Вид из окна

Небольшое объявление в одной из газет полностью меняет жизнь двух людей – молодой успешной женщины и малоизвестного поэта. Слава, предательство, разочарование в жизни, новая любовь – все это переживают главные герои книги. Благодаря всем перипетиям, случившимся с ними, они открывают сердце для Бога и начинают новую жизнь.

Сергей Сергеевич Козлов

ВИД ИЗ ОКНА

роман

Ибо человек - это его вера.

И.В. Киреевский

Одна коза окотится двумя козлятами,

но от одного кожа пойдет на бубен, а от другого - на Евангелие.

Сербская пословица

Любовь того стоила...

Эпитафия

Я устал от двадцатого века,

От его окровавленных рек.

И не надо мне прав человека,

Я давно уже не человек.

Я давно уже Ангел, наверно,

Потому что, печалью томим,

Не прошу, чтоб меня легковерно

От земли, что так выглядит скверно,

Шестикрылый унес Серафим.

Владимир Соколов

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

На такое решится не каждый...

Почему это объявление разместили в разделе о вакансиях? Среди требующихся фирмам бесчисленных менеджеров, юристов, бухгалтеров, сварщиков, буровых мастеров и помбуров, такелажников, трактористов, охранников и прочая, и прочая? Оно располагалось в центре газетного листа, словно зажатое обыденной суетой, набранное в отличие от других жирным шрифтом и вставленное в безвкусную рамочку с вензелечками а ля модерн. Так и ожидался текст наподобие: «В салоне мадам N состоится спиритический сеанс. Будут вызваны духи Льва Толстого и Луи Наполеона Бонапарта». Ан нет! Сообщение было куда забористее!

«Куплю одинокого мужчину для достойного использования. Требования: средних лет, высшее образование, начитанность, любовь к искусству, путешествиям, отсутствие вредных привычек...»

Собеседования с 16 до 18, адрес офиса такой-то, при себе иметь то-то и то-то...

Сначала в недоумении мелькала мысль, что крепостное право давно отменено. Потом ошарашивали вопросы: что еще принесет реставрация капитализма и чем еще готовы отличиться новые богатеи, кроме покупки шикарных вилл, президентских самолетов, футбольных команд и создания финансовых пирамид. До сих пор считалось, что торговля живыми и мертвыми людьми у нас не практикуется. Тем не менее, объявление красовалось в центре вполне либеральной и подчеркнуто толерантной газеты...

Вероятнее всего было бы подумать, что так развлекается престарелая бизнес-леди, покупая себе «мальчика по вызову», но маленькая строчка внизу рушила данное умозаключение на корню. «Не интим», - гласила она. Далее ломать голову было бессмысленно, ибо ничего другого трезвомыслящий человек предположить не мог. Ну не на «запчасти» же хотели покупать мужчину (тогда бы написали: «куплю мужчин»)?

Оставалось три варианта: объявление - шутка, акт отчаяния или чье-то сумасшествие. Поэтому и откликнуться на него мог человек, имеющий достаточную долю иронии по отношению к себе, определенную степень разочарования жизнью, помноженную на нездоровое любопытство. В конце концов, закон «рыночной экономики» неумолим: спрос порождает предложение, а покупатель(ница), возможно, не самый на нынешний день, как теперь говорится, обезбашенный. Может, нужен доверенный для исполнения особых поручений? Другое дело, что купить его хотели, судя по тексту, с потрохами и навсегда.

Объявление заканчивалось словами: «обращаться к Вере Сергеевне, с собой иметь номер газеты, вас проводят».

2

Для начала надо бросить все. Все, с чем связывала тебя предыдущая жизнь. Работу, дававшую пусть и небольшой, но стабильный доход, завоеванные на корявой и загаженной социальной лестнице высоты, обжитый, выстроенный под себя комфорт. Словом все, что создавало внешнюю сторону жизни. С одной стороны, это может показаться безумием. Но с другой - если вы в полном и беспросветном тупике, где уже нет свежего ветра жизни, то остается единственный выход - повернуть на сто восемьдесят градусов. Проскочить этот отрезок жизни, как школьник, сбегая вниз, перемахивает, ухватившись за перила, почти весь лестничный пролет. «Обнулиться» и начать заново.

Мы знаем, что ничем не выделяющийся человек является под Божьим небом яркой и неповторимой индивидуальностью, которую невозможно выразить цифровым кодом, образом, цветом, звуком, если брать их по отдельности. Человек, несомненно, больше, чем набор информационных - математических, химических, физических, биологических и прочих составляющих, как пытается навязать нашему сознанию современная материалистическая наука.

Большинство людей ждут от жизни чего-то прекрасно-сверхъестественного, предназначенного только им, воплощающего самые несбыточные надежды. Но в какой-то момент событие или даже череда таких событий, которые мы не решаемся называть чудом, проходят стороной и (или) остаются незамеченными, потому как истинное значение происходящего и жизни как отдельно взятого человека, так и целых народов, известно только Творцу. Обделённость чудом, явная и подспудная тяга к потустороннему - это ли не тоска по утраченному раю? Возможно предположить, что романтики - это люди, у которых сохранилась допервобытная память - память о том состоянии, в котором находился человек до грехопадения. И всю свою жизнь они тщетно по крупицам собирают мгновения, похожие по вкусу и ощущению на те, что хранятся в реликтовой памяти, пытаясь составить из них мозаику райских кущ. И не находя искомого, начинают принимать окружающую жизнь с едкой иронией, граничащей, а то и прямо связанной с цинизмом. Потому и посещают нашу ядовитую реальность не Ангелы, а неопознанные летающие объекты.

Переживший (по возрасту) Лермонтова, Есенина и Пушкина поэт, разумеется, не всегда циник, но почти всегда носитель угасающего восхищения жизнью, лишенный достаточных средств к существованию, вынужденный рассчитывать на признание «когда-нибудь»... После смерти.

Настоящий поэт, по определению, не может быть продуктом современного ему мира, потому что он является либо посланцем неба, либо соавтором преисподней. Взаимоотторжение поэта и общества разной степени накала приводит к уже известным в истории последствиям. Противостоять этому можно с маловероятной для поэта успешностью несколькими способами: а) с оружием в руках (Пушкин, Лермонтов); б) с бутылкой на столе (большинство); в) покончив с собой... Любая попытка приспособиться приведёт, если и к выживанию физического индивидуума, то к гибели поэта духовной...

Для обретения новой реальности необходимо уволиться с работы (если таковая была), выбросить (или продать) мобильный телефон, если он есть, продать квартиру, если она не принадлежит ещё кому-то и вы не обременены семьей, попрощаться с любимыми книгами перед отправкой их в букинистический магазин и, взяв с собой стандартный набор командированного, броситься в объятья необъятной Евразии, не предполагая горячей взаимности. Исходя из степени решимости, можно оставить паспорт, трудовую книжку, военный и писательский билет. При этом гарантий на лучшую жизнь в отличие от той, которая остаётся за порогом пройденного отрезка времени, нет, но есть шанс, какого не бывает во время фатального полёта пули в вашу сторону. И тогда после вас будет кто-то, как после Александра Первого был Фёдор Кузьмич, и пусть первый оставлял следы на земле, то второй, если верить легенде, на небе.

Оставьте всё... Сделать это следует, пока вас не пристрелили, не прирезали, пока вам не пришла мысль удавиться-утопиться-отравиться-застрелиться, пока вас не купили политические партии, пока на вас не завели уголовное дело, пока любимая женщина не одарила вас разочарованием, пока у вас не перестало биться истрепанное сердце, пока последний выход из тупика не забросали могильной землёй.

Когда несоответствие внутреннего и внешнего достигло критической массы, поэт Павел Словцов так и сделал. Покидая свой областной центр, Павел сел в поезд, идущий в Сибирь, потом воспользовался редким по нашим временам радушием дальнобойщиков, следуя по сибирскому тракту. Дальнобойщики удивлялись глобальному потеплению (еще пару лет назад здесь от мороза колеса отваливались!), Словцов что-то поддакивал, но более смотрел на скользящие за окном пейзажи.

А там стелились замерзшие болота, и морозец терпимый (градусов около десяти) высекал под полуденным солнцем на этих заснеженных равнинах разящие глаза искры. Лишь дорога грязно-серой лентой тянулась за горизонт, нигде не имея начала и конца. Только кончились за окном автомобиля редколесные болотца, как поплыли поля и луга, и вот уже сдавила с обеих сторон корявый асфальт загадочная тайга.

Был маловетреный, почти весенний, но все-таки февральский день. Недели две не выпадал снег, поэтому вокруг человеческого жилья вылез наружу разнокалиберный мусор. Небо тоже выглядело неважнецки - голубая застиранная простыня с белыми заплатками редких облаков. И только солнце набирало всепобеждающую, ослепительную силу, и оттого томительно пахло притаившейся до срока весной.

За Уватом над неровной грядой сосен стали подниматься газовые факелы, а вдоль обочины замелькали многочисленные ответвления к компрессорным станциям. Все это недвусмысленно напоминало, что основа экономической стабильности на сегодняшний день находится глубоко под землей. Стальные нити нефте- и газопроводов подобно аортам и артериям от щедрого сердца тянулись во все стороны света, гарантируя тепло, жизнь и, в том числе, движение автомобиля, на котором Павел ехал. Сошел он в конечной точке следования водителей - Ханты-Мансийске. Дальше можно было махнуть через Иртыш на Нягань, но почему-то казалось, что, совершив круг, придется вернуться назад.

3

Проснувшись утром в гостинице, отмокнув под струей горячего душа, Павел Словцов стал листать бесплатную газету, которая была любезно оставлена персоналом на рабочем столе рядом с телевизором. Там он и обнаружил примечательное объявление. Но первоначально оно не вызвало у него никаких эмоций, кроме кривой ухмылки.

Подобную ухмылку вызвали у Павла и стоимость проживания, и цена завтрака в ресторане гостиницы, что вполне могли составить конкуренцию столичному размаху. После несложных сложений-вычитаний Павел осознал, что сбережений, вывезенных из средней полосы России, здесь хватит ненадолго. Именно тогда в памяти поэта стало настырно мерцать вензелечками странное объявление в центре газетной полосы. Обдумывая, следует ли посетить загадочную Веру Сергеевну и, может быть, нарваться на чью-то весьма необычную шутку, Словцов вынужденно вслушивался в горячий спор за соседним столом.

Когда он пришел в зал ресторана позавтракать, там, видимо, с раннего утра, а то и с позднего вечера обреталась весьма шумная компания. Завидев Словцова, все, как по команде, стали приглашать его за свой стол в качестве третейского судьи. Оказывается, за столом сидели русские (или, как принято из «политкорректных соображений» ныне говорить, - российские) геологи, нефтяники и представители канадских и английских фирм, промышляющих российским углеводородным сырьем. Спор находился в стадии кульминации и происходил, в основном, между русскими и англичанами, под тихое ерничанье канадцев над теми и другими.

Суть его, как водится после ...дцатой бутылки, сводилась к противостоянию всего мира и России, а точнее: почему Европа, мягко говоря, так недолюбливает Россию. С русской стороны звучало от залихватского «моськи лают на слона» до обвинений в непонимании «русской души». Иноземцы отбивались заученным в колледжах и оксфордах: Россия рассматривает маленькие страны в перспективе своих будущих республик, русская душа, может, и есть, но она едва ли перевешивает русское хамство, граничащее с варварством. Канадцы английского и французского происхождения успевали по ходу схлестнуться между собой. Когда Европу попрекнули завязшим на Руси монголо-татарским нашествием, евро-американская «сборная» аргументов не нашла, а вот по поводу орд Наполеона франкоговорящие канадцы ответили дружным галдежом, из которого четко можно было разобрать только одно слово - Сталин. На вопросе о Гитлере они немного подкисли, в ответ на предъявленный советско-германский пакт 1939 г. кто-то из наших вспомнил мюнхенский сговор 1938 г., когда Европа сдала Гитлеру Чехословакию. А уж припоминанием бегства из Дюнкерка боевой запал французских канадцев был размазан окончательно. Все это время «третейскому судье» пытались наливать, но Словцов умело играл язвенника-трезвенника. Наконец вспомнили, зачем его позвали.

- Павел, вот ты по специальности кто? - спросил русский заводила-бородач, вероятно, пытаясь придать его будущему вердикту солидность.

Понимая, что слово «поэт» за этим столом будет, по меньшей мере, неправильно истолковано, Словцов ответил, исходя из нынешнего своего социального статуса:

- Никто.

- Nobody?![1] - дошло даже до не знавшего русский язык важного британца, который был единственным за столом человеком в костюме и при галстуке.

- Ладно, не важно, - нетерпеливо махнул рукой бородач, - ты как трезвый рассуди. В чем тут суть?

- Рассуждать тут можно много, - отведя глаза в сторону, смущенно начал Словцов, - но суть в Конце Света. Конец Света - понимаете?

- End of light?[2] - переспросил лощеный британец.

- Judgement Day![3] - поправил его кто-то.

- Возможно, это сугубо мое мнение, но вы хотели третейского судью, и мнение это будет как раз третьим. Дело в том, что означенное вами противостояние России и Запада исходит откуда-то из подсознательных глубин и проявляется интенсивнее, чем противостояние Запада и Востока, несмотря на более яркую, более ощутимую разницу их культур. Так вот, с моей точки зрения, Конец Света может исходить откуда угодно, но только не из России. И все это понимают. Нутром чуют. Понимают именно на каком-то метафизическом уровне, понимают и на Западе, и на Востоке. Потому Восток к России тянется, а Запад ее чурается. Запад не знает, как поведет себя Россия, когда настанет скрежет зубовный. И мы сами не знаем... - Словцов обвел ошарашенную компанию взглядом и поторопился встать.

Дальше могли и морду набить. Но произошло обратное.

- That's interesting...[4] - молвил солидный костюм.

Бородач для лучшего усвоения жахнул очередную рюмку и, занюхав кулаком, в него же утвердил:

- Затейливо, но, чую, в точку, - кулак разжался, и он протянул огромную ладонь Павлу, рука которого в ней беспомощно утонула: - Егорыч, меня все так зовут. Может, все же посидишь с нами?

- Простите, не могу, уйма дел, - не моргнув глазом, соврал поэт.

