Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Книга 1

3. РОЛЬ И МЕСТО ВОЕННОЙ РАЗВЕДКИ В СИСТЕМЕ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ОРГАНОВ РОССИИ НА РУБЕЖЕ XIX — XX ВЕКОВ

Россия на рубеже XIX — XX веков, будучи естественным соперником наиболее мощных мировых держав в борьбе за рынки и ресурсы, нуждалась в надежном обеспечении своей национальной безопасности и защите национальных интересов в политической, экономической и военной областях, как в рамках системы межгосударственных отношений, так и для сохранения внутренней политической стабильности.

В систему государственных органов России, осуществлявших внешнюю функцию государства, входили, наряду с самим монархом, ведомства, сфера деятельности которых распространялась за пределы Российской империи. К таким ведомствам в те годы относились министерства: Иностранных дел, Внутренних дел. Финансов, Торговли и промышленности, Военное министерство и Морское министерство. Кроме того, в своей области внешними сношениями занимался Святейший синод, входивший до 1917 года в число высших государственных органов России.

Выполнять свои внешние функции по обеспечению национальной безопасности и защите интересов страны они могли только располагая достаточно полной, достоверной и своевременной информацией о намерениях, планах, состоянии и возможностях противостоявших Российской империи сил.

В мире, где противоречия между государствами и их коалициями разрешались в основном путем войны, важнейшим стал военный аспект национальной безопасности, то есть способность России противодействовать или сдерживать воздействие военной силы иностранных держав, средством политики которых эта сила являлась. Разведывательная информация, касавшаяся военной безопасности России, кем бы она не добывалась, объективно была наиболее важной, жизненно необходимой для нашего государства.

Регулярно получать разведывательные сведения можно было лишь за счет постоянного ведения зарубежной разведки, имея для этого необходимые специальные силы и средства, действующие как за границей, так и непосредственно в России.

Роль и место русской военной разведки как института государства на рубеже XIX—XX веков, то есть перед русско-японской войной, определялись именно важностью военной стороны обеспечения национальной безопасности и интересов России

До 1905 года вопросы военной политики входили в круг обязанностей в основном военного ведомства и Министерства иностранных дел, утверждались царем и ратифицировались Государственным Советом. Согласование действий между различными институтами государства по вопросам внутренней и внешней политики осуществлялось на так называемых межведомственных совещаниях.

Современник писал: “На этих совещаниях вопросы ставшись по почину представителей более заинтересованного ведомства, входившего часто без предварительного обсуждения вопросов с другими ведомствами, с соответствующим всеподданнейшим докладом, причем совещания эти имели зачастую задачею облегчить Его Величеству решение с южного государственного вопроса, определявшего целую совокупность дальнейших мероприятий и вызываемых ими денежных ассигнований След состоявшегося решения мало помалу заметался в архивах ведомства и со сменою руководителей политики и стратегии вновь возникавшие важные вопросы решались иногда без справки с прошлым, на основании исключительно обстановки данной минуты, вследствие чего происходили противоречия в направлении деятельности ведомств и межведомственные трения благодаря отсутствию совокупной преемственной работы”[165].

Рассмотрим, как решались задачи добывания разведывательных сведений военного характера органами российского государства, действовавшими в сфере межгосударственных отношений.

Российский император (с 1894 года — Николай II — Примеч. авт.) являлся единоличным правителем — главой государства, высшим органом государственного управления и, соответственно, высшим государственным органом внешних сношений.

Российская империя была наследственной монархией во главе с императором, обладавшим самодержавной властью. “Император Всероссийский есть Монарх самодержавный и неограниченный ... Повиноваться верховной его власти, не только за страх, но и за совесть, сам Бог повелевает” — записано в “Своде законов Российской империи” издания 1892 года[166]. Законодательную власть император осуществлял через Государственный совет (с 1810 г.), а государственным аппаратом руководил через Сенат, Совет министров и министерства. Император был Верховным главнокомандующим вооруженными силами России.

Военное министерство, при необходимости решения вопросов, выходящих за рамки его компетенции, апеллировало к императору. Так, в докладе, представленном в 1904 году на имя царя говорилось: “Относительно разведок этой важной отрасли деятельности окружного штаба, приходится отметить, что к сожалению полное закрытие доступа в А фгаиистан лишает нас возможности получать мапо-мачьски верные сведения об этой стране, представляющей при настоящем политическом положении особенный для нас интерес Приходится довольствоваться для разведок исключительно туземцами, среди которых не имеется подготовленных для этого дела людей, но за то несомненно есть не малое число лиц, готовых служить одновременно и нам и противнику. Принимая во внимание всю трудность такого положения, когда нам при столкновении с А фганистаном прийдется во многих случаях, особенно на первых порах, действовать с закрытыми глазами, я считаю долгом просить Ваше Императорское Величество, дабы были предприняты меры к устранению ненормального здесь пограничного положения, при котором доступ в Афганистан нам совершенно закрыт. Посему желательно добиться открытия для нас этой страны хотя бы в той мере, как то предоставлено ино-страшщм-европейцам и даже самим англичанам в Туркестанском крае и в Бухаре”. Против этого сообщения Николаи Романов написал: “Кминистру иностранных дел”[167].

Управляя политикой России за рубежом, направляя деятельность своих внешнеполитических, внешнеэкономических, полицейских и военных министерств и ведомств, царь осуществлял сношения с главами важнейших для Российской империи иностранных государств, особенно с монархами, династически связанными с Романовыми, в основном лично и через переписку. При хотя бы временном совпадении интересов России и того или иного иностранного государства, в таких личных сношениях монархов координировались внешняя и военная политика держав, передавалась и получалась информация об общем противнике.

Подобной информацией Николай II обменивался, например, с германским императором Вильгельмом II. Общение императоров принимало формы личных встреч, почтовой и телеграфной переписки. Наряду с “се-мейными”(дннасгическимн) вопросами в ходе переписки, которая началась в 1894 году и продолжалась до 1914 года, поднимались важнейшие для обоих государств военно-политические и военные проблемы.

Так, в письме от 3 (16) января 1902 года по просьбе Николая II кайзер практически изложил ход выполнения программы строительства германского военно-морского флота. Вильгельм II, в частности, писал: “Так как ты интересуешься нашим флотом, тебе б) дет любопытно узнать, что постройка нового броненосного крейсера “Принц Генрих” быстро подвигается к концу, его машины уже испытывались и результаты были весьма удовлетворительны. В конце зимы после испытания он, вероятно, присоединится к флоту. Мы надеемся, что новый линейный корабль “Карп Великий”, пятый из класса “Кайзер”. будет готов к испытанию на море в конце этой недели...”[168]

15 (28) ноября 1904 года Вильгельм II телеграфировал русскому царю: “По имеющимся у меня сведениям, потери японцев под Порт-Артуром равны пятидесяти тысячам человек: следовательно, они начинают чувствовать утомление от войны... Это побудило их обратиться в Париж и Лондон за посредничеством” [169].

Русский и германский императоры передавали секретную информацию не только непосредственно друг другу, но и давали указания после поступления соответствующих просьб о представлении таковой военным инстанциям Следствием этих обращений являлся, в частности, допуск на военные объекты монархов с их свитами, включающими и военных специалистов.

“Показанная мне по твоему приказу морская артиллерийская школа (в Ревеле), — выражал свою благодарность Вильгельм Николаю в письме от 2 ноября 1902 года, — является существеннейшей частью развития флота и подготовки его к работе”.”. Оказанное тобой мне доверие, — продолжал Вильгельм, — не является... неуместным, так как оно вполне взаимно Доказательством этого служит то, что секретные планы моих новейших судов, недоступные иностранцам, были переданы тебе и доверены скромности твоих морских властей” [170].

В отдельных случаях одна сторона передавала другой даже секретные документы. Передавая друг другу разведывательные сведения по иностранным государствам и обмениваясь информацией по собственным вооруженным силам, каждый из корреспондентов, конечно, действовал в своих собственных интересах. Тем не менее, переписка императоров позволяла российской стороне судить, в определенной мере, о политике Германии и способствовала более полному освещению вопросов по другим иностранным державам.

Министерство иностранных дел России активно использовало “политические сношения” с иностранными государствами для изучения последних, преимущественно в политической и экономической областях.

Наряду с гласными, применялись и негласные способы такого изучения. Методы и участники добывания секретной информации были самыми разными — от подкупа крупных иностранных политических деятелей, как в случае с Ш. Талейраном в бытность его министром иностранных дел Франции при Директории и Наполеоне Бонапарте, до оплаты разовых конфиденциальных услуг мелких правительственных чиновников в государствах пребывания российских посольств и даже перлюстрации дипломатической и иной корреспонденции.

