Виновата любовь - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Цилия Лачева (ч. 4)

— И до тебя дело дойдет. Очень скоро. А миллионы вернем с прибылью. Поживем — увидим… — Он вдруг крикнул, вытаращив глаза: — А ты чего хочешь, бай Стамен? Чтобы мы валяли дурака на этих старых печах, пока они не выпьют наши силы, не сожрут самые дорогие годы? Чтобы мы работали как при царе Горохе?

Христов отпрянул. Ринулся к своей машине. И поехал как-то неуклюже, толчками, не попрощавшись и не махнув Стамену рукой.

Бригадир пошел в магазин, купил, что было нужно, и возвратился домой, огорченный и недовольный всем миром и самим собой.

— Он сказал, что я работаю как при царе Горохе. А ведь я отдал столько сил, обучил десятки учеников! Никому до этого нет дела.

— Есть дело, вы ошибаетесь, — возразил следователь. — Но люди быстро привыкают к новому — более легкому и удобному. Такова их природа. Иначе не будет прогресса, уж вы-то лучше всех это знаете.

Стамен вздохнул, глядя в сторону. («Что ж, такая уж у меня судьба. Жаль, мое время уходит…»)

— Куда поехал инженер?

— Откуда мне знать? В темноту…

— Почему вы мне раньше не рассказали о своей встрече с Христовым?

Юруков поднял брови. Стыдно было из-за этой гадкой стычки со своим начальником, человеком разумным, беззаветно преданным делу. Целых пять лет они пахали одну борозду, каждый своим способом, но шли к одной цели — научить народ работать, видеть далеко вперед не только собственное будущее, но и будущее своей родины.

— Не хотел, — вздохнул Юруков, — чтобы про царя Гороха… Люди языки распустят, прежде чем поймут, кто прав, кто виноват. Поэтому и не сказал.

Следователь выпил чашку липового чая и ушел, переобувшись в прихожей в свои большие грязные ботинки («Ишь, скитается по белу свету…»).

Мария все же решила уйти со стройки. Пока собирала чемодан, поняла, что это ее заветная мечта, которая набухала и росла в ней неустанно, как зерно в оболочке. Она укладывала одежду, по-деловому прикидывала, что взять, а что оставить. Для нынешнего момента — меньше вещей, больше денег.

— Опять, что ли? — спросил отец, гримасой выдавая нежелание дать ей денег.

— Опять. В Софии жизнь дорогая.

— У тебя есть дом и работа. Чего ты мечешься, как муха без головы, туда-сюда?

Вся ее жизнь — сплошные метания, но, слава богу, у нее есть голова на плечах, и она полна планов и надежд. Новое, счастливое начало маячило впереди.

Она не захотела, чтобы ее провожали. Села в купе первого класса. Положила чемодан внизу, у ног. Настроение было прекрасное. Мария взяла себе кофе, как только поезд тронулся. Маленький город разворачивался, исчезал с глаз долой — вот уже потянулись окраинные хибарки, каждая — с одним-единственным окном, а потом и они остались позади, уступив место полю взошедшей чахлой пшеницы. На горизонте мелькнула черная полоска леса, наполненного пробуждающейся жизнью.

Откинувшись на мягкое сиденье, Мария думала, что впервые она свободна. Ее ждала столица — бульвары и парки, прекрасные здания, бетонные башни, великолепие ночной светящейся рекламы, асфальтовые мостовые, звонкие сигналы автомашин и запахи, запахи, удивительные запахи свободной жизни… И она, Мария, идущая среди множества других, одинокая женщина, никто не любопытствует, куда она пошла, что делает ее зубной врач и нравится ли ей вчерашний дождик. Свобода, полная свобода! Прочь от мелочного, муравьиного, безликого общества! Ее место среди столичных культурных людей, в компаниях мужчин утонченных, преуспевающих. Рано или поздно она займет свое место среди них — будущее само направит ее указующим перстом по верному пути.

Подруга встретила ее на вокзале. С двумя пересадками доехали на трамвае до запущенного кооперативного дома, где у подруги была маленькая комната на восьмом этаже.