- Понимаю, - увесисто согласился Егорыч, - но если что, вот моя визитка, - он развернул огромных размеров портмоне, где обозначилась солидная пачка различной валюты. - Будут проблемы, звони на мобилу, не стесняйся, я тут многое могу.

- Спасибо, - уважительно принял визитку Словцов и поймал себя на мысли, что еще несколько дней назад он отдарился бы тощим сборником своих стихов, а, хуже того, начал бы заунывно читать их вслух.

Он оставил компанию в отрезвляющей задумчивости, успев за время разговора съесть бутерброд, и направился в номер, предполагая совершить ознакомительную прогулку по городу, чтобы завершить ее встречей с Верой Сергеевной.

- Here, on the Siberian North we meet amazing guys[5], - прозвучало в повисшей тишине за спиной поэта.

- Реально, - согласился Егорыч.

4

После длительной прогулки Павел вспомнил фразу из гайдаевской кинокомедии: «Стамбул - город контрастов». Здесь же «столпы цивилизации» - бетон и стекло - периодически спотыкались о деревянные лачуги. И хотя центр города напыщенно пытался напомнить собой уютную альпийскую Европу, на окраинах, помимо типовых северных двухэтажек из бруса, можно было натолкнуться даже на вагончики-«балки». В принципе, новый город наступал по четко выверенному плану, не оставляя старым развалюхам никакого шанса удержаться на захваченных когда-то рубежах. Строили вокруг много, красиво и с размахом. К вечеру город - столица древней Югры - наполнился щедрым светом многочисленных фонарей, гирлянд и реклам. Более всего Словцова впечатлил мощный белокаменный храм Воскресения Христова на холме, золотые купола которого видны были со всех сторон света. Хотелось назвать его «северным эхом» московского храма Христа Спасителя, но не позволяло собственное величие этих стен, ведущая к вратам лестница из полированных плит, смотрящие в низкий северный горизонт лики изваянных в граните святителей, стоявших на вершине холма, встречая прихожан. А еще - неповторимый густой бас главного «губернаторского» колокола. Нет, у этой «музыки в камне» был свой мотив, своя поэзия. Можно только представить себе, какой простор открывался тому, кто смотрел с колокольни этого храма в сторону раскинувшегося подо льдом Иртыша, встречающегося совсем недалеко с Обью.

Здание офиса, к которому Словцов подошел в шестнадцать ноль семь, сжимая в руках газету с объявлением, оказалось вычурно эклектичным. Трехэтажную хайтековскую коробку венчала черепичная крыша, а перед стеклянным входом держали бетонный козырек две колонны в стиле неоклассицизма. Самым нелепым в этой конструкции выглядел одинокий балкон на третьем этаже с витыми балясинами. Вывеска из листа белого металла над раздвижными дверьми черными буквами гласила: «Траст-Холдинг», что навскидку можно было растолковать как «доверительный холдинг». Последнее слово предполагало, что сфера деятельности компании могла быть весьма разнообразной: от ритуальных услуг до освоения космоса. В холле за стеклом угадывалась солидная рамка металлоискателя и два дюжих охранника с приплюснутыми боксерскими носами. К ним и направился Павел, пытаясь придать лицу серьезное выражение, усилием выталкивая с лица никчемную в данный момент улыбку.

- Я к Вере Сергеевне, по объявлению, - пояснил он с помощью разворота газеты.

Охранники равнодушно переглянулись одинаковыми лицами, один из них показал в сторону лестницы:

- Третий этаж, я провожу.

На третьем этаже у массивных дверей приемной с табличкой «Президент. Зарайская B.C.» охранник, сунув голову в дверной проем, что-то буркнул и жестом пригласил Словцова войти. Секретарша, будто сохранившаяся с советских времен женщина неопределенного возраста в огромных очках и невыразительном костюме серого цвета, предложила Павлу занять место в одном из комфортных кожаных кресел, сама же юркнула в дверь начальственного кабинета. «Если за ней находится такого же типа олигархша, стоит ли продавать себя ей? - озадачился Павел. - Может, ей нужен терпила для чтения нотаций?» Секретарша появилась через пару минут и, прежде чем запустить кандидата на рабство в кабинет, спросила, что он предпочитает: чай, кофе или покрепче.

- Кофе... Покрепче... И, если можно, натуральный... - взвешенно, с достоинством ответил поэт и шагнул за порог неизвестности.

Опасения оказались напрасными. Хозяйка кабинета встречала своего будущего «раба» стоя, и он был приятно удивлен слаженностью ее фигуры, пластикой движений, напоминающих благородную плавность менуэта, а главное - красотой точеного лица. На вид ей было лет тридцать-тридцать пять. На каблуках она была лишь чуть ниже Словцова («Этак сто семьдесят пять», - прикинул он), и взгляды их скрестились практически на одном уровне. С такой силой, что Павлу вспомнились огни встречных машин на ночной трассе. При всей общей томности и плавных переливах низковатого и мягкого голоса она обладала ярко-синими и очень живыми глазами. Полные губы не нуждались в помаде, Словцов угадал в ней романтика, хотя взгляд Веры Сергеевны был научен скрывать любые проявления внутреннего состояния, сохраняя при этом свойства рентгена.

«Разочарованность!» - озарило Словцова предчувствие родственной души, но внешне он продолжал стратегию активной обороны.

- Неужели я сегодня первый? - возможно, нарушил он порядок ведения переговоров в этом кабинете и для вящей доходчивости помахал сложенной в трубку газетой у себя перед лицом.

- Возможно первый, но точно последний, - задумчиво ответила Вера Сергеевна и предложила посетителю присесть к журнальному столику у стеклянной тонированной стены. - Клавдия Васильевна, кофе сюда...

«Не лишена дипломатичности», - определил Словцов, оказавшись и здесь с ней на одном уровне. За рабочим столом (столищем!) в начальственном кресле она, несомненно, оказалась бы на высоте. Дождавшись, когда секретарша покинет кабинет, Вера Сергеевна упрекнула посетителя:

- Ясно, что вы по объявлению, но вы даже не представились.

- Словцов Павел Сергеевич, сорок, вэ-о филологическое, без вэпэ, рост сто восемьдесят три, единственное увлечение - творчество, без определенного рода занятий и места жительства, - подражая текстам объявлений о знакомстве, отрапортовал Павел.

- Ирония - это всего лишь распространенная форма самозащиты, - подловила его Вера Сергеевна. - Но в вашем исполнении она мне нравится. Что вы умеете еще, кроме разговорного жанра?

- Ничего, - признался поэт, - а что, вы меня уже покупаете? Я думал, тут будет очередь кандидатов, а если бы знал, как выглядит покупательница, потратил бы все сбережения на приобретение фрака...

- Спасибо, - она обезоруживающе дружелюбно улыбнулась, - но хочу, чтоб вы знали, вы единственный кандидат.

- Неужели? - Словцов сделал глоток кофе и мысленно похвалил Клавдию Васильевну - аромат настоящего напитка и бодрящая крепость.

- Все очень просто, пришлось попросить главного редактора, чтобы в тираже была всего одна газета с моим объявлением, остальные... Посмотрите, - Вера Сергеевна кивнула на пачку газет на столике между ними.

Словцов послушно открыл нужную страницу сначала одной, потом еще нескольких газет, на месте искомого им объявления размещалось совсем другое. Какая-то организация, с абсолютно непроизносимой аббревиатурой в названии, продавала кабель. Он вопросительно посмотрел на собеседницу.

- Думаю, у вас, даже учитывая краткость нашего разговора, не сложилось впечатления, что я полная дура, способная выдать в тираж на огромный регион такое объявление. Расчет был прост: одна газета найдет одного человека, или не найдет...

- Но это же чистой воды фатализм! - изумился Павел.

- Чистой или мутной, не важно, сейчас важно другое - что привело вас сюда? Если простое любопытство, хотя что-то подсказывает мне - это не так, то вам оплатят моральный ущерб, транспортные и прочие расходы, и мы не будем отнимать друг у друга драгоценное время. Опять же, если оно имеет для вас значение...

Словцов был обескуражен. Далее предстояло говорить правду или не говорить ничего, встать, откланяться и уйти. Выбрав первое, Павел пошел ва-банк.

- Я не соврал вам, когда сказал, что на сегодняшний день я никто. Кем был? Раньше думал, что я поэт, яркая индивидуальность, по меньшей мере - незаурядная личность... Даже пользовался успехом у юных дам, - ухмыльнулся сам себе Словцов, - издал несколько поэтических сборников, отмеченных критикой со всех положительно-отрицательных сторон, на хлеб зарабатывал преподаванием в университете, где пудрил мозги студентам высокопарными словесами... Потом? Потом наступил момент, какая-то черта, перейдя которую, хочется умереть, потому что чувство безысходности и собственной никчемности начало заполнять душу подобно ядовитому газу. Если бы я имел чуть больше веры, я предпочел бы всему монастырь. В моем же случае я просто выпрыгнул из всего, что меня окружало, в черную дыру - в абсолютно неисследованное пространство... Бросил все и уехал в буквальном смысле куда глаза глядят.

- Когда от вас ушла жена? - вдруг перебила его Вера Сергеевна.

- Три года назад. Странно, мы пережили вместе самые беспросветные девяностые, но что-то в ней надломилось. Ей обрыдла ждущая меня посмертная слава, а в настоящем - плохо устроенный быт, ну... и прочие отрицательные стороны поэтического таланта. Могу я теперь, в обмен на начало своей откровенности, услышать нечто подобное от вас. Хотя бы - что значит ваше объявление? Вам нужен раб? Или это шутка преуспевающей, но одинокой бизнес-леди?

- Правда в ваших вопросах только одно - одинокой.

- А преуспевающей?

- Не без этого. Но это заслуга покойного мужа. Я просто получила после его смерти все...

- Соболезную.

- О, это было, теперь уже кажется, в другой жизни, в конце девяностых. Знаете, Павел Сергеевич, я даже придумала, прости Господи, каламбур по поводу его смерти. Он словно оправдал свою фамилию. Ему, благодаря еще советской должности отца, удалось неплохо стартовать в условиях безумного рынка, - в то время, когда бюджетники маялись без зарплат, а шахтеры колотили касками по чему попало, мы жили, как в раю. Но ему этого было мало. Он хотел больше и не собирался ни с кем делиться. Ни с чиновниками, ни с бандитами... Ни, к сожалению, с бедными согражданами. Ну и, получается, не нравится в раю, следуйте дальше - «Зарайский»... Смерть его была ужасной, он заживо сгорел в машине вместе с водителем и охранниками. Помните это время: стрельба на улицах, точно идут бои в городских кварталах. Эпоха вторичного первоначального накопления...

- Помню. Дрянное время.

- В самом конце ельцинского правления оно коснулось и нас. Думалось, все уже поделили. Ан нет. Этот процесс не кончается. А время делали мы с вами.

- Вы. Я на себя такой ответственности не возьму. Оды демократии и свободе не сочинял, правда, и на улицу - выковыривать булыжники из мостовой - оружие пролетариата - не шел.

- Да и я, если так посмотреть, была в стороне, меня муж назначил заместителем по домашнему хозяйству. Но измерять меру ответственности не наша прерогатива, откуда нам знать, насколько виноваты те, кто стоял в стороне? Я только чудом не оказалась с ним в одной машине в тот день.

- Извините, - потупился Словцов, уж он-то себя героем никак не чувствовал.

- Не берите в голову. Если б он уступил тогда по вполне сносной цене одно предприятие холдинга, возможно, был бы жив.

- А вы уступили, и потому спокойно продолжаете его дело?

- Все так думают, - уклончиво ответила Вера Сергеевна, - а я и не опровергаю... - в глазах ее мелькнула недобрая стынь. - Хотя мне пришлось покинуть столицу, но об этом я еще ни разу не пожалела. Можно неплохо жить здесь, ведя бизнес в Москве, Питере, где угодно, хотя многие предпочитают наоборот. Мне здесь нравится. Здесь, помимо всего прочего, спокойно и тихо, нет бесконечного гламура, охоты папарацци и, в конце концов, здесь не стреляют и не взрывают. Случись здесь подобное, вся тайга встанет на уши. И потом: теперь меня в Москве принимают за нефтяную королеву, и это позволяет мне решать многие вопросы куда как быстрее, останься я в ряду примелькавшихся лиц столичных воротил. Ну, полагаю, предыстории достаточно. Вы в какой гостинице остановились?

- В «Кристалле». Не люблю больших отелей, а эта гостиничка вроде как на отшибе. Но позвольте еще один вопрос, и чем откровеннее будет ответ на него, тем нам проще будет строить свое общение. Для чего вы меня покупаете? Чтобы я заменил вам мужа?

Здесь Вера Сергеевна позволила себе рассмеяться.

- Ну что вы! Начнем с того, что я покупаю не вас. Я покупаю ваше время. Для чего будет составлен специальный контракт, детально определяющий ваши обязанности и зарплату. Заменить моего мужа пытались и хотели бы многие. Но при этом они не прочь были бы заменить, собственно, меня. Да и мужики мне все время попадались то сплошная гора амбиций, то беспробудный тупица этакой колхозной закваски, то скрытый тиран, а то и вообще - мужчина только по половому признаку. А хотелось бы иметь друга. И хотелось бы, чтобы этот друг заслонил меня от остальных... претендентов. Мое одиночество мне дороже. В сущности - мое одиночество - это и есть я. Я его заслужила! И мне нужен человек, который поможет сохранить мне этот статус кво. Деликатно, но железобетонно...

- Но вы же прекрасно понимаете, что дружбу купить невозможно. Хотя это больше похоже на хитро замаскированную службу эскорта...

- А я не покупаю дружбу, с чего вы взяли? Я, вынуждена повторить, нанимаю собеседника. На-ни-маю, - разбила по слогам, как будто нежно вбила гвозди. - А уж кому, как ни филологу, этим заниматься? И это не совсем эскорт. Вы мне поможете оставаться собой, при этом даже мои близкие друзья... - она ненадолго застопорилась, подбирая слова, - должны считать вас моим мужчиной. Вас это не смущает?

- А вы не это?.. - не решился выговорить Словцов.

