Виршевая поэзия (первая половина XVII века)

Священному и честнейшему и сердечному другу сиречь священнику,

Общаго винограда Христова сии речь рода человеческаго молебник

Священному иерею Ивану Васильевичу великое от меня челобитие,

Уже бо и обоим вам вкупе[134] сердечное от меня рукобитие.

Да и сие грубое мое писанейцо любезне прочтите,

Узрите бо что в нем неисправно, в том не судите.

Иже за духовную любовь покройте все собою.

Занеже на укор вам будет негде грешным мною.

Будите бо свидетели сами что забвение на всех хвалится,

Реку ж, имея ум смущен, никако же от забвения избавится

А иже паки весте, что живем в суетах житейских,

Ныне же пребываем все в злых детелех мерских.

Но и потому краткий умъ нашь темен бывает,

Обаче же глубины разума никако же достигает.

Мне же и сие писанейце послати к вам случися вскоре,

Уже бо тупому уму нашему стало в ызморе.

Иже аще бы и мочно изряднее поставите,

Вем, яко не мощно было скорых посланников уставити.

А от всея душа о тебе всегда скорбим.

Но и многие речи к тебе плодимъ.

Уже бо человеку от веры все рождается,

Разве друг вере при скорби познавается.

Аще бы не от сердца тебе любили,

Да никако же к тебе такие речи плодили.

О тебе всегда от всея душа скорбим,

Всякия ж<е> речи многия к тебе плодим.

Аз же молю о те<бе> у бога, да будеши покровен десницею <вышняго>,

Той же премилостивый бог избавит тя и от свирепства нижняго.

И моли за ны господа бога, реку ж, и за мя многогрешнаго,

Сведый сердца и утробы, той избавит от лютаго огня вечного.

И яже и преисподная

избавит муки вечныя;

иже хощет,

Той и может.

Абие же сие писанейце прочтите,

Моего же к себе писанейца до меня не истеряйте.

И сами зрите, что положено трудов немало,

Ныне ж<е> сколко грубаго ума нашего в том стало.

Великому честнейшему иноку Арсению

и всеизящному твоему разумению,

многогрешный и неключимый раб,

иже желает получить души своей отрад,

последний во всех человецех,

а первый в грешницех.

Не всяк может слагати душеспасительныя стихи,

и несть достоин нарещися чину священъства,

и изрядного на себе по чину носити иерейства,

но обаче отрыгновение твое, по именованию венец[135],

тако же молит получити от бога добрый конец.

Падая на земли, много челом бьем

и от сердечнаго желания к тебе вопием:

Буди, боголюбиве, здрав и спасен

и паки всегда добрыми делы поновлен.

А нам бы, слышаще твое доброе пребывание, радоватися

и противу бы врагов своих крепце ратоватися.

А желаем очи и лице твое в радости видети,

и вся грехи своя злыя возненавидети.

А, пожалуешь своим благоутробием, про нас вопросишь,

да даст ти господь, чего у него просишь.

А мы, грешнии, по сей час душевне живы,

аще и возрастают в ней помыслы гнилы.

А в скверне теле его же святая воля.

А въпред он же сам истинный свет весть,

и судьбы его кто от человек исповесть?!

Что же, како и откуды начнем писати,

и к тебе, любимому, ны слово утешительное послати? —

Грехом своим умом случилъся весма туп<ый>

и не умею списовати изрядными поступи,

и в филосовъских училищах николи же не бывал,

и литоръских остроном[136], сам веси, не читал.

Токмо на простописанныя взираю,

и тех изящно разумевати не возмогаю.

Сокращение рещи, — великое море не требует рек,

подобие и бог не скуден, аще и хвалим от неких человек.

В лепоту море и без рек всегда полно,

такоже и у бога идет все стройно.

Тако же и тебе, велеумну мужу,

не имети от нас, недостаточных, таковую нужу,

и не требе наше грубое и неполезное плетение,

и да не въменится аки паучное прядение.

И не подобает нам выше себя искати

и такое же бремя на собя налагати.

Подобает же нам, грубым, от вас просвещатися

и доброму учению и разуму наиматися.

Паче же начнем глаголати, о чем нам мысль предлежит

и всегда душа наша зелне горит.

Якоже бо некая чада, имеюще печаль, аки некое великое время

не видевъше рождьших своих, и не могут их забыти

и сердце свое от таковыя печали свободити,

подобие и мы таковую скорбь о тебе имеем

и пособити себе никако недоумеем.

Свидетеля тебе, истиннаго бога, представляем,

к нему же есмы вси, грешнии, пребываем.

Почто, всеизрядне, царствующий град оставил,

а любомудрия своего нам, грешным, не прибавил?

Паче же в нем великия и красныя холмы<...>

И укрепился еси ныне во единой ограде жити.

Или обещался еси до конца от нея не изыти?

Или воспомянул еси в себе божественное писание

и в нем духовное наше воспитание?

Свободь всяк инок трех страстей[137],

и да избавлен будет многих прелестей.

Ей, ей, воистину, тако может быти.

Да не всяк так возможет жити.

Или еще реченое, четырми делесы душа иноку оскверняется[138],

и пребываяй же в таковых едва спасается.

Великому елефандру[139] и царския дворы пустыня бывает,

тако же и крепкий подвижник на всяком месте не погибает.

И аще и нигде бесовъских козней не избежати,

но легъчае будет многия виды от себя отревати.

Ни учители, ни указатели тебе хощем быти,

ни душевнаго твоего благородия повредити.

Ни убо, ни, не буди, любимиче, тако!

Но да духовную любовь глаголем ти всяко.

Прекратим же слово о сем,

да не в конец продолъжено будет в нем.

И да не отягчим твоих честных ушес,

и да не явим своих всех неизрядных словес.

И паки возвратимся к своему нам желанию,

некли вонмеши грешному нашему стенанию.

Прииде, возлюбленне, в царствующий град!

Да насадиши в душах наших доброплодный виноград.

И вселися по-прежнему близ царствующаго града,

и да будет мысли нашей велика в том отрада.

И пребуди с нами хотя мала время.

Да отринеши от нас аки некое великое бремя,

не для ради многих людей и славы человеческия,

но для ради меж нами любви отеческия.

Болезнуем всегда о тебе душею и телом,

да не можем тому пособити никоторым делом.

Свидетель тебе той же, истинный бог,

иже по своей милости возносит християнъский рог.

К кому нам, недостаточным и грубым, притещи,

и грубость свою, и печаль с кем разврещи?

Кто нам слово сомнительное разрешит

и колеблющую мысль нашу умирит?

И егда нас раздражают и грехом нашим стало велиим,

и всем им востати на нас аки зверем дивиим;

и ненавидят над нами от самодержца призрения,

понеже несть от нас к богу сердечнаго моления.

Аще бы было от нас сердечное к богу моление,

тогда бы было к нам царское призрение.

И паки потому царь к нам не призирает,

что недобродетель наша к богу возбраняет.

И в том им, ненавистником нашим, сугуба бывает радость,

а нам от них всегда сердечная бывает пакость.

Подобает же нам усерднее богу молитися,

и да учнут враги наши нам дивитися.

Скорбим же и болезнуем всегда о себе,

не менши же того, любимиче, — и о тебе.

Како еси, аки драгий бисер, в земли погребен

и никим же никако еси призрен?

Аще, по твоему крепкоумию, тебе то не нужа,

но нам бедно видети, видев тя таковаго досужа.

Есть разумичных людей в великом государстве,

но не излишной и ты был в Московском царстве.

Протчее о таковом словеси помолчим,

да не злую зависть в протчих сердцах возбудим.

Что же еще ли нам тебе о сем молити,

чтобы тебе к нам однолично быти?

Или же отнюдь хощеши быти неприклонен

и к нам явитися аки весма нелюбовен?

Или не на ползу тебе сие наше моление?

И в том во всем твоя воля буди.

Токмо молим тя: и там нас не забуди

и не лиши нас добраго своего приближения,

и не отстави от себя нашего прошения,

чем тебя всемилостивый бог обогатил

и аки великим некоем царством тя одарил.

И мы, грешнии, помышляем к тебе сами быти,

и некое время у твоего любомудрия побыти.

Сам веси, что желание ны велико,

и грехом своим продолъжим время толико.

Да одноя Дамаскиновы многоразумныя книги[140],

и связаны есмы мыслию об ней аки некими вериги.

И всегда помышляем к твоему любомудрию быти,

да от житейских сует немощно отбыти.

И ты б еси пожаловал нас, к себе ждал,

и никако б нас во уме своем отревал.

А в том на нас, возлюбленне, своего гневу не подержи,

ниже лютую злобу во уме своем удержи,

что писанейце к тебе по се время укоснел.

Воистинну, всегда приходу твоего сюды хотел.

И молим тя, да не зазриши сему нашему плетению,

понеже возгарати в нас по сем великому рачению.

Сам веси, что все от веры ражается

и духовному любовнику по любимом друзе душа возгарается.

А се толико время писанейца к тебе не пресылывал,

для того и умножил, чтобы ты его возмиловал.

Буди покровен десницею вышняго,

да до конца сохранит тя от свирепъства нижняго.

И моли бога за ны, грешныя,

да избавит тя от муки вечныя.

Горняго и премирнаго ликования желателю,

О нем же еще от юнаго возраста истинному тщателю,

С самых же еще младых ногтей в добре наказании воспитанному.

По добродетели же паки и любви во многих людех избранному.

Остроумие же и разум, отечество и род оставлю ныне писати,

Дивное те то желание и любов к богу хощу вкратце начертати.

Адаманския[141], воистинну, и разумныя души таковая доблесть,

Ревнустную же убо по бозе и рачительную в<с>ели в себе бодрость;

Юности бо и младости отнюдь не пощаде,

Многомятежнаго мира сего любви не восхоте.

О едином же ярме Христове возжела попечение положити,

Единородную свою душу наипаче хотя просветити,

Многогрешную паки суету века сего яко уметы вменив,

Ум же свой и мысль ко единому творцу своему вперив.

Веде убо, яко вся настощая мира сего долу влекут;

Едини же добродетели горе к богу возведут,

Лесть же и бляди все прелестнаго сего мира,

И ничтоже в нем наследует духовнаго пира.

Кому не посмеется и не поругается прелестная сия слава,

От нея же никому же будет от вечныя муки избава?

Много убо нас льстит сей свет различным богатством,

Умудряет же умь наш и душу нелепым коварством.

Смех и ругание токмо подав, сама без вести бывает,

Творителных же и любителных ея во ад поревает:

Аки трава в цвет от солнечных лучь уведают,

Радующежеся красотам сами душы своя погубляют.

Царие и князи, не творящии добра, низу сходят;

Умертвившии же своя телеса бога ради добре в вышния обители восходят.

Воистинну, велика и славна пред богом едина добродетель,

О ней же радуется сам общий творец наш и содетель.

Ничтоже бо долголетно и стоятелно в настоящем сем веце,

Единовечьно и богу угодно — душа в таковем убо человеце.

Дивлю же ся всегда таковому твоему предоброму желанию,

Иже бо от юныя версты изъострися к лучьшему назданию.

Како же от толикия младости, оставив своя родителя,

Твердо яже паки душею возлюби творца своего и зиждителя,

Умь же свой и мысль до конца вперив к вечным обителей,

Подражая неложно древним его истинным ревнителем.

О их же ныне несть мощно писанием изнести,

Подвигов же их и трудов количеством не изчести.

Сияют бо яко солнце на тверди небесней[142],

Телеса бо своя и душы предаша славе превечней.

Ей, ей, ничто же им точно и равно под небесем,

Фараона бо мысленнаго победиша во всем.

Аще еси ты, государь, сотворился таковым великим подражатель,

Не забуди и нас, егда бывает имени святому призыватель.

Попомни, государь, исперьва духовный наш с тобою союз,

О немь же и ныне жйвуще избавимься вечных и нерешимых уз.

Радуюжеся и веселюся о таковем твоем жаловании,

Единою стеню и сетую о далнем от тебе разстоянии.

Коль краты люботварительныя твоея любви удалихся,

Любовию же паки прелестнаго сего мира до конца уязвихся.

Удивляюжеся паки таковому твоему изрядному рачению.

Горю же умом и мыслию, како бы прибегнути к твоему духовному речению.

О великом же твоем жаловании и милосердии что изреку? —

Разве всегда подобает пролияти слезы аки реку.

Часто же тя, государя своего, в сердцы своем воспоминаю,

Милосердия же должная отдати тебе не возмогаю.

Како в толицей скорби и беде призре на нас убогих?

Поистинне, не обретаю себе такова любителя ни во многих.

Аще бы не твоя, государя моего, тогда излиялась на мне щедрость,

Дерзо и не стыдяся реку, — кто бы подъял мою конечную бедность?!

А и сам, государь, веси, что на всех тогда прииде велия скорбь и гонение[143];

Ты же, воистинну, показал к нам нелицемерное свое любление.

Ничто же вящши, яко в скорби и беде сущи брата своего не презрети,

Да и въсем нам повелел господь другъ друга имети.

Зиждитель мой и господь воздаст ти, чего у него желаеш,

Еже бо брата своего в скорби и беде презирает.

Мнози дружатся и ласкают славы ради и богатства,

Лютыя же ради нищеты и убожества отмещутся духовнаго братства.

Истиннии же друзи во время скорби и беды позноваются,

Чистою совестию и благим сердцем являются.

Ей, в лепоту повелевает избирати таковых друговь,

Льстивых же и лукавых — отгоняти от себе аки лютых волков.

О нашем же неисправлении гнева на нас не держи,

Многосугубную же свою милость по-прежнему к нам покажи.

Бог свидетель, не забытия ради писанеец к тебе не посылаем,

Но излишъняго ради недовольства упрожнятися укосневаем.

Едино ныне реку: буди здрав и покровен от всех злых навет.

Такоже и нас не забуди, егда паки вселится в тя божественный свет.

Зде же, государь, акростихиды и краегранесии[144] не стало,

А нам, грешным, еще в мале рещи недастало.

Сему любительному писанейцу конец,

А тебе, государю моему, буди нетленный венец.

А нам, грешным, он же праведный судия весть,

Понеже наша тайная деяния свесть.

Разве твоими святыми молитвами дает нам отрад,

Некли будем аки новоросленни сад. Аминь.

Дати сие посланейце в небесоподобныя ограды,

В ней же подвизающися достигают вечныя отрады;

Общия нашея заступницы и молебницы,

Многогрешным душам нашим истинныя целебницы,

Пречистыя Богородицы, честнаго и славнаго ея Успения,

Сиречь дивнаго и пречюднаго ея от телеси представления:

Во обители преподобнаго и богоноснаго отца нашего чюдотворца Кирила,

Его же, государя, еще от чрева матерня огради божественная сила;

В благотворнии руце государя моего старца богословенна,

Поистинне, в лепоту таковым званием нареченна.[145]

Писано лета седмь тысящ во стопятдесятом году,

В самом благочистивом християнском роду.

Свидетель господь, хвалим<о> всеми предоброе твое рачительство,

Такожде и добросмысленное твое разумичество.

Аки трудолюбивая пчела от различных цветов собирает,

Реку же, многая божественная писания всегда снискаеш<...>

Учение удержанному, уму нашему страстми великое исцеление.

Сим паки просвещается все наше словесное естество

И вящше сего славится имый самое божество.

Много нам дано от общаго творца нашего и зиждителя,

И ничто же тако предпочтенно от него, всемирнаго украшателя.

О сем бо первие вся поднебесная состоится,

Неискусный же к сему к бесловесному скоту приложится.

Умиление бо и просвещение кождой нашей души словесней,

Пресечение же и воздержание всякой вещи телесней.

Отрочати младу не мощно с совершенным мужем беседу творити,

Паче же неизученному сим в разуме исполнену быти.

Сего ради радуемся о таковем твоем рачении,

Тебе бы нас не сотворити никогда во оскорблении;

Егда будем тебе главою своею много бити челом.

Фарисейское бы кичение отдал своим врагом.

Аще ли на нас мыслию своею всуе и непщуеш,

Но вем, яко добродетелному духу всеревнуеш.

Что бы тебе востребоват<ь> от нашей грубости?

Ей, навыкл еси всякой премудрости.

Или мниши, яко завистию к тебе утесневаемся?

О том господь же зритель, что любовным сердцем к тебе простираемся.

Молим, не держати бы тебе на нас таковаго мнения, —

Бог же видит, не имеем на тебя никоторого зломнения.

И паки не оскорби нас любве ради духовные,

Ею же покрываются всякие вещи греховные.

Такожде и мы, в чем тебе угодни явимся,

Никако же от таковых ни в чем не уклонимся.

Аминь.

Твое и наше гречески глаголется акристихида.

Да избавит нас господь от всякого душевреднаго вида.

Буди, буди тако!

А бывает всяко.

Страшных Христовых божественных тайн служителю,

в премудростных же догматех изящному разумителю,

ясносказателю и прочаго богодухновеннаго писания,

щедрому и независтливому дателю таковаго снискания,

еще крепкому снабдителю и ходатаю к богу о душах человеческих,

научену же паки и наказану во многих словесех твореческих,

не поношая и не уничижая, сицевы глаголы творим,

но о самой истинней правде молчати не терпим.

И не троерожные страсти рог[146] восприимши начертоваем,

ей, многаго духовнаго союза любви к тебе желаем.

Разумлива мужа не подобает молчанию предовати,

единаго же в себе в таковем любо деле похваляти.

Юродство есть и буйство уму держати самолюбие,

фарисейское кичение такоже содевает душегубие,

его же бо ради никто в царство небесное будет вселен,

о бозе же имеяй любовь во веки будет вознесен.

Добрый бо он пастырь и учитель повеле друг друга любити,

о еже бы нам всегда в том его исповедании а ходити.

Ревнастна же тя слышим к божественному писанию,

уясненна же паки и пространна к таковому сказанию.

Како же умолчим о таковом доброслужитии,

о нем же некогда много ревнуют и сами пресловутии.

Зритель творец наш и бог, глаголем тебе сия нелестно,

многаго ради твоего разума быти тебе зде невместно.

И слышим из далекасти про твое любомудренное рачение,

чтобы нам и близ видети благоумное твое разумение.

Ухание благовонно услождает человеческия чювства,

паче же муж мудр и разумен исполняет друга благоумъства.

О том себе на нас не позазри, что тако тебе плетем,

понеже слышим тя разумна и изящна во всем.

Сказа же нам про тебе содружебник твой, тезоименит доблести,

ты бо издавна его знаешь в велицей добрей бодрости,[147]

ему же нелепо и просто нарекование замарай,[148]

философственного же своего разума от нас не скрывай.

Аще ли речиши нам, что живем в самом том велицем сем государстве,

неизлиха и ты будешь в таковем добрем избранстве.

Человеколюбец бог свидетель, яко достоин еси зде быти,

ей, не подобает разумну мужу в забвении жити.

Лесть ли возмниши глаголанная нам к твоей честности,

он же, праведный судия, видит, что достоин еси быти у царския светлости.

Много нам писати к тебе не достанет и не год[149],

бог же да подаст ти получити небесный восход.

И отпиши к нам писанейце от своего благоумия,

еже бы нам прияти что от твоего доброразумия.

Такоже буди здрав и покровен всемогущаго бога десницею,

Да воздаст ти во оном веце многосугубною сторицею.

Аминь.

Твое же и наше писано по краегранесии,

вем бо, вем, яко и сам та веси.

Обаче не бранно будет, еже и обявити

и на твою содержателную память и разум положите.

Аще восхощеши и рождьшаго нашего ведати — нам есть тезоименит[150],

некли духовный твой союз писанейцем к нам воспарит.

Велено бо есть и неприятно кому без отечества написати

и самый естественный корень и силу отлогати.

Сопребываем же ныне с преждереченным твоим другом вкупе,

желаем же тя паки видети с собою во едином в купе

У государева дела, у книжнаго правления,

чтобы нам единодушно быти у его царскаго повеления.

И аще всемилостивый бог благоволит

и великий государь и отец его великий святитель повелит,

чаем, что желанная сия нами збудутъся,

понеже доброразумные мужи никогда забудутся.

И хотим о тебе молити государя великого святителя,

чтобы нам к таковому делу изряднаго вразумителя.

Вемы паки, вемы, еко изящен еси во всем

и по божии милости не скуден еси ни в чем.

И паки по внешнему и по духовному достоин еси зде быти

и при его царском величестве и славе неотходно жити.

И о том на нас досады и гнева в сердцы своем не держи,

понеже ему, государю, надобны таковыя мудрыя вожи.

Писах ти малое сие писанейце от любъве духовныя, и ты, честныя иерею, приими е любезне

и прочти внятелне,

и не позазри нашей сей худости и недоразумию,

аще будет про что и неудобно, покрый своим благоумием и духовною любовию.

Веси бо и сам, яко таковыя ради любве и недобрая добра бывают,

и братия неможения покрывают.

И ведомо же ти буди, яко в филосовских училищах не бывах

и риторских астроном не читах, ниже ельлинския борзости текох,

но токмо малу каплю от божественных писаний приях,

тако и начертах и к твоему благовеинству послах.

Аще паки про что и немудренная,

но духовная любовь вся сия приимет за добрая.

Аще и не знаемъся с тобою никогда,

но таковою любовию подобает нам гарети всегда.

Ничто же тако дивно, яко в незнаемых знаему сотворитися

и в богатстве и славе другом своим не въгордитися.

Буди паки здрав и покровен от всех злых навет,

и да бо даст нам бог дождатися тя в добрый сей совет.

Дати сие посланейце великая Росийския державы,

ея же воистинну мнози желают видети преименитыя славы,

во именитом и славном от градов, во граде Казани,

о ней же многия сотворишася победителныя брани[151],

в честнии руце священноиерею, тезоимениту дару божию[152],

предстоящу и молящуся всегда святому подножию,

рождьшаго же имеющу соименна миру[153],

подобает нам и всем тщитися к духовному пиру.

Возлюбленному моему чаду,

аки цветущему винограду,

от меня, отца, крепкое наказание.

Наказую тя, чадо, после своего живота:

да будет тебе душевная и телесная чистота.

И не ходити бы тебе по чюжим забралом,

и помышляти бы тебе душевным своим ралом,

и доволну бы тебе быти своими оброки,

да не будеши слыти никоторыми пороки.

Всегда бы тебе к церкви господни притекати

и божественная словеса благоумне внимати,

и во время того святаго пения молчати,

и царство небесное во уме своем помышляти,

и до конца бы церковного пения не исходити,

и во уме своем тверду и непоколебиму быти.

И никогда же бы тебе пустошных словес не говорити,

и уст своих и языка таковым глаголанием не сквернити,

и пред добрыми людми вежливо говорити[154].

А слепа и хрома не укорити.

Того господь наш и бог, Иисус Христос, отнюд не любит

и всякого досадителя рог не вострубит

тот таковое деяние не умолчит,

занеже такова аггел господень не ополчит.

И со злыми бы и лукавыми человеки не знатися,

а на божественная словеса простиратися.

И, на беседе сидячи, словом напредь не дерзати,

и, на трапезе будучи, такожде руки своея не предваряти.

Ожидати бы тебе честных и выше тебе седящих

и друг друга болши себе чесию творящих.

И тако будеши велми честен и хвалим от всех,

и да не будет ти лютый посмех.

И паки всегда держися добрых людей совета,

да явишися сын света.

И законного подружил своего аки глаза береги[155]

и от всякаго лжива слова, яко от огня, беги,

занеже пророк Давид во своем писме глаголет

и таковыми глаголы яко перстом во око колет,

яко погубит господь вся глаголющыя лжу.[156]

А мы глаголем: пойдет таковых душа во ядовитую ржу,

сиречь в верную муку.

Тебе же да подаст господь десную свою руку,

да не постигнет тебе никоторая напасть,

всякаго бо человека содержит божия власть.

И богоданных тебе чад своих снабдевати

и воли им отнюд в худом деле не давати,

держати бы их всегда в велицей грозе,[157]

и да не будут подобны неплодной лозе;

понеже самоволныя дети всегда погибают,

некогда же велицы пианицы и блудники бывают.

Понос и укор отцу и матери приносят,

того ради и люди недоброю славою обносят.

И аще будет ти чем милостыню творити

и души моей грешной хотя мал отрад учинити,

и ты, бога ради, давай радостно, с любовию,

зане сам господь наш бог искупи нас своею кровию.

Яко же негде речеся: вода огнь угашает,

тако и милостыня многия грехи потребляет[158]

и всякой многогрешной души велми помогает,

и господь ея благоприятне приимает.

К тому же ко всем человеком держи любов,

занеже любов покрывает множество грехов.

И не буди обычаем и нравом горд,

да не посечет тя невидимый господень оскорд.[159]

Яко гордость и величание многих погубляет

и во дно адово в разные муки посылает.

И буди паки ко всем человеком смирен,

да не будеши поганскими делы обуморен.

И тщися всякому человеку сердце собою услад нги,

да возможеши и гневающагося на тя умилити.

И тако спасешь свою душу от смерти

и паки будеши вся тяжкия грехи своя потерти,

и сподобшишися нескончаемого селения,

и тако избавлен будеши лютаго боления.

И аще послушаешь сего моего наказания,

то не лишен будеши вечнаго упования.

Аще ли преслушаеши сие мое к тебе учение,

блюдися, яко да не постигнет тя вечное мучение.

Добро убо есть и похвално пред добрыми людми,

ты же умом своим и мыслию внемли:

аще кто отца своего и матер слушает,

таковый аки семидален хлеб вкушает[160].

Аще ли же кто рождших своих раздражает,

таковы на всяк день аки оцет[161] з желчию вкушает.

И сия моя словеса напиши на сердечных своих скрижалех,

мати бо твоя родила тя в великих печалех,

и всегда — нощию и днем о тебе скорбела

и со всяким усердием велми о тебе болела.

Да и аз многогрешный, отец твой, многое попечение о тебе имел,

такожде всегда о тебе сердцем своим скорбел,

как бы тебя в добре и непорочне воспитати

и, воспитав, доброму же учению и разумению вдати.

И чтобы тебе всегда в чести и славе быти,

и паки добрым же именованием от людей слыти,

и законную жену свою и дети самем собою кормити,

а не чужими бы добытки себя и ея срамити.

Писано бо есть от некоего мудра мужа[162],

его же вси книги нарицают велми досужа:

сице всяк муж, зря на чюжую трапезу,

мы же глаголем, некогда проливает свою слезу,

понеже корпит у чюжих врат,

алчба бо и жажда на всякого аки супостат.

Не дают бо, не ядши, не пивши, много терпети,

того ради понуждают на чюжие столы зрети.

Таковый оскверняет свою душу чужими брашны,

богатых убо домы убогим бывают пристрашны.

И ты то, чадо доброе, умом своим и мыслию внимай

и сам собою и своею силою потребная своя добывай.

Есть же много изнаписано иного поучения,

да не у время исписати таковаго речения.

Сам не ленися святых книг прочитати

и любящим таковая речения преподавати.

Потом детей своих и внучат тому же наказуй

и ко спасенному пути стезю им указуй.

И они по твоему словеси учнут творити,

и свою братию — сверстников такоже учнут учити,

И тако будет ти от Христа бога сугуб дар,

и тем деянием да отложится от тебе всякий свар.

И по божией милости с материю твоею тебе воспитахом

и добрый талант и разум тебе дахом.

И ныне в возрасте, своем и уме совершение

и да напишется добро имя твое в книзе верне.

И ты меня, грешнаго отца своего, не забуди

и часто ко гробу моему приходити готов буди.

И свещу и просфору[163] о мне, грешнем, не ленися приносити,

негли души моей грешной возможеши поне мал отрад учинити,

и паки грешную мою душу от места мучения свободити,

и своей души вечную же отраду учинити.

Аще ли будет нечем тебе мене, грешнаго, помянути,

и ты готов буди о мне, грешнем, воздохнути.

И то тебе вменится от бога за помяновение,

никоторая бо добродетель полагается в забвение.

И сему к тебе писанию и наказанию конец,

будет ти от Христа бога добрый венец.

Аминь.

Вам, возлюбленным моим чадом, от меня наказание, —

Да будет вам в вечное воспоминание.

Наказуя вас после своего живота,

и да не приидет на вас никоторая тщета,

но добру вам беседу, любимым, предлагаю.

Паче же всего надежду на бога полагаю.

Той вам да будет промышленник и кормитель,

иже всех человек истинный любитель.

И вам бы во всем волю его творити

и во святых его заповедех ходити.

И к настоящему его слову предтеку

и предпоставлю вам глагол от божественнаго писания аки чистую реку.

Имети бы вам душевную и телесную чистоту,

а не весма взирати на внешнюю красоту;

от нея же всякаго сердце уязвляется,

яко то очевидно является.

И не ходити бы вам по чюжим забралом

и промышляти бы душевным своим ралом,

и доволным бы вам быти всегда своими оброки,

да не будете слыти никоторыми пороки.

И всегда бы вам к церкви господни притекати

и божественная словеса благоумне внимати,

и во время того святаго пения молчати,

и царство небесное во уме своем помышляти,

и до конца бы вам церковнаго пения из церкви не исходити,

и в помышлении своем твердым и непоколебимым быти.

И никогда бы вам пустотных слов не говорити

и уст своих и языка таковым деянием не сквернити.

И всегда бы вам умы своими трезвитися

и от всего сердца своего ко господу богу молитися.

Пред добрыми людми всегда вежливо говорити

и слепа, и хрома, и всякаго не укоряти.

