Ветер перемен

==== Глава 43. Песнь над морем ====

Путешествие на корабле оказалось вовсе не таким, как представляла его себе Лиара. Казалось бы, чего проще? Сиди себе на палубе да жди, пока здоровенная посудина, гонимая ветрами, не достигнет необходимого тебе места назначения. Однако на деле все обстояло совсем не так просто.

Первой проблемой стала Улыбашка. Она сдержала свое слово и сразу же, как только корабль поднял якорь и отчалил от пристани, ушла на корму, влезла на скатку канатов, чтобы достать до борта, перегнулась через него и принялась изрыгать из себя все съеденное ей за последнее время. Делала это Улыбашка громко и от всей души, а изможденный установкой мачты и ремонтом корабля Кай никак не мог ей помочь при помощи Источника, и потому уже очень скоро и сама Лиара начала ощущать подкатившую к горлу тошноту. В ее случае все, конечно, было не настолько плохо, как у Улыбашки, но находиться на верхней палубе она не могла, а потому спустилась в каюту моряков, надеясь притулиться где-нибудь в уголке и уйти в грезы. Только и здесь места ей не нашлось. Застарелая вонь человеческого пота и немытых тел буквально въелась в доски, которыми изнутри были обшиты борта корабля, а к этому добавлялся и дружный храп тех матросов, что отсыпались после дневной смены работы, громкий, будто ржавая пила, вгрызающаяся в сырое дерево. Да и качка здесь ощущалась сильнее: наверху можно было хоть через борт на волны смотреть, отчего становилось легче, здесь же сквозь закопченные, заляпанные и тысячу лет немытые круглые окошки в стенах не было видно ничего.

В итоге Лиара промучилась от тошноты всю ночь, сжавшись в комочек на носу корабля, дрожа от холодного пронзительного ветра под своим шерстяным плащом. Смежить глаза и раствориться в теплой черноте с золотыми искорками без звуков и движения у нее так и не получилось, а потому к утру голова разболелась, а в горле стало горячо и сухо. Хвала Богам, Кай за это время смог отоспаться и вернуть себе хотя бы часть сил, и сразу же, как проснулся, подлечил Улыбашку, и та прекратила перевешиваться за борт и замертво уснула на тех же канатах, где до этого кормила рыб. Так что на корабле стало чуть потише, а самой Лиаре — полегче.

Второй проблемой оказалась стряпня. То, чем подчевал матросов и пассажиров корабельный кок Вакита, назвать едой язык не поворачивался даже у Лиары и даже при том, что она всю жизнь прожила в приюте, довольствуясь не самой свежей и не самой вкусной пищей, которой кормили найденышей. В итоге уже после обеда помощь Кая понадобилась ей, потому что живот начало немилосердно резать, а тошнота подкатила к горлу уже по-настоящему, не давая думать ни о чем другом.

Третьим препятствием была скорость. Словно сами небеса ополчились против них, не позволяя быстро догнать Раду. Восточные ветра, что раньше так радовали Лиару, воображающую, как они несут ее все дальше и дальше от дома навстречу приключениям и совершенно новой жизни, теперь били им прямо в нос, и матросам приходилось постоянно поворачивать паруса, ловя воздушные потоки, чтобы хоть как-то продвигаться вперед. Равенна выбивалась из сил, во всю глотку погоняя моряков и то и дело сама влезая на мачты, но пока что побороть ветра и заставить их служить себе ей никак не удавалось.

Лиаре казалось, что корабль вообще не двигается, застряв на месте и качаясь на волнах, и от этого сердце болезненно сжималось. Они должны были как можно скорее догнать Раду, а не стоять на месте, едва отплыв от Алькаранка. Радовало только одно: скорее всего, у Сагаира были те же самые трудности, а, значит, он не выигрывал у них по времени больше тех часов, что уже успел присвоить, отплыв гораздо раньше них.

Ее мысли то и дело обращались к тому, что у Алеора, оказывается, был брат, и Лиара все думала, каково это: когда твой единокровный родственник оборачивается против тебя и всего мира в лютой ненависти, примыкая к твоему врагу. А еще о том, что Алеор назвал его достаточно сильным, чтобы составлять реальную угрозу. Глаза ее все шарили и шарили по зыбчатой морской дали, на которой не было видно ни единой черной точки, похожей на корабль второго Тваугебира. И Лиара тщательно перебирала все свои воспоминания, каждое сказанное Радой слово, стараясь понять, почему же именно на нее была нацелена вся ненависть Сета, такая яростная, что он послал за ней одного из лучших своих людей. И никак не могла.