- Не лесбиянка, - договорила за него она. - У меня всего лишь одно отклонение. Буду откровенна: я уже не понимаю - для чего живу, но я не хочу, чтобы меня тревожили... Подозрениями, предложениями, навязчивостью. Ни в Москве, ни в Ханты-Мансийске, где я надеялась хоть как-то скрыться, уединиться. Тем более что в столицу я могу летать отсюда хоть каждый день. Но, как выяснилось, те, кто не желают меня оставить в покое, тоже могут прилетать сюда. Мне, в таком случае, лучше иметь... нанятого друга. Если вас или меня что-то не устроит, мы полюбовно расстанемся, при этом вы в накладе не останетесь.

- Да меня, собственно, этот вопрос волнует постольку поскольку, - смутился Словцов.

- Вот и давайте решим по... скольку. Составленный моими юристами проект договора подразумевает срок первичного контракта на год. Разумеется, я вправе разорвать его в любое время, сами понимаете...

- Понимаю, - кивнул Павел.

- Но в этом случае вы получите значительную неустойку в зависимости от проработанного срока. Контракт предусматривает ежемесячную оплату в сумме десять тысяч долларов, чтобы вы не чувствовали себя стесненным и зависимым, а по истечении срока - красивая и любимая телевизионщиками цифра - миллион. Если, конечно, - она с сомнением улыбнулась, - вы выдержите условия контракта, сроки и прочую мороку, которую придумали мои юристы, чтобы этот миллион вам не заплатить.

У Словцова неприятно закружилась голова, и это не осталось незамеченным Верой Сергеевной.

- Вас шокируют цифры?

- Не то слово... Еще месяц назад я не мог найти ста тысяч рублей на издание сборника своих стихов. В мягком переплете... На газетной бумаге...

- Издавайте! Кто не дает? На свои собственные!

- Но что я должен буду делать за такие деньжищи?

- Ничего предосудительного. Жить в своей половине дома: спальня, кабинет, собственный санузел. Со мной вы будете завтракать, ужинать, смотреть телевизор, если будет время, ездить в командировки, опять же - если потребуется, и, вполне возможно, - на отдых. Короче - бывать в так называемом светском обществе.

- Ага, что-то подобное предлагают модельные агентства для сопровождения бизнесменов. Я же сказал - эскорт.

- Ну, думайте, как хотите, а работать будем, как получится.

- И вы не боитесь, что я могу оказаться не тем, за кого себя выдаю?

- А вы? Помимо всего, предпринимая подобный шаг, я продумала все детально и, разумеется, подстраховалась. Но, это уже вас не касается. Итак... Попробуем?

- Рискнем, - Павел сам удивился своему решению, но что-то в этой женщине, в ее плавных движениях, в ее мягком альте завораживало и притягивало... - Но, боюсь, я вас разочарую.

- Это уже не ваша забота. Главное, чтоб через неделю не сбежали вы, Павел.

- Мне некуда, - улыбнулся Словцов.

- Сейчас вас отвезут в гостиницу, забирайте вещи, и вас доставят, скажем так, к новому месту работы и проживания одновременно. Охранник Володя вам все покажет и объяснит. Деньги нужны?

- Нет. Я все же не последний бомж, а бывший кандидат филологических наук.

- Надо снять копию с вашего паспорта.

- Будете наводить справки? - Словцов протянул документ.

- Не без этого, конечно, - призналась Вера Сергеевна. - Да, там вас встретит домработница, не пугайтесь ее хамоватых манер. Это бывшая любовница моего мужа.

- Вы так спокойно об этом говорите?

- О! Я не только об этом могу говорить совершенно спокойно, - круги, в которых я вращаюсь, предполагают груду камней за пазухой при ангельском выражении лица.

- У Ангелов в храмах лики весьма суровы... - вспомнил Словцов.

- Никогда об этом не задумывалась... Ну да ладно, домработницу зовут Лиза. Постарайтесь поменьше обращать на нее внимание и сразу возьмите за правило требовать от нее все, что вам нужно.

- Попробую, - пожал плечами Павел.

- Итак, мы с вами идем ва-банк! Есть какая-то прелесть в неожиданных и, казалось бы, безумных, лишенных расчета решениях, - задумчиво улыбнулась Вера Сергеевна.

- Есть, - согласился Словцов, - я уже вхожу во вкус. Во всяком случае, это второе подобное решение за последнюю неделю. «Есть упоение в бою», - вспомнил он и процитировал с должной мерой сарказма.

- Может, для оптимизации наших отношений перейдем на «ты»? - и сама поморщилась от этой самой «оптимизации».

- Для этого, вроде, требуется время или, по меньшей мере, брудершафт.

- Брудершафт? Хоть сейчас. А вот времени мне всегда катастрофически не хватает.

- Есть одна проблема. Я не пью, в том числе на брудершафт.

- Совсем не пьешь?

- Крайне редко. Богемная жизнь выработала у меня стойкое отвращение ко всем видам алкоголя. Во мне и так выпитая бездонная бочка. Ты меня за это не уволишь?

- Нет, даже интересно. А ты не будешь против, если я иногда буду себе позволять?..

- Я имею право слова?

- Как начинающий друг.

- М-да... - усмехнулся Павел, - мне приходилось быть начинающим преподавателем, начинающим поэтом... Но я так и не смог «начаться» в полную силу. Таких, как я, Вера, зовут неудачниками, слабаками, размазней... А ты меня за такие баксы хочешь купить.

- Но они же зеленые... Так что за начинающего зеленого «зелеными» - можно.

- У друга есть одна просьба, - на пару секунд Словцов замялся, - только не называй меня «Пашей». Не нравится мне это упрощенное звучание апостольского имени.

- А Павликом под хорошее настроение можно? - озорная искра выскользнула из-под синей поволоки взгляда.

- Можно...

Уже на лестнице Павел остановился в раздумьях. Пришло на память из истории Древней Руси. Рядовичи - временно обязанные люди, заключавшие «ряд» с господином. Не оттуда ли слово «рядовой»? И никак не мог вспомнить, на каких условиях, при каких обстоятельствах рядович мог превратиться в холопа. С одной стороны, Павел Сергеевич Словцов всего-навсего заключил пока что устную сделку, а договор, видимо, предполагалось подробно обсудить в домашних (рабочих?) условиях; с другой, - он вступал в какую-то неясную игру, затеянную богатой дамой. Странно, внешне никакой экзальтации она не проявляла. Да ни к какому «экстриму» Словцов и не был готов. Все, чего он искал, заключалось в слове «покой». В голосе, внешности, в движениях Веры Сергеевны «покой» присутствовал как основа, главное содержание ее личности. На Востоке такой основы добиваются длительной медитацией, а госпоже Зарайской она была дана от природы. И Павел уже не чувствовал в себе сил свернуть в сторону.

Сейчас к нему подойдет один из охранников по имени Володя... Но еще можно от всего отказаться. Ксерокопия паспорта ни к чему не обязывает. В конце концов, Павел успокоил себя тем, что, «выбрасываясь из окна старой жизни», он абсолютно не предполагал никакой другой. А значит, обретая нечто новое, ничего не терял, ибо прошлое вызывало в душе неиссякаемую тоску да к тому же обиду на самого себя.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

«Ну вот, первую глупость за сегодняшний день сделала, - подумала Зарайская, когда за спиной Словцова закрылась дверь, - хотя мужик-то вполне приличный, даже симпатичный. Конечно, судя по внутреннему настрою, размазня, но, главное, голова на месте... Ну не искать же себе партнера по одиночеству на дурацких вечерах "для тех, кому за тридцать"?!»

Минут десять она пребывала в созерцательной задумчивости. Последний год принес Вере Зарайской, помимо космических прибылей, «синдром выгорания на работе», новые неприятности со старыми врагами, полученными по наследству от покойного супруга, вымораживающее душу одиночество и парадоксальное желание уединиться еще больше. Ленка Солянова, подруга еще со студенческой скамьи, узнав о том, что Зарайская намерена бросить все и куда-нибудь уехать «доживать, проживая заработанное», запричитала: да разве так можно, да многим бабам во сто крат хуже, да найди ты себе приличного мужика, вон сколько женихов к тебе в очередь стоят!.. Но невозможно было объяснить подруге, что даже «человека-интерьера» Вера опасалась, ибо привычка быть одной была куда сильнее, чем здоровый интерес к противоположному полу. При этом ей были одинаково противны налитые мышцами идиоты и самовлюбленные удачливые бизнесмены, в то время как очкарики-«ботаники» пугали собственными внутренними противоречиями. Ленка же все понимала по-своему и настаивала: в конце концов, просто найди товарища по несчастью, такого же одинокого. На замечание о том, что все они, по меньшей мере, стремятся, если не к завладению капиталами холдинга, то к объединению их со своими собственными, Ленка сказала следующее: а ты купи себе нормального (это какого? где такого взять?) мужчину! Ну не купи, так найми. Чтобы развеял или защитил уже состоявшееся одиночество. И сделай это, исходя из элемента случайности. Купи свою полную противоположность! Хватка-то у тебя есть! А уж то, что любой нормальный по половому признаку мужик западет на Веру Зарайскую, Ленка гарантировала так, что готова была поставить на кон свою парикмахерскую для vip-nepcoн. Она же придумала объявление в одном-единственном экземпляре и договорилась с редакцией. Сама Елена Солянова была счастлива замужем за теперь уже бывшим военным летчиком, в отличие от бездетной Зарайской воспитывала троих детей и еще умудрялась завидовать подруге, сетуя в сауне на свою потерявшую форму фигуру. Когда Виктора, мужа Лены, отправили в отставку, она без лишних раздумий согласилась рвануть на Север, где ей предстояло воплотить свою давнюю мечту: открыть кофейню или парикмахерский салон. На деньги Зарайской ей удалось и то, и другое.

- Сработало, - сказала Вера, набрав номер мобильного Соляновой.

- Кто он?! - радостно выкрикнула Ленка в ответ.

- Поэт, - усмехнулась Зарайская, а далее процитировала самого Словцова, - Словцов Павел Сергеевич, сорок, вэ-о филологическое, без вэпэ, рост сто восемьдесят три, единственное увлечение - творчество, без определенного рода занятий и места жительства... И это... кандидат филологических наук.

- Во какой нынче народ на дорогах валяется, - изумленно резюмировала Ленка. - Он согласился?

- Вроде да.

- Когда покажешь?

- Давай завтра вечером, сегодня хочу сама к нему присмотреться.

- Ну он хоть не урод?

- Да нет, но и не голливудский красавец. У него в уголках глаз такие морщинки вразлет, что, кажется, он ко всему на свете относится с иронией.

- Лишний вес?

- В норме.

- Мне не терпится посмотреть.

- Потерпишь. Если окажется не то, я тебе его отпишу актом безвозмездной передачи. Будешь стричь в парикмахерской. За такие деньги хоть налысо!

- Налысо сейчас модно. Может, действительно, пошлешь его мне в салон, сделаем из него человека...

- Успеется. Ну, пока, мне еще Астахова озадачить надо.

Через минуту после вызова в кабинете появился агент для специальных поручений, начальник охраны, полковник КГБ в отставке, Андрей Михайлович Астахов. Вера Сергеевна положила перед ним на стол ксерокопию паспорта Павла Словцова.

- Вот, Михалыч. Узнай все.

- Сроки?

- Чем быстрее - тем лучше. И полная конфиденциальность.

- Первое - постараюсь, второе - профессиональное. Еще что-нибудь, Вера Сергеевна?

- Ничего.

Когда за начальником охраны закрылась дверь, Вера велела по селектору никого к себе не пускать и погрузилась в глубокую задумчивость. Легкий озноб заставил ее поежиться и с надеждой посмотреть на невыпитую при Словцове рюмку коньяка, но вставать с кресла и идти к журнальному столику не хотелось. Мысли о том, какую странную и нелепую она затеяла игру, путались в голове с планом работы на день. До последнего мгновения она не верила в то, что кто-нибудь по этому сумасшедшему объявлению придет. Это у Соляновой постоянная игра в судьбу и постоянные жалобы на мужчин, хотя жаловаться ей, собственно, не на что, кроме своей ипохондрии. Но появление Словцова спутало все и на чудо мало было похоже. Принц примчался не на коне, оказался не принцем, но вполне, на первый взгляд, респектабельным человеком. Что там еще Астахов накопает? Лишь бы не псих...

- Я покупаю себе друга, - с расстановкой, по слогам, произнесла Вера, словно пробуя эту фразу на вкус. И с чувством брезгливости выплюнула непонравившийся «продукт»: - Абсурд!

Не поздно было позвонить на мобильный охраннику Володе, который сейчас вез Словцова в гостиницу, попросить его извиниться перед человеком, выплатить компенсацию и... Хотя, в конце концов, хоть что-то в этой жизни изменится, успокаивала себя Вера и приняла твердое решение вести себя дома так, как она вела себя до появления в нем Словцова, пусть видит госпожу Зарайскую со всеми ее достоинствами и недостатками. Оставался еще один щекотливый момент: как воспримет появление Словцова московская бизнес-элита, которая по ночам купается в грязи, но днем блюдет незыблемые правила приличия? Мало того, что Словцов явный чужак, буквально инопланетянин в этом кругу, его еще придется представлять как друга. Можно, конечно, придумать какую-нибудь легенду о совместном посещении детского сада, но отчего-то хотелось полезть на рожон. Плевок общественному вкусу?..

Особенно тяжело будет с москвичами. Эти придумали правила тусовки, да и само это дрянное слово. Богатые сомнительные типы, ласково называющие Веру «сестричкой»; легализовавшиеся братки, умеющие различать только самок и самцов, сильных и слабых, даже если они выучили несколько слов для общего развития; прорвавшиеся в бизнес чиновники и прорвавшиеся к власти бизнесмены - не разлей вода братья; бывшие комсомольцы, раскинутые веером по партиям и одномандатным округам; вездесущая элита шоу-бизнеса; не вылезающая из телевизора элита творческая или считающая себя таковой; олигархи - скрытые бонапарты; и тысячи подручных и попутчиков... Все эти годы Вера умело лавировала между ними, как недоступная золотая рыбка, проходила на цыпочках по стыкам их интересов, умело уворачивалась от криминальных сделок, ускользала из липкого тумана ночных клубов, по-разному отбивалась от непристойных предложений и, в конце концов, заработала себе имидж недоступной светской львицы с мягкими манерами и жесткими принципами. Правда, от этого количество желающих поживиться ее капиталами, а заодно и ею самой не уменьшилось, просто в очередь выстроились самые амбициозные. Таких - поэтом не напугаешь. Львице придется рычать самой. Да уж, эти принципы... И теперь предстояло соединить с этими принципами появление Словцова.

