Ветры Босфора

ИЗ «ОБЩЕГО МОРСКОГО СПИСКА»

1829 г. Командуя отрядом из 3 кораблей, 2 фрегатов и 1 брига, сжег под крепостью Пендераклия стоявшие на рейде 1 корабль, 1 транспорт и до 15 мелких судов.

Этим бригом с составе эскадры Скаловского был бриг «Меркурий». Так команда «Меркурия» тоже «побраталась» с султаном.

«Скаловского - в контр-адмиралы. И дать 40 крестьян».

Не каждый день русские корабли топят такого «султана», как в Пендераклии. Тут и крестьян надо пожаловать.

Но так и не стал Иван Семенович Скаловский добропорядочным усердным помещиком. Вскоре после Пендераклии был переведен на Балтийский флот, где командовал I-ой бригадой 3-ей флотской дивизии.

Двадцатого августа тридцать шестого года он скончался.

Гнев султана опаснее извержения вулкана.

Осман- паша, верховный адмирал Порты, и Ахмет-паша, командующий Черноморским флотом, стояли перед Махмудом II, опустив головы. Кожей чувствовали презрительные взгляды везиря и реиса-эфенди [34] . Рядом с ними у стены стоял длинный англичанин, рыжеволосый, с лицом в веснушках, -лейтенант Слэд. Считалось, что лейтенант бросил службу в Англии и теперь просит защиты и службы у Махмуда. Осман-паше было особенно неприятно, что в свидетелях его позора европеец.

- Собаки! - кричал Махмуд на адмиралов. - Я давно говорил о вас: сколько собаку не перекрашивай, она не станет львом!

Ахмет- паша был уже пожилым человеком, жизнь отдавшим флоту. Известие о Пендераклии уложило его в постель. И только приказ Махмуда явиться поднял.

Осман- паше вспоминать не хотелось, как они, два адмирала, пересекали дворцовую площадь. Пробирались, как по просеке в лесу, охваченном пожаром. Шутовской визг, свирепые голоса дервишей, взывающих к расправе, рев толпы, готовой здесь же осуществить суд, -раскаленный ненавистью воздух, которым и здоровому дышать невозможно.

Толпа поносила адмиралов, Осман-паше кричали в спину, что он трусливый пес с поджатым хвостом. А Ахмет-паше даже в лицо: «Ахмет попуджи», «Ахмет-попуджи». «Попуджи» - сапожник. Память людская - скверна незаживающая, язва незатягивающаяся. Стамбул, оказывается, помнил, что адмирал в шестнадцать мальчишеских лет был учеником у сапожника. А какой храбрости можно ждать от сапожника?

От резкого голоса султана Ахмет-паша опять ощутил стеснение в груди. Осман-паша почувствовал на мгновение на своем плече его навалившееся плечо. Он переступил с ноги на ногу так, чтобы понадежнее поддержать Ахмет-пашу. Слабость дряхлеющего адмирала не укрылась от зорких глаз Махмуда. «A-а, беззубая гиена! Командир Черноморского флота хватается за сердце и трясется, едва услышав мой голос. И такой смеет командовать флотом!» Словно земля, подымаемая могучими глубинными силами, послала новый толчок, вулкан грохнул, выбросив на адмиралов лаву огня. Смуглое лицо Махмуда побагровело. Он кричал, что он знает, что надо сделать с такими трусливыми собаками, как два его адмирала. Он прикажет зашить обоих в мешки и бросить в Босфор. Но прежде оба увидят, как он раздаст их жен дервишам. А сыновьям их выколят глаза на их глазах!

До той минуты Осман-паша не чувствовал никаких неудобств со своим собственным сердцем. Но тут и у него сердце зашлось, пропустило удар. Он-то знал, сколько бы Махмуд не привечал европейцев, в гневе он не европеец, он мусульманин. И глаза сыновьям выколет. И жен раздаст грязным, нищим дервишам. Те, получив нежданный дар, в тот же день уйдут из Стамбула. Никому их потом не найти.

Понимая, как плохи дела, Ахмет-паша собрался с силами.

- Повелитель! - проговорил он. - Повелитель! Если ты допустил меня, низкого, до света очей твоих, пронзающих небосвод, разреши, чтобы слово мое дошло до слуха твоего!

