Во имя отца и сына

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. РЕВЕЛА БУРЯ, ДОЖДЬ ШУМЕЛ…

Незадолго до конца дневной смены Борис Николаевич порывисто распахнул дверь в кабинет Глебова и прошел прямо к висящему на стене барометру, точно и спешил сюда лишь затем, чтоб щелкнуть по медной пуговке в центре циферблата. Он говорил, переводя дыхание, ни на кого не глядя:

- Идет, проклятый; напролом прет на дождь. Кто слышал сводку погоды?

- В "Правде" напечатано: дождь, ветер северный, порывистый. Температура пять - семь градусов, - мрачно ответил временно исполняющий обязанности главного инженера Андрей Кауров. Глебов, не вставая из-за письменного стола, повернулся лицом к окну. На стеклах стыли мелкие капли дождя. Сказал удрученно:

- На этот раз синоптики не ошиблись. А мы просчитались, Садись, Борис Николаевич.

- Будем откровенны и самокритичны: просчитались мы с Варейкисом. Согласен, Ян Витольдович? - Борис Николаевич, крепко сжав в правой руке спинку стула, на который решил сесть, вопросительно уставился на председателя завкома.

- Кто мог подумать, - развел руками Варейкис и шумно вздохнул. - Начало сентября.

- Подумали. Партком подумал. А мы с тобой не подумали и не поддержали, - откровенно признался директор. Глебов поморщился, заметил примирительно:

- Это не снимает ответственности с парткома: не смогли отстоять свою точку зрения, значит, не твердо были уверены в ее правоте.

А было так: Глебов предложил начать реконструкцию цехов в июне месяце. Дирекция и завком возразили: время летних отпусков - тяжелое время. Просто невозможно будет из-за нехватки рабочих производить реконструкцию, не останавливая станков. Ну, а о том, чтобы на время реконструкции приостановить работу завода или даже какого-нибудь цеха, не могло быть и речи. Решили начать переоборудование цехов в середине августа и завершить в конце сентября. Составили жесткий график работ: общее руководство реконструкцией возложили на Каурова. По этому графику прежде всего намечалось - как первоочередная задача - поменять кровлю трех цехов. Предстояла нелегкая работа, учитывая нехватку рабочих рук. Провели партийное, профсоюзное, комсомольское собрания, мобилизовали народ - и все шло по графику, вплоть до сегодняшнего дня. К концу августа заменили кровлю литейного и сборочного цехов, несколько дней тому назад сняли крышу механического цеха. И вдруг совсем некстати, не ко времени, пошел такой ненужный косой дождь, подстегиваемый порывистым холодным ветром. Вот и собрались сейчас в парткоме руководители завода, чтобы принять срочные меры: укрыть работающие станки и оборудование механического цеха, одновременно усилить работу по сооружению кровли.

К вечеру дождь усилился. Он метался по заводскому двору, как загнанный в вольер тигр, срывал с ясеней и тополей листву и швырял ее на мокрые, поникшие к земле, покалеченные хризантемы; обрушивал на горящие во дворе костры потоки воды и гасил пламя, гремел где-то вверху на крыше кровельным железом, стучал об угол здания оторванной водосточной трубой, с неистовым шумом, как коршун, врывался в механический цех и, обрушив шквал воды на полиэтиленовые пологи, повисшие над станками, донимал холодными брызгами шлифовщиков, фрезеровщиков, токарей.

Белкина улыбалась во все лицо широко открытыми удивленными глазами, на которые падали локоны мокрых волос, и бросала вопросительные взгляды то вверх, на провисающий пузырь полиэтилена, то на вьющуюся под руками металлическую стружку, то вправо, где за своим станком стоял Ключанский, то влево, где стоял за станком Пастухов. И Юрий смотрел на нее восторженно и кричал:

- Стихия!

А справа, услыхав его восклицание, ворчал, потирая озябшие порозовевшие руки, Вадим Ключанский:

- Нашел стихию!.. Просто бесхозяйственность. Произвол… Был бы Николай Григорьевич…

Он хотел помянуть добрым словом бывшего главного инженера, но не договорил. То ли случайная стружка, то ли оброненный кровельщиком гвоздь пропорол полог над станком Ключанского, и тонкая струя дождевой воды, как из спринцовки, ударила в худой затылок Вадима, по желобку потекла за ворот. Вадим ошпаренно взвизгнул, отскочил в сторону, матерно выругался, затем выключил станок и гнусавым голосом завопил:

- Эй, начальство!.. Мастер!.. Остановите потоп! - Он шел по цеху, задрав голову с геройским видом, и гнусавил: - Где начальство? Мастера не видали?

А вода тем временем, расширяя брешь в полиэтилене, обильно поливала станок.

- Да что он, очумел! - возмутилась Белкина. Она растерялась и обратила на Пастухова умоляющий, просящий помощи взгляд: - Посмотри, Юра, ведь зальет же, станок испортит.