Сведения политического, экономического и военного характера поступали из-за границы в т.н. центральные установления МИД, действующие в пределах империи — в Канцелярию МИД, а оттуда — в Азиатский департамент и Департамент внутренних сношений. Согласно “Учреждению Министерства иностранных дел” 1892 года, в Канцелярии сосредоточивалась вся политическаяя переписка МИД с миссиями за границей и с иностранными державами, а также между подразделе-ними МИД и внутри империи. В ведении Азиатского Департамента находились “дела политические, касающиеся Востока”, т.е. всех стран Ближнего Востока и турецкой Европы: всех стран Средней Азии, всех азиатских стран вообще, Дальнего Востока и Африки. На Департамент внутренних сношений возлагались “Все политические дела Западной Европы и Западного полушария”, “все консульские дела Европы и Нового света (с 1809 г. — экспедиция консульских дел)”, “все дела”, касающиеся русских подданных этих регионов, посещающих Россию, а также “собрание и доставление другим ведомствам различных заграничных сведений”[171]. В состав центральных установлений МИД входил и департамент личного состава и хозяйственных дел, ведавший личным составом Министерства, а также составлением “финансовых смет”.

Наряду с центральными установлениями МИД существовали заграничные установления, или департамент внешних сношений В его состав входили “посольства России в великих державах”, миссии во всех остальных странах, с которыми имелись дипотношения, генеральные консульства, консульства, вице-консульства и консульские агентства. К великим державам были отнесены Австро-Венгрия, Англия, Германия, Италия, Северо-Американские Соединенные штаты, Турция, Франция и Япония (с 1905 г.).

За рубежом организация изучения страны пребывания, в том числе и негласными способами, включая использование тайной (негласной) агентуры, возлагалась на глав дипломатических представительств.

Перед отъездом в командировку до каждого руководителя загран-представнтельства России доводились письменные инструкции, подготовленные в канцелярии МИДа и завизированные императором. В них формулировались задачи и намечались возможные пути их достижения.[172]. Помимо этого составлялась дополнительная секретная инструкция, в которой очерчивался круг политических проблем, которые предстояло решать его руководителю средствами разведки. Так в сентябре

1897 года новому посланнику в Аддис-Абсбс П.М.Власову была составлена инструкция, начинавшаяся так:”В дополнение к данным уже Вам общим инструкциям, я считаю необходимым обратить внимание Вашего Превосходительства на некоторые вопросы, выяснение которых на месте будет одной из задач Вашей Миссии, имеющей, так сказать, разведочный характер”[173].

Обеспечение собственных расходов МИД на ведение зарубежной разведки негласными способами в интересах решения внешнеполитических задач предусматривалось сметой специальных секретных расходов министерства. Начало выделения ассигнований на секретные расходы было положено в 1857 году суммой в 2973 рубля[174]. В 1889 году общая сумма средств, выделяемых на “на неподлежащую оглашению надобность министерства иностранных дел” составила 125 973 рубля, а в 1901 году — уже 162 473 рубля[175].

Традиционно активную позицию в части сбора разведывательных сведений и материалов в конце XIX — начале XX века занимало Российское посольство в Турции. В.Н.Нелидов, посол в этой стране, в связи с назначением нового главы загранпредставительства — И.А.Зиновьева — в письме министру иностранных дел России В.Н.Ламздорфу от 15 сентября 1897 года затрагивает вопрос “об истощении особого кредита на добывание секретных сведений”: “Ныне, имея в виду огромную пользу, приносимую интересам Императорского Правительства возможностью получать этим путем самые секретные и важные сведения, о чем хорошо известно Императорскому министру, я считаю долгом в интересах службы тем более ходатайствовать о возобновлении этого кредита, что для нового посла еще важнее будет иметь средства следить негласным образом за изменчивою и неискреннею деятельностью султана и его правительства. Но кроме этого для действительного тайного советника Зиновьева весьма важно будет мочь сохранить на службе Императорского посольства лицо, которое заведует этой частью и которое под званием штатного драгомана оказывает посольству неоценимые услуги. Лицо это, Викентий Хабжибиар, человек, душою преданный своему делу, пользующийся всеобщим доверием и уважением, вместе с тем умеющий ловко употребить свои многочисленные связи в Турции, в христианских и иностранных кругах для доставления Императорскому посольству полезных сведений”[176].

Задача добывания разведывательной информации за рубежом негласными способами ставилась перед МИД неоднократно, в частности, Протоколом совещания 1892 года Когда в 1891 году Германией, Австро-Венгрией и Италией был подписан договор о “Тройственном союзе”, это справедливо было расценено в России как закрепление потенциальной угрозы. 27 июля (8 августа) 1892 года состоялось совещание военного министра и министра внутренних дел, а также товарища (заместителя — Примеч. авт.) министра иностранных дел.

После обсуждения вопроса об обеспечении своевременного получения сведений о проведении мобилизации в Германии и Австро-Венгрии участники совещания записали, что “для того, чтобы указанные весьма вероятные мероприятия наших соседей не могли захватить нас врасплох, должна быть обеспечена своевременная и верная доставка военно-политических сведений из Германии и Австро-Венгрии”.

Руководители министерств признали, что подобные сведения, негласные по своему характеру, “могут добы аться русскими консулами при надлежащей организации дела”. Протоколом совещания предусматривалось: “Военное министерство должно принять меры к ознакомлению консулов наших в Германиии Австро-Венгрии с техникой мобилизации войск этих государств и вообще приведения их вооруженных сил на военное положение с тем, чтобы доставляемые консулами по этому предмету сведения основывались па вполне точных и несомненных признаках”.

Совещание обратило внимание на то, что “министерству иностранных дел следует подыскать в соседних государствах —Дании, Швеции. Англии частных лиц. заточающихся торговлей или иных, при посредстве коих российские консулы в Германии и Австро-Венгрии могли бы передавать в Россию важные военно-политические сведения телеграммами, изложенными условным языком”.

“Протокол совещания” был утвержден царем[177].

Несмотря на признанную совещанием важность координации на государственном уровне разведывательной деятельности различных ведомств, системы контроля за выполнением принятых решений создано не было и положения “Протокола...” остались на уровне рекомендаций.

Ведение тайной агентурной разведки, хотя на это и выделялись специальные средства, не являлось обязательным для российских дипломатов за границей, а предоставлялось “на их усмотрение”, что порождало пассивное отношение к делу разведки со стороны большинства сотрудников министерства. Кроме того, сказывалась трудность квалифицированного отслеживания состояния иностранных вооруженных сил, учитывая их уровень развития в конце XIX — начале XX вв., людьми далекими от воинской службы. Немногочисленная негласная агентура МИД из числа иностранцев состояла в основном из так называемых “доброжелателей”, то есть лиц, предлагавших свои, зачастую одноразовые, конфиденциальные услуги российским представителям. В этой связи, поступавшая в Военное министерство через МИД информация военного характера чаще всего была получена случайно или попутно.

Тайная агентурная разведка, в особенности имевшая военную направленность, в Министерстве иностранных дел держалась по сути дела на отдельных энтузиастах, которые были редким исключением из общего правила. Внимания читателя заслуживают примеры инициативы таких дипломатов, как русский консул в Кашгаре Николай Федорович Петровский, который в конце прошлого века на свой страх и риск, не имея специально выделенных средств, в течение ряда лет вел через местных жителей разведку кашгарского района. 19 (31) мая 1891 года действительный статский советник Н.Ф. Петровский докладывал в Азиатский департамент МИД: “.. .недостаток в военном и политическом отношении сведений касательно Восточного Туркестана и местностей ему. кроме русских владений, сопредельных, давно уже был мною замечен: консульство своими средствами, а больше всего—личными связями с нашими и китайским подданными мусульманами, стараюсь восполнить этот недостаток, чему может служить доказательством ряд донесений в Азиатский департамент о событиях и слухах политического и военного характера”. “В этом году, — продолжал Петровский, — была составлена мною “Программа наставления и вопросов туземньш разведчикам” (на русском, тюркском и персидском языках) и 4 (16) февраля... препровождена на усмотрение начальника Азиатского департамента...”[178].

Инициатива Петровского встретила одобрение не в Министерстве иностранных дел, а в Военном министерстве. Более того, Главный штаб стал отпускать ему по смете военного ведомства 500 рублей в год на организацию и ведение разведки военной направленности.

При канцелярии министра был шифровальный департамент с двумя отделениями. В одном отделении шифровались сообщения министерства послам и консулам за границу и разбирались получаемые от них из-за границы сообщения. Во главе этого отделения долгие годы стоял барон К.И.Таубе. В другом разбирались копии с шифротелег-рамм, перлюстрированных в “черном кабинете” главного телеграфа в Петербурге, а также присылаемые на этот телеграф из больших городов Российской империи (Москвы, Варшавы, Киева, Одессы и др.), являвшихся местом пребывания иностранных консулов. Штат этого второго отделения шифровального департамента состоял из 10-12 человек во главе с Н.К.Долматовым. Известный русский криптограф того времени В.И.Кривош-Неманич, вспоминая позднее о работе этого отделения, писал, что среди его сотрудников действительными знатоками дела были всего два-три человека, весь же остальной штат чиновников имел лишь весьма отдаленное представление об искусстве шифрования и дешифрования[179].