Махмуд, гневный, лицо в пятнах, - остановился, полуобернулся.

- Повелитель! Можно вырвать тысячу языков у жителей Пендераклии, но остальные все равно скажут: топчи-баша [35] Алескер защищал форты мужественно. В бортах русских кораблей застряло много ядер…

- Попуджи! Попуджи!! Попуджи!!! [36] - затопал ногами султан Махмуд.

На бледно-желтом лице Ахмет-паши мука: разве его слова не стоят того, чтобы быть услышанными? Осман-паша глянул на него, жалея старика: помолчи, Ахмет-паша, иначе твоему лекарю не надо будет лечить тебя. И выступил вперед сам.

- Повелитель! - Осман-паша взглянул на султана с мольбой выслушать. - Клянусь аллахом, победы еще будут у нас. Кораблей у нас не меньше, чем у русских. Наши мастера - хорошие мастера. Наши корабли - хорошие корабли. Наши моряки - хорошие моряки. Аллах послал испытание, аллах пошлет и радость. Русский генерал Кутузов уклонялся от сражений, а потом победил. Молю небо об одном: пусть аллах пошлет нам терпение!

Верховный адмирал взглянул на везиря и реис-эфенди, прося поддержки. Но увидел: не поддержат. Везирь был подавлен. Позор Пендераклии - его позор. Реис-эфенди молчал и злорадствовал.

- Повелитель! - продолжал адмирал. И взглянул на последнего из присутствующих, на рыжего англичанина. Англия - союзница России. Но лейтенант Слэд не союзник ей. Англичанин хочет поступить на службу в турецкий флот. Ему быть в подчинении у капудан-паши. Англичанин должен поддержать. - Повелитель! Я приму смерть, раз я не стою жизни. Нельзя прекращать дело, которое мы начали. Или наш флот станет другим флотом, таким, как в Европе, или мы потеряем все наши корабли. Ни в одной стране реформы не проходили гладко. У адмирала Нельсона несчастий было не меньше, чем у меня. Но он стал главным адмиралом Нельсоном потому, что никакие несчастья не заставили его отказаться от реформ в королевском флоте. Нам нужно терпение!…

Султан не перебивал его, слушал. И у верховного адмирала затрепетала в сердце надежда, крохотная и робкая, как пойманный воробей.

- Повелитель, не отдавай приказа флоту выходить в море! Грейг только этого и ждет. Выйдем - много потеряем. Сохраним корабли - завтра ты, повелитель, зашьешь Грейга в мешок и пустишь с борта «Селимие» в Босфор.

Султан слушал.

Осман- паша настойчивее взглянул на англичанина: крохотную бы поддержку со стороны, и Махмуд II, верно, согласится!

- Здесь стоит лейтенант Слэд, - проговорил он, убеждая, - спросим его, повелитель, был ли терпелив Нельсон, когда судьба обрушивала на него удары?

Взглянул на англичанина, выжидая, Махмуд.

- Балахум! [37] - проговорил Махмуд, разрешая говорить постороннему.

Лицо у англичанина отсутствующее, стороннее.

- У Великой Порты, - проговорил англичанин с таким видом, словно один из всех владел тайной до конца, - ты, повелитель, считаешь, имеется два врага: владычица морей, Британия, и могущественный северный лев, Россия. Но у Порты - три врага!

- Аллах керим! - замахал на него руками султан Махмуд. - Что ты говоришь? Какой еще третий враг? Разве двух мало?

- Третий враг, повелитель, самый страшный. Третий враг - нерешительность адмиралов Порты. Где можно атаковать - твои адмиралы выжидают. Где можно войти в сражение - уклоняются. В результате где можно победить - терпят поражение.

Уязвленный, Осман-паша смотрел на англичанина, глазам своим не веря. Он, что, этот лейтенант, собирается в турецком флоте командовать адмиралами? Почему так уверен и дерзок? Враг России, будет ли он другом Порте?

Но Махмуд принял, как должное, дерзость англичанина. Из дальнего угла кабинета он пошел на адмиралов, грузный от гнева:

- Ни одна собака не забежит во дворец Долма-бахче, даже если ворота открыты. Знает, мои псы разорвут ее…

И оборвал себя на полуслове: прием окончен.

