Виршевая поэзия (первая половина XVII века)

да вкинули в тюрьму, и лавка, государь, была уска,

и взяла меня великая тоска,

и послана рогожа, и спать не погоже.

Сидел 19 недель, а вон ис тюрьмы глядел.

А мужики, что ляхи, дважды приводили к плахе,

за старые шашни хотели скинуть с башни.

А на пытках пытают, а правды не знают.

Правду-де скажи, а ничего не солжи.

А яз им божился и с ног свалился и на бок ложился:

не много у меня ржи, нет во мне лжи,

истинно глаголю, воистину не лжу.

И они того не знают, болши того пытают.

И учинили надо мною путем, мазали кожу двожды кожу кнутом.

Да моим, государь, грехом недуг не прилюбил,

баня дурка, да и мовник глуп.

Высоко взмахнул, тяжело хлеснул,

от слез добре велик, и по ся места болит.

Прикажи, государь, чем лечить,

а мне, государь, наипаче за тебя бога молить,

что бог тебя крепит, дай господи, и впредь так творить.

Да видех, государь, твоего государя моего имярек, рукописание прослезихся,

и крепости разума твоего удивихся,

а милосердия твоего у князя Ивана рыбою насладихся,

и богу моему за тобя, государя моего, помолихся.

Да от сна вставая и спать ложась, ей-ей всегда то ж сотворяю.

А тем, государь, твое жалованье платить,

что за тебя бога молить, да и всяк то говорит: добро-де он так творит.

Да писал бы, государь, немало,

да за великой смуток разума не стало.

Да немало, государь, лет,

а разума нет, и не переписать своих бед.

Розван, что баран, разорен до конца, а сед, что овца.

Не оставили ни волосца животца, и деревню сожгли до кола.

Рожь ратные пожали, а сами збежали.

А ныне воистинну живем в погребище и кладем огнище,

а на ногах воистину остались одне голенища, и отбились голенища.

Зритель, государь, сердцам бог, не оставили шерстинки,

ни лошадки, ни коровки, а в земли не сеяно ни горстки.

Всего у меня было живота корова, и та не здорова.

Видит бог — сломило рог.

Да бог сердца весть — нечего есть.

Велел бог пожить, и не о чем тужить.

А я тебе, государю моему, преступя страх,

из глубины возвах, имя господне призвах,

много челом бью...

Баснослагатель Езоп не украшен образом[1],

Прочитай же сего обрящется с разумом:

Плоть — сосудец его аще и не зело честна,

Но душа в нем живущия зело изящна.

Пиша притчами сими зверския нравы

И в них изображает человеческия справы:

Птицами и рыбами поставль основание

И над баснами творит нам истолкование.

Притча к притчам — сказание и глагол притчи,

И в притчах притчослагатель глаголет вещи.

Глумление сея притчи не в глумех,

Но утешительное прочитание в разумех;

Нравоучительная нам сей беседует[2]

И в притчах полезная житию дарует,

Яже от еллинскаго преведена суть мною.

Прочитай я, любимиче, утешайся <со> мною.

Всяк сребролюбец скор ко взятию.

Косен к подаянию.

И готов глаголати аще что истощит.

Нем бывает аще что присовокупит.

И не хощет никогда истощевати.

Но всегда хощет исполняти.

И зело велико дело поставляет.

Еже аще когда что истощавает.

Неудобь о сем скорбит, печалуется, докучает.

Жалостьми содержим бывает.

Щедрь в чюжем.

Скуп же во своем.

И немилостив ко всем.

И своей гортани ядения оскудевает.

Сокровище свое исполняет.

Плотию своею сохнет, корыстию богатеет.

Сего же не разумеет:

Еже зле собирает, зле и погибнет.

Понеже сие вскоре суд божий постизает.

Еже аще что от злаго произыдет,

Сие паки во зло и обращается и не приходит ко благому.

Понеже не происходит от благого.

И сего ради сребролюбец не имат живота.

Ниже сего привременнаго.

Ниже вечнаго.

В премудростех славимый

И в разуме хвалимый,

Честностию же чести честно почитаемый,

Во своих бо сих делех художно познаваемый,

Понеже трудолюбно подвизаемый

И усердно совершаемый,

Богом же самем наставляемый —

Феодор Касиянов, сын Гозвинский,

Греческих слов и польских переводчик.

Словесныя убо моея и тричастныя душа[3] великому отцу,

Во очищении бо грех желающу тоя представити вышнему творцу.

Явственно убо о нас пред престолом божественным предстателю,

Щедраго же и великаго трисоставнаго бога призывателю.

Его же убо божественному и преизящному и честному иерею,

Наставнику же и учителю и богоукрашенному верою.

Настоятелным убо и богослужителным саном священному,

От благаго же и великаго бога предпочтенному.

Много обремененну отягчением духовному учителю,

Усердну же о моих гресех непрестанному богу молителю.

Истинным богоразумием попремногу одержиму,

Еуаггелским же и боговещателным учением искусно учиму.

Радость же многу о сем сотворяет худости нашей,

Еже со вниманием разсуждающе в добродетели вашей.

Ю же бо учиши нас на себе понести по божественному вещанию,

С величии прилежанием исправляти по усердному тщанию.

Елико же убо от тебе изтекает благоспасителное учение,

Мне же паки толико сотворяет духовное просвещение.

И яко же убо полагавши зде добродетель многу,

О словесных бо овцах тщишися ответ дати богу.

Ныне же аз своим неразумием о сем что содеяти могу,

Умное благолепие того описати по достоянию како возмогу?

Философское убо безрителное учение разумно навыче,

Еще же и божественным предоброе извыче.

Достоянием бо своим любомудреным выну украшается,

О неизреченней же и велицей милости божией сподобляется,

О ней же убо разум свой во всем благоумне устрояет.

Велелепному же тому благожителству мнози ревнуют

И своим усердием к богу неуклонно утренюют.

Чувствено бо и усердно непрестанно к богу подвизается,

Умудренною же верою яко светом украшается.

В настоящем бо пребывании за ны непрестанно молящеся,

Непредкновенно же своим крепкоразумием нелицемерно молящеся.

Алча же и милоственныя струи яко води проливает к богу,

Словесному же своему стаду тем сотворяет ползу многу.

Тем же убо своим благоверием чада своя по бозе снабдевает,

О себе же их благодетелством к добродетели понуждает.

Яко же убо тма от света светлением просвещается,

Щедротами же божественными того ради милостив кождо обогащается.

И сего ради вязания и решения тому от бога вручишася,

Христоподобному, понеже нраву по всему научившеся.

Поистинне убо «врач душевный» тем да нарицается,

Ревностию понеже верою в добродетелях исправляется.

Им же убо душевныя вреды далече соотимаются,

Сатанинская же неисцелныя ст<р>упы явлением открываются.

Но сии бо являемыя язвы спасителным исцеляет учением,

О нем же аще кто потрудится со усердным прилежанием,

Рачително таковаго исправляет кротости духом,

Аще кто слушает его со внимателным слухом.

Достойно убо того благочиние описати недоумеваю,

О нем же и слухом своего разума не достигаю.

Во исправлениях божественых к горним по всему уподобляется,

Аще и немощною сею человеческою плотию обязается.

Того убо духовная вера яко солнце пред богом светлеется,

И к мирским и суетным молвам никако же уклоняется.

С великим убо дивлением чюдитися нам сему достоит,

Явственно понеже свою добродетел<ь> на небеса возводит.

Несумениое бо свое же к богу посылает усердие,

Елико ж<е> тем да получит божие великое милосердие.

Душеспасителное ж<е> убо и нам житие понужает исправляти,

Основателную добродетель к богу устрояти.

Сего ради убо того многую благодарим добродетель,

Тем бо да отпустит нам владыко злую детель.

О том бо нам подобает своя согрешения очищати,

И его благосердою верою себе яко елеем умащати.

Ныне ж<е> убо аз окаянный что содеяти могу

И которое благое поспешение улучити возмогу?

Сын убо духовный того паствы нарицаюся,

Недостоинством же велиим зело отягчеваюся.

Достойное убо того аще и поминаю чювство,

Устыдением ж<е> свое забываю велико злоумство.

Христоподобному бо того усердию еже к богу удивляюся,

От добродетелнаго ж<е> его действа далече отгребаюся.

Вскуюж убо аз люто жизненное се житие являю,

Нынешнее течение здешнее вотще препровождаю.

Якож<е> убо погибшее овча от спасителнаго стада заблудихся,

Того ж<е> благоумнаго действа в беззаконии удалихся.

Взысканием же обаче душеспасителным желаю обрестися,

Оставителным того прашением от грех спастися.

Елико убо мое согрешение пререщи б тое множеством,

Яко превосходити числа песка морскаго множеством.

Преокаянным же убо отягчением зело умножим есмь,

Аще и младоумною юностию одержим есмь.

Сего ж<е> ради убо благочинное твое молю священие,

Толика добродетелнаго нрава украшение.

Выспрь воздев руце пр<и>сно о мне ко господу молися,

О моем же паки окаянстве добродетелно потщися.

Неизреченное же убо свое и великое поели ми благословение,

Тем бо да отпустит ми владыко многое мое согрешение.

От тебе убо требую очиститися грех моих,

Непрестанно же желаю паки молитв твоих.

К тебе же убо ныне предлагаю мое моление,

Обаче да послет ми бог твоими молитвами умиление.

Преудивленное ж<е> убо твое благопребытие в нас вспоминается

От великих моих грех избыти сим понуждается.

Добродетел<ь> бо твоя елико во уме моем сияет,

От смертных налог душу мою попремногу свобождает.

Любозрителное твое любомудрие многое,

Смышления же моего паче разумение убогое.

К твоему убо велеумию отписати по достоянию не могу,

Остроумное ж<е> твое разумение похвалити не достигу.

Иже бо толикаго моего духовнаго учителя,

Благоспасителнаго ж<е> паче моего и усерднаго рачителя.

Люботрудным любомудрием како того ублажу,

Аще и по премножеству тому всячески изложу.

Глаголанием удобным[4] елико тому от части пишу,

От него ж<е> убо душеспасителнаго благословения непрестанно прошу.

Словесную убо душу сим просветити желаю,

Любодейственую ж<е> мою страсть явственно паки проявляю.

От страстных бо налог души моей поможение тем свыше сходит,

Владыце Христу аще о том со усердием помолит.

Елико ж<е> аще и мое множеством непрестанное согрешение,

Неизреченное ж<е> того толико духовное поможение.

И аще убо и во вселенныя концех[5] далече от него пребываю,

Явственно же и усердно на того моление уповаю.

Паки бо прошу твое честное благочиние,

Радостное ми от тебе узрети предчинение.

Отписати убо молю про свое благоумство,

Своим начертанием возвеселити мое чювство.

Иже убо о сем радостно возвеселюся,

Твоим же всечестным стопам со усердием поклонюся.

И о тебе убо мы да позвеселимся явственно,

Честное твое пребывание аще к нам проявится здравственно.

Естественное же убо свое покажи к нам милосердие,

Лютому моему неразумию свое усердие.

Остуди ж<е> убо мое прочее многое неистовие,

Младенческое и грубое малоумие.

Благожизненное ж<е> свое житие аще к нам проявиши,

И тогда убо паче по премножеству нас возвеселиши.

Елико ж<е> убо твое древнее к себе милосердие воспоминаю,

Толико ж<е> и ныняшнего твоего благосердия желаю.

Како и что напишу к суемудренному твоему разумению,

понеже вазжа<жда>лась душа твоя многому неправедному имению?

Зло убо есть, воистинну, зло таковым недугом кому одержиму быти,

от него же никому же души своей добра не получити.

В лепоту убо нарицает апостол <...> второе идолослужение[6]

и душам человеческим злое повреждение:

яко же магнит камык вся железа к себе привлачит,

тако и сребролюбивая юза всех содержит.

Понеже ничто же любезнее сребра и злата,

его же ради некогда ин погубляет своего брата.

Таковый лица божия не будет видети.

Того ради не подобает никому никого обидети.

Ох, увы, таковым недугом одержимым! —

горети бо будут огнем негасимым.

Аще и не повелевает никому никого осуждати,[7]

но не возбраняет же злаго нрава обличати.

И вси есмы слабостию своею грехотворители

и сего прелестнаго и суетнаго мира любители.

И коиждо нас своим грехом побежден бывает,

того ради и стязания от бога много приимает.

Тем подобает друг друга поучати

и от злаго дела отвращати.

И уже доволно время доходят про тебе таковыя нелепые слухи,

что отъемлеши у бедныхь и последния уси ухи.

Юродство есть, воистину, таковое разумение,

что насилованное и неправедное приимати имение.

Таковым, яко же выше рехом, спеется огнь неугасимый,

занеже ничто же злее таковаго нрава,

разоряет бо дом недобрая слава.

Ничто же точно благонравну мужу,

разумеет бо всякую брата своего нужу.

Царское одеяние сребром и златом, и бисерием украшается,

а разумный мужь добрыми своими делы прославляетъся.

Аще помилован еси зде от Христа своего и бога,

и молися ему, чтобы тебе нелишенну быти от него небеснаго чертога.

И уже доволно время мнози вопиют на тя со слезами,

ихь же еси напрасно оскорбил многими винами.

Что твой разум и многое приобретение,

аще постигнет тя вечное мучение?!

Люто убо есть, воистинну, люто обидети сирот,

понеже не видети тому божественных щедрот.

Многоковарен мужь, аще и повинен, прав является,

и в такова божия благодать едва вселяется.

Аще еси и зде и<з>бавлен будеши от всех бед,

но тамо никако же заглажден будет душевный твой вред,

понеже вся тайная наша деяния господь свесть,

и нам лукавством своим злохристианства своего от себе не отвесть.

И еще нам много не достало к тебе писати,

чтобы тебе от таковаго злаго своего обычая и нрава престати.

Почто таковым недугом одержимь?

Его же ради разве хулы никого еси хвалимь,

кроме твоих другов и любителей —

таковых же злых християнскихь томителей.

Тии тебе по своему нраву вельми похваляют

и государю твоему[8] своими лестными словесы заступают,

а християньству никако же помогают,

паче же неправедными словесы оклеветавают.

