумеется, не надо. Я прекрасно сам найду дорогу. Был счастлив вновь увидеться с вами.

Он вышел из комнаты.

– Ни малейшего представления не имею, кто он такой, – объявил сэр Родрик, когда Пуаро удалился.

– Вы не знаете, кто он такой? – повторила Соня растерянно.

– Из тех, кто нынче приезжает повидать меня, я и половины не помню. Но, конечно, и вида не подаю, тут есть свои приемы, знаете ли. То же самое и в гостях. Подходит к тебе субъект и говорит: «Возможно, вы меня не помните. Последний раз мы виделись в тридцать девятом». Конечно, я отвечаю: «Что вы! Прекрасно помню», а сам ни малейшего понятия не имею, кто это. Слепота и глухота – большая помеха. К концу войны мы много якшались с французишками вроде этого. Я и половины из них не помню. Да нет, этот там был, несомненно. Он знал меня, и я знавал многих, про кого он здесь разговаривал. История про меня и украденный автомобиль – все так и было. Слегка преувеличено, конечно, но тогда она большим успехом пользовалась. Что же, он, по-моему, не догадался, что я его не вспомнил. Неглуп, должен сказать, но уж такой французишка, а? И семенит, и пританцовывает, и кланяется, и шаркает! Так на чем мы остановились?

Соня взяла со стола письмо и подала ему. Затем тактично протянула ему очки, но он отмахнулся.

– Мне эта проклятая штука не требуется. Я все прекрасно вижу.

Он прищурился и поднес письмо к самым глазам. Но затем сдался и сунул его ей.

– Пожалуй, прочитайте-ка его мне вы.

И она начала читать приятным звонким голосом.

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Миссис Оливер проснулась и приуныла. Впереди ее ждал пустой день. Считанная рукопись была отправлена с добродетельным чувством исполненного долга, работа завершилась. Вновь, как много раз прежде, ей следовало расслабиться, искать развлечений, наслаждаться жизнью, пока снова в ней не проснется потребность творить. Она бесцельно бродила по квартире, трогала то одно, то другое, брала в руки, ставила на место, заглядывала в ящики бюро, вновь убеждалась, что надо бы ответить на многие и многие письма, – но слишком свежо было ее недавнее свершение, чтобы браться теперь за выполнение столь скучной обязанности. Ей хотелось заняться чем-нибудь интересным. Ей хотелось… чего, собственно, ей хотелось?

Она вспомнила свой последний разговор с Эркюлем Пуаро, его настойчивое предупреждение. Чушь! Почему бы ей и не принять активное участие в решении этой загадки, к которой она имеет такое же отношение, как и Пуаро? Он пусть сидит в кресле, складывает кончики пальцев и запускает на полную мощность серые клеточки мозга, пока его тело наслаждается комфортом в четырех стенах. Но Ариадне Оливер это не подходит. Она громко и категорически объявила, что возьмется за дело сама. Узнает побольше про эту таинственную девочку. Где сейчас Норма Рестарик? Чем занимается? Что еще она, Ариадна Оливер, может выяснить про нее?

Миссис Оливер рыскала по квартире, погружаясь во все большее уныние. Что предпринять? Решить было не так просто. Отправиться куда-нибудь и порасспрашивать? В Лонг-Бейсинг? Но Пуаро уже побывал там и, надо думать, узнал все, что можно было там узнать. Да и под каким предлогом удалось бы ей получить доступ в дом сэра Родрика Хорсфилда?

Или еще раз навестить Бородин-Меншенс? Вдруг там удастся раскопать еще что-то? Для такого визита необходимо придумать какой-то повод. Но вот какой? С другой стороны, только там еще есть надежда узнать что-то новое. Который час? Десять утра. А почему бы и нет?..

По дороге она состряпала повод. Не слишком оригинальный. По правде говоря, миссис Оливер предпочла бы что-нибудь поэкзотичнее, но, пожалуй, благоразумно решила она, даже лучше не выходить из границ правдоподобия и будничности. Она добралась до величественных, хотя и угрюмых корпусов Бородин-Меншенс и медленно обошла двор, внимательно оглядываясь.

Швейцар беседовал с водителем мебельного фургона. Молочник, толкая перед собой тележку с бутылками, остановился перед грузовым лифтом возле миссис Оливер. Он позвякивал бутылками и бодро насвистывал, а миссис Оливер рассеянно смотрела на мебельный фургон.

– Номер семьдесят шестой съезжает, – объяснил молочник, ошибочно решив, что миссис Оливер интересует фургон, и, ухватив ящик с бутылками, перенес его в лифт. – Хотя она, так сказать, уже съехала, – добавил он, вновь направляясь к тележке. Это был веселый молочник. Он ткнул большим пальцем вверх. – Выбросилась из окна – с седьмого этажа – всего неделю назад. В пять утра. Время какое смешное выбрала.

Миссис Оливер ничего смешного тут не нашла.

– Но почему?

– Почему бросилась? Никто не знает. Нарушение психического равновесия или что-то такое.

– Она была… молодой?

– Не-а. Грымза старая. Пятьдесят, не меньше.

Двое грузчиков засовывали в фургон комод красного дерева. Он накренился, два ящика вывалились на землю. Листок бумаги спланировал в сторону миссис Оливер, и она поймала его на лету.

– Эй, Чарли, смотри не переломай всего! – назидательно сказал веселый молочник и скрылся в лифте со своими бутылками.

Грузчики сердито пререкались. Миссис Оливер протянула им листок, но они только отмахнулись.

Миссис Оливер решилась, вошла в подъезд и через минуту уже стояла перед дверью с номером 67. Изнутри донесся металлический звук, и секунду спустя дверь открыла пожилая женщина со шваброй в руке, явно занимавшаяся уборкой квартиры.

– О! – сказала миссис Оливер, употребив свое любимое междометие. – Доброе утро. Я… э… кто-нибудь дома?

– Боюсь, что нет, сударыня. Их никого нет. На работу ушли.

– Да, конечно… Дело в том, что я, когда была тут в последний раз, оставила записную книжечку. Очень досадно. Она где-нибудь в гостиной.

– Ничего такого я вроде бы не подбирала. А может, просто не знала, что она ваша. Вы не зайдете? – Она гостеприимно распахнула дверь, поставила в угол швабру, которой терла пол на кухне, и проводила миссис Оливер в гостиную.

– А-а! – сказала миссис Оливер, твердо решив завязать дружеские отношения. – Вот книга, которую я оставила для мисс Рестарик, для мисс Нормы. А она уже вернулась в город?

– По-моему, она тут сейчас не живет. Кровать как стояла застеленная, так и стоит. Может, еще гостит у своих в деревне. Она в ту пятницу к ним собиралась.

– Наверное, так оно и есть, – согласилась миссис Оливер. – А эта книга, которую я ей завезла, одна из моих книг.

Одна из книг миссис Оливер не пробудила в уборщице ни малейшего интереса.

– Я сидела вот тут, – продолжала миссис Оливер, похлопывая по спинке кресла. – То есть так мне кажется. А потом перешла к окну, а потом, если не ошибаюсь, села на диван.

Она просунула ладонь между сиденьем и спинкой. Уборщица любезно принялась шарить между диванными подушками.

– Вы представить себе не можете, какой это ужас – потерять записную книжку, – словоохотливо продолжала миссис Оливер. – Там ведь записано, с кем ты встречаешься, когда и где. Я вот ясно помню, что сегодня завтракаю с кем-то очень важным, а вот с кем и где, не знаю. Хотя, конечно, может быть, не сегодня, а завтра. Но в таком случае завтракаю совсем не с тем. Ужасно.

– Да, сударыня, неудачно у вас получилось, – с сочувствием сказала уборщица.

– А квартиры тут очень симпатичные, – заметила миссис Оливер, осматриваясь.

– Высоковато только.

– Зато вид прекрасный, верно?

– Так-то так, но если окна на восток выходят, зимой ветром их насквозь продувает. Рамы-то металлические. Некоторые вторые рамы вставляют. Нет уж, зимой в такой квартире жить я не хотела бы! Ничего лучше первого этажа нет. А уж с детьми куда удобнее. Коляски там и прочее. Нет, я всегда за первый этаж. Про пожар и говорить нечего.

– Да, конечно, пожар на верхних этажах – это ужасно, – согласилась миссис Оливер. – Но ведь, наверное, есть пожарные лестницы?

– Так на них же не всегда выберешься! Я пожаров до смерти боюсь. С самого детства. Ну, и они очень дорогие, квартиры эти то есть. Вы не поверите, какую плату за них берут! Вот почему мисс Холленд подселила к себе еще двоих.

– Да-да. По-моему, я с ними обеими знакома. Мисс Кэри – художница, ведь верно?

– Работает в картинной галерее. Только не очень надрывается. Немножко сама рисует: коровы там, деревья, только вот ни за что не разобрать, что это такое. И неряха порядочная. Вы не поверите, в каком виде у нее комната! А вот у мисс Холленд всегда все в порядке, все аккуратно. Одно время она была секретаршей в Угольном управлении, а теперь личная секретарша в Сити. Говорит, это ей больше по вкусу. Она секретарша у очень богатого джентльмена, совсем недавно приехал из Южной Америки или откуда-то там. Он отец мисс Нормы и попросил мисс Холленд взять ее в жилицы, когда предыдущая барышня переехала, потому что вышла замуж, и она упомянула, что подыскивает кого-нибудь на ее комнату. Ну, ей неудобно было отказаться, верно ведь? Раз он ее хозяин.

– А она хотела бы отказаться?

Уборщица хмыкнула.

– Уж наверное, если бы заранее знала.

– Что знала?

Вопрос был слишком в лоб.

– Не люблю я этого, в чужие дела нос совать.

Миссис Оливер продолжала смотреть на нее с кротким любопытством, и миссис Швабра не устояла.

– Ну, не то чтобы она какая-нибудь не такая. Ветер в голове, так они, нынешние, все такие. Но только, по-моему, ей бы доктору показаться. Бывает, она как будто толком не понимает, где она и что делает. Даже жуть берет. И вид у нее прямо как у мужниного племянника после припадка (а припадки у него страшные, вы не поверите!). Только за ней я никаких припадков не замечала. Может, принимает что, у них это в ходу.

– Кажется, есть какой-то молодой человек, которого ее родители не одобряют?

– Я тоже слышала. Он сюда раза два к ней приходил, правда, я-то его не видела. Из этих, из длинноволосых, говорят. Мисс Холленд он не нравится, только чего вы хотите? Девушки нынче все по-своему вытворяют.

– Из-за нынешних девушек иногда просто в ужас приходишь, – сказала миссис Оливер, стараясь придать себе солидный и ответственный вид.

– Плохо их воспитывали, вот что я скажу.

– Боюсь, что так. Боюсь. Девушкам вроде Нормы лучше бы остаться дома, а не переезжать в Лондон, чтобы жить одной и работать в бюро интерьеров.

– Дома ей не нравится.

– Неужели?

– Мачеха у нее. А девушки с мачехами не уживаются. Мачеха, как я слышала, делала для нее, что могла: старалась привести ее в себя, старалась не допускать в дом этих ряженых молодчиков, ну, и еще всякое. Она знает, свяжется девушка с таким вот, и дело кончится бедой. Иногда… (голос уборщицы обрел торжественность)… иногда я Бога благодарю, что дочки у меня так и не родилось.

– У вас есть сыновья?

– Двое мальчиков. Один в школе, и у него там все хорошо идет, а другой в типографии, и у него тоже все хорошо. Да, неплохие они оба. Хотя, что говорить, и с мальчиками забот хватает. Только с девочками, по-моему, их больше. Так вот и кажется, что надо бы их в чувство привести, помочь им.

– Да, – задумчиво произнесла миссис Оливер, – действительно.

Она заметила, что уборщице не терпится вернуться к уборке.

– Жаль, что моя книжечка не нашлась, – сказала она. – Во всяком случае, большое спасибо и извините, что отняла у вас столько времени.

– Ну, да, может, она все-таки отыщется, – сочувственно ответила ее собеседница.

Миссис Оливер вышла из квартиры, прикидывая, что ей следует предпринять дальше. Но на ближайшее время ничего не придумала, зато в голове у нее уже складывался план на завтра.

Вернувшись домой, миссис Оливер с важностью достала записную книжку и занесла в нее всякие разности под заголовком «Установленные мною факты». В целом фактов набралось негусто, но миссис Оливер, верная своему призванию, сумела извлечь из них все возможное и даже больше. Пожалуй, наиболее многообещающим был тот факт, что Клодия Риис-Холленд служила у отца Нормы. Этого она не знала и была убеждена, что Пуаро тоже пребывает в неведении. Она совсем уж собралась позвонить ему и сообщить, что ей удалось узнать, но передумала из-за своего плана на завтра. По правде говоря, миссис Оливер чувствовала себя не столько автором детективных романов, сколько идущей по следу усердной ищейкой – нос прижат к земле, ноздри чутко ловят воздух, и завтра утром… Вот завтра утром и увидим!

Строго придерживаясь этого плана, миссис Оливер встала рано, откушала две чашки чая с яйцом всмятку и отправилась выполнять возложенную на себя миссию. Вновь она направила свой путь к Бородин-Меншенс, но, решив, что могла уже там примелькаться, во двор не вошла, а затаивалась то возле одного входа в него, то возле другого, впиваясь глазами в жильцов, выходивших под утреннюю изморось и припускавших рысью. По большей части это были девушки, и выглядели они обманчиво одинаковыми. До чего же удивительными и странными кажутся люди, когда они вот так деловито выходят из этих огромных домов – вылитых муравейников, решила миссис Оливер. «Но что мы знаем о муравейниках?» – спросила она себя. Ковырнешь его ногой или палкой, и начинается словно бы бессмысленная суета. Мурашки мечутся, таща травинки, движутся целыми потоками хлопотливо, взбудораженно, беспокойно, и впечатление такое, будто они бесцельно кружат, хотя на деле они, наверное, организованы не хуже всех этих людей. Вот, скажем, мужчина, который проскочил мимо нее, что-то бормоча себе под нос. «Хотела бы я знать, что тревожит тебя!» – подумала миссис Оливер. Она еще раз прошлась по тротуару и внезапно попятилась. Из подъезда энергичной деловой походкой вышла Клодия Риис-Холленд, выглядя, как всегда, подтянутой и элегантной. Миссис Оливер поспешно стала к ней спиной, опасаясь быть узнанной. Дав время Клодии отойти на достаточное расстояние, она быстро повернулась и пошла следом.

На углу Клодия Риис-Холленд свернула вправо на магистраль, дошла до автобусной остановки и присоединилась к ожидающим. Миссис Оливер, продолжая ее преследовать, встревожилась. А что, если Клодия обернется, увидит ее, узнает? Миссис Оливер не придумала ничего лучше, как несколько раз хлопнуть себя по носу, бесшумно, но чувствительно. Впрочем, Клодия Риис-Холленд, казалось, была полностью поглощена своими мыслями. Она не удостоила ни единым взглядом соожидателей автобуса. Миссис Оливер встала за ней в очередь четвертой. Наконец подошел нужный автобус, и очередь рванулась к нему. Клодия немедленно поднялась наверх. Миссис Оливер удалось сесть внизу возле двери, хотя не слишком удобно – третьей на сиденье. Когда подошел кондуктор, миссис Оливер, не скупясь, вложила ему в руку полтора шиллинга. Ведь она понятия не имела ни о маршруте автобуса, ни о расстоянии до «одного из этих новых домин возле Святого Павла», как несколько неопределенно выразилась уборщица. Когда впереди наконец замаячил осененный веками купол, миссис Оливер была начеку и в полной готовности. «Вот сейчас, сейчас!» – думала она, внимательно вглядываясь в спускающихся по крутой лесенке. А-а, вот и Клодия, такая элегантная и представительная в своем строгом дорогом костюме. Она сошла. Миссис Оливер, пропустив вперед себя несколько человек, тоже сошла и последовала за ней на точно рассчитанном расстоянии.

«До чего интересно! – думала миссис Оливер. – Я на самом деле веду слежку! Прямо как в моих книгах. И, видимо, получается это у меня очень недурно: ведь она ничего не заметила».

Клодия Риис-Холленд действительно, казалось, была поглощена своими мыслями. «Очень энергичная и практичная девушка, судя по виду, – подумала миссис Оливер не в первый раз. – Если бы я взялась отгадывать, кто убийца, практичный, деловитый убийца, я выбрала бы кого-нибудь вроде нее».

К несчастью, пока еще никто не был убит – разве что Норма не ошиблась в своем предположении, что она кого-то убила.

Этот район Лондона за последние годы, казалось, сильно пострадал – или очень выиграл – из-за новостроек. К небу тянулись гигантские небоскребы, на взгляд миссис Оливер, удивительно уродливые, точно поставленные стоймя спичечные коробки.

Клодия вошла в подъезд. «Вот теперь я все узнаю точно», – подумала миссис Оливер, следуя за ней. Четыре лифта с бешеной скоростью взмывали вверх или спускались вниз. «Все, оказывается, не так просто!» – подумала миссис Оливер. Однако лифты были огромными, и, в последнюю минуту юркнув в тот, в который вошла Клодия, миссис Оливер укрылась от нее за стеной из высоких мужчин. Как тут же выяснилось, целью Клодии был пятый этаж. Она пошла по коридору, а миссис Оливер, прячась за двумя высокими мужчинами, заметила, в какую дверь она свернула. Четвертую от конца коридора. Миссис Оливер, выждав необходимое время, достигла этой двери и получила возможность прочесть надпись на табличке: «Джошуа Рестарик лимитед».

Совершив все это, миссис Оливер почувствовала, что не знает, чем заняться дальше. Она обнаружила контору отца Нормы, место, где работала Клодия, но теперь с легким разочарованием спросила себя, так ли уж велико это открытие. Откровенно говоря, есть ли от него толк? Скорее всего – ни малейшего. Она выждала несколько минут, прохаживаясь из конца в конец коридора, поглядывая, не войдет ли кто-нибудь еще в дверь, где вершились дела фирмы «Джошуа Рестарик», – кто-нибудь, представляющий собой хоть какой-то интерес. Вошли две-три девушки, но ничего интересного они собой не представляли. Миссис Оливер спустилась в лифте и, заметно поупав духом, вышла из подъезда. Она попросту не знала, что предпринять дальше, и, бредя по улице, взвешивала, не зайти ли в собор Св. Павла.

«Можно подняться в галерею Шепота и пошептать, – думала миссис Оливер. – Интересно, подошла бы галерея Шепота для убийства?

Нет, – решила она затем. – Боюсь, отдает кощунством. Что-то не совсем пристойное». Она задумчиво направилась к театру «Русалка», который, пожалуй, предлагал больше возможностей.

Затем повернула обратно в сторону различных новых зданий. И тут, ощутив потребность в более солидном завтраке, чем чай и яйцо всмятку, зашла в скромное кафе, где многие столики были в этот час заняты людьми, которые либо поздно завтракали, либо рано полдничали. Миссис Оливер, рассеянно высматривая место, вдруг ахнула: за столиком у стены сидела Норма, а напротив нее – молодой человек с пышными каштановыми локонами до лопаток и в алом бархатном жилете под чем-то слишком уж фантастичным, чтобы скромно называться пиджаком.

– Дэвид! – прошептала миссис Оливер. – Конечно, Дэвид!

Молодой человек и Норма что-то возбужденно обсуждали.

Миссис Оливер обдумала план кампании, выбрала стратегию, удовлетворенно кивнула и прошла через кафе к скромной двери с табличкой «Дамы».

Решить, узнает ли ее Норма или нет, было трудно: отнюдь не всегда рассеянные на вид люди оказываются рассеянными на деле. Правда, в эту минуту Норма как будто была способна видеть только одного Дэвида, но где гарантия?

«Но, наверное, я сумею сделать что-нибудь такое», – подумала миссис Оливер, смотрясь в засиженное мухами зеркало, которое администрация кафе повесила тут из угождения клиентам, и сосредотачивая внимание на том, что, по ее мнению, определяло внешность женщины, – на волосах. И кому было это знать, как не миссис Оливер с ее манерой без конца менять прическу, так что даже близкие друзья не всегда ее узнавали. Оглядев свою голову придирчивым взглядом, она принялась за дело – вытаскивала шпильки, снимала локон за локоном и заворачивала их в носовой платок, который затем засунула в сумочку, а оставшиеся волосы расчесала на прямой пробор и затянула в скромный узел на затылке. Затем достала очки и водрузила их на нос. Вид у нее теперь был очень серьезный – «почти интеллектуальный», – одобрительно подумала миссис Оливер. С помощью губной помады она изменила форму рта и вернулась в зал, двигаясь очень осторожно, поскольку очки предназначались для чтения и все вокруг выглядело неясным и зыбким. Она прошла через кафе к пустому столику рядом со столиком Нормы и Дэвида. Села она так, чтобы быть лицом к Дэвиду и видеть спину Нормы, которая в такой позиции могла бы заметить ее, только повернув голову на сто восемьдесят градусов.

К миссис Оливер подплыла официантка, она заказала кофе со сдобной булочкой и постаралась стать как можно незаметнее.

Ни Дэвид, ни Норма не обратили на нее ни малейшего внимания; они были поглощены своим разговором. Миссис Оливер понадобилась минута-другая, чтобы настроиться на них.

– …Все это тебе только мерещится, – говорил Дэвид. – Одно воображение. Чистейшая, чистейшая чепуха, дорогая моя.

– Не знаю. Не могу разобраться. – Голос Нормы был странно беззвучным. А миссис Оливер и так с трудом разбирала ее слова, потому что девушка сидела к ней спиной, но этот глуховатый монотонный голос неприятно ее поразил. «Что-то тут не так, – подумала она. – Очень и очень не так». Ей вспомнились слова Пуаро, когда он рассказывал ей о своей странной посетительнице: ей кажется, что она совершила убийство. Что с этой девочкой? Галлюцинации? Действительно ли у нее неладно с психикой или это была чистая правда? Глубоко ее травмировавшая?

– Если хочешь знать мое мнение, то во всем виновата Мэри с ее вздорными выдумками. Она на редкость глупая женщина и так носится со своим здоровьем, что постоянно придумывает себе болезни.

– Ей правда было плохо.

– Ну, ладно, ей было плохо. Любая разумная женщина обратилась бы к врачу, чтобы он выписал ей какой-нибудь антибиотик, а не подняла бы бучу.

– Она думает, что это я подстроила. И отец тоже так думает.

– Повторяю, Норма: ты все это сочиняешь.

– Это ты говоришь, Дэвид. Говоришь, чтобы меня подбодрить. А если я и правда подлила ей что-то?

– Как это «а если и правда»? Ты ведь должна знать, подливала или не подливала. Норма, это же идиотизм.

– Но я не знаю.

– Только это ты и говоришь. Возвращаешься к теме и повторяешь «я не знаю», «я не знаю».

– Ты не понимаешь. Ты не понимаешь, что такое ненависть. Я ее возненавидела с первого взгляда.

– Я знаю. Ты мне это уже говорила.

– В том-то и дело. Я тебе уже это говорила, но совершенно ничего не помню. Понимаешь? Довольно часто я… я что-то говорю людям. О том, что хочу сделать, или уже сделала, или собираюсь сделать. Но я не помню, когда я это говорила и говорила ли вообще. Как будто я держу все это в уме, и вдруг оно вырывается наружу, и я что-то кому-то говорю. Тебе же сказала, ведь так?

– Ну… то есть… знаешь, может быть, хватит?

– Но я же говорила тебе это? Говорила?

– Ладно, пусть говорила. Бывает, с языка срывается: «Я ее ненавижу и хочу убить. Я ее отравлю!» Но это просто детская злость, понимаешь, о чем я? Словно ты еще маленькая девочка. Дети постоянно грозятся: «Ненавижу его. Я отрублю ему голову!» И в школе то же самое: невзлюбят учителя или учительницу и шепчут что-нибудь такое.

– Только и всего, по-твоему? Но… но получается, будто я и не повзрослела вовсе.

– В некоторых отношениях так оно и есть. Возьми себя в руки, пойми, как это глупо. Ну, ты ее ненавидишь, так что? Ты уехала из дома и не живешь с ней.

– Но почему я не должна жить в своем родном доме, с моим отцом? – сказала Норма. – Это нечестно! Нечестно! Сначала он уехал, бросил маму, а теперь, когда решил вернуться ко мне, взял и женился на Мэри. Конечно, я ее ненавижу, а она ненавидит меня. Я думала о том, чтобы убить ее. Придумывала всякие способы, как это сделать. И мне нравилось строить такие планы. Но потом… когда ей правда стало плохо…

– Уж не воображаешь ли ты себя ведьмой? – с некоторой тревогой спросил Дэвид. – Ты случайно не лепила восковые фигурки и не втыкала в них булавки?

– Конечно, нет. Это же глупо. То, что я делала, было реальным. Абсолютно реальным.

– Послушай, Норма, что значит – реальным?

– Бутылка же лежала у меня в ящике. Я его открыла, а она там.

– Какая еще бутылка?

– «Истребитель драконов. Селективный гербицид». Так написано на этикетке. Темно-зеленая бутылка. Растения полагается опрыскивать. И еще этикетка: «Осторожно! Ядовито!»

– Ты ее купила или только нашла?

– Я не знаю, где я ее взяла, но она лежала у меня в ящике. Наполовину пустая.

– И тогда ты… ты вспомнила?

– Да, – сказала Норма. – Да-а… – Ее голос был глуховатым, почти сонным. – Да-а… по-моему, тогда я все вспомнила. И ты так думаешь, правда, Дэвид?

– Я тебя не понимаю, Норма. Я серьезно. Мне кажется, в какой-то мере ты все это выдумываешь. Внушаешь себе.

– Но ее положили в больницу – для наблюдения, сказали врачи. Они встали в тупик. А потом объявили, что ничего не нашли, и она вернулась домой… И ей снова стало плохо, и тут я испугалась. Папа как-то странно на меня поглядывал, а потом приехал доктор, и они о чем-то говорили, запершись у папы в кабинете. Я подкралась к окну снаружи и хотела подслушать. Мне надо было знать, о чем они говорят. А они обсуждали, как отправить меня куда-то, где меня запрут! Где я «пройду курс лечения»… Ну, что-то в этом роде. Понимаешь, они думали, что я сумасшедшая, и я перепугалась… Потому что… потому что не знала, что я делала, а чего нет…

– Тогда ты и убежала?

– Нет… это было позднее…

– Расскажи мне.

– Я больше не хочу об этом говорить.

– Тебе же придется рано или поздно сообщить им, когда ты…

– Ни за что! Я их ненавижу! И отца ненавижу не меньше, чем Мэри. Хоть бы они умерли! Хоть бы они оба умерли! Тогда… тогда, мне кажется, я опять смогу быть счастливой.

– Перестань городить чушь! Послушай, Норма. – Он неловко замолчал. – Я не очень-то настроен на брак и все такое прочее… То есть я вообще ни о чем таком не думал… Разве что через много лет. Не хочется себя связывать… Но, по-моему, это наилучший выход. Давай поженимся. В бюро регистрации. Тебе придется сказать, что тебе уже двадцать один год. Зачеши волосы кверху, надень очки или еще что-нибудь. Только придай себе вид повзрослее. Когда мы поженимся, твой отец уже ничего сделать не сможет! И не отошлет тебя «куда-то», как ты выражаешься. Он будет бессилен.

– Я его ненавижу.

– По-моему, ты всех ненавидишь.

– Нет, только папу и Мэри.

– Но, в конце-то концов, мужчине жениться во второй раз только естественно.

– А что он с мамой сделал, это ничего?

– Но ведь это когда было!

– Да, я была совсем маленькой, но я помню. Он уехал, бросил нас. Присылал мне подарки на Рождество, а сам ни разу не приехал. Да встреть я его на улице, когда он вернулся, я бы его не узнала. Он перестал для меня существовать. По-моему, он и маму запирал. Когда она заболевала, то уезжала, а куда, я не знаю. Не знаю, чем она была больна. Иногда мне кажется… мне кажется, Дэвид… Знаешь, по-моему, у меня что-то с головой, что-то в ней не так, и оно заставит меня сделать какую-нибудь непоправимую вещь. Вот как нож.

– Какой еще нож?

– Неважно. Просто нож.

– Но ведь ты можешь объяснить, о чем ты говоришь?

– По-моему, на нем была кровь. Он лежал там… под чулками.

– Ты помнишь, как ты его там прятала?

– Кажется, да. Но совсем не помню, что я с ним делала перед тем. Не помню, где была… Из вечера выпал целый час. Целый час я была не знаю где. Но где-то была и что-то сделала.

– Ш-ш-ш! – прошипел он, увидев приближающуюся официантку. – Все будет хорошо. Я о тебе позабочусь. Дайте-ка нам что-нибудь еще, – добавил он громко, обращаясь к официантке, и взял меню. – Тушеную фасоль на поджаренном хлебе.