Итак, адмиралы - псы.

Псам приказ - догнать русских и разорвать.

Приказ - гибельный. Гнев залил глаза Махмуда. Махмуд слеп от гнева.

Но почему англичанин, поступающий на службу к султану, с самого начала предпочитает предательство поддержке? В то, что он будет вредить России, верить можно. Но не будет ли он заодно вредить и Турции?

… То было первое предательство Слэда, тяжело пережитое Осман- пашой. Впереди были еще более тяжелые. Два десятилетия спустя Слэд, капитан I ранга, станет командиром фрегата-парохода «Таиф». Его будут звать Мушавер-пашой. Но и сменив имя, Слэд не станет турком. В Синопском бою, самом трагическом для Осман-паши, в разгар сражения «Таиф» бросит строй турецких кораблей и на всех парах, под всеми парусами помчится в Константинополь, чтобы отправить в Лондон чрезвычайное сообщение: адмирал Нахимов разбил Осман-пашу, Турция без флота! Лукаво вступив на службу к султану, англичанин совсем не собирался гибнуть в день гибели турецкого флота.

Но пока до погибели флота Порты было далековато.

Равновеликие флоты - в борении друг с другом. Кто кого?

… С тяжелым сердцем Осман-паша ступил на набережную и, услышав знакомый голос, нехотя повернул голову. Его шут Пезавенг скандалил с лодочниками. Как султан грозил адмиралам всеми земными и небесными карами, так Пезавенг грозил лодочникам всеми карами, которые обрушит на них верховный адмирал Порты Осман-паша, если они его, любимого шута, не доставят на «Селимие». Пезавенг мог бы не скандалить, а заплатить лодочникам. Но в его карманах не было ни пиастра.

Осман- паша ступил на борт адмиральского катера, оставив Пезавенга скандалить.

«Селимие» - на рейде. Прекрасный корабль, творение искуссных турецких мастеров. На гафеле огромный флаг, - красный с тремя полумесяцами, на грот-брам-стеньге его, адмиральский флаг, тоже красный, тоже с полумесяцами. На борту «Селимие» пушки, искусно отлитые. На каждой - орнамент арабских букв, слагающихся в устрашающие фразы: «Врагу - лишь смерть», «Гром низвергающая», «Гнев аллаха».

Собственная участь мало волновала адмирала.

Его сердце оплакивало флот Турции.

Не могло быть ничего бессмысленнее приказа выходить сейчас в море и искать встречи с крупными силами русских.

Угрюмые думы, как воры, пробирались в сумрачные тайники мозга. Ни один палач мира не мог бы сделать ничего, чтобы заставить адмирала высказать свои мысли вслух.

Беда Порты родом из дворца, из Долма-бахче.

Мастеру, умеющему создавать такие прекрасные корабли, как «Селимие» и «Реал-бей», надо говорить: «Ты -Мастер! В твоем умении - воля аллаха!» Когда же в Долма-бахче Мастеру говорят: «Ты - собака!», - корабли Мастера гибнут. Когда в Долма-бахче цена адмиралу меньше, чем дворцовой собаке, адмиралы проигрывают сражения.

Осман- паша поднялся на борт «Селимие». Толпа офицеров -богато одетых прихлебал! - бросилась к адмиралу. Кто с фарфоровым кальяном, уже раскуренным, кто с пустыми руками, но с тем выражением готовности на лице, которого даже у Пезавенга, любимого шута, никогда не бывало! Сдуть пылинку - пожалуйста. Почесать за ухом - пожалуйста. А пожелает капудан-паша, его подымут на руки и понесут, куда прикажет, - в его ли каюту с резными балконами на юте, на кушетку ли посреди палубы.

Осман- паша осмотрел офицеров. Каких только одежд тут не было! Расписные куртки из выделанной бараньей кожи, шальвары всех цветов, антери (вид поддевки) еще более яркие, кушаки, богато вышитые, с сапфировыми, а то и алмазными вкраплениями. Не было только того, что было необходимо: единообразия формы, как на русских кораблях, как на кораблях англичан, как на кораблях французов.

