Владыка морей Ч. 2

Глава 36

Неделю спустя. Окрестности Бильбаиса (в настоящее время — Бильбейс). Египет.

Они все-таки пришли. Пришли прямо сюда, перестав уклоняться от сражения. Они пришли, как будто точно знали, что армия Египта обезглавлена. Они двигались медленно, вбирая в себя отряды, рассыпавшиеся перед восточным рукавом Нила. Те земли по приказу префекта стали безлюдной пустыней. Людей оттуда увели за реку, а припасы вывезли до последнего зернышка. Флотилия огненосных дромонов патрулировала Нил, пугая огнем арабов, которые искали хорошего места для переправы. Впрочем, их было слишком мало, и отдельные отряды переправлялись через реку, сжигая и грабя деревни. Ведь верблюды, хоть и живут в пустыне, плавают на зависть всем.

Юлдуз смотрела на лагерь мусульман с пригорка, окруженная военачальниками своей армии. Гвардеец Шум, пришедший с ней сюда, стоял сзади, бдительно рыская взглядами по сторонам. Огромное поле было покрыто шатрами, большими и маленькими, а тысячи верблюдов и коней паслись в отдалении. Именно эти животные обеспечивали стремительные переходы арабов, когда из пустыни появлялся сильный отряд, разорял какой-нибудь городок, и потом снова скрывался в песках. Никто и никогда не мог настигнуть их там. Точно так же, как и болгарского всадника никто не догнал бы в родной степи. Там ведь каждая балка, каждый куст и каждый ручей защищают тебя от чужака. Солнце уже садилось, а из лагеря мусульман раздавался равномерный гул, пугающий Юлдуз своим уверенным спокойствием и даже каким-то умиротворением. Не так, совсем не так должен звучать военный лагерь перед битвой. В нем слышится суета последних приготовлений, ругань людей, чьи нервы, словно натянутая струна, и бахвальство ветеранов, которые тоже скрывают страх за громкими словами.

— Молятся, — со знанием дела сказал легат Артемий. — На рассвете ударят.

— А мы? — негромко спросила Юлдуз. — Почему мы не нападаем на них?

— Нам это не нужно, госпожа, — усмехнулся Артемий. — Это нужно им, а значит, мы не будем этого делать. Они быстрее нас. Мы не станем нарушать план битвы, который утвердил ваш супруг. Там учтено все. Ну… кроме того, что его зарежет предатель. Простите, госпожа…

— Ничего, — сказал Юлдуз, прикусив губу от боли, внезапно сжавшей ее сердце.

Святославу становилось немного лучше, и он уже дышал ровнее и реже. Она поила его чистой водой, как и велел лекарь, меняясь с тем у постели мужа. Святослав в сознание не приходил, а потому она смачивала чистую тряпицу и вкладывала ему в рот. Княжич кое-как глотал воду, а она повторяла это незатейливое действо раз за разом, пока кувшин не становился пуст. Под вечер Святослав полыхал огнем и трясся от озноба, а она, стоя на коленях у его постели, молилась и новому Богу, и старым. А потом снова новому, прося у него прощения за невольный грех отступничества. Она протирала руки Святослава, ноги и грудь теплой водой, смывая пот, и лихорадка чуть отступала, вновь превратив язык парня в подобие тёрки. Тогда она брала новый кувшин с кипячёной водой и по капле вливала ему в рот. А потом он открыл глаза…

— Ты жива? — прошептал он пересохшими губами, улыбнулся и снова впал в забытье. А она… А она зарыдала, выплеснув в плаче все напряжение последних дней. Робкая надежда, которая едва тлела в ней всё это время, превратилась в жаркое пламя, жаркое до того, что ей даже захотелось есть. Юлдуз и не помнила, когда ела в последний раз.

— Александр! — она поцеловала сына, который, почуяв настроение матери, немедленно забрался к ней на колени. — Твой отец поправится! Я это знаю точно! Владыка морей не может умереть так глупо!

В тот день, когда арабы выстроились на битву, Святослав в первый раз выпил половину чашки теплого бульона. И, словно по мановению руки, весть об этом облетела все войско.

— Нож в печень? — крутили головой умудренные жизнью воины-язычники, прошедшие множество битв. — И он еще жив? Колдун, значит, как его отец! Тогда боги с нами! Не уступим мы верблюжатникам.

