Воды слонам!

ГЛАВА 13

Я моргаю часто-часто, пытаясь понять, где нахожусь. Ага, это тощая сиделка с лошадиным лицом уронила где-то в конце вестибюля поднос с едой и разбудила меня. Я и не заметил, что задремал, но так теперь бывает сплошь и рядом. Я теряюсь во времени и в пространстве. То ли это уже старческий маразм, то ли мой разум просто борется с полным отсутствием духовной пищи.

Сиделка садится на корточки и собирает разбросанную еду. Я ее не люблю — она вечно не дает мне ходить. Похоже, я ее уж очень нервирую тем, что нестойко держусь на ногах, ведь даже доктор Рашид признает, что ходить мне полезно, особенно когда я не перенапрягаюсь и не застреваю на полпути.

Мое кресло стоит в вестибюле рядом с дверью, но до прихода родственников еще несколько часов, и я решаю посмотреть в окошко.

Можно было бы, конечно, просто позвать сиделку. Но разве это интересно?

Я сдвигаюсь к краю сиденья и тянусь к ходункам.

Раз, два, три…

Передо мной возникает ее бледное лицо.

— Мистер Янковский, вам что-то нужно?

Эх. Чуть-чуть не успел.

— Да так, просто хотел посмотреть в окно, — отвечаю я, делая вид, что удивлен.

— Тогда садитесь поудобнее, а я вас отвезу, — говорит она, опуская руки на поручни моего кресла.

— Что ж, спасибо. Очень мило с вашей стороны, — говорю я и откидываюсь в кресле, поставив ноги на подножку и положив руки на колени.

Сиделка выглядит обескуражено. Вот это удар! Она распрямляется и ждет — видимо, подозревая, что я попытаюсь удрать. Я мило улыбаюсь и смотрю на окно в конце вестибюля. Наконец она заходит мне за спину и берется за поручни.

— Признаться, я несколько удивлена, мистер Янковский. Обычно вы… ну… весьма непреклонны, когда дело касается ходьбы.

— Я и сейчас не прочь пройтись. А согласился только потому, что у окна нет стульев. Почему, кстати?

— Потому что там не на что смотреть, мистер Янковский.

— А цирк?

— Ну, в эти выходные — да. Но обычно там только автостоянка.

— А что если я хочу посмотреть на автостоянку?

— Вот сейчас и посмотрите, — отвечает она, подвозя мое кресло к окну.

Я хмурю брови. Она просто обязана была начать со мной спорить! Почему она со мной не спорит? Ах да, понятно почему. Я для нее просто-напросто дряхлый старик. Нельзя волновать здешних обитателей, особенно этого старого Янковского. А то швырнет в вас желе, а потом скажет, что он случайно.

Она уходит.

— Эй, — окликаю ее я, — а где мои ходунки?

— Просто позовите меня, и я отвезу вас обратно.

— Нет, я хочу ходунки. Ходунки должны быть всегда под рукой. Принесите ходунки.

— Мистер Янковский… — начинает сиделка, скрещивая руки на груди и глубоко вздыхая.

Из бокового вестибюля, словно ангел небесный, появляется Розмари.

— В чем дело? — спрашивает она, переводя взгляд с меня на девушку с лошадиным лицом и обратно.

— Я просил ходунки, а она отказалась их принести.

— Я не отказалась. Я только сказала…

Розмари останавливает ее жестом.

— Мистер Янковский любит, чтобы ходунки были рядом. Всегда так было. Раз он просит, вы уж ему принесите.

— Но…

— Никаких «но». Принесите ему ходунки.

Лошадиное лицо сиделки оскорблено вспыхивает, но тут же оскорбление сменяется враждебной покорностью. Она бросает на меня убийственный взгляд и отправляется за ходунками. Проносится по вестибюлю, демонстративно неся их перед собой, и с грохотом швыряет рядом с моим креслом. Жаль, что на ходунках резиновые наконечники, а то приземлились бы они сейчас не с жалким визгом, а со звоном. А так совсем не то впечатление.

Я ухмыляюсь. Ничего не могу с собой поделать.

Она стоит рядом, подбоченясь, и глядит на меня в упор. Ждет, чтобы я сказал ей спасибо, не иначе. Я медленно поворачиваю голову, подняв подбородок, что тот египетский фараон, и нахожу взглядом пурпурно-белый полосатый купол шапито.

Полоски меня раздражают: в мое время в полоску были только торговые палатки. Купол шапито должен быть белого цвета — по крайней мере, в начале сезона. Потом, конечно, шатер постепенно покрывался грязью и травяными пятнами, но полосатым не бывал никогда. Похоже, продают они все то же самое: воздушную кукурузу, леденцы, шарики. Впрочем, в руках у детей я замечаю сверкающие мечи и еще какие-то движущиеся и мигающие игрушки, но до них слишком далеко, и я не разберу, что это такое. Догадываюсь, что родители выложили за них целое состояние. Кое-что не меняется. Лохи остаются лохами, а артиста всегда можно отличить от разнорабочего.

— Мистер Янковский!

Надо мной склоняется Розмари. Наши глаза встречаются.

— А?

— Поедете на ланч, мистер Янковский?

— А что, уже пора? Не может быть! Я здесь совсем недавно.

