ГЛАВА ПЯТАЯ

О ежегодном маскараде в Вентимилье Дамиана, разумеется, слышала: чтобы о нем не слышать, нужно было уродиться глухим. Когда и как в столице Тревизского герцогства завелась эта поражающая воображение традиция, существовало аж несколько легенд — от самых романтических до откровенно жутковатых, связывающих историю маскарада с эпидемией бурой горячки, выкосившей добрую четверть населения Тревизо в те давние времена, когда целители еще не умели с ней бороться. Якобы тогдашний герцог, будучи натурой чувствительной, не вынес всеобщего страха и угнетенности, нависших над городом, в котором смерть каждый день собирала жатву — и издал указ, повелевший всем веселиться до упаду за казенный счет, дабы "люди умирали счастливыми". А кроме того, запретил выходить на улицы города без масок, чтобы никто не мог отличить здоровых от больных, у которых уже проступили на лице бурые точки, первая "весточка" страшного заболевания.

Как бы то ни было, эпидемий бурой горячки не случалось нигде уже лет двести, а маскарад проводили каждый год, и поглазеть на это феерическое событие, охватывающее весь город от герцогской резиденции до бедняцких кварталов, стекалась публика не только со всего Тревизо, но даже из сопредельных стран. Так что о карнавале в Вентимилье знали все, и Дамиана тоже, однако вопрос Баччо, графского конюха, все равно застал ее врасплох.

Они, как обычно, сидели вечером на кухне, и Эстель щедро кормила всю прислугу остатками хозяйского ужина: "не пропадать же добру", как она говорила сама. "Добра", конечно, можно было готовить раза в два меньше, но тогда Эстель испереживалась бы, что его сиятельство будет голодать. Так что, по традиции, от стола синьора Фабио всегда оставалась прямо-таки гора еды, и прислуга ее с немалым удовольствием доедала, благословляя про себя широкую натуру экономки. Не участвовал в вечерних пиршествах только камердинер Паоло, как единственный семейный человек, ужинавший дома.

— Дамианучча, а ты на маскарад-то пойдешь? — спросил Баччо, откромсав себе впечатляющий ломоть окорока. — Не видала же, небось, ни разу.

— А что, скоро маскарад?.. — опешила Дамиана. Право слово, ей сейчас было вовсе не до того, чтобы о нем помнить.

— Ну так, через три дня, — охотно подтвердила кухарка Марция. — Видно, что неместная, а то б сразу заметила, даже если б позабыла: видно, как народ готовится. На рынке в полотняных рядах не протолкнешься, всем наряды нужны, и дома украшать уже начали вовсю. Ну, праздник же, как иначе.

— И его проведут, несмотря на все эти ужасы? Неужели герцог готов сейчас веселиться? — изумилась Дамиана, с трудом укладывая новость в голове.

— Нет, ну послушайте ее только, — гоготнул Баччо, — Ты впрямь думаешь, что эти смерти — хуже, чем бурая горячка? Ничто не помешает маскараду.

— Ты бы, Баччо, бурую горячку в доме синьора делла Гауденцио не поминал, — нахмурилась Эстель. — В доме повешенного о веревке не говорят.

Дамиана тут же смутилась, хотя казалось бы — не она же так неловко сказанула.

— Так я ж не при нем, — виновато пробурчал Баччо.

— Зато при мне, — отрезала экономка.

— Ох, высшие небеса. Давайте лучше про маскарад, — всплеснула руками Марция.

— Так что, Дамианучча, идешь? — с радостью перевел разговор с неприятной темы Баччо.

— У меня наряда нет совсем, — растерянно ответила Дамиана, — Как-то туда идти даже без маски, только праздник людям портить. То есть, можно что-то успеть, конечно, но мне надо подумать, я не готова.

Марция оглядела ее оценивающим взглядом и сразу же постановила:

— Ты меня росточком пониже, конечно, и в талии поуже… заметно. Фигурка у тебя дай небо каждому. Но ушить — не расставить, если что, я тебе из своих прошлогодних нарядов подберу, у меня они все на память хранятся.

— А уж масок мы тебе десяток на выбор раздобудем, — Баччо весело хихикнул. — В Вентимилье без маски остаться — все равно, что в пустыне без песка или в море без воды. Не боись, попадешь на маскарад и будешь там распервейшая красотка, всех очаруешь.