Но самой большой проблемой всего этого плавания стала молодая пиратка, благодаря которой они и отправились в путь. Казалось, проблем у нее было по горло, как и дел, которые нужно было сделать, и Равенна только и делала, что управляла кораблем, помогала матросам и работала с ними на равных, не жалея сил. Да вот только даже сидя на носу, как можно дальше от нее, завернувшись с головой в шерстяной плед и отвернувшись спиной от палубы, Лиара все равно чувствовала ее взгляд: голодный, тяжелый, горячий взгляд хищника, наметившего жертву. И этот взгляд не нравился ей.

Он походил не только на то жадное пламя, что плескалось в глазах Заины, когда она заманивала Раду в свой дом и опаивала ее своей так называемой брагой. Лиара вспомнила и другие случаи, когда на нее смотрели также. Даврам Натар из таверны «Домик у дороги», что позволял ей выступать в своем заведении, когда она еще жила в Деране. Заезжие купцы, чьи липкие взгляды подолгу задерживались на ней. Тот человек из каравана гномьего купца, что гнался за ней по лесу и погиб в результате из-за того, что она не сдержала свою силу и вынуждена была противостоять ему. Эти взгляды оставляли на ее памяти ожоги: горячие, саднящие, не до конца зажившие ожоги, заставляющие ее саму сжиматься в комочек и пытаться спрятаться от чужих глаз, укрыться где-нибудь, где никто не будет желать ее. И теперь также смотрела Равенна.

И почему только люди смотрят друг на друга именно так? Откуда этот голод, эта жажда, это подавляющее волю и парализующее тело желание в их глазах? Ведь оно превращает их в зверей, теряющих разум и начинающих делать ужасающие вещи! Лиара поежилась, поплотнее укрывая свои плечи пледом. Слепое стремление обладать, желание сожрать, присвоить, подмять под себя и выпить целиком. Ей по глупости почему-то казалось, что женщины в этом плане безопаснее мужчин, и что в их обществе она может чувствовать себя защищенной. Вот только горячий взгляд пиратки скользил по ее спине, словно ладонь, ненужный, непрошенный, чужой, и Лиара чувствовала себя куском мяса, выставленным на прилавке, продажной девкой из дешевого борделя, но никак не желанной и нужной, как это было, когда смотрела Рада. В твоих глазах мне тихо, словно в колыбели. В твоих глазах мне надежно и тепло. Я знаю, что ты никогда не обидишь меня, что никогда не причинишь мне вреда, и вижу ту бережность, ту потрясающую мягкость твоих сильных, привычных к мечу рук, которой ты окружаешь меня и защищаешь от всего мира. И я не променяю это ни на что иное, что только есть во всем мире.

— Не желает ли миледи перейти в каюту? — послышался за ее спиной бархатистый мурлыкающий голос Равенны. Лиара вздрогнула всем телом от неожиданности и обернулась через плечо. Равенна стояла рядом, сложив на груди руки и выпрямившись, и в глазах ее бродила медовая улыбка. — В течение всего дня она пустует, и там есть хорошая кровать, гораздо лучше, чем все эти гамаки в трюме, на которой вы смогли бы хорошо отдохнуть.

Предложение было высказано самым спокойным и невинным тоном, но Лиару вновь обожгло, словно кто по лицу хлыстом хлестнул. И вроде и пиратка была хороша: красивая, опасная, молодая и горячая, как огонь, а только при одной мысли о ней все внутри Лиары болезненно сжималось.

— Благодарю вас, мне ничего не нужно, — пробормотала она, поспешно отворачиваясь и утыкаясь взглядом в свои ладони, конвульсивно стиснувшие края пледа, что укрывал ее, создавая хлипкую стену между ней и Равенной.

Лиара надеялась, что на этом их разговор и завершится, только пиратка, судя по всему, и не собиралась уходить. Послышались негромкие шаги, Равенна привалилась спиной к борту справа от Лиары, опершись об него локтями и позволяя ветру свободно рассыпать ее густые алые кудри. Белая рубашка только подчеркивала ее дочерна загорелую кожу, длинную красивую шею, сильную линию скул. Ярко-синий кушак перетягивал ее талию, а черные штаны облегали ноги, выставляя напоказ молодое поджарое тело, в котором не было ни капли жира, лишь живая сила, упругая энергия дышащей жизни. Вот только она была так же чужда Лиаре, как и ярость, застывшая в глазах Алеора, или холодное презрение, с которыми обычно смотрели друг на друга люди. Может быть, дело во мне? — на миг задумалась она, глядя на спокойную морскую гладь, медленно перекатывающиеся стальные волны с белыми шапками пены. Может быть, мне просто не хочется всего того, что хочется другим? Может быть, это все — свойства моей эльфийской крови? Только вот внутри билось и пульсировало что-то живое, что-то мягкое и нежное, словно щенок начинающее улыбаться и скулить от счастья, подпрыгивая на месте, когда на Лиару обращались теплые синие глаза Рады. Глаза, в которых золотыми облаками переливалась нежность.