Да, в сущности, не наплевать ли? Ходить под ручку с «качками» нынче выглядит как атавизм. Приближать к себе партнеров по бизнесу вредно и для бизнеса, и для здоровья. А выйти «в мир» с этаким «полуботаником»-филологом, во всяком случае, не глупо. Как говаривала одна небедная подруга, «мне нравятся умные мущинки, надоела неприкрытая физиология». По крайней мере, перестанут распускать слухи, что у светской львицы в фаворитах охранники, водитель, и прочую несуразицу. Подумав об этом, в который раз ужаснулась тому миру, в котором жила.

Вера вспомнила себя начинающей учительницей географии в средней школе. География тогда не успевала перекраивать карты расползающейся по швам державы. Зарплата учителя являлась одной из лучших насмешек над человеческим достоинством. И всякий рядовой гражданин почившего СССР, бывший некогда винтиком огромной государственной машины, жил с чувством приближающегося конца света. Время дурацких малиновых пиджаков... В том числе и за эти пиджаки она ненавидела «новых» богатых. Не к кому было пойти, когда отцу требовалась срочная операция и на нее нужны были немалые деньги. Понимая это, он вернулся из больницы домой, в трехкомнатную хрущевку, чтобы умереть на любимом диване лицом к стене, спиной ко всему миру.

Георгия Зарайского Вера встретила по дороге с кладбища на сороковой день. Просто не поместилась в старенький соседский «москвич», пришлось, как самой молодой, идти на автобусную остановку. И оказалась там в полном одиночестве, ибо рейсовый только что ушел, а следующий предвиделся где-то через час. И тогда, лихо визгнув тормозами, буквально у ее ног замер черный и строгий, как ее платье, «Мерседес». Из салона выглянул внимательный джентльмен с цепким взглядом.

- Могу я вас подвезти? - учтиво спросил он.

- Предпочитаю общественный транспорт, - сухо ответила Вера, прокручивая в уме случаи, куда увозят такие машины неосторожных девушек.

- На мне что, малиновый пиджак? - усмехнулся Зарайский, словно прочитав мысли Веры. - Неужели нельзя просто принять руку помощи? Да, признаюсь честно, вы мне сразу и очень понравились, но это не значит, что я начну к вам приставать. Меня зовут Георгий. Садитесь же, в конце концов!..

И Вера села. По дороге разговорились. Георгий приезжал на кладбище на могилу матери. Узнав о смерти Вериного отца, предложил любую помощь. Доставив ее на Кавказский бульвар, с явным сочувствием взглянул на блочную пятиэтажку.

- Не хотите перебраться в высотку в центре? - спросил он.

- Каким образом?

- Просто. Выходите за меня замуж.

- Вот так сразу?

- Вот так... Но можно не сразу... Вдруг я вам противен.

Нет, он не был противен, более того, был благороден и предусмотрителен, был нежен и заботлив, но со стороны Веры это не было любовью с первого взгляда. Да и подчеркнутая галантность Георгия исчезала, когда он погружался в свои дела, бесконечные и часто кровавые разборки, отчего кладбище приходилось посещать чаще театра.

Вера вдруг вспомнила, что Зарайский просил не называть его Жориком, лучше Гошей... А этот: «Только не называй меня Пашей. Не нравится мне это упрощенное звучание апостольского имени». О как! Вот тебе и параллель. А говорят, они не пересекаются. Ну, если верить, что женщина - это космос... Астахов разберется в этой симметрии-геометрии.

2

Буквально на второй день после смерти Георгия Вера поняла, что такое «звериный оскал» нынешнего жёсткого и жестокого бизнеса. После трудного дня, когда зрение никак не могло сфокусироваться от выплаканных слез а руки дрожали и не слушались, в ванной комнате ее догнал телефонный звонок.

- Доброе утро, Вера Сергеевна, - ядовито-вежливо пропел баритон на другом конце провода.

- Кому как, - не согласилась Зарайская.

- Да, примите мои соболезнования. Потому и звоню, что с покойным Георгием Михайловичем у нас остались очень важные незавершенные дела. Он как раз сегодня собирался подписать документы о продаже части акций одного предприятия...

«Именно того, за которое его убили», - завершила мысль Вера и при этом испытала дикий приступ тошноты от страха, но быстро пришла в себя и с этого самого первого момента решила, что страх нужно преобразовывать в злобу и ненависть, а затем давать ему волю.

- А если я откажусь от сделки? - холодно спросила Зарайская, прощупывая противника.

- Такой вариант, конечно, возможен, но, вы сами понимаете, продуманы штрафные санкции. Нужна ли вам сейчас вся эта юридическая казуистика? Предприятие и так находится вне зоны влияния холдинга, - это был прямой намек, - удерживать его дорогого стоит, а наша фирма платит хорошие деньги.

Вера прекрасно понимала, что оказаться в горящей машине следом за мужем - дело не хитрое, еще проще - удар по голове в темном переулке, но знала и другое, если тебя «прогнули» в первый раз, обязательно «прогнут» и во второй. Причем круг желающих будет расти соответственно тому, как ты сдаешь свои позиции.

- Это война, - часто повторял Георгий, - где даже пленных не берут. Говорят, когда-то наступит цивилизованный рынок, но расти он будет на почве, щедро удобренной мертвечиной. Никому не верь, Вера, - печально каламбурил муж.

- Давай отдадим им все, мы и так в раю, - пела совсем в другой тональности Вера, - зачем нам? Лучше бы детей нам Бог дал.

- Кому - им? - вспыхивал Георгий. - Ты не представляешь, сегодня они богатеют, а завтра - управляют! Но у них за душой пустота, гниль, мразь, свинство! Это скарабеи! Маргиналы, даже если у них папа - секретарь райкома, а мама - зав. торговой базы в счастливом прошлом... Вот кому ты хочешь уступить, в том числе собственную жизнь.

- Но ведь ты играешь по их правилам? - смущенно напоминала Вера.

- На их поле, - поправлял Георгий, - но по своим правилам. По правилам войны: стреляют в тебя - стреляй в ответ, не предавай союзников, помни о тех, кто кует тебе победу, подбирай достойных полководцев и не жалей денег на военную технику...

- Да зачем мне все это? - отмахивалась Вера, следуя на кухню или садясь с книгой в библиотеке, где проводила основное время.

Теперь стало ясно, зачем.

Изобретательный Астахов придумал схему, по которой конкуренты получали требуемое, а Вера обретала покой на то недолгое время, пока устроится их замысел.

Зарайская начала сворачивать бизнес в Москве, собираясь покинуть столицу. Следователи посетили ее всего один раз, спросив, почему она на второй день после смерти мужа уступила крупнейшее предприятие по явно заниженной цене, но были удовлетворены ответом о последней воле покойного. Вера Сергеевна в этот момент больше всего походила на испуганную и оставленную всеми дамочку, имеющую единственное желание - уехать куда-либо с остатками наследства. Под эту легенду пришлось продать еще несколько элементов холдинга, но мало кто знал, что вырученные средства через подставных лиц вложены в бизнес и строительство дорог на Севере. А Вера, посещая элитные клубы исключительно в черном и жестко отваживая женихов-воздыхателей, скупала офисы за Уральскими горами и аккуратно интересовалась перспективными месторождениями углеводородного сырья, необъятными лесными просторами в Сибири и на Дальнем Востоке. Надо сказать, что горе, как безошибочный тест, проявило всех псевдодрузей и явных недругов. Легенда о поступательном разорении холдинга Зарайского, о том, что он идет с молотка, позволила увидеть истинные лица тех, с кем еще вчера Георгий Михайлович играл в теннис, ходил в сауну, планировал совместные предприятия.

Всю цепь событий держал в руках верный Астахов. Зарайский вытащил полковника Астахова из «Матросской тишины» после августа 1991 года. Если крупных путчистов освободили под громкую (на всю страну) амнистию, то их подельников средней руки решено было провести через серию назидательных процессов, увольнений и прочих лишений прошлых заслуг. Первые, разумеется, забыли о вторых, но вторые не забыли первым их отступничества. Зарайский в буквальном смысле выкупил Астахова за слегка астрономическую сумму у нарождающегося демократического правосудия, потому что он был другом родителей.

- Гоша, я тебя никогда не предам, - сказал пьяный, но честный Андрей Михайлович Астахов.

И Гоша сделал Андрея Михайловича вторым человеком в созидаемом раю. Учитывая его опыт и отношение к криминальному беспределу, Астахова он назначил руководителем службы безопасности, одновременно удалив всех, кто предполагал работать «по понятиям», а не по долгу службы. И бывший полковник создал в холдинге безупречную систему безопасности.

Но против «Таволги» ребята ничего сделать не успели... Реактивная граната превратила бронированный «Мерседес» Зарайского в факел. Самое досадное, что исполнители, в суматохе оказания машиной сопровождения бессмысленной первой помощи, успешно ретировались, оставив бесполезную - без отпечатков пальцев - стеклопластиковую наводящую трубу в полукилометре от засады.

Уже на следующий день Астахов подал Вере Сергеевне рапорт об отставке, который был разумно отклонен. Вместо него бывшая учительница средней школы, а ныне госпожа Зарайская, потребовала подробный план дальнейших действий. В результате его исполнения убийцы Зарайского были устранены. Их наследники, хоть и получили часть холдинга, но даже помыслить не могли, что столкнулись с местью испуганной и печальной женщины с подчеркнуто мягкими манерами. Поэтому стали искать сильных врагов, начиная по ходу новые локальные конфликты за передел собственности. После того, как всем сестрам было выдано по серьгам, Вера Сергеевна с чувством омерзения покинула столицу, чтобы начать жизнь с чистого листа. Но совсем с чистого не получилось. Столичная тусовка, держа нос по ветру, а значит, ощущая прибыли от углеводородного сырья, стала появляться в новом офисе Зарайской с кучей предложений, как из одного рубля сделать триста. Вере пришлось снова играть на чужом поле.

Во всей этой заварухе было только одно слабое звено. Снайпер. Пришлось нанимать из бывших сослуживцев Астахова. Человек этот, по кличке «Справедливый», был очень необычный, замкнутый, прошедший все возможные войны и конфликты. Главным условием его работы было предоставление полной информации об «объекте» и основаниях приговора. У Веры Сергеевны он потребовал только оплаты накладных расходов, полностью отказавшись от огромного гонорара. «Земля круглая, - сказал он по телефону, - вдруг и мне понадобиться ваша помощь. Могу я на нее рассчитывать?» Вот так ненавязчиво в друзьях у Веры оказался киллер, который, кстати, ничем не напоминал о себе. До сегодняшнего дня... «Упаси Бог, чтоб вы еще раз понадобились мне», - подумала тогда Вера Сергеевна.

3

Астахов принес отчет по Словцову к вечеру.

- Резюме, как у новорожденного, - подытожил он письменный доклад, - не был, не привлекался, родственники на оккупированной территории не проживали. Удалось добыть пару сборников его лирики. Читать будете?

- Разумеется.

- Автореферат кандидатской диссертации нужен?

- Оставьте. Что еще, Михалыч?

- Всплыл Справедливый. Думал, уже в живых его нет, а он объявился.

- Прямо здесь? В городе?

- Пока по телефону.

- Чего он хочет?

- Ему надо где-нибудь отлежаться.

- Так я и знала, что когда-нибудь он притянет за собой грязный след. Но делать нечего, я у него в долгу. Сними ему, Михалыч, какую-нибудь фазенду на окраине, заполни холодильники съестными припасами и попроси беспокоить нас только в экстренных случаях. Интересно, где он наследил?

- Известно где, в Москве.

- Так, Гочишвили... Ты, думаешь, он?

- Почти уверен.

- А кто заказчик?

- Справедливому иногда заказчик не нужен, у него совесть может быть заказчиком. Хотя, кто его знает? Он из тех, что и на костре инквизиции прикурить попросит.

- Еще «приятные» новости есть?

- Объявился ваш столичный воздыхатель и старый друг Хромов. Бьюсь об заклад, опять будет свататься. Сейчас отмокнет после ночных возлияний в сауне гостиницы «На семи холмах», потом ждите его в гости.

- Кто бы ему его самомнение в этой сауне ошпарил. М-даа... - поджала губу Вера Сергеевна, - а тут у меня Словцов. Хромов явится ко мне не только в кабинет, но и домой. Кстати, это, с одной стороны, хорошо, Словцова - сразу «на работу», хотя и придется придумывать ему легенду. Думала, хоть немного посмотреть на него со стороны, но Юра Хромов сразу кинется на абордаж, а появление поэта в моем доме, во всяком случае, введет его в замешательство. Ты-то хоть меня за эту глупость не ругаешь?

- Нет. Да и лучше так, чем знакомство в этих помойных столичных клубах.

- Спасибо за понимание, Михалыч. Не будь у тебя жены-красавицы и трех детей, я бы стала с тобой флиртовать. А что? Рыцарь плаща и кинжала и женщина-вамп...

- А я бы не стал, Вера Сергеевна.

- Что, не в твоем вкусе?

- Нет, просто сначала надо поменять работу. Кстати, я тут поэта вашего малость почитал. О женщинах он толково пишет. Наверное, сердцеедом был. Вы, вообще, с ним надолго? - потупил взгляд Астахов. - Его самого взять под охрану?

- И под наружное наблюдение, но ненавязчиво. На шпиона он точно не тянет.

- Согласен, чутье подсказывает. Эх, если б я еще гранатометы за полкилометра чуял...

- Брось, Андрей Михалыч, не кори себя, восемь лет прошло... Супермены в Голливуде, а у нас простые люди, - срифмовала она. - Знаешь что, огромная просьба, организуй мне сегодня тихий домашний вечер, чтоб никакие бизнес-планы, чтобы Хромов со своим «Хеннеси» и пошлым букетом алых роз, чтобы никто... Сделаешь?

- Постараюсь, - смутился Астахов. - Не боитесь, что Лизонька вашего поэта до вечера со всеми его рифмами проглотит и выплюнет?

- Я его предупредила, но пусть для него это будет первое боевое крещение. Я же на работу его наняла, а не на покой.

- И зачем вы ее держите?

