Вместе во имя жизни

Ян Вейс Знаменитый пес

Прежде всего пес. По кличке Блиц. Наполовину рыжий, наполовину черный. Немецкая овчарка на высоких ногах, великолепная и горделивая. Пес не замечал людей, проходивших мимо него, его собачье лицо выражало презрение ко всему, что стояло на двух ногах.

И только потом — его воспитатель и проводник: без формы — господин Оскар Керн, в форме — эсэсовский унтер-офицер. Он не водил пса на поводке — овчарка всегда шла сама рядом с ним, справа. Казалось, Блиц презирает даже своего господина, с трудом терпит его рядом с собой, как если бы это он был псом-господином, а господин Керн — лишь жалким человеком-псом! Пес был личностью, а человек — тряпкой. Когда зевал пес, зевал и Оскар Керн. Когда пес чесал ногой за ухом, внезапный зуд ощущал и Керн. Вы могли бы подумать, что Керн останавливался с собакой у каждого столба, но это только потому, что вы не знаете эту овчарку! Блиц давно уже утратил сей атавизм кропления, но зато научился многим другим вещам, которые и отличали его от всех собак мира.

Овчарка была выдрессирована в псарне господина фон Букоя, а это была лучшая собачья школа в рейхе. Там Блица научили ненавидеть белых собачек, которых с этой целью свозили туда со всех концов страны. Вцепиться зубами, удавить, разорвать! Бог весть как и какими способами внедряли там в него эту кровожадную ненависть к белым трусливым тявкалкам, которых он вообще-то в глубине своей возвышенной собачьей души презирал.

Полгода провел он в условиях жесткой дисциплины и постоянных тренировок, прежде чем научился впиваться в горло коротконогим собачонкам; под треск пулеметов и взрывы снарядов он перекусывал им артерии.

А затем, на русском фронте, началась яростная охота на белошерстных сибирских карликов, бросавшихся под немецкие танки с целым ожерельем мин на шее. Они были недостижимы для немецких пуль благодаря своим коротким ножкам, и много танков подорвалось, прежде чем немцы пришли в себя после потрясения.

А потом они догадались на собаку напустить собаку, и послали против карликов немецких овчарок. Это была гонка не на живот, а на смерть в сокрушительном землетрясении от взрывов бомб и снарядов, и кровь овчарок и белых собачек смешивалась с кровью людей под стальными гусеницами танков. То были великолепные дни победных воплей, дни цезарских походов и форсирования рек, дни нероновских поджогов городов, дни, когда топот кованых сапог раздавался уже перед воротами советской столицы.

Однако Блиц выдержал! В его послужном списке было точно указано, сколько этих карликовых собачек он загрыз. Его черно-желтая шкура, которую лизал огонь и прочесывали пули, осталась совершенно невредимой. И из самой жестокой бойни кто-то выходит живым. Большую роль здесь, конечно, играет удача…

И вот теперь Блиц отдыхал, проводя свой отпуск в районе коттеджей «На Шетршилке». На его ошейнике из черного бархата блестела ленточка, цвета которой вызывали в памяти легенду о безумстве храбрых и обрученности со смертью, о славе железных крестов с бриллиантами!

Я очень ярко представляю себе торжественный момент, когда Блица из простой собаки произвели в собачьи рыцари, когда сам полковник фон Гельдер собственноручно вешал ему на шею сей предмет! Как мимо награжденных псов под звуки трескучего марша проходит почетный караул, как гремят барабаны и солнце сияет на отполированных барабанных палочках. Как губошлепые Греты и рыжие Хильды осыпают четвероногих героев цветами, а потом… ах, боже мой, угощение, во время которого дружески мешаются обе чистые расы: двуногих и четвероногих рыцарей.

Помимо прочих почестей Блиц получил звание «свободного гражданина Германской империи», со всеми привилегиями, записанными в его послужном списке.