— Какую странную компанию вы выбрали для путешествия, миледи, — обратилась к ней Равенна, щуря глаза, будто пригревшаяся у камина кошка. Зрачки у нее были тоже совсем кошачьи: большие и темные, гипнотизирующие. — Ильтонский ведун, гномиха-наемница, Тваугебир. И Рада Черный Ветер, которую вы все собираетесь догнать. Это ваша судьба столь любопытна, или всем бессмертным Марны плетут особую Нить?

Вопрос был задан легким тоном, но за ним крылся подвох, и Лиара чувствовала его каждой клеточкой своего тела. Что бы она ни ответила, пиратка все равно вывернет это в свою пользу. Если не для того, чтобы получить саму Лиару, то для того, чтобы извлечь всю возможную выгоду из ее слов. Лиаре вспомнились слова Алеора о том, что они не должны доверять ни единой живой душе, и то, как украли Раду. Ведь она тоже, скорее всего, не ждала этого, раз по своей воле пошла вместе с эльфом, который потом пленил ее и увез на восток. Алеор уже сказал Равенне все, что ей нужно знать о нашем путешествии. А он уж точно лучше меня знает, кому можно доверять, а кому нет.

— Я не благородных кровей, а потому называть меня «миледи» смысла нет, — набравшись храбрости, она подняла голову и спокойно взглянула в лицо Равенны. Тень удивления промелькнула в глазах той, моментально сменившись все тем же обычным прищуром. — Что же касается моей судьбы, то она ничем не лучше и не хуже судеб всех остальных бессмертных, которые плетут Единоглазые Марны. Все происходит по их воле в этом мире, и не нам размышлять об этом.

Лиара постаралась, чтобы ее голос звучал никак: ни холодным, ни гневным, ни извиняющимся, вообще никаким. Обидь пиратку — наживешь врага, оттолкни — ей захочется еще больше, а будешь вежливой — не отвяжешься никогда. Лиара помнила глаза того человека, что гнался за ней через лесную чащу, помнила, почему так случилось.

… Пыльная дорога, караван, усталые люди верхом на лошадях. Пыль на платье и лице, глаза чешутся от нее, и Лиара то и дело проводит рукой по лицу, чтобы хоть как-то снять зуд. Ей не страшно: люди говорят с ней, они спокойны, и она отвечает им. Ощущение чужого взгляда, тяжелого, требовательного. Она не хочет оборачиваться, что-то внутри нее знает, что смотреть в ответ нельзя. А внутри начинает расти напряжение, и ей приходится, буквально через силу, вскинуть глаза и поймать чужой взгляд. И в этот миг захлопываются дверцы капкана.

Она много думала потом, как это получилось, сжавшись в комочек в корнях старого дерева, обхватив себя руками и всхлипывая. Она не хотела никого убивать, не хотела никому зла, и знала, что если бы тогда не обернулась, не поймала тот взгляд, люди проехали бы мимо. Люди ничем не отличаются от стаи собак. Пока ты спокоен, стая пройдет стороной, и не заметив тебя, но стоит тебе испугаться, все они моментально набросятся. С тех пор Лиара приказала себе не реагировать ни на что, не смотреть никому в глаза, не пререкаться и не спорить, а просто уходить, избегая неприятностей. И сразу же нарушила все свои обещания, познакомившись с Радой и став ее спутницей. Внутри разлилось приятное тепло. Об этом-то как раз я и не жалею. Теперь все иначе, с тобой все иначе.

И сейчас тон Лиары подействовал. Пиратка моргнула, разглядывая ее и слегка поутихнув. Во всяком случае, бешеный натиск ее желания, обрушивающийся на Лиару как водопад, стал меньше, легче, потерял интенсивность. Но так просто Равенна тоже сдаваться не собиралась. Быстро зацепившись за то, что ей и хотелось услышать в ответе Лиары, она спросила:

— Так как же тогда вас зовут? Нам же надо как-то разговаривать, пока мы с вами, сударыня, на одном корабле в открытом море.

Возможно, Лиара и купилась бы на это, да вот только маленькая первая победа уже была одержана ей, и огонь пиратки слегка поутих. Если ее способ работал, значит, имело смысл использовать его и в дальнейшем, чтобы однажды он стал ее защитой, гораздо более надежной защитой, чем молнии с неба или открытая ненависть.

