Внутренняя война

В чьих руках револьвер?

«Я попался, — думает Пакс, — я сам загнал себя в капкан и не оставил малейшей лазейки».

Эми предложила ему как-нибудь в воскресенье прийти в гости. Он сказал, что пока не может: занят в ближайшие пару уик-эндов. Отсрочка даст ему время решить задачу, подобрать возможные варианты. Самый прямой — прекратить отношения. Он умеет расставаться красиво, льстя женщине и даже не вполне лукавя при этом: он-де влюбчив, не готов к серьезным отношениям и считает, что лучше расстаться сейчас, потом будет больнее, она этого не заслужила. Но на этот раз все не так просто. Он по-настоящему влюблен. Три недели бурных свиданий упрочили его чувства. Если бы он знал, кто она, то, конечно, пробовал бы сдерживать себя, ставить какие-то заслоны, но разве они устоят? Едва он видит Эми, как пульс замирает или начинает бешено частить, — он теряет логику и какую-либо решимость. Господи, но почему? Зачем пересеклись дороги его и этой женщины, вернее, ее сына? Неужели чистая случайность? Или Божие наказание, или неотвратимость кармы? Он помнит, как год назад, когда его пригласили на встречу со Свебергом, он вдруг испытал какое-то мистическое видение: он был как будто пулей в барабане, готовой вылететь и рикошетом убить одного, потом другого. И вот выстрел. Но в чьих руках револьвер?

Сейчас раннее утро. Прежде чем отправиться вместе в учебный центр, они встретились в компании Demeson. Он в испарине, прерывисто дышит, она обеспокоена, ей кажется, что ему нехорошо (в сущности, так и есть), предлагает вызвать врача — надо показаться специалисту, а вдруг это инфаркт, — но он отказывается и вопреки очевидному уверяет, что все в порядке. Она уговаривает. Он отвечает, что она ошибается. Ей кажется, что она отчасти понимает, в чем дело: его смущает перспектива визита. Встретиться с юным инвалидом, замкнувшимся в гневе и горе, вряд ли будет приятно. Она кладет ладонь на руку Пакса, она просит прощения за то, что так настаивала. Он сражен. Теперь невозможно хитрить, изворачиваться, прятаться за интерпретации: вмешайся он тогда, и глаз Алексиса был бы спасен, точка. Он ненавидит себя, презирает, он готов покаяться и все признать. И тут же осекается. Нельзя забывать о последствиях его поступков. Признания, конечно, способны облегчить его душу, но вряд ли исцелят Алексиса, а Эми — точно подкосят. От их внезапного романа у нее словно выросли крылья, он же видит. Ее лицо теплеет, смягчается, когда она лежит в его объятиях. Он придает ей силы, как она — ему. Но сейчас — голова идет кругом. Пакс даже не представляет, что она почувствует, узнав правду. Наверняка ужаснется, отшатнется, возненавидит его — но, скорее, еще больше возненавидит себя. Он не может с ней так поступить: у Эми и так есть кого ненавидеть, хватит с нее и одного изверга. И он решает молчать до конца. Но как заткнуть себе рот? Сможет ли он жить с такой тайной, спрятать ее в уголке души, закрыть доступ, не вспоминать, не возвращаться к ней? Сможет ли он смотреть в глаза этой женщине, которую так любит, и ее сыну? Сможет ли лгать ей день за днем и ничем себя не выдать? Да, есть от чего потерять голову: сберечь Эми можно только ценой предательства.

Он незаметно рассматривает ее. Она склонилась над столом и собирает папки документов, которые раздаст участникам после занятий. Впереди еще две встречи, потом курс закончится. На ней белая блузка и прямая бледно-серая юбка, которые так оттеняют ее красоту, подчеркивают ее — хотя на другой женщине подобный наряд показался бы скучным, дежурным, старомодным. Она собранна, действует быстро. Каждый жест точен и оправдан. Пакс наливает себе кофе, приносит другую чашку Эми, не знает, что делать дальше, переминается с ноги на ногу. Легкий вскрик прерывает его самокопание. Она опрокинула чашку. Кофе веером обрызгал блузку, капает на пол, темным пятном растекается под стулом. Она с болью смотрит на Пакса и бежит отмывать одежду. Такси уже ждет их, чтобы везти к учебному центру, до начала занятий меньше часа. Когда она возвращается из ванной, на груди видно мокрое пятно. Она проводит пальцем по блузке, ткань на этом месте топорщится, она пытается ее разгладить, расправить — и не заплакать, хотя слезы близко. Сжимая бледные губы, она надевает пиджак и повязывает шейный платок.

