Влюбленные в маски

ГЛАВА ВТОРАЯ

"Коронную школу благородных искусств и изящных манер" иначе, чем "ублюдочной школой", в народе не величали. Да и то сказать, как еще ее было называть, если там учились девочки-каброи со всего Тревизо? Безродные с даром. Бастарды.

Каждое воскресенье в школе проходил благотворительный прием, во время которого синьоры-меценаты под присмотром наставниц чинно пили чай со старшими из девочек, слушали их выступления и танцевали с ними под звуки клавесина, за которым тоже сидела какая-нибудь каброя.

— Вы должны быть бесконечно благодарны герцогству и взрастившему вас заведению, — любил повторять синьор почтенный директор Гаспаро, виконт делла Корелли, презрительно вздернув губу и демонстрируя воспитанницам чрезмерно длинные, как у кролика, передние зубы, — за то, что вам не приходится прозябать на улице.

Хотя на деле "прозябать" было попросту невозможно: обо всех каброях было известно с самого младенчества, и все они в семилетнем возрасте оказывались в школе. Отсюда нельзя было отчислиться по собственной воле или за провинность, из коронного учебного заведения выходили лишь по достижении восемнадцати лет — как правило, замуж. Ублюдки или нет, однако их магический дар обладал достаточной ценностью, чтобы одиннадцать лет кормить, одевать и учить их за казенный счет. Поскольку затем его можно было выгодно продать, тем самым возместив все затраты и не утратив даже доли магического дара, столь ценимого аристократией. Таков путь каброи — они должны были сохранять и развивать дар и быть особенными, не такими, как простолюдины.

Расставленные вдоль стен чайные столики с мягкими диванчиками, на которых сидели воспитанницы в ожидании гостей, всегда напоминали ей торговые ряды. Синьоры благотворители вальяжно прохаживались взад и вперед в сопровождении наставниц — степенных или хлопотливых, но неизменно подобострастных к тем, чьи кошельки позволяли приходить сюда каждую неделю и выбирать. Хотелось вжаться в спинку дивана, слиться с голубыми розочками на обивке, зажмуриться и повторять: "Только не смотрите на меня, только не на меня". Но было нельзя: благовоспитанной девице полагалось сидеть с прямой спиной и слегка опущенной головой, демонстрируя должные скромность и почтение к синьорам благотворителям.

— А это синьорина Сартори, у нее дар защиты, и весьма отточенный, — сообщила наставница Кармела Абелина тучному тяжело дышащему господину, возраст которого позволял предположить, что он собирается жениться отнюдь не впервые. Это никого не удивляло: юные синьоры вполне могли найти себе невест, за которых не придется платить золотом, а захаживавшие сюда вовсе не котировались на рынке холостяков.

— Добрый день, синьор… — она сделала вежливую паузу, опустив ресницы, чтобы он мог назвать свое имя. Пускай думает, что она скромница, хотя на самом деле ей просто не хочется на него смотреть. Противно.

— Адриано, деточка, — представился он, грузно плюхнувшись на диванчик. Наставница застыла рядом, невозмутимо глядя перед собой, как стражник на воротах.

"Адриано. Деточка. Сразу вот так, да еще и по имени… А если захочет выкупить?.." — от этой мысли внутри все похолодело, и под грудью начало что-то царапать.

— Рада знакомству, синьор Адриано.

— Взаимно. И что же вы еще умеете, прелестная синьорина? — пропыхтел в ответ толстяк. — Дар защиты — это прекрасно, но я все-таки ищу… спутницу жизни, а не телохранительницу.

— В школе нас прекрасно учат всему необходимому, — девушке казалось, что от этого Адриано несет жаром, его было слишком много, от него хотелось отодвинуться, но было нельзя, это выглядело бы слишком демонстративно. Возможно, от этого ее ответ был слишком уж рассеянным, но ее слова подхватила наставница:

— Видите, как наша синьорина Сартори благовоспитанна? Не желает хвастать, хотя на самом деле ей есть, чем гордиться. Девушка обучена всему, что положено: ведению домашнего хозяйства, вплоть до основ управления небольшим замком, этикету, игре на клавесине.