И государь ваш к тем словесем ихь прекланяется

и ко християнству своему не умиляется,

но и паче на них же немилосерд становиться.

Смутивый же грех в рай не вселиться.

И паки ложным словесемь веры емлет,

а от бедных словес не приемлет.

И паки безделне ихь отсылает

и на нихь же болшую вину пологает.

Аще паки зде избудеши на ся всякия крамолы,

но тамо за свое злохитръство не минуеши врящия смолы.

Добро убо есть, воистинну, от таковаго нрава отстати

и к богу крепкою верою пристати,

и к подручным ти милость показати,

и у кого что взято, тому хотя мало отдати!

И бог тебе милость свою Покажет

и елеом[9] главу твою помажет.

Есть убо от вас некто — нелепое звание Касаго,

иже пребывает у того благодагнаго прага

и яко пес от крупиц падающих[10] душю свою питает,

а на тебе горкия своя слезы проливает.

Паче же от всего сердца болезненно воздыхает,

что на всяк день конечною бедностию погибает

и яко вран без крыл меж домы скитается,

аще в молитве от того благодатнаго дому и питается.

Что изобидел де ты его сребренников сторицею,

а родился пред тою же безсмертною десницею;

что никако никоими обычаи нелвжно глаголет,

бедность бо его всегда аки ножем колет.

И ныне молим данную твою честность,

чтобы тебе не воставати на его великую бедность

и милость бы тебе к нему своя показати,

хотя мало что ему, бедному, отдати,

чтобы ему, безпомощному, не погибнути до конца,

а тебе бы тако же милость получити от содетеля своего и творца.

Аще не послушавши сего нашего к тебе речения,

блюдися от бога вечнаго мучения.

Силен бо бог сирот своих мстити;

творящему же зло добра не получити.

Аще еси и сам божественнаго писания много умеешы,

а нрава своего и обычая уняти не умеешы.

Лют бо есть, воистинну, лют человеческий нрав!

Добро убо тому, хто ни к кому не лукав.

Паче же аще кто никого не обидит

и всегда божественное писание видит,

и вся исполняет по его речению,

и не поостряется к человеческому мучению.

Но обаче подобает друг друга учити,

чтобь никому зла дела не творити.

Аще и самый аерь словес написати,

а кто чего не слушает, того не наказати.

Слышахом бо, яко некто от другое твоихь к тебе писал,

чтобы ты от таковаго своего нрава и обычая престал.

И ты де отнюдь словес его не слушаеш,

а горесть християнскую аки мед кушаеш.

Или мниши, яко супрузе и чадом собрати? —

аще не господь поможет, всуе будет дом созидати.[11]

Всем убо есть кормитель и промысленник бог,

иже по своей милости возвысит християнский рог.[12]

Много и самыя высочайшия за свои нелепыя дела низу сходят,

а наша чета и давно без вести отходят.

И ты во уме своем мужайся и крепися

и от таковаго своего злаго нрава отщетися.

Аще ли не лишишися того злаго нрава,

то не будет ти от вечныя муки избава.

Блюдися, да не яко неплодная смоковница посечена будеш[13]

и потом вечных и нестерпимых мук не избудеш

за таковое свое нелепое деяние;

и паки восприимеш от бога вечное истязание.

И сему писанеицу или епистолеицу считается конец,

а добродетелным мужем всегда спеется нетленный венец,

а злому и строптивому зло и будет,

аще в том своем злом нраве пребудет.

Всяк убо человек сам себе другь и врагь бывает,

аще не во един добрый устав ум свой прелогает.

Вящши того уже не имам что к тебе писати.

Подобает кораблю к пристанищу стати.[14]

Аще и аерь словес наполнити,

а убогаго дома не наполнити.

Люто убо есть, воистину, кому нрав свой пременити

и от прелестнаго сего мира отбыти.

Всем убо египтяном и еросалимьляном и до гроба льстит;

а мзда и у самых у мудрых очеса слепит.

У нас же с тобою не дивно ослепити,

понеже мы во обычных чинех с тобою учинены быти.

Обаче ум и смысл в себе имееш

и божественное писание разумеет,

и веси доброе от худаго,

того ради не держи обычая злаго.

Подобает тебе самому себе смотряти

и таковый обычай от себе отревати.

Писано есть: горе в разуме согрешающим[15]

и божественныя заповеди преступающим!

Во веки, аминь;

а бедных от твоего жалованья не отринь.

Вящши того не имам что к тебе писати,

не имам бо и сам добрых дел ни единыя власти.

Како и что напишем к твоей бесовской гордости,

Аки к некоей неученной конной борзости?

Иже самого коня в пропастный ров вметает

И всадника на нем погубляет,

Такоже и твоя безумная гордость ум твой заношает

И благородную твою душу во ад низпосылает.

За что тако гордишися и возносишися,

И таковою славою нелепою обносишися?

А сам еси многому божественому учен,

Да почто таковою лютою страстию аки в волчию кожу оболчен?

И паки много богодухновеннаго написаннаго веси,

Мню, яко всевают ти в сердце твое таковую страсть лукавыя беси.

И каков еси взором и видением,

Таков еси и бесовским тем лютым кичением.

Скажи ны, что еси и откуда учинен?

Не от того же ли общаго нашего творца содетеля сотворен

И на сотворенную им землю пущен?

И на се нам имети ум свой совершен.

Не такоже ли земля еси и пепел?

И почто таковою безумною гордостию своею усвирепел?

Не такоже ли кал еси и смрад?

Почто оскверняеши душевный свой виноград?

Или богат и честен зришися?

И почто таковою лютою страстию побеждаешися?

Все богатство твое с тобою в погибел да будет,

А лукавая твоя душа наипаче вечных мук не отбудет.

Помяни прежних гордых и злых царей,

Аки лютых и неистовых зверей.

Како за злую свою гордость зле погибоша,

И во адову пропасть душами своими снидоша.

А ты пред ними — обычная чета,

Тако творя не надейся же вечнаго живота.

Первие помяни, за что Денница[16] с небеси свержен

И во дно адово ввержен,

И ныне нерешимыми узами связан,

И от главы и до ногу обязан,

Последи же мучен будет в безконечныя веки

И с подобными ему человеки.

Помяни, за что фараон в мори потоплен

И со всем своим воинством водою покровен,[17]

И ожидает вечных мук.

И всяк возносяйся такоже не избудет от бесовских рук.

Помяни, за что Навходоносор царь в вол претворен

И на времена царства был лишен,

И аще бы пред богом не смирился,

То бы на веки во ад вселился.

И не бы был устроен попрежнему во свое царство,

Понеже и всякого человека возношает многое богатство.

Яко же и ты, как учал быти богат,

Так учинился еси аки рогат.

Зри, яко может бог и не тебя смирити

И по предваршему в нищете тя учинити.

Помяни, за что гордый Антиох зле живот свой испроверже,

Сам себе в сердце свое ножем вверже[18].

Тако же во дне ада до века пребывает,

И вечных и нестерпимых мук ожидает.

Помяни, за что Озия учинися прокажен,

Подобно же тому и ты тем обложен.[19]

Аще еси таковое злодейство твориши,

То гордостию своею такоже душу свою погубиши.

Помяни, за что окаянный Ирод жив червми снеден,

И такоже во дно адово сведен.

И ныне у самого сатаны в коленех седит,

И сам пред собою свою гибель зрит.

И много таковых в тогдашнем и нынешнем веце,

Добро убо есть смиреномудрие в всяком человеце.

Видиши ли, каковы быша велики,

А не сподобился со избранными лики.

И своею гордостию и высокоумием туне погибоша,

Такоже и, преже рехом, душями своими во дно адово снидоша.

Зри сего и внимай,

И создателя своего не забывай.

Всяко высокоумие в человецех мерзко есть пред ним,

А мы сами себе превыспренно мним.

Что же великий апостол Павел пишет,

Яко драгим бисерием нижет:

Гордость всяку отложше и удобь обратный грех,

Понеже гордый и величавый бывает в посмех,

Последи же зле потребляется

И душею своею во ад низпосылается.[20]

Почто аки водный говор надымаешися

И умом своим паче своея меры возношаешися?

Почто нами, последними четами, гнушаешися

И тленным своим богатством возношаешися?

Не веси ли, яко тленное богатство ржа и тля?[21]

Едина добродетель богу, та будет без тля.

И не хощеши нас нарещи прямым званием,

Но раковым и юродивым нарицаеши нас именованием.

И кличеш нас к себе, аки псов,

И гордостию своею держиш в сердцы своем, аки усов.

Аще бы еси сам не имел таковаго нелепаго порековала,

То бы безумная твоя гордость тако и нас не нарекала.

А то сам еси нелепым прозванием словешь,

Общее естество раккою[22] зовешь!

О прочем же помолчим,

Да в конец безумие твое обнажим,

Понеже вси есмы повинни греху,

А таковою страстию такоже не быти вверху.

Лишись, лишись таковаго обычая и нрава,

Да будет ти от мук вековечная избава.

Аще ли утвержением злаго своего обычая не хощеш лишитися,

То зле будет во гроб тебе вселитися,

Зане господь бог гордости и величания не любит,

Всяк бо царство небесное добродетелию купит.

И паки гордым бог противляется,[23]

И всяк возносяйся и нехотя смиряется.

И паки гордость никому добра не сотворяет,

Токмо душу во ад низпосылает.

Или не веси, яко бог мертвит и живит,

И всех нас сердца нашя и мысли зрит,

И богатит, и убожит,

А благодатному человеку лета умножит?

Яко же глаголет божественная Анна,

Душа бо ея пред богом аки небесная манна.

Глаголет в третей своей песни,

Словеса бо ея пред богом нелестни:

Сице не хвалитеся и не глаголите высокая в гордыни![24]

Мы же глаголем: добро убо есть жити в душевней простыни.

Зле же в гордости и в лукавстве пребывати,

Такоже и в неправедном богатстве дни своя изживати.

Паки та же святая Анна глаголет,

Яко же некоим осном колет:[25]

Ни да изыдет велеречие из уст ваших,

Якоже видех при очесех наших.

Когда еси был небогат,

Тогда никому был супостат.

Не токмо небогат зрелся,

Но рад бы тогда был како и наелся.

Ныне же по царьской милости обогател,

Того ради нами, убогими, и возгордел.

Может бог, дав, и отняти,

А несотворшему добра, добра не видати.

Хотехом было с тобою знатися,

Ино несть мочно убогому з богатым соединятися.

Ниже достоит с ним дружбы имети,

Комуждо своя верста знати,

И выше себе не искати.

Яко же глаголет премудрый Исус Сирах,

Понеже всегда богатый убогому бывает страх.

Глаголет же убо: з богатым дружбы не имей![26]

Того ради и ты по сему разумей.

И паки несть мощно агньцу с волком жити,

Такоже и убогому з богатым дружбу чинити,

Еще же смиренному з гордыми и величавыми

И нравы и обычаи лукавыми.

Или кому, последней чете, з благоплеменитым знатися,

Но достоит от них удалятися.

Понеже они таковыми гордят

И глаголати с ними не хотят.

Тем довлеет всякому свое число лобзати,

И на бога вся упования полагати,

И у него милости и заступления прошати.

Тот может все, и кому благодать свою дати,

И убогих сирот обогащати.

Той паки — всем промышленник и питатель,

Понеже — общий нашь творец и зиждитель.

О всех нас промышляет,

И на всех нас милосердым своим оком призирает,

И повелевает нам в дом свой к себе приходити,

И чтоб тебе беседа с нами чинити,

И в препирателных словесех нас уничижати.

Или будет в мале нас хощеши напитати,

И тебе нас тем единем часом не накормити,

Вемы бо, что хощещ, нас чем любоукорити.

И паки единем словом нас яко утешаешь,

А другим аки ножем в сердце уязвляешь.

Ино лучше убо есть ничтоже даяти,

Нежели досадителными словесы разсужати.

И сие писанейце во уме своем разсужай,

И сам себе вразумляй.

Гордость николи добра не приносит,

Разве душу во ад низносит.

Того ради нрава и обычая таковаго лишися,

И под крепкую руку божию смирися,

И будет ти зде и тамо благо,

Понеже смиреномудрие всегда драго.

И да не прийдеш в первое свое достояние,

И от всех людей будешь в посмеяние.

И сие писанейце писано к тебе досатително,

Обаче будет тебе и вразумително,

Понеже от таковыя страсти возбраняет

И твое безумие обличает.

Аще еси много разумеешь божественаго писания,

Но не можешь стояти противу бесовскаго запинания.

Всякому бо человеку такову страсть в сердце всевают,

Тем от творца нашего и содетеля далече нас отвращают.

Аще ли послушает сего нашего к тебе речения,

Да избудешь оного вечнаго мучения.

Аще не послушавши, сам веси,

Что всевают таковую страсть в сердце твое лукавыя беси.

И ты мужайся и укрепляйся,

И против общих супостат, радуяся, вооружайся.

И таковей страсти не давай в себе прохода,

И молися Христу богу до последняго своего душевнаго исхода.

И да будеши сын света,

И да сподобишися праведных совета.

И вящи же того не имам, что к тебе писати,

Затченых убо ушес не наказати,

Такоже гордых и величавых,

Таковии бо не приемлют словес здравых:

На свою гордость и упрямство уповают

И добро аки худо вменяют.

Аще ли возносишися своим отечеством,

Но грехом своим нелеп еси уродился человечеством.

Тако бо есть от бога первый дар.

А гордому обличителныя словеса бывают в пар.

И сему писанейцу — конец.

А творящему злое не будет от бога венец.

И разумешя вси чюдотворца молитвы и поспех,

И уже нази не боятся блещащихся доспех.

И хотящей дом пресвятыя Троица гордостно низложити осадою,

Всегда обагряеми кровьми бегают от немощных низлагаеми подсадою.

И ждущей приати различныя муки

В руки своя прияшя крепкиа луки.

И лениви бышя к жерновом востающеи мельцы,

Внезапу бышя на сопротивных удалые стрельцы.

Не часто уже ударяются к стенам носящей на главах шлемы,

Смерти бо ищущей во очеса тем верзающеся яко пчелы;

К язвам же сынове беззаконнии всегда суть терпки,

Но зверски низлагаются кормящимися серпы.

