Вид из окна - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Козлов Сергей (ч. 5)

- А вы еще не помирились! - напомнил Хромов.

- Пусть пока так и будет, это выигранное время. Пусть все так думают, а главное - те, кто устроил мне порноспектакль с моим участием.

- Хорошо еще педиков тебе не подсунули, - хохотнул Хромов.

- Тьфу! - чуть не подавился Егорыч.

Словцова откровенно передернуло от плеча до плеча:

- Умеешь ты, Юрий Максимович, аппетит подбодрить.

- Да тут жрать нечего! Раньше готовили, а сейчас греют. Во, - кивнул Хромов в зал, - сколько народу нагрели! Ну а ты, Павел, раз сказал «а», не тяни, пора переходить к «б». За себя я ручаюсь, мамой клянусь, Вера мне дороже всего на свете. И уж если ты ей так вдруг стал нужен, значит, что-то в тебе есть. Я ей еще раньше, чем тебе, пообещал.

Павел вопросительно поглядел на Егорыча. Тот торжественно провел ладонями по лицу и бороде:

- Могила... Жутко люблю участвовать в таких мероприятиях.

Словцов еще несколько мгновений выждал, оценивая готовность собеседников. Хромову же не терпелось:

- Ну, не томи... Щас Пашку менты сюда подвезут, я уже договорился.

- А он и так обо всем догадается, - сказал Павел, - но, в принципе, все просто. Для того, чтобы выжить, или хотя бы жить спокойно, мы должны умереть. Оба. Умереть наверняка, со всеми вытекающими последствиями и соответствующими надгробиями.

- Так это... - осенило Юрия Максимовича. - Получается, сделать то же самое, что Жорик сделал?!

- Ну да.

- Но при чем здесь Ромео и Джульетта?

- Да притом, что Зарайский отправил вместо себя на тот свет двойника. У меня нет никакого желания, чтобы кто-то умер вместо меня. Поэтому надо умереть самим и остаться в то же время живыми.

- Круто, - признал Егорыч.

- Кино, - призадумался Хромов.

- Я позавчера вечером в храме был, - вспомнил Павел. - Не то чтобы я хотел спросить у Бога, отчего со мной все так в жизни произошло и происходит, а, наверное, у самого себя перед лицом Бога спросить хотел. Но когда зашел внутрь, удивился: шла служба, и было очень много людей. И такое чувство, будто я на чужой праздник попал. Там совсем другие люди! Не те, что на улицах. Все в них другое: взгляд, речь, движения. Поют вместе с Ангелами. И вспомнилось вдруг из Библии: много званых да мало избранных. Так вот что мне Господь показал: я увидел избранных! И такая на их лицах отрешенность от этого суетливого, гадящего под себя мира, такое терпение, что мне стало невыносимо стыдно. Я даже осмотрел себя со всех сторон, не притащил ли я на себе что-либо в храм грязное, неподобающее, а смотреть надо было внутрь, в душу.

Павел некоторое время помолчал, молчали и собеседники. Потом заговорил Хромов.

- Я когда Жору похоронил, тоже в храм пошел, чтоб все, как положено: отпевание заказал, этот, как его, сорокоуст... За упокой... И тоже у меня было чувство, будто я совсем в другой мир пришел. Сначала было душно, уйти хотелось поскорее, казалось, все со всех сторон давит и будто сама смерть где-то рядом, а жизнь там - за воротами церкви. Кипит, движется. Я с первого раза даже не выдержал, вышел на улицу, отдышался. А тут подходит ко мне поп и спрашивает: вижу, говорит, тяжело вам. Я ему честно признался: мол, там все напоминает о смерти. А он говорит спокойно так: напоминает, конечно, но жизнь именно там. Вечная жизнь... И я потом снова в храм зашел и уже совсем по-другому себя чувствовал. Спокойно как-то... И как будто камень с души упал. А потом ехал домой и думал, и на всю голову заболел, но никак не мог понять, как может быть жизнь вечной. А дома, только не смейтесь, я детскую Библию прочитал. Детскую!.. И когда про Христа читать начал, вся душа у меня наизнанку вывернулась. Вдруг стало за всю свою жизнь стыдно. Так стыдно, что, думал, слезами умоюсь. Смешно?! - насторожился Юрий Максимович.

- Чё ж тут смешного? - ответил Егорыч.

- Вот, рассказал, и как будто голый перед вами... - пояснил Хромов.

- А я, - начал Егорыч, - когда жена ушла, стал горькую пить. Уж не помню, сколько не просыхал. В больную-то душу хорошо льется, да вот не лечит. Совершенно честно полагал, что мне в этом мире хуже всех. И такое у меня перманентное состояние запоя было, что я и на буровых, и дома в состоянии опьянения находился. Так, знаете, не падал, работал себе, косились на меня, конечно, но с обязанностями худо-бедно справлялся. Да и терпели, потому как с кем не бывает? Однажды на новое «пятно» надо было ехать по воде. Перед «метеором» час у меня был. Я бродил по Самарово, граммов сто, разумеется, в кафе «Иртыш» принял. Оно тогда как раз напротив Знаменского храма стояло. Кафе - развалина такая, с вечно пригоревшим пловом на все случаи голода. Вышел оттуда с изжогой, дорогу перешел. А перед храмом увидел инвалидную коляску. Паренек в ней лет двенадцати сидит. Прямо перед ступенями в храм. Я подошел, помог ему, в храм закатил. Воскресенский-то тогда еще только начинали строить. Поэтому основные службы в Самарово проходили. И в тот день отец Сергий служил - большой, кстати, подвижник. Закатил я паренька в храм и все: не знаю, куда руки деть. Народ: «Господи, помилуй» - и крестится. И паренек мой крестится. И у меня рука - сама собой... И смотрю я на этого мальчугана в инвалидной коляске, а у него никакой тоски в глазах, а, наоборот, прояснение какое-то. А я, здоровый мужик, на жизнь жалуюсь... Ох и противен я сам себе стал. Потом мне отец Сергий пояснил, что совесть - это глас Божий в человеке. И если человек его слышит, значит, не все еще потеряно.

Нависшую после этого тишину нарушил появившийся Пашка:

- Все исповедовались? - то ли в шутку, то ли всерьез спросил он, но никто не обиделся.

- Ну как там, во внутренних органах? - осведомился Хромов.

- Дела идут. Могу отметить, что местная милиция куда как нежнее, чем столичная. И самое главное, денег с меня не трясли.

- Ну садись, есть будешь?

- И пить тоже. Часа два уже маковой росинки в горле не было.

- Мы тут вообще-то всухую сидим, - заметил Словцов.

- А у меня строгие медицинские показания, - пояснил Пашка.

- Девушка! - позвал официантку Егорыч. - Граммов двести «Русского стандарта», пожалуйста.

- Павел, - вернулся к теме Хромов, - ну а с Верой ты что думаешь?

- Мне кажется, что как только она будет меня видеть, у нее перед глазами будет вставать эта безобразная сцена. И как бы она ко мне ни относилась, это еще долго будет стоять между нами. Может, всегда.

- Стоп, - отрезал Хромов, - если родиться заново, этого уже быть не должно.

- Но прежде Вера должна согласиться умереть, - логично завершил Павел. - Не просто так, а вместе со мной.

- Если бы меня кто-нибудь любил, я бы попробовал сражаться за жизнь. Я бы за жизнь не на жизнь, а на смерть сражался! - заявил Пашка, гипнотизируя принесенный графинчик с водкой. - А сейчас я воюю с «синдромом отмены». Но недолго, - и торопливо налил.

- Егорыч, - обратился Словцов, - от тебя мне нужна помощь следующего плана. Нужна прописка. Регистрация. Потому что за границу я без нее не ходок.

- Не вопрос. Хоть у меня дома, хоть на любой буровой. Связи у меня есть - пропишем. Да и вообще - у нас сто таджиков и пятьдесят азербайджанцев на один квадратный метр прописываются, а уж одного поэта как-нибудь зарегистрируем.

- Но это надо быстро!

- Завтра, - спокойно заверил Егорыч.

- Я вообще зарылся бы где-нибудь в глухомани...

- Да на любой законсервированной буровой, сторожем тебя устрою. Экзотика - по самое не могу!

- Спасибо, это когда вздумаю написать книгу. Юра, - переключился Павел, - можешь помочь с выездом за рубеж?

- Деньги, виза - не вопрос, - с достоинством ответил Хромов. - Даже кое-где блатхаты у меня есть. Ткни в место на карте.

- И еще... Вера все равно должна с Зарайским встретиться, этому не надо препятствовать.

- Сначала с ним должен встретиться я! - мгновенно вскипел Хромов.

- После всего... Только после всего, - поспешил успокоить его Павел. - Да и чем может закончиться ваша встреча?

- Не знаю, - хмуро ответил Хромов, - но испытываю ба-альшое желание посмотреть ему в глаза...

- Никто из нас не знает, какие обстоятельства заставили его так поступить, - заметил Егорыч.

- Ну почему же не знает? - усомнился Пашка.

- Я знаю, - вздохнул Хромов. - Но жену и лучшего друга... - Он нервно скомкал салфетку. - Нельзя было так с нами! А уж отца...

- Юр, ты поговоришь с Верой? - переключил его Словцов.

- Не вопрос... ближе ее у меня теперь никого нет.

- Вообще-то, она знает, как все должно быть... - задумчиво сказал Словцов.

В последней трети двадцатого века были достаточно известны и даже популярны в околонаучных кругах опыты академика Козырева, которому удалось доказать, что время движется неравномерно и на высоких скоростях замедляется. Кроме того, время, исходя из этих опытов, как физическая величина, имеет свою силу. Ученому миру не стоило искать «аппарат старения» в организме человека, ибо старение определялось силой давления времени. Неравномерность течения времени и силу его давления, пожалуй, ощущал каждый. Иногда под прессом этой силы ощущает себя один человек, иногда группа людей, иногда целый город, а порой все человечество. О том, что время человечества ускоряется, сегодня говорят довольно часто специалисты в самых разных областях знаний. Но никто не знает, куда мы несемся.

В те весенние дни в Ханты-Мансийске время определенно рвануло с низкого старта после зимней спячки. «Траст-Холдинг» в лице Веры Сергеевны вдруг «оброс» договорами, точно весь мир одновременно решил с ним сотрудничать. Зато у самой бизнес-леди мысли были совсем об ином, и она спихивала всю текучку на замов. Астахов принес фотографию двух англичан, выходящих из гостиничного комплекса «Югорская долина». Сделана она была из машины, второпях, качество никудышное, но один из них очень был похож на Зарайского. Сходство это воспринималось именно как сходство. Если это и был Георгий Зарайский, пусть несколько постаревший, даже изменивший внешность, в этом образе виделся совсем другой человек. И все же, увидев снимок в первый раз, Вера вздрогнула и душой и телом.

- Если это он?.. - пыталась сама себя спросить Вера Сергеевна, вглядываясь в монитор ноутбука.

- То вам, так или иначе, придется с ним встретиться, - ответил за нее Астахов.

- Видел бы это его отец...

В тот же день объявился Хромов и, увидев фотографию, отмахнулся, как от назойливой мухи: мол, знаю.

- На него пора уголовное дело заводить, - прокомментировал он.

- За что?

- Ни за что, а за того, кто лежит вместо него в гробу!

- А ты бы смог подать на него в суд? - вдруг спросила Вера.

Услышав такой вопрос Хромов задумался, но потом уверенно ответил:

- Нет. По нескольким причинам. Во-первых, я на такие подляны не способен, во-вторых, мы с тобой, сама понимаешь, по некоторым вопросам перераспределения собственности на заре гайдаровских реформ можем оказаться с ним на одной скамейке, в-третьих, я сам кому хошь могу быть судьей... - взгляд его полоснул по экрану нескрываемой ненавистью. - И стрелять бы в него я не стал...

- А что бы ты сделал?

- Я бы Жорика из него сделал! Жорика, с каким в одном дворе рос!

- А я вот думаю, стоит ли показывать эту фотографию Лизе?

- Да уж, тут надо точно знать, чего от этого будет больше - вреда или пользы? И кому? Повремени пока.

- Как ты думаешь, Юр, почему он не вышел на меня напрямую?

- Потому что даже в этом он бизнесмен. Он сначала хотел убедиться, что ты принадлежишь ему и регулярно поливаешь цветы на его могиле своими слезами. Но понял, что опоздал. Чуть меня не пришил. Вот интересно, прибываю я на тот свет, а Зарайского там еще нет! Ох, и осерчал бы я! Я бы даже оттуда вернулся, чтоб его за такой расклад отблагодарить!

- Пока что вернулся он.

- Что-нибудь зашевелилось в твоем сердце, Верунь? - насторожился Хромов.

- Ничего... кроме боли. И обиды...

- Порвал бы... как Тузик грелку...

- А что Словцов? Ясно ведь - это он тебя вызвал, - переключилась Вера.

- А что Словцов? - переиграл интонацию Хромов. - Он из твоего гарема, ты и разбирайся.

- Ты меня или его обидеть хочешь?

- Извини, - тут же покаялся Хромов. - Павлик твой переживает душевные муки в связи со случившимся инцидентом.

- Уже рассказал? Я только Астахову, а он... Завтра весь город будет знать.

- Да не, он только мне, Егорычу и кавалеру ордена Ленина. Так что никто вроде бакланить не собирается.

Вера неопределенно покачала головой.

- Ну... и он сказал, что ты сама знаешь, что нужно делать, если он тебе еще нужен, - продолжил Хромов.

- Юр, у меня такой осадок после всего... Такое чувство, что жизнь неслась, как пейзажи за вагонным окном, и вот вроде мелькнуло что-то родное, знакомое, нужное, захотелось соскочить с этого поезда прямо на ходу. Словцов как-то сказал, что в жизни человека огромную роль играет вид из окна. Так вот, было чувство, что увидел именно то место, где хотел бы прожить остаток жизни. Встретила того человека, которого искала... Ну, не искала, а где-то в подсознании всегда ждала, хоть, может, и нет в нем ничего особенного... Но в нашу жизнь, помимо Господа Бога, постоянно лезут сценаристы и режиссеры...