— Но-но, — тут же проворчала Эстель. — Ты, Баччо, соображай, на что девицу подбиваешь. Маскарад — дело такое, туда хорошеньким девушкам лучше сразу с вилами ходить, чтобы от покушений на свою честь отбиваться.

— Спасибо вам, чтобы я без вас делала всех? — от души поблагодарила Дамиана и задумчиво добавила, — А вилы — это хорошо… Вот будь у меня время — сделала бы себе к наряду вилы маскарадные.

"Никого, кроме синьора Фабио не хочу. А ему служанки не нужны, не его уровень" — обиженно подумала она, при этом воображая, как пляшет вокруг костра в наряде демоницы с алыми блестящими вилами в руках и отгоняет назойливых поклонников.

Баччо захохотал в голос и панибратски похлопал Дамиану по плечу.

— Не боись, Дамианучча. Вместе пойдем — и я лично любому надоедливому ухажеру голову откручу, — он боязливо посмотрел на экономку. — Иначе Эстель мне голову открутит.

— Не откручу, ты тогда на конюшне работать не сможешь, — добродушно ответила та, явно успокоившись его обещанием. — А вот уши надеру. Дамианучча, деточка, и впрямь: иди вместе с Баччо и Марцией, с ними не пропадешь.

Дамиана осыпала их благодарностями, радуясь и удивляясь предстоящему празднику. Вечером же, ушивая платье Марции, она не могла не думать о том, что маскарад был бы лучшей возможностью подойти к графу не как служанке, а как просто незнакомой девушке. Уж наверное ей удалось бы сорвать хоть бы еще один желанный поцелуй, а может и больше. В конце концов, неужели ему не было бы приятно побыть с ней, если бы не эти условности, когда она служанка, а он хозяин? Без одежды он бы не отличил ее от синьорины. Но увы-увы, то платье, которое у нее в руках, никак не дает возможности выдать себя за кого-то не из черни.

— Всяк сверчок знай свой шесток, — с горечью сказала девушка.

Она свой знала: ни там, ни сям, подвешенная посередине между господами и слугами, не того происхождения, но все же с даром. Ни для кого не своя. Но разве она хотела плохого? Она не имела права мечтать о том, чтобы заявить права на его сиятельство графа делла Гауденцио, но разве было бы так ужасно, если бы он обратил на нее внимание без всяких обязательств? Как это бывает в маскарад, когда случайные любовники даже не снимают друг с друга масок? Дамиана хотела его объятий и его поцелуев, а потом — ну что же, пусть он пойдет к другим, она же понимает, что он не для нее… Но если ненадолго — разве с графа убудет? Она совсем не понимала, зачем так строго блюсти эту разницу. Она же не собирается заводить от него детей — возможных каброй. Такой судьбы она бы никому не пожелала. Хотя, на самом деле, у нее с "половинным" даром и у него с полноценным, скорее всего, дети вышли бы магами. Но этого никто не знает, кроме самой Дамианы.

Впрочем, глупости. О каких детях она думает, когда ему, скорее всего, просто не до того. После смерти друга синьор Фабио вряд ли настроен на новую интрижку. Так что свинство с ее стороны даже мечтать о таком.

Пока телохранитель доктора уважаемого Лоренцо сидел на кухне, так как ему велели не маячить на глазах, в то время как синьоры находятся вдвоем, Дамиане не стоило и думать соваться под крылышко Марции. Мало ли, выдаст себя перед ним какой-нибудь повадкой. Ей хватало и того, что она постоянно запиналась в речи и лихорадочно соображала, как выразиться попроще, чтобы теперь еще думать о том, как двигаться, не проявив выучки. Так что пусть себе этот щеголь в маске ест стряпню Марции, не рассчитывая на общество Дамианы. Потому, подав синьорам чай и вино, возвращаться вниз она не поспешила, вместо того принявшись делать вид, что страшно занята пылью в спальне, пока господа сидели в соседнем кабинете. И если, например, протирать ручку двери между комнатами, то было отлично слышно, что там происходит. Так и что ж? Не оставаться же ручке из-за этого грязной? Потому Дамиана усердно ее начищала, пока Фабио и Лоренцо общались.

— …что это хорошая идея? — увы, она не успела услышать, о чем так взволнованно спрашивает лекарь. — Мало того, что по городу убийца разгуливает, ты еще и заговор разоблачать собрался.

