- Ох, Егоруня! - Даша выбежала за калитку, схватила его за плечи, затрясла, жарко дышащего, потного, пахнущего дымом. - Что ж ты долго так, Ёрка?!
- Париса убили... Засада там... - несвязно бормотал он, покачиваясь от усталости. - Зайдем во двор... Дай попить... Она, усадив его на крыльцо, шепнула:
- Посиди чуток, я зараз... Из погреба простокваши принесу.
Когда через минутку вернулась с махоткой простокваши, Егор спал, склонившись на ступеньку. Даша села рядом, приподняла голову, поднесла махотку ко рту.
- Пей, Ёрчик, пей понемножку... Запаленный ты... Потом поспишь.
Не просыпаясь до конца, он выпил прохладную, кисловатую жижицу, вздохнул глубоко и тут же, положив голову Даше на колени, крепко заснул. Она сидела не шелохнувшись. Тихое, успокоенное дыхание Егора и ровный ток сердца слышала через ладонь, подложенную под его щеку. Глаза ей вдруг пробило горячими слезами: ушла тревога, державшая душу в тисках. И Даша осознала в эти минуты, как ей очень дорог Егор!.. Странные, удивительные мгновения переживала Даша: у нее в груди словно бы затрепыхала нежными крыльями теплая птица, и ей представилось, будто бы Егор - маленький, беспомощный, требующий защиты ребенок, которого так захотелось пригорнуть, прикрыть руками, прижать к груди, такого родного, дорогого... Та птица - то, наверное, было счастье, то родилась любовь. Чувства эти просились на свободу, искали выхода, и Даша безотчетно, сдерживая рвущееся горячее дыхание, стала тихонько целовать Егора где-то у виска, в уголки губ, около уха...
- Ладно, ладно, - с сонливой капризностью бормотал он. За спиной Даши негромко скрипнула дверь, послышался голос матери:
- Дарья, ты что, гулена, до сих пор свиданьичаешь?
- Тихо, мама!.. Егор спит.
- Вот тебе на! - удивилась Надежда Ивановна.
- Да он только прибежал...
- Откуда прибежал?
- Ох, мама!.. Потом расскажу. Мать подошла к ней.
- Давай-ка, Даша, положим его на веранде. Взяли Егора под руки, отвели на веранду, уложили на койку. Даша сняла с него ботинки, прикрыла шалью.
Глава седьмая
С утра заработало бабье информбюро: кто-то - конечно, добрые люди - ночью поджег "арнаутку" Уманского, два поля сгорели почти вчистую, третье уцелело. Полицаи Афоня Господипомилуй и Фирлюзин, которому прострелили "печенки", утверждали, что на них налетело семь или восемь вооруженных верховых, и они вдвоем дали им бой. Убили, якобы, двоих или троих, но трупы убитых были увезены нападавшими.
Из Старозаветинской примчались комендант Штопф и его помощник Пауль Ненашков с карателями. Они прочесали все буераки и рощи по-над рекой и в степи: искали мнимых красноармейцев. Разумеется, никого не нашли. Штопф оставил около уцелевшего поля "арнаутки" целый взвод автоматчиков.
Что происходило после этого в атаманской управе, женское информбюро не выяснило, но когда из неё выскочили полицаи с синяками на перепуганных рожах, можно было догадаться, что им пришлось солоно.
Штопф был зол. Он собирался всю эту ценную пшеницу до зернышка отправить в Германию, в фольварк отца. Штопфы издавна были крупными землевладельцами, торговали хлебом. А за "арнаутку" Уманского, твердую пшеницу, из муки которой получаются отменные макароны и печенье всякого рода, можно было крепко поторговаться с итальянскими кулинарными боссами.
Ругался Штопф и по-немецки и по-русски, обзывал атамана Ненашкова и старшего полицая Пожидаева дураками, и тут к нему подошел с угодливыми ужимочками Витоля:
- Герр гауптман!.. Я знаю, где спрятаны ценные гибриды пшеницы. Колосья срезали на поле Уманского и сложили в мешки. А спрятали их в том доме, на чердаке. - И Витоля показал на дом Даши.
- О, Витоль! Ты будешь получать наград. - Штопф похлопал Витолю по щеке. Хорошо, зер хорошо!.. Но делаем главный работа - косить, молотить "арнаутка"!
Полицаи и эсэсовцы получили приказ согнать народ - и старых и малых - на площади.
Вскоре колонна жителей под вооруженным конвоем двинулась в степь, неся грабли, косы и даже серпы. Штопф, самолично руководивший жатвенными работами, узнал, что нечем молотить скошенную "арнаутку". У трактора и молотилки были сняты самые нужные детали.
- То кузнеца Кудинова работа, не иначе, - сказал Гордей Ненашков.
- Взять! Допросить! - приказал Штопф.
- Взяли его, герр гауптман, осталось только допросить, - ответил Пауль.
Он тотчас уехал в станицу Старозаветинскую, где содержались арестованные, и лично допросил Кудинова.
- Ты части поснимал с трактора и молотилки? - допытывался он.
- Ну если и я - так что? - отвечал Федосей.
- Куда девал их, отвечай! - налетел на него Пауль с плетью.
- Гнида ты при погонах, - с усмешкой говорил ему Кудинов. - Вошь белесая!.. Ты меня хоть на куски рассеки, ничего я тебе не скажу.
Повесили Федосея Кудинова вместе со Степашей Евтюховым.
Только на следующий день откуда-то пригнал Пауль трактор с комбайном на прицепе.
Уцелевшая "арнаутка" была срезана, собрана до последнего колоса на стерне и обмолочена. Зерно свезли в амбар, стоявший на пустыре над обрывистым берегом Егозинки. И вот тогда Штопф послал своего заместителя Пауля с полицаями изъять у Гребенщиковых таинственные мешки. Они завалились в их двор, ничего не спрашивая, ничего не говоря. Пожидаев и Афоня Господипомилуй взяли лестницу, стоявшую у клуни, и приставили к фронтонной дверце дома.
- Ты, может, скажешь, в чем дело, Афанасий? - обратилась недоумевающая Надежда Ивановна к Господипомилуй.
- Помолчи. У тебя самой спросят кой о чем, если потребуется, - заносчиво ответил Афоня, поднимаясь на чердак.
Пауль стоял, заложив руки за спину, безразлично вроде бы поглядывая по сторонам. Пожидаев держал винтовку наизготове. А у ворот в напряженной позе застыл эсэсовец с автоматом.
И вот в проеме чердачной двери показался Афоня с мешком колосьев.
- Господин обер-лейтенант, тут они - все четыре!.. Даша в это время находилась в саду, собирала осыпавшиеся жердёлы. Видела все, что происходило во дворе. "Быстро же они узнали про эти мешки. Масюта или Витоля навели. Выследили нас, пусть! Но они не знают, что это за колосья..."
И охнула Даша, вспомнив, что вложила записки Уманского в один из мешков с колосьями.
Вот-вот они позовут ее, станут расспрашивать... Зачем срезали колосья, что в них особенного, кто поручил это сделать?.. А если развяжут тот, залатанный мешок, на котором чернилами написана цифра "4", то найдут записки Уманского, прочитают их и узнают, какую ценность представляют эти колосья... Это она сунула записки Уманского в мешок с колосками!.. Правда, засунула их глубоко, в самую середину...
Подхватив корзинку с жерделами, Даша быстро пошла во двор, уже зная, как вести себя и что отвечать фашистскому холую Паулю Ненашкову про гибриды Уманского.
- Даша, что это за пшеница в пронумерованных мешках? - спросил он, с неопределенной улыбкой оглядывая ее. Выбрал несколько жерделин из корзинки, разламывал их и ел неторопливо, смакуя.
- Агроном Уманский, когда уезжал из станицы, попросил нас срезать на четырех делянках пшеницу, сложить в мешки и прихранить, - ответила она несколько щебетливо и наигранно-удивленно глядя на него.
А Надежда Ивановна, ничего не понимая, с горечью смотрела на разговорчивую дочь.
- Так, Даша. А что это за сорта пшеницы? Гибриды какие-то, что ли?.. Афанасий, развяжи вот этот мешок.
Даша обмерла: "Тот самый выбрали, проклятые!.." В голове вспыхнуло, и глаза будто бы застило чем-то, но она сдержалась, не показала испуга. Отвечала так же щебетливо:
- Не знаю, что это за сорта. Слышала, гибриды, гибриды, а что за гибриды нам Уманский не рассказывал.
Афоня развязал мешок, и они все сунули туда руки. Разглядывали колосья, мяли их, зерно на зуб брали, пожимали плечами; пшеница как пшеница.
- Вроде бы яровая, - сказал Афоня.
- А вот и не яровая... Ты ж в пшенице разбираешься, как свинья в апельсинах, - презрительно бросил Поживаев. - Это какой-то гибрид пшеничный. Я такого не видал, хотя и работал на сортовых участках в семенном совхозе.
- Любопытно! - сказал Пауль. - Завяжи мешок, Афанасий... Даша, а не оставлял ли агроном Уманский каких-нибудь записок?.. Ну, скажем, тетрадей или блокнотов?
- Нет, не оставлял. Только и сказал: срежьте колосья, пронумеруйте мешки и прихраните, а когда вернусь - отдадите мне...
- Хм, когда он вернется, - иронически произнес Пауль. - Кстати, Даша, с кем ты колосья срезала?
"Ты, гадина, про то и без меня знаешь!" - подумала Даша и без колебания ответила:
- Да с этими... с Гриней Григоренко и Ёркой Запашновым.
- Так. Вы пока посидите в доме. - Пауль жестом подозвал эсэсовца, стоявшего у ворот, что-то сказал ему и приказал Поживаеву и Афоне: - Берите мешки. Пошли.
Полицаи взяли по два мешка и направились прямо через огороды к амбару, где была ссыпана "арнаутка". Пауль пошел за ними. Штопф находился там со своей охраной, ожидая, когда принесут мешки с загадочными колосьями. Он собственноручно закроет амбар на замок и ключ положит себе в карман.
Надежда Ивановна и Даша зашли в дом. Эсэсовец сел на крыльце.
Даша бросилась к матери со слезами на глазах:
- Мамочка, я же спрятала записки Уманского в мешок с колосьями!.. Что будет?!
- Ой, Дашенька! - только и вымолвила мать.
- А теперь они спросят про гибриды у Ёры и Грини... - простонала Даша. Нас же специально держат в доме, чтобы мы их не предупредили...
- Не миновать нам беды, если кто-нибудь из них обмолвится про записки агронома.
- Они не обмолвятся, мама! Они догадаются, в чем тут дело...
- Дай-то бог!.. Если бы Егор и Гриня узнали от кого-нибудь, что полицаи с Паулем были у нас и мешки какие-то со двора унесли. Ведь должен кто-то увидеть...
Видела жена Пантюши - бабка Даша. Она высмотрела все, что происходило у Гребенщиковых во дворе, и, не мешкая, прибежала к Егору, все рассказала ему.
Первой мыслью у Егора было взять автомат и с боем освободить Дашу, но он спохватился; "Не пороть горячку! Спокойно... Кто-то выдал нас и гибриды Уманского - это ясно. И, понятное дело, они спрашивали Дашу про гибриды. И нас с Гриней спросят".
Егор сбегал к Грине, посвятил его в происшедшее.
- Они будут спрашивать про гибриды Уманского, имей в виду. И помни крепко, никто не знает про них толком, кроме нас и Даши. Она им ничего не сказала, это ясно. И не отдала записки Уманского, иначе бы они не стали держать ее под арестом. Будут у нас выпытывать. Понятно? Поэтому будь осторожен.
Егор тотчас, не задерживаясь, вернулся домой. А людей с утра таскали полицаи и эсэсовцы в атаманскую управу на допрос. За Егором пришел Афоня Господипомилуй. Зайдя во двор, снял винтовку с плеча и, не вынимая изо рта цигарку, сморщив лицо, сказал:
- Ну, разлюбезный родич, пойдем.
Сердце Егора ухнуло, как во сне, когда падаешь с большой высоты. Панёта уцепилась за внука, но Афоня с издевкой сказал:
- Маманя, вы толкаете свово зятя на небожеское дело. Отойдите от него, а то я ударю вас. Дюже я нервный стал, не терплю, када мне наперекор идут. У вашего внущка перед господом богом много грехов, помолитесь за него, он же сам не умеет молиться. Вы ж, маманя, не научили его.
...Егора толкнули в подвал, где раньше хранились колхозные соленья. Там, среди других задержанных, был и Гриня.
Забившись в угол, они стали перешептываться.
- Слушай, Гриня, давай будем хитрить, придуриваться. Пускай думают, что мы ни на что не способны, дурачки, шаляй-валяй, садовые жулики. Понимаешь?.. Нам обязательно надо выйти на свободу. Если вырвусь отсюда живым, клянусь - не видать Гитлеру "арнаутки" и гибридов Уманского!
...Их вызвали последними. Подвыпившие Афоня и Поживаев крепкими подзатыльниками загнали их в комнату, где раньше помещался кабинет председателя колхоза.
Эсэсовского офицера уже не было. Гордей, багроволицый, пьяный, заломив смушковую кубанку на затылок, смотрел на Егора и Гриню вприщур. Пауль сидел на подоконнике, грызя куриную ногу. На столе стояла большая бутыль с самогоном и всякая еда.
- Ну-с, который из вас Егор Запашнов? - спросил Пауль.
- Это я, - ответил Егор.
На френче Пауля он увидел крест. "Заработал награду, гад!"
- Красив, ничего не скажешь, - сказал Пауль. - Видна запашновская порода.
- Он зараз станет куда красивше! - Гордей поднялся из-за стола, помахивая плеткой. - Это мои старые должники.
- Погоди, Гордей. - Пауль слез с подоконника, подошел к ним. - Я с ними немного погутарю... Скажите-ка мне, друзья, вы жить хотите?
Гриня широко заулыбался, выкатывая глаза и мигая:
- А як же!.. Любая козявка хоче...
Егор тоже глуповато усмехнулся: дескать, чего спрашивать, и так понятно.
- Любая козявка... - Пауль постучал пальцами по кобуре вальтера и вдруг, коротко замахнувшись, ударил Гриню по лицу.
Гриня вжал голову в плечи, проныл:
- За шо ж вы меня?.. Хиба[7] ж я не так сказал...
- Молчать, паршивый хохол!.. Отвечать на вопросы! Говорите правду, если хотите жить.
Грубо захватив пальцами подбородок Егора, дохнул в лицо самогонным перегаром:
- Будешь говорить правду, Запашнов?
- Буду говорить правду, - спокойно ответил Егор. Теперь, когда опасность приблизилась настолько, что ее можно было рассмотреть в упор, страх разжал свои пальцы на сердце. Он ожидал вопроса: "Ну-с, так где же ты был в ту ночь, когда сгорела "арнаутка"? ему сказали:
- Нам известно, что вы прячете красноармейцев, которые сожгли "арнаутку"...
- Шо вы кажете?! А мы про тэ ничего не знаемо! - сказал Гриня, вытаращиваясь на Пауля. - Той, кто вам цэ, сказав, брэше, як...
Пауль не дал ему договорить - ударом ноги в живот отбросил к Поживаеву, а тот швырком вернул назад.
- Я тебе дам... про цэ, про тэ! - закричал Пауль. Гриня, согнувшись от боли, медленно проговорил:
- Я ж правду сказал... за шо ж вы меня?..
- Мы не прячем никаких красноармейцев, - сказал Егор, разведя руками. Откуда мы их возьмем?