- Так что там подсыпали? - прервал размышления Веры Хромов.

- Не подсыпали, подлили. В соус с какими-то травами... А травы с психотропным эффектом.

- Подлили, - повторил Хромов, - подливают обычно подлецы...

- И знаешь, Юр, я вдруг задумалась: во что я все эти годы верила? Чему верила? Кому верила? И вдруг поняла, что наивно верила в себя! В свои силы! А это был миф, это была пустота, которая производила пустоту.

- И я - пустота? - нахмурился Хромов.

- Нет, Юра, ты не понял, ты настоящий, потому я тебе об этом и говорю. Ненастоящим было все, что я делала. И вдруг появился такой же ненастоящий Словцов, который уже знал, что он ненастоящий. Появился из такой же нелепой случайности, придуманной Ленкой Соляновой. И я вдруг поверила, что в этой жизни что-то есть...

- Вера, у тебя и имя такое. Я в тебя всегда верил, тебе верил и... - Хромов тяжело вздохнул: - Останусь тебе верным до конца жизни. Со мной случайностей не происходит...

- Этот мир сошел с ума... - продолжала плыть где-то в своем потоке Вера. - Мир - огромный механизм зарабатывания денег, который при этом перемалывает человечество.

- А куда без денег? - и спросил и возразил Хромов. - Чё без них делать? Родился - плати, живешь - плати, умер - все равно плати...

- Слушай, Юр, а ты никогда не думал: на что и ради чего живут учителя и врачи?

- И эти... поэты... Думал... Выходит, всё, чего мы так добивались, за что жилы рвали, всё это мимо? А может, так и есть: я ощущаю себя независимым человеком, но не ощущаю счастливым, наоборот - загруженным, как самосвал. Но я ощущал себя независимым и тогда, когда у меня ничего не было! А сейчас часто ощущаю странную какую-то тоску. И не могу понять - отчего и к чему она. Вот ты говоришь - вид из окна... Мне, выходит, надо просто себе заказать VIP-гроб с иллюминатором и чтоб песня в нем звучала: «Земля в иллюминаторе видна»...

- Знаешь, почему Павел бросил, перестал писать роман о любви?

- Ну и?

- Он сказал, что не хочет обманывать тысячи молодых девушек, вселяя в них надежду, что такая любовь бывает! Люди разучились любить, сказал он. Они просто потребляют друг друга, как пищу, как вещи...

Хромов нежно и пристально посмотрел на Веру.

- Вер! - позвал он. - Если ты будешь с ним, он напишет еще не один роман. Даже я бы написал... Хуже, конечно, но написал бы.

В эти дни, ожидая помощи от Егорыча и Хромова, Павел бесцельно слонялся по улицам Ханты-Мансийска, находя город достойным всяческого поэтического воспевания при всех его наследственных недостатках. Так, чуть в стороне от центральной площади, обнаружил чудненькое здание окружной библиотеки, вход в которое охраняла мудрая бронзовая сова, восседающая, надо понимать, на бессмертных фолиантах. В отличие от расположившегося через дорогу монументального Центра искусств для одаренных детей Севера, библиотека выглядела скромно, но классически опрятно. Зайти внутрь поманило объявление о выступлении столичного гостя, «знаменитого популярного поэта Тимура Кибирова», известного также под характерной поэтической фамилией Запоев. В годы перестройки уроженец Шепетовки интеллектуально-эпатажным штурмом взял подмостки обеих столиц.

Павел без каких-либо сложностей попал на поэтический вечер, который проходил в небольшом конференц-зале библиотеки. Когда он туда вошел, зал был весьма заполнен почитателями поэзии, а правильнее сказать - почитательницами, ибо юные девы, дамы бальзаковского возраста и просто дамы составляли в зале подавляющее большинство. Они с наивным и искренним восторгом в глазах, с чуть приоткрытыми от поэтического обожания ртами слушали автора. На заднем ряду нашлось свободное место, где неподалеку Павел заметил писателя Николая Коняева. У того выражение лица было недоуменно-тревожным, и вся его маленькая фигурка была напряжена, как готовая выстрелить пружина. Причина этого напряжения стала понятна Словцову весьма быстро.

Кибиров нараспев эпатировал слушательниц:

Ну что, читательница? Как ты там? Надеюсь,

что ты в тоске, в отчаянье, в слезах,

что образ мой, тобой в ночи владея,

сжимает грудь и разжигает пах...

И чем дальше - тем больше.

И читательницы бурно аплодировали...

«Чтобы разбить засилие традиции, бей рифмами, похожими на фрикции...», - мысленно ответил Кибирову Словцов. В этот момент поднялся Николай Коняев и спросил:

- Скажите, Тимур, вы бы хотели, чтобы эти стихи прочитали ваши дети?

Кибиров несколько мгновений ошеломленно молчал и вынужден был признать, что нет, он не хотел бы, чтобы эти стихи сейчас прочитали его дочери, но вот есть разные стихи для разных аудиторий и т.д. и т.п. А главное - свобода поэтического творчества, предоставленная Всевышним.

- Ну хорошо, а Всевышнему вы тоже эти стихи прочтете? - не унимался Коняев.

Большинство дам с недовольством оглядывались на местного писателя, посмевшего прервать эротическое камлание.

- Для Всевышнего у меня есть другие стихи, - уже раздраженно ответил Кибиров. - В конце концов, если вам не нравится интимная лирика, которая, я полагаю, имеет право на существование, то могу почитать так любимые в нашей стране политические... Вот, к примеру...

Умом Россию не понять —

равно как Францию, Испанию,

Нигерию, Камбоджу, Данию,

Урарту, Карфаген, Британию,

Рим, Австро-Венгрию, Албанию —

у всех особенная стать.

В Россию можно только верить?

Нет, верить можно только в Бога.

Всё остальное — безнадёга.

Какой мерою ни мерить —

нам всё равно досталось много:

в России можно просто жить.

Царю с Отечеством служить.

Последние строчки Кибиров читал, откровенно ёрничая, словно вбивая гвозди в «гроб квасного патриотизма». Это уже всерьез задело Павла, напомнив середину девяностых, когда ноги об российский флаг вытирали под аплодисменты всего мира. После этого стихотворения Павел поднялся, ему стало скучно. Был какой-то момент, когда ему хотелось защитить русскую поэзию, но дамочки снова в восторге зааплодировали. И он посчитал неуместным вторгаться в это слепое обожание ни своими рифмами, ни своими рассуждениями.

Павлу вспомнилась вдруг другая, недавно прочитанная у Мизгулина реминисценция Тютчева:

«Пурги безверья не унять.

Нет ни желания, ни воли.

Умом Россию не понять,

А если нет ума - тем боле...»

С этим и вышел. Следом за ним потянулся Николай Коняев, которого, судя по всему, обязала к присутствию на этом поэ... эротическом вечере выборная должность в писательской организации.

- А еще недавно был Евтушенко, - сообщил он, - на юбилее у Шесталова. Этот хоть женщин любит, а тот - себя. Так выступал, что даже не вспомнил, к кому на юбилей приехал. Если Юван, дай Бог ему здоровья, доживет до следующего, то сто раз подумает, кого ему приглашать...

- А я тут еще у вас в книжные магазины ходил, - поделился Словцов.

- Ну и что?

- Ничего. Ни-че-го. Что касается культуры, вы тоже впереди планеты всей.

- Не отстаем, - печально согласился Коняев.

- У вас же есть Суханов, Волковец, Мизгулин?.. Есть настоящая поэзия. Или по-прежнему считают, что все лучшее делается в Москве? Если у вас читают такие стихи, - он кивнул за спину, - в таких залах, то где читать стихотворение Пети Суханова «Орден»? Или мизгулинскую «Кольчугу»? - и он стал громко, ясно, на всю улицу читать их стихи.

Тут Павел заметил, что на него смотрят настороженно, удивленно, с улыбками, как на человека не в себе, и смутился. Коняев же, выбросив окурок выкуренной во время его декламации сигареты, подытожил:

- Павел, этот пафос сейчас не в моде...

В середине апреля вдруг резкоконтинентально, а может, и эхом глобальному потеплению, ударили морозы. Да так, что город поплыл в белесой дымке, мгновенно обледенев и запустив на полную мощность отопительные системы. Егорыч пояснил, что и в июне снег бывает. Яблоневый цвет вместе со снегом летит. Или в мае - зацветет черемуха - жди заморозков. Все-таки Север в этом смысле не может быть цивилизованным. Его всеми трубами цивилизации не протопишь, не прокоптишь. И еще не известно, чего здесь ждать в случае таяния льдов Антарктиды. Вполне возможно, в качестве компенсации здесь начнется новый ледниковый период. Не зря же в вечной мерзлоте находят свежемороженых (хоть сейчас на стол!) мамонтов. Да и что будет, когда в целях энергетической безопасности холеной Европы из-под Югорской земли выкачают все топливо? Останется изрубить на дрова весь лес и тихо лечь в ту самую вечную мерзлоту. Павел же в эти дни как раз думал о Европе, переворошив в библиотеке геолога все справочники и атласы. Он разумно не стремился на улицу, где на ходу можно было превратиться в сосульку, а только поглядывал на окна, покрытые узорчатой шубой морозных рисунков. Вспомнился почему-то Борхес, предлагавший прочитать письмена Бога на шкуре ягуара. Эх, не был он в приполярных широтах, иначе непременно бы начал читать замерзшие окна...

Неожиданно позвонила Вера, спросила, как дела, долго говорила о чем-то неважном, незначительном, и Павел чувствовал, что ей хочется позвать его, но что-то еще мешает, что-то, похожее на неприятное послевкусье, находится между ними, плывет, как ядовитый туманчик, и торопить встречи в этом случае и бессмысленно, и даже опасно. Так и поговорили ни о чем, принимая данный разговор за рекогносцировку и все же намечая места предстоящего форсирования реки отчуждения. Вера спросила, помнит ли он о своей теории бессмысленности накопления, а он спросил в ответ: разумно ли ради любви терять голову? И, кажется, они прекрасно поняли друг друга. Словцова после этого разговора так потянуло в дом Веры, что и возможность встретиться глаза в глаза с Лизой не испугала его. Бессмысленно валяясь на диванчике Егорыча, он, изнемогая, жмурился, наслаждаясь то наплывающей синевой Вериных глаз, то плавными линиями ее тела, то слышался вдруг мягкий перелив ее голоса, и сердце восторженно сжималось, готовое разорваться ради возможности быть с ней рядом. И не было в голове ни одной строчки, способной передать это космическое по своему размаху томление.

Стук в дверь где-то в полвторого ночи нисколько не насторожил Словцова. Он, бодренько натянув спортивные штаны, ринулся к двери, надеясь увидеть на пороге заработавшегося Егорыча. Но на пороге оказался совсем другой человек. Несмотря на обилие примечательных шрамов на лице и прямой уверенный взгляд серых глаз, оно не поддавалось никакой расшифровке и относилось к категории тренированно-неуловимых.

- Ну, так и будем стоять? - ничего не выражающим голосом спросил пришелец.

- Входите, если есть такая необходимость, хотя, я полагал, что такие дела обычно делаются на улице.

- Какие дела? - также бесцветно спросил ночной гость, закрывая за собой дверь.

Павел, напротив, окончательно уверовал в свое видение происходящего и, соблюдая в речи необходимую твердость, почти с пафосом произнес:

- Учтите, валяться в ногах и молить о пощаде не буду, - предупредил он.

- А я на это и не рассчитывал, - признался, снимая «аляску», гость. - Чаем с дороги угостите? Там мороз, как будто и не весна вовсе.

- Чаю? - не поверил Словцов.

- Ну да. Есть что-то еще? Можно рюмку коньяка.

Через пять минут они сидели на кухне друг против друга, и Справедливый бесцеремонно просвечивал Словцова своими серыми буравчиками, не торопясь поведать о причинах и целях своего визита. Павел же прикидывал, успеет ли он хотя бы вытащить из-под себя табуретку, чтобы оказать хоть какое-то сопротивление, позволяющее ему умереть как мужчине.

- Да не буду я в вас стрелять! - слегка ухмыльнулся после «рентгена» Справедливый. - Это в кино перед стрельбой беседуют, а в реальной жизни - целятся.

- Значит, я все-таки не ошибся, - облегченно вздохнул Павел.

- В чем?

- Хотя бы в роде ваших занятий.

- В роде? Вроде... Но вот только давайте не будем...

Он не успел договорить, потому как на кухню заявился заспанный Пашка в рваных трико и с порога заявил:

- Без меня выпивать нельзя. Это несправедливо, - от последнего слова у гостя едва заметно дрогнула бровь. - А! - обрадовался Пашка, протирая глаза. - Это вы стреляли в Хромова, а попали в Словцова! - бесцеремонно заявил он.

- Провидец, - так же бесцеремонно определил Справедливый.

- Типа, - согласился Пашка.

- Тот, кто не боится смерти, считает себя уже мертвым, - закончил обследование гость.

- Это в оптический прицел видно? - не смутился Пашка. - Может, нальете страдальцу?

Словцов налил ему коньяка, и тот с нескрываемым наслаждением выпил.

- Сомнительная анестезия, - прокомментировал Справедливый.

- Какая есть, - пожал плечами Пашка и, не дожидаясь предложений, сам себе налил вторую, - у нас полстраны под такой анестезией. - Опрокинув в себя еще одну рюмку, он будто настроился на деловой лад и весьма развязно обратился к гостю: - Если вы появились здесь открыто, следует понимать, мы будем жить?

- Не факт, - холодно отрезал Справедливый. - Но я очень хотел посмотреть на человека, которого хотят убить не из-за денег. Это впервые в моей практике. Даже прикрываясь идеями, стреляют все же из-за денег. Кроме того, у меня есть обязательства и перед другими людьми.