Специального учебного заведения, где бы преподавалось искусство криптографии, в России не было, и поэтому чиновникам в шифровальный департамент, как, впрочем, и во все другие департаменты министерства, назначались лица, обладающие сум мой определенных знаний и известными способностями, окончившие лицеи или юридический факультет. Крупным недостатком являлось и то, что работники дешнфро-вального отделения владели в основном лишь французским, немецким и (некоторые) английским языками. Между тем министерство постоянно испытывало потребность в специалистах, владеющих и другими, более редкими языками. Поэтому департамент постоянно обращался за квалифицированной языковедческой помощью к ученым, преподавателям, иным лицам, владеющим тем или иным языком. Так, для помощи в дешифровании иностранной дипломатической переписки привлекались профессор Попов, преподававший в Петербургском университете китайскую словесность, и его однофамилец Попов, окончивший факультет восточных языков и хорошо знавший японский язык. Последний за счет министерства был даже направлен в командировку в Японию с целью совершенствовать свои знания в языке. Для переводов с венгерского или, как тогда говорили, мадьярского языка обращались за помощью к Крнвошу-Неманичу, работавшему в Генеральном штабе. Цензоры Комитета иностранной цензуры Смирнов и Жуковский переводили письма соответственно с турецкого и персидского языков. Все эти люди для дешифрования получали в министерстве коды, которые разрешалось брать домой. Эти коды департамент приобретал в Брюсселе у некоего де Вернина. Таким образом, в шифровальном департаменте была собрана полная коллекция кодов, и департамент даже делился ими с генеральными штабами армии и флота. Бывали случаи, когда дешифровальщики департамента самостоятельно составляли коды. Так, однажды, когда долго не удавалось купить один германский код, двум сотрудникам было дано поручение его восстановить по ежедневно получаемым министерством многочисленным копиям с телеграмм, зашифрованных этим кодом. Над этим заданием работали больше года два человека. Когда работа приближалась к концу и код был уже в значительной степени раскрыт, немцы вывели этот код из действия или сменили ключ, и, таким образом, вся работа пропала даром[180].

Иностранные державы, как и Россия, обычно использовали в переписке десятки различных кодов, хотя основными из них были всего два или три. Остальные являлись лишь вторичными кодами, основанными на двух первоначальных. Считалось удобнее располагать старый код в ином порядке, нежели создавать новый код.

Дешифровальщики всегда работали в тесном контакте с разведкой, одна из важнейших задач которой заключалась в том, чтобы выкрасть и сфотографировать код, естественно, положив затем на место, дабы его не скомпрометировать. Ставилась и более трудная, но и более эффективная задача — внедрить агента в среду противника, с тем чтобы получить доступ к шифрам и кодам. Эта сторона работы разведки освещена в литературе достаточно подробно.

Большим подспорьем в раскрытии шифров и кодов являлись полученные агентурным путем открытые тексты, которые можно было сопоставить с шифрованными сообщениями. Для кодов, например, это сразу давало достаточное число раскрытых кодовых групп, после чего значительно облегчалась работа по дешифрованию других сообщений. Зачастую коды просто-напросто покупались и продавались.

В июне 1904 года Чарльз Хардинг, занимавший пост посла Великобритании в Санкт-Петербурге с 1904 по 1906 год, докладывал в британское Министерство иностранных дел, что он перенес “чрезвычайно огорчивший его удар”, обнаружив, что начальнику его канцелярии была предложена огромная по тем временам сумма в 1.000 фунтов за то, чтобы он выкрал копию одного из дипломатических шифров. Он также сообщил, что один видный русский политик сказал, что ему “все равно, насколько подробно я передаю наши с ним беседы, если это делается в письменной форме, но он умолял меня ни в коем случае не пересылать мои сообщения телеграфом, поскольку содержание всех наших телеграмм им известно”[181].

Европейским центром такой деятельности разведок того времени была Вена — сердце Балканских государств, где сталкивались интересы многих стран. В Вене производились всевозможные сделки по покупке и продаже копий секретных документов, писем, карт, кодов, планов, чертежей и т.п. Там Германия агентурным путем приобрела английский военно-морской шифр, Австро-Венгрия получила итальянский шифр.

Кроме Вены, Россия приобретала коды в Париже и Брюсселе, где известные лица открыто продавали иностранные коды за определенную цену. При этом коды, представлявшие меньший интерес, например греческий, болгарский или испанский, которые и достать было легче, ценились дешевле — в полторы-две тысячи рублей, а такие коды, как германские, японские или американские, стоили по несколько десятков тысяч; цены же шифродокументов остальных стран колебались между 5 и 15 тыс. Этим торговцам кодами и можно было давать заказы достать тот или иной новый код, и они выполняли все заказы в весьма непродолжительные сроки[182].

Министерство внутренних дел (МВД) занималось обеспечением, в основном, внутренней безопасности Российской империи. В МВД России в сфере связей с зарубежными государствами действовали и использовали агентурные силы и средства Департамент государственной полиции, Штаб Отдельного корпуса жандармов, Департамент духовных дел иностранных исповеданий, а также, в части решения некоторых разведывательных и контрразведывательных задач, Главное Управление почт и телеграфов.

Министерство внутренних дел было создано в 1802 году. В его обязанности входило руководство органами полиции. В 1811 году из МВД выделяется Министерство полиции, просуществовавшее до 1819 года,

в котором руководство полицией было вновь возложено на Министерство внутренних дел.

С 1811 года вопросами политической полиции занимается Особенная канцелярия Министерства полиции, ас 1819 года — Министерства внутренних дел. В феврале 1880 года была создана Верховная распорядительная комиссия по охранению государственного порядка и общественного спокойствия. Ее главной задачей было объединение усилий всех жандармско-полицейских органов для борьбы с революционным движением. В августе этого же года Верховная распорядительная комиссия была ликвидирована и был организован Департамент государственной полиции МВД (позднее — Департамент полиции), с одновременным упразднением III отделения. и.

Департамент полиции по своей внутренней структуре состоял из нескольких делопроизводств, из которых 3-е до конца 19 века заведовало делами политического розыска: надзором за политическими организациями и партиями, борьбой с ними, а также с массовыми движениями, руководством всей внутренней и заграничной агентурой, охраной царя. С января 1898 года важнейшие дела 3-го делопроизводства были переданы в специально учрежденный Особый отдел[183].

Особому отделу была подчинена и деятельность новых специально созданных секретных органов политического сыска, которые использовали внутреннюю негласную агентуру — Отделения по охранению порядка и общественной безопасности, т.н. охранные отделения

Вопрос о создании постоянной зарубежной агентуры был поставлен на повестку дня после событий 1-го марта 1881 года — убийства Александра II. В этом же году вступивший в должность директора департамента государственной полиции (в конце 1881 года департамент государственной полиции был переименован в департамент полиции)

В.К. фон-Плеве в докладе министру внутренних дел графу Н.П. Игнатьеву следующим образом обосновал свои предложения: “Политические процессы последнего времени дают основание предполагать, что хотя социально-революционный заговор гнездится в самой России, тем не ме- -нее некоторые его представители находятся за границей, и в числе их встречаются как люди, временно таи пребывающие вне активного участия в террористических и иных революционных предприятиях на месте действия, так равно и старожилы — эмигранты, посвятившие себя литературной разработке вопросов, выдвигаемых ходом русского противоправительственного движения”[184]. Наблюдение за русской эмиграцией за границей, — делал вывод Плеве, — систематическое и негласное, составляет поэтому главную заботу русской государственной полиции. “Успешное преследование этой задачи, — развивал свою мысль директор департамента государственной полиции, — зависит в огромной степени от содействия иностранных полиций...

Заручиться им, где с ведома, а где и помимо местной верховной власти представляется желательным. Ради этого полезно бы прикомандировать к нашим представительствам: в Берлине, Пеште, Бухаресте, Женеве, Лондоне и Париже по одному агенту департамента государственной полиции, не носящему, однако, сего звания гласно, для сношений как с иностранными полициями, так равно и с корреспондентами русской полиции, уже находящимися на местах” .

Претворение в жизнь предложений докладной записки было начато без всяких промедлений. Так, 2-го октября 1881 года граф Игнатьев иаписал министру иностранных дел Гирсу: “Вразговоре, происходившем между нами несколько времени тому назад, я имел случай обратить внимание Вашего Высокопревосходительства на безотлагательную необходимость воспользоваться готовностью французского правительства установить между нашею государственной и французскою полициями прямые и непосредственные сношения”[185]. По мнению Игнатьева, генеральный консул в Париже мог бы служить в этом случае естественным посредником между парижской полицейской префектурой и Департаментом государственной полиции в Санкт-Петербурге.

Постоянная заграничная агентура Департамента полиции начинает действовать с 1883 года. К концу XIX века было налажено тесное сотрудничество Департамента полиции Министерства внутренних дел России с полициями Франции, Германии и Австро-Венгрии. Была создана должность заведующего заграничной агентурой Департамента полиции со штаб-квартирой в Париже в помещении русского посольства. Заведующий заграничной агентурой иногда назывался политическим агентом.

С 1892 года по 1902 год заграничной агентурой заведовал Петр Иванович Рачковский. “В конце декабря 1900 года, — докладывал Рачковский в Санкт-Петербург, — я приступил к организации Берлинской агентуры, с каковой целью мною был командирован туда инженер Гартинг и 3 наружных агента”[186] “Берлинская полиция отнеслась крайне подозрительно к осуществлению нашего мероприятия, полагая, вероятно, что мы задались мыслью водвориться в Германии для военного розыска или по другим каким-либо политическим соображениям”. —описывал Рачковский трудности, с которыми ему пришлось столкнуться. — Путем весьма продолжительных переговоров мне, наконец, удаюсь убедить полицейскую власть в действительных задачах организации”[187]. Рачковский, пользуясь связями своей жены-француженки, завязал знакомства с рядом ведущих государственных деятелей, включая даже президента Франции.

