Вирусный флигель

Миссия Алсос

Пожалуй, во второй мировой войне ни одной разведывательной группе англичан и американцев не удавалось выполнять задание так удачно, как второй Миссии Алсос. За многие месяцы, прошедшие с 9 августа — дня ее появления во Франции, — штаб-квартира Миссии в Нейи превратилась в забитое до отказа хранилище документов, собранных на всех объектах, представлявших интерес для этой Миссии. Она располагала неограниченными транспортными возможностями, дополняемыми решительностью и напористостью ее членов. Ее военный глава, уже известный читателю полковник Борис Паш, имел при себе мандат, подписанной военным министром США Стимсоном, с приказом содействовать Пашу «всеми возможными средствами». Британские разведчики даже не смели мечтать о возможностях, которыми располагал Паш.

После неудачи, постигшей Миссию в Италии, было решено, что причиной являлось отсутствие в составе Миссии квалифицированных ученых и недостаточно четкое распределение обязанностей. В конце марта новый глава военной разведки США генерал-майор Биссел решил реорганизовать Миссию и обратился за содействием к генералу Гровсу и доктору Ваневару Бушу. Через несколько дней генерал Маршалл одобрил это решение. Теперь в состав Миссии включили группу ученых; это позволяло надеяться, что все упущенное военными по незнанию сумеют разузнать ученые.

На долю Паша оставалось военное руководство Миссией, а научное руководство возложили на доктора Сэмуеля Гоудсмита, имя которого уже упоминалось на страницах книги[42].

В одном из документов Гоудсмит был охарактеризован как человек, обладающий «некоторыми ценными качествами и развитым чувством долга». Он был одним из очень немногих крупных физиков, не имевших никакого отношения к американскому атомному проекту; более того, он даже и не знал о его существовании. И доведись ему очутиться в руках немцев, он ничего не смог бы рассказать им. Некогда, еще в Амстердаме, Гоудсмит увлекался криминологией и даже занимался ею в полицейской лаборатории. Незадолго перед назначением в Миссию Алсос Гоудсмит провел пять месяцев в Лондоне, куда его откомандировали из Радиационной лаборатории. А потому, узнав о новом поручении, Гоудсмит решил, что ему придется изучать немецкую радиолокационную технику. Гоудсмит был обаятельным и человечным, он свободно владел несколькими европейскими языками и, что важнее всего, лично знал множество европейских физиков. За несколько месяцев до назначения в Алсос он писал: «Я думаю, что даже и сейчас найдутся среди немецких физиков такие, кто все еще верит в мои дружественные чувства к ним». Вот все это и позволяло рассчитывать, что Гоудсмит сумеет разузнать такое, чего не смог бы кто-либо другой.

Гоудсмита вызвали в Вашингтон, в комиссию по проверке, и здесь, когда все закончилось; майор Фурман раскрыл ему истинную цель Миссии. Сам Фурман тоже должен был отправиться с Миссией в качестве личного представителя генерала Гровса, ему было предоставлено право непосредственно обращаться к высшим представителям властей в Европе, включая самого Черчилля и его советника Черуэлла.

В мае полковник Паш приехал в Лондон с целью подготовить устройство Миссии на континенте сразу же после высадки союзников. В это время Гоудсмит, приступивший к новым обязанностям 25 мая, начал подготовку научного персонала Миссии.

Им предстояло собирать научную информацию, затрагивавшую значительно более широкий круг вопросов, чем во время работы в Италии. Тогда Миссия интересовалась главным образом немецким урановым проектом и (в основном для маскировки) вела поиски материалов, связанных с некоторыми другими областями науки. Ныне Пашу и Гоудсмиту предстояло собирать информацию не менее чем о десятке различных научно-исследовательских направлений[43]. Гоудсмит и несколько других наиболее сильных ученых должны были сосредоточить свои усилия на немецких атомных разработках, организации немецкой науки и на министерстве Шпеера. К анализу документов, которые ожидались из Германии, власти привлекли около сорока самых выдающихся ученых.

Гоудсмита ознакомили с досье, содержавшим информацию о работах немцев в области секретного оружия. В досье имелись сведения о бетонных конструкциях непонятного назначения, сооружавшихся на французском побережье против берегов Англии. Необходимо было понять, действительно ли немцы пошли на выпуск ракет — очень дорогого оружия, располагая только боеголовками с взрывчаткой обычного типа. Гоудсмиту сообщили также, что на французском побережье построены огромные бетонные бункера, которые, возможно, будут использоваться для хранения атомных боеголовок.

Еще до прибытия Миссии Алсос во Францию доктор Уолтер Колби, коллега Гоудсмита по Мичиганскому университету, был привлечен к работе в штаб-квартире Миссии Алсос в Пентагоне. При содействии Калверта, по-прежнему находившегося в Лондоне, они составили новый список европейских ученых и организаций, имевших важное значение для предстоящих операций. Помимо этого были опрошены многие находившиеся тогда в Америке люди, связанные прежде с интересующими Миссию учеными и прочими «объектами». Среди опрошенных был и Франсис Перрен, французский физик-ядерщик, который сообщил некоторые сведения о работниках лаборатории Жолио и их местонахождении; в Нью-Йорке Гоудсмит и Колби опрашивали М. Блуменфельда, директора парижской фирмы, специализировавшейся на производстве редкоземельных элементов. Он рассказал им о деятельности своей фирмы. И хотя при сборе информации Миссии приходилось полагаться на сведения довоенной давности, постепенно им удалось составить исчерпывающий перечень объектов: он охватывал все фирмы, связанные с изготовлением высокочистого металла, все фирмы, которые могли бы изготовить оборудование и аппаратуру, необходимую для ядерных исследований и разделения изотопов, физические лаборатории, поставщиков урана и тория.