— Заговорщики пока никого не убили, а от снятия с должности не умирают. Да и я пока ничего не разоблачал, — ворчливо ответил Фабио. — Все, что я успел — написать письмо синьору Марчело с туманными намеками на то, что я курсе его проблемы и готов посодействовать… Теперь сижу и жду ответа. Эфирограммами даже намеки передавать опасно, а Даларн — не соседняя деревня, демоны его знают, сколько курьер будет туда и обратно мотаться. И заниматься чем-то еще, кроме этого ожидания, у меня времени нет. У меня вообще ни на что времени нет. Всего несколько дней на службе не был, а такое чувство, что месяц — столько дел накопилось. И хочу, в конце концов, отдохнуть. Если я еще и на маскарад не пойду, а буду сидеть дома и бояться, то умру не от рук убийцы, а от всепоглощающего уныния.

Дамиана прижала руки к груди. Отчего она даже не подумала, что и синьору Фабио может грозить опасность? Доктор уважаемый Лоренцо вот с телохранителем ходит, еще пара заходивших синьоров тоже, но его сиятельство — это же другое дело. Он граф делла Гауденцио, разве не понятно, что на него не будут покушаться, зачем? Как-то так было в голове, и сейчас она замерла в изумлении от этой свежей мысли, что и синьору Фабио стоит бояться. Впрочем, Дамиана наверняка бы почувствовала, грози ему опасность… когда он рядом. А когда нет? Хотя он, правда, все время проводил на работе и наверное там, среди людей, безопасно. Но на маскараде. Куда его еще понесет? Нет уж, Дамиана обязана проследить за ним, а там… Может, к утру открыться? Если он ее не заметит в толпе, подойти и рассказать… предложить охранять? В маске телохранителя ее не узнают, она сможет быть свободной, ходить по Вентимильи следом за своим сиятельным синьором. Да, сделать так: открыться наутро, показав, что она чего-то стоит.

Пока она строила планы, синьор Лоренцо спросил очень даже интересующую Дамиану вещь:

— И куда ты собираешься податься на маскараде?

— Во имя неба, не переживай ты так, — тут же воскликнул Фабио. — Не собираюсь я по темным закоулкам таскаться и ввязываться ни во что подозрительное не собираюсь.

— Я не могу не переживать. Ни бал, ни дом Чезаре закоулками не были, а еще одного друга потерять мне совсем не хочется, — нервно ответил Лоренцо.

На некоторое время за дверью воцарилась напряженная тишина, а потом раздался голос Фабио, тихий и очень серьезный:

— Знаешь, я тут думал… чтобы сделал Чезаре на моем месте. Если бы меня убили. И понял, что он бы пошел на маскарад. Назло этой сволочи пошел бы, и еще — в память обо мне, мы же всегда вместе ходили, с тех самых пор, как познакомились. Вот и я твердо намерен пойти, по тем же причинам. Чезаре бы не возражал, еще и от души велел бы за двоих повеселиться… Ты же знаешь… какой он был… — голос у него заметно дрогнул, но он тут же спокойно и уверенно закончил: — Я в многолюдных местах буду, в толпе, ничего со мной не случится. На Пьяцца Феличе схожу, как всегда — у них там во время маскарада самые лучшие представления, никак не могу пропустить.

— Пожалуй, я готов согласиться, что посреди площади, в толпе народа, убийца и впрямь нападать не будет, — печально согласился Лоренцо, но добавил: — И все же, хотя ничего страшного на маскараде, скорее всего, не случится, зря ты телохранителя не наймешь.

"Меня" — с жаром подумала Дамиана.

— На то, чтобы заниматься наймом телохранителя, у меня тоже времени не было, — буркнул Фабио. — И я, честно говоря, с трудом себе представляю, как его за собой на маскарад тащить. Только веселье портить — причем ему даже больше, чем мне. Вокруг все пьют и пляшут, а ему работай. Ну и, в конце концов, вдруг я там с дамой познакомлюсь — и что тогда бедняге делать?.. Свечку нам стоять держать? Исключительно неловкая выйдет ситуация. Нет уж, всяческие телохранители — уже после маскарада.

Тут Дамиана покраснела, немедля подумав о том, что он мог бы встретить на маскараде ее, а не какую-то там постороннюю даму, и охранять так было бы даже удобнее — ближе к объекту. И снова затосковала о подходящем платье.