- Может, вы скажете, как нам вас называть? Если нельзя настоящее, то какое-нибудь вымышленное или дежурное имя?

- Андрей Вадимович. Имя настоящее. Как вы понимаете, в данный момент я нарушил все мыслимые и немыслимые, писаные и неписаные правила своего поведения и своей работы. Сделал я это потому, что у меня есть свои принципы. Вас они не касаются, и объяснять я ничего не собираюсь. Меня интересует другое: вы, Павел Сергеевич, насколько я понимаю, не исчезли «с линии огня» только потому, что у вас в голове должен быть какой-то план. Иначе, если не я, то кто-то другой выполнит эту работу?

- Вы... Андрей Вадимович, возможно, не поверите... Н-но... я предполагал именно такое развитие ситуации. Я тут пытался написать роман, и... В общем, все пока получается так, как я в нем написал.

- Глупо! - тут же отрезал Справедливый.

- Согласен, - кивнул Павел, - но есть еще одно определяющее обстоятельство: я люблю Веру Сергеевну. Возможно, это покажется сентиментальным и даже пафосным, в коей-то мере старомодным, но за это я готов умереть.

Справедливый вздохнул, переваривая его слова, на лице его впервые появилось какое-то выражение. «Ну что за детский сад» - так его можно было интерпретировать. Оно быстро сменилось нейтрально-непробиваемым, и Андрей Вадимович скептически произнес:

- Тайна, которую знают больше одного человека, уже не тайна. Поэтому, если в ваши планы посвящен кто-то, кроме вас, - бросил он взгляд на Пашку, - то я сомневаюсь в их выполнимости.

- Просто есть люди, без которых я не смогу обойтись... И без вас в том числе... Дальше уж положусь на волю Божию.

- Хорошее дело, полагаться на Всевышнего, но лучше не создавать Ему проблем.

- Скажите, если, конечно, сможете: Георгий Зарайский, - Павел отчеканил это имя, надеясь увидеть хоть что-то на лице собеседника, - уже... - начал искать слова, но получилось банально: - Заказал меня?

- Сегодня я не знаю человека с таким именем, - ответил Андрей Вадимович, - и пока что относительно вас - тишина. Но что-то мне подсказывает, а моя интуиция крайне редко меня подводила, что заявка на вас непременно поступит. И тогда у всех будет очень мало времени. Поэтому, если вам не трудно, начинайте излагать, чего вы там понаписали в своем романе.

- Честно говоря, я на этом и остановился... Но были варианты, причем самые разные. Смысл их сводился к одному: двое умирают, чтобы остаться жить. Идея старая, как Шекспир, о котором, кстати, тоже неизвестно: а был ли такой человек? Ваше появление, Андрей Вадимович, если вы встанете на сторону справедливости, предполагает самое надежное решение сюжета. Но здесь мне понадобится помощь специалистов. Все должно быть настолько натурально... Я думаю, заказчик захочет это увидеть, если не в натуре, то на каком-нибудь носителе - пленке, диске...

- Может, вас лучше взорвать? Ну, так, чтобы куски мяса во все стороны? - с тем же непроницаемым лицом предложил Справедливый.

- Это возможно?

- За деньги теперь все возможно. Разве что места в Раю не купишь. Мне нужно встретиться с Астаховым.

Вера в эти дни крутилась, как белка в колесе. Деньги и работа словно чувствовали, что она собирается, подобно Словцову, выброситься с парашютом из этого обреченного лайнера, и сыпали мелкими проблемами и большими контрактами под ноги. Несколько раз приходила Солянова и все пыталась выяснить, что же произошло у нее с Павлом и чего ждать. Но разговора как-то не получалось. Вера никак не могла решить - стоит ли рассказать подруге о задуманном? А однажды просто спросила:

- Лен, а если бы Зарайский был жив?

- Ты что, Верунь, - испугалась Солянова, - если снится - панихиду закажи. Ты хоть никому не говори такого, так и до больнички недалеко...

И Вера решила никому не говорить, в том числе и подруге.

Пытаясь отвлечься от суеты в дороге, она совершила поездки по всем предприятиям. Ездила в Нефтеюганск, Сургут, Пойковский, Советский... Возвращаясь вечером из Нягани через новый мост, любовалась куполами храма Воскресения в свете прожекторов. Вот уж где архитекторов Сам Бог вел - храм стал лучшим символом города. Когда машина перевалила Самаровскую гору, Вера попросила водителя повернуть на стоянку к храму.

Служба уже закончилась, и тишину в храме нарушало только потрескивание свечей и легкое шарканье старушечьих ног - бабульки вели нехитрую приборку: гасили огарки, протирали пол и то, что, по их мнению, требовало блеска, и по мере движения успевали приложиться к иконам. Немногих поздних посетителей они не тревожили.

Свечная лавка была предусмотрительно размещена в подвальном помещении, что позволяло не создавать во время службы очереди и шума. Вера купила там несколько свечей. Пошла ставить свечи за упокой души отца Георгия, раба Божьего Михаила, и с ужасом остановила свою руку, когда поняла, что по выработанной годами привычке ставит свечу за сына. Какое-то время постояла в растерянности, но потом встретилась взглядом с глазами Спасителя на алтарных вратах.

- Господи, - прошептала она, - что же я не то сделала? Неужели должна была и с того света ждать? Не было ничего.... Никого... И теперь сразу двое? Если один от Тебя, то от кого второй?

Вернувшись в офис, хотела вызвать к себе Астахова, но он сам уже ждал в приемной вместе с Хромовым. Как только они вошли в кабинет, он с порога доложил:

- Справедливый приехал. А играем мы практически против «Ми-6».

- Вертолет, что ли? - не понял Хромов.

- Да, почти, - усмехнулся Астахов, - вертят, как хотят, всю планету.

- Ладно вам, - понял, что опростоволосился, Юрий Максимович, - у нас с Павлом тут тоже кое-какие идеи. Точнее, у меня. Я тут на кинофестиваль в Москве ходил, типа, как спонсор, кстати, отвалить немало пришлось - кино теперь дорогое, а тусовка у них - вообще космос!

- Ты? На кинофестиваль? - искренне удивилась Вера.

- Ну... Вер, я ж не совсем... дубовый... Я, между прочим, и на балет денег давал, вот не ходил, правда. А кино - это мне понятнее.

- Не уснул там?

- Не! Зато познакомился кое с кем. Чудной мужик, все во фраках, а он класть на это хотел, в толстовке и джинсах. Да еще в берцах! Но мастер своего дела.

- Кто? Не тяни, Юра?

- Эмир Кустурица! - торжествующе объявил Хромов, наблюдая за реакцией собеседников.

- И ты думаешь, он кинется нам помогать? - улыбнулась его наивности Вера.

- Вам не кинется, а мне - в легкую!

- И как ты с ним познакомился?

- Я тоже без костюма пришел. Ну, знаешь, как я люблю по грязной весне: в кожанах, в куртёхе такой - короче, не солидный человек, а байкер.

- И этого хватило для дружбы с мировой известностью?

- Да он нормальный мужик! Простой, как газета «Пионерская правда»! Никаких тебе закидонов! Ему Сергеич костюм дал.

- Какой Сергеич? - с интересом включился Астахов.

- Никита... Сергеич...

- А тебе? - не верила Вера.

- Да я тут же в ближайшем бутике купил. Но пока мы с ним тусовались, поговорить успели.

- И только поэтому он согласится тебе помочь?

- Уже согласился... Не знаю, может, я ему понравился чем-то.

- Согласился? - вскинул брови Астахов.

- И что ты ему сказал? - не верила Вера.

- Я позвонил, мы ж мобилами обменялись, он меня в свою деревню, которую сам построил, приглашал погостить. Я ему честно признался, что бухаю от безысходности, что достало всё, что смотреть не могу ни на капитализм, ни на социализм... Ну, короче, описал ситуацию. Он говорит: приезжай на похороны...

- Чьи? - буркнул с ухмылкой Астахов.

- Они всей деревней голливудские фильмы хоронить будут. А про вас я сказал: надо помочь одной богатой женщине, которая купила себе мужчину...

Вера смутилась. Хромов продолжал:

- А он сказал: богатым я не помогаю. Ну, тогда я сказал, что она хочет стать бедной, а этот мужчина поэт. Он спросил: это сказка? Я ответил: получается, сказка. Он сказал: сказки я люблю, приезжай, расскажешь мне свою историю, вдруг по ней надо снять фильм...

- Нет, ты шутишь, - не понимала Вера.

- Да в рот компот! - обиделся не на шутку Юрий Максимович. - Я для них таких людей беспокою! Даже автографа для себя не попросил! Декорации, разумеется, мы сами оплатим.

- А почему нет? - усомнился в своих сомнениях Астахов. - Это же Кустурица, а не голливудские болванчики.

- У меня в коллекции всего несколько фильмов: фильмы с Черкасовым, «Летят журавли», «Москва слезам не верит», еще несколько отечественных шедевров и все фильмы Кустурицы... - вспомнила Вера.

- Значит, вам будет, о чем поговорить, - подытожил Хромов.

- А меня приглашают в Прагу, - сообщила Вера с недосказанным вопросом к Астахову.

- Я знаю, - ответил Астахов. - Чудо воскрешения в старой доброй Праге... Думаю, в Россию он больше не поедет.

- Значит, все-таки он? - попыталась разогнать последние сомнения Вера.

- Фотографию показать?

- Не надо.

В последний день перед вылетом Павел позвонил Веронике.

- Здравствуй, Ника!

- Папочка, привет! Ой, тебе звонить дорого, давай я!

- Ну, слава Богу, я еще могу оплачивать свои телефонные разговоры. Не дожил еще до того, чтобы дочь меня содержала, хотя кто знает? Я тебя не разбудил?

- Да какая разница! Я так рада, что ты позвонил. Правда, у меня для тебя, наверное, грустная новость...

- Что случилось? - испугался Словцов.

- Со мной - ничего! Успокойся. Просто мама выходит замуж.

- Замуж? - Павел помолчал, переваривая информацию, Вероника ему не мешала. - А знаешь, это, пожалуй, даже хорошо. Так лучше. В конце концов, она заслужила тихий семейный покой.

- Ты хочешь знать, кто он?

- Наверное, нет, - заколебался Павел, - нет, точно нет. Все, что осталось между нами - это ты. Главное, чтобы она была счастлива, я искренне этого желаю. Как там у тебя?

- Ты же не поверишь, что в Америке может быть хорошо.

- Другое, дочь, - я не могу поверить, что Америка может быть хорошей, а многим там - не кисло, я это знаю, очень не кисло. Есенину там не понравилось, ему плохо там было, а его мнение дорогого стоит.

- Па-ап, ты для этого мне позвонил?

- Да нет, конечно, доченька, прости. Просто соскучился. Ну и еще кое-что. Хотел тебе сказать...

- Вы с Верой Сергеевной женитесь! - опередила Вероника.

- Ну-у... Почти... Понимаешь, всего я по телефону рассказать не могу. Помнишь, я тебе рассказывал про то, как в детстве отправлял письма в будущее?

- Помню. Смешно и наивно.

- Да, смешно и наивно. Но ты, пожалуйста, об этом помни. Если со мной что-то случится, помни об этом обязательно и не расстраивайся.

- Па, ты о чем? - насторожилась Вероника.

- Так надо, дочь. Это очень важно. Да, и вот еще что, телефон не меняй. Симку, в смысле.

- Хорошо, не буду. Что ты задумал, па?

- Ничего. Просто я очень по тебе скучаю.

- Я тоже, па. Не поверишь, но мне не хватает твоего кухонного бухтения. Твоего недовольства современным миром, твоей ругани телеканала «Культура» и моих журналов.

- Ну, - улыбнулся Словцов, - это дело поправимое. Лет через тридцать и ты забухтишь. А как твой Дэвид?

- Хорошо. Учимся. Он меня оберегает.

- Я до сих пор не могу во все это поверить! Америка, жених - американец...

- Он очень хороший!..

- Я тоже был хорошим, когда делал предложение твоей маме. Главное, чтобы он стихов не писал.

- Он не пишет, па. У него мозги устроены экономически.

- Почему-то меня это не удивляет.

- Ты опять начинаешь?

- Да нет, дочь, ты же жаловалась, что тебе не хватает моего бухтения?

- Подловил!

- Ага! Ну ладно, милая, помни, что ты мне обещала.

- Помню.

- Я тебя когда-нибудь обманывал?

- Вот этого точно не было.

- Значит, верь мне.

- Верю.

- И это...

- Что еще, па?

- Встретишь Буша, Збигнева Бжезинского и Билла Клинтона, передай им, что все они козлы!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Они прилетели в Прагу разными рейсами. И если Вера была занята встречами, Павел, пользуясь случаем, бесцельно бродил по городу, наматывая километры и впечатления, останавливаясь в пивницах и ресторанах для того, чтобы передохнуть, хлебнуть хваленого чешского пива и отведать омлета с сыром, полевку, чеснечку и другие вкусности. От чешского вина отказался почти сразу. Хлебнув там-сям три-четыре разных сорта, понял, что вино в Чехии куда хуже среднего кубанского, а до подвалов Массандры, австралийского шираза или юарского каберне им, как кефиру. Пиво, кстати, тоже оказалось не везде похожим на то, чего он ожидал. В одной пивнице официант объяснил ему, что многие заводы уже скупил, скажем, «Miller». Павел только ухмыльнулся: выходит, сначала в страну заползает пивная пена, а потом подтягиваются радары и ракеты.