И вот так однажды они появились здесь: господин Оскар Керн — сверхчеловек с лицом трефового валета, и Блиц — сверхпес с железным крестом, посредине которого красуется бриллиант! Они совершали совместные прогулки между заборами коттеджей, выходили в поле и к лесу. Блиц выбирал направление. Иной раз убежит куда-то и назад к хозяину не возвращается, ждет, когда Керн его догонит. Чтобы удержать пса возле себя, Керн разговаривает с ним, увещевает и упрекает.

— Блиц, — говорит он, — иди рядом и не убегай все время! Ведь ты солдат, да что я говорю, ты офицер! Именно таким ты и должен показать себя перед этими дерьмовыми чешскими штафирками! Ведь я же твой лучший друг, хотя и унтер!

Блиц скучающим взглядом обвел господина Керна и хвостом отогнал муху. Он уже хотел было отбежать в сторону, но Керн зашелестел кульком. Извлек конфету и подставил псу ладонь:

— На, Блиц, услади свою душу!

Пес слизнул конфету языком и захрустел ею. Господин Керн взял вторую конфету. Раскусил ее, и ромовая начинка растеклась по языку, приведя его в состояние тихого блаженства.

— Вот видишь, Блиц, я про тебя думаю, старина, а ты… Что ты против меня имеешь? Делаю тебе все, чего ты только не пожелаешь, люблю тебя, как родного сына, а ты все ворчишь, старина. Хоть я и ниже чином, нежели ты, а все-таки я человек, а в человеческом мире тебе нужен верный проводник среди этих мамелюков.

Из другого кулька господин Керн извлек малину в шоколаде и протянул ее на ладони Блицу, пытаясь подкупить его и расположить к себе. Пес принюхался и с недовольным видом отвернулся. Затем он понюхал воздух и затрусил в сторону, следуя указаниям, принесенным ему ветром.

Керн в темпе рванулся за ним. Отвергнутую конфету он положил в рот. Но его ожидало горькое разочарование: его зубы установили, что конфета не имеет начинки. Это разочарование отразилось и на его лице, когда он поспевал за Блицем, исчезнувшим где-то за поворотом.

— Все теперь — сплошное мошенничество. Раскусишь, а внутри нет ничего! И ты, Блиц, уже не тот, каким был раньше! Я тебя учил давить белых карликов — ведь это я зажег звезду твоей карьеры! А ты теперь пренебрегаешь своим верным проводником, а все потому, что стал офицером, попал в казино, обласкан штабом…

Внезапно Керн прервал свои сетования и ускорил шаг, потому что за углом раздалось странное повизгивание. Потом что-то заурчало — и конец! Затем он увидел белые клыки, впившиеся в горло лохматой собачонки. Он успел к началу и одновременно к концу события: все произошло скорее, чем вы произнесли бы слово «пес». Блиц погрузил морду в рану и жадно лакал кровь.

Господин Керн стоял над ним, широко расставив ноги в блестящих сапогах.

— Так вот какие конфеточки ты сосешь, вот какая начинка тебе надобна… Теперь я знаю, почему ты тоскуешь, отчего ты такой хмурый. Ладно, давай лакай, пока течет, — сказал он и полез в кулек за конфетой. Божественный вкус грильяжа наполнил его рот.

После этого случая господин Керн обрел уверенность, что он наконец-то нашел причину плохого настроения и печали Блица, что теперь-то к ним вновь возвратятся старые времена верного сожительства двух душ.

— Ладно, наслаждайся, — говорил он псу, — но при этом не забывай своего Оскара, который носил тебя на руках, когда ты был щенком! Приласкайся опять ко мне, взгляни на меня своими преданными глазами!