Она не знала, что предпринять, просто ей в голову не пришла та мысль, которая пришла Пастухову. Юрий быстро схватил свой плащ, плащ Белкиной и стал ими укрывать станок Ключанского. Дождь не переставал, порывистый, шквальный, он швырял в открытый цех воду на полиэтиленовые пологи, нависшие над станками, и вода стекала на пол, а над станком Ключанского - на плащи Белкиной и Пастухова.

Подшефный Пастухова Муса Мухтасипов работал подсобным здесь же в механическом в одной смене с Юрием. Пастухов, а то и Белкина в последнее время нередко уступали ему свое место за станком, показывали, учили. Не сразу, а постепенно Муса полюбил металл, полюбил тогда, когда ощутил над ним свою силу и власть. А заодно проникся уважением к Пастухову и Белкиной. С Ключанским они постоянно обменивались колкостями, хотя Вадим всегда с интересом слушал Мусу, рассказывающего откровенно о своих похождениях. "Артист", - говорили о нем в цехе.

И вот теперь, увидав, как хлыщет из полиэтиленовой попоны струя воды и как Пастухов укрывает плащами станок Ключанского, Муса подошел неторопливо, окинул быстрым взглядом обстановку, процедил язвительно:

- Хозяин эмигрировал. Надо что-то предпринять.

- Да вот дыру бы заделать, - произнес Юрий.

- Это мы сей минут.

Муса куда-то исчез и вскоре явился с куском полиэтилена и лестницей. Он проворно взобрался к пологу и наложил на дыру лату. Течь прекратилась. Пастухов снял со станка плащи, и в это время появился Ключанский. Он шагал с дальнего конца цеха вместе с мастером и небрежно размахивал руками, выражая свое возмущение:

- Все залило. Станок по колено в воде. И меня всего окатило с ног до головы. Какая тут, к черту, работа. Куда смотрит начальство и техника безопасности!

Мастер, должно быть, не очень верил его словам, недовольно морщился, однако шел торопливо. Еще издали заметив их, Пастухов торопливо шепнул Мусе:

- Ты становись за мой станок, а я здесь. - И быстро включил станок Ключанского.

Подошел мастер - Иван Андреевич Деньщиков - пожилой рабочий, спросил Пастухова своим негромким голосом :

- Ну, что тут случилось?

- А ничего, - спокойно, даже несколько удивленный вопросом мастера, ответил Юрий.

Удивился и Ключанский, бросая мятущийся взгляд то на полиэтилен, откуда уже не текла вода, то на станок, совсем сухой и как ни в чем не бывало журчащий свой обычный унылый мотив.

- Ну, где потоп? - Деньщиков теперь уставился на Ключанского. - Что ты голову мне морочишь?

- Да я что, вру, по-вашему?! Пусть скажут - они видели. - Ключанский устремил большие округлившиеся глаза к соседним станкам. Белкина и Муса делали вид, что заняты своей работой, и хитро посмеивались Ключанский все понял. Но не устыдился, не испытал неловкости, а лишь со злостью сплюнул:

- Сволочи!

Пастухов уступил ему место и ушел к своему станку. Ключанский, злой и недовольный, насвистывал мотив "Черного кота", исподволь следя за станками Белкиной и Пастухова. Заметив, что Муса собрался уходить, окликнул с дурашливой официальностью:

- Товарищ Мухтасипов! Можно вас на минуточку?

- Что такое, синьор Ключанский? - отозвался Муса и остановился в нерешительности, тайно бросив вопросительный взгляд на Пастухова. Юрий кивнул.

- Ну подойди же, когда тебя просят по-человечески, - уже всерьез попросил Ключанский.

- Ну, если по-человечески, я готов, - лениво отозвался Муса, подходя к станку Вадима.

- Твоя работа? - Вадим кивнул вверх на залатанную дыру.

- Ты недоволен?

- Нет, напротив. Ищу героя, чтоб выразить мою искреннюю, глубочайшую признательность и благодарность. Я буду ходатайствовать перед треугольником о представлении тебя к высшей…

- Может, хватит паясничать? Мне некогда, - оборвал Муса и сделал попытку уйти. Ключанский торопливо заговорил:

- Подожди, у меня к тебе дело.

- Ну?

- Помнишь, ты рассказывал мне о художнике, который иконы собирает. Как его? Семенов?

- Ну? И что?

- Я видел его картины. На выставке. Шедевр. Преклоняюсь.

- Пожалуйста. А я при чем?

- Познакомь меня с ним.

- Зачем? - насторожился Муса. Он умел в нескольких словах схватить всю нить мыслей собеседника.

- Хочу лично высказать ему свое восхищение.

- А я с ним уже не вожусь, потому что он оригинальнейшая дрянь.

- Тогда дай мне его телефон.

- А ты не юли, - Муса уколол Ключанского сощуренными плутоватыми глазками. - Скажи прямо: хочешь наняться к нему в помощники? Пойдете по Руси обдирать с церквей иконы? Деньгу зашибать? Я тебя правильно понял?

- А тебе что за дело? Ты знай свое - подноси заготовки, рупь за смену заработаешь. - И, встретив уничтожающий, полный какого-то стихийного, вспыхнувшего внезапно, вдруг, презрения, с деланной независимостью отвернулся, лишь пробурчал гнусаво: - Ладно, можешь не говорить. Без тебя найду все, что мне надо.