Краешком глаза Егор видел, как дернулась тяжелая, перекрученная венами рука Пауля.
- Говорите, где прячутся красноармейцы!
- Правду говорю, я не видел никаких красноармейцев. Кто видел, тот пускай и скажет.
"Видел" их, конечно, только полицай Афоня Господипомилуй. На это и намекал Егор.
- Так. Ну, а колосья гибридов пшеницы кто на делянках Уманского срезал? Отвечай ты, Запашнов!
- Мы срезали.
- Кто такие - мы?
- Я, вот он, Гриня, и Дарья Гребенщикова. Так то когда еще было! Недели три назад. Нам агроном сказал срежьте, ну мы и срезали...
- А куда спрятали мешки с колосьями?.. Отвечай ты, Григоренко!
- Та куда ж? До Дашки Гребенщиковой занесли.
- Так. Скажи-ка, Запашнов, что это были за гибриды, которые вам приказал срезать и сохранить агроном Уманский?
- Он нам не приказывал, а попросил сделать. А что это за гибриды были, я не знаю. Он нам не объяснял. Мы помогали ему дергать сорняки на поле, вот и все.
- Врете!.. Дарья нам рассказала про них. Егор пожал плечами:
- Что она там соображает в тех гибридах...
- Да брэшэ вона! - подхватил Гриня. - Глупа така дивчина - видкиля ей знать?
- Видкиля?! Ты сейчас узнаешь - видкиля!.. Она сказала, что вы тоже знаете о гибридах. Все знаете, и сейчас вы мне расскажете!.. Дать им по двадцать пять горячих! - приказал Пауль полицаям, снова усаживаясь на подоконник и продолжая грызть куриную ногу.
Афоня, Поживаев и еще один полицай мигом раздели Егора и Гриню, положили на длинную лавку.
Гордей взмахнул плеткой.
- Я им сам вобью мозги, - сказал он, оттопыривая губу. Атаман изо всей силы рубил плетью их обнаженные спины и ягодицы. А Пауль, прожевывая мясо, гаркал на них:
- Отвечайте! Где записки Уманского? Рассказывайте все про гибриды!.. Ну!..
Гриня взвизгивал натурально, жалобно призывал бога на помощь:
- Ой, боженька, защити!.. Да я ж ничего не знаю про те гибриды!.. Выручи, боженька!.. Егор придушенно хрипел:
- За что бьете!.. Зря бьете!.. Я ничего не знаю про те проклятые гибриды!.. На черта они мне сдались...
Пауль нахмурился, наверное, вспомнил Васютку Табунщикова:
- Добавьте им шомполов, да так, чтоб завыли! Афоня услужливо подал Гордею шомпол.
Панёта, Гринина мать и Даша с матерью держались вблизи атаманской управы. Они вздрогнули, когда услышали хриплые, задушенные крики Егора и Грини. Через некоторое время дверь управы распахнулась, и полицаи выбросили их на кусты ваниных кудрей.
Больше недели отлеживались Егор и Гриня. Их навещали Даша и Васютка, рассказывали обо всем, что происходило в станице.
За это время умер тяжелораненый Фирлюзин. Обстановка накалялась. Немцы и полицаи сделали еще одну облаву, искали красноармейцев.
Легкораненых бойцов, кроме капитана Селищева, жизнь которого по-прежнему находилась в опасности, вовремя переправили в топлые низы на острова. И это сделал Пантюша с усачом Конобеевым. Они оба теперь скрывались там. Об этом Егор узнал от бабки Дарьи. Она явилась к нему с сообщением, что ее муж, Пантюша, и Конобеев нынче к полуночи будут ждать его в Терновой балке у сухого тополя.
- Придешь со своей бабкой. Поможешь ей харчи для раненых принести, сказала она Егору напоследок.
Вот те раз!.. Егор, конечно, не отпустил бабку Дарью, пока не расспросил ее обо всем. Оказывается, его тихая, благоразумная и болезненная бабка Панёта давно уже принимает активное участие в судьбе раненых бойцов. Узнав от своей кумы Пантюшихи о них, она отдала самые тонкие простыни на бинты и всю аптечку с лекарствами, все бутылки с настойками разных лечебных трав. Вместе с другими женщинами собирала продукты, одежду и одеяла для отправки в камыши.
Вечером Фрося украдкой принесла ведро меду и несколько кусков сала. В полночь Егор и Панёта снесли продукты в Терновую балку к сухому тополю. К ним тотчас подошли Конобеев и Пантюша. Ласково обняв Егора, Конобеев отвел его в сторону:
- Ну, как самочувствие, боец Запашнов?
- Нормально. Старая шкура слезла, новая наросла. А вы: как устроились на островах?
- Тоже нормально. Шалаши поставили. Похолодало малость - и комары, слава богу, перестали жалить.
- Я все удивлялся, как вы в наших болотах не утопли?
- Разве это болота?. Это так - лужицы. Я-то коренной сибиряк, спец по болотной части и к тому же охотник... В ваших топлых низах мигом разобрался, прошел их вдоль и поперек. Нашел добрую дорогу до островов. Кружную, однако водную. С Пантелеем Григорьевичем мы туда-сюда на каючке ходим.
- Там Степа Евтюхов утоп, - грустно сказал Егор. Конобеев сжал его плечо.
- Знаешь, я хотел поговорить с тобой об одном серьезном деле. У меня сейчас шесть почти совсем здоровых бойцов. А оружия мало. Всю степь облазил и ничего не нашел ударного. Нам бы хоть один пулеметик...
- А хоть один минометик не хотите?
- Шутишь, брат?.. А нам хоть плачь...
- Я серьезно. Могу наделить миномет с минами и ручной пулемет, между прочим, ваш, тот самый. Три автомата есть, а винтовок, гранат, патронов сколько хотите!.. Да в нашем складе есть даже противотанковое ружье и к нему штук сорок патронов, - добавил Егор немного хвастливо.
- Да ты что! - обрадовался Конобеев. - Ну и баской[8] ты, паря!
- Давайте завтра сходим за оружием, - предложил Егор, довольный не совсем понятной похвалой Конобеева.
- Слаб ты еще, Егорушка.
- Да уже набрался сил.
- Ладно... Эх, жаль, капитану нашему больно худо! Не скоро на ноги встанет.
- Вы говорили с ним?
- Говорил. Доложил ему о наших делах, ну, он дал мне указания... Я вот ломаю, брат, голову, что за красноармейцы сожгли вашу ценную "арнаутку"? Разыскать бы их, а? Где бы они могли хорониться?
Егор тихо рассмеялся:
- Полицай Афоня Господипомилуй наврал про красноармейцев. Он хотел себя героем выставить перед фашистами. "Арнаутку" сжег я сам...
- Ой ты!.. Однако ты отчаянный малый! Ну, паря, ты меня в восторг привел!
Егор коротко рассказал ему, как это произошло. Конобеев восхищенно прицокивал языком.
- А мне тут, знаешь, одна, мысль пришла в голову. Раз фашисты думают, что это красноармейцы действуют, мы и в самом деле задействуем. Ка-а-ак вдарим фрица!.. И надо через фронт рвать, тут зимой негде хорониться... Ну, до завтра, Егорушка, бабка тебя заждалась, да и нам пора двигать.
Конобеев сердечно обнял его, взъерошил волосы на затылке, и эта ласка болью отозвалась в сердце: так любил делать отец... Когда это было!
Глава восьмая
Тетя Фрося зашла к Панёте пожаловаться на своего мужа Афоню. Они сидели в кухоньке, а Егор строгал топором кол для плетня и прислушивался к их разговору.
- Хлещет самогон, шляется по чужим дворам, а вернется домой - издевается: мстит за раненого красноармейца, которого прятала. Ушла бы от него, да застрелит он тогда и меня и вас.
- Пропала твоя жизнь, - соболезновала Панёта. - Чтоб его перевертня-оборотня, холера сгноила!
- Навозил зерна, наворовал всякого добра - у людей поотнимал. Куда дома ни ткнусь - все чужое... Вот на рассвете поднялся, пошел с немцами "арнаутку" в амбаре караулить Жаль, не всю "арнаутку" сожгли... А вчера угощал Афоня полицаев и немцев. Пауль приезжал с каким-то тощим офицериком. Все цеплялся за меня, черт слюнявый! Целую сапетку яиц выпили - и не подавились. Со всей станицы самогон собрали: обожрались бурды, как свиньи. Выпитые кричали:
"Преподнесем Гитлеру достойный гостинец от донских казаков - новый сорт высокоурожайной "арнаутки"! Потом про какие-то пшеничные гибриды толковали... Накормят, ироды, Гитлера нашими пампушками!
- Не накормят! - вырвалось у Егора. Тетя выглянула из кухоньки, повторила:
- Накормят, накормят... А кто им помешает накормить? В станице мужчин не осталось боле.
Хотел Егор вскричать в досаде: "Как так - не осталось?! А я, а Гриня, а Васютка - не мужчины? Если б вы знали про нас хоть что-нибудь..." Но он прикусил язык: нечего всем знать про их дела. Начнут ахать да охать... Хватит им и без того забот да горестей. Испереживались так, что глядеть на них без слез нельзя. Особенно сильно сдала Панёта. Совсем старухой стала. Похудела, лицо пожелтело...
Егор не заметил, как во двор зашел Масюта.
Масюта взял за привычку ходить по дворам - вымогал "подарки". Без зазрения совести заходил в дома и брал все, что ему нравилось.
- Ишь, сволота советская, раскричалась! - говорил он в ответ на протесты и слезы хозяев. - Я, отец немецкого офицеpa и белого атамана, им честь оказал, а они ко мне без почте-ния подходят. И вас повесят, погодите трошки!
...Сбив пыль с больших, вовсе не по ноге хромовых сапог, уворованных у кузнеца Кудинова, Масюта остановился посреди двора и прокричал визгливо:
- А вот и я пришел! Честь оказал вам, Запашновы. Егор демонстративно сплюнул, продолжая тесать кол. Масюта пригладил лоснившуюся от жира бороду и, по-обезьяньи гримасничая, сказал:
- Теперича моя власть, кланяйся мне, огузок советской власти, я тебе кланялся.
- Я тебя заставлял? - с презрением сказал Егор.
- А ты не огрызайся. - Масюта взялся руками под бока, оттопырил губы лопатками. - У меня сыны фашисты! И внук фашист. С почтением ко мне относись.
- Иди ты!.. - взъярился Егор.
Хотя он и понимал, что Масюта умышленно хочет довести его до белого каления, но не мог сдержаться: омерзение, которое вызывал в нем подлый старик, было непреодолимо.
- Мало шомполов получил? - закричал Масюта. - На виселицу захотел? Ох, подрыгаешься ты в петле.
Егор до хруста в пальцах сжал топорище - очень захотелось запустить в старика остро наточенный топор. Подумал:
"Сам ты подрыгаешься"! - но не сказал, хватило выдержки.
Он подумал об "арнаутке", которая лежала в амбаре. А Масюте не терпелось снова засадить его в подвал. Пробормотал:
- Сразу и на виселицу...
На голоса из кухоньки вышла Панёта.
- Ты чего прителепал? - спросила она у Масюты. - Кто тебя сюда звал?
- Ну-ну, ты на меня не греми, председательша! А то знаешь?.. У меня все сыны - фашисты... Плати за мои унижения при Советской власти. Подарочек давай!
- Ходишь по дворам, выпрашиваешь милостыню, - сказала Панёта, поднимая палку с земли. - Геть со двора! Я тебе дам подарочка, душегуб проклятый!
Бабка была так возбуждена, что Егор не удивился бы, огрей она Масюту палкой по голове.
- Ты што? Ты смотри, карга!.. - Масюта трусливо попятился к калитке и побежал прочь, грозя: - Ну, погодите, кровью харкать будете...
Егор закрепил плетень и долго глядел на болото. Высокие камыши ходили волнами, султаны, еще недавно бордовые, а теперь серебристые, вызревшие, пеной всплескивались на гребнях зеленых волн. В ериках, заросших болотными травами, тускло, как в мутных старых стеклах, отражались дождевые тучи. Часть оружия уже переправили туда. Теперь бойцы на островах живут спокойно.
После обеда Егор вместе с Гриней отправились в разведку к пустырю, где стоял амбар. Они поползли по зарослям Терновой балки. Егор шепнул Грине:
- Сделаем засаду, может, кто следит за нами. Засели под огромными лопухами. Только спрятались, тихо зашуршало рядом. Будто ежик пробежал по сухой листве. Они насторожились. Закачались бодылки пустырника, вздрогнули лопухи. Вот, совсем близко. И они увидели: полз Митенька, сосед Витоли. Вскинулись, навалились на него. Митенька неожиданно ловко выскользнул из их рук и чуть было не удрал. Сопя и напряженно дыша, они бешено завозились, подминая высокую траву. Егор наконец оседлал его. Трудно было поверить, чтобы Митенька, этот золотушный доходяга с вечно заткнутыми ватой ушами, был способен на такое сопротивление.
- Я тебе хрящи поломаю, фашистик! - Егор крепко стиснул ему горло. - Как твои Ненашковы поломали нашему Васютке.
Бледное лицо Митеньки посинело. Из глаз покатились слезы. Он выговорил с трудом:
- Они не мои... Больно!.. Пусти...
- Ты меня не разжалобишь, подлый исусик, - сказал Егор. но горло освободил. - Следишь? Для Ненашковых стараешься? Ну-у, говори, а то мы тебя тут и закопаем.
- Витоля посылает следить за вами, - сквозь всхлипывания проговорил Митенька. - Он тоже грозится убить меня... если я не буду подчиняться... Все-е хотят убить меня...
- Да не скули ты, тошно слухать, - оборвал Гриня. Тонкое лицо Митеньки с голубыми тенями под глазами жалостно морщилось, но плакать он перестал.
- Что ты скажешь своему отцу, когда он вернется? - спросил Егор. - Он там кровь проливает за Советскую власть, а ты фашистам прислуживаешь? На задних лапках ходишь перед ними!..
- Я не предатель! - взвизгнул Митенька и зашептал, заливаясь слезами: - Я же с ним дружу на вашу пользу! Я же не сказал им, что ты тогда в степь на Парисе ездил... когда "арнаутка" сгорела. Я им ничего не сказал... Я сказал Витоле, что ты спать лег...
- Выследил-таки? - Егора прошиб холодный пот, он растерянно переглянулся с Гриней.
- Я слежу за вами и вру Витоле. Если бы не я, он сам бы следил... Я давно хочу дружить с вами, а вы от меня, как от холеры...
Егор слез с него, смущенно пробормотал:
- Не играл бы ты с ним в слугу и барина. Митенька поднялся, погладил худую шею тонкими пальцами.
- Знаете, что я узнал от Витоли?.. Собираются приехать каратели с Паулем. Снова будут искать красноармейцев. Витоля грозился, что кой-кому пустят кровь и пограбят. Гриня, ты получше спрячь капитана...
- Ты и про цэ знаешь?! - Гриня замахнулся на него. Митенька втянул голову в плечи, отшатнулся:
- У меня тоже есть раненый. Я со степу сам тачкой привез. Мама лечит его.
Егор восхищенно хлопнул Митеньку по плечу. А Гриня таращил на него круглые глаза:
- Як же ты узнал про капитана?
- Я слышал ночью, как ты и Ёра говорили с ним в клуне
Называли его "товарищ капитан".
- Брешешь! - возмутился Гриня. - Около клуни Кудлай лежал. Он бы тебя на шматки разодрал. Он злой до чужих.