Сэмуель Гоудсмит вылетел в Англию 6 июня. В Лондоне он установил контакт с Уолесом Аккерсом и Майклом Перрином и в ожидании дня высадки Миссии во Франции занимался бесконечной бумажной работой — перепиской с Вашингтоном. В своих письмах он запрашивал о «фотографиях Ж» (Жолио), о «домашнем адресе Хоутерманса», «подробности о швейцарских родственниках фон В» (Вайцзеккера) и о множестве других данных подобного рода. 12 июня на Лондон были выпущены первые самолеты-снаряды «Фау-1». Гоудсмиту и его сотрудникам пришлось заняться исследованием их обломков, они пытались найти какие-либо указания на возможность использования в них атомных зарядов. Вскоре войска союзников захватили на французском побережье весьма подозрительные бункера, но, как выяснилось, они не имели никакого отношения к атомному оружию.

В июле руководители разведки обратили свое внимание на урановые рудники в Чехословакии и стали регулярно направлять разведывательные самолеты в район рудников. По указанию Калверта дешифровщики аэрофотоснимков особенно внимательно выискивали признаки строительства новых шахтных сооружений и все другие новые или же необычные предметы на местности. На основе аэрофотоснимков они рассчитывали количество материалов, уложенных на открытых складах и, таким образом, оценивали производительность рудников. Анализ данных фоторазведки показал, что никакой особо деятельной работы в рудниках не ведется; но в этой связи нужно было ответить и еще на один важнейший вопрос: куда делись запасы урановых руд, вывезенные из Бельгии?

Первая группа работников Миссии Алсос оказалась во Франции только в начале августа; Гоудсмит еще оставался в Лондоне, а полковник Паш уже обшаривал Ренн и дачные домики Жолио и двух его коллег. Эта операция не принесла какого-либо ослепительного успеха, если не считать нескольких каталогов, которые в будущем, возможно, и принесли бы кое-какую пользу.

24 августа Миссии стал известен новый адрес Жолио, жившего в одном из парижских предместий. Паш прибыл туда, но не застал Жолио. Прислуга сказала Пашу, что профессор, по всей вероятности, находится в своей парижской лаборатории. В этой части города еще удерживались немцы. Паш со свойственным ему апломбом позвонил s лабораторию по телефону и велел передать Жолио, что хочет встретиться с ним через день или два. Паш очутился в Париже на следующие сутки, после того как в центре города появилась первая пятерка французских танков. Четырежды пришлось Пашу отступать под огнем немецких снайперов, но к вечеру он все-таки попал в лабораторию профессора

Жолио, в Коллеж де Франс. В этот же день во Францию прилетел Гоудсмит и направился в Париж. Встреча полковника Паша и майора Калверта с Жолио состоялась на лестнице, ведущей в университет. На рукаве пиджака французского физика гости увидели повязку участника Сопротивления. В лаборатории они разлили в мензурки молодое шампанское и осушили их в честь освобождения Парижа. В ответ на поставленные вопросы Жолио с полной убежденностью уверял своих посетителей в том, что немцы не добились сколько-нибудь серьезных успехов в урановых исследованиях и им очень далеко до создания атомной бомбы.

Гоудсмит прибыл в Париж 27 августа и почти немедленно встретился "с Жолио, а уже через два дня Жолио в сопровождении Калверта вылетел в Лондон, где его опрашивали Майкл Перрин и офицеры английской разведки. Здесь Жолио рассказывал в деятельности лаборатории гораздо подробнее. Оказалось, что в лаборатории работала группа немецких ученых, которые ввели в строй циклотрон и проводили с его помощью ядерные исследования. Жолио упомянул о визитах Эриха Шумана, Курта Дибнера, Вальтера Боте и Эзау; назвал он и Вольфганга Гентнера, специалиста в области циклотронов, руководившего группой немецких физиков в Париже, а также и Эриха Багге, принимавшего участие в пуске циклотрона.

В течение шестимесячного пребывания в Париже работники Миссии Алсос изучили и переработали огромное количество сведений, поступавших к ним непрерывным потоком. Миссия заняла отель «Рояль Монсо», который впоследствии стал также и пристанищем для офицеров военно-морских сил США. Она установила тесный рабочий контакт с другими разведывательными группами и, в частности, с единственным своим реальным «конкурентом» — группой Бюро стратегических служб. Пожалуй, самым трудным в работе Гоудсмита было то, что урановый проект должен был сохраняться в тайне даже от весьма высокопоставленных американцев; в каждой из организаций, с которыми Миссия имела дело, только один или два работника знали об истинных задачах Миссии. Так, официально Миссия Алсос отчитывалась перед отделом G-2 американской военной разведки. Хотя Миссия никоим образом не являлась отделением организации Гровса, в отделе G-2 имелся всего лишь один офицер, который точно знал цели работников Миссии Алсос. Им был полковник Чарлз Николе, в мирное время — профессор математики. В штабе Эйзенхауэра в дела Миссии тоже был посвящен только один офицер. Поэтому Бюро стратегических служб по собственной инициативе взялось и за разведку в области атомных исследований, что породило трения между ею и Миссией Алсос. Чтобы прекратить их, понадобилось вмешательство высших инстанций. В результате на долю Бюро стратегических служб остался сбор данных об атомных исследованиях в нейтральных странах; в Швеции и Швейцарии эту работу вел бывший бейсболист Моэ Берг.