А вот христиане, которые точно знали, что молодая княжна молится у постели мужа день и ночь, снисходительно указывали язычникам на это обстоятельство. Святой Георгий и Дева Мария спасли молодого господина, не иначе! У египтян было свое мнение, а у иудеев свое, но все без исключения соглашались, что раз княжич получил кинжалом в печень и умудрился при этом выжить, то теперь его можно в раскаленную печь вместо каравая хлеба засунуть. Не сгорит! Тут от дурной воды и от плохой обуви люди погибают, что уж про нож в боку говорить. С таким не живут.

Эти разговоры продолжались и сейчас, на рассвете, когда две армии стояли друг напротив друга, а княжича Святослава пронесли вдоль войска на специальных носилках, где он, бледный как смерть, расположился полулежа, приветствуя солдат слабым взмахом руки. Но людям хватало и этого. Воины ревели от восторга и колотили в щиты. Ведь сам княжич, сын великого Самослава, будет командовать битвой, а если так, то все будет хорошо. Боги, и старые, и новые вновь подали свой знак. Они благосклонны к своим детям.

Мусульмане выстроились в три корпуса — центр и два крыла. Они делали так всегда. Малочисленная конница встала на правом фланге, вызвав у офицеров словенского войска понимающую усмешку. Она была пересчитана, и ее количество им известно до сотни. Разведка не зря ела свой хлеб. Тут не было и половины. Многоопытный Амр конницу бережет для удара в тыл или во фланг.

— Кто это? — с любопытством воскликнула Юлдуз, когда из строя врага вышло и выехало на конях несколько десятков арабов. — И чего они хотят?

— Это воины-мубаризуны, госпожа, — пояснил Артемий. — Они вызывают на поединок лучших бойцов. Их задача — выбить всех командиров. Так они сделали при Ярмуке, при Кадисии и во множестве других битв.

— Я слышала об этом, — кивнула Юлдуз. — Но ведь у нас запрещены поединки для всех, кто служит в легионе. Это разрешено только для наемников.

— Да, госпожа, это так, — подтвердил Артемий. — Поединок — священный обычай, но великий князь запретил его. Это странно, но очень полезно. Множество жизней опытных командиров будут сохранены. Мубаризуны — великолепные бойцы. Мы потеряли бы лучших, а это не разумно.

— Передай им, что с нашей стороны будет только один боец, — сказала Юлдуз. — Пошли кого-нибудь, кто знает их язык.

— Вы хотите выставить Сигурда? — понимающе усмехнулся Артемий. — Да, это хорошая мысль.

— Юлдуз! — услышала княжна слабый голос. — Подойди!

Она повернула коня и подъехала к носилкам Святослава, которые стояли на возвышении. Оттуда княжич планировал командовать будущей битвой. Она склонила голову. Юлдуз взяла коня своего мужа. Позади седла был приторочен короткий лук, отделанный золотыми накладками и перламутром. На другом боку ее коня висел колчан с тридцатью стрелами, выкрашенными в алый цвет, с острыми трехгранными наконечниками. Эти стрелы были достойны дочери кагана, ведь каждая стоила как двухдневный заработок портового грузчика.

— Чтобы ты не задумала, — сказал княжич, — не делай этого. Я запрещаю!

— Я уже все решила, — твердо ответила Юлдуз и тронула пятками конские бока. — Я искуплю свою вину.

— Стой, дура ненормальная! — услышала она сзади. — Остановите ее!

— Никак невозможно, ваша светлость, — ответил Артемий. — У нее золотая пайцза. И пока она пользуется своей властью так, что мы не вправе оспаривать ее решения.

— Ты ее не знаешь, — прошептал Святослав. — Под ней Буян! Она взяла моего коня! Она сейчас учудит что-нибудь такое, что небу жарко будет. Ты ее просто не знаешь!

— Да она же хочет Сигурда на бой выставить, — удивленно ответил Артемий. — Это весьма разумное решение.

— Какого еще Сигурда? Смотри! — протянул вперед руку Святослав. — Я же тебе говорил!

Щуплый всадник в кольчуге и железной шапке проскакал вдоль строя арабов, подняв руку. Он принял бой. Длинные развевающиеся волосы не оставляли сомнений. Это была госпожа Елена, притча во языцех для всего Египта. И сегодня она делает нечто такое, что было чересчур даже для нее. Воины и с той, и с другой стороны оторопели и заорали возмущенно, а больше всех воин-мусульманин, который вышел сражаться один от всего войска. Он считался лучшим, а тут такое… Мубаризун развернул коня и тронулся назад, в строй арабов. Он не опозорит себя поединком с женщиной.