- Сама себе удивляюсь, Михалыч. К ней привыкаешь, как к яду в малых дозах.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Охранник Володя понравился Словцову с первых же минут. Есть такие люди: от них на всю округу веет природным добродушием, они жизнерадостны и подчеркнуто вежливы. Внешне он ничем не напоминал суровых верзил, охраняющих тела. Напротив, имел телосложение аскета, зато весьма цепкий взгляд, и для него не осталось незамеченным, что Павел глянул на него с некоторым сомнением.

- Да, я не мастер спорта по бодибилдингу или вольной борьбе, - приветливо улыбнулся он, - я только чемпион России по пулевой стрельбе.

- А я - Павел Словцов - вообще никто. На сегодняшний день - официальный друг Веры Сергеевны, - реабилитировался поэт.

- Ну, это уже немало. А для меня это вообще все.

Они сели в машину. И уже в салоне охранник протянул руку:

- Меня зовут Владимир Среда...

На вид ему было лет тридцать. Выглядел он скромно, был не коротко, но аккуратно подстрижен.

- Среда?..

- Да, это не кличка, фамилия. Мама с детства говорила: будешь, Володя, ты у нас посередине. Так и получилось. Кажется, что посередине должно быть этакое состояние покоя, а получается - стоишь в толпе, давят со всех сторон сразу, если слабый - раздавят и забудут. Даже тем, кто впереди, проще. На них, если давят, только сзади или снизу, потому у них только один путь остается - вперед или вверх. А вот последним иного не остается - только давить. Хотя, если пораскинуть мозгами, они из эгоизма своего, из зависти давят, а то и от тупости. У них-то путей в три раза больше. Просто повернулся на сто восемьдесят градусов, и целый мир перед тобой, а не спины более удачливых граждан.

- Целая философия получается, - задумался Словцов, - «отфамильная». Я, выходит, из тех последних, из тех, кто догадался повернуться на сто восемьдесят...

- Во-во! Еще только успел повернуться, а уже столкнулся лицом к лицу с первыми. Вроде как круг получается...

- М-да... Это первое лицо мне понравилось.

- Вера Сергеевна? Красавица и умница!

- «Комсомолка, активистка, понимаешь», - улыбнулся Павел, цитируя известную кинокомедию.

- Щас вас там Лиза встретит...

- Предупрежден.

- А, ну тогда, значит, шока не будет, и я могу не оставаться у ворот в ожидании, что через минуту вы с сумками выкатитесь на улицу и помчитесь в аэропорт.

- Вдруг с сумками выскочит незабвенная Лиза, - напыжился Словцов.

- Вот это вряд ли. Уж если ее Шахиня, простите - Вера Сергеевна, не может выставить...

Словцов ухватился за новую цепочку знаний.

- «Шахиней» Веру Сергеевну все подчиненные зовут?

- Нет, в основном охранники и водители, по большей части мужская составляющая коллектива.

- Это связано с какими-то ее особенностями, манерами?

- Да нет. Просто однажды к ней сватался один богатющий и влиятельный кавказец. Так он все называл ее «шахиня моя». Привез с собой роту нукеров, целую гостиницу заняли и доставили массу неприятностей ОМОНу своим непосредственным поведением.

- И она ему отказала?

- Ага, она-то «Шахиня», а он бывший тракторист совхоза «Красная Гора». Обычный алчный самец. Образование - три класса, хотя считать умеет до нескольких миллионов. Приехал с полной уверенностью, что Вера кинется к нему в объятья, а город превратится в его аул.

- А вы, Володя, судя по речи, вовсе не по мишеням учились.

- Будете смеяться. Я окончил музыкальное училище по классу фортепиано, а потом еще исторический факультет университета. Правда, по полученным специальностям мне работать не приходилось. Ребята ко мне часто прикалываются: что ты нам Бетховена, ты нам «Мурку» слабай!

- А можете Бетховена?

- Да могу, конечно, хоть и сажусь за инструмент редко. Мечтал в ансамбле играть, но мне тренер по стрельбе сказал, что я одним указательным пальцем любого Баха разбабахаю. Да и выбора особого не было... Сессии сдавал в тире.

- А я вот и не выбирал ничего. Стихи писал. Даже несколько книжек вышло, - признался Павел.

- Круто.

- Да ничего особенного. Кому теперь нужны стихи?

- Не скажите! Вот я своей Светланке признавался в любви в том же тире. Семьюдесятью пулями написал: я тебя люблю. А она мне так, будто каждый день такое видит: а стихами можешь? А стихами я не могу. Вот такая проза жизни.

- Но в итоге, я понимаю, замуж она за стрелка вышла.

- Вышла, - широко улыбнулся Володя.

Между тем они въехали в район, сплошь состоявший из разномастных коттеджей-особняков. Многие были недостроены, но почти все претендовали на эксклюзивность. Хозяева явно соревновались. Примечательно, что на въезде стоял опорный пункт милиции, откуда машину внимательно осмотрел постовой сержант.

- Шанхай, - пояснил Володя, повернув к огромным стальным воротам, окрашенным серебристой краской.

Маленький пульт в его руке гостеприимно распахнул ворота, открывая весьма внушительную парковку, внутренний двор с хозяйственными постройками, летнюю беседку, стоящий в углу мангал и витые чугунные фонари с круглыми плафонами-головами вдоль очищенных от снега дорожек.

Сам дом - трехэтажный особняк красного кирпича - стоял в центре двора. С разных сторон кирпичной ограды на него целились камеры видеонаблюдения, крыльцо представляло собой открытую веранду, где летом легко можно было устроить чаепитие для большой семьи. Даже в этом районе престижа и броского благополучия дом госпожи Зарайской вздымался над другими красной черепичной крышей, из которой поднималась труба вытяжки то ли камина, то ли кухни. «Сколько стоит содержать такую махину?» - невольно озадачился Словцов. Ему предстояло войти в совсем другой мир.

У ворот их встретил другой охранник. Он перекинулся парой слов с Володей и окинул цепким взглядом Словцова.

- Удачи, - подмигнул Володя, протягивая Павлу руку.

Было в его пожелании что-то неподдельно дружеское, и Павел с благодарностью принял рукопожатие.

- А книгу со стихами и автографом для моей Светланы как-нибудь сделаем? - смущаясь, попросил Володя.

- Обещаю, - заверил Словцов.

Володя нажал кнопку домофона, и на крыльце появилась молодая особа в ярко-красном спортивном костюме. Въедливым холодным взглядом она просверлила Павла насквозь и, недовольная его явно аскетическим видом, демонстративно повернулась к двери.

- Это друг Веры Сергеевны, - предупредил Володя.

- Да мне хоть папы Римского, - не оборачиваясь, ответила девушка, потом вдруг остановилась, глухо хохотнула и все же повернулась: - Его, случайно, не Пьер Ришар зовут? Очень похож на игрушку...

- Его зовут Павел Сергеевич, он, между прочим, поэт, - заметил Володя, подавая Словцову сумку из багажника.

- А, ну значит, будет оды нашей Шахине писать. Омар Хайям.

Словцов на всю эту словесную пикировку никак не реагировал. Он сразу понял, что Лиза относится к той категории женщин, у которых виноваты все и вся, кроме них самих. Знает Омара Хайяма, уже неплохо. Между тем, она была красива, как девушка с обложки гламурного журнала. Высокая, стройная, порывистая... Двадцать восемь, от силы - тридцать лет. Надменности и холодности ее взгляду придавали ярко-зеленые глаза. «Линзы у Лизы?», - спросил себя Словцов в рифму. Темно-каштановые волосы были собраны на затылке в роскошный хвост, что, в свою очередь, подчеркивало спортивный стиль. «Боевая лошадка», - оценил Павел.

В дом он входил с установкой ничему не удивляться и ни на что не реагировать.

Весьма длинная прихожая, идущая мимо дверей подсобок, выходила в гостиную в темно-зеленых тонах, в центре которой стоял низкий стеклянный стол, а на стенах умело и со вкусом были размещены несколько натюрмортов и офортов. Мягкие кресла под цвет стен, аудио- и видео-аппаратура хай-класса, к одной из стен примыкал компактный, но весьма насыщенный экзотическими бутылками бар. Из гостиной вели четыре двери и лестница на второй этаж. На стене вдоль лестничного марша ступенями поднимались фотографии одного и того же природного ландшафта во все сезоны, при всякой погоде, в разное время суток. Выглядел такой дизайнерский ход оригинально.

- Не подскажете, где мои апартаменты? - спросил Словцов уже отвернувшуюся от него Лизу.

- Подсказывают двоечникам на уроках, а вам - на второй этаж, дверь сразу направо от лестницы. Если вздумаете шарашиться по дому, то я не экскурсовод.

- Это я понял сразу...

На втором этаже оказался еще один холл, где стояли разнообразные тренажеры, на стене висел плазменный телеэкран, а напротив был выход на просторную лоджию, которая размещалась над верандой крыльца. Еще одна лестница вела на мансардный этаж. Открыв указанную дверь, Павел присвистнул. В его распоряжение предоставлялась комната, в которой могла разместиться вся его предыдущая квартира. За окном просматривался отдельный балкончик, выходящий во двор. Возле окна стояла кровать-«аэродром» с торшерами-«часовыми» по краям. У стены напротив - кожаный диван с парой таких же кресел, рабочий стол с компьютером. Просторная ванная комната блистала крупной плиткой кафеля высшего качества, двумя десятками вмонтированных в потолок ламп и дюжиной зеркал разных форм. Словцов поймал себя на мысли, что нисколько не завидует всему эту комфорту и великолепию. Ему просто подумалось, что так могло бы жить немалое число граждан огромной богатой страны, если б незначительная, но самая наглая и, скорее всего, самая подлая часть ее населения не хапнула себе путем махинаций и бандитских захватов общенациональное достояние. Кроме того, Павел был глубоко уверен, что любое накопление не имеет никакого смысла. Об этом ему захотелось поговорить с Верой, понять ее мировоззрение. А пока он, не имея больше сил на дальнейший осмотр дома, не раздеваясь, рухнул на кровать и мгновенно заснул коротким и глубоким сном.

2

- Уважаемый поэт, вас ждут на чашку кофе в гостиной, - услышал он и открыл глаза.

На пороге его комнаты бесцеремонно красовалась Лиза.

- Вера Сергеевна сегодня пораньше с работы освободилась, видимо ради вас, Павел Сергеевич, - с явной издевкой пояснила она, - ей не терпится с вами увидеться.

- Спасибо, Елизавета, как вас там по батюшке?

- Лиза, просто Лиза. Я же прислуга.

- Если вас так смущает ваш социальный статус, то к чему оставаться на такой работе? Я тут тоже на условиях найма, - сказал Словцов и демонстративно направился в ванную.

Ополоснув лицо, он спустился в гостиную, там было пусто. Вера появилась через пару минут, одетая в спортивные брюки и просторную футболку.

- Сейчас будет кофе, а потом ужин. Я сегодня читала твои стихи, подбросили сборник, да в Интернете накопали. Хочу с просить - почему ты бросил писать?

- Я не бросил, бросают пить или курить, я просто переместился в иные обстоятельства. Депрессия. «Ленивый ум не посещает вдохновение», как сказано у Пушкина. Вымучивать из себя пусть даже причесанные, умелые строки сродни получению огня посредством трения, когда у тебя в кармане зажигалка. Просто в ней кончился газ. Надо заправить.

- Что для этого нужно? Впечатления? Муза?

- На этот вопрос нет точного ответа. Может, Ангел должен махнуть крылом...

- Поэтично.

В гостиной появилась Лиза с двумя чашками кофе. Поставила их на стеклянный стол в центре и спросила:

- Бутерброды подать или все-таки подождете ужина?

- Ты как, Павел? - переадресовала вопрос хозяйка.

- Пока обойдусь кофе.

- Мне готовить, когда вам вздумается или как положено? - обидчиво надув губы спросила Лиза у хозяйки и тут же вышла, а Павел спросил шепотом:

- Не боишься, что она тебя когда-нибудь отравит?

- Нет, - улыбнулась Вера, усаживаясь в кресло напротив, - если со мной что-нибудь случится, она останется ни с чем. Напротив, с каждым годом моей жизни пособие Лизы и ее пенсия в процентном отношении растут. А уж ее меркантильность способна приглушить в ней любую ненависть.

- Умно.

- Напротив, банально.

- Но почему тебе пришло в голову нанять на работу любовницу своего мужа?

- О, это старая, немного глупая и немного печальная история. Однажды я не смогла из-за болезни поехать с ним на турецкий курорт. Сама же настояла, чтобы один ехал, - он крайне вымотался на работе. Георгий долго не соглашался, но, в конце концов, мне удалось его убедить. Он поехал с друзьями. В какой-то из дней они крепко поддали и, разумеется, оказались в компании охотниц. Есть такие, специально ездят на курорты зацепить бизнесменов, если не навсегда, то хотя бы для оплаты накладных расходов. Утром он проснулся в постели с Лизой. Ты уже заметил, что внешними данными природа ее не обидела. Фигурка-то йо-хо-хо! Короче - банальный курортный роман. Все бы ничего, но через месяц Лиза появилась у него в офисе, объявив о беременности, и мой бедный Зарайский вынужден был положить ей ежемесячное денежное содержание, о котором я узнала уже после его смерти. Сначала обратила внимание на девоньку с ребенком на кладбище. А потом она пришла сама - потому что ей оставалось либо на панель, либо... в общем, ничего ей не оставалось, кроме как попытаться предъявить хоть какие-то права. К приличным ежемесячным пособиям она уже привыкла и неплохо на них жила. Тем более, у нее на руках был наследник. Астахов все проверил. Получалось - правда. Я спросила его: что делать? Он ответил просто: врага либо уничтожают, либо хорошо контролируют, либо делают другом. И тогда я приняла решение: подписать с Лизой договор о разграничении претензий на собственность, ребенка я решила взять на воспитание, ну, там, элитный детсад, элитная школа... Честно говоря, сама до конца не знаю, что мною тогда больше двигало: желание избавить себя от конкурентки или все-таки в коей-то мере жалость. Ведь она, в отличие от меня, одарила его наследником и даже назвала в честь него. Так у меня появились домработница и воспитанник. За эти годы я привыкла к ее характеру и прирученной ненависти ко мне. И, что важно, нам обеим есть, что предъявить покойному Зарайскому.

- Ей есть, за что тебя ненавидеть, - ухмыльнулся Словцов.