- Все станичные собаки, даже самые злючие, дружат со мной и не трогают меня, - скромно сказал Митенька. - Я лежал рядом с Кудлаем и чесал ему живот, а он мне руки лизал...
Гриня остервенело сплюнул, потеряв дар речи.
- А ты понял, о чем мы говорили с капитаном? - спросил
Егор вполне дружелюбно.
- Про бойцов, тех, которые в камышах, и про оружие...
У меня тоже оружие есть - две винтовки и автомат.
- Вот тебе и золотушный доходяга! - воскликнул Егор. - А твой раненый знает нашего капитана?
- Знает. И Конобеева, старшину, тоже знает. Привет им передавал, да я боялся к вам подойти. - Митенька освобождение вздохнул и улыбнулся.
- Мы будем дружить с тобой, Митенька, - тепло сказал Егор. - Ты настоящий пионер. Будешь нашим контрразведчиком. Держи пять на дружбу!
Глаза Митеньки смотрели на Егора с безграничной преданностью и доверием, а узкие худые пальцы порывисто уцепились за его руку, словно боялись, что их обманут, оттолкнут.
Егор подумал о том, что скрывать теперь что-либо от Митеньки не имело смысла, он и без того все знал. Да и положиться на него можно было без опасения. Если бы он захотел их выдать, то сделал бы это давно.
Они пошли в разведку вместе. Залегли на краю атаманского сада среди бодяков. Дальше по пустырю росли лишь редкие кустики голубой полыни.
Амбар стоял на обрывистом берегу в центре речной излучины. Вода за долгие годы подточила каменные береговые пласты, они обрушились; низ амбара обнажился, и задняя стена повисла над рекой. Незаметно подобраться к амбару было невозможно: вокруг голое месте, а от реки - почти трехметровый обрыв.
Егор и Гриня прошлой ночью выползли на пустырь - выясняли обстановку. Двое часовых - эсэсовец и полицай - прохаживались по-над обрывом, посвечивали фонариками. А днем они обычно отсиживались в весовой, находившейся метрах в ста пятидесяти от амбара, под старыми осокорями. На этом месте издавна был ток. Тут обрабатывалось зерно перед отправкой баржами на заготовительные пункты.
Дверь весовой была открыта, и разведчики видели эсэсовца и полицая Поживаева. Они играли в карты.
- Блызенько локоть, а не укусишь, бо шея коротка, - сказал Гриня. Давайте застрелим их, подожжем амбар и удерем.
- Умник какой нашелся, - сказал Егор. - Мы удерем, а они полстаницы перевешают. Для них это просто.
К весовой через пустырь шла толстая женщина с кошелкой.
- Кто это? - спросил Егор.
- Жена полицая Поживаева, - сказал Митенька. - Обед несет. Она у нашей соседки самогон просила. Я сам слышал: дай, говорит, пол-литра первача, мол, просят охранники, а то им скучно.
- Скучно, говоришь? - встрепенулся Егор.
- Да-да, так и сказала, - подтвердил Митенька. - Он был очень доволен, что Егора заинтересовало его сообщение. Егор ласково похлопал его по спине:
- Эт-то хорошо! Баской ты, паря! Настоящий контрразведчик.
- Ты придумал что-то? - обрадовался Гриня.
- Пока не придумал, но придумаю, - ответил Егор.
Глава девятая
Егору пришел в голову дерзкий план. Оставалось только срочно проверить его. Однако этому помешали неожиданные события...
К нему примчались очень встревоженные Гриня и Васютка и показали странный нож с лезвием внутри колодки.
- Этим ножиком Пауль хотел меня к стенке пришпилить, - сказал Васютка. Ухо надрезал мне. Я нашел ножик в Терновой балке... на нашей тропинке... Несу к Грине курицу - маманя зарезала для капитана - и вижу, ножик! Я его сразу узнал.
А Гриня, выкатив глаза и непрестанно мигая, добавил:
- Маманя и Дашина мать меняли бинты на капитане. Он стонал. Чую, загавкал Кудлай. Выйшов, кругом подывывся - никого не було.
- Выйшов, подывывся! - яростно сказал Егор. - Надо было стоять на страже, балда!
И тут они увидели Митеньку. Он бежал к ним через огород, спотыкаясь об оранжевые тыквы. Дыша со свистом и кашляя, выстреливал слова:
- Спасайтесь!.. Витоля мне сказал... Я пришел к нему, его дома нет... Потом он прибежал и сказал: теперь им лабец!.. Я такое, говорит, узнал про них... Вот зараз, говорит, папаня мой приедет... Я у него выспрашивал, а он, фашист, не сказал... Спасайтесь!
- Погоди, не дрожи. - Егор показал ему нож. - Чей нож, знаешь?
- Витолин! - ахнул Митенька. - Где ты нашел его?
- Васютка нашел около Грининого сарая... Где сейчас Витоля?
- Дома. Ждет своего батька. А Гордей и Масюта с другими полицаями поехали охотиться на колхозных свиней, которые разбежались по степу.
- Слушайте мою команду, бойцы, - очень серьезно сказал Егор. - Действовать надо быстро. Васюта, беги, скажи Грининой матери, чтоб перепрятали капитана...
- К нам отнесем его! - Митенька кинулся к Егору. - У нас не будут искать. Пошли! По балке отнесем, никто не увидит. Быстрей, а то они скоро явятся, все перероют, всех вас застрелят...
- Тихо, Митенька, не паникуй! Ты и Гриня - пошли со мной.
Они втроем засели в зарослях одичалой смородины на краю сада Ненашковых; В потной руке Егор держал тяжелый парабеллум.
- Митенька, иди и примани Витолю сюда, - сказал он. - Придумай что-нибудь такое, чтоб он обязательно пришел.
- Ты убьешь его? - спросил тот.
- Нет-нет, он нам живой пригодится. - Егор обнял худенькие плечи Митеньки. - Ты ж не боишься, правда? Иди и веди его сюда поскорей.
Митенька нырнул в кусты и скрылся в саду Ненашковых. Егор и Гриня ждали, сдерживая дыхание. И вот где-то за пожелтевшим заслоном листвы послышался его льстивый, вибрирующий от волнения голосок:
- Я подкрался, смотрю, а они прячут в яму три винтовки, немецкий автомат...
- Немецкий? - переспросил Витоля. В гугнивом голосе его звучала самодовольная и угрожающая интонация: дескать, ага, попались!
- И пистолет, - воодушевленно врал Митенька.
- И пистолет?! - обрадовался Витоля. - А какой?
- Пистолет-маузер!.. Знаешь, такой, как у красных дьяволят... Знаешь, такой - тах-тах-тах-трах!
- Маузер я возьму себе, а автомат и винтовки отдам бате. А их отправят в Германию...
- Отправят, отправят, - поддакивал Митенька дрожащим голоском. - Сюда иди... вот тут, под обрывом...
Егор и Гриня поднялись из-за куста. Витоля остолбенел, лицо его перекосилось, он, видно, собирался закричать, но Егор рукояткой пистолета ударил его по голове. Витоля, охнув, повалился. Через минуту он лежал у их ног, связанный ремнями, с тряпкой во рту. Гриня замахнулся камнем, целя острым углом ему в висок.
Митенька схватил его за руку:
- Гриня, не убивай!... Не надо... Я боюсь!.. Тот покосился на него шальными глазами:
- Отцепись! Не мы его, так он нас...
- Не дури! - Егор оттолкнул Гриню. Он нам живой пока нужен. Мы его кой о чем порасспросим.
Гриня отбросил камень, вытер обильно вспотевшее лицо.
У двора Ненашковых раздалось ржание лошадей и грохот телеги. Послышались возбужденные голоса Гордея, Масюты, Афони Господипомилуй. Видно, охота у них была удачной.
Егор взял Витолю за ноги:
- Берите его за руки. Отнесем в подвал, там его никакой черт не найдет... И спокойно, не трусьте. Пойдем по ручью, чтоб следов не осталось.
Вход в подвал едва нашли: за лето он сильно заплелся диким хмелем и травами.
В подвале развязали руки Витоле и вынули кляп из рта. Он пришел в себя, прокашлялся и истерично закричал:
- Отпустите зараз же! У меня дядя - помощник коменданта района. У него друзья - гестаповцы и эсэсовцы!.. Они повесят вас и всю станицу сожгут за меня! А с тебя, гнида паршивая, шкуру живьем сдерут, - грозил он Митеньке. Предатель!
- Это ты предатель Советской власти! Фашистам, врагам Родины продался! закричал Митенька, выпятив узкую грудь и сжимая сухие кулачки. - И я тебе не служил и не помогал тебе, я служил правому делу и помогал им, вот Егору и Грине...
Они ушли, звякнув кованым засовом.
Запор на дубовых дверях был надежным. Можно было не тревожиться: Витоле из подземелья ни за что не выбраться. Он выл, как пес в дурную погоду, но его вой не пробивался на поверхность.
Засели в подсолнухах на краю огорода Гребенщиковых, позвали Дашу. Она спросила с тревогой:
- Что же мы будем делать с ним?
- Расспросим кой о чем, узнаем, что они, Ненашковы, вместе с фашистами замышляют против станичников, и тогда... это...
- Что - это? - Она посмотрела Егору в глаза.
Глядя в сторону, он пробормотал:
- Да то, что остается...
- Судить его надо, - сказала Даша, поразмыслив. - Судить по законам Советской власти.
- Ха! Ну придумала ты, Даша, - усмехнулся Егор. - Как тебе это представляется?.. Суд соберем, прокурора, судью пригласим, а?..
- Знаешь ведь, мой отец был народным заседателем. Разные книги у него были по судебным делам... Я тоже читала. Вот мы кто такие? Советские люди. Так? Мы к врагам не переметнулись, мы живем по законам Советской власти: стараемся спасти раненых бойцов, сохранить народное добро... Так? И вот мы, наш коллектив, можем назначить прокурора, избрать судью, защитника, заседателей и судить предателя Родины Витолю Ненашкова.
- Так, Даша! Правильно, Даша! - поддержал ее Митенька.
Гриня, выкатывая на Дашу лупастые зеленые глаза, пожимал плечами, качал головой, хмыкал, но не спешил вслух высказывать свое мнение, выжидал, пока Егор выскажется.
Егор смотрел на Дашу упорчиво, встретился с ее глазами, она чуток покраснела.
- Что? Ну что ты скажешь?.. Глупость сморозила, да? - Умолкла: увидела в глазах Егора не иронию, не насмешку, а восхищение.
- Нет, Даша! Ты хорошо сказала. - Он говорил страстно, доверительно. Тогда, при наших, мы все были одинаковые, а теперь, когда враги оккупировали нашу землю, тут сразу стало ясно: кто чей, кто какой есть... Теперь ясно!.. А мы как жили по законам Советской власти, так и будем жить!
- Верно! - подтвердили Гриня и Митенька. - Так и будем жить - по законам Советской власти.
Глава десятая
Судили Витолю утром на следующий день. Суд проходил по всем правилам. Егор выступал прокурором. Гриня - судьей, Васютка и Митенька - свидетелями, заседателями и конвоирами. Даша вызвалась быть защитником.
Топчан закрыли кумачовой скатертью, ее принесла Даша. Над столом, на темной кирпичной стене, освещенной фонарем, выделялся вырезанный из старого плаката герб Советского Союза. Скамьей подсудимых служил трухлявый бочонок.
Витоля вначале рвался на свободу, кричал и грозил всеми фашистскими карами, но когда Егор закатил ему несколько крепких оплеух, он сразу же замолчал и забыл всю свою родню. Забившись в темный угол подвала, он с недоумением следил за их непонятными приготовлениями. Когда все было готово, Гриня сказал ему, показывая на бочонок:
- Сидай сюда, цэ скамья подсудимых.
- Плевал я на вас и на вашу скамью... - сказал Витоля и осекся: Егор сунул длинный ствол парабеллума ему под нос.
- Садись! А то я тебя и без суда кокну. Витоля отшатнулся и, кося глазами на пистолет, сел на бочонок.
- Ёра, спрячь пистолет, - попросила Даша, - а то еще бабахнет.
- Не бойся, у меня руки не дрожат, - ответил Егор, однако спрятал парабеллум под пиджак.
Гриня положил перед собой карандаш и тетрадку. Показывая на Витолю пальцем, Егор сказал:
- Товарищи, этот человек, по фамилии Витоля Ненашков, предал Родину и стал холуем фашистов. Он мучил Васютку, как белогвардейский каратель, как бандит, и хотел убить его. Он шпионил вместе с Масютой, своим дедом, и помогал диверсанту Паулю, своему дяде, губить советских людей!.. Он подносил хлеб-соль гитлеровским извергам вместе со своим придурковатым дедом и целовал им руки. Голос Егора вдруг сорвался и зазвенел: - Он хотел выдать немцам командира Советской Армии и уничтожить всех нас! Он показал немецкому коменданту Штопфу, где спрятаны ценные гибриды Уманского!.. Я требую расстрелять эту сволочь!
Витоля сидел, обалдело глядя на них. В глазах его копился ужас. Он вдруг понял по суровым, серьезным лицам своих судей, что этот суд - не игра, что они не пугают его, а судят по-настоящему, и что угроза расстрела и в самом деле висит над ним. Они открыли перед ним все карты, как когда-то Пауль и он открывали их перед Васюткой. Васютка-то и остался живой только потому, что станица была оккупирована и им нечего было бояться за свои издевательства над ним. "Надо было убить Васютку, - горячечно думал Витоля. - И никто бы ничего не узнал. А теперь они убьют меня!" И он, не в силах побороть страх, закричал, пытаясь запугать их:
- Отпустите меня! Наши... советские все равно не вернутся, их всех побили. А вас повесят, если вы тронете меня!..
- Перестань скавчать[9], - строго сказал Гриня. - Тут заседает Советская власть - ты должен это понять. - И неторопливо добавил, придвинув к себе тетрадку и взяв в руки карандаш: - Отвечай, як твоя фамилия, як звать и як тебя по батьке.
Витоля заплакал, глядя на них жалобно.
- Отвечай на вопросы, подсудимый, - сказала Даша, не скрывая отвращения. Я как твой защитник советую тебе: обо всем говори честно. И перестань нюни распускать - противно! Подличать ты смелый, а на расплату - жидкий.
- Ну, подсудимый, слухаем тебя, - сказал Гриня. - Смотри, мы с тобой цацкаться не будем.
- Я все расскажу, родненькие, только не убивайте меня. - Витоля упал на колени и пополз к столу.
- Фашисты тебе родненькие, жаба! - крикнул Егор. - Мы тебе - граждане судьи.
- Граждане судьи!..
- Сядь на место, - сказал Гриня. - И брось свои холуйские привычки, нас этим не проймешь!
Васютка и Митенька посадили Витолю на бочонок и вытянулись по стойке смирно, почувствовав серьезность события.
- Отвечай, як фамилия и так далее.
- Ненашков Виталий Гордеевич, граждане судьи. - Он продолжал всхлипывать.
- А еще як тебя зовут?
- Витольд.
- Ишь ты, Витольд... Возраст какой?
- Что, граждане судьи?
- Сколько тебе лет, балда? - сказал Егор.
- Шестнадцатый пошел, граждане судья. Гриня растерянно почесал в затылке, замигал, высоко поднимая белесые брови: он не знал, о чем дальше спрашивать.
- Гриня, спроси у него, почему он стал фашистом, - сказал Васютка. - Он же в нашей школе учился!
- Отвечай, - приказал Гриня.