Синьор Лоренцо меланхолично заметил:

— Даму по закоулкам тоже лучше не таскать, — и, вздохнув, признал: — Как лекарь я, по меньшей мере, должен констатировать, что ты совершенно здоров и бодр за троих сразу, невзирая на переутомление на работе.

— Значит, доктор мне разрешил увеселительные прогулки, — засмеялся Фабио. — Слава богу, не придется отменять заказ на костюм по медицинским показаниям.

Дамиана задумчиво протерла ручку в последний раз. Конечно, за ручки многие хватаются, и они довольно грязные обычно, но эту она начистила на славу, еще немного — и та будет подозрительно сиять, а это никому не нужно.

Улица Беллафьори, на которой обосновались лучшие в Вентимилье портные, белошвейки и шляпных дел мастера, накануне маскарада выглядела особенно завораживающе и роскошно: каждый старался предъявить товар лицом, выставляя в витрины самые впечатляющие наряды, а иные вытаскивали манекены прямо ко входу, и те стояли, будто зазывалы, всем своим видом приглашая: "Зайди. Купи" Дамиана очень хотела бы, но увы, при здешних ценах у нее и на пару чулок едва бы набралось денег, что уж говорить о чем-то большем. Оттого, пока она шла к портному синьора Фабио, чтобы забрать у него маскарадный костюм его сиятельства, окружающее предпраздничное великолепие навевало ей исключительно грустные мысли. О том, что она не сможет подойти к синьору Фабио на празднике и ей придется следить за ним издали, а он, может, будет у нее на глазах крутить шашни с какой-нибудь другой, более удачливой девицей, и все это довольно обидно.

Тут ей на глаза попался дом белошвейки Кармелины, к которой она недавно ходила за заказом, и мысли Дамианы перескочили на платочки с вышитыми шелком анемонами.

Когда дней десять назад синьор Фабио отправил ее за платочком, Марцелла сразу развеселилась:

— Так что, синьорина Селия уже в прошлом? И как скоро нам ждать новую соломенную хозяйку?

— А при чем тут мое поручение? — спросила Дамиана, заранее догадываясь об ответе.

— Ну так на платочке же вышиты белые анемоны с черными середками. Все знают, что это символ расставания. Живые-то цветы присылать не очень хорошо: их увидеть могут. Ты подумай только — синьора замужем, и вот ее муж домой приходит, а тут букет. Он сразу такой: кто прислал, с кем ты мне изменяла? А если даже не муж, а родители? Тоже ничего хорошего. А платочек штука маленькая, и всем все понятно. Вот и посылает синьор Фабио напоследок своим возлюбленным похожие платочки.

Дамиана хмыкнула:

— Хитро.

И за заказом, разумеется, сходила. А теперь внезапно задумалась, что на месте такой вот замужней дамы, если бы муж увидел платочек, она бы наврала, что платочек давний, еще и до замужества у нее был и это старая романтическая история. Или даже не так. Что давняя подружка вышила по поводу какого-то расставания с ней. Очень даже удобно.

Зато дам Вентимильи таким не обманешь, вон их сколько, одаренных романтичным графом. Дамиана тут же представила себе, как одна при другой достает такой платочек, вторая его узнает, а дальше они увлеченно обсуждают стати синьора Фабио и хвастают, кто продержался с ним дольше, и обсуждают прочих своих товарок. Это была забавная фантазия.

Погруженная в свои мысли, Дамиана дошла до лавки синьора Гаравани, легонько толкнув дверь, вошла внутрь и остановилась на пороге в задумчивости, не сразу вернувшись мыслями в реальность. Впрочем, буквально через пару мгновений она сообразила, что явилась сюда за костюмом, и уже приготовилась кликнуть портного или кого-то из его помощниц, как из примерочной до нее донесся разъяренный мужской вопль:

— Я воспитал развратную девку. О небеса, — следом раздались неразборчивые женские причитания, а потом новый крик: — Ты это не наденешь. Никогда, — и на Дамиану выбежала рыдающая юная девица.

За ней появился, по всей видимости, тот самый разгневанный тип: цветом перекошенного от ярости лица он походил на вареную свеклу, а в руке у него было зажато нечто шелковое и пестрое. Синьор воинственно потрясал в воздухе неугодным нарядом и бешено вращал глазами. Последним показался сам синьор Гаравани, щуплый старичок весьма благообразной внешности, вид у него был донельзя расстроенный.

— Это прекрасный наряд. О уважаемый барон, не губите работы, — воскликнул портной, когда свекольнокрасный попытался рвануть ткань.