Но тщетно взывал он к псу, домогаясь его расположения, напрасно протягивал руку, чтобы почувствовать ласковое, влажное прикосновение его языка. Пес уже не вилял хвостом и не терся об его ноги в приливе собачьей признательности, когда Керн гладил его по спине. Блиц переносил ласки Керна апатично, старался увернуться, глядел вроде бы даже насмешливо, и в его карих глазах порой проскальзывала злая искра. На постели, которую они делили, он начал теперь разваливаться посередине, а когда его упрашивали занять свое прежнее место в ногах, недружелюбно ворчал. Его запросы все возрастали, и постепенно он начал вытеснять хозяина с их общего ложа. Наконец Керну не осталось ничего иного, как освободить ложе и переместиться на диван.

На прогулках ему приходилось догонять пса, который иногда совсем исчезал где-то среди заборов, и тогда Керн тщетно взывал, обращаясь к нему с самыми лестными именами. А когда, весь в поту, он наконец достигал уединенного места где-нибудь в районе свалок, где редко ходят люди, все уже было кончено. Обычно Блиц сидел у лужи крови, в которой лежало то, что совсем недавно было собакой. Его нос уже был повернут в сторону от места кровавой расправы.

— Ох, Блиц, — говорил тогда хозяин, и в голосе его слышалась укоризна, — ну зачем ты это делаешь? Почему не идешь со мной, как положено? Ты что, не понимаешь, как я пугаюсь при мысли, что ты можешь потеряться? Вдруг с тобой что случится, бродяга? Ведь я отвечаю за тебя перед господином генералом. Но и без того ты мне дорог, как мое собственное сердце! Пошли домой, отдыхать будешь!

Наступил великий день. Солнце взошло в небывалой славе, и на всех домах длинные красные полотнища знамен со свастикой возвещали о новой победе, огромной, потрясающей, вроде бы уже последней перед предсмертным хрипом «варварского Востока».

Оскар Керн — в парадной форме войск СС — вышел на улицу. Блиц шел рядом. Его черно-желтое туловище плавно покачивалось на пружинящих стройных ногах. На шее, на черном ошейнике, висели Железный крест и несколько медалей с выбитой на них собачьей головой.

У Керна тоже был на груди какой-то эмалевый крестик, но он скромно отдавал себе отчет, что тяжесть почестей и благородство героизма покоится не на его груди, а висит на шее Блица. Слабое позванивание крестика и медалей не оставляло в том сомнения… И он размышлял: «До чего же мы замечательный народ, мы, немцы, боже ты мой! Чего мы только не можем! Одна победа за другой. А какое это великолепное зрелище, когда мы маршируем под нашими знаменами! Ничего подобного еще не знала история. Такое потрясающее шествие со знаменами, даже мурашки по спине! И все это придумал один-единственный человек, наш красавец, любимец богов и людей…»

В голубом небе кружили несколько самолетов, и их ленивый рокот звучал в ушах Керна звездной колыбельной. Голубые глаза его обратились на Блица, который своим плавным шагом задавал скорость их маршу.

— Видишь, Блиц, это всеобщее ликование? Мы опять победили! Гордись, что ты германский пес, это побольше, чем французский архиепископ! Даже немецким мухам будет житься на свете лучше, чем прочим… Сегодняшний день, Блиц, может быть, окажется поворотным в твоей жизни! Господин обергруппенфюрер фон Мильх хочет видеть душителя сибирских карликов. Он намерен тебя угостить. Как жаль, что ты не можешь сам рассказать ему о своих приключениях…

В таком приподнятом расположении духа Оскар Керн дошел до тополевой аллейки, ведшей в конец их района. На противоположном конце аллейки показался седой господин в черном, шедший им навстречу с собачкой на цепочке. Блиц упругими прыжками хищника бросился вперед. И сразу же раздались вскрик и визг, оборвавшиеся на середине.

Оскар Керн, ускорив шаг, приблизился к концу аллеи. У ног Блица лежала на боку черная такса, комично вытянутая, с изогнутым, как турецкая сабля, хвостиком, еще рубившим пыль дорожки.