— Меня зовут Лиара. Что же касается разговоров, то я предпочитаю тишину.

Она смотрела на пиратку просто и открыто, без ненависти, без агрессии, без попытки защититься или оттолкнуть. И та внезапно заморгала, слегка сбитая с толку, а глаза ее совсем потухли, и тяжесть спала с плеч Лиары, позволив наконец-то спокойно вздохнуть. Сама же Равенна отлепилась от парапета и кивнула:

— Что ж, в таком случае, не буду вам мешать, Лиара.

Пиратка ушла, еще раз обернувшись и пристально взглянув на нее через плечо. А в груди у Лиары растеклось теплое удовлетворение. Она не питала иллюзий: Равенна была не из тех, кто отступал легко, но, все же, начало было положено. Если она смогла дать отпор один раз, то и потом могло получиться. Да, с женщинами, скорее всего, было проще договориться, они не были столь настойчивы, как мужчины, но и с ними была своя трудность: изворотливость, которой мужчины были, по большей части, начисто лишены. А это означало, что Равенна попробует снова, уже с другой стороны.

Только теперь у Лиары была ее первая маленькая победа, свернувшаяся калачиком в груди и довольно мурчащая, будто крохотный теплый кот. Я буду учиться, — твердо пообещала она себе, улыбаясь огромному морю вокруг и медленно летящим по небу облакам. Я научусь защищать себя так, чтобы не причинить никому боли. В конце концов, они ведь не виноваты в том, что хотят заполучить меня, как и я не виновата в том, что являюсь предметом их желания. Но мне бы очень хотелось знать, Великая Мать, как так происходит? Почему людей захлестывает эта отупляющая жажда, превращающая их в зверей и лишающая всего самого светлого, что есть в них? В чем причина этой жажды, и как с ней бороться? А волны лишь молчали, тихо перекатываясь и перекатываясь, вылизывая солеными языками борта корабля, и ветер тихонько насвистывал в снастях, ведь ему не было никакого дела до глупостей, что крутились в головах у живых.

Первый день на корабле тянулся невыносимо долго. Поначалу Лиаре казалось, что они догонят Раду совсем скоро, буквально в течение нескольких часов, но ветер и волны, и пустой горизонт, на котором не было ничего, кроме бескрайнего моря, очень скоро убедили ее в обратном. Тянущее чувство тревоги сменилось тупой усталостью, и Лиару грело лишь легкое прикосновение чего-то невообразимо нежного в груди. Словно кто-то тихонько шептал на ухо: «Не бойся, я здесь, с тобой, я не оставлю тебя».

Весь день, до самого вечера, она провела одна на носу корабля. Иногда ей приходилось подвинуться или отойти, чтобы не мешать матросам работать, но в целом, за исключением утреннего визита Равенны, ее никто не трогал. Алеор с Каем не поднимались с нижней палубы, а Улыбашка сладко спала на корме, оглашая корабль громким храпом и никак не реагируя на матросов, которые то и дело сновали мимо нее, занимаясь привычной для них работой.

Несколько раз Лиара видела и Гардана, который драил палубу или помогал более опытным матросам с парусами, но поговорить с ним у нее так и не получилось. Да она и не рвалась это делать: в конце концов, они с наемником едва знали друг друга, и не ей было выспрашивать о его делах. Даже несмотря на то, что именно он вез оказавшегося Провидцем Далана в Дер, и именно через него передавала свои приказы Марна. Лиаре подумалось, что его и без того целыми днями одолевают вопросами на эту тему, а она сама прекрасно знала, как тяжело объяснить человеку, никогда не чувствовавшему этого и изначально не верящему в саму возможность контакта между человеком и обитателями тонких миров, как приходит откровение и сила. Потому решила, что если наемник захочет поговорить, то придет сам, а она его своим вниманием донимать не будет.

Ближе к вечеру, когда солнце опустилось им за спины и зависло над самым краем моря, то и дело подглядывая рыжим глазом через затянувшие небо тяжелые облака, Улыбашка наконец-то проснулась. Позевывая и почесываясь, она побродила по кораблю, хмуро оглядывая матросов, приковыляла к Лиаре и решительно опустилась рядом с ней на палубу, поджав под себя короткие ноги.

— Вроде, попустило меня, — сообщила гномиха, подозрительно оглядывая корабельные снасти, так, словно те могли причинить ей какой-то вред или вновь вызвать тошноту. — А ты как все это распрекрасное путешествие переносишь?