Того господь наш Иисус Христос отнюд не возлюбит

и всякаго досадителя рог не вострубит,

и за такое недоброе деяние не молчит,

занеже таковых аггел господь не ополчит.

И со злыми бы вам и лукавыми человеки не знатися

и на божественная словеса простиратися.

И, на беседе седячи, словом напред не дерзати,

и, на беседе будучи [за трапезою] такоже руки своя [не предваряти].

Ожидати бы вам честных

и выше вас сидящих.

И тако будете честни и хвалны от всех

и да не будет вам ни от кого напрасной посмех.

И паки всегда добрых людей держитеся совета,

да будете именоватися сынове света.

И подружей бы вам своих держати в чести и в грозе

и не по всем хождений их воля им давати;

понеже нелепо есть, аще женам по своей воли ходити.

Того ради велика напасть на мужа ее приходит

и велик попрек жене, аще от мужа согрешит, —

таковых людей дом и жилище горит.

И вы себе о том, чада моя любимая, внимайте

и жен своих от худых дел унимайте,

и во всяком деле себе крепце берегите.

И от всяка лжива слова яко огня бегите,

занеже пророк и царь Давид во своем псалме глаголет,

таковыми глаголы аки перстом во око колет,

яко погубит господь вся, глаголюща лжу;

а мы рцем: пойдет всяка та душа вь ядовитую ржу,

сиречь в вечную муку.

Вам же да подаст господь десную свою руку,

да не постигнет вас никоторая напасть,

всякого бо человека содержит божия власть...

И аще будет вам милостыни творити

и души моей грешной хотя мала отрада учинити,

и вы бога ради давайте с тихостию и с любовию,

зане сам господь наш и бог искупил нас своею кровию.

Яко же негде речеся: вода огнь угашает,

а милостыня многия грехи очищает...

И вы мене, грешнаго отца своего, не забудите

и часто ко гробу моему приходити готовы будите.

И свещу и просфору о мне, грешнем, не ленитеся приносити,

негли души моей грешной возможете поне малу отраду учинити.

И паки грешную мою душу от места мучения свободити

и своим душам вечную отраду сотворити.

Аще ли будет вам нечим мене, грешнаго, помянути,

и вы готови будете о мне, грешнем, воздохнути.

И то вам вменится от бога за поминовение, —

никоторая бо добродетель полагается от него в забвение.

И сие речение глаголю к вам на приклад,

понеже божественная благодать аки клад.

Не рад я, грешник, вашему небогатству;

толко бы было непозорно вашему братству,

понеже нищета и убожество всякаго смиряет,

а униженна и охуленна пред богом поставляет.

И дай вам господь бог всегда богатети

и своими прямыми оброки владети.

Обаче может бог нища и убога богата учинити,[164]

а богата и изобилна нища сотворити.

И ими тоже себе во уме своем помышляя,

но паче крепце в нем размышляя,

яко не может велможа царев обнищати.

Мы же глаголем: силен бог всякаго смиряти.

И судбами своими господь всякому наводит

и от богатства и славы в нищество приводит.

Такоже вы ныне, аще у государя царя в чести,

дай вам господь и до конца таковое имя себе нести.

Еще же яко забых о сердечном своем друге,

о матери вашей, а о моей доброй супрузе:

аще господь бог по душу ея сошлет

и во уготованная места пошлет,

и вы со всякою честию и слезами погребите.

И тем всех людей таковым своим усердием удивите.

И такоже от всего своего сердца поминайте

и обоих нас во уме своем почасту воспоминайте.

И даст господь вам всем свою благодать,

иже бо много может сторицею воздать.

И сему писанию и наказанию конец,

а вам бы от Христа бога получити нетленный венец.

И паки мир вам от меня и благословение,

и подаст вам господь душевное умиление.

А меня, рождшаго отца своего, простите

и у него, всещедраго бога, милости просите,

И да будут на вас щедроты его вечныя

и сподобитеся от него радости бесконечныя.

Во веки, аминь.

Государю моему, рождшему отцу,

тезоименитому добродетелному венцу[165],

сынишка твой, имярек[166], челом ударяет

и у всещедраго бога милости прощает,

чтобы ты, государь мой, здрав был на многие лета,

а мне бы, грешному, держатися твоего отча совета

и слышати бы твое, государя моего, здравие, радоватися и веселитися,

и молитвами твоими в вечное веселие вселитися.

А пожалуеш, государь мой, изволиш про меня, грешнаго, напамятовати,

вем бо, яко должни отцы и матери о детех своих скорби и печали носити.

И паки всегда об них болезнуют и воздыхают,

яко же ярем тяжек в сердцах своих вменяют.

И аз, грешный, за молитв святых твоих по ся часы жив:

вем бо паки, яко воистинну аггел господень никако же лжив.

Аще кто отца своего и матерь чтит

и сердца их всегда веселит,

таковый на земли долголетен бывает,

и от всяких бед господь его защищает.[167]

Аще ли же кто родителей своих не чтит,

таковый сам себе душу губит;

и зде, и тамо не узрит света,

понеже не слушает ни отча, ни матерня совета.

Аще же и злый злым зле досаждает,

а, горше всего рещи, рукама своима дерзает,

таковый чему будет достоин? —

разве лютой смерти пристоен.

И за то паки зде впадает в беды я напасти великие

и зазорен бывает многими человеческими лики,

и паки поношен и посмеян от всего народа,

понеже таковое деяние не христианского рода,

но неверных и богоотметных неверных язык,

иже не причтени будут во христианский лик,

но отстанут отлучены,

понеже богомерстей вере научены.

Аще ли псаломское слово глаголет,

яко перстом во очию колет, —

скончаются грешницы от земли и беззаконницы[168],

обаче и мы им, неверным, не сродницы.

Аще и вси по образу божию создани,

обаче мы по Христове благодати от них отведени.

Наше звание самому Христу богу нашему тезоименито,

а их, неверных, от нас отменито.

Они своими обычаи и нравы нарицаются

и к нам верою своею не присвояются,

и от нас странны,

понеже веры их от еретик избранны.

Сего ради молю тя, государя моего рождщаго отца,

для общаго нашего содетеля и творца

не помянути тебе, государю моему, безумнаго моего досаждения,

да избавлюся вечнаго мучения.

Вем бо, яко тебе, государю моему, миоги досады сотворих

и сердце твое до конца раздражих.

Яко некий злый злодей бога не боится,

ни всех людей срамится,

и яко неистовый конь по стремнине ходит

и сокрушение ногам своим наводит,

некогда и в конечную пропасть себе низводит,

из нея никакоже себе свобождает;

тут ему конец и нетление бывает,

понеже всякаго безумнаго неучение погубляет.

Подобие же тому и сыну досадливу[169]

и во всем отцу своему и матери непокориву.

Повелевает закон таковых смерти предати

и прочим страх и ужас давати,

да накажутся отцем своим и матерям не досаждати,

но и паче научатся их почитати.

И аще ли будет многия ради милости смерти не предавати,

но многи раны таковым подобает давати[170],

да престанут таковое злое дело творити

и в покорении и в послушании учнут у отцев своих и матерей жити.

Аз же пред тобою, государем моим, во всем в том виноват,

аки бы некий друг другу злый супостат;

что имам противу тебя, государя моего, ответ дати? —

такмо должен противу тебя, государя моего, грешная уста своя заграждати

за свое безумное пред тобою, государем моим, досаждение

и за конечное к тебе, государю моему, непокорение.

Обаче надеюся на твое, государя моего, отчее благоутробие,

да покрывши своим благоутробием мое неудобие.

И да простит ми ся всякое пред тобою, государем моим, неисправление

и тако получю от грехов своих свобождение.

Вем бо, яко мнози отцы и матери детей своих досад не воспоминают,

но щедротами своими покрывают.

Несть бо тацех сердоболее, яко же отцы да матери, —

воистинну, неложно сердечныя приятели.

И детей своих досады приимают;

и егда с покорением к ним приидут,

тогда, все то забыв, любезне их приимут

и к тому досаду их не воспоминают,

но своим чадолюбием покрывают

и впредь им грубные дела творити не повелевают.

Аще ли же нецыи, злыи и обычаем и нравом, на то же обратятся,

то, уже ведомо есть, — в телесех своих аки во гробе зрятся.[171]

За таковое свое лютое деяние

и да восприимут от бога во оном веце злое воздаяние;

и не суть прощения и милости достойны,

токмо мукам и томлению пристойны.

Сего ради аз, грешный, выну молю своего всещедраго бога и владыку,

да сподоблюся добрых лику,

да даст ми страх, еже тебе, государя моего, почитати

и ни в чем тебе, родителю своему, не досаждати.

Аще ли же учну и впред тако чинити

и пред тобою, государем моим, непослушлив быти,

или паки пререкатель и досадитель учинюся, —

воистинну, сам собою во ад сведуся!

Обаче надеюся на твоя праведныя молитвы

и да престану от таковаго злаго своего обычая и нрава,

и да будет ми зде и тамо доброе слово,

и да умяхчит господь жестокую мою сердечную ниву,

чтобы ми пред тобою, государем моим, быти покорливу

и ни в чем тебе, родителю моему, не досадливу,

но и паче твоей отческой любви востанливу.

Есть же мнози отцы и матери, о детях своих радуются и веселятся,

да не во всех человецех таковыя деяния зрятся;

та кому бывает по великому божию дарованию,

а не по человеческому зданию.

Есть же инии презлии обычаи и нравы,

и не хотят зде и тамо добрыя славы,

и самым диаволом научени,

и сердцы своими в конец ожесточени,

И до смерти отцем своим и матерям досаждают

и яко ножи сердца их распаляют.

Таковии отнюд милости не обрящут,

разве бесовския мытарства их срящут.

Аз же, грешный, никогда тебя, государя своего, не возвеселих,

но и паче твою отческую честь раздражих;

и никогда же еси, государь мой, от моих грешных рук и трудов напитовался,

толко от моих безумных досад надсаждался.

Паче аз, грешный, твоею милостию всегда питаюся

и всегда семидалным хлебом насыщаюся.

Ох, увы, како ответ дам создавшему

и нас ради кровь свою излиявшему?!

Прочее же, государь мой, буди здрав и многолетен.

И аз, грешный, всегда пред тобою, государем моим, безответен.

И паки моли, государь, за мя, грешнаго,

да избавлюся мучения вечнаго.

Вем бо, яко отча молитва и матерня изо дна моря выводит

и мертвых воскрешает[172];

и слушает господь праведных родителей,

губит же отцем и матерям досадителей.

И паки здравствуй, государь, > Христе!

Мы же хвалитися будем о пречистем его кресте.

Во веки, аминь.

Яже от бога и общаго творца нашего учиненней,

истинней Надежди моей несумненней,

государыни моей матушке, имярек, сынишко твой челом ударяет

и милости у тебя, государыни своей, прошает.

Буди, государыня, здрава на многия лета,

а мне бы, грешному, держатися твоего совета

и, слышачи твое, государыни моей, здравие, обрадоватися

и сердцем своим, и душею всегда радоватися.

А пожалует, государыня, своим жалованьем меня, грешнаго, пощадит,

вем бо, яко днем и нощию обо мне скорбит.

Аще и в далном разстоянии с тобою, государынею, пребываем,

а сердцы нашими аки близ друг на друга взираем.

А изволиши, государыня, ведать про мое грешное пребывание,

вем бо, яко беспрестанное о мне твое воспоминание.

Паки вем, яко матерне сердце всегда по чадех своих умирает

и выну видети их очима желает.

И аз, грешный, святых ради молитв твоих по вся часы здрав.

Вем бо сам, яко таков ваш матернь нрав,

что болезнуете и скорбите о нас всегда

и не забываете нас во уме своем никогда.

Аще по божией воли случается и нездравы,

то, вем паки ваши добрыя нравы,

и то вам велия скорбь и печаль выну о нас бывает

и матерне ваше сердце о нас велми стужает.

Обаче, рещи, его же божественная воля,

он бо весть, како преплыти пучину славнаго сего моря,

обаче, государыни моя, о сем не тужи:

все упование свое на него, творца своего, положи.

Он, жизнодавец, животом нашим и смертию владеет,

и всяк человек уставленыя от него своя лета одолеет;

и несть человека, иже не умирает

и света сего прелестнаго не оставляет.

Что же еще к тебе, государыне своей родителнице, к сему реку?

И к настоящему сему умиленному слову и речению предтеку.

И паки о сем что много возглаголю? —

токмо положити на его, творца нашего, господню волю;

кто мя, грешнаго и недостойного, вразумит и наставит? —

а твоя, государыня, молитва от смерти избавит.

Не вем, како грешнику ум и смысл собрати

и к тебе, государыне моей матушке, написати,

и матерне сердце твое благонравное возвеселити[173],

и благородную и благолюбивую душу твою умилити.

И сумняюся, и дивлюся о своем недоумении,

да не явлюся в неразумном своем устремлении.

Где и откуда возму таковое разумение?

Егда еси, государыня моя, меня, грешнаго, во чреве своем носила,

тогда многие скорби и болезни в себе обновила[174].

И паки всегда бо знавала о моем ношении,

и приближна была ти смерть в самом рождении.

Егда мя, грешнаго, государыня моя, родила,

тогда от смерти живот свой свободила.

Аще зря мы в таком часе и родиш, — не учинилася,

понеже скорбь твоя и болезнь в той час тебе забылася,

видя мя в той час жива, здрава и рожденна,

и в сей видимый и прелестной мир пущенна.

Обаче вам не мощно рождение нашего забывати,

понеже в скорбех и болезнех, и в печалех случается раждати.

И много же многодетны матери бывают

и тем весь мир и землю наполняют.

Егда мя, грешнаго, государыня моя, питала,

тогда многое попечение обо мне принимала.

а егда же ныне мя своим сердечным радением возрастила,

обаче и тут сердца своего не возвеселила.

Понеже неразумный тебе, государыне своей, всегда досаждаю

и матерне твое сердце велми разсуждаю.

И противу было твоих болезней — не досаждати,

толко достойно было пред тобой уста заграждати.

Аще ли будет мною радостна и весела бывает[175]

и досады моея пред тобою не воспоминает,

то благодарю паки Христа моего, всемогущаго бога, —

да не лишен буду небеснаго его нетленнаго чертога, —

за твое к творцу нашему моление.

Аще и не доходит до тебя мое, государыни, исправление,

но обаче все праведныя твоя молитвы да покрыют

и от всякия напасти меня, грешнаго, закрыют.

Преудивляюся вашему матернему к нам люблению

и нашему к вам злому неразсудному противлению,

како вам, своим родителем, противляемся

и всегда по своей глупости и упрямству не покоряемся,

и ходим всегда по своему жестокому нраву,

и того ради сами наводим на себя нелепую славу!

Подобало бы нам всегда вас, родителей своих, чтити

и всеми сердцы нашими и душею вас любити.

И мы болезней ваших и скорбей не воспоминаем

и яко отнюд ни во что их себе полагаем.

И рождаете нас в таковых своих скорбех и печалех,

паки достойно бы нам писати на своих сердечных скрижалех[176].

И мы своим жестосердием все то забываем

и таково болезнование ваше ни во что полагаем.

И что того безумнее во всех человецех бывает,

кто отца своего и матери рождение забывает?

И паки кто рождение матери своей не чтит

и таковым злым досаждением грубит,

не будет никогда зрети истиннаго света,

и не сподобится нам праведных совета.

И кто таковым вам, государием, долг может отдати,

аще будет кому и все имение свое продати?

И паки аще и всею силою учнет вам труды своя приносити,

но не возможет вас, родителей, противу родити.

Понеже яко родителие подобятся самому богу,

иже всем нам милость свою дает попремногу,

понеже бог от небытия в бытие всю тварь приведе,

тако и вам, родителем, велию честь предаде[177];

то и подобно тому же, яко и вы нас приводите

и умножение рода во вселенную вводите.

По вас же и мы друг по друге таковы же бываем

и вас, родителей своих, воспоминаем,

что сей свет множеством людей наполняется

и божие великое величество в нем славится.

Паки удивляет нас таковое ваше деяние,

много же о том пишет божественное писание.

Како таковыя болезни претерпеваете

и во время же рождения нашего самой смерти чаете?

По рождении нашем от нас болезней забываете

и в велицей радости веселии пребываете,

понеже рождение наше зрится вам живо,

и в весь сей видимый мир изыде яко некое диво.

Воистинну, есть достойни великих похвал.

Бог вас на умножение рода человеча произобрал.

Много убо и безмерно пред вами, родителми, согрешаем

и, не вем, где разум и смысл свой деваем,

и то вам, родителем своим, досаждаем,

и на которую свою хитрость и мудрость уповаем,

что таковое безумие свое пред вами являем?

Ничто же рещи, — токмо души своя погубляем.

Яди различныя и пития гортань услаждают,

ни мнее же того ваша материя любы утешают.

Воистинну, не что мощно такова долга вам отдати,

аще паки и все свое богатство кому продати.

Токмо подобает пред вами всегда главы своя поклоняти

и ничем вам, государием своим родителем, досаждати.

Велик убо человек, еже отца своего и матерь чтит,

на многое же богатство не вседушно зрит.

Яди паки и пития сладкия, и богатство все суть тленна[178],

отцова же и матерня любовь к детям своим обещанна.

Всегда бо она абие о детях своих сердцем умирает,

и паки в самом рождении все матери смерти себе чают.

А уже не вем паки, что к тебе, государыни моей, написати

и таковыми словесы своими тебя утешати.

Аще паки кто отца своего и матерь почтит,

таковый души своея отнюд не погубит.

Яко тке речеся от премудрых: вода и огнь угашает[179],

тако и матерня молитва грехи потребляет.

А кто отцу своему и матери досаждает,

таковый зде нелепою смертию <умирает>.

Внегда же кто отца своего и матерь чтит,

тот всегда аки на самого господа зрит

и, по писанием, долголетен бывает на земли.

Всяк убо человек слово сие крепце внемли:

яко добро есть велми родителем своим не досаждати,

зло же и неблагословенно сердца их раздражати.

Аще ли же аз не учну к тебе, родителнице моей государыни, покорятися,

то како не имам, грешный, смерти предатися?

И всегда пред тобою, государынею моею, неисправлен являюся

и аки в морстей пучине в прелестном сем мире валяюся.

Аще не твоя, матерня, молитва о мне поспешит

и вся моя неисправления пред тобою не простит,

како мя тако от вечнаго мучения свободит?

Токмо, на мя зря, того да всяко душа воздивит,

яко досадитель был есть вам, своим родителем

и сущим вам, государем моим, всегдашним кормителем.

И того ради готов есмь, окаянный, в пламене огненне горети

и лютую, и нестерпимую муку на тебе терпети.

Сего ради, пад пред твоима, государыня моя, ногама

и хапляся своима недостойныма рукама,

милостии у тебя, государыни своей, прошу

и вся моя неисправления к тебе, государыне, сопривношу.

Не помяни, государыня, пред собою великия моя досады,

да не лишен буду от бога вечныя тоя ограды,

и избавлен буду вечныя лютыя муки,

где же попирати нас будут бесовския руки.

Буди, государыня, подражателница самому Христу богу,

иже всем нам дает милость свою попремногу;

аще пред ним, творцом своим, много согрешаем,

покаящеся грехов своих, упование себе чаем.

Тако и ты, государыня моя, Слову сему подражай[180]

и досадителных моих словес не воспоминай.

И аще паки пред тобою, государынею моею, и много согрешаю

и великою досадою матерне твое сердце раздражаю,

паки не помяни, государыни моя, моей неразумной грубости.

И много бо неразумныя дети содевают таковыя глупости,

и того ради зде и на оном веце зло погибают,

и сами души свои во дно адово низпосылают.

И паки вем, государыни, яко отцова молитва сушит,

а ваша, материя, всякаго сына и дщерь в конец коренит[181].

И паки материя же ваша молитва изо дна моря выносит

и от таковыя горкия от самыя смерти износит.

Того ради ничто же быша <...> материи молитвы,

тобою человек избавляется от великия лихия ловитвы.

Точию буди, государыня, покровена десницею великаго бога владыки,

да причтет тя, государыню мою, со избранными у него лики.

И уже не имам вящшк того, что к тебе, государыне своей, писати,

токмо должен, грешный, милости у тебя, государыни, просити.

И моли за мя, грешнаго и недостойнаго,

и вечней и нестерпимей муце пристрастнаго.

Вем бо, яко молитв ради твоих меня, грешнаго, бог пощадит

и от вечныя и лютыя, и нестерпимыя муки свободит.

И паки непрестая молю, молю материю твою утробу,

да покрывши своею милостию мою к тебе злобу.

И паки здравствуй, государыня, о Христе,

мы же хвалитися будем о пречистом его кресте.

Во веки, аминь.

А что ты, государыня моя матушка, ко мне послала

и с тем добрым человеком приказала,

и то у меня по се время все изошло,

а ныне нужное время мне пришло.

И ты, государыня, еще покажи свою щедрость

и сердечную свою материю ко мне ревность.

Пожалуй, государыня, еще того же пришли, —

сама ты, государыня, ведаеш, которые дни подошли, —

как тебе всемилостивый бог известит

и благонравное сердце твое своим милосердием одарит.

А велела ты, государыня моя, тому человеку от себя говорить,

чтобы ему и впред с нами в брани не быть.

И он, государыня, к тебе речью приказал,

да и писмом изящне и добре к тебе написал.

Аз же, воистинну, с вами в миру рад быть

и вражду древнюю и нелюбовь разрушить.

Да послал я, государыня, малыя поминки

<по мне, грешней сынишке твоем,> имярек.

И ты, государыня матушка, вели приняти

и на здоровье бы тебе вкушати,

и клевещущих словес на мя не слушати.

И твои, материи, словеса аки семидален хлеб хощу кушати.

Прочее, государыня, буди покровена десницею всемогущаго бога,

да сподобит тя небеснаго своего чертога.

Что рцем и что возглаголем к твоей предоброй честности?

Есть бо слышим издавна о той твоей зелной ревности.

Со усердием ли собирает то свое доброе разумение,

То почто по се время удержал еси к нам свое дерзновение?

Не подобает ти молчанием утесневатися,

От добраго разума и смысла срама ради удалятися.

Мертва вера без дел является[182];

Ум и остр без учения не навершается.

Мерзость есть безумному обличение,

Умному же и разумному бывает во учение.

Желателие мудрости хвалими суть от разумных,

Укоряет же ся много от буих и неразумных.

Сломление есть сердцу с таковыми нравы.

Источник есть сладок беседы здравы.

Летнии плоды от лета до лета рождаются.

Ей, мудрии и разумнии мужие почасту пригожаются.

Мудроумнии паки всегда хвалят доброе рачение,

А ленивии же и нерадивии злое глубление.

Ты же како по се время к нам укосневаеши,

Философскому учению неприлежно внимаеши.

Еже бо они искренне повелевают ко учению прилежати.

Единомыслием и нелестию искати.

Воистинну неложно глаголет мудрое их писание,

И всем нам от них в доброе наказание,

Что учение свет есть души словесней[183],

Юнии же и младии устремляются к похотем к бес<с>ловесным.

Но поелику мощно лучшее себя да избираем.

О рачении же твоем слышим всегда,

Господь же зрит — не видаем тебе никогда.

О еже бы еси нам образ свой показал,

Грубость бы нашу и недостоинство узнал.

Радостно быхом к твоему орудию подщалися,

Единому бы богу в Троици помолилися,

Чтоб он нас, грешных, своею благодатию осенил,

Но еще бы меж нами и добрый совет учинил.

О еже быхом написали к тебе нераздорно,

и от протчих бы людей было незазорно.

Медлен ум не может разумети мудрых,

От печали же и скорби погибает и у разумных.

Наитие печали зло есть всякому человеку,

А мы уже, грешнии, идем к последнему веку.

Хвалим твое доброе и изящное рачителство,

Сумняем же ся, видя таковое твое нерадителство.

Аще бы еси сего разума искренне желал,

В продолжение бы времяни не отлагал.

Аще ли паки велию веру и ревность держиш,

То почто твердо к нему не прилежиш?

Что нам о том к тебе много и писати,

Есть убо время еже о том и престати.

Люто убо есть лестное и неприлежное хотение,

О еже бо спримешевается тому и гордение.

Много же убо гордость добра погубляет;

Бог же таковым делателем не помогает.

И о том на нас гнева и досады своея не положи,

Еще же и духовную любовь свою к нам покажи.

Тако же пишем к тебе возразително,

Да будет тебе и впредь учително.

Подобает всякому человеку гордости не имети,

Смиренномудрие и тихость ко всем имети.

Гордость паки погубляет веяния добродетели,

А вся сила и мощ во общем нашем содетели.

Аще хощеши нелестно о сих радети,

Подобает ти о том неложно буди бдети.

Некто глаголет святый божественный отец,

Иже имеет на себе нетленный венец:

Несть мощно хитрости снавыкнути[184],

Аще неискренне к ней приникнути.

И паки, спя, супостат своих не победити,

И, лежа, ничто же добра не получити.

А ты, господине, толко глаголеши словесы,

А не сами исполнявши реченная делесы.

И паки давно бы ты нам образ свой явил,

И нас бы ты духовною своею любовию одарил;

И рек бы еси нам слово свое изо уст,

И всяко бы не отшел от нас пуст.

И елико бы истинный свет нас просветил,

Потолику бы убогий ум наш и счинил.

И паки рцем о сем преждереченная вспят<ь>,

Немощно бо такова дела в борзе взять.

И паки немощно тебе о сем упражнятися,

И вседушно на то дело уклонятися,

Понеже в подповеленном чину пребывает

И многия монастырския службы сохраняет.

Аще бы еси не в таковой суете был,

То всяко бы желание свое получил.

Прочее же буди покровен десницею вышняго бога,

Да сподобит тя небеснаго своего чертога.

Ныне и присно и во веки веков, аминь.

Да и впредь от нас своего жалования не отринь.

Кипарис древо благоуханно,

Но обаче и ваше благородие богом избранно,

Яко бы некия цветы от простыя травы,

Зане нозе всегда менши суть главы,

Юже всяк человек честнее всех удов почитает,

Тако и ваше благородие тому же подобает.

Лев всех устрашает своим рыканием,

Есть же и царский чин ужасает вашим к нему предстоянием.

Красота царю и слава во изрядных его чинех,

Страх же его и гроза бывает на всех санех.

Еже бы и ты того же предстояния,

Юности же ради своея не забывай божественнаго писания.

Имя же твое нарицается «толкование»[185],

Во еже бы тебе помнити отческое наказание.

Аравицкое злато[186] дивно есть зрети,

Не мнее же того и целомудрство в себе имети.

От него же велия похвала бывает,

В самыя бо вечныя обители душу селяет.

И ничто же похвалнее целомудреннаго пребывания,

Чтоб тебе не порудити своего достояния.

Юностным еще возрастом пребывает;

Много еси божественнаго писания и сам разумеваеш.

Не подобает с похотением зрети чюждих доброт,

От единаго бога ожидати его милостивых щедрот.

Горе назирающим красныя лица,

От того бо получит вечныя темница.

Господь сочетал тя есть к законному сочетанию,

Разумным своим смыслом внимай божественному писанию.

Естества различная воздвизают блудную брань,

Шлем спасения[187] утесневает гордань,

Не повелевает многим питием и ядением услаждатися,

И утробою и чревом разширятися.

Но обаче ваше благородие обилно сияет,

А наше недостоинство в скудости пребывает.

Хрустолиф камык[188] злат видением,

Человек же драг мудроумным своим разумением.

Ей, ей, хвалим еси и славим во царских чинех,

Любомудростным твоим нравом превосходиши всех.

О протчем же, государь, не у время писати,

Многочестная твоя, государя моего, ушеса отягчати.

Бог да исправит твое благородство,

Да не позазриши на наше неудобство,

Елико убо мы, нищии, сие грубое писанеице счинихом,

Тако твоему благородию и предложихом.

А аще нам, нищим, не достало к тебе писати,

Чтоб тебе неудобство наше презирати,

И паки жаловат<ь> своим великим милосердием,

И не отгонит<и> от себе никоим прилучным жестосердием,

И ничто же тако ползует вам, царевым предстоятелем,

Что о неприступных быти помогателем,

И к его царскому величеству заступати о убогих.

Нищих и беззастулных обрадовати многих.

Лихи и злы неправедныя судии,

В них же деются неудобныя статии.

Чрева и утробы своя разширяют,

И домы своя всячески украшают,

И праваго обвиняют,

А виноватаго оправдают.

А все окаяннаго ради своего лихоимания.

И не мнят божественнаго писания:

Яко и неправедная мзда душу погубляет,

Грады и домы разоряет.

Еще же и царское повеление презирает,

На ту же окаянную мзду свою уповает.

Возвратим же ся вспять,

Как бы к настоящему слову престать.

Вемы бо, вемы, яко в богатстве и славе ум возвышается,

Еще же некогда и ожесточевается

И в скорби и в печали другу своему не разумевает,

И паки дружню беду ни во что же полагает.

В скорби убо и печали забывается ум,

Веселяся и богатея, полагает во глум.

Ты же, государь, много разума в себе имееш,

И божественное писание сам разумеет.

Не буди таковым обителем и обычаем ревнител<ь>,

Но обаче буди к нищим и сиротам истинный любител<ь>,

И беззаступным крепкий помогатель,

Яко ближний еси царев приятель.

Да и сам от Христа бога помилован будеш,

И вечных благ не отбудет.