- А мне? - резонно заметила Вера. - Так или иначе - светская львица и дикая тигрица ужились вопреки всему. Теперь, когда она не дома, я даже как-то скучаю.

Вера взяла со столика пульт дистанционного управления и направила его на стену.

- Только не телевизор! - взмолился Словцов.

- Не беспокойся, это камин. Автоматика такая, что загорается и гаснет от нажатия кнопки.

- М-да, сервис... И сколько может стоить такой домище?

- Не поверишь, но я взяла его по дешевке. Говоря нынешним сленгом, мне его «слил» один местный чиновник, который любовно складывал его по кирпичику, а потом испугался получившейся в результате роскоши. Ему бы пришлось выбирать: либо дом, либо карьера, а то и «Матросская тишина». Он выбрал второе, а я первое. Я только кое-что поменяла, достроила...

- Занимательно, но вернемся, если не возражаешь, к истории для мыльной оперы. Где в этом «бразильском сериале» ребенок? - Словцов выразительно огляделся по сторонам. - Ему сейчас лет семь? Должен скоро в школу пойти?

- У бабушки в Москве. Ходит в элитную гимназию. Местный климат ему не подошел. Маленький Георгий Георгиевич здесь часто болел, и Лиза сама попросила меня отправить мальчика в Москву. Мне, как ты понимаешь, это только на руку. Каково смотреть каждый день на последствия измены своего мужа?

- А Лиза с ним не поехала? Странно как-то... Хотя, наверное, догадываюсь: ему ведь полагается часть отцовского состояния?

- Фигушки, - улыбнулась Вера, - в завещании Зарайского о сыне - ни слова. Он его не усыновлял. Поэтому, наверное, тебе понятно, почему Лиза предпочитает оставаться здесь. «Держит руку на пульсе», тем более что я младшему Георгию все же кое-что на жизнь и образование в банк положила. Другое дело, что Лиза этими деньгами воспользоваться не может. Астахов и юристы умело закрепили ситуацию. Но, в принципе, Лизе и так не «кисло»: работа - пару раз в день приготовить, пару раз в неделю прибрать дом, пару раз в неделю съездить по магазинам, а остальное время - пялиться в телевизор и болтать по телефону. Тем более что в любое время она может съездить, куда ей хочется, включая любые курорты, где уже она может развлекаться с такими же охотницами, какой была сама. В общем, вот такой у нас «пакт о ненападении», и, знаешь, если от любви до ненависти один шаг, то и в обратном порядке ходы возможны. Время лечит, время учит... И у нас теперь что-то типа незамутненной взаимными восторгами дружбы, в которой каждый знает свое место.

-Умно, - второй раз за время беседы оценил Словцов. - Честно говоря, я всегда думал, что там, где крутятся большие деньги, вращаются и большие подлости, неприятности и прочий негатив. Люди не понимают бессмысленности любого накопления.

- Любого? Что ты под этим подразумеваешь?

- Все, кроме духовного самосовершенствования, к которому, как показала жизнь, я и сам оказался не способен. Любое накопление - тлен. Если не сегодня, то завтра.

- Даже интеллектуальное?

- А что, русская интеллигенция - это ли ни яркий пример «горя от ума»? Весь вопрос в том, что можно взять с собой на тот свет? В дни беспросветной депрессии я много думал о смерти, мысль моя не нова: смерть «обнуляет» любое накопление. Даже если тебя положат в золотой гроб в костюме от Кардена, - это уже ничего не будет значить. Человеческая память? Миллионеров в основном помнят по их экстравагантным выходкам, даже не по добрым и благотворительным делам, если им довелось совершать их при жизни. Тут уж Спаситель четко определил - легче верблюду пройти в игольное ушко, нежели богатому в рай.

- Это ты сейчас свою бедность оправдываешь? - Вера посмотрела на Павла так, будто заглядывала в душу.

- Да я вовсе не сторонник неоправданного аскетизма и кричащей о своей правоте бедности! Я встречал бедных, которые куда хуже богатых, способных обвинить весь мир в своих неудачах, в своей неустроенности, забывая о собственной лени и культивируемой, лелеемой глупости. Я только о бессмысленности накопления. Не более того. Количество, по всем законам, и по физическим, и по духовным, должно переходить в качество. Иначе накопленное - это только значительная масса для образования тлена. А о своей бедности... - он на какое-то время задумался, - в тот момент, когда я бросил все, я вовсе не решил стать пилигримом, каликой перехожим, просто решил уйти в сторону, выбраться из омута, в котором меня не устраивала роль премудрого пескаря.

- Ага, - снова улыбнулась Вера, - и попал на обед к акуле капитализма.

- Не похожи вы, Вера Сергеевна, на акулу капитализма, поверьте моему опыту, вы в этом мире тоже человек случайный. И еще неизвестно, повезло ли вам, когда вы стали наследницей всего движимого и недвижимого господина Зарайского. От меня не зависит, пойдет ли завтра снег или будет оттепель, от меня не зависит, будет ли новый ледниковый период или всемирный потоп, но я могу отдать частицу тепла, частицу души, частицу сердца - свои стихи. И люди брали, а некоторые хотели взять все, рвали на части, другие бросали полученное на помойку... И от меня ничего не осталось. Ни-че-го... Бесконечно можно брать только от Бесконечного, но они не берут, они берут то, что попадается под руки, берут временное, берут тленное, то, чем невозможно насытиться.

- Знаешь, Павел, - посерьезнела Вера, - ты тут говоришь о смысле жизни... А когда целая страна этого смысла не знает? Ты прав, и я в этой «стремнине» держусь за то, что мне подвернулось под руки. И сотни рук хотят ухватиться за то же, полагая, что это если не непотопляемый крейсер, то спасательный круг.

- Наивняк, так говорили мои студенты.

- Наивняк, - согласилась Вера, и в комнате повисло многозначительное молчание.

Каждый из них в это мгновение подумал, что встреча их не случайна. Миры соприкоснулись.

- Что тебе было жалко больше всего?

- В смысле?

- Когда ты решил вот так уехать? Практически в никуда. Ведь что-то должно быть особенно жалко? Это же не из поезда в поезд перескочить.

Павел на минуту задумался, потом уверенно сказал:

- Вид из окна.

- Вид из окна?

- Да, именно вид из окна. Я сегодня первым делом посмотрел в окно из твоего дома и увидел высокий забор да угадывающиеся крыши других коттеджей. Во дворе пока только саженцы, станут ли они полноценными деревьями - еще вопрос. Все. На этом пейзаж кончился. Этот мир еще не нажил сам себя, а наживет ли? И мне стало немного не по себе. Подумалось, что вот, здесь живут богатые люди, которые могут позволить себе все, но получается - мир их крошечный. Он едва соприкасается с тем огромным, который мы называем Божьим творением. Но не это в моей мысли главное. Просто у каждого есть свой вид из окна. В нем концентрируется память детства. В доме, где я жил, с высоты пятого, невысокого по нынешним меркам этажа, виден старый город. Купеческие особняки, деревянные домики с резными наличниками, петляющая к реке дорога, старые в два обхвата тополя и клены, бугрящие корнями асфальт. Я был частью этого пейзажа. Я специально просыпался в пять утра, чтобы увидеть этот мир еще никем не тронутый, не задетый метлой дворника. В такие моменты ты пронизываешь взглядом не только до боли знакомое пространство, но и, собственно, время. Это и есть машина времени, которая работает не столько от внешних энергий, сколько от человеческой памяти. Поэтому человек изо всех сил стремится вернуться именно к виду из окна. И по этой теории человек, который с детства видел в окне только кирпичные стены окружающих его жилье домов, в чем-то ущербен. Такой, если и станет поэтом, то будет слагать сухие конструкции, может, и толково рифмованные, но абсолютно лишенные чувственности, того самого поэтического начала, что заставляет при чтении стихов работать душу.

Вера заворожено слушала Павла, лишь в один момент отвлеклась на мысль, что, похоже, не зря потратила деньги - собеседником Словцов был необыкновенным! Во всяком случае, клубные дамы будут говорить о нем с придыханием. И, устыдилась ли этой мысли, но вдруг отчетливо вспомнила вид из окна у себя на Кавказском бульваре.

- Знаешь, - продолжал Павел, - у поэта Ивана Жданова есть очень интересные строки. Может, об этом, а, может, и нет. - Он выдержал паузу и процитировал:

«Я не блудил, как вор, воли своей не крал,

Душу не проливал, словно в песок вино,

Но подступает стыд, чтобы я только знал,

То, что снаружи крест, то изнутри окно...»

Но еще точнее Заболоцкий в его знаменитом «Слепом», там вообще про меня:

«И куда влечешь меня,

Темная грозная муза,

По великим дорогам

Необъятной отчизны моей?

Никогда, никогда

Не искал я с тобою союза,

Никогда не хотел

Подчиняться я власти твоей...»

- А я любила стоять на балконе. И тоже утром. Когда над центром Москвы висел непроницаемый смог, у нас было свежо и почему-то даже в солнечные дни пахло мокрой листвой. Я стояла и ощущала движение утра, как смешивание запахов. Будешь смеяться, но из открытых форточек струился в основном запах вареных сосисок. Странно, но в те времена завтрак москвича в девяноста случаях из ста состоял из сосисок с горчицей и ломтика бородинского хлеба. А еще было немного сероватое даже в солнечные дни московское небо и такое странное, едва уловимое ощущение, что впереди так много удивительного и прекрасного...

Что-то давно забытое, щемящее содрогнулось в душе от этого воспоминания. Вере даже показалось, что она уловила запах московского утра. И за это воспоминание следовало благодарить Словцова.

3

- Вера Сергеевна, к вам Хромов Юрий Максимович. Впускать? - голос охранника в селекторе на стене прихожей не оставлял сомнений, что господин Хромов все равно окажется на пороге дома.

- А куда ж его денешь, пусть заходит, - вздохнула Вера Сергеевна и со значением посмотрела на Словцова: - Уж этот точно знал, где он сегодня будет ужинать, - кивнула на накрытый Лизой стол. - Честно скажу, это делегат от столичной тусовки, якобы мой поклонник. Старый друг Георгия. А вот как представить ему тебя, я придумать не успела. У тебя нет готовой легенды?

- Нет, - пожал плечами Словцов, - но, по опыту знаю, чем больше правды в таких ситуациях, тем лучше.

- Ты хоть под это теорию не подгоняй. Теперь, следует признаться, вечер пропал. Юра настоящий друг, но прямой, как лобовая танковая атака.

В это время в прихожей, шумно дыша, появился плотно сбитый, высокий мужчина. Он небрежно скинул с себя кожаный плащ, сковырнул нога об ногу ботинки и, светясь широкой улыбкой, вошел в гостиную.

- Верочка, я как бы по делам, но реально только к тебе! - огласил он, но тут же придержал коней, с удивлением взирая на Словцова.

Обладая крупными чертами лица, он обладал и яркой мимикой, но сейчас эта мимика явно не находила нужного выражения:

- О! У нас гости? - сказал Юрий Максимович так, словно он был мужем Веры Сергеевны и просто задержался к ужину.

- Знакомься, это мой друг и новый работник - Словцов Павел Сергеевич. Кандидат филологических наук, - хотела продолжить «поэт», но, заметив умоляющий взгляд Павла, осеклась.

- Хромов, - протянул тот огромную ладонь, сверкнув парой дорогих перстней.

На всякий случай Юрий Максимович знакомился со Словцовым, как с равным, хотя было заметно - таких для него немного, а уж выше него нет никого. Словцов, как кролик удава, почувствовал легализовавшегося бандита еще с порога.

- Словцов, - привстал Павел.

- Верочка, я голоден, как крокодил!

- Лиза, принеси еще прибор! - попросила Вера в открытую дверь коридора.

И, что примечательно, Лиза появилась почти мгновенно, словно ждала команды за этой дверью, и буквально подалась всем телом к Хромову, сияя расположением.

- Ах, Юрий Максимович, как приятно снова видеть вас, здесь так мало стоящих, - она сделала акцент на этом слове, - людей. От большинства пахнет мазутом и нефтью...

- А от меня «Пако Рабан», - хохотнул ей навстречу Хромов, - а ты, Лизонька, все такая же стройная кошечка. Хочешь, я выдам тебя замуж за миллионера? На фиг тебе посуду таскать?

- Да все обещаете, Юрий Максимович, - прогнулась в талии Лиза.

- Обещаю, значит, обязательно сделаю, я хозяин своего слова.

- Да уж, хозяин, - игриво согласилась Лиза, - хотите - дадите, хотите - заберете обратно.

- Умница! А если нальешь мне выпить чего-нибудь позабористей, то станешь моим другом навеки. Я чего-то не по географии оделся, замерз малость, - и пока Лиза удалилась на кухню, Хромов переключился на Словцова. - Значит, вы новый работник? В какой должности?

- Советник, - опередила растерявшеюся Павла Зарайская, - советник по общим вопросам.

- Ну, в твоей системе только такой должности не было, - ухмыльнулся Хромов, потирая сплющенный боксерский нос. - И давно ты ужинаешь в обществе своих подчиненных?

- Павел Сергеевич и живет здесь, - размеренно, томно, но весьма твердо разъяснила Вера Сергеевна.

- Вот как, а говорили, ты пуленепробиваема, и стрелы амуров отскакивают от тебя, как от стального листа.

- Фу, Юра, как ты банален. Я думала, ты меня искренне уважаешь.

Хромов смутился и попытался исправиться:

- Прости, Вера, это столичные заморочки. У меня одна знакомая купила себе огромного сенбернара. Зачем? Говорит, ей не хватает человеческого тепла. Не хватает человеческого, купила себе собачье.

Хромов ехидно зыркнул на Словцова, который, будучи отстраненным от данной словесной пикировки, предпочел заниматься содержимым своей тарелки.

- А ты, Юра, сегодня ночью в сауне тоже не собачек купал, - поддела Вера.

- Доложили, - покачал головой Хромов. - Но ты же знаешь, Вера, одно твое слово, и я стану твоим самым верным сенбернаром. Любого, кто приблизится к тебе ближе, чем на метр, съем, - он снова выразительно посмотрел на Словцова.

Для того, наконец, нашлось, что вставить.

- Сенбернары - не охранники, сенбернары - спасатели. Большие, но очень добродушные псы. Людей откапывают из-под снега, - заметил Павел.