— Да просто жду, — пожала плечами Лиара, не зная, что ответить на этот вопрос. Ей было зябко и неуютно, но обществу Улыбашки она была рада. Первое удивление у Равенны прошло, и Лиара вновь начала чувствовать ее взгляд лопатками, а это означало, что не за горами вторая попытка пиратки познакомиться поближе. Оставалось надеяться, что присутствие рядом с Лиарой Улыбашки слегка поумерит ее пыл.

Улыбашка бросила на нее внимательный взгляд и нахмурила свои кустистые брови, отчего вид у нее стал слегка угрожающим. Лиара внезапно поняла, что так привыкла к ее шраму через щеку, что даже не обращает на него никакого внимания, в отличие от матросов, которые то и дело с опаской косились на гномиху.

— Да не переживай ты, догоним мы ее, — квадратная ладошка с толстыми короткими пальцами похлопала ее по плечу, и в этом жесте было что-то умиротворяюще теплое. — Сама же знаешь, какая каша тут заварилась со всеми пиратскими кораблями и прочим. И наш древолюб не упустит возможности подраться, тем более, с сильным противником, да и Раду не позволит никому забрать. Так что просто подожди, и совсем скоро мы их нагоним.

— Я жду, Улыбашка, — кивнула Лиара, улыбаясь гномихе. Лицо той слегка расслабилось, и она кивнула в ответ, а потом доверительно наклонилась к Лиаре, шепча громким хриплым шепотом:

— Кажись, сейчас тебе лучше несколько о других вещах думать. Я хоть и болезная, да не слепая. Эта драная кошка Равенна глаз с тебя не сводит с самой первой минуты, как увидела. А потому держись поближе ко мне, Светозарная. А то, когда мы вернем Раду, лишится наша пиратка всех своих острых зубок и коготков, а нам ведь еще обратно с ними плыть на запад.

Лиара только благодарно кивнула Улыбашке. Ей было так трепетно дорого, что друзья защищают ее, как могут, от навязчивого внимания капитанши «Блудницы». Вот видишь, теперь ты называешь их не спутниками, а друзьями. И все это подарила тебе Рада, взяв тебя на службу. Глаза вновь тревожно вернулись к горизонту, и дальше они с Улыбашкой сидели уже в тишине, рассматривая бесконечную зыбь.

Кое-как проглотив мерзейшую стряпню кока, сероватое месиво из рыбы и овощей, которое все здесь называли ужином, Лиара заколебалась, не зная, возвращаться ей на нос корабля или нет. Солнце уже закатилось за горизонт, и над морем моментально почернело, словно весь свет убрали из мира, оставив лишь тусклое сияние звезд да глаз луны, далекий и холодный. Матросы тоже закончили большую часть дневной работы, а море успокоилось, и ветер над ним практически улегся, что означало, что сейчас большая часть команды отправится спать. А сама Лиара останется на носу корабля практически одна, и вряд ли Равенна упустит свой шанс вновь поговорить с ней, чего ей так не хотелось.

Только вместо того, чтобы расходиться, команда собралась на палубе и расселась прямо вокруг центральной мачты, а какой-то светловолосый мужчина со смеющимися синими глазами достал свирель. Равенна, что тоже сейчас была здесь, откашлялась и картинно провозгласила, оглядывая всех и задерживаясь своим кошачьим прищуром на Лиаре:

— А сейчас наш дорогой Белгар исполнит несколько песен для наших гостей! Будьте милостивы и не судите его талант слишком строго. В детстве он пережил сильную травму головы, к которой добавились кривые от рождения руки и отсутствие слуха, но он очень старается, и мы относимся с понимаем к его проблемам!

Матросы дружно захохотали, а вместе с ними хрипло закаркала Улыбашка, хлопая себя ладонями по коленям. Бернардинец вскинул обе руки и округлил глаза, в притворном гневе глядя на пиратку.

— Ну не всем же быть столь умными и талантливыми, как ты, капитан! Только вот, я ни разу не видел, чтобы ты играла хоть на одном музыкальном инструменте. Да и голос у тебя, что у кошки бродячей по весне!

— Мои таланты лежат в несколько иной области, мой мальчик, с музыкой никак не связанной! — отозвалась Равенна, и ее насмешливый тяжелый взгляд вновь обратился к Лиаре, только на этот раз он не был уже таким мучительным, как поначалу. Лиара просто приказала себе не замечать этого и намерено не смотрела на пиратку. Сейчас это было уже не так сложно, хоть все равно некоторый дискомфорт причиняло.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, капитан, но проверять на себе не намерен! — хмыкнул Белгар, поднес к губам флейту и заиграл легкую плясовую мелодию.

Играл он не так уж и плохо, во всяком случае, морякам нравилось. Они дружно хлопали в ладоши и хриплыми лужеными глотками орали на разные голоса слова, путая мотив и куплеты, однако это нисколько никому не мешало.