Писано бо есть: милостивии помиловани будут[189],

А немилостивии в таковых обителех не будут.

Протчее же буди, государь, покровен десницею вышняго бога,

И да сподобит тя стати у небесного своего чертога.

И во веки веков, аминь.

А ты, государь, жалованья своего не отринь.

Како и что имам писати к таковому твоему разумению,

Иже предал еси нас конечному забвению?

Зрим ныне славою и честию обносима,

Обаче к нашему достоинству отнюд непрележима.

Лестными словесы не хощем к тебе писати,

Бог же зритель, от мысли нашея не можем престати.

Аще еси добрым разумом одарен,

Юнному же и буему не буди повиновен.

Прелестная пиявица видимый сей век,

Еже бо и до гроба летит всех человек.

Тако ли мудроумие свое к нам явил,

Разумныя души своея снабдения до конца забыл,

От него же велия полза души моей бывала.

Всегда про тебе добрая слава лежала.

И како еси нас, грешных, призрел,

Чести ради и богатства нами возгордел?

Юродство воистину и буйство, еже мир сей вседушно возлюбити

Молебника ж<е> к богу о души своей забыти.

Непрестанно жаловахся на тя самому творцу и богу,

Иже всем нам дает милость свою попремногу.

Горе, горе в разуме согрешающим,

О бозрителныя ради славы око душевное ослепляющим!

Гордость и презорство велику спону души сотворяют

Ей, ей, ничто ж<е> человеку болши, кроме своея души,

Широстию же своею хотя, и ты погреши.

Не вем, по которому обычаю в таковое забвение положил,

И добродеание свое до конца от нас отлучил.

Чертоги царския лепо есть зрети,

И воистинну вящши о души своей бдети.

Разумный муж всегда души своея снабдетеля аки бога почитает,

Ему же вдающая ока душевная помрачают,

Царство ж<е> небесное едва достизают.

Сам еси много разума и смысла в себе имееш,

А крепости во уме своем не имееш,

Но еже бы тебе самому в себе зрети,

И нас бы, грешных, хотя мало во уме своем имети.

Паче же недостойно бы тебе таковому нас забвению предавати

И пако подобало бы тебе нас во уме своем воспоминати.

И хотя б<ы> малым чим деянием нас, грешных, посетити,

Аще бог повелел нас, снабдетелей душ ваших, почитати.

А то гордость не дает тебе на то взирати.

Ей, ей, воистинну ничим же будет ея злее,

Лютою такою страстию обдержиму не получити божественнаго елея.

Ниже бо та страсть добра никому не сотворяет,

Много ж<е> токмо в погибелный ров вметает.

Бывает бо некогда и добраго корени злое семя,

Того ради погубляется душевное бремя.

И безумно есть пред свиниями бисер пометати,

Такожде и в затчине уши что добро писати.

Егда грешник внидет во глубину зол, тогда не радит,

Того ради и бог ему не претит.

Аще ли будет в чем ему зде и попущает,

Но там таковаго вечная мука ожидает,

Понеже бо всегда ходит своим упрямством,

Аки лютым одержим пиянством.

И паки лютою тою страстию аки тмою помрачен,

Или яко в волчью кожу оболчен.

И что мне вящше того к тебе писати,

Уже время конец слову дати.

Аще и аер словес наполняти,

А зачтенных ушес не наполнити.

Аще у кого в сердцы искра божия загорится,

Таковый и малыми словесы научится.

Аще послушает нашего к тебе речения,

То и сам сподобится добраго течения,

Аще ли не послушает, то сам веси,

Что всевают таковую страсть в сердце лукавые беси.

Таж<е> буди от нас прощен,

И без нас будеш от бога обиновен.

И паки здравствуй о Христе

И хвалися о пречистем его кресте,

И тую злую страсть от себе отринь,

И будет тебе во веки аминь.

Аще ли же не послушает нас и того не отринеш,

То сам душу свою во ад ринеш.

Горняго Иерусалима желателю,

О всех своих неоскудно подателю,

Спомощнику и кормителю неимущим,

Под государьскою рукою всем живущим,

Остро<о>пасному и бодрому оку,

Днем и нощию смотрящу к самому Востоку,

Адаманъстей твердей души во всем,

Радостным сердцем призирающе ко всем,

Юностным еще возрастом в заповедех господних сияющу

И ныне в совершенных своих летех також пребывающу.

В лепоту реченное благодатное звание[190],

А у нас настоит изрядное нарицание,

Но и родьший быв победител[191],

Утверженым своим умом такове ж си быв души своей снабдител,

Не умолчим же паки глаголати твоей государьской милости

И к нелицемерней твоей и конечной тихости.

Како недостойнии возможем рещи

И к твоему государьскому величеству притещи?

Та же кая труды тебе, великому государю[192], принесем? —

Иже всегда даемое тобою от дому твоего несем.

Червию и виссом красятся[193] царьская багряница,

Юнот же и вдовиц обогащает твоя государьская десница.

Много глаголати нам о сем не у время,

Обаче же неложно рещи — благодатное семя.

Не лестию тебе, великому государю, сие изрековаем,

Аще и всегда недостойнии во гресех своих пребываем,

Христос мой бог и сосвидетел всех —

Слава добрая твоя происходит во всех.

Аще ли мы, недостойнии, и о сем умолчим,

Вседержителя бога како возблагодарим?

Аще кому что от него дарованно,

То како имамы прияти от него неблагодарно?

Истощевает бо он всякаго горделива

И каждаго милует к добродетели бодрелива.

Щедрость твоя государева ко всем велика,

А наша убогая мера к тебе, государю, не толика.

Подобает нам о таковых государех и бога молити,

А о данных нам от него о всех благодарити.

Дивно дарование бывает,

Аще кто во благих бога не забывает.

Язвы въглубленныя от искусных врачев исцеляютца,

Но обаче от дающих и милующих неимущии насыщаютца.

Аще ли кто твою государьскую милость к себе забудет,

За такое благодарство истязай будет.

Ей, ей, глаголем тебе, великому государю, неложно:

Много твоего государьского жалования изрещи не возможно.

Листвием и плодом древо украшается,

И милованием и поданием всяка душа горе возвышается.

Что нам много глаголати к твоему благородству?

Ей, подобает престати нашему неудобству.

Летняя плоды от лета до лета бывают,

О добродетели прилежащему всегда венца соплетают.

Много глаголати несть треба, —

Благий же бог да сподобит тя небеснаго своего хлеба.

И с своими государьскими домочады,

Еже бы достигнути вам небесныя тоя ограды.

Ты же, великий государь, гневу на нас не положи,

Но паче благодарную свою милость на нас покажи.

Наделся на твою государьскую к себе милость

И конечную твою ко всем тихость,

Тако, убозии, и начертати дерзнухом.

Да будет благодарство твое осенено животворящим духом.

Во веки, аминь.

Великому государеву синклиту,[194]

благодати тезоимениту.

Рождьшему же звание «победител»,

государьскому имени таковый же быв снабдител.

Многогрешный монах челом ударяет

и с плачевным гласом изрековает.

Вем бо тя, государя, ныне кручинна и печална велми,

что велие светило угасе в нашей земли.

И великому государю царю был рожденный отец,

а стадо Христово пас всех нас, словесных овец,

и жезл свой страшно держал над всею Росиею,

яко же над древнею великою Асиею,

и яко столп стоя непоколебим,

и ни от кого же бысть победим.

И паки всей земли великое утвержение,

а врагом нашим страшное возражение.

Тебе же, государь, был единоутробный брат,

молбы и моления к богу творил на сопостат.

И того ради злии всегда побеждаема бываху

и плещи свои нам часто показоваху;

и паки со страхом трепетали

и на бежание себе устремляли.

И да подаст ему господь небесное царство,

а стужает по нем все великое государство,

таковаго великого государя лишився,

а против врагов еще не до конца ополчився.

И всем нам скорбь и печал об нем, государе, велика,

понеже убогая наша молба к богу не толика.

Обаче на него, всещедраго бога, надежда полагати,

о государском и о вашем многолетном здравие его призывати,

чтобь ваша государьская держава во веки была неподвижна,

и вера ваша, и любов к богу приближна.

И тако господь не отставит своея милости

и не презрит вашей государьской смиреной тихости;

и тако всем нам будет благо,

а государьское имя всегда бывает драго,

а врагом и сопостатом — страшно,

а нам, християном, — аки сладкое брашно.

И проженет их господь силою своею невидимо,

а християнское имя будет непобедимо!

Ты же в печал и в скорбь велию не вдавайся

и твердым своим смыслом, и умом укрепляйся:

и всем нам тамо быти,

и паки всякому естеству человечю смерти не избыти.

Есть же печал сокрушает сердце всякому человеку

и таковый человек не допровожает своего веку.

И иаки печал преже времени старость наводит,

а крепкоумный муж размыслом своим от себе отводит.

Аще от жалости не уме престати,

но обаче в меру подобает печал держати, —

да не будет сердцу сломление,

и уму и смыслу погубление.

Не позазри, государь, сему нашему к тебе дерзновению,

поне мало словцо приими к своему утешению,

яко же господь две цате оноя убогия вдовы[195].

Увы нам всем без оныя честныя главы.

Но обаче государским крепкоумием и счастием все исъцелится,

без нея же немало добра умалится.

Дай, господи, он, государь, здрав бысть на многие лета,

да сподобится зрети самого немерцающаго света.

Царева молитва выспрь к богу восходит,

писано есть: царь о мире бога умолит;

к тому же — и вашим синклитским радением,

и всея руския земля умолением

подаст господь на враги и сопостаты победу,

да не останется их ни следу!

И тако в веселии и в радости пребудем,

а ныне много тщеты государевым людем.

Надеяся на твою государскую к себе щедрость

и на божественную в сердцы твоем ревность,

потому недостойнии тако и дерзаем,

да и впредь от тебя милости к себе чаем.

Молим твое достойное величество

и благоутробное твое разумичество:

паки не остав<ь> своея милости от нас, грешных,

буди нам помощник и заступник во обычаех внешних.

Аще ли нам, грешным, не подобает сего снисковати,

ино — рождьшим нас от вас, государей, милости искати?

Обаче и нам небранно от вашего величества милости просити,

и за вас, государей, бога молити.

Кроме бога да вас помощников себе не имеем,

а сами, грешнии, помощи себе не доумеем, —

от далния и последния есмы части,

не имеем, грешнии, никоторыя власти.

Того ради буди, государь, помощник и заступник от приключшихся на нас, —

вся сила и ходатайство к царю бывает в вас.

Вы, государи наши, — под государем царем земле держатели

и искреннии его доброхоты и приятели.

Вам подобает о всем об нас промышляти

и от насилующих, и от обидящих нас избавляти.

Буди, государь, покровен десницею самого херувимскаго владыки,

да причтет тя с праведными своими лики.

Во веки, аминь.

И паки впредь своея милости от нас не отринь.

Буди, буди тако.

А без вашея милости не мощно жити никако.

Ароматныя воды сладостне обонянии обоневают,

Любомудрых же словеса не мнее того слухи наслаждают

Елень течет на источники водныя[196],

Како же разумный муж не потечет на словеса благия?

Солнечный свет разгоняет облак темный,

Есть бо и мудроумный разрешает ум недоуменный.

Юхает сладостне кедровыя древеса во обонянии,

Соудивляют же мудрых словеса в наказании.

Аристотелския премудрости от клеврет его хвалимы сут<ь> и доднесь.

В них же чаяти естествословный устав весь[197].

И что дражае и лучши премудраго наказания,

Что же хуждьши лености и невнимания?

Юность и лепота многих удивляют,

Чтение же и учение божественных догмат всех наслаждают.

Есть бо нырь хитрый далече ходит во глубину,

Ритор же и философ разсуждает и премудрую вину.

Нощь темную просвещает свет лунный,

Ей, много добра творит муж благоумный.

Цареви убо земному достоит личная красота,

Сфилософъственному же уму — совершенная чистота.

Адаманту камыку вси камыцы покаряются[198],

Велеумну же мужу вси люди удивляются.

Алавастр[199] яко же глаголется — «без рукояти»,

Тупым же умом и разумом без учения ничего не обияти.

Источники и реки, и потоки вся животная напаяют,

Истиннии же мудрецы и философы всех людей услаждают.

Щит и прочая броня избавляют от телеснаго уязвления,

А благоразумный муж возбраняет от нелепаго учения.

Четырьми стихиями весь мир состоится,

Есть же и премудрыми людми много добра творится.

Лев некогда единем обтечением своим многих зверей уловляет,

Обаче и мудроумный муж учением своим всех удивляет.

Медвеный сот сладок есть во устах,

Бывает же и мудр муж приятен во тмах.

Источник сладок добре жажду утоляет,

Есть же и доброразумный муж словесы своими аки медом услаждает.

Трава и вся ростимыя плоды земныя движются,

а и мудрии мужие многими похвалами пишутся.

Ныне же о сем к твоему благоумию прекратим,

да простыми гранесами навершим,[200]

понеже речь слову не достала,

а акростихида конец писмени стала.

И ты нам в том не позазри,

а ждем жалования твоего аки в жажду анагри[201].

И по благодати святаго Духа мощно и вящи того основания положити

и естествословия иные вины приводити.

Но не достанет ми о том лета,

подобает нам держатися добраго совета.

Сего ради вкратце начертах

и к тебе о сем восписах.

Зде же пишем к тебе просто,

да воздаст ти господь мзду во сто.

И молим твою достойную честность, —

всегда бо зриши царскую светлость, —

чтоб тебе наше недостоинство познати

и любов свою к нам показати.

Слышим про твое зелное рачителство

и желаем видети твое доброе разумичество.

Аще и не достойни есмы любовию к тебе присоединитеся,

обаче желаем от уст твоих понасладитися.

Аще нашим убожеством не погордишь

и сих паче нас многоумием своим одаришь.

Не дивно бо есть з знающими знатися,

предивно же с незнающими соединятися.

И паки не дивно с благоплеменитыми и гордыми дружбу имети,

дивно же и богоугодно последними четами не гордети.

Не прогневайся за сие наше к тебе дерзновение,

что явили мы свое недоумение.

Безумно бо есть без вопрошания отвещевати,

обаче подобает благоразумных мужей искати,

яко же бчела от многих цветов мед составляет,

тако и разумный муж от мудрых людей блага словеса избирает.

Прочее — буди нам поборател,

на завистников и досадител препирател,

аще и не рукоделанным ратным оружием,

но духовным своим любодружием,

быстрым своим речеточством,

аки бы некий воин храбр своим ратоборством.

А мы должни за тебя бога молити,

чтоб тебе от него вся благая получити.

И сим малым писанейцем тебе челом ударяем,

а на болшее творца своего и содетеля призываем.

Аще благодеяние твое к нам будет,

то и вящи того преизбудет;

а ныне сим утешайся,

а к нам любовию простирайся.

Аще и нелепо, и невитейно сложено,

обаче о любви ведено.

И в том нам не понеси,

но и паче добрым словом износи.

Писано есть: не осуждайте, да не осуждени будете,

и тем вечных и нестерпимых мук избудете.

И уже нам время о сем престати

и конец слову дати.

Да не весма время продолжим

и честная твоя ушеса отягчим;

но по нужи глаголу послужихом,

мним, яко и тако отягчихом,

зане не мощно сего вкратце изрещи

и благонравие твое на милость повлещи.

Прочее же — сохраняйся Христом

и огражайся животворящим его крестом.

О прочем же не смеем рещи,

чтоб тебя от себе не отсещи.

Сам много разума имеешь

и всякую скудость разумеешь.

И чтоб тебе к нам восписати,

да по сему можем познати;

и сие бы было нам вестно,

а премудрых людей вопрошати не безместно.

И сие писанейце послал к тебе с твоим любителем,

с таковым же зелным рачителем.

Ему же звание <имярек>.

Понудил еси мене сие писание к тебе написати,

чтоб тебе от того своего слабого обычая и нрава отстати

и прибегнути бы тебе к самаго вышняго деснице,

и помощи бы тебе безсмертной твоей царице.

И мы не вемы, како ум и мысли собрати,

иже бы к тебе твердо и полезно что написати,

и чтобы тебе на памяти своей держати,

а себе тебе от того нрава и обычая удержати.

Понеже человек обычаем своим бывает тверд и слаб,

яко же убо разумный и неразумный раб;

таковое убо умное то действо прирожением случается,

понеже некогда во время подобно и неподобно младенец во чреве зачинается.[202]

Потому тако разны умы и обычаи во человецех бывают,

а друг друга крепостию и смыслом не спевают,

яко же святыя книги о том сказуют,

да и врачебная художества[203] такоже указуют.

И не у время о том много повествовати,

того ради подобает зде конец тому дати, —

да не проведется слово в долготу.

Добро убо есть, кто соблюдает душевную и телесную чистоту.

От таковаго бо плод добр всегда возрастает

и рожден красно и разумно бывает.

Инии же мнози чада духом породиша

и в горний Иеросалим вселиша,

яко же мнози святии себе тако сотвориша

и сего ради племя в Сионе и сродники в Иеросалиме себе учиниша.

Такова убо есть душевная и телесная чистота,

ей же не привмещается никоторая земная красота;

тем же, кто в нечистоте и в неподобное время зачинается,

таковый не всяк образом и разумом лепо произношается.

Той же, кто брака не имеет,

Илии пророка образ на себе имеет[204]

и в блуде, и в скверне пребывает,

таковый наипаче сам душу свою погубляет.

Начнем же паки настоящее сие речение

и свое к богу неисправление.

Что же убо глаголет вселенней учитель,

аще убо и преже был на церков божию гонитель? —

Ныне же аки велегласная труба во святилищи господни вопиет

и всех нас во царьство небесное зовет;

звание жь его в толковании нарицается «советник»,

яви бо ся всея вселенныя проповедник[205].

Глаголет же и велеречьствует своими усты сице,

святая бо его и непорочная душа ныне в самой божии десницы;

что же убо в речении своем наводит

и всех нас ко спасенному пути приводит:

«Како убо, инем проповедав, сам неключим буду?

Аз же убо, недостойный, творя грехи, како инем учител буду?

Сам убо себе никогда не имею научити,

чтоб ми нелепых дел не творити

и творцу своему и богу угодити»[206].

Како бы толик велик таковое речение на ся принесе,

иже языком своим вселенную всю обнесе?!

Мы же, худии комари и гади, чему пригодни будем,

аще добрых дел сами творити не будем?

Како инем людем образ дадим,

а сами о добрых делех никогда не бдим?

И како о своей совести премолчим? —

всегда бо неподобная дела творим.

И паки благовестник вопиет[207],

иже бо всех нас в царство божие зовет.

Что же убо будет сицево его речение? —

Назнаменует бо самое совершенное учение.

Глаголет бо, их же начат Иисус творити же и учити,

того ради подобает не всем нам учителем быти,

но токмо в разуме и во уме быти совершенным

и самими душею и телом очищенным.

Паки Христос мой и бог глаголет,

от него жь сотона со всеми силами своими стонет;

глаголет же господь, иже сотворит и научит,

и тем словом всем нам претит.

Сей велий наречется во царьствии небеснем,

той же, окаянний, в житии сем прелестней.

Аще кто токмо научит, а не сотворит[208],

таковый милости божия не получит;

змий и в царствии небеснем наречется,

сии речь к вечному мучению отслется.

И тако же некто премудр пишет,

яко некоторым драгим бисером нижет:

все бо истязани будем, еже всех спасати;

и тем учит нас и повелевает нам преже всякому себе учити[209],

како о том святое благовестив сказует

и всех нас таковым глаголанием наказует.

Аз же убо, недостойный, ни того, ни сего не имею,

токмо неподобная дела творити умею.

И паки благовестник же Христовыми усты глаголет,

якоже некто перстом во око колет

сице: «врачю, исцелися сам».[210]

Сие речет к неисправленным нам.

Како кто сам неисправлен инех может учити,

себе же паки не может никогда обучити?

Подобает бо преже своих уврачевати,

потом же о чюжих прележати.

Како убо аз, грешный, сам — многострастен

и яко убо человек — добру и злу самовластен:

захощет — добро или зло творит,

того ради душа его в рай или в муку варит;

и паки сам себе человек друг и враг бывает,

того ради отраду или место мучения приимает.

И уподоблюся кладезю скверну и нечисту

и отпадшему от древа во осеннее время листу,

понеже пуст и обнажен есмь добрых дел,

и прехожду уставленный ми от Христа, бога моего, предел.

Всегда же свою волю и хотение творю во всем,

и не оправдаюсь пред ним, творцем и богом моим, ни в чем.

Како же дерзну учити инех, —

сам бо грешнее и недостойнее паче всех.

И паки к вышереченному источнику притеку,

и совершенное глаголание на ся изреку.

что инех скверну и нечистоту отмыватощу,

самому же всегда в скверне и гнусе пребывающу!

И паки прииду ко обнаженному тому древу,

не достоин бо есмь грешный дару олтареву.

Токмо к настоящему слову притещи

и за послушание вкратце ти изрещи,

елика ми всесилный бог поможет.

Всяк бо надеяйся нань глаголати возможет.

Всегда бо велию твою доброту пред собою зрю

и по возможению своему тако и сотворю:

повелено есть нам друг друга учити,

чтоб нам никому зла дела не творити.

Аще кто будет и велми грешен,

но обаче да будет брата своего учити поспешен.

Брат бо от брата помогаем, яко град тверд бывает[211],

и господь, праведное солнце, всех нас на покаяние призывает.

Понеже принудил мя еси сие писание к себе начертати,

чтоб тебе от онаго своего обычая и нрава отстати

и себе тебе от него воздержати,

и страх божий в сердцы своем держати.

И сам ты еси божественнаго писания много читал,

и колико лет на памяти своей держал.

Ныне еси по что конечне ослабел?

Мню бо, яко верою и делы оскудел.

Преудивляюся всякому человеческому нраву, —

на временную привменяет бо вечную славу

и всегда творца своего и бога презирает,

и святыя его заповеди преступает.

Возрим, како божиим хитротворением небо и земля стоят[212]

и повеленный им устав держат.

Тако ж и светила, великое и малое, свое течение сотворяют

и нам таковым своим уставом возбраняют;

понеже оно, бездушное естество, повеление творца своего не преступает

и нам яко глаголы возбраняет.

Тако море и реки предел своих не преходят,

токмо реки во округ свой обходят;

море же наводнено яко чаша налита стоит

и нам же таковым уставом велми претит.

Аще ли некогда от великих ветр и зелне колеблется,

но обаче от своих предел не отлучается,

или, простершися, выступает,

но паки своего предела не оставляет

и вся творит божиим повелением

и уставленным ему от него положением.

Такожь и вся животная пребывают в повеленном им уставе,

мы же нигоже стоим в преданней нам славе:

всегда бо творца своего и бога заповеди преступаем

и повеленнаго нам от него забываем;

и паки аки свиния в кале валяемся,

творцу же своему и богу теми своими злыми делы супротивляемся

и умом своим и сердцем не устрашаемся,

токмо всегда на неподобная дела поощряемся.

Тако божественныя книги всегда аки трубы во церкви божии вопиют

и всех нас во царство божие зовут.

Мы же вся мимо ущес своих пущаем,

паки, аспиды глухие, слухи своя затыкаем

и многия, и различныя грехи содеваем,

и вечней муки быти яко не чаем.

Неложно бо есть реченное к нам, яко неразумием своим горши есми скота,

понеже не помышляем в себе вечнаго живота;

скоту бо и всякому безеловесному естеству не надо того разумети,

токмо свойственно ему есть чрево насыщенно имети

и в небытие отходити,

понеже господь бог не повеле в них словесней душе быти.

Мы же душу словесну и разумну имеем

и вся заповеди господня разумеем.

И паки от него, создателя нашего и творца, всем нам дано знати,

чтоб на святых его заповедей не преступати.

Мы же паки, знающе и ведяще, злая творим,

о душевной добродетели никако же бдим,

и всегда своя похотения исполняем,

и заповеди творца своего и бога преступаем.

Писано бо есть: горе в разуме согрешающим

и заповеди господня преступающим.

Ведый раб господина, воли его не творяй, много биен бывает

и неведый раб господина малые раны приемлет.

Не вем паки, како ум и мысли приложити,

чтоб нам обычаи свои и нравы пременити

и творцу своему и богу добрыми делы угодити,

и с ним, творцем своим и богом, во веки жити.

Пишет бо ся ум у человека яко царь во главе,

и всяка убо плоть подобна привмененна растимой траве.

Кто будет над умом своим силен,

той бо сам чювством своим винен,

и всеми бо уды и члены владеет

и сам в себе крепости яко не имеет.

Ум же, той у человека яко царь во главе на престоле

сюду и обоюду зрит, седит,

и всем удовом своим разсужает,

и яко некий изрядный домоводец дом свой учрежает.

Не вем, кто его может укрепити? —

Токмо тело свое алчбою и жажею может уморити.

Обаче, рещи, вся в нем крепость и радость содержится.

От кого жь иного твердости и разуму научится?

По сем велми преудивляюся

и паки, рещи, недомышляюся:

како и кто крепость ему подаст? —

разве кто все житие свое богу отдаст.

Той же паки и твердость ему учинит,

понеже сам сия вся содержит,

всегда бо о помыслех своих бдит

и яко орел высоко парит,

не токмо кровы небесныя проходит, —

солнце же и луну, и звезды, ефирь же и вся небеса[213] происходит;

страшно бе рещи, — и самаго престола владячня касается,

и паки во своем месте — во главе своей обретается.

И не ипостасью[214] же своею тако содевает,

помыслию своею толико высоко летает,

сам же с своего места не движим пребывает.

Движим же, егда помыслы ражает:

свойственно бо есть ему на единем месте не стояти,

токмо ежечастно помыслы ражати.

Зри и внимай, какова его сила и деяние

и каковое превысокое мысленное достизание.

И сам себе укрепити яко не может,

кто же ин утвердити его возможет?!

Не от себе же сия тако изрековаем,

но в божественных писаниих и святых отец тако обретоваем.

Ныне же паки како ум твой и свой укреплю? —

сам бо всегда греховныя вещи люблю;

и паки сам себе не могу укрепити,

чтоб ми нелепых дел не творити

и творцу своему и богу угодити.

И тебе ли, друга своего любимаго, могу научити? —

токмо паки к настоящему слову сему слово приложити,

чтобы тебе по прежнему своему обычаю и нраву жити.

Попомни прежнее свое к богу добродеяние

и частое к нему, творцу своему, прилежание,

и всегдашнее ко святилищу божию прихожение,

и веси, яко имел еси от него, творца, великое поможение.

Добро убо есть, воистинну, добро родителское имети поучение

и рожшия своея матери повеление.

Егда еси с покорением своим ея слушал,

тогда аки с сахаром семидалный хлеб вкушал;

егда же престал еси ея слушати,

тогда аки опреснок з горчицею учал вкушати.

Добро убо есть, воистинну, добро

аки избранное и чистое сребро

и кто рожших своих с покорением слушает,

яко на всяк день аки с медом хлеб свой вкушает.

Зло убо, воистинну, зло родителем своим не покарятися

и своим волям всегда вдаватися.

Таковии человецы зде зле стражут

и сами себе аки некоими узами вяжут.

Писано бо есть: чти отца своего и матерь

и не буди чюжих доброт назиратель,

и тако будеши на земли долголетен.

Ты же учинился еси яко безответен,

понеже рожшия своея вмале слушает,

к тому некогда и не в подобно время вкушаеш.

Часто еси ныне тако и стражешь

и яко узами сам себе вяжешь.

И когды ты ко творцу своему и богу прибегал,

тогда и он тебе много помогал,

и был еси в доволном изобилстве,

ото многих людей во обозрителнем дивстве,

Да и дом твой был наполнен всякия благодати

и невозможно было никому вины на тя взяти.

Егда же еси ли верою, ли делы оскудел,

того ради ныне никуды не поспел.

Тем молю твою сердечную добродетель, —

и всем нам учитель общий нашь творец и содетель, —

восприими свой первый добрый нрав

и да будеши душею и телом здрав.

Да даст ти господь по-прежнему свою благодать.

И всякому, не творя добра, добра не видать.

Попомни паки своего родителя

и добрым делом ревнителя,

каков был рожший тя твой отец,

ему же дал господь истинный християнский конец;

и каков был честен в человецех, —

ретко обретается таков в нынешних вецех!

Ты жь своим обычаем и нравом не толик уродился, —

всячески от рожшаго тя отменился.

Того ради — слаб и нетверд

и от того тебе соделается душевный вред.

Свидетел тебе той же нашь общий творец,

иже всем угодившим ему подает нетленный венец.

Жалею и печалую о тебе, любимый друже, велми.

И поревнуй тому естественному родителю,

и супротивляйся общему нашему врагу и борителю.

Егда найдет на тя твое неудержание,

прочитай сие наше к тебе начертание.

И держи сам себя аки коня браздою.

[И да будеши одарен от бога многою мздою.

И звание бо твое «крепость божия» нарицается[215],

нрав же твой и обычай слаб является.

Сего ради украси свое доброе звание

и положи во уме своем крепкое основание.

Буди умом своим и мыслию непобедим,

и да сотворишися своим и чюжим любим.

И да наречешися, по божественному писанию, сын света»[216],

и да сподобишися мудрых совета.

Сия вся пишем к тебе по твоему к нам понужению

и не по нашему хотению.

И паки сия вся изрещи за Христову любов,

иже за нас пролия неповинную кров.