И мнозем руце от брани престаху;

всегда о дровех бои злы бываху.

Исходяще бо за обитель дров ради добытиа,

и во град возвращахуся не бес кровопролитна.

И купивше кровию сметие и хврастие,

и тем строяще повседневное ястие;

к мученическим подвигом зелне себе возбужающе,

и друг друга сим спосуждающе.

Иде же сечен бысть младый хвраст,

ту разсечен лежаше храбрый возраст;

и идеже режем бываше младый прут,

ту растерзаем бываше птицами человеческий труп.

И неблагодарен бываше о сем торг:

сопротивных бо полк со оружием прискакаше горд.

Исходяще же нужницы, да обрящут си веницы,

за них же и не хотяще отдааху своя зеницы.

Текущим же на лютый сей добыток дров,

тогда готовляшеся им вечный гроб...

Их же господь еще закры, тии благодарствоваху,

а их же суд постиже, тии злые рыкаху.

Отец бо исхождаше, да препитает си жену и чяда,

и брат брата и сестры, тако же и чяда родителей своих;

и вкупе вношаеми бываху дрова

и человеческаа глава.

Дива убо есть велика та палата видети[59],

Христианом же истинным зело ю достоит ненавидети.

Златом убо и сребром много устроена телеснаго та,

В них же тайна блудная вся открыта срамота,

Их же блудным рачителем в виде зрети утешно,

Конец же зрения есть мучение вечно безутешно.

В толику убо гордость король он Христианус[60] произыде,

Яко же и сатана на северныя горы мыслию взыде:

Горе убо устроил двоекровную палату,

Долу же под нею двоеимянную ропату,

И по-лютерски нарицают их две кирки[61],

По-русски же видим их: отворены люторем во ад две Дирки;

Горе убо устроен в палате блуда и пианства стол,

Долу же под ним приношения пасения их на божий престол;

Горе бо в палате бесование земное,

Долу же в кирке приношение, по их, небное.

Многих же вводят в кирку ту смыслу королевску дивитися,

Велеумным же мужем не подобает безумию их дивитися:

Явный бо той есть враг божий,

Иже возвысился на образ божий.

Нигде убо в них и инде не видети написанных образов божиих,

Яко же дивным письмом в тех дву кирках не божиих,

И не на поклонение святыя иконы добротою в них воображены,

Но в урок христианом, святых икон поклонником, предложены.

Поне же в выспрь убо над самем тем престолом королевское место,

Долу же под ним образу божию отнюдь быти не место.

Аще бо горе бесованию быти пиршественному,

То отнюдь невозможно быти доле возношению божественному.

И естеством Благий вся терпит до конца,

Не кающихся же о сем имать мучити без конца.

И о сем не бывшим тамо православным христианом греческого закона несть ведомо,

Ныне же буди всем православным христианом о их злочестии сведомо,

Яко во всем господне учение отвергоша.

Еще же рцем о нем, прелютом враге креста Христова,

Недостоин бо окаянный благодатнаго слова.

За свое злое еретическое учение

Поверг себя в тартар в вечное мучение.

Того ради проклят и препроклят от всех человек

В нынешний настоящий и будущий век.

Превратил бо, окаянный, християнскую веру

На свою проклятую еретическую меру,

Не у нас же зде, у провославных,

Но у отступлших от нас не весма от лет давных.

Обрете окаянный слабых и нетвердых людей,

Яко же сатана — беззаконных июдей,

И вниде в них злым своим бесовским коварством,

Улови Июду неправедным богатством.

И возмути их на самого господа нашего Иисуса Христа,

Ему же покланяется всякая православная верста.

Они же, злодеи, самого творца своего и бога распяша

И сами себе, окаяннии, связаша.

Тако же и окаянный Мартин вниде во вся немецкия люди

И сотвори их, злодей, аки песьи груди,

И улови их и прелсти на своя злыя дела,

И та ево злая прелесть всех с ума свела.

Они же уязвившеся своими сердцы на его прелесть,

Того ради вси поидоша во адову челюсть.

И вси утвердишася на его злом учении,

За что и ныне обретаются в мучении.

Мы же, православнии, держим свою правую веру неизменно;

Да будет всем верующим несуменно,

Яко вера наша христианская сый столп водружена

И от самого господа нашего Иисуса Христа и от святых

его апостол предана,

И потом от святых вселенских соборов утвержена,

И яко на основании твердем укреплена.

Аще и прелютый враг, Мартин, такову прелесть учинил,

И злый ученик его Калвин[63] тако же превратил.

Мнелися, злодеи, веру християнскую развратити,

Ино несть мощно адовым вратам церковь божию затворити.

Основана бо паки на камени твердом

И на всяком сердце милосердом.

Силен убо есть господь — не даст грешным жезла на свои жеребьи[64],

И созжет нечестивых аки предилныи изгреби.

Токмо окаянный во уме своем мнелися

И своею неблагодарною мыслию прелися,

И, завидев друг друга, един единаго...

Да не ведет в конечную беду,

И поставиша его пред людми на среду,

И сожогша его на месте, глаголемом <Же>неве.[65]

И тако испусти живот свой в такове гневе.

И потом насташа Михаила Сведа ученицы

И начаша учити западныя и полуночныя концы.

И первие окаяннии нарекошася иконоборцы.

И всякаго нечестия и беззакония единодворцы,

И самаго сатаны истинные угодницы,

И всего християнскаго закона расколницы.

В лепоту убо рещи, антихристов предтеча,

Словеса бо его, злодея, бывают аки бранная сеча.

У нея же во время роду многи главы кладутся,

Тако же и от таковаго ради врага бесчисленныя души во ад несутся.

Развратил бо тако окаянный весь християнский закон.

Просто же молвити, аки водный зверь дракон,

Иже самый диявол, сатана имянуется,

И яко велия гора в море волнуется,

Иже всем сущим в водах царь нарицается.

Такоже и тот окаянный Мартин во всех немцах прославляется,

Яко же и выше речей, за еретическое то злое составление

И за бесчисленное душам человеческим погубление.

Явися злодей се бо настоящия седмыя тысящи лет,

Учинися в ней таковый злый навет,

Во втором сте четыредесят в седмое лето

Таковое злое умышленное дело доспето.

И научи себе злаго того ученика Калвина,

Его же, злодея, учение сладко яко осина,

Аще учеником его, калвинцем, сладко мнится...

Занеже тако же веру християнскую развратил

И всех же злому и богомерскому тому делу научил.

Имел у себя друга, зовома Михаила Сервета,

Того же одного дияволскаго совета,

Понеже инии ученицы их злии начашася быти

И тако же своим еретичеством людей губити,

Всех же их имена не у время написати,

Токмо подобает их проклятию предати.

И тех немец тем своим еретичеством людей губити прелстиша.

И свое еретичество до конца в них вкорениша.

Паче всех един Мартин славою своею обносится,

Яко брат его, диявол, егда по воздуху носится,

И на земли, ходя, человеки прелщает,

Тако же и он, окаянный, всех своими прелестми уловляет.

О злых же прелестех его впреди да скажется,

Всяк убо лютор пленицами своими да свяжется,

Но верующих въ его проклятое предание

И отложших от себе вечное надежное упование.

Аще и мнятся окаяннии прямы пред богом быти,

И милость его и щедроты к себе получити,

Паче же рещи в геену огненную внити

И тамо со отцем своим, сатаною, жити.

Понеже веруют тому злому еретическому учению,

Того ради вси отходят к вечному мучению.

Мы же, православнии, истиннии християне,

Крещены есмы в божественней бане.

Аще пред своим творцем и богом и согрешаем,

Но, кающеся, грехов своих милости от него себе чаем,

Негли нам грешным подает свое милосердие

И отимет от нас всякое наше жестосердие.

Той же окаянный Мартин отвергся нашея православныя веры,

И возлюби, злодей проклятый, все бесовския меры,

И своя проклятыя в богомерския законы уставил,

И божественную благодать от себя оставил,

И всех западных немец еретичеством своим прелстил,

И души их и ум в конец, злодей, оболстил,

И всех же с собою во дно адово и лютыя муки свел,

И тем себе с ними вечное жилище обрел,

И даже и до днесь своим еретичеством со истинного пути сводит

И яко во тме или во мраце всяк лютор от него ходит.

И несть убо дивно, яко от безумных сия творят,

Дивно же и предивно, яко и от премудрых тут же зрят,

И предаются в ту проклятую латинскую веру,

И любят тое богоненавистную меру,

И нарицают того Мартина мудрым учителем,

По нашему же достоит цареши злым губителем,

Понеже злодей бесчисленныя души погубил,

И всех с собою в различныя муки вселил.

И был окаянный по их языку зовом кординал,

Воистинну неложно, божественныя благодати отпал.

Нашим же диалектом зовом митрополит,

Ныне, рещи, во дне адове связан сидит.

Паче же рещи, яко зловонный сосуд мутныя воды налит.

Тако же естественную нужду уставил, иже несть мощно человеку пити,

Токмо достоит ю в скверныя места пролити,

И самех бессловесных достоит ею напоити

За его многоскверная и пагубная учения,

Занеже всех ввел в лютая мучения.

Нецыи и бывают в православном рождении

И по его прелести вручаются от правыя веры во отвержение,

И туда же паки, в лютая мучения, грядут,

И души свои за него, окаяннаго, напрасно кладут,

Понеже проклятый устав его от бога отриновен

И от православныя нашея веры отлучен.

И за то, окаянный, от всех провославных християн проклят.

Кто же от таковаго лютаго врага и не воздохнет,

Зря его на таковую лютую нечеловеческую прелесть?

Понеже верующий в него вси идут во адову челюсть.

И не токмо от единых руских християн,

Но и разных многих стран.

Паче же от вселенских четырех патриарх,

Того ради окаянный до конца бых яко прах,

И анафеме, окаянный и злонравный, предан до конца,

И ныне пребывает у сатаны, своего отца.

Идеже вкратце рцем о его злом умышлении

И християнскаго нашего закона развращении.

Своей паки прелести всех научил

И нашу православную веру развратил.

Ея бо нам дал есть Христос, вечную надежду,

Мы же имеет ю яко нетленную одежду.

Паче же паки одеваеми ею яко драгими покрывалы,

И отторгаем от себя мусикийския кимвалы.[66]

Еще, проклятый и неблагодатный,

И от самого отца своего, сатаны, званный,

Не убояся ни устыдеся и на крест господень хулу нанести,

Его же господь учини в великой своей чести.

И паки его господь в великую славу свою нарече,

Тогда убо ис нречестных его ребр кровь и вода истече.

Сего ради смерть и ад разрушен бысть

И погибе тогда до конца адова корысть,

И пламеное оружие разбойнику плещи нодаде,

Тем господь, праведное солнце, разбойника в рай введе,

Знамение нам честнаго своего креста обеща

И явити его славою своею веща.

Той же Лютор Мартин хулным своим языком,

Яко бы некоторым змииным зыком,

Не бойся, злодей, виселицею его нарицая,

Тем, окаянный, сам себе во огнь вечный вметая,

Не токмо бесчестити и гнушатися его повеле,

Но, аки лютый зверь, усты своими нань возреве.

И что будет злейши того бесовскаго умышления

И пречистыя богоматере и надежди нашея досаждения?

Богородицею ея, окаянный и проклятый, не назва,

Но просто, лютый и богоненавистный, Мариею прозва.

Пост же и воздержание и поклоны отверже

И паки сам себе во огнь геенский вверже.

О нем же из давних лет пророк изрек[67]

И ему, окаянному Мартину, путь присек,

И повеле всем християном поститися

И Христу богу своему всегда молитися;

И по том господь постися,

И весь род християнский постом просветися,

И святии апостоли и ученицы господни постишася,

И многая чюдеса постом и молитвою сотворишася.

И учинен пост от Христа бога на спасение душа человеческим

И на последование законам отеческим.

И всяк подвиг, иже от Христа бога ради учинен, отрину

И паки сам себе и сущих с собою во дно адово врину.

Аще вечнаго ради живота в будущем веце,

Иже благодать божия бывает на всяком человеце,

Вся сия, злоумный и проклятый, ни во что вмени

И душевную и телесную чистоту до конца измени,

И люди божия со истиннаго пути соврати,

И паки на свой проклятый закон всех преврати.

И аггелскую службу ничему же, злодей, уподоби

И все свои диаволския состави кови,

И всех от добродетелныя одежди обнажи,

И сам себе в вечную муку вложи.

И хиротонисанье святителское[68] и сан ни во что же вмени,

Иже поставляти весь священный чин от простых людей учини,

И всех церковных чиновников отрину.

И паки сам себе, неблагодарный, во дно же адово врину

И вместо совершеннаго от простых мужей рукополагатися им устави,

Детским игранием небесная образования постави.

Паче же, окаянный и злонравный, божественная вся обруга,

Воистинну неложно реши, самаго сатаны слуга.

Священные же сосуды в мирския претвори,

Тем злодей сам себе адовы врата отвори,

Тако же и драгоценные фелони и стихири,[69]

Ими же всегда красуются божественныя олтари,

И прочая божественная драгая одежда,

Им же сам господь зрит своими вежди,

И вся церквам божиим на красоту преданы

И, яко невесты, златыми манисты были украшены,

Иже от сребра и злата драгаго.

Избави нас от таковаго начинания злаго.

И паки от бисера церковныя вещи вся в мирская искроя,

И паки сам на себе, злодей, божий фиял излия.

И на торжищах повеле, окаянный, продавати

И потом своя еретическая уставляти.

И десятословие[70] на время дано июдеом,

И в лепоту рещи лютым Христовым злодеем,

То повеле твердостне и крепостне учинити

И по пространному пути всем июдеом ходити,

Иже вводит в вечную/ и конечную погибель

И в непостоянную и непроходимую зыбель,

И уподобный же и спасительный путь от себя отревати,

И адския двери комуждо себе отворяти.

И евангилская и апостолская положения,

И святых и богоносных отец наших изложение,

И паки христианский закон самем господем избранный,

И от всех святых и богоносных отцех похвалный

Своим еретическим умышлением от себе отрину,

Чтоб ему с самем сатаною быть единосоветну.