Лиара знала почти все песни, которые играл светловолосый бернардинец, и тоже негромко подпевала. Рядом с ней сидела Улыбашка, во тьме противоположного борта пристроился с трубкой Алеор, и его холодные глаза пристально следили за всем происходящим, а это означало, что ничего плохого Лиаре Равенна не сделает. Так что она слегка приободрилась, приказав себе не раскисать. Все равно быстрее они пока что двигаться просто не могли, да и бесконечно терзаться в одиночестве тоже смысла не имело. Все равно я думаю только о тебе в каждый миг своей жизни, и я знаю, что с тобой все хорошо. Великая Мать убережет тебя, мое самое дорогое сокровище, укроет от всех бед и невзгод.

Потом в перерыве между песнями бернардинец опустил свою флейту, картинно раскланиваясь на хлопки остальных матросов и похлопывания по плечу, и его смеющиеся глаза взглянули прямо в лицо Лиаре.

— Я обратил внимание, миледи, что у вас с собой есть чехол для арфы, — заговорил он, и моряки затихли, с интересом повернувшись к Лиаре. Теперь на нее смотрели все, и она вновь почувствовала себя неуютно. А Белгар продолжил: — Я слышал, что эльфам нет равных в мастерстве игры на музыкальных инструментах, и что арфы поют в ваших руках так, как никогда не поют в руках смертных. Не согласитесь ли вы сыграть нам что-нибудь? Думается мне, что парни уже озверели от моих неумелых завываний.

— Это уж точно! — громко хохотнул сидящий рядом с ним бородатый детина, подтолкнув бернардинца в плечо.

Лиара заробела, опуская глаза и не зная, что ответить, но тут сидящая рядом Улыбашка отняла от губ пущенную по кругу флягу с ромом, довольно причмокнула и авторитетно заявила:

— Уж поверь мне, бернардинец, тебе захочется на мачте себя вздернуть, когда она заиграет! Потому что эта девочка — не просто какой-нибудь поганый менестрель из захудалого болота, набитого томно вздыхающими, глядящими на звезды древолюбами. Она — Светозарная, и с ее песнями не сравнится ничто в твоей жизни.

Лиара ощутила, что сейчас просто сгорит со стыда и провалится сквозь палубу. Щеки моментально вспыхнули, а внутри все задрожало, как кисель. Она надеялась только, что в приглушенном свете масляной лампы этого румянца никто не заметит, и думала о том, что вот сейчас-то совершенно точно готова удавить Улыбашку собственными руками за ее вечную похвальбу.

А матросы, наоборот, оживились, начав негромко и слегка неловко гомонить, прося ее сыграть что-то, и взгляд Равенны стал еще тяжелее и еще более тянущим. Только в глазах бернардинца загорелся огонек соперничества, и как бы он ни скрывал это, а недоверие проскользнуло в его голос:

— Ну что ж, тогда я вдвойне буду рад послушать Светозарную. Не часто выдается такая возможность.

Лиара просто окаменела, совершенно не зная, что ей делать и куда деться отсюда, а Улыбашка только подтолкнула ее локтем и заговорщически шепнула:

— Давай, светозарная! Сыграй им «Ветер перемен», убей их всех!

Ее маленькие черные глазки влажно поблескивали от выпитого рома, и Лиара поняла, что лишилась своей последней защиты. Да только делать было нечего: матросы просили, с интересом и любопытством глядя на нее, и Лиара, вздохнув, открыла футляр с арфой.

Поначалу было тяжело. Она слишком устала и извелась за эти дни, чтобы сразу же поднастроить арфу правильно, услышав и почувствовав внутри себя ее голос. На все это накладывалась тревога за Раду, нежелание быть в центре внимания, неприятное ощущение взгляда Равенны. Только когда пальцы привычно подкрутили колки и сами легли на струны, принявшись тихонько перебирать их, все это медленно отошло прочь. А еще Лиара почувствовала взгляд Алеора и вскинула голову, глядя в ответ. Эльф стоял в стороне от шумного круга людей, в тени, в одиночестве, и смотрел на нее. И в его глазах была просьба, такая странная и неожиданная для этого нелюдимого, чурающегося других бессмертного, что Лиара улыбнулась ему. Наверное, мы все-таки подружимся, Тваугебир. Кажется, я наконец-то поняла тебя и хоть немного, но узнала. Ты ведь тоже тревожишься за нее и рвешь сердце, хоть и не показываешь этого. И за одно это я сыграю тебе то, что ты хочешь.