Аще паки и сами в неисправлении своем пребываем,

обаче тебе, друга своего любимаго, поучаем.]

Помяни сына Давидова, царя Соломона,

иже прикосновением к женам от боков своих соломона.

Прелстил бо ся на красную мадиямку,

ископал было себе глубокую ямку;

к чюжим богом и идолом поклонился

и на вышереченную мадиямку прелстился[217].

Того ради бежи, бежи красных лиц

и держи предобрыя очеса своя ниц.

Александр Афартос прелстися[218] на еввину красоту,

тем учинил было всему своему царству конечную пустоту;

и все свое отечество Ирод[219] посрамил,

и вся человеки великаго царства умертвил.

Також и ты не прелщайся на красное видение,

да не будет душевному твоему граду разорение,

и да не придаши душевнаго своего благородия на смерть,

и да отидеши и древния грехи своя потерть.

Непросто бо есть таковое великое дело сотворити,

и всех людей таковым деянием удивити,

что<б> неудержаный пламень естества удержати

и лютыя страсти и сласти в себе связати.

Мы же ни страха божия, ни боязни в себе имеем,

токмо грехи своя творити разумеем.

Еще же и сладостне грехи своя сотворяем

и от таковаго сквернаго деяния не отступаем.

Ты же, господине мой, умом и крепостию млад,

яко бо некий новосажденный сад.

Блюдися, блюдися и паки блюдися во своем уме! —

Да будеши всякаго греха кроме.

Кто убо на земли был премудрея Соломона? —

и того жены учиниша сломана.

Кто же во всей вселенней силнее был Самъпсона? —

и того зделала жена его, нелепо рещи, аки Софрона[220].

Прости и не позазри за простоту глагола,

понеже в то время сила самъпсонова молола.

Пострихши же главу, его Далида отда иноплеменником,

яко злым царевым изменником;

он же злым поруганием от них пострада,

понеже всю силу свою жене своей отда[221].

Асирийского царя воевода — Олоферна,

его же хвала изо уст была многомерна, —

и тот прелстился на Июдифину красоту

и всему асириискому войску учинил вечную срамоту:

сам же от мудрыя учинися обезглавлен,

град же, на него же пришед взяти, от нея бысть избавлен.

Она же, предивная, пришла во град свой с велию похвалою

и главу олофернову принесла с собою под полою;

и всему Израилю спасение и избавление наречеся,

и слава ея во всю вселенную промчеся.

На вся же асирийския вой прииде тогда страх,

и вси разбегошася и растекошася аки прах,

и кождо не уведе, куды кому бежати,

зряй не успел ухватити своиво жребяти[222].

Не буди ж и ты подобен безумному Олоферну

и имей в себе силу и крепость благоверну,

и не предаждь мысленныя главы своея красоте женстей на отсечение,

сии речь — души своея на погубление.

И не учини себе великого во веки срама,

и не оскверни своего естественнаго храма.

Зри и смотри, что от красот женских случается, —

и самех силных хвала и слава побеждается;

единожды и дважды с сыном падшим восташа,

а от господа бога милость и прощение грехов своих прияша.

И о сем чтый умом своим да разумеет,

яко вмале жена мужем своим аки метлою веет.

В лепоту рещи, Александр царь макидонский[223],

иже бысть изрядный всадник конский.

Дивлюся, яко мнози мужие землями и градами владеют,

а перед женами своими работы своя деют.

И уже доволно о сем к тебе, господину моему, написахом,

иже от многих притчей и случаев изобрахом.

И уже ми время о сем престати

и обремененному кораблю ко пристанищу стати.

Еже<ли> божественная искра в сердце твоем загоритца,

и добрая мысль во ум твой вселится,

можеши и сим начертанием уверитися

и умом своим и разумом умилитися.

Аще тмы, тмы и паки тмы словес изнаписати,

а затченных ушес несть мощно наказати.

Подобает ти законному браку присовокупитися

и от таковаго злаго деяния отщетитися,

а не любодейством утвердитися,

и противу супостата своего крепце вооружитися.

Яко же божественный апостол глаголет,

яко бы некто перстом во око колет,

яко лутче есть всякому человеку женитися,

нежели похотию яритися.

Аще ли ти некое пресечение не дает браку сопричтатися,

подобает ти к богу умом своим простиратися

и ему, светодавцу и творцу, молитися,

чтоб тебе от таковаго злаго дела лишитися.

И даст ти милость свою попремногу.

И, егда получиш себе благополучное время,

тогда понесеш свое тяжкое бремя.

Аще ли имаши у себе сущих своих родителей

и сердечных своих болителей

и ты им таковаго своего злаго дела не скажет,

токмо сам себе таковым злым деянием <с>вяжеш.

И они таковаго злаго деяния за тобою не ведают,

токмо отчеству своему последуют.

Аще ли бы они за тобою таков порок ведали,

то б крепце о том заповедали,

чтоб тебе таковаго злаго дела не творити

и души своея и тела не губити;

и запретили б тебе с великим радением

и со многим и крепким учением.

Аще, смотря, имаши у себе и единоутробных,

блюдися и от них словес злобных.

И како учнут тебе стужати

и за твое деяние посрамляти,

что имаши им ответ дати?

А тебе нечево будет им сказати,

понеже ты пред богом и пред ними виноват,

аще ли си по роду и болшой им брат.

Сего ради молим, молим твое доброродство:

помилуй свое телесное добродство,

престани, престани от таковаго злаго деяния,

да не лишен будеш вечнаго упования!

Аще ли не послушаеш сего нашего речения,

блюдися, блюдися и некончаемаго мучения.

Сия убо страсть на всех люта

и лишает всякого вечнаго живота.

Прочее буди милостию божиею храним

и душею своею и телом невредим.

Вящи убо того не имам что тебе писати.

Сам себе умом своим буди разумевати.

Добро от худаго дела знати

и протчия своя клевреты поучати.

Аминь.

Честному и пречестному именитому отцу,

предстоящему всегда содетелю своему и творцу,

и паки великоименитому же званию,

по его, божественному, преданию,

и паки по его, господню, смотрению,

и по самодержца царя государя изволению,

небесоподобныя ограды опасному снабдителю

и доброразумному разсудителю.

Именование же твое, государь мой, премину,

да не поставиши нам сего в вину,

зане не у время ныне сего изъявити,

токмо подобает нам у тебе милости просити.

Многогрешный монах метание творит;

да простит тя, государя моего, божественный параклит[224].

Зрим твое велие рачение

и умное твое разумение

к божественному писанию

и ко всякому доброму начинанию.

Сего ради доброумие твое хвалим

и всегда любомудрие твое славим,

яко добрая дела желаеш

и благоразумных мужей к себе призывает;

и хощеши от них таковому делу поискуситися

и любомудрственному разуму поучитися.

Паки подобает нам благоразумие твое хвалити,

да и самем от честных твоих уст учимым быти,

понеже явил еси к нам свое жалование и любов

и ввел еси нас в честный свой кров,

и преупокоил еси нас всем добрым устроением —

душевным и телесным наслаждением.

И ныне явил еси к нам свое велие милосердие.

Да воздаст ти господь возмездие.

Низрекл еси к нам тогда свое рачение,

чтобы видети тебе таковое разумение;

повелел еси нам сие писаниеце начертати,

чтобы тебе крепостне вразумляти.

И мы грехом своим по се время укоснели,

обаче и дому твоего преподобства долгое время не видели.

Воистину, тебе, государю, изорчем,

яко во многобурной суете всегда течем,

и яко некий корабль носим волнами,

тако и мы — скорбми своими и бедами.

Потому и довод наш не доходит,

яко все житие наше в суете исходит

и не дает о чем-любо упражнятися

и умом своим укреплятися.

И твоему бы благоумству на нас гнева не подержати,

но на творца своего и бога надежда полагати.

Той не оставит всякого просящаго

и заповеди его неленостно творящаго.

Тако не оставит и твоего прошения

и не лишит тя таковаго получения.

Токмо подобает у него с верою просити

и святыя заповеди его усердно творити.

Писано есть от самех божественных уст,.

по тому же последует и великий Иоанн Златоуст,

и инии божественнии отцы,

на них же ныне нетленныя венцы:

«Ищите прежде царствия небеснаго

и не любите света сего мира прелестнаго;

и сия вся вам приложатся,

и во оном веце мзды вам воздадятся».

И паки писано есть в божественном писании

и в самом том благовестном прочитании:

«Ищущему обретается, толкущему отверзается[225]

и всякому просящему дается,

и всяк смиряяйся вознесется».

И что нам твою честность поучати? —

Подобает нам и самем от вас приимати.

И сам ты веси божественное писание

и много в нем наказание,

мы же толико к твоей честности воспоминаем

и на добрую волю памят<ь> полагаем.

И ныне, убозии, елико возмогохом,

толико, нищии, и соплетохом,

и твоей честности предложихом;

аще и вкратце счинихом,

токмо жалуй нас, последнюю нищету,

и подаст ти господь умную остроту.

И ты, государь мой, сим утешайся,

а на предняя простирайся.

А о вящъшем преподаждь нам время,

да и то твое понесем бремя.

Ныне же о сем прекратим,

да не в долготу беседу продолжим.

Аще, грешнии, живи будем,

жалования твоего к себе не забудем.

Аще бог тя и поискал,

будеши и сам добрый дидаскал[226].

Исполним твое желание

и то твое доброе начинание.

Ныне паки молим твое преподобство

и душевное твое благородство:

презирай на нас своею милостию

и благонравною своею тихостию.

А мы, грешнии, о душеспасителном твоем пребывании

и о многом тебе божеском даровании

должни о тебе всещедраго бога молити,

чтоб тебе вся благая получити.

Буди, государь, паки покровен вышняго бога десницею

и воздаст ти многократною сторицею,

ныне и всегда, и во веки веков, аминь.

Да и впредь нас от своея милости не отринь.

Сия малыя виршицы пожаловат принять,

а в болших сроку подать.

Мудроумнии любящии ся дружбу правят егда,

и даже своим другом любезне способствуют тогда.

Люто волнение кораблю от сопротивных ветр бывает,

опасен всяк тамо в то время да пребывает,

спастися како от морския пучины и истопления,

твердаго отвсюду пристанища требуют и заступления.

И что видети бе страшнейше морскаго плавания,

в народех же суть лютейше убогаго кому пребывания?

Озаряются повсюду живущии солнечным светом,

премножае же сего — напастным и бедственным наветом.

О целомудрии ли кто и разуме стежателства тщится выну,

желанием многим спомогает другу в скорбную годину.

Аще и по вся дни древняя новыми помрачаются,

любов же истинная николи пременна учиняется:

о всех прискорбных дружних всегда бодръствует,

всячески же о сем и умом своим мудръствует.

А идеже кроме любви что бывает,

тамо Христос, по реченному, не пребывает.

Учителства бремя носящии ведят суть таковая,

чим содетелю своему должная воздают и каковая.

Имеяй благочестие исчитает вышняя почести,

науками же любомудрия улучают повсюду велия чести.

Истинне тщася кто от кого наук доразумения,

такову во всем помощь дают без сомнения.

И ведят противу всячески оних дароватися свыше,

ничим же бо тако изъясняется в нас любов преизлише.

Аще в скудости чьи недостатки весть кто исполняти,

должная требования им в нужах их преподавати.

О всех же, государь, благодеяниих твоих и подаянии

многосугубно воздастъся тебе в твоих одаровании,

навышших благ во изобилии довольства всех,

о них же улучаются горняго селения и жителства тех,

юже едино паче всего по бозе имеют рачителство

и в науках любяще премудростных видети торжество.

Всяко же, государь, подаянию отдаяние бывает,

и от просящих лица отвращати закон не повелевает.

Да в том милостива мужа нрав его объявляется

и ищущих лутчего ум доброй познавается,

поелику моч чия бывает чем,

и потолику воздаяние неимущим учиняет тем.

Да в том право живущи благочестия не нарушают

и друзей присных от себя безмилосердием не отгоняют.

Естли когда нападает неприятель,

и друг всегда бывает спомогатель.

Естли может, помогает силою,

или болшую моч подает доброю мыслию,

да неприятеля его тем одолевает

и иже и закон быти тако повелевает.

Возбранити за сие весть бог,

что приятел кому в чем не спомог.

Слышим апостола Павла, сие похваляюще,

егда друг другу во всем спомогающе.

С радующимися радоватися

и с печалующими плакатися,

а, видев кого в упадке в чем,

не подобает его оставити до конца в том.

Естли кого бог пощадит,

не умеет ли против воздарит.

Люте всуе и во лжах сего мира

пременилася во обычаех справедливая мера.

Аще бо по человеколюбию божию все творили,

то бы безлестно друг друга любили[227].

Недивне из детска несовершенным быти в разумех нравам,

младенчества ради таковым их справам.

Зло ж в средовечии в чем на суету ум покушен,

оставив лучшая, и к хуждьшему бысть весь попущен.

Да не бог таковым нравом быти повелевает,

грех ради наших диявола наветовати попущает.

<...> Тем тверд ум пишется паче многих книг

И самех тех златокованных вериг,

И ничтоже помышляет, кроме господняго пребывания <... >

Еже бы паки и всем нам получити вечных благ,

Толко бы не запинал нам общий супостат наш и враг.

Во веки веков, аминь,

а ты от нас своего жалования не отринь.

Акростихиде конец стал,

а ум наш еще к тебе не престал;

и еще нам не достало писати,

чтобы нам против твоих вопросов ответ тебе давати.

И таковою виною яко бы нас охуждаеш,

и неразумию нашему всегда зазираеш.

Еще же о зазорех и поносех ваших во особом том нашем разумении, —

бывают бо многи вины и в недоумении;

и в том некому ничему на кого дивовати, —

подобает доброразсудным умом разсудити.

Аще у кого будет ум и смысл велик,

таковый причтен будет со избранными в лик.

И вы нас в таковых мерах туне поношаете

и в том грех души своей содеваете.

Сие же пишем тебе любве ради, не в брань,

да будет на тебе всегда божия длань.

И не вмени себе сего в досаду и во гнев, —

подобает говорити всякое дело разсмотрев.

Начнем же паки к твоему благоумию начертовати,

чтобы тебе праведне и изрядне разсуждати.

Несть бо дивно кому сего и не знати, —

всего божественнаго писания не изыскати!

Никто же несть солнце, всего мира не осияти,

такожде и божественнаго писания всего не перезнати.

Несть паки, несть муж, иже всему научен, —

бывает бо некогда и мудрый от простаго обличен.

Того ради не подобает никому своею премудростию превозноситися,

но достоит всякому до смерти учитися!

Аще кто похвалится вся ведети — сие лжет,

некогда же и срам самь на себе наведет.

Несть мощно силна кладезя ведром износити,

такожде и книжнаго разума во уме умне кому изучити.

Мнози убо премудри и философи в малости своей разум изрековают

и всякому нам хвалитися не повелевают.

Мы же, грешнии, аки пси от крупиц падающих от мудроумия их насыщаемся

и аки перстом краеви их учения касаемся,

и, елико мощно, по своей убозей силе розумеваем,

а в глубину или в высоту ити недоумеваем.

О прочем же великоименнем помолчим,

да не сами себе велик зазор навлачим.

Несть убо лепо высоких касатися

и не за свое достояние кому взиматися.

Довлеет нам, грешным, и о сем,

разумный же муж недоумевати будет во всем.

И преуготовлены у тебя бывают словеса на вопрос,

всяк убо человек пишется еллинским языком «анфропос»[228],

и повеленно ему взирати к своему жителству,

а не зазирати брата своего неразумичеству.

Аще еси и сам божественаго писания много умееш,

а во иных вещех такожде сказати недоумееш.

Того ради, яко же и выше рекли есмы, несть се дивно.

Зазирай брату своему творити дело непоносивно.

А се некогда над нами таковою виною яко искус являеш,

что во время неудобственнаго часа о чем-либо вопрошает.

Сам веси что в таковый год ум у человека и как бывает,

и разумнаго своего устава отбывает.

А се мы, грешнии, у такова великаго государева дела пребываем

и мыслию своею в то время тебе сказати не доспеваем:

есть нам что и кроме того разумевати,

а всего божественнаго писания не истолковати.

Воистинну, подобно есть морстей глубине[229],

и тебе бы нам не зазрити о таковей вине.

Многажды человек море преплывает, во обычной реце утопает;

такожде и в божественном писании, мудрое разумев, у простых недоумевает.

Ты зря о едином своем деле упражняешися,

а к нашему делу не так поостряешися.

У нас же будет сугубее того десяторицею,

того ради и молимся наставляеми быти безсмертною десницею;

да нас наставит и научит своею благодатию.

Того ради и вам не подобает никому зазирати нашу братию.

Аще учнеш нас таковым узором поносити,

тем тебе от бога милости не получити.

Но и паче себе укор наносиш от благоразумных,

всегда бо приемлют досаду мудрыя от безумных.

И ты нам в том своим многоразумием не зазирай,

а сие наше грубое писанейце воспоминай.

И паки буди нас жаловати своим благоумием,

и не поносити бы тебе нас нашим недоразумием,

якоже и выше сего тебе изрековали,

что и сами мудрый разум свой в малости нарицали.

Вящши уже того не имам что к тебе писати,

уже подобает кораблю ко пристанищу стати.

А на твоем жаловании попремногу челом ударяем

и разумичество твое везде похваляем.

Аще еси и многим разумом одарен,

буди же к нам своим мудроумием отворен;

и просвещай наше недоумение,

а твое сяжет мудроумное разумение.

Писано есть: человек человеком учим бывает[230],

а бог всим благодать свою подавает.

Паки не рцы нам тайным мышлением,

но глаголи истинным сердечным речением;

что мы, грешнии, у такова государева великаго дела пребываем

и по его царьскому велению всемирную ползу сотворяем,

и подобает вашим верстам от нас просвещатися,

а не нам от вас таковому разуму научатися.

Что твое речение тако глаголет,

яко перстом во око колет?

Мы же к нему отвещаем: не тако потому подобает быти,

что друг друга в каковей-любо вещи поносити,

но достоит всем во истинней любви Христове жити

и друг друга нелестно и беззавистно учити

чем кого господь бог по своей велицей милости одарил

и разум его, и смысл просветил.

Неложно бо есть, что мы у такова государева дела пребываем,

но обаче разумных мужей к себе призываем,

кто бы наше недоумение просветил

и недостатки ума нашего навершил.

Яко же трудолюбивая пчела от всех цветов собирает

и от того разумом своим медвеныя соты разтворяет,

такожде и доброрачителныи муж мудрых мужей себе собирает

и от них разум свой просвещает.

Недивно бо есть, что, у такова дела будучи, чего не знати,

яко же прежде рекли, яко морския глубины не испытати,

такожде и божественнаго писания до конца не изыскати.

Аще ли речеши нам, что на нас то дело положено, —

тако и есть — по царьскому изволению быти нам повелено.

И велено нам исправляти и в мир подавати.

И на нас вся и справа и вина лежит,

а мы речем, что и вам разумети не бранит:

у всякого человеческаго естества господь бог разума не отнял,

и от него всякого благодарения себе восприял.

И аще кто имеет у себе ум и смысл здрав,

тот себе, по своему разуму, и прав;

аще на нем то дело и положено,

обаче никому разумети не возбранено.

И вы в том много зазираете,

не смеем рещи дерзо, что во ином месте и сами не знаете.

А многие статии есть и стары, неправо лежат, —

ваши братия, разумнии мужие много нам о том претят,

чтобы мы их по чину и по делу положили

и знающим вам без сумнения учинили.

И нам того инде тако учинити не умети,

понеже не всякому дано много разумети.

И от многих лет тако во все люди вкоренилося,

и прежде нас иным исправити не угодилося.

Потому так таковые вины по се время и лежат,

и на нас ваша братия ту не дивят.

А инии, не знающе, много разсуждают

и нас, недостойных, нарочно поношают.

Есть же много, что тако тому подобает быти,

а не надобно того на ин разум пременити.

А иные многия статии неудобь разумны,

а по своему их разуму зделати — и мы паки будем безумны.

И мы их по старому сложению пологаем,

и на свой разум в таковых статиях не уповаем, —

господь бог своим промыслом да исправит,

а нас в том виноватых не поставит!

И вы нам в том престаните поносити,

чтобы вам благословение, а не клятву получити.

И не прогневайся на нас за сие дерзостное речение.

Воистинну, есть велико книжное учение,

еже рещи Домасковы похвала[231],

о ней же по всей земли многая слава.

Нас же всех призываете своими добрыми советы,

а мы по своей убозей силе таковы вам творим ответы.

И паки сколко недостаточно ум наш сяжет,

потому тако своего разумения и стрежет.

А болши того дерзати недоумеваем:

елико мощно, тако и разумеваем.

Те слагали и разумевали паки по благодати святаго духа,

а мы, грешнии, просим благодатнаго воздуха.

Да подаст нам господь бог благодати своея хотя мало осенение.

Да будет в нас, по убозей силе нашей, разумение.

Тяжко бо есть затарелыи обычаи пременити, —

и возмнится всем, яко в новоучение положити.

И сами знаете, что много неудобно инде положено,

но от старых и давных времен тако учинено;

и по своему разуму зделати не уметь,

понеже безумному и разумная статия аки сеть.

И сие писанейце в велико вмени,

а сам своею мыслию во уме своем привмени,

аще чтобы де учинейо и несложно,

смущенным умом изящно разумети и свозможно.

А се в философском училищи не бывах

и риторских строк не читах:[232]

елико он истинне свет нас, грешных, просветил,

потолику убогий ум наш и счинил.

И тако твоему благоразумию и предпослахом,

елико по той нашей убозей силе написахом.

И о сем нам, грешным, своим разумением не позазри, —

осуждающим многи бывают от бога казни, —

что мы сие свое грубое писанийце продлили

и любочестная твоя ушеса отягчили.

Понеже не мощно таковаго речения въкратце написати,

подобает его в пространстве сказати.

Прочее буди покровен десницею вышняго бога,

да сподобит тя стати у небеснаго своего чертога.

Буди, буди всем нам тако.

А без добрых дел не мощно угодити никако.

Вельми преудивляюся твоему благоумию,

А не вем, како написати тебе по своему недоразумию.

Светлому бо царскому величеству предстоиши,

И рождьшее от него премудрому разуму учиши.

Любомудрием же своим всех удивлявши,

И божественное писание аки бисерие собиравши.

Юза воистинну сребрена и злата на выи человеку — многое учение,

Царева же светлость на ком — радость и веселие.

Еже бо ничтоже болши царского приближения,

Радует бо ся и цветет лице от сердечного того веселия.

Губит же умы и омрачает образ государское непризрение,

К тому же еще злое поношение.

Его же с лютою горестию проходити,

В лепоту аки пелыни чаша пити.

И от того убо ум и мысли помрачаются,

Чувьства же вся и члены ослабляются.

Юродствен убо ум человечь становится в таковом пребывании,

Честен же и велик человек бывает при царском предстоянии.

Еже бо ничтоже болши зде от бога таковаго дара,

Развеселят бо сердце аки сладкаго пития златая чара.

Ныне же паки что имамы тебе, государю своему, писати,

Еже бы тебе по-прежнему милостию своею на нас призирати.

Цветут по юдолиям и по горам крины селныя,

Свет же некогда дают видети и други неизменныя.

Аще еси приступен к царскому величеству,

Воспомоги же и нашему недоразумичеству.

Аще паки помилован еси от бога отца,

Того ради незабуди нас, предстоя у того царского лица.

И ничто же тако ползует ближним царевым предстоятелем,

Иже бы им быти к царем о неприступных помогателем.

Щит во время рати защищает от телеснаго уязвления,

Есть же и друг верен помогает во время царскаго непризрения.

Честь и милость царева красит всякого человека,

Ей немощно весма отбыти настоящаго сего века.

Люто воистинну и прелюто жити человеку без призора,

Понеже сломляется сердце его от великого позора.

Мнит ми ся такову человеку и во дни аки в нощи пребывати,

Буйством же и юродством самому себе облогати.

Иже бо никто же может много соли зобати,

Есть же и смущенным умом немощно изящно разумевати.

Тако же конец краегранесии зде стал,

А ум наш убогий еще не устал.

И понуждает нас еще рещи,

И благонравие твое на милость себе привлещи.

И паки еще хотим к тебе, государю своему, написати,

Да не вем, како разсеянный ум свой собрати.

Понеже от скорби и печали рассевается,

И быстро разумевати не поостряется.

Писано есть ум смущен немощен бывает от забвения,

Понеже не имеем к себе крепкаго царскаго призрения.

Аще в мале званейце и пребываем,

Но болшаго радования себе не обретаем.

И паки не имеем о себе к царю крепкаго ходатая,

И по разумишку своему и по смыслишку истиннаго поборатая.

Того ради припадая ко общей нашей матери земли,

Ты же, государю мой, добродею о сем внемли.

По премногу твоей честности челом ударяем,

И совесть свою тебе объявляем.

Буди подражатель самому Христу богу,

И паки да подаст ти милость свою премногу.

Яко он повелевает друг друга любити,

По Соломону аки граду тверду быти[233].

Писано есть: друг верен — покров крепок,

А не верен — аки плот лепок.

Оперетися на него крепко, и он поводится,

А о добром друзе аки о потпоре человек держится.

И паки друг верен, паче злата и сребра,

Не забудем и мы прежняго твоего к себе добра.

И паки другу верну измены несть,

А все наши мысли и сердца един господь весть.

И паки земные плоды от лета до лета рождаются,

А добрии друзии по вся дни пригождаются.

Сего ради буди сему словеси подражатель,

И к нам грешным истинный приятель.

Аще еси великою честию пред нами и почтен,

Буди же и к нам своим жалованием присвоен.

И тако милости твоей всегда до нас много,

Да по грехом нашим воздароватися тебе от нас немного.

Чем бы тебе противу сего отплатити,

Токмо должны всегда о тебе бога молити,

Чтобы тебе и паки подоровал господь свою милость,

А нам бы твоею молитвою получити кротость.

И мнози дивуются твоему доброму нраву,

И за то вышел еси в великую славу.

Яко же и выше рекох самому царскому величеству предстоиши,

И доброрасленную отрасль от него учиниши.

В благополучный же час буди от нас царю-государю слово заложити,

И таковою милостию нас, грешных, одарити.

Как тебе невидимый бог о нас известит,

И сердце твое благоразумие озарит.

И да воздаст ти господь многократною сторицею,

И да всегда будеши покровен невидимою его десницею.

Вскую укоснел ми по сие время к твоей честности писати,

А всем нам повелевает друг от друга любви искати.

Солнечныя лучи вселенную осиявают,

И друзи бо вернии много добра сотворяют.

Люто, воистинну люто без друга жити,

И внешнее житие в нищете проходити.

Юхание благовонно сладостно входит во обонянное чувство,

Любление же дружие подает многое доброразумство.

Вервь триплетенна едва преторгается,

Обаче и друг верен не изменяется.

И паки верну другу измены несть никогда,

Понеже сердце свое в друзе своем имеет всегда.

Червленицы и багряницы царские дивно есть зрети,

Юза же любовная друга ко другу не мнее того мнети.

Червит виссон[234] тоже царское одеяние,

Есть же друг верен творит многое добродеяние.

Распинается убо за друга своего везде,

Не помышляет же убо о погибающей той мзде.

Ей воистинну ничтоже вящши друга верна,

Царя же небеснаго и бога милость неизмерна.

Статир[235] драгий удивляет очеса,

А друг верен украшает правдою свои словеса.

Восток сияет многими благоуханьми,

А друг верен словет добрый своими деяньми.

Травы и цветы украшают сушу,

А друзи вернии услождают тело и душу.

И что ми много о том словес плодити,

И честным твоим ушесем тягость наносити.

Ей вижу твое к себе сердечное рвение,

Любит бо господь бог нелестное дружие любление.

О нем же должны есмы всегда пещися,

Молю же твою честность, чтобы тебе от нас жалованьем своим не отрещися.

Господь бо и бог повелел всем тако жити,

Иже бы друг друга нелестно любити.

Ей без любви ничто же добро творится,

Творяй же ю в царство небесное вселится.

И зде уже акростихида стала,

А мысль наша в нас еще не престала.

Вопиет бо аки быстроструйный ключ,

Мьного бо господь бог дает недостойным благодатный свой луч.

От горести сердца тако вопием,

А твоего жалованья аки меду испием.

Того ради еще хощу к тебе писати,

Чтобы тебе, государю моему, на памяти своей подержати.

И не забыти бы тебе обещаннаго к нам слова,

Рожден бо еси воистинну от звания лвова.

И заложити бу тебе глагол к своему жалователю и кормителю,

И государеву-цареву добродетелному правителю.

На нем верь же ныне многое бремя лежит,

Звание же толкование менит[236].

Прикладом же дукс[237] именуется,

Пред царем же государем говорит не обинуется.

Рождьшаго же имеет тезоименита лицу божию[238],

И всегда поклоняется царскому подножию.

По реклу же именит твоему отцу[239],

Показал бы мне свою милость последнему государеву чернецу.

Иже бы он пред царем-государем слово о нас заложил,

И таковою бы милостию нас, грешных, одарил.

Возможно ему тако сотворити,

И царю-государю добрым словом нас огласити.

Царь бо государь во всем его слушает,

Некогда же много и от рук его кушает.

Мы по грехом нашим аки изверги бездушны пребываем,

А искренняго себе приятеля не обретаем.

Кто бы об нас ясне царю-государю исповедал,

И разумишко и мыслишко наше поведал.

И если бы нас он, царь-государь, своею милостию призрел,

И аки многоценною ризою одел.

Понеже царская милость паче всего мира,

И наслаждаются людие аки сладкаго пира.

За бесчисленныя грехи наша безчастны родилися,

И вящьшия царския потребы не пригодилися.

Токмо за малое потребство главу свою питаем,

А болши того чести себе не обретаем.

Яко же и прочии человецы царскою милостию сияют,

И многое благодеяние себе приобретают.

Аще и не подобает нам чести искати,

Но обаче не достоит же кому царския милости отбегати.

Но всегда подобает ея желати,

И на бога все упование пологати.

И всегда ему, творцу своему и богу, молитися,

И о гресех своих воспоминатися.

И паки чтобы нам всегда милость свою подовал,

И благодать бы свою всегдашнюю даровал.

И царю бы государю о нас грешных извещевал,

И царь бы государь своею милостию нас обогощевал.

Плачем и сетуем о своем безчастьстве,

Аще и много людей в велицем сем государстве.

А и мы грешнии были не в лишке,

Аще еще и в малем сем пребываем именишке.

Понеже много-много трудов положено,

И от младости к старости сведено, а царские милости конечно не получено.

А все то деется нашего ради великого греха,

Завистная бо и ненавистная статия лиха.

Не дает полезнаго разумевати,

Токмо обыча ей ум и сердце помрачати.

Еще злым нашим случаем и безчастием,

Не пособити же тому ни осмочастием[240].

Велий дар есть от бога счастное рождение,

На нем же бывает зелное царское призрение.

Лют же и горек недоброполучный час,

Вонь же не слышен бывает вопиющаго глас.

Вонь же бесчастный где ни пошел погубил,

И желаннаго своего не получил.

У безчастнаго везде горит и тонет,

И сердце его всегда болезненно стонет.

Ох увы и безчастну и недостаточну мужу,

Претерпевает бо всегда в себе злую нужу.

И сердце его злою горестию заливается,

И ум его выну в нем забывается.

И ходит и седит яко изумлен,

Понеже ум его всегда в нем забвен.

От великого того своего сердечнаго рвения,

И жалея своего добраго разумения.

Не лож бо есть реченно от мудрых,

Яко мног и умные досады приемлют от безумных.

И когда разум и смысл в человеце явится,

Тогда печаль и скорбь приложится.

Воистинну тако неложно,

Противу рожну прати невозможно[241].

И уже время нам о том престати,

И честная твоя ушеса отягчати.

Мним без сумнения яко и тако отягчили,

И многое время таковыми словесы продолжили.

Но по нужде бо воистинну глаголу служим,

Понеже всегда о своей совести тужим.

А сам себе пособити не умеем,

А к государем-царем дерзости не имеем.

Того ради паки молим твою честность,

Да явиши ко оному государю свою дерзость.

Чтобы он пожаловал к царем-государем слово заложил,

И нам бы таковым богатством одарил.

А мы за него, государя своего, должны бога молити,

Чтобы ему все благая о себе получити.

Сие послание двоестрочно,

Почести его будет неотстрочно.

Понеже писано дружелюбство,

Тем и строчки положены те сугубство.

Како убо и что имамы писати к твоему разумению,

Понеже бо срамляемся и сумьняемся по своему недоумению.

Яко бо выше нашего достояния тако нас нарицают,

Зане ведя нашего неможения таковое бремя на нас налагают.

Юродство есть и буйство яже ничто не имея дерзати,

Сопротив мудрых и разумных отвещевати.

Ей тако глаголем к твоему доброму неложно,

Мутным бо и смущенным умом то сотворити невозможно.

Егда паки ум смущен и колеблем бывает,

Никакоже разумную свою силу являет.

Удаляеть же ся и не хотя от своего разумнаго деяния,

И лишается от своего же премудростного внимания.

Во еже бо скорбь и печаль нашедши забавляеть его разумение,

Аще и многу силу имать в себе к рассуждению.

Ныне же наш грешный ум тем же одержим,

Обонпол суетою и печалию яко вихрем обносим.

В ресноту убо к твоей честности изрековаем,

Во еже бо счинити к тебе разумно недоумеваем.

Чужду же ся твоей умной разумности,

Юже получил еси по своей юности.

Что понуждаешь нас тебе тако написати,

Еже бы облак уныния твоего разгнати.

Радуемжеся о таковем твоем к нам о дивном люблении,

Но не можем стати в глубоцем и мудром разумении.

Еже бы утешити твою мысль довольно,

Царю же и владыце всех сотворити извольно.

Сам еси ты божественному писанию много учен,

Аки неким другим богатством от бога одарен.

В кую меру повелевавши нам тако к себе утворити,

А нам паки силен многи вины растворити.

Таче за любовь Христа моего и бога,

И не лишит нас небеснаго своего чертога.

И по твоему к нам грешным принуждению,

Что пишешь к нам и нашему недостоинству по своему изволению.

Елико бо убогая наша сила может счинити,

Любомудрие же твое и сердечное болезнование обвеселити.

О том много хощем тщания имети,

Много убо бог дает всякому человеку разумети.

Буди же здрав и долголетен,

И по твоему жалованию о нас неотметен.

Есть же убо твое и наше стоит покраегранесие,

Ты же и сам издавна веси.

И по ся черту акростихидное положение стало,

А настоящего сего речения много к тебе не достало.

Все начертанно будет во второй епистолии,

И ко всем твоим сердоболем. Аминь,

Мудраго убо речение: яко в злохитру и лукаву душу

премудрость не вселится[242],

И еще аще кто братем своим возгордится.

Христос и бог наш всех нас учит,

Аще кто и всю землю премудрость изучит.

И не повелевает ему хвалитися,

И лестными и лукавыми словесы кому с другом своим любитися.

Утаити ли кто хощет лукавое любление,

Человеколюбец же бог зрит всех нас сердечное мышление.

Есть бо лукавство и не утаится,

Развращенными словесы лестный друг объявится.

Ныне же слышым от тебе про себе поносныя глаголы,

Еже бо и всякому творят сердечные расколы.

Цена убо велика и неизменна нелестну другу,

Сопричтенна будет от части солнечном светосиянному кругу.

А злохитрому и лестному ни едина будет цата,

Всегда бо недобрым словом поносит своего брата.

Аще еси и всех человек зовешися мудрее быти,

Но обаче божественнаго писания не мочно никому до конца изучити.

Яко же силна кладезя немощно ведром изнести,

Тако и божественнаго писания количеством не изчести.

Аще кто похвалится вся ведети, той солжет,

И сам на себе зазорное слово несет.

И кто тебе научил таковому злому коварству,

И мнози люди зазирают твоему нелепому лукавству.

Что хупишися и хвалишися выше своея меры,

А мы и все христоименитыя своея веры.

И не подобает нам мудростьми своими хвалитися,

Токмо достоит всем о кресте Христове возноситися.

Свидетеля самого себе на тебе постовляем,

И всесилнаго бога с молением зрети призываем.

Яко вси в чем от тебе не скрывахомся,

И во всем к тебе сердечне простирахомся.

Ты же льстил нам тогда аки некий злый, лукавый лис,

И всегдашний убогаго нашего дому вис.

Хотя от нас, грешных, слышати многих божественных словес,

Мы же, убозии, предподавахом тебе не в вес.

Аки некий тщий сосуд пшеницею предполняли,

Теми божественными словесы ум твой напояли.

А того злаго лукавства и лести в тебе не знали,

Аще бы и ведали и мы тебе отнюдь тако и не открывали.

А есть и тогда проныречение твое в тебе зрели,

Да во очи тебе глаголати не посмели.

Что не хотя тебя раздражати,

И духовнаго союза с тобою разрушати.

И яко некоторый младенец от сосцу материю питался,

Тако и ты от наших многогрешных божественных словес насыщавался.

И еще не смеем дерзо рещи, яко некоторый от безсловесных <...>

От крупиц, падающих от нас, грешных, приимал,

И всякое речение радостне начертавал.

Сам веси, что глаголем все неложно,

А с лукавым и с пронырливым в любви жити невозможно.

И ныне за наше благодеяние,

Воздаешь нам зло воздояние.

Себе выше всех людей похваляешь,

А нас кабы и не по делу охуждаешь.

И наши грешныя труды своими нарицаешь,

Не явственно ли сам свое безумие объявляешь.

В лепоту тако безумнии и немыслении творят,

Что сами себе всех мудрее мнят.

И кормихом тебе аки клушу или врана яглами,

А ты колешь нам сердце своими словесы, аки некиими иглами.

И всегда источавах тебе божественная словеса,

Не могут бо прямо смотрети развращенныя очеса.

Всегда смотрят розвратно,

А злому и доброе дело бывает неприятно.

Мы же, грешнии, зрехом тебе всюду всего,

Что еще при нас, грешных, не знаешь ничего.

Аще и не в смех и в поношение сие слово поставишь,

Но тем у нас благодати не убавишь.

Еще у нас по божию дарованию останется,

А твоя любовь за твое лукавство с нами до конца розстанется.

И кроме тебе, знают нас, грешных, в велицем сем государстве,

Аще и много людей в российском царстве.

И тебе от нас тем из всех людей не отвести,

И всего от нас грешных не отнести.

Аще будет последи по нас и поскорбишь,

Но ползы себе и приобретения не получишь.

Понеже досадательныя словеса, аки раны вменяются,

А добродетелныя глаголы, аки медвенныя сотове гортанию вкушаются.

Аще ли будет и в презорство нас положишь,

Но ни тем нас, грешных, не оскорбишь.

Учнем убо жити всяк по себе,

А мы были не злодеи тебе.

Якоже и выше рехом всем сердцем тебе открывалися,

И чем нас Христос бог наш одоровал, тем с тобою зделялися.

А ты сам себе тем нарутил,

И духовный союз меж нами нарушил.

Теми ныне досадителными своими словесы,

Аки некоторыми развратными колесы.

Раби бо есми и холопи вси царевы,

Подобает нам и всем приимати дары алтаревы.

И кождой из нас по себе живет,

И утроба наша данный нам урок жрет.

Еще же и ина была наше к тебе помажение,

И ты все то положил в забвение.

И днесь еще в написании лежит,

Нам же всегда торопом претит.

А ты паки всего того нашего добра тебе забыл,

А нас теми своими поносными словесы оскорбил.

Бог тебе судия да пречистая его мати,

А впредь тебе за твое злохитрство немощно веры яти.

И усты своими, что ни глаголешь, все лжешь,

И сам на себе недобрую славу зовешь.

И многие люди знают твою ложь,

А и нам есть ныне стал ты, аки острый нож.

За таковое твое словесное досаждение,

За наше к тебе сердечное радение.

И уже нам вящши того писати к тебе несть треба,

Подобает нам желати нужныя тща хлеба.

Аще и аер словес кому счинити,

А лукаваго и лестнаго добру не научити.

Сам о себе ответ богу даст,

А по делом его тако ему господь и воздаст.

Прости нас, грешных, во всех сих наших к тебе словесех,

А гордость и лукавство никого не поставит при небесех.

Аще же ти и тягостно сие наше речение возмнится,

Но последи радостно явится.

Понеже несть друг иже на друга своего гнев держит,

И совести своея ему не объявит.

Мы же совесть свою тебе объявляем,

И твое лукавство и лесть тако же пред тобою пологаем.

И в том нас не позазри, что пишем к тебе простовато,

Сам ты горазд писать мудровато.

Слышал, что хвалишися своими усты,

И никого не поставишь против своея версты.

Мы же, грешнии и убозии, елико возмогаем,

Тако по своей убозей силе и начертаваем.

И несть треба писать сего витейно,

Добро тому, кто живет благоговейно.

И ни к кому нравом своим не лукав,

И того ради душею и телом бывает здрав.

И сие наше писанейне аще изволишь блюди,

И сам себе в своей совести суди.

Что таковыми еси своими словесы пред нами виноват,

А явился еси к нам аки некий супостат.

Но обаче бог тебе простит во всем,

А не простая реку, что не оскорбляли тебе ни в чем.

Прочее здравствуй всегда о Христе бозе,

И да сподобит тя стати при небеснем своем чертозе.

И во веки веков аминь,

А тот нелепый нрав свой от себе отринь.

Аще ли такова нрава от себе не отринешь,

То и паки многим людем постынешь.

Вящши паки того не имам, что писати,

Токмо достоит молчанию предати.

Во веки аминь.

Сие послание списано рачительно,

Пожаловати почести тако же любительно.

Государеву-цареву именитому ближнему его предстоятелю,

О божественных догматех крепкому прилежателю.

Спочтенному убо от бога пречестным отечеством,

Порожденному же законным венечеством.

От благого паки корене происшедшему,

Добрым же тем разумом и смыслом процветшему.

Афинейския убо премудрости сладко есть слышати,

Разумна же мужа и везде дивно есть видети.

Юхают убо в полях и наслаждают благово князя цветы,

Како же наудивляются мудрых мужей советы.

Ничто же бо их есть честнейши,

Яко самыя красоты бывают дивнейшии.

Зрети убо красота и лепота прелестно,

Юже зряй с похотию умирает безвестно.

А мудроумна мужа разум живот и свет,

Людие же призывают его в добрый совет.

Источник сладок беседа с премудрым,

Подобает будет и слышатель мудрым.

Юродство есть воистинну премудрым мужем досаждати,

Не умеющему ничего же самому себе мудра и разумна вменяти.

И паки: муж неискусен ни единому слову достоин,

Како же убо ум сего и премудрым будет пристоин.

И ничто паки неразумному и горделивому будет свойство,

Токмо бы сотворити ему клеврету своему завистное братоубойство.

И тебе бы, государю, таковому злому обычаю не ревновати,

Чист бы разум свой смысл от того держати.

Юза убо крепка мудра мужа свой добрый ум,

Много же умиляет и самый нелепый шум.

Ничтоже паки разумна мужа дражайши,

О еже бо бывает некогда и самаго богатства множайши.

Глагол убо багатаго всем людем сладок и приятен является[243],

Обаче и мудра мужа разум от многих восхваляется.

Глаголание убо свое почасту к нам простиравши,

Ревность же убо и жалованье свое к нам, недостойным, являвши.

Есть же вкратце слово к твоему благоразумию рещи,

Что широты божественного писания никому же не претещи.

Не токмо по твоему великому жалованью тако нас нарицаешь,

А свое умение и разумение уничтожаешь.

Хрусалиф убо камык[244] яко злато есть видением,

Сприличился же тому и ты своим разумением.

Аще ли будет и не до конца премудрости научен,

Но воистинну благоутробием и смирением от бога почтен.

Аще ли ты, государь, возмнитца, что лестно изрековаем,

Творец наш и бог зритель, что всю правду изрицаем.

И еще к тебе, государю своему, притецем,

И к твоему благоразумию рцем.

Щедрый государь наш бог Иисус Христос зрит,

Что милость твоя и жалованье всегда нас бдит.

Паки же повсегда нас, грешных, своею милостию присвояешь,

Аки сладкою водою благоутробием своим напаяешь.

Дивно убо паки красота и доброта руки кому зрети,

А вящьши всего лучьши любовь и негордение ко всем имети.

Понеже бо любовь покрывает множество грехов,

А творяй же ю возможет избыти от великих врагов.

Аще нам своими усты претит,

Зрит господь мой бог, добродетель творити велит.

Еже бы нам, грешным, и малого нашего разуменейца в себе не скрывати,

Мы же, грешнии, можем ли противу тебе, государь, ответ дати.

Любяй нас и милуяй к таковым глаголом ходишь,

И к божественному писанию приводишь.

Человеколюбец убо бог всякой души зритель,

Ей не хощу быти потому скрытель.

Люта убо есть гордость,

Понеже бо много погубляет и самую умную острость.

Много же убо видим гордостию превозносимых,

Буестию же и завистию одержимых.

И того ради не желается и малаго своего разуменейца дати,

Еже бо и не подобает таковым преподовати.

Токмо повелевает о таковых язык свой удержевати,

Чтоб им не на льсти и не на гордасти взимати.

Аминь.

По божественной благодати царския души снабдителю,

А к нам, недостойным, по своей милости призрителю.

В толкованиих победителному званию[245],

Рождьшему же тезоимениту бывшу царскому именованию[246].

Многогрешный и недостойный монах,

По нужде отложив от себе весь срам и страх.

Падая, о общую матерь челом ударяет,

И милости у тебе, государя своего, прощает.

Чтобы не погнушатися нашею многою нищетою,

Понеже срам есть честному мужу глаголати с последнею четою.

Твое же смиренномудрие, государя своего, зрим,

Что таковым нравом еси непобедим.

И всех тихостию своею утешает,

Паче же и к нам, грешным, милость свою являет.

Не вемы же, по которым нашим к тебе, государю своему, трудом,

Разве рещи: вся добрая совершаются божиим судом.

Яко же многажды бог человеку о человеце добрую мысль влогает,

И таковою своею милостию и щедротами помогает.

И ныне паки молим твою, государя моего, достойную честность,

Чтобы тебе, государю, паки показати к благочестию ревность.

И принесенное ти от нас писанейце прияти,

И благоразумным умом своим и мыслию вняти.

И своими честными и благоговейными усты прочести,

И государю-царю самому честненько поднести.

Некли он, государь, изволит прочести своими царскими усты,

Яко написано и сложено некроме ресноты.

И аще ему, государю-царю, год явится,

То наше убожество вельми о том возвеселится.

Любо повелит государь и в печатное воображение положити,

Чтобы православной нашей вере и паки в славе и хвале быти.

Да имь, государем нашим царем, велия хвала и слава.

Понеже несть добрейши их царского благочестиваго устава.

Аще и без нас, грешных, хвалим и славим суть от всех,

Но обаче не из лиха будет и в наших грубных словесех.

Аще и двоестрочием начертанно,

Но божественному писанию ничтоже будет бранно.

Понеже, государь, писано все от божественнаго же писания,

И от всех отец истиннаго указания.

Аще ли же государь-царь и не повелит быти в печатном тиснении,

Толко бы наша грешныя трудишка были пред ним,

государем-царем, во изъявлении.

В том его, государя-самодержца царя, воля,

А наша пред ним, государем-царем, всегда неволя.

Токмо бы паки наша государю-царю была работа,

А его царская милость паче всякого меда и сота.

Или он, государь, и так изволит прочести за прохлад,

Зане благочестивая наша вера от всех вер аки доброплодный виноград.

Зане благочестие всегда растет и множится,

И, пребывая в ней, з добрыми делы в царство небесное вводится.

Аще же мы и своею слабостию и согрешаем,

Но обаче на премногия щедроты божия уповаем.

Яко милостив есть и щедр ко всем,

Аще и прогневаем его, творца своего, во всем.

Терпит же и ожидает к последнему покоянию,

И к вечным благим воздоянию.

Не хощет бо создания своего погубити,

Но хощет, чтобы всем живот вечный получити.

Аще ли будет — сами чести своея не познаем,

То како с праведными в лику быти чаем.

Сего ради всяк человек сам себе друг и враг бывает,

А бог зла творити никому не повелевает.

Того ради не подобает на бога вин пологати,

Токмо достоит у него, творца своего, милости прошати.

Да даст комуждо добрый конец,

Общий бо наш содетель и творец.

О иноверных же тех верах что рещи,

Пребывают бо всегда аки темные свещи.

Аще ли будет и зазорно их укоряти,

Но обаче недостоит же их похваляти.

Понеже ничтоже в них благочестивно совершается,

Весь их закон и устав нашей православней вере сопротивляется.

И все те их веры от еретиков и богохулников учинены,

И по господню словеси водою и духом не крещены[247].

Таковии во царство небесное не внидут.

Токмо в ней винограда христова изыдут.

Наша же православная християнская вера,

Яко и в последованном написании скажет[248] яко златокованная мера.

От самого господа нашего Иисуса Христа и от святых его

апостол и ученик нам предана,

И от святых вселенских седьми соборов утверждена.

Да и тебе, государю, мощно о том слово царю-государю предложити,

Чтобы таковому делу в печатном воображении быти.

Царь-государь тебе в такове деле и слове послушает,

В снабдевании бо царския души своея тебе слушает.

И еще не престая молим твое, государя своего, благоумство,

Чтобы тебе призрети на наше к царю недоступство.

Как тебе, государю моему, всемилостивый бог известит,

И сердце твое благодатными лучами озарит.

Ничтоже свойственно приступным государю-царю,

Паче же тебе, служащему таковому великому божественному олтарю.

Еще же велие и достохвалное дело имущу,

И самого диадиму носящаго безсмертную егот царицу пасущу.

Сиречь царскую душу его содержащу,

И всегда о ней со опасением бдящу.

Яко беззаступным и недоступным помогати,

Аки жаждущую душу в знойный день студеною водою напаяти[249].

И паки и сам, государь, помилован будеши от Христа бога,

И да сподобишися от него небеснаго его чертога.

Вящши же того не, имам, что к тебе, государю своему, писати,

И честная твоя ушеса отягчати.

Довлеет нам, грешным, по сем,

Яко смышлен еси ты, государь, и разумен во всем.

Яко же доброделная земля и от малых семен плод сотворяет,

Тако и разумный муж от малых словес много разума являет.

И еще молю твое, государя своего, многое разумение,

Не положити того грубого нашего плетения в забвение.

На добрей своей памяти подержати,

И в благополучный час государю-царю в царствии его руце вдати.

Некли ему, государю-царю, о нас, грешных, божественный параклит известит,

И наше убожество своею царскою милостию обогатит.

Аще и сугубством строк сложено,

Но обаче много трудов и рвения положено.

И паки как ему, государю-царю, от бога известится,

Так и милость царская на нас, грешных, явится.

К тому же и твое благое слово может помощь сотворити,

И к нему, государю-царю, доброглаголанием нас, грешных, огласити.

Прочее буди, государь, покровен херувимскаго владыки десницею,

И паки да подаст ти зде и тамо стократною сторицею.

Во веки веков аминь,

А ты, государь, и паки милости своея от нас, грешных, не отринь.

Буди нас выну своим жалованьем призирати,

Чтоб нам милости твоея не отбывати.

Преславну бо ти сущу государю-царю во всех царех,

ревностию божественною сияющу паче всех.

Единому благочестия браздодержателю,

Росийскаго государства и иных многих земел обладателю.

Люблением заповедей господних душу свою царьскую просвещающу,

а на богомолцов своих своею милостию всех обогащающу.

В лепоту твое царское звание реченно лице божие[250],

неложно вси ми, убозии, твое царское подножие.

Остропасному и чистому твоему душевному царскому оку,

молитву свою возсылающу к самому вышнему востоку.

Утверженному ти пакы государю в заповедех господних,

и ум свой царьский имущу всегда в горних.

Бог тебя, государя-царя, произбрал,

любомудренный нрав тебе, государю, подаровал.

Анфакс камык зелен видением[251],

государьская твоя царская душа красна богу молением.

От бога всякая власть сущая дается,

человек же сам собою отнюдь не вознесется.

Ей яко солнце имя твое царское сияет на вселенную,

содрьжишь бо в себе, государь, к богу веру несумненную.

Та ж паки благочестиву ти царю сущу,

и богоданным ти скипетром всех нас пасущу.

Во всех землях славно ваше царское нарицание,

О нем же удивляется всякое нечестивое именование.

Много ж царей и королей под небесемь,

у вас же, государей наших царей, благочестивно во всем.

Гордостию своею вси тии невернии превозношаются,

обаче дар их и жертва тако к богу не приношаются.

Светла и высока престольна ваша царская держава,

преизобилует бо в ней благодатная слава.

Обаче что еще о божием даре изорцем,

даровал тя, государя, господь царским венцем.

Адамант камык дражае во всех камыцех[252],

род же ваш царский славен вселенныя в концех.

Юхают и цветят крины селныя в полях,

царское ж твое имя славно во всех ордах.

Асирейския и сирския цари славны и велики быша та времена,

родом же своим и верою не доспеша в ваши царские стремена.

Юхания благовонна сладце обоневают,

и ваши царские руце всех нас обогащевают.

Всех превыше благочестивый царь на земли,

его же подобает славити вельми.

Луна и звезды едину нощь просвещают,

и ваши царские десницы всех людей обогащевают.

Кто не подивится твоей царской тихости,

о еже бо ныне вси в твоей государской милости.

Морю свойственно есть все реки в себе приимати,

уму ж цареву всех мудрых умов разумы обоимовати.

Красота царю благочестие и вера к богу,

на него ж сходит милость божия попремногу.

Яко некий цвет прекрасный произбран от всех человек,

зане еси государь смиреномудрием своим всех превостек.

Юноши светлы предстоят при твоей царской славе,

много ж и иных чинов во твоем государском уставе.

И кто не подивится вашему государскому величеству,

Христос бог избирает вас к таковому разумичеству.

Аще наше убожство о вашем царском величестве умолчит,

й како нам господь своим гневом не попретит.

Леторасль зиме и лете зеленеет,

ум же твой царев всегда к богу мысль свою имеет.

Филосовския разуми нас поучают,

еже и царем дерзати не повелевают.

Да несть лепо сокровища скрывати,

от царьския же милости кому отбывати.

Радуется и веселится человек, будучи в царской светлости,

отбывает же и унывает умом своим, пребывая в своей велицей бедности.

Велие дарование тому от бога бывает,

иже на кого царь-государь милостию своею призирает.

Червию и виссом красятся[253] ваша царская багряница,

юноты ж и сироты обогащеваются от вашия царския десница.

Во истинну ваша царская милость паче камени сапфира[254],

снасыщаются, веселятся людие аки от сладкого пира.

Еже бо кто в вашей царской милости пребывает,

яко во истинну ум его не забвен бывает.

Радуется и веселится сердцем своим вся часы,

ум же его вразумляется разумными словесы.

Смиряет же ся и унывает человек в презрении,

и сего ради ум его и смысл бывает в забвении.

И кто не подивится вашей царской державе,

и многообразней повсюду належащей славе.

Солнце разсевает луча своя на вселенную,

а твое царское имя тако ж славится во всю поднебесную.

Много царств и земел от бога учиненых,

обаче Московское ваше государство отлично от всех неверных.

Да что о том много повести и речей творити,

единого в троицы бога подобает о тебе, государе, молити.

Радуемся и веселимся о твоем царском многолетнем здравии,

желаем и молим бога о земном многоплодном подании.

Цветет и ростет вся движимая землею во время лета,

усостроена ж все премудро у предвечнаго света.

Реки и источники и потоки вся животная напояют,

а богатство и изобилности вся люди украшают.

Добро есть видети землю изобилну во всем,

от бога же даровапно тебе, государю нашему, быти надо всем.

Весь восток и юг сладостми сияет,

а твое государство прочим изобилством избыточествовает.

Токмо подобает нам всегда у бога милости просити,

и чтоб тебе, государю, и нам вся благая от него получити.

Срадуем же ся и веселимся о тебе, государе-царе,

яко праведныя молитвы твоя к богу не в мале.

Писано есть царь о мире бога умолит,

тако и господь своею милостию изволит.

Дай бог ты, государь, здрав был на многи лета,

да сподобишись зрети самого немерцаемого света.

И с своею благоверною христолюбивою царицею,

да покрыет вас господь своею невидимою десницею.

И со искреннею твоею добродеею,

и с вашими государскими благородными чады

да сподобит вас бог небесныя своея ограды.

И с вашими благоговейными богомолцы,

иже молят о вас единаго бога в троицы.

И пречистую его богоматерь,

иже на всех на нас истинный призиратель.

И всех великих московских чудотворцов,

и древних онех святых отец и богомольцев.

И еще со всем твоим царским сигклитом,

иже от всех земель и царств именитом.

И со всем христолюбивым воинством и з доброхоты,

иже приносят к тебе, государю, неизменныя своя работы.

И со всем православным християнством,

иже под всем твоим великим Росийским государством во веки. Аминь.

Еще твое царское звание,

и лица божия нарицание.

Преж в началестрочия стоит,

а нас, убогих, велик страх обдержит.

Зане превыше своего достояния дерзаем,

обаче на твою милое-ть царскую уповаем.

Ты, государь, милостив и щедр ко всем,

да некли и нас, убогих, пощадишь во всем.

Аще кто от твоего царского приближения свесть,

той тебе, государю-царю, и повесть.

Аще ли твое царское величество и само искус имеет,

то и без сказателя да разумеет.

И за сие наше дерзнутое слово,

а глагол царев а не рыкание лвово.

Не излей, государь, своего царскаго фияла,

несть бо такова благочестива царя-государя.

Во истинну, во истинну тако,

а без твоей царской милости не мощно быти никако.

Еще паки молим твое царское величество,

зане пристоит наше убогое к тебе, государю, разумичество.

Ты убо, государь-царь, яко бог на земли,

того ради подобает у тебя, государя, милости просити вельми.

Мы ж, убозии, последняя твоя государева чета,

затворяются от нас везде твоя царская врата.

Не имеем входа и дерьзновения к твоему царскому величеству,

токмо дивимся твоему государскому благоразумичеству.

И сего ради сетуем и унываем,

яко благополучна времени себе не обретаем.

Где бы тебе, государю, своя недостатки изрековати,

и от тебя, государя, милости царя проплати.

Страшно убо есть царю приступати,

и многия глаголы и речи пред ним простирати.

И того ради ум и смысл избавляется,

и язык и к устне ясне не простирается.

И паки несть достойно к тебе, государю великому царю,

приходящему по тело Христово к самому божественному олтарю.

Худу и малу червю пред тобою, государем-царем, гласити,

токмо подобает от тебя, государя-царя, милости просити.

Аще мы и иноцы не подобает нам чести искати.

но обаче не бранной твоей царской милости претекати,

Не положи, государь, на нас, убогих, своего царскаго гнева,

аще и вина наша, богомолцов твоих, пред тобою, государем, доспела.

За сие наше убогое к тебе, государю, дерзновение,

велико убо к богу наше согрешение.

Вами, государи-цари, вмале знаеми,

сего ради аки руб при пути от всех попираеми.

Того ради милости просим от тебя, государя-царя,

свое течение пред тобою, государем-царем, творя.

Некли призриши, государь, на убогих своею царскою милостию,

и покрывши наше недостоинство своею тихостию.

Как тебе, государю-царю, всесилный бог известит,

царское твое сердце благодатными своими лучами озарит.

Как твое царское величество и изволит,

а наше убожество всегда о тебе, государе-царе, бога молит.

Тако ж будем твоею царскою милостию призрени,

и не до конца от всех человек отриновени.

Да и рождьшее червишко наше помиловано будет,

и своего достояния не отбудет.

Иже ныне пребывает в твоем царском чину[255],

к тебе приносит свою рабскую вину.

Прочее дай бог ты, государь, здрав был и многолетен,

и во всем царском величестве пресветел.

На своем царском высокодржъавном престоле,

а нам бы всегда быти в православном нашем символе.

И за тебя, государя-царя, бога молити,

чтобы тебе, государю, вся благая от него получити во веки. Аминь.

Бьет челом богомолец твой, государев царев,

преже бывшей у тебя, государя, служитель олтарев.

Простый многогрешный манах,

а не ермонах.

Званием убогий <Савватиища>,[256]

иже твоея милости царския всегда ища.

Аще и двоестрочием слогается,

но обаче от того же божественнаго писания избирается.

Того ради достоит сие поучение почасту прочитати,

чтобы ко учению крепостне прилежати

и леность и нерадение от себя отревати,

яко леность и нерадение всякое благое дело,

паче же всего губит душу и тело.

Бодрость же и тщание много добра сотворяет,

понеже сию бесмертную нашу царицу горе возвышает.

Зде же тебе, зримому нами ученику,

и всем таяжде всякому возрасту реку:

Подобает вам учение любити,

аки сладкую реку пити,

понеже учение добро и похвално есть при всех,

аще получиши его во младых ноктех.

Того ради достоит ти о сем не нерадети,

но упразднившемуся прилежания мудрости не умети.

Како и что учнем писати к твоей младости?

Не тако бо бывает лепо учение в старости.

Яко же и мяхкому воску чисто печать воображается,

зело и учение от младых ноктей крепостне во ум вкореняется.

И юность и младость тобою владеет,

многу же спону изобилство деет.

И ничто же дражас мудроумного учения,

хотя кто и много имеет в себе телеснаго наслаждения.

Аще еси и изобилен всем,

да не будеши ленив и при всем,

леность паки и нерадение добра не сотворяет,

ум же и мысли на зло дело претворяет.

Ныне молим изрядное твое прирожение,

иже бы тебе держати в себе крепкоумное разумение.

Како же паки напишем к твоему младому возрастению,

иже бы тебе прилежати к сему доброму разумению?

Тул во время рати избавляет от телеснаго уязвления,

и твое бы уразумение избавило тя от словесного посрамления.

Честь и бесчестие мужу во устех,

юность же и младость разумная преудивит всех.

Червит виссон багры царския,

есть же и учение попремногу украшает те же чины государския.

Реки и источники вся животная напаяют,

не менее же того и мудрии мужи учением своим всех наслаждают.

Ей, ей, неложно тебе от грешных устен своих изнесем,

церковнаго же великаго светилника глаголы привнесем.

Свет убо есть и разум доброе учение[257],

аще будет у тебе к нему крепкое рьвение,

и воистинну паки похвален будеши от всех,

а и ныне остроумие твое похвално есть при инех.

Токмо отрини от себе леность и нерадение,

иже погубляют доброе разумение.

И зрим, что еси к учению остроумен,

радуемся, что ты в то во учебное время был единоумен.

Аще надеешися на то свое остроумие,

дерзо же паки рцем: леность погубляет и самое благоразумие.

Око нездраво ни чисто к солнцу зрит,

вемы же: не всякий младый ум крепостне ко учению прилежит.

Аще бог тя таковым даром обогатил,

телесное же твое благолепие велми украсил,

и тебе бы всего того леностию своею не потеряти,

со многим радением ко учению сему прилежати,

яко сладкое вкушати ядение <...>

и отческаго повеления слушати,

аки семидална хлеба с сахары кушати.

И аще не восхощеш послушания имети,

то не можеш великия мудрости имети.

Прочее буди со здравием многолетен

и противу вопросов учинися быти ответен.

Во веки веком аминь,

а нас от своего жалавания не отринь.

А в том на нас гнева и досады не держи,

но в разумении своем положи,

что пишя к тебе якобы претително,

чтобы было тебе разумително,

лиха же тебе не хотим,

токмо младый ум твой крепим,

чтобы ты был мужествен и разумен во всем

и не посрамлен был ни в чем.

Аще ли ти ныне и тяжко мнится,

но последи ум твой и сердце возвеселится,

зря в себе тако все доброе учение,

аки паки некое сладкое вкушение.

И ныне пишем к тебе акы к полному леты,

чтобы тебе и днесь перенимати разумныя советы

и вышереченную ту леность от себе отревати

и децкому игранию не внимати.

А мы, грешнии, рождъшаго тя и твоему желанию жадни,

и по вашему велению ради приходити к вам по вся дни,

и по своей силе убозей тебя учити,

чтобы тебе настоящее сие учение получити.

Вящши сего не имам что к тебе писати

младаго и колеблющаго ума с нуждею наказати.

И подобает ти сие писанейцо блюсти до своего живота,

чтобы твоя всегда назирала разумичная острота,

лености и нерадению тебе не вдаватися

и против них крепостне вооружатися.

Аще научиши себе в вышереченной той младости,

то и велия честь и хвала ти будет в старости.

Паки писано есть: учение — свет,

понеже приводит в мудрых совет.

А неучение нарицается тма,

понеже от мудрых посрамляется весма.

Адамант камык тяжек есть измерением,

тако же и любомудростный муж драг есть своим разумением.

И паки наказанный мудрости

и исполненный умной глупости,

аки злат сосуд, бисера наполнен,

или яко некий источник, сладкия воды исполнен.

А неученому горе, аки сосуд скуделний пуст[258],

понеже ничто не может добра изнести от своих уст.

И всегда ходят во своем неразумии

и не размышляют о своем безумии.

Токмо обычай ему мудрых укоряти

и сердца их раздражати,

и свое безумие утешати,

и чтобы никому ничего не знати.

И ты сего деяния не внимай,

но лучшее от всего избирай

и на уме своем полагай,

а нас, грешных, в памяти своей не забывай.

И сему писанейцу конец,

а всем наставник и учитель общий наш творец,

ему же слава и держава во веки веком,

а кроме его не тако жити ни о ком.

Прочее буди паки покровен вышняго десницею,

да воздаст ти разума и смысла сторицею.

Азбука отпускная тебе, моему ученику.

Истинно и неложно тебе изреку,

яко не печалуюся тако ни о ком,

понеже не зрю такого рачения ни в ком,

яко же тебе господь бог подаровал.

Мню, яко от чрева матерня таковым даром тебе назнаменовал.

Звание же твое тезоименито <...>

И тебе бы то даное от бога разумение всегда на памяти своей держати,

И никако же ти отбывати,

и выну ему, Христу своему и богу, молитися,

и в том даннем тебе от него даре трезвитися.

И обагатил тя аки неким драгим богатством,

сииречь изрядным калигравством[259],

еще же к тому и зелным тем великим рачением,

всяка убо добро бывает божественным мановением,

без него же паки ничто же благодарится,

всяк бо, моляйся ему, просимого от него не лишится.

Дает бо молящемся ему независтны своя дары,

яко же пресладкаго пития налияны златыя чары.

Слогает же ся сие тебе посланейцо по алфавиту,

чтобы ти от бога по сему своему умению быти имениту.

Еще же и двоестрочием счиняется,

обаче и твое остроумие тому да научается.

Аз бо, многогрешный имярек, твой дидоскал,

много тебе от своих си калигравственных словес писал.

Божиею благодатию научил тебя своему умению,

и тебе бы держати к нему ревность велию,

всегда бы тебе на памяти своей держати,

и децкое бы тебе мудрование от себя отревати.

Грубо воистинну и неразумно, еже нашед — погубити,

и многия труды ни во что же не положити.

Добро убо есть о всяком таковом любомудрии упражнятися

и пустошных игр отвращатися.

Ей, ничто же учения дражайши,

некогда же бывает сребра и злата множайши.

Жити бо во младости всякому человеку без учения нелепо,

яко же неученому коню ходити будет свирепо.

Зело убо есть непохвално неученому не учену быти

и недобрым именованием слыти.

Зря тя ныне в таковем учении ведми разумна,

да не услышу тя никогда леностию твоею и нерадением безумна.

Ничто же честнее в человецех учения,

и тебе бы не преслушати сего нашего к тебе речения.

И аще не восхощеши сих наших словес себе слышати,

то не будеш семидална хлеба с сахары кушати.

Красно убо есть воистинну учена мужа зрети,

яко злата сосуда подобает его имети.

Ленивых же и нерадивых о себе охуждают

и не умеющих же ничего велми не похваляют.

Муж мудр хвалим есть от всех,

яко же и выше сего о сем рех.

Никако же не мози ленитися.

всегда бы тебе о досужестве своем трезвитися,

отроческому бы и детцкому обычаю не внимати

и их мудрование далече от себе отревати.

Похвала молодым и старым — учение,

того ради подобает ти о сем имети много рачение.

Ревность конная на рати познавается,

а мудроумный муж от своего досуга похваляется.

Срам есть мужу ничто не умети,

глупо же и неразумно мудра себе имети.

Терние и волчец подавляет пшеницу,

леность же и нерадение погубляет и хитротворную десницу.

Учение паче злата и сребра бывает,

понеже хитростию своею всех удивляет,

филосовския обычаи и нравы научит,

о всякой хитрости прилежно нам упражнятися велит.

Хитрость бо науки любит прилежание,

понеже от того бывает многое притяжание,

от лености же и нерадения добра не бывает,

но и паче много добро погибает.

Царския дворы изрядне устрояются от разумных,

хощу и тебе видети во многоумных.

Честно и славно в человецех богатство,

похвално же велми бывает и хитроумное изрядство.

Щелковидное ухищрение дивно есть зрети,

не менее же того и калигравство чистое кому имети.

Щедрый господь наш бог Исус Христос,

его же учение в святей божии церкви божественный дискос[260],

на <...> и пречистое тело пологается,

и всяк достойный ему да причащается,

и на всех на нас милостию своею призирает,

и комуждо по своей милости таланты раздавает.

Тако же и на тебя своею милостию призрил,

чтобы ты данный той талант от него вразумил,

и тако тя таковым даром обогатил,

а яз, грешный, по его же велицей милости тебя научил.

И тебе бы паки о сем не ленитися,

и всегда бы тебе о том трезвитися.

И будеши похвален в велицем сем государстве,

да сподобит тя господь быти в небесном царстве.

Вящи же того не имею что к тебе писати,

глаголю: паче и многими словесы не наказати,

разумный же и о малых словесех научится

и всегда о добром учении тщится.

Тако бо еси и ты к тому своему разумению тако же был рачитель,

и к нам зельною своею добротою был любитель,

и никако же щадиши своего сребра,

да не лишит тя господь всякого добра,

и не токмо единаго сребра своего не щадишь,

но и за вся потребная нам не стоиш.

И за то паки велик ти дар от бога будет,

и паки мног разум во уме твоем преизбудет.

Прочее буди покровен десницею херувимъскаго владыки,

да причтет тя во свое время со избранными своими лики,

и во веки веком аминь.

Аз же отгоним бываю сего света,

лишаются дние мои и кончаютца лета,

Ерихона животнаго стены разрушаются[261],

шумения гласящих труб на торжищи приближаются.

К сим же и два мелющия преставают,

а друзи и искреннии дале отставают,

рыдающии бо на торжищи расходятся,

а царица от места своего яко пленница изводится.

Мгла уже прочее обтече повсюды,

а животныя исторгаются уды.

Ныне убо, видяще мя, удалишася друзи,

часто летающая же нападоша мнози прузи[262].

Уже и тебе лишихся, искренняго моего,

к нему же имех упование всегда много.

От скорби же сея утешителя не имею разве Христа,

всех бо он исцелитель, ты же мене удалися, благая верста.

Аще и многих у себе друзей присных имею,

точна же тя како имети кого довлею?

Еще и малым чем тобою отраду себе улучю,

в день помраченный света видети получю.

Ей, обща трапеза и общий покой нам да будут,

и никоторому дурну нравы наши причастны да не будут.

И порутчика в том вседержителя представлю,

что слова своего выстинне николи не преставлю.

Аще ли мыслию своею тебе возмнится,

что клятва моя преступна к тебе учинится, —

бог таковым паче всех мститель,

горши бо и самых убийц таковый злотворитель.

Клятвы ради преступления и гордости мнози цари погибоша,

даже и фригийския претвердыя стены падоша[263],

а от прочих ли кто в твердости без порухи будет,

ей, без наказания от бога таковый не пребудет.

Хранити ж вся неложно обещаваю,

аще что от тебе приимоваю,

и ныне молю твою к себе благость,

лукава да не будет твоя правость.

Не дивно во благополучении возгоржение,

едина добродетель — всех благих совершение.

Дом благий пущает до себя всякаго человека,

и исполняет благостыню до скончания века.

Вина всяким добродетелей — любовь,

не проливает бо ся от нея никогда кровь.

О благий мой друже, приими сие в памятный дом своего сердца,

о Христе юных люби яко братию, а старых почитай яко отца.

Не прииди душа моя по твой совет,

аще не разориши злообещанный завет.

Фараона бо, веси, господь потопи за гордость,

а тебе не постигнет таковая же злобность.

Не веси бо о себе, яже совещаеши,

аще и многим творити от сего завещаеши.

И ныне молюся: преже о себе испытовай,

любов же духовную чистотою снабдевай.

Меча гневнаго аще не поверзеши,

аще копия посредственнаго не преломиши,

радование дияволу подаси завистнику,

твердонырному поработавши прелестнику.

И прелесть сего всякого зла злейши,

расколы же его на любов паче всего жесточаиши.

Иисусовым именем сей токмо побеждается[264]

и духовною еже любовию прогоняется.

Милованием и любовию нрав твой знаменуется,

апостольскою проповедию подтверждается,

руце бо утвердил еси к подателности,

добродетель же духовную исполнявши в приятности.

Аз убо слышах твоя таковая благости,

ревную от тебе прияти сердечныя правости,

и ныне всю мою совесть к тебе привлекох

и к твоему благоутробию без лести притекох.

Влечет мя и реет помысл к твоей милости притещи,

А не вем, како по своему недоразумию к тебе, государю своему, рещи.

Смущает ми ся ум от великия нищеты

И отбывает умныя своея остроты.

Люто есть, воистинну, люто целынь со оцтом пити

И, не мнее того, нищетное житие проходити.

Юзами же вес<ь> змийножными одержим,

Лютыми волнами в потоплении всюду обносим.

Ветри велицы воздвизают бурю нужну,

Обременения же печалми и бедами улучают жизнь нужну.

Власть и владычества дар от бога на земли преизряден устроевается

И сих паки свыше нрав милостив в ком содевается.

Что приобретение кому или прибыток и богатство,

Юже кто презирает всегда неимущее бра<т>ство?

Множае паче лучьши тем злата и всякого изобилия доволства,

Иже кто к бедным нрав имеет доброхотьства.

Христос бо, бог наш, повеле всем благочестивым тако быти,

А не оставляет безпомощных тем никого погубити.

Любяй же кого всячески наказует,

К сим же и милость свою потом показует.

Он бо, содетел<ь>, весть вся полезная устрояти,

Злы же, немилостивыя не тако к себе присвояти.

Любы мира сего аще не погрешни, воистинну глаголю, в человецех;

Омакая кто с кем руку в солило в сих вецех[265].

Блажен, воистинну, и треблажен,

Иже хлеб свой раздробляй с неимущими, всегда имеет предложен.

Несть бо ничто честнее и болши паче любви быти,

Чтущим же веру Христову во благочестии жити.

Ел бо вес<ь> закон и пророцы вершатся,

Любящии же бога вси тоя крепце держатся.

О сем же в пространственном речении умолю,

Милость же твою потом не вем, како улучю.

Бог дай справит твое душевное бремя,

Иже аще нас пожалует, призриш в нынешнее время.

Ей, да воздаст ти господь в сем и в будущем веце милость свою попремногу.

Той сподобит тя небесному своему чертогу.

Аминь.

Ныне же что еще имам к твоей честности писати,

чтобы тебе, государю моему, милость свою на ны излияти

в нынешней нашей настоящей скорби и печали?

И сам, государь мой, зриши, что тяшки времена настали.

К тому же грехом моимь постигла конечная бедность,

и не имеем, кто бы показал к нам сердечную свою ревность,

напитал бы нас умяхченною своею браждою

и напоил аки в знойный день студеною водою,

и подал бы нам поне малу отраду,

негли и сам бы был сподоблень от бога небесному винограду.

Ничто же тако приятно Христу нашему и богу,

иже кто творит к нему добродетел свою попремногу,

паче же в скорби и во бедех брата своего не презирает

и, елико мощно, тако ему и помогает.

Сего ради на землю себе пометая

и слезы своя пред тобою проливая,

молим твое честное достояние,

тезоименито бо высоте твое звание[266]:

Буди, государь, помощник и заступник в тковей нашей тузе,

не обретаем бо такова помощника ни в котором своем друзе,

яко же твое благоутробие прежде сего нам бывало,

а ныне, не вем, почему сердце твое кабы далече от нас поостало.

Судит бог некоторому человеку — лиходею,

чтобы ему своему помыслити добродею.

Чем тебе, государю моему, неправедно нас огласил

и добродеяние твое от нас отщетил,

сердце твое к нам ожесточил,

а нас до конца таковым злодейством оскорбил?

Бог ему судия и пречистая его мати,

а ума, государь, его и устен не уняти:

что хощет, то и глаголет,

понеже сердце его всегда завистью колет.

Ненавистником бо и зависцом не своя им злая зла,

но чюжая благая, та им паче удареннаго жезла.

И ты, государь, не ими веру лживу слову,

по великому апостолу Иоанну Богослову, —

не всякому духу верити повелевает,

но паче искушати духи с расмотрением подобает[267].

По Давиду, — погубит господь вся, глаголющая лжу[268],

таковаго бывает плод душевный его во лжу.

Лжа убо истинне всегда супротивляется

и, имея ю, едва в рай вселяется.

Бог таковому судиа и воздател;

злый же доброму никогда бывает приятел;

всегда поощряется зло творити,

чем бы брата своего погубити.

И не брату своему зло сотворяет,

но душу свою во ад посылает.

Писано есть: злаго зло постигнет,

а избранных и добродетелных мужей места не достигнет.

И почто нам о том слово продолжати

и твоя честная ушеса отягчати?!

И уже нам время о настоящей нашей скорби ныне рещи

и доброразсудное твое сердце на милость себе привлещи,

да некли милостивый твой фиял[269] на нас излиется

и яко благодатною водою душа наша напиется.

Мнози бо твоею добродетелию и жалованием хвалятся,

понеже в добрых путех от тебе ставятся,

и того ради похваляют твой благодатный нрав,

аки некий цвет от различных трав,

тем и припадая ко общей нашей матери-земли.

Вемы бо паки, яко многим ты людем помогавши велми.

Тако же и аз, грешный, не престая слезами землю моча,

глад бо уязвляет не мнее меча!

Со женишком и з детишками гладом помираю,

а крепкаго помощника не обретаю,

и яко руб при пути от всех попираем,

и яко изверг бездушен поверзаем,

и яко трость ветром колеблема,

или яко лоза стояща при пути объемлема;

и совершение, рещи, ни от кого не брегом, —

токмо радость и поношение всегда бываю сопостатом своим и врагом;

и во дни аки в нощи пребываю,

и разумишка своего отбываю

от великия своея нищеты и скудости.

Не пребывает бо смущенный ум в разумной мудрости

и всегда ходит в велицем забвении,

яко не в коем темном помрачении.

Того ради хапаюся твоих честных стоп.

Услыши, государь, мой сердечный вопль!

Аще не в слух тебе, государю, вопию,

но болезненным сердцем аки пелынь со оцтом пию.

Промысли, государь, моею грешною главою,

да и сам воздарен будеш от бога многою мздою, —

где бы, государь мой благий, в местечко сести, —

нужно бо есть, воистинну, нужно неимущему безо мзды влести,

где бы мне, бедному, глава своя прекормити

и женишко бы, и детишек скудостию и гладом, себе и их, не поморити.

Вся бо тебе возможна сия сотворити

и конечной моей бедности пособити,

аще восхощеши явити ко мне свою милость

и учинити мне человеческую свою милость;

понеже имееш у себя жалователя велика,

предстояща всегда у самого того царского лика,

на нем же многое бремя от царя-государя положено

и велия паки честь урядства наложено.

Той тя по своему жалованию не оскорбляет

и твоего словеси мало пременяет.

Аще ли недостойнии и не имамы что тебе воздати,

и ты, государь, от бога многу мзду имаши прияти.

Бог бо любит таковых нравы,

которыя ищут вечныя славы

и бедным и беззаступным помогают,

и никогда же в скорбех их и в печалех презирают.

Любит бо господь бог в нас таковое деяние

и подает нам злато многое — свое мздовоздаяние,

и в царство небесное вселяет,

и комуждо, по мере добродетелей, обители своя разделяет.

Ты же, государь мой, добродею, сему словеси внемли.

Добро бы, аще таковых много было на земли,

то бы не отпадали великие божии надежды,

и да не дремали бы выну наши грешныя вежды.

Паки, государь мой, внимай добрым тем нравом,

а не ревнуй погибающим славам;

и тако по премногу помилован будеши от владыки Христа,

и да неосужденно сподобишися видети онамо знамение честнаго креста.

И впредь нас буди жаловат своим милосердием,

и не отгониши от себя никоторым прилучным жестосердием.

И что имам вящши того к тебе писати

и многими словесы воздух наполняти? —

Аще сердечная твоя нива умягчится,

тогда малыми словесы благодать твоя к нам явится.

Аще и аер наполнити словес,

а к немилостивому сердцу не доспеет в перевес.

Милостивии же и малыми словесы услаждаются,

и к неимущим и бедным простираются.

Милостивии бо паки помиловани будут,

а немилостивии в таковых обителех не будут.

Протчее же, государь мой, буди покровен вышняго десницею,

и воздаст ти господь многократною сторицею.

Аминь.

Своего жалования от нас не отринь.

Еще молю, государь, твое доброродие,

да не зазриши на наше грубоумие,

да не положиши в забвение нашего к тебе моления

и сам да сподобишися от бога вечного селения!

Вем бо, государь, яко свои тя суеты и мятежи пошибают

и дружию скорбь памятовати забывляют.

И ты, государь мой, крепися и мужайся,

и противу мыслей своих вооружайся,

и стой умом своим крепце

противу находящих своих в сем веце.

И того ради на доброй своей памяти подержи,

а учат нас доброразумныя вожи,

что повелевают другу о друзе болети

и забвения о нем не имети,

и дружню скорбь аки свою вменяти,

и таковое дело на себя переняти.

И вящши того ино что не имамы к тебе рещи.

И како милосердие твое к себе привлещи? —

Уже ми устал ум и мысли:

и ветрило, и весла свисли.

Токмо молю: господа ради, государь мой, не забуди!

И со всеми своими ближними приятели здрав буди.

И впредь своего жалования от меня не отринь.

Во веки веков, аминь.

Днесь слову соблюдающему.

Аще твое благо впред утвердится на мне,

Любителну быти во всех благодеяниях ко мне,

Еже содетел содействовати тебе таковая,

К сим быти по премногу повелевая.

Слово же господне верно кто исполняет,

Ей, таковый от неимущих в презрении не оставляет.

Их же паче Христос в вечныя кровы вселити весть,

Слух, способствующих в нужах и бедах, повсюду проповесть.

Аще же мое и недостоинство пред тобою в чем,

Всячески бы милостиво надо мною учинити в том,

И неисправления моего дела в прилучае каковом.

Что приобретение кому или прибыток и богатство,

Подобно сему быти и равно вечное блаженство.

О сих ли кто усердно внимает,

Желателно во благих, бога како призывает?

Аще же и многих в разуме свыше быти кто весть,

Любезно таковых благочестивыми кто проповесть?

Ущедряет ли нас чия безмерная милость,

И наипаче тем стократно обеща бог подати благость.

Милостивым бо той весть по премногу воздавати

И имена их в сокровенныя книги своя писати.

Хранилища благочестивых в руце требующим влагаются,

Аще милостив нрав чей к неимущим является.

Люто же немилостивый в день судный истязай будет,

Кто ж и твое благодарство к себе забудет.

Услышати молю со усердием

Вины прошения своего тебе с милосердием,

И истинных и искренних щедрот от нас не умалити,

Наипаче же милостив и непременен нрав к нам явити.

Царство небесное сим дарует бог,

Аще кто ущедряет неимущих от своих благ.

К творящим бо добродетели сугубо возвращаются,

Аще к подаянию неимущих руце простираются.

Кроники[270] описуют про нечестивых,

Твердости не имеюще благочестивых.

Елико же в злобе и безмилосердии бывают,

Болши толико всуе погибают.

Ей, воистинну, добро по бозе кому тещи,

Богатети же неимущих подаянием, рещи.

О тленных и мимо текущих не тако возжделети,

[Горних же токмо и вечных достоит во уме своем имети],

И за малая благая деяния здешних онамо

За таковая вселитися в будущем царствии тамо.

Весть подати тебе господь небесныя тоя ограды,

Ей, со единокровными твоими и прочими домочады.

Слышану точию сотворити бедных призрением,

Таковых ущедрити неимущих подаянием.

И сице тебе, государь, начертати дерзнухом,

Твое ж благодарство да осенено будет животворящим духом.

Аминь.

Слово верно в законе кто по бозе исправляет,

Обет свой таковый ни в чем не пременяет.

Весть бо благочестивый правостию жити во всем,

Еже и страх имети преступлению в чем.

Различная действа суть всех на земли от благих отводят,

Шествие же путей правых к жизни вечней приводят.

И сим еще закону хранение подтвержение бывают,

Грады же и страны бесчисленых народов в твердости пребывают.

Обета пременение ничто же нигде содевает,

Слово единоверно вся повсюду созидает.

Правда правых праведно избавляет от смерти,

О ней же суть мнози улучают и навышшая чести.

Дар от бога свыше сему велий бывает,

Аще кто обет свой хранит и в ыстинне пребывает.

Равно тех сочетание, иже не обретеся лесть во устех;

Сий нравом подобитися может самому содетелю всех.

Всяк подражатель истиннаго благочестия

Отревает от себе далече всякия неправды и нечестия.

Едини бо блази и щедри наследят по премногу землю,

Мудроумных селения суть такова и како их не внемлю.

Истинно речеся, ходяй бес порока и делаяй правду,

Любы же присносущная по бозе не подвижет никого на неправду;

О благих бо своих всячески прилежит и вышняя мудроствует,

Совета любителна ничтоже повредит, иже кто в нем всегда бодръствует,

Тверд бо ум о бозе тщетнаго не помышляет,

Иже кого ревность божественная к добродетели утвержает.

Весть же господь таковых от напасти избавляти,

О суеумных же упражняющихся не тако забавляти.

Блицы духом божиим водими, сии суть сынове света,

Како приобщаются таковии к злым совета?

Осеняет ли кого чем выну благодать божия, —

Мир весь и вселенная не может того совратити на путь безбожия.

Несть ли кто от века на земли, иже сотворит благое и не согрешит,

Елико же кому в чем вера успеет и в сих до конца не погрешит.

Страх господень паче всего, и держай его кому уподобится?

Любов же имея ко всем, что боле сего быти сказуется?

О ней же небесная вся и земная выну обдержит

Всех паки, благо от бога улучением его предлежит.

О сих ли подробну кто внимает,

Единыя же заповеди от всех любви да не разоряет.

Желателно таковый бога како призывати может,

Еже, в чем состояся закон и пророки, сего стяжати не может.

О истинне же прилежай, любы имея по бозе всегда,

Безмилосердием нрава не бывает таковый никогда.

Его же лествица утвержена к богу[271], благим бывает,

Щедротами сицевый и человеколюбием от всех не отбывает.

Аще природою в ком нрав добрый крепце состоится,

Зело таковый пребывати в должном своем тщится.

Слово аще истинно, ту и дело верно,

Ущедрити весть по премногу благоверно.

Даровати что неимущим зело похвално

И недры своя милостивно к таковым держати велихвално.

Ту и милость божия свыше надзирает,

И на таковых око его всевидящее призирает.

Горе в небесный Иерусалим вселится желателю,

От дел ныне познаваем усердну о том подвизателю,

Сего человеколюбия дерзнух недостойный молити,

По богоданному дару могущему в скорби моей помощь учинити.