Глава 8

Глава 9

Миссис Оливер сидела в автобусе. Она несколько запыхалась, но с наслаждением предавалась охотничьему азарту. «Павлин», как она мысленно его окрестила, задал довольно большую скорость. Она шла за ним по набережной шагах в тридцати позади. На Чаринг-Кросс он спустился в метро. И миссис Оливер спустилась туда же. Он вышел на станции «Слоун-сквер», и миссис Оливер вышла. Он встал в автобусную очередь, и она встала, пропустив впереди себя четырех человек. Он сел в автобус, села в автобус и она. Он вышел у Уорлдс-Энд, вышла и миссис Оливер. Он закружил по путанице улочек между Кингз-роуд и рекой, затем свернул в ворота какого-то склада. Миссис Оливер заняла наблюдательный пост в тени подъезда. Он скрылся в проулке, миссис Оливер выждала несколько секунд и пошла за ним, но он исчез бесследно. Миссис Оливер оценила общую обстановку. Вокруг царило запустение. Она прошла дальше по проулку, от которого ответвлялись другие – по большей части тупички. Она совсем утратила представление, куда идет, как вдруг опять оказалась перед воротами склада и вдруг даже подскочила немножко, потому что позади нее чей-то голос произнес:

– Надеюсь, я вас не совсем загнал?

Она поспешно обернулась, веселый азарт охоты угас, то, что минуту назад было развлечением, почти шуткой, обернулось совсем другим. Ее охватил страх. Да, она испугалась. Атмосфера стала угрожающей. А ведь голос был приятным, вежливым, но она чувствовала, что в нем прячется гнев – слепой нерассуждающий гнев, и ей разом припомнилось все, что она читала о таких ситуациях в газетах: пожилые женщины, на которых нападали шайки подростков – жестоких, беспощадных ребят, движимых ненавистью и потребностью портить и вредить. Она выслеживала этого молодого человека. Он догадался, ускользнул от нее, а потом нагнал ее в тупике и теперь стоит перед ней, загораживая выход. В Лондоне почва под ногами всегда зыбкая: сейчас вокруг тебя всюду кишат люди, а минуту спустя нигде никого не видно. Конечно, и здесь есть люди – на соседней улице, в домах, но между ними и ею эта грозная фигура, эти сильные жестокие руки. Она не сомневалась, что он примеривается, как пустить их в ход… Павлин. Чванный павлин. В бархате, в узких черных элегантных брюках в обтяжку, говорящий тихим, ироничным, насмешливым голосом, который прячет гнев. Миссис Оливер судорожно вздохнула раз, другой, третий и с внезапной решимостью прибегла к тут же придуманному оборонительному маневру. Она без колебаний села на мусорную урну, стоявшую рядом у стены.

– Как вы меня напугали! – сказала она. – Я понятия не имела, что вы сзади. Надеюсь, вы меня извините.

– Так вы все-таки за мной следили!

– Боюсь, что да. Конечно, вам это вряд ли приятно. Но, видите ли, я подумала, что мне представляется такая отличная возможность… Конечно, вы страшно рассердитесь, но, право же, напрасно. Дело в том, – миссис Оливер уселась на урне поудобнее, – видите ли, я пишу книги. Детективные романы. И нынче утром я очень расстроилась. Даже зашла в кафе, чтобы за чашкой кофе разобраться и обдумать. В книге я застряла на месте, где веду слежку. То есть мой герой ведет. И вдруг мне пришло в голову: «Я ведь ничего о слежке не знаю!» То есть в романах я часто пользуюсь этим приемом и читала множество книг, где кто-то за кем-то следит, и вдруг подумала, а так ли это просто, как рисуется многими авторами, или, наоборот, практически невозможно, как это выглядит в других книгах. И я подумала: «Собственно говоря, есть только один выход: попробовать самой». Ведь пока не примеришь на себе, невозможно понять, как это бывает на самом деле. То есть как себя при этом чувствуешь, очень ли боишься упустить того, за кем следишь. А в тот момент я как раз посмотрела по сторонам, а вы сидели за столиком напротив меня, и я подумала – опять прошу у вас извинения, – я подумала, что лучше вас человека для выслеживания не найти.

Его странные холодные голубые глаза все еще вперялись в нее, но ей показалось, что напряжение в них смягчилось.

– Почему же я так подхожу для слежки?

– Ну, вы же такой живописный! – объяснила миссис Оливер. – Ваш костюм, в сущности, очень красив. Чистая эпоха Регентства, вот я и подумала, почему бы не воспользоваться тем, что вас легко отличить от большинства прохожих. Ну, и когда вы ушли из кафе, я пошла за вами. И оказалось, что это совсем не легко. – Она посмотрела на него. – Можно вас спросить, вы с самого начала меня заметили?

– Нет, не сразу. Вовсе нет.

– Ага, – задумчиво произнесла миссис Оливер. – Но, с другой стороны, я ведь не так бросаюсь в глаза, как вы. Я хочу сказать, что вам непросто было отличать меня от других пожилых женщин. Я же не очень выделяюсь, правда?

– А книги, которые вы пишете, издаются? Я не мог их читать?

– Право, не знаю. Не исключено. У меня их вышло сорок три. Моя фамилия Оливер.

– Ариадна Оливер?

– О, так вам моя фамилия что-то говорит? – сказала миссис Оливер. – Это, конечно, очень лестно, хотя я не думаю, что мои книги могут вам нравиться. Вам они должны казаться старомодными. Слишком мало насилия и крови!

– Но лично меня вы до этого не знали?

– Нет. – Миссис Оливер покачала головой. – Я уверена, что я вас не знаю… не знала.

– А девушку, с которой я был?

– Вы про ту, с которой вы ели – запеченные бобы, я не ошибаюсь? – в том кафе? По-моему, нет. Но ведь я видела только ее затылок. И на мой взгляд… Девушки же все похожи друг на друга, не правда ли?

– А она с вами знакома, – внезапно сказал молодой человек, и в его тоне появилась ядовитая острота. – Она упоминала, что познакомилась с вами. Примерно неделю назад, если не ошибаюсь.

– Где? На каком-нибудь званом вечере. Вполне вероятно. А как ее зовут? Возможно, я помню.

– Ее зовут Норма Рестарик.

– Норма Рестарик… Ах да, конечно! Это было где-то в деревне. В местечке… как бишь его? В Лонг-Нортоне, так, кажется? Названия дома я не помню. Меня туда привезли друзья. Не думаю, что я узнала бы ее, даже сиди она ко мне лицом, хотя она, по-моему, что-то говорила о моих книгах. Я даже обещала подарить ей последнюю. Как странно, вы согласны, что я наметила для слежки человека, который сидел с моей знакомой, пусть и не очень хорошей? Очень странно! И для романа ни с какой стороны не подходит. Сочтут натянутым совпадением, вы согласны?

Миссис Оливер поднялась со своего сиденья.

– О, на чем это я сидела? Подумать только! И урна к тому же малосимпатичная. – Она втянула воздух ноздрями. – А где я?

Дэвид продолжал смотреть на нее, и она неожиданно почувствовала, что до этой секунды глубоко заблуждалась. «Ну, не глупость ли? – спрашивала себя миссис Оливер. – Ну, не глупость ли? Решить, будто он опасен. Будто он нападет на меня!» Он улыбался ей удивительно обаятельной улыбкой. Потом чуть наклонил голову, и его каштановые кудри заколыхались по плечам. Что за фантастические создания изобилуют нынче среди молодежи!

– Самое меньшее, – сказал он, – что я могу сделать, это показать вам, куда вас привела слежка за мной. Идемте же! Вот по этой лестнице. – Он кивнул на ветхую наружную лестницу, которая вела в мансарду.

– По этой лестнице? – Это не слишком нравилось миссис Оливер. А что, если он очаровывает ее, чтобы заманить туда и проломить ей голову? «Довольно, Ариадна! – сказала себе миссис Оливер. – Ты сама себя втравила в эту историю, так что, будь добра, не отступай и узнай все, что тут можно узнать».

– Вы думаете, ступеньки выдержат мой вес? – спросила она опасливо. – На вид они очень ненадежны.

– Да нет, они крепкие. Я пойду вперед, – сказал он, – и буду показывать вам путь.

Миссис Оливер карабкалась по крутым ступенькам позади него. Ничего хорошего! В глубине души она по-прежнему боялась. Нет, не Павлина, а скорее неведомого места, куда ее вел Павлин. Ну, ждать уже недолго. Он распахнул дверь на верхней площадке и вошел. За дверью оказалось большое пустое помещение – импровизированная мастерская художника, как тут же выяснилось. Два мольберта, на полу разбросаны матрасы, к стене прислонены холсты. И всепроникающий запах масляной краски. В мастерской находились двое. Бородатый молодой человек стоял у мольберта и писал. Когда они вошли, он обернулся и сказал:

– Привет, Дэвид! Привел кого-то?

Такого грязного молодого человека миссис Оливер в жизни не видела. Сальные черные волосы свисали сосульками с затылка, падали на глаза. Его лицо – там, где оно не заросло бородой, – покрывала трехдневная щетина, а одет он был главным образом в замасленную черную кожу и высокие сапоги. Миссис Оливер посмотрела за его спину на натурщицу, которая ему позировала. Она расположилась на помосте, словно брошенная поперек деревянного кресла – голова запрокинута, черные волосы свисают чуть ли не до пола. Миссис Оливер ее сразу узнала – вторую из трех девушек в Бородин-Меншенс. Фамилию ее миссис Оливер забыла, но имя помнила. Эту весьма декоративную, томного вида девицу звали Фрэнсис.

– Познакомьтесь с Питером, – сказал Дэвид, кивая на омерзительного художника. – Один из наших нарождающихся гениев. И с Фрэнсис, изображающей невинность, в отчаянии молящую об аборте.

– Заткнись, горилла, – сказал Питер.

– По-моему, мы с вами встречались? – сказала миссис Оливер бодро, пряча полную свою в этом уверенность. – Безусловно, встречались, и совсем недавно.

– Вы ведь миссис Оливер, верно? – сказала Фрэнсис.

– Именно это она и утверждает, – вмешался Дэвид. – Причем так оно и есть, а?

– Нет, где же мы все-таки встречались? – продолжала недоумевать миссис Оливер. – У кого-то в гостях? Нет… Дайте подумать… А-а! В Бородин-Меншенс.

К этому времени Фрэнсис уже сидела в нормальной позе и говорила утомленным, но изысканным тоном. Питер испустил страдальческий вопль.

– Ну, вот! Испортила позу! Почему тебе все время надо вертеться? Что тебе, трудно посидеть смирно?

– Нет, я больше не в силах. Ужасная поза! Я себе плечо вывихнула.

– А я веду экспериментальную слежку за людьми, – сообщила миссис Оливер. – Оказывается, это куда труднее, чем я думала. А это художественная мастерская? – спросила она весело, оглядывая мансарду.

– Теперь они все такие – на заброшенных чердаках. И скажите спасибо, что не провалились сквозь пол, – ответил Питер.

– У тебя тут есть все, что тебе нужно, – сказал Дэвид. – Северный свет, простор, матрас, чтобы спать, и четвертая доля уборной внизу, а также то, что называется «приспособлением для приготовления пищи». И сверх всего две-три бутылки, – добавил он, оглядываясь, повернулся к миссис Оливер и вежливейшим тоном спросил: – Не пожелали бы вы чего-нибудь выпить?

– Я не пью, – сказала миссис Оливер.

– Дама не пьет! – протянул Дэвид. – Кто бы мог подумать!

– Это несколько грубо, но вы совершенно правы, – сказала миссис Оливер. – Чуть ли не всякий, кто ко мне подходит, обязательно говорит: «Я всегда думал, что вы пьете без просыпу!»

Она открыла сумочку, и тут же на пол упали три пышных седых локона. Дэвид подобрал их и отдал ей.

– О! Благодарю вас, – сказала миссис Оливер. – Утром у меня времени не хватило. Остались ли у меня хоть какие-нибудь шпильки? – Она порылась в сумочке и начала прикреплять локоны к прическе.

Питер расхохотался.

– Десять очков в вашу пользу! – сказал он.

«До чего же странно, – подумала миссис Оливер, – что я вдруг так глупо вообразила, будто мне угрожает опасность. Опасность – вот от них? Неважно, какой у них вид, на самом деле они очень милы и симпатичны. Все мои знакомые правы: у меня слишком сильное воображение».

Вскоре она сказала, что ей пора, и Дэвид, с учтивостью кавалера времен Регентства, помог ей спуститься по ветхим ступенькам и исчерпывающе объяснил, как короче всего выйти на Кингз-роуд.

– А там, – сказал он, – сядете на автобус или возьмете такси, если вас это больше устроит.

– Только такси! – сказала миссис Оливер. – У меня ноги отваливаются. И чем раньше я рухну в такси, тем лучше. И спасибо, – добавила она, – что вы не сердитесь за мою слежку. Конечно, она должна была производить очень странное впечатление. Хотя, в конце-то концов, частные сыщики, или двуногие ищейки, или как там их еще называют, вряд ли могли бы замаскироваться под меня!

– Пожалуй, что нет, – с полной серьезностью согласился Дэвид. – Отсюда налево, потом вправо, потом снова влево, пока не увидите реку, а там сразу вправо и все прямо, прямо, прямо.

Непонятно почему, пока она шла через заброшенный склад, ее вновь охватило тревожное напряженное чувство. «Хватит давать волю воображению!» – одернула себя миссис Оливер и оглянулась на лестницу и окно мастерской. Дэвид все еще стоял у нижней ступеньки и смотрел ей вслед. «Трое абсолютно милых людей, – сказала себе миссис Оливер. – Абсолютно милых и очень добрых. Здесь налево, потом вправо. Только потому, что выглядят они странно, начинаешь воображать всякие глупости, будто они опасны. А теперь направо или налево? Кажется, налево. Ноги мои, ноги! И дождь собирается». Расстояние казалось страшно длинным, а Кингз-роуд недосягаемой. Сюда даже шум машин не доносился… И куда девалась река? Она уже решила, что перепутала указания.

«Впрочем, ничего, – размышляла миссис Оливер. – Рано или поздно я куда-нибудь да выйду – к реке, Патни, или Уондсуорту, или еще куда-то».

Она спросила у прохожего, как выйти на Кингз-роуд, но он ответил, что иностранец и по-английски не говорит.

Миссис Оливер устало свернула еще за один угол, и впереди заблестела вода. Она пошла быстрее по узкому проулку, услышала позади себя шаги, хотела обернуться, но на голову ей опустилось что-то тяжелое, и мир рассыпался снопом искр.

Глава 10

Глава 11

Глава 12

– Давайте купим павлина, – внезапно предложила миссис Оливер. При этом она не открыла глаз, и голос ее был слаб, хотя и полон досады.

Четверо поглядели на нее с испуганным недоумением. Она сделала еще заявление:

– Удар по затылку.

Потом она открыла смутные глаза и попыталась понять, где находится.

Первым она увидела абсолютно ей незнакомое лицо. Оно принадлежало молодому человеку, который что-то записывал в блокнот. Его рука с карандашом застыла над страницей.

– Полицейский, – изрекла миссис Оливер.

– Прошу прощения, сударыня.

– Я сказала, что вы полицейский, – объяснила миссис Оливер. – Это так?

– Да, сударыня.

– Нанесение физических повреждений, – сказала миссис Оливер и удовлетворенно закрыла глаза. Когда она вновь их открыла, то осмотрелась более осмысленно и подробно. Она лежала в кровати – высокой, гигиеничного вида больничной кровати, решила она. Из тех, которые можно самой поднимать, опускать, поворачивать и накренять. Значит, она не у себя дома. Еще раз поглядев по сторонам, она установила, где находится.

– Больница или клиника, – сказала она.

В дверях с хозяйским видом стояла сестра в крахмальном халате, а в ногах кровати – сиделка. Четвертого присутствующего миссис Оливер узнала с первого взгляда.

– Ошибиться в этих усах невозможно, – произнесла она вслух. – Что вы тут делаете, мосье Пуаро?

– Я же предупреждал, мадам, чтобы вы вели себя осторожнее, – сказал Эркюль Пуаро, подходя к кровати.

– Заблудиться никому не заказано, – загадочно отпарировала миссис Оливер и добавила: – У меня болит голова.

– И по очень веской причине. Как вы сами сказали, вас ударили по затылку.

– Да. Павлин.

Полицейский горестно вздохнул и спросил:

– Извините, сударыня, вы утверждаете, что на вас напал павлин?

– Естественно. Мне уже некоторое время было не по себе. Атмосфера, вы понимаете? – Миссис Оливер попыталась показать жестом, что именно она подразумевает под атмосферой, и охнула. – Лучше воздержаться, – сказала она.

– Моей больной всякое возбуждение вредно, – сурово сказала сестра.

– Не могли бы вы уточнить, где именно на вас напали?

– Представления не имею. Я заблудилась. Я возвращалась из мастерской. Захламленной. Очень грязной. Второй молодой человек, наверное, неделю не брился. Засаленная кожаная куртка.

– Это он напал на вас?

– Нет. Первый.

– Если бы вы могли изложить мне…

– Я ведь излагаю! Видите ли, я выслеживала его всю дорогу от кафе, только я не очень умею вести слежку. Никакого практического опыта. А это гораздо труднее, чем вы, может быть, думаете.

Она сосредоточила взгляд на полицейском.

– Впрочем, вы-то, наверное, все про это знаете. Вам читали курс, как вести слежку? А, да, неважно. Видите ли, – она вдруг зачастила с пулеметной быстротой, – все очень просто. Я сошла у Уорлдс-Энд, если не ошибаюсь, и, естественно, подумала, что он остался с остальными или пошел в другую сторону. А он вместо того подкрался ко мне сзади.

– Кто?

– Павлин, – ответила миссис Оливер. – И я совсем растерялась. Ведь невольно растеряешься, когда все выходит совсем наоборот. То есть что он идет следом за тобой, а не ты за ним… но только это было раньше, и мне стало не по себе. По правде говоря, я испугалась. Не знаю почему. Он заговорил очень вежливо, а мне стало очень страшно. Но в любом случае он сказал: «Поднимемся, посмотрите мастерскую». Ну, я и поднялась по довольно-таки шатким ступенькам, почти как у приставной лестницы, и там был второй молодой человек, грязный молодой человек, и он писал картину, а ему позировала девушка, изображала натурщицу. Очень чистенькая. Очень хорошенькая, в сущности. Вот так. Они были очень милыми, очень вежливыми, и тогда я сказала, что мне пора домой, а они объяснили мне, как выйти на Кингз-роуд. Но только неправильно объяснили. Но, может быть, я сама напутала. Ну, знаете, когда вам говорят: второй налево, третий направо, то иногда поворачиваешь прямо наоборот. То есть я поворачиваю. Ну, так или не так, только я забрела в какие-то трущобы у самой реки. И уже совсем перестала бояться. Так что забыла про осторожность, и тут Павлин меня ударил.

– По-моему, она бредит, – авторитетно пояснила сиделка.

– Ничуть не брежу, – возразила миссис Оливер. – Я знаю, что говорю.

Сиделка открыла было рот, перехватила грозный взгляд сестры и быстро вновь его закрыла.

– Бархаты, атласы и длинные кудри, – сказала миссис Оливер.

– Живой павлин в атласе? Настоящий павлин, сударыня? Вам почудился павлин в Челси возле реки?

– Настоящий павлин? – повторила миссис Оливер. – Конечно, нет. Какой вздор! Откуда бы взялся настоящий павлин на Челсийской набережной?

Ответа на этот вопрос ни у кого не нашлось.

– Он важничает, – сказала миссис Оливер. – Вот почему я прозвала его Павлином. Выставляет себя напоказ, понимаете? Видимо, очень тщеславен. Гордится своей красотой. И бог знает, чем еще. – Она поглядела на Пуаро. – Дэвид, как его бишь там. Ну, вы знаете, о ком я.

– Вы говорите, что на вас напал молодой человек по имени Дэвид и ударил вас по голове?

– Да, именно.

Эркюль Пуаро спросил:

– Вы его видели?

– Нет, не видела, – ответила миссис Оливер. – И ничего про это не знаю. Мне вроде бы послышались шаги за спиной, и только я хотела повернуть голову и посмотреть, как – бац! Словно на меня обрушилась тонна кирпичей. Я что-то засыпаю, – добавила она.

Миссис Оливер чуть пошевелила головой, сморщилась от боли и погрузилась, судя по всему, в очень приятное забытье.

Глава 13

Пуаро редко пользовался ключом от своей квартиры. Со свойственной ему старомодностью он нажимал кнопку звонка и ждал, чтобы Джордж, его несравненный служитель, открыл дверь. Однако на этот раз, когда он вернулся из больницы, дверь ему открыла мисс Лемон.

– К вам двое посетителей, – произнесла она, умело понижая голос не совсем до шепота, который разносится слишком далеко. – Мистер Пэби и старый джентльмен, сэр Родрик Хорсфилд, как он назвался. Кого вы примете первым?

– Сэр Родрик Хорсфилд, – задумчиво повторил Пуаро, наклонив голову набок, точно зарянка, и прикидывая, какие изменения этот визит может внести в общую картину. Однако в этот момент в передней с обычной своей внезапностью возник мистер Гоби, покинув тесное святилище, где мисс Лемон стучала на машинке и где она, видимо, предоставила ему временный приют.

Пуаро снял пальто. Мисс Лемон водворила пальто на вешалку, и мистер Гоби, по своему обыкновению, обратился к ее затылку.

– Я выпью чашечку чаю с Джорджем, – сообщил он. – Время у меня свое. Могу и подождать.

Он любезно скрылся в кухне, а Пуаро вошел в гостиную, по которой энергично расхаживал сэр Родрик.

– Заглянул к вам, старина, – сказал он благодушно. – Замечательная штука телефон.

– Вы вспомнили мою фамилию? Я польщен.

– Ну не то чтобы вспомнил, – ответил сэр Родрик. – Фамилии, знаете ли, всегда были моим слабым местом. Вот лица я никогда не забываю, – добавил он с гордостью. – Нет, я позвонил в Скотленд-Ярд.

– О! – Пуаро чуть-чуть растерялся, хотя тут же сообразил, что сэр Родрик только так и мог поступить.

– Спрашивают, с кем мне угодно говорить. Я отвечаю: соедините меня с самым верхом. Только так, мой милый. Никогда не соглашайтесь на заместителя или помощника. Толку ноль. Самый верх, вот что я говорю. Ну, правда, я назвался. Говорю, что мне требуется высшее начальство, ну и в конце концов нас соединили. Очень вежливый субъект. Говорю, мне нужен адрес сотрудника союзной разведки, который работал со мной в таком-то месте во Франции, даты такие-то. Он сначала не сообразил, так я добавил: «Вы понимаете, о ком я говорю?» Француз, говорю я. Или бельгиец. Вы ведь бельгиец? Я говорю: «Зовут его вроде бы Ахилл. Но только не Ахилл, а вроде. Низенький, говорю, большие усы». И тут он сообразил и сказал, что ваш адрес, вероятно, есть в телефонной книге. «Отлично, – говорю, – но ведь значится он там не под Ахиллом, верно? А его фамилию я никак припомнить не могу». Ну, он мне ее назвал. Очень вежливый субъект, очень, этого у него не отнимешь.

– Я в восторге, что вижу вас у себя! – воскликнул Пуаро, торопливо прикинув, какие слова ему придется попозже выслушать от телефонного знакомого сэра Родрика. К счастью, речь вряд ли идет о самом верхе. Вероятнее всего, это кто-то из тех его знакомых, в число обязанностей которых входит быть любезными с былыми именитостями.

– Ну, как бы то ни было, – сказал сэр Родрик, – а я до вас добрался.

– Я в восторге. Разрешите предложить вам что-нибудь? Чай, гренадин, виски с содовой, sirop de cassis?[736]

– Ну, нет! – перебил сэр Родрик, напуганный упоминанием sirop de cassis. – Я, пожалуй, выпью виски. Мне оно, конечно, запрещено, – добавил он, – но доктора все дураки, как нам известно. У них одна забота: запрещать все, что вам нравится.

Пуаро позвонил и отдал Джорджу соответствующие распоряжения. Возле локтя сэра Родрика возникли виски и сифон с содовой.

– А теперь, – сказал Пуаро, когда Джордж удалился, – чем я могу быть вам полезен?

– У меня для вас работка, старина.

За прошедшие дни он как будто окончательно уверовал в тесные отношения между собой и Пуаро в былые времена, что Пуаро мысленно одобрил: пусть племянник сэра Родрика еще больше убедится в его, Пуаро, способностях.

– Документы! – Сэр Родрик понизил голос. – Потерялись кое-какие документы, а найти их нужно обязательно, понимаете? Ну, я и подумал, глаза у меня уже не те, да и память иногда пошаливает, так лучше обратиться к кому-нибудь опытному. Понимаете? Вы, можно сказать, явились, так сказать, в самую нужную минуту, потому что, понимаете ли, их от меня требуют.

– Весьма интересно, – сказал Пуаро. – А что это за документы, могу ли я спросить?

– Ну, раз вам придется их разыскивать, так, полагаю, спросить вы, конечно, можете. Но они очень секретные, не для чужих глаз. Сверхсекретные… по тем временам. И вот теперь, кажется, опять. Переписка, вот что. В свое время письма эти особой важности не представляли, так, во всяком случае, полагали, но ведь политика меняется. Вы же знаете, как бывает: возьмут и повернутся на сто восемьдесят градусов. Вот когда война началась, помните? Мы понять не могли, с кем мы и против кого. В одной войне итальянцы наши закадычные друзья, в следующей враги. Уж не знаю, кто из них был хуже всех. В первой войне японцы наши дорогие союзники, а в следующей – взрывают на воздух Пирл-Харбор! Как в темном лесу! Начали с русскими эдак, а кончили как раз наоборот. Вот что я вам скажу, Пуаро: в наши дни вопрос о союзниках самый жгучий. За одну ночь меняются.

– И у вас пропали какие-то документы? – вставил Пуаро, напоминая старику о цели визита.

– Да. Документов у меня, конечно, множество, и последнее время я их извлек на свет божий. Прежде хранил в безопасном месте. В банке, собственно говоря, но забрал их оттуда и начал их разбирать, потому что подумал: а отчего бы мне не написать мемуары? Все ребята теперь их пишут. И Монтгомери, и Аланбрук, и Окинлек – все изливаются в печати: но по большей части о том, какого они мнения о прочих генералах. Вот даже старик Моран, почтенный врач, распространяется о самом важном своем пациенте. Уж не знаю, до чего дойдет дело! Но раз так, я и подумал, что, пожалуй, будет забавно рассказать кое-какие факты о кое-каких людях, которых я знавал. Чем я хуже других? Мне-то все это известно досконально.

– Я уверен, очень многим это будет весьма любопытно, – сказал Пуаро.

– Да уж! Знавал многих знаменитостей. Все на них взирали с благоговением. Никому и в голову не приходило, что они круглые дураки. Но мне это было хорошо известно. Черт побери, какие ошибки допускали некоторые из этих вояк – вы даже вообразить не можете! Ну, вот я и забрал домой свои документы и нашел милую девочку помочь мне в разборке. Очень милая девочка и умница вдобавок. Английский, правда, знает не очень хорошо, но зато на редкость сообразительная и добросовестная. Я засолил немало всякого материала, но все было в беспорядке. Ну, так дело в том, что кое-каких документов, которые мне понадобились, там не оказалось.

– Они там не оказались?

– Да. Мы подумали, что пропустили их, и перебрали все снова, и вот что, Пуаро: по-моему, украдено довольно-таки много. Часть ни малейшей важности не имеет. Собственно говоря, те, которые я разыскивал, тоже ее не имели… то есть иначе мне бы не позволили оставить их у себя. Но как бы то ни было, а этих писем там не оказалось.

– Естественно, я не хочу быть нескромным, – сказал Пуаро, – но не могли бы вы дать мне хоть какое-нибудь понятие о содержании этих писем?

– Пожалуй, не могу, старина. Скажу только, что некто нынче трубит на всех перекрестках о том, что он делал да что говорил в прежние дни. Но он врет. И эти письма доказывают, какой он лжец! Конечно, публиковать их вряд ли станут. Мы просто пошлем ему парочку копий напомнить, что он тогда на самом деле говорил, и дадим понять, что оригиналы, где все это его рукой написано, хранятся у нас. И не удивлюсь, если… ну, если потом все пойдет немножко по-другому. Понимаете? А впрочем, зачем спрашивать, вам ли не знать, как это делается.

– Вы совершенно правы, сэр Родрик. Мне хорошо известно то, о чем вы говорите. Но ведь и вы понимаете, что помочь отыскать что-то очень трудно, если не знать, что это такое и где может находиться.

– Всему свое время. Во-первых, я хочу знать, кто их украл, потому что, понимаете ли, это важнее всего. В моей маленькой коллекции ведь могут быть совсем уж сверхсекретные документы, вот я и хочу знать, кто к ней подобрался.

– Но самим вам что по этому поводу приходит в голову?

– А по-вашему, должно прийти?