У Веры все шло по графику. Правда, взятую напрокат «Шкоду» пришлось бросить на одной из улиц из-за отсутствия опыта вождения по узким улочкам и всеобщей езды без правил на таких улочках. Нет, конечно, правила действовали, но какие-то неписаные, известные только чехам. После того, как один из местных водителей напомнил ей, что русские умеют ездить по Праге только на танках, Вера сдалась. Далее перемещалась на метро и трамваях. Так - на «девятке» доехала до Национального театра, построенного в девятнадцатом веке на народные деньги. Потому и написано было на нем золотыми буквами: «Народ - себе». На скольких зданиях в России можно было бы разместить такие надписи? Рядом высился бетонно-стеклянный куб современного театра, построенного к 100-летию театрального искусства в Праге. Совсем рядом несла свои мутные воды Влтава... Внизу по течению она впадала в Лабу, которая на границе с Германией превращалась в Эльбу, на которой жили когда-то полабские славяне.

Напротив театра находилось культовое кафе «Славия». Там была назначена первая встреча, к которой Вера специально не готовилась, но, тем не менее, была нимало удивлена, увидев за одним из столиков Мизгулина с огромной кружкой пива в руке.

- Дима! Ты?!

Дмитрий Александрович с улыбкой поднялся из-за стола и галантно поцеловал Веру в щеку.

- Я же обещал, что лично проконтролирую результат. Ну, и дела у меня здесь, в филиале... Здесь все, что ты просила, - протянул конверт.

Вера распечатала его и начала внимательно просматривать бумаги, метнула на стол пластиковые карты. От этого занятия ее отвлек услужливый официант, для которого она ограничилась одним словом «кофе», после чего он удалился с немного разочарованной, но тренированной улыбкой.

- Это даже больше, чем я ожидала... - немного растерянно оценила содержимое конверта Вера.

- Если будут вопросы, ты знаешь, куда и к кому обращаться. Могу я чем-то еще помочь?

- Спасибо! Этого вполне достаточно. Не ожидала. Особенно - увидеть тебя собственной персоной. А действительно, что ты делаешь в Праге?

- Ну видишь же. Пью пиво. Говорят, почки прочищает.

- Кроме шуток, как ты все успеваешь?

- В смысле, все выпивать? Наливаю чаще.

- Ну ты же понял: я имею в виду кучу обязанностей, которые ты тянешь: бизнес, депутатство... И еще стихи... Как ты все успеваешь?

- А я все не успеваю, Вера, - немного грустно, но честно ответил Дмитрий Александрович.

- Я тут... Короче, я прочитала твою книгу стихов. Насколько хватает моего вкуса в поэзии - мне очень понравилось. Ты много пишешь о Боге. И о человеке, который к Нему идет... Я хотела спросить... - Вера немного замялась, пытаясь совладать с внутренними противоречиями и страхом, которые ее вдруг охватили. - Мне сейчас предстоит нелегкая и очень непростая встреча с прошлым... Нет, я не об этом... Правда ли, что Господь может простить даже убийство? Достаточно искренне покаяться?.. Как-то получается легко и просто...

- Вера, а ты живи легко и просто, - ответил поэт и с удовольствием отхлебнул большой глоток пива.

Минуту они молчали. Затем Вера вдруг вспомнила:

- Знаешь, Павел начал писать роман обо всем, что с нами произошло, но сказал, что продолжать не будет. Жалко, если его наброски пропадут. Есть дискета...

- Передай мне. Думаю, у меня есть один друг, который смог бы что-нибудь сделать.

- Имена изменишь?

- Все, кроме своего, - с улыбкой ответил Дмитрий Александрович.

Главная встреча этого дня предстояла Вере на Карловой площади. Вера пришла туда на полчаса раньше, чтобы внимательно осмотреться и максимально избежать любых непредвиденных ситуаций. От грядущей встречи ее немного знобило, приходилось то и дело унимать легкий мандраж в руках. Даже захотелось закурить.

Площадь больше походила на луг. Вера вспомнила еще покрытые талым снегом и настом улицы сибирских городов, глядя на светло-зеленую, ровную, прямо-таки цивилизованную траву на аккуратных газонах. Ярко представила, как летом на этих газонах валяются беспечные пражане, читая газеты, играя с детьми, слушая музыку, да просто спят. В центре площади находился фонтан, к которому сходились пешеходные дорожки. Дойдя до фонтана, она осмотрелась: Новоместская ратуша, построенная еще при Карле IV, церковь Святого Игнатия Лойолы и самый чудной - розовый дом доктора Фауста, овеянный городскими легендами и преданиями. Где там дыра в крыше, через которую Мефистофель забрал доктора Фауста по истечении их договора?

- Вера? - окликнувший ее голос был и знакомым и неожиданным, заставившим вздрогнуть всем телом.

Она оглянулась. Все-таки ему удалось подойти незамеченным. Еще бы: за столько лет он уже научился быть тенью. Вера стояла в нерешительности, внимательно рассматривая Георгия Зарайского, или Джорджа Истмена.

- Я так понимаю, ты не испытываешь желания броситься мужу в объятья? - он говорил с заметным акцентом, что еще больше настораживало, добавляло напряжения.

- Своего мужа я похоронила почти восемь лет назад, - твердо ответила Вера, стараясь сохранить спокойствие и ничем не выдать волнения, от которого кружилась голова.

- Я не мог по-другому...

- Ты даже говоришь с акцентом.

- Все эти годы я принципиально не разговаривал на родном языке, и теперь сам не знаю, какой мне роднее.

- А еще чего ты не знаешь? Не знаешь, к примеру, что пережили все твои близкие?.. На что ты заставил меня пойти?..

- Вера, ты думаешь, мне было легко?

- Вот в этом-то и вся загвоздка: ты только и знаешь, как тяжело было тебе. Остальные - не в счет. И теперь ты воскрес, чтобы вернуть себе утраченное прошлое.

- Я вернулся, чтобы создать заслуженное будущее. Ты права, я совершил немало ошибок, но через все я пронес главное - любовь к тебе, чего ты, похоже, сделать не смогла или не захотела.

- Имеешь ли ты право говорить об этом?

- Хорошо... пусть не имею. Но я не оставил тебя ни с чем! Я ни о ком не забывал все эти годы! Любая малейшая опасность для моих близких пресекалась... Сразу и неотвратимо! Я был счастлив, когда мой отец и твоя мать... нашли друг друга... Думаешь, только благодаря твоим мужественным действиям конкуренты оставили в покое твою, или мою (?), московскую собственность?

Вера смутилась. Георгий, похоже, пристально следил за каждым их шагом, каждым днем жизни.

- Я понимаю, что Георгия Зарайского не вернуть. Но гражданин Великобритании Джордж Истмен делает вам предложение, Вера Сергеевна... Несмотря на то, что вы увлекаетесь... филологическими и бесперспективными бомжами...

«Не смей», - хотела сказать Вера, но не смогла вставить слово, Георгий напористо продолжал:

- Соединив наши капиталы, мы теперь можем начать совершенно новую жизнь, Вера. То, из-за чего мы так долго страдали, то, за что боролись, теперь достигнуто.

- Я пожалела, - наконец заговорила Вера, - что потратила лучшие свои годы на зарабатывание денег и... жизнь честной вдовы!

- Ты никак не можешь оставить в покое могилы! Посмотри - вот я перед тобой, живой и полный сил! Ты прямо, как отец...

- Что?! - вскинулись брови Веры, и привычная плавная речь превратилась в секущее лезвие: - И здесь ты?! Михал Иваныч - твоя вина?! Инфаркт - потому что увидеть наяву погибшего сына?.. - и заговорила, но уже с равнодушной безысходностью: - Господи... А мама гадала, почему его железный организм вдруг дал сбой?.. Видишь, Георгий, живой ты приносишь больше страданий и боли...

- Мне что, покончить с собой?! Откуда мне было знать, что вы все так мне рады? Знаешь, о чем сказал отец в последние секунды своей жизни?! Он сожалел, что у него не хватает духу быть Тарасом Бульбой, потому что его сын трус и предатель! - на протяжении всего разговора это был единственный момент, когда Джордж Истмен позволил себе повысить голос.

- Скажи мне еще одну вещь, - задумчиво попросила Вера, - а кто умер тогда, вместо тебя?..

- Это важно? И это важно? Nobody! - сорвался он, путая языки. - Настоящий никто!

- Ты сказал, что добился цели, можешь повелевать обстоятельствами и событиями... Я - тоже часть твоей цели?

- Ты всегда была моей, и я ни разу не дал тебе повода усомниться в своей любви. Или теперь и это требует доказательств?

- Теперь ничего не требует доказательств. Георгий Зарайский, которого я любила, погиб. Я столько лет заказывала панихиды за упокой его души, и, видимо, он действительно чувствовал себя покойно. А еще я все эти годы заботилась о его сыне, который моим сыном не был...

- О! Я так и думал! У кого не бывает грехов молодости? Честно говоря, когда ты дала согласие на встречу, я почувствовал надежду. Ведь ты догадывалась? Скажи, догадывалась?

- Догадывалась.

- Но между нами встал человек с улицы! Менестрель! Мейстерзингер! Вагант!

- Георгий, раньше ты проявлял больше сдержанности, - заметила Вера. - И чего ты тратишь свои драгоценные джентльменские нервы на жалкого сочинителя? Ведь ты уже растоптал его морально?

- Настоящие мужчины не ломаются под ударами судьбы.

- О! Как по-русски ты заговорил.

Все это время Вера слушала не только Георгия, но и себя. Она действительно пыталась понять, что значит для нее этот человек. И в течение этого странного разговора память вдруг возвращала ей чувство защищенности и заботы, которое дарил ей Георгий. Нет, при всем желании она не могла просто перечеркнуть его черной кладбищенской лентой. Не могла ответить холодным презрением. Не могла даже в ответ попрекнуть Лизой, потому что сама же простила эту измену. Заставила себя простить. Простила, правда, мертвому Зарайскому. Но, в то же время, не могла и не хотела бросаться ему на шею, подобно героиням сериалов и «мыльных опер». Ей просто хотелось уйти. Поскорее. Подальше. Навсегда.

- Если тебя интересуют твои деньги, то я готова предоставить всю наличность с процентами по первому требованию вместе с недвижимостью. При этом я не буду требовать эксгумации и экспертизы ДНК, определять причастность мистера - как вас там? - к выстрелам в Словцова и Хромова, хотя вынуждена буду напомнить о Георгии Георгиевиче и причитающейся ему доле, - жестко и взвешенно поставила точку Вера.

Еще ей хотелось сказать, что она прекрасно понимает, что Зарайский не оставит ее в покое, прекрасно представляет, что можно ожидать от его прагматичного и упрямого стремления к вожделенной цели, но вовремя вспомнила, как наставлял ее к этому разговору Астахов. Как заставлял ее практически наизусть заучить последнюю фразу вплоть до интонации:

- Но, если этого не сделаю я, нет гарантии, что расследованием не займутся другие.

- Угроза? - усмехнулся Джордж Истмен.

- Что тебе угрозы? Ты просто умрешь еще один раз, родишься где-нибудь в Австралии, тебе не впервой... И еще, - решила-таки добавить от себя, - там, где ты живешь, какой у тебя вид из окна?

Истмен несколько растерялся от такого вопроса: с подвохом он или нет? Но все же ответил:

- У меня квартира на Кенсингтон Пэлес Гарденс с окнами на Кенсингтонский дворец, где жила принцесса Диана. Там же квартира у Березовского... Правда, у него еще особняк за городом, а у меня еще есть недвижимость в районе Беркли-сквер. Вид из окна? Честно говоря, если я и смотрел в окно, это было в первые дни. А так - мне некогда. Что там? Туман?

- Ясно, - чему-то грустно улыбнулась Вера. - Мне пора.

- Вера, я вынужден был ждать столько лет, и я буду ждать еще, - твердо сказал он ей вслед.

Вечером позвонил Павел. Только позвонил. Встретиться они не пытались, исходя из сценария, разработанного Словцовым. Вере ничего не оставалось, как только подчиниться безумным идеям и планам, принятым «большой тройкой»: Астаховым, Словцовым и Хромовым. В принципе, ради означенной цели она была готова на все, и единственное, что ей мешало - охватившее вдруг равнодушие и инертность. Впервые за долгие годы она отдалась преследующей ее по пятам усталости и поэтому, придя в номер гостиницы, просто валилась на кровать и дремала. В такой момент и позвонил Павел.

- Вера, это я.

- Я слышу, Павел.

- С тобой что-то не так?

- Все нормально, не обращай внимания.

- Как прошла встреча?

- Нормально. Как задумано.

- Тебе нечего мне сказать?

- Пока нет, Па.

- Да что с тобой?!

- Паш, ну ничего, понимаешь, ничего. Я, между прочим, час назад встретилась с человеком с того света. Который, к тому же, являлся моим мужем...

- Извини... что твой работник тебя побеспокоил. Я просто хотел напомнить тебе о перелете в Тиват.

- Я помню, Павел. И не обижайся, неужели у тебя не бывает таких моментов в жизни, когда никого не хочется видеть и слышать? Я помню твою теорию об одиночестве, которое движет жизнью. Но мне нужно побыть наедине с собой. Разве у тебя такого не бывает?

- Да у меня практически... вся жизнь... теория об одиночестве. Теория об одиночестве, она... Я тут много думал. Человек не может быть один, если с ним Бог. Точнее, если он с Богом. Монах - от греческого «один». Но уединение монаха не с самим собой, а с Богом. Помнишь, мы говорили об этом? Ладно... Прости, Вер. Гружу тебя. Я бы с удовольствием сейчас встал часовым у дверей твоей комнаты.

- А вот это бы не помешало, - улыбнулась Вера. - Скажи, Па, а ты напишешь когда-нибудь стихи для меня? Я в самолете читала то, что ты посвятил Маше... И, честно говоря, завидовала ей.

- Хорошо хоть - не ревновала. Милая, если Бог оставит мне мой средненький талант, то все, что я напишу, будет посвящено тебе.

- Знаешь, я как-то расслабилась. Так вдруг устала, что, кажется, умереть проще, чем дождаться прилива сил.

- Надо поспать...