В 1902 году Рачковского сменил Леонид Александрович Ратаев, который вышел в отставку в 1905 году и поселился в Париже, где был известен под фамилией Рихтер[188]. В дальнейшем должность заведующего заграничной агентурой занимал Аркадий Михайлович Гартинг, заведовавший с 1902 года агентурой в Берлине, которая сыграла заметную роль в добывании разведывательной информации. В ходе русско-японской войны на Берлинскую агентуру была возложена важная задача — обеспечение безопасности следования из Балтийского моря вокруг Европы на Дальний Восток эскадры адмирала З.П.Рожественского.

Несомненной заслугой Гартинга явилось налаживание им систематического поступления в МВД разведывательной информации о деятельности сотрудников японских спецслужб в Европе. Однако, несмотря на определенные успехи, Берлинская агентура, по настоянию Ратае-ва, руководствовавшегося чисто карьеристскими мотивами, в начале 1905 года была упразднена, с переподчннением ее сотрудников заведующему Парижским отделением.

Достаточно результативной являлась деятельность Балканского отделения Заграничной агентуры, находившегося в Бухаресте. Балканское отделение успешно работало с начала 80-х годов XIX века, занимаясь сбором разведывательных сведений и материалов, разработкой российской эмиграции, пресечением контрабандной торговли.

В организационном плане агентура на Балканах была подчинена начальнику Одесского охранного отделения, которому и отпускались финансовые средства на ее содержание.И здесь подозрительность Рата-ева, нежелание предоставить своим подчиненным свободу действий привели в конце 1904 года к ликвидации Балканской агентуры как самостоятельного подразделения[189].

Руководители заграничной агентуры Департамента полиции получали интересующие их сведения не только от полиции иностранных государств, но и от привлеченной к сотрудничеству тайной агентуры, состоящей из русских подданных и иностранцев.

Департамент полиции иногда далеко выходил за рамки функций политической полиции, таких как наблюдение за деятельностью русских революционных организаций и отдельных революционеров за границей. В ряде случаев этот орган оказывал помощь военному ведомству, достаточно тесно сотрудничая с военными при решении конкретных разведывательных задач Практиковался взаимный обмен информацией, а при возникновении особых обстоятельств, например, при внезапном откомандировании военного агента из страны — даже передача агентуры для сохранения источников и обеспечения возможности продолжения получения Россией разведывательных сведений.

Так, 23 января (7 февраля) 1905 года военный агент России в Стокгольме Генерального штаба полковник Алексеев личным рапортом на имя начальника военно-статистического отдела Главного штаба доложил, что в соответствии с полученными указаниями “,поставил в известность русского политического агента г. Гартинга о всех имеющихся сведениях по размещению японских военных заказов в Швеции на производство снарядов на заводе “Бофорс”, а также передал последнему своих агентов.

Далее Алексеев доносил: “Всего с сентября 1904 года по 17 января 1905 года мною израсходовано и подлежит возврату нашему генеральному консулу нижеследующая сумма:

Шведским агентам

а) уплачено генеральным консулом в Стокгольме сыскному агенту — 750 крон;

б) уплачено агенту, рекомендованному г. Гартингом — 400 крон;

в) выдано двум агентам гетеборгского экспортного отделения за слежение за отправлением грузов по каналу из Бофорса — 200 крон;

г) выдано им же за слежение за отправкой бофорских грузов из Гетеборга — 400 крон.

Датскому агенту ездившему в Бофорс для проверки первых сведений о заказах и констатировавшему наличие таи японского инженера Нуда — 200 крон.

Всего: 1950 крон.

Со вступлением и приемом г. Гартингом бофорского дела, я свою деятельность в этом вопросе прекратил.

Полковник Алексеев”[190].

Отдельный корпус жандармов был образован в 1827 году. В качестве исполнительного органа III отделения Его Императорского Величества собственной концелярии — Шефом Отдельного корпуса жандармов был назначен управляющий III отделением. На III отделение возлагались функции “исполнительной полиции по призыву гражданских властей”, то есть “рассеяние законом запрещенных скопищ дзя усмирения буйства и восстановления нарушенного порядка и т. д.”, а также обязанности, заключающиеся “в обнаружении и исследовании государственных преступлении; в охранении внешнего порядка, благопозучия и общественной безопасности в районе железных дорог; в осмотре паспортов в некоторых портах и пограничных местах Империи; в надзоре за государственными преступниками, содержащимися в Шписсельбургской и Карийской тюрьмах”[191].

III отделение состояло из четырех экспедиций, назначение которых прямо определялось задачами и основными направлениями деятельности этого учреждения. Первая экспедиция занималась предупреждением политических выступлений, вела борьбу с тайными обществами и заговорами, осуществляла надзор за государственными преступниками и “подозрительными” людьми. Вторая экспедиция осуществляла надзор за религиозными сектами. Третья — выполняла в основном функции контрразведки. Четвертая —занималась “всеми вообще преступлениями”.

В 1827 году был образован Отдельный корпус жандармов, шефом которого был назначен управляющий 111 отделением

В распоряжении III отделения имелась внутренняя и заграничная агентура. К числу заграничной агентуры относились т.н. чиновники “по особым поручениям”, которые время от времени отправлялись за границу для сбора сведений о политических эмигрантах. Создание системы заграничного политического сыска России в значительной степени облегчалось существованием в 30-е годы XIX века Священного союза.

В 1834 году между Россией, Австрией и Пруссией было заключено соглашение о взаимном сотрудничестве и сборе сведений о политических эмигрантах.

В 1880 году с упразднением III отделения заведование корпусом жандармов было возложено на министра внутренних дел. Товарищ министра внутренних дел являлся командиром Отдельного корпуса жандармов.

Отдельный корпус жандармов состоял из штаба (на должность начальника штаба назначался генерал, который продолжал числиться по Генеральному штабу — Примеч. авт.), окружных, губернских, городских и уездных жандармских управлений, жандармских полицейских управлений на железных дорогах, жандармских дивизионов и городских конных команд. Кроме того, существовали еще крепостные жандармские команды и полевые жандармские эскадроны, которые несли военно-полицейскую службу в районах расположения войск как в мирное, так и в военное время.

В корпус жандармов принимались офицеры, “потомственные дворяне, не католики, не имеющие долгов, окончившие по 1-му разряду военные и юнкерские училища, прослужившие не менее трех лет в строю”. Удовлетворявшие этим требованиям должны были выдержать предварительные испытания при штабе корпуса жандармов для занесения в командирский список. А затем по мере появления вакансии прослушать четырехмесячные курсы в Петербурге и сдать выпускной экзамен[192] Выполнение Отдельным корпусом жандармов поставленных задач в ряде случаев сопровождалось сбором разведывательной информации, включая и военную. В первую очередь это относилось к жандармским управлениям в приграничных районах и жандармским полицейским управлениям железных дорог, в зону ответственности которых входили и пограничные пункты.

Последние привлекались в отдельных случаях периферийными органами военной разведки для организации связи и руководства имеющейся у штабов военных округов негласной агентуры. Так, в феврале 1904 года начальник штаба Киевского округа писал начальнику штаба Отдельного корпуса жандармов В.А.Дедюлину: “Во вверенном мне штабе средством для сбора разного рода сведений по Австро-Венгрии... служит негласная агентура... находящаяся на службе в штабе округа В видах крайней осторожности, которая требуется при сношениях с этими разведчиками, связь с последними (руководство их деятельностью, передача поручений, прием донесений и т д.) поддерживалась до сих пор не непосредственно чинами штаба, а через посредство начальников жандармских железнодорожных отделений...

Понятно, что начальники отделений, живущие постоянно на границе, знакомы вполне с приграничным населением, владеют своей собственной негласной агентурой и, вместе с тем, находясь всегда в сношениях с чинами пограничной стражи, — разумеется при расположении последних к делу сбора сведений о соседних государствах, могут принести громадную пользу по негласной разведке”.[193]

Решению разведывательных задач жандармскими чинами способствовали и подписанные соглашения с правительствами Австро-Венгрии и Германии в 90-х годах об установлении сотрудничества офицеров Отдельного корпуса жандармов с австрийскими и германскими властями в пограничных пунктах, в том числе и “для обеспечения границ от перехода эмигрантов и ввоза сочинений революционного содержания в пределы империи”. 13 (25) августа 1883 года министр внутренних дел Плеве писал начальнику Варшавского жандармского губернского управления Шпилиотову: “Для устройства более удобного обмена сведений между нашей и иностранными полициями, состоялось соглашение с германским правительством об установлении непосредственных сношений между офицерами отдельного корпуса жандармов в Вержболове, Граеве, Млаве, Александрове и Границе и должностными лицами германской полиции в соответствующих пунктах, т. е. в Эйдкунене Простке-не, Нейденбурге, Торне и Бреславле”[194]. Связи военного ведомства с Отдельным корпусом жандармов в части сбора разведывательной информации в начале XX века только намечались.

Департамент духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел контролировал неправославные конфессии, секты и движения религиозного толка, их связи с заграницей, используя исключительно агентурные (негласные) методы. Контроль осуществлялся не только в России, но и за рубежом.