И всему злому и душепагубному делу научил

И паки всех на слабость греховную изучил;

И на всякое скверное житие люди божия приведе,

И сотворил их в последней быти беде;

И на веяния блудныя страсти привел,

И сотворил им аки в чистой пшенице плевел,

И сам, окаянный и неблагодарный, отпал,

И паки к самому отцу своему, сатане, в колени впал.

Отречеся, окаянный, иноческаго обещания

И отвержеся от супружнаго законнаго завещания,

Скинув с себя иноческое одеятие, и в мирския порты облечеся,

Того ради нелепая слава о нем промчеся.

И паки диаволским навождением жену себе поят,

И за то от сатаны велия себе дарования прият.

И всем латынским иноком повеле иноческаго одеяния совлачитися

И в мирския ризы заповеда одеватися,

И невозбранно всем жены себе поимати.

И тако учинити их на таковое неподобное дело наскакати,

И на многая студодеяния предложи,

И всех от милости божия до конца обнажи.

Их же не леть зде исписати,

Токмо достоит его, злодея, всем проклинати.

Его же лютому развращению несть конца,

Токмо, рещи, сын самого сатаны, своего отца.

Все немцы западныя и полуночныя ему, врагу, последуют,

Того ради вся места адская себе наследуют,

И паки вси же прелестми его погибают,

И адовы врата сами себе отворяют.

Еще же вкратце рцем о нынешних нечестивых папах,

В них же держими суть людие, аки овцы в волъчьих лапах,

И держаще бо их злодеи своими лютыми прелестми,

Тем и поглощены быша адовыми челюстми.

Глаголем, западныя и полунощныя немцы,

В лепоту же рещи: злыя неверныя иноземцы.

Поне дюже окаянным Мартином прелщени быша

И тако вечное мучение себе получиша,

И даже да днесь нечестивыи тако пребывают,

И выну в место лютаго мучения посланцы бывают.

О нем же, окаяннем Мартине, впреди да скажется.

Мы же тезоименити Христу нарицаемся,

А поганых и нечестивых всех вер отрицаемся.

По том же окаянном и проклятом папе Фармосе[71],

Иже сатанин фимиам носил во своем носе,

И по окаянном же и проклятом Петре Гугнивом[72],

В лепоту убо рещи, по сыне блядивом;

И о сущих бесовских истовых собеседников,

И самаго отца их, сатаны, наследников,

Иже самохотне отпадоша божия благодати,

И воздвигоша на церковь господню многия рати,

И на всю православную истинную веру,

И уставиша свою еретическую злую меру.

По них же, окаянных, таковии же злодеи начашася быти,

И потому же божия люди со истиннаго пути сводити,

И ко своей прелестной и еретической ереси приводити,

Чтобы всех до конца божия благодати лишити.

О проклятых же именех их не у время изнаписати,

Токмо достоит их окаянных всех проклинати.

И несть ползы нечестивых имена вспоминати,

Токмо такоже достоит их всех анафеме предати.

Зде же токмо злейших и вящих воспомянухом

И многаго ради продолжения скоростию преминухом.

Пространее же поведает о них историская писания,

Яко многия от них начашася быти претыкания,

И на церковь божию и на православную веру велия гонения,

И на весь христианский закон злое развращение.

И паки начаша люди господни со истиннаго пути сводити,

И своим проклятым латинским ересем всех учити,

Чтобы им не примешиватися к православной вере,

И пребывати бы им всем вь еретической мере,

И паки бы всех прелестми своими уловити,

И злое то еретическое учение в них вкоренити.

И тако от окаянных их злое умышление и збышася,

И учение их во всех тверде вкоренишася,

И бесчисленныя души от них, злодеев, погибоша,

И в место лютаго мучения внидоша.

Да и днесь, окаяннии и нечестивии, сводят,

По них же инех в конечную погибель соприводят.

О злых же ересях их впред воспомянухом,

Яко мутныя реки потоки преминухом.

Нужно бо есть воистинну праху напавшую воду пити,

Такожде и еретическое замышление во устех носити,

Вкус бо уста человеческая оскверняют

И самому богу и творцу нашему досаждают.

Аще бы мощно таковое злое речение преминути.

Но несть ключими будут противу их дерзнути,

Против же злаго их ерстическаго учения и умышления,

И яко бесовскаго лютаго ополчения.

Того ради по нужде будет глаголу послужити

И по нашем руском изрядном диолектите носити.

Аще великими святителми себе нарицают,

А божественныя благодати не похваляют

И правоверную нашу истинную веру похуляют,

А свою, еретическую и богомерскую, похваляют;

И уставленную от самого господа нашего Иисуса Христа,

От него страшится всяка христианская верста,

И от святых его апостол и учение преданную развратиша

И к своей же проклятой ереси всех преклониша.

Еще же досаждают, окаяннии, самому Христу

И ругаются его животворящему кресту:

Вместо честнаго и животворящаго креста господня на ногах своих творят крыж,[73]

Вы же, римляне и латыне, уст своих не движ

На таковое лютое пап своих возношение

И самому господу нашему Иисусу Христу досаждение.

И таковую бесовскую гордость папы ваши на ся взяша,

И сами на себя фиял божий взяша:

И в ту свою проклятую ногу велят людям себя целовати,

По нашему же, достоит на ню плевати.

И тако они с клевреты своими ликуют,

И с самим отцем своим, сатаною, ликуют.

Еже от иных земель приходящии тож содевают,

И къ их проклятым ногам приникают,

И по тому же деянию сотворяют

И им окаянным во всем угождают,

И таковою лютою гордостию возвышаются,

И самому богу и творцу сопротивляются.

Еще злии самем тем Великим Римом хвалятся,

Потому пред господем богом не исправляются,

Понеже когда в нем благочестивыя папы бываху,

Тогда святителския престолы добре управляху

И благочестивую веру крепко исправляху.

Тогда был тот Великий и славный Рим свят

И благочестием же и верою от всех был превзят.

И ныне злым нечестием аки тмою стал омрачен

И от истинныя православныя веры во всем отлучен.

Прекратим же паки о сем,

Да не в долготу слово прострем.

Настоящее речение сопривнесем

И о выше реченных, о Петре и Павле, рцем:

Аще и господине слово к Петру апостолу сопривносят

И всюду таковое речение произносят,

И нам тем словом и глаголом яко бы воспрещают

И несведущим божественнаго писания запинают.

Сице рече господь к самому апостолу Петру.

Аз же тя римлянине и латыняне сице препру.

Ты еси «Петр», на сем камени созижду церковь мою.[74]

Вы же, римляне, познайте совесть свою.

И паче рече господь, врата адова не удолеют.

И ты же, римлянине, сими словесы нам не рей

И тем укором нас, православных, не препирай,

Паче же нечестивая уста своя заграждай.

То не о вашей церкви Петру речено,

Но к Петровой твердости привменено.

В лепоту и нарече и господь «камень»,

Но являсь твердость его таковым прозванием,

Понеже тверд и тепл был Петр ко Христу верою;

Аще вмале и поколебася страховкою мерою,

Но обаче исповеда его, сына божия,

Должен убо есть, всяк стояти у его святаго подножия,

И от него же, творца своего, милости просити,

Чтоб всякому желателная от него получили.

Мы же паки противу сего речения их ответ сотворим,

Паче же ереси их яко во очесех своих зрим.

Где у них християнское законоположение? —

Токмо все еретическое злое умышление и учение,

Все противно нашему християнскому закону,

Поне же церкви божией учиниша всякую спону.

И паки велию брань на церковь господию воздвигоша,

И многочисленныя души человеческия во дно адово сведоша.

И глаголют от отца и сына духу святому исходити[75],

По нашему смышлению, так станет святому параклиту сослужебну отцу и сыну быти.

И божественную службу служат опресноками,[76]

И действуют кровавыми своими руками:

Епископи их во время брани сами ополчаются

И потом божественней службе касаются;[77]

И прежде инех ходяща в брань биются.

Вем, сами во дно адово несутся.

Аще ли лучится Рождество Христово или Богоявление,

в субботу поста не разрешают.

Тем божественному уставу лают.

И пречистыя Богородицы материю господней не зовут,

Тем их святии наши соборне проклятию предают.

И мы вси им же, святым, последуем

И их святому божественному писанию веруем.

Зовут же злии токмо «святая Мариа», —

Научишася от окаяннаго и проклатаго Ариа[78].

Еще же, окаяннии, божественную службу служат в рукавицах

И скверно смешение содевают на молодицах.

И перстни на проклятых своих руках носят

И сами же себе во дно адово сносят.

Трижди в четырежди попы их по един день в одной церкви служат,

По таковой своей беде не тужат.

А младенцев крестят не по нашему християнскому обычаю,

Но все по еретическому злому обычаю:

Крещаемому младенцу соль во уста влагают,

И тако до конца божественное уставление отлагают;

И, плюнувше на левую руку, правою растирают,

И тем же сами себе адовы врата отворяют;

И тем крещеным младенцем уста помазуют

И самому сатане и з бесы его голдуют[79].

Еще же всех святых иконам не покланяются,

Тем от нашия веры християнския отчюждаются.

И в костелах своих святых икон не пишут,

Токмо своя бесовския жемчюгом и бисером нижут.

И иныя ереси их много уставы многочетны,

И от всего божественного писания тщетны.

О них же о всех не у время изнаписати,

Токмо достоит всякому православному проклинати.

Зде же паки о нужных воспомянухом,

Яко научени, окаяннии, диаволским духом.

Аще кто имеет рачение, сам да прочитает,

И без всякаго размышления да проклинает,

То ли их пред богом правое исправление, —

Токмо пред богом сонечное досаждение.

И несть свято, что господь им терпит за такое злое деяние;

Егда послет на них гнева своего излияние,

Тогда ничто же суемудрием своим успеют,

Токмо во огнь вечный поспеют.

Терпит же господь и всем нам грешным,

Но обаче не велит нам прилежати ко внешним,

И паки не велит нам къ еретическим мерам взирати,

Но повелевает единаго бога знати.

И паки мы, православныя, от всех вер отведены,

И божественные его заповеди пред нами предложены.

И елика сила наша — исправляем,

И от него, творца своего и бога, милости чаем.

Нечестивыя же их веры еретическим умышлением учинены,

Того ради все в место мучения сведены.

И аще от нечестия своего не отвратятся,

И к нашей православной вере не приложатся,

То до конца вси погибнут,

И никакого же от тмы к свету возникнут;

Обаче рещи, и так вся во ад идут

И на будущий страшный суд не приидут.

Яко же песнопевец Давид глаголет,

И таковым словом, яко перстом, во око колет.

Того ради на исповедании веры рече к Петру господь,

Яко да не похвалится пред ним всяка плоть.

Тем не на Петре апостоле церковь основана,

Но на исповедании таковым речением названа;

Церковь же убо являет себе господь, владыку всяческим,

Добро убо быти возлюбием отрочатским.

Есть же кождо нас церковь и храм божий бывает,

Аще кто на твердом исповедании себе утверждает.

И, еже рече, врата адова ей не удолеют,

В лепоту церкви божии еретическая уста ничтоже спеют.

Сия глаголы не наших грешных уст реченна,

Но велия и свята мужа преизведенне,

Ему же, государю святителю, звание Христом

Прилично же и достойно и праведно ко златым устом.

Аще паки глаголют окаяннии, яко «Петр и Павел у нас

в Риму пребывают,

И молитвами своими нас ограждают».

Аще бы мы богу досаждали,

То бы зде великое наказание от него принимали.

И аще бы святии апостоли нам не помогали,

И еще бы нам и возражали;

Что уже несть пред ним нашего неисправления,

Понеже ничто же творим, кроме его уставления.

Мы же паки к ним отвещаем, яко в молитвах своих и нас не забывают,

И в скорбех наших и в бедах всегда нам вспомогают.

Такоже и мы, грешнии, благодарение к ним приносим,

И гласы своими и усты возносим,

И их, великих апостолов, на помощь к себе призываем, господни,

И великую милость от них приимаем,

Понеже они, государи апостоли верховнии и ученицы

Молят и о всем мире от лет своих и до сего дни,

И паче паки всех от господа почтени,

И нетленныя им венцы от Христа предани,

И ходатайствуют о нас ему, нашему творцу и богу,

Да сподобимся от него мы нетленнаго его чертога.

Аще и не у нас, в руской земли, пребывают.

Но молитвами своими нас снабдевают.

Папы же римския своих всех римлян прелстиша

И паки всех же своим злым ересем научиша,

И самыя злыя греховныя слабости пред ними предложиша,

И сердца их, и ум, и очи до конца омрачиша.

За них всех немцы, окаянных, умирают,

И велми их, злодеев лютых, похваляют.

И паки все им западныя и полуночныя немцы голдуют,

И злому их ухищрению и учению ревнуют,

И за них, злодеев, умирают,

И души своих за них, окаянных, полагают,

И преданный закон от них крепце и всеусердно держат,

И очима своима невидимо во дно адово зрят.

Они бо всех прелстиша слабостными грехи,

Яко же некоими сладостными своими стихи[80].

Сего ради и до днесь зовется от них всяк проклят,

И к тому паки от таковых врагов не воздохнет,

Понеже весь мир град Италию прелстиша,

И души их в бесконечныя муки вложиша.

Аще кто днесь от нас римских пап похвалит

И наших государей и великих ерархов умалит

Или еще от безумия своего хулу нанесет,

Таковый сам себе во дно адово снесет,

И да будет проклят в сем веце и в будущем,

И во веки веков никогда же минующем.

Аще же кто их и сопрестолником святых апостол наречет,

Таковый сам себе язык отсечет,

Но отидет душею своею и телом во тму кромешную,

Яко сам себе возлюбит лесть и славу внешную.

Яко же от неких и от мудроумных слышахом,

Обаче не до конца ограждены божественным страхом,

Аще же самым отцем их, сатаною, научени,

И во дно адово душами же своими сведени;

Или будут от высокомыслия своего тако с ума сходят,

И яко волцы во овчиях кожах зде ходят,

Тако безумнии и немысленнии глаголют,

Яко осными железными неистовыми словесы своими колют.

