Власть над водами пресными и солеными. Книга 1

Глава 9. Сын инеистого великана

Как только я прекратила дозволенные речи, то бишь завершила биографическую справку, в комнате воцарилось молчание. Довольно нехорошее. Все трое — Гера, Ира и Саша-Галахад — не произносили ни звука. Герка с задумчивым лицом, Саша — со смущенным, Ира — с выжидательным. Интересно, кто первым пойдет в атаку на непонятки? Естественно, это…

— А почему он царский сын? — требовательно спросила Ира.

Еще раз «естественно». От расспросов о родне женщину ничем не удержишь. Нехотя углубляюсь в дебри, в которые и соваться-то не собиралась…

— Потому что неизвестно, чей он сын. — Я неловко замолчала.

Какого черта! И ведь живем не в XIX веке, и не ханжи ни разу, а вот поди ж ты! Такая трудная задача — сказать простыми русскими словами, что Майя Робертовна двадцать три года назад принесла в подоле и тем самым обеспечила меня самой лучшей компанией для одинокой сумасшедшей — преданным племянником… И перед Геркой неудобно. Словно обзываю его байстрюком.

— Ну да, и что? — безостановочно перла Ира, не споткнувшись о мою откровенность, не изменившись лицом, не оглянувшись на Геру. — И про меня неизвестно! Я что, принцесса?

Оп-паньки!

— Нет, остроухая полукровка, ворующая мужиков со свадебного ложа! — ухмыльнулась я. — Слушай, ну это же стандартная фишка подсознания! Дети, незнакомые со своими родителями, часто придумывают себе аристократическое происхождение или объявляют себя потомками вип-персон. Над ними только ленивый не смеется, а они все стоят на своем, все доказывают… То, что доказать нельзя. Детская попытка себя обезопасить. Зная, что родителя рядом нет и не будет, ребенок надеется на имя, достаточно громкое, чтоб защитить потомка.

Я поморщилась. Болезненная тема. Как минимум для троих из четверых присутствующих — болезненная. Как бы с нее свернуть? Нет. Если я сейчас заговорю о погоде или о достоинствах кремового торта к чаю, их это еще больше обидит. Придется и дальше гулять по ножам, будто андерсеновской русалочке.

— Ну, я хоть и не ребенок, а запирательство его мамы и у меня аналогичную реакцию вызвало. Тем более, что мне тогда было, как вам сейчас — двадцать с хвостиком. И я нафантазировала необыкновенную историю Геркиного рождения. Ориентируясь на крохи информации, выпавшие из Майкиного рта — обычно крепко сжатого. Разумеется, до матери и Соньки, нашей старшей сестры, я полученное знание доводить не стала…

— А почему?

— Потому что уж очень они с мамочкой похожи. Превыше всего на свете ценят мужское общество и липнут к одиночкам, точно синтетика к ожогу: не затрахать, так сосватать норовят. Очень утомительные тетки. Жить не могут без психоанализа на дому.

— Мне бы кто психоаналитика на дому предоставил! — невесело хмыкнул Саша. — Я б ему в ножки поклонился. Когда тебя вообще не слышат — это куда хреновей…

— Ты, сэр Саша, говори, да не заговаривайся! — повысила голос я, заметив посмурневшую полуэльфийскую рожицу. — Тебя теперь есть, кому послушать. Прошлое мертво, настоящее прекрасно, понял, рыцарь Поклонной Горы?

— Ага, — виновато забормотал сэр рыцарь и сгреб все еще возмущенно сопящую подругу жизни подмышку. — Так чего за историю ты тогда придумала?

Облегченно вздохнув — не люблю говорить о… некоторых представителях своей семейки! — я завела свою собственную Малую Эдду.

…Все началось с обычного тинейджерского бунта. Когда девушке еще нет восемнадцати, родня занимается тем, что подвергает планомерному геноциду всех ее потенциальных сексуальных партнеров. Тебе, дескать, рано еще.

Как будто сексуальная жизнь может начаться вовремя! Для нее всегда либо слишком рано, либо уже поздно, либо времени нет. Поэтому первые сексуальные впечатления всегда приходится получать в антисанитарной и неромантичной обстановке. Особенно в нашей стране, где еще недавно неженатой паре снять комнату в отеле было нельзя, а потом стало можно, но дорого. Да и вообще, первый секс, в отличие от первой любви, — такое событие, которое всем хочется… поскорее забыть. И не в последнюю очередь из-за чувства вины, навязанного взрослыми.

Зато как только девушка переваливает за восемнадцатилетний рубеж, в мозгу родителей будто бордель открывается. Совмещенный с брачной конторой, не несущей никакой ответственности за предоставленных му… кандидатов.