И пальцы побежали по струнам, а все остальное ушло прочь. Лиара закрыла глаза, отделяя себя от толпы матросов, от шума голосов, от этого корабля и даже от этого моря. Она зашагала туда, где рождалась музыка, туда, где в бескрайних высотах, в вечной тишине изначального, где еще не было мысли, не было жизни, не было формы, но было лишь стремление, стремление воплотиться и стать, стремление породить что-то, создать и облечь в форму. Там жила музыка, одна единственная пронзительная нота, богатая и полная, и все остальные звуки мира от песни жаворонка в рассветном небе до шума горного обвала были заключены в эту ноту, составляли ее, наполняли ее жизнью. Эта музыка плыла, величественная, мощная, огромная, плыла над миром и в нем, растекалась в каждом живом существе, наполняла его и заставляла петь вместе с собой. Эта музыка была необыкновенно простой, такой понятной, такой легкой, такой непосредственной, как белые лепестки ромашки, покачивающиеся под порывами летнего ветра посреди тонущего в солнечных лучах луга. Эта музыка заключала в себе все: и саму Лиару, и корабль, и матросов, и бескрайнее море, и Улыбашку с ее пьяными глазками, и Раду. Лиара улыбнулась, потянулась к ней навстречу всем сердцем, открывая себя нараспашку, будто окна с белыми занавесками, распахнутые первым порывом весеннего ветра. И Рада зазвенела в ней, запела, зазвучала тысячами золотых искорок, шумливыми горными реками, тихими туманами в глуши низин.

Расскажу я о том, как в старь

Собирала у моря янтарь

Синеглазая дева ветров,

Дочь скалистых пустых берегов.

Поднимая с замшелого дна,

Подносила ей в горсти волна

Россыпь рыжей сосновой смолы,

И, шипя, отступали валы.

В белой пене тонули ступни,

Шепот волн коротал ее дни,

Соль морскую в косу заплетал

Долетающий ветер со скал.

И однажды у самой воды

Углядела чужие следы:

То Богиня вышла из вод

Любоваться на солнца восход.

Дева ветра укрылась у скал,

Взгляд саму незнакомку искал.

Глядь: сидит на песке она,

И у ног ее дышит волна.

На плечах ее платье из трав,

А глаза зеленее дубрав,

Повернулась и смотрит в ответ,

А над морем пылает рассвет.

«Что же, дева ветров, дрожишь?

Али жизнью своей дорожишь?

Воровала у моря янтарь?

Беспокоила серую хмарь?

Вот теперь я пришла за тобой,

Возвратить, что похитил прибой.

Будет жизнь твоя — вечный полон

За янтарь, что ворован у волн».

Взволновалась холодная зыбь,

Царство сумерек, тиши и рыб,

И хлестнула волна на песок,

Затирая следы двух пар ног.

И с тех пор ветер плачет о том,

Как нашла его дочь новый дом

В тусклом блеске морских янтарей

У хозяйки штормов и морей.

Песня отзвучала, отзвенела, вылилась из самого сердца, и Лиара ощутила, как медленно тухнет горячий фитилек стремления в груди, а вместе с ним уходит странное ощущение громадных волн, перетекающих сквозь нее и несущихся в себе весь мир. Пальцы еще несколько раз тронули струны, нанизывая на них последние цветные камешки мелодии, такие же яркие, что тот янтарь, о котором пелось, и замерли над арфой.

А потом она открыла глаза и огляделась, словно пришла в себя после глубокого сна. Матросы, что сидели вокруг, смотрели на нее огромными глазами, и было так тихо, что можно было расслышать, как скользит по самой поверхности парусов угомонившийся к ночи ветер.

— И правда, — Светозарная, — хрипло сказал бернардинец, нарушая такую звонкую тишину и откладывая в сторону свирель, которую все время держал в руках. Взгляд его был полон едва ли не священного благоговения и не отрывался от лица Лиары. — Что мне тут сказать? Права была Дочь Камня. По сравнению с таким даром мои завывания что пыль на ветру.

Лиара потупила глаза, когда все остальные матросы один за другим тоже возвращали себе дар речи и начинали наперебой расхваливать ее голос. И Улыбашка взглянула на нее с такой счастливой гордостью, будто Лиара была ей едва ли не родной дочерью, которую она все эти годы воспитывала и растила, уча играть на арфе и петь. В глазах Равенны тоже больше не было того тяжелого пылкого огня, что так мучил Лиару, а взгляд подернулся задумчивой пеленой, туманной дымкой. Пиратка склонила голову, благодаря ее за песню, тихонько поднялась и ускользнула куда-то за грань светового круга от масляной лампы. И Лиаре подумалось, что, наверное, больше у нее с Равенной проблем не будет. Во всяком случае, на этот раз ее по-настоящему проняло, и пришедшая откуда-то из межзвездной дали песня остудила ее пыл лучше, чем безразличие самой Лиары. Может быть потому, что это — искреннее? Не желание присвоить, не мучительная потребность овладеть, а искреннее раскрытие, которого люди боятся, как огня, и бегут прочь от него, не зная как себя вести?