Есть же инии во благоверии и православии пожиша,

Последи же сами себе исторжиша,

И во проклятую того папину унею отидоша,

И сами же себе своим «высокоумием живых погребоша.

И таковое дело бывает диаволским навождением,

И высокоумным и неразсудным смышлением,

И гордостным бесовским навождением,

И от самого господа нашего Иисуса Христа отпадением.

Яко же Денница с небеси за гордость спаде,

И себе и своим силам вечное мучение наведе.

Избави нас, господи, от таковаго злаго начинания,

Да не отпадем вечнаго упования.

Мы же паки тезоимениты есмы Христу,

Иже просвещает нашу всяку православную версту.

Аще кто от православных учнет у латынь учитися,

Таковому будет во христианском звании и едва ключитися.

И от православныя веры не отщетитися.

Того ради подобает о том Христу богу молитися,

Да не впадет в таковыя лютыя сети;

Воистину самаго сатаны — неистовыя дети,

Понеже они, злыя и злохитрыя латыни,

И чюжаются нашея христианския святыни.

Того ради своими ересми зле прелщают,

И яко удами православных християн уловляют.

Тако бо они, злии, тайными своими умышлении творят,

И бесчисленныя человеческия души губят.

Яко же рыбы не познавают лщения на удех...

Удивляюся тому латышскому лютому умудрению

И бесовскому злохитрому научению,

Яко же и выше рех, яко же удою влекут к своему прелщению

По научению отца своего, сатаны, умышлению.

Еще же злодеи аки сладкою ядию гортанью услаждают,

Тако и они, злии, ересми своими некрепкоумных уловляют.

Случает же ся много у разумных ум омрачают,

И нас той лютыя ереси привлачают,

Яко же аки и выше о сем рехом,

И ныне к тому же речению доспехом.

И паки аще кто у них, у лукавых, во училище пребудет,

Таковый едва без беды избудет,

Понеже паки иными внутренными некоими умышлении украдают

И латынскую грамоту свою всех болши похваляют.

И глаголют про нея, яко всех мудряе,

Мы же глаголем: несть латыни зляя.

Паче же рещи, не от свята мужа грамота их сотворена,

Но от поганых и некрещеных еллин изложена,

И умудрена великими замышлении и затеи,

Яко же мудрыми афинскими витеи,

Чтоб един язык был во всем свете.

И были тогда вси мудрие царие и князи местныя, и воеводы во едином свете.

И сия быша после Троянскаго пленения,

И конечнаго ея <Трои> от грек разорения.

И паки вси быша тогда во единой мысли,

И некто у них мудрец таковую грамоту замысли.

И вси книги на латынский язык преложени быша,

И от тех мест и до сего времени прослыша.

Наша же словесная грамота от свята мужа сотворенна[81],

Яко цвет от всех трав произобранна,

И болгаром и нам, словяном, преданна,

Дабы всякая християиская душа к заповедей господним приведена.

И сему речению и сказанию — конец,

А праведным от Христа — нетленный венец,

А злым злое и совершится,

А нечестивым и грешным едва в рай вселится.

Ныне и присно и во веки веков, аминь.

И нас, господи боже, от своего нетленнаго чертога не отринь,

И во веки веков, аминь.

Твое же, государь, писано словенъски по краегранесии[82],

Аще умом своим вонмеши, тогда да увеси

Наше же убогое, не весма ти объявлено,

Зане же многими и безмерными грехи обременено.

Несть ползы во многогрешном нашем нарицании,

Аще не пребудем в добродетелном деянии.

Ваше же бы явно и славно было везде,

Чтоб враги царевы боялись во всякой орде.

Подобает паки светлым и благоплеменным ражатися

И против сопостат мужественне вооружатися,

Без таковых бо земля крепко и славно не может стояти,

Вящи же всего всесияна бога достоит на помощь призывати.

Яко не силою бывает брань, но божиим поможением

И богоносных и чюдотворных отец к нему молением.

Зане же всего силнее бывает чистая к богу молитва,

И на невидимые враги, аки некая изощренная бритва.

Ей, ей, тако не ложно,

Без нея быти невозможно.

И еще ми много слово недостало рещи о твоем мужестве и храбрстве

И о совершенной твоей добродетели к богу и о душевном паки богатстве,

И о божиих к нам великих щедротах, и о долгом терпении,

И о нашем к нему жестокосердстве и всегдашнем неисправлении.

И хощем воспомянути твою к себе милость и рещи о своей скорби и недостатце,

Не можно бо великия ради нужды преминути сего въкратце.

И еще без лености хощу потружатися чернилом и пером

И убогою своею мыслию и недостаточным своим умом,

Понеже мысль моя разгорается во мне, аки пламень в пещи,

Нудит мя о всем твоем добродеянии доволне рещи.

Аще и без нас, недостойных, идет о тебе предобрая слава всюду,

Яко всегда имевши на враги мечь свой остр обоюду,

Да не без лиха будет и наше малое сие к тебе, государю, прошение,

Понеже отняли есте тогда от всех поношение.

Что же рцем, и возглаголем, но воспомянем вышереченное слово.

Было же врагов наших зияние на нас, аки рыкание львово,

И мыслили во уме своем владети во веки землею Российскою,

Яко же поганыя богомерзкия турки и ныне владеют Палестинъскою,

И господь бог совет их разорил,

И гордость их до конца низложил.

А ведомо есть, стояли на нас, аки острыя ножи.

И паки господь бог не дал им того сотворити и по их умышлению не учинилося,

И все великое государство на них, врагов, вкупе с вои собралося.

И дал нам бог вас, крепких и нелестных по вере побарателей,

Что отгнали от нас таких злых и немилостивых наругателей,

И что учинил такову славу и похвалу в нынешния роды,

Яко же вы избавили всех православных християн от конечныя тоя невзгоды.

Неложно паки пред всем государством правда ваша изошла,

Яко же преже помянутая Июдив[83] всего Израиля спасла,

Яко же тогда от единыя жены все асириане ужасилися,

Тако же и наши враги от крепкаго вашего сражения смесилися.

И побегоша кождо их с страхом и трепетом и придоша неправе,

И не возмогоша урядитися к многокозненной своей справе,

И объят их весь страх и трепет от вашего против их воополчения,

Паче же от божия и от пречистыя его матери и нашея заступницы поможения,

А и ныне надеемся на божия его щедроты и пречистую царицу,

И ея ради молитв являет нам победителную свою десницу,

И на государевы праведныя молитвы, яже самому всесильному богу,

Да преткнет их, окаянных и богоборных, нечестивую ногу,

И на вас, крепких его, государевых воин и неизменных воевод,

Да разсеяни будут с своим умышлением, аки древний исполин Немврод[84],

Пониже без вины хотят нашу православную веру на разорение,

Обаче рещи, есть и наше пред богом велие и согрешение,

Сего ради подобает о том бога молити и просити со слезами,

Понеже всегда за грехи наша смиряет нас всякими бедами.

Аще учнем ему с верою молитися, не предаст своего создания

И не презрит и ныне по-прежнему нашего к нему стенания.

Милостив и премилостив есть, утолит свой гнев и ярость

И даст нам над ними, над враги, по-прежнему велию радость.

Яко же и сам инде глаголет: «Обратитеся ко мне, и обращуся к вам[85]

И учиню вас страшна и грозны многим окрестным ордам,

Аще ли не послушаете мене[86], чюждия землю вашу поедят,

И жены ваша, и дети, и богатъство все пленом пленят».

И по сему его святому речению вся над нами за грехи наша сбылося,

И еликое государство во многих концах от них, врагов, разорилося

Милуючи, господь бог посылает на нас таковыя скорби и напасти.

Чтоб нам всем злых ради своих дел въконец от него отпасти.

Свойственно бо есть християном в сем житии скорби и беды терпети

И к нему, своему творцу и богу, неуклонно всегда зрети.

Аще бы не посылал на нас таковых бед, отпали б его вконец,

И никто тамо получил бы нетленный венец.

И никако же бы удерживалися от зла и шли б вси в муку вечную,

И ни един бы сподобилъся внити в радость безконечную.

Сего ради премудрым своим промыслом и правдою все устрояет,

И аки коня браздою, тако и нас тацеми бедами от грех возражает.

Аще бы не тако нас возражал, и зверей бы дивиих горше были

И паки бы вконец друг друга и брат брата не любили.

Что же нас и так лютее и жестокосердее? Кое естество в бессловесных?

И кто может исчести, колико бывает над нами смертей безвестных?

И зря над собой такови скорби и никако же от зла отвращаемся,

Но и паче друг на друга, аки враг на врага, завистию вооружаемся.

И милосердный господь, еще терпя нашим грехом, ждет нас на покаяние,

Того ради посылает на нас таких лютых врагов в наказание,

Некли приидем в чювство и принесем к нему сердечную веру,

Да воздаст нам и во оном своем веце сторичную меру.

Аще ли и тем не накажемся, что нам будет от него, от своего творца,

Понеже никако же не можем смиритися преже конца.

Писано есть: «Отраднее будет Содому и Гоморе[87], неже тому роду»,

Приличны же и мы к сему речению, поне забываем прежнюю свою незгоду.

Сего ради не на тщету, но на ползу дает нам таковы казни,

Чтоб нам жити пред ним, своим творцом, не без боязни,

Яко же негде пишет: «Ползует пелынь злопитающих утробы»,

Тако и мучением грешным полза, зане возъбраняет от всякия злобы.

Тем не люто нам прияти язва, люто по язве не наказатися,

Ей, подобает нам всем от злых своих дел отвращатися,

Да не сами себе будем враги и уготоваем вечныя муки,

И зде не впадем врагов наших нечестивых в руки.

Положим же паки надежду на всемилостиваго в щедротах,

Он же избавил своего Израиля[88], бывъшаго во многих работах.

Его святая воля, что хощет, то по своей воли и сотворит,

Аще не захошет предати нас, то врагом нашим конечно возбранит.

Ты же, государь, буди всегда чист душею своею и телом,

Понеже во оном веце всяк восприимет по злым и добрым делом,

И держи храбрость с мудростию и подаяние с тихостию,

И господь бог будет к тебе с великою своею милостию.

Обаче рещи, и так дела твои аки труба вопиют всегда,

Не щадиши бо лица своего противу сопостат никогда.

К тому же присовокупил еси велие милосердие ко всем,

Всякаго приходящаго к тебе не оскорблявши ни в чем,

Яко некая великая река неоскудно всех напояет,

Тако твоя прещедрая душа таковым подаянием всех утешает.

Ей, воистинну не имеем себе ныне такова благоутробна дателя.

Да будет ти за то мъзда от всех творца и создателя,

Зритель тебе господь, вси людие дивятся твоей велицей милости,

Никто же бо оскорблен бывает, приходя к твоей благонравной тихости.

Ты же, государь, во уме своем не скорби, ниже паки стужай,

Но на мъздовоздателя всю надежду свою и упование полагай,

Той бо воздаст ти во оном своем веце стократное воздаяние,

Зрит бо в сердцы твоем неоскудное, ни тщеславное ко всем подаяние.

Яко же и сам глаголет: «Блаженни милостивии, яко тии помиловани будут»[89],

А немилостивии и жестокосердии вечных мук не избудут.

Никто же есть вящи милости, та бо множество грехов прощает,

И не токмо до небеси, но и до самого престола божия душу провожает.

И паки: велик человек милостив, и хвалится милость на суде[90],

Того ради слава твоя добрая и хвала идет ныне везде.

И уже не вем, како конец сказати твоей велицей щедрости,

Яко помогавши многим людем в конечной бедности.

Понимаючи божественное писание, яко «дающаго рука не оскудеет»,

А удерживали богатство и ничто же себе успеет.

Того ради многое православие за тебя, за государя, молят бога и владыку,

Еже бо еси много правсославных прекормил и учинил славу и похвалу велику,

И ныне не пременил еси своего добраго обычая и нрава, всех утешаешь,

И всякаго приходящаго к тебе никогда не оскорбляешь.

И не презрел еси, государь, и нашея тогда великия скудоты,

Прекормил еси нас с супружником нашим[91] и с родшими от нас сироты.

И потом не въменил еси себе в тягость нашего же к тебе стужения,

И не видя от нас никотораго к себе рабъского послужения,

Пожаловал нас своею великою милостию и нищих нас не отпустил,

Но человеколюбец бог добрая тебе, государю, на ум положил,

И довольно время твоим великим жалованием и с червишками[92] питалися,

И всегда поминаючи твое милосердие к себе, утешалися.

Паче же плачю и рыдаю, и горкими слезами землю омакаю,

И к твоим государьским честным ногам главу свою подъклоняю.

Буди ми помощник и заступник в сей моей беде и напасти,

Чтоб ми, бедному, и с червишками вконец не пропасти.

И во веки бы за тебя, за государя моего, бога молити,

Чтоб тебе, государю, вся желанная от него получити.

Сам, государь, веси, напрасно стражду и погибаю,

Помощника и заступника себе в таковой сущей беде не обретаю.

Рад бы был, иже бы жив въшел во общую матерь землю,

Понеже на всяк день смертное биение от спекуляторей приемлю.

Но не мощно ми сего сотворити, что самому себя смерти предати

И многогрешная душа своя и тело во ад низпослати.

И паки веси, государь, стою всегда не на леном том позоре,

Аще бы не Христово имя, гонъзнул бы живота въскоре,

Тем укупаю себе живота от того тления смертнаго,

Не хитро и не славно осудити и погубити мужа безответнаго.

А не имею милующаго ни ущедряющаго отнюд никого,

Мню же, яко всякому злато и сребро милее бывает всего,

Или рещи: немилосердие и презорство всех обдержит,

Отнюдь просто рещи: чюжая беда и напасть никому не болит.

И вержен есть аки камень в море, никим изъвлеком,

Аще бог человеколюбец не пощадит праведным своим судом.

Разве вижу в твоем сердцы есть сияет истинный свет,

Поне бо даешь ми, государь, всегда благоутешный ответ.

И паки умилися сердце твое о нашем убожестве и сиротстве,

Но избран еси сосуд уродился во своем благочестивом родстве.

И вижу, чтоб ми еси, государь, и помог, но не возьмет твоя мощь,

А уже нам, грешным, в скорби сей и день, аки темная нощь.