— С тебя магарыч, — сказала она. — Я нашла тебе работу. Наш бригадир даже обрадовался: нам, говорит, такие нужны. Давай ложиться, дорога длинная, я тебя рано подниму.

Мария отказалась от рабского труда.

В хорошем пальто, с фальшивыми бриллиантами в ушах пошла она по утреннему бульвару «Витоша» играющей походкой — совсем как киноактриса. Поток спешащих людей обтекал ее, и не было в нем ни одного знакомого лица. Ни любопытства, ни интереса не встретила Мария в чужих глазах.

Левая ее лодыжка начала болеть (напрасно натянула сапоги с высокими каблуками). После длительного хождения Мария зашла в кафе, умирая от усталости. Заказала себе дорогие сигареты.

Сидела, курила, разглядывала людей, сидящих вокруг.

В общем, пока это было одиночество, а вовсе не свобода — Мария не понимала, почему тает радость, которая так грела ее в пути…

Через пять месяцев Драга получила письмо с иностранной маркой, криво приклеенной к темно-синему конверту. Адрес, написанный более светлыми чернилами, был едва виден, но она сейчас же узнала неуверенный, мелкий почерк Евдокима. Желтоватая бумага с незнакомым штемпелем, в левом углу страницы — рукопожатие отрезанных по локоть рук… Евдоким писал наскоро, словно положив листок на колени. Два месяца носило эту весточку по суше и по морю, она побывала в другом полушарии, в тропиках, у чернокожих, которые ходят голодными и полуголыми и обрабатывают под дулами наемников обширные плантации, засаженные опиумом и кофе…

Прочитала листок, еще раз — пока до нее не дошло его тяжелое, точно яд, невероятное содержание. Драга нашла конверт, сунула туда письмо, заклеила. Написала адрес: областной город, следственный отдел, Клименту Петрову. Накинув платье, сунув ноги в старые босоножки, добежала до почты и вернулась, мокрая от жары и мрачных мыслей.

Муж работал во вторую смену. Уставшая и испуганная, Драга долго стояла у окна. Слышался шум длинного летнего дня, люди спешили кто куда — по делу или на развлечения, покупали мороженое и газеты, сидели на скамейках. Солнце садилось, тени росли. Все излучало жизненную силу и веру в жизнь, но Драга, скрестив руки, смотрела в окно на пеструю картину лета изумленными глазами, точно не узнавала ни город, ни людей.

Скоро следователь получит письмо, вскроет его и прочтет…

Климент распечатал конверт. Старомодный штемпель, простая плотная бумага. Письмо без приветственной первой строки. Рука, которая его написала, не в ладах с правописанием…

«Ты, наверно, лопнешь от злости, когда узнаешь всю правду, милая Драга, да ведь ты же мне ее и предсказала, если еще вспоминаешь о моей милости. Ты говорила, мне еще повезет на женщин — во время прощания, помнишь, когда ты меня провожала, чтобы снова прибрать к рукам своего лапотника Диму.

От всего сердца желаю тебе счастья. Прошлое мертво, как говорили некоторые бездыханные трупы, каким является инженер Христов. Но ты увидела мое будущее намного раньше, чем любая гадалка: да, хорошенькие женщины помогли мне добраться до этого края света, потому что здесь действительно конец, а дальше начинается темная вечная вода. Одна мадам тайно вывезла меня из Германии, вторая купила билет до этого болота, третья сейчас — моя госпожа и покровительница. Я кормлюсь карнавалами, делаю разные маски, но чаще всего — маску Смерти. Здесь она нечто вроде старой дамы, ее и уважают, и подсмеиваются над ней. Головы скелетов изготавливаю из проволоки, пластмассы, некоторые из серебра. В соответствии с карманом клиента. Я тебя не забыл, но уже не смею и мечтать о тебе. Поэтому посылаю тебе это письмо, признание и объяснение в ненамеренном и бесцельном убийстве.