Шут Пезавенг перескандалил лодочников. Его подвезли к борту «Селимие», и он поднялся вслед за адмиралом.

Осман- паша бросил взгляд на корму. За бизань-мачтой множество матросов. Одни спят, другие играют в нарды, третьи обедают, четвертые уединились с четками. Эфенди Чингиз, топчи-баша (главный артиллерийский офицер), сидел на запасном рангоуте с опущенной рубашкой на коленях и прилежно искал кровожадных нарушителей своего послеобеденного отдыха. Осман-паша сказал с горечью:

- Я вижу, наши храбрецы пали при Наварине. Теперь у нас на корабле чабаны, а не моряки. Они могут бить блох и не могут бить русских!

Кто- то в свите несмело засмеялся, кто-то счел за лучшее состроить мину постного почтения.

Шут Пезавенг, самый большой храбрец, единственный, кто на борту «Селимие» не боялся адмирала, взбросил лохматую голову, искоса стрельнул глазом: если хочешь, я щелкну эфенди Чингиза в лоб так же, как он щелкает блох?

Осман- паша не захотел. Эфенди Чингиз был хорошим артиллеристом. Не его вина, что он сейчас щелкает блох, а не сидит в своей каюте, подобно лейтенанту Слэду, над книгами по баллистике. Глаз у эфенди Чингиза точный, руки такой силы, что он и без помощи матроса может управляться с пушкой. Он лучше офицер, чем рыжий Слэд. Судьба у него хуже.

- Готовиться к выходу в море! - приказал Осман-паша.

Вся свита выразила шумное удовлетворение решением адмирала. А шут бросился ему под ноги. Перекувыркнулся. Сказал, заглядывая в лицо снизу, преданно и плутовски вместе:

- Вот так перевернется русский адмирал под победоносным громом твоих пушек! - Вскочил. - И вот чем я буду его приветствовать!

Пезавенг дал пинок русскому адмиралу. Пока в воздухе.

Офицеры засмеялись.

- Пезавенг! - улыбнулся адмирал. И пребольно потянул шута за ухо. Он в самом деле любил своего шута, давно уже немолодого. Кряжистого, нестройного и очень ловкого. Любил выражение его лица, в котором была не глупость, а хитрость. - А ведь мой приказ не для твоего длинного уха. Я велю пригвоздить твое ухо у двери моей каюты!

Пезавенгу было больно. Но ему положено было смешить людей своей болью.

- Тогда дурак будет слышать тайны мудреца!

- Не страшно! Я велю зашить дураку рот!

Пезавенг бесстрашно осклабился.

- Но что же ты будешь делать тогда без моего языка?

Молодец Пезавенг! Нашелся!

Осман- паша засмеялся и отпустил ухо.

Шут тотчас воспользовался доброй минутой, заклянчил, показывая на лодочников за бортом «Селимие».

- Накажи, накажи вот этих гребцов! Они сначала не хотели Пезавенга везти на своей шлюпке, а теперь не принимают шуток Пезавенга за пиастры! Чем мне платить, если я сам ничего не получаю?

Это было почти правдой: жалованье у шута было малое. Как и у всех. Моряку полагалось жить не жалованьем, а победами и добычами.

Осман- паша бросил горсть пиастров гребцам. Подумал с горечью: «Пезавенг понимает: «Морякам надо платить жалованье, а в Долма-бахче, где каждый мнит себя мудрецом, не понимают того, что понимает шут!»

На широте мыса Инабас, где разведка видела русские корабли, их не было. Не было и у Пендераклии той эскадры, которая спалила линейный корабль. Печальное зрелище представляла собой Пендераклия. Обугленные остовы зданий в военной гавани, в черной копоти стены разбитых фортов. Печальную картину представлял собой Акчесар. С моря видно было, по останкам стапеля ползали люди, как черные муравьи. Люди есть люди. Люди разрушают построенное. Люди восстанавливают разрушенное.

Осман- паша не знал, на что решиться.

Ему не хотелось идти на Сизополь, - хотя, если он ищет русских, он там их найдет.

Может быть, гнев отпустил султана Махмуда и аллах вернул ему разум, холодный и расчетливый?