Однако в разведывательных данных, направлявшихся из Бюро стратегических служб в Миссию Алсос, обычно весьма многозначительных и подробных, как правило, не содержалось ничего действительно ценного. Все сообщения о взрывах и пожарах, якобы имевших отношение к атомным исследованиям в Германии, на поверку оказывались несчастными случаями вследствие неосторожного обращения с перекисью водорода или с жидким воздухом. В отчете Бюро стратегических служб сообщалось, что в Лейпциге в одной из лабораторий произошел атомный взрыв и погибло несколько ученых. Подобные ошибочные сообщения нередко получали от своих агентов и руководители британской разведки, где часто упоминалась тяжелая вода, которая при проверке превращалась в обычную перекись водорода.

Несмотря на почти неиссякающий поток документов и донесений, материалы, собранные Миссией за время пребывания в Париже, позволяли составить лишь весьма обрывочную, неполную и весьма противоречивую картину немецких атомных работ. Все же кое-что удалось узнать достоверно. Так, стало известно, что Шуман и Дибнер не только имеют отношение к атомным исследованиям, но и занимают весьма высокое положение. Последнее явилось для работников Миссии полным сюрпризом. Кроме того, из документов, найденных в помещениях парижских представительств немецких фирм, удалось установить адреса некоторых второстепенных объектов, а также имена и адреса всех французских агентов немецкой группы научного шпионажа, по своей структуре не столь уж сильно отличавшейся от Миссии Алсос. Просматривать приходилось все: записи в настольных календарях, книги регистрации телефонных переговоров, списки посетителей, листки использованной копировальной бумаги.

Самой неожиданной находкой в Париже оказался каталог за 1944 год Имперского университета в Страсбурге. Из каталога удалось узнать, что некоторые из упомянутых в перечне Миссии Алсос наиболее важных лиц, включая Вайцзеккера и Флейшмана, находились в Страсбурге. Однако Страсбург все еще удерживали немецкие войска.

В Париже у Гоудсмита было очень много дел, здесь он должен был обследовать многие интересовавшие его объекты. Освобождение Брюсселя открыло возможность заняться куда более важными объектами. Гоудсмит оставил все парижские дела и уже вечером" 9 сентября вместе с Калвертом прибыл в Брюссель. Случилось так, что утром того же дня во время последнего налета на город бомбы попали в правление «Юньон миньер» и разведчики получили беспрепятственный доступ к ее архивам. Однако, к разочарованию Гоудсмита, они оказались там не первыми.

Их опередили двое: офицер из армейской разведки и офицер из разведки военно-морских сил США. Одного из них Гоудсмит отослал, а другого — командэра Дена — взял к себе. Ден был уроженцем Голландии, а в дни мира — инженером-механиком и профессором Гарвардского университета.

Бухгалтерские книги «Юньон миньер» помогли Гоудсмиту и Калверту узнать, что впервые Германия приобрела у фирмы уран в 1940 году. Тогда «Ауэр гезельшафт» закупила шестьдесят тонн урановых соединений. Из книг они узнали и о закупке урановых соединений фирмой «Дегусса» в 1941 году. Но, пожалуй, самую большую закупку сделала фирма «Рожес» в июне 1942 года: она получила 115 тонн очищенных и частично очищенных урановых соединений, 610 тонн урановой руды, 17 тонн урановых сплавов и 110 тонн отходов процесса очистки урановых соединений. А в 1942 году «Юньон миньер» поставила в Германию еще 140 тонн очищенных соединений урана.

Эти цифры не на шутку встревожили разведчиков. Если бы Германия закупила несколько тонн урановых соединений, то такую покупку можно было бы легко объяснить обычными коммерческими нуждами. Но тут речь шла уже о количестве, в общей сложности превышающем тысячу тонн, которое никак невозможно было объяснить обычными потребностями. 22 сентября Гоудсмит выехал из Брюсселя в Голландию. В Эйндховене он побывал на заводах гигантской фирмы «Филипс». В документах фирмы он нашел заказ немецкого министерства почт на ускоритель частиц для лаборатории в Мейерсдорфе и заказ Имперского исследовательского совета на крупное электротехническое оборудование для Страсбургского университета. Это были действительно важные сведения. Но Страсбург все еще оставался в руках врага, и в ожидании его падения Миссия вновь на время занялась своими делами в Париже.

Здесь им оставалось обследовать покинутые и опустошенные конторы Общества редких земель. Общество сразу же после оккупации Парижа захватила «Ауэр гезельшафт»; руководить захваченной фирмой назначили доктора Эгона Иве, директора фабрики редкоземельных элементов в Ораниенбурге. Однако Иве лишь наездами бывал в Париже, где вместо него правил делами доктор Янсен. Имя доктора Иве уже встречалось работникам Миссии Алсос, когда они знакомились с делами «Юньон миньер», и то, что благодаря этому имени удалось выявить прямую связь «Юньон миньер» и парижского отделения «Ауэр гезельшафт», было исключительной удачей для Миссии.