— А чем же такая одаренная скромница занимается в свободное время? — осведомился синьор Адриано, слегка наклонившись к ней и положив руку на стол, совсем рядом с ее ладонью.

— Чаще всего читаю, — ответила она, стараясь не выдать голосом испуга и неприязни, и отдернула ладонь, сцепив пальцы в замок и положив руки на колени. Она скромница, ей можно, пусть только не трогает. Царапанье внутри нарастало.

Синьор Адриано недовольно фыркнул:

— А вот это лишнее. Если слишком много читать, в голове заводятся ненужные мысли, от которых пробуждается чрезмерная болтливость… А хорошая спутница жизни, деточка, оттеняет мужчину своей красотой молчаливо. Вам ведь есть, чем оттенять, — он ненадолго замолчал, скользнув по ней очень плотоядным взглядом, недвусмысленно замершим на декольте. — Так что лучше вышивайте.

— Спасибо, прислушаюсь к вашему совету, синьор Адриано, — слегка замороженным голосом ответила она. На самом деле, хотелось визжать и прижиматься к стенке, отмахиваясь от омерзительного типа руками и ногами. Но каброя не могла себе такого позволить, каброям в принципе много чего нельзя было себе позволять.

— Я вообще удивляюсь, как он не сказал прямо: "Зачем вам мозги, когда у вас такие перси?". Уб-блюдок, сучий потрох, так бы и оторвала ему мерзкие толстые ручонки, — возмущенно рассказывала "милая скромница" своей подруге Инессе, изящной девушке по прозвищу Фитилек, вечером перед сном. Сейчас она дала волю ярости и представляла, как могла бы его стукнуть: этот толстяк не выдержал бы поставленного удара, наверное, свалился бы, смешно суча ногами. Ну почему она не родилась парнем? Те тоже учатся и идут на службу к герцогу. Все честно — отработать за прокорм, можно и выслужиться. И жениться на ком пожелаешь.

— Чувствую, если он тебя, не приведи небо, выкупит — что-нибудь ты ему точно оторвешь в первую же ночь, — ехидно ответила Фитилек. Вид у нее при этом, впрочем, был серьезный и даже хмурый. — Ты права, Дага, нельзя тебе в жены. Станешь телохранительницей — и помашешь всем этим жирным старым скотам ручкой на прощание.

— Выдумки это все, — неожиданно объявила их соседка Магдалена, которую звали Рыбкой — в шутку, разумеется, промолчать она не умела вовсе. — С такими… персями, Дага, тебя выкупят раньше, чем отбор в телохранители вообще начнется. А даже если и нет — больно много желающих, и не одна ты такая умная и способная.

— И все же сдаваться так просто я не собираюсь, — Дага потерла левую щеку, где у нее так и не осталось шрама, его слишком хорошо залечил целитель. Что ж, то была неудачная попытка избежать участи, которая ее так сильно страшила, но вовсе не последняя. — Жить мне хочется больше, чем качаться на виселице за убийство муженька, а я что-то боюсь не удержаться.

— Это ты тут, среди своих, такая смелая. А выкупят тебя — и как миленькая в храм пойдешь и станешь послушной женой, — хмыкнула Рыбка.

— Посмотрим, — твердо сказала Дага. — Цыплят по осени считают.

Она старалась изо всех сил, теперь с еще большим усердием, чем все последние годы — за три недели до отбора синьорину Сартори в свободное от занятий время можно было найти исключительно в тренировочном зале. В свои силы и способности Дага верила, но подготовиться должна была как можно лучше и выложиться на отборе по полной. Учитель фехтования синьор Квирино делла Бьянки сочувственно качал головой, однако из зала Дагу не выпроваживал и даже не увещевал, чтобы она так себя не загоняла: синьор Квирино, как всегда, все понимал — он был одним из немногих людей в этой школе, кто относился к ней с пониманием.