Грязевым потоком в дом текут кошмарные типы, с которыми и на сайте знакомств-то общаться стремно, а тут — вживую… Сыновья подруг, чтоб их. Уроды и неудачники — самые приличные слова, приходящие на ум молоденькой девушке, донельзя обозленной и потихоньку теряющей уверенность в себе. Действительно, если изо дня в день какой угодно умнице-красавице подсовывать ухажеров из категории "Сын одной моей подруги, ему под сорок, но он такой приятный мужчина, и жениться хочет!"… Да на исходе второго квартала она ощутит себя рябой горбуньей с тремя классами образования!

Майя и ощутила. И взбунтовалась. Она всегда взбунтовывалась* (Знаю, нет такого слова. А действие — есть! Прим. авт.), если на нее давили. Я вот замыкалась, уходила в себя, отмалчивалась и отнекивалась. Майя, наоборот, отмыкалась и выходила. Из себя. В народ. Народ бросался врассыпную, потому что Майе нравилось выражать свое неудовольствие бурно и изобретательно. Она была — и остается — виртуозным агрессором.

Подозреваю, что именно в те… даже не годы, а месяцы Майя Робертовна поняла, в чем ее сила как личности и слабость как женщины. Она — амазонка, рожденная не в то время и не в том месте! А амазонки не заводят ни мужей, ни возлюбленных. Наслаждение и умиротворение им приносит хорошая вспышка гнева и хорошая драка, но никак не прядение кудели и не укачивание колыбели. И не потому, что амазонки — плохие, зато куделепрядильщицы — хорошие, или наоборот. В конце концов, создала же вселенная и тех, и других, значит, обеим в ней место найдется.

Главное — вовремя определиться.

Майя, ощутив себя амазонкой, усвистала в экспедицию. И не сказала куда (видно, не окрепла еще, погони боялась). Вернулась решительная и мечтательная одновременно.

И вскоре, рассказывая об экспедиционных буднях, подчеркнуто буднично упомянула имя — Гимир. При МНЕ. Незначащим тоном. Вскользь. Надеясь, что я не услышу, а жгущее язык имя будет произнесено.

В доинтернетную эпоху прошло немало времени, пока я наткнулась на имя "Гимир".

Инеистые великаны* (В германо-скандинавской мифологии предвечные великаны, жившие до асов — богов — прим. авт.), первые живые существа на земле, мне представлялись огромными синеглазыми блондинами, похожими на развязных шведов или прижимистых норвежцев. В любом случае — синеглазые, беловолосые, могучие и наивные. Совершенно беспомощные перед лицом хитроумных скандинавских богов, пришедших их уничтожить. Так же, как беспомощны оказались боги перед нами, людьми. И пусть мы куда мельче и слабее, зато божественной наивности в нас нет, ни на полушку. Наверное, когда-нибудь так же станут думать о себе крысы, очищая мир от нас, людей.

Гимиром звали великана, воплощение снежной зимы, времени серебристых зверей, танцующих в лунном свете на мерцающем снегу. Зима всегда казалась мне самым красивым временем года. Я бы тоже выбрала Гимира, если бы встретилась с ним.

А если отрешиться от мифологических деталей, то у Майки, похоже, случился кратковременный роман со скандинавом, невесть как затесавшимся в экспедицию, просеивающую песок в пустыне в паре километров от двухтысячелетней крепости, силуэт которой походил на гигантскую кучу верблюжьего дерьма.

Гимир был совершенно чужеродным явлением и для экспедиции, и для пустыни, и для дерьмообразной крепости. На застольях с песнопениями и распитием "спирта для хозяйственных надобностей" его не было. Сквозь драчливое и жуликоватое местное население он проходил, как сквозь текучую воду. Его даже москиты не кусали, будто опасались, что вместо крови в его капиллярах течет нечто криогенное.

Насколько я знаю свою младшую сестру, на нее должно было подействовать это чудо равнодушия к внешнему миру. Не знаю, как — завораживающе или раздражающе — но сильно. Если судить по отзывам Майи насчет козлов-археологов, долбаной жары и скуки смертной, она мгновенно включилась в охоту на Гимира, смела с пути соперниц, показала им, кто тут альфа, — и добилась своего. Порции охлажденной (если не замороженной) любви инеистого великана к негасимому огню жизни в Майкином лице.

Любви, которая и в ней самой что-то основательно выморозила. То ли погоняв по фестивалям-тусовкам после возвращения из экспедиции, то ли уже там, в пустыне, Майя каркнула себе вороном Эдгара По: nevermore! Никаких встреч-погонь-расставаний, потому что это слишком скучно. Или слишком больно. Или слишком захватывающе. В любом случае — отвлекает от жизни для себя, которую Майя Робертовна планировала прожить. И прожила.