Контора Общества редких земель в свое время подвергалась бомбардировке и от ее архивов остались лишь отдельные разрозненные материалы. А потому, имея только один не связанный с другими факт, сотрудники Гоудсмита пришли к неверному выводу: Германия захватила все французские запасы тория—элемента, пригодного, как и уран, для создания атомной бомбы. Гоудсмит и его новый помощник Фред Варденбург немедленно отправили донесение: «Ториевый продукт вывезен в Германию, в «Ауэр гезельшафт». Они попросили сообщить, какие коммерческие применения может иметь торий. Вскоре пришел ответ: торий применяется при изготовлении колпачков для газовых светильников, в керамической промышленности и в качестве катализатора в давно устаревшем технологическом процессе получения синтетического горючего; однако во всех этих случаях требовались ничтожные количества тория. Но ведь в Германию вывезли много тонн тория! Этот факт, казалось бы, неопровержимо доказывал, что немецкие физики далеко опередили своих заокеанских конкурентов; ведь помимо тория они располагали огромными по тому времени запасами урана. Гоудсмиту казалось, что ничем другим невозможно объяснить стремление немцев создать столь большие запасы урана и тория. «Я чувствую себя, — писал в те дни Гоудсмит, — подобно новичку-прокурору, ведущему свое первое дело». Неожиданно для них Миссия приобрела значение и ответственность, далеко превосходящие все, что они могли предвидеть.

Незадолго до случая с торием произошел другой случай, весьма позабавивший Гоудсмита и его сотрудников, но зато сильно обеспокоивший работников Миссии Алсос в Вашингтоне. По их приказу работники Миссии должны были при первой возможности набрать образцы рейнской воды и отослать их для проверки на радиоактивность в Вашингтон. Приказ был продиктован теми же научными и романтическими представлениями о Германии, которые заставили американцев считать, что, перебравшись в Хейсинген, немецкие физики обязательно разместят свои лаборатории в замке Гогенцоллернов (Гоудсмит разрушил это твердое убеждение американцев, сообщив им, что в замке нет уборных). Так же отнесся Вашингтон и к Рейну — уж если немцы сумели создать работоспособный реактор для выработки плутония, то им для охлаждения котла потребуется река, а раз потребуется река, то этой рекой обязательно должен быть Рейн. Как только войска американцев вышли к Рейну, один из офицеров Паша, капитан Роберт Блейк, набрал несколько бутылок рейнской воды и отправил их в парижскую штаб-квартиру Миссии Алсос. В Париже майор Фурман, обладавший весьма развитым чувством юмора, приобщил к бутылкам с рейнской водой бутылку замечательного вина из долины Роны; на этикетке он написал: «Проверьте на активность и ее».

Однако шутка дорого обошлась Миссии. В Вашингтоне ее не поняли, французское вино со всей серьезностью проверяли на радиоактивность и действительно обнаружили ее. В Миссию полетела телеграмма: «Немедленно вышлите еще». Одному из сотрудников Гоудсмита пришлось потратить почти две недели драгоценного времени на сбор новых образцов вин из долины Роны. И только после того, как образцы были собраны и отосланы в Вашингтон, там догадались, что эта радиоактивность природная и нечего искать там каких-либо атомных производств.

Одной из важнейших причин огромного успеха группы, руководимой Гоудсмитом, являлась гибкость программы ее действий; Миссия действительно имела перечень важнейших объектов и руководствовалась им, но он не был для них догмой; в процессе действий они отказывались от поисков считавшегося при составлении перечня совершенно обязательным и смело включали в него новые имена и объекты, которые требовалось отыскать любой ценой. Иными словами, операция была направлена в основном не на конкретные географические пункты и конкретные учреждения, а на все расширяющийся круг немецких ученых и тех, на кого указывали данные, добываемые в ходе поисков.

Именно так развивалась цепь событий, начинавшаяся с изучения бумаг Общества редких земель в Париже. Первое открытие, сделанное Гоудсмитом, повлекло за собой новые открытия, указавшие новые направления поисков. Среди бумаг доктора Янсена Гоудсмит нашел небольшую коричневую книжку регистрации отправленной корреспонденции, в которую были занесены все письма начиная с 1943 года. Последними были зарегистрированы два письма, одно — Иве в Ораниенбург, другое — госпоже Херманс в Ойпен. К тому времени уже было известно, что госпожа Херманс работала личным секретарем Янсена.

Просматривая эту книжку, Гоудсмит обратил внимание на то, что последнее внесенное в нее письмо не было зарегистрировано на почте. Следовательно, кто-то решил лично доставить его в Ойпен — городок на бельгийско-германской границе. Как только Ойпен пал, полковник Паш и двое офицеров помчались туда на джипе, надеясь разыскать и застать там госпожу Херманс.

Поездка в Ойпен дала даже больше, чем ожидали. В Ойпене оказалась не только госпожа Херманс, но и сам Янсен. Из Парижа он успел убежать к себе в Ораниенбург, но торий задерживался где-то в пути, и Янсена отправили обратно на розыски. В Ойпене Янсен задержался и не успел покинуть его вместе с отступавшими немецкими войсками. Паш немедленно связался по телефону с Парижем, сообщил Гоудсмиту о своей удаче и вскоре, прихватив с собой Янсена, выехал в Париж. В момент ареста при Янсене оказался портфель с бумагами, а его карманы были заполнены множеством мелочей, на первый взгляд ничем не примечательных, но на деле оказавшихся очень важными.

Гоудсмит долго опрашивал Янсена, но ему никак не удавалось вытянуть из него какие-либо новые полезные сведения. Поздно вечером, уже готовясь ко сну, он решил пересмотреть все мелочи, найденные в карманах Янсена. И все почти тотчас начало становиться на свои места. Случайный трамвайный билет и гостиничный счет показали, что Янсен и Херманс побывали в Ораниенбурге совсем недавно, а еще один гостиничный счет дал более важное указание — Янсен уже в сентябре останавливался в Хейсингене.