К счастью, материал оказался крепким и устоял. Впрочем, Дамиана невольно подумала, что вряд ли в толстых руках барона было много силы.

— Да забирайте, — заорал барон, едва ли не брызжа слюной. — Забирайте свои мерзкие пошлые тряпки, чтоб глаза мои их больше не видели, — и с силой швырнул несчастный костюм в синьора Гаравани. Тот подхватил его торопливо и нежно, будто это было живое существо, и прижал к груди.

— Я же осталась совсем без костю-ю-юма-а, — запричитала девица.

— И поделом, — продолжил гневно рокотать на всю лавку оскорбленный отец. — Ты хотела меня опозорить. Своего старого больного отца. Ты. Малолетняя распутница. Да я тебя вообще из дому не выпущу. Чем такое… чем в таком на людях появляться

— Я была бы в маске. И это праздник. Праздник, — продолжала ныть девица, пока отец утаскивал ее из лавки.

— Подумать только. Такое пренебрежительное отношение к такой работе. И ничего в ней нет пошлого. Я же прекрасно понимаю тонкую грань между дозволенным и недозволенным, — воскликнул синьор Гаравани, обращаясь к Дамиане, видимо, не зная, куда излить свои растрепанные чувства, — Я вкладываю душу в то, чтобы даже откровенный наряд не переступал эту грань, и никогда, слышите, никогда. Никто не жаловался. Тем более на маскараде, когда можно позволить себе больше и женщина может даже переодеться мужчиной. А это платье не хуже камзола, только оно платье. Женское. И к нему сшиты прекрасные панталоны. Посмотрите сами.

Расстроенный старичок сунул Дамиане в руки свою работу и та не могла не оценить прелестных панталон лососевого цвета с нежной золотистой отделкой. Откровенно сказать, к ногам эти панталоны, если они были видны, как в мужском наряде, должны были привлекать немало внимания, и чувства разъяренного отца, увидевшего это излишество, были понятны. Впрочем, Дамиане хватило такта не сказать этого вслух, и она согласилась, что все сделано достаточно скромно для яркого маскарада.

— А платье. Платье, — воздел руки синьор Гаравани, — Вы посмотрите, сколько в него вложено труда. Какой отличный крой. И как сшито. Оно даже не испортилось, когда этот варвар его дергал.

Юбка и рукава платья были сшиты из разноцветных ромбов. Розовые и сиреневые были скроены из шелка, и золотые — из настоящей парчи, и все они были подчеркнуты строгим чернильным бархатом. Цвета были подобраны с отменным вкусом, и пестрота платья казалась гармоничной.

— Очень красиво, — от души сказала Дамиана и легонько погладила ткань. Бархат льнул к рукам, и девушка вздохнула. Такие наряды были не про нее.

— О-о-о, дивная синьорина, я сразу понял по вашим глазам: они способны разглядеть прекрасное, — тут же просиял портной. — Отличить труд мастера от грубой поделки. Это же почти произведение искусства, а он его… швырял. Хотите, я продам его вам? Забирайте. Мои наряды должны носить те, кто может оценить их по-настоящему, — пылко воскликнул он и, подобрав подол наряда, сунул его в руки Дамиане.

— Боюсь, те серебряные монеты, что есть у меня, совсем недостойная плата за ваш шедевр, — с печалью ответила Дамиана.

— И сколько у вас серебра? — живо заинтересовался портной.

— Семь монет, — приврала Дамиана. Конечно же, у нее было чуть больше, но не отдавать же сразу все свое состояние?

— Счастливое число, — объявил синьор Гаравани. — И пусть оно принесет счастье и мне и вам. Джиованна, тащи картонку. И все прочее.

К наряду прилагалось все: маска, туфли, треуголка со страусиным пером. Во время маскарада мастера работали сообща, творя полный костюм из подходящих друг к другу материалов, создавая ансамбль. Дамиана смотрела на все это богатство и понимала, что денег, которые она предложила, едва ли хватило бы на шляпку или одну туфельку.

— Мог бы и так подарить, — прошептала тем временем помощница синьора Гаравани Джиованна, ловко сворачивая наряд. — Он же оплачен полностью. Но нет, не побрезговал семью серебряными. Да их даже на катушку золотой тесьмы не хватит.

— Я так буду его больше ценить, — шепотом ответила Дамиана, — он же понимает, что это почти все мои деньги, а с тем, что дано даром, мы легко и расстаемся.

Потом попросила вслух принести и костюм графа делла Гауденцио, за которым была послана, и удалилась в примерочную, вытряхивать свое добро из каблука.

Когда Дамиана вернулась, сжимая в кулаке свое невеликое состояние, оба костюма — синьора Фабио и ее собственный, лежали на прилавке рядом, ожидая, пока их аккуратно упакуют. Ее собственный. У Дамианы вдруг зачастило сердце, и она выложила монеты на прилавок рядом с платьем торопливо, желая поскорей расплатиться и в полной мере почувствовать, что наряд принадлежит ей. Она не могла не разглядывать их, не любоваться тем, как наряды сочетаются между собой. Наверное, дело было в "руке мастера", или же просто в счастливом случае, который сегодня привел Дамиану в лавку ровно к нужному моменту — как бы то ни было, вместе костюмы смотрелись восхитительно.

Ее — розово-сиреневый с золотом. Его — голубой с серебром, с тем же сочетанием шелка и бархата, только на сей раз — темно-синего. Они были похожи на два экзотических цветка, и Дамиана невольно воображала, что это она вот так… лежит, в своем платье, а Фабио — лежит рядом. И это не рукав поверх юбки, а его рука, и ладонь скользит вниз, прямо к лососевым панталончикам… У нее запылали щеки и уши, и Дамиана даже обрадовалась, когда Джиованна разрушила чудесное виденье, ловким движением подхватив костюм синьора Фабио и принявшись аккуратно укладывать его в коробку.

— Это будет самый лучший маскарад в вашей жизни. В моем-то наряде, — самоуверенно пообещал Дамиане синьор Гаравани, и та понадеялась, что он будет прав.

Последний серебряный, который она скрыла от него, Дамиана потратила у хорошей повитухи, обладающей магическим даром, на хорошее противозачаточное заклинание. Так ей было спокойней.

Фабио послал Селии платок с анемонами почти неделю назад. И сделал бы это раньше, если бы не убийство Теодоро, ведь все было понятно уже тогда. Он хорошо умел распознавать: слова, поступки, эмоции — признаки угасающего интереса, проходящей влюбленности, праздника, превращающегося в рутину. Селия не пошла вместе с ним слушать байки Чезаре, осталась танцевать, и одного этого было вполне достаточно. Даже не заглянула к ним, пока все не разошлись — Фабио сам явился в бальный зал, чтобы найти ее там и пригласить на танец. И она не улыбалась, танцуя, когда он наконец присоединился к ней. Раньше она всегда улыбалась, каждый раз, и потому, танцуя, Фабио думал о том, как отправит служанку к Кармелине за очередным платком завтра же утром. А потом они узнали о смерти Теодоро.

Селия ни словом, ни жестом не показала, что она переживает, проклятое чувство такта: горевать о бывшем возлюбленном на глазах у нынешнего она, вероятно считала недостойным. Даже если собираешься отправить этого возлюбленного в отставку в ближайшее время. Но Фабио, разумеется, чувствовал — ее подспудное нервное напряжение при каждом упоминании покойного наследного маркиза, неожиданные приступы глухой тоски и страха. Последние она, кажется, скрывала даже от самой себя. Ей было плохо, и чтобы там между ними ни было — Фабио попросту не мог ее оставить в такой момент. Он смутно надеялся, что Селия все же решится открыть перед ним свои переживания, но она вовсе не желала и делала вид, что все в полном порядке. Фабио терзался, но молчал тоже: он привык не говорить с людьми о переживаниях, которые те от него скрывают. Слишком уж часто это не заканчивалось ничем хорошим.

Он отправил Дамиану за платком после смерти Чезаре. То, что Селия не пришла его навестить, узнав о его "проблемах со здоровьем", Фабио вовсе не удивило, он был к этому вполне готов. Однако соболезнований в связи со смертью друга все же ждал, хотя бы записки. Но Селия не прислала записки и так и не появилась. Она не желала делиться своими чувствами и думать о его чувствах не желала, по всему, тоже. А то, что сам Фабио до сих пор беспокоился о ее чувствах, не имело вовсе никакого значения, он всегда на этот счет беспокоился, из-за своего дара — так что длить все это дальше не имело ни малейшего смысла.

Фабио ждал маскарад и, если повезет, новое приятное знакомство. Праздники не длятся долго, и его прошлый подошел к концу, оставив после себя привычную похмельную тяжесть. Но и она за неделю успела пройти, и самое время было начать праздновать что-то новое. В конце концов, хоть что-нибудь, хоть где-нибудь в его жизни должно было быть хорошо и радостно. Хотя бы ненадолго.

Если бы кому-нибудь взбрело в голову, оказавшись среди ночи на окраине Вентимильи, там, где улица Кваттрогатто переходит в глухой безымянный тупик, заглянуть в окно заброшенного дома на углу, этот человек мог бы узнать множество неожиданных вещей. Однако в такой глухой час там не было ни единой души, оттого ни о вошедших в дом, ни об их дальнейшем разговоре никто не узнал.

— Вы уверены, что это он, брат Примо? — спрашивал некто с низким глухим голосом.

Лица его невозможно было разглядеть в царящем в комнате полумраке: единственную лампу предусмотрительно завесили тряпкой, чтобы, если случайные прохожие все же объявятся, они ни за что не разглядели свет в окне.

— У меня нет прямых доказательств, брат Секондо, лишь подозрения, — ответил другой, с молодым голосом, стоящий у двери, прислонившись плечом к косяку. — Но весьма основательные. Вы же понимаете: никому не хочется подозревать в подобном своего брата. Я отказывался верить до последнего.

— А вы не можете как-то на него повлиять, брат Примо? — хрипловатым старческим голосом спросил третий, сидящий на скамье и зябко кутающийся в плащ.

— Право слово, брат Додичесимо, я же не волшебный единорог, — возмутился Примо. — Не раскрыв, что я знаю правду, не могу никак.

— Н-да, и избавиться мы от него не сможем, — задумчиво проговорил брат Секондо, покачав головой, и тут же поспешил извиниться: — Простите, брат Примо, я понимаю, что он вам дорог и…

— Он истинное чудовище, — горячо возразил тот, хотя голос у него все же дрогнул. — Если он виновен во всем этом, я готов собственноручно с ним расправиться. Но вы же знаете, что не могу. И вы не можете тоже: потеряв его, потеряете и меня.

Сидящий рядом с Додичесимо нервно вскочил и воскликнул:

— Но он же нас всех под суд подведет. Мы не можем ничего не делать.

Додичесимо поднялся тоже, сказал тихо:

— Присядь, брат Квинто, хотя опасения и серьезны, но решить проблемы мы можем лишь в спокойствии.

— Что вообще ему за блажь взбрела убивать именно тех, в ком мы заинтересованы? — спросил Секондо.

— Возможно, он пытается таким образом помочь нашему общему делу, — брат Примо пожал плечами. — На свой манер. Кто разберет, что творится в его воспаленном сознании?

— Головы нам всем отрубят с такой помощью, — снова подал голос Квинто.

— Да успокойтесь вы, и впрямь, ради небес, — вмешался еще один из присутствующих.

— Брат Терцо прав, мы должны держать себя в руках, — назидательно сообщил Додичесимо. — И если не в наших силах избавиться от убийцы, значит, мы должны надежно отвести от себя всяческие подозрения.

— Убив кого-нибудь, в ком мы совершенно не заинтересованы, и выдав его за новую жертву убийцы, — предложил Терцо тоном таким спокойным, будто это было совершенно обычным делом.

— Вы на это пойдете? — поразился Квинто.

— Вы же не думали чистеньким остаться, участвуя в перевороте? Не выйдет, — ехидно ответил Терцо.

— Но так же еще подозрительней. Если мы будем прямо в этих смертях замешаны — все станет еще хуже.

Додичесимо все так же спокойно сказал:

— Есть же наемники, Квинто. Нам вовсе не нужно марать руки напрямую. Прекрати переживать и начинай думать.

— Я думаю, дедуш… брат Додичессимо, — уныло ответил Квинто и уткнулся в свои сложенные руки.

— Что скажете, брат Примо? — спросил Секондо, все это время молчавший. — За вами последнее слово.

— Скажу, что у нас нет другого выхода, — ответил Примо, трагически вздохнув. — Придется поступить именно так.

Все собравшиеся почти одновременно кивнули в ответ на его слова, даже брат Квинто, а потом Секондо деловито сообщил:

— Нам требуется тщательно все спланировать и подготовить. Но лучше поспешить, ничто не должно помешать Большому Плану, братья.

Загрузка...