Но сперва родился Гера. Георгий Гимирович.

Которого пытались записать и Тимуровичем, и Дамировичем… Но Майя, как из брансбойда, облила паспортистку презрением, прервав поток вариантов фразой, которой мы больше никогда от нее не слышали: "У моего ребенка отчество настоящее, не то, что у некоторых!" Она произнесла это так, словно никому не известный Гимир был по крайней мере звездой. Причем не в Голливуде, а на небе. И все Тимуры и Дамиры бренного мира не стоят одного нездешнего Гимира.

Что ж… Вот так довольно пошлая история на моих глазах превратилась в миф, да еще написанный стихами. Об аристократическом происхождении шепчутся, о божественном — молчат. И Майя заставила нас замолчать. На двадцать три года.

Ну, а когда Гера вырос не просто большим, а большущим мальчиком…

На этом месте Герка под смех публики согнул руку в локте и со шварценеггеровской отрешенностью на лице продемонстрировал бицепс объемом с Ирочкину талию.

— Разве я не божественен? — улыбнулся он, глядя на меня глазами, которые только мои недальновидные родичи считали "нашими семейными".

Да, в нашей семье полно голубоглазых. Я, Майка, бабушка со стороны отца… Мать и отец — кареглазые, а у Соньки глаза вообще желтые с оранжевым отливом, как у крупных кошачьих.

Но для меня, прекрасно различающей оттенки, разница между цветом глаз племянника и моих собственных была такой же заметной, как и разница между цветом глаз Майи и Сони. У меня глаза серо-голубые, а у Гимирова сына — СИНИЕ. Это синева, лишь слегка разбавленная сероватым, водянистым "нашим семейным" цветом. Мои глаза цветом походят на темный слежавшийся лед с белесыми прожилками. Глаза Геры напоминают холодное горное озеро, в котором отражается холодное безоблачное небо. Так что ничего семейного в цвете глаз моего племянника не было. Только чужое.

Естественно, вся эта куча домыслов не могла не оформиться в моем мозгу во что-нибудь эдакое… штампованное. Почему бы и не в принца, которого предали родные и заколдовал сумасшедший маг?

— Да и путешествовать в обществе принца, пусть даже заколдованного, куда приятнее, чем в обществе обычного наемника, болтливого, нечистоплотного, придурковатого добра молодца, который только тем и хорош, что добр, но этого явно недостаточно! — уверенно заключила я общую историю происхождения Геры и Геркулеса — моих друзей и в том, и в другом мире. — Хотя в верхнем мире я этого еще не поняла.

— Зато здесь поймешь! — спохватился Герка. — А ну все вон, ребятишки! Тебе давно пора есть и спать.

— Да мы весь вечер ели, — защищалась я. — Гер, пожалей ты мой желудок! Или хоть фигуру мою девичью… почти девичью.

— Плевать мне на твою фигуру и на желудок тоже! — рявкнул Гера. — Тебе надо вечером пить теплый бульон и ложиться спать под скучную книжку, а не гонять чай-кофе и засыпать под увлекательную беседу! Будешь делать, как я сказал!

— Вот потому ты в верхнем мире не только принц, но и палач, — буркнула я и довольно хихикнула.

За Геркиной спиной — как за каменной стеной. Жаль, от меня племяннику никакого проку. Связями за 45 лет жизни не обзавелась, финансовых империй не основала… Ладно бы содержала что-нибудь вроде светского салона, куда всегда можно притащить девицу, чтоб впечатление произвести — ах, богемная тусовка, ох, писатели, ух, критики, эх, режиссеры! Ну и продюсеры, млин, как же без них?

Но если бы мне предложили выбор между утоплением в теплом бульоне и содержанием литературного салона, я бы выбрала первое. Потому что боюсь людей. Их жадного желания развлечься, отвлечься, увлечься — неважно за чей счет, лишь бы не за свой! Они оплетут тебя плющом, не сбрасывающим листья в холода, они высосут тебя до последней капли, они сожрут твое мясо, а на костях покатаются. Причем не со зла — просто их стремление к удовольствиям выше и добра, и зла. То есть им так кажется. А тебя они и спрашивать не станут.

Нелюдимость не всегда рождается от паранойи. У нее могут быть и вполне здоровые "родственники".

И в частности, нежелание становиться рабочей силой, донором идей, дойной коровой и опорой в жизни для кого-то… ненужного тебе. Навязанного обстоятельствами, замаскированными под судьбу. К одному такому «обстоятельству» я и приближалась сейчас со скоростью шестьдесят минут в час.