- Я не виноват. Это Масюта научил меня, - отвечал Витоля, льстиво и жалобно поглядывая на Васютку. - Васюточка, это старый Масюта приучил меня. Он говорил: если бы не Советская власть, мы бы жили, как буржуи, и все кланялись бы нам в ножки... У Масюты два миллиона царских денег было, а они пропали при Советской власти. Он говорил: всех большевиков и красных надо резать, все paвнo, мол, Советская власть не удержится. И батя тоже так говорил... И рази они брехали? Немцы сильней... Рази неправда? Кончилась Советская власть, ее больше не будет...
- Брешешь! - оборвал Егор. - Это в тебе кончилась Советская власть! А в нас она есть и будет. Вот мы - Советская власть - сидим и судим тебя, фашиста. И расстреляем, как изменника и предателя Советской власти. Вы, Ненашковы, хотели стать буржуями, хотели власть свою иметь - Советская власть вам не нравилась, а стали холуями проклятых немцев-извергов. Все вы, Ненашковы, сволочная семейка! Вы, подлюки, продали фашистским оккупантам и Родину, и свой народ, и его хлеб. А ты, гадина, шпионил вместе с Масютой за нашими военными частями на укреплениях и на переправе. Сколько там людей наших погибло!..
- Я не шпионил, это Масюта!.. - Витоля страшился взглянуть в сторону Егора, тот мог в любую минуту вытащить пистолет из-за пояса и убить его. Меня Масюта и Пауль заставляли.
- Это твой ножик? - Егор достал из кармана нож и показал Витоле. - Ты его потерял возле Грининого сарая, когда выслеживал капитана...
- Откуда ты знаешь?! - вскричал Витоля. - Я не следил...
- Ох, Ёра, зачем ты ему все рассказываешь? - сказала Даша с упреком. - Он и так уже много знает про нас.
- Он никому не сможет рассказать. Он тут и останется вместе с нашими тайнами.
- Это не мой ножик! - истерически кричал Витоля.
- Твой ножик, твой! - твердо сказа Митенька. - Граждане судьи, честное пионерское слово, это его ножик.
- Митенька, мы тебе не граждане судьи, а товарищи, - мягко заметила Даша.
- Этим ножиком Пауль чикнул меня по уху, - заявил Васютка.
- Витоля Ненашков! - строго сказала Даша. - Чем больше ты будешь врать, тем хуже будет для тебя. Говори правду и признавайся во всех своих подлостях. А будешь врать, я не стану тебя защищать.
- Ну мой, ну мой! - закричал Витоля, судорожно всхлипывая. - Ну выслеживал вас! Масюта всегда говорил, что вы все - кровные враги, а наши друзья по тюрьмам гниют да в Сибири гнуса кормят. Батя тоже так говорил! Не убивайте меня... Я все расскажу. Вы не знаете Масюту. Он говорил мне: учись быть барином...
- Ты про другое рассказывай. Мы про это сами знаем, - перебил Егор. Забыл, как я тебе морду бил за такие дела?
- Разнюнился, контрик, рассоплился, - сердито сказал Васютка, державшийся до этого более или менее спокойно. - Ты про своего дядю-диверсанта расскажи...
- Расскажу, расскажу, Васюточка, - угодливо откликнулся Витоля. - Это Пауль заставлял меня бить тебя... Правда ж ведь, Васюточка?
- Иди ты, жаба! - отрубил Васютка.
- Замовчите оба, - остановил их Гриня. - А ты, подсудимый, отвечай на мои вопросы... Откуда взялся Пауль? Шо он тут делал?
- Он из Германии приехал шпионить. В Ростове целый год жил, опосля у нас два месяца.
Гриня потерял самообладание, закричал во весь голос:
- А чого ж ты, вражина, не заявил Советской власти?! Да он же столько вреда нам наделал!
Витоля поднял плечи, настороженно глядя на Егора. Он боялся говорить правду, но и лгать не мог, страшась накликать на себя еще большую беду.
- Чего б я стал доносить на своего дядю?.. Я боялся. Меня сразу бы убили...
- Нечего с ним рассусоливать, он конченый враг Советской власти! - сказал Гриня. - Як вспомню, сколько на переправе людей было побито, - сердце останавливается. А они, гады, ракетами показывали фашистам, куда бомбы кидать!.. Не хочу с ним больше балакать!.. Ёра, застрели его зараз же! Это я тебе говорю, як судья... Застрели!..
- Спокойно, Гриня, - сказал Егор. - Продолжай суд, Витоля опустился на бочонок, завыл:
- Они меня застав-ля-ли... запу-га-ли... Я не хотел... Даша поднялась. Руки у нее дрожали. Она была очень взволнованна. Не смотрела на Витолю. Испытывала к нему отвращение, ненависть и жалость. Произнесла с расстановкой, боясь, что сорвется голос:
- Слушай, Витоля... Что ты скулишь, ползаешь, как червяк? Ты нас не разжалобишь. Ты жалкий и мерзкий... Можешь ли ты быть человеком?.. Ты же учился вместе с нами, и к тебе хорошо относились в школе. Тебе нравилось работать с нами... Виктор Васильевич Уманский даже хвалил тебя... Скажи, чей ты? Русский или немец? У тебя Родина есть?.. Послушай, мне не хочется тебя защищать, но я должна защищать....
Даша повернулась к Егору и Грине. Их поразило выражение ее лица: оно было и гневным и сострадательным, и очень серьезным. Она продолжала:
- Как защитник подсудимого, скажу следующее. Если бы у него были другие родители и другая родня, он бы не стал предателем и фашистом... Они испортили его... Не надо его расстреливать... Его воспитали как раба, как холуя, и он поддался - в этом вина Витоли... И мы тоже виноваты в том, что он стал таким. Он хотел стать пионером, а его били. А мы не защитили его... Даже Виктор Васильевич однажды пригрозил Масюте, что притянет его к ответу за издевательство над внуком, но, наверное, забыл зайти в стансовет...
- Нет, Виктор Васильевич не забыл, - прервал ее Витоля, слушавший Дашу, кусая губы до крови. - Он заходил... Масюту и папаню вызывали в Совет, ругали... А они пришли домой и спустили с меня шкуру. Маманя обороняла меня, а они и ее побили.... - Витоля зарыдал, закрыв лицо руками, порывался что-то сказать, но не мог: стал мучительно икать. Наконец проговорил: - Застрелите меня!..
- Успокойся, Витоля, - сказала Даша. - Мы не будем тебя расстреливать...
- Васютка, Митенька, отведите его в угол! Суд будет совещаться, - хмуро сказал Егор и, когда те отволокли Витолю в дальний угол, сердито спросил у Даши: - Ну, а что ты думаешь с ним делать? Куда его денешь? Одно остается расстрелять. Не выпускать же его на волю?
- Оставим в подвале, - устало ответила она. - Будет сидеть тут, пока придут наши...
- Да они же будут искать его, все в станице перевернут!..
- Треба у него выпытать, шо он знает про фашистов, шо они замышляют против наших людей, - сказал Гриня.
- Ладно, - согласился Егор. - Если скажет - оставим в живых, а нет - лабец ему!.. Конвоиры, сажайте предателя Ненашкова на скамью подсудимых.
Васютка и Митенька исполнили его приказание. Витоля с трудом удерживался на бочонке: его качало из стороны в сторону.
Гриня постучал карандашом по столу.
- Ну, Витоля, Витольд Ненашков, даю тебе последнее слово. Говори, шо ты знаешь про фашистские дела. Шо замышляют против советских людей твой батько-атаман, шпион Пауль и полицаи?
Продолжая судорожно икать, Витоля посмотрел на него мутными, безразличными глазами.
- Говори, Витоля, если ты еще не конченый предатель и враг, - сказала Даша. - Наши вернутся. Фашистов разбили под Москвой и теперь бьют по всему фронту...
- Я знаю... Я скажу... - проговорил Витоля, икая. Даша подала ему кружку воды. Он выпил ее до дна. Сидел сгорбившись, опираясь локтями о колени, отупело-равнодушный.
Они ждали молча, в упор глядя на него. На широком плосковатом лице Витоли выступил частый пот.
- Зараз вспомню, - заговорил он глухо. - Девчат незамужних и комсомолок собираются отправлять в Германию. Батя уже получил такой приказ из комендатуры. И вас отправят, Гриню и Егора. Пауль сказал: интересно с наследника красного атамана раба сделать. Пауль собирается казаков вербовать в армию генерала Краснова. Генерал сейчас в Ростове.
Короткопалой ладонью вытер пот на лице и задышал шумно, будто выполнил непосильную работу.
- Что ты знаешь про "арнаутку" и про гибриды? И что говорят немцы про них?
- Штопф как зашел к нам в первый раз, так зараз же спросил Пауля: как, мол, поживает "арнаутка" Уманского.
Потом приказал поставить охрану около нее. Когда ее сожгли, Штопф чуть не сдурел. На батю с пистолетом кидался, Пауля обозвал идиотом и свиньей... Говорит, не уберегли, собаки, добро для великой Германии... Ну, а когда я сказал ему про гибриды, он подобрел...
- Откуда ж Штопф узнал про "арнаутку"?
- Пауль ему еще в прошлом году сообщал, что Уманский выводит новый сорт пшеницы.
- Вот заразы! - возмутился Васютка.
- Почему Штопф так сильно цепляется за "арнаутку"? - спросил Егор, с большим вниманием слушая Витолю.
- Все Штопфы - богатые помещики. Хлебом торгуют. Про "арнаутку" Штопф говорил, это дорогой сорт пшеницы. За нее итальянцы и аргентинцы, мол, будут платить золотом, килограмм за килограмм. Ну, Штопф будто хочет преподнести Гитлеру подарок... Пауль говорил бате, что за ней в субботу придут машины.
- В субботу?! - всполошился Егор. - А сегодня пятница!..
Кончаем балачку. Я снимаю свое предложение о расстреле. Голосую за тюремное заключение.
За это проголосовали все.
Витоля сидел, опустив голову, безучастный ко всему. Гриня свернул протокол трубочкой, обратился к нему:
- Мы будем кормить тебя. А як придут наши - сдадим в НКВД. Только не кричи задарма, все равно никто не почует. Фонарь нехай горит... Вот тут на столе я тебе оставил бумагу и карандаш.
- Бумагу и карандаш, - машинально повторил Витоля.
- Ну, может, напишешь матери, мол, жив-здоров, не журитесь.
Не мог знать Гриня, какой цели послужат оставленные им карандаш и бумага.
Глава одиннадцатая
- Даша, беги в станицу, предупреди девчат, пусть прячутся, если не хотят ехать в Германию работать на фашистов, - сказал Егор, когда они вышли из подвала. - А мы пойдем на Егозинку. У меня есть план, как в амбар забраться.
- Ох, смотрите, хлопцы, осторожно! - сказала Даша. С мыса, заросшего лебедой и бодяком, где они залегли, хорошо был виден амбар. Задняя стена почти на метр нависла над рекой. Председатель колхоза все собирался оттащить амбар подальше, но ему отсоветовали: берег из каменных пластов, его не скоро размоет, а из такого положения удобно ссыпать хлеб по лоткам в баржи.
"Может, оно и лучше, что не оттащили амбар с обрыва", - подумал Егор.
Летом, в сухие дни, Егозинка, питаемая холодными ключами, которые пробивались из глубин подземного каменного кряжа, была прозрачной, искрящейся веселыми бликами. Но в паводки и половодье река завивала свое течение кудряшками-водоворотами и у крутых излучин шипела, как рассерженная змея, выступы камня стесывали с ее боков пенную стружку.
Сейчас, после обильных июльских дождей, Егозинка была именно такой. Вода сильно поднялась. Ольхи, росшие в расщелинах каменистого берега, полоскали в ней свои ветви. Мутные струи с клокотанием проносились мимо, кружа в коловертях сучья, траву и всякий мусор.
- Подождите меня здесь, а я сплаваю к амбару поближе и все высмотрю, сказал Егор, поднимаясь с земли.
- Ты шо?? - испугался Гриня. - Утопнешь. Смотри, какие водовороты засосет тебя.
Егор и сам подумывал об этом, но ответил с наигранной небрежностью:
- Не каркай, а то и в самом деле испугаюсь. Он отдал пистолет Грине, разделся до трусов. Сырой ветер обдул его, белые волоски встали торчком. На загорелой спине резко выделялись полосы розово-блестящей кожи: следы, оставленные плетью и шомполом.
Гриня подал ему английскую булавку.
- Приколи к трусам. Если судорога скорче ногу - довбони ее булавкой.
Егор спустился к воде по выступам каменных пластов, торчащих из крутояра. Если бы там, у амбара, были такие же выступы Хоть бы какой-нибудь паршивенький выступчик, чтоб зацепиться за него, прилипнуть к берегу. Страшно нырять, нет слов, однако медлить нельзя. Он знает, что друзья наблюдают за ним, пусть не думают, что он боится. Глубоко вздохнув, Егор оттолкнулся от пласта. Холодная вода стиснула его, поставила на голову, завинтила штопором. Затрещало в ушах вода больно надавила на барабанные перепонки. В голове мутилось, она хмелела, как от вина. Невыносимо захотелось вздохнуть: грудь заходила судорожно, но тянуло и тянуло в мутную глубину. "Не выдержу!" - обожгла мозг трусливая мысль. За веками вспыхивали красные хлопья. "Выдержу! Я могу!" - настойчиво повторял он, заглушая страх.
Раскинул руки, развел ноги - слышал об этом как-то, - и его выбросило на поверхность недалеко от амбара. Он задышал, радуясь необыкновенному вкусу воздуха, настоенного на тополевых и ольховых листьях. Подумал: "Ничего страшного, главное - удержать воздух".
Пенистая струя стремительно несла его вдоль берега, вставшего справа отвесной обглаженной стеной. Здесь каменные пласты стояли торчком.
Вот и амбар. На обрыве под ним - ни выступа, ни выступчика. Не за что было зацепиться. Руки заскользили по обглаженному камню, и он больно ударился животом о подводный порог - корень обрушившегося пласта. Охнул, но не растерялся - обрадовался удаче, - вцепился в него изо всех сил.
Отдышался и выбрался на подводный порог. Амбар козырьком нависал на высоте около двух метров. Были видны широкие трухлявые доски пола. Прижимаясь спиной к обрыву, Егор осторожно двинулся к середине амбара, нащупывая ногами узкий каменный порог, скрытый мутной бурлящей водой. Здесь, под двустворчатой дверью (Егор не раз бывал в этом амбаре и знал, что дверь была двустворчатая), ладони на две выдавался конец балки. Она подгнила, но вполне могла выдержать вес человека. На торец можно накинуть веревку и подняться наверх. Дверь открывалась внутрь, запиралась крючком - это он тоже хорошо помнил. И между створками есть щель, ничего не стоит откинуть крючок ножом. Вряд ли полицаи удосужились поставить на дверь какой-нибудь дополнительный запор. Ведь они, наверное, считают, что со стороны реки никакой черт не сможет забраться в амбар. Если бы это было так!..
Воздух со свистом задувал под козырек амбара. Егор прислушивался. Бормотала, всплескивала вода под обрывом, да наверху шумела, подсушенная зноем, листва на старых осокорях. Скользнув в воду, Егор перевернулся на спину. Убедился: между створками двери была довольно широкая щель, перечеркнутая посередине ржавой полоской - крючком.
Струя понесла его на горбу, покачивая и кружа, как щепку. Амбар быстро отдалялся. Высокий берег закрывал от глаз весовую, где Афоня и немец играли в карты. Солнце, закрытое тучами, поднималось к полдню.