Седой господин яростно махал тростью с резиновым наконечником. Он пытался что-то крикнуть, но ему не хватало воздуха.

— Это вы… вы! — наконец, заикаясь, проговорил он. — Это ваша собака…

— Риттер Блиц, — представил своего пса Оскар Керн, — Свободный пес имперских вооруженных сил…

Старик явно испугался и опустил палку.

— Но он не имеет права… не имеет права…

Керн сочувственно улыбнулся.

— Ваша собачка, — показал он на трупик, — маленькая собачка. А Блиц этого не любит. Маленькая собачка — не собака! А теперь — вперед! Блиц, марш! Пошли, тебя ожидает прием!

Прием у барона фон Мильха прошел неудачно, хотя господин обергруппенфюрер спланировал все лучше некуда.

В комнате собрались несколько господ в коричневом, со свастикой на рукавах. Были там и автор рассказов о военной жизни, репортер, фотограф и кинооператор. Господам должны были показать кое-какие кадры — обучение Блица в собачьей школе и особенно самый торжественный момент, когда фюрер гладит пса по спине. Были подготовлены и многие другие развлечения. Гвоздем программы была Диана — чистокровная сука той же породы, что и Блиц. Случка в такой торжественный день, при активном ассистировании похотливых глаз, должна была стать незабываемым моментом создания новых, еще более сильных и прекрасных хищников для выполнения тактических задач на восточном фронте.

Однако получилось так, что Диану привели слишком рано. Блиц не был эротически настроен. Почуяв запах суки, он бросился к ней и замкнул ее морду в свои челюсти. Диана, конечно, в долгу не осталась: мгновение — и оба вцепились друг другу в глотки.

Господа повскакивали с мест, Керн тщетно пытался растащить разъяренных собак. Полетели в разные стороны аппараты и вазы, стулья и бутылки с шампанским и ликерами — в общем, в салоне барона фон Мильха был полный погром.

Когда же Керн наконец повел изрядно потрепанного Блица вниз по лестнице, Диана осталась лежать на поле боя, на персидском ковре, с перспективой пожизненной инвалидности.

Но на этом кошмары дня не кончились. По лестнице как раз поднималась фрау фон Мильх со своим длинношерстным фокстерьером; они шли с ежедневной прогулки. Фокстерьер попал разъяренному Блицу, как говорится, под руку. Одним прыжком Блиц отправил его на тот свет. А когда фрау фон Мильх с криком ужаса бросилась на Блица, пытаясь ударить его туфелькой, он отпечатал на ее икре свою безукоризненную челюсть. Привлеченные новым шумом и лаем, господа высыпали из салона. Керн не преминул воспользоваться моментом.

— Небольшая демонстрация того, — сказал он с чувством, когда господа подбежали ближе, — как Блиц работал на русском фронте. Гляньте, как феноменально он прокусил ему шею…

— Но ведь это была собака господина фон Мильха, — раздался чей-то несмелый голос.

— Он покусал уважаемую фрау фон Мильх, — произнес другой голос, и в нем прозвучала укоризна.

Герр фон Мильх, белый как мел, в лице ни кровинки, сжал челюсти и стоически улыбнулся:

— Ничего, господа, какие мелочи! — И помахал рукой вслед удаляющемуся псу: — Пока, Блиц! До свидания! — И, видя, как два господина в коричневом скорее несут, чем ведут, вверх по ступенькам обессилевшую даму, меланхолично добавил: — И у героев бывают свои прихоти, постараемся их понять!

Блиц и его проводник вскоре стали грозой для всей округи. Их прогулки превратились в экспедиции за добычей и всегда оканчивались собачьим трупом.

Улицы, по которым они проходили, были пустынны, как проходы между чумными бараками. Может быть, потому, что с улиц быстро исчезли все собаки, Блиц расширил поле своей деятельности.

У женщины пропал ребенок из коляски, которую она оставила у калитки, и никто так и не узнал, куда он делся. Подозрения можно было высказывать только шепотом, ибо никто ничего точно не знал. Но если бы этот шепот раздался одновременно из всех уст, он слился бы в страшный вопль:

— Это пес!..

И теперь мамаши стерегли своих младенцев с таким же трепетом, как владельцы собак — своих питомцев. Вот почему получилось так, что на протяжении нескольких дней Блицу ни разу не удалось ничем поживиться.

Прогулки вышли далеко за пределы района «На Шетршилке», и молва о зловещем волкодаве распространялась все быстрей.

Блиц требовал своего и давал почувствовать Керну свое неудовольствие. Иногда он строго и недовольно поглядывал на проводника, и в его взгляде можно было прочесть, что долго ждать он не намерен.

Однажды, когда они вместе возвращались с неудачной прогулки и Блиц слишком явно выражал свое недовольство, герр Керн заметил в окне одного коттеджа белого пуделя с головой, повязанной пестрым платочком, концы которого торчали в разные стороны. Герр Керн остановился и смачно выругался.

— Ты видишь, Блиц, это бесстыдство? Клянусь всеми красными карликами, этот пудель, Блиц, будет твой!

Он вышиб калитку и взлетел по ступенькам к дверям. Но напрасно он звонил, бил ногами и дергал ручку.

К его бешеным ударам вдруг присоединился бой часов на башне недалекой церкви. Они били медленно и спокойно, трагически-серьезно и умудренно; их нельзя было не услышать. Этот глубокий металлический тон успокаивал и предостерегал — он будто несся из прошлых времен прямо в будущее. И жалкое присутствие бешеных ударов Керна в этом измерении времени предстало во всей своей наготе и бессмысленности.

Герр Керн будто внезапно осознал свое безумие в этой дисгармонии мудрых колоколов и яростного стука. Он сбежал по ступенькам вниз и поспешил домой, сопровождаемый Блицем.

Оскар Керн был человеком инициативным, и голова его была набита оригинальными идеями, хотя на остроумие он претендовать никак не мог. Впрочем, и люди ограниченные и нищие духом также могут быть по-своему оригинальны.

Керн как будто что-то недопонял или неправильно понял в своей роли проводника собаки: его служебное рвение иногда проявлялось в таких нелепых идеях, которые могли зародиться лишь в мозгу, чуточку сдвинутом.

Ужас, который он распространял вокруг себя, вызвал молчаливую панику, когда однажды в квартале «На Шетршилке» на телеграфном столбе напротив коттеджа, в котором жил пес со своим товарищем, появилось некое объявление.

В бумаге выражалось удивление и неудовольствие по поводу того, что все собаки, бегавшие до сих пор по улицам самостоятельно или в сопровождении своих владельцев, внезапно исчезли. Этот обман, однако, раскрыт имперскими вооруженными силами, которыми установлено, что и сейчас имеется в наличии много собак, хотя на первый взгляд кажется, что никаких собак нет. Эти собаки спрятаны и содержатся взаперти своими владельцами. Собакам возбраняется свободное передвижение. Это безобразие более терпимо быть не может! Всем владельцам собак предлагается в течение трех суток явиться в дом номер 94 по Северо-Западной улице вместе с собаками, вопрос о которых будет решен на месте.

Воззвание было без подписи. Может быть, герр Керн внезапно испугался чего-то, а может быть, он просто забыл подписаться.

Так или иначе, но только никто не явился. Керн ждал день, ждал два. Блиц бунтовал и с яростным лаем бросался на своего господина.

На третий день кто-то постучался в двери. Это был мужчина с собакой. Собственно, не просто мужчина, а господин. Кругленький, толстенький, как бочонок, кровь с молоком, вернее сказать, с салом. Пан Войтишек. Он улыбался так широко, что щеки его растянулись и за ними показались как будто бы две другие, уже маленькие, щечки. Он нес на руках дрожащую собачку, с немыслимо тонкими ножками, похожую на смешного щенка охотничьей породы, с обезьяньей головкой, выпученными глазками и хвостиком, похожим на дождевого червяка.