- Ага, и говорит это тот, кто тебя будит.

- Я просто очень волновался.

- А я, мне кажется, скоро вообще утрачу возможность чувствовать...

- И меня?

- Павел... Не торопи... Не надо меня сейчас подгонять...

Некоторое время Павел молчал. Ему явно не хотелось отключаться, и он придумал, что еще сказать.

- Вер, я тебе не говорил, Маша выходит замуж. Я говорил с Вероникой.

- Хорошо. Особенно хорошо, что ты поговорил с дочерью.

- Да... Ладно, Вер, отдыхай. Я люблю тебя. Увидимся в раю?

- Как Бог даст.

Колин Уайт вошел в номер Джорджа без стука. Тот сидел перед экраном ноутбука, изучая курсы ценных бумаг, записывая что-то в блокнот. Уайта он поприветствовал, даже не поворачиваясь.

- Рад тебя видеть, Колин.

- Вижу, как рада твоя спина, - заметил Уайт.

- Не обижайся. Я забочусь не только о своих деньгах, но и о твоем астрономическом окладе. А ты заботишься о моей безопасности. Поэтому ты единственный, кому я не боюсь подставлять спину.

- Спасибо за доверие. Но мне бы хотелось поговорить с тобой с глазу на глаз, а не со спиной.

Джордж с некоторым сожалением повернулся в крутящемся кресле. Потянулся к минибару в тумбе стола и достал бутылку виски. Плеснул по глотку в стаканы.

Уайт одобрительно проследил за его действиями, взял свой стакан, отложив на кровать папку, с которой пришел.

- Джордж, даже после твоей встречи ты не оставил этой затеи с русской женой? - почти вкрадчиво спросил шпион.

- Моей женой, - поправил Истмен.

- Твоей русской женой, - грустно согласился Уайт. - И каковы твои планы? Разорить ее, чтобы она бросилась к тебе в ноги? Совершить героический поступок, дабы привлечь ее внимание, которое целиком занято другим человеком?

- Ты, как обычно, принес дурные вести? - догадался Истмен.

- А на что ты рассчитывал? Честно говоря, я наивно полагал, что дурные вести для тебя могут быть только в случае падения биржевых индексов, а в сентиментальные игры ты не играешь.

- Значит, твой шпионский спектакль в русском театре не прошел, - вздохнул Истмен, - и Вера снова с этим поэтом?

- М-да... - Уайт раскрыл папку и достал оттуда ворох фотографий, разложив их веером на покрывале.

Истмен лениво, будто изображения его совсем не волнуют, порылся в солидной пачке, выбирая фотографии из стопки по наитию.

- Где это? Крым какой-нибудь?

- Нет, это Адриатика. Черногория.

- Нашли место. Там что, уже цивилизация?

- Там ее никогда не будет. Но места красивые, а море чистое.

- Ты и там побывал, Колин?

- Интересы Ее Величества на Балканах были всегда и всегда сталкивались там с интересами России.

- И там у тебя тоже есть свои люди.

- Да, в основном албанцы. Они скупают землю поближе к морю.

Истмен изо всех сил старался сдержаться и сделать вид, что его мало трогают представленные его другом снимки. Вот по узкой улочке, взявшись за руки, идут Вера и этот Словцов. Вера явно счастлива. На ней только просвечивающее парео, отчего ее точеная фигура предстает во всем ее умопомрачительном великолепии.

- Пригород Будвы... Они снимают там апартаменты, - продолжал пояснять Колин.

Вот они целуются ранним утром на пляже. Никого еще нет, только они. Явно встали пораньше, чтобы встретить рассвет у моря, чтобы никто не мешал. Интересно, сколько заплатил Колин фотографу-соглядатаю? Надо было не спать всю ночь, чтобы сделать этот снимок.

- Постельные сцены нужны? - робко, но ехидно спросил Уайт.

- Нет, и без них все ясно.

- Джордж, надо возвращаться к прежней жизни. К прежней не в смысле твоего печального московского периода, к прежней - в смысле норовистого делового человека, каким я тебя знал до тех пор, пока ты не погрузился в эти сантименты.

- Чем он ее взял? У него даже мускулатура хуже моей. Не спортивный...

- Джордж, ты забыл, она тебя похоронила...

- Ты хочешь сказать, что пора похоронить ее?

- Джордж, это то, что ты хочешь услышать, а я тебе хочу сказать, что в мире проживает еще три с лишним миллиарда женщин, и для человека с твоими возможностями ими можно просто пользоваться. Мне кажется, тебе надо расстаться с прошлым. Помахать ему рукой и помнить, что все привязанности любому человеку мешают оставаться самим собой.

- Я опоздал, - с нескрываемой горечью сказал Истмен. - Расстаться с прошлым? Его можно отстрелить, как использованную ступень космической ракеты.

- Э-э-э... - досадливо потянул Уайт, - космический челнок у тебя не получился...

- Я вижу, тебе просто не хочется выполнять эту работу, - Истмен продолжал смотреть на фотографии.

- Не вижу смысла, - вздохнул Уайт, - тем более, что при малейшем срыве все будет указывать на тебя. У тебя есть гарантия, что госпожа Зарайская никому не рассказала о вашей встрече? И уж Словцов-то точно знает, откуда ветер дует.

- Все, о чем ты говоришь, не имеет значения. Вот скажи мне, Колин, если бы у нас с тобой кто-то попытался забрать наши деньги, что бы ты сделал с такими людьми? И тем более с теми, кто уже забрал?

Уайт только вздохнул. Он заметил, что Джордж впал в ту степень упрямства, о принадлежности которой могут поспорить этнографы - для кого она больше характерна: русских мужиков или английских джентльменов. Видимо, поэтому у Истмена оно было сильно вдвойне. А сейчас это состояние усугублялось состоянием черной меланхолии.

- Знаешь, Колин, она была на моих похоронах, а я на ее похоронах не был. Она и так пережила меня на восемь лет. А возвращения моего не пожелала, - последнюю фразу он разбил по слогам, чтобы придать ей нужную весомость, как в речи прокурора.

- Поставь себя на ее место, - несмело попытался возразить Уайт.

- Я поставил ее на ее, а потом и на мое место, - выстрелил в него взглядом Истмен. - А сейчас я попытался вернуться на свое место, Колин! На свое! Понимаешь? А оно уже занято! За-ня-то! По-русски звучит, как ответ из туалетной кабинки. Ты хоть обделайся, но в кабинке кто-то есть, и он кричит тебе в ответ: за-ня-то. Ты что, Колин, хочешь, чтобы я остался на улице с полными штанами дерьма?!

- Ага, - отмахнулся Уайт, - надо вырвать дверцу и замочить гада, который мучается там со своим геморроем! Не проще под эту дверь нагадить?

- Ты уже пробовал...

- Видать, мало.

- Хватит, Колин, я как раз в Интернете, поэтому самое время отправить письма моему должнику.

- Не знаю, Джордж, мне кажется, все это плохо кончится. Ты же знаешь, моя интуиция меня не подводила. Когда я тебе говорил, не вкладывать деньги в оранжевых на Украине, ты мне поверил. Твой коллега до сих пор клянчит у них проценты. Вспомни, кто тебя предупредил, что Сорос готовит обвал?

- Колин, ты мне мешаешь сосредоточиться. Пусть твоя интуиция лучше подскажет, как нам присутствовать на экзекуции, дабы не вызвать подозрений.

- Ты еще и этого хочешь? - искренне удивился Уайт. - Ну, может, ты хотя бы сменишь стрельбу на менее шумный яд?

- Нет, нужен верняк!

- Верняк? - повторил за Истменом русское слово Уайт.

- Именно, верняк! Это значит - стопроцентное попадание.

- Ты уверен в своем «маэстро»? Первый раз он уже допустил фальшь?

- Это было как раз то стечение обстоятельств, о котором ты мне рассказывал. Россия? Не так ли? Вот и надо успевать, пока они на территории Европы. Пусть и славянской, но все-таки Европы.

- Может, лучше их выманить в Косово, и пусть их там пристрелят как возможных террористов солдаты «Кейфор», или прирежут албанцы как возможных агентов ФСБ?

- Колин! - чуть не разнес клавиатуру ноутбука Истмен. - Может, еще одну революцию в России организовать, чтобы все выглядело естественно?

- А что, - насупился Уайт, - ради того, чтобы избавиться от семьи Романовых, Европа и Америка такой спектакль разыграли.

- Угу, - снова вернулся к тексту Истмен, - и это обошлось вам куда как дороже. Особенно, когда танки дядюшки Джо уничтожили берлинские улицы, а советские ракеты принюхивались своими боеголовками и к Лондону, и к Вашингтону...

- Ну да, - согласился наконец-то Уайт, взвесив аргументы своего хозяина и друга.

Истмен небрежно бросил одну из фотографий в маленький сканер рядом с ноутбуком и поставил точку в письме Справедливому, затем еще раз перечитал текст:

«В связи со значительными скидками в начале сезона, предлагаем вам посетить виллу на берегу Адриатического моря в Черногории, наша компания гарантирует вам комфортный отдых; проживание будет зарезервировано и оплачено, оплата проезда на месте. В аэропорту Тиват вас будут ждать все необходимые бумаги. Обратите внимание, русских туристов температура моря 18 градусов по Цельсию не пугает, и они открывают купальный сезон в апреле. См. фото».

Завершив работу, он повернулся к своему другу лицом:

- Колин, а тебе придется поставить точку в этом печальном деле.

- Ты хочешь, чтобы я убрал стрелка? Против существующих правил?

- Выигрывает тот, кто придумывает правила. Мне ли тебе об этом говорить, Колин?

- Ты ему не доверяешь?

- Ты научил меня не доверять никому. И... если тебе не хочется делать эту работу... можно нанять... какой-нибудь албанец сделает это за копейки, особенно если рассказать ему, на чьей стороне сражался этот человек во время югославских войн. Таким образом, мы окончательно запутаем следы.

- Да какие следы, Джордж! С точки зрения Интерпола, в этой песне у нас нет мотива! Успокойся, пальну я в твоего исполнителя. Всего и дел-то...

Получив письмо, Справедливый долго и внимательно рассматривал фотографию, где внешне беззаботные Павел и Вера стояли по колено в воде. За их спинами угадывался остров Святого Стефана. Справедливый помнил это место. Там он залечивал раны в начале девяностых после справедливой войны, в которой сражался на стороне сербов. Потом справедливых войн не было, и он начал маленькую свою... За деньги. За их деньги!

Он часто задумывался над тем, почему его еще не накрыли, не поймали и не закрыли. Только ли благодаря профессиональности, звериному чутью и интуиции почти как у экстрасенса? Или - потому что его боялись все, с кем он так или иначе соприкасался? Но, благодаря этому, у него, если не прибавилось врагов, то не осталось и друзей. В итоге ему начинало казаться, что кто-то свыше ведет его по краю пропасти через затейливые смертоносные траектории чужих интересов и страстей. Для чего? Вот этот вопрос можно было задавать небу сколь угодно долго. Оставалось думать - ради того, чтобы совершить нечто более важное, чем все происшедшее до сих пор. И теперь он решил, что Павел и Вера - это как раз одно из этих событий. Из тех - ради чего.

И еще - он последнее время все больше разочаровывался во всем, что ему приходилось делать. Страшнее всего, что приходилось разочаровываться в концепции, идее собственной борьбы со злом. Во-первых, один в поле хоть и оставался воином, вопреки народной пословице, но и результативность у него была единичная. Во-вторых, приходилось быть и судьей, и прокурором, и адвокатом одновременно, определяя, за какое дело взяться, а за какое - нет. При этом весьма часто следовало после уничтожения «цели» тут же уничтожать заказчика, который стремился избавиться и от него самого - «рубил концы», нанимая убийцу убийцы. Так одна смерть нанизывалась на другую и множилась. Смерть могла породить только смерть. И когда Справедливый все отчетливее начал понимать это, он понял и другое. Не понял даже, а почувствовал, как умирает его душа. Если б на его месте был кто-то другой, с принципами «ничего личного», то он, вероятно, только бы обрадовался тому, что ночью кошмары не снятся, совесть почти не заглядывает в потаенные уголки сердца и «кровавые мальчики» в глазах не скачут. Последние два года ничего подобного у Справедливого не было, но, помимо души, у каждого человека есть еще разум, и именно разум подсказывал ему, что долгое отсутствие проявлений совести делает из него монстра, а отнюдь не сверхчеловека.

В большинстве случаев тогда наступает время вспомнить о Боге. Но и здесь у Справедливого была своя концепция. Он никак не мог понять Прощения... Не мог, или не хотел? Может, даже не из-за отсутствия веры в Милосердие Божие, а потому что сам принимал добровольное пребывание в аду, чтобы и там не давать покоя своим клиентам.

Но оставался еще один вопрос, разгибающийся при ближайшем рассмотрении в восклицательный знак. Это был вопрос о счастье. Его тоже не было у него ни в какой понимаемой человечеством форме. Не было женщины, не было детей, не было уже цели, потому что идея терпела крах. Место убранной грязи тут же занимала грязь другая, а сам он уже по уши был в грязи и в крови. Грязь и пустота стали привычным пространством как внутри, так и снаружи.

«Может, дьявол играет со мной, оставляя меня жить, сохраняя меня на свободе?» - думал иногда он, выкручиваясь из многомерных ловушек. И мечтал умереть в бою... На справедливой войне...

Зарайский разочаровал его тем, что заказал собственную жену. Правильнее сказать - вдову. И мужчину, которого она выбрала. К тому же поэта. Был какой-то момент, когда Справедливый поверил в то, что деньги для Зарайского средство, а не цель. А оказалось все так же банально: и цель, и средство. Та же Вера пришла к нему не из-за денег, а из понятного ему чувства мести. Теперь же господин Истмен пытался поставить на кон чувства... Но чувства ли это были при ближайшем рассмотрении, или попранные права собственника? Пытаясь разобраться в этом, Справедливый впервые решил сыграть по собственному сценарию, а уж от своих решений он не отходил никогда.

«Получил приглашение на отдых», - такой текст электронного письма Справедливый отправил Астахову. На всякий случай проверил все свои почтовые ящики, более заказов не было. По этому поводу у него тоже была своя теория. Стабильность следовало измерять не экономическими показателями, а количеством убийств. В стабильном обществе смерть воспринимается как нонсенс, в противном случае - она привычное окружение, а новый памятник на кладбище или новые развалины взорванного дома - стандартный интерьер.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В апреле в Будве было тихо и спокойно. Туристов было немного, и город готовился через месяц принять население, в несколько раз превышающее его собственное. А пока текла размеренная патриархальная жизнь между самым чистым морем и очень голубым глубоким небом. Купаться в Ядранском море в эту пору решались только отчаянные русские, особенно северяне, для которых согревшиеся до 12-15 градусов Иртыш и Обь - комнатная температура. На них, правда, смотрели без особого восхищения и удивления, потому как давно привыкли. Кстати, местные, пока еще не отягощенные заботой о постояльцах, тоже успевали получать свою порцию солнца, хотя могло показаться, что большинство черногорцев с рождения были отлиты из меди. Поэтому пляжи хоть и не были забиты до отказа, как летом, но не пустовали.

Павел и Вера поселились в старом городе, который окружала древняя крепость, поросшая травой, вьюном и цветами. Впрочем, узкие средневековые улочки своим форматом мало чем отличались от современных, поскольку застройка в Будве велась весьма тесно. Там, где кончался старый город, новый начинался окно в окно. Кое-где с трудом могли разойтись два человека. О проезде на автомобиле и тем более парковке не могло быть и речи. Павел и Вера часами просиживали в маленьких кафе, разговаривая. Им нужно было рассказать друг другу всю предыдущую жизнь. Чтобы начать новую. По вечерам они ходили подолгу смотреть на закат, когда солнце сваливалось за западные склоны гор и мир наполнялся предчувствием тишины, хотя жизнь ни на минуту не останавливалась. Иногда небо затягивалось облаками, но самое дивное, что над островом Святого Николы почти всегда был разрыв, сквозь который пробивались почти осязаемые на ощупь солнечные лучи - этакий пирамидальный нимб. Такую же картину им удалось наблюдать над островом Святого Стефана, превращенного в самую элитную гостиницу Адриатического побережья.

Иногда они посещали службу в церкви Троицы Живоначальной или в церкви Рождества Пресвятой Богородицы. Храмы были древние, как и эта земля.

Словцов свозил Веру в Цетинье поклониться деснице Иоанна Крестителя, а она его - в красивейшую Которскую бухту. За десницу Иоанна Крестителя Ватикан предлагал Черногории сумму, равную ее бюджету на полвека, но черногорцы святынями торговать отказались.

Черногорцы чутьем охотников распознали в Вере богатого человека, поэтому почти в каждом кафе к ним подходили продавцы недвижимости, предлагали квартиры, виллы, недостроенные объекты или возможность открыть собственную фирму.

Когда речь заходила о предстоящих планах, Вера смеялась, вспоминая, как назвал ее чешский водитель, с которым она едва не столкнулась на узких улочках Праги. «Зачаточница». Потом выяснила, что это слово определяет начинающих водителей. Павел же сообщил ей, что писатель по-чешски «списывател», и в этом есть определенная доля правды.

И все же совсем рядом дул сквознячок опасности, который не оставлял шанса на полную беззаботность. Где-то рядом были люди Астахова, тот же Володя Среда, где-то рядом налегал на виньяк Хромов, но до времени «Ч» оставалось все меньше времени.

Самым невероятным было то, что Хромова в аэропорту действительно встречал лохматый и небритый гений современного кино Эмир Кустурица.

- Фантастика! - оценила происходящее Вера.

- Он очень отзывчивый человек и такой же депрессивный, как я, - пояснил Павел, - у нас с ним одинаковые тараканы в головах. Я как-то читал интервью, в котором у Кустурицы глупый журналист спросил: не боится ли он, что из-за того, что он принял православие, от него отвернутся многие друзья и он останется один. Кустурица спокойно ответил: со мной будет Бог, а кто еще нужен?

- Просто... и гениально.

Кустурица подошел к ним с добродушной улыбкой на широком лице, в сопровождении переводчика, чтобы спросить у Веры, предварительно извинившись за незнание великого и могучего русского языка:

- Вы действительно та женщина, которая хочет стать бедной, но любимой?

- Да, - просто ответила Вера.

- А вас она нашла по объявлению в газете и наняла в качестве друга? - спросил он у Павла.

- Да, - так же просто, немного смущаясь, ответил Словцов.

- Хорошее могло бы получиться кино, - рассудил режиссер. - Но пока, - он с улыбкой посмотрел на Хромова, - разыграем сказку в жизни. Это весело! У меня все готово.

- Денег хватит, - на всякий случай подтвердил Хромов, отчего Кустурица поморщился, словно его потревожила старая болячка. Он что-то буркнул на сербском, что переводчик предпочел оставить без перевода.

Затем режиссер дал Хромову какой-то документ с печатью.

- Что это? - спросил Юрий Максимович.

- Виза на въезд в мою деревню. Я там мэр, у нас демократия наоборот. Не жители выбирают мэра, а мэр выбирает жителей. Это вам понадобится, чтобы проехать туда...

- А им? - кивнул Хромов на Павла и Веру.

- Для них мы построили другую, на окраине Будвы. Все думают, что там будет сниматься кино. Русские снимают, мы помогаем. О Будве поэт сказал, что город построен из камня и любви. Так что для влюбленных подходит.

Согласно разработанному плану, в назначенный срок Павел и Вера переехали в деревушку, обустроенную в качестве декораций к предстоящим событиям. Напоследок они пообедали в ресторане «Stari grad», прощаясь со старым городом и лабиринтом его музейных улочек. Перебираться пришлось еще дальше курортного поселка Бечичи и еще выше - в горы.

Теперь в их распоряжении был небольшой сербский домик с прилегающим к нему садом и хозяйственными постройками. Пожилая сербская пара с удивительно сочетающимися именами Станко и Станка переселились во флигель, где жили летом, и напоминали о себе только шикарными застольями в обед и ужин, ароматным кофе по-восточному на завтрак и лучезарными улыбками, если приходилось-таки столкнуться с ними во дворе или в саду. Оба они хорошо знали русский язык и, как выяснилось в один из вечеров, русские песни. Станко, впрочем, не прочь был поговорить и о политике, и о славянском братстве, поругать Штаты и гнилой Запад, найдя в лице Павла не только собеседника, но и соратника. Вера и Станка в таких случаях тихонько говорили о своем - о женском, иногда все вместе пели под чистую, как слеза, сливовицу-ракию или домашнее вино, а в один из вечеров Павел читал стихи.

«Как случилось, как же так случилось!

Наше солнце в море завалилось.

Вспомню поле Косово и плачу,

Перед Богом слез своих не прячу.

Кто-то предал, ад и пламень лютый!

В спину солнца нож вонзил погнутый.

Кто нас предал, жги его лют пламень!

Знает только Бог и Чёрный камень.

И наутро над былой державой

Вместо солнца нож взошёл кровавый.

Наше сердце на куски разбито,

Наше зренье стало триочито:

Туфлю Папы смотрит одним оком,

Магомета смотрит другим оком,

Третьим оком — Русию святую,

Что стоит от Бога одесную...

Бог высоко, Русия далёко,

Ноет рана старая жестоко.

В белом свете всё перевернулось,

Русия от Бога отвернулась.

В синем небе над родной державой

Вместо солнца всходит нож кровавый.

Я пойду, взойду на Черну гору

И всё сердце выплачу простору.

Буду плакать и молиться долго,

Может, голос мой дойдёт до Бога.

Боже милый плюнет в очи серба,

Его душу заберёт на небо».

Когда Павел закончил читать это стихотворение, последняя строчка действительно полетела в густо усыпанное звёздами небо над Адриатикой. Туда, где пребывал сейчас поэт, написавший «Сербскую песню».

- Это стихи Юрия Кузнецова, - сказала неожиданно для Словцова Станка и на его немой вопрос ответила: - Мы его знаем. Знаем и это стихотворение. Я когда-то преподавала русский язык, сейчас мало кто хочет его учить. Все учат английский. Я знаю и тот, и другой, знаю еще немного итальянский, но русский - самый поэтичный.

- А сербский? - И сам же вспомнил прочитанное когда-то у незнакомого поэта:

«Твердил я сербского склады,

Учил я сербский стих.

Как сербские слова тверды.

Как мало гласных в них.

Но как в бою они звучат,

Тогда лишь ты поймешь,

Когда в штыки идёт отряд,

По-сербскому - "на нож".

Я понял трудный их язык,

Народа дух открыв,

Язык, разящий точно штык:

Срб. Смрт. Крв».

- Да, это язык народа, который все время воевал за свою свободу, - сказал Станко, в глазах которого замерли не смевшие выпасть слезы.

- История России - это тоже постоянная война, - добавил Павел, - а последние сто лет мы воюем сами с собой...

- И мы... Что важно для русской души, то важно и для сербской, говорил преподобный Иустин, - заметил Станко. Тогда Павел стал еще и еще читать стихи сербских поэтов - Зорана Костича, Радована Караджича...

- Вы знаете так много стихов наизусть, - признала Станка.

- Раньше знал много. Профессиональное. А теперь начал забывать. Не время для стихов, что ли?

- Если не будет времени для стихов и песен, значит - народ умер, - веско сказал Станко.

- А если везде, в каждой стране, в каждом городе будет одинаковый вид из окна, значит - умерло человечество, - подумала о чем-то своем Вера.

- Где-то под Белградом на белогвардейском кладбище похоронен мой двоюродный прадед, - вспомнил Павел. - Символично звучит: белогвардеец под Белградом.

- Там есть и красноармейцы, но много позже... - вставила Станка.

- Выпьем за них, - предложил Станко, - у меня давно не было разговора по душам.

Утерев ладонью густые седые гусарские усы, он вдруг затянул:

Тамо далеко, далеко од мора,

Тамо jе село моjе, тамо je Србиjа.

И уже на повторе второй строки песню подхватил пронзительный детский голос из соседнего сада. Станка, которая сначала слушала, стала подпевать, но не в унисон, а в терцию. И вот уже, казалось, поет все побережье. Павел и Вера слушали, затаив дыхание, как многоголосно, наливаясь единой грустью и волей, звучит славная сербская песня.

«Живела Сербия», - унеслось в бездонное ночное небо, и наступила звонкая, как взмах сабли, тишина. Притихли даже цикады в садах. И Павел вдруг с грустью подумал: а могут ли так ныне запеть в русской деревне?.. Вспомнят ли слова народной песни?

«Она что, не могла позволить себе курорт подороже?», - изумился Колин Уайт, поселяясь в двухэтажную гостиницу, напоминающую больше постоялый двор с шумным трактиром. Так, прямо напротив рецепции, располагался кабак с деревянной резной мебелью, висящими из-под потолка кусками «пшута» - вяленого мяса, и, главное, какими-то цыганскими музыкантами, которые начинали играть то ли славянские, то ли цыганские песни, как только Уайт появлялся. Хуже того, когда он отправился осмотреть местность, они вместе со всей своей духовой медью и барабанами двинулись за ним, играя не что-нибудь, а тему нашествия из седьмой симфонии Шостаковича. Потом играли переделанный на какой-то издевательский манер «Полет валькирий» и почти постоянно продолжали горланить свои песни.

- Джордж! Я не могу тут работать! Я еду к тебе на Святой Стефан! Что? Меня преследует какой-то цыганский ансамбль. Я не знаю, как от него отделаться? Дать денег?

Сунув телефон в карман, он повернулся к музыкантам, которые неподалеку остановились выпить ракии из огромной стеклянной бутыли. Каждый делал помногу глотков, но бутыль весьма быстро шла по кругу. Стоило Уайту подойти к ним, она механически оказалась в его руках, и он чуть было не отхлебнул из нее, но вовремя опомнился.

- Вот! - с просветленным лицом объявил он, протягивая купюру в пятьсот евро. - Деньги!

- Money! - обрадовался главный музыкант, скрупулезно осматривая купюру. Потом продемонстрировал ее всем и вдохновенно крикнул: - Money!

Музыканты тут же схватили инструменты и заиграли что-то ужасно знакомое, но опять же на свой цыганско-славянский манер. Но когда главный хриплым баритоном запел, Уайт с ужасом узнал, что он только что заказал одноименную песню «Pink Floyd».

- Money, get way... - пел главный. - Money - it's gas...

Раздосадованный Уайт с ненавистью взирал на происходящее. Наконец ему пришла другая мысль: первая - достать из кошелька родные фунты, вторая - говорить на русском.

- Вот! Это не мани, это настоящие английские фунты! Разумеете? Вот - это вам! Всем молчать и стоять смирно! Ясно?

- Яволь! - подобострастно рявкнул старший, вытягиваясь по команде смирно, но, получив деньги, стал и эти купюры тщательно просматривать на солнечном свету, под одобрительный ропот своих коллег. Уайт криво ухмыльнулся и пошел своей дорогой. Но стоило ему сделать несколько шагов, как за спиной заунывно зазвучало: «God, save the Queen» в стиле похоронного марша. Колин замер на месте, не решаясь повернуться. Пусть лабают что хотят, лишь бы не шли по пятам. Сделал снова несколько шагов. Музыка изменилась, плавно перейдя в «Thank you for the music» из репертуара знаменитого шведского квартета.

- Я уеду из этой гостиницы! Это фарс какой-то! - орал в трубку Уайт, жалуясь Истмену.

- Справедливый там живет?

- Там! Здесь! Но я могу наблюдать за ним из другого места.

- Колин, сезон еще не начался, и они просто выжимают из немногочисленных туристов все, что можно. Относись к этому спокойнее.

- Хорошо тебе давать советы из пятикомнатных апартаментов с видом на море, а у меня какой-то коровник за окном!

- Колин, осталось немного, потерпи. Расслабимся, отдохнем.

Несколько успокоило Уайта событие, свидетелем которого он стал на следующий день. Цыганский джаз-банд окружил в холле Справедливого, добиваясь от него - какой инструмент он носит в лаковом кофре. «Ствол!», - испугался сначала Уайт. Но Справедливый спокойно расстегнул замки и открыл на общее обозрение... саксофон. «Ах да, албанцы должны привезти нам стволы одновременно», - вспомнил Уайт и тут же удивился предусмотрительности Справедливого, которого теперь никто не будет спрашивать, что он таскает в кофре. Надо и для себя придумать что-нибудь подобное. Другое дело, что музыканты тут же предложили сыграть что-нибудь, и Уайт даже чуть согнулся, как будто его пнули между ног. Теперь, полагал он, снайпер вынужден будет сочинять неправдоподобные нелепицы, для чего ему саксофон. Но Справедливый вдруг сел на табурет в окружении галдящих цыган и начал выдувать знакомую тему. Постепенно она стала обрастать сопровождением, и в итоге, хоть и не очень складно, но зазвучала пьеса из известного фильма «Arizona Dream». «С ума сойти», - подумал Уайт, торопливо удаляясь, пока музыканты не увязались за ним.

Вечером, когда он вернулся в гостиницу, портье заговорщическим тоном спросил его:

- Мистер Уайт, сэр, сегодня самое время заказать девушку в номер.

- Зачем? Почему самое время?

- Как зачем? - искренне изумился портье. - Самое время, потому что сегодня это можно сделать в полцены!

- Сегодня?

- Да, сегодня! Вполцены! Медь с молоком! Метр восемьдесят! И наши девушки очень цивилизованные! Оч-чень!

- Я отдыхаю, в том числе от женщин. Понимаете?

- Андестенд, андестенд... - задумчиво потянул портье. - Но у местных жителей может сложиться о вас неправильное впечатление.

- Мне наплевать, что подумают обо мне местные жители. Я припёрся сюда в апреле, чтобы не видеть толпы туристов и дышать морским воздухом. Я заплатил за это!

- Разумеется, сэр. Никаких проблем, сэр. Но сегодня вполцены, сэр... - портье представлял собой весьма жалкий вид, как будто у него отобрали последний кусок хлеба.

Уайт остановился в раздумьях и, немного погодя, принял решение:

- Ладно, присылайте свою... вполцены...

Он успел сбросить только ветровку и хлебнуть минеральной воды, как в дверь постучали.

- Войдите! - небрежно скомандовал англичанин и через секунду оторопел.

В комнату вошла действительно прекрасная загорелая девушка, но на костылях! Она была одноногой. Под легким сарафаном угадывалось великолепное тело, но не было одной ноги чуть выше колена.

- В чем дело? - изумился шпион.

- Это я. Меня зовут Вишня. Я вполцены.

- А... Э... О...Что это!? Это издевательство?

- Нет, сэр. Всем надо жить и работать. Я очень хорошо работаю. До попадания натовской бомбы в наш дом я работала моделью. Но взрыв изуродовал мою ногу. И не стоит так волноваться. Я цивилизованная. Видите, - она кивнула на свой обрубок, - как меня приласкала цивилизация. Говорят, что английские летчики даже написали на бомбе поздравление для Вишни: «С Пасхой Христовой!». Веселые ребята, правда?

- Идиоты! - вынужден был признать Уайт. - Вообще-то я не помышлял о ночном удовольствии даже с двуногой... Думал, дам ей задание погладить мои вещи.

- Для этого в гостинице есть Бранка. А мне на одной ноге неудобно.

Колин Уайт еще раз выругался, он не знал, что ему делать…

Албанец Джерджи объявился на следующий день. Он прислал SMS-сообщение и назначил встречу в Будве в полдень. Уайту пришлось нанимать единственное и раритетное такси в поселке - кабриолет, переделанный из «Москвича-412», да еще покрашенный в броский ярко-желтый цвет. Успокаивало одно - Павел и Вера тоже катались на этом динозавре советского автопрома и, похоже, их это искренне забавляло. Значит, никто не будет воспринимать его поездку как деловую. Сам таксист и владелец авто - Лука - называл свое четырехколесное чудо promenade limousine и брал за пару часов катания вдоль «ядрански пут» ни много ни мало сто евро. Уайт торговаться не стал, а попросил Луку подождать его в городе, чтобы с ним же вернуться.

Джерджи ждал его в кафе, уже заказав две чашки кофе. Одетый в джинсовый костюм, с сигаретой в зубах, он напоминал беспечного хиппи, прожигающего время. Когда Уайт сел напротив него, он не преминул съязвить:

- Колин, даже на берегу Адриатики ты не снимаешь темный костюм. Ты смотрел «Люди в черном», Колин?

- Смотрел, Джерджи, смотрел. Более того, я сказал Томми Ли Джонсу, что вторая часть - полное дерьмо!

- Ты знаешь Томми Ли Джонса?

- Лучше, чем тебя. Чем порадуешь?

Джерджи ногой перепихнул под столом спортивную сумку в сторону Уайта. Тот, расстегнув молнию, молча заглянул внутрь: две снайперки и «беретта» с глушителем.

- Сколько?

- Десять тысяч евро, - не моргнув глазом, ответил албанец.

У выдержанного Уайта подпрыгнули брови:

- Это в два раза дороже, чем стоит!

- Хорошо, я увезу заказ обратно. Мне пришлось вытащить эти игрушки из партии для Косово. Поэтому в стоимость входят неустойка и другие накладные расходы.

- Ладно, - отмахнулся Уайт, доставая чековую книжку. - Когда вы все тут навоюетесь?

- А мы с черногорцами не воюем, а торгуем. С ними бессмысленно воевать, как и с нами. Они такие же, как мы. Упрямые. А вот чек, Колин, оставь себе, мне нужны наличные.

- Ты что, не доверяешь?

- Доверяю, но сегодня нужны наличные.

- У тебя не будет проблем с обналичиванием этого чека. Ни один банкомат не даст мне такую сумму.

- Да, - согласился Джерджи, - ты прав. Тут во всех банкоматах может не оказаться такой суммы. Ладно, выписывай чек, но на пятьсот евро больше, я не рассчитывал тратить время на такую чепуху.

- Проклятый албанец! Тебе бы с евреями торговаться. Игрушки, надеюсь, качественные?

- В масле еще. Но пристреляны, как ты и просил. - Джерджи внимательно посмотрел на чек и, удовлетворенно хмыкнув, сунул его в нагрудный карман джинсовой куртки. - Приятно работать с тобой, Колин.

- Не могу тебе ответить такой же любезностью, Джерджи.

- О! Я забыл, что ты джентльмен, и если тебе приходится наживаться на войне, ты восемь раз в день моешь руки.

- Деньги не пахнут, сказал император Веспассиан, когда вводил налог на уборные.

- А я, кстати, планирую открыть бизнес с биотуалетами, - поделился Джерджи.

- Тротил и наркотики там будут вместе с туалетной бумагой?

- Надо об этом подумать, - вдохновился идеей албанец.

Когда Колин с грохотом закрыл за собой дверь развальни-кабриолета, Лука, бросив взгляд на сумку в его руках, невозмутимо спросил:

- Купили наркотики или оружие?

- ??? - нахмурил брови Уайт.

- Ну вы же взяли эту сумку у албанца - значит, купили либо то, либо другое.

- Бог мой! Что за удивительная страна?!

- Черногория. Мы запах оружейного масла чуем лучше, чем запах сливовицы и вкусного обеда. Не переживайте, я не побегу в полицейский участок.

- Сколько? - устало спросил Уайт.

- Сто евро.

- О'кей.

Но самое удивительное ожидало британца, когда он вошел в гостиницу. У стойки бара и за столиками галдела толпа людей, одетых в немецкую форму времен Второй мировой. На столах, помимо напитков и закуски, лежали автоматы «МР-38» и немецкие карабины. Галдеж стоял как на сербском, так и на немецком.

- Что это за ряженые? - спросил раздраженно у портье Уайт.

- Это, сэр, кино. Будут снимать кино. Немцы воюют с югославскими партизанами. Красивый бой. Партизаны победят. Я тоже буду участвовать в массовой сцене. Не хотите открыть второй фронт? - улыбнулся портье.

- Что? - не понял шутки Уайт. - Я должен отдохнуть, они долго будут шуметь?

- Я попрошу их быть тише, сэр. Скажу, чтобы вас никто не беспокоил. До июня тысяча девятьсот сорок четвертого года. Черчилль ведь хотел открыть второй фронт на Балканах. Так что можете отдыхать спокойно, сэр.

- Да уж, а то пришлете очередную проститутку в инвалидном кресле, - недовольно пробурчал Уайт, поднимаясь на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице.

Из номера он позвонил Истмену.

- Джордж, сумасшедший дом продолжается. Тут намереваются снимать кино, батальные сцены.

- Справедливому это не помешает, а тебе?

- Ночью я подготовлю позиции, и для тебя - тоже, - оставил без внимания его колкость Уайт.

- Хорошо.

- Ты любишь провожать закат?

- Да.

- А я нет.

- Почему?

- Глаза слепит, целиться неудобно, - открытым текстом заявил Уайт и отключился.

Солнце действительно нещадно слепило, расплываясь оранжевым маревом над западными вершинами гор. И все же Уайт профессионально выбрал обе позиции. Позиция Справедливого была на скалистом уступе полусотней метров ниже. Причем находящегося еще выше Уайта он мог только чувствовать, если у него было то самое звериное чутье, о котором упоминал Джордж. Кусок дикого пляжа, куда каждый вечер приходили Павел и Вера, был как на ладони. К нему в отдалении спускались с двух сторон две тропинки. Сам пляж целиком просматривался со склона, вдоль которого тянулся Адриатический тракт - «Ядрански пут». Истмен проедет мимо на машине, любуясь достопримечательностями. Потом, когда найдут тела Павла и Веры, он будет уже далеко.

Устроившись удобнее, Уайт наслаждался шепотом природы. Что-что, а красота была здесь необыкновенная. Дотянуть бы еще до ее уровня ненавязчивый черногорский сервис, и можно приехать сюда коротать годы на пенсии. Если, конечно, дядя Сэм не вздумает начать отсюда новую мировую заварушку, как уже было когда-то в Сараево.

Справедливый появился минут за двадцать до времени «Ч». Откопал в камнях завернутую в тряпье винтовку, неторопливо проверил прицел. Кто его знает, какое у него чутье, но воля и нервы у него были железные. В какой-то момент Уайт испугался. Справедливый лег на спину и внимательно осмотрелся по сторонам. Так, что британцу показалось, он засек его позицию. Но тот вернулся в исходное положение.

«Черт! Такой день! Такое спокойствие и умиротворение, а тут...» - Колина Уайта охватила странная сентиментальность. Вот уже появились Павел и Вера, остановились в метре у кромки моря. Павел, как обычно (так он делал уже несколько дней подряд), обнял Веру со спины. Они стояли, о чем-то шептались, наблюдая за горизонтом, а Справедливый начинал целиться. По договору, он должен был поразить обе цели одной пулей. У Джорджа была нездоровая фантазия, в сущности, бзик по этому поводу.

Где-то за спиной, в Будве, ударил колокол.

- Помнишь, как там? - спросил Павел, - и сам продолжил: - «Солнце гасло, медленно погружаясь в морскую гладь горизонта, и розовые всполохи на небе писали обещание завтрашнего дня. Они стояли на опустевшем берегу в обнимку, провожая солнце. За их спинами тихо шумел листвой искалеченный людьми рай. Они ничего не ждали, потому что у них было все. В недалекой церквушке ударил колокол, созывая прихожан на вечернюю службу...».

- Помню, - подтвердила Вера. - «Пуля вошла в его сердце со стороны спины, а из ее сердца вышла там, где грудь расходится буквой "л"».

Павел нежно нашел рукой это место.

- Не трогай, собьешь пластырь, что-нибудь не так пойдет, и тогда в нас будут стрелять по-настоящему. Па, это больно, когда эти пластыри взорвутся?

- Немного. Чуть меньше, чем умереть.

- Перестань, - Вера едва сдерживала смех и страх.

- Падай красиво... Кровь будет видно с обеих сторон.

Благовест ударил в пятый раз....

- Готова?

За спиной прозвучал хлопок выстрела, одновременно с ним ударил колокол, приклеенная пластырем пиротехника разлетелась на части, заливая кровью тела Павла и Веры. Дальше оставалось только красиво упасть.

- Вроде этого нет в сценарии? - услышал за спиной голос Уайт, вздрогнул и вспотел одновременно.

Он отринул от оптического прицела, в котором еще секунду назад была голова Справедливого.

- В оптику лучше видно? Это что, они оставили боевое оружие? - за спиной Уайта стоял черногорский милиционер.

- Кто они? - замер Уайт, ощущая в кармане брюк тяжесть спасительной «беретты».

- Да - вон!

После этих слов на пляже, где лежали тела Павла и Веры, началось невообразимое. Один за другим подняли мелкую гальку взрывы, с дороги по склону скользили разношерстно одетые вооруженные люди, за ними - та самая толпа немецких автоматчиков. На самом пляже началась жестокая рукопашная, и число «мертвых» тел там стремительно росло. Партизаны отчаянно сражались, потому как отступать им было некуда. Сверху на Павла и Веру упал какой-то толстый «немец». С моря всю эту баталию снимал появившийся невесть откуда вертолет. Справедливого на позиции уже не было...

- Хотите посмотреть поближе? Вот идиоты! - милиционер рассматривал винтовку. - Это же «эсвэдэ», тогда таких еще не было. Если б увидели в фильме, засмеяли бы. О! - он передернул затвор, - и патроны есть. Вчера выпили весь бар, сегодня оружие бросают. Надо отдать этим разгильдяям винтовку.