Река вынесла и выбросила его на песчаную отмель у буерака, там, где берег опускался к воде и течение не было таким стремительным. Возвращаясь к нетерпеливо ожидавшим его друзьям, забежал домой за веревкой.
- Мы думали, тебе уже конец: нырнул - и нет его. А потом смотрим вынырнул. Ну, напереживались! - возбужденно сказал Васютка.
- Ох и смелый же ты, Ёра! - воскликнул Митенька.
- Ну что там? - спросил Гриня.
- Скажу прямо - страшно! Можно и не выплыть. Крутит, волокёт на глубину до самого дна. Аж в голове пищит! Кто сробеет - баста, ваших нет! Так что опасно: и утонуть можно, и в амбаре могут зацобать - пощады не дадут. - Он со строгой придирчивостью оглядывал лица друзей. - Неволить никого не буду. Кто захочет, тот и пойдет... Так что, добровольцы, - два шага вперед.
Гриня, Васютка и Митенька шагнули на середину лужайки. За Васютку Егор был спокоен. Низенький, но грудь широкая, мускулы выпуклые. Гриня худой, но жилистый. Выдержит. Однако насморк заработает наверняка, и его большой нос посинеет, как баклажан. А Митенька...
- Нет, Митенька, ты плохо плаваешь, - сказал Егор.
- Ёр, я вышмыгну, если меня засосет на глуботу! - страстно убеждал Митенька. - Я только с виду такой. Я - крепкий. И не боюсь...
- Я знаю, ты сильный и смелый, но ты должен остаться. Ненашковы, наверное, уже кинулись искать Витолю. А если ты утонешь, нам хана. Они подумают, что мы и Витолю и тебя кокнули. Понимаешь? Ты придумай что-нибудь про Витолю и зайди к ним. Они обязательно спросят про него. Они же думают, ты его друг... Понимаешь?
- Понимаю.
Митенька склонил кудлатую голову. Выгоревшие желтоватые волосы трепал ветер, и он, тонкий, длинношеий, был похож на цветущий подсолнечник, качающийся в непогоду.
- Я вдвоем с Гриней поплыву. Мы и вдвоем справимся. А ты, Васютка, нашу одежду и обувь отнесешь к берегу на край Федькиного яра. Знаешь, там верба толстая лежит?..
Гриня разделся. Егор опоясался веревкой и ремнем, на котором висели кобура с пистолетом и нож Витоли. Крепко пожал руку Митеньке и Васютке:
- Если с нами что случится... Нет, ничего не должно случиться... Ну, вы сами знаете, что надо делать. Никому ни гу-гу.
Васютка тотчас сложил одежду в Егорову сорочку, завязал в узел, обувь связал за шнурки, перекинул через плечо и побежал через атаманский сад к Федькиному яру.
Егор и Гриня спустились к воде, подышали глубоко и нырнули один за другим.
Митенька смотрел на реку, в тревоге прижав руки к груди. Вдоль всей излучины играли водовороты, всасывая мусор, смытый дождями с берегов. Из водоворотных воронок раздавались жуткие звуки: казалось, это неведомые страшные чудища жадно пьют и никак не могут напиться поды.
Долго, немыслимо долго не показываются ребята на поверхности реки. У Митеньки слезятся глаза от напряжения. И когда они выныривают неподалеку от амбара, Митенька от облегчения тихо смеется. Ему хорошо видно, как Егор, первым выбравшись на подводный порог, подает руку Грине. Потом он сматывает с себя веревку и закидывает ее на конец балки. Гриня держит веревку, а Егор поднимается по ней. Вскарабкавшись на выступающий конец балки, он становится на него и приникает к двери. Теперь Митеньке не видно, что он делает. Наверное, откидывает крючок ножом. Не иначе, ему удается это сделать, потому что он совсем исчезает из поля зрения... Вот по веревке лезет Гриня. Егор, высунувшись из дверей no пояс, втягивает его в амбар.
Митенька вытирает вспотевший лоб и бежит, пригнувшись, на край зарослей посмотреть, что делают часовые. Они выглядывали из весовой. К ним шла тетя Фрося с большой кошелкой. Она несла обед. "Хорошо, - думает Митенька, - Афоня и немец будут жрать, у них будет трещать за ушами, и они не услышат, как ребята высыпают "арнаутку" в воду, и не увидят их, когда они поплывут с мешками колосьев; крепкий самогон замутит им глаза..." Все сжимается в груди Митеньки в маленький болезненный комочек. Он очень боится за своих товарищей, ему не хочется уходить отсюда, но, помня поручение Егора, торопливо спускается в балку и бежит по тропинке в станицу.
Затащив Гриню в амбар, Егор нетерпеливо бросился к мешкам с колосьями. Целы, все четыре!.. И если целы записки. Уманского - будет счастлива Даша беспредельно. Где тут номер четвертый?.. Егор развязал мешок, сунул руку по локоть в колючие колосья. Нащупал плотный сверток, обернутый клеенкой и опутанный шпагатом.
- Гриня, тут записки...
Они прислушались к звукам извне. До них доносился лишь шум жестких листьев на корявых осокорях да плеск воды под берегом. Ветер дул со стороны весовой. Егор подошел к наветренным, таким же двустворчатым дверям, приник к щели. Широкое окно весовой выходило в сторону амбара, и Егор увидел: тетя Фрося, зайдя в помещение, выкладывала из кошелки еду на стол. При виде литровой бутылки с самогоном невысокий плотный немец засмеялся и что-то сказал, похлопывая тетю Фросю по спине. Афоня самодовольно ухмылялся.
Егор оторвался от щели. Он щелкал зубами от холода и нервного напряжения. Расстегнув кобуру, как можно спокойнее сказал:
- Они сели обедать. Молодчина тетя Фрося: вовремя принесла обед и целую литру самогону, как и уговаривались. Так что не бойся, Гриня.
Егор стянул с вороха "арнаутки" брезент.
- Будем загребать пшеницу брезентом и ссовывать за порог. Так быстрей управимся.
И полилась за порог золотая "арнаутка" Уманского. Тяжелая, словно дробь, она со свистом и шипом вонзалась в воду. Быстрые струи подхватывали ее и уносили прочь, рассеивая по дну бурной, напитанной дождями, Егозинки. Время от времени они поглядывали в щель: что там, в весовой, делается?
Когда тетя Фрося ушла, ворох пшеницы заметно уменьшился. Афоня и эсэсовец догрызали утку, допивали остатки самогона. И вдруг затянули "Катюшу".
- Моя стратегия оправдалась, - сказал Егор. - Нехай веселятся, гады, после поплачут...
Потом они пели "По Дону гуляет казак молодой", "Волга-Волга, мать родная" и другие песни. А когда эсэсовец запел о ефрейторе Гансе, Гриня, заглянувший в щель, сдавленно воскликнул:
- Афоня идет!
- Тихо. Замри! - сказал Егор.
Он вынул из кобуры пистолет, отвел предохранитель. Приник к щели.
Афоня шел к амбару, держа винтовку под мышкой. На красной, опухшей от частых пьянок роже блуждала улыбка. Он зашел за амбар слева. Егор передвинулся к боковой стене:
Афоня мочился в реку с обрыва. Гриня, вытаращив глаза, зашептал:
- Жаба, жаба, на тебе дулю... Афоня за угол не заглянет - опасно: почва под углами амбара со стороны реки обрушилась. А если выглянет, держась за угловые связки досок, то увидит или не увидит, что дверь открыта?.. Доски на боковой стене амбара плотно пригнаны - ни одной щелочки. "А что, если Афоня Господипомилуй заглянет в амбар спереди через щель в двери?" - подумал Егор, и у него враз запекло в желудке.
Афоня вдруг завыл, подпевая эсэсовцу:
- Майне либе Ганс...
За стеной послышался неровный топот, шаги удалялись все дальше, дальше, в сторону весовой, и Егор свободно вздохнул.
- Приспичило ему! - сказал он, пряча пистолет в кобуру. - Берись, Гриня, за брезент. Пошли!
Они загребали брезентом "арнаутку", как бреднем рыбу, волокли к невысокому порогу, и она перехлестывала через него, стекая золотым потоком в роду. Егор подгребал зерно с боков, вычищал его из пазов между досками. От непрерывной работы тело наливалось тяжестью, руки деревенели, пальцы сводило судорогой. Обливаясь потом, тяжело дыша, он шептал:
- Давай, Гриня, давай!.. Не будет проклятому Гитлеру гостинца от донских казаков, дулю с маслом получит он!
И лилась, лилась в воду драгоценная "арнаутка" Уманского.
Егор вдруг остановился, внимательно оглядел пол вокруг вороха и стал выковыривать ножом деревянные затычки, забитые когда-то в широкие щели между досками пола.
- Зачем ты это делаешь? - спросил Гриня.
- Да надо же спасти хоть немного "арнаутки" на развод. Зерно натечёт под амбар - он ведь стоит на каменных блоках, под ним пустота - а потом затычки поставим на место, и они, гады, ни о чем не догадаются Давай нагребем зерна на дырки, пусть вытекает потихоньку. Позже, когда все утихнет, мы его отсюда достанем и спрячем.
А в это время Митенька в который уже раз проходил мимо двора Ненашковых, подпрыгивая, заглядывая через новый забор, сбитый из колхозных досок. В кухне Масюта ругался со своей невесткой, матерью Витоли.
- Куда ты, вонючий козел, послал моего сына?! - кричала она. - Зараз же разыщи его!
Что отвечал Масюта - Митенька не мог разобрать: речь старика была гугнива, невнятна. Он отчетливо произносил лишь ругательства.
Атамана Гордея дома не было. Он находился в управе. Переборов нерешительность и робость, Митенька постучал в калитку.
Звякнул засов. Масюта осторожно выглянул из-за двери. Митенька поклонился:
- Доброго здоровьечка, Максим Варламович! Здравствуйте, уважаемый! Я вот Витольда Гордеевича пришел проведать.
Масюта, вытянув губы, зачмокал.
- А-а, это ты, куршивый Митенька! А Витольда нет. Отсутствует, значится.
Белесые глаза Масюты бегали, ни на чем не останавливаясь, усы и борода дико встопорщены.
- Не вернулся еще, - с притворным разочарованием сказал Митенька.
- А куды он ушел? - с подозрительной поспешностью спросил Масюта и, распахнув калитку настежь, втащил Митеньку во двор. - Куды он ушел, ты знаешь? А ну скажи!
Поведение Масюты напугало Митеньку, но он, глуповато улыбаясь, ответил, подделываясь под слог Масюты:
- Вчерась под вечер он мне сказал: собираюсь, грит, Митенька, мой слуга и друг закадычный, пойти в одно место по сурьезным делам. Я молил его, ажник на колени становился, просил взять с собой. А он - ни в какую!.. Грит, ты, Митенька, до этого не дорос.
Отпустив его руку, Масюта опять распустил губы в самодовольной ухмылке:
- Ишь ты! Он такой, в меня удался... И не сказал, куды пошел?
Митенька горестно покачал головой:
- Не сказал, отослал домой. Иди, грит, Митенька, и помолись господу богу за мою удачу.
- Гм, не сказал. Секретный он. Весь в меня, - пробормотал Масюта рассеянно.
Он думал о чем-то другом или, может быть, совсем потерял нить мысли, забыл, о чем говорил с Митенькой. Уставившись на него пьяными глазами, вытянул кадыкастую, морщинистую, как у стервятника, шею и сказал дыша самогонным перегаром:
- Ты щево не кланяешься мне, дерьмо собачье? Обнаглела, дрянь голопузая... Пошел вон!
Митенька выскочил на улицу, задыхаясь от ненависти и отвращения к гнусному старику. А тот грохнув запором, закричал во дворе:
- Уважай меня, почитай! У меня все сыны - фашисты. И я сам себе фашист.
Митенька шмыгнул в кусты бузины, спустился в балку и по ней - к Дашиному двору.
Даша, как вернулась, вместе с матерью и ее подругами, надежными женщинами, обежали станицу, передали девчатам: прячьтесь, иначе увезут в Германию на рабство. Потом Даша и Надежда Ивановна стали ждать...
- Да-ша-а, - послышался протяжный тоненький голосок у дверей.
- Митенька!.. Наконец-то! - Даша выбежала из комнаты, привела Митеньку. Ну, говори, где они? Успели забраться?
- Успели, успели!.. Я видел, как они... Им не дали поговорить. Во дворе залаяла собака. Около двора остановилась автомашина. Кто-то закричал:
- Хозяйка, где ты?!
- Это рябого Бардадыма черт принес! - сказала Надежда Ивановна и отозвалась: - Туточки!
В горницу вошли немецкий солдат и старший полицай Поживаев, которого уже окрестили Бардадымом.
Митенька тотчас вытянул шею, словно проглотил кость, и стал улыбаться, как дурачок, кротко и задумчиво.
- Надежда, есть работа на благо великой Германии, - с ухмылкой сказал Бардадым. - Гостинец отгрузить Гитлеру надо, "арнаутку" Уманского.
- Да, да, тетка! - сказал немец. - Аллес ком, ком!.. Арбайтен бистро.
- Вы тоже, - полицай показал пальцем на Дашу и Митеньку - Берите ведра с собой, не жменьками же будете грузить пшеницу на машины.
Митенька едва нашел силы сдвинуться с места и подняться в кузов автофургона. Там уже было полно женщин и подростков Туманилась голова. Слабо трепыхалась единственная мысль: "Наврал, проклятый Витоля! Говорил, автомашины придут завтра.."
Даша, чувствовавшая себя не лучше Митеньки, обняла его за плечи,
За автофургоном в сопровождении вооруженных мотоциклистов ехала легковая автомашина. В ней сидели Штопф, его помощник Пауль и атаман Гордей.
Возле амбара стояли еще два автофургона. У дверей перекуривали немцы и Афоня Господипомилуй.
Почти в беспамятстве видел Митенька, как к дверям амбара подошел Штопф, как перед ним вытянулся Афоня. Штопф достал из кармана ключ, воткнул его в большой висячий замок. Повернул. Его негромкий щелчок прозвучал для Митеньки оглушительным выстрелом.
Подобострастно, пьяно улыбаясь, Афоня распахнул дверь и широким гостеприимным жестом пригласил Штопфа войти в амбар.
Немец вошел широким шагом, за ним последовали остальные. И остановились, ошеломленные, озираясь. Афоня попятился, онемев от ужаса: амбар был пуст. Пол был подчистую вылизан. Еще одно успел заметить Митенька: двустворчатая дверь от реки была закрыта и заперта на большой ржавый крючок.
- Майн готт! - завопил Штопф, выкатывая глаза. - Вас ист дас? Во ист "арнаутка"?
Лицо его побагровело до синевы. Он повернулся к Афоне, выдирая короткими пальцами вальтер из черной кобуры:
- Во ист "арнаутка" Уманский?! Партизанен?! Расстрелять!
Солдаты из охраны ворвались в амбар, клацая затворами автоматов. Другие оттеснили женщин и Митеньку от амбара.
Афоня упал на колени перед Штопфом: тот топал ногами и целился ему в лоб.
- Я не партизан... Господин комендант, не убивайте! Я сердечно предан немцам!..
Штопф изо всей силы ударил его сапогом в лицо. Хлюпая кровью, Афоня ловил ноги Штопфа, пытался поцеловать сапоги:
- Я не виноват, господом богом клянусь!.. Господин Пауль Максимович, кланяюсь в ножки вам. Спасите! Я заплачу... У меня золото есть. Много! На Среднем острове спрятано...