– Ну, ведь наиболее вероятным представляется, что…

– Да-да. Вы хотите, чтобы я назвал мою девочку. Так я убежден в ее непричастности. Она прямо говорит, что не брала их, и я ей верю. Вы понимаете?

– Да, – сказала Пуаро со вздохом, – понимаю.

– Во-первых, она слишком юна. Откуда ей знать, какие документы важны. Она ведь только-только родилась тогда.

– Но ведь кто-нибудь мог ей объяснить? – заметил Пуаро.

– Да-да, справедливо. Но слишком уж это очевидно.

Пуаро снова вздохнул. Продолжать эту тему было бессмысленно: сэр Родрик слишком уж очевидно показал свою небеспристрастность.

– А кто еще имел доступ к ним?

– Эндрю и Мэри. Но не думаю, чтобы Эндрю интересовался чем-либо подобным. И вообще, он всегда был хорошим мальчиком. Очень порядочным. Не то чтобы я знал его очень уж близко. Раза два-три гостил у меня на каникулах с братом, вот, пожалуй, и все. Конечно, бросил свою жену и сбежал в Южную Африку с красивой бабой. Ну, да это с кем угодно может случиться, а уж при такой жене, как Грейс, и подавно. Не то чтобы я и с ней часто виделся. Из тех добродетельных женщин, которые на всех смотрят сверху вниз и занимаются благотворительностью. Но представить Эндрю шпионом никак невозможно. И Мэри тоже. Насколько могу судить, кроме розовых кустов, она ничего не замечает. Конечно, есть садовник. Но ему уже восемьдесят три, и дальше своей деревни он нигде в своей жизни не бывал. И еще две женщины, которые рыскают по дому и гудят пылесосами, но и их в роли шпионов я представить себе не могу. Как видите, это явно кто-то посторонний. Ну, конечно, Мэри носит парик, – несколько неожиданно добавил сэр Родрик. – Я к тому, что вы могли бы подумать, что она шпионка, раз ходит в парике, но дело вовсе не в том. В семнадцать лет она после тяжелой болезни совсем облысела. Каково это молоденькой девушке? Я бы и не догадался, что она носит парик, только один раз она нагнулась над розами, а колючки запутались в волосах, он и съехал набок. Да, большое несчастье для хорошенькой девушки.

– Действительно, я заметил в ее прическе какую-то странность, – вставил Пуаро.

– В любом случае хорошие агенты париков не носят, – сообщил ему сэр Родрик. – Беднягам приходится обращаться к хирургам и делать себе пластические операции. Но кто-то в моих бумагах копался.

– А не могли вы, скажем, положить их куда-то не туда? В другой ящик? Не в ту папку? Когда вы их видели в последний раз?

– Примерно год назад. Помнится, я еще подумал, что их можно положить в основу недурной главы, а эти письма даже перечел. И вот они пропали. Кто-то их похитил.

– Своего племянника Эндрю, его супругу, садовника и горничных вы не подозреваете. Ну а их дочь?

– Норму? Ну, у Нормы в верхнем этаже, я бы сказал, не все в порядке. То есть не исключено, что она клептоманка и крадет чужие вещи, не понимая, что делает, но чтобы она рылась в моих бумагах? Нет.

– В таком случае что вы предполагаете?

– Вы же видели мой дом, были в нем. Туда ведь может зайти кто угодно и уйти, и никто знать ничего не будет. Мы дверей не запираем. И никогда не запирали.

– И свою комнату вы не запираете? Когда, например, уезжаете в Лондон?

– Не видел необходимости. Теперь, естественно, запираю, но толку что? Слишком поздно. И вообще замок очень простой, к нему любой ключ подойдет. Так нынче и грабят. Заходят в дом посреди бела дня, топочут вверх по лестнице, заходят в любую комнату, потрошат шкатулку с драгоценностями и уходят себе. И никто их не замечает, никто не интересуется, кто они такие. Наверняка выглядят как рокеры, или битники, или как там еще называют этих длинноволосых с грязными ногтями? Я своими глазами видел, как они шляются по дому. Как-то неловко спросить: «Откуда вы взялись, черт подери?» И ведь неизвестно, какого они пола, тут уж и вовсе встаешь в тупик. Дом ими кишмя кишит. Наверное, к Норме приходят. В наше время никто бы такого не допустил. Но вышвырни их из дома, и тут же окажется, что это был виконт Эндерсли или леди Шарлотта Марджорибенкс. Не пойму, до чего мы дошли. – Он помолчал. – Если кто и способен что-то найти, так только вы, Пуаро. – Он допил виски и встал. – Вот так. Остальное вам решать. Вы ведь беретесь?

– Приложу все силы, – ответил Пуаро.

В дверь позвонили.

– А, вот и крошка! – сказал сэр Родрик. – Пунктуальна, как всегда. Большая редкость, вы согласны? Без нее я бы и в Лондон приехать не мог, знаете ли. Слеп, как крот. Улицы перейти не в состоянии.

– Но, может быть, очки?

– Есть у меня очки. Только они все время сползают с носа или я их теряю. В шестьдесят пять я еще читал без очков, а это редкость, э?

– Все когда-нибудь проходит, – заметил Пуаро.

Джордж ввел в комнату Соню. Она выглядела удивительно хорошенькой. Застенчивая робость ей очень шла, решил Эркюль Пуаро. Он шагнул к ней навстречу с галльской галантностью.

– Enchanté, мадемуазель, – сказал он, склоняясь к ее руке.

– Ведь я не опоздала, сэр Родрик, – сказала Соня через его голову. – Я не заставила вас ждать? Я так надеюсь, что нет.

– Минута в минуту, девочка, – сказал сэр Родрик. – Флаг и гюйс поднять! – добавил он, и на лице Сони отразилось недоумение.

– Надеюсь, чаю напились? – продолжал сэр Родрик. – Я ведь велел вам выпить чаю с пышками или эклерами или с чем еще, что любят нынешние барышни. Приказ выполнен?

– Не совсем. Я вместо чая купила себе туфли. Посмотрите, правда милые? – Она выставила ножку, очень красивую, и сэр Родрик одарил ее сияющей улыбкой.

– Нам надо поторопиться, – сказал он. – Не то опоздаем на поезд. Может быть, я старомоден, но люблю поезда. Отходят точно, приходят точно, во всяком случае, так им положено. А вот автомобили в час пик простаивают в заторах несчётное время. Автомобили! Чушь!

– Я могу распорядиться, чтобы Джордж взял вам такси, – предложил Пуаро. – Уверяю вас, никаких хлопот.

– Я попросила такси подождать, – сказала Соня.

– Вот видите! – сказал сэр Родрик. – Уж девочка обо всем позаботится. – И он потрепал ее по плечу. Она ответила ему взглядом, который Эркюль Пуаро оценил сполна.

Пуаро проводил их до входной двери и вежливо с ними распрощался. Мистер Гоби уже покинул кухню и стоял в прихожей, великолепно изображая газовщика, который пришел проверить счетчик.

Едва сэр Родрик с Соней исчезли в лифте, Джордж запер дверь и, повернувшись, встретил взгляд Пуаро.

– Как вам показалась эта барышня, Джордж, могу ли узнать? – спросил Пуаро, дороживший мнением Джорджа, в определенных случаях абсолютно непогрешимым, как он утверждал.

– Что же, сэр, – ответил Джордж, – с вашего разрешения, я бы сказал, что попался он крепко. Как говорится, не надышится на нее.

– По-моему, вы правы, – согласился Эркюль Пуаро.

– С джентльменами в таком возрасте это не очень большая редкость. Вот лорд Маунтбрайан. Опыта ему не занимать стать было. Казалось, уж такой искушенный человек был. Вы не поверите! Молоденькая девчонка, которая приходила делать ему массаж! Вы не поверите, какие он ей подарки делал. Вечернее платье и браслет с незабудками из бирюзы и брильянтов. Не безумно дорогой, но все равно обошелся ему в кругленькую сумму. Потом меховая накидка – не из норки, из русского горностая, и вышитая театральная сумочка. А потом у ее брата случилась беда – долги или еще что-то, хотя я иногда сомневался, а был ли у нее брат. Так лорд Маунтбрайан дал ей денег, чтобы его выручить – до того она была расстроена! Причем ведь все платонически, и ничего больше. Когда джентльмены доживают до таких лет, они в этом смысле теряют всякое соображение. И попадаются на беспомощных голубках, а не на нахальных, которые сами могут за себя постоять.

– Не сомневаюсь, что вы совершенно правы, Джордж. Но на мой вопрос вы не ответили. Я спросил, как вам показалась эта барышня.

– А, эта барышня… Что же, сэр, не берусь утверждать твердо, но она принадлежит к совершенно определенному типу. Из тех, о ком ничего дурного вроде бы сказать нельзя. Но она знает, что делает, помяните мое слово.

Пуаро вернулся в гостиную, по его сигналу мистер Гоби последовал за ним и сел на стул в обычной своей позе – колени сдвинуты, носки повернуты вовнутрь. Из кармана он вытащил потрепанную записную книжку, бережно ее раскрыл и принялся сверлить строгим взглядом сифон с содовой.

– Касательно общих сведений, которые вы поручили мне собрать. Семейство Рестариков. Во всех отношениях респектабельное, с солидной репутацией. Никаких темных историй. Отец, Джеймс Патрик Рестарик, как утверждают, был хваткий делец. Фамильную фирму основал дед, отец расширил ее, Саймон Рестарик поддерживал ее процветание. Два года назад у Саймона Рестарика был инфаркт. Здоровье продолжало ухудшаться. Год назад скончался от второго инфаркта. Младший брат Эндрю Рестарик поступил в семейную фирму вскоре после окончания Оксфорда, женился на мисс Грейс Болдуин. Единственный ребенок. Дочь Норма. Бросил жену и уехал в Южную Африку. С некой мисс Бирелл. На развод подано не было. Миссис Эндрю Рестарик скончалась два с половиной года назад. После долгой хронической болезни. Мисс Норма Рестарик училась в пансионе в Медоуфилде. Ничего отрицательного о ней не известно.

Мистер Гоби позволил своему взгляду скользнуть по лицу Пуаро, после чего добавил:

– Собственно говоря, все сведения о семье Рестариков как будто положительные.

– Ни единой черной овцы? Никаких душевных заболеваний?

– Как будто бы нет.

– Жаль! – заметил Пуаро.

Мистер Гоби пропустил это мимо ушей. Он откашлялся, лизнул палец и перевернул страницу своей книжечки.

– Дэвид Бейкер. Ничего хорошего. Дважды получал условные сроки. Полиция проявляет к нему некоторый интерес. Был в той или иной степени замешан в нескольких довольно сомнительных делах, подозревается в причастности к крупной краже картин, но доказательств найдено не было. Один из этих, из художников. Источник средств к существованию неизвестен, но живет неплохо. Предпочитает девушек с деньгами. Не гнушается жить за счет своих подружек. Не гнушается и брать отступное с их отцов. Способен на все, если хотите знать мое мнение, но ума хватает, чтобы выходить сухим из воды. – Мистер Гоби вдруг посмотрел на Пуаро. – Вы с ним знакомы?

– Да, – ответил Пуаро.

– И к каким же выводам вы пришли, если можно спросить?

– К тем же, что и вы, – сказал Пуаро. – Живописный тип, – добавил он задумчиво.

– Нравится женщинам, – сказал мистер Гоби. – Беда с нынешними та, что на честного работящего малого они и смотреть не хотят. Предпочитают всякую дрянь, жулье. И говорят: «Бедный мальчик, жизнь была к нему так жестока!»

– Расхаживает, как павлин, – заметил Пуаро.

– Конечно, и так можно выразиться, – с сомнением произнес мистер Гоби.

– Как по-вашему, он кому-нибудь голову проломит, если понадобится?

Мистер Гоби задумался, а потом отрицательно покачал головой по адресу электрокамина.

– В таком его никто не обвинял. Не скажу, что он на это вовсе не способен, но скажу, что это не по его части. Он из тех, кто мягко стелет, а руки предпочитает держать в карманах.

– Да, – согласился Пуаро, – я тоже так думаю. Но откупиться от него можно, как вы считаете?

– Он в один момент любую бросит, если ему заплатят его цену.

Пуаро кивнул. Он кое-что припомнил. Эндрю Рестарик показал ему чек со своей подписью. Но Пуаро рассмотрел не только подпись, но и фамилию того, кому чек предназначался. А предназначался он Дэвиду Бейкеру, и стояла в нем большая сумма. Откажется ли Дэвид Бейкер с негодованием взять этот чек? Пуаро решил, что, вероятнее всего, не откажется. Мистер Гоби был твердо в этом уверен. Во все времена, во все века от нежелательных молодых людей откупались – как и от нежелательных молодых женщин. Сыновья выходили из себя, дочери рыдали, но деньги оставались деньгами. Дэвид уговаривал Норму выйти за него. Искренне ли? А что, если Норма действительно для него что-то значит? Тогда откупиться от него будет непросто. Говорил он словно бы искренне. Норма, разумеется, безусловно ему верит. В отличие от Эндрю Рестарика, мистера Гоби и Эркюля Пуаро, но, скорее всего, правы именно они.

Мистер Гоби откашлялся и продолжал:

– Мисс Клодия Риис-Холленд. Все в ажуре. Ничего такого. То есть ничего сомнительного. Отец – член парламента, весьма состоятельный. Ни пятнышка на репутации… Не то что некоторые члены парламента, о которых мы наслышаны. Образование: Роудин[737], Оксфорд, секретарские курсы. Сначала была секретаршей доктора на Харли-стрит, потом перешла в Управление угольной промышленности. Первоклассная секретарша. Последние два месяца работает у мистера Рестарика. Не помолвлена. Близких друзей мужского пола нет, одни, так сказать, приятели. Все своего круга и полезны, если она захочет пойти куда-нибудь вечером. Никаких данных, что между ней и Рестариком что-то есть. На мой взгляд, и не может быть. Последние три года снимает квартиру в Бородин-Меншенс. Плата очень высокая. Обычно подбирает себе двух сожительниц, но не из близких подруг. Они постоянно меняются. Фрэнсис Кэри, вторая, живет там относительно долго. Одно время училась в Королевской академии драматического искусства, затем перешла в художественное училище. Работает в Уэддербернской галерее, очень известном заведении на Бонд-стрит. Занимается организацией художественных выставок в Манчестере, Бирмингеме, иногда за границей. Ездит в Швейцарию и Португалию. Богемиста, много приятелей среди художников и актеров.

Он помолчал, прочистил горло и заглянул в книжечку.

– Из Южной Африки пока еще сведений поступило мало. Но на большее я особенно не рассчитываю. Рестарик порядком постранствовал. Кения, Уганда, Золотой Берег, какое-то время прожил в Южной Америке. Просто странствовал. Непоседливый субъект. Близко его никто как будто не знал. Собственных денег ему с избытком хватало, чтобы ездить куда душе угодно. А кроме того, наживал деньги там. В больших количествах. Любил забираться в неведомую глушь. Всем, кто с ним соприкасался, он, видимо, нравился. Впечатление такое, что он просто родился с тягой к путешествиям. Ни с кем не вел переписки. Насколько мне известно, трижды приходили известия о его смерти – отправился в леса и не вернулся. Только в конце концов он возвращался. Пять-шесть месяцев – и он выныривал в каком-нибудь неожиданном месте. Затем в прошлом году его брат неожиданно скончался в Лондоне. Разыскать Эндрю душеприказчикам удалось не сразу. Смерть брата на него словно бы сильно подействовала. Может быть, пресытился кочевой жизнью, а может быть, наконец встретил свою единственную. Она много его моложе и, как утверждают, была учительницей. Из этих, из уравновешенных. Но как бы то ни было, он тут же покончил со странствованиями и вернулся домой в Англию. Он и сам по себе очень богат, и наследник брата.

– История жизненных успехов – и очень несчастная девочка, – сказал Пуаро. – Хотел бы я знать о ней побольше. Вы выяснили для меня все, что удалось, установили многие факты, которые мне требовались. Окружающие ее люди, которые могли бы оказать на нее влияние… или оказали. Я хотел узнать что-нибудь про ее отца, мачеху, молодого человека, в которого она влюблена, про тех, с кем она живет, и тех, с кем работает в Лондоне. Вы уверены, что с ней любым образом не связаны чьи-то смерти? Это очень важно…

– Даже и не пахнет, – сказал мистер Гоби. – Она работала в фирме «Домашние птички», находившейся на краю банкротства, так что платили ей мало. Недавно мачеху положили в больницу для наблюдения… неподалеку от их загородного дома. Слухов ходило много, но, по-видимому, пустых.

– Мачеха не умерла, – сказал Пуаро. – А мне, – добавил он кровожадно, – нужна какая-нибудь смерть.

Мистер Гоби выразил свое сожаление по этому поводу и встал.

– Вам еще что-нибудь сейчас требуется?

– В смысле сведений – нет.

– Я понял, сэр. – Убирая свою книжечку в карман, мистер Гоби добавил: – Вы меня простите, сэр, если я вмешиваюсь не в свое дело, но вот барышня, которая сейчас была у вас…

– Так что же?

– Ну, конечно, это… Вряд ли тут есть связь, но я подумал, что мне все-таки надо бы упомянуть, сэр, что…

– Так прошу вас! Насколько я понимаю, вы ее уже видели.

– Да. Месяца два назад.

– Где вы ее видели?

– В садах Кью.

– В садах Кью? – На лице Пуаро появилось легкое изумление.

– Я следил не за ней. А за тем, кто там с ней встретился.

– И кто это был?

– Наверное, вам сказать можно, сэр. Один из помощников атташе рутландского посольства.

Пуаро поднял брови.

– Интересно. Да, очень интересно. Сады Кью… – задумчиво произнес он. – Приятное место для встреч. Очень приятное.

– Вот и я тогда так подумал.

– Они беседовали?

– Нет, сэр. Вы бы даже не сказали, что они друг друга знают. У барышни была с собой книга. Она сидела на скамье и читала. Почитала-почитала и положила книгу рядом с собой. Тут к скамье подошел мой субъект и сел на другом конце. Они даже словом не обменялись. Барышня встала и пошла по аллее. А он посидел-посидел и тоже пошел дальше. И прихватил книгу, которую барышня позабыла на скамье. Вот и все, сэр.

– Да, – сказал Пуаро. – Очень интересно.

Мистер Гоби посмотрел на книжный шкаф и пожелал ему счастливо оставаться. Потом удалился. Пуаро досадливо вздохнул.

– Enfin, – произнес он. – Это уж слишком! И вообще, столько всего лишнего. А теперь еще шпионаж и контрразведка. Я же ищу лишь единственное простенькое убийство. И начинаю подозревать, что убийство это произошло лишь в одурманенном наркотиками мозгу.

Глава 14

– Chère madame! – Пуаро поклонился и преподнес миссис Оливер букет, подобранный в лучшем викторианском стиле.

– Мосье Пуаро! Право, очень-очень мило с вашей стороны, и, знаете, он чем-то на вас похож. Мои цветы всегда какие-то растрепанные! – Она взглянула на вазу с довольно-таки буйными хризантемами и снова посмотрела на тесно прижатые друг к другу чинные розовые бутоны. – И как мило, что вы пришли навестить меня.

– Я пришел, мадам, поздравить вас с выздоровлением.

– Да, – сказала миссис Оливер, – кажется, я выздоровела. – Она осторожно покачала головой. – Но головные боли у меня еще бывают. Тяжелые.

– Вы же помните, мадам, я предупреждал вас не предпринимать ничего опасного.

– Не совать свой нос куда не следует, иными словами. А я, видимо, сунула. – Помолчав, она добавила: – Я чувствовала присутствие чего-то злого и безжалостного. Мне было страшно, но я говорила себе, что бояться глупо, потому что чего, собственно, бояться? То есть я же в Лондоне. В самом его сердце. Вокруг люди. То есть я спрашивала себя: чего же мне бояться? Ведь я же не в дремучем лесу?

Пуаро внимательно взглянул на нее. Действительно ли миссис Оливер ощущала этот нервный страх, действительно ли она подозревала о близости чего-то злого и безжалостного, испытывала пугающее предчувствие, что кто-то или что-то ей угрожает? Или она сочинила все это задним числом? Он знал по опыту, как часто это бывает. Бесчисленные клиенты говорили ему примерно теми же словами: «Меня угнетало чувство, что тут что-то не так. Что рядом таится зло. Что неминуемо произойдет что-то страшное». А на самом деле ничего подобного они не испытывали. Что, собственно, за человек миссис Оливер? Он взвешивающе оглядел ее. По собственному убеждению, миссис Оливер отличалась необыкновенной интуицией. Одно интуитивное прозрение сменялось другим с поразительной быстротой, и миссис Оливер оставляла за собой право гордиться тем, которое более или менее сбывалось.

Но, с другой стороны, ведь ощущаешь вместе с собакой или кошкой неясную тревогу перед грозой, ощущаешь, будто что-то не так, хотя и не знаешь, что именно.

– Когда точно вы почувствовали этот страх?

– Когда свернула с магистрали, – ответила миссис Оливер. – До того момента все было нормально и очень увлекательно… да, я получала большое удовольствие, хотя и злилась, когда выяснилось, как трудно вести слежку на самом деле. – Она помолчала. – Просто веселая игра. И вдруг это перестало быть игрой – вокруг какие-то проулки и закоулки, обветшалые дома, закрытые склады, расчищенные под застройку пустыри… Ну, не знаю. Не могу объяснить. Но все стало другим. Как во сне. Понимаете? Начинается сон с того, что вы, скажем, на званом вечере, и вдруг вы уже в джунглях или еще где-то, и все кругом такое зловещее!

– В джунглях? – повторил Пуаро. – Очень интересно, что вы употребили это сравнение. Значит, у вас было ощущение, словно вы в джунглях и боитесь павлина?

– Ну, по-моему, его я не боялась. В конце-то концов, павлин – вполне безобидное существо. Это… В общем, я его окрестила Павлином, потому что у него такой декоративный вид. Павлины же очень декоративны, верно? И этот жуткий мальчишка тоже декоративен.

– И до того, как вас ударили по затылку, у вас не было ощущения, что за вами следят?

– Нет. Нет, ни малейшего, но тем не менее я убеждена, что дорогу он мне объяснил неправильно.

Пуаро кивнул, о чем-то размышляя.

– И, естественно, ударил меня Павлин, – сказала миссис Оливер. – Кто же еще мог это сделать? Чумазый мальчишка в засаленном костюме из кожи? От него скверно пахло, но ничего угрожающего в нем не было. И уж тем более не расслабленная Фрэнсис, как бишь ее там? Она возлежала на ящике, разметав черные волосищи по всему помещению. Прямо как киноактриса, не помню только какая.

– Вы говорите, что она позировала?

– Да. Только не Павлину, а Чумазому. Не помню, вы ее видели?

– Пока еще не имел удовольствия. Если это удовольствие.

– Ну, в богемном стиле она даже очень недурна. Дико накрашена. Мертвенно-белое лицо, обилие туши и, естественно, свисающие на лицо волосы. Работает в художественной галерее, так что, видимо, позировать всем этим битникам для нее вполне естественно. Не понимаю я этих девиц! Ну, как они могут? Возможно, она влюблена в Павлина. Нет, вероятнее, в Чумазого. Тем не менее я как-то не представляю, чтобы оглушила меня она.

– Я предполагаю еще одну возможность. Кто-то мог заметить, что вы выслеживаете Дэвида, и сам начал вас выслеживать.

– Кто-то заметил, что я иду за Дэвидом, и пошел за мной?

– Или кто-то уже прятался на складе, потому что интересовался теми же людьми, которыми заинтересовались вы.

– А ведь верно, – сказала миссис Оливер. – Кто бы они могли быть?

– В том-то и дело! – досадливо вздохнул Пуаро. – Запутано, чрезвычайно запутано. Слишком много людей, слишком много привходящих обстоятельств. Все как в тумане. Я ничего ясно не различаю. Вижу только девочку, которая сказала, что, может быть, совершила убийство! Вот все, из чего мне дано исходить, и вы знаете, что даже это запутано.

– В каком смысле запутано?

– Рассудите сами.

Способностью рассуждать миссис Оливер особенно не блистала.

– Вы всегда ставите меня в тупик! – пожаловалась она.

– Я упомянул убийство. Но какое именно убийство?

– Ну, убийство мачехи, я полагаю.

– Но ведь мачеху никто не убил. Она жива.

– Нет, с вами с ума сойдешь! – сказала миссис Оливер.

Пуаро выпрямился в кресле, сложил кончики пальцев и приготовился – во всяком случае, так показалось миссис Оливер – пройтись на ее счет.

– Вы отказываетесь рассуждать, – сказал он. – Но без этого мы не продвинемся ни на шаг.

– Рассуждать я не хочу. А хочу узнать, что вы сделали, пока я лежала в больнице. Ведь ничего не сделать вы не могли. Так что же?

Пуаро пропустил ее требование мимо ушей.

– Мы должны начать с самого начала. Однажды вы мне позвонили. Я был расстроен. Да, признаюсь, я был расстроен. Мне сказали нечто, весьма меня ранившее. Вы, мадам, были сама доброта. Вы меня утешали, вы меня ободряли. Вы угостили меня восхитительной tasse de chocolat. Более того: вы не только предложили помочь мне – вы мне помогли! Вы помогли мне найти навестившую меня девочку, которая сказала, что, кажется, совершила убийство. Так спросим себя, мадам, что это за убийство? Кого убили? Где убили? Почему убили?

– Ах, да перестаньте! – воскликнула миссис Оливер. – Из-за вас у меня опять голова заболела, а это мне вредно.

– И вообще, есть у нас убийство? – неумолимо продолжал Пуаро. – Вы сказали: мачеха, но я ответил, что она жива, и следовательно, убийства нет. Но убийству следует быть. И вот я задаю вопрос: кто умер? Ко мне приходят и говорят про убийство. Убийство, совершенное где-то и каким-то способом. Но я не могу отыскать это убийство, и не надо говорить, как вы намерены, что тут вполне годится и покушение на убийство Мэри Рестарик. Эркюля Пуаро это не удовлетворяет.

– Право, не понимаю, чего еще вам нужно, – сказала миссис Оливер.

– Мне нужно убийство, – сказал Эркюль Пуаро.

– Как это у вас кровожадно звучит!

– Я разыскиваю убийство и не могу найти убийство. Это нестерпимо, и я прошу вас поразмыслить вместе со мной.

– Меня осенила великолепная мысль, – сказала миссис Оливер. – Что, если Эндрю Рестарик убил свою первую жену перед тем, как он в такой спешке отправился в Южную Африку? Вам такая возможность в голову приходила?

– Естественно, нет, – негодующе возразил Пуаро.

– А вот мне пришла, – сказала миссис Оливер. – Получается очень мило. Он был влюблен в ту, другую, и, как Криппен, хотел бежать с ней, а потому убил первую, и никто даже не заподозрил.

Пуаро испустил мученический вздох.

– Но его жена умерла через двенадцать лет после его отъезда в Южную Африку, и его дочь не могла быть замешана в убийстве собственной матери в пятилетнем возрасте.

– Она могла дать ей не то лекарство, или Рестарик просто заявил, будто она умерла. В конце-то концов, нам же неизвестно, что она действительно умерла.

– Мне известно, – возразил Эркюль Пуаро. – Я навел справки. Первая миссис Рестарик умерла четырнадцатого апреля шестьдесят третьего года.

– Откуда вы знаете?

– Я поручил кое-кому проверить факты. Умоляю вас, мадам, не строить столь поспешно столь невозможные предположения.

– А я считаю, что это как раз очень остроумно, – упрямо ответила миссис Оливер. – В своем романе я все так бы и устроила. И убила бы у меня девочка. Не преднамеренно, а потому что папа поручил ей дать маме выпить лекарство, настоянное на ягодах самшита.

– Nom d'un nom d'un nom! – воскликнул Пуаро.

– Ну, ладно, ладно, – сказала миссис Оливер. – Излагайте по-своему.

– Увы! Мне нечего излагать. Я ищу убийство – и не нахожу его.

– Даже после того, как Мэри Рестарик почувствовала себя плохо, и легла в больницу, и почувствовала себя лучше, и вернулась домой и снова почувствовала себя плохо? Да если бы хорошенько поискать, так, без всяких сомнений, нашли бы мышьяк или еще какой-то яд, припрятанный Нормой.

– Именно мышьяк и нашелся.

– Нет, право, мосье Пуаро, чего вам еще нужно?

– Мне нужно, чтобы вы больше обращали внимание на смысл слов. Эта девочка точно повторила мне то, что перед этим сказала Джорджу, когда он открыл ей дверь. Она ни в том, ни в другом случае не сказала: «Я пыталась убить одного человека» или «Я пыталась убить мою мачеху». В обоих случаях она говорила о том, что уже было совершено, о том, что уже случилось. Несомненно случилось. В прошедшем времени.

– Я отступаюсь, – сказала миссис Оливер. – Вы просто не желаете верить, что Норма покушалась на жизнь мачехи.