В это время Лиза вынесла коньяк и смело налила Хромову полную рюмку. Тот, не раздумывая, опрокинул ее в рот, зажмурился от удовольствия и потянулся вилкой к рыбной тарелке. Закусив тонким ломтиком свежемороженой стерляди, продолжил кураж:

- Я тоже большой и добродушный. Правда, Вера? Могу откопать, что хочешь, а могу закопать, кого хочешь. А вы, Павел Сергеевич, я так понимаю, словами играете?

- Можно и так определить, - согласился Словцов.

- А как насчет, что касается, настоящих мужских занятий?

- Юра, - попыталась остановить Хромова Зарайская, - ты опять приехал на охоту, а мне заливаешь про важные дела?

- Охота - это святое, - не без патетики заявил Юрий Максимович, - это самое состоявшееся мужское дело с первобытных времен. Ну, так как, Павел Сергеевич, насчет того, чтобы пострелять? Доводилось хоть раз?

- Доводилось, - равнодушно ответил Словцов, - в армии.

- Ого! Да мы служили! - искренне удивился Хромов.

- Было дело...

- А я полагал, что вся интеллигенция предпочитает смотреть на армейскую службу со стороны.

- Не вся.

- Уважаю, - сам для себя решил Хромов. - Тогда тем более, отчего не порезвиться на природе? Карабин подходящий найдем, лицензия на лосей есть. Или слабо́, Павел Сергеевич?

- Да не слабо́, Юрий Максимович, просто пользы от меня там будет мало. Охота - это не тир, да и, честно говоря, мне не доставляет удовольствия стрелять по бессловесным тварям. По безоружным...

- Вы так изъясняетесь, Павел Сергеевич, будто вам приходилось стрелять по вооруженным, - усмехнулся Хромов.

- Приходилось, - коротко ответил Словцов, - но это было в другой жизни.

- И после этого вы решили стать кандидатом филологических наук?

- После этого я полюбил литературу. Хотя это может показаться странным.

- Мальчики, а ничего, что я тут вместе с вами сижу? - напомнила о себе Вера.

- Прости, золотко, - опомнился Хромов, - если я в течение пяти минут забыл преподнести тебе очередной комплимент, значит, в этой жизни что-то не так. Но ты же понимаешь, я ревную к твоему новому работнику. Он пользуется привилегиями, которых не имеет ни один из твоих поклонников. Можно, к примеру, я тоже останусь переночевать?

- Нет, - решительно и холодно отрезала Вера. - Юра, я давно уже все тебе сказала. Я не выйду замуж за бизнесмена, больше не выйду, - со значением добавила она.

- Хорошо, - шумно выдохнул Хромов, наливая себе еще рюмку, - пойду в рабочие, в дворники. Но останусь самым богатым дворником. - Сто грамм? - обратился он к Словцову, целясь из горлышка в пустую рюмку, стоявшую рядом с ним.

- Не пью, - вынужден был признаться Словцов.

- Лучше налей мне, - спасла положение Вера.

- С удовольствием, милая. - И снова переключился на Павла: - И все же, Павел Сергеевич, если вы хотите почувствовать Север, вам надо выехать в тайгу. Давайте завтра поутру я за вами заеду. Никто не заставит вас стрелять, можете быть наблюдателем от «Гринпис». Или все-таки слабо́?

Словцову пришлось выдержать не только паузу, взятую им на раздумье, но вместе с тем испытующий взгляд Хромова. Ничего хорошего этот взгляд не обещал. «В конце концов, за такую зарплату должны быть еще и неприятности», - решил Павел, а вслух сказал:

- Поедем, Юрий Максимович.

- Но, может, кто-нибудь спросит меня?! - вскинулась Вера. - Павел Сергеевич, между прочим, мой работник, и никто ему завтра выходной не предоставлял!

- Твой работник, Верочка, только что принял мужское решение, а ты сейчас пытаешься это решение у него отнять, - хитро заметил Хромов.

Зарайская с пронзительным холодом посмотрела на Хромова своими синими глазами и со значением предупредила:

- Но ты, Юра, вернешь мне Павла Сергеевича вечером в целости и невредимости. И никаких ночевок в тайге. Он все равно не пьет. Завтра в это же время он должен будет сидеть за этим столом.

- Клянусь, - процедил сквозь зубы Хромов сначала коньяк, а следом обещание.

«В конце концов, - подумала Вера, - первый воздыхатель принесет в столицу первую весть - крепость сдана, комендант - «ботаник», Зарайская, вроде как, больше не вдова... Правда, как поведет себя при этом сам Юра?»

4

Ночью Словцова посетила целая вереница сумбурных и, на первый взгляд, бессмысленных снов. Сначала приснилась жена Маша. Она ничего не говорила, просто что-то делала по дому, словно они и не разводились. Павел во время этого сна все пытался понять, что она делает, и никак не мог уловить. Может быть, еще и потому, что сам себе в этот момент задавал вопрос: а ушла ли любовь, безразлична ли ему Маша? Так или иначе, но оставалось ощущение незавершенности.

И прямо во сне вдруг вспомнил, как они встретились двадцать лет назад, когда он был еще студентом. Он вошел в автобус и угодил на редкое по тем временам явление: в автобусе были пустые сидячие места. И как-то сразу он увидел задумчивую девушку у окна. Нет, она не была сногсшибательно красива, но в образе ее любой художник, в первую очередь, заметил бы обворожительную женственность. Невозможно объяснить, отчего некоторые женщины обладают этим качеством. Его ореол настолько раскрыт и ярок, что заметен с первого взгляда, причём Словцов готов был поспорить с кем угодно: такой притягательностью обладают именно русские женщины. В мужчинах они будят не столько безумную страсть, сколько высокое чувство преклонения и нежность.

Маша смотрела в окно на пронизанный солнцем октябрьский пейзаж. Осень в том году выдалась золотой. Павел вдруг поймал себя на мысли, что, глядя на эту девушку, ему не хочется называть погоду за окном «бабьим летом». Хоть и знал молодой филолог, что теплая солнечная осень называется «бабьим летом» не только в России, Украине и Белоруссии, но и в Сербии, а в Германии оно уже «бабушкино», тогда как у чехов - «паутинное», американцы придумали себе «индейское лето», а болгары - «цыганское»... Одни только карпатские славяне пошли от обратного, назвав солнечную осень «бабьими морозами».

Павел спросил разрешения у девушки и сел рядом. У него было всего три остановки для того, чтобы заговорить. Сколько остановок было у нее, чтобы ответить или не ответить, он не знал. И тогда он рассказал Маше про бабье лето. А потом сказал, почему ему не хочется его так называть. Маша, до тех пор безучастно смотревшая в окно, повернулась к нему вполоборота и спросила: «Вы метеоролог?». И Словцов даже засмеялся и предпочел ответить собственными стихами:

Все та же роща, та же осень,

Печально золотом звеня,

Качает русские березы,

Кидает зелени огня.

Все та же ива над рекою

Ей что-то шепчет не спеша.

Все те же строчки под рукою,

Все так же мечется душа.

Все то же, так же, там и снова,

Все повторяется опять!..

На языке горчило слово,

И я не мог его сказать.

Ох уж эти поэты! Первого эффекта у женщин, а особенно у романтичных девушек, они добиваются почти сразу. Достаточно после прочтения на вопрос: «Чьи стихи?», ответить, потупив с ложной скромностью взгляд: «Мои». И на просьбу: «А еще?» или вопрос: «Правда?», зарядить еще одну лирическую обойму. Но Маша вдруг спросила:

- Какое слово? Какое слово не смогли сказать?

- Вы мне очень нравитесь, - признался Павел.

- Но в стихотворении - о другом.

- Сегодня - об этом.

И они вышли из автобуса вместе, чтобы идти плечом к плечу семнадцать лет. Двенадцать из них они жили душа в душу. Так что, даже делясь своим мнением по поводу чего-нибудь, дивились не только совпадению ответного, но и тому, что высказывались одновременно одними и теми же словами. Порой осекались на полуслове и начинали смеяться, потому что надобность в словах исчезала. Все и так было ясно. Что уж там говорить о нежности и страсти, которые они испытывали друг к другу. И еще: Маша умела ходить, как кошка, когда Павел садился за диссертацию или «изменял» ей со своей поэтической музой, и умела гордиться мужем, когда видела и слышала, как его стихи то погружаются в человеческие души, то царапают их, заставляют сжиматься до слез на глазах, то, наоборот, расправляться во всю небесную ширь и лететь.

Казалось бы, они прожили вместе самые трудные времена, когда их зарплаты были меньше, чем те деньги, которые способен насобирать нищий на бойком месте или пропить богатый за один вечер в ресторане. Когда страна из «самой читающей в мире» превратилась в самую «телесмотрящую» и самую спивающуюся, тонущую в собственном безумии и разврате. Когда вечно мятущаяся русская интеллигенция вдруг поняла, что она никому не нужна. Они пережили вместе (в основном благодаря Маше) то, что Павел чуть не утонул в захлестнувшем страну после запретов разносортном и некачественном алкоголе. В какой-то момент он хотел плюнуть на всю эту жалкую борьбу за выживание и наняться где-нибудь «солдатом удачи». «Горячих точек» было хоть отбавляй. Но и в этом случае Маша редкой женской мудростью и лаской удержала от безумных поступков, которые хоть и позволяют мужчинам оставаться мужчинами, но большей частью счастья и радости не приносят, как, собственно, и денег. Хорошо повоевать тогда стоило меньше, чем «разбомбить» торговый ларёк или получить один «откат», занимая соответствующую должность. Но все эти социальные катаклизмы сами по себе ничто, если на другой чаше весов любовь, хотя сама по себе любовь между мужчиной и женщиной - чувство хрупкое и капризное. С годами она может превратиться в обычное чувство привязанности или шагнуть в небо, к той любви, которую принёс в этот мир Спаситель. Третьего не дано.

Евангелие Павел открыл, как многие тогда, потому что стало можно. Открыл, чтобы восполнить пробел в знаниях, которые раньше пополнял с помощью Достоевского и Лосева, энциклопедии «Мифы народов мира» или «Настольной книги атеиста». Преодолев родословную Иисуса Христа у Матфея и читая все дальше и дальше, он вдруг начал чувствовать, не понимать даже, а именно чувствовать, что верит. Происходившее с ним, несомненно, было чудом прикосновения. Разум же, точно компьютер, искал аналогий и не находил их, оставляя единственное решение: если это написано человеком, то продиктовано Богом. Вместе с верой пришло осознание собственного несовершенства, порочности, а затем раскаяния. Когда он в первый раз заплакал над страницами Евангелия, к нему подошла Маша и попросила читать вслух.

Во время Крещения в храме Михаила Архангела у него уже не было никаких сомнений, потому и привел с собой еще сомневающихся жену и пятнадцатилетнюю дочь Веронику. Во время таинства несколько раз чувствовал какую-то необъяснимую тяжесть, желание быстрее закончить, выйти на воздух, но когда все вместе читали Символ Веры, душа вдруг распахнулась, дышать стало легче, окружающие люди стали близкими, как родственники. И в словах: «Чаю воскресения мертвых, и жизни будущего века», открылся вселенский глубинный смысл происходящего.

Но слишком поздним было открытие простых и светлых истин Нагорной проповеди. Не совсем верно в отношении евангельских истин говорить «поздним», ибо поздно не бывает никогда, а через веру чудеса и счастье в земном его понимании не сыплются. Поздним в том смысле, что их надо закладывать в раннем детстве, что позволит ребёнку правильно ориентироваться в мироздании.

Мир Словцовых дал трещину тогда, когда этого меньше всего ждали. Летом следующего года Вероника улетела в Америку, так как училась в новомодной школе с углубленным изучением иностранного языка и экономики. За счет каких-то подозрительных фондов российские школьники разъезжались по разным странам за умом-разумом, как когда-то при Петре боярские дети. Из Штатов вернулись все, кроме красавицы-доченьки Вероники. Она добровольно осталась там под патронажем каких-то странных общественных организаций, гарантирующих талантливой девочке дальнейшее обучение в США, а точнее, в связи с тем, что на нее положил глаз какой-то молодой миллионер. При этом она позвонила оттуда и полчаса втолковывала родителям, что это ее решение, что не следует ограничивать ее в правах... И Павел с горечью осознал, что оттуда звонит не его дочь... Даже голос казался каким-то чужим, «зомбированным». Первое, что он хотел сделать, собрать деньги, полететь за океан, образумить дочь, но тут вдруг на стороне Вероники выступила Маша.

- Павел, надо успокоиться, не пороть горячку, а вдруг наша девочка сможет научиться жить лучше, чем мы? «Что мы дадим ей здесь?»

- Дура ты! - взорвался Словцов, оскорбив жену в первый раз в жизни. - Мы ей самого главного не дали! «Что мы дадим ей здесь?» - передразнил и еще раз уверенно и осознанно повторил: - Дура ты, Маша, у тебя ребенка украли, а ты... Ты читала, что Есенин об Америке говорил? Кнут Гамсун? Ну кого тебе еще в пример привести?.. - и махнул в сердцах рукой.

Мир Словцовых треснул и распался на две половины, потеряв то, что их соединяло - Веронику.

5

Приснилось еще, что студенты, с которыми Словцов работу не закончил, оставив их на полпути к сессии, покупают в деканате билеты на самолет в Америку, где они собирались продолжить обучение. Сам Павел Сергеевич словно наблюдал это со стороны, откуда-то из-под потолка, и очень хотел что-нибудь им посоветовать. Типа: «Артем Васильевич Рогачев тоже хороший преподаватель, даже лучше Словцова, потому что стихи не пишет, и они не мешают ему сосредоточиться на научной работе». Но сказать было некому, потому что все были рядом, но в то же время оставались неуловимы. Бегали за треклятыми билетами в треклятые Штаты. Сквозь всю эту нелепицу поэта посетила мысль, что он, наверное, последний внештатный сотрудник. И сам он пересекал таможню где-то в аэропорту «J.F.K.» и выпрашивал вид на жительство... у Вероники, которая почему-то была похожа на мулатку...

Последним в сумбур сновидений ворвался Хромов. «Да как же без него?» - прямо во сне подумал Павел. Хромов же, снилось, ворвался в спальню и возбужденно прокричал:

- Подъем, филолог, зверье ждет! - прокричал так, что проснулась бы рота смертельно уставших солдат. Словцову даже показалось, что в комнате стоит всепобеждающий запах его кожаного плаща.