Пауль что-то сказал Штопфу быстро, негромко Тот, перестав кричать и топать ногами, с минуту постоял в отупении, затем сказал своим охранникам, показав на Афоню и эсэсовца, который охранял амбар.
- Взять! На допрос!
Пауль приказал солдатам гнать прочь людей. Солдаты закричали:
- Вэк! Нах хаузе! Шнель[10]!
Оглянувшись, Митенька увидел, как Пауль, с перекошенным от злости лицом, подошел к сгорбившемуся от страха брату Гордею и залепил ему такую пощечину, что у того мотнулась голова.
Даша и Митенька побежали впереди женщин. Им не терпелось встретиться с Егором, Гриней и Васюткой и рассказать о том, что произошло в амбаре.
Глава двенадцатая
Весть об исчезновении "арнаутки" быстро распространилась по станице. История, передаваемая из уст в уста, обрастала невероятнейшими подробностями.
Егор, Митенька и Даша сидели за столом под грушей около кухоньки. Панёта угощала их борщом с молодым петушком.
- Не иначе как отвели глаза Афоне добрые люди, - говорила она. Замки-запоры целы, а "арнаутку" кубыть корова языком слизала. Может, освободится таперича Фрося от своего благоверного.
Егор посмеивался, подмигивая Митеньке и Даше, с редким аппетитом ел борщ. Все обошлось как нельзя лучше. Правда, пришлось ему понервничать, когда стал накидывать крючок обратно на петлю. Одеревеневшие пальцы едва удерживали нож, которым он поддевал крючок. А тут на старый ток подъехали автофургоны. Гриня уже далеко отплыл с мешками колосьев, связанных веревкой. А он все никак не мог набросить крючок. Ноги дрожали, чуть было не сорвался с выступа балки. А так хотелось накинуть крючок на петлю, запереть дверь, чтобы поломали голову фашисты. Наконец ему удалось это сделать. Он спустился вниз, на подводный порог, утопил остаток веревки и нырнул. Кобура с пистолетом и ножом тянула под воду, и ему, сильно уставшему, пришлось крепко напрягаться, грести из последних сил, чтобы не пойти на дно. Выбрались на берег с Гриней благополучно. Васютка с одеждой ждал их в условленном месте. Мешки с гибридами спрятали в Федькином яру, там, где лежали части с трактора и молотилки...
- А что, правду люди говорят, что Афоня кричал при народе, будто золота у него много спрятано? - спросила Панёта.
- Говорил, говорил, - отозвалась Даша. - Золото, сказал Афоня, на Среднем острове спрятано.
- Ах собака! - воскликнул Егор. - Ведь он тогда, на суде говорил, что никакого золота не нашел, даже не успел осмотреть острова, мол, Осикора сделал ему засаду в камышах. А теперь защемили ему хвост, так он и золота не пожалел... Значит, на Среднем острове?.. Ну, мы это учтем.
Егор зажег па огороде кучу мусора, приготовленного заранее. Густой дым потянуло в сторону гиблых низов. Это был сигнал для Конобеева: "Тревога! Жду у сухого тополя!" Так: было с ним условлено в прошлый раз.
Пришел Гриня, и они вчетвером отправились в атаманский сад с ужином для Витоли. Багровое солнце спускалось за тучами к горизонту. Сквозь прорехи раздерганных туч пробивались снопы красных лучей. Они подкрашивали верхушки старых деревьев, с которых срывались пожелтевшие листья.
В подвале было тихо и темно. Фонарь почему-то не горел, хотя керосина было достаточно - в углу стояла целая бутыль.
- Витоля! - позвала Даша.
Егор испугался. Неужели Витоля каким-то образом сумел, выбраться отсюда?! А если его кто выпустил?! Лихорадочно тряс спичечный коробок, никак не мог захватить спичку непослушными пальцами.
- Витоля, - сказал Гриня, - ты спишь? Громко стрельнула спичка. Ее неяркий огонек раздвинул подвальную тьму.
- А-а-а! - резанул слух звенящий голосок Митеньки.
Испуганно вскрикнула Даша.
Егор обомлел: с кирпичной стены на него глядело поражающе вздутое, перекошенное лицо Витоли. От неестественно длинной шеи тянулся захлестнутый удавкой брючный ремешок к крюку в стене.
Спичка погасла. Они попятились к выходу.
- Митенька, Даша, идите домой, - сказал Егор. - А мы с Гриней подумаем, что делать...
Даша с Митенькой тихонько поднялись по каменным ступенькам, шумнули ветки, прикрывающие вход в подвал.
Егор зажег фонарь. В нем еще был керосин. Гриня взял со стола записку, подал Егору. В ней было написано следующее:
"Я больше не хочу жить на белом свете. Умираю и на веки вечные проклинаю своего деда Масюту. Папаня и недорезанный дядя Пауль тоже руки приложили, чтоб я стал дерьмом и фашистом... Жить дальше стыдно.
Прости, маманя! Тебя они тоже замучили, родная..."
Боясь оглянуться на удавленника, Гриня зашептал:
- Шо будем робыть? Егор, поразмыслив, сказал:
- В балке вчера старое дерево упало, сучья обломались. Туда отнесем его и ремешком привяжем к ветке... Как будто он повесился на том дереве, а оно стояло, стояло и упало... Понимаешь?
Подождав, пока в саду загустели сумерки, они отнесли труп к поваленному дереву. Потом долго, до покалывания в кончиках пальцев, мыли руки в холодной ключевой воде.
- Нам с тобой надо уходить в камыши, к Конобееву, - сказал Егор. - Иди к Митеньке, забери у него винтовки и автомат и приходи к сухому тополю. Я тоже скоро буду там.
Егор зашел к Даше, рассказал ей, как они поступили с трупом.
- Даша! - Егор замялся, почесал в затылке. - Тебе есть неприятное, но очень важное поручение: наведи кого-нибудь на труп... А то Гордей, говорят, грозился отправить в Германию всех станичных пацанов, если не найдется Витоля... Я вот подумал: наведи бабку Меланью. Она своего теля на выгоне за огородом привязывает пастись. Ты отвяжи его, затяни в балку и припутай около упавшей яблони, знаешь где это?
- Знаю.
- Ну, а потом как будто случайно повстречай ее и скажи: мол, то не ваше теля в сад побежало?.. И поможешь ей поискать его. Бабка наткнется на удавленника и поднимет крик. Понимаешь стратегию?
- Понимаю.
- В кармане Витоли записка торчит. Обязательно прочитай ее Меланье. Она разнесет по станице, что там написано, А нам этого только и надо.
- Хорошо, Ёрчик, все сделаю.
- Главное, чтоб Меланья раззвонила про Витолину записку, а то Ненашковы еще начнут сочинять, что его повесили партизаны.
- Я ее настрополю. Будь спокоен.
- Уходим мы с Гриней в камыши, Даша. Сама понимаешь, нельзя нам оставаться в станице... Конобеев, наверное, уже дожидается меня в атаманском саду. Да, чтоб я знал, что у тебя все в порядке, зажги костер на своем огороде сразу же, как выполнишь задание. Васютке и Митеньке передай: следить внимательно за немцами и полицаями; и как только те войдут в камыши - зажечь дымный костер в атаманском саду. Да, еще одно, Дашенька!.. Мы наточили "арнаутки" в щели под амбар. Там мешка три будет. Потом, когда все в станице утихнет, с Васюткой и Митенькой соберите ее и спрячьте где-нибудь в сухом месте. Ясно?
- Ясно, все сделаю, как нужно... А вот когда ты вернешься?.. Они завтра придут туда, на острова, за золотом... Вы их встретите... Но никто не знает, как все обернётся...
- Даша, не будем об этом.
Егор погладил ее плечи, волосы спутал, и она приникла к нему. Он не мог дыхания схватить, не мог слова вымолвить
- Даша... Ласточка моя...
Час спустя, простившись с Панётой, Егор пришел к сухому тополю вооруженный с головы до ног: в атаманском саду он взял немецкий автомат, парабеллум и вещмешок с патронами и кое-каким барахлишком.
- Ого, брат Егор! Да ты, никак, к нам собрался? - тихо воскликнул Конобеев, приглядевшись к нему в темноте. - Что случилось?
- Завтра на острова наверняка явятся немцы и полицаи.
- Ну дела-а, брат! - изумленно протянул Конобеев, выслушав рассказ Егора.
- Что ж делать будем теперь? - спросил Егор.
- Мы как положено встретим фашистскую шатию-братию. Теперь мы сильны. Я уже целое отделение сколотил. Собрал бойцов по хуторам. И знаешь, заметил я, больно нервничать стали фрицы. Вот и за "арнауткой" они раньше приехали, поторопились. Прижучило их, стало быть. По ночам, слышу я, гремит на востоке. Идет разговор, наши фронт прорвали. Я только что от капитана. Ему лучше стало. Он отдал приказ пробиваться к своим, ну и, по возможности, подергать фрица за хвост
- Я с ним согласный! - сказал Егор.
- Ишь ты - согласный! Черти отчаянные! Ну что ж, подергаем фрица за хвост.
Они дождались Гриню и ушли. Найда, сопровождавшая Егора, поскулив на прощание, вернулась домой. Из-под куста бузины, тихо шурша опавшими листьями и пыхтя, выкатился еж. Поводил острой мордочкой. Человеческий и собачий дух рассеивался. Успокоенно фыркнув, ежик побежал сквозь кусты к трухлявой яблоне: он слышал, как с ее вершины в траву упало яблоко, полное ароматного брызгучего сока. За ежиком сквозь прореху в тучах следила тусклая звезда
Глава тринадцатая
Утром на болото ушли Пауль и Гордей Ненашковы, Афоня Господипомилуй, Поживаев, еще четверо полицаев и шестеро автоматчиков из охраны Штопфа. Афоня, избитый до черноты, вел их старой тропой, по которой когда-то преследовал Антона Осикору.
Спустя некоторое время в балке раздался пронзительный крик бабки Меланьи.
- Кара-а-у-ул! Люди добрые, атаманский сынок повесился!
Даша все сделала так, как наказывал Егор.
В балку сбежались люди, и вскоре вся станица узнала, что Витоля перед смертью оставил записку, в которой на веки вечные проклял и деда, и отца, и дядю. Мать кричала над трупом сына-самоубийцы, пока не сорвала голос.
Даша вернулась домой и зажгла костер в огороде.
Дымил костер и в атаманском саду.
Чуть позже Даша вместе с Васюткой и Митенькой забрались на чердак своего куреня, стоявшего на возвышении. С тревогой они оглядывали гиблые низы. Вдали, над деревьями, росшими на островах, дотаивал сырой туман.
Конобеев, ориентируясь лишь по слабому лунному пятну на плотных темных тучах, уверенно вывел ребят к Среднему острову, где уже обжился его отряд.
Первым их встретил Пантюша, стоявший на часах. Он крепко обнял Егора и, тиская, щекотал лицо бородой, пахнущей вареными раками и вяленой рыбой.
- Орлы боёви! Красни герои! - восклицал он.
Егору и Грине пожимали руки знакомые и незнакомые красноармейцы, угощали крупными, очень вкусными раками, вяленой рыбой и горячим чаем. Почти все собрались у костра, замаскированного плетнями.
- Товарищи бойцы, пришло время приступить к боевым действиям, - сказал Конобеев и расправил отросшие, непомерно пышные усы. Он рассказал о том, что произошло в станице. - Итак, друзья, завтра к нам прибудут гости. Мы должны старательно подготовиться к встрече, горячей, как кипяток. Побудка в шесть ноль-ноль. Прежде всего ликвидируем на острове следы человека. Враги, конечно же, будут настороже. Мы не будем торопиться встречать их огнем. Как покажут нам место, где схоронено золото, так и... Ясное дело, товарищи?
- Ясное, товарищ командир, - отвечали бойцы. Поднялись на рассвете. Было свежо. Туман клубился над камышами. Отряд спешно принялся за дело. Шалаши разобрали, весь сушняк вынесли в мочажину, находившуюся посреди острова в густых зарослях ольхи, переплетенной ежевикой. Здесь, по замыслу Конобеева, и должна была засесть основная группа засады. Вытоптанные и выжженные места на лужайке искусно закрыли дерном.
Наблюдатель передал с высокого тополя:
- Товарищ командир, группа фрицев и полицаев в четырнадцать человек прошла по выгону и вошла в рощу у ерика. Вижу дымный костер на бугру.
- Ясное дело, - ответил старшина. - Продолжать наблюдение. Смотри, там еще Даша Гребенщикова должна зажечь костер в своем саду.
- Есть!
Конобеев обошел остров, остался доволен: ничего не выдавало присутствия людей на нем. Собрав бойцов, он сказал:
- Теперь нам осталось одно; соблюдать тишину и ждать моего сигнала - я свистну. Держите свои нервы в порядке и оружие, ясное дело, тоже. Лежать, как лиса у курятника на голодный желудок. Не курить, не чихать, не... Вы меня поняли, товарищи бойцы?
- Поняли, так точно! - отозвались они. Наблюдатель доложил с тополя:
- Товарищ командир, вижу костер на огороде Даши Гребенщиковой!
Егор вместе с группой Конобеева залег в ольшанике, посреди мочажины, на сушняке от шалашей. Гриня с группой сержанта Белоусова спрятался на втором, меньшем островке. Она должна была прижать врагов с тыла.
На деревья с шумом и гамом опустились скворцы, стряхнув холодные капли росы. Егор поежился. Мелкая внутренняя дрожь сотрясла тело, живот подводило к позвонку то ли от резкой утренней прохлады, то ли от тягостного свидания встречи с опасностью. Он изо всех сил стиснул автомат. Дрожь немного унялась. Бойцы, лежавшие рядом под низко нависающими ветвями, казались спокойными. Конобеев, упершись подбородком о ложу ручного пулемета, раздумчиво жевал кончик рыжего уса.
Стараясь дышать ровно и глубоко, Егор внимательно просматривал сквозь листву свой сектор обзора - лужайку за мочажиной и часть восточного берега, поросшего тальником. На лужайке, в порыжевшей траве, вразвалку ходили сытые скворцы, выклевывая насекомых. Вдруг они переполошенно сорвались в воздух - и Егор чуть было не вскрикнул от неожиданности: шагах в двадцати от него, в тальнике, на краю лужайки, стоял старший полицай Поживаев, мокрый и облепленный грязью до шеи. Винтовку он держал наготове.
- Ш-ш-ш! - предупредил бойцов Конобеев, он тоже заметил полицая.
Несколько минут пнем стоял Поживаев, даже головой не вертел: прислушивался. На острове было тихо, спокойно, и он, видимо, уверившись в том, что здесь нет ни одной живой души, вышел на лужайку. Шумно прошагал по дерну, закрывавшему вытоптанные места, где стояли шалаши.
Егор перевел дыхание. Он услышал, как шаги Поживаева затихли на другом конце острова. Потом хрустнула ветка где-то сбоку, совсем близко, и Егор уголком глаза увидел из-под ветки рябое, красное лицо Поживаева, торчавшее в листве ольхи на той стороне мочажины. Тяжелые лягушки плюхнулись с коряги в воду прямо перед Поживаевым. Он испуганно отскочил в сторону и, чертыхнувшись, пошел прочь.
Рукоятка автомата в ладони Егора стала скользкой от пота.
- Ки-ки-ки! - сычом прокричал полицай за деревьями.