Неожиданный вызов в кабинет синьора достопочтенного директора тоже застал синьорину Сартори за тренировкой: она третий час терзала манекен, отрабатывая на нем колющие удары. Так что явилась Дага пред лицо виконта делла Корелли в неподобающе растрепанном и запыхавшемся виде. Он, однако, против обыкновения, отчитывать ее не стал — напротив, при виде нее расплылся в улыбке, выставив напоказ свои кроличьи зубы.

— У меня для вас радостная новость, синьорина Сартори, — возвестил директор. — Уважаемый синьор Адриано Бордоне счел именно вас той, кто составит его личное счастье. И уже одарил наше скромное заведение пожертвованием в благодарность за то, что мы взрастили дня него такой чудесный цветок, как вы.

"Кто?" — едва не спросила она от растерянности, хотя синьора Адриано помнила прекрасно, еще бы было его не помнить, мало кто из "благотворителей" вызывал у нее такое сильное омерзение. Дага ощутила, как по шее, а потом по спине потекла единственная крупная капля пота, и от нее будто волной расходился холод. Хотелось съежиться, сесть на корточки и прикрыть голову руками, заткнуть уши, сказать себе, что это неправда, она этого не слышала, этого не может быть, потому что не должно быть. Но оно было. И деньги за нее уже внесены. Рабыня уже обрела своего хозяина, хотя ошейник на ее шее еще не сомкнулся.

— Вы будто не рады, синьорина Сартори? — со сдержанным удивлением спросил синьор делла Корелли, приподняв брови. — Стыдитесь. Вы должны быть благодарны, что такой обеспеченный человек и уважаемый негоциант, как синьор Бордоне, согласился связать с вами свою жизнь. И вам никогда не придется бедствовать и прозябать на улице, как всякому неодаренному сброду. Ну же, улыбнитесь. И поблагодарите меня наконец за то, что я устроил вашу судьбу, что за ужасные манеры.

— Что вы, синьор делла Корелли, я просто ошарашена свалившимся на меня так неожиданно счастьем, — тут же ответила она. — Могу я пойти поделиться с подругами радостной вестью?

— Разумеется, синьорина Сартори, — директор слегка кивнул. — И можете начинать готовиться к новой жизни за пределами нашей школы. Хотя, разумеется, вы пока останетесь здесь, на все пять дней до вашего восемнадцатилетия. Мы приличное заведение и блюдем высокие принципы морали.

"Негоциант. Пузатый кошелек на ножках, кто б сомневался. Но, может, хотя бы детей на улицу не выкинет?" — подумала Дага, когда за ней закрылась дверь директорского кабинета.

Дети каброй не всегда рождались даровитыми, и потому часто брачный контракт заключался так, что неодаренные отпрыски не наследовали ничего: ни титулов, ни денег. Но у купцов и не было титулов — поэтому контракты с ними могли и не быть такими уж жесткими. Все-таки своя кровь. Простолюдины с деньгами, надеющиеся, что хотя бы их дети станут вхожи в аристократические круги, легче прощали им то, что они тоже могли оказаться простолюдинами. Аристократы детей без дара своими не считали вовсе.

Дага пыталась найти хоть что-то хорошее в своем новом положении, но этого было слишком мало по сравнению с тем, что ей вообще придется выйти замуж за похотливого старикашку, который хочет сломать ее личность, оставив для себя лишь красивую куклу, удовлетворяющую его желания. Она не сможет. Чем дольше Дага об этом думала, тем сильнее понимала, что сказала правду: она же просто убьет синьора Адриано, едва он попытается к ней прикоснуться своими похожими на сардельки пальцами. Ее передергивало от одной мысли об этом.

