Во льдах

Глава 3 Аудиенция

Предчувствие меня не обмануло: у входа в библиотечный сектор собралось человек двадцать, всякий норовил что-то спросить, пожать руку, похлопать по плечу, а то и по спине. Ну да, я — достопримечательность, а к достопримечательности каждому хочется прикоснуться. В Стокгольме это маленький Нильс, в Копенгагене — Русалочка, а здесь, стало быть, я.

Приветливость у меня выше средней, в обычных условиях на четыре по пятибалльной шкале. Но сейчас, после матча, моя приветливость истощилась, просела, и на людей малознакомых и вовсе незнакомых распространяется слабо. Наш-то курс выпущен, всё. А с младшекурсниками общался я редко, знакомств среди них не имел, тем более среди первокурсников. А тут как раз они, первокурсники — их в эту осень от колхоза освободили, пусть-де учатся. А остальные курсы на полях, за исключением сельхозотрядовцев, да и те тоже на полях, на тех, где платят полной мерой, без обмана. Студенту есть хочется не меньше, чем колхознику, порой даже больше, но у него ни огорода нет, ни кур, ни коровы, никакого натурального хозяйства. За всё приходится платить чистоганом, и потому вопрос заработка есть первейший вопрос выживания. Колхозники хитры, поднаторели в риторике, работать-де нужно по велению души, а не из-за денег, вы же комсомольцы. Но против сельхозотрядов слабоваты они, колхозники. Хочешь обмануть бурденковца — готовься положить партбилет на стол, и насуши сухарей впрок, а то потом некогда будет. Не пустая примета, председатель колхоза «Светлый Путь» товарищ Герасимчук получил свои четыре года общего режима, и теперь никакой нам не товарищ. Там, в «Светлом Пути», помимо обмана сельхозотрядовцев много чего вскрылось, но началось-то всё со студентов. И это поняли.

Все эти мысли мельтешили, пока я позорно бежал, вернее, перегруппировывался: пошёл не к главному выходу, а боковой лестницей поднялся на второй этаж, на третий, быстрым шагом перешёл в другое крыло и начал спускаться. Из нашего института шесть выходов, на случай пожара и прочих происшествий, но открыты лишь два. Первый, он же главный, и второй — в ректорском крыле, куда я попал.

На лестнице меня и перехватила девушка лет двадцати двух или около того. Симпатичная. Но не студентка. У студенток во взгляде я вижу вопрос, а у этой девушки — ответ. Она точно знает, что, где и почём в этой жизни. Ну, мне так кажется.

— Чижик? — спросила она меня, выдавая, что в институте недавно: меня здесь знают все, скажу не без гордости. За шесть-то лет учёбы примелькался. Она тоже знает, но больше по фотографиям, по программе «Время», а вживую видит впервые.

— Чижик, — согласился я.

— Вас хочет видеть Аполлинарий Галактионович, — сказала она.

— А вы, собственно, кто?

— А я, собственно, его секретарь, — и, поскольку я продолжал стоять, добавила: — Нина Аркадьевна.

Сказала это с видом снисходительным, с видом человека, ухватившего Господа за бороду.

Другой бы пошутил, мол, такая молодая, и уже с отчеством, но я не другой. Дедушка научил: с женщинами шутить позволено только в самом крайнем случае, а над ними — никогда.

— Хорошо, Нина Аркадьевна, я сейчас приду.

— Я вас провожу, — секретарша явно мне не доверяла.

— Проводите, — покорно сказал я.

Аполлинарий Галактионович Мурфенко, ректор нашего института, фигура легендарная. Обыкновенный студент никогда не переступает порога его кабинета, и даже не мечтает об этом, как космонавт не мечтает ступить на поверхность Солнца. Я студент не вполне обыкновенный, но чтобы пересчитать, как часто я бывал в кабинете ректора, хватит пальцев одной руки. Ещё и останутся пальцы.

Приёмная, она же секретарская комната, обновилась. Пахнет свежей краской — видно, летом был ремонт. Мебель новая, с претензией, хотя старая мне нравилась больше. В углу — радиола «Эстония», тоже новая. Зачем стоит — не знаю. Не думаю, что у Аполлинария Галактионовича есть время слушать пластинки. Может, на случай экстренного сообщения ТАСС?