Я убил нашего дорогого инженера. Не ищите, как мне отомстить, не ищите ни причин, ни повода, ни прочих глупостей. Автокатастрофа, в которой погибает невинный человек, такая же случайность. Я — как тот шофер — ни в чем не виновен. Случайность или что другое, рок или судьба (в которую здесь очень все верят и потому зажигают свечи в ее честь)…

Монотонно накрапывал дождь, я только его и помню, а я забыл свой плащ в комнате этого сумасброда Юрукова. Оделся уже на улице, в полной темноте. После здешнего солнца, которое полоснуло меня, как ножом, я все еще мечтаю о такой влажной и темной прохладе как о благодати. Я вышел, это у меня уже как сон, но помню, что привык к темноте, и вдруг мне стукнуло выкурить сигарету у бетонщиков, они хорошие ребята. Я видел свет у них на площадке. А сам был как сирота в темном лесу — после того как ты выкинула меня. И я подумал: услышать бы хоть слово человеческое. Только пошел, и вдруг откуда-то появился твой Дима. Я узнал его по пальто в светлую клетку, эта клетка издалека видна. Разум у меня помутился, в голову ударило, будто я выпил бутылку ракии (и здесь делают ракию, только сладкую), и стало мне плохо, так плохо, как никогда. Из-за него я стал нищим, босяком, он отобрал у меня любимую жену (а я ее мучительно люблю до сих пор — я однолюб, как и вообще все невезучие). Вернулся в комнату, где оставил нож инженера — ты знаешь, он с перламутровой ручкой в серебряных кольцах. Мы резали им бумагу, щепки для растопки, горячий хлеб (здесь хлеб тоже сладкий, посыпан тмином и кунжутом)… Побежал как сумасшедший, схватил нож со стола и, не задумываясь, кипя от злобы, догнал его. Я поскользнулся, не повезло: падая, задел только его плечо. Тогда я его стукнул, он упал лицом вниз. Вскочив, я еще и еще раз ударил его, и нож нашел точное место — этот тип больше не пошевелился. Я перевернул его на спину — и только тут увидел, что обознался… Эта ошибка перечеркнула всю мою жизнь и толкнула меня в этот чужой город, как каторжника. Хотел сначала убежать, но потом что-то будто подсказало мне: отнеси его к бетону, там он утонет, как камень на морском дне. Море возвращает мертвецов, бетон — никогда. Хоть и худым был инженер, но, когда я его поднял, он оказался как камень… Спрятал я нож в его карман и поволок Христова туда, где заливали фундамент. Сколько я возился с ним, не помню. Тащил, заливаясь потом, соленым и горьким. Притаился в самом темном углу, завернул несчастного в мой запачканный плащ и опустил в мягкую кашу… Он потонул легко, последней скрылась его рука, которая торчала вверх, вроде бы проклиная меня. Подошла новая волна бетона — и дело было сделано. Крови не было — и в убийствах бывают случайности. Где-нибудь следов сколько хочешь, а где-нибудь — никаких. Мне повезло, если можно говорить о везении при такой мерзкой истории. Потому что я не виноват, просто злой рок, который приходит, когда его не ждешь…

Потом я пошел к Цанке выкурить сигарету, а она мне говорит: ты дрожишь, почему ты раздет в такой холод? Я сказал: вот такой я. А сам все дрожал как собака… Я действительно был собакой в эту ночь, бездомной и напуганной, но понимал, что что-то такое паршивое могло случиться только со мной, так как от рождения я невезучий.

На пароходе, поскольку я плыл один, раза два-три мне приходило в голову прыгнуть в воду. Одним телом меньше в нижних каютах — кто заметит? Но когда я смотрел в непроглядную, страшную воду, вспоминал, как какой-то старик говорил мне, что на дне царит черная, вечная ночь и плавают светящиеся хищные рыбы — очень кровожадные. Именно они остановили меня, чтобы я не прыгнул и все же достиг берега, который встретил меня неприветливо, потому что многие приезжают сюда, все, как и я, ничего не знают о здешних людях, не понимают их языка… Сейчас я уже разбираюсь в их диалекте, сам себе могу купить хлеба и кофе. Кто-то мне сказал: самая большая благодарность, которую мы выражаем кому-то, вызывает в нас соответствующую неблагодарность. Так и я с инженером, который был добр и терпелив со мной и в профессии хотел сделать из меня человека.