И на том тебе, государю, много челом бью, падая на ниц земли,

И ты, государь, душею своею и сердцем себе внемли.

И по тебе, государю, въменится в самую истинную правду,

И всегда помышляти таковое дело твоему разсудному измарагду[93].

Ничто же бо таковыя милости вящи у бога не бывает,

Кто в скорби и беде поне малым чим помогает.

Писано есть: «Аще не можешь помощи делом, и ты поне словом,

Яко утвердит кто непокрыту храмину твердым кровом»[94].

Аще ли, государь, не возможешь тем ныне помощи,

Не прогневайся, иже о чем тебе, государю, дерзнем изрещи.

Что же реку и что возъглаголю и како еще дерзну к твоему величеству?

Не вем бо числа сказати твоему милостивому количеству,

Велик студ и зазор обдержит к тебе, государю, стужати,

Но презельныя ради скорби и беды не могу в себе молчати.

Понеже нужды ради весь страх и срам в сердцы отлагается,

И кто на страсть не дерзает, той желанного своего не сподобляется.

Общая наша госпожа и всех томителница[95] свойства своего желает,

И для ради прироженнаго своего естества весь срам отлагает.

Яко некоторый гладный пес или волк на вся человеки шибается,

Подобно же тому и гладная утроба никого не срамляется.

И паки: ничто же есть тако зло всякому человеку, яко же

Его же ради некогда взят бысть не един великий и преименитый град.

В лепоту реченно: глад уязвляет не менее меча,

От него же самых крепких и сильных немощны бывают плеча.

И всякому человеку начало животу хлеб и вода, риза и покров.

Ей, ей, не мы глаголем, но сама наша великая нужа и кровь.

Аз же грешный за премногия грехи своя всего того пуст,

Но токмо мало нечто имею изо многогрешных своих уст.

Тем убогую свою душу и тело питаю и утешаюся на всяк день и час,

И еще не презре нас до конца своими щедротами всемилостивый Спас

И что было ваше жалованье, государей моих, то все изошло,

А ныне, государь, и сам веси — по грехом по нашим понужное время пришло.

А се, государь, особная великая скорбь и беда за грех мой постигла,

И без чернаго одеяния и без самоволнаго обещания до конца постригла[96].

А не имею милующаго, ни ущедряющаго искренно в нынешнее время,

Зане, по апостольскому речению, уродилося все немилосердное семя

И злым немилосердием и скупостию одержими, аки слепотою,

И самохотно гнушаемся душесиасителною нищетою.

Сего ради презираем есмь от всех, аки трава, ростящая в засени,

Поистинне нелепо рещи: от великая тоя печали подобен есмь стени,

Или яко руб при пути повержен, от всех ногами попираем,

Тако же и аз грешный и недостойный от всех человек презираем,

Или яко некий сосуд непотребны изметаем бывает вон.

А ведомо есть, всяко земное житие пара есть и сон.[97]

И что ми о том много вещей к твоему благородию приводити,

Подобает же на всесилнаго бога вся надежа возложити.

Той всем нам надежа и упование, и промысленник и кормитель,

И на вся видимыя враги наша непобедимый прогонитель.

И еще мышлю в сердцы моем, надеюся на тебя, государя моего милосерднаго,

Вем бо тя верою к богу и правдою аки адаманта твердаго.

Яко же и преже рех, не имею милующаго, ни ущедряющаго отнюд,

Вем бо паки, многих свела лютая скупость и немилосердие в незазорный студ,

Не поминающе апостольскаго речения: «Не брашном брата своего погубляй,

Но егда в нужди и в беде есть, тогда ему всячески помогай».

И паки пишет: «Брат от брата помогаем бывает,

Яко град тверд, и презирающии и немилующии и сам своим душам вечныя муки проуготовляют».

Ты же, государь, не внимай, не ревнуй таковому злому обычаю и нраву,

Да получишь себе не токмо зде, но и тамо, у Христа бога, весную славу.

Еще молю твою премилостивую и многощедрую ко всем утробу,

Да не прежде времени предадимся бездушной вещи гробу.

Ущедри свое благонравное сердце и буди въместо бога,

Да сподобищися стати у самого его небеснаго чертога.

И паки: укупи благородной души своей и телу спасение,

Да будеши имети у владыки Христа бога велие дерзновение,

Понеже всех добродетелей вящи у него вменяется

И у самаго его страшнаго и неприступнаго престола поставляется,

Иже кто в скорби и беде сущей другу своему поможет,

Той воздухи и облаки и солнечныя луча пройти возможет.

Яко же и выше рех, стати у самаго его престола божия,

А мы, грешнии, плачемся, стоя у твоего государева подножия,

З горькими слезами и болезненным сердцем к тебе, государю, вопием,

Понеже по грехом своим преданы есмы злым и немилостивым змием,

Иже на всяк день и час тянут сердце аки клещами,

И злым умышлением измождавают жилы, аки огненными свещами,

Для ради своего тленнаго прибытка и кровавыя корысти,

Понеже извыкли, аки червь, древо православных християн грысти.

Пожалуй, государь, что на искупление от того тления смертнаго,

Да сподобит тя господь бог со избранными своими венца нетленнаго.

И на препитание многогрешной души и телу и з горькими сиротами,

Да украсится душа твоя добрыми делы, аки драгими пестротами,

Как тебе, государю, вышняго промысл известит и пречистая его мати,

Да даст ти всегда силу и помощь враги царевы побеждати.

И молю тя, государя, в гнев не положити,

Ни в великую тягость и паки не позазрити,

Поне от нужды и от беды тако дерзаем

И твоему достойному величеству и добродею докучаем.

Аще бы не в таковей скорби и беде, не так бы тебе, государю, и скучали,

Разве бы милосердаго слова и сладкаго ответа от тебя ждали.

Вем бо, что уже тяжко ти, государю, от нас вменится,

Да зритель господь, что не к кому, кроме тебя, государя, приклонится.

Многи бо, аки аспиды глухия[98], затыкают своя слухи

И забывают, яко неимущих ради дает бог благорастворены воздухи.

Аще помилован еси, государь, от небеснаго царя, и от земнаго

Сам помилован будеши. Не погуби самовластным изволением шесточисленного камени драгаго[99],

Пожалуй нас грешных и призри в конечной сей беде,

Да даст ти господь благая и полезная получити везде.

А мы должни за тебя, государя, его молить,

Дондеже и душа в теле, чтоб тебе, государю, и до смерти правда творить.

Кто словом и делом последний невежа, въсе в его божией

и всемогущей беземертней деснице содержится,

И кто на него уповает, той во всем врагов своих не убоится.

Его святая воля буди, что хощет, то по своей воли и сотворит,

И за твою великую правду и кровь сугубо тя воздарит.

И аще ти, государю, будет и негоде, не вели ввергнути в подножие,

Зане царево и рождьшаго тя именуется ту лице божие,[100]

Тако же и свое честно брегий, яко славно и хвально во всех,

Понеже бо еси, государь, не бывал никогда побежден во бранех,

Паче же самаго бога и пречистыя его матери, общея нашея заступницы,

Сам, государь, веси, та посрамляет вся законопреступницы,

Чтобы божию имени, его матери, купно и цареву не было бранно,

Веси паки и сам, что християньское имя от всех родов преизбранно.

Паки здравствуй, государь, о всещедром Христе,

И побеждай враги царевы о пречестнем его кресте,

Еже бо тем бывает на них победа и одоление,

И некли услышит господь наше к нему моление,

И чтоб вам, государем, дал бог на них, супостат наших, победу,

Отнюд просто рещи, не осталось бы их в земли нашей следу.

Мнози бо людие дивятся мужественному твоему храбръству

И радуются, что бог тебя принес к великому государству.

Поне всегда против сопостат лица своего не щадишь,

К богу и царю и ко всем человеком правду творишь.

И сподобил тя владыко видети образ пречистыя царицы,

Та бо всегда подает победу на враги <...>

Потом же в светлости и радости лице царево,

Его же роди и воспита благоплодное чрево.

Тако же и свою рождьшую и супругу с чады,

Вси бо от бога и от вас чаем отрады.

Еще же ближних своих приятелей и Добродеев.

Да побиет врагов правда твоя, аки огнь сирских халдеев.[101]

Потом же паки виде все православное множество,

Желали же видети твоего зрака и наше убожество.

Мнози же паки жаждали видети в радости твоего лица,

Аки дети, долго не видючи своего отца.

Свидетель на то бог,

Иже возносит християнъский рог.

Аминь.

Сие писанеицо в конец прийти едва возмогох,

поне же от уныния болезнено духом исчезох.

Аще не бы государь мой, Семен Гаврилович[102], добродеица,

то бы мне было всяково пущи лиходеица.

Он, государь мой, совершеньную веру к богу показует,

а нас, убогих, доволными брашны напитует.

Наполняет собя в мире добрыми слухи,

тем прогоняет от собя далече лукавыя духи.

Нам, убогим, — присный питател,

за то ему подаст нетление благодател.

Кими бо похвалами могу его почтити?

Но не возмогу по достоинству ума своего обострити.

Воистинну, во всех людех добронравием похвален,

паче же от бога в бесконечныя веки будет славен,

понеже Христа, бога нашего, учение помнит,

сущим в скорбех помогати волит.

С ним же ты, государь мой, здрав и радостен навеки буди,

а меня, искателя своего, не забуди.

Послано к тебе сие писанеицо Семионом грешным,

а твоим искателем и работником вечным.

Хощет ли мне, грешному, хто уведати изящное имя,

то на конец послания сего поищи мя.

Есть убо сему снискатель

роду ерославсково исходатель,

ему же звание сице,

на три части пишем толице:

И еще наконец его звания

изящное вещание:

Помилуй, господи царю,

и сохрани жену мою.

Аще и незаконно поях ю,

и чада моя,

еже еси даровал, презря

моя согрешения.

Соблюди их, владыко, и помилуй,

и долгоденьствия даруй.

Во здравии и спасении

посети, владыко, милосердием

своим.

Во веки, аминь.

О, преблагий наш пастырю и учитель!

О, великий чюдотворец Димитрий!

Услыши мя, грешнаго, молящаго ти ся,

призывающе имя твое святое (на ся).

Вижди мя, убогово, в толице беде суще погружаема,

вижди мя, немощнаго и уловляема

отовсюду, и всякаго блага лишенна,

и умом от малодушия помраченна.

Потщися, святче божий, плененнаго свободити

мя, не остави мя, грешнаго, врагом в радость быти

и лукавых моих деяний умрети.

Моли о мне, грешнем и блуднем, содетеля моего и владыку,

ему же ты со безплотными предетоиши лики.

Молитва ко мне сотвори бога моего.

В нынешнем веце и в будущем,

да не воздаст ми по делом моим

и по нечистоте сердца моего,

но по своей благости воздаст ми.

На твое бо милосердие уповаю и тобою ся хвалю,

и имя твое святое на помощь призываю,

и к цельбоносному гробу твоему недостойный аз припадаю,

и исцеления прошу: избави мя, светйльниче Христов,

от злых бед, находящих на мя,

и востающая волны укроти.

Отовсюду да не обымет мя напасть за имя твое святое,

и не погрязну в пучине глубоце,

в тимении греховне.

Моли, преподобие Димитрие, даровати мне,

грешному, от Христа бога велию милость.

Полки обнищавшие, Иисусе, вопиют к тебе,

Речение сие милостивное приими, владыка, в слух себе.

Еже на нас вооружаются коварством сего света,

Всегда избави, господи, — нас от их злаго совета.

Оне убо имеют в себе сатанину гордость,

Да отсекнут нашу к тебе душевную бодрость.

И твой праведный закон по своей воли изображают,

Злочестивых к совести своей приражают.

Лестными и злыми бедами погубляют нас, яко супостаты,

А не защитят от твоего гнева их полаты.

Желаю бо аз единаго тя, Спаса истиннаго,

Еже верую в тебе, творца милостиваго.

Не предаждь нас, раб твоих, точию,

И посещай своих благочестивою мочию.

Яко безсловесных скотов нас имеют,

Коварствы неправедными укоряют.

Но мнози убо на себе клятвы наложили,

Яко злыми, лукавыми нас обложили.

Злой прибыток себе утверждают,

На нас души злостьми вооружают.

Владыка вседержитель, ты нашу беду видишь,

А глаголющиа поистинне молитвы наши приимешь.

Не дай врагом вознестися злостию на ны,

А злостныя да не будут на нас их раны.

Каин со Авелем две церкви знаменуют,

Но из Адама два естества именуют,

Яже богу всесожженную жертву принесли,

За нь же молитвы свои к тому вознесли.

Яко Каин грешный богу не угоди

И лукавым сердцем к нему приходи,

Веселый Авель от бога милость принял,

А его же господь дары и всесожжение внял.

Но внегда молитвы Авель богу воздал,

А Каин его тщателно убити помышлял[103].

Но потом брата оного умертвив

И тьщаньми своими себе окаянный показнив

И жертвы оного омерзив,

Мерзостным убийством сам ся погубив.

Родоначалие убийством первие погубися,

Иже кровь нраведнаго, яко вода, пролися.

Иже таковы Каиновы внуки,

Выникше во останошныя веки,

Иже снопы злобы на жертву возлагают,

Часто души неправедно погубляют.

И похвалою людское себе улучили.

Христово величество имя себе улучили,

Злыя далеко суть от святаго пути,

От беззаконник навыки пребыти.

Радостную славу на земле коренят,

О божественной славе радети не хотят.

Собою нарекли на земле славы имяна,

Та и память им смертная не может быти имена.

И грады и села тысящми собрали,

За Христовы рабы дерзостна себе нарицали,

И хотением болшую земную славу наследили,

Но во дни и в нощи мамону стяжали.

И люди божиа от них, яко класы, ся пожинали.

Иже своя враги во веки погубили,

И от нас любят Припяти частую оферу

И повелевают держати свою веру,

Без ереси и греха ему являти

И послушанием оного почитати.

За послушание царство нам даруют,

За преслушание ж муки уготовуют,

Яко Авель терпит от убийцы брата,

И будет молитва наша пред вышним прията,

Да лубомудрия держит с Каином Рим,

И будут оне яко скоро шедший дым.