От пучины щедрот милости твоея почерпсти хощу,

Да сего ради и в недрах милования ти веселитися хощу.

Авраамля дела боголюбиве влыша творима тобою,

Ревнуя сему, Христа ради подаждь ми помощь собою.

Юже имевши в сердцы милования гостинницы,

Богарадно мою душу с телом приими в сию яко странницу.

О сем благородию твоему немнозе стужаю,

Разумения твоя по бозе паче к милости возбужаю.

И естьли благовнимателный ти слух милосердие приклониши,

Слезосоставное се вопиение мое внушиши.

У требующаго помощи бога ради моления послушати потщися,

И милость и человеколюбие над бедным во имя Христа показати не отрецыся.

В настоящем тя разумеваю мощна добро творити,

А вечных благ уповаю ж<е> за сия сторицею прияти.

Не возмогаю убо словом от многия печали на милование тя преклонити,

О всем же чаю бога благопослушна тя сотворити.

Вины, о ней же благочестие твое вкратце молити дерзаю,

И подробну ти, благодателю моему, обявити уповаю.

Честь и славу благородию твоему за се паче усугубиши,

Юже милость аще бога ради на мне, бедном, покажеши.

Бог бо не обидлив забыти дела твоего и труда и любве,

И того еже во имя его человеколюбие свое явиши до мене.

Елико по Христове заповеди паче клеврет ныне милостию поспешити,

Толико, надеюс<ь>, и во вход царствия небеснаго иных предвариши

Части благия и вселения с праведными сподобишися,

Ея ж<е> ради аще ныне неленостно добродетелию подвигнешися.

Любов убо, по апостолу, и есть и глаголется сам бог[272],

О ней же усердно рачителствуя, и ты не будеши во благих убог.

Малое сие и грубое мое писанейце прияти ти молюся,

А против сего желаемаго мною милосердия твоего прияти надеюся.

Гласне умом у врат душевнаго ти дому зелне взываю,

Аз беспомощный на милование человеколюбие твое премоляю.

Философию добру еж<е> о души любомудрие разумне возлюбил еси.

О милости и целомудрии все свое благоумие приложи еси.

Ничтож <е>, рече, тако приближает к богу, яко ж<е> святыня и чистота,

Коею ты возжделен еси всегда зрети Христа.

О них же аще за скудость ума и кратко рех,

Тем всем самого благоразсудна ведца тя разумех.

И яж<е> аки младенец немотуя, несмысленне вещаю,

Множае сим любителна тя слышателя быти желаю.

О зело потребных ми милосерде моление к тебе прострох,

Фалию подобный[273] от язв ударений бедный к милости твоей притекох.

Елика обыче твое благородие добрая творити,

Ея ж <е> желаю милости и аз дабых сподобился от тебе получити.

Вся же моя неискусныя глаголы в слезосоставной сей хартийцы[274] зде прекращу.

Да не досажду многоплетенным своим грубословием благовнимателному твоему слуху.

И бодроопасному умному ти оку.

Но о едином молю,

И слезоточие взываю:

Умилостивися!

Предисловие и сказание вкратце о добрей сей книзе,

якобы о некотором драгоценном низе,

вам, ищущим божественнаго писания

и всего христианьскаго сказания.

К сему вам же, любомудрия рачителем

и всякаго же богодухновеннаго учения любителем,

хотящым с жиды и с теми еретики — и с римляны, и с

люторы, и с калвины о вере претися,

чтобы им, окаянным, высокоумным не мнетися

и нашея бы православныя християньския веры не охуждати,

но подобает им, врагом креста Христова, самем себе зазирати,

зане не по подобию своя еретическия веры похваляют

и инех, не ведущих божественнаго писания, прелщают.

И нам тому их еретическому учению не подобает внимати,

но токмо достоит нечестивыя уста их сим божественным писанием заграждати.

Пониже не от бога, ни от святых его ученик и апостол,

ни от святых отец те их проклятия изъветы преданы,

но от еретик и богоотступник учинены.

И все они, окаяннии, теми своими проклятыми верами хвалятся,

ведомо убо да есть, яко от вечныя муки не избавятся.

Аще и хвалятся всех мудрейши быти,

а за таковое им злое деяние вечных мук не избыти.

И ныне учители их во дне адове пребывают,

со отцем своим сатаною воздыхают.

Да и они вси тудеже грядут

и вечных мук себе ждут!

По краегранесии двоестрочпем сложено,

от великия же сея книги вкратце объявлено.

И вам бы, возлюбленнии, предобрую сию книгу неленостае прочитати

и со всеусердием внимати,

зане писаны к ним, ко врагом святых отец наших, воспретителныя глаголы,

да посрамят их многочисленныя расколы.

Государьским повелением сия предобрая книга на них, злодеев, учинена.

От многих божественных писаней аки мечь изострена,

Светлым богодухновенным писанием утвержена,

По царьскому же паки речению, печатным сим тиснением воображена.

От разных убо святых и богоносных отец наших изнаписана,

Дивным же тем дидаскальством аки бисерием драгим унизана.

Аще кто от вас учнет сию предобрую книгу с прилежанием прочитати.

Ревность же имея по бозе, имать жидом и еретиком — римляном, лютором и калвйном уста заграждати.

Ей, воистинну бесовским действом тии учители их своя ереси составиша,

Во еже бо от божественнаго закона ничто же добре уставиша.

Царя убо и бога всех сущыя враги и сопостати нарекошася,

Аки дивия маслина от винограда от Христова предания отсекошася.

Разоритель убо добру, диявол, из давних лет насеял таковых плевел.

Ей, аки терние и волчец в чистую пшеницу въвел.

Воистинну, не туне богодухновеннии отцы наши

потщахуся таковое писание на них, злодеев, изложити,

Расколы же их на церковь божию и на самого святаго Духа низложити.

Ария[275] убо тогда и Савелия[276] с клевреты их древнии они богоноснии отцы наши проклятию предаша,

Божественным духом подвигшеся, аки волков от стада Христова, от церкве божия отгнаша.

Обаче послежде тех злодеев инии злии сосуди начаша являтися,

Такоже на церковь божию и на християньский закон вооружатися,

Ни в чем последовати Христову и апостольскому и святых отец учению,

И токмо — ум свой въперивше к диявольскому учению.

Кто не поусумнится о злохитром их замышлении,

Иже бо крепце сташа на диявольском том учении?

Весь убо Восток прельстил окаянный Бахмет[277],

Агаряном[278] всем наложил душепагубный навет.

Мудрии же они и богодухновении отцы наши изящнии возразители на них, врагов, учинишася,

Божественным духом на них, злодеев, вооружишася.

О еже бо аки острыя мечи и копия на их ереси сие писание изложиша,

Жидовъство же и еллинство, и латынство, ариянство и люторство, и калвинъство обличиша,

Еже ныне узрите в настоящих сих глаголех.

Содетель же наш и творец повелел нам жити в божественных его законех.

Терние же и волчец подавляют семена доброплодна,

Ведомо убо да есть, и еретическая учения погубляют дела богоугодна,

Еже бо свое еретическое учение к зелней слабости греха положиша,

Некрепких же и нетвердоумных прельстиша,

Но аки тмою злохитрым тем учением своим покрыша

Паки удицею льщения всех обольстиша.

Град убо великий Рим окаянный папа Формос[279] учением своим пленил

И тем всех людей обольстил.

Злый же убо Петр Гугнивый[280], той окаянный, конечную беду людем наведе

И аки некоею юзою во дно адово всех сведе.

Клятвенный же той Лютор Мартин[281] всех немец прельстил,

От диявола научен, свое учение до конца в них въкоренил.

Ныне же вси немцы зело крепостне держат проклятое его учение,

А не помышляют, како им будет с ним, врагом креста Христова, вечное мучение.

И вседушно уповают на проклятое еретическое предание,

Сего ради отъяся от них вечное упование.

Токмо будет им тма без света,

Понеже они не помышляют в себе превечнаго света.

Но аще и нам, грешным, святое писание муками претит,

Но господь бог, милости своея ради, создания своего не погубит.

Многое убо его милосердие и щедроты до нас, грешных,

Рода ради, тезоименита себе[282], но лишат нас благ вечных.

Аще Мартин и Калвин[283] вся немцы прельстиста,

Часть себе и жребий со диаволом получиста.

И тамо пребывают с ними, в вечном том и лютом, и нестерпимом мучении,

Такоже бо тмочисленыя души прельстили диавольскими научении.

Есть бо и инии сосуди — Мартыновы ученицы,

Лютое бо их и лукавое учение произыде во вся концы.

Есть же убо и паки проклятый ученик его — Михаил Сервет[284],

Мног же ученил людем непреподобный навет,

Иже бо он, злодей, такоже своим учением многочетныя ж души прельстил,

Лютым же тем своим учением до конца всех погубил.

Юза, воистинну, протяженна — еретическое их учение,

Болшую бо часть людей соотвела божественнаго закона на отвержение.

Иже злодей Сервет от тех же врагов научен,

Таче злый от злаго и рожен.

Ей, в ресноту за свое злое дело огнем сожжен, —

Лютый враг от злаго врага и побежден.

Есть же паки и инии злии сосуди, от них научени быша,

Многое же множество людей своим ересем научиша.

О всех же о них, злодеев, не у время изрещи,

Божиим гневом угасоша вси аки темныя свещи.

О еже бо многая своя еретическая учения простроша,

За таковое свое злое начинание во дно адово снидоша.

Ей, и ныне в нестерпимых муках пребывают,

Рыданием и стенанием воздыхают.

Аки бо злии волцы на овцы на божественный закон восташа,

Догматы божественыя и всякое богодохновеное писание раздраша.

От православныя веры весма отщетишася,

В ресноту враги креста Христова явишася.

Аще и вельми хвалятся еретическим своим учением,

Таче со всеми своими учители осуждены вечным мучением,

Иже бо, якоже и преже рехом, возъмутиша

Всю вселенную самосмышлением божественое писание разъвратиша,

Яко бо растолковавше своим разумением,

Ей — бесовъским злым научением.

Воистину, на благодать святаго Духа восташа,

Еже бо положенная самем Христом богом нашим и святыми его апостолы отъяша.

Сии же богодухновеннии отцы наши велию ревность на них, злодеев, показаша,

Ей, аки некою юзою уста их и язык связаша.

Любомудрено, воистину, сие дело учиниша,

Иже бо то их злодейственое мудрование ни во что въмениша.

Того ради, возлюбленнии, паки подобает вам о сем неленостне прилежати

И им бы, врагом и разъвратником нашея православныя веры, уста заграждати.

Стояти бы нам крепце в православном нашем символе,

Яко вера наша от всех неверных вер на благочестии стоит аки на высоцем престоле.

Аще они — немцы и фряги[285] злии и верных себе нарицают,

В нашю же православную веру не вницают.

Разъвращены бо злодеи до конца от тех своих учителей и еретик,

А наш християньский закон по божественей благодати от всех от них, злодеев, отличен стоит.

Гордостию же и суемудреным своим учением превозносятся,

Обаче, рещи, вси во дно адово низъводятся.

Много от них, злодеев, душепагубнаго еретическаго предания,

Божественаго бо самого отрекошася писания.

Коко ревнуют и умирают за того своего проклятаго учителя Мартина,

Раскола же ради достоит его, окаяннаго, воистину, нарещи дияволя сына.

Ей, им! Богом данный наш християньский закон святии отцы наши нам предаша,

Сих же врагов наших и хулников на божество проклятию предаша.

Тем Арию и Савелию, и Несторию[286], и прочим еретиком уста заградиша,

А Христово и апостольское предание крепце нам утвердиша.

Хотящим же и въпредь быти еретиком устав положиша проклинати,

Расколы же и раздоры церковныя исправляти,

И таковых к православней вере не приобщати,

Но с таковым их умышлением от церкве божия отсекати.

Таковии бо с самем сатаною пребывают,

От сотворшаго вся милости себе не чают.

Вам же паки, возлюбленнии Христом, сие предисловие предлагаем,

Аще и вкратце — о сей велицей книзе извещаем.

И пространне сама сия о себе изъявит,

Ревность же и дерзновение сих божественных мужей объявит.

А тем еретиком и развратником нашего закона уста заградит,

Злокозненое их мудрование ни во что наменит.

Воистину, всяк еретик и богохулник уста своя да свяжет,

Разоритель паки и сопротивник Христову закону в пламени огнене постражет.

Аще будет и въпросте сие предисловие вам плетено,

Токмо нам зрится по подобию все ведено.

Но обаче вам подобает о сем упражнятися

И противу тех люторцов и калвинцов вооружатися,

Како бы паки уста их и язык сим божественым писанием заграждати,

О еже бо зле нам обыкли препинати.

Много паки нам своим еретическим учением сопротивляются,

Нашему же християньскому закону не покаряются.

Наша убо православная вера аки солнце сияет на всю вселенную,

Широтою же божественаго писания просвещает всяку душю правоверную.

Есть же ныне пред вами убо сие предисловие зрится,

Якоже, предварив, рех, всяк еретик и богохулник сим да посрамится.

Поистине и в ресноту те злии лютори и калвины псы наречены,

Разума же и смысла добраго до конца обнажены.

Аще и многим сребром и златом кипят,

В божественыя же заповеди отнюд не зрят.

От тех бо своих еретик и учителей тако научены,

С великим и крепким наказанием от них, злодеев, утверждены.

Лютым тем, окаянным учителем их Мартином,

А еще проклятым же учеником его, Калвином.

Вси бо они, окаяннии фряги и немцы, зело крепостне держат их проклятая мартинова учения,

Ничто же им благо будет, кроме вечнаго мучения.

Яко в бога в него, окаяннаго добродея своего, веруют,

Христу же, истинному богу нашему, не тако последуют.

Развратиша бо, окаяннии, у себе християньския нашя законы

И ня во что, злодеи, незмениша божественыя и святыя иконы.

Стоят бо, окаяннии, на мартинове учении аки на твердем камени,

Того ради не имеют на себе божественаго Христова знамени.

И яко бесъплотнии бесове не крестят своих лиц,

Но яко бездушнии идоли падают ниц.

Ниже стоя, ниже крестяся, кланяются Христу богу, —

Сатанинъским научением нагибаются, отметая свою ногу.

Како же их, злодеев, достоит нарещи в человецех? —

И яко от злых сосудов злии сосуди учинишася в нынешних в последних вецех,

Яко великия расколы в православней вере учиниша,

Всуе вси самосмышлением от нашего християньскаго закона отступиша.

Ей, радуется сатана с бесы о таковем их отступлении,

Рыдати же и плакати с ним будут в вечном мучении.

Сторичная убо часть мира не посмеется безумному их мудрованию,

Како они, окаяннии, не помышляют к вечному упованию.

Отнюд паки ревнуют тем своим злым еретиком и учителем,

Родителнаго нашего християньскаго закона злым разорителем.

Божии, воистинну, враги и супротивницы,

Еже бо нашему християньскому закону не повинницы.

Токмо вседушно зрят к своей прелестной мере.

И ты, господи, подаждь нам разум и смысл добр, чтобы им быти в нашей православней вере.

И не помяни наших бесчисленных грехов.

По твоей милости, да не посрамлени будем от тех наших врагов.

Ей, прогневан еси, владыко, нашим к тебе жестосердием.

Честнаго ради креста своего помилуй нас своим милосердием.

А лютых сих врагов наших шатания разори,

От лестных же и прелестных их учений в правость претвори.

А еже бы им познати нашю християньскую истинную веру, —

Вси бо до конца уклонишася в свою прелестную меру.

А ты, владыко, господи Иисусе Христе, всех царю, силен и крепок во всем,

Таче да не супротивни тебе будут ни в чем.

И тебе славу и благодарение возъслем со Отцем и со святым Духом,

И до осияни будем благорастворенным воздухом.

Во веки веков, аминь.

По сем начинается сия блаженная книга чести,

Аки камение драгое и бисерие нести,

Или яко медвеныя соты вкушати,

А еретиком и развратником веры християнския уста заграждати,

Или, яко оружием препоясався, супостат сещи

И божественым писанием яко огнем жещи.

Аминь.

С Сию боголюбивую ползу пишу,

Т того блогодарения от себе не лишу.

А Аще изволишь о нужных вопросити,

Р реку сие, яко подобает ти мою немощ носити,

Е еже аз ныне чего желаю, —

Ц царствия небеснаго видети изволяю.

Г Горняго убо Иерусалима хощеш восприяти,

О о них же молих, изволи подати.

С Сей виною мя учини свободно —

П покажу ти вскоре работно,

О от него убо разум всяк является,

Д да и тобою единочастно познается.

А Аще убо обретох благодать пред тобою,

Р работная покажу ти собою.

Ф Фарисейскую злобу от себе отрицаю,

Е елико любителная твоя, в сие вницаю.

О Отнюду бо всех дыхание животворитца,

К к тебе все днесь желателная обновитца,

Т та азбука и послание лаодикийское[287],

И и твое многоискательство блиское.

С Сего ради тебе челом бью,

Т Тако же и слезы лью,

Д да свое желание узриш вскоре,

А а в нем обрящеши разумное море.

И И о сем твою брацкую дружбу, —

М мне сим покажи бога ради службу.

И И в том тебе не будет утрата,

К к тебе от меня тотчас заплата.

Н Но отдам ти завтра рано,

И и что написать, то избрано.

Г Господа ради смилуйся надо мною,

У учинит бог милость над тобою.

С Сего бо негде искати,

П понеже не с чево списати.

И и о сем велми нужном и потребен час,

С смилуйся, помилуй нас.

А А по сем, государь, здрав буди,

Т толко меня не забуди.

С Сию боголюбивую ползу пишу,

Т того благодарения от себе че лишу.

А Аще изволишь о нужных вопросити,

Р реку сие, яко подобает ти мою немощ носити

Е еже аз ныне чего желаю, —

Ц царствия небеснаго видети изволяю.

Г Горняго убо Иерусалима хощеш восприяти,

О о них же молих, изволи подати.

С Сей виною мя учини свободно —

П покажу ти вскоре работно,

О от него убо разум всяк является,

Д да и тобою единочастно познается.

А Аще убо обретох благодать пред тобою,

Р работная покажу ти собою.

Имярек.

П Приникшему в духовную любовь всеусердне

О о господе радоватися бы всегда прелюбезне.

Т Тверд ум о бозе никако же внешняго помышляет,

Р ревность божественная всегда его утверждает.

У Умиляющаяся душа приходит в будущих помышление,

Ж желающая плотьских сама нисходит в погубление.

Е Елицы паки будущая в себе помышляют,

Н не тако в сетех лстиваго увязаеми бывают.

Н Надеющиеся на господа яко гора Сион не подвижутся,

А а отвергшеися воля его в книгах животных не напишутся.

Я Яко же огнь, пришед, изнуряет терние,

Т тако и дух святый, нашед, потребляет согрешение.

О Око нездраво не может чисто к солнцу взирати,

Б божиих судеб тако же не мощно испытати.

О Очищаются и прикрываются греси чистым покаянием,

Ю юность и лепота плоти погибает зелным воздержанием.

Л Леность и нерадение всегда содевают муку вечную,

Ю юродство же по бозе исходатаит радость бесконечную.

Б Бог никогда же радуется о погибели грешных,

Е елико же мы сами веселимся о житии внешних,

З зрим всегда пред собою божественое писание,

Н никако же хощем уклонятися в его указание.

Е Ехати со врагом всяко будет не безбедно,

В в бога же любовь тако же будет не безмездно.

О Острость и быстрость похвално есть уму,

С смирение же и кротость украшение есть всему.

П Паки подобает ничим никому хвалитися,

Р разве заповедми божиими всегда веселитися,

И и о еже в них бывает души полза велика,

Я яко же побеждает мысленнаго Аммалика.[288]

Х Хощет бог, чтобы мы заповеданная им исполняли

И и всегда бы его, своего творца, на помощ призывали.

П Покой и пища растит и питает тело,

Р рыдание же и плачь по бозе соделает благое дело.

О Одеяние красное прелщает очи телесныя,

Т терпение же святых удивляет чины небесныя.

И Истиннии послушницы никако же умирают,

В воздержанием и терпением своим бесовьския полки побеждают.

У Уядовленна стрела сердцу человечю — лице женьско,

Т твердыя же во уме вменяют то себе меръзко.

В Воистинну добро, еже по бозе тещи и богатети,

О отленных же и мимотекущих не вседушно подобает радети.

Е Еллины ищут премудрости на сем свете,

Г горе же им будет, егда предстанут в будущем ответе.

О От сущаго источника истекают воды живы,

А а от земныя мудрости бывают мысли возносливы.

Щ Щедрин и милостивии, тии сами помиловани будут,

Е емлющеи же чюжая насилием вечных мук не избудут.

И Истиннии друзи познаваются во время напасти,

Н немилостивыя же и лютыя в суетней своей власти.

Е Елицы красных всех зде наслаждаются,

Т тамо же будущих благ едва сподобляются.

А Аще ли кто не сам о своих гресех поскорбит,

К кто ин душу его от лютыя муки свободит?

О Объядение же и упивание николи же содевает добра,

Н нищета же со благодарением паче злата и сребра.

О Образ красен многим сердца изязвляет,

А а иже божий страх имея, очи свои отвращает.

Б Беззаконницы и грешницы вси отидут во дно аду,

А а творящей волю господню приидут вси во отраду.

Ч Чистота сердечная вся же имат пред богом представляти,

Е еллинов же и еретиков ко истинней вере обращати.

В Воздержащеися и постящейся умерщвляют своя страсти,

О обьядающеися и упивающейся всегда впадают в злые напасти.

С Смирение глаголется, еже ни в чем нему досаждати,

П погубление же велие, еже ближняго своего осуждати.

И Истинный же милостивець, иже не разсуждая всем подает,

С смотряй же и испытали не тако свою душу спасет.

А Афинейския бо ради премудрости никто не спасется,

Х ходяй же по заповедех божиих к небеси вознесется.

Т Терние и волчец подавляют семена доброплодна,

И истиннии же слезы ражают дела богоугодна.

В Весть господь благочестивый от напасти избавляти,

С сатаниньския же слуги и други во ад посылати.

Я Язык неудержан всегда вводит во злая,

К кротость же и молчание содевают дела благая.

О Обьядаяйся и упиваяйся не будет божественный витий,

Т токмо всегда уловляем бывает от бесовьских сетей.

Ж Желаяй благих спасет душу свою от смерти,

Е еллин же и жидовин не хощет покоритися ни при смерти.

М Мерзко богу в человецех высокоумие,

Я яко не подобает уклонятися в таковое безумие.

В Велие дело, еже кому от того удержаватися,

Т твердостию же ума всегда вооружатися.

О Отвергшеися бога погибнут вси душею и телом,

М молящей же ся ему восприимут от него по своим добрым делом.

П Паки праведных душа яко солнце просветятся,

Р ревнующих же злым яко тма помрачаться.

О Оружие потребно есть во время брани,

С святых же и праведных душам в божественной длани.

Т Терпение убогих не погибнет до конца,

И и за истинное их страдание венчани от общаго творца.

И Из мутны тины чиста вода не истекает,

Н находящи печали тако же здрав ум не бывает.

И Источник сладок — беседа с премудрым,

К корысть не добра любление с безумным.

О Облик темный покрывает солнечный свет,

М милостыня же творит к богу дерзостный ответ.

У Ум смущен не может избыти от забвения,

Ж желание же благих от всегдашняго к богу моления.

Е Еще ли хощеши имети к нам свою любовь,

В воистинну ин никто к нам не таков.

О О сем сам истинный свет тому свидетель,

З зрит бо во всех нас злую и добрую детель.

В Восприими сие от своих плод заходным люблением,

Е емляся своима чесныма рукама со всем усердием,

С сохранен буди от всех злых, находящих ти,

Т терпи же и благодари о всех приключающихся ти,

И и будет ти многа мзда на небесех.

Многую и присносущую благодать таковый от бога получает,

иже в божественных писаниях кто себе выну поучает.

Хранит господь в мире от вражиих навет безмятежны,

аще кто ползует в неких кого словесы утешны.

Истинна убо всегда, умножившися, вконец лжу искореневает,

любы же ко искреннему множество грехов покрывает.

Украшает любы стяжавших ю венцем благодати,

славою же и честию таковых попремиогу весть облогати.

Тою бо на земли в мире вся благая тем быша,

елицы же с незлобием сердца имети ю обыкоша.

Филосовскими любомудрыми учении сицевых обогащает,

аще кто люботрудными подвиги душевное лице умащает.

На высоту убо всех добродетелей имущаго ю возводит.

О ней же начало стяжав, и в конец благостыни происходит.

Великую же добродетелем главу зело понужаем

и с прилежным усердием непрестанно выну стужаем,

чающе и мы тояжде благодати отчасти от вас получити,

уповаем же оней исправлением себе и впредь научити.

Разумное боголепное выну и сем украшается,

аще любовью истинною нелицемерною сопряжается.

Довлеет убо подражати нам твоему остроумию,

о нем же могу получити многу ползу моему неразумию.

Велию и неоскудну благодать от бога и от человек восприимеши,

аще дарованного ти духовнаго сокровища от нас не скрыеши.

Тем бо позновается благоверие во всех нас верных,

иже аще преисполненни будем нравов нелицемерных.

Сими бо повсюду бывает законных главизн укрепление,

яко аще будет праве в нас божественных догмат исправление.

Правда же, с целомудрием спрягшися, о бозе любовь рождает,

разум же, получивши духовную благодать, нрав украшает.

Иже аще кто поучением божественных словес услождается,

сей нетленными дары от бога во веки обогащавается.

Не лжесоставны бывают божии истинны словеса,

от них же исправляются в нас благия делеса.

Писания испытанием царьствие небесное искати — бог повелевает,

его же стяжав, всяк живот вечный себе получает.

Того ради и ты моления нашего тща в конец не отверзи,

руку свою всяко возжеления к ползе нашей разверзи.

Уповаю же, яко аще изволиши любомудрие свое нам открыти,

широту же словеснаго наказания безволненне велиш плыти.

Аще ли же в пристанище твоего благосердия тихоносно пристану,

славити твоего к нам усердия до конца не престану.

Аще ли же в мори словес и в неких нам страдати случится,

мне же удобно смотряти, да не некое зло впредь приключится.

Словесы богословцы повелеша блюстися яко острого меча,

отсекает бо то неразумие главу по самыя плеча.

Но того ради твое благосердие еже о нас, впредь взущаю,

о нем же ныне твое незлобонравие к себе получаю.

Велика убо от полезных в любви бывает выну слава,

честию же и добротою благолепия украшает нрава.

Еще же твое честное любомудрие похваляю к сим.

Любиши бо от души книгу, иже списа премудрый грек Максим[289].

О сем благодарю, еже о сабрании вещей прилежание твое,

молю же яко да сим просветиши неможение мое.

Буди же, возлюбленне, имея о господе любовь неоскудну к нам,

а мы такожде непремепну хощем имети к вам,

юже имуще, стяжеши с нами единосоузен ми.

Мужественно убо слово весть всегда печаль утешати,

и беседа ближняго может твердость скорби разрушати.

Храбросердых ничто же от скорбных печалити возможет,

аще некия страсти найдут, благодарение бога разсыпати может.

Иде же убо выну бог непрестанно прославляется,

тамо лютых и скорбъных страсти низлогаются.

Слух во ушеса наши вниде, яже о вашей скорби, слезам достоин,

твоему же любомудрию пребывают, надолзе непристоин.

Его же ради духоноснии богословцы верным заповеди положиша,

философи же и внешнии любомудрецы не имети того повелеша.

Аще убо и жалость сроднаго ти лишения умножися днесь,

но о всем благодарен имей свой богомудрый ти разум весь.

Вем убо, яко таковыя случаи приносят человеком слез пучины,

и о сем преумножаются рождьшим многия кручины.

Что убо таковую скорбь паче рождьших победити может,

но едино благодарение божие в радость пременити возможет.

Его же ради молю тя вселюбезне — не скорби надолзе,

словом праведнаго онаго страдалца утешайся намнозе,

како убо глагола о всем благодарив: господь даде — той взят[290],

а сем же на премирная непостижных селения превзят.

Род убо человеческих аще по бозе и умалится в земных,

болшее же паче, яже о нем прославится в небесных.

Сам же веси по апостолу: их же любит господь, тех и наказует[291],

о сем же всем бесчисленное милосердие яве показует.

Что бо онаго страдалца такова пресветла сотворило,

аще не бы в нем таково терпение солнцеподобно возсияло?

Доволне убо стужати, не скорби о единороднем ти чаде,

еще бо еста в супружестве соуза оба младе.

Силен бог и заматоревшую розгу уплодоносити,

ваше же чадородие паки может даром украсити,

о нем же и вовеки в радости намнозе возвеселитеся,

еще же и сыны сынов своих зряще, попремногу благости насладитеся.

Моей же настоящей грубости не подивитеся.

Фарисейскаго лицемерия в вас плевы проницают,

основание духовные любви в нас корень посецают.

Меча обоюдуостра слово посреде является,

его же ради сердце наше скорбию уязвляется.

Союз братолюбия сим до конца погибает,

кто терние злобное посреде влогает.

Елико убо кто сицевым суемудрием похваляется,

философьское же любомудрие в таковых не вселяется.

Аще кто нелепая разумения писати дерзает,

ниже творити таковых до конца престает;

о них же кто глаголати не срамляется,

в сицевых и действовати всяко не постыжается;

им же кто себе не разумевая услаждает,

чести и похвалы себе от всех таковый лишает.