Но настоящей наградой для Лиары стал взгляд Алеора. Он только кивнул из тени, глубоко затягиваясь своей трубкой, кивнул так уверенно, словно ничего другого от нее не ожидал, и впервые за все это время она улыбнулась ему в ответ широко и искренне. Теперь Лиара по-настоящему знала: такой человек, как он, никогда не причинит ей ничего дурного.

Потом матросы просили ее сыграть еще, и она вновь взялась за арфу, исполняя как свои собственные песни, так и те, что любили и знали во всех городах Мелонии. Моряки подхватывали известный мотив, и хоть слова в зависимости от происхождения того или иного матроса слегка отличались, пели они все вместе, пели до тех пор, пока Лиара не почувствовала себя по-настоящему усталой. Тогда, извинившись, она убрала арфу в футляр и засобиралась на нижнюю палубу, чтобы улечься в гамаке и попытаться отдохнуть в оставшееся до рассвета время. А Белгар напоследок еще раз поблагодарил ее за песню и негромко спросил:

— Вы поиграете нам еще, Светозарная? И позволите ли мне выучить ваши песни? Я хотел бы петь их во всех городах, куда только занесет меня судьба. Потому что люди должны слышать это, они должны знать, что бывает так.

— Ну конечно поиграю, — вновь смутилась Лиара. Никогда и нигде ее еще ни разу так хорошо не принимали, и это было ей в новинку.

И это тоже подарила мне ты, женщина с глазами-искрами, полная ветра и свободная, как это море. Потому что если бы не ты, я никогда не пела бы так.

В этот вечер грезы пришли к ней легко и мягко, обхватив все тело и унеся ее в свой покой. Ей не мешали ни голоса дежуривших ночью на палубе моряков, ни храп соседей по нижней палубе, ни хриплое бормотание и проклятия Улыбашки, которая сначала никак не могла вскарабкаться в гамак, а затем принялась ворочаться в нем с боку на бок, почем зря ругая корабли, моряков и моря. Так и прошел ее первый день на корабле: странный, длинный день, полный столь многого.

А дальше потянулись однообразные дни морского путешествия, не слишком богатые на события, довольно однообразные и тревожные. Лиара так и сидела на самом носу корабля, глядя вдаль и моля Великую Мать уберечь Раду. Никто не трогал ее больше, никто не тревожил, даже Равенна лишь сдержанно улыбалась, если их взгляды встречались, но разговаривать с ней или пытаться понравиться больше не пыталась. Иногда компанию ей составляла Улыбашка, почти сразу же начавшая вновь брюзжать про качку и проклятые волны, сводящие ее с ума. Иногда подходил постоять рядом Алеор, дымя трубкой, но не произнося ни слова, просто поддерживая ее своим присутствием и не навязывая общение.

Первые три дня Кай лежал ничком в гамаке на нижней палубе, едва не вываливаясь из него, потому что гамак для его огромного роста был слегка маловат, восстанавливал силы после ремонта корабля и копил их, чтобы дать бой брату Алеора и вырвать из его лап Раду. Только на четвертый день пути ильтонец вышел на палубу, уселся на юте, свесив ноги вниз, и глаза его вновь превратились в ночь. Лиара ощутила странное изменение в воздухе: ветра на миг замерли, прислушиваясь к чему-то неведомому, и невидимая рябь побежала по воздуху, заставляя их изменить направление. В следующий миг ветер, что без конца бил в нос их корабля, вдруг с силой толкнул Лиару в спину, и она едва не охнула, подавшись вперед.

— Все, Кай оправился, — с удовлетворением в голосе произнес стоящий рядом с ней Алеор. — Сейчас он развернет для нас ветра, и мы догоним Сагаира. — В глазах его заплясало плохо сдерживаемое ожидание, когда он повернулся к Лиаре и взглянул на нее. — Готовься, Светозарная. Моли свою Великую Мать, чтобы она послала тебе сил. Бой будет трудным.

Лиара только кивнула, чувствуя, как тревога в груди превращается во что-то острое, холодное и твердое. Глаза ее вновь обратились вперед, на волны, но на этот раз внутри больше не было страха, только уверенность и стремление. Мы уже идем, Рада. Мы идем.