Авеля восточную благую церковь именуем,

Каина ж губителную западную церковь нарекуем.

Да того ради нас за Христа избивают,

Против закона и канона писание издавают.

Сего их учения прекословна отвращаемся,

Во благочестивой вере утверждаемся.

Слышите сия, боголюбивыя народы,

Не приимайте словес еретических[104] в своя роды.

Ложь бо человечья с богом не царствует,

И леность неправедных скоро погибает.

Кто любит Христа, на прелесть не ходит

И терпение свое к нему принудит.

Но в остатний век спасайся,

И к папьскому собору не прилучайся,

И страхом уловляемь не буди,

И доброту Христову в сердцы своем нуди.

Веси, кто тя кровию свое откупил,[105]

Да бых к противному от него не отступил.

Цену крови свей истинно за тя дал[106]

И за избавление наше и душу свою отдал.

Аще и от единых святых соборов прияша,

Но много благолепия благословнаго отъяша.

Онаго ж бога чтут и в него веруют.

Но не подобна бога в Троицы разумеют,

Поминай милость твоего гроба,

В нем же изтлевает твоя земная оздоба.

Украшенных бо словес не приимай в слухи,

Да не бы твое врази не имели утехи.

И красная сего мира мудрость богу неприятна.

Но истинно зело злостию превратна.

Ее же латинския учители имеют,

Злокознием души наши ловитвою веют.

Изволим, братие, держати святую простоту,

Восточныя церкви божественную доброту.

Аще богословнейшии житие преходят,

Но по воле Его умы своя водят,

А человеча мудрость богу противна,

Превратна течением и злолстивна.

Но святый Павел, буйством ея нареките[107],

Косну и всестрастну ея в делесах обретше,

За нею же жидовское и агарянское племя ходит,

Яко жено в безумие их множицею приводит.

Латина ею всех прелщают,

А от божией мудрости всех обольщают.

Но, любимии друзи, все благоверныя,

Аще и творят вам многия пакости зловерныя,

Не напивайтеся от горькаго студенца,

Хвалите бога даже и до конца,

Восточныя церкви разуму учитеся,

От тоя же любви благоразумия научитеся.

Рачители вы есте сего мира света,

Отрицайтеся папежскаго злокозненаго навета,

Сих же училища ересь разсевают,

Тако благочестиа еретичеством насевают.

Избави нас, господи, и не дай во многия беды, в напасти,

И сокруши римскиа гордыя власти.

Аще и согрешившаго спасл еси Лота[108],

Изсуши праведным солнцем греховныя болота.

Умиление же есть божественное писание,

Поздно любомудрецем прочитание.

Писмо богодухновенно,

И любящим его благо и спасенно.

Книги духовныя — разумныя цветы,

Научают воздати Христовы обеты.

Книги, аки солнцем, душевныя мысли освещают,

Чистое писание грехов темности убеляют.

Книги юных премудроствено творят,

Простых в страх божий приводят.

Ни Платон[109], ни Пифагор[110], ниже Аристотель[111] —

Не обретается из них духовный сказатель,

Ис которых латини хвалению поучают

И безумную ересь в себе полагают.

Христа ради, молю вас, на прелесть не ходите,

А ни чада своя зло не водите.

О господе братиа, христианския чада,

Избавите себе от темнаго ада!

Не в научениах латинских веру разумевайте,

Их вредами от православия не отступайте,

Не погубите святую боголепную веру,

Не приимайте латинскую сугубую меру.

Много злата на прелесть давают

И душевное благоразумие муками растерзают.

Егда вознесеся бог на небеса,

И тогда яви нам многия чюдеса.

З горы масличныя ко Отцу взыде,

Тако же с плотию судити нас прииде.

Тогда ученицы во вселенную проповедаша,

Народом и царем о нем возвестиша.

И в страны мира слово пронесеся,

И от лести к богу народное множество обратися.

Всю землю на части себе пределиша

И Евангелием людей осветиша.

В них же бысть святый Андрей Первозванный,[112]

От числа полка ученик Христовых избранный.

Из Иерусалима в Византию дойде

И оттуду паки в Россию прииде.

Таже в град Киев по Днепру ходяше

И посреде поган крест знаменоваше.

На горах Киивских молитву сотворил,

Дабы там господь благодатию одарил,

Дабы было в России имя его величано,

Христианьство им живущим даровано,

Иже в идолех были упражнены

И во зловерии бесовъском ослеплены,

Дабы бездушным престали служити,

Но в православии благолепно сподобимся жити.

Вострубив начало, проповедь святую,

И проповеда в России святыню благую.

Честныя быстрины Христова учения на полунощь принесе

И имя Христово пред всеми ясно изнесе.

И ныне хвалится полунощная страна,

Понеже их беззаконная вера предрана

Христом, избавителем нашим,

Уже конец приведшим бывшим,

Яко красуется святыми церквами,

И богови служиши чистыми жертвами.

Поминайте жертвы апостол славных

Просвещенны от веков давных:

Святое начало от них нам явлено,

Яко от самого бога повелено.

Честный граде Киев! в тебе вера возсия,

В тебе же и богомудрыя зело просия.

Возлюбим непревратное благоразумие

И отринем от себя суетное суеумие.

И будем просто работати,

Ни дохматы вечныя от себе отринути.

Не наши суть пастыри западныя отцы,

Но римския святители быша волцы.

Не мы быхом отметницы святыя веры,

Но еретицы творят присныя богу оферы.

Не наши пастыри церковныя сопостаты,

Иже прелазят, а не входят истинными враты.

Бе таков бысть господь, иже наш спаситель,

И Андрей апостол, российский учитель.

Не таковы римския учители,

Но всему миру великия мучители,

Несть бо их дух з богом над земными,

Начало з богоненавистными убийцами.

Мы же возлюбим Христу угождати

И святое имя его величати,

И сохраним твердо гонимую веру,

И отмещем мерзкую оферу.

И беды и страхи их скоро минуют,

Которыя ныне на нас возставают.

Ибо господь наш много за нас пострадал

И нам терпения свой образ предал.

Таже святый Андрей крестную смерть приял,

В Патрех Ахайских за Христа пострадал[113],

Благих всемирный ловец,

Неложный пастырь Христовых овец.

Не бы в нем гордости, ниже златолюбьства,

И научив бо всех братолюбства.

Всему христианьству и Кииву граду,

Богом избранному верному стаду,

На вечныя лета церковь стоит

И добрым утвержением всех боголюбивых учит.

Бог бо нас к себе благоверием приближит

И милость паче первородных к нам умножит

И мужи и дети и жены и старцы,

Все православныя братолюбцы,

Лукавых лихоимцев сих зрите

И в пути их тщателно не грядите.

Зри, читателю, римския нравы.

Ты убо держися великия божиа славы.

Не ищи истинны от чюжаго закона

И не пременяй святых отец канона.

Виждь заходныя церкви уставы,

Наших телес разрушены быша составы.

Западная ж церковь темна во дни и в вощи.

Горки бо бе их зело язрастуют овощи.

Осмой собор не по истинне совершиша[114]

И многих святых томлением предаша,

Муками и злыми томленьми осудили

И вои множественныя на них вооружили.

Велика бысть гнева их волна.

Аз обличитель бых ереси их издавна.

И хотех убо нечто оставити народу,

Христианскому священному роду,

Но злы быша сопостатныя народы

Смутили наши блаженныя роды.

Прострох руку мою на спасение,

На еретическое известное потребление,

И въместо чернил быша мне слезы,

Зане окован бех того ради железы.

В темницах пребых многа,

Время тамо бых долга.

И бегах неправеднаго злата,

Аки сквернаго поганаго плата.

Скрывахся крамолныя ради злости,

Не прострах своей писание трости.

В полконачалии не дах хрепта врагом,

Не сотвори ничто же мана своим другом.

Время печално бе внегда,

Уповах на сердцевидна всегда.

Той моя крепость и утвержение,

Того помощника имех от рождения.

Закона его никако не отринух,

И многих ереси губителныя изринух

Учителными блаженными словесы,

Божественных отец правыми делесы.

Сыноположение стяжах,

Восточныя церкви веру держах.

Не обыкох с неучеными играти,

Ни обыклости нрава их стяжати.

Бедою многою изнемогох,

И никто ми помогох,

Точию един бог,

А не народ мног.

Писах на еретиков много слогов,

Того ради приях много болезненых налогов.

Писанием моим мнози обличишася,

А на меня, аки на еретика, ополчишася,

Отревая мя от святаго писания,

То было мне от них воздаяния:

Яко еретика мя осудили

И злости свои на мя вооружили.

Зрите наши злыя нравы,

Будите душами своими здравы.

Но и рабы мои быша мне сопостаты,

Разрушили души моей полаты.

Крепость и ограждение отъяша

И оклеветание на мя совещаша.

Злы бо их зело беззаконныя злобы,

Творили на мя смертныя гробы,

Зло бо быша их порода,

Аки аспидскаго рода.

Пущали на мя свои яды,

Творили изменныя ряды,

Вопче на мя приносили

И злочестием меня обносили.

Владыка господи! Ты им суди

И с ними мя разсуди,

Ты веси мое чювство,

Ты зриши их буйство.

Хлебы мои же вскормиша,

И благость моя на зло их обратиша.

Слава быша в руце господня

Краше сладчайшаго крина.

Проклято рабское господьство,

Скоро и отменно бо его коварьство!

Не сыпте злата пред свиниами,[115]

Да не осквернят своими ногами.

От раб приях многи налоги,

Сотворили на мя злыя прилоги.

Не помянули Христова слова,

И не избегнул аз от них злаго лова.

Они не боятся небеснаго бога,

Иже всем дает добра многа.

Словеса их верна, аки паучина,

И злоба их — злая паучина.

Аз бых един над ними,

Над изменники своими,

Господином им поставлен

И от бога паче их прославлен.

Но быша ми зелныя врази

И осквернили клятвою душевныя прази

Ради чесовыя своей воли,

Хотяше отбегнути господьския неволи.

Они бо, яко стрелу, на господина своего мерят.

Дивно о тех, которыя им верят.

Сих же разумом прочитаем

И слагателя книги сея потом уразумеваем.

Изложение бысть сия летописна книга

О похожении чюдовскаго мниха[116],

Понеже бо он бысть убогий чернец

И возложил на ся царский венец,

Царство великие России возмутил

И диадиму царскую на плещах своих носил.

Есть бо то во очию нашею дивно,

Предложим писанием, чтоб во веки незабытно.

И наши приклады в книги сей имаем,

И того в забытии не оставляем.

Тогда бо мятежные времена были,

И славные роды отечества своего отступили.

Мы же сему бывшему делу писание предлагаем

И предидущий род воспоминанием удивляем.

По сем предние строки углядаем

И трудолюбца дела сего познаваем.

Есть же книги сей слагатай

Сын предиреченнаго князя Михаила[117] роду Ростовскаго сходатай,

Понеже бо он сам сие существенно видел

И иные его вещи от изящных безприкладно слышед.

Елико чего изыскал,

Толико сего и написал,

Всяк бо что разумевает

И дела толикие вещи не забывает.

Сие писание в конец прейти едва возмогох

И в труде своем никоея ползы обретох.[118]

Горе небеснаго Иерусалима вселения желателно,

От дел познаваему несумненно о сем упователю.

Сему дерзнух в скорби моей достизати,

По благоданному дару могущему в бедах утешати.

От благоразумия твоего насладитися хощу,

Да сег<о> ради христоподобныя любве твоея ищу.

Авраамля дела слышу боголюбиве творима тобою,[119]

Ревнуя тому, свершение покажи ми образ собою.

Юж<е> имееши в недрех милования гостинницу,

Мою душу с телом приими в сию яко странницу.

От благих боголюбиваго душевнаго ти дому ухлеби мя,

Еже имаши и вино словом божиим разтвореное, сим напои мя[120].

Мое же к тебе благодарение противу воздарение,

У вышняго царя милости о твоем здравии прошение.

К сему ж<е> прочее начну ти о моем скорбном пребывании поведати,

Но не достигает от многия печати язык мой потонку изглаголати.

Яж<е> попущением божиим грех ради моих случиша ми ся,

Зело от великих напастей и умныя ми детель умалишася.

Юже имех от бога дарованнаго ми разума красоту,

Сего ми оземствование[121] мое нынешнее явило тщету.

Есть убо сие мое настоящее к тебе беседование,

Многою скорбию изообилуемо и слезами текущее.

И аще яко ж<е> и прежде боголюбивый разум в тебе содержится,

О мне твое благородие, иешцую, умилится.

Нищетою убо разума и в потребных зело содержит есмь,

Увы, и не помышляю, яко и не таков едва кто есть.

И есть ли благовнимателный ти слух милосердие приклониши,

Вины, о ней же ти дерзнух писати, внятелне послушаеши.

Аще и зело грубо за скудость уме вещаю,

Но благолепная твоя разумения к милости поощряю.

О них же сам пострада и искушен был еси,

В тем и нам напаствованным пособствовати мощен еси.

Ибо аз слышах тя прежде скорбная претерпевша,

Честь же достоинства твоег<о> всех, разумеваю, не погубивша.

Юж<е> по печалней тризне терпения мзду приял еси,

Философиею божия помощи мню сию стяжал еси.

Добрыя сея твоея и мы желаем получити.

Корень и верх всех добродетелей есть и глаголется любов,

Аще сея свершен рачител<ь> явишися не будеши во благих убог.

Шествия твоя права по добродетелному ти пути слышу[122],

Ея ж<е> стези и аз всегда усердно обрести мышлю.

Лепо ти благочестиве и своиствено такову милостиву быти,

Еж<е> и о нас, безутешных, братолюбие попечение имети.

Щуяя части, тоя ради добродетели Христос избавит тя,

Покоя ж<е> и веселия с праведными в десных сподобит тя.

Аще без пестроты добрыя детели совершиши,

Деть без возбранения в вечная селения инех предвариши.

Сего ради, боголюбче, усердно ныне потщися,

К требующим благотворити не отрецыся.

О сем паче всего благородию твоему стужаю,

Ибо усерднее инех здравия твоего слышати желаю.

Чтоб мне тем в скорбех сих отраду приимати,

Еже часто светоподобная писания твоя прочитати.