В 1900 году на должность исполняющего обязанности агента по римско-католическим делам в Риме был назначен Иван Федорович Манасевич-Мануйлов. “Сверхштатному чиновнику особых поручений 8 класса при Министерстве внутренних дел” было поручено организовать в Риме секретное наблюдение за прибывающими из России священнослужителями римско-католической церкви и, в особенности, за сношениями последних с кардиналом Ледоховским, являвшимся в то время главным руководителем антирусской агитации среди католического духовенства[195].

Как достигал Мануйлов своих целей, можно судить по одной из его многочисленных докладных записок: “Мною были приняты меры к подысканию в известных сферах людей, которые за денежное вознаграждение могли бы держать меня в курсе всего того, что происходит. После тщательного ознакомления с отдельными кружками мне удаюсь заручиться сотрудничеством 2-х католических священников, пользующихся полным доверием в здешних посольских сферах. Кроме того, я имею возможность войти в сношения и пользоваться услугами двух лиц в Кракове и одного лица во Львове. Мне казалось возможным заручиться содействием итальянского правительства, что и было достигнуто путем дипломатических переговоров поверенного в делах и соглашением, происшедшим между директором политической полиции в Риме г. Леопарди и мною. С известными сотрудниками и содействием местных властей, наблюдения за польскими происками могут дать полезные результаты” [196].

Однако деятельность И.Ф.Манасевича-Мануйлова не ограничивалась только наблюдениями за прибывающими из России священнослужителями римско-католической церкви. В августе 1902 года по распоряжению министра внутренних дел Плеве Мануйлов был командирован в Париж на шесть месяцев “для установления ближайших сношений с иностранными журналистами и представителями парижской прессы в целях противодействий распространению в сей прессе ложных сообщений о России с отпуском ему 1500 рублей в виде жалованья и 300 рублей на расходы”. В октябре 1903 года Мануйлов сообщил в Департамент полиции, что вошел в переговоры с римским журналистом Белэ-ном, который за вознаграждение в 200 франков в месяц согласился снабжать его сведениями о всем, что происходит в итальянских социалистических кружках и в редакции газеты “Avanti”, и что, кроме того, польский журналист Домбровский выразил согласие за вознаграждение в размере 500 франков в месяц давать сведения из сфер, близких к журналу “European”[197].

С началом русско-японской войны 1904—1905 гг. деятельность Мануйлова приобрела новую направленность Справка Департамента полиции следующим образом характеризует его работу ”...Мануйловым была учреждена непосредственная внутренняя агентура при японских миссиях в Гааге, Лондоне и Париже, с отпуском ему на сие 15820 рублей; благодаря сему представилось возможным, наблюдая за корреспонденцией миссий, получить должное освещение настроений и намерений нашего врага; кроме того, Мануйлову удалось получить часть японского дипломатического шифра и осведомляться таким образом о содержании всех японских дипломатических сношений; этим путем были получены указания на замысел Японии причинить повреждения судам второй эскадры (2-я Тихоокеанская эскадра вице-адмирала 3.11. Рожественского — Примеч. авт.) на пути следования на Восток ... Мануйлов получил от Департамента поручение организовать специальное отделение розыска по международному шпионству и наблюдению за прибывающими в столицу представителями некоторых держав, сочувствующих Японии. Энергичная деятельность Мануйлова дала вскоре же осведомленность в отношении английского, китайского и шведского представителей. причем Мануйлов даже сумел проникнуть в тайну их дипломатических сношений, а равно организовал агентуру при турецком посольстве”[198].

По официальной справке МВД, чиновнику для особых поручений Мануйлову отпускалось ежемесячно в 1905 году: “1) личное содержание —250 руб., 2) на агентурные расходы — 500 руб.; 3) на содержание сотрудников: Белэна — 200 фр., Домбровского — 500 фр.. и Z — 1500 фр ; 4) на военно-разведочную агентуру: в Вене — жалованье сотруднику 1500 фр.. и двум агентам — 1000 фр.; в Стокгольме сотруднику — 600 фр.. и двум агентам — 700 фр. в Антверпене: сотруднику — 500 фр.. одному агенту — 350 фр., и на телеграфные расходы по 300 фр на каждый пункт, всего 900 фр.; в Лондоне: — 500 фр.”[199].

Мануйлов предложил свои услуги и Главному артиллерийскому правлению, которому “он взялся доставлять специальные документы, то есть чертежи орудий и т.п.”. “В течение года им было полу чено на этот предмет 16500 марок и 40000 франков. Наконец, добрую часть получил Манушов и из крупной суммы, ассигнованной на охрану Балтийского флота. Только за время с 19 октября (1 ноября) 1904 года по 14 (27) июля 1905 года Мануйлову было переведено через банк “Лионский кредит” 52628 руб. 1 коп. Тесно взаимодействовал Мануйлов и с французской тайной полицией. Sureie Generale передавала Мануйлову безвозмездно документы, относящиеся к русско-японской войне” [200]

Деятельность Мануйлова в Европе получила весьма высокую оценку в Петербурге. По ее итогам он был даже “всемилостивейше пожалован” орденом Св. Владимира 4-й степени. Однако успех разбудил в Манасевиче-Мануйлове такую жажду сделать карьеру любой ценой, что он потерял важнейшие для разведчика качества — скромность, самокритичность и порядочность. В 1905 году Департамент полиции обнаружил, что часть документов, направленных в Петербург этим человеком была “склеенными обрывками бумаг на японском языке из японских миссий в Париже и Гааге ... лишенными всякого значения”[201]. Доверие к Мануйлову было окончательно подорвано, когда в числе присланных им якобы “секретных” документов оказались фотокопии страниц китайского словаря. 28 июня (11 июля) 1905 года Мануйлов был отозван из Парижа и менее через год уволен из Департамента полиции вообще[202].

Несмотря на это, пример результативной работы Манасевича-Мануйлова представляет собой наглядное свидетельство широких возможностей органов зарубежной разведки и самих разведчиков вне зависимости от их ведомственной принадлежности по добыванию информации военного характера при условии активности, инициативы и, конечно, достаточного финансирования.

Другой яркой иллюстрацией многогранности таких возможностей служит деятельность Главного управления почт и телеграфов, при котором существовало структурное подразделение “Цензура иностранных газет и журналов”, включавшее в себя секретную экспедицию — “черный кабинет”, где проводилась выборочная перлюстрация поступающей корреспонденции.

В своих воспоминаниях бывший цензор в Санкт-Петербурге

С.Майский очень выпукло описывает процедуру работы “черного кабинета”.

“Отбором писем, подлежащих пер люстрации, занимались чиновники почтамта во время сортировки писем Профильтрованные письма в количестве двух-трех тысяч экземпляров из всей приходящей и отходящей почты подавались затем в специальных ящиках в “черный кабинет”, где они вскрывались, прочитывались и вновь заклеивались.

В последнее время вскрытие писем производилось паром, а до этого прибегали к помощи костяного ножика. В случае, если письмо было запечатано большой печатью так, что нельзя было подрезать края печати, не испортив ее самой, то до вскрытия письма изготовлялась печатка, чтобы вновь запечатать письмо после его прочтения”[203].

В “черном кабинете” вскрытием писем, — вспоминал Майский, — занимался всего один чиновник: для вскрытия тысячи писем требовалось не более двух часов. Чтением писем были заняты четыре человека, снятием копий или составлением выписок из писем — два человека, изготовлением печаток, фотографированием писем еще один человек. Итого весь личный состав петроградского “черного кабинета” последнего времени состоял из 12 человек. Этого штата было достаточно для перлюстрации двух-трех тысяч писем ежедневно. В Москве штат служащих состоял из семи человек, в Варшаве и Одессе — из пяти и в Киеве — из четырех человек.

Перлюстрации подлежали все письма российских сановников: министров, их товарищей, генерал-губернаторов, начальников главных управлений, сенаторов, членов Государственного совета, Думы и вообще всех лиц, занимавших сколько-нибудь видное положение. Исключение составляли письма министра внутренних дел и то только до тех пор, пока он занимал этот пост.

Кроме указанных выше писем сановников, представлявших “общегосударственный интерес”, перлюстрации подлежали письма “политические”, то есть письма эмигрантов и “левых” деятелей. Эти письма разделялись на письма “по подозрению” и письма “по наблюдению”. Последние подлежали перлюстрации согласно списка Департамента полиции, прилагаемому по временам в “черный кабинет” с перечнем фамилий лиц, за корреспонденцией которых следовало “наблюдать”. Напротив некоторых фамилий списка иногда были наложены резолюции — “особо строгое наблюдение”, или “точные копии”, или “фотография”, или “представлять в подлиннике”.

Письма “по подозрению” вынимались из почты, руководствуясь местом отправки или назначения письма (из Женевы, Брюсселя, Парижа, или в эти и другие города, где находились штаб-квартиры “левых” организаций либо другие подозрительные лица и группы), или, главным образом, почерком адреса. У сортировщиков писем с течением времени вырабатывалась удивительная способность определять содержание письма по его наружному виду или по почерку написания адреса.

Долголетние сортировщики писем “черного кабинета” становились отличными графологами, определявшими по почерку весь духовный облик человека. Бла годаря такой опытности, зачастую открывались “целые артели фальшивомонетчиков или шпионские организации”.