- Вот-вот, валяй без меня, - бросил, уходя, Мухтасипов. Он направился в другой конец цеха, откуда начинался ударный фронт кровельных работ.

Наверху под дождем, освещенные лучами юпитеров, рабочие завода ставили и крепили стропила, и тут же следом другая группа делала обрешетку, а за ней третья группа - опытных кровельщиков, накладывала и сшивала железные листы. Резкий, дребезжащий лязг молотков по железу, глухой стук по гвоздям и болтам, прикрепляющим тес к стропилам, сливались с шумом ветра и дождя в выси, с воем станков внизу, превращаясь в какой-то общий неслыханный рев. Не гул, не грохот, а именно рев, экспрессивный, ритмично-беспокойный, вздыбливающий и призывный. И в черной бездне неба, секущего землю студеным дождем, театрально-сказочными, неземными виделись освещенные ярким светом и пронизанные косыми светлыми струями фигуры людей. Они чем-то напоминали Мусе космонавтов или фантастических обитателей иных миров. Он смотрел на них, задрав голову, откровенно любовался ими и тайно завидовал им, потому что там, среди них, не было и не могло быть Вадима Ключанского. Среди них Муса узнал секретаря комсомольского комитета Романа Архипова, узнал его по голосу, когда тот, преодолевая шум, кричал кому-то в черноту:

- Коля! У меня кончаются гвозди и болты!

А тот, кого назвали Колей, невидимый, в свою очередь, кричал:

- Вероника! Ну где же ты запропастилась? Гвозди кончаются. Захвати болты!

- Иду-у-у! - отвечал девичий голосок.

И снова, с неба из тьмы, знакомый голос директора Дома культуры:

- Юля! Железо! Давай железо!

- Есть давать железо! - совсем рядом с Мусой, за его спиной раздался такой чистый уверенный женский голос. Муса вздрогнул и обернулся. Он видел перед собой только глаза, большие, спокойные и как будто что-то знающие глаза, что-то такое, чего не знают другие.

- Ты кого там высматриваешь? - спросила она, метнув взгляд в высоту. Вместо ответа он сказал слова, которые пришли к нему вдруг, как-то сами собой и, возможно, помимо его воли:

- Давайте я понесу?

- Неси. Пожалуйста, - совсем просто, доброжелательно и без удивления сказала она и подала Мусе четыре листа железа. Оно было не таким уж тяжелым, но неудобно было его нести, резало руки. Юля догадалась и прокричала вслед уходящему Мусе: - Рукавицы раздобудь, а то руки испортишь. Да быстрей возвращайся.

Рукавиц не было, их заменил кусок ветоши. Муса брал теперь за раз по пять листов, было тяжело, но зато он чувствовал свое превосходство над представителем слабого пола - Юлей Законниковой, которая брала зараз на один лист меньше. Он не считал листов, не замечал дождя, не чувствовал усталости. Он все носил, носил и носил, пока Юля не сказала ему:

- Хватит. Пойдем передохнем у костра.

Было за полночь. Дождь немного угомонился, но ветер не утихал - со свистом завывал в полуобнаженных кронах ясеней, большой и дружной рощей заселивших заводской двор. У костра, подставляя языкам пламени розовые застывшие руки, полукругом стояли люди, позволившие себе сделать небольшой перерыв. Все они, закончив в четыре часа дневную смену, добровольно остались на ночь, чтобы победить стихию, не допустить приостановки работы цеха. Тут была не только молодежь из механического, литейного, кузнечного и сборочного, тут были люди из отдела главного конструктора, и среди них Сергей Кондратьевич Лугов, которого товарищи уговаривали, учитывая его возраст, пойти домой: мол, без тебя управимся. Но он и слушать не хотел. Здесь были Саша Климов и Вероника. Были даже начальник охраны и начальник пожарной. Были, конечно, директор завода и Глебов, Варейкис и Кауров. Группами, поочередно собирались они у костров на короткий перекур. Сыпались шутки, анекдоты, смех.

- Гляжу я сегодня на наш аврал, - степенно заговорил Сергей Кондратьевич, воспользовавшись паузой, - и вспоминаю военное время. Точно так же не уходили домой по Две, а то и по три смены кряду. Тут и спали. Прикорнешь несколько часов - и снова за станок. А в желудке пусто.

- И не день, не два - месяцы! - подхватил Варейкис - Потому что надо было, Сергей Кондратьевич, Родина требовала.

- А мне нравится такое. Как на Северном флоте на учениях, - заговорил Роман.

- Это здорово! - поддержал его Тимофей. Варейкис с подначкой толкнул в бок Константина Сергеевича:

- Ну а я тебе что говорил о нынешней молодежи?

- Всё правильно. Как там написано, так оно и есть, - ответил старик Лугов.

- Что написано? Где там? - не понял Варе

- Да там, на Бородинском поле. Ай забыл? "Доблесть родителей - наследие детей".

Загорск, 1964 - 1968 гг.