Она попыталась подумать о чем-нибудь утешительном, но в голове немедля замелькали жутковатые картинки. Вот она всаживает подвернувшийся ей столовый нож в толстый живот негоцианта и тот, ошарашенно выпучив глаза, заваливается назад. А вот Дага душит его прямо на брачном ложе заранее припасенной гарротой — и розовые лоснящиеся щеки синьора Адриано Бордоне становятся сизо-пунцовыми. Жалко будущего супруга ей не было вовсе, и это пугало Дагу сильнее всего. Она сделает это — и ее повесят. И все.

Еще не дойдя до своей комнаты, куда она действительно направилась, собираясь поделиться новостью с Фитильком, Дага поняла, что лучшим выходом для нее будет побег. Пока она надеялась на лучшее, она оставалась тут, но теперь надежды разбиты, и Дага должна хотя бы попытаться найти свое будущее не в доме синьора Бордоне.

Едва она приняла решение, в голове наступила та звенящая холодная ясность, которая приходит перед трудным поединком: все смятенные чувства отступили, а разум принялся работать быстро и четко, как часовой механизм. Спустя полчаса у Даги был готов план, и она тут же взялась за его осуществление. "Видите, синьор директор, я готовлюсь покинуть стены вашего разлюбезного заведения, как вы и велели", — зло думала она, направляясь по парковой дорожке в сторону конюшни. У нее была с собой сумка, в которой могло бы лежать лакомство для лошадей, но вместо этого там лежал ее костюм для тренировок, а еще — серебряные сережки и колечко с аметистами, которые она надевала на "благотворительные приемы". Дешевые, конечно — щедрость короны к каброям имела свои строгие пределы — но все же их можно будет продать и выручить сколько-нибудь денег на первое время.

Сумку Дага припрятала поглубже в стог сена под навесом снаружи: не промокнет, если вдруг дождь пойдет, и не нужно будет среди ночи пробираться в конюшню, боясь напугать лошадей и поднять шум. Покончив с этим, она, как ни в чем ни бывало, взнуздала свою любимую серую кобылку и добрых часа полтора гоняла ее по манежу, чтобы все выглядело убедительно. Потом вернулась в свою комнату и так же убедительно "читала", не забывая даже вовремя переворачивать страницы, хотя у нее бы сейчас и слова из книги в голову не влезло: Дага снова и снова прокручивала в мыслях свой план и терпеливо дожидалась ночи, чтобы, когда все уснут, влезть в сундучок с личными вещами Франчески, их четвертой соседки по комнате.

У той было прозвище Булочка: от расстройства, сильной задумчивости, усталости, за разговорами — Франческа ела. Так много, что в итоге наставницы обратили на это внимание и выдали ей бутылку эликсира для похудения, приказав пить каждый вечер по ложке. Дага собиралась выпить сразу пять, после чего к утру ей должно было сделаться очень дурно. "Вот бы синьору Бордоне всю бутылку разом в глотку влить", — мстительно подумала она, поморщившись от горьковатого вкуса, торопливо убрала пузырек на место, закрыла сундучок и нырнула под одеяло. Никто из соседок не проснулся.

Мысли о мести и о побеге оказались достаточно умиротворяющими, чтобы задремать — впрочем, ненадолго. Она очнулась в холодном поту с ощущением, будто ей засовывают в глотку металлическую ложку, и ее вырвало. Девочки принялись суетиться, а Дага сидела на кровати с кружащейся головой и думала о том, что первый пункт плана она выполнила отлично. Отравиться ей удалось.

Дежурная наставница попросила Рыбку, как самую рослую в комнате девушку, помочь ей, и они вдвоем довели Дагу до лазарета. Ее рвало еще три раза, а потом желудочные спазмы прекратились, и сиделка оставила ее одну, спать. Рядом с кроватью на тумбочке стоял стакан воды, которую можно было отпивать понемногу, чтоб не стошнило сразу. Впрочем, ее больше вовсе не тошнило, и она окунулась в мутные сны, затянутые зеленым туманом, в которых ей приходилось бежать по вращающимся и убегающим от нее медным мостам, а за ней бежал синьор Бордоне, размахивая пачкой бумаг, где было написано, что она его собственность и не имеет права ходить на балы в витражных башнях.