Она смотрит на часы — на настоящие часы, со стрелками. Слава богу, электронные часы как появились, так и исчезли. И как только люди не понимают, что «можно» далеко не всегда означает «нужно».

— Сейчас без трех минут двенадцать, — говорит она.

— Что ж, коли так. А какой сегодня день?

— Воскресенье, мистер Янковский. День Господень. День, когда вас приходят навещать.

— Я знаю. Я хотел спросить, чем нас сегодня кормят.

— Уверена, ничем из того, что вам понравилось бы, — отвечает она.

Я поднимаю голову, готовясь рассердиться.

— Ну, что вы, мистер Янковский, — смеется она. — Я пошутила.

— Знаю, — говорю я. — Что, теперь мне не хватает еще и чувства юмора?

Может, и не хватает: чего бы я иначе брюзжал? Я уже не понимаю. Настолько привык, что со мной обращаются, как со скотом — ругают, усмиряют, загоняют в хлев, держат в узде, что уж и не знаю, как себя вести, когда во мне видят человека.

Розмари везет меня к столу, где я обычно сижу, но я и слышать об этом не желаю. Ведь там этот старый хрыч Макгинти. Снова нацепил клоунский колпак — должно быть, с утра пораньше попросил его у сиделок, как последний идиот, а может, даже и спал в нем. А на спинке его кресла до сих пор болтаются воздушные шарики. Правда, они уже начали сдуваться и больше не парят, а скорее напоминают поникшие цветочные головки.

Когда Розмари разворачивает кресло в его сторону, я огрызаюсь.

— Э, нет. Не сюда. Вон туда! — я указываю на пустой стол в самом углу. Он дальше всего от моего прежнего стола, и есть надежда, что я ничего не услышу.

— Ну, перестаньте, мистер Янковский, — говорит Розмари и обходит кресло, чтобы оказаться ко мне лицом. — Так не может продолжаться вечно.

— Почему это не может? А что, если «вечно» закончится для меня на той неделе?

Она упирает руки в боки:

— Да вы хоть помните, из-за чего сердитесь?

— Еще как помню. Он врал.

— Вы снова о слонах?

Вместо ответа я поджимаю губы.

— Но ему-то так не кажется.

— Что за вздор! Уж если человек врет, то он врет.

— Он старый человек.

— Он лет на десять моложе меня, — отвечаю я, возмущенно выпрямляясь.

— Ох, мистер Янковский… — Розмари вздыхает и возводит очи горе, как будто взывая о помощи, а потом садится на корточки и накрывает мою ладонь своей. — А я-то думала, мы с вами друг друга понимаем.

Я хмурюсь. Она играет явно не по правилам.

— Может быть, он в чем-то и не прав, но он не врет, — произносит Розмари. — Он действительно верит, что носил воду для слонов. В самом деле.

Я не отвечаю.

— Когда вы становитесь старше — я не о вас, а вообще, ведь все стареют в разное время — то, о чем вы думаете и к чему стремитесь, начинает казаться частью вашей жизни. Вы начинаете верить в свои фантазии, сами того не ведая. Они становятся частью вашего прошлого, и если кто-то говорит вам, что вы врете, вас это не может не оскорбить. Ведь вы даже не помните, с чего все началось. А вас вдруг ни с того, ни с сего обзывают лжецом. Может, вы и правы относительно подробностей, но теперь-то вы понимаете, почему мистер Макгинти так обиделся?

Я сердито утыкаюсь взглядом в колени.

— Мистер Янковский, — мягко продолжает она, — давайте я вас все-таки отвезу за тот стол, где сидят ваши друзья. Ну, пожалуйста. Сделайте милость.

Ну, не восхитительно ли? Впервые за столько лет женщина просит меня сделать милость, а меня мутит от самой этой мысли?

— Мистер Янковский!

Я гляжу на ее нежное лицо, отделенное от моего всего двумя футами. Она смотрит прямо мне в глаза и ждет ответа.

— Ну, так уж и быть. Но только не просите, чтобы я с ними разговаривал, — говорю я, с отвращением отмахиваясь.

И я ни с кем не разговариваю. Сижу и слушаю, как Старый Врун Макгинти вещает о чудесах цирка и о том, как мальчиком помогал циркачам, а седовласые старушки внимают, склоняясь к нему все ближе, и глаза их затуманиваются от восхищения. Я просто-таки впадаю в неистовство.

Едва открыв рот, чтобы возразить, я встречаюсь взглядом с Розмари. Она заправляет салфетку за воротничок какой-то старухе в противоположном конце столовой. Но смотрит при этом на меня.

Я снова закрываю рот. Надеюсь, она заметила, как я стараюсь.

Она заметила. Подойдя ко мне, чтобы отвезти обратно после того, как мне принесли (и вскоре унесли обратно) коричневый пудинг, политый сверху растительным маслом, она наклоняется и шепчет:

— Я знала, что у вас получится, мистер Янковский. Знала.

— Да-да. Но мне было нелегко.

— Но ведь так лучше, чем сидеть за столом одному, правда?

— Возможно.

Она вновь возводит очи горе.

— Ну ладно, вы правы, — нехотя говорю я. — Так лучше, чем сидеть одному.