– Но нет же! Я считаю вполне возможным, что Норма могла покуситься на жизнь мачехи. Вполне вероятно, так и произошло – психологически такая возможность согласуется с ее расстроенным душевным состоянием. Но это не доказано. Согласитесь, спрятать мышьяк среди вещей Нормы мог кто угодно. Даже отец.

– По-моему, вы твердо убеждены, что женщин в первую очередь убивают их мужья.

– Обычно муж кажется наиболее вероятной возможностью, а потому с него и начинаешь, – сказал Пуаро. – Могла это сделать и Норма, а также кто-нибудь из слуг, или секретарша сэра Родрика, или сэр Родрик, или даже сама миссис Рестарик.

– Вздор! С какой стати?

– Какие-то причины у нее могут быть. Довольно проблематичные, но не выходящие за грань вероятия.

– Однако, мосье Пуаро, нельзя же подозревать всех!

– Mais oui, можно. Я подозреваю всех. Сначала я подозреваю, потом ищу причины.

– Но какая причина может быть у бедной иностранной девочки?

– Все зависит от того, чем она занимается в этом доме, зачем приехала в Англию, и еще от очень многого.

– Нет, вы сошли с ума!

– Или Дэвид. Ваш Павлин.

– Ну, уж это очень натянуто. Дэвида там не было. Он и близко к дому не подходил.

– О нет, подходил – и очень близко. В тот день, когда я там был, он разгуливал по коридорам.

– Но яда в вещи Нормы все-таки не подбрасывал!

– Откуда вы знаете?

– Но она и этот жуткий мальчик влюблены друг в друга.

– Согласен, что со стороны это выглядит так.

– Нет, вы всегда нарочно создаете трудности, – пожаловалась миссис Оливер.

– Отнюдь. Трудности создавались для меня. Мне нужна информация, и получить ее я могу только от одного человека. А он исчез.

– Вы говорите о Норме?

– Да, я говорю о Норме.

– Но ведь она не исчезла. Мы же ее нашли – вы и я.

– Она ушла из кафе и вновь исчезла.

– И вы позволили ей уйти? – с горьким упреком сказала миссис Оливер.

– Увы!

– Вы позволили ей уйти? И даже не пытались снова ее отыскать?

– Последнего я не говорил.

– Но пока еще не нашли! Мосье Пуаро, вы меня правда очень разочаровали!

– Есть во всем этом система, – произнес Эркюль Пуаро задумчиво. – Да, система есть. Но не хватает одного-единственного факта, и все рассыпается. Вы видите, не правда ли?

– Нет, – ответила миссис Оливер, у которой разваливалась голова.

Пуаро продолжал говорить, больше для себя, чем для своей слушательницы, – впрочем, нельзя сказать, что миссис Оливер его слушала: она кипела негодованием против Пуаро и даже подумала, что девочка, Норма, была права и Пуаро действительно слишком уж стар! Она отыскала ее для него, позвонила загодя, чтобы он успел вовремя, а сама отправилась выслеживать Павлина. Девочку она оставила на Пуаро – и что же! Пуаро ее потерял. Как ни взглянуть, Пуаро ничего полезного не сделал, ни в каком отношении. Нет, она в нем разочаровалась. Когда он кончит, она ему снова это выскажет.

Пуаро невозмутимо и методично объяснял, что он подразумевал под системой.

– Все соединяется в звенья, в том-то и трудность. Одно смыкается с другим, и тут оказывается, что оно смыкается с чем-то еще и находится вне системы. Но оно вовсе не вне. И втягивает все новых людей в круг подозреваемых. Подозреваемых в чем? Опять-таки неизвестно. Мы начали с девочки, и в паутине систем, противоречащих одна другой, я должен искать ответ на самый важный из вопросов: что она – жертва и ей грозит опасность? Или она очень хитра? И сознательно создает то впечатление, какое хочет создать ради каких-то своих целей? Можно истолковать и так и эдак. Мне требуется еще только одно! Какое-либо точное указание, и оно есть. Я уверен, что где-то оно есть.

Миссис Оливер рылась у себя в сумочке.

– Не понимаю, почему мой аспирин всегда куда-то девается, когда я его ищу, – произнесла она с досадой.

– У нас есть одна система сцепленных звеньев: отец, дочь, мачеха. Их жизни взаимосвязаны. У нас есть престарелый дядюшка, легкий маразматик, у которого они живут. У нас есть Соня. Она связана с дядюшкой. Она выполняет его поручения. У нее приятные манеры, привлекательная наружность. Он от нее в восторге. У него, скажем, к ней слабость. Но какова ее роль в доме?

– Наверное, хочет научиться толком говорить по-английски, – вставила миссис Оливер.

– Она встречается с сотрудником рутландского посольства… в садах Кью. Встречается с ним там, но не разговаривает. Оставляет на скамье книгу, а он ее забирает…

– О чем вы? – спросила миссис Оливер.

– Есть ли здесь какая-нибудь связь с той системой? Это нам пока еще неизвестно. На первый взгляд маловероятно, но в действительности, возможно, и очень большая. Вдруг Мэри Рестарик, сама того не зная, случайно наткнулась на что-то опасное для этой девушки?

– Только не говорите мне, будто тут замешан еще и шпионаж!

– Я этого не говорю, а только взвешиваю возможности.

– Но вы же сами сказали, что сэр Родрик в маразме.

– В маразме он или нет, роли не играет. В дни войны он занимал важный пост. Через его руки проходили важные документы. Ему писали важные письма – письма, которые он получил разрешение хранить у себя, когда они утратили важность.

– Так война же кончилась сто лет назад!

– Совершенно справедливо. Но с прошлым, пусть и столетней давности, не всегда удается покончить. Возникают новые союзы. Произносятся речи: от чего-то отрекаются, что-то отрицают, лгут по-всякому о чем-то еще. И, предположим, существуют письма или еще какие-то документы, которые могут представить некую именитую персону в совсем ином свете. Нет, никаких фактов я вам не сообщаю, пожалуйста, поймите. А только выдвигаю предположения. Предположения, опирающиеся на известные мне ситуации в прошлом. Вполне возможно, что некоторые письма или документы необходимо уничтожить… или с выгодой передать какому-нибудь иностранному правительству. Кто лучше подходит для выполнения подобной задачи, чем очаровательная девушка, которая помогает обремененному годами государственному мужу собирать и систематизировать материалы для мемуаров? Кто сейчас не пишет мемуаров! Им нет никакого удержу. Предположим, мачеха получает небольшое добавление в свой суп в тот день, когда услужливая секретарша, она же иностранная домашняя прислуга, готовит обед? И предположим, она же устраивает так, что подозрение падает на Норму!

– Ну и ум у вас! – заметила миссис Оливер. – Просто какие-то кренделя выделывает. Я хочу сказать, что все это, вместе взятое, никак произойти не могло.

– В том-то и соль. Слишком много разных систем. Какая отвечает требованиям? Эта девочка, Норма, уезжает из дома и поселяется в Лондоне. Она, как вы мне сообщили, живет третьей в квартире с двумя другими девушками. Опять-таки что-то начинает складываться в какую-то систему. Остальные две ей совсем чужие. Но что же я узнаю? Клодия Риис-Холленд – личная секретарша отца Нормы Рестарик. Еще звено. Что это – случайность? Или частица системы? Вторая, узнаю я от вас, позирует как натурщица и знакома с молодым человеком, которого вы называете Павлином и в которого влюблена Норма. Снова звено. Еще звенья. А какую роль Дэвид – Павлин – играет во всем этом? Любит ли он Норму? Как будто да. Ее родителям это очень не нравится, что, впрочем, только естественно.

– А странно, что Клодия Риис-Холленд оказалась секретаршей Рестарика, – задумчиво произнесла миссис Оливер. – Насколько я могу судить, она великолепно справляется со всем, за что бы ни взялась. Может быть, это она выбросила женщину из окна на седьмом этаже?

Пуаро медленно повернулся к ней всем телом.

– Что вы сказали? – спросил он напряженно. – Что вы сказали?

– Ну, кто-то из жильцов дома… Я даже фамилии ее не знаю, но она выпала из окна – или выбросилась. Из окна седьмого этажа. И разбилась насмерть.

– И вы мне ни слова не сказали? – с упреком произнес Пуаро голосом, который повысился на два тона и стал суровым.

Миссис Оливер посмотрела на него с изумлением.

– Я не понимаю, о чем вы?

– О чем я? О смерти, вот о чем. Я прошу вас рассказать мне о смерти. А вы говорите, что никаких смертей не было. Вам на память приходит только попытка отравления. А смерть есть. Смерть в… как называются эти корпуса?

– Бородин-Меншенс.

– Да-да. А когда это случилось?

– Самоубийство? Или что это было? По-моему… да… по-моему, за неделю до того, как я там побывала.

– Великолепно. А как вы о нем узнали?

– Мне сказал молочник.

– Молочник, mon Dieu![738]

– Ну, он просто был в разговорчивом настроении, – объяснила миссис Оливер. – В сущности, очень печально. Случилось это среди бела дня, вернее, рано утром, если не ошибаюсь.

– Как ее звали?

– Понятия не имею. По-моему, он ее никак не называл.

– Молодая, пожилая, старая?

– Ну-у… – Миссис Оливер напрягла память. – Прямо он ее возраста не упомянул. Около пятидесяти, вот что он, кажется, сказал.

– Так-так. Знакомая их всех или одной из них?

– Откуда я знаю? Никто про это ничего не говорил.

– А вы не подумали сказать мне!

– Нет, право же, мосье Пуаро, я не вижу, какое это может иметь отношение к делу… Ну, наверное, может, но никто ничего такого не говорил и не вспоминал.

– Но это же звено! Есть эта девочка, Норма, и она живет в доме, и там кто-то кончает с собой (насколько я понял, таково общее впечатление). То есть какая-то женщина выбрасывается или падает из окна седьмого этажа и разбивается насмерть. А дальше? Несколько дней спустя эта девочка, Норма, услышав, как вы говорили про меня, является ко мне и говорит, что боится, не совершила ли она убийства. Да, видимо, вот оно – мое искомое убийство.

Миссис Оливер хотела было сказать «вздор», но не решилась. Хотя и осталась при своем мнении.

– Следовательно, вот тот факт, которого мне не хватало. И он свяжет все воедино! Да-да. Я пока еще не знаю, как именно, но это так. Мне надо подумать. Мне необходимо подумать. Я должен вернуться домой и думать, думать, пока все звенья медленно не образуют единого целого. Ведь это звено, несомненно, центральное, которое их все и соединяет… Да! Наконец-то! Наконец-то я пойму, как мне следует действовать. – Он встал, добавил: – Adieu, chère madame![739] – и поспешил вон из комнаты.

Миссис Оливер дала волю своим чувствам.

– Вздор! – объявила она пустой комнате. – Полнейший вздор! Четыре таблетки аспирина разом – это ничего или все-таки многовато?

Глава 15

У локтя Эркюля Пуаро стояла чашка с ячменным отваром, который приготовил ему Джордж. Он прихлебывал отвар и размышлял. Размышлял он особым, присущим только ему способом: отбирая мысли, как отбирают кубики с хитрыми кусочками загадочной картинки. Мало-помалу они сложатся в нужном порядке, и картина станет ясной и законченной. Но пока надо было произвести предварительный отбор, отделить существенное от постороннего. Он сделал глоток, поставил чашку, положил ладони на ручки кресла и мысленно перебрал по очереди неясные фрагменты своей загадочной картинки. Когда он определит их все, то начнет их складывать. Кусочки неба, кусочки зеленого склона или желтые кусочки с полосками, как шкура тигра…

Его ноги в лакированных туфлях мучительно ноют. Он начал с этого. Он идет по дороге, указанной ему его добрым другом миссис Оливер. Мачеха. Он увидел свою руку, открывающую калитку. Женщина обернулась, женщина, наклонявшая голову над кустом роз, срезая засохшие веточки, обернулась и посмотрела на него. Что это ему дает? Абсолютно ничего. Золотистая голова, золотистая, как ржаное поле, с локонами и буклями, уложенными в прическу, несколько напоминающую прическу миссис Оливер. Он чуть улыбнулся. Но прическа Мэри Рестарик была куда аккуратней, чем прическа миссис Оливер даже в самые благоприятные минуты. Золотая рамка, оттеняющая лицо и, пожалуй, чуть для него великоватая. Он вспомнил, что, по словам сэра Родрика, она вынуждена носить парик – следствие тяжелой болезни. Печально для молодой женщины. Действительно, голова Мэри Рестарик выглядела – теперь, когда он начал это обдумывать, – какой-то утяжеленной, слишком уж неизменной, слишком безупречно причесанной. Он поразмыслил над париком Мэри Рестарик (если это был парик: неизвестно, насколько можно полагаться на слова сэра Родрика!). Он взвесил, нет ли у парика тех или иных следствий, – на случай, если они окажутся значимыми. Перебрал в памяти их разговор. Было ли сказано что-нибудь имеющее важность? И решил, что, видимо, нет. Он вспомнил комнату, в которую вошел с ней. Безликая комната в чужом доме, где они поселились. Два портрета на стене. Портрет женщины в серебристо-сером платье. Узкие, плотно сжатые губы. Каштановые волосы с проседью. Первая миссис Рестарик. Видимо, она была старше мужа. Его портрет на стене напротив. Очень недурные портреты. Лансбергер был отличным портретистом. Его мысли вернулись к портрету мужа. В тот первый день он не разглядел его толком, но потом, в служебном кабинете Рестарика…

Эндрю Рестарик и Клодия Риис-Холленд. Что-нибудь тут кроется? Исчерпываются ли отношения между ними только служебными? Не обязательно. Человек вернулся на родину после долгих лет отсутствия, человек без близких друзей и родственников, которого ставит в тупик и очень тревожит характер дочери, ее поведение. И только естественно, если он попросит чрезвычайно умелую недавно заведенную им секретаршу посоветовать ему, где его дочери лучше поселиться в Лондоне. И она оказывает любезность своему нанимателю, поскольку ей как раз тогда понадобилась третья для ее собственной квартиры. Третья… Это условное обозначение, которое ему растолковала миссис Оливер, постоянно приходило ему на ум, словно в этом слове таилось еще какое-то неуловимое значение.

Вошел Джордж, прикрыл за собой дверь и доложил:

– Барышня, сэр, которая была здесь на днях.

Его слова столь точно отвечали мыслям Пуаро, что тот даже вздрогнул.

– Во время завтрака?

– Нет, сэр. Та, которая заехала за сэром Родриком Хорсфилдом.

– А-а! – Брови Пуаро поднялись. – Пригласите ее сюда. Где она?

– Я проводил ее в комнату мисс Лемон, сэр.

– А! Так проводите ее сюда.

Соня не стала ждать, чтобы Джордж доложил о ней. Она вошла, опередив его, быстрой и даже воинственной походкой.

– Мне было трудно выбраться, но я приехала сказать вам, что я этих бумаг не брала. Я ничего не крала. Вы понимаете?

– Разве кто-нибудь сказал, что вы их украли? – спросил Пуаро. – Садитесь, мадемуазель.

– Я не хочу садиться. У меня нет времени. Я просто приехала сказать вам, что это неправда. Я очень честная и делаю то, что мне говорят.

– Я вас понимаю. Вернее, уже понял. Вы утверждаете, что не выносили из дома сэра Родрика Хорсфилда никаких документов, сведений, писем или бумаг? Так?

– Да. И я приехала сказать вам это. Он мне верит. Он знает, что я такого не сделаю.

– Прекрасно. Вы заявили это официально, я так и запомню.

– Вы думаете, что сумеете найти эти бумаги?

– Сейчас я занят другим расследованием, – ответил Пуаро. – Документам сэра Родрика придется подождать своей очереди.

– Он тревожится. Очень тревожится. Есть такое, чего ему я сказать не могу. А вам скажу: он теряет вещи. Они лежат не там, где он думает, что положил их. Он кладет их в… как это?.. в странные места. Нет, я знаю! Вы подозреваете меня. Все подозревают меня, потому что я иностранка. Потому что я приехала из иностранной страны, и от этого все думают… они думают, что я краду секретные бумаги, как в ваших глупых английских книгах про шпионов. Я не такая. Я интеллигентна.

– А-а! – произнес Пуаро. – Это всегда полезно знать. Вы хотите еще мне что-то сказать? – добавил он.

– Почему вы так думаете?

– Бывает ведь по-всякому.

– О каких других расследованиях вы говорили?

– Но я не хочу вас задерживать. Вероятно, сегодня ваш свободный день?

– Да. У меня есть один свободный день в неделю, когда я могу делать, что хочу. Могу приехать в Лондон. Могу пойти в Британский музей.

– А, да! И в Музей Виктории и Альберта тоже, не правда ли?

– Да.

– И в Национальную галерею посмотреть картины. А в хорошую погоду вы можете побывать в Кенсингтонских садах. Или даже поехать в сады Кью.

Она вся напряглась и бросила на него сердитый вопросительный взгляд.

– Почему вы говорите о садах Кью?

– Потому что там много редких и красивых цветов, кустарников и деревьев. О! Непременно побывайте в садах Кью. Плата за вход очень невелика. Пенс или два пенса. И за столь малые деньги вы можете полюбоваться тропическими деревьями или посидеть на скамье с книгой. – Он мягко улыбнулся ей и с интересом заметил, что ее тревога усилилась. – Но мне не следует задерживать вас, мадемуазель. Возможно, вы торопитесь навестить друзей в каком-нибудь посольстве.

– Почему вы говорите это?

– Да просто так. Вы, как вы уже упоминали, иностранка, и вполне вероятно, что у вас есть друзья в вашем посольстве.

– Вам кто-то наговорил на меня! Кто-то придумал обвинения против меня. Я же вам сказала, глупый старикашка все кладет не туда. И только! И никаких важных тайн он не знает! Секретных бумаг и документов у него нет. И никогда не было.

– Ну, вы говорите не совсем то, что думаете. Время, как вам известно, проходит… Когда-то он был очень важным человеком и знал важные тайны.

– Вы хотите меня напугать.

– Нет, нет. К чему такая мелодраматичность?

– Миссис Рестарик… Это вам миссис Рестарик наговорила. Она меня не любит.

– Мне она этого не говорила.

– Я ее тоже не люблю. Таким женщинам я не доверяю. По-моему, у нее есть секреты.

– Неужели?

– Да, по-моему, у нее есть секреты от мужа. По-моему, она ездит в Лондон и всякие другие места, чтобы встретиться с другими мужчинами. Во всяком случае, с одним мужчиной.

– Неужели? – сказал Пуаро. – Это очень интересно. Вы думаете, что она ездит встречаться с каким-то мужчиной?

– Да. Она то и дело уезжает в Лондон и, по-моему, не всегда говорит мужу. Или говорит, что ездит за покупками. Что ей надо что-то купить. Он занят у себя в конторе и не думает, почему его жена ездит в Лондон. А она больше бывает в Лондоне, чем дома. А еще притворяется, будто очень любит работать в саду.

– Но с кем она встречается, вы не знаете?

– Откуда я могу знать? Я за ней не слежу. Мистер Рестарик доверчивый человек. Он верит тому, что ему говорит жена. Может быть, он все время думает о делах. И еще, по-моему, он беспокоится из-за своей дочери.

– Да, – сказал Пуаро, – он беспокоится из-за своей дочери. А что вам о ней известно? Вы хорошо ее знаете?

– Я ее не знаю хорошо. Если вы спросите, что я думаю, я вам скажу: я думаю, что она сумасшедшая.

– Вы считаете ее сумасшедшей? Почему?

– Она иногда говорит странные вещи. Видит предметы, которых там нет.

– Предметы, которых там нет?

– И людей тоже. Иногда она бывает вся взволнованная, а иногда ходит словно во сне. С ней говоришь, а она не слышит, что ей говорят. Она не отвечает. По-моему, есть люди, которым она желает смерти.

– Вы имеете в виду миссис Рестарик?

– И еще ее отца. Она глядит на него так, словно ненавидит его.

– Потому что они оба стараются помешать ей выйти замуж за того, кого она для себя выбрала?

– Да. Они этого не хотят. И, конечно, они правы, но она очень сердится. Как-нибудь, – добавила Соня, весело кивая, – она, по-моему, убьет себя. Я надеюсь, что она такой глупости не сделает, но с теми, кто очень влюблен, так бывает. – Она пожала плечами. – Ну, я пойду.

– Только прежде скажите мне, носит ли миссис Рестарик парик?

– Парик? Откуда я могу знать? – Она задумалась. – Да, может быть, – признала она. – Очень удобно во время путешествий. И модно. Я сама иногда ношу парик. Зеленый! Я его прежде носила. – И, повторив: «Я пойду», она вышла.

Глава 16

– Нынче мне предстоит сделать очень много, – объявил Эркюль Пуаро, когда на следующее утро, позавтракав, он вошел в комнату мисс Лемон. – Заняться расследованием. Вы навели для меня необходимые справки, договорились о встречах, наладили нужные контакты?

– Разумеется, – сказала мисс Лемон. – Здесь все, – добавила она, вручая ему небольшую папку.

Пуаро быстро просмотрел содержимое и кивнул.

– Я знаю, что всегда могу на вас положиться, мисс Лемон, – сказал он. – C'est fantastique![740]

– Ну, что вы, мосье Пуаро! Не вижу тут ничего фантастичного. Вы дали мне указания, я их выполнила. Только и всего.

– Далеко не только! – возразил Пуаро. – Разве я не даю указаний газовщику, и монтеру, и столяру, который приходит для мелких починок? И разве они выполняют мои указания? Весьма, весьма редко.

Он вышел в переднюю.

– Мое другое пальто, Джордж. Более теплое. По-моему, опять наступает похолодание. – Он всунул голову в комнатку секретарши. – Кстати, что вы подумали о девушке, которая приходила вчера?

Мисс Лемон, чьи руки замерли над клавиатурой пишущей машинки, ответила коротко:

– Иностранка.

– Да-да.

– Несомненно, иностранка.

– И это все, что вы о ней подумали?

– У меня не было возможности оценить ее способности, – по здравом размышлении ответила мисс Лемон. – Ее как будто что-то тревожило, – добавила она затем.

– Да. Видите ли, ее подозревают в воровстве. Не денег, но документов ее нанимателя.

– О-о! – сказала мисс Лемон. – И важных документов?

– Весьма вероятно, что да. Но столь же вероятно, что он вообще ничего не терял.

– Ну, что же, – сказала мисс Лемон, одаряя своего нанимателя тем особым взглядом, который возвещал, что она хотела бы поскорее от него избавиться и с надлежащим рвением приняться за собственную работу. – Я всегда говорю, что, нанимая кого-то, полезно знать, чего можно ожидать, и следует ограничиваться всем английским.

Эркюль Пуаро спустился на тротуар. Он направлялся в Бородин-Меншенс и потому взял такси. Войдя во двор, он огляделся. В одном из подъездов стоял швейцар в форме и насвистывал тоскливый мотивчик. При приближении Пуаро он сказал:

– Слушаю вас, сэр!

– Я подумал, – объяснил Пуаро, – не могли бы вы рассказать мне о весьма трагичном происшествии, недавно случившемся здесь.

– Трагичное происшествие? – повторил швейцар. – В первый раз слышу.

– Какая-то дама выбросилась… или, скажем, упала из окна какого-то из верхних этажей и разбилась насмерть.

– А, это! Я-то тут первую неделю, понимаете? Ну и не знаю ничего. Э-эй, Джо!

К ним через двор направился швейцар из подъезда напротив.

– Ты ведь знаешь про даму, которая упала с седьмого этажа? С месяц назад это было.

– Да нет, поменьше, – ответил Джо, пожилой медлительный человек. – Жуткое дело.

– Она погибла сразу?

– Да.

– А как ее звали? Видите ли, это, возможно, была моя родственница, – сказал Пуаро, принадлежавший к людям, которые уклоняются от истины без зазрения совести.

– Вот оно что, сэр! Очень вам сочувствую. Миссис Шарпантье ее звали.

– Она жила в этой квартире долго?

– Дайте-ка сообразить. Да с год, пожалуй, а то и полтора. Да нет, вроде бы все два. Квартира семьдесят шесть, седьмой этаж.

– Самый верхний?

– Да, сэр.

Пуаро не стал выведывать сведений, касающихся внешности и прочего в том же духе – как родственник, все это он должен был бы знать сам. И спросил он совсем о другом:

– Это вызвало большое волнение? Много вопросов? В каком это часу случилось?

– Пять-шесть утра вроде бы. А до этого совсем ничего – ни криков, ни шума. Бац – и упала. Ну да, рань ранью, а толпа сразу собралась. Так на решетку и полезли. Вы же знаете, что такое люди.

– Ну и полиция, конечно?

– Ага. Полиция быстро явилась. И врач, и машина «Скорой помощи». Все чин по чину, – произнес швейцар пресыщенным тоном человека, на глазах которого люди выбрасываются из окон седьмого этажа не реже двух раз в месяц.

– И, конечно, собрались жильцы дома, услышав, что случилось?

– Ну, из квартир-то мало кто спустился: улицы кругом шумные, машины там, так в доме мало кто узнал про это. Двое-трое говорили, будто, падая, она вроде бы кричала, но не так громко, чтобы всех всполошить. А вот прохожие на улице увидели, что случилось. И уж тут, конечно, прямо повисли на решетке, а другие увидели, что они во двор заглядывают, и давай тоже. Вы же знаете, как бывает, если случается что-нибудь такое!

Пуаро заверил его, что знает.

– Она жила одна? – спросил он почти утвердительным тоном.

– Верно.

– Но, полагаю, в доме у нее были знакомые?

Джо пожал плечами и покачал головой.

– Кто ее знает! Сказать не могу. С нашими жильцами в здешнем ресторане я ее ни разу не видел. Приводила туда иногда посторонних пообедать вместе. Нет, не скажу, чтобы она тут с кем водила знакомство. А лучше бы вы, – продолжал Джо, теряя терпение, – пошли поговорили с мистером Макфарлейном, с управляющим, если хотите про нее узнать.

– А! Благодарю вас. Именно это я и собирался сделать.

– Контора вон в том корпусе. На первом этаже. На двери табличка.

Пуаро последовал его указаниям. Из папки, приготовленной мисс Лемон, он извлек верхний конверт с надписью «Мистер Макфарлейн». Мистер Макфарлейн оказался представительным, проницательного вида мужчиной лет сорока пяти. Пуаро вручил ему конверт, который он вскрыл и прочел содержание.

– А, да, – сказал он. – Понятно, понятно. – Положив письмо перед собой на стол, он вопросительно посмотрел на Пуаро. – Владельцы дома поручили мне оказать вам всю возможную помощь, какую я могу, в связи с печальной кончиной миссис Луизы Шарпантье. Так что бы вы хотели узнать конкретно, мосье… – Он снова заглянул в письмо. – …мосье Пуаро?

– Разумеется, все это строго между нами, – сказал Пуаро. – Ее родственники получили извещение от полиции и от нотариуса, но, поскольку я ехал в Англию, они попросили меня узнать побольше о ней самой. Вы понимаете, официальные извещения не утешают в горе.

– О, да, конечно. Разумеется, я понимаю и скажу все, что смогу.

– Долго ли она жила здесь и каким образом сняла эту квартиру?

– Жила она здесь – если надо, я могу посмотреть точную дату – около двух лет. Эта квартира освободилась, а она, мне кажется, была знакома с прежней жилицей и услышала от нее, что она съезжает. Миссис Уайлдер. Работала для Би-би-си, но решила вернуться в Канаду. Очень приятная женщина… По-моему, покойную она почти не знала – просто упомянула при ней, что оставляет квартиру. А миссис Шарпантье квартира понравилась.

– Жилицей она была хорошей?

Мистер Макфарлейн ответил после чуть заметного колебания:

– Да, вполне удовлетворительной.

– Мне вы можете сказать все, – заверил его Эркюль Пуаро. – Веселые вечеринки, э? Немножко… скажем… шумноватые?

Мистер Макфарлейн позволил себе забыть про сдержанность и тактичность.

– Да, иногда бывали жалобы. Но обычно от пожилых людей.

Эркюль Пуаро многозначительно промолчал.

– Немножко любила выпить, да, сэр… В веселой компании. Иногда из-за этого возникали некоторые неприятности.

– И любила общество мужчин?

– Ну, этого мне все-таки говорить не хотелось бы!

– Да, да. Но тем не менее…

– Разумеется, она была уже не так молода.

– Внешность нередко обманчива. Сколько, по-вашему, ей было лет?

– Трудно сказать. Сорок… сорок пять. И здоровье у нее было не очень хорошим, – добавил он.

– Да, как будто.

– Она много пила, это несомненно. И впадала в очень угнетенное состояние. Боялась за себя. Насколько мне известно, часто обращалась к врачам и не верила тому, что они ей говорили. Дамы… они часто… особенно в такую пору жизни… Она думала, что у нее рак. Твердо верила. Доктор всячески ее успокаивал. Но она не слушала. На следственном суде он показал, что ничего серьезного у нее не было. Что же, каждый день слышишь о чем-то подобном. Она довела себя до паники и…

Он умудренно кивнул.