Когда Дага проснулась, за окном давно стоял белый день, и это было хорошо: дольше проспала — легче будет ночью не спать. Она осторожно села на кровати, пытаясь оценить свое состояние. Голова кружилась, но не сильно. "Сойдет", — решила она и сделала несколько глотков воды из стакана, только в этот момент почувствовав, как сильно ее мучает жажда. Но пить взахлеб не решилась, чтобы снова не сделалось дурно. Теперь — осторожно встать и дойти до умывальной комнаты. Проверить, в состоянии ли она передвигаться, и оглядеться на месте перед предстоящим побегом.

В коридоре к ней сразу бросилась сиделка, причитая: "Вам рано вставать, синьорина Сартори", — но Дага решительно сообщила, что ей лучше и что она может дойти до умывальни. На удивление, даже не соврала: в ушах стоял звон, а голову будто кололо иголками, но ходить она могла твердо. Неторопливо умывшись, Дага заодно внимательно осмотрела маленькое оконце почти под самым потолком — ее путь на свободу — а потом вернулась в кровать и попыталась задремать снова. По счастью, она ослабла достаточно, чтобы у нее получилось заснуть и проспать до самого вечера.

На этот раз она обнаружила на тумбочке не только воду, но и тонкий ломтик засохшего хлеба, и очень неторопливо, старательно разжевывая, его съела. Желудок возмущенно потребовал еще, издав звонкую руладу, но больше хлеба не было, да и не стоило после отравления есть много. Снова аккуратно выпив воды, Дага двинулась к умывальне. Сиделка спала, так что можно было надеяться на то, что время у нее есть.

Просто встав на умывальник, до оконца она не дотягивалась. Примерившись, Дага прыгнула, вытянув руки вверх и пытаясь ухватиться за раму, но в первый раз не удалось, и она съехала по стене, больно ударившись ступнями о каменный пол. Впрочем, она тут же решительно влезла на умывальник во второй раз и, взяв упор и согнув колени, прыгнула выше. Тюфяком повисла на раме и с некоторым трудом подтянулась: сильно кружилась голова. Лазить после отравления было заметно сложнее, чем обычно. В какой-то момент, повиснув на окне и все никак не нащупывая, за что ухватиться снаружи, она малодушно засомневалась, не вернуться ли.

"Синьор Бордоне. Сзади" — подумала она и, едва представив это, похолодела, тут же нашла выступ украшающей окошко лепнины и выкарабкалась наружу. Голова больше не кружилась: страх перед будущим супругом придавал сил, и Дага с обычной своей ловкостью полезла вниз со второго этажа. Спрыгнуть тоже было можно, но без обуви не стоило рисковать. С пропоротой ногой далеко не уйдешь.

Вскоре она соскочила на землю, мягко и осторожно. Трава была мокрой от росы, так что, пока Дага пробиралась по кустам к конюшне, и ноги, и подол сорочки изрядно намокли. От этого сделалось совсем зябко, хотя ночная прохлада и без того забиралась под тонкую ткань, заставляя тело покрываться мурашками. Очень хотелось нырнуть в тепло, за призывно приоткрытую дверь, из-за которой раздавалось сонное всхрапывание лошадей, но было нельзя. Дага торопливо нашарила в копне свою сумку — и снова скользнула в кусты, подальше, в самую глушь парка, чтобы ее не могли заметить. Воспитанницы хорошо знали укромные места, где можно было хотя бы ненадолго скрыться от пристального внимания наставниц.