— Стой! — закричала Юлдуз на языке арамеев, который понимали все на Востоке. — Если не станешь драться, я изобью тебя плетью, как раба! Стой, немытый пастух, и сражайся со мной! Тебе приказывает дочь кагана и жена правителя Египта!

Она подскакала поближе и перетянула араба плетью поперек спины, вызвав гомерический хохот словенского войска. Конь, повинуясь легкому движению ее колена, в мгновение ока оказался в двадцати шагах, обежав униженного воина по дуге.

— Что? — араб побагровел и потащил лук из колчана. — Я тебя высеку, сучка, остригу волосы и отрежу нос! Ты будешь до конца своих дней собирать кизяк в моем кочевье!

Поединки перед сражением шли и на мечах, и на копьях, и с помощью лука тоже. Луки у арабов были скверные, а сами арабы слыли неважными стрелками, уступая в этом деле даже ромеям. А уж про болгар с персами и говорить не приходилось. Стреляли из луков почти в упор, стараясь пробить плотную ткань плаща или поразить врага острым наконечником между кольчужных колец. Ну, или стараясь попасть в лицо… Кольчуга Юлдуз, что приехала с ней в седельной суме, была лучшей из всех, что делал когда-либо Лотар. Кольца в ней мастер изготовил не больше ногтя мизинца самой княжны, и пробить ее стрелой просто невозможно. Именно на это Юлдуз и рассчитывала.

— Что она творит? — простонал Артемий. — Да что же это делается, государь?

— Я тебе говорил, — хмуро ответил Святослав. — Она всегда поступает так, как считает нужным. Если она победит, то арабы потеряют боевой дух. А если ее убьют, то они будут опозорены. Нет чести в такой победе. А мои воины будут мстить за нее и не отступят. Ты же видишь, она приносит себя в жертву.

— Какая женщина! — восхитился Артемий. — Да если ее убьют, наши парни арабов до самой Медины гнать будут.

— На это она и рассчитывает, — горько сказал Святослав, побледнев еще больше. А потом добавил непонятно к чему. — А я вот с ней живу.

А на поле началась тончайшая игра двух бойцов. Солдаты обеих армий прекратили орать и вглядывались в происходящее, молясь своим богам, или богу, или святым… Никто уже не считал это шуткой взбалмошной девчонки, ведь на кону стояла ее собственная жизнь. Араб был опытнейшим воином, но конь молодой княжны был куда резвее, чем кобылка мубаризуна. И била из лука она лучше. И только в одном случае дочь, внучка и правнучка степных ханов проиграет. Как только она подпустит араба на расстояние удара меча, ей тут же придет конец. Это понимал здесь каждый, а в особенности Святослав, который смотрел на бой, вцепившись в дерево носилок окаменевшими пальцами. Мать его сына поставила на кон жизнь, чтобы искупить свой проступок. Но не будет ли то, что она делает ошибкой еще большей, чем раньше? Ответа на свой вопрос он не знал, зато знал точно, что после этого боя воины будут носить его жену на руках. Если, конечно, она останется в живых…

Две армии стояли друг напротив друга всего в сотне шагов. Из них треть — это запретное расстояние, на которое поединщики не приближались к вражескому строю, чтобы не ввести в искушение противника и не получить дротик в спину. Но сегодня это правило то и дело нарушалось. Юлдуз не была обучена искусству благородного поединка, а воин-араб совершенно потерял разум от ярости, гоняясь за девчонкой. У нее тряслись руки, и стрелы одна за другой летели мимо. А вот мубаризун уже дважды попадал в спину Юлдуз, но наконечники бессильно отскакивали от железа ее доспеха. Наконец, княжна, по-кошачьи изогнувшись назад, всадила стрелу в его левую руку, вызвав восторженный рев словенского войска. Мубаризун сломал древко, оскалив в ярости зубы, и следующим выстрелом ранил в круп Буяна, который жалобно заржал и резко сбавил ход. Это было подло. Бить в коня считалось недостойным, но Юлдуз легкой птицей слетела на землю и резко, по-разбойничьи свистнула.