— Прошу извинить меня, что я пришел к вам столь поздно, — начал пан Войтишек сладким голосом, утирая носовым платочком пот со лба, — я только-только вернулся из поездки. Читаю приказ, хватаю Лилинку на ручки и бегу — выполняю приказ, приношу свою любимицу на алтарь отечества…

— Такую дерьмовую сучку! — сплюнул Керн.

Толстячок оскорбился:

— Это прекрасная собака, только немного туговата на ухо…

— А остальные? — набросился на него Керн. — Сколько мне их ждать? Мой приказ… я что, отдавал его телеграфным столбам?

— О-о! — Господин сложил свои жирные губы трубочкой, словно хотел чмокнуть Керна. — Они не придут, сударь, я знаю, они не придут! Пан Вобецский, сосед, держит японского спаниеля, но говорит, что лучше удавит его собственными руками, нежели даст слопать германскому монстру, а пани Коутова получила в наследство великолепную борзую, голую, мексиканскую, щеночек совсем, но увезла ее в Прагу — такая шептунья она, ох, ну а пан Болеслав, у того толстая дворняга…

— Хватит! — рявкнул Керн. — Я знаю, тут все, как один, изменники!

— Но я, сударь, ваш покорный слуга, и я докажу вам свою преданность, я перепишу для вас всех этих шептунов, у которых дома есть собаки и…

В эту минуту щелкнула ручка, дверь отворилась. На пороге стоял Блиц. Глаза его были сонные. Он широко зевнул, раскрыв красно-черную пасть, как будто хотел вывернуться наизнанку.

Керн схватил собачонку и швырнул ее на пол. Лилинка задрожала, как иногда дрожит изображение на экране в кинотеатре. Толстяк запричитал масляным голосом:

— Лилинка, куколка моя, страдалица моя маленькая…

И случилось чудо: Блиц только приблизился к собачке и любезно обнюхал ее. Потом шутливо толкнул Лилинку в бок, так что она кувыркнулась и начала страшно верещать, как если бы ее поднимали на вилы. Блиц, изображая глубокое презрение, отошел от этой жалкой рухляди. Толстяк радостно захлопал в ладоши и в тот же миг ощутил прикосновение собачьих клыков на икре.

Он отчаянно вскрикнул, но господин Керн и бровью не повел.

В растрепанных чувствах и разорванных штанах убрался пан Войтишек восвояси.

— Ну, Блиц, хорошо ты его отделал! — отдавая должное псу, произнес Керн. И тут на полу позади себя услышал противный высокий лай. Это Лилинка, подумать только, прыгала на Блица.

Керн выругался, брезгливо схватил собачку за лапку, размахнулся и выбросил ее через окно на улицу.

После этого эпизода не один день прошел в напрасном ожидании. Герр Керн выходил на пустынные улицы, где не было ни людей, ни собак. Он решил, что прежде всего отправится в тот коттедж, в окошке которого видел пуделька, повязанного платочком. Но он не мог сориентироваться. Он бегал по улицам от одного дома к другому, но никак не мог припомнить, из какого коттеджа и из какого окна смотрел тот пудель. Все домики похожи один на другой.

А когда он решил, что начнет их прочесывать по порядку, один за другим, сапогом отпирая запертые двери, то неожиданно обнаружил, что Блиц уже не бежит с ним рядом. Он хлопнул себя по лбу. Ведь Блиц мог бы взять след и ввести его во все эти логова изменников. Там Керн сразу же смог бы уличить их в жульничестве, поймать с поличным! Как это он сразу не сообразил?