— Подождите, — она оставила меня посреди приёмной, а сама прошла в кабинет ректора. Вернулась через пять секунд.

— Аполлинарий Галактионович приглашает вас, — сказала она на четверть градуса теплее, нежели прежде.

Я и вошёл.

Нет, этот кабинет не изменился. Да и чего ему меняться? Мебель классическая, вечная, старинный письменный прибор немецкого серебра, книжный шкаф с синими томами Ленина, красными — Большой Советской Энциклопедии, и болотно-зелёными — энциклопедии медицинской. На стенах портреты Ленина, Бурденко, Андропова и Гришина.

А сам Аполлинарий Галактионович вышел из-за стола и сделал два шага мне навстречу.

Однако! Никогда прежде такого не случалось.

— Здравствуйте, Миша! Что же вы к нам не заходите?

— Здравствуйте, Аполлинарий Галактионович. Как это не захожу, если я здесь? Только пришёл в себя после перелёта, и в родной институт!

— Да? А что же не прямо ко мне? Всё огородами, огородами… Пришлось посылать Ниночку, — он запнулся, — Нину Аркадьевну.

Я призадумался. С чего бы это я мог вдруг зайти к самому ректору? Чисто теоретически — с чего бы?

Ректор вернулся в кресло, рукой указал мне моё место. Стул.

— Видите ли, Аполлинарий Галактионович…

— Понимаю, скромничаете. А у нас к вам предложение, серьезное предложение. Нам бы хотелось, чтобы вы произнесли актовую речь!

Однако…

— Аполлинарий Галактионович! Да кто я такой, чтобы читать актовые речи?

— Опять скромничаете! Вы — прекрасный пример для молодежи! Отличник учёбы, спортсмен, имеете правительственные награды! — говорил он слова правильные, но выходило так, будто учитель хвалит первоклашку: молодец, Миша, можешь, когда постараешься, и стишок выучить, и крючочки нарисовать почти без помарок.

Я в ответ приосанился:

— Очевидное отрицать не стану, правительство ценит мои заслуги.

— И вы, Миша, слышал, призовые деньги решили отдать нашему госпиталю в Ливии, не так ли?

— Это, Аполлинарий Григорьевич, ещё на стадии уточнений, — и я левой рукой провёл в воздухе волнообразную линию, показывая, что не всё просто.

— Конечно, конечно. А вам, Миша, не приходила идея помочь своей альма матер?

— В смысле? — хотя смысл я понял, как только увидел Ниночку. Что уж тут понимать? Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать корыстные интересы. Учили-с.

— Я этим летом был в Соединенных Штатах Америки, — не без гордости произнес ректор. — В составе делегации. Посещали лучшие университеты, знакомили американцев с нашими достижениями. Сами знакомились, как и что у них.

— И как же?

— Университетская наука местами на неплохом уровне. Но страшно зависима от капитала. Государство денег в университеты не вкладывает, они же суть частные заведения, университеты. И вот идёшь, и всюду видишь таблички: эта лаборатория оборудована мистером Рокфеллером, этот прибор купил мистер Ротшильд, эта библиотека существует на средства фонда Форда, ну и так далее.

— Да, я слышал. Капитал пытается откупиться подачками. Но это до поры до времени. Трудящиеся возьмут власть в собственные руки, тогда и высвободится небывалая энергия масс, и всё, в том числе наука, будет развиваться бурно и стремительно, — ответил я словами учебника исторического материализма.

— Не только капитал. Есть примеры, когда выпускники университета тоже вносят посильный вклад — жертвуют сто долларов, тысячу, по возможности поддерживая науку на плаву.

— Да, — вздохнул я. — Когда государство целиком на стороне капитала, погрязло в завоевательных войнах, и всем заправляет военно-промышленный комплекс, только и остаётся надеяться на простых честных тружеников.

— Бывает всяко.

Он показал на окно, из которого был виден и главный вход и площадка перед ним. И два постамента, один с Лениным, другой свободный.

— Вижу, вижу ваш «ЗИМ». А рядом с ним «Волга», обратили внимание? Новейшая модель, одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года выпуска. Всё идет вперёд, всё развивается. Между прочим, наш новый преподаватель купил.

— Рад за него.

— Он три года прослужил в Африке, вернулся, и купил.