Обязательной перлюстрации подлежала и дипломатическая корреспонденция, под которой понималась переписка послов, посланников и членов иностранных миссий с министерствами иностранных дел за границей и наоборот.

Эта корреспонденция получалась в Петербурге и отправлялась за границу в особых пост-пакетах и была большей частью зашифрована с помощью кода и запечатана одной или несколькими печатями. Все эти предосторожности, однако, не спасали ее от перлюстрации, так как, во-первых, она попадала в “черный кабинет” полностью в своем пост-пакете. Попадала она туда и тогда, когда сдавалась на почту всего за несколько минут до заделки пост-пакета перед отправлением его на вокзал. Во-вторых, — потому, что в секретной экспедиции имелась полная коллекция безукоризненно сделанных металлических печатей как всех иностранных посольств, консульств, миссий и агентств в Петербурге и министерств иностранных дел за границей, так и всех послов, консулов, атташе, министров и канцлеров. *»-

За предшествовавший период существования “черных кабинетов” в России, то есть со времен царствования Елизаветы Петровны, русским перлюстраторам были известны и практиковались три способа производства поддельных печатей. В старину печать отливалась из свинца по форме, снятой гипсом с негатива печати, сделанного из воска. Этот способ, кроме того, что был сложен из-за четырехкратного переснимания оттиска (негатива — воском, позитива — гипсом, вновь негатива — свинцом и. наконец, снова позитива уже на самом письме — сургучом), давал недостаточно резкие отпечатки. В середине XIX века один из чиновников МИД изобрел способ производства поддельных печатей из серебрянного порошка с амальгамой. Этот способ был очень прост и скор, а печати получались четкие. Однако они имели существенный недостаток — были весьма недолговечны, ломались от неосторожного обращения с ними. Наконец, уже в начале XX века другим чиновником МИД России был изобретен остроумнейший способ производства идеальных печатей из твердого металла. Четкость получаемого оттиска была безукоризненна, сама печать—долговечна, а время, необходимое для ее изготовления, исчислялось минутами. Талантливый чиновник, изобретший этот способ производства печатей, а кроме того, аппарат для вскрытия писем паром, по докладу министра Столыпина царю был награжден орденом Владимира 4-й степени “за полезные и применимые на деле открытия”[204].

С помощью печаток вскрывать и заделывать эту дипломатическую переписку, без малейшего следа вскрытия, не представляло никаких затруднений. В-третьих, — потому, что имелись шифрованные коды всех стран, с помощью которых эта корреспонденция свободно читалась и переводилась уже не в “черном кабинете”, а в другом, однородном с ним, учреждении при Министерстве иностранных дел. В особо важных случаях туда попадали и такие сверхсекретные донесения, которые отправлялись со специальными курьерами в кожаных портфелях с замком.

Для получения такого рода корреспонденции, — рассказывал Майский, — пускался в ход презренный металл, и не было случая, чтобы золото не открывало замка портфеля и не давало возможности всего на несколько минут взглянуть глазом объектива фотографического аппарата на содержание тщательно запечатанных вложений портфеля. В этих делах все сводилось только к тому, во сколько червонцев обойдется вся эта манипуляция. По утверждению бывшего цензора, все или почти все курьеры, фельдъегеря, служащие и пр. были подкуплены. За весьма небольшую мзду, выплачиваемую им помесячно или “поштучно”, они приносили в указанное место не только содержимое корзин у письменного стола своих господ, но и копировальные книги из их канцелярий, черновики их писаний, подлинники получаемых писем и официальных донесений и даже целые коды и шифровальные ключи.

Для достижения этих целей подкупленные служащие иностранных посольств снимали отпечатки из воска и заказывали дубликаты ключей от письменных столов и сейфов, а иногда пускали по ночам в канцелярии посольств представителей Департамента полиции с тем, чтобы они определились на месте. Шифры, как вспоминал Майский, приобретались не только с помощью служащих в посольствах, но и в Парижем Брюсселе, где у известных лиц имелась прямо открытая торговля иностранными кодами за определенную цену[205].

Ритм работы “черного кабинета” был крайне напряженным. Вследствие того, что дипломатическая корреспонденция многими посольствами сдавалась в почтамт незадолго до ее заделки в пост-пакеты и отправки на вокзал, а с другой стороны, за получением приходящей почты курьеры являлись в почтамт тотчас после прибытия ее с вокзала, с этой корреспонденцией приходилось очень спешить, — писал Майский, — так как во время ее фотографирования за ней приходили почтовые чиновники, которых внизу курьеры бранили, что они долго возятся с разбором посольских пост-пакетов. Фотографии снимались при освещении лентой магния, который при горении выделял массу дыма, а так как окна должны были быть закрыты ставнями, чтобы не обращать внимания на себя даже почтамтских служащих, то атмосфера в конце каждого такого сеанса в фотографической комнате становилась невыносимой.

Но для “черного кабинета” не существовало непреодолимых преград. Так, одно из посольств отправляло свою дипломатическую корреспонденцию в особом кожаном мешке с мудреным замком и за пломбой, но и эти предосторожности тоже не спасали его дипломатической корреспонденции от перлюстрации, так как вскоре после получения первого мешка “черный кабинет” обзавелся ключом от его замка и щипцами для накладывания таких же пломб. В течение многих лет так никто и не удосужился заняться тщательным осмотром пломбы и обратить должное внимание на незначительную неточность секретного гравсра. Любопытно, что при вскрытии этих мешков однажды произошел забавный курьез: перлюстратор уронил в него, конечно случайно, свою золотую запонку от манжет. Посольство в Петрограде, найдя эту запонку в мешке, вернуло ее со следующей почтой при письме министерству обратно. Перлюстратор, считавший свою запонку безвозвратно потерянной, очень обрадовался, когда нашел ее на следующий день во вскрытом им мешке. Он взял ее себе, а сопровождающее ее письмо просто уничтожил, и этим инцидент был исчерпан. Эти запонки были с монограммою, но буквы монограммы оказались “ОВ”, т.е. одинаковыми в русской азбуке с иностранным алфавитом, в противном случае, какая-нибудь русская буква “Ж” или “Ф” навели бы, конечно, иностранное посольство на нежелательные размышления.

С дипломатической корреспонденцией, вследствие спешки и связанной с ней нервозности, часто происходили такие накладки, которые могли привести к серьезным неприятностям. Так, например, однажды заделали и сдали конверт без вложения письма, которое осталось незамеченным среди других бумаг на столе чтецов; другой раз чтецы перепутали вложения двух конвертов, отправив нидерландскому посольству бумаги на испанском языке из министерства иностранных дел в Мадриде, но все эти инциденты как-то сходили благополучно для “черного кабинета”. Из поднятой по этим делам переписки было видно, что все это приписывалось австрийскому или германскому “черным кабинетам”, так как через зти страны корреспонденция шла транзитами. Их “черные кабинеты” в дипломатических сферах пользовались неважной репутацией из-за небрежности работы, оставлявшей на письмах довольно грубые следы вскрытия. Когда какое-нибудь письмо представляло собой исключительный интерес, то, кроме отправления выписки из него по назначению министру внутренних дел, или иностранных дел, начальнику Генерального штаба или в Департамент полиции, дубликат ее представлялся царю, а иногда, смотря по содержанию письма, выписка представлялась только ему одному[206].

Не являлось тайной, что “черные кабинеты” иностранных государств также не упускали возможность ознакомиться с содержанием пакетов с надписью “совершенно секретно, в собственные руки” и запечатанных сургучной печатью, поступающих и исходящих из представительств России за рубежом Некоторые из российских послов пытались бороться с этим по собственному разумению.

Про графа Н.П Игнатьева, по словам С. Майского, сохранилось предание, что он, будучи послом в Турции, отправлял свои донесения в простых (не заказных) письмах, заделанных в грошевые конверты, которые пролежали некоторое время вместе с селедкой и мылом, и заставлял своего лакея писать адрес не на имя министра иностранных дел, коему письмо предназначалось, а на имя его дворника, или истопника, по частному адресу. Насколько предпринимаемые Игнатьевым меры предосторожности действительно спасали его корреспонденцию от перлюстрации, сказать затруднительно. Прибегал же Игнатьев к таким мерам потому, что, будучи еще русским военным атташе в Лондоне, он получил однажды письмо из Петербурга со следами оттиска всех почтовых штемпелей на одной стороне вложения, хотя на конверте штемпеля были положены одни на лицевой, а другие на клапанной стороне конверта. Оттисками этих штемпелей можно было безусловно доказать, что его письмо было перлюстрировано в Лондоне, и Игнатьев упрекнул великобританского министра иностранных дел в том, что его подчиненные вскрывают письма члена русской миссии, министр дал честное слово лорда, что в Англии “черного кабинета” не существует; уличенный же оттисками штемпелей в противном, он, смеясь, заметил; “А что же я, по вашему, должен был сказать? Неужели вы думаете, что нам не интересно знать, что вам пишет ваш министр и что вы ему доносите про нас?”[207].

Описанные выше некоторые аспекты работы Главного управления почт и телеграфов рассмотрены столь подробно лишь с тем, чтобы подчеркнуть: возможности по добыванию разведывательной информации имели различные службы.