Войти в Босфор?

Но как же войти, если никто не скажет, в каком настроении Махмуд?

Султан - правитель с вулканом в груди. А служба капудан-паши - служба зависимая, служба терпеливая.

Если султану нужен адмирал-герой - Осман-паша погибнет. Но бедная Турция! Она-то знает, как ей нужен живой Осман-паша! Кто лучше его проведет реформы на флоте, сделает его таким же сильным и грозным, каким он был четыре века?

У неверных бывают светлые мысли. Русские говорят: «Беда одна не ходит».

Осман- паша, за время похода почти не сходивший со шканцев, шел на «Селимие» в предчувствии поражения. Шестнадцать кораблей было в его эскадре. И он, стравленный гарью сумрачных сомнений, скованный тяжкими предчувствиями, видел уже их в дыму и зареве неутолимого огня. Корабли -деревянные. Перед тем, как вспыхнуть, они вдруг начинают источать острый, первородный запах смолы, от которого, сколько ни служи, сердце переворачивается, как переворачивается оно от предсмертной молитвы близких. Невозможно привыкнуть к тому, как падают на палубы громады мачт. Поначалу они разогреваются в огне. Шипят, разгораясь. И лишь потом, как дерево, подсеченное лесным пожаром, рушатся, увлекая за собой все части рангоута, погребая под вспыхнувшими парусами людей.

Словно сам сатана щелкал бичом в душе Осман-паши. Он сомневался, принимал одно решение, отказывался от него, и принимался обдумывать новое.

В ночь на двенадцатое апреля на море пал туман. Корабли шли в полной боевой готовности. Эфенди Чингиз уже не ловец блох, а настоящий топчи-баша, артиллерийский офицер, изготовивший все орудия к бою. Матросы, тревожные и готовые к любому повороту событий, стояли у своих снастей, быстро и умело исполняли приказы мачтовых офицеров, - потравливали или выбирали шкоты, не выпускали из парусов и малого ветерка. Но ни Ахмет-паша на борту «Реал-бея», ни командиры остальных четырнадцати кораблей не могли понять курса, выбираемого главным флагманом. То им казалось, что эскадра идет на Сизополь. То, казалось, возвращается в Босфор. Флагман опять и опять менял курс. Эскадра утюжила море между Пендераклией и Акчесаром. И командиры не понимали: неужели капудан-паша думает, что русские корабли вернутся туда, где они уже спалили все, что могло гореть, разрушили все, что могло разрушиться?

Чтобы в тумане суда не столкнулись со своими же судами, Осман- паша приказал эскадре разделиться на две колонны. Одна следовала за «Селимие», вторая за «Реал-беем».

Проходили часы за часами, туман густел. Серо-молочные замки возникали по носу корабля, за бортом. Верховой ветерок все же еще был. И ловя его верхними парусами, эскадра понемногу продвигалась. Молчаливые, замки опадали в одном месте и возникали в другом. Из полосы сплошного тумана корабли выходили вдруг на чистую воду. Проходили пространство и опять входили в полосу высоких и мягко пробиваемых бушпритами замков.

За всю ночь Осман-паша не проспал и двух часов. Хотя на «Селимие», как на любом флагманском корабле, был командир, - Курбан-бей, опытный капитан.

В шестом часу утра Осман-паша уже был на палубе. Ветерок начинал трепать туманные крепости. Пробивал в них бреши. Наскакивал на вершины башен и развеивал их.

- Вижу корабль! - вскричал сигнальщик с высоты марса.

Десяток труб направились туда, куда показывал матрос. Взбросил трубу к глазам и Осман-паша. В фантастической близости - как раз в просвете между двумя колоннами турецких кораблей - возник русский корабль. Осман-паша разглядел андреевский флаг и опустил трубу. Русский корабль был так близко, что его не надо было разглядывать через трубу. Можно было не только сосчитать его мачты - их было три - но даже пушки на его борту. И этот русский корабль был один-одинешенек. За ним не просматривалось ни двух-трех кораблей, которые обычно составляют дозорный отряд. Ни, тем более, кораблей эскадры, вышедшей в полном составе. Хочешь верь своим глазам, хочешь, не верь, но вот он, корабль врага в коридоре, образованном двумя линиями кораблей эскадры!