Мубаризун медленно, рисуясь перед воинами, развернул коня и вытащил меч. Он сделает красивый разбег и одним ударом снесет голову наглой девчонки. А потом схватит ее за длинные смоляные волосы и проскачет вдоль войска словен. Он уже даже представил себе, как сделает это. Резвая арабская кобылка, которая получила толчок пятками, взяла разгон с места и понеслась прямо на щуплую фигурку княжны, которая крутила над головой тонкую цепочку с шариком на конце. Легкий кистень — это и было то оружие, что покорилось ей. Меч и сабля слишком тяжелы для ее руки. Казалось, ее вот-вот стопчут конем, но тут на поле выскочили две серые тени.

— Туга! Вуга! Взять!

Первая собака вцепилась в горло лошади, остановив ее бег, а вторая сбила всадника на землю. Так алаунты брали на охоте тарпана и лося, кабана и медведя. Именно за эту безумную храбрость и крепкую хватку их и ценили. Сто пятьдесят фунтов ярости — страшный соперник один на один. Этих собак натаскивали так же, как это делали в древности, ведь боевые аланские псы — настоящая легенда. Они шли в бой вместе с хозяином. Они рвали коней, а в прыжке могли выбить из седла имперского катафрактария. Кобыла с жалобным плачем опустилась на колени, но пес так и не разомкнул свои челюсти, пока она не затихла. Мубаризун в это время копошился на земле, пытаясь вытащить нож, но пока у него ничего не вышло. Левая рука была ранена, а правую с утробным рычанием трепала огромная собака. Оставался единственный шанс, и Юлдуз им воспользовалась. Она в два прыжка подскочила к арабу и спустя удар сердца опустила на его голову небольшой, с мелкое яблоко, шипастый шар. Мерзкий хруст кости раздался в оглушительной тишине, а воин захрипел, засучил ногами, взрыв песок каблуками сапог, и затих.

— Да чтоб я сдох! Глазам своим не верю! — изумленно выдохнул Артемий и заорал во весь голос. — Она победила! Она победила!

Словенское войско бесновалось от восторга, а мусульмане насупились. Победа не была честной, с одной стороны, но с другой — дралась женщина… И ведь под ней ранили коня, а это никуда не годится! Хоть результат и не выглядел бесспорным, но труп мубаризуна лежал на поле, в то время как княжна ушла с него на своих ногах. Это и была божья воля, высказанная в самой доступной для этих людей форме. Умер — значит, проиграл. Остался жив — значит, победил.

— Не по правилам прошло, — позанудствовал Святослав, но лицо его сияло счастьем. Ему плевать на убитого араба. Ему нужна любимая женщина, даже такая сумасшедшая, как Юлдуз. Или, может быть, именно такая? Он уже и сам не мог этого понять.

— Посадите ее в шатер, под стражу! — крикнул он.

— Да я и сама туда иду, — ответила Юлдуз, которая вела за повод Буяна, который хромал и смотрел на людей грустно, с затаенной болью. — У меня же сын голодный. Шум! Ты со мной пойдешь, молодого княжича покормишь. Я не смогу, у меня руки ходуном ходят. Боюсь, ложкой в рот не попаду.

Над полем раздался рев труб, и словенское войско встало огромным прямоугольником, спрятав внутри отряды конницы и пикинеров. Построение, которое величайшие умы, полководцы Македонской династии разработают только через триста лет специально для борьбы с этим невероятно стойким и мобильным противником, будет использовано намного раньше. В нашей истории в 10 веке арабов отбросят до самой Палестины, а «весь Восток будет вытоптан копытами ромейских коней». Так потом напишут хронисты.

Тучи арабских стрел взвились в небо и забарабанили по щитам и шлемам. В ответ полетели плюмбаты и дротики. Отстрелялись и лучники, сделав всего пару залпов. Натиск мусульман был стремителен, как морская волна. Худые, в длинных, до колен, рубахах и простых сандалиях на ногах, с фанатично горящими глазами, арабы шли на словен, ромеев и египтян, выставивших вперед острые железные жала. Огромный квадрат пехоты ощетинился копьями и принял первый, самый страшный удар вражеского войска.