— Ничего страшного, — утешает Пакс. — Потом все смоется, отойдет.

— Не думаю, — шепотом отвечает Эми. — Бывают такие пятна, что не отмываются.

Они молчат, каждый сосредоточен на своих проблемах. Пакс словно подопытная крыса, запертая в лабиринте, ждущая награды и боящаяся наказания. А Эми только что наткнулась среди участников сегодняшней встречи на имя напарника Кристиана П. — Жерома Телье. Неужели придет! Врач дал ему длительное освобождение от работы, как и третьему сотруднику, который находился в том же грузовике, их сменщику, стажеру, у которого тогда была первая поездка в фирме Demeson. У стажера смещение тазобедренного сустава, у Телье — два перелома, ключицы и плечевой кости, не считая ушибов и синяков, — чудом спаслись, повезло, то есть повезло по сравнению Кристианом П. Стажер исчез с горизонта раньше, чем у Эми в голове возникла ассоциация между его лицом и учетной карточкой, но она прекрасно помнит, что Кристиан П. и Жером Телье были близкими друзьями. Их дружба как раз служила аргументом в пользу несчастного случая, а не самоубийства: как мог Кристиан П. обречь на смерть человека, с которым он не только двадцать лет вместе работал, но и делил личную жизнь? Каждое лето они отдыхали с семьями в Бретани: снимали общий дом, жарили барбекю, устраивали матчи в петанк и в пинг-понг, играли с детьми на пляже в футбол или волейбол.

Гипотеза о самоубийстве не укладывается в голове — ни у Жерома Телье, ни у вдовы и дочери Кристиана П. Тогда пришлось бы допустить, что они любили потенциального убийцу, человека безумного, бессердечного, бессовестного. Что их жизнь для него вообще ничего не значила. Кристиан П. был человек с характером и любил покомандовать, но никогда, никогда — с нажимом говорили они — не причинил бы зла никому из близких! И все равно его друга Жерома Телье периодически одолевали сомнения, с тех самых пор, как он очнулся на носилках скорой помощи. Телье знал, что Кристиан П. был глубоко уязвлен недавним предложением кадровой службы — изменением карьерного профиля — и незадолго до аварии поделился своей озабоченностью с Эми — они случайно оказались радом в столовой. Конец августа совпал с резким увеличением объема работы, и Кристиана П. (которого в принципе уже не ставили на простые перевозки частных заказчиков) снова запрягли. Он именно так и сказал вечером другу, присев от усталости выпить пастис. Он вымотался, потому что весь день поднимал, перетаскивал, ставил, сновал вверх-вниз по лестницам — в самую жару. И еще добавил: «Хомут, конечно, тесен, шлейка коротка, но конь норовист и не глуп — он еще лягнет хозяина прежде, чем сдохнуть».

В последние недели Кристиан П. сильно изменился: набрал вес и потерял остатки волос. Он стал напряженным, вспыльчивым, хотя всегда был человеком уравновешенным и дружелюбным. Поэтому Жером Телье и решил в промежутке между йогуртом и веткой перезрелого винограда предупредить Эми Шимизу: он беспокоился.

— Да, я понимаю, — ответила Эми. — Пусть он напишет мне мейл, и я с ним, конечно же, встречусь.

Телье расстроился. Лучше бы она сама его вызвала. А теперь ему уговаривать Кристиана П. написать по электронке письмо директорше по безопасности, а он и так заранее знает, что услышит в ответ: «А что мне писать? Не я создал проблему! Пусть сами и расхлебывают!» Так что дальше того разговора не пошло: Телье не нашел аргументов.

Обычно во время поездки на такси Эми просматривает вместе с Паксом главные темы учебного блока. Сегодня она молчит и составляет в уме письмо к начальнику кадровой службы, который не счел нужным предупредить ее ни о возвращении Жерома Телье к перевозкам, хотя тот был переведен на работу в офисе, ни о том, что Телье будет присутствовать на занятии. Наверняка проблема лишь в том, что ее кабинет — в дальнем углу коридора и власти у нее не так много. Она растравляет обиду, но знает, что ничего не напишет, — иначе надо объяснять, почему Телье так много для нее значит, почему ей надо готовиться, чтобы снова его встретить, почему у нее так перехватило горло. Немыслимо. Она никому не скажет об этом ни слова.