Ораниенбург и Хейсинген! Даже упоминание одного вне связи с другим заставляло настораживаться любого из работников Миссии Алсос. Но когда они объединились столь неожиданным образом, это потрясло Гоудсмита. Однако при следующей встрече с Гоудсмитом Янсен куда проще объяснил, что его связывало с двумя этими пунктами: он признался, что в Ораниенбурге действительно имел контакт с «Ауэр гезельшафт», нов Хейсинген заехал лишь потому, что хотел навестить жившую там мать. Среди мелочей, найденных у Янсена, было письмо, из которого следовало, что Хейсинген был объявлен «запретной зоной»[44]. Это побудило союзников возобновить разведывательные полеты над районом Хейсингена.

Доктор Джонс, начальник отдела воздушной разведки, вызвал в Лондон подполковника авиации Дугласа Кендалла, отличившегося при выполнении аэро-фоторазведочных работ по наблюдению за разработкой и производством немецких самолетов-снарядов и ракет. Джонс сообщил Кендаллу некоторые необходимые сведения об атомной программе Союзников, а также дал ему примерный эскиз завода атомных бомб. Он обратил особое внимание Кендалла на то, что для производства атомной бомбы совершенно необходимо мощное электро- и водоснабжение. Замаскировать такой завод было бы весьма трудно.

Чтобы выяснить, не появился ли новый мощный потребитель электроэнергии, требовалось получить полную схему всей сети линий электропередачи, всех их ответвлений и всех связей с большинством электростанций, находившихся на оккупированной территории. На основании этой схемы и данных о каждой электростанции можно было бы составить баланс мощности и выявить тем самым новые энергоемкие предприятия. Составлению электрической схемы Кендалл придавал особую срочность. Он лично проинструктировал несколько специалистов из Центральной дешифровочной группы союзного командования; на аэрофотоснимках эти люди должны были прежде всего изучать электрические подстанции повышенной мощности и доносить лично ему об обнаружении случаев снабжения через такую подстанцию неучтенного ранее завода. Руководить дешифровкой аэрофотоснимков района Хейсингена поручили лейтенанту авиации, выходцу из Германии. Довольно скоро удалось завершить составление схемы и баланса мощностей; судя по полученным цифрам, никаких новых мощных потребителей электроэнергии в Германии не появилось.

Джонс предложил Кендаллу сделать также и аэрофотоснимки одного конкретного здания под Штутгартом, в котором, как стало известно, размещались эвакуированные из берлинского Института кайзера Вильгельма ученые. Там также не обнаружили ничего примечательного, если не считать очень небольшой электрической подстанции. Весьма странным, однако, казалось то, что результаты аэрофоторазведки вообще не показывали следов какой-либо деятельности в этом здании.

Район Штутгарта уже давно не подвергался систематической аэроразведке. Для ликвидации пробела Кендалл настаивал на необходимости аэрофоторазведки именно здесь. Данные, полученные в ходе полетов, вызвали у работников разведки страшную тревогу. «Такой паники еще не бывало», — писал Гровс. Надо признать, она не была беспричинной. Аэрофотографирование района Штутгарта было осуществлено к исходу третьей недели ноября 1944 года, и аэрофотоснимки поступили к дешифровщикам. Вскоре один из них ворвался в кабинет Кендалла и положил перед ним несколько аэрофотоснимков, сделанных неподалеку от Хейсингена. На них были запечатлены строительные площадки заводов средней величины, располагавшиеся в долинах на протяжении примерно двадцати миль. Все заводы были одинаковыми: небольшое заводское здание, два металлических резервуара, две дымовые трубы и разветвленная система труб, уложенных на земле. Для опытных дешифровщиков было совершенно ясно, что строительство ведется с необыкновенной поспешностью и имеет самые высшие приоритеты: у заводов с огромной быстротой возникали лагеря военнопленных, которых использовали на строительстве, прокладывались новые железнодорожные ветки, протягивались новые линии электропередачи, а по дорогам нескончаемым потоком шли строительные материалы и прочие грузы. Такая поспешность особенно насторожила Кендалла и Джонса.

Джонс немедленно сообщил об этих заводах высшему руководству. Он показал аэрофотоснимки лорду Черуэллу 23 ноября, а на следующий день Черуэлл на правил премьеру записку следующего содержания:

Черуэлл говорил об этой новости и с начальником штаба военно-воздушных сил сэром Чарлзом Порталом. Портал предложил разбомбить заводы, но не теперь же, а несколько позже, когда их сооружение будет близко к завершению. Было также принято решение проводить периодическую аэрофотосъемку района. А уже полученные фотографии немедленно выслали в Америку, чтобы их изучили специалисты, построившие заводы по разделению изотопов.

В воскресенье 26 ноября, в полдень, заместитель начальника военно-воздушных сил маршал авиации Боттомли позвонил Джонсу и попросил немедленно доставить к нему аэрофотоснимки. Их привезли ему в Уайтхолл. А через несколько дней Черуэлл, побывав в Чекерсе у премьер-министра, услышал от него, что вопрос о таинственных заводах обсуждался 27 ноября на секретном совещании комитета начальников штабов.

Тем временем аэрофотоснимки с изображением цепи из четырнадцати одинаковых заводов прибыли в США. И когда их увидел генерал Гровс, он мог лишь спросить самого себя: не запечатлено ли на этих снимках начало немецкого Ок-Риджа?