- Нет, я тороплюсь, - вернул себе маску железного спокойствия Уайт. - Вы им сами отдайте.

- Ну, как хотите, - милиционер начал спускаться по тропе в сторону битвы. - Сейчас закончат.

- Ага, - кивнул Уайт, направляясь в другую сторону.

- Снято! - с улыбкой крикнул Кустурица, которого Уайт уже не видел. - Можно подгонять «скорую помощь» за трупами!

На окраине поселка Уайт снова напоролся на злополучный цыганский оркестр. Завидев щедрого постояльца, музыканты тут же схватили свою медь и начали выдувать знакомую тему из фильма «Миссия невыполнима». При этом фальшивили на свой балканский манер. Уайт брезгливо поморщился, этот фильм ему очень нравился, напоминая о бурной молодости. А вот Лука на своем кабриолете оказался как нельзя кстати.

- В Тиват! - крикнул ему британец.

Уже на тракте в кармане зазвонил мобильный телефон. Голос Истмена поинтересовался:

- Что это было, Колин?

- Кино. Я же говорил.

- Работа сделана?

- Да. Я видел.

- А Справедливый?

- Ушел под эту заварушку.

- Гениально! Я так и знал, что он что-нибудь придумает. Теперь, главное, нам самим не попасть на его мушку. Искать его бесполезно...

- Ты мне это говоришь, Джордж?

Вечером в киношном поселке Хромов и Кустурица закатили большой и шумный праздник, на котором играл знаменитый «No smoking orchestra», так не понравившийся Колину Уайту... Павел и Вера в это время читали черногорскую желтую газету о смерти двух российских туристов в результате разборок криминальных структур. И о том, что из-за этого были сорваны съемки исторического бестселлера о Народно-освободительной армии Югославии. Полиция ведет расследование. Эту же газету будет чуть позже читать Джордж Истмен. Проскочит еще какая-то информация в Интернете. Телевидение данное событие вниманием не удостоит, или Истмен просто не углядит ее в пестрых и быстрых блоках подобных новостей.

- Я тут услышал одну удивительно точную пословицу, - сказал Павел, - из одного дерева икона и лопата бывают.

- Интересно, - признала Вера.

- Это не о дереве. О человеке. Это человек может сделать из себя лопату, загребающую, скажем, деньги, или - еще какой-нибудь инструмент, доску разделочную, скажем, а может стать иконой, согласно тому, что он есть образ и подобие Божие.

- Да, - согласилась Вера. - А почему Кустурица называет себя югославом?

- А почему я считаю себя гражданином Российской империи?

- А я кто?

- А вас я прошу быть моей женой!

- По старому паспорту или по новому?

- Мы повенчаемся, а для Бога паспорт не важен...

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ: ЭПИЛОГ

Пашка неуверенно постучал в дверь, указанную на листочке, который он держал в руках.

- Кто вы? - услышал он и понял, что его рассматривают в глазок.

- Я от Веры Сергеевны. Варвара Семеновна - это вы?

Дверь открылась. Пожилая женщина еще раз внимательно осмотрела его с ног до головы, затем отступила в сторону:

- Входите.

- У меня к вам письмо от Веры, - он протянул запечатанный конверт.

Варвара Семеновна торопливо вскрыла его, развернула лист, на котором была всего одна фраза.

- Тут сказано, что вы все расскажете, все объясните.

- Да! Пока не забыл, - Паша достал из кармана еще один конверт. - Это тоже вам. Здесь текст эпитафии на памятник. Павел Словцов придумал.

- Какой памятник?

- Если вы угостите меня чаем... И если у вас в доме есть коньяк... Ну, а если нет, то у меня он есть с собой... Я все вам подробненько расскажу.

- Витя, я не верю, - причитала Лена Солянова, вытирая слезы и сопли с распухшего лица.

- Не верь. Имеешь полное право, - сухо отвечал муж, наливая в рюмки водку. - Помянем?

- Да отстань ты! Почему их хоронили в закрытых гробах? Варвара Семеновна даже не попросила открыть!?

- Потому что там были взрывы...

- Но почему тогда Веру похоронили рядом с Зарайским?

- Варвара Семеновна так решила.

- Экстрасенс-алкоголик этот - Пашка - всё так решил. Вертелся вокруг нее... Заботливый... А что значит эта надпись на памятнике: «Любовь того стоила»? Кому она?

- Кому надо, тот и прочитает, - резонно рассудил Виктор.

- Это я, дура, всё устроила. С этим дурацким объявлением.

- Пуля - дура, а ты - просто женщина.

- Издеваешься?

- Сама ты над собой издеваешься.

- Но ты мне объясни, почему она почти все оставила Лизе? Кому?! Ли-зе! Я в ум взять не могу.

- Не бери.

- Тьфу на тебя, Солянов, наливай...

- Вероника, тебе прислали из Европы бутылку вина, - растерянный Дэвид вошел в комнату.

- От кого?

- Обратного адресата нет. Будем открывать?

- Бутылку? Бутылку... - как завороженная повторила Вероника.

- Красное вино... То ли македонское, то ли черногорское...

- Будем открывать... Неси штопор.

- Ты собираешься пить напиток, который неизвестно кто послал?

- Нет, я собираюсь найти там письмо.

- Письмо? Кому?

- Будущему...

- Клавдия Васильевна, принесите, пожалуйста, кофе и попросите Среду ждать в приемной, - скомандовала Лиза в селектор.

В кресле госпожи Зарайской она чувствовала себя весьма уверенно. Более того, в отличие от сдержанной Веры, она крутилась в нем на все триста шестьдесят градусов с завидной резвостью. Портрет самой Веры Сергеевны, перетянутый черной лентой, нисколько ее при этом не смущал.

- Вы принесли с собой тот чудный рыбный соус? - с усмешкой спрашивала она Уайта, который сидел напротив нее. - Или у вас есть что-нибудь позабористей?

- Перестаньте, Елизавета, вы же носите имя британской королевы.

- Это она носит мое имя, а я могу позвать Астахова.

- Не горячитесь, мы знаем, что он уволился и отбыл в неизвестном направлении. Что поделать, не справился с работой.

- Тогда я могу позвать нового начальника безопасности - Среду. Он, знаете, комара на лету может подстрелить, - Лиза выразительно посмотрела на Уайта.

- Я же не воевать сюда приехал, - озадаченно вздохнул Уайт.

- Ага, кто-то там вспомнил, что у него есть сын, и подумал, что можно на мне жениться. Щас я побегу, понесу все свои капиталы на блюдечке с голубой каемочкой. А потом он и меня, как Веру Сергеевну, взорвет. Ему же не я, наследник нужен.

- Елизавета Алексеевна, с Верой Сергеевной произошел несчастный случай. Вы же знаете, чем кончилось расследование. А вы, я полагаю, всегда мечтали выйти замуж за приличного человека.

- А кто вам сказал, милейший господин Уайт, что я не выйду? Я знаю, как это делается. О! - она взяла со стола газету, развернула и прочитала вслух одно из объявлений: - «Куплю одинокого мужчину для достойного использования. Требования: средних лет, высшее образование, начитанность, любовь к искусству, путешествиям, отсутствие вредных привычек...» Классика! - оценила Лиза. - И если кто-нибудь еще раз напомнит мне об анализе ДНК, то я через этот анализ гарантирую пожизненное пребывание на Колыме, ясно? Так и передайте своему... Как там его?

В это время голос Клавдии Васильевны из селектора сообщил:

- Елизавета Алексеевна, Юрий Максимович звонит, срочно.

Не извиняясь, Лиза сняла трубку.

- Алло! Юра! Как я рада тебя слышать. Нет, замуж еще не вышла, жду от тебя предложений. Жорик? Нормально Жорик. Да, пришлось его из Москвы увезти. Потом объясню. Какое дело?.. Кино снимать?.. Сопродюссером?.. А сопродюссеров показывают?.. Нет?.. Сделают исключение?.. Кто будет снимать? Сколько надо - я в деле! Хорошо, увидимся.

Нежно устроив трубку на место, Лиза ехидно воззрилась на Уайта:

- У вас еще есть вопросы? Видите, мне некогда, я тут кино собираюсь снимать.

- Кино, - вздохнул Уайт, - у вас... и у этих сербов... не жизнь, а сплошное кино.

- Ага, нам так веселее. Ну все, адью. Привет королеве. - Нажала кнопку на селекторе: - Володя, проводи джентльмена... до аэропорта. Посади в самолет и проследи, чтобы он с него не спрыгнул! - снова повернулась к Уайту и метнула в него ядовитый взгляд: - У нас город маленький, хоть и столица. Еще раз явитесь, заблудитесь в тайге. А там - медведи!..

- У вас в России - везде медведи... Даже в партии...

А тайга за окном просыпалась утренней вознёй птиц и разговаривала с ветром низким хриплым голосом вековых стволов. Верхушки кедров уже не дотягивались до неба, которое весной становилось выше и прозрачнее. Разбитый вездеходами проселок тянулся вдоль опушки и сворачивал к околице.

Но самым удивительным временем была ночь. Белесая, светящаяся сама собой изнутри, она не позволяла небольшому поселку погружаться во мрак, а будто бы купала его в туманной дымке.

- Белая ночь! - любовался в окно Павел. - Я думал, такое только в Питере.

- Здесь даже интересней, - соглашалась Вера.

- Сколько мы здесь будем жить?

- Пока не надоест или пока не состаримся.

- А если наступит новый ледниковый период?

- Дров во дворе - море! Ну и, в конце концов, у нас есть маленький домик в Черногории.

- Ты же отдала его Вишне?

- Я попросила ее там жить и присматривать за ним. Мама туда поедет отдыхать.

- Ты не боишься, что мы когда-нибудь с ним встретимся вновь? Столько людей знает! Если он догадается?

- Пусть. Вера Зарайская почивает рядом с ним на кладбище. Даже если что, он ничего не рискнет предпринять, потому что никто не знает, где Справедливый. И еще я кое-что отправила Ерышову. Так, на всякий случай. Но главное - никто не знает, где Справедливый.

- М-да... Такие, как он, на пенсию не выходят...

- У нас вчера кончились деньги.

- В смысле?

- Здесь нет банкоматов! Я об этом не подумала!

- Позвони Диме, пусть исправит ситуацию, - улыбнулся Павел, - откроет отделение банка в этой глуши.

- Сам позвони, у меня на мобильном тоже ноль.

- Значит, будем жить в деревне. Тут, кстати, в сельскую школу требуются учителя...

- Ты забыл, год учебный заканчивается, кто нас сейчас возьмет?

- Значит, заведем корову и будем продавать молоко. В конце концов, даже Кустурица живет в деревне. А я, вопреки всему, буду читать деревенским детишкам стихи. Ей-Богу буду...

- Ну, и на что тебя вдохновляет здешний вид из окна?

- Вчера за окном мельтешил пьяный Пашка. И это вдохновляло меня наладить ему пинка. Он, похоже, передумал умирать. Заспиртовал свои больные мозги. Будет тут местным колдуном, погоду предсказывать.

- А если серьезно? - Вера тоже подошла к окну, прислонившись к Павлу.

- Знаешь, я все время видел из окна город. Поэтому, честно говоря, не знаю. Но... Выйди-ка на улицу!

- Зачем?

- Ну выйди, трудно, что ли?

- Да нет, но что ты придумал?

- Ну выйди. Встанешь вот там, - Павел показал ей на одинокую сосну у дороги, - и смотри на меня.

- Ладно.

Через пару минут Вера смотрела на него, прислонившись плечом и головой к сосне.

- Ну что? Вдохновляет?! - крикнула она ему.

Павел открыл окно и выпрыгнул на улицу. Подбежал к ней, подхватил на руки.

- Вдохновляет! Жить так хочется, что умереть не жаль! Лишь бы вот так прижимать тебя к себе...

- Тебе еще не надоело умирать? Ты не хочешь дописать свой роман сам?

- Нет, я хочу, чтобы он длился... - Павел еще крепче прижал Веру к себе.

Она положила ему голову на плечо:

- И чтоб в конце: и жили они долго и счастливо, и умерли в один день.

- Да, но про это читать не любят. Не любят читать про счастливую любовь. Им конфликт подавай, чтобы плакать или смеяться, чтоб нервы щекотало. Это я тебе как писатель говорю.

- А у нас конфликтов не будет.

- Значит, и писать не о чем. Только завидовать.

ЭПИЛОГ ЭПИЛОГА

Эту историю рассказал мне Дмитрий Мизгулин, когда вернулся из Праги. Он же привез начало романа Словцова на дискете и предложил его продолжить, обещая стать редактором и суля всяческую творческую помощь. Самому ему на масштабную прозу времени пока не хватает. У меня как раз вид из окна в это время был никудышный, отчего предпочтительнее было смотреть на белый лист бумаги или монитор компьютера, и я подумал: любовь того стоит...

И если кто-то скажет, что таких счастливых историй не бывает и любовь такой силы невозможна, смею возразить: всё бывает и не всё проходит. У меня такая была и есть. Но это уже, как принято говорить, другая история.

И ещё. Кто-то скажет: зачем в этом романе столько стихов? Кто-то их пропустил, кто-то прочитал вскользь... А я просто боюсь... Боюсь, что когда-нибудь кто-нибудь прочитает строфы Владимира Соколова, стихотворением которого я начал роман:

«Как я хочу, чтоб строчки эти

Забыли, что они слова,

А стали: небо, крыши, ветер,

Сырых бульваров дерева!

Чтоб из распахнутой страницы,

Как из открытого окна,

Раздался свет, запели птицы,

Дохнула жизни глубина», -

и не поймёт - зачем они...

[1] - Никто?! (Англ.)

[2] - Конец света? (Англ.)

[3] - Судный День! (Конец Света!) (Англ.)