— Что ж, заработал — получи, всё правильно. Хирург? Терапевт? Инфекционист?

— Нет, он по другой части. Не медик.

— А…

— Он будет работать на кафедре общественных наук.

— Понятно…

— Именно он и посоветовал поговорить с вами насчет лаборатории.

— Я слушаю, слушаю…

Мурфенко вернулся в кресло.

— Не буду ходить кругами, ценю ваше время. Вы недавно получили крупную сумму, не так ли?

— Точнее сказать, заработал. Да, весьма крупную.

— Заработали?

— Конечно. Международная шахматная федерация, в состав которой входим и мы, считает игру в шахматы на мастерском уровне формой интеллектуального труда. А на гроссмейстерском — высокоинтеллектуального. И добивается оплаты по мировым стандартам. Так что заработал, сомнений нет.

— Хорошо, хорошо, заработали, да. Но не считаете ли вы справедливым передать эти деньги государству?

— Справедливым? В чём заключается справедливость?

— Вы же бесплатно учились, бесплатно лечились, у вас прекрасная квартира в центре Москвы.

— И? — я изобразил недоумение.

— Вы бы могли в знак благодарности помочь своему институту. Нашему институту.

— Разумеется, мог бы. Только благодарность и справедливость — понятия разные, Аполлинарий Галактионович.

— Хорошо, хорошо, — Мурфенко почувствовал, что нужно действовать лаской. — Благодарность, пусть. Мы сейчас обновляем лабораторный корпус. Меняем старое оборудование на современное. И хотим установить кое-какие приборы и аппараты из тех, что пока в Советском Союзе не производят. Закупить за валюту. А валюта, как вы понимаете, это не рубли. Её не наша страна печатает, валюту. И потому с валютой бывают сложности. Ограничения. Очередь на многие годы.

— Это я понимаю, — вздохнул и я. — Рубли за границу вывозить нельзя, а с валютой да, с валютой сложности. Капитализм, цены растут постоянно, а нормативы командировочных по-прежнему от шестьдесят шестого года. Вам какие суточные выдавали, Аполлинарий Галактионович? — совсем уже перешёл я границы приличия, но тут же попятился: — Извините за глупый вопрос. Скажу о себе: команда у меня немаленькая, и каждый выезд за рубеж обходится недёшево. Командировочные-то мизерны, не разгуляешься, а соблазнов много. Рестораны, магазины, пресса… Порождает комплекс неполноценности, а это отрицательно отражается на результатах. По счастью, выручают призовые, а то хоть суп в пакетиках из Союза вези.

Мурфенко мигнул. На «суп в пакетиках». Неприятные воспоминания? Денег у Аполлинария Галактионовича много, но насчет валюты — не уверен. Да и везти валюту через границу рискованно: вдруг проверят? Вот и приходится экономить на еде. Кругом рестораны, кафе, всякие закусочные, кухня американская, кухня мексиканская, кухня китайская, кухня итальянская, кухня французская, и так далее, а он в номере бросает в кипяток содержимое пакетика «суп вермишелевый с мясом», накрывает кружку консервной банкой, выжидает десять минут, и ест сомнительное варево, а потом вскрывает подогретый таким образом «завтрак туриста» на второе. Неприятно, да. Чувствуешь себя не представителем великой державы, а жалким бродяжкой, «абара му».

— Какое оборудование вам требуется? Готовы ли помещения под установку? Обучен ли персонал? — стал спрашивать я.

— О, там длинный список. Помещения готовятся, а персонал — наши смышленые люди. Разберутся.

— Это так не работает, Аполлинарий Галактионович. Мы в нашу клинику закупаем…

— Вашу клинику?

— В Ливии.

— А, в Ливии… Так что в Ливии?

— Фирма-производитель даёт гарантию на сложную аппаратуру лишь в случае наличия у работников сертификата установленного образца на работу с ней. И сейчас техник по работе с компьютерным томографом второго поколения обучается в Германии. Плюс двое врачей должны будут пройти стажировку, это уже в Австрии. Без этого, без техника и без врачей, аппаратура — дорогостоящий хлам. А как у вас?

— Пройдут обучение в Москве. В тех учреждениях, где аппаратура уже установлена. Обучатся.