Сухой стук древка о древко, хруст ломающего дерева, стоны раненых, вопли тех, кто лишился руки или глаза. Все это слилось в страшный гул, из которого едва можно было вычленить отдельные звуки и команды. Сотники свистом серебряных дудок меняли уставших бойцов в первом ряду, не давай сбавить темп боя. И вот уже кое-где в ход пошли мечи и длинные саксы, а строй легионеров превратился в стену прямоугольных щитов, над которыми блестели глаза. Древний, как мир, обычай, выработанный десятками поколений воинов. Щит висит на вытянутой вниз руке. Он плотно упирается в левое плечо и голень. Чуть ослабь стойку, позволь щиту болтаться, и все! Первый же удар выбьет передние зубы. Низко опущенный шлем дает врагу поле для атаки шириной в три пальца над краем щита. Пойди еще попади в эту щель. Зато воины, измотанные месяцами тренировок, разили врага, словно какой-то огромный механизм. Парируешь удар одного воина, а бьешь в открытый бок или подмышку врага, стоявшего справа. Не отбить этот подлый удар, и длинный сакс оказался куда как хорош для такой битвы. Ну а в тесной давке и вовсе копье ни к чему. Не поднять его.

Первый натиск схлынул, оставив в пыли десятки тел. Сотни ушли в лагерь, или их понесли туда. Они были ранены и больше не могли сражаться. Остальное войско выстроилось вновь, сомкнув ряды. Арабы встали по племенам и родам. Отец рядом с сыном, а брат с братом. Потому-то они и не показывали страха. Как можно опозорить себя перед людьми, с которыми тебе потом жить?

Гигантский квадрат стоял недвижим, и даже удар арабской конницы в тыл, который обычно действовал неотвратимо, словно молния, не достиг цели. Фронт позади ничем не отличался от того, что был спереди. Воины выстроили фулкон, подняв щиты в два этажа, а к месту прорыва устремились пикинеры, ждавшие своего часа в центре каре.

— Порядок бьет класс, — негромко произнес Святослав. — Так говорил отец. Видят боги, он прав. Он был прав во всем! А я-то думал, что война — это кураж и удаль! Какой же я был дурак!

— Государь! — к нему подскакал Айсын. — Конница готова. На левом фланге арабов изрядно размяли. Дозволь выпустить всадников!

— Подожди! — сказал Святослав, к которому подбежал вестовой и доложил остановку из той части, где ударила арабская конница. — Пусть увязнут покрепче.

Неожиданного удара не получилось. Обходной маневр, атака с тыла, рвущая тонкую нить строя и вселяющая панику… То, что всегда приносило арабам победу, в этот раз не сработало, разбившись о щетинистого ежа пехотного каре. Туда, где строй словенского войска опасно прогибался, немедленно посылалось подкрепление, а лучники начинали бить через головы собственных солдат. Каре стояло, как каменное. Его попробовали на зуб со всех сторон, атакуя то пехотой, то конницей, то попросту заливая тучей стрел. Да только странные железные шляпы и доспех из проклеенной ткани, кожи и стальной проволоки делал выстрелы почти бесполезными. И напротив, залпы плюмбат и стрел выкашивали бездоспешных арабов, которых было подавляющее большинство. Лишь самые знатные воины пустыни носили кольчугу.

— Пора, государь! — Артемий подскакал к нему с левого фланга, где даже на глаз было видно, что цепь арабов изрядно поредела.

— Иди! — кивнул Святослав Айсыну и тот, ударив кулаком в грудь, повернул коня.

Ряды воинов расступятся, а две сотни тяжелой кавалерии разорвут хлипкую нить отчаянно сражающейся арабской пехоты. А потом в прорыв хлынут болгары и закрутят свою смертельную карусель, безнаказанно поливая окруженных воинов ливнем стрел. Арабы попадут в капкан между пехотным каре и конницей, и это сломит их боевой дух, словно сухую ветку.

Таков был план, и этот план сработал. Сначала один отряд, потом другой ручейками потекли в сторону лагеря, седлая своих верблюдов и уходя в пустыню. Их никто не преследовал. Это стало бы полнейшим безумием.

А вот Амр ибн аль-Ас, которому было далеко за семьдесят, прямо на глазах из крепкого пожилого воина превратился в дряхлого старика. Поражение согнуло его плечи и потушило взгляд, еще недавно пылавший огнем. Вестник халифа, который стоял рядом с ним, приказывал ему прибыть в Медину. Амр долго отказывался, понимая, что лишь победа может искупить его дерзость. А вот победы как раз и не было. Он напрасно погубил тысячи, и ему придется за это ответить. И даже того проклятого предателя, который якобы зарезал мальчишку Святослава, нигде не смогли найти. Амр хотел напоследок содрать с него кожу, но не успел. Этот сын скорпиона и гиены исчез, словно сквозь землю провалился