Юных же умныя слабости кто содержится,

разум истиннаго разсужъдения в него не вселится.

Аще и совершеных муж таковый лет будет,

детское ж мудрование до конца в нем пребудет.

О них же кто выше своея меры похваляется,

враг богу и человеком сим является.

Аще кто здрав смысл в себе целомудрия носит,

таковыми нелепыми никого же не поносит,

иже ныне вашея злобы яд изливается,

сан же духовнаго братолюбия в нас сим погубляется.

Ярость непременну писание ваше в нас утверждает,

писати же вам сопротивная тому понуждает.

Елико же ты на мя писанием вооружается,

толико и мы к вам словесным оружием ополчаемся.

Рать не малу слово ваше, еже о нас, состовляет,

уязвити же наших очес никако не возмогает.

Штурмовати языком яко копией на ны поучаешься,

крепко же и мы сами сопротив вас стати утвержаемъся.

Аще и множество бранных сопротив нас слово ваше соберет,

словеси же истинна, еже в нас сущаго, никако же поперет.

Аще мы грубостию умною выну и сокрушаемъся,

множества же вашего мудрования не устрашаемся.

Страшливому закон на брань исходити не повелевает,

о нем же весь полк, устрашився, побежден бывает.

Никако же убо пред вами глаголати не усрамимся,

о ней же ваше, еже о нас, мудрование в конец постыдится.

Всяк же, кто кого невинна за очи поносит,

честь и похвалу сим немалу от всех тому приносит;

еже убо оно ко оному от вас восписуется,

лесть предателеобразна таково именуется.

О них же писание нам радоватися глаголет,

многую укоризну от тех смирение наше приемлет.

Бог един праведный судия тебе о сем вменяется,

им же худость наша от тебе оскорбляетъся.

Елико же от тебе преименование приемлем,

таково же и твоему суемудрию возпошлем.

Всяческих владыка и творец, научая ны, глаголет:

Аще кто о имени моем кого приемлет,

Сын вышняго того ради нарицается

И наследник достоин небеснаго звания является.

Любити усердно заповеда всем друг друга.

И о сем, рече, воздастъся на небесех мзда многа.

Юже и сам содетель о нас исполни

И всю тварь благостию своею наполни.

О сем и учеником рече познаватися всеми,

Сохраняти же повеле нам преданая теми.

Иже восхощет вся строяй, содевает,

Философский разум помыслити о сем не возмогает.

О нем же и мы ныне, уповающе, тщимся,

Великому ти милосердию, еже о нас, попремногу дивимся.

И твое непреклонное усердие нас взущает,

Честное твое благонравие нам всем возвещает.

Услышати же молим благородие ваше

Рабское и неключимое моление наше.

Аще и неблагостройне счинивше сия приносим,

Доволне прияти твоего благонравия просим.

О нем же худости нашей благонадежне быти,

Во временных сих отвсюду безмятежне жити.

Аще твое богомудрое остроумие восхощет,

Таковая удобнейшая нам и сотворити возможет.

Иже некогда нам быша любезнии друзи,

Сии ныне явишася нам зломудрении врази,

Ярость свою гневоносную на мя поощряют,

Погубити в конец безвинне нас умышляют.

Еще же инем некая поносная во ушеса влагает,

Таковыми нас зле низложити уповает.

Радуется днесь моей настоящей бедности,

Уповает своей непременней быти гордости.

Шатания его суемудренныя можеши разорити,

Аще восхощеши моей бедности пособити.

Сам моему спасению ныне буди началник,

А благочестивому самодержцу о мне печалник.

Многую яви над нами, молю, милость вашу <...>

Милостиваго и благоизлиятелнаго подателства другу,

И, воистинну, нелестнаго возжеления любителю.

Хвално убо слово таковому вознести не возможно,

Аще и восхощу таковая косноязычно глаголати, но не достижно.

И кто может таковаго удобством похвалити,

Любов же, истинное его благодарение вещати?

Умудрение бо разума своего удобно наследовал еси,

Философския ж премудрости разумом добре навык еси.

Его же премудрости мнози, жадающе, напаяются,

Доброте же разума его преудивляются,

Отрасль бо корени добраго произшедше,

Родители изряднии еже таковаго породивше.

О велицей милости его аще в воспомяновение прииду,

Въразумети о таковом милосердии не могу.

И которому тя созданию украшенному вменю?

Что же о сих воспомяну? Светилу ли тя небесну уподоблю,

Юже бо светлость облаки многажды закрывает <...>

Премилостивый бог пречистыми своими усты глаголет:

о моем имени всяк просяй приемлет.

Щедроты своя божественныя тому воздает,

аще кто требующим изобилие подает.

Двери милосердия своего тому отверзает,

иже кто о сем на него упование пологает.

Ища, иже о имени его, всяк полезная обретает,

всех же надеющихся на нь тщих не оставляет.

Аще кто кому во здешних покажет свою милость,

не оставит того тща божия благость.

Кто хощет человеколюбие божие себе получити,

инех, требующих полезная, не имать отлучити.

Прошения нашего тща вконец не отверзи,

руку свою прещедрую к ползе нашей разверзи.

Инако же нам и обрести себе помощи невозможно,

аще твоей благости не имам стужати достодолжно.

Неудобно есть нам о сем намнозе стыдетися,

о нем же хощет неможение наше довлетися.

Ваше убо, воистинну ваше, еже щадети худость нашу,

наше же убо, вправду наше, еже получати милость вашу.

Что же имам паче сего пред тобою сотворити,

великую твою себе милость чем могу получити?

Егда же предивную свою милость на мне удивиши,

лютых наших и нуждных сим премениши.

Инаго же о сем тебе, государю, ходатая не обретаю,

бытию всея твари содетеля свидетеля тебе поставъляю.

Тебе, государю, возможно вся сия сотворити,

и мою убогую ногу на желания месте утвердити.

Елицы сопротивнии беша, ужели победишася,

творящии же злая от среды вси потребишася?

Радость соединителная во всех ужели наста,

убийства междоусобная в мире всяка ли преста?

Шатание вражие ужели во благо пременися,

крови християнские произлитье ужели уставися?

Аще ли же изволит благонравие твое нам извести,

со всеми нами радостная творити нас взусти.

Аще ли же мы днесь сами и в печале мнозе пребываем,

милости же вашея, еже на нас, древния не забываем.

Свое на мне милосердие и впредь имей непременно,

о нем же многим возвещати учну непрестанно.

Нашея же худости и сего ведети не лиши,

о всех же сущих настоящих, яже о тебе, отпиши.

Великая убо ваша в великих вся ли возможна,

честная же в вышних доселе вся ли непреложна?

Егда же восхощет ведати, еже о нас, благонравие ваше,

люто есть и бедно яже зде пребывание наше.

О сем убо молю: аще можеши, сердце наше возвесели,

места еже от зде сущих в благость с тово пресели.

Безмерная злая на всех нас доселе быша,

Их же внесе злочестивый еретик рострига Гришка[292].

Еще веде мню — не вся сия совершишася,

которая от тварей треклятому Сатурнусу подклонишася[293].

Глава благоразумных всеми венчается,

род же правых всегда благословляется.

Идеже бывает смиренномудрия венец,

гордость же тамо всяка низлогается вконец.

Основание незыблемо в вере кто Христа имеет,

радости же вечныя $шети никогда же оскудеет.

Идеже наказание старейших водворяется,

тамо же юность утвержение является.

Елицы убо от юности благости навыкают,

таковым в старости велицы чести себе сподобляют.

Доброта духовная юностныя красоты не повреждает,

о ней же кто прилежа, милости божия приплождает.

Красота юности — отчее наказание,

и цвет чистоты во младости — матеръне поучение.

Мудрости убо всякия навыкают во юности,

о ней же многу похвалу приемлют во старости.

Внимай же, возлюбленне о господе, моим словесем,

и поучайся не пресътая, со усердием, благим делесем.

Честь превелию от бога и от человек себе получиши,

юже стяжав, и иных добродетели творити научиши.

Радость тогда о тебе родившии тя восприимут,

аще тобою пред многими хвалитися имут.

Делы благими всегда, возлюбленне, обогащайся,

от сих же всячески в добродетелех поучайся.

Во всех человецех честь великую восприимеши,

аще во юности целомудр нрав стяжеши.

Тайну убо царския державы со усердием сохраняй

и порученную ти от началствующих службу выну исправляй.

Сановником же царстей власти во всем покоряйся,

аще же ти возможно, то всегда с ними водворяйся.

Повинуйся во всем, иже над тобою старейшим,

елико повелевают творити вам, юнейшим.

Твори благая, от них же приимеши угодная,

разум истинный стяжи, от него же получиши тако же удобная.

Уши свои отвращай слуха суетна не приимати,

шептания тщетна и срамословия не внимати.

Аще хощеши в сан величества достигнути,

слово льстиво от сердца подобает ти изрыгнути.

Аще ли восхощеши в мире сем жити немятежно,

мир и любовь со всеми имей и слово глаголи утешно.

Славу от всех аще восхощеши получити,

от всех сих, яже восписую ти, понуди себе научити.

Не влогай себе во юности во многое пиянство,

от него же бывает и в старости многое неудобство.

Винопитие же вмале приобщающихся услажает,

чести и похвалы вечныя от всех лишает.

Еще же к сим иныя добродетели исправити потщися,

лютости же безмерныя и буести лишися.

О прочих же, яже слышу о вас, сердцем болезную,

мню бо, яко преобидел еси нашу любовь союзную.

Болши же всего почитай отца и матерь яко бога,

их же молитвами даст ти ся от бога мзда многа.

Егда же сие писание делом исполниши,

тогда сердце мое радости многия наполниши.

Милостиваго ти и богоподобнаго о таковых просим нрава,

их же есть о всех непрестанная слава,

хваление убо наше их благородию недостижно,

аще и хощем коснутися, но невозможно.

Инорога ли тя святости того добродетели уподобим[294],

ли еленстеи быстрости равна в разуме того поставим?

Ущедряет бо нас его безмерная милость,

и многоскорбную нашу всячески утоляет бедность.

Горняя убо сих ради от бога славы получити желают,

нас же попремногу в скудости наслаждают,

аще бо и сана величества от бога сподобляется,

твердейшим смиренномудрием всем сообносится.

И кто убо может таковаго словом похвалити,

его же мы зрением не можем себе насладити?

Всех убо всеми всяко попремногу обогащает,

и множайших множайшими выну исполняет,

честнии бо о нем великой чести сподобляются,

убозии же в скудости потребных от сего исполняются.

Равно убо таковому от честных обрести не можем,

аще и многих благородных исчести возможем,

дивитися точию нам зело о сем подобает,

о нем же наше спасение невредимо бывает,

во едином убо велию милость себе в нем обретохом,

аще и во многих зело сих поискахом.

Ты же, о любимый, нас при своей любве милосердствуй,

и владыку Христа попремногу благодарствуй

со своими треми от двою на един произшедшими,

яко от единого преславна корени процветшими.

Всякому же о себе стыдитися не довлеет,

еже у себя потребных кто не имеет,

лучи же ко имущим доволство молбу простирати

и от них своей скудости потребных на успех просити.

Господня убо заповеди нас поучают,

о них же зелне прилежаще всяко обогащают.

Слово же божественное всегда в тех исполняется,

просити благопотребных кто не срамляется.

О нем же убо прошении слово простираем,

да о том милости просити не престаем,

аще убо благодарное моление ныне приношаю,

рабское коленное преклонение со усердием предлагаю,

прошу, государь, неких животу своему потребных,

еже к нашей бедности повсегда зело удобных.

Ты же, государь, прошения ныне не презри,

разума же нашего грубости не позазри.

Услышати молю со усердием к тебе мое моление,

шумно да вменится слухом твоим мое дерзновение,

которое же тебе, государю, преже благодарение предложу,

еже о чем твою безмерную милость получю,

да впредь твоим милосердием имам хвалитися,

аще будет нам некогда преселитися.

Ты же, государь, паче нас веси божественное завещание

и стократное благим обещание,

за малая убо благодеяния здешних

ангельскаго благолепия сподобляется вышних.

Право убо поистинне слово правды всегда бывает,

аще кто со благодушием истинным на бога уповает,

слово же исправляет уст своих пречистых,

царство же небесное все дарует благих.

Убожество наше сим владыка исправляя,

к вашим благодарным щедротам прибегати повелевая,

аще убо наше недостоинство намнозе стужает,

кое твое благонравие всегда на милость понуждает.

Твое убо милосердие к нам истекает выну неоскудно,

елико же нашей скудосте и худобе приимати удобно.

Божие человеколюбное милосердие за се восприимеши,

еже о нашем спасении со усердием промышлявши.

Бог тобе, государю моему питателю, мздовоздатель,

о всех же благих, еже прияхом от тебе, воздаритель.

Готово спасение за се от бога обрящеши

и всего, еже требуеши, от него восприимеши,

за твое к нам милосердие и нищелюбие

великую милость от бога получиши человеколюбие,

елико же содетель наш действовати повелевая,

сих же ты всех творити не престая.

Таково убо твое благое изволение

и к нам, бедным, непременное поможение.

Таковому ти благосердию много челом бью.

Повеление нам есть от спасителя нашего бога,

рече бо: изобилно скудным подавати многа.

И нам то всегда памятовати достоит,

крепко нас та поистине ко спасению приводит.

Аще кто милостивны недры своя держит,

заимодавца себе выну бога и милостива творит,

аще кто мамоне[295] порабощен некогда бывает,

люто в день судный истязан той будет.

Достойно же воздаяние от Христа есть милостивым,

аще кто без роптания со усердием творим.

Тако же господь своея милости нас богатно не лишит

и истязан и страшен глас во ответе будет.

Горняя убо от бога славы выну желаем,

О том убо всегда радостное веселие совершаем.

Слово любомудренно яко плод зрел возрастает,

Правда правых от смерти избавляет.

От греха удалятися обычаем бодрым,

Да сего ради подобает нам внимати делом добрым.

Аще дух разумения требуется тобою тако

Рачително, поистинне любы совершити всяко.

Юзником, по господню словеси, подобает исправляти суды.

Мы ж истинно подщимся пред государем исправляти своя труды,

Аще хощем уведети известие,

Равно есть то обое безместне.

Край главизны богословцы написуют братолюбие,

Укращаются всяко греси, идеже пребывает нищелюбие.

И что о таковом могу рещи,

Всячески по истинне слово изрещи?

Аще и честнаго сана земных кому преходити,

Не имеяй же любви по бозе горних на высоту чюж восходити.

О бозе ли кто содевая имущи,

Всякого сана и величества превосходити той сущи.

Ничто же от навет лстиваго борца одолеет сего.

Человек ли ратовати тех может паче всего?

Юнных же, государь, разумы на премудрость преводиши,

Еже высотою разумною сверсник своих превосходиши.

Радостию приях твое прежнее ко мне начертание,

Милость твоя веледарная воздаст ти ся с праведными в воскресение.

Обретшу ли кому такова сущи,

Любителное желание ко всем имущи?

Кое благодарение к богу о вас воздати можем? —

Аще и восхощем коснутися, но не возможем.

А будет от нас бедной милости не обрящет,

Зато никогда нас добро срящет;

Аще похотную свою волю всячески отсечем,

Но душа наша за то в райския пределы привлечем.

Чюж ли кто и лстец истинне,

Еже обет свой порушает кому выстинне?

Елико во звездах пречестна солнечная красота,

В благочестивых же, ей, толика изящная доброта.

Что нам паче сего писати твоему благородству?

Ей, подобает престати нашему неудобству.

Летняя плоды от лета до лета бывают,

О добродетелех прилежащей всегда венцы соплетают.

Много паки глаголати несть треба.

Благий же бог да сподобит тя небеснаго своего хлеба.

И с твоими государьскими домочады[296]

Еже бы вам достигнути райские ограды.

Таже, государь, пребывай во веки здрав и радостен.

О, владыко боже святый,

от аггелов препетый,

царю вышний, нам страшный,

и всей твари ужасный!

Величество твое и мудрость,

сила твоя и крепость

вышним чином недозрима,

человеком недостижима.

Благость твоя неисчетна

и милость неизреченна.

Руки свою отверзаеш

и благих вся исполняет,

всю тварь окормляеш

и мирною устраяеш.

Праведным своим любов простираеш

и царство им подаваеш.

И грешных не оставляет,

но спастися им желаеш.

Яко лекарь премудрый

и яко пастырь предобрый

болящее уврачюеш

и здравия подаваеш,

сокрушенное обязуеш

и заблудшее обращает.

В милости же небрегущих,

в терпении твоем зле живущих

браздою узды востягаеш

и к себе их привлачаеш.

То нам ныне устраяеш,

неправду нашу отсекает.

Святыя церкви служитель,

любовный мой сожитель,

внезапу от мене отлучися, —

глава с телом разлучися.

О сем скорбь мя снедает,

печаль тело изсушает;

очи струи источают,

реки слез проливают.

Не могу скорьби престати

и от сердца не рыдати! —

Видех любимаго связанна,

ноги и выя окованна,

бесчестно от нас ведома,

в незнанну страну везома.

Сама жизнь отлучися!

Во граде, где не родися,

детки со мною младенки,

сиротки осталис маленки.

Но что мне се сотворися?

Зачто тако устройся? —

Солнце облаком покрыся,

и день во мрак преложися.

Много о сем размышлала

и вины о том искала.

Токмо едину обрела:

сия бо вся мне содела,

егда без скорби живяше,

о души своей не радяше,

волю божию преступая,

во гресех дни изживая.

Достойна бых посечения

и вечнаго мучения.

Неисчетная милость

велия божия и благость

окаянней мне даровася,

внезапна душа моя не отъяся.

Даде мне исцеление,

душевное обновление,

беды бо душю убеляют,

грехов струпы исцеляют.

Лучше в скорби в мире жити,

да во славе вечной пребывати,

нежели быти зде во отраде,

а последи — в муках во аде.

Сего ради многогрешная,

благость божию приемшая,

господа благодетеля,

творца всех и содетеля,

я, Еуфимия, о сем хвалю,

с малыми детми благодарю.

Первый и болший аз сын,

именуемый Савин[306].

Годен жезлом ранен быти

и многи язвы носити.

С материю господу всех воспеваю,

благодателю возсылаю.

И средний аз, Леонтей,

достоин есмь многих плетей.

С рождьшею к богу глас возсылаю,

з братом в песнех соглашаю.

И аз, Николай, к вам приполз,

годен прияти многих лоз.

С крепостию к болевшей мною восклицаю,

немотуя, прорицаю:

О, мати моя и большая брата,

в пении к вам приимита!

И аз велик глаз вознесу,

красну песнь богу принесу.

Не отревайте за малость

и языка за немость.

Аще аз яко и комар,

но мощен бог дати и велик дар.

Возрите в первая лета,

иже от начала света.

Не всех великих бог избра,

младенцам дарова Авраамля недра.

Быша и велицы безумии,

младенцы же бяху разумни.

Егда господь воплотися

и человеком явися,

на земле, ходя, учаше

и чюдеса сотворяше —

в Вифании[307] и друга воскресив

и во Иерусалим путь сотворив,

старцы крест готовяху,

младенцы его сретаху, —

велицыи убити искаху,

малии же прославляху;

старцы его обнажиша,

младенцы же против сотвориша:

ризы себе совлачаху,

под ноги Спасу подстилаху;

младенцы в церков проваждаху,

старцы же из града ведяху;

младенцы — ветви держаще,

старцы же — крест износяще;

велицыи распинаху,

ругательно «Уа» взываху;

ссущии млеко хваляху

и песнь красну воспеваху: —

Осанна в вышних грядый[308],

во имя господне пришедый!

Благословен царь исраилев,

от Июды востаяй лев,

пришел бы еси нас спасти,

в царстве твое привести!

Слышали старых глупость,

младенцев же ссущих мудрость? —

Млеком беленая уста,

но аггелскому чину соприста,

духом божиим се воспеше,

иже тем солнц краснейте.

Его же и аз призываю

и вкупе с вами воспеваю:

Благословен еси, боже,

твориши, что тебе гоже,

легко раны нам налагая,

сим к воли своей нас притягая,

малым жезлом наказуя,

к заповедем своим привязуя,

струпы грехов исцеляя,

души наши убеляя,

не хотя нам вечной муки,

да не впадем бесом в руки;

но хощеши спасенном (нам) быти

и во царствии твоем жити.

Сего ради благоволил, —

в скорби нам быти зде изволил,

разлучил от нас родителя,

во юности нам учителя.

Три брата младые рыдаем,

слезны реки проливаем,

яко умами несвершенни,

душами своими украшена.

О, нашего окаянства,

глупости же и безумства!

Егда он, любимый

родитель наш, с нами бывый,

учаше нас во благое,

небрегше же мы яко злое,

учению не внимахом,

в послушании не быхом,

вся дни живуще в делех злых,

небрегохом же о добрых,

о церкви бо не радиша,

в праздности болше пребыша;

егда же убо входихом,

без страха во службе пребыхом,

из церкви много скачюще,

игры безумны творяще;

немилостиви пребыхом,

сирых и нищих оскорбихом.

Ныне же сами осиревше и яко нищи быхом,

вельми уничижаеми,

от безумных посмеваеми,

от разумных оплакани,

от премудрых обрыдани.

Ныне же зло свое познахом,

к тебе, боже, прибегохом,

мати с чады притекохом,

и глас умилен вознесохом,

в покаянии зовуще,

с плачем горким вопиюще,

яко мытарь[309], в перси биюще, возрыдаем

и яко хананея[310] от всея силы воззываем:

О, боже благий и милосердый,

господи, владыко всещедрый,

остави нам пресогрешение

и даруй во всем прощение!

Будущих мук нас избави

и в десных еебе постави,

нашедшую скорбь отведи

и в радостны дни приведи.

Не яко отметаем ся

от тебе наносимых на ся,

но благо да не приимаем,

пластырь душевный прилагаем,

терпкое скорбей снедаем

и пелынь беды испиваем.

Но вкратце даждь нам сия носити,

долго в том не можем пребыти

по немощи человечестей,

ума нашего несвершенстве,

бесовскаго ради навета

и злаго от них совета.

Люто нас они смущают

и во отчаяние влагают,

благодарити тя воспрещают

и в хулу к тебе поущают,

хотяще нас поглотити,

ядь сладку себе сотворити;

уж челюсти разширыша

и зубы своя в нас вонзиша.

Восхити изо уст змиевых

нас, грешных, из ногтей Львовых,

ускори, щедрый, в помощь нашу,

разбей пелынную чашу,

посеки скорби терния,

изсущи реки слезныя,

разгони облаки темныя

от нас — печали сердечныя,

излей струю милости,

источник чистый благости,

даждь нам сот медвен сладости,

напои нас вином радости, —

возврати церкви служителя,

мене, грешной, сожителя —

возлюбленнаго ми друга,

и востану от скорби недуга.

Нам же трем младым братом — родителя,

во юности наказателя.

Да не в глупости погибнем,

от воли твоей ся отринем.

Но отныне ся накажем

и послушни ся покажем

твоему повелению

и отческому учению.

Даждь нам здрава его видети

и лице с веселием зрети.

Тогда тебе радостнейше

гласы воскликнем, яснейше,

сугубо тя благодаряще

и поклонение тебе творяще.

Воспоем тебе: аллилуйя 3-жды <трижды>!

Иисус руце имеет возвышени,

Сим бо врази мои низложени.

Христос имеет руце распростерти,

Сего бо ради злыя ми мысли стерти.

Спас мой матере своея прошения внят

И крестителя своего моление прият.

Владыко мой милость свою на мне излия,

Благодать бо в мя пресвятаго духа влия.

Господь мой человеколюбием си мя возвесели.

Мысли бо благи в сердце мое всели.

Бог мой благих своих мя преисполни,

Смысл бо мой буй добрых наполни.

Вседержитель рукама си благословляет,

Начати ми дело сие повелевает.

Рождьшая его и креститель руце молебне простирают

И тако мя сим к делу сему вооружают.

Владычица премудрости, вразуми мя,

И ты, единородный сыне, просвети мя.

Богородице, подаждь ми разум начати,

И ты, Христе боже, смысл скончати.

Присно богомати, к тебе прибегаю

И помощь твою призываю.

Дево пресвятая, способствуй ми, грешному,

И сотвори мя коснутися делу внешнему.

Марие, Христа бога мати, о тебе хощу начати

И сие повеление царево написати,

Вразуми мя, госпоже царице, скончати.

Аминь.

Крест упование благое благочестивым,

Крест победа велия злочестивым.

Крест царю нашему на враги его победа велия,

Крест святому его семени исполнения веселия.

Крест православному их царствию утвержение,

Крест благочестивей полате и воем их огражение.

Крест на ляхов и мусулман победитель,

Крест всем еретиком прогонитель,

Креста силою и действом дело сие начася,

Креста божественным дарованием скончася.

Аминь.

Славословлю тя, кресте пресвятый,

Лобызаю тя, кресте пречестный.

О тебе бо православии царие царствуют,

Земнии владетели властвуют,

И архиереи слово истинныи исправляют,

Патриарси и епископи престоли украшают.

Радуется чин монашеский,

Иерейский и церковный всяческий.

Князей лицы сликовствуют,

А множество народа торжествуют.

Земленороднии вси радуются,

Ужасно же в преисподних плачются,

Божественною ти силою попрани,

Одержими в тартаре связани.

Ликуют ти безплотных множество,

Шестокрылныи приносят торжество.

Апостолы с праотцы играют,

Господеви своему сице взывают:

О царю боже, Иисусе Христе!

Дивно соделал еси на твоем кресте,

Велия раба гордаго сим связав,

О всех праведницех того истязав.

Радуют же ся и пророчестии лики,

Цари со ерархи и мученики велики.

Адам и Евва ото уз разрешат та ся,

Первыя бо клятвы свободил та ся.

О твоем таинстве, кресте пречестный,

Давыд во царех дивный и честный

Иногда убо в гусли бия взываше,

А гласом си пророчески вопияше.

Чюдну же песню научи пети тебе,

Егда провидев велие таинство о тебе.

Господа бога нашего, рече, возносите,

О великой его таинстве хвалу принесите,

А подножию ногу его покланяйтеся,

Любовию и страхом прикасайтеся.

Есть бо сие таинство свято и велико,

К сему бо притекающии приемлют толико.

Иногда Константин пред полки ношаше[311],

Яковы победы вой его показаше.

Зде убо вторицею сотворися,

Алексий царь того ж сподобися,

Херугови бо его сим изображени,

А и враги его такожде низложени.

Ревность Михайловичь яви благочестиву

И сим одоле господарю злочестиву,

Еже не срамляяся носити распятаго на кресте,

В херуговех же изобразити его везде.

Аще бо в ветсем врагов сим победили,

С Моисеом Аарон люди божия свободили,

Из Египта бо сих извели,

Но и Чермное море превели.

Аще образом сим Аммалика победи,

Аще горкия воды в сладость претвори.

Но се все бысть действо креста,

О сем вемы, чюдодействова бо той всегда.

Фараонову и Аммаликову силу той победи,

Российское царствие от поганов той свободи

И всеа Русии царя возвесели силою твоею,

Еже покори враги его мощию своею.

Верному правителю благочестия,

Алексию, искоренителю злочестия.

Православия скипетры содержати устрой,

Елико Константин обдержа в руце его присвой.

Радость превелику сотвориши Константинуполю

Внегда, честный кресте, совершиши твою волю,

О сем, православнии вси тамо рыдают,

Еже от тебе великой милости ожидают.

Но свободиши сих от мусулманских рук,

Агарянских насилующих ими внук.

Престол християнский в первую лепоту возведи

И сих, не познавших пропятаго, на тебе низведи.

Седмихолмаго скипетры повели удержати,

Алексия царя семени Алексию ж содержати[312].

Сила бо твоя божественная явится,

Яко Византия в руце его утвердится.

Возвыси рог християн православных,

Силою твоею низложи злославных.

Людие, седяще во тме, узрят свет велий,

Аще свободятся таковы радости и веселии.

Восхвалят тя выну во вся дни своя,

Удивят бо ся зряще благодеяния твоя.

Кресте, божественная сило недоведомая,

Разреши моих грехов пленица несведомая,

Елико бо хощеши, вся сотвориши,

Силою твоею царьское сие веление совершиши.

Ты еси похвала моя и утвержение,

Устнама моима даждь твое поучение.

Аминь.

Радуйся, кресте всечестный,

Кровию Христа бога окропленный.

Радуйся, древо треблаженное,

На краниеве месте насажденное.

Радуйся, всего мира обновителю,

Адова же царствия потребителю.

Тебе, яко одушевленну, о кресте! песнь припеваю.

Колени со главою души и тела прекланяю.

Спаси мя, кресте святый, тебе припадающа,

Верою и любовию тя облобызающа.

Сохрани, кресте, силою твоею,

Молю тя, тело со душею моею.

Сокруши, пресвяте, демонския стрелы

И вся противныя победи силы.

Во дни и в нощи поюща соблюди

И от враг видимых и невидимых свободи.

Жизнь мою устрой мирну

И кончину получити сподоби безгрешну.

Во исходе души от тела силою си огради

И ко вратом небесным безмятежно проводи.

Сподоби же мя ясно тя зрети,

Егда на тебе распныйся приидет всем судити,

Христос бог.

Ныне и присно и во веки веков,

аминь.