- Приготовиться, - шепнул Конобеев. Егор передал команду.
- Приготовиться... приготовиться, - прошелестело под ольхами.
Сначала на лужайку вышли полицаи, потом - эсэсовцы, за их спинами прятались Пауль и Гордей Ненашковы. Афоня, хмурый, избитый, шел впереди. Эсэсовцы подталкивали его дулами автоматов.
- Ну, где? - спросил Пауль. - Показывай. Афоня показал рукой в сторону кривой вербы, стоявшей неподалеку от мочажины:
- Под той вербой.
Полицаи и эсэсовцы ринулись к ней
- Стоять на месте, болваны! - остановил их Пауль. Все повиновались, но не сразу, помедлив.
- Унтер-офицер Гешке, расставить часовых, - строго приказал Пауль высокому эсэсовцу.
Трое эсэсовцев и трое полицаев заняли круговую оборону. Остальные пошли за Афоней к вербе. Унтер-офицер Гешке, расставив часовых, бегом вернулся к ним.
- Дай нож, дерн срежу, - сказал Афоня Поживаеву.
Тот вынул из чехла длинный ножевой штык, подал ему. Став на колени, Афоня вырезал дерн примерно в двух метрах от ствола вербы и завернул его на сторону, как руно.
Гешке и другие эсэсовцы оттолкнули Афоню и полицаев, наклонились, и Егор увидел из своей засады, как они с трудом вытащили из сырой земли два небольших железных ящика.
Конобеев выпустил изо рта кончик уса, но не подавал условленного сигнала.
Он видел, как Афоня, упавший от резкого толчка эсэсовца на спину, поднялся и отошел в сторону. На него не обращали внимания.
Пауль, присев на корточки, нетерпеливо открыл один ящик. Раздались возбужденные, алчные возгласы. Эсэсовцы окружили Пауля, заглядывая через плечи.
Сжимая ножевой штык в руке, Афоня вдруг попятился, озираясь, к ольхам, среди которых спиной к нему стоял эсэсовец, оглядывавший камыши с востока.
И тут случилось такое, чего Егор никак не мог ожидать.
Афоня с поражающей резвостью прыгнул на эсэсовца и всадил ему в спину штык с такой силой, что конец вышел из груди. Эсэсовец повалился с хриплым криком. Унтер-офицер Гешке обернулся. Ослепленый блеском золота, он не сразу понял, что случилось. Афоня вырвал автомат из рук эсэсовца и ударил по сгрудившимся около Пауля эсэсовцам и полицаям. Автомат его стучал часто и громко, как косогон лобогрейки. Никто из них не успел взяться за оружие.
- Ха-ха! - завопил Афоня. - Мое золото! Мое!.. Не трожьте!..
- Фойер! Фойер! - кричал Пауль из-под навалившихся на него убитых эсэсовцев.
Поживаев, схоронившийся за толстым стволом вербы, выстрелил в Афоню, но не попал. Часовые-эсэсовцы растерянно выбежали на поляну, не зная в кого стрелять, потом один из них разрядил автомат в Афоню, другой - в Поживаева.
И тогда Конобеев пронзительно свистнул. Из мочажины брызнули веера пуль, срезая ветви и последних охотников за драгоценностями махновца Осикоры.
Егор, пораженный поведением Афони, не успел сделать ни одного выстрела так все быстро кончилось, не в кого было стрелять. Вымахнув из мочажины на лужайку, он быстро оглядел трупы врагов - Гордея Ненашкова, Поживаева, унтер-офицера Гешке и других... Пауля среди них не было!
- Пауль удрал! - переполошенно закричал он. - Ловите его! Упустили проклятого гада!..
- Не уйдет, - сказал Конобеев, быстро забираясь на вербу. Оглядел цепким взглядом камыши и увидел: не очень далеко от острова резко покачивались султаны камыша - Пауль, продирался сквозь него.
- Вон он! Попер прямо на зыбунные места. Мы его загоним в западню - в болотные "окна". Белоусов, Алексеенко,, Кандыба, Быкадоров, развернутой цепью вперед!
Конобееву сверху отчетливо были видны в сплошной зелени пять точек, где раскачивались серебристые султаны, - там двигались люди сквозь тростник. Та, передняя точка, продвигалась медленно: Пауль, видно, вообразил, что уже избежал опасности. Бойцы догоняли его. А он шел прямо в центр зыбунных мест, выгнутых дугой, - там когда-то была глубокая речная излучина. Там проглядывались "окна" и бездонные зыбуны, затянутые сплавиной - зеленым предательским ковром...
- Все в порядке! - сказал старшина, слезая с вербы. - В капкане бешеный волк!
Афоня был еще жив. Хрипел и вскидывался в луже своей крови. Придя в себя, притихнув, непомерно удивился, когда увидел Пантюшу, Егора, красноармейцев в форме:
- Господи помилуй!.. Не трожьте мое золото!.. - Сумасшедшими, белесыми глазами пригляделся к Егору. - Ты?.. Ты, Ёрка?.. Не заходи в мой двор... Не подходи к моей кабыце... Ты не узнаешь... не... - Афоня вскинулся и умер.
- Почему он так сказал? - недоумевающе спросил Егор у Пантюши.
- Понятно, почему, - усмехнулся Панько. - Захоронка якась у него в кабыце... От, бедолага!
- Отряд, слушай мою команду! - сказал Конобеев. - Собрать трофеи, подготовиться к походу.
Чего только не было в ящиках старого махновца Осикоры!
Золотые царские десятки, кольца, зубы, чаши, портсигары, серьги, брелоки и даже бриллианты, драгоценные камни.
Вскоре вернулись бойцы, преследовавшие Пауля. Сержант Белоусов рассказал:
- Скулил, сволочь! Как шурханул по пояс в болото, пистолет отбросил, кричит: "Сдаюсь!" Я ему говорю, сдаешься, так хенде хох и дуй к нам. А он дергается и все глубже погружается в жижу. Кричит: "Спасите!.. Я много знаю, буду полезен..." Мы ему отвечаем, водяному ты будешь полезен.
Иди доложись ему!..
В тот день еще одно событие потрясло жителей станицы Ольховской.
Соседи слышали, как громко ссорились у себя во дворе Масюта и его невестка, мать Витоли. Неизвестно, что произошло между ними, но Масюта вдруг выскочил на улицу с разрубленным черепом и упал на дорогу.
Бабка Меланья пробежала мимо, крестясь:
- Господь свой праведный суд творит... Господь судит!.. Да будет на то воля твоя, господи!
Так и лежал в пыли мертвый Масюта. Никто не подходил к нему.
Мать Витоли исчезла, оставив курень на произвол судьбы.
Даша, Васюта и Митенька до вечера вели наблюдение с чердака Дашиного куреня. Они слышали выстрелы в камышах, гадали, что там происходит.
Спустились вниз уже после захода солнца. Никто не вышел из камышей.
- Живы ли Ёра и Гриня? - тихо сказала Даша.
- Чего за них бояться, они с Конобеевым! - грубовато отозвался Васюта. Меня не взяли, маленьким посчитали...
- А вот я верю, живы они и обязательно вернутся, - горячо сказал Митенька.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
Отряд Конобеева перебрался по речке Ольховке на край Федькиного яра поближе к хуторам Ольховому и Бирючему. Дело в том, что двое бойцов заболели малярией (Гриню тоже трясла лихорадка), у двоих гноились раны, а никаких лекарств не было. И еще один боец ослабел настолько, что не мог пускаться в далекий и нелегкий путь - пробиваться через фронт. Всех пятерых отправили к знакомым жителям этих небольших степных хуторов, куда оккупанты заявлялись редко.
Конобеев собрал оставшихся.
- Маловато нас. Семеро смелых. Егор - восьмой. - Посмотрел на Гриню, который трясся под тремя шинелями на сене возле куста держи-дерева. - Ну что ж, братцы, отряд у нас отборный образовался, подвижной, и мы теперь можем не одну операцию провернуть. Немцы, надо полагать, завтра с утра облаву устроят по хуторам и станицам, расположенным около лимана. Поскребут и станицу Ольховскую. А мы ночью прошмыгнем в райцентр, в Старозаветинскую. Там укроемся у Егоровой двоюродной бабушки. Осмотримся, сделаем разведку при ясном солнышке. На базе горючего бывшей МТС, видел я, запасается танковое топливо и всякие там смазочные премузии. И там же паркуются бензовозы. А у нас есть противотанковое ружье с патронами. Бутылки с зажигательной смесью тоже имеются. Как ударим по бакам и цистернам...
- Да, товарищ старшина! - загорячился Егор. - Разнесем базу горючего, опять укроемся у бабушки в подполье, отсидимся там, потом еще выйдем и что-нибудь раскурочим!
- Нет, Егорша, нет! - сказал Конобеев. - Отсиживаться у твоей бабушки нам никак нельзя. Следует произвести толковую прифронтовую разведку и потом через фронт, к своим...
Сверху донесся голос наблюдателя:
- Товарищ старшина, вижу деда Пантелея! Прямиком с полевого стана скачет к нам на добром коне.
- Да что ж он без скрытности гарцует? Еще наведет кого на нас... Точно ли это дед Пантелей?
- Он самый.
Пантелей Григорьевич оставил коня наверху и скатился вниз с оклунком продовольствия. Свежего хлеба привез, мяса жареного. Оживленный, довольный чем-то. Ероша сизую бороду и непомерно отросшие усы, стал рассказывать:
- Не беспокойтесь, хлопцы, меня заведующим этого табора назначили! Можете тут пожить недельку-две, никто вас не побеспокоит. Будем хозяйством заниматься...
- Нет, Пантелей Григорьевич, - остановил его Конобеев. - Мы этой ночью уходим. А теперь рассказывайте все.
- Значит, так... Назначил меня заведующим Ригораш, Ригорашев, то есть. Комендант Што Пошто сказал ему: ты, мол, теперь будешь атаманствовать... В станице тихо-тихесенько. Што Пошто с охраною не дождался своих ходоков за золотом, ну и убыл он в Старозаветинскую несолоно хлебавши. А Масюту Ненашкова невестка топором зарубила. Нема его - черти взяли!.. А она в речке утопилась, бедная женщина... Сын повесился, мужа убили... Так вот, Егор и Гриня, можем вертаться в станицу без опаски. Ригораш уже спрашивал, что это не видать Егора и Грини. Неужто до сих пор отлеживаются после плетюганов?.. Никто в станице не знает про вас, где вы были и что делали в эти дни, так что можно, хлопцы...
- Я не собираюсь возвращаться в станицу, - перебил его Егор.
- Тебе такой приказ дается - вернуться в станицу.
- Кто это еще мне дает такой приказ?! - воскликнул Егор.
- Я тебе даю. От имени твоего деда Мини и от имени Советской власти. Послухайте, як дела в станице повернулись. - Пантюша уже обращался ко всем бойцам. - Дойное стадо, которое погнали в эвакуацию, вернулось с доярками и скотниками домой. Коровы - не кони, галопом не погонишь. Надо на отдых поставить, подоить обязательно, чтоб молоко не сгорело, вымя не усохло. Ну, а немец прет да прет - вот и Подали они в окружение. Пришлось домой возвращаться... Дойное стадо у нас - первой марки, лучшее в районе, на Всесоюзную выставку мы с ним попадали... Теперь вот развели этих коров по дворам. И вам с Панётой, Егор, двух дали. Будет теперь па вашем подворье три коровы. Ту, вашу, которую Афоня уводил, Фрося возвернула вам... Кому ж за ними глядеть, а? Панёта, бабка твоя, хворая, одна с ними не справится... А колхозное добро надо сберечь. Сам знаешь, каким трудом и кровью оно нам далось... У нас, товарищи бойцы, кроме того, почетное свинопоголовье имеется: кнури английской породы и матки. Знаете, какие гроши мы за них заплатили? Ого-го!.. А кто будет кормить-поить их, ухаживать за ними?.. Надо на это дело, Егор, подлетков таких, как вы с Гриней, организовать. Тебя уважает пацанва... Значит, будут слушаться. Эге?
Егор молчал, обдумывая слова деда Пантелея. А тот, посмеиваясь в свои непроходимые усы, добавил:
- Ригораш сказал, мол, надо вернуть магнету и другие части с трактора и молотилки, которые ты с Федосеем Кудиновым поснимал и попрятал.
Егора даже подбросило от этих слов:
- Он откуда про это знает?!
- А ты сам покумекай - откуда? Ты ж ему самолично не говорил про это? Эге?.. Вот и сложи два да два... Значится, Федосей с Ригорашем заодно были.
- А что он за человек, этот Ригорашев? - спросил сержант Белоусов.
- Наш он человек, станишный. Издавна они тут живут, Ригорашевы. Толковая хлеборобская семья. А Ригораш Алексей завхозом был у нас с самой коллективизации. В тюрьму Ригораша сажали перед войной, потом выпустили, а за что сажали - грец его знает. Разное говорили... Ну, Гордей Ненашков, бывший атаман, в хозяйстве ни бельмеса не понимал, взял Ригораша себе в помощники в атаманскую управу. Ригораш, я вам скажу, мужик себе на уме, его с кондачка не понять, но человек он нашенский, крепкий. - Дед Пантелей засмеялся. - Ну и сват он мне, а Грине - двоюродный дядько.
Егор испытал чувство облегчения от слов, сказанных о Ригорашеве, непонятном мужике, который представлялся ему недобрым, враждебно настроенным человеком, а на деле оказывается таким, с которым, гляди-ка, заодно был Федосей Кудинов. И дед Миня, помнится, хорошо отзывался о Ригорашеве. Значит, он, Егор, мало понимает в людях. С кондачка, выходит, судил о своих станичниках. Да, прав был Миня, когда говорил ему: "Плохо еще разбираешься в людях, а судишь о них и того хуже - по первому взгляду; полуда самоуверенности мешает видеть ясно..."
- Но зачем же сейчас ремонтировать трактор и молотилку? - спросил Егор. Федосей сам говорил: косить, мол, надо. спешить, но молотить следует погодить, а то ведь загребут оккупанты зерно.
- То при Ненашковых такой разговор был. А теперь, При Ригорашеве, дело другой поворот приняло: можем сделать все, что надо. Обмолотим - станишникам на прожитье дадим. Оккупанты, ясное дело, будут забирать зерно, но мы лучшее, семенное, зерно спрячем, надежным людям также на сохранность раздадим. Надо спешить и косить и молотить. Если хлеб в скирдах останется лежать - пропадет. А обмолоченную пшеничку легче спрятать. Эге?.. Красная Армия вернется кормить надо ее, а кто нам, старикам да бабам, помогать будет, а?.. Так что, хлопцы, понять надо вам свою главную задачу, а она такая: помочь своим дедам, бабкам, матерям - народу нашему.
- Верно сказано! - заключил Конобеев.
- Ну что ж, хлопцы, будем собираться в дорогу - вам туда, а нам сюда - и прощаться, - сказал Пантюша.
- А что мы будем делать с этим добытком? - спросил Алексеенко, ткнув ногой вещмешок, в котором находился один из железных ящиков. - Неужели потащим эту тяжесть через фронт?
- Не потащим, ясное дело, - ответил Конобеев. - Передадим на хранение местному органу Советской власти. Вот перед нами сидит депутат станичного Совета Пантелей Григорьевич.
- Вот как! - воскликнул Белоусов. - А не боитесь ли вы, Пантелей Григорьевич, возвернуться в станицу - ведь запросто могут повесить вас немцы, как депутата и активиста.