— Понятно. Значит, институту нужна валюта для закупки оборудования, я правильно вас понял?

— Именно. Вы перечисляете валюту на спецсчёт Внешторгбанка, и с него пойдёт оплата поставщикам. Дело это канительное, и чем скорее вы переведете деньги, тем лучше.

— Я могу видеть список закупаемой аппаратуры?

— С какой целью?

— Определиться. И оплатить то, что решу купить. Разумеется, с вашего полного согласия.

— Но у нас уже идут переговоры…

— И пусть. Но всегда важно второе мнение. У меня есть счёт в Дойче Банке, это для Европы, и в бэнк оф Нью-Йорк, это для остального капиталистического мира. Зачем же я буду утруждать Внешторгбанк? Это первое.

— А есть и второе?

— Разумеется. В Советском Госпитале, где я работал некоторое время — и ещё буду работать, — часть аппаратуры зарубежная. Итальянская, немецкая, даже американская.

— И?

— Закуплена она была на весьма невыгодных условиях. Зачастую приобретались уже снятые с производства модели, и даже бывшие в употреблении. Их можно было купить со значительной скидкой, но покупали, наоборот, с наценкой. Покупались и неполные комплекты, с виду экономия, а по сути убытки. Ну, и прочее. У меня неплохие связи в деловых кругах, и для нашей клиники я покупаю лучшую аппаратуру, но гораздо дешевле.

Думаю, подобное можно будет проделать и с закупками для института.

— Но сроки…

— А что сроки? Поверьте, всё будет сделано очень быстро. Знаете, когда капитал чувствует прибыль, он начинает работать очень и очень энергично, об этом и у Маркса написано. Было бы готово помещение, а за аппаратурой дело не станет. Помещение, годное для аппаратуры — обязательное условие. Её, аппаратуру, в сараях хранить нельзя, приборы — дело тонкое. И ещё, Аполлинарий Галактионович.

— Что «ещё»?

— Юридическое сопровождение. Мои юристы озаботятся, чтобы договоры соответствовали законодательству страны-поставщика. Это тоже может сэкономить немалые деньги. Мы подпишем договор, с моей стороны это будет клиника «Космос» (название пришло именно в эту секунду), с вашей — вероятно, наш институт. Имени Николая Ниловича Бурденко. В договоре будет обозначена ответственность сторон, и всё к тому прилагающееся.

— Вы, Михаил, просто делец. Акула капитала.

— Я не акула, я только учусь. А свои деньги да, свои деньги я берегу и в обиду не дам. Или вы думали, что я просто переведу Внешторгбанку миллион, а то и два, и — всё, с глаз долой?

— Нет, конечно, нет, — но видно было, что Аполлинарий Галактионович именно так и думал.

— Вот и прекрасно. Жду документацию: перечень необходимой аппаратуры и предварительную смету. После экспертизы я скажу точно, что смогу обеспечить.

— Экспертизы?

— Не волнуйтесь, вам она не будет стоить ни цента. Зарубежные специалисты выдадут рекомендации, где покупать с наивысшей эффективностью, вычеркнут устаревшее оборудование, предложат оптимальные замены, и всё в таком роде. Они, зарубежные специалисты, народ дотошный, въедливый, а главное, в зарубежной технике разбираются на «отлично», кому ж разбираться, как не им. Но душой они на нашей стороне! Стратегия и тактика, Аполлинарий Галактионович, стратегия и тактика!

Мурфенко поскучнел, но потом собрался, и проводил меня не только до двери кабинета, но и до выхода из приёмной, где его уже дожидались трое посетителей — декан лечфака, декан педфака и декан стоматфака. Я с ними поздоровался, они со мной тоже, и на том аудиенция завершилась.

Я вышел боковым ходом и, незамеченный, добрался до «ЗИМа».

По дороге в редакцию «Поиска» думал: охота за миллионами началась. За моими миллионами. Но этот натиск я отбил. Не думаю, что получу какие-то документы от Мурфенко.

Всё оказалось не так просто: молодой выпускник не передал с радостью свой кошелёк старшим товарищам за право прочтения актовой речи, а, напротив, затребовал документацию на экспертизу. А чёрт знает, что эта экспертиза нароет? Может, и в самом деле завышенные цены на хлам? Что тогда? Нет, лучше годить.