Министерство финансов производило сбор разведывательной информации в основном экономического и политического характера, опираясь на свою собственную агентуру за рубежом — финансовых агентов и представителей банков.

В большинстве европейских стран начала XX века считалось вполне нормальным такое явление, как правительственное “субсидирование” дружественных иностранных газет. В докладе французского парламента, составленном в 1913 году, отмечалась “неоспоримая” необходимость подобного “субсидирования”. В этом смысле Россия занимала первое место в Европе, а поскольку Франция была самым большим иностранным вкладчиком в довоенную Россию, главным объектом деятельности Министерства финансов была французская пресса. На содержании Артура Раффаловича, агента Министерства финансов в Париже, с 1894 года находились многие журналисты из крупнейших французских газет. К марту 1905 года поражение русской революции и неудачи России в войне против Японии настолько подорвали доверие французских кредиторов и бизнесменов, что Раффаловичу приходилось в месяц раздавать взяток на сумму около 200.000 франков. В этом ему способствовал министр иностранных дел Франции Делькассе. Результаты деятельности агентов, оказывавших влияние на те или иные круги, практически не поддаются оценке. Также очень трудно оценить, насколько важен подкуп прессы. Как бы там ни было, несмотря на щедрость Раффаловича, в марте 1905 года французские банки прекратили все переговоры относительно дальнейших заемов России. Тем не менее, к 1914 году 25% французских внешних вложений приходилось на Россию (правительственные займы составляли 4/5 этой суммы), в то время как все страны огромной французской империи довольствовались 9%. Без поддержки прессы кризисы доверия, подобные тому, который закрыл французские кредиты России в марте 1905 года, случались бы гораздо чаще[208].

Источником разведывательной информации по Китаю, Японии и Корее являлись и учреждения Русско-Китайского банка в городах Китайской империи.

В 1896 году правительством России была получена концессия на постройку железной дороги через Северную Маньчжурию. Формально концессия была заключена от имени Русско-Китайского банка (впоследствии — Русско-Азиатского банка — Примеч ает), который с целью постройки дороги учредил общество Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Обществу КВЖД были предоставлены всевозможные привилегии: “безусловное и исключительное управление своими землями”, право сооружения телеграфа. Доходы общества освобождались от налогов, само оно было свободно от какого-то нн было контроля со стороны китайского правительства. Состав управления дороги, назначения и увольнения главных служащих подлежали утверждению русского министра финансов[209]. Сотрудники КВЖД непосредственно привлекались военным ведомством для решения разведывательных задач .

Передаваемая финансовыми агентами и представителями русских банков информация учитывалась при выработке внешнеэкономического курса России. Кроме того, поступающие из-за границы материалы накапливались и издавались министерством финансов в виде монографий по отдельным экономическим вопросам зарубежных государств, а также экономических обзоров отдельных районов. Эти данные широко использовались военным ведомством при разработке военно-статистических описаний сопредельных стран. Первое военно-географическое и экономическое описание Кореи было подготовлено и издано Министерством финансов в 1900 году[210].

Определенную роль играли входящие в состав Министерства финансов Отдельный корпус пограничной стражи, корчемная стража и таможенные учреждения.

Отдельный корпус пограничной стражи (ОКПС).

В начале 1811 года военный министр М.Б. Барклай-де-Толли провел инспектирование западной границы России и остался недовольным ее устройством. “Учреждение доброй пограничной стражи на западных границах империи всегда составляло одно из важных попечений военного министерства, — докладывал военный министр Императору по результатам инспекции, — ибо все распоряжения, получаемые к отвращению побегов через границу, вывоза монеты и меди, прогона лошадей и скота, входа в империю людей без паспортных, не могут быть действительны без благоустроенной пограничной стражи”[211]. В этом же году последовал высочайший указ об учреждении пограничной казачьей стражи. На основании Положения об ее устройстве на каждые 150 верст западной границы России назначалось по одному донскому казачьему полку.

С принятием в 1819 году Таможенного устава по всей сухопутной и морской границе России, а также по контрольной черте между империей и царством Польским, был учрежден “таможенный присмотр”, состоявший из команд таможенной стражи. В 1822 году казачьи донские полки были переведены с пограничной черты и размещены позади таможенной стражи на расстоянии от 3 до 5 верст, составив вторую линию надзора.

В 1827 году таможенная стража получила военную организацию: 13 таможенных округов, 4 бригады, 7 полубригад и 2 отдельные роты. Бригады и полубригады состояли из рот, а роты — из отрядов конных объездчиков и пеших стражников. В 1835 году таможенным стражникам попелено было именоваться пограничной стражей. 15 (27) октября 1893 года пограничная стража была выведена из Таможенного управления и преобразована в Отдельный корпус пограничной стражи (ОКПС) в составе Управления корпуса, 31 бригады, двух особых отделов и флотилии корпуса. Бригады были распределены по таможенным округам и разделялись на отделы, отделы — на отряды, отряды — на посты или кордоны. Отряды состояли из объездчиков и стражников с вахмистрами и фельдфебелями.

На ОКПС возлагались следующие задачи: “1) не допускать водворения контрабанды и перехода людей через граничу не в указанных местах; 2) всех людей, незаконно перешедших граничу, со всем, что при них окажется, задерживать и препровождать в таможенное управление; 3) охранять черту государственной граничы и не допускать, чтобы в 875-саженной полосе от границы возводились без разрешения начальства новые постройки; 4) задерживать всех бродящих при границе дезертиров, бродяг, беспаспортных и порубщиков казенного леса и не допускать на границе сборищ подозрительных лиц”[212].

Задачи борьбы с контрабандой и незаконными переходами границы требовали налаживания в ОКПС разведывательной службы. Разведывательной деятельностью, в соответствии с указаниями командира ОКПС, должны были заниматься все командиры и начальствующие лица корпуса. Начальник округа следил за разведкой и организацией агентурного дела и командировал подчиненных для сбора сведений. За постановку конкретной работы агентуры отвечал штаб-офицер для поручений при начальнике округа. Руководили разведкой командиры бригад, а непосредственно ее вели командиры отделов, отрядов, старшие вахмистры и помощники начальников постов

ОКПС не имел своих учебных заведений, поэтому офицеры поступали туда в основном из Военного и Морского министерств. Так, в 1900 году перевели 79 человек: из пехоты — 37, из кавалерии — 14, из казачьих войск — 10, из артиллерии — 3, из корпуса военных топографов — 1, из военного судного ведомства — 3[213]. Численность личного состава ОКПС на 31 декабря 1899 года (13 января 1900 года) составляла 37 327 чел., в том числе 1079 офицеров. Особо стоял вопрос о занятии должностей начальников штабов, куда требовались лица с высшим военным образованием. Шеф ОКПС (министр финансов) С.Ю. Витте решил назначать на эти должности офицеров Генерального штаба. Заполнение должностей сначала осуществлялось по решению Главного штаба военного ведомства, а в последующем — приглашением офицеров, окончивших курс академий Генерального штаба и Юридической, но за отсутствием вакансий не попавших в Генеральный штаб и откомандированных в строй[214].

К офицерам OKIIC предъявлялись высокие требования. Для производства в следующий чин и повышения по службе важное значение придавалось аттестованию его служебной деятельности и нравственных качеств. Аттестация заканчивалась одним словом- “выдающийся”, “хороший”, “удовлетворительный” или “неудовлетворительный”. К производству принимались штаб-офицеры только с аттестацией не ниже “хороший”.

Поскольку ОКПС являлся составной частью Вооруженных сил России, то по “Положению об организации и употреблении пограничной стражи в случае войны”, утвержденному Николаем II в июне 1899 года, военная подготовка офицерского состава ОКПС осуществлялась Глав-ным штабом военного ведомства. В приказе от 20 марта (2 апреля) 1900 года военный министр установил “чтобы все штаб-офицеры Генерального штаба , служащие в пограничной страже, привлекались ежегодно хотя бы на один месяц для участия в общих лагерных сборах”. В дополнение к этому было решено установить под руководством офицеров Генерального штаба в 18 западных пограничных сухопутных бригадах непрерывные тактические занятия. Программа этих занятий включала, в частности, изучение “разведки пути, местных предметов и противника, находящегося в походе, на отдыхе и на позиции”[215].

Штабы военных округов определяли задачи частей ОКПС, дислоцированных на территории военного округа, на предвоенный и начальный периоды войны и доводили планы действий (засады, набеги на важные объекты и населенные пункты, разрушение отдельных участков железных дорог, нападение на сборные пункты противника на сопредельной стороне и др.) до командира бригады включительно.

Высокая военная подготовка офицеров Отдельного корпуса пограничной стражи позволяла им оказывать содействие разведывательной деятельности штабов военных округов. Это видно на примере организации контроля за жизнедеятельностью маньчжурских железных дорог. В этих целях была создана Охранная стража, на первых порах из “охотников” — преимущественно из казаков, отбывших обязательный срок и остающихся на сверхсрочную службу, а также из офицеров-доброволь-цев. К началу русско-японской войны Охранная Стража, переименованная в Заамурский округ пограничной стражи, комплектовалась уже на общих основаниях и в оперативном отношении подчинялась командующему Маньчжурской армией. На всем протяжении Восточной (Забайкалье — Харбин — Владивосток) и Южной ветви маньчжурских дорог (Харбин — Порт-Артур) были развернуты четыре бригады пограничной стражи, общей численностью в 24 тысячи человек. Пограничная стража тонкой паутиной располагалась вдоль линии железнодорожных путей, в среднем около 11 человек на километр[216].