Вытирать ноги было бесполезно, да и нечем, так что она натянула чулки прямо так, и от этого все же сделалось теплее, хотя она долго возилась с подвязками озябшими и подрагивающими пальцами. Теперь ботинки, а потом платье — так стало намного лучше. Согреться до конца не удастся, в мокрой-то сорочке, но хоть перестанет дрожать, будто лист на ветру: не хватало еще со стены из-за этого грохнуться. Теперь ей было нужно пробраться к ограде школы и ждать охрану с очередным обходом. Никто не появлялся достаточно долго, чтобы Дага начала всерьез опасаться, что снова закоченеет, но не настолько, чтобы все-таки успеть закоченеть. Когда она увидела огонек фонаря, сердце забилось взволнованно, а в ушах зазвенело, но она велела себе дышать глубоко и ровно — и когда охранник, лениво помахивая фонарем, удалился, легко и стремительно добежала до стены, ловко вскарабкалась на нее и спрыгнула вниз. Теперь, в обуви, было можно прыгать, и теперь нужно было спешить — вперед, по темным улицам, как можно быстрее и как можно дальше.

Отойдя на порядочное расстояние и изрядно заплутав в почти незнакомом ей родном городе, Дага начала прислушиваться к себе, чтобы ощутить, где ей стоит задержаться, не могла же она бежать бесконечно. Чувство опасности, присущее защитникам, можно было использовать и для подобного, и теперь она, сбавив шаг, пыталась понять: может, в каком-нибудь из дворов нет собак, но есть заброшенный сарайчик, в котором ее не найдут до утра. Впрочем, попался ей не сарайчик, а целый дом, из которого, судя по всему, уехали недавно и, видимо, ненадолго, раз не наняли сторожа.

На то, чтобы влезть в окно, Дага, похоже, потратила последние силы — увидев посреди незнакомой комнаты кровать, она сделала несколько шагов и попросту рухнула на нее, почти сразу провалившись в забытье, не до конца понимая, засыпает или теряет сознание. "Нужно было поставить сторожевое заклинание", — успела подумать Дага, а потом наступила темнота.

Ей показалось, что прошли считаные минуты, прежде чем ее разбудил настырный солнечный луч, бьющий прямо в глаза. Она потерла руками лицо, приходя в себя и размышляя, не проспала ли к завтраку, и лишь спустя несколько мгновений все события прошлой ночи вторглись в ее память оглушающей волной, заставив подскочить на кровати и взволнованно задышать.

Она сбежала. У нее получилось. Только теперь нужно убираться из этого дома поскорее, пока ее не поймали возвратившиеся хозяева. И добыть еды — едва она подумала об этом, как живот болезненно свело голодом. Сбежать-то она сбежала, но проблемы ее вовсе не закончились, точнее, закончились одни и начались другие. Дага нахмурилась и сползла с кровати. Голова опять слегка кружилась, но трудно было сказать, от голода или еще не прошедшего до конца отравления. Она поправила постель, спешно умылась, привела в порядок прическу и платье, насколько могла — и выскользнула в то же самое окно, старательно прикрыв его за собой.

Денег у нее не было, но она могла продать колечко и сережки, чтобы купить хоть какой-то еды. И даже проведя большую часть жизни в стенах школы, Дага знала, куда ей со всеми этими делами идти — на рынок. Она спросила дорогу всего пару раз, а там узкая улочка вывела ее к гвалту и сутолоке, сильным запахам и пестроте торговых рядов.

Она боялась, что меняла ее обманет, и понимала, что ничего с этим поделать не может. Догадывалась, что ее украшения слишком дешевы, но вариантов все равно не было. Только сейчас она подумала, что могла бы прихватить с собой и украшения подруг, ничего бы с ними не стало без пары кулонов, но в школе ей это в голову не пришло, так что чего уж теперь было сожалеть. Она нашла нужную ей лавочку, стоявшую на краю рынка, чтобы отсюда можно было отправиться за покупками, и вскоре вышла из нее, сжимая в кулаке мешочек, в котором лежало несколько монет — все ее состояние.