– Очень печально, – сказал Пуаро. – У нее не было друзей среди соседей по дому?

– Насколько я знаю, нет. Видите ли, здесь живут главным образом занятые люди, у них дела, служба, и – как бы это выразиться? – они не сходятся по-соседски.

– Собственно, я подумал о мисс Клодии Риис-Холленд. Они не были знакомы?

– Мисс Риис-Холленд? Не думаю. То есть они, наверное, знали друг друга в лицо, обменивались фразой-другой, когда поднимались вместе в лифте, и прочее в том же духе. Но не думаю, чтобы они были знакомы по-настоящему. Видите ли, они принадлежали к разным поколениям. И… – Мистер Макфарлейн замялся.

Почему бы это? – подумал Пуаро и сказал:

– Одна из девушек, делящих квартиру с мисс Холленд, была знакома с миссис Шарпантье, если не ошибаюсь. Мисс Норма Рестарик.

– Да? Не могу сказать. Она ведь поселилась тут совсем недавно. Я едва знаю ее в лицо. Девочка с испуганными глазами. Только что со школьной скамьи – такое, во всяком случае, у меня впечатление. – Он помолчал. – Могу ли я еще чем-нибудь помочь вам, сэр?

– Нет, благодарю вас. Вы были очень любезны. Вот только… Нельзя ли мне посмотреть квартиру? Ради того, чтобы у меня была возможность сказать… – Пуаро сделал выразительную паузу, не уточняя, что именно он хотел бы иметь возможность сказать.

– Дайте сообразить. Там теперь живет мистер Трейверс. Он весь день в Сити. Да, сэр, если хотите, то поднимемся туда.

Они поднялись на седьмой этаж. Когда мистер Макфарлейн ткнул ключом в скважину, одна из цифр номера сорвалась и чуть было не оцарапала лакированную туфлю Пуаро. Он ловко отскочил, а потом нагнулся и старательно вставил на место шпенек, на котором она висела.

– Цифры на двери еле держатся, – сказал он.

– Я очень сожалею, сэр. Не премину принять меры. Они довольно часто падают. Так входите же.

Пуаро вошел в гостиную. Она выглядела совершенно безликой. Обои были под дерево. Мебель – удобная, но стандартная. Только телевизор и книги могли что-то сказать о хозяине.

– Видите ли, все квартиры частично меблированы, – объяснил Макфарлейн. – Жильцы при желании могут вообще ничего не добавлять. Ведь в основном у нас селятся на время.

– И отделка тоже во всех квартирах одинаковая?

– Не совсем. В целом людям нравятся обои под дерево – прекрасный фон для картин. Но для стены напротив двери у нас есть разные фрески. Жильцы могут выбрать по своему вкусу. Десять вариантов, – добавил мистер Макфарлейн с гордостью. – Скажем, японская – очень художественный эффект. Или английский сад. Весьма симпатичная с птицами, или «Арлекин» – чрезвычайно интересный абстрактный эффект: линии и кубы яркой контрастирующей расцветки. Все они созданы прекрасными художниками. Мебель у нас одинаковая. Двух цветов. Конечно, жильцы могут добавить что угодно своего. Но обычно они избегают лишних хлопот.

– Видимо, в большинстве они не ищут домашнего уюта, – заметил Пуаро.

– Да, все больше перелетные птицы или очень занятые люди, которым нужен комфорт, современные безупречно функционирующие удобства и прочее, а отделка их не интересует. Попадаются, конечно, исключения: любители типа «сделай сам», что нас не очень-то устраивает. И мы внесли в контракт пункт, обязывающий их возвратить все в прежнее состояние, когда они оставляют квартиру, – или оплатить ее восстановление.

От смерти миссис Шарпантье они отклонились очень далеко. Пуаро отошел к стеклянной двери.

– Отсюда?.. – произнес он с тактичной печалью.

– Да. Эта дверь ведет на балкон.

Пуаро посмотрел вниз.

– Семь этажей, – заметил он. – Очень высоко.

– Да, смерть была мгновенной, рад сказать. Конечно, это мог быть и несчастный случай.

Пуаро покачал головой.

– Вряд ли вы действительно так думаете, мистер Макфарлейн. Нет, это была не случайность.

– Ну, всегда ищешь менее тягостное объяснение. Боюсь, она не была счастлива.

– Еще раз благодарю вас, – сказал Пуаро, – за вашу любезность. Ее родственникам во Франции я смогу нарисовать очень ясную картину.

Для него же картина того, что произошло, была куда менее ясной, чем ему хотелось бы. Все еще ни единого подтверждения его идеи, что смерть Луизы Шарпантье чем-то очень важна. Он задумчиво повторил ее имя. Луиза… Почему это имя вызывает какой-то смутный отклик в памяти? Он покачал головой и, в очередной раз поблагодарив мистера Макфарлейна, ушел.

Глава 17

Старший инспектор Нийл сидел у себя за столом с весьма официальным и строгим видом. Он вежливо поздоровался с Пуаро и предложил ему сесть. Но едва молодой человек, проводивший Пуаро к своему начальнику, скрылся за дверью, как инспектор Нийл преобразился.

– И что же вы теперь раскапываете, старый черт? – спросил он.

– Но это, – ответил Пуаро, – вам уже известно.

– О, да! Я кое-где поворошил. Но не думаю, что в норке вам что-нибудь светит.

– Но почему «в норке»?

– А потому, что вы отличный ловец мышей. Кот, который сидит у норки и ждет, чтобы мышка шмыгнула наружу. Так вот, по моему мнению, в этой норке мышки нет. Учтите, я не говорю, что вам не удастся раскопать какие-нибудь сомнительные сделки. Вы же знаете, что такое финансисты. Всякие там штучки-мучки с правами на разработку недр, и с концессиями, и с нефтью – это я вполне допускаю. Однако у «Джошуа Рестарик лимитед» солидная репутация. Семейная фирма. Во всяком случае, до недавнего времени – ведь теперь все позади. У Саймона Рестарика детей не было, а у Эндрю Рестарика только эта дочка. Имелась престарелая тетушка с материнской стороны. Дочка Эндрю Рестарика жила у нее, когда кончила школу, а ее мать умерла. Тетушка скончалась от инсульта год назад. Чуть-чуть не в себе, как мне кажется. Принадлежала к кое-каким религиозным обществам со странным душком. Но безобидным. Саймон Рестарик был законченным типом преуспевающего дельца с очень светской женой. В брак они вступили уже немолодыми.

– А Эндрю?

– Эндрю, видимо, страдал тягой к странствованиям. Ничего компрометирующего нам не известно. Нигде долго не задерживался. Перебывал в Южной Африке, Южной Америке, Кении и еще во многих местах. Брат не раз настаивал, чтобы он вернулся, но он слушать ничего не желал. Лондона не любил, фирмой не интересовался, но как будто обладал рестариковской способностью наживать деньги. Искал залежи полезных ископаемых и прочее в том же роде. Не был ни охотником на слонов, ни археологом, ни искателем редких растений. Только деловые начинания, и всегда успешные.

– Так что по-своему он тоже почтенный финансист?

– Да, пожалуй, определение точное. Не знаю, что заставило его вернуться в Англию после смерти брата. Возможно, новая жена – он ведь женился вторично. Красивая женщина, много его моложе. В настоящее время они живут у старого сэра Родрика Хорсфилда, чья сестра была замужем за отцом Эндрю Рестарика. Но, полагаю, это временно. Есть тут что-нибудь новое для вас? Или вы все это уже знали?

– Да, почти все я уже слышал, – сказал Пуаро. – Психических болезней в семье не было? И с той и с другой стороны?

– Не думаю. Конечно, кроме тетушки и ее экзотических религий. Ну, да для одиноких пожилых женщин это не такая уж редкость.

– Следовательно, в сущности, вы можете мне сообщить только одно: деньги тут большие.

– Очень большие, – уточнил старший инспектор Нийл. – И вполне респектабельные. Учтите, какую-то их часть заработал фирме Эндрю Рестарик. Южноафриканские концессии, прииски, залежи полезных ископаемых. По-моему, когда эти последние начнут разрабатываться или будут проданы, деньги станут очень и очень большими.

– А кто их наследует? – спросил Пуаро.

– Зависит от того, как Эндрю Рестарик их завещает. Решать ему, но, по-моему, кроме жены и дочери, оставлять их некому.

– Следовательно, обе они должны когда-нибудь унаследовать огромные деньги?

– Как будто так. Вероятно, капиталы уже завязаны во всякие семейные фонды – в обычном стиле Сити.

– А, скажем, нет ли еще женщины, которая его интересовала бы?

– Ничего подобного не известно. И на мой взгляд – навряд ли. У него ведь молодая красивая жена.

– И какой-нибудь молодой человек легко мог бы все это узнать? – задумчиво произнес Пуаро.

– С тем, чтобы жениться на дочке? Вы об этом? Воспрепятствовать ему ничто не может, даже если она будет отдана под опеку суда или еще как-то ограждена. Конечно, отец, если захочет, может на такой случай лишить ее наследства.

Пуаро заглянул в аккуратно составленный список, который держал в руке.

– Ну а Уэддербернская галерея?

– Я все ждал, когда вы о ней спросите. К вам обратились в связи с подделкой?

– Они торгуют подделками?

– Подделками никто не торгует, – назидательно заметил старший инспектор Нийл. – Но одно неприятное дело было. Некий техасский миллионер приехал сюда покупать картины и платил бешеные деньги. Они продали ему Ренуара и Ван-Гога. Ренуар, небольшая «Голова девушки», вызвал кое-какие сомнения. Оснований считать, что, приобретая картину, Уэддербернская галерея не была уверена в ее подлинности, не нашлось. Было разбирательство. Съехались эксперты. И, как обычно, принялись противоречить друг другу. Галерея в любом случае предложила взять ее назад. Однако миллионер не пожелал, так как последний наимоднейший эксперт клялся, что это подлинник. Ну, и он оставил ее у себя. Тем не менее с тех пор галерея остается на некотором подозрении.

Пуаро снова заглянул в список.

– Ну а мистер Дэвид Бейкер? Его вы для меня проверили?

– Один из нынешних. Мелкая шушера: объединяются в шайки, вламываются в ночные клубы. Существуют на «пурпурных сердечках», героине, кокаине. Девки по ним с ума сходят. А уж над такими, как он, они просто рыдают: до чего тяжелая у него жизнь да какой он гений! Его картин не понимают и не ценят! Ничего, кроме доброй старой сексуальной подоплеки, если хотите знать мое мнение.

Пуаро заглянул в список.

– Вам что-нибудь известно про мистера Рииса-Холленда, члена парламента?

– Политически преуспевает. Язык подвешен очень хорошо. Парочка чуть-чуть неясных сделок в Сити, но он довольно ловко выкрутился. Я бы ему пальца в рот класть не стал. Время от времени загребает порядочные суммы сомнительными способами.

Пуаро добрался до последней строчки в списке.

– Ну а сэр Родрик Хорсфилд?

– Приятный старикан, но маразматик. Что за нос у вас, Пуаро? Куда только вы его не суете, а? Да, у спецслужб хватает хлопот. Из-за нынешнего поветрия на мемуары. Невозможно предсказать, какая на очереди безответственная откровенность. Все старички – и армейские, и другие – наперегонки стараются расписать чужие промахи, да попикантнее! Чаще это никакого значения не имеет, но иногда… ну, вы понимаете. Кабинеты меняют политический курс, и оказывается нежелательным наступать на чью-то любимую мозоль или предать гласности былые проказы, ну мы и пытаемся надеть на старичков намордник. С некоторыми из них это далеко не просто. Но если хотите влезть в это поглубже, обращайтесь к спецслужбам. Только, по-моему, ничего особенно страшного в данном случае нет. Беда в том, что они не уничтожали документы, как полагается. А сохраняли их все. Впрочем, как я уже сказал, тут ничего такого не кроется, однако у нас есть сведения, что некое государство зашебаршилось вокруг этого.

Пуаро глубоко вздохнул.

– Так я вам ничем не помог? – спросил старший инспектор.

– Я очень рад точным сведениям из официальных источников. Но да, то, что я от вас услышал, мне кажется, вряд ли может оказаться полезным. – Он продолжал со вздохом: – Если бы при вас случайно упомянули, что женщина… молодая привлекательная женщина носит парик, как бы вы отнеслись к этому?

– Ну и что? – отозвался старший инспектор Нийл, а потом добавил с легким раздражением: – Моя жена носит парик, когда мы путешествуем. Удобно и экономит много времени.

– Прошу у вас извинения, – сказал Пуаро.

Когда они прощались, старший инспектор спросил:

– Сведения о самоубийстве, которое вас интересует, вы ведь получили? Я распорядился отослать материалы вам домой.

– Да, благодарю вас. Во всяком случае, все официальные бумаги я получил. Голый скелет, так сказать.

– Мне про это напомнило что-то в нашем разговоре. Сейчас соображу. Обычная грустная история. Женщина, любящая удовольствия, мужское общество, денег на жизнь вполне хватает, никаких особых волнений, пьет слишком много, тихо катится под гору. И тут она фиксируется на своем здоровье, как я это называю. Ну, знаете, вбивают себе в голову, что у них рак или еще какая-нибудь пакость. Обращаются к врачу, он заверяет их, что они вполне здоровы, возвращаются домой и остаются при прежнем убеждении. Хотите знать мое мнение, так причина в том, что они перестают привлекать мужчин и чувствуют это. Оттого и мучаются. Все время та же история. Страдают от одиночества, бедняги. Вот так и миссис Шарпантье… Не думаю, чтобы… – Он умолк. – Ну да, конечно! Вы спрашивали про нашего парламентского светоча мистера Риис-Холленда. Так он тоже втихую любитель удовольствий. Ну, да как бы то ни было, Луиза Шарпантье одно время была его любовницей. Вот и все.

– Серьезная связь?

– Не сказал бы. Вместе посещали сомнительные клубы и прочее в том же роде. Вы ведь знаете, мы тактично следим, как и что. Но в прессе о них ни разу ничего не проскользнуло. Никакой огласки.

– Ах так!

– Но длилось порядочное время. Их видели вместе примерно полгода, хотя не думаю, чтобы все это время она была единственной, да и он тоже. А потому вам вряд ли удастся извлечь из этого что-нибудь, а?

– Да, вряд ли, – согласился Пуаро.

«Тем не менее, – думал он, спускаясь по лестнице, – тем не менее это звено. Теперь понятно, почему смущался мистер Макфарлейн. Да, звено, маленькое звено между Эмлином Риис-Холлендом, членом парламента, и Луизой Шарпантье. Скорее всего, оно ничего не значит. С какой, собственно, стати? И все же, и все же… Я знаю слишком много! – сердито сообщил себе Пуаро. – Я знаю слишком много! Знаю что-то о всех и вся, но не могу вывести системы. Половина фактов к делу не относится. Мне нужна система. Да, система!»

– Все царство за систему! – добавил он вслух.

– Прошу прощения, сэр? – сказал лифтер, с недоумением оборачиваясь к нему.

– Это я так, – объяснил Эркюль Пуаро.

Глава 18

Пуаро остановился у дверей Уэддербернской галереи, рассматривая афишу с тремя воинственными коровами, весьма удлиненными к хвосту и зажатыми между колоссальным сложным переплетением ветряных мельниц. Коровы были словно сами по себе, мельницы сами по себе, а жутковатый лиловый цвет – сам по себе.

– Интересно, не правда ли? – произнес мурлыкающий голос.

Возле его локтя возник пожилой мужчина, блестя в улыбке огромным количеством зубов.

– Такой свежий взгляд! – У него были крупные пухлые белые руки, которыми он помахивал, словно выделывая сложные па. – Чудесная выставка. Закрылась на прошлой неделе. Выставка Клода Рафаэля открылась позавчера. Обещает иметь успех. Очень большой.

– А! – сказал Пуаро и позволил увлечь себя сквозь серые бархатные портьеры в длинный зал.

Пуаро обронил несколько осторожных, но не слишком восторженных замечаний, и толстяк умело им завладел, видимо определив, что он требует бережного отношения. Всеми тонкостями искусства продажи толстяк владел в совершенстве. Вы сразу ощущали, что он будет сердечно рад, если вы проведете у него в галерее целый день и ничего не купите. А просто будете наслаждаться восхитительными картинами – пусть даже, переступив порог галереи, вы их отнюдь восхитительными не сочли. Во всяком случае, уходя, вы уже будете знать твердо, что «восхитительные» – эпитет, наиболее их достойный. Не поскупившись на несколько полезных наставлений на тему, как следует воспринимать живопись, и выслушав несколько дилетантских оценок вроде «а вот это, пожалуй, недурно», мистер Боскомб перешел к тактичным, но более активным ободрениям:

– Очень интересное замечание. Оно, если мне будет позволено сказать так, указывает на большую чуткость. Видите ли, ею одарены далеко не все. Большинство предпочитает что-нибудь… ну, скажем, более очевидное, вроде вот этого. – И он указал на чередующиеся голубые и зеленые полосы в углу холста. – Но это… да, вы уловили самую сущность произведения. Я бы сказал… но, конечно, это лишь мое личное мнение, что это один из шедевров Рафаэля.

Пуаро и он дружно наклонили головы набок, созерцая перекошенный оранжевый ромб, к которому на тонких нитях были подвешены два человеческих глаза. Доверительные отношения были установлены, время, видимо, не ограничивалось, и Пуаро сказал небрежно:

– Если не ошибаюсь, у вас работает мисс Фрэнсис Кэри, не правда ли?

– А, да, Фрэнсис! Умная девочка. Огромный художественный вкус и организационные способности вдобавок. Только что вернулась из Португалии, где устраивала для нас художественную выставку. Весьма успешную. Недурно пишет сама, но талант не истинно творческий, если вы меня понимаете. Деловая сторона – вот в чем ее сила. И по-моему, она сама это сознает.

– Как я слышал, она умеет отыскивать новые таланты?

– О, да. Интересуется Les Jeunes. Поощряет многообещающих. Прошлой весной уговорила меня устроить выставку группы молодых художников. Имела большой успех… отмечена прессой… Но, конечно, без особых сенсаций. Да, у нее есть свои протеже.

– Я, как вы понимаете, несколько старомоден. Некоторые из этих молодых людей… Vraiment! – Руки Пуаро порхнули перед его лицом.

– О! – снисходительно промолвил мистер Боскомб. – Не судите о них по наружности. Просто мода, и ничего больше. Бороды и джинсы, парча и кудри. Преходящий каприз.

– Дэвид… как его там? Я забыл фамилию. Мисс Кэри, кажется, высокого о нем мнения.

– А вы уверены, что его зовут не Питер Кардифф? Он ее нынешний протеже. Учтите, я не так в нем уверен, как она. Он принадлежит не столько к авангарду, сколько к консерваторам, если не сказать реакционерам. Чистый… порою чистейший Берн-Джонс! Но как знать заранее? Случаются всякие всплески. Она иногда ему позирует.

– Дэвид Бейкер! Вот как его фамилия, – сказал Пуаро.

– Недурен, – ответил мистер Боскомб без всякого восторга. – Слишком мало своего, по моему мнению. Один из той группы художников, о которой я упомянул раньше, но особого впечатления не произвел. Неплох, конечно, но ничего выдающегося. Эклектичен.

Пуаро отправился домой. Мисс Лемон принесла ему письма на подпись и удалилась. Джордж подал ему omelette fines herbes, сдобрив его тактичным сочувствием. Перекусив, Пуаро устроился поудобнее в кресле с квадратной спинкой и уже собрался взять чашечку с кофе, как зазвонил телефон.

– Миссис Оливер, сэр, – доложил Джордж, кладя перед ним трубку.

Пуаро взял ее с большой неохотой. Ему не хотелось разговаривать с миссис Оливер: он предчувствовал, что она начнет от него требовать того, что он делать не хочет.

– Мосье Пуаро?

– C'est moi.

– Чем вы заняты? Что вы успели сделать?

– Я сижу в кресле, – сказал Пуаро. – Размышляю, – добавил он.

– И все? – спросила миссис Оливер.

– Это очень важно, – ответил Пуаро, – хотя я не знаю, преуспею я или нет.

– Но вы должны найти эту девочку! Может быть, ее похитили!

– Бесспорно, такое впечатление может возникнуть, – сказал Пуаро. – С дневной почтой пришло письмо от ее отца с настоятельной просьбой приехать к нему и рассказать, насколько я продвинулся.

– Так насколько вы продвинулись?

– К настоящему моменту, – неохотно ответил Пуаро, – нинасколько.

– Право же, мосье Пуаро, вам надо взять себя в руки!

– И вы тоже!

– Что значит, и я тоже?

– Подгоняете меня.

– Почему вы не поедете в Челси, туда, где меня стукнули по голове?

– Чтобы и меня стукнули по голове?

– Я просто вас не понимаю, – объявила миссис Оливер. – Я ведь дала вам зацепку, выследив девочку в кафе! Вы сами так сказали.

– Знаю. Знаю.

– А вы тут же взяли и потеряли ее!

– Знаю. Знаю.

– А женщина, которая выбросилась из окна? Вы что-нибудь установили?

– Я навел справки.

– Ну и?..

– Ничего. Одна из многих. В юности они очень привлекательны, у них романы, они очень страстны; а потом романов становится все больше, а привлекательности все меньше, они чувствуют себя глубоко несчастными, и пьют слишком много, и думают, что у них рак или другая неизлечимая болезнь, и в конце концов от отчаяния и одиночества выбрасываются из окна!

– Вы же сказали, что ее смерть важна… Что она что-то означает!

– Так должно было быть.

– Право же! – И, не найдя нужных слов, миссис Оливер повесила трубку.

Пуаро откинулся в кресле, насколько вообще можно было откинуться на прямую спинку, сделал знак Джорджу унести кофейник и телефонный аппарат и принялся размышлять о том, что ему было известно или неизвестно. Для прояснения мыслей он говорил вслух и перечислил три философских вопроса:

– Что я знаю? На что могу надеяться? Что мне следует сделать?

Он не был уверен, в правильном ли порядке их перечислил или что это именно те вопросы, но все равно принялся над ними раздумывать.

– Может быть, я слишком стар! – вырвалось у Эркюля Пуаро в отчаянии. – Что я знаю?

Поразмыслив, он пришел к выводу, что знает слишком много.

– На что я могу надеяться?

Что же, надеяться никому не заказано. И он может надеяться, что его превосходный, несравненный мозг рано или поздно найдет ответ на загадку, которую, подумал он тревожно, ему не удается даже толком понять.

– Что мне следует сделать?

Ну, тут сомнений не было, ему следует отправиться к мистеру Эндрю Рестарику, который, несомненно, сходит с ума от тревоги за дочь и, конечно, будет винить Пуаро, потому что он еще не доставил ему дочь целой и невредимой. Пуаро мог это понять, мог посочувствовать его точке зрения, но ему очень не хотелось представлять себя в столь неблагоприятном свете. Остается только позвонить по некоему номеру и узнать, как там дела.

Но прежде надо вернуться к вопросу, с которого он начал: «Что я знаю?»

Он знал, что Уэддербернская галерея находится на подозрении – до сих пор там закона не преступали, но не колеблясь надували невежественных миллионеров, подсовывая им сомнительные картины.

Он вспомнил мистера Боскомба, его белые пухлые руки, его обильные зубы, и решил, что он ему не нравится. Такой человек почти наверное занимается темными делишками, хотя, несомненно, надежно себя оградил. Этот факт мог оказаться полезным, поскольку тут не исключалась связь с Дэвидом Бейкером. Затем сам Дэвид Бейкер. Павлин. Что он о нем знает? Он с ним познакомился, он с ним разговаривал и пришел к кое-каким заключениям. Дэвид Бейкер пойдет на любую нечестную сделку ради денег, он женится на богатой наследнице ради ее денег, а не по любви, вероятно, от него можно откупиться. Да, скорее всего, можно. Эндрю Рестарик, несомненно, в этом убежден и, вероятно, прав. Разве что…

Он задумался об Эндрю Рестарике, сосредоточившись больше на портрете над его столом, чем на нем самом. Он вспомнил волевое лицо, сильный подбородок, уверенный, решительный вид. Затем подумал о покойной миссис Эндрю Рестарик. О горьких складках у ее рта… Пожалуй, надо еще раз побывать в «Лабиринте» и посмотреть на этот портрет – посмотреть внимательнее. Не даст ли он ключа к Норме?.. Нет, пока о Норме ему думать не следует. Так что же еще?

Еще Мэри Рестарик, которая, по словам Сони, должна иметь любовника, потому что она так часто ездит в Лондон. Он взвесил это предположение и не согласился с Соней. Он подумал, что миссис Рестарик так часто посещает Лондон, потому что ищет недвижимость, которую можно приобрести: роскошные квартиры, особняки в Мэйфере, антикварные вещи – все то, что деньги могут купить в столице.

Деньги… Пожалуй, все, что он перебирал в уме, в конце концов сводится к ним. Деньги. Важность денег. Ощущение присутствия больших денег в этом деле. Каким-то неясным образом деньги имели тут значение. Деньги играли свою роль. До сих пор ничто не оправдывало его уверенности, что Норма причастна к трагической смерти миссис Шарпантье. Ни единой улики, ни подобия мотива. И все же, несомненно, какое-то звено здесь должно быть. Девочка сказала, что «кажется, совершила убийство». Всего за день-два до этого произошла смерть – произошла в доме, где она жила. Слишком уж неправдоподобное совпадение, если тут нет связи, ведь так? Он подумал о таинственной болезни Мэри Рестарик. Случай просто классический в своей простоте. Отравление, когда отравителем может быть только кто-то живущий в доме. Сама Мэри Рестарик себя отравила? Муж пытался ее отравить? Соня подсыпала яд? Или виновницей была Норма? Все, вынужден был признать Эркюль Пуаро, все указывало на Норму. Это было только логично.

– Tout de même, – сказал Пуаро, – раз я ничего не могу найти, eh bien, значит, логика летит в окно.

Он вздохнул, поднялся с кресла и попросил Джорджа взять ему такси. Пора было ехать к Эндрю Рестарику.

Глава 19

На этот раз вместо Клодии Риис-Холленд в приемной Пуаро встретила пожилая женщина и, сказав, что мистер Рестарик ждет его, открыла перед ним дверь в кабинет.

– Ну? – спросил Эндрю Рестарик, не дав ему переступить порог. – Что вы выяснили про мою дочь?

– Пока еще, – Пуаро развел руками, – ничего.

– Но послушайте! Должно же быть хоть что-то. Хоть какой-то след. Девушка не может просто провалиться сквозь землю!

– Почему же? В прошлом девушки это проделывали не раз. И, конечно, будут проваливаться сквозь нее и впредь.

– Вы поняли, что с расходами считаться не надо? Что любые, любые суммы… Я… я… больше не могу.

Он, казалось, действительно держался из последних сил. Лицо осунулось, покрасневшие глаза говорили о бессонных ночах.

– Я понимаю вашу тревогу, но, поверьте, я сделал все возможное, чтобы найти ее следы. Увы, ускорить такие розыски невозможно.

– Что, если она потеряла память?.. Или она… вдруг ее… Заболела, хочу я сказать. Внезапно.

Пуаро не сомневался, что Рестарик оборвал фразу на словах «ее нет в живых». Опустившись в кресло перед столом, он сказал:

– Поверьте, я понимаю вашу тревогу и обязан снова напомнить вам, что все можно ускорить, если вы обратитесь в полицию.

– НЕТ!

– У них отлаженный механизм, более широкие возможности. Поймите, деньги тут далеко не все. Деньги не обеспечат вам тех результатов, какие можно получить с помощью специальной организации.

– Оставьте ваши уговоры. Норма моя дочь… моя единственная дочь, моя плоть и кровь. Кроме нее, у меня никого не осталось.

– Вы уверены, что рассказали мне о вашей дочери все? Все без исключения?

– Что еще я могу вам сказать?

– Это вы должны спросить не меня, а себя. Ну, например, какой-нибудь случай в прошлом?

– Какой еще случай? О чем вы?

– Те или иные проявления психической неуравновешенности?

– Вы полагаете, что… что…

– Откуда мне знать?

– А мне откуда? – с внезапной горечью спросил Эндрю Рестарик. – Что я знаю о ней! После стольких лет. Грейс была несгибаемой натурой. Она не забывала и не прощала. Иногда мне кажется, что… что она была неподходящей воспитательницей для Нормы.

Он встал, прошелся по комнате. Снова сел.

– Конечно, я не должен был бросать жену. Я знаю. Бросил и предоставил ей воспитывать девочку. Но тогда я находил этому извинения: Грейс прекрасный человек, преданно любит Норму. Наилучшая опекунша для нее. Но так ли было на самом деле? Некоторые письма Грейс ко мне прямо-таки дышали злобой и мстительностью. Что же, наверное, это только естественно. И все эти годы меня не было тут. Я должен был бы иногда навещать ее. Приезжать почаще, следить за тем, как растет девочка. У меня кошки на душе скребут. Да что теперь искать оправдания!

Он мотнул головой.