По прибытии в учебный центр она оставляет Пакса расплачиваться с шофером, а сама спешит в класс. Кивает участникам, ищет глазами табличку со своим именем, садится и демонстративно погружается в свои записи, поставив сумку на колени в надежде прикрыть мокрое пятно на блузке. Второй актер, приглашенный Элизабет в качестве напарника для скетчей, уже на эстраде и расставляет реквизит. Это молодой артист, только что выпустившийся из театральной школы, он держится раскованно и несколько самоуверенно, как бы давая понять, что он на такой работе не задержится, уж он-то быстро покорит настоящие подмостки и будет подписывать автографы, а не листы почасовой оплаты. Он ходит туда-сюда, пробует голос, пытается перехватить взгляд Эми, но тщетно, она сейчас далеко. Зато Пакс сразу распознает уловку. Еще бы: этот парень — он сам, только лет на двадцать — тридцать моложе и еще смазливее. Он точно так же при случае оттачивал шарм, без счета тратя энергию, свойственную лишь молодости, — нахальный, свободный, бесстрашный и сильный. Этот Томас — да, вроде его так зовут — возвращает Пакса к вечным вопросам. За долю секунды он оказывается во власти привычных демонов — властной жажды успеха, признания и любви публики; он леденеет от мысли, что целая армия юных героев готова выскочить неизвестно откуда и отобрать у него то, что принадлежит ему по праву. Он охвачен двойной ревностью. Переживает, что Эми может заинтересоваться Томасом, хотя она не проявляет к нему ни малейшего внимания, и боится уступить ему место на афише — хотя у них нет ни малейшего шанса стать конкурентами. Что за душный день, нечем дышать. Он выходит в коридор, думает про Свеберга, про фильм, который должен восстановить баланс мира — но когда? Возвращается мыслями к Эми Шимизу, Алексису Винклеру, к западне — снова замкнутый круг, — наливает воду из кулера в пластиковый стаканчик, смачивает пальцы и проводит по лбу, пытается восстановить благоразумие и покой.

Он возвращается в заполнившийся зал, — сотрудники гудят, обмениваются шуточками: чем не радость полдня разбирать правила безопасности вместо того, чтобы надрываться на погрузке, — и тут ему в глаза бросается отсутствие Эми. Ее место опустело, на сиденье ни сумочки, ни ручки, ни планшета, ни шейного платка. Она ушла, даже не удосужившись его предупредить.

— Ей что-то нездоровится; наверно, вирус, — объясняет Томас. — Она сказала, ты можешь провести занятие без нее.

Пакс обреченно вздыхает. Одно к одному, все идет прахом. И двух часов не прошло, как нежные губы Эми Шимизу целовали его и по сердцу расходились волны притяжения и пульсации. Она беспокоилась за него, предлагала даже отложить встречу с Алексисом. А потом опрокинулся кофе и появилось пятно — и словно не только на кусочке ткани. Она ушла без единого слова. Как это понимать?

— Ничего, справимся, — бросает он.

Он выпрыгивает на сцену и сразу бросает первую шутливую реплику — для затравки. Зал отвечает аплодисментами, восторженным свистом, но ему слышится череда громких оплеух. Томас тут же подхватывает текст и прибирает публику к рукам, а Пакс смотрит на пустое кресло Эми.

В полпервого, когда занятие заканчивается, приходит сообщение от Гаспара: Свеберг решил доснять еще несколько сцен с Макконахи. Так что показ фильма откладывается. Неужели от него отвернулась и кинематографическая судьба? Он даже не удивляется. Зато яснее становится нить, которую ткут парки. Она тянется от Эми Шимизу к Мэтью Макконахи через Алексиса Винклера, а связать ее может только он. И он решается на встречу с Алексисом. Теперь он чувствует себя готовым. Вину надо искупать, стыд — признавать, и по возможности вести себя достойно, и хоть как-то помочь мальчику, который столько из-за него потерял. И тогда, может быть, он найдет выход из собственного лабиринта.