Лютая моя вся подробну изявити не возмогаю,

О них же паче благоразсудна ведца самог<о> тебе уповаю.

Малое сие и грубое мое писанеице молю приими,

Братолюбие же сотворив, своя ми благодарив возсли.

И прочее молю незабытлива тя о нас быти,

Еже о вашем пребывании к нам ведомо чинити.

Того есмь зело желател<ь>,

Дабы еси был во благих пребыватель.

Ко благочестиву и милосерду ти по бозе прибегаю,

На милование себе человеколюбие твое премоляю,

Яже благая по своему добронравию твориши инем,

Земли касаяся челом, и аз прошу тя о сем.

Юже аще без пестроты добродетел по бозе совершипш,

Ангельскаго спребывания по желанию за се не погрешиши.

Лучшая вся и угодная богови слышу творима тобою,

Ея же, милости получити желаю, к совершению

добродетели подаждь ми собою.

Конец всем добродетелей наричет писание любовь.

Сея рачител явився, и ты во благих не будеши убог.

Елико по Христову заповеди паче клеврет ныне милостию поспешиши,

Юн сый леты, но со старейшим смыслом во вход царства небеснаго инех предвариши.

Непричастна мя и лишена всякаго добра призрети не отвратися,

И к требованию моему милость и человеколюбие, бога ради, показати не отрецися.

К надежи всех и содетелю своему, Христу, о пременении скорбных молюся

И тебе, желателю ребесныя доброты, о поможении ми веюся.

Ты же, о пречестне, к болезненыя душа <моя>, молем, ухо свое приклони

И в напастех и скорбех моих облехчение учини.

Честь и славу благородию твоему от бога за се наипаче притяжеши,

Юже аще бога ради милость на мне, беднем, покажеши.

О подобосолнечных луч теплоте зимою бед содержимый,

милосердию твоему, надеяся, притех, вопию ти:

обогрей от скорбей озяблое ми сердце теплым и милосердым своим призрением!

Великое убо светило на тверди небесней тогда пресветле сияет и вся твар уясняет,

егда лучезарнаго сияния темный облак не закрывает.

Мысленое же солнце тогда паче преизобилует славою,

егда не помрачено будет печалию многою.

Довлеет же, по апостолу, таковыя печали лишатися[124], —

от нея же вражде на бога ражатися.

Печалование же стяжати нам таково,

иже покаяние нераскаянново

спасение соделовает.

Которое ж прежде возглаголю?

Свое ли скорбное другу возвещу?

И боюся, да не опечалую сим,

еже о нас дружелюбнаго сердца;

или вопрошу о настоящем благопребывании дружне,

негли сим ослабу печали своей восприиму, по реченному словеси

Весть бо всегда слово полезно утешати скорбь

и беседа ближняго разсыпати печаль.

Искренняя ж и древняя наша любы,

вселшаяся в нас искра сердечное распадение распалает,

и паче невещественаго огня ревность твоего дружелюбия воспоминание вжигает,

и душевная ми чювства уязвляет;

не своя о своих благодеянии или злострадании изъявляти понуждает,

но яже о вселюбезных наших, паче же присных,

благопребывании уведати всеусердне желает.

Другу бо рече Сирахович: верну несть измены и несть равенства доброт его[125].

Что же ли ныне, твое дружелюбие, преж изреку?

Или чему тя подобна сотворю?

Которое ж твое изрядное доброродство,

паче ж в добродетелех удобство воспомяну?

Им же, от всех дающаго всем беззавистно благодать, преизобилно одарован еси.

Милостию всещедраго и всядержащаго бога

И его божественными лучами озаряему премного.

Люборачителнаго ради и к высоте вперяемаго разума,

Обаче же добродетелнаго ради жития и благонравия.

Совершено же чистоты ради светлости,

Творимо держимыя богом во твоей крепости.

И паки же к нашему малоумию неисповедиму благодателю,

Всеизящнаго божественаго писания глубине открывателю,

И грубоумия моего светлостию сего озарятелю,

И превысокаго философскаго учения дивну сказателю.

По всему зрю, моего неразумия вразумлятелю

Радостию реку и веселием сердца,

Ибо в душе ми написася любов твоя, о блаженная верста.

Яве, яко ныне год безвременен нам ко всему наста.

Твоея же духовныя любви воспоминание сия ми вся разгна,

Елма любовнаго душа всегда в души любимаго.

Любов бо истинную подобает имети аки столпа неколебимаго.

Мню, яко и твое боголюбие о сей подобно сице прилежит,

О еже в забвение духовныя любви по заповеди не подлежит.

Глагол множественных сокращение время належит преминути,

Обаче же должно есть любовный соуз воспомянути.

Сего ради и сию епистолию вмале абие дерзнух написати,

Понеже бы светлосиянныя любви, по Спасову глаголу, не забывати,

О пребывании же кождаго друг другу возвещевати,

Да тем душя и сердця унывающа попремногу возвеселяти.

Рже благовозвещанием печал и уныние разсыпается,

Забытием же приятеля та в сердце зело вселяется,

Да тем человек, аще безпомощен и безнадежен, сокрушается,

Разумнаго устава и существа умнаго отрешается:

Абие же и в день светлости аки в темне нощи пребывает,

В суете ума своего дни своя, живя, препровождает.

Великих превысочайших государей превосходящему властодержцу,

елико Уропии и Азии многих государств преславных самодержцу,

любителю и хранителю изрядну заповедей богословных

и доброопасному правителю закон православных.

Которое таковому ныне принесу многое благодарение,

иже древних во благочестии сиятелных царей превосходит его милосердие,

им же российский скипетр преславно украшается,

государем великим Пограничным выну страшен имянуется,

о нем же велелепная хвала в конца вселенныя истекает,

слава и богомудра и милостива всяка страна того нарицает,

предивна и храбра и всякими благостынями цветуща,

основание незыблемо в вере Христове попремногу имуща.

Добротою бо целомудрия чистоты выну украшается,

аще и царскою диадимою преславно присно облачается,

Росийскаго царствия народом богоданный пастырь,

благочестия державным целомудрия пластырь,

любовию же к богу всякими добродетелми наипаче превосходит,

аще и земнаго царствия скипетроправления повсюду проходит.

Готова себе тем бога в помощех выну обретает,

о нем же везде упование свое со усердием полагает.

Честно убо во звездах на аере пресветлое солнце,

его же ко всем милосердием наполнено сердце.

Светло же и преславно на тверди озарение лунно,

тако же милосердие сияет ко всем нам непременно,

им же власти и саны благородным богатно даруются,

вышней же чести достойнии от него сподобляются,

и иже под властию сущих всякия благости наслаждая.

Царское же свое благосердие в них сим умножая.

Аще и многия ему от врагов приключаютца кручины,

реки проливает молитв к богу от сердечныя пучины,

просят царьстей своей державе быти немятежней,

от вражиих прилог сохранитися неврежденней.

Щадит же многия враги своя везде повинны,

аще нецыи являются и смерти достойны,

дарует свою царскую благосердую милость

и свою огненосную уставляет о них ярость[126].

Хощет бо и враги на любовь мирну обратити,

о ней же и впредь верным в соединении жити,

лесть и лукавство отнюдь в них не именоватись,

общей же всем единой власти царьстей его повиноватись.

Прошу же и аз твоего царьскаго милосердия прияти,

а свое рабское страдание тебе, государю, явити.

Светлость твоего милосердия выну на мне сияет,

всячески же презелною милостию всегда озаряет.

О всех же на тебя, государя единаго, упование возлагаю,

еже твое царское древнее обещание к собе поминаю.

Государское царское ваше слово непременно бывает,

о нем же кто на бога надежду свою выну возлагает.

Мне, холопу, и писати к тобе, государю, невместно,

и самому тебе, государю, многая о мне, холопе, известно.

Хощет ми ся, государь, тебе, государю, пред лицем твоем послужити,

а твое благонравие и впредь нас утвердится воспоминати.

Лепо нам работати тебе, государю, аки богу,

коя нам работа всегда приносит радость многу,

аще и главы своя за тобя, государя, всегда полагаем,

твое царское крестное целование сим исполняем.

Аще и вина которого от нас пред тобою, государем, явится,

твоим же царским праведным судом таковый казнится,

и да не начнут таковии впредь злая паки дерзати,

щедроты твоя царския на гнев подвизати.

Еже неких, слышим, зломудренныя советы ухищряют,

вину законопреступну неповинным налагают,

и многое зло в мире от таковых выну содевается,

в них же правда в слово истинное не обретается.

Еще кто со усердием своим выну на бога уповает,

ложна совета и льстива того бог избавляет.

Истинна же пред лицем лжи не срамится,

глаголати же и действовати своя не стыдится.

О прочих же ныне писати тебе, государю, не имею,

свою же рабскую работу обявити тебе, государю, не смею.

Прошу, еже на ны суетнаго слуха и льсти не приймати,

о них же царскому ти богомудрому сердцу в печали не пребывати,

да во всех устнах слава будет непрестанна,

аще твоя царская ушеса к таковым будет неуклонна.

Рука твоя царская тогда паче на враги укрепится,

бывшая злая всяко от всех аще от среды изженутся.

Тебе, государю, истинне и правде подобает внимати

и лжу суемудренных наношений всяко отревати.

Правда правых всегда от смерти избавляет,

разум же истинну хотящих приязнь сподобляет,

им же кто, божественный апостол Павел глаголет, поработится

сему и рабы ти всяко не усрамится[127].

Ваше царское, еже в подручных попечение имети,

о всех же всяко подобает доброопасно смотрети;

ими же кто себе прирбретает честныя саны,

хулныя же и тщетныя глаголы произносит на ны,

царскому остроумию о сих внимати не подобает.

Аще кто неистинну в царския твои ушеса влагает,

речей хулных кто глаголати на нас когда не срамится,

сей деиствовати многа зла не стыдится,

конечную скорбь содевает радости вашей

и непременное сетование наносит худости нашей.

Христоподобное еже твое царское молю милосердие,

свое рабское от души молебное предлагаю усердие,

величества царския ти светлости видети хочю,

еже и милость твою совершенну на собе сим улучю.

Тогда убо, государь, в нас всяка истинна и лжа явится,

лыста же ноги коея предстати тебе, государю, истинне укрепятся,

хитрости же в нас никоторые никто не обрящет,

о них же кто на ны и многая клевещет.

Что же, государь, имам впредь о сем сотворити,

аще твое благонравие не имат нас возвратити,

хуление же и поношение мя от вас, государей[128], о все не удалит.

Человече, не похвалися восходящии на верх самыя высоты,

веселящися и радующися, зрящи всего мира красоты.

Но паче помышляй, еже бы ти безвредно оттуду слести

и паки на обычном своем смиренном месте сести.

Внимай, душе, аще и велию честь себе от бога и от человек получи,

и ты все житие свое господеви богу своему со усердием поручи.

Ничесо ж во уме своем свыше меры предлагай,

о господе бозе укрепляйся и возмогай,

<и> нищелюбием и милостынею грехом своим помогай.

Видех днесь и утро окаянную свою душу честию облагаему,

от неких же лестию и завистию, и ложными словесы облыгаему.

Изволих паче во уме своем хулное себе имя стяжати,

нежели здешняя ради чести во оной муце пищу собою червем учрежати,

бояся, да некако нынешняго века утешением тамошняго избуду,

идеже лики святых водворяются, изгнан буду от<т>уду.

Слышу по вся дни почитающих мя и зовуща человеком началным

и ужасаюся присно и хожду сетовалным сердцем печалным.

Да некако вменит ми ся сия величания и в гордость,

и отъемлется от мене сего ради разумение и бодрость.

За то ли, окаянная душе, венцем царствия небеснаго венчают,

что во здешнем веце честно провожают и встречают?

Не срамляеши ли ся, видев пред собою столы доброуделчаты

и настилаемы на них пред очима твоими скатерти затейчаты?

Ризами украшаешися и одры покрывавши постелми глаткими,

и пищею и питием различными утешаешися сладкими.

Помышляй егда, како здешняго ради веселия

получиши во оном веце плачевнаго адскаго селения.

Не приложат тебе та оправдания нынешных времен настоящих

и не призовут в помощ здешняго века слуг твоих, ныне тебе предстоящих.

Но всяк кийждо от нас тамо мзду свою понесет,

яже отсюду с собою добродетель и злобу принесет.

Многия помыслы и размышленья на душу мою приходят —

и об величествии сана, и об несолюбственном

разсуждении, в жалость мя приводят.

Боюся, да некако впаду в неразсудную дерзость

и явлюся пред богом и человеки непотребен и мерзость.

Несть ми лепо уста отверзати пред господем богом своим и Спасом,

или исправитися пред содетелем своим дыханием и гласом.

На что твое упование, еже мниши не своею волею во властех,

а не останешися суеты и присно во вся часы пребывавши во страстех?

Не подобися величеству оному прегордому фарисею[129],

но ревнуй в разсуждениих с тихостию боговидцу пророку Моисею[130]:

со смирением и с тихостию дело господне учрежати повелевай,

кротостию и терпением жестокия нравы одолевай!

Колико поропташа жидовския люди на пророка Моисея,

или Аспристии царие возревноваша на пророка Елисея[131]? —

Николи же люди божия озлобление налагаше,

ею все упование со мнозем терпением на господа бога полагаше.

Возмог ли бы убо на пагубу им едино слово изрещи,

яко же при Илии посланных от Ахава царя огнем пожещи?[132]

Сия зряще, душе моя, смирением и терпением совокупи.

тем во царствии небеснем вечное селение себе купи.

Нескоро, по апостолскому словеси, ни на кого руки не налагай[133],

но со мнозем испытанием и свидетелством запрещение полагай.

Не дай места злобе своей акаянней утробе.

но благоуветливым словом наказати навыкай по своей природе.

Аще и мнози завистию навыкоша таковых осуждати,

еже со смирением и с тихостию извыкоша повинных разсуждати,

ты же, душе моя, завидливых глаголы ни во что полагай,

но все житие свое к смирению и к терпению Христову прилагай;

сице нрав свой о господе бозе, спасителе своем, поучи,

тому единому в руце правду, суд и милость поручи.