- Пезавенг… - прохрипел Осман-паша.

Все- таки он не мог до конца поверить своим глазам. И ему хотелось проверить свои глаза острыми глазами шута. А ну как все эти серовато-белые паруса -всего туманное наваждение? И этот беззвучно ползущий по тусклой глади моря корабль можно так же проколоть бушпритом, пройти сквозь него, как проходили через туманные замки и через туманные рощи.

- Барабанщиков! - во весь голос зыкнул Осман-паша. И сам удивился своему зычному басу, которого, как грозы, боялся весь флот. В последнее время он отдавал команды сиплым хриплым голосом, который сам ненавидел.

Первые барабаны ударили на «Селимие». Мгновение спустя их бой удвоили барабаны «Реал-бея». А через минуту умножили барабаны на бортах всего флота. О, Осман-паша знал, как подавляюще действует на нервы врага монотонный, заунывный бой огромных турецких барабанов, которые обтягивают шкурой волов только одной-единственной породы - сарыузунской. Знал, как действует, когда в такой близости черные глазницы орудийных стволов, в три яруса заполнивших порты «Селимие», в два «Реал-бея», и когда на всех шестнадцати судах эскадры орудий более восьмисот.

Русский корабль был добротен и прочен. Осман-паша ощупывал его взглядом и видел, это не дряхлая фелюга, отжившая срок. Очевидно, корабль бежал на Кавказ. На Кавказе воюют две армии. Видно, корабль спешил. Подняты все, решительно все паруса, и основные, и дополнительные. Но попробуй-ка, побеги, когда туман клочьями повисает на парусах, покинутых ветром.

- Пезавенга ко мне!

Но Пезавенг уже стоял за спиной Осман-паши. У Пезавенга было, кроме всех прочих достоинств, еще одно: он сносно знал русский.

- Пезавенг! Кричи, чтобы опускали паруса!

Кто- то сунул в руки Пезавенга рупор. И тот крикнул:

- Эй, сдавайся! Убирай паруса!

Барабаны всей эскадры били: на шести линейных кораблях, на трех фрегатах, на пяти корветах и двух бригах.

Сотни черных стволов глазами-глазницами примеривались к цели.

Осман- паша опять вскинул трубу. На борту русского корабля, вызванный вахтенным офицером, показался командир. Его стоило рассмотреть получше.

Капитан русских - большеголовый, быковатый мужчина. Эполеты на широких плечах привычны. Грудь крутая, пропитанная не пылью адмиралтейских канцелярий, а солью морских ветров. Командиры кораблей всех флотов - под чьими бы флагами ни плавали - в походах почти не спят. Разве дремлют. Корабль - что государство с замкнутыми границами. Командир в этом государстве за все в ответе. Быстрее всего, этот капитан в люстриновом сюртуке с золотыми эполетами не спал часов до трех, до четырех ночи. И вот теперь, когда его вызвали из его каюты, ему хочется крикнуть своему Пезавенгу: «Ущипни меня, Пезавенг! Ведь это наваждение тумана, все эти корабли с обоих бортов?» Впрочем, у русских командиров шутов нет. Даже у адмиралов.

Как сладко входить в думы, входить в чувства человека, который, пораженный бедой, обмер, стоит недвижно под наведенными орудиями! Осман-паше казалось, что он видит мозг этого русского до последней извилины, видит его душу, словно сам ее рисовал. Если корабль бежал на Кавказ, чтобы войти в крейсерские отряды, он мог иметь путь и прямее, держа курс на Батум. Но он спустился к Пендераклии. Капитан, быстрее всего, человек с самолюбием. И, честолюбивый, возбужденный победой своих товарищей, уязвленный неучастием в сражении, сам искал, не попадется ли ему по пути на Кавказ какое-то недобитое судно. Хотел схватиться с ним и победить. Одного не ждал смельчак - встретить не одинокое судно, а эскадру.

Что теперь он предпримет?