– Да, когда мы с ней увиделись теперь, я заметил в Норме неврастеничность, несдержанность. Но надеялся, что они с Мэри… со временем поладят лучше. Хотя не могу отрицать, что она мне не кажется вполне нормальной. Я подумал, что для нее будет полезнее найти занятие в Лондоне, а домой приезжать на воскресенья, так чтобы ей не навязывалось общество Мэри. Ну, да, я только и делал, что портил. Но где она, мосье Пуаро? Где она? Как по-вашему? Могла она лишиться памяти? О таких случаях все время пишут.

– Да, – ответил Пуаро, – подобная возможность не исключена. И сейчас она скитается где-то, не отдавая себе отчета в том, кто она. Или она попала в какую-нибудь катастрофу. Хотя это менее вероятно. Естественно, я навел справки во всех больницах и тому подобных местах.

– Вы не думаете, что она… что ее нет в живых?

– Будь она мертва, отыскать ее было бы легче, поверьте мне. Прошу вас, успокойтесь, мистер Рестарик. Вспомните, у нее ведь могут быть друзья, совершенно вам неизвестные. Друзья в любой части Англии. Друзья, которых она завела, пока жила с матерью или с теткой. Школьные подруги. Подруги школьных подруг. Чтобы все это распутать, требуется время. Не исключено – постарайтесь приготовиться к этому, – что она с каким-нибудь молодым человеком.

– С Дэвидом Бейкером? Если бы мне в голову пришло…

– Нет, она не с Дэвидом Бейкером. В этом, – сказал Пуаро сухо, – я удостоверился прежде всего.

– Откуда мне знать ее друзей и подруг? – Он вздохнул. – Если я ее найду… нет, я предпочту сказать, когда я ее найду, то увезу ее подальше от всего этого.

– Подальше от чего?

– Увезу из этой страны. С тех пор как я вернулся сюда, мосье Пуаро, мне было скверно, все время скверно. Жизнь в Сити меня всегда раздражала. Скучнейшая конторская рутина. Бесконечные совещания с юристами и финансистами. Мои вкусы остались прежними: путешествия, постоянная смена мест, экспедиции в необжитые, труднодоступные области. Вот это жизнь! И мне не следовало от нее отказываться. Мне надо было просто забрать Норму туда. Это я и сделаю, когда найду ее. Меня уже прощупывают, не продаю ли я фирму. Так пусть забирают ее всю с потрохами на выгодных им условиях. Возьму наличными и вернусь в страну, где жизнь имеет смысл, где она настоящая.

– А-а! Но что на это скажет ваша супруга?

– Мэри? Она привыкла к такой жизни. Она ведь оттуда.

– Для дам с деньгами, – заметил Пуаро, – Лондон весьма привлекателен.

– Она меня поймет. – Телефон на его столе зазвонил, и он взял трубку. – Да? А? Из Манчестера? Да. Если это Клодия Риис-Холленд, соедините. – Наступила пауза. – Алло! Клодия? Погромче… ничего не слышно. Я не понимаю… Они согласились?.. Жаль… Нет, я считаю, что вы сделали все возможное… Так… Ну, хорошо. Возвращайтесь с вечерним поездом. Завтра утром поговорим. – Он положил трубку. – Деловая девушка!

– Мисс Риис-Холленд?

– Да. На редкость компетентная. Освобождает меня от массы хлопот. Я дал ей карт-бланш для заключения сделки в Манчестере по ее усмотрению. Мне просто не до этого: я чувствовал, что не смогу сосредоточиться. И она все устроила великолепно. В некоторых отношениях не всякий мужчина с ней потягается. – Он поглядел на Пуаро и вернулся в настоящее. – Да-да, мосье Пуаро, боюсь, я потерял былую хватку. Вам требуются деньги на расходы?

– Нет, мосье. Поверьте, я сделаю все, чтобы вернуть вам дочь здоровой и невредимой. Я принял все меры для обеспечения ее безопасности.

Он прошел через приемную, а когда оказался на улице, поднял глаза к небу.

– Твердый ответ на один-единственный вопрос, – сказал он, – вот и все, что мне требуется.

Глава 20

Эркюль Пуаро осмотрел фасад благородного особняка XVIII века на недавно еще тихой улочке в старомодном рыночном городке. Прогресс быстро и неумолимо вторгался в него, но новый супермаркет, «Лавка древностей», «Подарки от Марджери», кафе «У Пег» и дворец, который воздвиг себе местный банк, – все заняли участки вдоль шоссе и не вторглись на узкую Главную улицу.

Медный молоток на двери был начищен до блеска. Пуаро одобрительно кивнул и нажал кнопку звонка.

Почти сразу же дверь ему открыла высокая дама с седыми, зачесанными кверху волосами и энергичными манерами.

– Мосье Пуаро? Вы очень пунктуальны. Входите же.

– Мисс Бэттерсби?

– Совершенно верно.

Мисс Бэттерсби придержала дверь, Пуаро вошел, она забрала у него шляпу, положила на столик в прихожей и проводила его в уютную комнату с окнами, выходившими в узкий сад и на стену за ним.

Указав ему на кресло, мисс Бэттерсби села сама в выжидательной позе. Было ясно, что она предпочитает не тратить времени на вежливые прелиминарии.

– Вы, если не ошибаюсь, бывшая директриса Медоуфилдской школы?

– Да. Я ушла на покой год назад. Насколько я поняла, вы пожелали увидеться со мной из-за Нормы Рестарик, учившейся там?

– Именно так.

– В своем письме, – продолжала мисс Бэттерсби, – вы не сообщили мне никаких подробностей. Следует упомянуть, что я знаю, кто вы такой, мосье Пуаро. И поэтому мне хотелось бы прежде кое-что выяснить. Например, вы намерены предложить Норме Рестарик какую-нибудь работу?

– Нет, такого намерения у меня не было.

– Вы понимаете, почему я, зная вашу профессию, задаю такие вопросы. Например, у вас нет ко мне рекомендательного письма от родственников Нормы?

– Опять я должен ответить «нет», – сказал Пуаро. – Но разрешите, я кое-что объясню.

– Благодарю вас.

– Собственно говоря, я выполняю поручение отца мисс Рестарик, мистера Эндрю Рестарика.

– А! Если не ошибаюсь, он недавно вернулся в Англию после многолетнего отсутствия.

– Совершенно верно.

– Но рекомендательного письма от него вы мне не привезли?

– Я не обращался к нему с такой просьбой.

Мисс Бэттерсби вопросительно взглянула на Пуаро.

– У него могла возникнуть мысль поехать со мной, – сказал он. – Это меня стеснило бы, так как лишило бы возможности задавать вам вопросы, ответы на которые могли бы причинить ему огорчение и боль. А он и так уже сильно расстроен.

– Что-то случилось с Нормой?

– Надеюсь, что нет… Но исключить этого нельзя. Вы ее помните, мисс Бэттерсби?

– Я помню всех моих учениц. У меня прекрасная память. И в любом случае Медоуфилд – школа небольшая. Двести девочек, не больше.

– Почему вы с ней расстались, мисс Бэттерсби?

– Мне кажется, мосье Пуаро, это вас не касается.

– Конечно. Я просто поддался естественному любопытству.

– Мне семьдесят лет. Причина достаточная?

– Для вас – нет, насколько я могу судить. На мой взгляд, вы полны сил и энергии и вполне могли бы руководить школой еще много лет.

– Времена меняются, мосье Пуаро. И не всегда так, как хотелось бы. Я удовлетворю ваше любопытство. Я поймала себя на том, что все больше и больше раздражаюсь на родителей. Во всем, что касается будущего их дочерей, они близоруки и, говоря откровенно, попросту глупы.

Пуаро предварительно собрал справки о мисс Бэттерсби, а поэтому знал, что она довольно известный математик.

– Не думайте, что я веду бездеятельную жизнь, – добавила она. – Наоборот, я достаточно занята, и тем, что мне особенно по душе. Я даю уроки старшеклассникам. А теперь могу ли я узнать, почему вас интересует Норма Рестарик?

– Есть некоторые поводы тревожиться за нее. Короче говоря, она исчезла.

Мисс Бэттерсби сохранила полное равнодушие.

– Неужели? Под «исчезла» вы, я полагаю, подразумеваете, что она уехала, не предупредив родителей куда. Ах, нет, ведь ее мать умерла! Значит, не предупредив отца. Весьма обычная ситуация по нынешним временам, мосье Пуаро. А в полицию мистер Рестарик не обращался?

– Тут он неколебим. Отказывается наотрез.

– Уверяю вас, у меня нет ни малейшего представления, где она может находиться. Мне она не писала. Собственно говоря, я ничего о ней не слышала с тех пор, как она уехала из Медоуфилда. Так что, боюсь, ничем помочь вам я не могу.

– Мне требуются сведения несколько иного порядка. Я хотел бы узнать, какой она была. Как бы вы ее описали? Нет, не внешность. Я о другом. Ее личность. Ее характер.

– Норма была абсолютно обычной девочкой. Училась не блестяще, но и неплохо.

– Неврастенична?

Мисс Бэттерсби задумалась. Потом сказала медленно:

– Пожалуй, нет. Во всяком случае, не больше, чем можно было бы ожидать, учитывая все обстоятельства.

– Вы имеете в виду ее больную мать?

– Да. Она попала к нам из распавшегося дома. Отец, которого, мне кажется, она очень любила, внезапно уехал с какой-то женщиной, что, естественно, весьма тяжело подействовало на ее мать. Вероятно, она травмировала девочку еще больше, не слишком разумно давая выход своим чувствам в ее присутствии.

– Быть может, мне имеет смысл осведомиться, какого мнения вы были о покойной миссис Рестарик?

– Вас интересует мое личное мнение?

– Если вы будете столь любезны…

– Пожалуйста. Я отвечу на ваш вопрос без всяких колебаний. В жизни ребенка домашние условия играют очень важную роль, и я всегда стараюсь разобраться в них, как бы ни были скудны имеющиеся в моем распоряжении сведения. Миссис Рестарик, я бы сказала, была очень достойной и порядочной женщиной. Самодовольной, требовательной и, к своему несчастью, крайне глупой.

– Ага, – одобрительно заметил Пуаро.

– Кроме того, она, насколько я могу судить, была malade imaginaire. То есть всячески преувеличивала любое свое недомогание. Тип женщин, которые только и делают, что ложатся в больницы. Очень неподходящая домашняя среда для девочки, а тем более девочки со слабым характером. У Нормы не было интеллектуальных интересов, не было уверенности в себе. Ей я бы не рекомендовала искать для себя карьеры. Какая-нибудь обычная работа, затем замужество и дети – вот чего бы я ей пожелала.

– Вы не замечали – простите мне этот вопрос – никаких признаков психической неуравновешенности?

– Психической неуравновешенности? – повторила мисс Бэттерсби. – Чушь!

– А, так вот ваше мнение? И не неврастеничка?

– Любая девочка, вернее почти любая, может стать неврастеничкой, особенно в подростковом возрасте, при первой встрече с внешним миром. Она все еще почти ребенок и нуждается в руководстве, особенно из-за пробуждающейся сексуальности. Девочки часто увлекаются совершенно им не подходящими, а иногда и опасными молодыми людьми. Теперь словно бы полностью – или почти полностью – исчезли родители с достаточной силой воли, чтобы оградить их, а потому девочки часто ощущают себя истерически несчастными и очертя голову выскакивают замуж, только чтобы тут же развестись.

– Норма, однако, не проявляла никаких признаков психической неуравновешенности? – не отступал Пуаро.

– Она эмоциональная, но вполне нормальная девушка, – ответила мисс Бэттерсби. – Психическая неуравновешенность! Чушь, как я уже сказала. Возможно, она просто сбежала с каким-нибудь молодым человеком, чтобы выйти за него замуж. А что может быть нормальнее?

Глава 21

Пуаро сидел в своем большом квадратном кресле. Его руки покоились на подлокотниках, глаза были невидяще устремлены на каминную полку. Возле него стоял столик, а на нем лежала пачка аккуратно скрепленных листков: сообщения мистера Гоби, данные, полученные от его друга инспектора Нийла, а также пачка под общим заглавием «Сведения из вторых рук, сплетни, слухи» и с указаниями источников.

Но сейчас он в этих листках не нуждался. Нет, он их внимательно прочел и не убрал на случай, если вдруг понадобится освежить в памяти какой-то факт, однако теперь он намеревался перебрать в уме все, что ему было известно, все, что он узнал, так как по-прежнему был убежден, что в этом хаосе прячется определенная система. Ее не могло не быть. И он взвешивал, с какой стороны подобраться к ней. Он не полагался на внезапное наитие, на интуицию. Он не считал себя интуитивным человеком, хотя у него и возникали определенные ощущения. Их важность определялась не ими самими, а причинами, которые их вызвали. Интересной была причина, и очень часто она оказывалась совсем иной, чем представлялась сначала. Устанавливать эти причины приходилось с помощью логики, здравого смысла и достоверно известных фактов.

Так какие же ощущения вызывает у него это дело? В чем, собственно, оно заключается? Начнем с общего, потом перейдем к частностям. Каковы факты?

Во-первых, деньги, решил он, хотя и не знал, в чем заключается тут их роль. Но так или иначе – деньги… Кроме того, он полагал – и это ощущение все более крепло, – что в основе лежит большое зло. Он знал практически все виды зла. Сталкивался с ними прежде. Знал запах зла, его вкус, образ его действий. Беда была в том, что он пока еще точно не знал, где зло кроется в данном случае. Он принял против него определенные меры и надеялся, что они окажутся достаточными. Но что-то происходило, что-то двигалось к цели, пока еще не достигнутой. Кому-то где-то угрожала опасность.

Беда была в том, что факты указывали на два прямо противоположных направления. Если тому лицу, которому, по его мнению, угрожала опасность, она действительно угрожала, то ему пока не удалось установить причины. Почему именно это лицо находится в опасности? Никакого мотива. Если же в действительности никакой опасности не существует, то необходимо все полностью пересмотреть… Каждый факт, указывающий в определенном направлении, он должен вывернуть наизнанку и изучить его под противоположным углом зрения.

На время он оставил эту проблему в таком виде и перешел к личностям – к людям. Какую систему они образуют? Какую роль играют?

Во-первых, Эндрю Рестарик. У него накопилось большое количество сведений об Эндрю Рестарике. Общая картина его жизни до и после его отъезда за границу. Человек, ищущий перемен, никогда надолго не сохраняющий верности тому или иному месту, той или иной цели, но в целом нравящийся тем, с кем соприкасается. Ничего от прожигателя жизни, ничего компрометирующего, ничего темного. Быть может, не очень сильный характер? Слабоволен во многих отношениях?

Пуаро недовольно нахмурился. Такой образ плохо сочетался с Эндрю Рестариком, которого он видел, с которым разговаривал. Нет, он, конечно, не может быть слабовольным – с таким сильным подбородком, уверенным взглядом, решительным выражением лица. К тому же он, видимо, умеет успешно вести всякие деловые предприятия. В молодости отлично справлялся со своими обязанностями в фирме, потом преуспевал в Южной Африке и Южной Америке. Увеличил свое состояние. И на родину вернулся на гребне успеха, а не жалким неудачником. Так как же он может быть слабохарактерным? Или в отношениях с женщинами? Его первый брак был ошибкой – он выбрал не ту жену… Может быть, под давлением своих близких? А потом он познакомился с другой женщиной. Только ли с ней? Или были и другие? После стольких лет установить подобные факты очень трудно. В любом случае жене он направо и налево не изменял. У него был нормальный дом, он, по всем отзывам, был очень привязан к своей маленькой дочке. Но потом он повстречал женщину, ради которой оставил семью, оставил родную страну. Это была настоящая любовь.

Но не примешивались ли к ней дополнительные мотивы? Отвращение к конторской работе, к Сити, ко всей лондонской рутине? Возможно. Это согласуется с системой. Кроме того, он как будто человек одинокий по натуре. Нравился всем и здесь, и за границей, но близких друзей нигде не имел. Впрочем, обрести настоящего близкого друга за границей ему было бы трудно из-за его страсти к странствованиям. Он затевал очередное предприятие, шел ва-банк, выигрывал, утрачивал интерес и отправлялся куда-нибудь еще. Кочевник. Вечный скиталец.

И все-таки это не вполне согласовывалось с тем образом, который сложился у него самого… Образ? В его памяти всплыл портрет, висевший в рабочем кабинете Рестарика на стене над письменным столом. Хозяин кабинета пятнадцать лет назад. Заметно ли эти годы переменили его? На удивление мало! Седина в волосах, плечи стали более мощными, но лицо, но характер, который оно отражало, в главном остались прежними. Решительное лицо. Человек, который знает, чего хочет, и намерен добиться этого. Человек, который способен рисковать. Человек, который не всегда считается с другими.

Почему Рестарик, спросил себя Пуаро, перевез портрет в Лондон? Ведь он был парным к портрету его первой жены. Со строго художественной точки зрения их не следовало разъединять. Не заключит ли психолог, что Рестарик подсознательно вновь захотел расстаться с той своей женой, освободиться от нее? По-прежнему психологически спасается бегством от ее личности, хотя она давно умерла? Интересный момент…

Портреты, видимо, были взяты из хранения вместе с другими фамильными вещами. Несомненно, Мэри Рестарик отобрала часть своей мебели, чтобы с разрешения сэра Родрика поставить ее в «Лабиринте». Какое чувство вызвали у Мэри Рестарик, второй жены, эти парные портреты? Пожалуй, естественнее было бы отправить портрет первой жены на чердак! Но, с другой стороны, подумал он, в «Лабиринте» у нее нет своего чердака, куда можно убирать лишние вещи. Предположительно, сэр Родрик позволил сделать некоторую перестановку, пока они подыщут себе дом в Лондоне. Таким образом, особого значения это не имело, а повесить оба портрета было менее хлопотно. К тому же Мэри Рестарик производит впечатление разумной женщины, не слишком эмоциональной или ревнивой.

«Tout de même, – подумал Эркюль Пуаро, – les femmes! Они все способны на вспышки ревности, и порой те, от которых этого никак не ждешь!»

Его мысли перекинулись на Мэри Рестарик. Он вдруг с некоторым удивлением подумал, что у него о ней нет почти никаких мыслей. Видел он ее один раз, и почему-то она не произвела на него особого впечатления. Пожалуй, некоторая энергичность и еще некоторая… как бы это выразить?.. некоторая искусственность? («Но тут, друг мой, – добавил Пуаро в скобках, – тут на тебя влияет ее парик!»)

В сущности, даже нелепо, что о женщине можно знать так мало – о женщине, которая энергична, носит парик, красива, разумна и способна очень рассердиться. Да, она очень рассердилась, обнаружив, что Павлин бродит по ее дому без приглашения. Она выразила свой гнев резко и без обиняков. А мальчик – что он? Его это словно только позабавило. Но она рассердилась, очень рассердилась, увидев его на лестнице. Ну, вполне естественно, никакая мать не выбрала бы для своей дочери такого…

Пуаро оборвал эту мысль и досадливо покачал головой. Мэри Рестарик – не мать Нормы. Не для нее душевные муки, томительные предчувствия, страх, что дочь обрекает себя на несчастное замужество или, напротив, вдруг объявит, что ждет внебрачного ребенка от неприемлемого отца! Какие чувства питает Мэри Рестарик к Норме? В первую очередь, предположительно, опасается, что невозможно трудная девочка связалась с молодым человеком, который, несомненно, причинит Эндрю Рестарику много тревог и неприятных хлопот. Но кроме этого? Что она думает? Как относится к падчерице, которая словно бы сознательно пытается ее отравить?

Занятая ею позиция выглядит вполне разумной. Она поспешила убрать Норму из дома, обезопасила себя и помогла мужу скрыть случившееся, предотвратить сплетни и скандал. Для соблюдения декорума Норма иногда приезжает на воскресенья, но ее жизнь с этого момента протекала в Лондоне. Даже когда Рестарики переедут в лондонский дом, который намерены купить, они, конечно, не пригласят Норму жить у них. Тем более что нынче девушки, как правило, вообще живут отдельно от родителей. Так что эта проблема была разрешена.

Хотя для Пуаро вопрос, кто подсыпал яд Мэри Рестарик, отнюдь разрешен не был. Сам Рестарик считает виновницей дочь…

Но Пуаро этой уверенности не разделял.

На мгновение его мысли обратились к Соне. Что она делает в этом доме? Почему оказалась там? Одно бесспорно – сэр Родрик от нее млеет. Может быть, она просто не хочет возвращаться восвояси? Может быть, планы у нее чисто матримониальные – старички типа сэра Родрика женятся на хорошеньких девочках каждый божий день. В материальном смысле Соня могла устроиться очень недурно: обеспеченное положение, и не в таком уж отдаленном будущем вдовство с достаточно надежным доходом… Или у нее другие цели? Ездила ли она в сады Кью с пропавшими документами сэра Родрика, спрятанными среди книжных страниц?

Вызвала ли она подозрения у Мэри Рестарик – своим поведением, какими-то словами, тем, куда она отправлялась в свои свободные дни, с кем встречалась? А Соня в ответ начала подсыпать ей небольшие дозы вещества, которое потихоньку накапливалось в организме, тем временем создавая симптомы простого гастроэнтерита?

Он прервал дальнейшие размышления о «Лабиринте» и его обитателях.

Подобно Норме, он перебрался в Лондон и начал размышлять о трех девушках, делящих квартиру.

Клодия Риис-Холленд, Фрэнсис Кэри, Норма Рестарик. Клодия Риис-Холленд, дочь видного члена парламента, обеспеченная, способная, квалифицированная, красивая. Первоклассная секретарша. Фрэнсис Кэри, дочь провинциального нотариуса с художественными наклонностями, некоторое время училась в театральной школе, затем в художественном училище, но бросила и его; иногда работала для Совета по искусствам, в настоящее время работает в художественной галерее. Неплохо зарабатывает, широкие связи в богемных кругах. Знакома с Дэвидом Бейкером, хотя, видимо, знакомство довольно шапочное. Может быть, была в него влюблена? Он, подумал Пуаро, принадлежит к тому типу молодых людей, которых терпеть не могут родители, все благонамеренные люди и, кроме того, полиция. В чем заключается их привлекательность для девушек из хороших семей, Пуаро отказывался понимать. Но факт оставался фактом. А что он сам думает о Дэвиде?

Смазливый, с нахальным, чуть насмешливым выражением мальчик, которого он впервые увидел на лестнице «Лабиринта», куда тот явился по поручению Нормы (или на разведку по собственной инициативе – как знать?). Он увидел его еще раз и посадил к себе в машину. Молодой человек с характером, видимо достаточно способный в своей области. И тем не менее с бесспорно предосудительными качествами. Пуаро взял со стола листок и сверился с ним. Сомнительное прошлое, хотя без явной уголовщины. Мелкие мошенничества в гаражах, хулиганство, вандализм, два условных приговора. Все это было нынче в моде, но не подпадало под определение зла, как понимал его Пуаро. Был подававшим надежды художником, но бросил заниматься живописью. Из тех, кто не умеет работать упорно. Тщеславен, горд – павлин, влюбленный в свою внешность. Или не только? – спросил себя Пуаро.

Он протянул руку за листком, на котором было примерно записано то, о чем Норма и Дэвид разговаривали в кафе – то есть в той мере, в какой миссис Оливер запомнила их разговор. Да, примерно, вздохнул Пуаро. Решить, в какой именно момент миссис Оливер давала волю своему воображению, было невозможно. Любит ли мальчик Норму и действительно ли хочет на ней жениться? В ее чувстве к нему сомнений не было. Он предлагал ей брак. Есть ли у Нормы собственные деньги? Она дочь богатого человека, но ведь это не одно и то же. Пуаро досадливо поморщился – не озаботиться узнать условия завещания покойной миссис Рестарик! Он перебрал пачку листков с заметками мистера Гоби. Да, тот предусмотрел столь очевидный вопрос. Миссис Рестарик, видимо, при жизни была вполне обеспечена мужем. Кроме того, у нее был небольшой собственный доход – что-то около тысячи фунтов в год. Все свое имущество она завещала дочери. Но подобная сумма, подумал Пуаро, вряд ли может приманить охотников за приданым. Как единственный ребенок, Норма, вероятно, унаследует большие деньги после смерти отца, но это совсем не одно и то же! Если отцу не понравится ее муж, он может лишить ее наследства.

Следовательно, Дэвид ее действительно любит, раз предложил ей выйти за него. И все же… Пуаро покачал головой. (В пятый раз.) Все это не сочеталось между собой, не складывалось в систему. Он вспомнил письменный стол Рестарика, выписанный чек – вероятно, как отступное нежелательному молодому человеку, который, видимо, ничего другого и не хотел. Вновь противоречие. Чек, несомненно, предназначался Дэвиду Бейкеру и был на очень большую, прямо-таки гигантскую сумму. Такая сумма вполне могла соблазнить нищего молодого человека, заведомо неразборчивого. Однако только накануне Дэвид сказал ей, что им следует пожениться. Конечно, это мог быть всего лишь ход в игре – ход, рассчитанный на то, чтобы поднять цену. Пуаро вспомнил Рестарика в тот момент. Его крепко сжатые губы. Нет, он горячо любит дочь, если готов ради нее заплатить такие деньги, и должен быть убежден, что девушка сама от Бейкера не откажется.

Мысли о Рестарике сменились мыслями о Клодии. Клодия и Эндрю Рестарик. Случайность ли, полная ли случайность, что она стала его секретаршей? Возможно, тут нащупывается звено. Клодия. Он задумался о ней. Три девушки в квартире, в квартире Клодии Риис-Холленд: квартиру сняла она и вначале делила ее с подругой, с девушкой, которую прежде знала, а затем с еще одной девушкой, третьей. «Третья!» – подумал Пуаро. Да, все возвращалось к этому. Третья девушка. Именно из-за этого в конце концов на сцене появился он сам. Именно это определило его появление. И к этому подводят все поиски системы. К Норме Рестарик.

Девочка, которая пришла посоветоваться с ним, когда он завтракал. Девочка, к которой он подсел в кафе, где она несколько минут назад ела тушеную фасоль с молодым человеком, которого любит. (Он всегда встречался с ней в часы еды, пришло ему в голову.) А что он о ней думает? Но прежде – что о ней думают другие? Рестарик любит ее, отчаянно беспокоится о ней, отчаянно тревожится за нее. Он не просто подозревает, он практически уверен, что она пыталась отравить его молодую жену. Он советовался о ней с врачом. Пуаро подумал, что ему очень бы хотелось самому поговорить с этим врачом, хотя вряд ли это что-нибудь дало бы. Врачи щепетильно остерегаются сообщать сведения о своих пациентах кому бы то ни было, кроме людей, имеющих на то право: например, родителям. Но Пуаро прекрасно представлял себе, что говорил врач. Был осторожен, решил Пуаро. Как все доктора. Мягок и уклончив. Возможно, рекомендовал курс лечения. Психической неуравновешенности он не подчеркивал, но, несомненно, упомянул такую возможность или намекнул на нее. Скорее всего, врач про себя был в этом уверен. Но, кроме того, он знал, что истерички иногда совершают поступки, вполне отдавая себе отчет в том, что делают, – в результате злобы, ревности, сильного волнения или просто распущенности. Конечно, врач этот не психиатр и не невропатолог, а просто местный доктор, и он не рискнул бы выдвигать обвинения, в которых не мог быть полностью уверен, и ограничился осторожными советами. Какая-нибудь работа – лучше всего в Лондоне, а попозже не прибегнуть ли к услугам специалиста?

Что еще думали другие люди о Норме Рестарик? Клодия Риис-Холленд? Этого он не знал. И слишком мало ее видел, чтобы делать те или иные заключения. Она способна хранить любую тайну. И никогда не проговорится, если только не сочтет это нужным. Судя по всему, она не собиралась выставить девочку из квартиры – иными словами, ее психическое состояние не внушало ей опасений. И с Фрэнсис она эту тему особенно не обсуждала, если бы та не проговорилась, что Норма не вернулась в квартиру в воскресенье. Клодия была очень недовольна. Возможно, что Клодия – куда более важное звено в системе, чем кажется на первый взгляд. Она умна, думал Пуаро, энергична, умела… Он снова вернулся к Норме, вернулся к третьей. Какое место занимает она в системе? Не самый ли это фокус, где соединяются все звенья? «Офелия?» – подумал он. Но и тут существуют два мнения, как и насчет Нормы. Была ли Офелия безумной или только притворялась безумной? Актрисы придерживаются самых разных взглядов на то, как надо истолковывать эту роль… Не актрисы, естественно, а режиссеры. Истолкования – это их область. Был Гамлет безумен или в здравом рассудке? Выбирайте, что вам больше нравится. Была Офелия безумной или в здравом рассудке?