Промедление казалось смерти подобным, но не находилось никого, кто раскрыл бы, наконец, тайну заводов. Как-то, изучая в который раз аэрофотоснимки, Кендалл обратил внимание на странное совпадение: заводы находились не только в геологически единой системе долин, но к тому же их местоположение неизменно было привязано к одному и тому же рельефу местности. Кендалл предположил, что объяснение следует искать в геологических данных. Один из его помощников решил навести справки в Геологическом музее Южного Кенсингтона, где можно было получить необходимые геологические данные о местах строительства таинственных заводов. Материалы, имевшиеся в музее, помогли напасть на правильный след: перед войной в этом районе были открыты залежи горючих сланцев, где и велось теперь лихорадочное строительство. Независимо от англичан такую же догадку высказал и сотрудник Миссии Алсос, специалист по горючим сланцам подполковник Эдвин Форан, находившийся в те дни в Париже. Казалось бы, убедившись, что заводы предназначены для получения горючего, все должны были успокоиться. Однако через пару дней разведку всколыхнуло донесение из Швеции — в сланцах содержится уран. Но это был последний шок. Вскоре удалось достоверно установить: строятся весьма простые и малоэффективные заводы для получения искусственного горючего. Тем не менее заводы разбомбили. Ведь немецкая экономика в ту пору дошла до такого состояния, когда запасы горючего в Германии были уже истощены. Дела там шли так, что любому методу производства горючего уделяли не меньше внимания и сил, чем производству атомного оружия в Соединенных Штатах.

Тайна тория, столь взволновавшая американцев, тоже имела весьма тривиальное объяснение. В начале 1944 года главный химик «Ауэр гезельшафт» доктор Николаус Риль, учитывая возможности использования тория в ядерной физике, решил прибрать к рукам все его запасы, имевшиеся в оккупированных европейских странах. При этом фирма не рисковала ничем, даже если бы торий оказался ненужным в ядерной технике, ему нашлось бы немало коммерческих применений, которые тоже дали бы фирме определенный доход; торий можно было бы пустить на изготовление светомасс, колпачков для газовых светильников, использовать в некоторых металлургических процессах и в запатентованном «Ауэр гезельшафт» полировочном процессе. Но более всего фирма рассчитывала на продажу торированной радиоактивной зубной пасты «Дорманд», принесшей ей немалый коммерческий успех в начале тридцатых годов. Тогда в Германии повсюду можно было видеть рекламные щиты, на которых армии радиоактивных мультименов уничтожали зловредные бактерии: «Я — радиоактивное вещество! Мои лучи массируют ваши десны. Здоровые десны — здоровые зубы!» Словом, в тридцатые годы ториевой пасте приписывали те же достоинства, что ныне хлорофилловой. Когда доктор Иве сообщил Рилю о французских запасах тория, последний обратился к новому заместителю председателя правления Майеру-Освальду с предложением приобрести торий и тем самым обеспечить послевоенное производство зубной пасты. Майер-Освальд, весьма слабый ученый, но хороший делец, дал согласие на приобретение, и весь торий переправили в Германию.

В конце 1944 года система исследовательских работ военного характера в Германии вновь подверглась реорганизации. В те времена, когда Имперский исследовательский совет еще находился в ведении Руста, на освобождение ученых от военной службы смотрели весьма недоброжелательно, их часто призывали в армию, и ряды ученых заметно редели. В 1943 году Карлу Рамзауэру хватило смелости открыто заявить, что освобождение трех тысяч человек от солдатской службы не только не ослабит армии, но будет способствовать ведению войны и даже может оказать решающее влияние на ее ход.

Такого же мнения придерживался и работавший на военно-морские силы профессор Вернер Озенберг. Он писал об этом во все инстанции — министрам, генералам, адмиралам, гаулейтерам — и везде настойчиво подчеркивал важность поддержания немецкой науки и в дни войны. Озенберг прежде всего хотел добиться возвращения ученых, уже забранных на фронт. 18 декабря 1941 года верховное командование согласилось освободить от несения строевой службы пять тысяч ученых. Против подобного решения резко возражал Шпеер, не побоявшийся пойти наперекор Герингу, Борману и Гиммлеру. В 1944 году, когда над учеными опять нависла угроза призыва в армию, Гиммлер снова вынужден был вмешаться. Гиммлер писал генералу СС Юттнеру:

О своем успехе Озенберг рассказал в партийных верхах, и в середине августа Геринг поручил ему организацию Объединения военных исследований, явившуюся первой серьезной попыткой установить связь между родами войск и немецкой наукой. 3 сентября Мартин Борман издал постановление о бронировании всех научных работников, включая вернувшихся с фронта, и об освобождении их от всех специальных повинностей, не имеющих прямого отношения к их основной деятельности. Приказ Бормана был передан по телеграфу веем гаулейтерам.

Постоянно ухудшавшееся положение Германии заметно сказалось и на атомных исследованиях. Заводы были разбомблены, лаборатории эвакуированы и атомные исследования почти совсем замерли.

В середине сентября английская авиация вновь подвергла Франкфурт жестоким бомбардировкам. Завод очистки урана фирмы «Дегусса» сгорел, но оборудование удалось перевезти в Рейнсберг, неподалеку от Берлина. А через некоторое время в Рейнсберг и Грюнау из Франкфурта перевезли остатки уранового сырья. В декабре второй урановый завод в Грюнау начал производство металлического урана. Завод Рейнсберге так и не успели пустить — прорыв советских войск вынудил срочно эвакуировать его. Оборудование уложили на грузовые машины, которые должны были доставить его в Штадтильм, в Тюрингии. Но они так и не добрались туда.

В конце лета 1944 года Дибнеру, который теперь заправлял делами в бюро Герлаха и одновременно руководил группой физиков, конкурировавшей с группой Гейзенберга, пришлось эвакуировать людей и оборудование из Готтова в тюрингскую деревню Штадтильм. Здесь ученые разместились в старинном школьном здании с таким крепким и большим подвалом, что он вполне мог стать бомбоубежищем. Лаборатории Дибнер разместил наверху, а в подвале вырыли большую яму, в которой намеревались собирать новый тяжеловодный реактор. Физики решили попытаться повысить эффективность реактора, обложив его снаружи брикетами из графита и окиси урана. Для этого фирма «Дегусса» изготовила десять тонн брикетов.