Он звал его, бегая снова и снова по улицам и соединяющим их проулкам, но Блиц будто провалился сквозь землю. Измученный и затравленный, Керн, видя тщетность своих усилий, под вечер потащился домой. Он тешил себя надеждой, что Блиц уже там, что в крайнем случае пес вернется домой ночью. Пока же пусть он где-нибудь утолит свой голод, вонзит клыки во что-нибудь живое, укротит беспокойную кровь.

Но Блиц не вернулся ни ночью, ни утром. Едва рассвело, Керн выскочил из дому, решив поднять на ноги всю Шетршилку при помощи СС и гестапо. Но, спустившись по ступенькам, он услышал, как кто-то протяжно и жалобно скулит.

Под окном лежал пес. На первый взгляд это даже не был Блиц. Керну пришлось обойти его кругом, чтобы удостовериться: да, это Блиц. Вернее, то, что от него осталось. Его тело представляло собой сплошной ком крови и грязи. Почти оторванное ухо висело на волоске. На загривке, на спине были вырваны куски шкуры. Одной задней ноги не было. На морде пса застыла кровь, которая, возможно, принадлежала врагу, если не была его собственной. Он выглядел как после схватки с барсом…

Пес медленно повернул голову к своему хозяину и жалобно заскулил. В глазах его застыл ужас, а от шкуры исходил невыносимый тошнотворный запах.

— Блиц! — зарыдал он в отчаянии и заломил руки. — Это ты? Кто посмел это сделать? Скажи, скажи хоть словечко, и моя месть разрубит его на две половины!

Но пес отвечал лишь воем. В этом выражении собачьей боли было, конечно, указано и место драки, и соперник, и все ужасы борьбы. Но Керн не умел перевести это на человеческий язык. То, что случилось там, где-то на дне этой ночи, навеки осталось собачьей тайной.

Все заботы о Блице оказались напрасными. Керн вызвал военного врача, как будто бы дело касалось человека, а не зверя. Потом уж пришел ветеринар, промыл раны псу, перевязал, поставил градусник и ушел.

А Блицу день ото дня становилось все хуже. Он совсем не жрал, а в глазах его по-прежнему стоял ужас. И целые ночи напролет он выл, в то время как Керн взывал к богу, умолял его, заклинал и грозил небу кулаками. Все зря. Настал день, когда Блиц напоследок тявкнул и сдох.

Через несколько дней обитатели соседних коттеджей имели возможность наблюдать прелюбопытное зрелище. У всех окон, выходящих во двор и в сад, стояли люди, Толпа людей стояла и на улице у забора. Все смотрели на человека в высоких сапогах, без фуражки, в парадной форме СС: он разбегался через весь двор и бросался на каменную стену, ударяясь об нее головой. При ударе на его груди каждый раз вздрагивал Железный крест и медали с выбитой на них собачьей головой. Стена уже вся была забрызгана кровью, голова разбита, но человек снова и снова разбегался и, как баран, ударялся головой об стенку.

Зрители в ужасе оцепенели. Они не дышали, отворачивались, но никто не хотел помешать этому. Хмурая тишина сопровождала этот последний акт драмы безумия.

И все же нашелся некто, рассудивший, что это зрелище является оскорблением и унижением имперских вооруженных сил. Это был пан Войтишек — владелец дрожащей Лилинки. Он помчался в штаб СС, и двойной подбородок его подскакивал на бегу. Вскоре пришел и приказ: очистить квартал, зашторить окна. Кто покажется в окне, будет застрелен!

Пятеро солдат в зеленой форме проникли во двор… Но поздно.

Таков конец этой истории. Кое-что в ней придумано, но не все. Был такой человек, был такой пес. Район «На Шетршилке» — это вам ни о чем не говорит? И стена тоже была, но только где-то на другом конце Праги. И кровавые следы на ней рассказали о другой трагедии другого герра Керна.

Но грозы и дожди, снега и годы смыли уже этот позор…