Рестарик не употребил бы слова «безумная» о своей дочери даже в мыслях. «Психически неуравновешенная» – все предпочитают это выражение. Норму называли и по-другому. «Сдвинутая». «Она немножко свихнутая». «Не все дома». «Немножко не в себе, как говорится». Приходящие уборщицы – тонкие ли они судьи, когда дело касается характера? Пуаро был склонен ответить на этот вопрос утвердительно. В Норме, бесспорно, было что-то странное, хотя, возможно, и вовсе не то, что бросалось в глаза на первый взгляд. Он вспомнил, как она вошла к нему в комнату покачивающейся походкой – нынешняя девушка, современный стандартный тип: прямые, свисающие на плечи волосы, болтающийся свитер, юбка заметно выше колен… На его старомодный взгляд – великовозрастная девица, изображающая из себя маленькую девочку.

«Извините меня, вы такой старый!»

Возможно, это была правда. Он смотрел на нее глазами старика без всякого восхищения. С его точки зрения – просто девушка, словно бы не думающая о том, чтобы нравиться, лишенная кокетства, девушка, не ощущающая своей женственности: ни пленительности, ни тайны, ни обаяния, ничего, что она могла бы предложить, кроме разве что простейшей биологической сексуальности. Так не была ли она права, вынося ему такой приговор? Он не мог ей помочь, потому что не понимал ее, потому что не находил в ней того, что привык ценить. Он сделал для нее все, что было в его силах, но в чем это конкретно выражается? Что, собственно, он сделал для нее после того, как она на мгновение воззвала к нему? И тотчас ответил себе: он оградил ее от опасности. Хотя бы это. Если, конечно, ей что-то угрожало. В том-то и дело. Нуждается ли она в такой защите? Ее нелепое признание! Да и не столько признание, сколько категоричное утверждение: «Мне кажется, что я совершила убийство!»

Задержись на этом! Ведь здесь заключена вся суть. Его призвание – разбираться с убийствами, устанавливать истину об убийствах, предотвращать убийства! Быть служебной собакой, которая вынюхивает убийства. И вот ему объявляют об убийстве. Каком-то где-то совершенном убийстве. Он искал и не нашел. Система, опирающаяся на мышьяк в супе? Система, опирающаяся на малолетних хулиганов, пыряющих друг друга ножами? Дурацкая и зловещая фраза «пятна крови во дворе». Револьверный выстрел. В кого стреляли и почему? Все не так, как следует быть, не та форма преступления, которая согласовалась бы с ее словами: «Я, кажется, совершила убийство». Он, спотыкаясь, бродил во мраке, тщась увидеть систему преступления, тщась увидеть, где третья девушка входит в эту систему, и всякий раз возвращался к настоятельной необходимости понять, что на самом деле представляет собой эта третья.

И вдруг случайная фраза Ариадны Оливер словно бы осветила мрак. Предполагаемое самоубийство какой-то женщины в Бородин-Меншенс. Оно укладывалось в систему. Ведь именно там жила третья девушка. Вот оно – убийство, о котором она говорила. Еще одно убийство, совершенное примерно тогда же, было бы слишком уж неправдоподобным совпадением! К тому же он не обнаружил никаких отзвуков, никаких следов второго убийства, совершенного тогда же. Ни единой другой смерти, которая заставила бы ее броситься к нему за советом сразу же после того, как на званом вечере она наслушалась восторженных похвал, которые во всеуслышание расточала ему его добрый друг миссис Оливер. И когда миссис Оливер мимоходом сообщила ему о женщине, которая выбросилась из окна, он поверил, что наконец нашел то, что искал.

Вот ключ, вот ответ на его недоумение. Тут он найдет все, что искал – почему, когда, где.

– Quelle dèception, – сказал Эркюль Пуаро вслух.

Он протянул руку и выбрал из пачки аккуратно напечатанное резюме целой человеческой жизни, голые факты биографии миссис Шарпантье. Сорокатрехлетняя женщина с положением в обществе, которая, как вытекало из фактов, в молодости вела бурную жизнь – два брака, два развода. Женщина, которая любила мужчин. Женщина, которая начала пить больше, чем ей было полезно. Женщина, любившая шумные сборища. Женщина, которая, согласно последним сведениям, сближалась с мужчинами много моложе себя. Жила она одна в квартире в Бородин-Меншенс. Пуаро головой и сердцем понимал, какой женщиной она была и стала, и постигал, почему такая женщина могла выброситься из окна, проснувшись в отчаянии на рассвете.

Потому что у нее был рак – или она верила, что у нее рак? Однако при вскрытии было определенно установлено, что ничего подобного у нее не было.

Ему требовалось всего лишь какое-то звено между ней и Нормой Рестарик. А найти его не удавалось. Пуаро вновь перечел сухие факты.

Официально опознал покойную нотариус. Луиза Карпентер, хотя она и переделала свою фамилию на французский манер в Шарпантье. Потому ли, что так она лучше сочеталась с ее именем Луиза? Почему имя Луиза находит отзвук в его памяти? Случайное упоминание? Какая-то фраза? Его пальцы аккуратно перебирали листки. А! Вот оно! Одно-единственное упоминание. Девушку, из-за которой Эндрю Рестарик оставил жену, звали Луиза Бирелл. Как оказалось, она быстро исчезла из жизни Эндрю Рестарика – всего через год они поссорились и расстались. Та же система, подумал Пуаро. То, что неизменно повторялось на всем протяжении жизни этой женщины, – бурно влюбляться в мужчину, разбивать его семью, быть может, некоторое время жить с ним, а затем ссориться и бросать его. Он почувствовал уверенность, полнейшую уверенность, что эта Луиза Шарпантье была именно той Луизой.

Пусть даже так, но как это увязывается с девочкой Нормой? Сошлись ли Рестарик и Луиза Шарпантье снова, когда он вернулся в Англию? Вряд ли, решил Пуаро. Их жизненные пути разделились много лет назад. И новое их скрещение казалось маловероятным, попросту невозможным. Их прошлая страсть оказалась преходящей и, в сущности, незначительной влюбленностью. И в нынешней его жене едва ли могла пробудиться ревность к прошлому мужа, да еще настолько жгучая, чтобы столкнуть с седьмого этажа забытую любовницу мужа. Полная нелепость! Насколько он мог судить, только первая миссис Рестарик была бы способна все эти годы копить злобу и желание отомстить женщине, которая разрушила ее семью. Но даже это выглядело крайне неправдоподобно, да и в любом случае первая миссис Рестарик два года как умерла!

Зазвонил телефон. Пуаро не шевельнулся. В эту минуту он не хотел отвлекаться. У него возникло ощущение, что он вышел на какой-то след… И боялся снова его потерять… Телефон смолк. Отлично. Мисс Лемон будет знать, что ответить.

Отворилась дверь, и вошла мисс Лемон.

– Вас просит миссис Оливер.

Пуаро отмахнулся.

– Только не сейчас! Я не могу сейчас говорить с ней.

– По ее словам, она только что вспомнила про что-то, о чем забыла вам рассказать. О каком-то листке… неоконченном письме, вывалившемся из ящика в мебельном фургоне. Довольно бессвязная история! – Мисс Лемон позволила себе неодобрительный тон.

Пуаро замахал рукой еще отчаяннее.

– Только не сейчас! – умоляюще воскликнул он. – Прошу вас. НЕ СЕЙЧАС!

– Я скажу ей, что вы заняты. – И мисс Лемон удалилась.

Пуаро вновь остался наедине с комнатой. На него волнами накатывалось утомление. Слишком долго он размышлял. Надо расслабиться. Да, надо расслабиться. Пусть исчезнет напряжение, и вот тогда система сложится. Он закрыл глаза. Все компоненты у него есть. Теперь он в этом не сомневался. Вовне ему уже нечего было узнавать. Ответ должен прийти изнутри.

И внезапно – когда дремота уже смежала его веки – ответ пришел…

Все-все было тут и ожидало его. Предстоит многое распутать, но он уже знал. Все кусочки загадочной картинки были налицо, перемешанные кусочки и детальки, но сопрягающиеся между собой. Парик, портрет, 5 часов утра, женщины и их прически, Павлин – все вело к слову, с которого началось:

ТРЕТЬЯ…

«Кажется, я совершила убийство»… Ну конечно же!

Ему вдруг вспомнился глупенький детский стишок. Он продекламировал его:

Жаль только, что последнюю строку он забыл.

Пекарь – да, и в определенном смысле мясник…

Он стал сочинять женский вариант:

Вошла мисс Лемон.

– А! Вспомнил! «И все они вышли из такой вот картошинки!»

Мисс Лемон посмотрела на него с тревогой.

– Доктор Стиллингфлит хочет говорить с вами немедленно. Утверждает, что дело не терпит отлагательств.

– Скажите доктору Стиллингфлиту, чтобы он… Доктор Стиллингфлит, вы сказали?

Он юркнул мимо нее и схватил трубку.

– Я слушаю. Говорит Пуаро. Что-нибудь случилось?

– Она ушла.

– Что?

– То, что вы слышали. Она ушла. Вышла через калитку.

– И вы позволили?

– А что я мог сделать?

– Могли бы остановить ее.

– Нет.

– Отпустить ее было безумием.

– Нет.

– Вы ничего не понимаете.

– Но мы так договорились. Полная свобода.

– Вы не понимаете, во что это может вылиться.

– Ну, ладно, не понимаю. Но я знаю, что должен делать я. И если бы я ее задержал, вся моя работа с ней пошла бы насмарку. А я с ней много работал. Мои и ваши обязанности не совпадают. И цели у нас разные. Говорят же вам, я кое-чего добился. Настолько, что был уверен, она не уйдет.

– О да! И тут, мой друг, она ушла.

– Откровенно говоря, я этого не понимаю. Не представляю, что могло вызвать рецидив.

– Что-то произошло.

– Да, но что?

– Она с кем-то виделась, кто-то с ней говорил, кто-то узнал, где она находится.

– Не вижу, каким образом это могло произойти… А вот вы не видите, что она была абсолютно свободна! Иначе вообще ничего не вышло бы.

– Кто-то до нее добрался. Кто-то узнал, где она. Она получила письмо, телеграмму? Ей звонили?

– Нет. И в этом я абсолютно уверен.

– Тогда как же… Ну, конечно же! Газеты. Вы в этом вашем заведении ведь получаете газеты?

– Естественно. Нормальная, будничная жизнь, вот чего я добиваюсь в своем заведении.

– Значит, именно так они до нее и добрались. Нормальная, будничная жизнь. Какие газеты вы получаете?

– Пять. – Он их перечислил.

– Когда она ушла?

– Сегодня утром. В половине одиннадцатого.

– Вот именно! После того, как прочла газеты. Есть с чего начать. Какую газету она обычно читала?

– По-моему, особых предпочтений у нее не было. Брала то одну, то другую, иногда все, а иногда только проглядывала.

– Ну, не будем тратить время на разговоры.

– Вы считаете, она увидела какое-то объявление? Адресованное ей?

– Другого объяснения как будто нет. Всего хорошего, пока ничего другого я сказать не могу. Мне надо искать. Искать подходящее объяснение и тут же начать действовать. – Он повесил трубку. – Мисс Лемон, пожалуйста, принесите обе наши газеты – «Морнинг ньюс» и «Дейли комет». Пошлите Джорджа купить все остальные.

Открывая газеты на странице с личными объявлениями и внимательно их просматривая, он продолжал свои размышления. Он успеет. Должен успеть… Уже одно убийство было… Должно произойти второе. Но он, Эркюль Пуаро, ему воспрепятствует… Если успеет вовремя. Он, Эркюль Пуаро, отмститель за ни в чем не повинных. Разве он не повторяет постоянно, а люди смеются: «Я не одобряю убийств». Они считали это кокетством. Но тут не было ни малейшего кокетства, а только простая констатация факта без какой-либо мелодраматичности. Он не одобряет убийств.

Вошел Джордж с ворохом газет.

– Все утренние выпуски, сэр.

Пуаро взглянул на мисс Лемон, которая стояла, готовая применить свою компетентность.

– Просмотрите, пожалуйста, те, с которыми я кончил, на случай, если я что-нибудь пропустил.

– Личные объявления?

– Да. Возможно упоминание имени Дэвид. Женское имя – ласкательное или прозвище. «Норму» они вряд ли употребят. Просьба о помощи, скорее всего. Или о встрече.

Мисс Лемон взяла газеты послушно, но с некоторой брезгливостью. Это не входило в сферу ее компетенции, но сейчас у него других поручений для нее не было. Сам он разложил перед собой «Морнинг кроникл». Наиболее обширное поле для розысков. Три столбца. Он нагнулся над развернутым листом.

Дама желает продать свое манто… Приглашаются спутники для автомобильного путешествия за границей… Продается чудесный старинный особнячок… Семейный пансион… Умственно отсталые дети… Домашняя тянучка… «Джулия. Никогда не забуду. Вечно твой». Это уже ближе к делу. Он приметил, но продолжал чтение. Мебель – стиль Людовика XV… Пожилая дама предлагает помощь по содержанию гостиницы… «В отчаянном положении. Должен тебя увидеть. Будь в квартире в 4.30. Обязательно. Наш шифр Голиаф».

Он услышал, что в дверь звонят, в тот момент, когда, крикнув: «Джордж, такси» – и, надев пальто, вышел в прихожую, куда Джордж как раз впустил миссис Оливер, с которой он и столкнулся. В тесной прихожей им троим не сразу удалось рассортироваться.

Глава 22

Глава 23

Старший инспектор Нийл придвинул к себе листок бумаги, сделал на нем какие-то пометки и обвел взглядом остальных пятерых.

– Мисс Джейкоб? – сказал он официальным тоном и посмотрел на полицейского у двери. – Я знаю, что сержант Конолли записал ее показания, но мне хотелось бы самому задать ей несколько вопросов.

Через две минуты полицейский вернулся с мисс Джейкоб. Нийл вежливо встал ей навстречу.

– Я старший инспектор Нийл, – представился он, пожимая ей руку. – Прошу прощения, что снова вас побеспокоил. Но мне хотелось бы получить более четкое представление о том, что именно вы видели и слышали. Так сказать, неофициально. Боюсь, вам тяжело…

– Тяжело? Нисколько, – перебила мисс Джейкоб, садясь в кресло, которое он ей придвинул. – Конечно, это был шок. Но вовсе не эмоциональный. – Она добавила: – Вы тут прибрали.

Он решил, что она подразумевает труп.

Ее глаза, наблюдательные и критичные, скользнули по остальным: с явным удивлением по Пуаро (это еще что такое?), с легким любопытством по миссис Оливер, вопросительно по спине доктора Стиллингфлита, с соседским сочувствием по Клодии (которую она удостоила кивком) и, наконец, с сочувствием остановились на Эндрю Рестарике.

– Видимо, вы ее отец, – сказала она ему. – Соболезнования посторонних всегда излишни, и лучше обойтись без них. Мы живем в печальном мире, во всяком случае, так кажется мне. Нынешние девочки слишком уж много учатся, если хотите знать мое мнение. – Она обернулась к Нийлу. – Так что же?

– Мне бы хотелось, мисс Джейкоб, чтобы вы собственными словами рассказали мне совершенно точно, что вы видели. И слышали.

– Наверное, кое-что будет разниться с тем, что я говорила прежде, – неожиданно заявила мисс Джейкоб. – Знаете, как это бывает? Пытаешься описывать как можно точнее и злоупотребляешь словами. Но не думаю, что это обеспечивает точность. По-моему, наоборот, бессознательно добавляешь то, что, как тебе кажется, ты должна была видеть. Или слышать. Но я постараюсь избегать предположений. Все началось с воплей. Они меня напугали. Я решила, что кому-то плохо, и уже шла к двери, когда кто-то начал с криком стучать в нее. Я открыла и увидела, что это моя соседка – одна из трех девушек, которые живут в шестьдесят седьмой квартире. Боюсь, мне неизвестно, как ее зовут, хотя в лицо я ее знаю.

– Фрэнсис Кэри, – вставила Клодия.

– Она лепетала что-то бессвязное, что кто-то убит, какой-то ее знакомый, какой-то Дэвид. Фамилию я не разобрала. Она захлебывалась рыданиями и вся дрожала. Я усадила ее на диван, дала ей коньяку и пошла своими глазами посмотреть, что там произошло.

Все почувствовали, что мисс Джейкоб всю жизнь именно так и поступала.

– Но вы знаете, что я увидела. Нужно ли повторять?

– Ну, хотя бы вкратце.

– Молодой человек, один из нынешних – яркая одежда, длинные волосы, – лежал на полу, и было совершенно ясно, что он мертв. Рубашка у него на груди просто заскорузла от крови.

Стиллингфлит нарушил свою неподвижность. Он обернулся и внимательно посмотрел на мисс Джейкоб.

– Тут я осознала, что в углу стоит девушка и держит кухонный нож. Она выглядела совершенно спокойной и собранной. На удивление спокойной.

– Она что-нибудь сказала? – спросил Стиллингфлит.

– Да. Что она ходила в ванную смыть кровь с рук. А потом сказала: «Но ведь по-настоящему она не отмывается, верно?»

– Короче говоря, «Прочь, проклятое пятно!»?

– Не могу сказать, что она хоть сколько-нибудь походила на леди Макбет. Она была… как бы это выразиться поточнее?.. абсолютно хладнокровной. Положила нож на стол, а сама села.

– Что еще она сказала? – спросил старший инспектор Нийл, поглядывая на листок с пометками.

– Что-то о ненависти. Что ненавидеть кого-нибудь опасно.

– Еще она сказала «бедный Дэвид», верно? Во всяком случае, так вы сообщили сержанту Конолли. И что она хотела от него избавиться.

– Совсем из головы вон. Да. Она сказала что-то о том, что он заставил ее прийти сюда. И еще что-то про Луизу.

– Что именно про Луизу? – Это спросил Пуаро, внезапно наклонившись вперед.

Мисс Джейкоб поглядела на него с сомнением.

– Да ничего, в сущности. Просто упомянула имя: «Как с Луизой», и сразу остановилась. Это она сказала после того, как говорила, что ненавидеть людей опасно…

– А дальше что?

– Она сказала мне совершенно спокойно, что лучше бы мне позвонить в полицию. И я позвонила. А пока не приехали полицейские, мы… просто сидели и молчали. Она как будто ушла в свои мысли, а я… откровенно говоря, я просто не знала, что тут можно сказать.

– Но вы же заметили, что она психически ненормальна? – спросил Эндрю Рестарик. – Вы же видели, что бедная девочка не знала, что сделала и почему?

Он говорил умоляюще, с горькой надеждой в голосе.

– Если полное хладнокровие и собранность после совершения убийства – симптомы психической ненормальности, то я совершенно с вами согласна, – ответила мисс Джейкоб голосом, выражавшим абсолютное несогласие.

– Мисс Джейкоб, – спросил Стиллингфлит, – она хотя бы один раз призналась прямо, что убила его?

– О да! Мне следовало бы вспомнить это раньше… Это было первое, что она сказала. Будто отвечала на вопрос, который я ей задала. Она сказала: «Да, я его убила», а уж потом добавила, что ходила вымыть руки.

Рестарик застонал и спрятал лицо в ладонях. Клодия прикоснулась рукой к его плечу.

– Мисс Джейкоб, – сказал Пуаро, – по вашим словам, девушка положила нож, который держала, на этот стол. Вы стояли близко? Вы видели его ясно? Как вам показалось, нож тоже мыли?

Мисс Джейкоб неуверенно взглянула на старшего инспектора Нийла. Нетрудно было догадаться, что, по ее мнению, Пуаро вносил совершенно чуждую ноту в эту, как она считала, официальную процедуру.

– Будьте так любезны, ответьте на этот вопрос, – сказал Нийл.

– Нет… По-моему, нож не был ни вымыт, ни вытерт. Он был весь вымазан каким-то густым липким веществом.

– А! – Пуаро со вздохом откинулся на спинку кресла.

– Мне казалось, что про нож вы должны были бы знать и без меня! – воинственно сказала мисс Джейкоб старшему инспектору. – Разве полицейские его не осмотрели? Если нет, то, по-моему, это возмутительная небрежность.

– Разумеется, его тщательно осмотрели, – сказал Нийл, – но мы… э… мы всегда ценим возможность получить независимое подтверждение.

Она взглянула на него с иронией.

– Иными словами, я полагаю, вы всегда цените возможность получить представление о надежности свидетелей. Сколько они выдумывают, сколько действительно видели. Или полагают, будто видели.

Он ответил с легкой улыбкой:

– Сомневаться в вашей надежности, мисс Джейкоб, у нас оснований, право же, нет. Вы будете прекрасной свидетельницей на суде.

– Без малейшего удовольствия. Но, полагаю, уклониться от этого нельзя.

– Боюсь, что так. Но в любом случае благодарю вас, мисс Джейкоб. – Он посмотрел по сторонам. – У кого-нибудь есть еще вопросы?

Пуаро сделал движение, показывая, что у него есть, и мисс Джейкоб, уже было направившаяся к двери, недовольно остановилась.

– Да? – сказала она.

– Об упоминании Луизы. Вы не знаете, кого она имела в виду?

– Нет, конечно.

– А не могла она говорить о миссис Луизе Шарпантье? Вы ведь знали миссис Шарпантье, не так ли?

– Нет.

– Но вы же знали, что она недавно выбросилась с седьмого этажа этого здания?

– Про то, что она выбросилась из окна, я, конечно, слышала. Но что ее звали Луиза, не знала. И знакома с ней не была.

– И может быть, вас такое знакомство не очень привлекало?

– Поскольку она умерла, я предпочла бы этого не касаться. Но не отрицаю, что так оно и было. Соседкой она оказалась очень неприятной, и я вместе с другими жильцами жаловалась управляющему.

– На что конкретно?

– Говоря откровенно, она пила. Ее квартира находится прямо над моей, и там без конца устраивались ночные сборища с битьем посуды, падающими стульями, пением, воплями и… э… всем прочим.

– Может быть, она страдала от одиночества? – высказал предположение Пуаро.

– Ну, такого впечатления она отнюдь не производила, – ядовито заметила мисс Джейкоб. – На следственном суде упоминалось, что она тревожилась за свое здоровье. Чистейшие фантазии. Выяснилось, что она была совершенно здорова! – И, разделавшись с покойной миссис Шарпантье без малейшего сочувствия, мисс Джейкоб удалилась.

Пуаро повернулся к Эндрю Рестарику и спросил мягко:

– Я не ошибаюсь, мистер Рестарик, что одно время вы были знакомы с миссис Шарпантье довольно близко?

Рестарик помолчал, потом испустил тяжелый вздох и поднял глаза на Пуаро.

– Да. Одно время. Много лет назад действительно я знал ее очень близко… Но, должен оговориться, не под фамилией Шарпантье. Тогда она была Луиза Бирелл.

– Вы были… э… влюблены в нее?

– Да, был. Я был влюблен в нее по уши! Ради нее оставил свою жену. Мы уехали в Южную Африку. И не прошло и года, как расстались навсегда. Она вернулась в Англию и ни разу мне не написала. Я понятия не имел, что с ней сталось.

– Ну а ваша дочь? Она была знакома с Луизой Бирелл?

– Во всяком случае, не настолько, чтобы помнить ее. В пять-то лет!

– Но она ее знала?

– Да, – медленно произнес Рестарик. – Она… Она знала Луизу. То есть Луиза бывала у нас и иногда играла с ней.

– Таким образом, не исключено, что она могла ее помнить, несмотря на прошедшие годы?

– Не знаю. Просто не могу ничего сказать. Я же не знаю, как Луиза выглядела теперь. Насколько изменилась. Ведь я сам ее больше не видел, как уже сказал вам.

– Письмо от нее вы не получили, мистер Рестарик? – мягко сказал Пуаро. – То есть после того, как вернулись в Англию?

Снова последовала пауза, завершившаяся тяжелым вздохом.

– Да, получил… – ответил Эндрю Рестарик, и внезапно в его голосе появилось любопытство. – Но как вы об этом узнали, мосье Пуаро?

Пуаро извлек из кармана аккуратно сложенный лист бумаги, развернул его и подал Рестарику. Тот взглянул на лист, недоуменно хмурясь.

Далее с новой строки следовало:

– Откуда оно у вас? – с любопытством спросил Рестарик у Пуаро, постукивая пальцами по листку.

– Из мебельного фургона, благодаря одному моему доброму другу, – ответил тот, взглянув на миссис Оливер.

Рестарик тоже взглянул на нее, но без особой благодарности.

– Это вышло нечаянно, – объяснила миссис Оливер, правильно истолковав его взгляд. – Видимо, увозили ее мебель, и грузчики опрокинули письменный стол, так что ящик открылся, из него все высыпалось, и ветер швырнул этот листок прямо на меня. Ну, я его подобрала и отнесла им, но они ругались между собой и не захотели его взять, а я машинально сунула его в карман. И вспомнила про него только сегодня, когда выворачивала карманы пальто, собираясь отправить его в чистку. Так что, видите, вина не моя. – Она умолкла, переводя дух.

– Но она все-таки досочинила письмо вам? – спросил Пуаро.

– Да… Выбрав один из более официальных вариантов. Я не ответил. Решил, что так будет разумнее.

– Вам не хотелось снова увидеть ее?

– Абсолютно! С ней крайне трудно иметь дело. И всегда так было. К тому же я кое-что про нее узнал. В частности, что она пьет. Ну и еще…

– Вы сохранили ее письмо к вам?

– Нет. Я его порвал и выбросил.

Доктор Стиллингфлит спросил резко:

– Ваша дочь когда-нибудь говорила с вами о ней?

Рестарик, казалось, замялся с ответом, и доктор Стиллингфлит сказал настойчиво:

– Видите ли, это может иметь большое значение.

– Вы, врачи!.. Да, один раз она о ней упомянула.

– Но что именно она сказала?

– Вдруг ни с того ни с сего она объявила: «Я на днях видела Луизу, папа». Я растерялся и спросил: «Где?» А она ответила: «В ресторане при доме, где я живу». Мне стало неловко, и я сказал: «Вот уж не думал, что ты ее помнишь!» А она ответила: «Как же не помнить! Мама не позволила бы мне забыть, если бы я и пыталась».

– Да, – сказал доктор Стиллингфлит. – Это важно. Безусловно, так.

– А с вами, мадемуазель, – Пуаро внезапно повернулся к Клодии, – с вами Норма когда-нибудь говорила о Луизе Шарпантье?

– Да. После ее самоубийства. Сказала, что она была нехорошей женщиной. Как-то по-детски сказала.

– Вы тоже были здесь в ту ночь, а вернее, рано утром, когда это произошло?

– Нет. Я была в отъезде. Знаю, потому что вернулась как раз на следующий день, и мне рассказали. – Она обернулась к Рестарику. – Помните? Двадцать третьего? Я ездила в Ливерпуль.

– Да, конечно. Представляли меня на заседании Хиверовского фонда.

– Однако Норма ночевала здесь? – спросил Пуаро.

– Да. – Клодия немного замялась.

– Клодия? – Рестарик положил руку ей на плечо. – Что вы знаете о Норме? Ведь что-то есть! Вы что-то недоговариваете.

– Ничего подобного! Что мне может быть о ней известно?

– Вы ведь считаете ее помешанной, верно? – спросил доктор Стиллингфлит светским тоном. – Как и та брюнетка. Как и вы, – добавил он, внезапно оборачиваясь к Рестарику. – Все мы ведем себя благопристойно и старательно избегаем этой темы, а сами только это и думаем! То есть за исключением старшего инспектора. Он вообще ничего не думает. Он собирает факты: психически ненормальная убийца. А ваше мнение, сударыня?

– Мое? – Миссис Оливер подскочила. – Я… я не знаю.

– Воздерживаетесь? Я вас не виню. Трудное решение. В целом большинство думает одно и то же. Только термины употребляются разные. Неладно на чердаке. Сдвинутая. Не все дома. Свихнутая. Душевно ненормальная. Бредовые идеи. Хоть кто-нибудь считает ее нормальной?

– Мисс Бэттерсби, – ответил Пуаро.

– Что еще за мисс Бэттерсби?

– Школьная директриса.

– Если я когда-нибудь обзаведусь дочерью, то отдам ее в эту школу… Но, разумеется, у меня другое положение. Я-то знаю. Я знаю о ней все!

Отец Нормы уставился на него, а потом спросил у Нийла:

– Кто он? Откуда он может знать о моей дочери хоть что-нибудь?

– Я знаю о ней все, – повторил Стиллингфлит, – потому что последние десять дней я занимался с нею профессионально.

– Доктор Стиллингфлит, – объяснил Нийл, – очень квалифицированный и известный психиатр.

– А каким образом она попала к вам в когти без моего согласия на то?

– Спросите усатика, – непочтительно сказал доктор Стиллингфлит, кивая на Пуаро.

– Вы… вы… – Рестарик задыхался от гнева.

– Но у меня были ваши инструкции, – умиротворяюще сказал Пуаро. – Вы хотели, чтобы ваша дочь, когда ее найдут, была ограждена от опасности. Я ее нашел и сумел заинтересовать доктора Стиллингфлита ее состоянием. Ей угрожала серьезная опасность, мистер Рестарик. Крайне серьезная.

– Но не больше, чем сейчас! Арест за убийство!