Павел открыл глаза и посмотрел на электронный будильник на рабочем столе. Было чуть больше пяти утра. В раннем пробуждении сказывалась, хоть и небольшая, разница во времени. Но царящая за окном тьма отнюдь не казалась утренней. Больше всего хотелось снова закрыть глаза и забыться на неопределенный срок, как в знаменитом стихотворении Лермонтова: «Я б хотел забыться и заснуть! Но не тем холодным сном могилы...». Но через час на пороге действительно появится Хромов и начнет подтрунивать над разнеженностью Словцова.

Полежав несколько минут с открытыми глазами, в который раз примеряя на себя новое пространство, Павел решительно встал и направился в ванную. Потом некоторое время рылся в сумках, подыскивая подходящую одежду. В результате облачился в джинсы и теплый ирландский свитер. На цыпочках спустился вниз и зашел на кухню. Очень хотелось кофе. Долго с тоской смотрел на мощный кухонный гарнитур, пытаясь по закрытым дверцам догадаться, где могут быть молотый или растворимый кофе, турка, сахар... Неожиданно вспыхнул свет, и на пороге появилась заспанная Лиза.

- Это мое место работы, - сказала Лиза, подразумевая вопрос.

- Не претендую, просто хотелось кофе, меня тут, по случаю, пригласили на охоту...

- Знаю. Иди, Павел Сергеевич, в гостиную, сейчас все сделаю. Бутерброды?

- Можно, Лизонька, - в этот момент он испытал к домработнице искреннее чувство благодарности.

- Ну, прям, девятнадцатый век! Лизонька! - включила свое вечное недовольство девушка. - Щас еще Вовка припрется. Ему тоже, поди, кофеев распивать захочется.

- Какой Вовка? - спросил и уже догадался Павел.

- Охранник. Вера велела ему сопровождать вас, а если потребуется, вступить в неравный бой с врагом.

- А памперсы она мне с собой велела дать?

- Это уж вы с ней...

В этот момент на кухню вышла в махровом халате сама Вера.

- Кофе я тоже буду. Мне сегодня надо пораньше.

Павел только успел сделать несколько глотков ароматного «амбассадора», когда дверь открылась без обычного доклада охранника и на пороге появился Володя.

- Проходи сюда, Володя, присоединяйся, - пригласила Вера. - Лиза, еще одну чашку! - крикнула она на кухню.

Тот скинул пуховую куртку прямо на пол и сел рядом с Павлом. Они обменялись рукопожатиями.

- Как вам здесь? - вполголоса спросил он, но было заметно, что вопрос этот также интересует Веру.

- Интересно и непривычно, - честно сказал Словцов, - что ни говори, но я себя ощущаю, словно из кинозала влез в экран, прямо в кинофильм, типа «богатые что-нибудь делают»...

- Человек ко всему привыкает, - резонно заметил Володя.

- Да, - согласился Словцов, - если одновременно отвыкает от себя.

О Хромове дежурный охранник доложил десятью минутами позже. Тот ввалился в гостиную, не раздеваясь, лобызнул руку Вере, кивнул мужчинам.

- Готов? - спросил он Павла.

- Володя поедет с вами, - опередила ответ Вера. - Заодно научит вас всех стрелять.

- Вот как? - не очень обрадовался Хромов. - А массажистку нельзя с нами отправить, вдруг у кого-нибудь на номере руки-ноги затекут?

- Тебя что-то смущает? - прищурилась Вера.

- Нет, золотко, твое слово - закон. Готов взять с собой даже Первую конную армию товарища Буденного, чтоб было кому сохатых загонять.

- Вот и чудненько, - порадовалась его уступчивости Вера.

6

Ехали на огромном «Хаммере». Кроме Хромова, водителя и Павла с Володей в машине был еще один мужичок, представленный как Коля. Коля оказался охотником-профессионалом, которого Хромов нанимал, чтобы сутками не гоняться за зверем. Судя по тому, что Коля, рассказывая об охоте, присыпал речь любезностями в отношении Хромова, от которых тот морщился, заплатили ему неплохо. Володя и Павел молчали.

- Лучше бы вертолетом, как в прошлый раз, Юрий Максимович, - тараторил Коля, - а эта зверюга, - кивнул он вдоль салона, - она только с виду мощная, ездил я на таких, но наш-то «уазик» на зимнике проворнее, а уж по целику у этого подвеска рассыпется. До засидки будем пешком идти пару километров. Иначе никак. Лось осторожный, башку по ветру держит. Их там три: лосиха, двухгодок и годовалый с ней. Петруха их три дня тропил, дурак, а у них там место жировки, они по кругу наяривают. У реки справно будет, он шумнет, они по насту попрут, там низина и река, а мы с другого берега.

- Первый выстрел мой! - оборвал его Хромов. - Уж если не остановлю, тогда шмаляйте.

- Знаю-знаю, - быстро согласился Коля, - волокуши приготовили на три туши, ни одного не упустим, вы-то как всегда себе только заднюю ляжку возьмете?

- Две, со мной, видишь, экскурсия.

- Да мне что, ваша лицензия, столько денег ввалили. Когда в засидке будем, вы рукавицы не снимайте, оно хоть нынче не холодно, а руки чувствительность потерять могут, особливо указательный палец беречь надо. С вашего-то «Тигра» стрелять одно удовольствие, оптика вон какая! Мы-то в унтах, а экскурсантам вашим я валенки дам, как знал, запасные взял. А Петрухе, главное, водки, он пока не выпьет - не человек. Я уж ему вчера бутылку оставил, там от избы нашей километров пять будет, по сто грамм на километр. А то не дойдет до жировки, а уж там должен быть, лоси спозаранку пойдут. Нам бы успеть...

- Олег, наддай, - сказал Хромов водителю.

А Николай снова завел басню об особенностях национальной охоты. Словцов, слушая его, невольно вспоминал известный фильм. Тем более что где-то сзади недвусмысленно позвякивали бутылки. Время и расстояние, наполненные торопливым говором Николая, потеряли смысл. Зато Словцов неплохо пополнил словарный запас охотничьими терминами, узнал, как по нарыску - линии следа - выйти на волка и как недавно Николай взял переярка «на штык». Пришлось переспросить. Оказалось, речь идет о прямом выстреле, когда зверь идет буквально в лобовую атаку на номер.

- И ведь умные нынче, черти, пошли, уходят из оклада через флажки, по фигу им красное знамя. Контрреволюционный волк нынче пошел! А уж сколько собак в поселках подрали! Охотников-то нынче мало, неприбыльно это, вот и ходят уже под порогом стаями. Это ладно, если дюжина, а мы тут с Петей напоролись - почти тридцать! Пришлось еще водки брать и подмогу звать. Какой там обклад, там роту с автоматами надо, лес прочесывать. Я районному начальству предлагал гранатами с вертолета бросать. Не послушали. Так они в одной деревне детей на дерево загнали, замерзли бы малые, если б не мы с Петрухой. А собаки что, собаки друг друга, ежели у разных хозяев, грызть будут, а против стаи объединиться стаей - у них такого закона нет...

Между тем Хромов повернулся к нему с переднего сиденья и вдруг весьма серьезно заявил:

- Я, Павел Сергеевич, жениться на ней приехал, - и стал внимательно смотреть в глаза Словцова, словно хотел увидеть душу.

Павел выдержал этот неприятный едкий взгляд и ответил:

- А я что, могу возражать, Юрий Максимович?

- Нет, просто, как только мы с ней договоримся, ты уволен. Не переживай, без бабок не останешься, я тебе, как в старые времена, отступного дам столько, сколько унести сможешь.

- Спасибо, у меня гонорар и так высокий, да еще льготы и страховки разные.

- За вредность-то Лизкину доплачивают? - ухмыльнулся Хромов.

- И «северные» тоже.

- Ну-ну, в общем, Павел Сергеевич, ты меня понял. Вся Москва знает, что я сюда за ее сердцем полетел.

- Для того чтобы сказать мне это, не обязательно было тащить меня на охоту, - пожал плечами Словцов.

- Да ты встряхнись, посмотри, красотища какая!

И действительно, с того момента, как они свернули с трассы, пейзаж стал походить на сказочный. Да, картина открывалась - отдых для учителя русского языка: повесил репродукцию такого пейзажа на доску и объявляй детям тему сочинения: «Зимняя сказка». И пусть крутят извилинами, вспоминая стилистические штампы: о мохнатых лапах кедров и елей, снежных шапках, вереницах звериных и птичьих следов, притаившихся в чаще чудесах и диковинах, - короче, развивают художественное воображение.

Зимник здесь тянулся через плотный кедрач, петляя и ныряя по пригоркам. Боевая машина пехоты США на самом деле здесь была неуклюжа и неуместна, по бортам то и дело били кусты, а днище цепляло кочкарь.

- Это вам не «Буря в пустыне», - прокомментировал Коля, - сюда пусть приезжают, промораживаться, как немцы под Москвой. А вот сейчас налево, да-да, по целику... И это, потише бы уже надо.

- Сядем, Юрий Максимович, - с кислой миной сообщил водитель, рассматривая впереди покрытые настом сугробы и торчащий из них кустарник.

- Ну врежь еще, сколько можешь, а дальше ножками, - распорядился Хромов, - видишь, кто-то же до нас шел.

- Ну это «Нива» вроде пролазила. Так и обратно уже след есть.

- Откуда «Нива»? - всполошился Николай. - Поди, нашего зверя кто-то просек. Петруха-то бы не заспал! Кого нечистый принес? Зачем-кого сюда несло?

- Ясно, что не за грибами, - ответил на его причитания Хромов. - Да вон уже там следа нет. Тормози, Олег, от греха подальше. А то посадим машину на пузо, потом играй тут в пехоту, рой окопы до китайской пасхи.

Минуты через две встали. Володя и Павел переоделись в валенки, которых у Николая оказалось с собой четыре пары, так что по размеру, более-менее, подобрали. Хромов расчехлял оружие - три карабина, обмотанные бинтами. Видимо, маскировка, решил Словцов, и в подтверждение этому получил армейский маскхалат белого цвета.

- Сейчас уже говорить не будем, - предупредил Николай, - словно его самого можно было остановить, - пойдем вон там, - показал рукой, - низиной, там потом овражек и речка, выйдем на ту сторону. Лишь бы Петруха ничего не напутал, - в руках у него появилась вдруг шипящая эфиром рация, но говорить он в нее не стал, а только пару раз отжал тангенту. В ответ эфир ответил такими же, но тремя щелчками.

Николай кивнул рации, сунул ее в карман комбинезона, выкрутив звук до минимума, а потом перевел нехитрую морзянку остальным:

- Три зверя. Два быка и корова. Петя готов.

- В смысле - «готов»? - испугался Хромов. - Напился уже?

- Да нет, Петя никогда не напивается, нет такой емкости, - шумнуть готов.

- А-аа... Ну если все удачно пройдет, мы твоему Пете такую емкость выставим - утонет!

И потянулись гуськом, почти след в след. Олег остался в машине. Впереди шел Николай, за ним Хромов, за его широкой спиной - Павел, Володя замыкал. Словцов от всей этой экзотики чувствовал себя уныло, бессмысленность его присутствия здесь была настолько явной, что он невольно начал сочинять стихи. «Может быть, моя депрессия-фрустрация не лечится шоковым выбросом в другой мир?» - подумалось ему.

Прошло около получаса, когда они вышли на берег таежной речушки, чтобы залечь в густом кустарнике на ее берегу. Причем Николай предусмотрительно выдал каждому по куску брезента для того, чтобы одежда не промокла. Он все время так и продолжал говорить, но теперь уже шепотом. Сверившись с часами, он сообщил Хромову, что ждать осталось полчаса, не более.

- Я вчера все точно просчитал, несколько кругов сделал, чтоб правильно обложить. Думаю, местовой зверь здесь кормится. Правда, лоси б еще стояли, но Петро правильно пугнет, ход им в одну сторону будет. Сюда - к нам на мушку.

Хромов, Володя и Николай залегли с карабинами, а Словцов - с выданным ему биноклем. Хромов успевал периодически потягивать коньяк из фляжки. Николай, глядя на него, тоже добыл из-за пазухи чекушку, Володя от обоих видов спиртного отказался вслед за Словцовым.

Лоси вышли на другой берег, как и предполагал Николай, через полчаса. Их было трое. Пробиваться по насту им было неудобно, но, похоже, некий Петруха не оставил им другого пути. Выйдя на берег, они замерли, словно чувствуя скрытую опасность. Впереди шел бычок с шикарной вилкой на голове. Безрогая лосиха, но с очень богатой «серьгой» на шее, шла в центре. Лось помоложе немного отстал. Словцов пожалел, что у него нет с собой фотоаппарата, хотя бы в мобильном. Мгновение, когда животные замерли, выбирая себе путь, было прекрасно. Но именно этот момент - самое подходящее для стрельбы время.

Хромов не промахнулся. После его залпа у быка подкосились передние ноги, но повалился он все же чуть назад и набок. Следом пальнул Николай, также уложив лосиху. Разумеется, не промахнулся и Володя. Хромов хотел уже, было, подняться, как на лед вылетел, словно обезумевший, волк. Так, во всяком случае, всем сначала показалось. Всем, кроме Словцова, который в бинокль узнал в животном хоть и крупную, но лайку. Возможно, волк у собаки был папой. Хромов, алчно цокнув языком, тут же прицелился, а Словцов совершил поступок, который сам не смог бы себе объяснить. Он вдруг вскочил и бросился сверху на карабин Хромова:

- Это же псина!

В тот же миг раздался выстрел, но отнюдь не из карабина Хромова, а совсем с другой стороны. Совпадение с прыжком Павла было уникальное.

- Я ранен, - сообщил Словцов Хромову, когда оказался с ним лицом к лицу. - Пуля в плече, больно дико...

- Какая сволочь стреляла, Коля!? - закричал Хромов, но предпочел не вставать до выяснения обстоятельств. - Там что, твой Петруха совсем до синего напился? Он же в человека попал.

- Да не он это! - вступился за товарища Николай. - Кто-то другой! У Пети ружье, а тут с нарезного кто-то «пудельнул». И собака, наверно, этого человека.