Дивный запах свежеиспеченного хлеба настиг ее буквально через несколько шагов, и у Даги тут же невыносимо засосало под ложечкой. Есть хотелось страшно, а запах едва с ума не сводил. Не в силах сопротивляться, она тут же завернула в булочную, и маленькая лавочка показалась ей местом поистине райским. Настолько, что она совершенно растерялась от хлебного изобилия. Хотелось накупить всего и съесть прямо здесь, возле прилавка, за которым стояла пухленькая розовая торговка, приветливо улыбаясь.

Но так было нельзя: она не знала, достаточно ли хорошо себя чувствует, чтобы наедаться до отвала, а уж транжирить по капризу те жалкие гроши, которые ей удалось выручить за украшения, тем более не следовало. Так что Дага надолго задумалась, в растерянности разглядывая полки и прилавок, и думала до тех самых пор, пока ее не привел в себя голос булочницы:

— Девочка, милая, у тебя как, деньги-то есть, купить чего-нибудь?

Дага тут же испугалась, ощутив, что желудок у нее будто сжался в комочек, и торопливо сказала:

— Есть, конечно, я просто не выбрала еще.

И зачем-то показала зажатый кулак левой руки, где были все ее деньги.

— Это слава богу, — ответила торговка, смерив ее сочувственным взглядом, а потом отперла маленькую деревянную дверку, закрывавшую проход за прилавок, и приглашающе махнула рукой: — Иди-ка сюда и вот, на табурет садись. Иди, не бойся. Я тебя так накормлю, задаром. Я ж вижу, что денег у тебя всего кулачок, а неприятностей — полна корзина. Садись, ешь, рассказывай — авось еще помогу чем.

С этими словами торговка, покопавшись под прилавком, вручила Даге витую булку с маком. Та оказалась вчерашней, но после отравления так было даже лучше, хотя свежий хлеб по-прежнему пах изумительно.

— Спаси вас бог за вашу доброту, матушка… — Дага посмотрела на торговку, и та с улыбкой подсказала:

— Байс. Да ты присаживайся, детка, в ногах правды нет.

Девушка с облегчением села и, понемногу жуя булку, поведала матушке Байс историю, которую успела измыслить еще по пути на рынок. Что она недавно осиротела, и добрые люди отправили ее в Вентимилью с рекомендательным письмом к другим добрым людям, которые взяли бы ее в служанки. Но по пути ее обворовали, оставив только то, что было на ней, и совсем хорошо припрятанные сережки с кольцом, даже рекомендательное письмо унесли, так что податься ей некуда, да и адрес она не очень точно помнит, иначе попробовала бы пойти туда.

История была в меру жалостная, но еще и о том, что она готова работать, лишь бы работу дали. Раскрыть свой дар телохранительницы Дага не могла — так бы ее легко нашли, но среди черни ее искать не станут. И она готова была работать, лишь бы быть свободной.

Матушка Байс весь рассказ сочувственно качала головой, цокала языком и сокрушалась о том, что пришлось пережить "бедной девочке", но когда Дага договорила, расплылась в очередной добродушной и притом очень радостной улыбке:

— Знаешь, а я ведь и впрямь могу тебе помочь, пожалуй. Тут один хороший господин как раз новую служанку ищет. А рекомендацией твоей я побуду: тамошняя экономка — моя добрая приятельница, — предложила она и, спохватившись, спросила: — Тебя как зовут-то, красавица?

— Да… — с ее уст едва не сорвалось собственное прозвище, к которому она давно привыкла больше, чем к имени, но девушка почти вовремя спохватилась. По счастью, имя у нее начиналось так же, как кличка, и она, лишь слегка запнувшись, продолжила: — … миана.

В самом деле, время Даги и синьорины Сартори прошло. Теперь она — простая девушка по имени Дамиана.