- А чего ж бояться? - с улыбкой ответил Пантюша. - Депутат должен быть вместе со своим народом и в радости и в горе. Да и немцы того ж не знают, что я депутат и активист, а кто на меня зубами скрипел - того черти взяли!.. Ригораш поставил полицаями своих людей. Из прежних только Клим-ков остался. Не пошел он тогда в камыши - больным сказался. Ну, этого мы в рамках будем держать.
- А где Темка Табунщиков? - спросил Егор. - Он же с дойным стадом был.
- Немцы схватили Тимофея Петровича, держат в Старозаветинской. Говорят, скотник какой-то выдал его по дороге обратно...
- Кто ж там был из скотников?.. Федя блажной? Варакушин?..
- Федя - святой человек. Любил он Тимофея, как родного. Доярки намекают, мол, Варакуша чертов это сделал. Он все на колхозную кассу, которая была с председателем, зарился. И отлучался он тайком в станицу Старозаветинскую... А как взяли немцы Тимофея - и касса пропала. Тысяч сорок колхозных денег в ней было.
- Вот собака!.. Пропадет Темка, - с болью сказал Егор.
- Да, Тимофей не сдастся, не поклонится немцам в ножки.
- Я вернусь в станицу, Пантелей Григорьевич! - твердо сказал Егор. Только схожу на боевую операцию в Старозаветинскую. Задумали мы рвануть базу горючего для танков! Отомстим за Темку.
- Правильно, Егорша! - сказал Конобеев. - Мы все знали Тимофея Петровича, вашего председателя. Когда тут на позициях стояли, не раз встречались с ним. Славный он казак, прекрасный человек! Поквитаемся с фрицами за него.
В потаенном месте Федькиного яра закопали ящики с "добытком" и стали прощаться. Усадили полусонного, желтолицего Гриню на коня. Улучив момент, Егор шепнул ему:
- Зайди к Даше, привет передай. Скажи, скоро вернусь. Гриня мотал головой, морщась:
- Кажи громче! Ничего не чую.
- Ёрка, он же глухой: лихоманка ему уши затулила, - сказал дед Пантелей. Я передам привет Даше. Не беспокойся. Бойцы засмеялись. Егор, смутившись, отошел от Грини. Пантелей Григорьевич взял коня под уздцы. - Ну, хлопцы, удачи вам! Живы будем - побачимся.
Глава вторая
До Старозаветинской через степь, по буеракам, около пятнадцати километров. Вышли в полночь, и на рассвете Егор вывел отряд в балку, пролегающую за усадьбой бабушки Феклы, Бойцы остались там, а Егор с Конобеевым прокрались в сад, осмотрели двор. В нем стояли две легковые автомашины и один большой автофургон. Двое часовых - один во дворе, Другой у ворот - безостановочно прохаживались туда-сюда.
- У твоей бабули какое-то фрицевское начальство проживает, - шепнул старшина.
По самой кромке обрыва повел Егор бойцов к заветному месту, где росли корявые деревья: оттуда можно было спуститься прямо к подземному ходу.
- Смотрите внимательно и запоминайте, как сюда войти, - говорил Егор. Вот здесь, в этой дыре, под камнем, - кольцо на цепи. Потянешь его - и дверь откроется. Вот так... - Он потянул за кольцо, угловатый выход ракушечника сдвинулся с места, дверь открылась легко, без скрипа. - Санька, мой братан шахтинский, видно, петли смазал. Не раз он пользовался этим ходом, скрытно выбирался в балку... Побудьте здесь, я вначале посмотрю, все ли в порядке.
Посвечивая трофейным фонариком, добытым в камышах, Егор зашел в подполье и отпрянул назад: кто-то лежал в углу!.. Он пригляделся - на сене, застланном ряднушкой, валялось пёстрое лоскутное одеяло, а в изголовье - старое пальто Феклуши. В другом углу, около ступенек, ведущих вверх, виднелись фанерные ящики. В одном были банки с мясными консервами, в другом - папиросы, в третьем - конфеты, в четвертом - книги, тетради, карандаши и разная мелочь. Рядом стоял ополовиненный кувшин с клубничным -вареньем и сулея с водой. Всерьез тут устраивался Санька. Откуда-то натащил разного добра. Где же он сам? Судя по всему, ушел отсюда недавно...
Егор направился к тайнику и, вынув блок ракушечника, заглянул внутрь. Там, на полке, лежала тетрадь, на ней - карандаш. На обложке тетради крупными буквами выведено: "Записки Александра Запашнова". Очень хотелось посмотреть Егору, что написал братан, да некогда было. Сдерживая дыхание, прислушался: наверху, в доме, тихо. Где теперь ночует Феклуша? Фрицы, конечно же, заняли лучшие комнаты; горницу, зал и спальню, заходят туда с парадного входа, а тут, наверху, над подпольем, - чулан, рядом с ним - небольшая комнатка, в ней, наверное, и поместилась Феклуша. Выходит она во двор через черный ход. Егор осветил дверь, которая вела в погреб. Она была закрыта. Рычаг находился в верхнем положении. Выйдя наружу, под зеленый купол кустов, оплетенных ежевикой, он доложил Конобееву:
- Все спокойно. Можем располагаться и отсыпаться. Санька тут склад продовольствия завел. Есть консервы, конфеты и папиросы. Пригодятся вам на дорогу.
- Ну, молодец же твой братан Санька! - обрадовались бойцы.
Крепко, беспробудно спали бойцы: никто из них не слышал ни гула самолетов, ни взрывов бомб и пушечно-пулеметной пальбы со стороны станицы Ольховской. Отоспались они в охотку, вкусно пообедали - кстати оказались Санькины запасы, - затем Конобеев, Белоусов, Алексеенко и Егор пошли разведать подходы к базе горючего, определить точки, откуда удобно было бы вести обстрел емкостей с горючим из противотанкового ружья и винтовок. База находилась на окраине, возле причала, неподалеку от дома Феклуши, и вокруг росли высокие бурьяны, по которым они скрытно подползли к ней. На ее территории стояли шесть мощных бензовозов.
- Мы их тоже продырявим, - сказал Конобеев. Вернувшись в подполье, старшина объяснил задачу всем бойцам:
- Разделимся на три группы. Двое будут бить из противотанкового ружья по самым крупным емкостям. Старший этой группы - младший сержант Кандыба. Трое со старшим сержантом Белоусовым будут вести огонь из винтовок бронебойно-зажигательными по меньшим бакам и цистернам. Третья группа - я и рядовой Алексеенко - сделает иллюминацию: забросает бензовозы зажигательными бутылками.
- А я в какой группе буду? - спросил Егор.
- У тебя, Егорша, особое задание. Ты ляжешь на том пригорке, который я тебе показал, и оттуда поддержишь нас огнем. Перед уходом на операцию Егор сказал бойцам:
- Бабушка будет знать про вас. Если кому пригорит, приходите к ней, она поможет. Я ей такой пароль оставлю: "Здорово ночевали, тетя Феклуша! Есть ли новости от Ёрки Запашнова?" Хорошенько запомните. - Объяснив им, как открывать ляду наверх, в чулан, и дверь в погреб, добавил: - Чтоб Феклуша поняла, что кто-то из наших появился в подполье, положите кусок ракушечника на полку в погребе.
Конобеев крепко обнял Егора, взъерошил его чуб.
- Баской ты паря! Теплая душа.
Егор лежал в сухой траве, на взгорке, слева от базы, как -наказал старшина Конобеев, держа на мушке автомата выходную дверь конторы и окна. Он услышал, как звякнули разбитые бутылки, и увидел, как вспыхнули, один за другим, шесть раскаленно-белых огней, ярко высветивших бензовозы. И тут же гулко ухнул выстрел из противотанкового ружья, раздалась винтовочная стрельба - и словно бы лопнула, раздувшись, земля, и огромный столб пламени выбухнул из ее недр: взорвалась самая большая емкость с горючим, запылали бензовозы. Все осветилось вокруг. Заметались тени, горячим ветром ударило в лицо Егору. И вот в дверях и окнах конторы появились белые суетливые фигуры переполошенных гитлеровцев. Егор выпустил длинную очередь, затыкая пулями дверь и окна нижнего этажа. Потом стал стрелять короткими, прицельными очередями. Взрывались баки и цистерны. Клубящееся пламя, разматываясь и разбрызгиваясь, взметывалось под низкие тучи. Ветер рвал на куски алые полотнища, швырял их через взгорок, где лежал Егор, к Донцу. И вот здание конторы вздрогнуло, из окон брызнуло огнем и дымом, полетели рамы - это группа Конобеева швырнула гранаты с другой, темной стороны... Пора уходить!
Егор скатился с пригорка по отсыревшей траве; шел дождь, оказывается, а он и не заметил этого. Выбежав на берег реки, оглянулся. Быстрые удаляющиеся тени, чуть освещенные отблеском зарева, метнулись на берегу и пропали за кустами - это уходили бойцы Конобеевского отряда.
Что было сил бежал Егор по мелководью вдоль берега до устья балки, а потом, нырнув под навес невысоких деревьев и кустов, стал подниматься по неглубокому ручью, скачущему через каменистые пороги. Зарево пробивалось сквозь листву, освещая ему путь призрачно-красным колеблющимся светом. Где-то там, за бугром, у реки, стреляли из автоматов, резко кричали по-немецки, слышался лай собак. Наверху, во дворе Феклуши, взревели моторы автомашин. Лучи фар смахнули верхушки деревьев в саду и пропали. Автомашины на полном ходу помчались по переулку в сторону зарева.
Егор некоторое время сидел у открытого лаза подземного хода, дрожа от возбуждения и прислушиваясь к звукам извне. Продолжали стрелять где-то у реки и за бугром в степи. А зарево все ширилось, багрово-дымный шлейф ветром подвивало к тучам. Дождь все усиливался. Егор успокоился, ему захотелось спать. Он закрыл лаз, включил фонарик и, зайдя в подполье, разделся. Автомат положил в изголовье, пистолет под бок, замотался в теплое лоскутное одеяло и тотчас уснул.
Просыпался Егор несколько раз, таращил глаза в плотную темноту, не зная, не помня, где он находится, и снова засыпал. И вдруг вскинулся, схватился за автомат: над головой топали сапогами, разговаривали по-немецки. Что-то поволокли тяжелое из чулана, наверное ящики, царапая пол гвоздями. Тащили по коридору к черному ходу. Не зажигая фонарика, Егор выполз по ступенькам под самую ляду, приник к ней ухом. Вот вернулись двое, грохая подкованными сапогами. Послышался такой родной, певучий голос бабушки Феклуши:
- Уезжаете?
- Я, я! (Да, да!) - отозвался какой-то солдат. Егор обрадовался: "Ага, крысы, сматываетесь!" И сон окончательно покинул его.
Еще несколько ящиков выволокли гитлеровцы из чулана.
Пока они выметывались, решил Егор поесть и прочитать Санькины записки. Прихватив банку мясных консервов, вещмешок, где лежал хлеб, и Санькин дневник, он выбрался наружу под горячее полуденное солнце, процеженное листвой карагача, держи-дерева и ежевики. С жадностью съел банку тушенки и открыл тетрадь.
На внутренней стороне обложки было крупно написано:
"Ёрка, уважаемый братан, приветствую тебя! Знаю, если ты попадешь сюда, то обязательно заглянешь в тайник. Я парень рисковый, могу влипнуть в какое-нибудь смертельное дело, и никто не узнает, что со мной случилось и где могилка моя. Поэтому решил записать в этой тетради, как я прожил последние дни и почему оказался тут, в подполье...
Знаю, Ёрка, и тебе есть о чем рассказать, ты тоже от опасности не спрячешься под кровать, потому что мы с тобой - внуки красного атамана! Так напиши тоже в этой тетради, какие дела привели тебя сюда?
Со мной, братуха, такое было. Решили мы с Петькой, это мой давнишний кореш, через фронт к своим пробраться. Ну, добрались до Старозаветинской, солнце как раз садилось. И тут патруль из-за угла: "Хальт! Ком, ком. Документы ист?"
Нихт документов у нас. Да и откуда им быть?! Обшарили фрицы наши котомки, общупали нас и отвели в сарай на окраине станицы. А в сарае хлопцы, такие, как мы, женщины и мужчины, всего человек семьдесят. Услышали там такой разговор: немцы арестовывают людей без документов, грузят на баржи и отправляют куда-то на работы.
"Пропали мы! - сказал Петька. - Надо рвать когти".
А как рванешь? Сидим в сарае, голодные, жаждой замученные...
Утром погнали нас под охраной через Старозаветинскую к причалу. Потянулась наша колонна по дороге над балкой, за которой как раз жила бабушка Фекла... Шел я с Петькой с краю. Посмотрел я на дом Феклуши и как крикну: "Петька, за мной!" - и прыгнул с обрыва прямо в колючие кусты и на карачках побежал под ними... А наверху крики, выстрелы, и пули возле меня рикошетят - вжик! тьюв!.. Я качусь вниз, вниз - к ручью, потом пополз наверх. Подождал немного у белого камня, прислушался. Петьки не было, и никто за мной не гнался... Я Петьке не говорил про подземный ход, но показал, где живет бабушка Феклуша. Если он убежал благополучно, то придет к ней, думал я. Но вот уже прошло два дня с тех пор, а Петьки все нет...
Ободрался я сильно, исцарапался, есть, пить хотелось. В дом поднялся через чулан. Услышал громкий разговор. Выглянул из окна во двор - бабуля с соседкой, матерью Генки Рябошапки, разговаривает и рукой показывает в ту сторону, куда пошла колонна арестованных. Тут выхожу я тихонько на веранду и говорю: "Здравствуй, бабуля!"
Она посмотрела на меня и ахнула. Сразу догадалась, откуда я взялся оборванный же был. Удивилась она: как это я незаметно в дом проник. С подозрением меня расспрашивала. Знает она, видно, про подполье и подземный ход. Но я ничем не намекнул ей, что мне известно о них.
Лечила меня бабуля, одежду штопала. И уговаривала не рисковать, не пытаться перейти фронт, а дожидаться своих дома.
С Генкой Рябошапкой я встретился в тот же день, под вечер. Рассказал он мне про одного предателя Кузякина. Был он работником райсельпо, а теперь работал на немцев в комендатуре. Награбил он всякого добра из советских магазинов, набил чердак халупы, которая стоит у него в саду. Мы все разведали и на следующий день распотрошили чердак. Набрали и консервов, и папирос, и конфет, и всякого добра.
На всякий случай, я сделал себе постель в подполье из барахла, которое Феклуша держала в чулане. Вовремя успел. Утром па следующий день во двор Феклуши на легковых автомашинах заехали два немецких офицера и тот самый Кузякин. Я спрятался в саду. Они осмотрели бабулин дом и сказали, что здесь будут жить два гитлеровских офицера и денщики.
Когда они уехали, я стал прощаться с Феклушей: "Ну, все, бабулечка, я возвращаюсь домой".
Она поплакала, благословила меня, чтоб я благополучно добрался домой. Я вышел, дал кругаля и вернулся в подполье через балку. Жил тут еще три дня, писал дневник у выхода при солнечном свете. В чулане фрицы сделали какой-то склад, придавили ляду чем-то тяжелым.
Много думал обо всем. Конечно, я дурак!.. Ушел из дому и ничего не сказал ни родителям, ни сестренке Наде. Они, наверное, думают, что я погиб или меня угнали в Германию" О погибшем брате Мише думал и о Коле, который воюет с фашистами где-то на севере... А я вот в подполье затаился, как крыса-мыша...
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги