Вид из окна

- Паш, ты там с этими на троих что ли соображал? - услышал Словцов со стороны дороги.

Из окна припаркованной к бордюру одиннадцатой «Лады» свесилась знакомая борода. Улыбающийся Егорыч, видимо, давно наблюдал за ним.

- Эти, - кивнул Павел на бронзовых философов, - меня с собой соображать не возьмут, хотя Сократ и не дурак был выпить. Просто у меня сообразительности не хватит.

- Ты по делу или по ветру? - покосившись на университет, спросил Егорыч.

- По ностальгии, - только что сам осознал Павел, - а вообще-то погулять вышел.

- Так, может, гульнем?

- Я думал, ты на крутом джипе разъезжаешь, - присмотрелся к невзрачному авто Словцов.

- А я и разъезжаю. У меня во дворе «Рэндж ровер» стоит. А эта? Я такие раз в полтора года меняю. Неприхотлива. Ест немного. Да и, в случае чего, не жалко. Иномарки мне так менять не по карману. Ну так что? Проедемся ко мне в гости? Хоть посмотришь, где я живу.

- Только ненадолго, мне потом на обед. Лиза обидится. Да, вроде, и Вера обещала приехать.

- Садись. Недолго, значит, недолго.

Проехали совсем немного по Чехова, свернули на Красноармейскую, а там - во дворы, где стояли типовые брусовые двухэтажки ленинградского проекта. Павел изумился еще больше.

- Я думал, ты в каком-нибудь коттедже обитаешь?

- Паш, я буровой мастер, а не владелец трубы. Зарплата у меня не маленькая, но я не миллионер. Да и нормальная квартира у меня в Тюмени. Там мама живет. Раньше жена и дети там жили.

- А сейчас?

- Сейчас они в теплых краях. Тут, понимаешь, честно говоря, моя ошибка. Я полагал, главное - обеспечить семью, оказалось, это второстепенное, главное - быть с семьей. В общем, пока я тут вкалывал, на Большой Земле один тип к моей благоверной клинья подбил. Хоть ей и за тридцать уже было, но выглядела она - йо-хо-хо...

- М-да... - многозначительно оценил историю Егорыча Павел.

Квартира оказалась самой обыкновенной - однокомнатная с небольшой кухонкой, если не считать обилия лосиных рогов, торчащих почти на каждой стене.

- А, это... Считай, сам себе наставил. Трофеи... Надо было на баб охотиться, а я на сохатых, - пояснил Егорыч.

Больше удивило Словцова другое: плотно заставленные книжные полки, которым была отведена целая стена. А ведь по веселому геологу не скажешь, что он начитан. На нижних полках пачками лежали подшивки толстых литературных журналов, отчего Павла охватил новый приступ ностальгии. Он наугад вытащил пожелтевший номер «Нашего Современника» за 1991 год. Печальный год предательства и распада Советской империи. Неожиданно пришло околонаучное озарение: для России годы, отмеченные двумя единицами, бывают опасны. 1812, 1917, 1941, 1991... 1801 - смерть Павла Первого... или 1132 - начало феодальной раздробленности и расцвета княжеских усобиц... 1581 - начало крепостного права... 1591 - убийство царевича Дмитрия в Угличе... 1881 - убийство Александра Второго... 1921 тоже, почти полный разгром белых армий... Да нет, не выстраивается четкая схема: Батый пришел в 1237, а 1721 - победа в Северной войне, в 1961 - полет Гагарина... 1861 - отмена крепостного права... Не в единицах дело. Да и все ли так плохо? Ведь не зря попустил Господь развал Советской империи...

За этими размышлениями застал его Егорыч, который разогрел на кухне чай.

- Пойдем, оставь свои воспоминания в покое. Я там «Тянь-жень» заварил. Бодрит. Водки, коньяка не предлагаю, чую - откажешься.

- Откажусь.

Какое-то время говорили ни о чем. Егорыч посмеивался над положением Словцова, пытался любопытства ради выпытать, насколько далеко зашли их отношения с Зарайской. Павел отшучивался. Но в какой-то момент Егорыча осенило:

- Слушай, не желаю тебе ничего плохого, ничего плохого не думаю о Вере, но, на всякий случай, - он достал из кармана ключи, - это от этой квартиры. У меня есть еще комплект, возьми.

- Зачем? - удивился Павел.

- Человек без запасного аэродрома, как армия без тыла. Я подолгу торчу на буровых. Так что каждые полмесяца эта квартира пустует. Да, приходит соседский кот Марсик, я его подкармливаю. Так что если придет черный пушистый с рыжим кончиком на хвосте, принимай, как гостя.

- Все это так неожиданно, Вась, - смутился Павел.

- Неожиданно, это когда понос или когда недоношенных рожают, - отмахнулся Егорыч, - а остальное - банальная «се-ля-ви». Возьми-возьми ключи, не понадобятся, когда будешь уезжать - оставишь соседям из седьмой. Там приличные люди, я им всегда оставляю. Мало ли что...

Павел еще некоторое время смотрел на ключи, как на амулет или артефакт, способный рассказать что-нибудь о будущем. Смотрел с недоверием и даже опасением. Наученный горьким опытом, он боялся излишнего чужого доверия, потому как сам доверялся людям целиком и они после этого в трех случаях из трех его разочаровывали. Но тут, на Севере, похоже, доверять без оглядки было принято.

- Бери, это ни к чему не обязывает. Фикус разве что поливать, - кивнул он в угол, где из пластикового ведра тянулся к потолку тщедушный фикус.

И Словцов взял, предварительно покрутив брелок в руке, будто именно это движение помогало принять решение.

- Не знаю, зачем, - признался он, - но раз ты настаиваешь...

- Ну и как тебе наш город? - переключился на другую тему Василий Егорович.

- Очень даже... Такими темпами у нас появится вторая северная столица. Но больше всего меня поразили женщины за рулями джипов. От девочек до теток с сигарами во рту. Но почему на джипах?

- Тут два варианта: первый - забрала то, что есть у мужа, второй - вожу, как умею, но я на танке, пусть меня боятся.

- Проза жизни, - констатировал Словцов.

- Ты стихи-то пишешь?

- Как все окружающие легко задают этот вопрос! Как будто написать несколько строф - это как партия в настольный теннис. Хочу - играю, хочу - нет... Честно? - Почти нет. Так, типа упражнений, чтоб не забыть, как это делается. Намедни меня местные писатели вывезли на берег Иртыша, и, по правде говоря, я обалдел. Такая ширь. Лед кое-где ослаб... А тут еще в весеннем ветре запах свежевыпеченного хлеба... Мне вдруг показалось, что я тут всю жизнь прожил. А вечером просто сел и записал, не напрягаясь:

На берег выйду: синь и ширь,

Иртыш готов расправить плечи.

Почти оттаяла Сибирь

И навострила сосен свечи

Вглубь, в позолоченную высь

Расчищенного к Пасхе неба.

И гнезда птичьи завились,

И плыл с пекарни запах хлеба...

Земля вот-вот вздохнет травой,

А сердце - нераскрытой тайной.

Как хорошо, что мы с тобой

Так долго жили на окраине.

Имперских будней круговерть

Нас не лишила созерцанья.

Христос Воскрес! Иссякла смерть!

И обновилось мирозданье!

- Душевно, - оценил Егорыч.

- Но, честно говоря, наступило какое-то странное время. Стихи никому не нужны, кроме девчушек, которые ожидают встретить принцев. Уроки литературы в школе превратились в математику, где каждая строфа проверена алгеброй. Знаешь, я посещал уроки в разных школах, и в каждой следующей я знал, что скажет о том или ином стихотворении учительница. Как под копирку! Главное - они знают, как и почему писал Пушкин! Я всю жизнь пытался понять - и не смог, а они знают! Это в учебниках написано. Вплоть до того, какие движения души и мысли при этом были! Кстати, я сам преподавал литературоведческий анализ текста. Я тоже приложил к этому руку...

- Успокойся, Павел. Все не так просто. Стихи? А почему вообще перестали читать, если еще десять лет назад охотились за книгами? Почему полки книжных магазинов заполнило чтиво, а не литература, которой так жаждал народ? Демократия? Законы рынка? Пятнадцать лет назад тираж журнала «Наука и жизнь» превышал три миллиона! В нагрузку к нему по подписке навешивали журнал «Коммунист» или «Правду»! А сейчас он мизерный тираж с трудом выдерживает. Я полагаю, это тоже один из признаков Конца Света. Помнишь наш разговор в гостинице «Кристалл»?

- Как не помнить. Я, кстати, хотел тебя спросить, что за англичанин тогда сидел с вами? Весь такой расфуфыренный, вальяжный...

- Истмен, Джордж Истмен, - не дал договорить Павлу Егорыч, - чистокровный денди, кичливый и заносчивый, якобы представляет здесь интересы «БиПи», имея под задом мощный пакет акций. Они с канадцами, типа, дружат, а по большому счету, ревностно подсиживают друг друга. А этот «лорд в первом колене» пытается всеми правдами и неправдами через подставных лиц завладеть перспективными нефтяными территориями. Типа - вкладывает в геологию. Озабочен грядущим энергетическим кризисом. Нам-то что. Они когда увидели, на каком оборудовании мы до сих пор работаем, у них был шок.

- Ты знаешь, мне тогда показалось, что он вполне понимает русский язык, - задумчиво предположил Павел.

- Да запросто. Темные ребята. Мы при них только материмся открыто. А те кивают со своими каменными улыбками на лощеных фэйсах или требуют ледяным голосом выполнения работ строго по технологиям и мировым стандартам. Мы делаем вид, пока они смотрят, а когда уезжают, снова сваебоем гвозди заколачиваем, потому как по-другому у нас нельзя. Им этого никогда не понять. И то радует, что наши работяги перестали перед ними пресмыкаться, как в начале девяностых. Но вот в одном к ним нет претензий: платят всегда вовремя и платят куда больше, чем наши. Да еще и пристально следят за соблюдением техники безопасности. Правда, это как раз понятно, боятся лишнего повода, что их отстранят от нефтяных титек. Ты же слышал, небось, как Вэ-Вэ непрозрачно намекнул, кто и на каких условиях должен добывать на нашей территории наши ресурсы.

- Джордж Истмен, - повторил Словцов, который, возможно, и не слышал эмоциональной тирады Егорыча.

Поняв это, тот замолчал, чтобы через пару минут снова начать сокрушаться:

- И почему после таких разговоров всегда выпить хочется?

- А потом морду кому-нибудь набить... – так же задумчиво добавил Павел. - Ладно, надо двигать. Извини, Егорыч, Лизу обижать нельзя. Отравит. Если не отравит, то слабительного в чай насыплет. Не со зла даже, а характер у нее такой.

- Я тебя подброшу.

5

Лиза действительно накрыла в гостиной шикарный стол. На серебряном блюде, украшенном листьями китайской капусты, лежали поджаристые ломтики семги, на гарнир - по выбору - стручковая фасоль в кунжуте и коричневый рис. Помимо главного блюда не столе были различные салаты и закуски, клюквенный морс в графине и бутылка белого вина на тот случай, если придет Вера.

- Ого! - оценил натюрморт Павел.

- А то, - отозвалась Лиза, - полдня вокруг плиты скакала.

- Веру будем ждать?

- Пятнадцать минут, потом весь шарм превратится в осетрину второй свежести, как у Булгакова.

- Читала, - буркнул себе под нос Павел.

- Читала! - услышала на кухне Лиза. - Я вообще-то домработница с незаконченным высшим образованием. У меня до сих пор академический отпуск. Если надо - восстановлюсь.

- А надо?

- А фиг его знает, - выглянула она в гостиную. - Глядя на тебя, Павел Сергеевич, не то что учиться, жить не хочется.

- Согласен, - не стал спорить Павел, - я сам у себя вызываю приступы скептицизма, депрессии и легкой ненависти. Люди гибнут за металл, а я... Эх, Лиза, были времена, когда я верил в коммунизм и мечтал полететь на другие планеты...

- Во как голову заморочили!

- Да нет, я сам с удовольствием верил. И еще думал, что скоро изобретут таблетки от старости и от смерти.

- Эх! Я тоже в это верила! Для меня самым страшным было не то что пройти по кладбищу, а даже проехать мимо него. Не, меняем тему, а то у меня аппетит пропадет.

- А я на кладбище чувствую умиротворение. И еще, как это ни странно, дыхание истории. Брожу, читаю эпитафии... При рождении их не пишут, а надо бы.

- Я вроде тоже привыкла к постоянному присутствию смерти. Теперь, кажется, она всегда рядом, за любым углом. Я это поздно поняла... На похоронах Георгия.

- Подожди хоронить своего Георгия, - вдруг, сам того не ожидая, сказал Павел.

- Что это значит? - гневно сузила глаза Лиза.

- Можешь считать меня сумасшедшим, но я видел либо самого Зарайского, либо его очень хорошую копию. Видел - здесь. В лице английского джентльмена, - сразу отмел дополнительные вопросы Словцов.

- Хотела бы я на эту копию взглянуть, - задумчиво и совершенно спокойно отреагировала Лиза. - Ты и Вере сказал?

- Сказал.

- А она?

- Не верит.

- Ну, это понятно. Я так думаю, тебе-то это вовсе ни к чему, потому я тебе верю... Ладно, давай будем обедать, Павел Сергеевич, наша кормилица, похоже, предпочитает нашему обществу офисную возню. В случае чего, мы ей штрафную нальем, - указала она на бутылку вина.

К обеду приступили молча. Рыба под белым соусом, в который Лиза мелко накрошила зелени, оказалась куда как хороша. Павел не удержался от похвал, но Лиза только отмахнулась: мол, каждый день такое. И Павел вспомнил, как еще совсем недавно он пластал себе не ломтиками даже, а какими-то странными лохмотьями докторскую колбасу и неровными кусками нарезал хлеб. Такие бутерброды с чаем были его основной пищей. Присутствовали еще в рационе готовые пельмени-полуфабрикаты и яичница-глазунья. Нынешний же обед вновь напомнил ему абсурдность происходящего. Он ощутил себя в чьей-то многомерной виртуальной игре, этакая русифицированная «Матрица». Но еда была неподдельно вкусной, и Словцов попросил у Лизы дополнительную порцию.

Он поднял на нее глаза и замер от неожиданности. Лиза расстегивала на себе кофточку, как будто она задыхалась или ей было неимоверно жарко. Павел начал подозревать, что сходит с ума. С головой действительно происходило нечто необъяснимое. Казалось, она теперь туго набита мокрой ватой, и здравым мыслям сквозь эту вату практически невозможно пробиться.

- Я как-то странно себя чувствую, а ты? - с трудом выдавил Павел.

Влечение к Лизе обрело такую силу, что для того, чтобы перебороть его, нужно было минимум удариться с разбегу лицом о стену. А Лиза продолжала раздеваться, и хотя тело ее покрылось странными красными пятнами, общей стройности и красоты они не портили. Тупое вожделение овладело Словцовым, и он даже не понял, что вздорная домработница уже тянет его к себе на диван. Тянет за руку? Или он сам каким-то странным образом перелетел через накрытый стол из кресла, в котором сидел? Сумасшествие ли, временное ли помрачение - так или иначе, все окружающее перестало существовать, как по команде из единого центра. Павел не понимал, что с ним происходит, как не понимает марионетка в кукольном театре, отчего она дергается. Дьявольское наваждение отняло силы настолько, что после нескольких кульминаций, прокативших на одном уровне полного бесконтрольного безумия, куклы Павел и Лиза в полном изнеможении провалились в такой же неконтролируемый сон.

Вера застала их обнаженные тела в ворохе беспорядочно разбросанной одежды там же на диване и в первый момент, стараясь постигнуть зрелище не только глазами, усомнилась: живы ли вообще?

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

В этот день ее задерживали на работе всякие несуразности, необязательная текучка, а перед самым обедом позвонил представитель «Бритиш петролеум», чтобы долго и нудно прощупывать зоны возможного сотрудничества. В итоге общее опоздание к столу составило больше часа. И вот теперь Вера стояла перед странной, завораживающей своей наглостью и нелепостью картиной. Стояла и не могла определиться, что же делать дальше. Для начала очень хотелось перевернуть стол и опрокинуть на голову Словцову какое-нибудь блюдо. Но что-то во всем увиденном настораживало больше, чем само зрелище. В такую наглость даже с Лизиной стороны не верилось. Тем не менее, факт был налицо. Трезвое решение - сначала успокоиться, а потом уже все остальное - пришло чисто по-русски вместе с желанием выпить. Глянув на приготовленную явно для нее бутылку вина, Вера Сергеевна цыкнула в ее сторону и направилась на кухню, где достала из холодильника дежурную бутылку водки. Налила себе две трети стакана и, не сдержавшись, хлопнула дверцей холодильника так, что Словцов открыл-таки глаза.

Вера, сделав несколько глотков, с интересом наблюдала в дверной проем, как он с ужасом осматривается на месте сексуального побоища. Радовало одно: ужас и непонимание в его глазах были неподдельными и очень схожими с теми, которые минуту назад горели в ее собственных.

Словцов, от которого она за все это время ни разу не слышала скверного слова, тяжело выругался. Он явно был обескуражен. Торопливо оделся и не решался разбудить Лизу. Рука его автоматически потянулась к бутылке с вином, а от голоса Веры он вздрогнул так, что, показалось, вместе с ним содрогнулась вся комната, во всяком случае - все воздушное пространство в ней.

- Лучше - водки, - посоветовала Вера, демонстрируя стакан в своих руках.

- Лучше, - хрипло согласился он, подошел к холодильнику и бесцеремонно опрокинул в себя остатки водки прямо из горлышка, будто колодезную воду в знойный день.

Выждав, пока водка уляжется, он заговорил:

- Я не знаю, что это было, но это точно было не по моему желанию, а, скорее, против него. Полагаю, что все мои аргументы бессмысленны и абсурдны, как и все, что тут... Короче, я уволен. Вещей у меня немного, соберусь быстро.

- Паша, ты никогда не был похож на банального ловеласа-истребителя, и мне очень хочется тебе верить... - Вера запнулась, теперь после водки ей хотелось просто по-женски заплакать. - Потому что верить уже совсем некому.

- Вер, это наваждение какое-то... - Словцов поискал слова и вспомнил: - Вудистика! Зомбирование! Я даже не знаю, что здесь было... Мы просто обедали. Лиза, конечно, красивая, стройная, вон... - Он набросил на голое тело плед с кресла. - Но я не испытывал... В общем, не мог я... Но, получается... Прости, я предчувствовал, что мой кусок счастья просто так мне никто не даст...

- А мой?! - справедливо спросила и одновременно возразила Вера. - Слушай, ты дома... в семье скандалы устраивал?

Павел посмотрел на нее с интересом и, недолго думая, признался:

- Бывало, еще как. Я же думал, что я поэт...

- А я не хочу, не умею устраивать скандалы.

- Я понял, я тихо уйду, - грустно сказал Словцов и двинулся к лестнице, чтобы подняться в свою комнату собирать вещи.

- Я тебя не выгоняла, - заявила ему вслед Вера, - я еще сама не знаю, как к этому относиться.

- Зато я знаю...

- Но я тебя и не увольняла.

- По контракту - имею право...

- Паш, ты так говоришь, как будто я в чем-то виновата.

В этот момент пришла в себя Лиза. Она с удивлением, словно только что родилась, осматривалась в комнате. Сообразив, что она голая, а вокруг разбросаны ее белье и вещи, Лиза что-то вспомнила и оценила это весьма оригинально:

- Э, я не нанималась кухаркой с полной отдачей! Что за фигня?

- Хочется спросить об этом у тебя, Лиза, - Вера уселась со стаканом в кресло, наблюдая, как спешно одевается ее домработница.

- Вы щас скажете, что я у вас всех мужиков отбиваю, но можете резать меня на куски, у меня и в мыслях не было! Фигня какая! Полная фигня! И в этой фигне я ни фига не понимаю!

Павел, между тем, скидывал свои немногочисленные вещи в сумку и подошел к окну, пытаясь хоть как-то упорядочить мысли в голове.

- Я же говорил, вид из окна здесь никудышный, - начал он вслух, но, тем не менее, почувствовал вдруг такой мощный приступ тоски, отчего показалось, что подкашиваются ноги, как бывает только от дикого страха. Тоска пришла с осознанием, что в какие-то считанные минуты он потерял Веру и не имеет никакого морального права за нее бороться. Да, в мире богатых было комфортно, но неуютно. Для пребывания в нем нужна специальная подготовка. Типа, «курс молодого бойца». А потом, соответственно, присяга на верность существующему положению вещей и принятым нормам поведения. Внешним нормам. Он точно знал, что все произошедшее за обедом являлось следствием воздействия чего-то. Но покуда это «что-то» не поддавалось дешифровке. Пока что тоска и боль перевешивали все остальные чувства, в том числе возможность трезво оценить произошедшее. Работая над романом, он уже стал ощущать себя провидцем или хотя бы толковым психологом. Но на такую «узловую подлость» сюжета, по придуманному им определению, он, как автор, был неспособен. Пообедали, что называется, в кругу семьи. Что было бы, если б Вера не опоздала? Но ключевое слово «обед» заставило мысль пульсировать точечной болью в правом виске. Она требовала: надо уходить, надо уходить, надо уходить... И отзывалась эхом в левом: стыдно, стыдно, стыдно...

- Вид из окна никудышный, а уезжать не хочется, - признался себе вслух Павел, но, вместе с тем, взял в правую руку сумку, левой он нащупывал в кармане джинсов ключ. - Ключ Егорыча «выстрелил», как и полагается, в следующем акте пьесы.

Спустившись в гостиную, Павел выложил на стол из портмоне пластиковую карту, которую в Москве дала ему Вера. Заметив это, та обиженно сказала:

- Ты меня еще и обидеть хочешь. Ты честный, бессребреник, а мы тут... Что они тебе, лишние будут?

- Э! Поэт! Ты, значит, решил, что теперь можешь уйти? Вот так, просто? - вспылила Лиза. - Мавр сделал свое дело! А мне что?! На кухне шлангом от стиральной машины удавиться?! - Потом вдруг поменялась в лице: - Тебе не понравилось, милый?!

- Да не, все пучком, Лиза, на высшем уровне, - с холодной иронией ответил Словцов, - сколько я должен... за обед...

- Дурак! Я тут ни при чем!

- Обед... - вдруг задумчиво повторил Словцов, точно переключился с волны на волну. - Лиза, так ты говоришь, вот этот чудный соус тебе дал иностранец... Англичанин?

- Соус?! Какой на хрен соус!? - не унималась Лиза.

- Вот этот, - указал на банку Павел, - которым мы так обильно рыбку сдобрили.

- Ну и че?!

Вера с интересом смотрела на их перепалку, но, кажется, намного быстрее, чем Лиза, поняла, куда клонит Словцов.

- Ты думаешь, в него что-то подсыпали? - даже не у Словцова, а куда-то в воздух спросила она.

- Думаю. И англичанин этот... Лиза, как часто тебя на улицах Ханты-Мансийска клеят иностранцы?

- Да в первый раз, - начала успокаиваться Лиза.

- Не вздумайте есть этот соус вдвоем... Господи, до чего докатился этот мир! - посетовал Павел, направляясь в прихожую.

- Ты просто так уйдешь? - спросила вслед Вера.

- Не просто, - повернулся он на пороге. - Вер, я даже не могу тебе передать, каково мне сейчас, мне просто нужно побыть одному.

Вера взяла со стола карту, подошла к Словцову и одним движением задвинула ее в карман его джинсов.

- Здесь не богадельня. Этот город питается деньгами не хуже Москвы. Проявишь аскетизм в другом месте.

- Спасибо...

- Не за что.

- Я не за деньги... За то, что не устроила истерику.

«Я работникам истерик не устраиваю», - хотела сказать Вера, но разумно воздержалась, спросив о другом:

- Ты думаешь, это его рук дело?

- Думаю, но это ничего не меняет. Я вообще, Вера, много думаю, а, наверное, зря. У меня уже буквальное горе от ума.

- Начнешь пить?

- Это мысль, - удивился простейшему выходу Словцов, - традиционный русский психоаналитик - коктейль из водки и первого встречного.

2

Хотелось, конечно, застать Егорыча, но тот, видимо, опять мотался по своим буровым. Поэтому первым встречным оказался гастарбайтер-таджик, с которым Павел столкнулся в гастрономе. Правда, пить с ним пришлось, что называется, не отходя от кассы.

- Выпьем за дружбу народов, как в старые добрые времена?

- Если так надо, выпьем, - мудро ответил Джамшид, так звали первого встречного. Он с почти незаметным акцентом говорил по-русски. Так говорят татары, для которых он - второй родной. Это несколько удивило Словцова, о чем он заявил после двух доз из пластиковых стаканов.

- Я же в Советском Союзе родился, как и ты, - объяснил Джамшид.

- А пьешь, как будто не правоверный.

- Я же в Советском Союзе родился, - снова повторил таджик, - это во-первых, во-вторых, Коран запрещает пить вино, про водку там не написано, в-третьих, если человеку плохо, то за дружбу с ним можно и яд принять...

- Ничего себе философский пассаж, - поразился Павел.

Таджик был примерно одного с ним возраста и роста. У него были усталые, точнее, печальные, но не карие, а зеленоватые глаза, небритое несколько дней лицо и изъеденные грязью и тяжелой работой руки. Если на лице природная смуглость оттеняла шрамы и морщины, то на руках каждая складка отяжелялась отложениями цемента, мазута, солярки и еще Бог весть чего.

- Давно здесь? - спросил Павел.

- Десять лет туда-сюда...

- А там? Совсем хреново?

- Ты когда-нибудь за десять долларов в месяц работал?

- Работал! - радостно вспомнил Павел.

- Учитель, - догадался без труда Джамшид. - Я тоже был учитель. Русского языка. Теперь надо - английского.

- Коллега, - уважительно выдохнул Павел, - за это надо еще выпить!

- Сейчас я не коллега, сейчас я талиб!

- Талиб?

- Так нас здесь называют. Не очень смешно.

- А, по-моему, остроумно. В Москве гастарбайтерами называют.

- У нас был на одной стройке прораб, он нас просто - «пиломатериалом» называл.

- Почему пиломатериалом? - не понял сначала Павел, а когда сообразил, рассмеялся. - Ах да, чурки же... Пиломатериал...

Джамшид смотрел на него без злобы и обиды. И даже заметил:

- Русский язык - самый богатый язык в мире. Даже по такому поводу.

- Это да, - унимая смех, согласился Павел.

- А тебе почему стало так тяжело, что ты пьешь с первым встречным? - спросил вдруг Джамшид.

Павел глубоко задумался. На лицо вернулась маска иронии. Он спокойно разлил остатки водки по стаканам и вместо тоста произнес:

- Знаешь, что самое страшное в жизни? - спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Это когда всю жизнь думаешь сделать что-то главное, готовишься к нему, собираешься с силами и мыслями, а потом, оказывается, что ты это уже сделал, но никто этого не заметил, даже ты сам....

- Самое страшное, - спокойно возразил Джамшид, - это когда тебе нечем кормить своих детей... Страшно, когда они умирают...

Павел опустил голову, осознавая жуткую правоту Джамшида. Звякнула и покатилась из-под ног Словцова пустая бутылка, и они оба посмотрели на нее так, будто это был неопознанный летающий объект.

Следующим встречным для Словцова стал охранник Зарайской Владимир Среда. Как только Павел расстался с Джамшидом, подобно «неотложке» появился на черном джипе Володя. Открыв окно, он позвал:

- Павел Сергеевич, садитесь!

Словцов нисколько не удивился, только понимающе покачал головой.

- Так и знал. Шахиня приказала пасти свою частную собственность. Ведь так?

- Так, так, Павел Сергеевич, садитесь, здесь стоять нельзя.

- Стоять вообще нельзя, надо двигаться! Двигаться дальше! Среде стоять нельзя, потому что на подходе четверг. Всегда надо догонять вторник! Ну раз уж, - Павел плюхнулся на сидение рядом с Володей, - за мной установлено наружное наблюдение, то придется тебе, Володя, терпеть мои пьяные выходки. Не возражаешь?

- Нет. Куда вас везти?

- Вестимо куда - в магазин. Знаешь, Володя, я подолгу не пью, но когда начинаю, мне хочется выпить со всеми хорошими людьми сразу. Выпьешь со мной, Володь? - в голосе Словцова прозвучала настолько убедительная интонация просьбы, что Среда посмотрел на него с интересом и пониманием.

- Если так надо, выпью. Только надо машину паркануть где-нибудь.

- Поедем к Егорычу, у меня ключ, там нам никто не помешает. Сейчас наберем самого качественного алкоголя. Я, например, не прочь текилы... А ты?

- Можно, - согласился Володя.

- И поесть чего-нибудь... О, какая милая девушка за рулем, так бы и развернулся вслед за ней! - Павел из состояния депрессивного переходил в состояние куража.

Это было не желание утопить все неприятности в алкоголе, это была жажда лететь. Просто лететь над всем и вся, залихватски выкрикивая чего-нибудь встречным-поперечным, приставая к миловидным девицам, угощая всех напропалую, независимо от пола, возраста, социального статуса и прочего надуманного разделения. Что-то похожее порой закатывали русские гусары, купцы да, впрочем, все русские люди по мере средств или по их полному отсутствию, потому как на Руси, чтобы выпить, деньги не обязательны.

- А что за праздник? - спросил Володя.

- Праздник?! - сам себя в ответ спросил Павел. - Отмена крепостного права! Юрьев день, туда его! - Он чуть, было, не рассказал Володе о том, что пару часов назад произошло в доме Веры, но остатки трезвого рассудка победили: - Володя, когда праздника нет, но его хочется, то следует его обязательно придумать! Сегодня я буду лететь, а завтра шмякнусь о стенку, и поминай как звали. У меня есть начатый роман, он всегда будет начатым, завершить его невозможно, чтобы завершить - надо умереть, вернуться с того света и завершить! У меня самый сложный вид конфликта в литературе - внутренний, психологический. Это, знаешь, когда герой не в себе, не в ладу не только с миром внешним, но и с самим собой. Причем мой конфликт неразрешимый. Я, как перцем, сыплю на него сюжетными элементами, столблю, дроблю, промываю, делаю всевозможные кульбиты, но в итоге получается жуткое варево, которое мне не по зубам, не по сердцу, а весь мир мне по фигу...

- Вы это преподавали, - спокойно ответил Володя, не отвлекаясь от дороги.

- Точно, - грустно согласился Павел, словно фраза охранника способна была оборвать его кураж на полуслове.

- Вот. Маркет «Виктор». Направо - закусить, налево - выпить. В бардачке дисконтная карта, если надо.

- Не надо, - по-барски отмахнулся Словцов. - Аванс пропиваем. Аванс за непрожитую жизнь и несостоявшуюся любовь.

- Вы потом буйным не станете? - испугался вдруг Володя.

- Нет, я обычно растекаюсь, как мороженое, и стихами булькаю. Могу еще песню спеть. Это не страшно?

- Не страшно, - улыбнулся Володя.

Павел направился, было, к магазину, но на полпути остановился и, обернувшись, прокричал:

- А вот если англичанина какого встретим, могу нарушить его дипломатическую неприкосновенность и абсолютно не по-джентльменски набить ему англосаксонское мурло. Американцев уже не могу, вдруг родственниками будущего зятя окажутся. А этих сэров-пэров-лордов можно бить по мордов! - срифмовал он и снова двинулся к магазину.

3

Они сидели в квартире Егорыча уже третий час. В расход шла третья бутылка. После текилы и виски Словцов вдруг открыл коньяк, нарезав дольками лимон и наломав шоколад. Текилу «смазывали» солью, виски «проталкивали» мясными деликатесами, к коньяку, кроме лимона и шоколада, был еще сыр трех сортов. И вся эта взрывная смесь еще не «ушатала» поэта, который все три часа говорил с редкими паузами, в которых позволялось вставить слово и Володе. Среда, прилично захмелевший, с удивлением взирал на алкогольную стойкость сочинителя.

- Я понимаю, что я тебя уже достал, до печенки достал и в прямом и в переносном смысле, ты уж потерпи, Володь, мне впервые за долгие месяцы так просто и свободно на душе, вот выпьем еще коньячку, а потом вызовем тебе такси, - сыпал Словцов.

- С во-ди-те-лем.

- В смысле - с водителем?

- Ну... тачку... с водителем дополнительным... Чтобы он мой джип отвез куда следует... Есть такая услуга...

- Круто! Так и автобус можно заказать.

- И самолет... Вертолет - точно...

- Точ-но! Я увезу тебя домой на вертолете! Сколько стоит вызвать вертолет?

- Помню, Шахине заказывали. Час полета - штука зеленью.

- Тьфу-у-у... Да мы в Москву можем слетать и обратно.

- В Москву зачем? - всерьез усомнился Володя, потому как понял, что пьяный Словцов способен на что угодно, кроме подлости и предательства.

- В Москву?.. - в ответ спросил себя Павел. - Да... Ну, прилетим, зависнем над ней, откроем дверь и крикнем! - И тут Словцов действительно закричал: - Мы тут бухаем, и нам плевать на вашу стабильную демократию, рыночную экономику и прочую муть! Ну, за нас с вами и за хрен с ними, - налил очередную Словцов.

- Не торопимся?

- Не, в самый раз, будущее за поворотом!

Они одновременно выпили и потянулись к лимонным долькам.

- Знаешь, а я в детстве писал в будущее письма, - признался Павел, морщась и пережевывая.

- В будущее? Как?

- Смеяться не будешь?

- Над тобой, Павел Сергеевич, не буду. У тебя башка - Дом Советов. Ты даже пьяный на Большую советскую энциклопедию тянешь. Излагай!

- Я опускал бумажки в бутылки и закапывал их в разных местах.

- Бумажки? В бутылки?.. - Володя взял в руки пустую бутылку из-под виски и внимательно посмотрел сквозь стекло. - Но это же в море бросают, когда, типа, на необитаемом острове или кораблекрушение...

- Точно, а я в землю. Я надеялся, что лет через триста кто-нибудь найдет мои бутылки и прочитает письма пионера Словцова. Думал, уже коммунизм будет построен. Думал, уже таблетки от смерти будут. Ве-рил! Представляешь? Советской фантастики начитался. Полагал, что мы полетим строить справедливое общество на другие планеты...

- А что твои письма... В будущее?..

- О! - поймал Словцов утерянную нить. - Я закапывал бутылки на пустырях... Рано утром... Ночью... Сколько закопал - не помню... Но однажды я решил одну из них откопать и кое-что дополнить. Ну - к тексту. Понимаешь?

- Понимаю.

- Я все места, где закапывал, помечал специальными знаками, которые только я мог заметить. Короче, пошел выкапывать, а ее там нету!

- Как нету? Что - в будущее ушла?

- Да нет, - отмахнулся Словцов, - кто-то выкопал. Бомж какой-нибудь, чтобы сдать. Тогда ведь тоже бутылки сдавали, и занятие это было куда прибыльнее, чем сейчас. Надо денег на кино - сдал бутылки, еще и на мороженое останется... И сигареты. Десять бутылок - рупь двадцать...

- А я сдавал - за десять уже два рубля давали.

- Инфляция, - поразмыслил Словцов, - девальвация стеклотары.

- Что?

- Но самое интересное, что потом, спустя какое-то время, я двинулся за другой бутылкой, - Павел налил еще по одной. Выпили. Володя начинал клевать носом, а Словцов, наоборот, вдруг начал трезветь и заговорил тоном рассказчика... Вспоминалось детство, но слушатель его уже спал.

4

- ...Сколько мне было? Лет одиннадцать-двенадцать... Конечно, сейчас такое занятие может вызвать только ироничную улыбку. Задумчивый отрок пишет велеречивое послание потомкам, подробно описывая окружающий его мир и даже систему общественных отношений. Глупо скрывать: но тогда я твердо верил, что человечество построит коммунизм, выйдет в межзвездные пространства, избавится от всех болезней, избежит разрушительных войн, а сам человек откроет в себе мощные скрытые возможности... При действовавшей в те времена идеологической накачке это было совсем не удивительно. И даже участие в дворовой банде хулиганов и шалопаев не могло поколебать этой уверенности. Самое удивительное, что даже самые отъявленные заводилы из нашей компании верили в светлое будущее, просто успевали бедокурить, пока коммунизм ещё не наступил. Про отправляемые в грядущее послания никто не знал. Сокровенной тайной я не хотел делиться не только с родителями, но даже с самым близким другом Димкой, который был мечтателем не хуже меня. Однажды мы вместе с ним делали ракету и вместе рано утром «запустили» её из песочницы в центре двора. Результатом запуска стала приличная воронка, истошные ругательства разбуженных взрывом жильцов из окон и с балконов и наш стремительный побег с импровизированного космодрома. А ещё, распотрошив копилки, мы купили сборную модель истребителя «Миг-3» с керосиновым двигателем, убили уйму труда и времени, чтобы собрать её, и всё это ради того, чтобы запустить с крыши. Правда, сначала мы подожгли хвост самолета, который предварительно облили бензином для зажигалок. Очень хотелось увидеть, как ведёт себя «подбитый» истребитель. Но любоваться впечатляющим зрелищем довелось недолго: самолет, лишенный по воле конструкторов управления, вильнув на волне ветра, направился совсем в другую сторону и совершил вынужденную посадку на балконе четвертого этажа соседнего дома, где рачительные хозяева содержали всевозможный хлам, который, разумеется, благополучно воспламенился.

За патриотическую игру в летчиков-героев пришлось отвечать по всей строгости в инспекции по делам несовершеннолетних, а нашим родителям - выплачивать стоимость сгоревшего барахла. На некоторое время нам разрешили встречаться лишь для обмена книгами. Как раз тогда мы запоем проглатывали многотомник известного советского фантаста Алексея Казанцева. Скорее всего, именно под влиянием его книг мне пришла мысль писать в будущее.

Надо себе представить одержимость идеей, для того чтобы понять, какая сила заставляла подростка подниматься в пять утра, а то и раньше (не на рыбалку с друзьями, не в поход, не для катания на велосипеде по пустым в это время улицам города), таясь от всех и вся, с бутылкой под мышкой и детской лопаткой уйти на пустырь, где торжественно «похоронить» на глубине порядка полуметра сосуд, запечатанный пластмассовой пробкой, для надежности залитой воском. Таких бутылок я закопал в разных местах штук десять.

Но с предпоследней произошёл удивительный случай. Прошло уже несколько дней, как я «отправил её в будущее», но мне пришло в голову дописать свои точные координаты, чего я до сих пор не делал, предпочитая оставаться анонимом, надеясь этим нешуточно озадачить получателей посланий. Так и представлял себе, как потомки скрупулезно изучают мои закорючки, проводят исследования какими-нибудь удивительными приборами, берут на анализ фиолетовые чернила из шариковой ручки. Но вдруг они так и не узнают, кто отправил им эти письма? Мне тогда и в голову не приходило, что вся моя информация гроша ломаного не стоит, потому что в последней трети двадцатого века вся жизнь и без того фиксировалась на самых разных носителях, чтоб впоследствии быть оцифрованной и лечь в надежные банки данных. Наивность моя перемещала мой мир в Средневековье или куда подальше и подпитывалась чувством космической избранности, которая в той или иной мере присутствует в каждом человеке. Хотя кто знает: а вдруг - мировой катаклизм, и только мои бутылки, начиненные обильно политыми потом каракулями, будут последней крохой информации о нашей цивилизации? Кроме того, я переживал, что и остальные бутылки исчезли, как последняя... Короче, я ринулся на маячок предпоследней ёмкости.

К месту захоронения бутылки я пришел прохладным майским утром, когда не успевшее отдохнуть за короткую ночь солнце вкрадчиво смешивалось посредством искрящихся в сером мареве корпускул с отступающим вдоль улиц сумраком. По стечению все тех же удивительных обстоятельств я зарыл это послание совсем недалеко от нашей пятиэтажки, на пустыре, где после неудачного долгостроя уже в двадцать первом веке стахановскими темпами воздвигли новое здание ФСБ, зрящее на мир тонированными окнами и объективами видеокамер. Кто бы мог подумать? А тогда неровный лес свай, вбитых в фундамент предполагаемого здесь ресторана, перемешивался с щедрыми и безобидными в то время зарослями конопли и крапивы. Рестораном загодя пользовались бичи (теперь их называют «бомжами») и просто любители выпить «на природе», поэтому заброшенная стройплощадка изобиловала оборудованными для этого «столиками» и закутками. Петляя среди высоких, более метра, зарослей, можно было запросто напороться на пребывающего в глубоком пьяном сне «посетителя» или даже группу собутыльников. Чего мы только ни насмотрелись на этом пустыре, и чего он только ни видел от нас!

Но в то утро мне повезло: полная, даже какая-то обморочная тишина стояла в округе. В те времена ночь ещё располагала тишиной, и только после шести утра к отдаленному гулу вокзала добавлялся шелест метел добросовестных дворников. Советские города действительно спали спокойно. До коммунизма было далеко, до угрожающей нам Америки тоже... Поэтому вышедший на улицу ни свет ни заря среднестатистический пионер мог рассчитывать на удачные «партизанские» действия. Едва намечавшийся восход в пятом часу утра ещё даже не золотил макушки дурман-травы, но я легко нашел место, где три дня назад спрятал бутылку, и начал копать. Для возможных свидетелей у меня всегда была заготовлена версия: копаю червей для рыбалки. Правда, очевидцев покуда не было. Но именно в то утро я пожалел об их отсутствии, потому что, добравшись до нужной глубины, обнаружил совсем другую бутылку, и увиденное заставило меня нешуточно испугаться и даже отпрянуть. Емкость в виде коричневого параллелепипеда была явно иностранного, не виданного мной доселе производства, а скромное знание английского языка позволило мне прочесть на этикетке надпись «Rothmans», а чуть ниже «whisky». Такие бутылки в те времена можно было встретить только в частных коллекциях или у счастливчиков, кому довелось побывать в проклятых буржуазных странах. Разумеется, я знал, что такое виски и даже как его лучше пить (со льдом!), но с близкого расстояния такую бутылку видел впервые. Какие только мысли не посетили меня в этот миг! Первое, что пришло в голову: я случайно напоролся на шпионский тайник. Второе: чья-то, скорее всего, взрослая шутка. Так или иначе, уйти, не открыв бутылки, было бы непростительно.

Осторожно (сейчас-то я смеюсь над собой, а тогда - вдруг шпионская!) я потянул емкость за горлышко и тут же заметил, что она, подобно моим, несет в себе послание. От скрученной пробки ударило резким запахом алкоголя. Стало быть, бутылку опорожнили буквально перед тем, как зарыть её на этом месте. Когда я вытряхивал из неё скрученный в трубу блокнотный лист, оттуда даже вытекло несколько капель, и я с ужасом представил себе, с каким запахом приду домой. Хотя, что греха таить, пронеслась мысль: отчего бы не попробовать хотя бы несколько капель забугорного пойла. Но, надо признаться, в те годы я не пил и «родного». Надпись на вырванном из блокнота листе гласила: «Привет из безобразного пьяного капиталистического будущего! Марсиан нет!». Теперь было ясно, что это чья-то безобидная, но не очень хорошая шутка. Осознание подвоха заставило меня затравленно озираться по сторонам, словно за мной могли в этот момент следить. Особенно настораживало «капиталистическое будущее», которое противоречило твердым марксистско-ленинским установкам в моем сознании. Но самое удивительное, я не выбросил блокнотный лист, а бережно положил его в нагрудный карман безрукавки, не выбросил даже бутылку (о, я потом удачно поменял её у преклонявшегося перед западным «ширпотребом» соседа на потрепанную книгу Роберта Шекли!).

Зачем я положил блокнотный лист в полиэтиленовый пакет и спрятал в ящик стола? Неужели для того, чтобы спустя двадцать лет вернуться с ним на это самое место?

А ведь так и произошло.

Правда, к тому времени уже не было СССР, не было светлого будущего, зато была «шоковая терапия», было немереное количество импортного пойла, отвратительные рожи на телеэкране (ещё хуже, чем хотя бы внешне правильные лица Политбюро), а лично у меня не было удачи. В те дни, после сокрушительного дефолта 1998-го, развалилось созданное узким кругом друзей частное предприятие, и мы, по известной русской привычке, последние деньги из общей кассы понесли на алтарь Бахусу. Гуляли в маленьком ресторанчике, местом для коего стал приватизированный купеческий особняк, ранее охранявшийся как памятник архитектуры. Оторвались по полной, даже умудрились повздорить с бритоголовыми братками, но до драки не дошло, потому как выяснилось, что у них траурное мероприятие по поводу безвременной кончины боевого товарища. Мы, стоя, помянули погибшего на «баррикадах строящегося капитализма», за что были великодушно прощены оппонентами. Вследствие примирения браво сдвинули столы, сойдясь в пьяном угаре с ребятами, которые хоть и носили, как чекисты, кожаные куртки, оказались вполне нормальными пацанами (так они себя сами называли). И возлияния начались с новой силой.

Владельцы и работники ресторана не решились перечить столь боевой и столь нетрезвой «биомассе», ибо остановить её можно было, соответственно, только естественным биологическим путём. Точнее, барьером. Он и имел место в пятом часу утра, когда вокруг стола практически все спали в обнимку с невесть откуда взявшимися размалеванными девчушками. Меня же кривая вынесла на тот самый пустырь, и я с ироническим хохотом осознал в своей руке точно такую же бутылку виски «Rothmans». Опрокинув в свое обожженное нутро остатки алкоголя, я направился к месту «проваленной явки». Пришлось его поискать, так как за прошедшие годы случились некоторые ландшафтные изменения, и уже обозначилась видимость строительства. Блокнотный лист оказался со мной лишь потому, что его текст я три раза оглашал вместо тоста (на бис!) в ресторане. После разъяснения, откуда он у меня, «послание из будущего» своей сермяжной правдой вызвало дикий восторг всех окружающих, включая братков. Никто даже не усомнился в правдивости моего рассказа, а последним было достаточно для подтверждения короткого диалога:

- В натуре?

- В натуре.

- Вот конкретное попадалово!

Таким образом, все необходимые компоненты оказались в нужное время и в нужном месте. И даже лопатка! Не с тех ли пор валялась? Правда, со сломанным черенком, но вполне пригодная для того, чтобы проявить себя совком. И вот, два совка, один - в прямом, другой - в переносном смысле, пробили десятисантиметровый слой дерна и врылись в глинистую почву. И тут лезвие скользнуло по стеклу. Взору моему предстала бутылка из-под «Буратино», в коей покоилось написанное двадцать лет назад послание. Обугленный алкоголем разум отказывался воспринимать и анализировать подобную мистику, и единственное, что пришло мне в голову, - довершить начатое. В бутылку из-под виски отправился блокнотный лист с кратким описанием капитализма, а сама бутылка легла на дно ямы.

Днём, после кратковременного, глубокого и одновременно сумбурного сна, похмельный синдром был оттеснен навязчивой идеей. Я снова ринулся на пустырь, чтобы проверить новую фантастическую версию обмена посланиями с самим собой. По дороге долго напрягал память, пытаясь сопоставить даты. На пустыре в это время уже шла работа: суетились строители, ревел, сравнивая местность, желтый бульдозер, выгружались железобетонные плиты, к окраине подтянулись бытовки-вагончики. Я едва успел выкопать свою яму буквально под ножом бульдозера. Вероятно, выглядел я несуразно и к тому же соответственно проведённой бурной ночи. Мало того, что бутылки в яме не оказалось, пришлось выслушать веселое подтрунивание рабочих: не вчерашний ли день потерял? Ответил: «Опохмелку зарыл», после чего свои услуги предложил даже бульдозерист. Но я предпочел быстро ретироваться, пряча озадаченный взгляд.

Нет, никаких выводов из этой странной, почти мистической истории я не сделал. Можно было, конечно, предположить: я в это утро здесь закопал, он (я!) в то утро там (здесь же) взял. Или наоборот? Но от подобных умозаключений можно тихо, но быстро сойти с ума, особенно пытаясь докопаться до сути там, где её нет. И главное заключение, которое я сделал из происшедшего: пить надо меньше, а лучше вообще не пить. Впоследствии воспоминания об этом заставляли блуждать на моих губах многозначительную кривоватую улыбку. Подобное выражение лица случается или вообще постоянно присутствует у сумасшедших, которым мнится, что они являются носителями великой тайны, недоступной самолюбивому и самоуверенному человечеству...

5

Словцов проснулся ночью, дотянулся до выключателя и включил торшер. Приподнявшись, огляделся: на столе остатки снеди и недопитая бутылка коньяка. Какая по счету? Под столом в пакете еще достаточно полных. На диване у книжных полок спит прямо в костюме Володя. Без подушки.

Павел с трудом поднялся и обнаружил под своей головой две подушки. Сначала он на нетвердых ногах ринулся к двери туалета, затем из горла выпил полбутылки минеральной воды, после чего решил подсунуть Володе вторую подушку, но тот резко проснулся при его приближении и сел на постели. Мгновенно осмотревшись и оценив обстановку, он схватился за голову:

- Мне домой надо! Срочно! Светлана меня... Даже не знаю, что будет. - И от досады застонал: - Щас башка на части развалится.

- Вова, - Словцов взглянул на часы, - в три часа ночи жен уже не беспокоят. Утро вечера мудренее. Давай лучше еще по сто грамм.

- Да ты что, Павел Сергеевич, так же сдохнуть можно!

- Сдохнуть можно без опохмелки.

- Да я в жизни два дня подряд не пил!

- Ну... Когда-то надо начинать.

- Это обязательно?

- Ну не могу же я один эту гадость глотать? На что мне тогда боевой товарищ?

- У-м-м... - соглашаясь, махнул рукой Среда.

- Ну, за воскресение Среды! - предложил тост Павел.

- Угу, и за Словцова, который за словцом в карман не лезет.

Чокнулись, выпили. Павел тут же налил по второй. Володя с отвращением начал крутить головой, на что поэт резонно заметил:

- Так, тебя зачем ко мне приставили? У тебя боевое задание какое?

- Пал Сергеич, все стихотворцы так безумно бухают?

- Талантливые - все, - уверенно ответил Словцов. - А бездарные про них воспоминания пишут, как Мариенгоф про Есенина.

- И зачем вам это?

Словцов на секунду задумался, а ответил, уже выпив, весьма взвешенно и аргументированно:

- Понимаешь, Володя, грань, которая разделяет душу поэта с этим гадким миром, хочу заметить, что гадкий он, собственно от наших же людских гадостей, ибо первоначально, свежеиспеченный в руках Господа, он был куда как прекраснее... Так вот, грань эта тоньше, чем у всех остальных людей.

- Типа, мы толстокожие? - догадался Среда.

- Ну... не все... Можно по-другому выразиться. У вас нормальный слой ауры, а у нас утонченный. И вся гадость этого мира захлестывает нам прямо в душу... Ну, конечно, не только гадость... Прекрасное тоже... Если оно «не далёко»...

- И не «жестоко».

- М-да... Так вот, алкоголь - это своеобразное обезболивающее...

- Доводящее человека до комы, - ухмыльнулся Володя.

- Ты прав, - обреченно кивнул Словцов, - хочу в кому. Что там у нас еще под столом? - он зацепил за горлышко следующую бутылку. Представляешь, у нас целая республика в коме пребывает. Коми-а-эс-эс-эр...

- Пал Сергеевич, а мне с вами так... это... просто... Короче... от души...

- Слушай, я тебе вчера про письма в будущее рассказывал?

- Не помню. Помню, что мы хотели бросить бутылку в море, чтобы нас нашли... на другой планете...

- А еще, Володя, я до сих пор писал никчемный роман, который подло сбывался. Но вот парадокс: как только я его перестал писать, он мне такой непредвиденностью по морде заехал! До сих пор с души воротит.

- Значит, надо писать, - сделал трезвый вывод Среда. - Надо писать так, как должно сбываться.

- А как должно сбываться? Тут без бутылки не разберешься. Если б ты знал, в какую... я влип... И какую женщину обидел... - Он снова налил.

- Веру Шахиневну...

- Веру... Нет у нее теперь ко мне веры... Я на ее глазах... - Он чуть, было, не сказал, но на язык подвернулось другое: - Убил Ленского!

- Не рви сердце, Павел Сергеевич. Мне вот вообще дуэли противопоказаны.

- Да уж, ты письмо Татьяне на груди оппонента пулями напишешь... Я в вас стрелял, чего же боле... Что я еще могу сказать? Теперь, я знаю, в вашей воле себе два метра заказать...

Второй раз они проснулись уже ближе к полудню. Проснулись от резкого окрика: «Рота, подъем!!!». На пороге комнаты стоял Астахов. В кожаном плаще он очень напоминал актера Тихонова в роли Штирлица.

- Скажите мне, почему я не удивляюсь? - спросил он, рассматривая батарею пустых и полных бутылок на столе.

- О!.. Андрей Михайлович! По роду службы вы найдете хоть кого хоть где, - проскрипел, открыв глаза Словцов.

Володя молча подпрыгнул, и, казалось, сейчас вытянется по струнке перед командиром.

- Город маленький, Павел Сергеевич, - задумчиво пояснил Астахов, - и кроме как у вездесущего Егорыча таким, как вы, больше быть негде. Если вы не взяли на абордаж ни один из ресторанов, значит, у Егорыча. Пьяный русский непредсказуем только для себя самого.

- Андрей Михайлович, меня Вера Сергеевна просила... - начал оправдываться Среда.

- Знаю, не рапортуй. У Робинзона Крузо был Пятница, а тут - середина недели... Хотя... - он с улыбкой глянул на Словцова, - тебе сам Даниэль Дефо достался в собутыльники.

- Я думал, насчет моей фамилии шутки в школе остались, - попытался обидеться Володя.

- Ты не думал. Это я думал и сообщил вчера вечером Светлане, что ты в срочной командировке.

Володя просветлел.

- Спасибо, Андрей Михайлович.

- Ага, можно выкрикнуть: служу мировому капиталу!

- Андрей Михайлович, как насчет кофе с коньяком? - предложил поднявшийся со своего места Словцов.

- Да не против, но сначала вам обоим надо умыться и побриться. С трудом переношу мятые лица и щетину...

- Ну прямо Петр Первый, - криво ухмыльнулся Павел, - пришел - и сразу бороды рубить.

Первым в ванную юркнул Володя. Словцов переместился к столу и привычным движением наплескал две рюмки коньяка. Одну пододвинул Астахову. К его удивлению, Андрей Михайлович ершиться не стал и поднял предложенное на уровень груди.

- Лимончик заветрило, - извинился Словцов.

- Ничего, мы и без лимончика... - Астахов с видимым удовольствием опрокинул в рот коньяк. - С утра выпил, весь день свободен. И долго это будет продолжаться?

Выпивший следом Словцов сначала отдышался, потом честно ответил:

- Не знаю... Как Вера?

Теперь паузу выдержал Астахов.

- Никак. Но хочу вас предупредить, если...

- Я ее обижу, вы из меня сделаете то-то и то-то таким-то образом... - продолжил раздраженно Словцов. - Можете начинать, уже обидел. Вот только ума не приложу, как это вышло... - И Павел с явным озлоблением налил по второй.

- Не так быстро, - попросил Астахов, - сейчас мы Вову отправим домой, а вы мне все по порядку расскажете.

- Все? Даже интим?

- Детально, - кивнул Андрей Михайлович. - Ежели, конечно, вы себя мните невиноватым.

- Мню.

- Ну так, в интересах, как говорится, следствия придется говорить правду и только правду.

- На томике Карла Маркса присягнуть? - скривился Павел.

6

Колин Уайт баловал себя утренней дорогой гаванской сигарой. В сущности, он не курил, но иногда к кофе позволял себе попыхтеть. Так, для поддержания образа жизни. Когда-то он ради спортивной формы не принимал по утрам ничего, кроме овощей и сока, но теперь несколько раздобрел, расслабился. Его сослуживцы в этом возрасте уже сидели в теплых офисах, ворошили бумаги и отдавали распоряжения. Им даже казалось, что они играют в большую политику. А Колин в это время играл в маленькие делишки за большие деньги.

Напротив него с рассеянным видом за чашкой зеленого чая сидел Джордж Истмен, плавая взглядом по страницам вороха русских газет.

- Думаю, средство уже сработало, - продолжал неторопливую беседу Уайт, - но суетиться не будем. Хорошая партия требует выдержки.

- Спешка нужна при ловле блох? - вспомнил пословицу Истмен. - Но и не передержать бы. Не стоит думать, что все там такие тупые.

- А я не думаю. Русские интеллигенты - страшные морализаторы. Если он не застрелился на крыльце, значит, обязательно уедет. Под моим соусом, - улыбнулся Уайт, - дюжина семей развалилась. Помнишь, я тебе рассказывал про индейцев Амазонки? Яномами? Так вот, рецептик я у них на китайские побрякушки выменял. Кстати, это они меня научили не торопиться. Они часами могут притворяться деревом или травой в ожидании добычи. Но никогда не промахиваются. А в России вообще торопиться вредно для здоровья. Медленная страна.

- Медленная... - задумчиво повторил Истмен. - Будто Англия скоростная. Хотя ты прав: русские медленно запрягают, но быстро ездят.

- Опять же: это даже не сами русские сказали, это Бисмарк, который их боялся и ненавидел. Я помню одну историю в 1992 году в Москве. Тогда всем надо было срочно публично высказывать свою приверженность молодой демократии. Все торопливо выбрасывали свои... Как их?

- Партийные билеты, - подсказал Истмен.

- Точно. И хотя дураков, как водится, было больше, находились люди, у которых имелось другое мнение. Я тогда пробивал ситуацию по оборонке, слонялся по научно-исследовательским институтам, обещая самосвалы с долларами. Так вот, в одном из них я попал на показательное собрание. На нем разбирали поведение одного профессора, который открыто называл демократию предательством и ратовал даже не за коммунистическую идею, а за монархию. Представляешь?

- Легко.

- Помню, выступили несколько сотрудников, директор, еще кто-то со стороны. Ох, как они гнобили этого пожилого и очень умного человека! Шоу! Ведь еще год назад они также клялись в верности Коммунистической партии и бегали к Мавзолею. Наконец, дошла очередь до профессора. И знаешь, он весьма бодро и кратко доказал им, что все они дураки. Он сказал: мне кажется, в этом зале никто, кроме меня, не понимает сущности демократии, за которую вы тут рвете глотки. Насколько я понимаю, демократия, в том числе, подразумевает возможность высказывать собственное мнение. Аргументировать, возражать и прочее. Вы же меня такого права лишаете. Примечательно, что я никогда не требовал от своих подчиненных, чтобы они придерживались моего мнения. Я никого не обещал уволить, лишить премии, как со мной было уже не раз. Я не отстранял людей от самых перспективных проектов. Я честно спорил, убеждал и оставался при своей точке зрения. Я-то предполагал, что у нас демократия! А у нас какой-то демократический фашизм, доходящий до тяжелой стадии идиотизма. Вот я и толкую: зачем нужна демократия, если все опять должны ходить строем и петь одну песню? Ваша единственная парадигма - вождь всегда прав. Попробуйте мне возразить!

- Возразили?

- Нет, но уволили. Потом оказалось, поторопились. Профессор был одним из немногих, кто работал в сфере нанотехнологий, а еще он оказался другом большой шишки из органов госбезопасности. Поторопились... Директора сняли через неделю. Профессора восстановили. Хотя на место директора все равно назначили одного из тех, кто вместе с прежним сживал старика со свету. Так что не будем торопиться. Полагаю, что наш поэт уже пустился во все тяжкие и, как всякий русский, разводит тоску водкой.

- Водка - универсальное лекарство. Но пойми, Колин, не стоит недооценивать этого... как его?.. Словцова. Я наблюдал за ним со стороны. Даже читал его стихи. Это умный человек. Уж точно не массовая серость, жующая информационные и телевизионные шоу-программы, разработанные для нее специально в Лэнгли. И хочу тебе напомнить, что русские поэты в крайних обстоятельствах могут быть опасны. И еще неизвестно, кто будет на его стороне из сильных мира сего.

- Уж не боишься ли ты совратителя собственной жены? - ехидно прищурился Уайт.

- А... - отмахнулся, как от мухи, Истмен.

- Да, - задумчиво вернулся Уайт к своим рассуждениям о былом СССР, - хорошая была империя. Пока она существовала, у всех нас был неплохой такой страх, заставляющий шевелить мозгами. Нынешний образ врага в лице маленьких арабских государств или узкоглазых собакоедов - это стрельба из пушек по воробьям. Мне всегда смешно: во всех странах военные ведомства называются министерствами обороны, и ни в одной не скажут честно: министерство нападения. Правда, в СССР времен перестройки оно начало разоружаться с такой ловкостью, на какую не способны даже лучшие стриптизерши.

- Россия - это все еще одна седьмая суши, - напомнил Истмен.

- А никто об этом не забыл, - хитро прищурился Уайт.

7

Третье утро в квартире Егорыча было тихим. Никто не пришел читать нотации: ни Астахов, ни Володя. Проснувшись в похмельной тишине, нарушаемой только неровным стаккато капели за окном, Словцов порадовался жизни. Просто порадовался, потому что проснулся, а не угорел во сне от выпитого с вечера алкоголя. «Спасибо, Господи, - подумал он и потом добавил: - За то, что Ты меня терпишь». И хотя с точки зрения бренных земных дел его жизнь вновь не представляла никакого смысла (так он, во всяком случае, заставлял себя думать), была еще какая-то пуповина, связывающая его с ней. То ли пресловутый инстинкт самосохранения, то ли вступающая в свои права весна, то ли образ Веры, не дающий ему покоя ни ночью, ни днем. Полагалось, наверное, побороться за этот образ, что-то предпринимать, спасать позднюю любовь... Но русский интеллигент во втором поколении Павел Сергеевич Словцов предпочитал похмельную тишину. Не то чтобы «на все воля Божья» (хотя от этого никуда), но лишние движения (полагал он) поднимают ненужные волны и мутят без того мутные воды. Минут пятнадцать он стоял под душем, вытягивая из себя какое-нибудь решение: собраться и уехать, напиться и устроить дебош, найти в этом городе хоть одного англичанина и набить ему морду, позвонить Вере... Просто так позвонить... Спросить, как дела... Но ведь и она не звонит...

Был еще вариант: предаться воле случая. Просто выйти на улицу, пойти в магазин (благо деньги еще есть), купить снова спиртное и еду. Один день ничего не меняет... Или меняет? Вменяет... Невменяемых не вменяет! Ох уж это русское бытие на авось!

Этот последний вариант утвердился сам по себе, как не имеющий достойной альтернативы. Выйдя из ванной и обильно поливая себя лосьоном после бритья, Словцов уже испытывал некий подъем и даже шутил, жалея, к примеру, что в продаже нет специального лосьона «после питья». Ну, чтобы сразу внутрь и снаружи... Ткнул кнопку на дистанционном пульте и, одеваясь, поглядывал местные новости на огромном плоском телеэкране, который явно был украшением квартиры Егорыча, занимая на противоположной от дивана стене центральное место в кругу почетных грамот и благодарственных писем от всевозможных государственных инстанций и общественных организаций.

Телевизор, как водится, устами комментаторов напористо говорил о недостатках, но еще более напористо обещал всевозможные блага и усовершенствования. Поэтому «напористо» легко интерпретировалось в «нахраписто». Вечное русское «догоним и перегоним» создавало иллюзию всеобщей заинтересованности в каком-то движении. Другое дело, что на фоне зимы длиной в полгода никуда гнать не хочется. На печку и спать, и всякий, кто думает иначе, просто не русский человек. Поэтому очередной сюжет о сотрудничестве с «British petroleum» больше подходил к рубрике «как они нас имеют». Тележурналист вдохновенно рассказывал о поставке оборудования британскими специалистами, но Словцов уловил взглядом в общей толпе на экране лицо, которое явно не хотело попасть в объектив камеры. Мистер озабоченно скрывался за другими говорящими головами. Весьма успешно. В общем плане можно было различить только отдельные черты. Но Словцов легко узнал копию Зарайского.

- Я вас вижу, мистер Как-вас-там! - с ехидной улыбкой заявил он экрану.

Павел сел за стол и налил рюмку коньяка. Покручивая ее за ножку, он начал рассуждать сам с собой вслух.

- Когда вас ставят в тупик, то предполагают, что вы разобьете себе башку об стену в поисках выхода. То есть - ждут от вас предсказуемых действий, выверенных многочисленными психологами. А что, Павел Сергеевич? Как насчет непредсказуемых действий?

Он вдруг вспомнил, как в армии попал под горячую руку психически неуравновешенного начальника штаба. Это было на учениях. Младший сержант Словцов заснул на посту в штабной машине связи. Он буквально подпрыгнул, сразу же вытягиваясь в струну, от дикого крика, густо замешенного на мате и армейском сленге. Минимум, что ему грозило, пять суток ареста на гауптвахте, где зимой можно примерзнуть бушлатом к стене, а застывший паек надо выковыривать из котелка штыкножом, которого под рукой, разумеется, нет. Перспектива вырисовывалась весьма неприятная. Павел понимал, что влип по-глупому, и мозг судорожно искал - куда перенаправить праведный, но безумный гнев командира. И тогда он сделал то, чего сам от себя не ожидал.

- Товарищ майор, разрешите доложить! - выкрикнул он что было сил.

- Что?! Что ты мне можешь доложить, спящая красавица?! - и все же эффект был достигнут, начальник штаба был обескуражен и сбит со скорострельного матерного ритма. Оставалось окончательно выбить его из накатанной колеи.

- Товарищ майор! На наш штаб совершил налет неопознанный летающий объект, после воздействия которого я уснул.

Начальник штаба замер в недоумении, злобным прищуром оглядел Словцова с головы до ног.

- Сержант, ты пьян? Бредишь?

- Никак нет! Неопознанный летающий объект в виде шара с зонтовидными лучами зависал над этой поляной. - Павел вспомнил, что недавно подобное видели танкисты на огневом городке, потом все писали объяснительные в особом отделе. Объяснительная в особом отделе - это мелочь по сравнению с гауптвахтой.

- Сержант, ты совсем наглость потерял?!

В этот момент из кабины «Газ-66» выпал водитель Фокин. Он тоже спал, но очень быстро включился в ситуацию.

- Товарищ майор! Задолбали эти инопланетяне! - вытянулся он рядом с Павлом. Теперь уж либо обоим пропадать, либо номер пройдет.

- Он своими лучами ощупывал наши позиции! - продолжал доклад младший сержант Словцов.

- Ощупывать бабу будешь! - еще пытался сопротивляться майор.

- А потом лучи в него втянулись, и он растаял! - поддержал Фокин, который слышал, как рассказывали о своем НЛО танкисты. Несомненно, начальник штаба не только слышал, а, может, и видел его сам.

- Твою ... - впал в неопределенную растерянность майор. - Почему не доложили? Где командир полка? Почему задрыхли? Воздействие?! Кто тебя сменяет, Словцов?

- Младший сержант Шебеко!

- Давай его сюда, а сами оба к особисту с докладом! Пулей! А воздействие для бессонницы я вам гарантирую, бойцы. Я вас так загружу, вы слово «дембель» забудете. Вам учебка детским садом покажется.

- Так точно! - рыкнули оба в голос.

Так или иначе, теперь оставался шанс, что начальник штаба забудет об обещанном наказании, ибо раздавал он их с легкой и тяжелой руки не один десяток в день. В полку же добавится еще одна легенда... О том, как Словцов и Фокин сдали штаб инопланетянам. По пути к особисту они уточнили детали легенды, но не смеялись. Смеяться можно, когда окончательно пронесет.

- Может, пронесет? - озвучил мысль Фокин.

- Пронесет, - криво ухмыльнулся Словцов, - вон, под той елочкой.

- Ты чё задрых-то?

- А ты?

- Мне по сроку службы положено.

- А мне?..

- И чё мы этим добились?

- Мы выиграли время...

- Не понял?

- Если всегда выигрывать время, то можно выиграть все. Например, спокойно дождаться дембеля. Он придет сам, его подгонять не надо.

- Философ...

Вспоминая этот давнишний случай, Словцов улыбался. Самое смешное, где-то в анналах КГБ лежат сейчас две объяснительные, на которые у уфологов руки чешутся. Они бы сейчас под Чебаркулем нашли не одну аномальную зону. Танкисты, правда, НЛО наблюдали целой ротой, и поддатый прапорщик даже открыл по нему огонь из табельного «Макарова». Хорошо, никто не догадался влупить из КПВТ или воспользоваться УРСом. На то он и огневой городок, чтобы стрелять... Утром особист с непроницаемым лицом собирал со всех показания. Массовая галлюцинация исключалась. Марксизм-ленинизм этого не допускал в принципе.

- Еще кто-нибудь видел? - спросил он тогда Фокина и Словцова, ничему не удивляясь.

Те заученно пожали плечами: мол, кто его знает.

- Спасибо, хоть палить не начали...

- А вдруг это наш неопознанный летающий объект? - поддержал Словцов.

- Вот именно, - хитро взглянул на него особист.

Оставив воспоминания, Павел встал из-за стола и нашел на книжных полках Егорыча блокнот. Он вырвал оттуда несколько чистых страниц. На каждой из них написал пару фраз, свернул в трубочки, которые, в свою очередь, опустил в пустые бутылки, стоявшие неровными рядами у стола.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

- Вера Сергеевна, мне кажется ваш... э-э... работник... утратил некоторую адекватность... - как-то неуверенно докладывал Астахов.

Вера посмотрела на него с вопросом и потом озвучила:

- Как полагается русскому неудачнику - пьёт?

- Да не то чтобы... Зато закапывает бутылки в сугробы...

- Куда? Бутылки?

- Ну да... С посланиями.

- Кому?

- Трудно сказать. Мы только две отрыли. Потом мои ребята сказали, что один тип за ним тоже бутылки откапывает. Но самое интересное, что Словцов, похоже, об этом знает.

- Что за послания?

- Ну вот, например, вам. «Вера Сергеевна, ждите марсиан. Любящий вас землянин», - прочитал Астахов.

- Что думаешь, Андрей Михайлович, насчет психиатров?

- Да нет... Похоже... Ну вот еще:

"Когда моей рукою недостойной

Я мог твою святыню оскорбить,

Позволь губам моим, двум пилигримам,

Мой сладкий грех лобзаньем искупить".

- Что это? Словцовские вирши?

- Никак нет, это, Вера Сергеевна, пришлось специалистов подымать, это Шекспир, слова Ромео.

- И?..

- Полагаю, он, с одной стороны, что-то хочет сказать, с другой - вводит всех в заблуждение. Очень тонкая игра. В такую играют разведчики, которым плотно сели на хвост.

- Шекспир... бутылки... хвост... - задумчиво повторила Вера.

- Володя сказал, что он в детстве закапывал бутылки с письмами, надеясь, что их отроет кто-то в будущем. Бзик такой был у будущего поэта, в фантастику играл. И вот еще что. В соусе...

Вера вскинулась на эти слова.

- Да-да, в том самом соусе к рыбе с вашего стола обнаружена смесь соков, ингредиентов растительного происхождения. Точно смогли установить только один из них. Произрастает в Южной Америке...

- Но они могут туда входить, ведь соус импортный?

- Нет. Мы проверили. В аналогичных упаковках ничего подобного.

- Бред какой-то...

- Да. Каждый из них по отдельности ничего особенного собой не представляет, хотя некоторые схожи по воздействию с наркотиками. Другой вопрос, что дает смесь. Отведать мы как-то не решились. Может, если санкционируете, попробуем на ком-нибудь?

- Андрей Михалыч, мне кажется, я уже видела это воздействие в действии, прости за тавтологию. Что нам делать?

- Ну, если вы не поставили на нем крест, то самое лучшее, это немного подождать. В таких случаях лучше всего любые проблемы решает время.

- А не упустим чего-нибудь? Помнишь, тот случай на охоте? Следователь до сих пор не успокоился.

- Все под контролем. А следователя успокоим. Хотя... - Астахов задумался, - хотя служебное рвение поощряемо и, возможно, стоит его подтолкнуть в нужном направлении...

2

Джордж Истмен сидел напротив телефона, гипнотизируя кнопки набора. Уайт крутил в руках стакан с виски.

- Разве это «скотч»? Где его делают? В Польше? - недоумевал Уайт.

- Скотчем здесь называют клейкую ленту, которая применяется, в том числе, для заклеивания говорливых ртов. А этот напиток они называют «вискарь» или «английский самогон». Лучше скажи мне, Колин: похоже, ситуация с твоим блестящим шпионским детективом выходит у тебя из-под контроля?

Уайт театрально вздохнул, всем своим видом выражая ленивое равнодушие. Глотнул из стакана, поморщился и кашлянул.

- Надо перейти на водку. Или что там Черчилль от Сталина в подарок получил?

- Армянский коньяк. Настоящего ты все равно не купишь. Лучше действительно пей хорошую водку. Ты не ответил на мой вопрос...

- Да нет никаких вопросов, Джордж. Признаюсь тебе, я ожидал другого развития событий, но не произошло ничего, что нарушило бы наши планы. Во всяком случае, фигуры разделены, партия продолжается. Патовой ситуации тоже нет. Я знал, что русские... как это сказать... взбалмошные. Мне еще дед рассказывал. В конце Второй мировой он как-то сидел в компании с русским майором, который после двух стаканов водки рвал на себе мундир: мы костьми ляжем, но добьем фрицев, первыми придем в Берлин. На что мой дед резонно ответил: а мы постараемся вернуться домой.

- Типичный английский подход к делу. Отсидеться на своем острове.

- О! Ты передумал быть англичанином?

- Нет, но мой дед был на той стороне...

- Извини, ничего личного.

- И все же, ты до сих пор считаешь, что я не должен звонить Вере?

- Позвони. Сразу станет ясно, по чьим нотам разыграна пьеса. Тебе не хватает выдержки настоящего джентльмена.

- Боюсь, пока мы тянем, поэт напишет пару проникновенных стихотворений... И... вернет расположение моей, - он подчеркнул последнее слово, - жены.

- Пока в этом доме будет еще одна женщина, вряд ли.

- А эта женщина, напомню тебе, Колин, мать моего сына.

Уайт выпил залпом содержимое стакана и на этот раз не поперхнулся.

- Начинаю привыкать. К этому, - он кивнул на стакан, - привыкнуть можно, но к твоим любовным треугольникам и ромбам - вряд ли. Самое неприятное, Джордж, что нас начали пасти. Я пока не знаю - кто, но мне это очень не нравится. Понятно, что мы и без того в поле зрения ФСБ, но у меня нет никакого желания дразнить ленивого русского медведя.

- Да уж, британскому льву этого делать не стоит, - ерничая, подмигнул Истмен. - Лучше скажи, что значит эта писулька из бутылки? - кивнул он на блокнотный лист на столе.

- Ты же у нас специалист по русской душе? - обиженный за британского льва вскинулся Уайт.

- Прости, дружище, но все-таки, что ты об этом думаешь?

«О, если б плоть столь крепкая моя

Могла расплавиться,

Растаять,

Или росою обернуться!

О, если б заповедь Господня

Не запрещала нам самоубийства!

Мне вдруг дела мирские опостыли.

Как утомительны они и как бесцельны!

Как сад заброшенный, поросший сорняками,

Мир, что во власти грубых и вульгарных сил,

Мне стал противен».

Откуда это?

- Джордж, надо знать классику! Обратный перевод был для меня труден, но я сразу распознал «Гамлета».

- И к чему эта чушь в бутылках?

- Это не чушь, Джордж, это Шекспир. В сущности, эта фраза вечна, применима к любому времени, где есть власть. Покуда «мир, что во власти грубых и вульгарных сил».

- И что? Ничего нового!

- Клиент оказался больше жив, чем мертв. И умнее, чем ранее казалось.

- Вот я и думаю. А ты мне все про рокировки... Не пора ли переходить к плану «Б», Колин?

- Я бы повременил. Вера Сергеевна, как я понимаю, тоже не дура, и если после смерти Словцова произойдет воскресение господина Зарайского, ей, воленс-ноленс, придется сопоставить эти события.

- О-о-о! - потерял, наконец, самообладание Истмен. - Какого лешего я затеял эти игры! Для чего выживать, если не можешь жить так, как тебе нравится?!

- А никто не может, - спокойно возразил Уайт, - даже самые могущественные люди. - Он снова налил себе из бутылки, принюхался и смущенно заявил: - А теперь мне кажется - это «Джонни Уокер».

- Господи, Колин, - усмехнулся Истмен, - точно ты не знаешь, сколько виски поставлено в Великобританию из Восточной Европы в обратном порядке! Поди теперь - разберись!

- Да, помнится, я сам толкнул партию такого пойла ортодоксальным шотландцам. А что? Выгодная была сделка. Я наварил на ней даже больше, чем на продаже оружия в Чад и Ирак.

3

Только один раз за эти дни Павел прогулялся в район, где жила Вера. Захотелось сменить вид из окна на вид с улицы. Да и вида из окна, собственно, не было... На улице он был один, тут чаще ездили. Узкие тротуары жались к высоким стенам, а глухие особняки жались друг к другу разномастными заборами, подглядывая на улицу глазками видеокамер. Видимо, Павел был очень похож на зеваку, потому как обогнавший его еще один редкий пешеход обернулся и сказал:

- Чему удивляетесь? «Долина нищих».

Во всем его виде сразу угадывался советский интеллигент, который еще двадцать лет назад на кухонке своей хрущёвки приближал долгожданное время демократии и цитировал коллегам статьи из журнала «Огонёк». А теперь, выжатый этой самой демократией на обочину жизни, пользовался единственной своей привилегией - возможностью выражать свое мнение по любому поводу.

- «Долина нищих»? - переспросил Словцов.

Мужчина сразу обрадовался возможному единомышленнику, торопливо протер линзы поношенных роговых очков, будто хотел внимательнее рассмотреть Павла, и продолжил:

- Да-да... Именно так называют этот район в народе. Вы, наверное, не местный?

- Да таких, - Павел обвел взглядом маленькие крепости, - в каждом городе, а в больших - не по одному, - рассудил Словцов.

- Вот-вот! Думают, что отгородились от жизни, от всех остальных, полагают, что за забором можно спрятаться от общего неблагополучия. Но в один прекрасный день они выглянут на улицу, а она будет абсолютно пуста! Всё! - мужчина сделал многозначительную паузу. - Народ вымер! От алкоголя, от наркотиков, от собственной дебильности!..

- «И тишина... И мертвые с косами стоять...» - с улыбкой вспомнил Павел Крамарова в фильме «Неуловимые мстители».

- Зря смеетесь! - обиделся борец за справедливость.

- Я уже давно не смеюсь, - глубоко вздохнул разочарованный недальновидностью собеседника Словцов. - Но даже если сровнять эту «долину нищих» с землей, то нищих станет больше, а богатых не прибавится. Проверено в тысяча девятьсот семнадцатом.

- Вы не понимаете. У нас не так много бизнесменов, в основном чиновники! Откуда у них такие деньги?

- Чиновники? Значит - лучшие борцы за демократию. Так что вам не стоит переживать. Вы, как я понимаю, радовались, когда Ельцин взгромоздился на броневик, а ГКЧП невнятно бормотало о спасении Родины?

- А вы вели себя по-другому?! - вскинулся мужчина.

- Да. Я уже тогда чувствовал, что все эти митинги - это что-то не то. Столько было фальши. А все эти пляски на костях Сталина напоминали мне пляски на костях империй.

- Так вы сталинист? Сталинист! Из-за таких, как вы, надвигается эра нового тоталитаризма!

- А вы дурак, - равнодушно ответил Словцов, - и дедушка ваш в семнадцатом году Зимний брал, в двадцатом - вырезал казачество, а его дедушка в девятнадцатом веке симпатизировал блудливым декабристам.

Павлу стало неинтересно до боли, он повернулся и отправился обратно, в сторону улицы Мира. Славен город, в котором есть улица Мира! Но вслед ему еще долго неслись разного рода ярлыки и ругательства, словно это Словцов был виноват, что у этого человека нет на этой улице своего особняка. Явно он не настоялся на митингах. Да и не было их в Ханты-Мансийске. Есть такие города, которым митинги противопоказаны, а если и бывают, то только по заданию партии и правительства, как демонстрации в советские времена.

Дома уже после полуночи он застал Егорыча. Тот сидел на стуле и с явным интересом изучал этикетки бутылок пустых, початых и полных.

- Восполнял пробелы вкуса, - пояснил Павел разнообразие тары.

- И заливал горе, - дополнил Егорыч.

- Ты не Егорыч, ты Горыныч!

- Да бросьте вы, Штирлиц! Лучше скажи, на чем прокололся.

- Ты будешь смеяться, но я скажу банальную киношную фразу: меня подставили.

- И ты-ы-ы?.. - протянул в бороду Егорыч.

- Бес попутал с домработницей. Возможно, несколько раз, но за несколько минут.

- Да ты у нас сексуальный террорист.

- Вот именно - у вас! В средней полосе России я был среднестатистическим мужчиной и среднестатистическим поэтом.

- А со мной выпьешь?

Словцов с сомнением поморщился.

- Как всегда, с хорошим человеком - уже и не хочется, - притворно обиделся Егорыч.

- Не знаю, как Среда, а я чуть не дожил до воскресения после таких возлияний.

- Не настаиваю, - согласился Егорыч, наливая себе «Царской водки».

Но выпить он не успел, потому как подоспела компания. Без стука, но прилично хлопнув дверью, в комнату ввалился Хромов.

- И мне для сугрева, - с порога попросил он, глядя на стакан в руке геолога.

- А ты, пиит, теперь разъясни мне, чего значат твои «эсэмэски»? «Если друг оказался вдруг»? Или вот этот бред (далее он читал с дисплея телефона):

«Удалены от мира на кладби́ще,

Мы вновь с тобой, негаданный мертвец.

Ты перешел в последнее жилище,

Я всё в пыли, но вижу свой конец.

Там, в синеве, мы встретим наши зори,

Все наши сны продлятся наяву.

Я за тобой, поверь, мой милый, вскоре

За тем же сном в безбрежность уплыву».

- Это не бред, это - Блок, - спокойно пояснил Словцов. - Стихотворение называется «На могиле друга».

- И не лень тебе было все это набивать?

- Надо было хоть чем-то развлечься.

- А я прилетел сюда, чтобы восполнить пробелы в школьной программе по литературе? - ухмыльнулся Хромов, принимая от Егорыча стакан.

- Возможно и для этого, Юрий Максимович.

«Душа его от глаз пророка

Со страхом удалилась прочь;

И тень его в горах Востока

Поныне бродит в темну ночь,

И под окном поутру рано

Он в сакли просится, стуча,

Но внемля громкий стих Корана,

Бежит опять, под сень тумана,

Как прежде бегал от меча», -

процитировал Павел.

- «Гарун бежал быстрее лани»! - вспомнил школьную программу Хромов неожиданно даже для самого себя. - Лермонтов! Ух, меня наша русичка заставила выучить. А мне понравилось! Мораль сей басни: предательство влечет за собой смерть Иуды... Я прав, учитель? - с наигранным почтением спросил Хромов.

- Абсолютно, - подыграл Словцов. - А тот человечек, который обычно стоит у ресторана «Прага»?

- Он уже там не стоит, в данный момент он лежит в такси у подъезда. Удивительный паренек, смерти не боится, а летать - глаза зажмурил - и рюмку за рюмкой. Мы с ним весь запас коньяка в самолете выпили. Точнее - он. Я теперь очень сильно воздерживаюсь, - он задумчиво посмотрел на бутылку в руках Егорыча, - плесни-ка, дружище, пока доктора не видят. - Быстренько выпил содержимое рюмки, крякнув от удовольствия, и снова воззрился на Словцова: - Так в чем, Паша, суть дела? Тема какая?

- Тема, Юрик, - подыгрывая ему, ответил Павел, - вечная. Любовь. И прежде чем ты захочешь набить мне морду за Веру...

- За веру, царя и Отечество?! За это морду не бьют, Павлик. За это убивают на войне.

- Не ерничай, надо притащить сюда моего тезку и отпустить такси. Потом я все расскажу.

- Мне можно присутствовать? - спросил Егорыч.

- Нужно, - коротко отрезал Павел.

- А в магазин? - поинтересовался Хромов.

- Все уже есть, - кивнул Словцов на батарею емкостей под столом.

- Угу, - удовлетворился тот, - хорошо подготовились. Чувствую, предстоит научно-практическая конференция «за жизнь».

Все вместе они притащили почти безжизненное, что-то лепечущее тело Паши в комнату.

- Нашатырь? - спросил Словцов у Егорыча.

Тот кивнул и полез в аптечку. Порылся в коробке, достал ампулу, вскрыл ее и выплеснул на ватку. По квартире поплыл резкий запах аммиака.

- Вы присутствуете на парапсихологическом эксперименте, - предупредил Словцов, морщась, поднося к носу Паши «благоухающую» вату.

Тот ответно поморщился и открыл глаза.

- Сели? - спросил он.

- Прокурор посадит - сядем, - хохотнул сверху Хромов.

- Паша, ты хоть немного в себе? - Словцов с надеждой рассматривал его мутные глаза. - Хочу проверить твои способности. Ты... Ну, как эти экстрасенсы по телевизору... По фотографии можешь?

- Я не пробовал...

- Посмотри, - Павел достал из кармана свадебную фотографию Зарайских, где, кстати, маячил на заднем плане свидетель Хромов, - на жениха посмотри, этот человек жив?

Пока Паша наводил резкость, пытаясь сосредоточиться, Хромов тоже рассмотрел фотографию.

- Э?! Чё здесь происходит? - с пол-оборота завелся он, сразу напомнив, как выглядели братки 90-х.

- Юра, - почти нежно попросил его Словцов, - не кипятись раньше времени, я же тебя попросил - потерпеть. Потом, если посчитаешь нужным, забьешь «стрелки», на них набьешь морды, а сейчас дай этому чудо-алкоголику вникнуть в суть изображения. Так он жив? - снова вопросил он у Пашки.

- Как Ленин, живее всех живых, - резюмировал осмотр Паша. - Если нальют, можно попробовать поточнее.

- Вы чё, цирк тут устраиваете? - накалялся Хромов.

Егорыч задумчиво молчал, тревожно поглядывая то на Павла, то на Хромова, то на новопротрезвленного экстрасенса. Словцов же наседал:

- Паш, у Юрия Максимовича один только подзатыльник триста килограммов весит, ты уж поясни ему - при чем тут Ленин?

- Как при чем? Ленин умер? Умер! Но он жив? Жив!

- Проще, Паша, проще... Пока Юрий Максимович нас обоих в Мавзолей не отправил.

- Куда уж проще! - окончательно протрезвел Паша. - Этот человек умер, но он жив.

- Как жив? Что за хрень? Ты чё, Словцов, хочешь сказать, что этот бомжара - ясновидящий? - озадачился Хромов.

- Я не бомж, у меня квартира в Москве, комната то бишь! Я бич - бывший интеллигентный человек, - спокойно пояснил Пашка и, по- вернувшись к Словцову, добавил: - Помнишь, я тебе говорил, что на тебя охотятся? Так вот, этот тип и есть.

- Так, парни, - окончательно зависло сознание Хромова, - мне этой вудистики не надо...

- Юра, - прервал его Словцов, - вот теперь сядем, посидим, выпьем, и я все тебе спокойно расскажу. При этом я рассчитываю на твою помощь, заморачивать тебе мозги - не в моих интересах. Ну, сядь ты!

Хромов, шумно переводя дыхание, сел, следом опустился на стул Егорыч, потом уже Словцов. Он еще раз осмотрелся по сторонам, словно мог что-то забыть. Удовлетворенный осмотром, он начал:

- С чего начать?.. Гм... После того, как мне продырявили плечо, я начал писать роман...

4

- Надо уезжать, Колин, - сказал Джордж Истмен, - я здесь слишком заметен. Слишком. Не хочу потерять из-за какой-нибудь нелепости то, к чему шел восемь долгих лет. Даже здесь, казалось бы, на отшибе, я не чувствую себя спокойно.

Они сидели в номере люкс отеля «Югорская долина». Подойдя к окну, за которым сияла его вечерняя иллюминация, Истмен продолжил:

- Вот, там безбрежные пространства, тайга непролазная, а вокруг тебя все сжимается так, что получается весьма маленький мирок. Все твои психологические игры... Все это... Плохо ты знаешь русский менталитет. Я понял, что делает Словцов. Он за нос нас водит! А я все это время это же самое время терял!

- Успокойся, Джордж, - пытался остановить его Уайт.

- Я уже однажды упокоился и успокоился! Пока мы тут ждем результатов действия амазонских снадобий, Словцов может вернуть себе Веру. Я глуп, Колин! Я беспробудно глуп! Я приехал сюда по глупости! Тоска по родине? Дерьмо! Я ее себе запретил! Я приехал и непреднамеренно убил своего отца! Не надо было мне соваться в эту Россию.

- Возьми себя в руки, Джордж...

- Пора в ноги себя брать! Руки в ноги - и дергать! В родное Соединенное Королевство! Надо было Веру туда выманить. Что - шансов у нас не было? За хорошим контрактом она бы и в Парагвай поехала. - Истмен маятником метался по комнате.

- Джордж, ты сам решил сюда ехать, - заметил Уайт.

- Но ты бы мог это предвидеть?

- Вот я даже сейчас не понимаю - с кем я разговариваю: с английским джентльменом или русским психом?

- Самое главное, что сейчас этот поэтишка может сделать несколько таких шагов, что мне ничего не останется...

- Как ввести план «Б».

- И навсегда потерять Веру. Придумай, Колин, как можно выманить ее куда-нибудь в Европу. Там я еще что-нибудь попытаюсь сделать. А отсюда надо немедленно уезжать.

- Я предлагал тебе снять квартиру. Мы оба говорим по-русски... Мы бы затерялись и в этом небольшом городе. С моим-то опытом. Но ты захотел остаться в роскоши, чтоб тебе с утра подавали овсянку с мюсли и кофе в постель. Чтоб каждый день тренажерный зал и спа-салон! Чтоб машину к подъезду... И ты сделал вид, что вообще не знаешь и знать не хочешь русского языка. Вот тут ты - чуть ли не представитель палаты лордов!

- Да, ты прав, - остыл вдруг Истмен и сел на край кровати. - Что ты думаешь?

- Я думаю, он - не Махатма Ганди, и с его ходом мыслей мы справимся. В одном ты прав, Джордж, нам пора отсюда сматываться. Плохую работу на таком холоде можно делать чужими руками. И мой ход не был ошибкой. Госпожа Зарайская - это настоящая леди, а такие не забывают быстро даже случайных мужских ошибок. Время у нас пока есть. Сюда мы еще вернемся... - Уайт погрузился в задумчивость.

- Когда?

- Когда из-за всемирного потепления затопит Британские острова, - ухмыльнулся Уайт.

- Что он может предпринять?

- Самое банальное - пробить нас по гостиницам, явиться сюда вместе с твоим другом детства...

- Хромов здесь?

- Прилетел сегодня ночью... И тогда тебе очень трудно будет остаться подданным Ее Величества. Ибо Хромов, как твой отец, за сердце не схватится, в обморок не упадет.

- Я знаю, за что он схватится... - Истмен начал нервно покусывать губу. - Слушай, Колин, ты профессиональный разведчик, скажи, неужели у всех этих писателей такой цепкий взгляд? Даже Вера меня не вычислила!

- Есть, Джордж, еще такое понятие - стечение обстоятельств.

- Стечение?

- Ну да, они, как вода из ванной, стекаются в одну воронку. Мы в 1991-м полагали, что русская разведка сдохла. А они увели у нас из-под носа в иракской пустыне приборы со «Стелс». А вспомни бравый марш-бросок десантников в Приштину? Другое дело, что обстоятельства складывались так, что это не стало победой. Видит Бог, займи они круговую оборону, части НАТО даже не сунулись бы в их зону... Но этих десантников предали еще до того, как они родились.

- Причем здесь русские десантники в Приштине или американские в Сомали? - раздраженно спросил Истмен.

- При том, что и мы с тобой прокололись где-то в самом начале. И в этой непредсказуемой стране обстоятельства складываются не потому, что их кто-то разрабатывает, а потому, что так уж происходит. Мы живем по часам на Биг Бене, а русские - по обстоятельствам.

- Да уж... В начале девяностых я был в этом городе. Тогда важно было присосаться к трубе. Сюда даже приличные самолеты не летали. Это был колхоз. Самый настоящий колхоз! И не было ни малейшей надежды, что он станет похож на город, причем на европейский город. А тут - посмотри - осталось только несколько штрихов, и будет Абу-Даби в снежной пустыне.

- У нас есть одно преимущество, Джордж.

- ???

- Русские всегда побеждают, но не умеют пользоваться своими победами.

- Пожалуй, - согласился Истмен. - Надо собираться и уматывать. Я бы не хотел сейчас встретиться с моим лучшим другом Хромовым, думаю, он сейчас меня не поймет. Может, позже. Если его все-таки не придется убирать. Тем более - он никогда не был и не мог бы стать джентльменом. Да, надо уезжать. Если этот поэтишко о чем-то догадывается, то ничего хорошего это нам не сулит.

- Когда в тебе просыпается твой холодный расчет, помогающий тебе зарабатывать миллионы, я тоже чувствую вдохновение, Джордж, - сердечно поделился Уайт. - Хотя иногда даже мне становится страшно, вдруг тебе придет в голову, что и я лишний?

- Ну, Колин, в этом случае, с твоими навыками, ты меня опередишь, - улыбнулся Истмен. - Лучше думай, как нам не проиграть партию вчистую.

- Думаю, я еще оставлю им сюрприз.

- Только не промахнись, как в аэропорту...

- Джордж, ты же знаешь, я давно сам не делал грязной работы... Так, развлекся... В конце концов, это все равно доставило тебе удовольствие. Ну и вторичные цели были достигнуты: ты увидел - с кем и как она приехала в Москву. То есть - моя наблюдательность оказалась точнее, чем мой выстрел.

- Я иногда думаю, Колин, что когда в «Ми-6» не ценят таких людей, как ты, они буквально рубят сук, на котором сидят.

- Спасибо. Но, уверяю, такие, как я, бродят вокруг конторы стаями, готовые сожрать друг друга еще до того, как они сожрут врагов британской короны.

- Ты никогда не говорил мне об этом, - удивился Истмен.

- Если бы я говорил все, что я знаю, сколько бы я стоил?

Собрались быстро. Из гостиницы юркнули в салон неприметного такси и на скрипучей «пятерке» рванули в аэропорт.

Перед тем как скользнуть в VIP-зал, Уайт ринулся к телефону. Истмен приостановился, вслушиваясь, как он говорит, искажая голос и речевую манеру. С другой стороны провода слышали простоватого русского старичка с немного хриплым голосом:

- ...Да, да, он не просто странный, он подозрительный. Поселился у нашего соседа, чего-то на чердаке прячет. Да откуда мне знать, вы проверьте, я же вам сигнал делаю, а вдруг террорист?! У вас же «вихрь-антитеррор», значит, вихрь должен быть... Я - кто? А зачем? Мало ли что? У вас же телефон доверия? Или недоверия? Ну... Я и говорю... Доверять надо бдительным гражданам! Проверить-то чего стоит? Он, может, просто не в себе, а может и чего! Да, на чердак несколько раз лазил. Не, я не проверял. Боюсь, конечно. А вдруг он заминировал! Полезешь, а там - Аллах акбар! И всему дому - акбар! Кто ж его знает? Да уж, вы проверьте... Если что, я сразу еще позвоню, но вы сильно-то не тяните... До свидания! Ага... До свидания...

5

После рассказа Павла Хромов погрузился в угрюмую задумчивость, машинально крутя в руках бокал, из которого несколько минут назад выпил коньяк. Пашка с тоской смотрел на початую бутылку, но боялся нарушить возникшую тишину, Егорыч смотрел в стол, Словцов - на Юрия Максимовича. Прошло несколько минут, когда Хромов не своим, глухим, сдавленным голосом спросил:

- За что он в меня стрелял?

- За Веру, - тут же включился Павел.

- За Веру... Правоверный... - ругнулся Хромов.

- Выходит, - продолжил Словцов, - и мне по заслугам досталось. Но, полагаю, это не последняя моя пуля.

- С тобой мы квиты, поэт, по одной пуле имеем. Я сейчас умную мысль скажу, ты не удивляйся. Я не только бабло считать умею и конкурентов устранять... - Хромов внимательно посмотрел на Павла. - Вся твоя история невероятна, но чем более невероятна, тем больше похожа на правду. Я на его могиле поклялся отомстить его убийцам. Вера меня и в этом опередила. А выходит, мы с ней оба... Мимо кассы. - Он снова замолчал, оценивая собственное внутреннее состояние, и, определив, сделал вывод: - Так хреново, что даже выпить не хочется...

- А я бы вот... - начал, было, Паша, и Егорыч понимающе плеснул ему в рюмку.

- Только не усердствуй, - предупредил геолог.

- Мы с ним жили в одном дворе, - продолжил Хромов, - и я помогал ему драться за его имя.

- За имя? - переспросил Егорыч.

- Ну да, он терпеть не мог, когда его называли Жориком, и требовал, чтобы звали Георгием. Тех, кто не соглашался или подтрунивал над ним, - мы били. А я в душе все равно его Жориком считал. Жорик - он и на Арбате, и в Африке Жорик. Но он из себя сделал-таки Георгия Михайловича. Пути-дорожки разошлись, когда он поступил в МГИМО, а я еле отмазался от первой ходки, пришлось вместо зоны выбирать казарму. Снова столкнулись, когда начался передел-беспредел собственности. Кто успел - тот и съел. В одной упряжке - столько лет... Его отец - идеальная крыша... Ну и братва своя не лыком шита... Я ему столько раз задницу прикрывал!.. Может, он не русский? Что в нем русского, раз он так поступил?

- Отец у него нормальный русский генерал был, - вставил Словцов.

- Да уж... Михал Иваныч... На таких империи держатся... Ты мне вот что скажи, Павел, ты же мне не просто так «эсэмэски» слал? У тебя план какой-то есть?

- Пока только отдельные мысли. Да и, боюсь, как бы не опередили меня. Самое главное, чего хочет Вера. Вот этого, после всего, что произошло, я не знаю.

- Нет, у меня в башке не укладывается! - то и дело заводился Хромов. - Уж если с чего начинать - у него наследник по Москве без родителей болтается! На это ему наплевать! А ты, Павел, если подумать, два раза ему рога наставил!

- Покойникам, - напомнил Словцов, - рога не наставляют. К тому же второй раз, я полагаю, был инсценирован самим господином... как его там?

- «Мыльная опера», - вставил Егорыч.

Паша тем временем снова потянулся к бутылке и, обрадовавшись, что никто не обратил на это внимания, быстренько наполнил рюмку и выпил.

- Паша, это не эликсир жизни, - попытался урезонить его Егорыч.

- Не переживайте, я не буйный, могу только уснуть, - примирительно ответил Паша.

- Да, - согласился Словцов, - надо выспаться. В любом случае, утро вечера мудренее.

- А я бы сейчас его поискал, - не унимался Хромов.

- А он сидит и ждет? Да и какое теперь у него имя? - высказал сомнение Словцов. - А, главное, для чего искать?

- Репу ему развалить! По-дружески, от всей души! В конце концов и из конца в конец, в этом городе не так много иностранцев. Гостиницы прошерстить...

- Не факт, что администраторы с улыбкой предоставят нужную информацию. Напоминаю, в этом городе милиция и сервис взяток не берут, - сообщил Егорыч.

- Но он вполне может снимать квартиру, - предположил Словцов.

Пашка, зевая, добавил свою экстрасенсорную информацию:

- Кто вам сказал, что они будут вас ждать?

- Они? - хором спросили остальные.

- Ну да, во всяком случае, их никак не меньше двух. Плюс те, кого они наняли.

- Сейчас объявлю общую тревогу, - схватился Хромов за мобильник, - братва на стратегических бомбардировщиках сюда прилетит.

- Зачем сюда? - удивился Паша, под сурдинку наливая себе новую дозу. - Надо как раз в сторону НАТО лететь. А это чревато третьей мировой войной.

- Какая третья? - поморщился Словцов. - У нас еще первая не закончилась. Давайте не будем суетиться.

- Все, надо спать! - принял за всех решение Егорыч.

- Да у тебя здесь всего две кушетки, - заметил Хромов.

- Есть еще надувной матрас... Большой...

- Оставаться здесь небезопасно, - из каких-то своих соображений заявил Пашка, - но мне здесь нравится, - он с явным вожделением посмотрел на бутылки со спиртным.

- Павел, ты это, ты все-таки разъясни товарищам - чего ты замутить хочешь?

- Утром, - согласился Павел, который вдруг почувствовал нешуточную усталость.

- Ага, утром, - передразнил Хромов, - мне знаешь, сколько выпить надо, чтобы уснуть?

- Ну, тогда не будем рассусоливать, - поторопил Егорыч, наливая в рюмки коньяк.

- Да, не следует... - поддержал Паша.

6

Утро, возможно, и было мудрее, но явно не тянуло на доброе. К стуку в головах добавился назойливый стук в дверь. Явно кулаком. Словцов согнулся, сев на надувном матрасе, и осмотрелся. Рядом поднялся Егорыч. Московские гости еле подавали признаки жизни на спальных местах первого класса. Хромов пробурчал что-то, не открывая глаз, посылая всех и вся намного дальше общепринятого. Во всяком случае, букв там было значительно больше трех, а место было указано с художественно описанной точностью.

Павел отхлебнул минералки из пластиковой бутылки и передал ее Егорычу с вопросительным взглядом: кому открывать? Егорыч выпил остатки и, кряхтя, побрел в прихожую, продолжая начатую Хромовым тираду.

- Ну кто ж такой настырный? - задавал он вопрос замку, который не открылся с первого раза.

На пороге стояли два милиционера: «старлей» и сержант.

- Есть хозяин? - спросил старлей.

- Я, - признался Егорыч.

- Храните на чердаке свои вещи?

- Нет, туда соседи старый хлам складывают. А я здесь живу не так уж часто, больше на буровых.

- У вас кто-нибудь жил в последние дни из ваших знакомых?

- Я жил, - подал вдруг голос Пашка.

Словцов и проснувшийся Хромов посмотрели на него с удивлением, на что он моргнул обоими подпухшими глазами: мол, так надо.

- А ваши вещи на чердаке есть? - спросил старлей, без разрешения войдя в комнату.

- Э-э-э... - будто вспоминая, потянул Пашка, - бутылки с записками.

- С записками?

- Ну да.

- С какими записками? - прищурился милиционер.

- Ну... стихи там разные. Блок, Шекспир, Заболоцкий... Слыхали о таких? Читать-то, конечно, не читали, но, полагаю, слышали.

- Читал, на чердаке, - ухмыльнулся «старлей». - И к чему вам это?

- Хобби... Нравится мне так. А что, запрещено?

- Нет... А еще ваши вещи там есть?

- Если я скажу, что нет, вы поверите? - Пашка уже подошел к столу, плеснув себе в рюмку остатки коньяка и стремительно выпил.

- Злоупотребляете? - спросил сержант, который все это время молчал.

- Добро употребляю, - ответил, отдышавшись, Пашка.

- А в чем дело-то? - включился Хромов.

- Вы - кто? - вопросом на вопрос ответил «старлей». - Документы давайте посмотрим.

- У вас что - ордер? - спросил Егорыч.

- Хуже, документы давайте. И без резких движений, - предупредил сержант.

- Твою мать... - выругался Егорыч, доставая паспорт из куртки, которая висела в прихожей.

Вслед за ним паспорта стали извлекать остальные.

- Они вам кто? - спросил сталей Егорыча, изучая документы.

- Друзья.

- Где трудитесь, Павел Сергеевич? - спросил Словцова «старлей».

- Советник президента «Траст-Холдинга», - спокойно ответил Словцов.

- А регистрация?

- Документы оформляют...

- Вы? Из Москвы? - глянул исподлобья на сурового Хромова милиционер.

- Из нее... Тема какая, лепи давай, чё тянуть?

- Когда прибыли?

- Вчера.

- Билет есть?

- Есть.

- Да вы успокойтесь, Юрий Максимович, никто же вам руки не заламывает.

- Ага, у кого свои лишние - пусть попробует.

Старлей оставил его наглость без внимания и перешел к Пашке.

- Павел Леонидович. Ага. И давно здесь живете? Работаете?

- Инвалид умственного труда, живу несколько дней, работать мне вредно, - отрапортовал Пашка.

- Бутылки, значит, ваши?

- М-да, я вот очень люблю полные, - Пашка скрутил с очередной пробку, вновь себе наливая, - а пустые ненавижу, потому заполняю их духовным опытом человечества.

- А как насчет снайперских винтовок? - осторожно спросил «старлей».

- Никак. У меня на службе был другой профиль. Нейролептонное оружие. Знакомо вам?

- Так или иначе, вам придется проехать с нами. И остальным тоже, до выяснения.

Егорыч тут же стал дозваниваться до кого-то по сотовому. Пашка же скептически посмотрел на милиционеров и снова себе налил.

- Вам часто приходилось арестовывать кавалеров ордена Ленина? - спросил он.

- Чего? - не понял сержант.

- Шутите? - усмехнулся «старлей».

- Отчего же, - Пашка достал из внутреннего кармана потертого пиджака маленькую красную книжечку.

Хромов, увидев ее, присвистнул. Словцов поменялся в лице. Старлей, изучив содержимое, спокойно заметил:

- Это ничего пока не меняет.

- А это? - Егорыч протянул ему мобильный.

- Кто там? - спросил «старлей».

- Узнаете.

- Старший лейтенант Бусыгин. Слушаю... - Он тут же стал заметно напряженней. - Да, я понял, но есть серьезные обстоятельства. Товарищ полковник, я все понимаю... был сигнал. Там... Да... На чердаке обнаружено огнестрельное оружие - снайперская винтовка. Это не шутки. Надо все проверить. Да, насчет Василия Егоровича понял. Понял, товарищ полковник. Хорошо, доложу.

Отключив трубку, «старлей» протянул ее Егорычу, окинул оценивающим взглядом всю компанию.

- Вам, - сказал он Пашке, - все равно придется проехать с нами. Надеюсь, ненадолго. А вы, Василий Егорович, как думаете, кто из соседей испытывает к вам неприязнь?

- Таких нет, это точно, - твердо заявил Егорыч.

- Тем не менее... Подумайте.

- Тут и думать нечего.

- Н-ну... ладно. Агафонушкин, изъятый ствол где? - обратился он к сержанту.

- В прихожей.

- Бери все. И бутылки тоже. В машину.

Хромов остановил его на выходе из комнаты.

- Слышь, ты этого парня не обижай, - кивнул он на Пашку. - Да, и ему через каждые полчаса надо пятьдесят грамм. Это как обезболивающее. Понимаешь?

- Н-ну...

- Гну. Пусть он возьмет с собой вон ту бутылку коньяка. А вот еще деньги, если ему что-то понадобится. - Хромов достал из бумажника пятитысячную купюру так, как достают червонец. - Будь так добр, - притворно нежно попросил он, - купи ему все, что он попросит. Я в долгу не останусь.

- Да ладно, - смутился «старлей», принимая деньги, - разберемся во всем. Там уже следователь ждет. Толковый.

- Ерышов поди? - предположил Словцов.

- Точно, - подтвердил сержант, - знакомый?

- Да друг почти...

Когда милиционеры вышли, Егорыч задумчиво спросил:

- Что это было? Вот тебе и утро вечера мудренее...

Хромов со знанием дела ответил:

- Подстава... Ствол - это не хухры-мухры... Откуда он здесь взялся?

- Да ствол на чердаке можно и дедушке Мазаю приписать! - возразил Егорыч.

- Можно, если только он не стрелял в кого-нибудь из нас, - предположил Словцов.

- Здесь, короче, тереться небезопасно, - Хромов явно нервничал, - чем мы ответим? Что ты, в конце концов, придумал, Павел?

- Ничего нового, все уже давно придумано до нас. Ответим любовью...

- Че-ем? - изумился Хромов.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Как бы ни ругали российскую милицию и прокуратуру, работают там нормальные ребята. Просто им присуща известная каждому халатность. Потому и рассыпается часто большинство дел в руках умелых и жадных до денег адвокатов. В первые годы работы «опера» и следователи - романтики. В средних званиях (от «старлея» до майора) - это социально незащищенные люди, которым государство платит меньше, чем уборщице служебных помещений в банке или менеджеру средней руки. Поэтому прозревшие от такой несправедливости уходят, другие - пьют горькую, а третьи - врастают в систему ржавыми болтами, скреплённые с нею не по резьбе, а на вездесущем клею «пофигизма» и маразма, царящих в ней от общей безысходности. Продажные, конечно, тоже встречаются, но это те, у кого не убивали друзей, или те, кто вообще оказался под этими погонами с единственной целью - карьеры. Плоха ли, хороша ли система, но если из неё когда-нибудь выпадут все болты, она простоит ещё несколько минут за счёт ржавого налёта и непременно рухнет, погребая под собой потребителей-обывателей, которые недавно поплёвывали с пренебрежением в сторону стражей порядка. И опять будут вопить журналисты и гуманисты: «Ах, надо было платить милиции, врачам и учителям». Но это будет уже в другой, какой-то иной системе, если ей вообще суждено сложиться. Но в итоге начнут платить ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы она едва стояла и не рухнула при первом дуновении ветра. Но и та система будет заставлять, к примеру, свои болты вращаться не по резьбе и говорить вместо «осуждённые» - «осу́жденные».

Следователь Сергей Петрович Ерышов как раз уже крепко подумывал: соскочить ему с системной резьбы или «забить» на всё по примеру старших товарищей? Такие, как он, работали ещё хорошо, но лишь для того, чтобы самим себе доказывать - всё предыдущее было не напрасно, а профессионализм - не пропьешь, не разбазаришь. Когда он встречался в больнице со Словцовым, он ещё испытывал служебное рвение, но сейчас, беседуя в своём кабинете с Пашей, работал, скорее, по инерции. Единственное удовольствие, в котором он себе не отказывал, - подёргивать собеседника «за поводок», не для того чтобы упиваться властью, а дабы ощущать постоянно необходимое в такой работе преимущество. Возможно, подобное испытывают шахматисты, загоняя партнёра в угол. Но в этот день как-то все не складывалось. С утра его «достал» начальник безопасности «Траст-Холдинга» Астахов, который, по всей видимости, имел кое-какие сведения о покушении на Хромова и «случайной» пуле в Словцова. За этого «глухаря» Ерышова шпыняло начальство. А тут Астахов со своими намеками на «руку из заграницы» и необходимостью подключить к этому делу ФСБ, как будто он сам не может вести это дело. Ерышов не любил «ходить вокруг да около», Астахов же ничего толком не сказал, оставив после себя больше вопросов, чем ответов. И тут еще объявился новый задержанный: инвалид и кавалер ордена Ленина Павел Леонидович Валгин, изъяснявшийся куда более туманно, чем Астахов, но в одном с ним направлении, отчего возникало чувство, что поют они либо по одним нотам, либо действительно где-то рядом конец ниточки, за которую надо потянуть. Определив в Паше «ботаника» и алкоголика, Сергей Петрович сразу понял, что никакого отношения к снайперскому оружию он не имеет, но, с другой стороны, связь с этим стволом была единственной возможностью его задерживать. Не за бутылки же со стихами и пьянство?!

- Значит, вы об этой винтовке ничего не знаете?

- Сказать, что совсем ничего, гражданин следователь, значит - соврать, - кривлялся Пашка, - но, с другой стороны, мои инфернальные знания только осложнят вашу работу.

- За что вы получили орден Ленина на закате социализма?

- За то, что работал над прибором, который любит ковыряться в человеческих мозгах так же, как и вы.

- Итак, что вы можете сообщить о винтовке?

- Из нее, разумеется, стреляли. Стреляли в человека. Не знаю, насколько удачно, а подбросили на чердак, чтобы опорочить имя честного человека.

- Ваше?

- Да кому я нужен! Ваш наряд просто прихватил меня, потому что им нужно было кого-то прихватить вслед за стволом, который выстрелил в предыдущем акте пьесы.

- Где он выстрелил, проверит баллистическая экспертиза. А вот вас зачем сюда принесло?

- Товарищ попросил. Нужна была экспертная оценка... э-э-э... спиртных напитков, продаваемых на рынках Севера.

- Дегустировали?

- Да... Не покладая рук, не давая продыха больному организму.

- За это орден Ленина не дадут.

- А его теперь вообще ни за что не дадут.

- Кто проживал в квартире Егора Васильевича, кроме вас?

- Никто.

- А что делали там Словцов и Хромов?

- Зашли... Продегустировать...

- С утра?

- С утра, утренний алкоголь очень полезен. Промывает сосуды.

Сергей Петрович чувствовал, что теряет связь с «клиентом», более того, осознавал, что находится где-то рядом с истиной, но уловить ее не может. А Пашка продолжал его огорошивать.

- Вот вы, гражданин следователь, собираетесь увольняться из органов. Не надо... Вы ничего не умеете лучше...

- Это не ваше дело! - вспылил Ерышов.

- Конечно, не мое, но вы дослужитесь до весьма высоких званий, а если уйдете, останетесь серым «никем», может, даже и став более обеспеченным человеком. Кроме того, вы же так и не раскрыли главного преступления - того, что случилось много лет назад? Вы так и не знаете, что произошло на рыбалке, когда ваш отец провалился под лед?

- Бросьте мне этот фрейдизм, я мечтал ловить преступников еще до того, как с отцом случилось несчастье. И вы говорите так, будто знаете, что там произошло.

- Почти, - спокойно заявил Пашка. - Ему просто не оказали помощь. Сознательно или из трусости, вот этого я сказать не могу...

- Да я это и без вас подозревал...

- В главном я прав, этот вопрос мучает вас всю жизнь.

Сергей Петрович еще внимательнее посмотрел на допрашиваемого. Поймал себя на мысли, что к этому человеку, несмотря на застоявшийся запах алкоголя, нельзя испытывать неприязни. Да и не было у него особых оснований держать его в КПЗ и донимать допросами с пристрастием. Но был еще один вопрос:

- Скажите, Павел Леонидович, как вы считаете: Хромов и Словцов друзья?

- Настолько, насколько могут быть друзьями уважающие друг друга соперники.

- А соперничают они из-за Веры Сергеевны, - сам для себя сделал вывод Ерышов.

- И стрелять они друг в друга не станут, - продолжил его мысль Пашка.

- Значит, есть кто-то третий...

- Но вам его уже не достать.

- Почему?

- Ну, скажем так: все знают, где находится Березовский, но его зачем-то объявляют в федеральный розыск, как будто никто не знает, где он.

- М-да... Вы хотите сказать?..

- Не более чем я сказал.

- Разумеется, мне придется вас отпустить. Куда подадитесь?

- А мне вот Юрий Максимович телефончик свой, визиточку в карман сунул, чтобы я ненароком не потерялся.

- Мне можно с ним поговорить?

- Только если он сам того пожелает. Такой человек, знаете ли, весомый...

Ерышов еще раз внимательно посмотрел на собеседника, подавляя в себе желание задать ему несколько не относящихся к делу вопросов и, таким образом, перейти из разряда «ведущих» в разряд «ведомых». Проще говоря, перестать быть хозяином положения. Рассматривая Валгина, он ловил себя на мысли, что, не знай он его год рождения, никогда не определил бы его возраста. Пашка и Пашка - такое у него выражение лица...

- Не уходите с вашей трудной работы, - вдруг чуть ли не попросил Пашка, - честных и добросовестных людей так здесь не хватает...

- Я подумаю, - ответил Ерышов и, немного погодя, добавил: - А дело я спихну в Москву. В конце концов, все дерьмо по стране оттуда растекается и туда же стекается.

- Разумно, - оценил решение Пашка.

2

- Причем здесь «Ромео и Джульетта»? - не унимался Хромов, пытаясь разрезать кусок тушеной оленины в ресторане «Югра», куда вся компания зашла пообедать.

- Юра, все просто, если я разъясню дальше, то это значит, что я целиком вам доверяюсь. Вы становитесь людьми, от которых целиком будет зависеть жизнь моя и жизнь Веры, если она, конечно, того захочет.