– Формально ей еще не предъявлено никакого обвинения, – негромко заметил Нийл, а потом продолжал: – Доктор Стиллингфлит, верно ли я понял, что вы готовы высказать свое профессиональное мнение о психическом состоянии мисс Рестарик, о том, насколько она отдает себе отчет в смысле и последствиях своих поступков?

– Отложите юридические формулы до суда, – сказал Стиллингфлит, – то, что вы хотите узнать, ведь очень просто – в здравом рассудке эта девочка или она сумасшедшая, так? Хорошо, я вам скажу. Она в полном рассудке, как и вы все здесь!

Глава 24

Они уставились на него.

– Вы этого не ждали, а?

– Вы ошибаетесь! – сердито сказал Рестарик. – Девочка понятия не имеет, что она сделала. Она невинна, абсолютно невинна. Ее нельзя считать ответственной за то, что она сделала, если она не отдает себе в этом отчета.

– Позвольте мне продолжить. Я знаю, о чем говорю, а вы – нет. Эта девушка психически нормальна и отвечает за свои поступки. Сейчас мы ее пригласим сюда, и пусть она сама говорит за себя. О да, они ее не увезли. Она у себя в спальне вместе с полицейской надзирательницей. Но прежде, чем мы зададим ей два-три вопроса, дослушайте меня. Когда она попала ко мне, она была накачана наркотиками.

– А давал их ей он! – крикнул Рестарик. – Этот грязный дегенерат!

– Приобщил ее к ним, бесспорно, он.

– Благодарение богу, – проговорил Рестарик. – Благодарение богу!

– За что вы благодарите бога?

– Я вас не понял. Мне казалось, вы отдаете ее на растерзание волкам, утверждая, будто она нормальна. Моя ошибка. Во всем виноваты наркотики. Это они толкали ее на поступки, которые в ясном сознании она никогда не совершила бы, они изглаживали из ее памяти то, что она делала.

– Если вы позволите говорить мне, – перебил Стиллингфлит, повышая голос, – вместо того чтобы ораторствовать в уверенности, будто вы знаете все обо всем, так, может быть, мы наконец сдвинемся с места! Начать с того, что наркоманкой она не была. Следов уколов нет, кокаин она не нюхала. Кто-то – может быть, этот молодчик, может быть, кто-то еще – давал ей наркотики без ее ведома. И не просто одно-два «пурпурных сердечка» по нынешнему обыкновению. А довольно-таки интересную смесь. ЛСД, вызывающую яркие, псевдологичные сны, иногда блаженные, иногда кошмарные. Гашиш, стирающий ощущение времени, так что ей могло казаться, будто прошел час, а не несколько минут, как было на самом деле. А вдобавок еще несколько любопытнейших компонентов, про которые я вам ничего объяснять не собираюсь. Какой-то знаток наркотиков проделывал с этой девушкой адские фокусы. Стимуляторы, транквилизаторы – в совокупности они обезволивали ее, заставляли видеть в себе какую-то иную личность.

– Но я же это самое и говорил! – воскликнул Рестарик. – Норма не отвечала за свои поступки. Кто-то ее гипнотизировал и принуждал их совершать!

– Ну, как вы не поймете! Никто не мог заставить ее сделать то, чего она не хотела. Но внушить ей, будто это сделала она, было в их возможностях. А теперь позовем ее сюда и заставим ее понять, что с ней происходило.

Он вопросительно посмотрел на старшего инспектора Нийла, и тот кивнул.

Выходя из гостиной, Стиллингфлит сказал через плечо Клодии:

– Куда вы поместили ту девушку? Ну, которую забрали от мисс Джейкоб и дали ей транквилизатор? Она лежит у себя в комнате? Встряхните-ка ее так, чтобы она добралась сюда. Нам нужна вся помощь, какой удастся заручиться.

Клодия вышла следом за ним.

Стиллингфлит вернулся, поддерживая Норму и грубовато ее ободряя:

– Вот и умница… Никто вас не укусит. Сядьте-ка вот тут.

Она послушно села. В ее покорности было что-то страшноватое. В дверях маячила полицейская надзирательница, явно возмущенная такой самодеятельностью.

Клодия привела Фрэнсис Кэри, которая зевала до ушей. Эту судорожную зевоту не могли скрыть даже падавшие на лицо черные волосы.

– Вам нужно бы чем-нибудь взбодриться, – заметил Стиллингфлит.

– Отвязались бы вы от меня, я спать хочу, – невнятно пробормотала Фрэнсис.

– Пока я не кончу, никто тут спать не будет! Ну-ка, Норма, отвечайте на мои вопросы. Старуха дальше по коридору утверждает, что вы ей признались в убийстве Дэвида Бейкера. Это так?

– Да. Я убила Дэвида, – ответила она кротким голоском.

– Закололи его?

– Да.

– Откуда вы это знаете?

Она поглядела на него с легким недоумением.

– Я не понимаю, о чем вы. Он лежал на полу вот так. Мертвый.

– Где был нож?

– Я его подняла.

– На нем была кровь?

– Да. И на его рубашке.

– А какой была она, кровь на ноже? Кровь у вас на руке, которую вам пришлось смывать? Жидкая? Или больше похожая на земляничное варенье?

– Она была как варенье, липкая. – Норма вздрогнула. – Поэтому я пошла вымыть руки.

– И правильно сделали. Что же, все складывается одно к одному очень аккуратно: жертва, убийца – то есть вы – и оружие. А как вы нанесли удар, помните?

– Нет… Этого я не помню… Но ведь нанесла же, правда?

– Мне таких вопросов не задавайте. Меня тут не было. Утверждаете это вы. Но ведь было и другое убийство, верно? Раньше?

– Вы… про Луизу?

– Да. Я про Луизу. Когда вы впервые подумали о том, чтобы ее убить?

– Много лет назад. Очень много.

– Когда вы были маленькой?

– Да.

– Долгонько пришлось ждать, верно?

– Я совсем забыла.

– Но вспомнили, когда снова ее увидели и узнали?

– Да.

– В детстве вы ее ненавидели. Почему?

– Потому что она отняла у меня папу. Моего отца.

– И сделала несчастной вашу мать?

– Мама ненавидела Луизу. Она говорила, что Луиза очень плохая женщина.

– Видимо, она много с вами о ней говорила?

– Да. А я не хотела… Я не хотела все время про нее слушать.

– Однообразно, я понимаю. В ненависти нет творческого начала. Когда вы снова ее увидели, вам действительно захотелось ее убить?

Норма словно задумалась. Ее лицо чуть-чуть оживилось.

– Знаете, нет… Все ведь случилось так давно. Я даже вообразить не могла… и вот почему…

– Вот почему вы не были уверены, что сделали это?

– Да. У меня даже была нелепая мысль, что я ее вовсе не убивала. Что это только приснилось. Что, может быть, она правда сама выбросилась из окна.

– Почему же нет?

– Потому что я знала, что это сделала я. Так я сказала.

– Сказали, что это сделали вы? А кому сказали?

– Я не должна… – Норма покачала головой. – Она же хотела мне помочь. Защитить меня. Она сказала, что сделает вид, будто ей ничего не известно. – Теперь девушка говорила возбужденно, сыпля словами. – Я была перед дверью Луизы, дверью семьдесят шестой квартиры. Только что вышла из нее. Мне казалось, что я хожу во сне. Они… она сказала, что произошел несчастный случай. Во дворе. И все время повторяла, что я ни при чем. Что никто не узнает… А я не помнила, что я сделала… но в руке у меня…

– На руке? Кровь у вас на руке?

– Нет, не кровь. Я сжимала обрывок занавески. Когда я ее столкнула…

– Вы помните, как ее столкнули?

– Нет, нет. В том-то и ужас. Я ничего не помнила. Вот почему я надеялась. Вот почему я пошла… – Она кивнула на Пуаро. – Вот почему я пошла к нему. – И вновь повернулась к Стиллингфлиту. – Я ни разу не помнила того, что делала, ни единого раза. Только мне становилось все страшнее и страшнее. Долгие промежутки времени, часы и часы куда-то проваливались, – время, про которое я ничего не знала: не помнила ни где была, ни что делала. Не находила вещи… Значит, я их прятала. Мэри отравила я – в больнице они установили, что она была отравлена. А я нашла гербицид у себя в ящике. Спрятанный. Здесь в квартире был перочинный нож. И у меня оказался револьвер, хотя я совсем не помню, когда я его купила. Нет, я убивала людей, но не помнила, как я их убивала, и, значит, я не настоящая убийца, а просто… просто я сумасшедшая! Наконец я это поняла! Я сумасшедшая, и все. А сумасшедших не винят за то, что они делают. Раз я пришла сюда и убила Дэвида, это ведь доказывает, что я сумасшедшая, правда?

– Вам бы хотелось быть сумасшедшей, верно? Очень хотелось бы?

– Мне… да, пожалуй.

– Если так, то почему вы признались кому-то, что убили женщину, столкнув ее в окно? Кому вы это сказали?

Норма повернула голову. Поколебалась. Потом подняла руку и указала.

– Я сказала Клодии.

– Абсолютная ложь! – Клодия ответила ей презрительным взглядом. – Ничего подобного ты мне никогда не говорила.

– Нет, сказала! Сказала!

– Когда? Где?

– Я… я не знаю.

– Она мне говорила, что во всем тебе призналась, – промямлила Фрэнсис сквозь зевок. – Но я подумала, что это у нее просто истерические фантазии. И ничего больше.

Стиллингфлит посмотрел на Пуаро.

– Она действительно могла все это сочинить, – сказал тот веско. – Для подобного объяснения есть много данных. Но в таком случае необходимо установить причину, достаточно сильное побуждение желать смерти этим двоим – Луизе Карпентер и Дэвиду Бейкеру. Детская ненависть? Давно и прочно забытая? Вздор! Дэвид… просто чтобы «избавиться от него»? Ради этого девушки не убивают. Требуется более весомый мотив. Огромные деньги, например. Алчность! – Он посмотрел по сторонам и продолжал обычным тоном: – Нам нужна еще некоторая помощь. Одного человека мы еще не спрашивали. Вашей супруге давно уже следовало подъехать к нам сюда, мистер Рестарик.

– Я просто не понимаю, куда девалась Мэри! Я звонил, звонила Клодия и всюду просила передать ей, что мы здесь. Во всяком случае, ей давно следовало хотя бы позвонить!

– Быть может, мы заблуждались, – сказал Эркюль Пуаро. – Быть может, мадам отчасти уже здесь, фигурально выражаясь.

– Что вы еще выдумаете? – гневно крикнул Рестарик.

– Могу ли я вас побеспокоить, chère madame. – Пуаро наклонился к миссис Оливер, которая вздрогнула от неожиданности. – Вещь, которую я вам доверил.

– О! – Миссис Оливер порылась в своей хозяйственной сумке и протянула ему черную картонку.

Пуаро услышал, как кто-то рядом со свистом втянул воздух, но не повернул головы.

Он аккуратно раскрыл картонку и вынул… пышный золотистый парик!

– Миссис Рестарик здесь нет, – сказал он. – В отличие от ее парика. Интересно!

– Откуда он у вас, Пуаро? – чертыхнувшись, спросил Нийл.

– Из дорожной сумки мисс Фрэнсис Кэри: у нее не было ни минуты самой забрать его оттуда. Посмотрим, идет ли он ей?

Ловким движением Пуаро откинул черные волосы, столь эффективно маскировавшие лицо Фрэнсис, и, застигнутая врасплох, она могла лишь метнуть на них злобный взгляд из-под золотого венца.

– Боже мой! – воскликнула миссис Оливер. – Это же Мэри Рестарик!

Фрэнсис извивалась, как разъяренная змея. Рестарик рванулся ей на помощь, но Нийл зажал его, как в тисках.

– Нет. Обойдемся без рукоприкладства. Ваша игра проиграна, мистер Рестарик. Или мне следовало бы сказать – Роберт Оруэлл?..

Тот разразился бешеной руганью. Раздался громкий голос Фрэнсис.

– Заткнись, дурень, – сказала она.

Пуаро оставил свой трофей – золотой парик – и, подойдя к Норме, взял ее за руку.

– Ваши испытания позади, дитя мое. Жертву не удастся заклать. Вы не сумасшедшая, и вы никого не убивали. Два жестоких чудовища составили против вас заговор, чтобы с помощью хитро подобранных наркотиков и ловкой лжи либо довести вас до самоубийства, либо внушить вам убеждение, будто вы преступница и сумасшедшая.

Норма с ужасом уставилась на мужчину.

– Мой отец… Мой отец? И он решил поступить со мной так? Со своей дочерью. Мой отец, который любил меня…

– Нет, не ваш отец, дитя мое, а человек, который после смерти вашего отца приехал сюда, выдавая себя за него, чтобы завладеть огромным состоянием. Узнать его, а вернее, узнать, что он не Эндрю Рестарик, могла бы лишь женщина, которая пятнадцать лет назад была любовницей Эндрю Рестарика.

Глава 25

В гостиной Пуаро сидели четыре человека. Пуаро в своем квадратном кресле пил sirop de cassis. Норма и миссис Оливер сидели на диване. Миссис Оливер выглядела необыкновенно праздничной в нежно-зеленой парче, которая совершенно ей не шла, несмотря на весьма высокую и сложную прическу. Доктор Стиллингфлит развалился в кресле, вытянув длинные ноги поперек комнаты.

– Так вот, я хочу узнать массу всяких вещей! – потребовала миссис Оливер прокурорским тоном.

Пуаро поспешил пролить масло на бушующие воды.

– Но, chère madame, о чем вы говорите? Не могу даже выразить, скольким я вам обязан. Все, ну просто все мои плодотворные мысли подсказали мне вы.

Миссис Оливер поглядела на него с некоторым сомнением.

– Разве не вы ознакомили меня с выражением «третья девушка»? А разве не с этого я начал и не этим ли кончил? Третьей из трех девушек, живших в одной квартире? Формально, я полагаю, третьей была Норма, но когда я нашел правильный угол зрения, все стало на свои места. Искомый ответ, недостающий кусочек загадочной картинки всякий раз сводился все к тому же – к третьей обитательнице квартиры. И всякий раз именно ее и не оказывалось там, если вы понимаете, что я хочу сказать. Для меня она оставалась всего лишь именем.

– Не понимаю, как я умудрилась не узнать в ней Мэри Рестарик, – сказала миссис Оливер. – Я ведь видела Мэри Рестарик в «Лабиринте», разговаривала с ней. Правда, когда я в первый раз увидела Фрэнсис Кэри, у нее все лицо было закрыто черными волосищами. Это кого хотите собьет с толку!

– Опять-таки, это вы, мадам, подсказали мне, как сильно прическа меняет женское лицо. Не забывайте, Фрэнсис Кэри ведь училась в театральной школе. И умела быстро гримироваться. И менять по желанию голос. Фрэнсис – длинные черные волосы, падающие на лицо, как занавески, белая маска макияжа, наведенные карандашом брови, тушь на ресницах, хрипловатый голос и привычка томно растягивать слова. Мэри Рестарик выглядела полным ее контрастом – золотой завитой парик, обычный костюм, легкий колониальный акцент, энергичная манера говорить. Однако с самого начала в ней чувствовалось что-то ненастоящее. Что она была за женщина? Я не мог понять. Вот тут я допустил промах. Да, я, Эркюль Пуаро, допустил большой промах!

– Ого-го! – воскликнул доктор Стиллингфлит. – В первый раз, Пуаро, я слышу от вас подобное! Чудесам несть числа.

– Но я не совсем понимаю, зачем ей понадобились две личности? – сказала миссис Оливер. – Только лишние осложнения.

– Нет. Они были ей нужны, – возразил Пуаро. – Видите ли, благодаря им она всегда могла обеспечить себе алиби. Подумать только, что это происходило у меня на глазах, и я ничего не увидел! Парик… я все время к нему возвращался, но не понимал почему. Две женщины, которых никогда, ни при каких обстоятельствах, не видели вместе. Их жизни были так организованы, что никто не замечал их долгих отсутствий. Мэри часто ездит в Лондон за покупками, посещает фирмы по продаже недвижимости, уходит оттуда с пачками разрешений на осмотр домов, а затем якобы эти дома осматривает. Фрэнсис ездит в Бирмингем, в Манчестер, даже летает за границу, ведет богемную жизнь в Челси, водит компанию с причастными искусству молодыми людьми, которых использует для операций, не слишком одобряемых законом. Для Уэддербернской галереи заказываются особые рамы. Там устраиваются выставки молодых многообещающих художников. Их картины покупаются и посылаются за границу или отправляются туда на выставки, а тайнички в рамах битком набиты пакетиками с героином. Всякого рода мошенничества – искусные подделки второстепенных старинных художников и тому подобное. Она все это очень умело организовывала и устраивала. Среди художников, чьими услугами она пользовалась, был Дэвид Бейкер. Его отличал талант блестящего копировальщика.

– Бедный Дэвид! – тихо сказала Норма. – Когда мы только познакомились, он мне казался изумительным.

– Этот портрет… – задумчиво проговорил Пуаро. – В мыслях я все время возвращался к нему. Зачем Рестарик повесил его у себя в конторе? Какую важность он для него имел? Нет, моя тупость меня отнюдь не восхищает.

– Но при чем тут портрет?

– Это был очень ловкий ход. Портрет служил своего рода удостоверением личности. Парные портреты мужа и жены кисти модного художника того времени. Когда их забрали из хранения, Дэвид Бейкер уже написал для подмены портрета Рестарика портрет Оруэлла, омолодив его лет на двадцать. Никому в голову не могло прийти, что портрет – подделка. Стиль, мазки, холст – все было воспроизведено с полной достоверностью. Рестарик повесил его над своим письменным столом. Человек, встречавшийся с Рестариком пятнадцать лет назад, мог сказать: «Вас просто не узнать!» Или «Как вы изменились!» Но тут он поднимает глаза на портрет и решает, что просто успел основательно забыть, как выглядел его знакомый в молодости.

– Но это же был огромный риск для Рестарика… вернее, для Оруэлла, – сказала недоверчиво миссис Оливер.

– Вовсе не такой большой, как кажется. Он ведь был не претендентом на наследство, неведомо откуда взявшимся, а членом известной фирмы, вернувшимся на родину после смерти брата, чтобы привести в порядок дела. Много лет он провел за границей, откуда привез молодую жену, с которой и поселился у дряхлого, полуслепого, но весьма именитого дядюшки, который знавал его только школьником, а потом потерял из виду и теперь принял без всяких сомнений. Других родственников у него не было, кроме дочери, которой было пять лет, когда отец с ней расстался. Два старых клерка, служивших при Эндрю Рестарике до его отъезда в Южную Африку, успели умереть. А молодые служащие в наши дни нигде долго не задерживаются. Семейный поверенный также скончался. Можете не сомневаться, что Фрэнсис очень тщательно изучила обстановку, когда они задумали свой план. Как выяснилось, она познакомилась с ним в Кении примерно два года назад. Оба вели рискованные игры с законом, хотя и в разных областях. Он занимался темными операциями, связанными с поисками полезных ископаемых, и, в частности, отправился с Рестариком в очень дикие края. Прошел слух о смерти Рестарика (на этот раз, видимо, верный), но потом опровергнутый.

– Полагаю, денежная ставка была очень большой? – спросил Стиллингфлит.

– Колоссальной. Немыслимая игра ради немыслимой ставки. И, казалось, выигрыш у них уже в кармане. Эндрю Рестарик сам был очень богат, да еще унаследовал состояние брата. Никто не усомнился в его личности. И вот тут-то все пошло прахом. Вдруг как гром с ясного неба письмо от женщины, которая, если они сойдутся лицом к лицу, сразу узнает, что он – не Эндрю Рестарик. И еще один камень преткновения: Дэвид Бейкер начал его шантажировать.

– Этого, я полагаю, можно было ожидать? – с легким недоумением сказал Стиллингфлит.

– Нет, они были застигнуты врасплох, – ответил Пуаро. – Дэвид никогда прежде не покушался на шантаж. Вероятно, его соблазнило огромное богатство псевдо-Рестарика. Деньги, которые он получил за подделку портрета, выглядели мизерными в сравнении с услугой, которую он оказал. И он потребовал еще. Поэтому Рестарик выписал ему чек на большую сумму и сделал вид, будто пошел на это ради дочери – чтобы оберечь ее от несчастного брака. Действительно ли Дэвид хотел жениться на ней, я не знаю, но это не исключено. Только шантажировать людей вроде Оруэлла и Фрэнсис Кэри было опасной затеей.

– Вы хотите сказать, что эта парочка преспокойно пошла на убийство двух людей, даже глазом не моргнув? – спросила миссис Оливер, болезненно морщась.

– Они чуть было не прибавили к своему списку вас, мадам, – сказал Пуаро.

– Меня? Так вы думаете, что по голове меня ударил кто-то из них? Фрэнсис, наверное? А вовсе не бедный Павлин?

– Да, я не думаю, чтобы это был Павлин. Но вы ведь уже побывали в Бородин-Меншенс. А теперь, по-видимому, выследили Фрэнсис в Челси, прикрываясь довольно-таки натянутой историей – так, по крайней мере, показалось ей. Поэтому она тихонько ускользает из мастерской и, чтобы отучить вас от праздного любопытства, чуть не проламывает вам череп. Вы же не слушали, когда я предупреждал вас об опасности!

– Просто не верится, когда я вспоминаю, как она томно возлежала в этой грязной мастерской, точно позируя Берн-Джонсу! Но зачем… – Она перевела взгляд на Норму и снова посмотрела на Пуаро. – Они использовали ее, сознательно обрабатывали, пичкали наркотиками, внушали, будто она совершила два убийства. Зачем?

– Им нужна была жертва… – ответил Пуаро.

Он поднялся и подошел к Норме.

– Дитя мое, вы перенесли страшное испытание. Но больше ничего подобного с вами не случится. Помните, вы можете быть абсолютно уверены в себе. Почувствовать вблизи, что такое абсолютное зло, значит на всю жизнь вооружиться против всяких неожиданностей.

– Наверное, вы правы, – сказала Норма. – Думать, что ты сумасшедшая, по-настоящему верить в это… просто ужасно. – Она вздрогнула. – Но я даже теперь не понимаю, почему я спаслась. Каким образом все поверили, что я не убивала Дэвида, хотя даже я сама была убеждена, что убила его?

– Кровь была не такой, – объяснил доктор Стиллингфлит невозмутимо. – Она уже свертывалась. Его рубашка «заскорузла» от нее, как сказала мисс Джейкоб. А не была мокрой. Ведь они создавали впечатление, будто вы убили его минут за пять до того, как Фрэнсис принялась визжать.

– Но каким образом она… – Миссис Оливер упорно пыталась разобраться во всем. – Она же была в Манчестере.

– Но приехала на более раннем поезде. В вагоне надела парик Мэри и загримировалась под нее. Вошла в Бородин-Меншенс и поднялась на лифте как никому не известная блондинка. Вошла в квартиру, где ее ждал Дэвид, о чем она с ним условилась заранее. Он ничего не подозревал, и она его заколола. Потом вышла и ждала, пока не увидела Норму. Тогда зашла в общественный туалет, переменила внешность, нагнала на углу знакомую, поболтала с ней и свернула во двор Бородин-Меншенс. Поднялась на лифте уже в качестве себя самой и сыграла свою сцену, получив от этого, я полагаю, немалое удовольствие. Когда прибыла полиция, никто, по ее мнению, обнаружить сдвига во времени уже не мог. Должен сказать, Норма, вы нас всех в черт-те какое положение поставили! Надо же так упорно твердить, что вы убивали всех и вся!

– Мне хотелось признаться и покончить со всем… А вы, вы, значит, правда думали, что я действительно…

– Я? За кого вы меня принимаете? Я-то знаю, что мои пациенты способны сделать, а чего нет. Но вот как сильно вы все запутываете, я видел. И не знал, чего ждать от Нийла. Насколько я мог судить, он уже и так заметно отступил от нормальной полицейской процедуры. Только вспомните, как он подыгрывал Пуаро!

Пуаро улыбнулся.

– Старший инспектор Нийл и я знакомы много лет. Кроме того, он уже раньше навел кое-какие справки. Вы перед дверью Луизы вообще не стояли. Фрэнсис переставила цифры номера – шестерку и семерку – на вашей собственной двери. Они ведь еле держатся на своих шпеньках. Клодия в ту ночь отсутствовала. Фрэнсис дала вам наркотики, и у вас был просто кошмар. Правда стала мне ясна внезапно. Убить Луизу могла только настоящая «третья» из вашей квартиры – Фрэнсис Кэри.

– И ведь вы ее полуузнали, – вставил Стиллингфлит. – Вы же описали мне, как одно лицо вдруг превращалось в другое.

Норма задумчиво посмотрела на него.

– А вы были ужасно грубы, – сказала она, и Стиллингфлит даже растерялся.

– Груб?

– То, что вы говорили людям. То, как вы на них кричали!

– Ну, да… пожалуй. Есть у меня такая привычка. Люди и святого из себя выведут. – Он вдруг ухмыльнулся Пуаро. – А молодец девочка, верно?

Миссис Оливер со вздохом поднялась на ноги.

– Мне пора домой, – сказала она. Потом посмотрела на мужчин и на Норму. – А что нам делать с ней? – спросила она.

Пуаро и Стиллингфлит взглянули на нее с глубоким недоумением.

– Да, конечно, пока она гостит у меня, – продолжала миссис Оливер. – И говорит, что ей очень хорошо. Но возникает очень серьезная проблема – куча денег, потому что ваш отец… ваш настоящий отец, хочу я сказать… оставил вам все свое имущество. А это вызывает массу трудностей, не говоря уже о всяких письмах с просьбами о вспомоществовании. Она может жить у сэра Родрика, но для молоденькой девочки это радость небольшая. Он же не только почти слеп, но и глух, а к тому же законченный эгоист. Да, кстати, что там выяснилось о его пропавших документах, об этой иностранке и садах Кью?

– Они нашлись там, где, ему казалось, он уже искал. Их нашла Соня, – объяснила Норма и добавила: – У дяди Роди и Сони на той неделе свадьба.

– Нет такого дурака, как старый дурак, – заметил Стиллингфлит.

– Ага! – воскликнул Пуаро. – Значит, эта барышня предпочитает жизнь в Англии политическим интригам? Мудрая малютка.

– Ну, что же, – сказала миссис Оливер, ставя точку. – Но вернемся к Норме. Надо же быть практичным. Придумать что-нибудь. Девочка не может одна решить, что она хочет делать. Ей нужен совет! – Она сопроводила эту сентенцию суровым взглядом.

Пуаро промолчал и улыбнулся.

– Совет? – сказал доктор Стиллингфлит. – Я дам вам совет, Норма. Во вторник на той неделе я лечу в Австралию. Хочу сначала оглядеться, проверить, насколько выйдет толк из того, что мне там предложено, и так далее. Потом я вам телеграфирую, и вы можете приехать ко мне. После чего мы поженимся. Вам придется поверить мне на слово, что в ваших деньгах я не нуждаюсь. Я ведь не из тех докторов, которые спят и видят, как бы им создать научно-исследовательский центр и тому подобное. Меня интересуют люди. Кроме того, я убежден, что вы отлично научитесь справляться со мной. В том смысле, что я груб с людьми – я ведь сам этого не замечал. Если вспомнить, как вы беспомощно во всем этом увязли, точно муха в патоке, так даже странно, что не я буду вами командовать, а вы мной.

Норма замерла, внимательно глядя на Джона Стиллингфлита и как будто по-новому оценивая то, что знала, с совсем иной стороны.

Потом она улыбнулась. Это была очень милая улыбка – так веселые молодые няни улыбаются своим малолетним подопечным.

– Договорились, – ответила она, а потом подошла к Эркюлю Пуаро. – Я тоже была очень грубой. В тот день, когда пришла сюда, а вы завтракали. Я сказала, что вы слишком старый, чтобы помочь мне. Это была ужасная грубость. И к тому же полная неправда… – Она положила руки ему на плечи и поцеловала его. – Сходите за такси, – добавила она, оглядываясь на Стиллингфлита.

Доктор Стиллингфлит кивнул и вышел. Миссис Оливер взяла сумочку и меховую накидку. Норма надела пальто и пошла за ней к двери.

– Madame, un petit moment…

Миссис Оливер обернулась. Пуаро протягивал ей великолепный седой локон, извлеченный из-за диванной подушки.

Миссис Оливер воскликнула с досадой:

– И они, как все нынешнее, никуда не годятся! Шпильки для волос, хочу я сказать. Выскальзывают, как им вздумается, и все разваливается.

Она, хмурясь, вышла. Но секунду спустя снова всунула голову в дверь и произнесла заговорщицким шепотом:

– Скажите мне… Ничего, я отправила ее вниз… Вы нарочно послали ее именно к этому врачу?

– Разумеется. Его высокая квалификация…

– При чем тут квалификация? Будто вы не понимаете? Он и она – так как же?

– Ну, если вы настаиваете, то да.

– Я так и думала, – сказала миссис Оливер. – Вы все предусматриваете, верно?