Пезавенг, войдя в азарт, орал оглушающе в рупор:

- Сдавайся!… Убирай паруса!…

Осман- паша вспомнил, какие тяжкие мысли отравляли его. Вспомнил, как, не приходя ни к какому решению, он и сам не знал, зачем утюжит море между Акчесаром и Пендераклией. Но теперь мозг его был так же светел, как зорки глаза. О, низкий смертный, не смей роптать на аллаха! Ибо где же тебе, червю земному, знать помыслы всемогущего? Не он, Осман-паша, держал эскадру между Пендераклией и Акчесаром, аллах держал его, Осман-пашу, здесь.

Так что же предпримет русский капитан? Палуба русского корабля полнилась офицерами и матросами.

Осман- паша в великом волнении наблюдал за своим главным врагом, капитаном.

Уйти русский не может.

Уйти ему не дадут.

Войти в бой и победить не может. Прежде чем на борту русского вспыхнет хоть один фитиль у карронады, корабль будет затоплен лавиной огня.

Или взят в абордажном бою.

- Сдавайся!… Сдавайся!… Убирай паруса! - орет Пезавенг таким голосом, что одному аллаху ведомо, как выдерживают его голосовые связки.

Победить русский корабль не может. Но погибнуть может.

Что же ты предпримешь, русский капитан?

Эфенди Чингиз глаза не сводит с капудан-паши. Один взмах руки - и левый борт «Селимие» изрыгнет огненный вал.

Осман- паша смотрит в трубу.

Крупноголовый, русский склоняет шею. Могучий и стройный, опускает плечи, на которых все еще мерцает золото эполет. Бравый, становится мешковатым.

О, аллах! Стоило жить не земле, чтобы увидеть эту минуту превращения!

Русский подымает руку.

Для чего подымает?

А ну как все-таки для того, чтобы отдать приказ бомбардирам: «Огонь!».

Рука двигается медленно… немотно… через силу…

Засуетились мачтовые матросы.

Дрогнул, как хохолок у нарядной птицы, верхний парусок. Как перышки у подбитой, подобрались нижние косые лиселя. Дрогнул брамсель. Дрогнул марсель. Андреевский флаг пополз вниз.

Не первый десяток лет ведет Осман-паша войны на море.

Было, - русские брали в плен турецкие корабли и называли их «призами».

Было, - турки брали в плен русские корабли. Но брали обгорелые останки. Брали после кровавых боев.

Но двенадцатого апреля 1829 года на траверзе Пендераклии произошло то, чего никогда не бывало. Русский корабль спустил флаг, не дав ни одного залпа.

В радостном просветлении Осман-паша сказал - и голос его опять был его голосом, зычным молодым басом - что знает, как надо переименовать этот корабль русских.

- Он будет называться «Фазли Аллах»!

«Фазли Аллах» - «Дарованный Богом».

Аллах взял в Пендераклии недостроенный корабль.

Аллах дал корабль достроенный, под всеми парусами, со всем артиллерийским вооружением.

- Милость аллаха с нами! - вскричал Осман-паша.

И все те, кто тесной толпой стоял у него за спиной, на разные голоса закричали:

- Милость аллаха с нами!

- Аллах с нами!

- Аллах-бисмаллах-алаллах!

Все кончается. Кончится со временем и русско-турецкая война 1828-1829 гг. Используя неофициальные связи - через людей графа Канкрина, министра финансов - турки предложат России произвести обмен пленными: командира русского корабля, взятого в плен, поменять на помощника коменданта Анапы Теймураз-бея, племянника везиря Порты. Вместе с ними обменять семьдесят человек команды бывшего русского корабля на семьдесят турок, попавших в плен при сдаче Анапы. Адмирал Моллер положит на стол Николая рапорт: из команды фрегата в 210 человек, взятых в плен, осталось в живых всего-ничего. Страшен турецкий плен. Командир, тоже выживший, может быть доставлен в Севастополь. Корабль, переименованный в «Фазли Аллах»

(«Дарованный Богом»), в строю турецких кораблей.

Гневный, Николай написал на рапорте, думая о командире:

- Разжаловать… В рядовые…

И все более гневаясь, распаляя себя, уточнил:

- Без срока службы!… Без права женитьбы!… Дабы не плодить в русском флоте трусов!…

Так рассказывают…