Подготовка опытного производства по обогащению урана на «Мебельной фабрике Вольмера» в ноябре 1944 года тоже прекратилась. Правда, это предвидели с самого начала и еще в сентябре были приняты меры к вероятной эвакуации наиболее ценного оборудования. Уже тогда Хартек и Бейерле «учитывали возможность того, что район Фрейбурга — Кандерна окажется в опасной близости к фронту». Однако ультрацентрифугу «Марк Ш-А» оставили во Фрейбурге, а в Кандерне на заводе продолжались работы — у некоторых еще теплилась надежда на благоприятный для Германии поворот военных событий. Все же к концу осени Хартек понял, что медлить долее нельзя. 24 ноября во Фрейбург послали механика с поручением подобрать все необходимое для оборудования новой лаборатории, которую Хартек собирался создать неподалеку от Ганновера. Едва удалось закончить эвакуацию из Фрейбурга, как в ночь на 27 ноября город был разрушен бомбардировкой. В эту ночь сильно пострадал завод «Хеллиге», где изготавливались многие детали для ультрацентрифуг «Марк Ш-В».

Новое пристанище для лаборатории ультрацентрифуг Хартек и Грот нашли на фабрике пряжи для парашютного шелка в Целле. Надо отдать справедливость Хартеку — он весьма предусмотрительно требовал, чтобы опытные образцы ультрацентрифуг никогда не сосредоточивались в одном месте. Несколько образцов должны были храниться в убежище в Гамбурге, что гарантировало их сохранность во время налетов.

В конце года Хартек, Грот, Бейерле и Зур — четвертый специалист в области ультрацентрифуг — встретились в Гамбурге и приняли решение, по которому «производство в Целле должно начаться с изготовления ультрацентрифуг типа «Марк Ш-А». Для его скорейшего начала будет сделано все возможное». 13 декабря Дибнер сообщил по телефону об обещании Герлаха добиться на следующий год для производства ультрацентрифуг нового, высшего приоритета Z-1.

В середине декабря Гейзенберга, Лауэ и некоторых других физиков, работавших в Хейсингене, Хайгерлохе и Тайльфингене, забрали в фольксштурм — последнюю надежду нацистских главарей. Герлах тотчас направил Борману решительный протест; Герлах обращал внимание Бормана на его собственное указание об освобождении ученых от выполнения «специальных задач». Разумеется, — демагогически утверждал Герлах, — все призванные рвались в ряды защитников родины, но их зачислили как раз в те подразделения фольксштурма, которым поручено действовать вдали от места их основной работы, а это, — напоминал Герлах, — категорически запрещалось самим же Борманом. Герлах далее писал:

Герлах настоятельно просил Бормана приказать всем местным партийным руководителям, и особенно Мурру в Штутгарте, следить за тем, чтобы подразделениям фольксштурма, в которых находились наиболее ценные ученые, не поручали «специальных задач». Борман не ответил Герлаху, но Мурр определенно получил нужные указания.

В конце ноября пал Страсбург. Операция по его освобождению была проведена столь быстро, что местный гаулейтер едва успел предупредить лишь немногих из числа своих приближенных и почти никто не успел удрать из города. Передовой отряд Миссии Алсос во главе с полковником Пашем оказался в Страсбурге 25 ноября. Гоудсмит оставался на некоторое время в Париже, где встречался с Ваневаром Бушем. Первая телеграмма, пришедшая от Паша, была неутешительной, — никого из интересующих Миссию ученых не удалось отыскать. Однако как раз в тот момент, когда Гоудсмит собирался рассказать об этом Бушу, пришла новая телеграмма: физическую лабораторию нашли, она размещалась в крыле госпитального здания, и ее руководящие работники: которых вначале приняли за врачей, оказались на месте. Гоудсмит и Варденбург немедленно собрались в дорогу. Возле Страсбурга все еще шли бои, и лететь туда было опасно. И хотя в Европе стояли «страшные холода», добираться в Страсбург безопаснее всего было на продуваемом со всех сторон джипе. Ученым оставалось лишь одно — одеть под форменную одежду пижамы. Они выехали в Страсбург 2 декабря и прибыли к цели через двое суток.

Гоудсмиту впервые предстояло встретиться с бывшими коллегами, а ныне — военными врагами. Это было очень нелегко, и в письме к жене Гоудсмит называл эту часть своей работы «очень, очень мрачной». Он повторил эту жалобу и в следующем письме от 10 декабря: «Самой неприятной и мрачной частью моего дела была первая встреча лицом к лицу с небольшой группой людей такого же склада, как я, но стоящих на противоположной стороне. Слава богу! — среди них не оказалось никого, с кем я был знаком прежде, и мне удалось остаться неузнанным до конца, когда их погрузили в грузовик и отправили в лагерь».

Самой крупной добычей в Страсбурге оказался сам профессор Флейшман, специалист в области разделения изотопов урана методом газовой диффузии и термодиффузии. Профессор Вайцзеккер и вирусолог профессор Хааген успели вовремя улизнуть. В доме последнего и разместилась Миссия Алсос. В одном из очередных писем Гоудсмит рассказывал: «Они покинули дом в страшной панике. Я устроился на ночь в детской, где обитал раньше маленький мальчик; в ней остались все его игрушки — электрическая железная дорога, кинопроектор, старый микроскоп отца, аквариум, книжки, инструменты, но к тому же немало и значков гитлер-югенда, флажков и прочего. Все же он оставался ребенком 11—12 лет, и я думал, что теперь он, наверное, скучает по своим игрушкам… Да, подобная забава мне не по нутру, я чувствовал себя ужасно, особенно в тот момент, когда мне пришлось вести небольшую группу людей в тюрьму. Но они все еще ничего не поняли и продолжали держать себя вызывающе высокомерно».