Чао, Драга! Я знаю, что зачеркиваю последнее доброе воспоминание обо мне. Но что поделаешь? Слепая случайность иногда сильнее наших намерений. Я был бы рад, если б не ошибся, если бы твой Дима, который обокрал мою жизнь, лежал бы забетонированный, как ему и положено.

Евдоким».

Климент подал письмо своему уполномоченному и, немного помолчав, затянулся сигаретой.

— Закончилась и эта история, — сказал он. — А девушка не понравилась мне с первого взгляда…

Дело было ясное, как день, невзирая на то, что была темная ночь: второпях инженер схватил Димино пальто, чтобы выскочить куда-то под дождь… На стройке все общее — посуда, одежда, кровать, сбитая из досок.

— А где был Дима?

— Спал вот здесь, на этой кровати, прежде чем заступить на дежурство. Поэтому ничего и не знает.

— А пальто? Он что, так и не хватился его?

— Дима — широкая натура, к своим вещам он безразличен. И Драга такая же.

— Приложить письмо к делу инженера Христова?

Следователь кивнул и неторопливо, нахмурившись, налил себе чаю.

Через несколько дней во втором цехе после работы собрались близкие друзья инженера Христова — его заместитель Иван Денев, Драга и Дима, два инструктора и молоденькая девочка, представительница рационализаторского бюро, проявившая себя талантливой и трудолюбивой сотрудницей.

— Я собрал вас, — сказал инженер Денев, — чтобы сообщить кое-что полезное и чрезвычайно важное для завода, для нашего общего дела. Вы знаете, что наш дорогой коллега инженер Христов погиб, он стал жертвой преступной ошибки, а человек, виновный в этом преступлении, уже находится вне досягаемости наших законов. К сожалению.

Он помолчал и добавил в полной тишине:

— Ничего. И жизнь имеет свои законы. Она не прощает, даже если преступник убежит на край света. Я не оратор, поэтому буду краток: дело Христова на стройке осталось незаконченным. Но это не значит, что время поглотит его, как песок воду. Мы здесь для того и собрались, чтобы решить, как завершить его — как и полагается настоящим людям и коллегам.

— Прежде всего, — сказал Дима, — происходит бесполезная утечка тепла из фильтров. Просто сердце разрывается.

— Где Юруков? Я послал за ним.

— Вот он я. Занят был, потому и опоздал.

— Нет более важной работы, чем здесь, сейчас.

Ошеломленный Стамен Юруков сел немного в стороне, пригладил влажные волосы — видно, успел забежать в душ.

— Предлагаю и бай Стамена включить в нашу группу. Он-то знает печь снизу доверху.

— Нет, братцы, — быстро проговорил Юруков. — Ни в какие группы меня не включайте. Меня в профсоюз позвали — буду о людях заботиться.

— Зачем тебе профсоюз? Спокойной жизни захотелось?

— Какой это покой, вы что… Будем сколачивать молодежные бригады.

— А в свободное время?

Стамен двумя пальцами достал из кармана смятую пачку сигарет, закурил под напряженными, выжидательными взглядами. Вдоволь насладившись ощущением своей значительности, веса своего в коллективе, сказал:

— Забот — тьма.

— А мы что, по-твоему, беззаботные? — фыркнул Дима и оглянулся на Драгу.

Но та, не обращая на него внимания, шепталась о чем-то с инженером Деневым.

— Предлагаю, — сказала она, оглядев присутствующих, — организовать черную кассу. Нам скоро средств понадобится — ой-ёй-ёй сколько. Отдел рационализации ведь не раскошелится, пока мы не удостоверимся в результатах наших экспериментов. Так что — кто «за»?

— Согласен, — сказал Дима, ловя ее взгляд.

— А ну, дочка, — сказал Юруков, — напиши-ка мою фамилию: половину расходов беру на себя.

— Ты подумай, — засмеялся Денев. — Не много ли?

— В самый раз, — отрезал Стамен. — Другие жизнь свою отдают за то, что им дорого, а тут — деньги, тьфу…

Расходились без шума и смеха, как обычно бывает после собрания. И каждый пошел своим путем, который, в сущности, был один для всех, — к городу, распростершему два новых, ослепительно белых на солнце крыла.