В Страсбурге Миссия Алсос захватила семерых физиков и химиков, но все они, особенно Флейшман, держались враждебно и не желали что-либо говорить. Это поразило Гоудсмита; до встречи с немецкими учеными ему казалось, что, захватив одного или пару ученых, можно будет получить полную информацию обо всех остальных либо «путем опроса, либо, что еще лучше, из захваченных вместе с ними документов».

И поскольку захваченные оказались столь несговорчивыми, оставалось обратиться к документам. Их еще предстояло забрать из университета. С дверью в комнату Вайцзеккера произошел курьезный случай. Все попытки открыть ее оказались напрасными; как ни толкали ее, она не открывалась. Пришлось принести топор и взломать замок. Но замок был даже не заперт. Просто американцы не могли догадаться, что дверь отворяется наружу, а не внутрь кабинета. В нем все оставалось так, как при Вайцзеккере, покинувшем Страсбург несколько недель назад.

Найденные бумаги перенесли на квартиру к Гоудсмиту, и вечером в городе, где еще рвались снаряды немецких орудий и выли сирены тревоги, Гоудсмит и Варденбург, запасшись свечами и газовым фонарем, углубились в столь важные для них документы. И почти сразу начали встречаться ценнейшие сведения. Гоудсмиту попались почтовые открытки, посылавшиеся самыми важными участниками немецкого атомного проекта. Среди них — открытка от Боте, в которой он писал о задержках в производстве больших урановых пластин, и письмо, из которого Гоудсмит впервые узнал о работе Хартека и Грота над ультрацентрифугой; отыскалось также письмо Грота к Флейшману, упоминавшее о шестифтористом уране. А в корзинке для бумаг оказались клочки черновика письма к Гейзенбергу. Оно было написано примерно в те дни, когда Фёглер сообщил Герлаху о своем недовольстве по поводу ничтожных результатов, полученных группой Гейзенберга. Черновик письма был составлен в резких выражениях, Вайцзеккер, не стесняясь, критиковал работы, выполненные его руководителем. Однако Вайцзеккер одумался и разорвал черновик. (Впоследствии в бумагах Гейзенберга Гоудсмит нашел окончательный вариант, отправленный Вайцзеккером, он был написан в значительно более умеренных выражениях.) По поводу хранения писем и других документов Гоудсмит впоследствии сказал: «Меры соблюдения секретности у немецких атомщиков явно были не на высоте».

Самым удивительным было то, что они не засекретили точных адресов всех ведущих институтов. Так, на бланках, которыми пользовался Герлах, стоял штамп: «Имперский исследовательский совет. Полномочный представитель рейхсмаршала по ядерной физике — профессор доктор В. Герлах». На штампе можно было найти также полный берлинский адрес и номер телефона. Все институты и лаборатории вели переписку на бланках со штампами, указывавшими принадлежность к Имперскому исследовательскому совету, а кроме того, и обозначение и адрес конкретного учреждения. Правда, такое положение существовало совсем недолго, Герлах вскоре получил приказ изменить штампы на бланках. Однако и этого оказалось достаточным, чтобы в руки работников Миссии Алсос попали документы, раскрывающие дислокацию большинства важных для них организаций. В целом бумаги, захваченные в Страсбурге, позволили составить «достоверную картину урановых исследований по состоянию на лето 1944 года». Они позволили установить, что еще в 1942 году Гитлеру докладывали о возможностях ядерного оружия и что в Готтове проводились эксперименты с большими атомными котлами, однако даже к концу августа 1944 года эксперименты все еще оставались на начальной стадии. Гоудсмит вспоминал о том, как ему пришлось разбирать страсбургские документы: «Я лихорадочно работал четверо суток; вместо электричества пришлось пользоваться свечами, газа тоже не было, а воду включали совсем ненадолго; каждую ночь бывали налеты и артиллерийские обстрелы и слышалась оглушительная орудийная пальба».

А когда все документы были собраны, Гоудсмит и Варденбург погрузили их в джип и, взяв с собой Флейшмана, тронулись в обратный путь, хотя, как писал в Вашингтон Гоудсмит, «джип — не очень подходящий вид транспорта для человека, вышедшего из призывного возраста и привыкшего работать либо за письменным столом, либо у грифельной доски». Все собранные в Страсбурге документы выслали в Вашингтон, где специалисты из «Манхэттенского проекта» и OSRD подвергли их доскональному изучению. По мнению Вашингтона, трофеи достались Миссии поразительно легко и потому вполне могли оказаться фальшивками; С особым подозрением они отнеслись к черновику письма Вайцзеккера, найденному в мусорной корзине. Все документы перевели на английский язык, проиндексировали и даже провели статистический анализ словосочетаний, чтобы установить их подлинность. А после рождества Гоудсмит вылетел в Вашингтон специально для обсуждения страсбургского отчета. В обсуждении участвовал доктор Ричард Толмен, научный советник Гровса. Толмен не преминул попенять Гоудсмиту за шутку с рейнским вином. В результате обсуждения все пришли к единому мнению: даже если немцы и не имеют атомной бомбы, они действительно ведут работы в области атомной энергии.