Организация разведывательной службы, в том числе и с использованием тайной агентуры вменялась в обязанность должностным лицам корпуса. В одном из первых циркуляров от 1894 года командира Отдельного корпуса пограничной стражи генерала от артиллерии А.Д. Свиньина, в частности, отмечалось, что “безуспешность действия чинов в преследовании контрабанды объясняется между прочим неимением в отрядах хороших доносчиков и неумением опшпать правгаьные доносы от доносов, делаемых для отвода глаз” [217] Недооценка значения агентурной работы с людьми, заслуживающими доверия, объясняла многие неудачи в борьбе с контрабандой. Поэтому командир корпуса обращал внимание командиров бригад и особых отделов “на ту пользу, которую несомненно приносят в деле охраны границы хорошие лазутчики”. Он предлагал офицерам усилить работу по заведению агентуры, памятуя, что затраченные “на приобретение хороших благонадежных доносителей труды и далее денежные средства никогда не пропадут даром и при доепшточиой энергии всегда вознаградятся с избытком”. Инструкция 1905 года предоставляла офицерам, ответственным за работу стайными агентами, широкие полномочия, включая возможность свободно переходить границу (для чего они снабжались годовыми заграничными паспортами) и осуществлять неконтролируемые денежные операции для оплаты агентов, причем ради конспирации запрещалось вести записи о контактах с ними. В инструкции подчеркивалось, что офицер, ведущий агентурную работу, “не должен гнушаться общением с личностями, низко стояирши по их положению, происхождению и нравственным качествам”[218].

В определенной степени чины Отдельного корпуса пограничной стражи оказывали содействие и разведывательной деятельности штабов военных округов. В свою очередь, военное министерство оказывало содействие Отдельному корпусу пограничной стражи в усилении охраны границы, включая добывание разведывательной информации, которая использовалась в интересах корпуса. Так, сложившаяся к 1905 году в России предреволюционная обстановка вынудила руководство страны, по согласованию с министрами финансов, путей сообщений, а также военным и морским, образовать специальное совещание для координации действий различных ведомств, принимающих участие в усиленной охране границы.

С началом навигации 1905 года заграничная агентура Главного штаба и Департамента полиции сообщила о выходе из различных портов Европы пароходов с оружием, предназначавшимся для тайного ввоза в Россию. Для этих же целей, по данным разведки, на оружейных заводах Западной Европы был размещен заказ на производство партии оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ в счет внесенного задатка в размере 800 тысяч рублей[219].

В ряде случаев разведывательная деятельность пограничной стражи была достаточно эффективна. Это видно на примере организации обеспечения контроля за жизнедеятельностью маньчжурских железных дорог.

Корчемная стража имела своей задачей “предупреждение и преследование корчемства — тайной выделки, провоза и продажи предметов, обложенных акцизом или составляющих реалию казны (вино, пиво, табак, соль)”[220].

В 1875 году корчемная стража была развернута в пограничных с иностранными государствами уездах и насчитывала к 1893 году 968 человек. Корчемная стража состояла из стражников, младших и старших объездчиков, которые непосредственно подчинялись помощникам акцизного надзирателя, а в ряде мест — особым смотрителям корчемной стражи. Для решения своих задач корчемная стража пользовалась услугами российских и иностранных подданных, сообщавших конфиденциальные сведения о предстоящих попытках контрабанды как из России, так и из-за рубежа.

Величина пограничного района, подлежащего ведению корчемной стражи определялась для каждой местности министром финансов в пределах не менее 21 и не более 50 верст от черты границы. В начале XX века корчемная стража утратила всякое значение в деле добывания разведывательной информации.

Таможенные учреждения в России по своему значению и правам подразделялись на две главные категории: для массового пропуска товаров в важные торговые пункты, откуда они распространялись во внутренние области, и предназначенные, главным образом, для приграничного обмена. В связи с этим, таможенные учреждения организационно подразделялись на переходные пункты, таможенные заставы и таможни и сводились (за исключением крупнейших таможен) в таможенные округа. Центральным органом, осуществлявшим заведование таможенной службой, являлся Депар-таменттаможенных сборов Министерства финансов[221]. Сотрудники таможенных учреждений — надзиратели, корабельные смотрители, пакгаузные надзиратели, эксперты, секретари, переводчики и тщ. оказывали содействие штабам военных округов в деле добывания разведывательной информации. Однако это содействие было крайне незначительно.

Министерство торговли и промышленности, созданное в октябре 1905 г. на базе из департаментов Министерства финансов, располагало рядом отдельных агентов за рубежом, которые состояли при российских представительствах. Эти агенты собирали, в том числе, и разведывательные сведения экономического характера.

Святейший синод являвшийся одним из высших органов государственного управления Российской империи и возглавлявшийся назначаемым царем обер-прокурором, для сбора интересовавшей его информации использовал духовные миссии русской православной церкви за рубежом.

До открытия постоянных посольств России на Дальнем Востоке духовные миссии являлись единственными российскими представительствами в регионе и выполняли функции по сбору разведывательной информации о странах пребывания. В конце XIX века Святейшим синодом за границей содержались следующие православные духовные учреждения: заграничные миссии (Японская, Китайская, Корейская, Урмийская, Севе-ро-Американская и Иерусалимская), пять церквей в Западной Европе (в Ницце, Праге, По, Ментоне и Каннах) и притч в Урге (Китай)[222].

В конце XIX века иеромонах Николай писал: “Пекинская миссия служила некоторое время узлом, связывающим две соседние империи Кроме того, она имела в своей среде так называемых учеников или студентов, подготовляющихся для драгоманской службы и долго была единственным рассадником в России знатоков китайского и маньчжурского языков, а потом из нее вышли и первые консулы на крайнем Востоке. Далее, миссия до конца 70-х годов XIX века служила правительству хорошим органом для получения новостей из самого лучшего источника и к изучению этой мало известной страны в различных отношениях”[223].

Как показывает анализ, добывание разведывательной информации, касавшейся военной безопасности России, осуществлялось всеми указанными выше ведомствами, однако с разной степенью заинтересованности, активности, регулярности, глубины, полноты и достоверности.

Невоенные ведомства использовали собственные разведывательные силы и средства прежде всего для решения задач, соответствовавших их узкому предназначению в структуре Российского государства, а добыванием информации, необходимой для обороны страны, занимались как побочным делом.

Примером этому может служить то, как выполняло принятые совещанием 1892 года решения Министерство иностранных дел России. Во исполнение постановлений совещания руководство МИД решило провести в жизнь следующие мероприятия:

“1. Предпринять некоторые новые назначения пограничных консулов

2. Поручить своей 1-й экспедиции снабдить всех пограничных консулов в Пруссии и Австрии однообразным шифром для сношений с Гер чином и Веной, генерал-губернаторами Варшавы, Вильно и Киева, а также для сношений между собой.

3. Предложить посланникам в Дании и Швеции, а также послу в Лондоне, подыскать доверенных лиц, которым консулы могли бы адресовать вышеупомянутые телеграммы.

4. Поручить 1-й экспедиции составить словарь условного языка для открытых телеграмм.

5. Поручить генеральному консулу в Данциге барону Врангелю главный надзор за единством в действиях прочих консулов в Пруссии.

6. Снабдить последнего особым шифром для сношений с Варшавой и Вильно”[224].

В декабре 1895 года посол в Берлине Остен-Сакен сообщил министру иностранных дел, что из всех указанных выше мероприятий Министерства иностранных дел отчасти исполнены лишь первые три пункта, и то не в полной мере. Так например, вице-консул в Торне не назначен, несмотря на всю важность этого пункта. Во всей Познанской области, населенной поляками и имеющей с Россией общую границу на сотни верст, — не имеется ни одного русского агента. Из трех русских миссий в Гсрмании только один граф Муравьев ответил Остен-Сакену, что требуемая “личность для передачи депеш им отыскана”[225].

Последние же три пункта оставались вообще неисполненными. Генеральный консул барон Врангель никаких письменных приказаний и инструкций “о главном надзоре за единством действий консулов” не получал и даже не знал, “чего он может требовать от них — ему ни в чем не подчиненных, а тем более от военных агентов в Кенигсберге или будущего в Торне”. Особого шифра для сношений с генерал-губернаторами Варшавы и Вильно барон Врангель также не получал.

Далее Остен-Сакен указывал, что выбор кандидатов на пограничные консульские посты в Мемеле, Кенигсберге, Торне и Бреславле, а в особенности в Данциге, должен производиться, “ввиду трудности и ответственности возлагаемых на них поручений, крайне осмотрительно”. При выборе этих лиц такт, знания, опытность и безукоризненное прошлое, по мнению Остен-Сакена, — “будут играть важную роль”. Он отметил, что Прусское правительство зорко следит за русскими пограничными агентами, понимая их значение, и поэтому “мы должны быть вдвойне осторожны в выборе”. Но это требование исполнялось Министерством иностранных дел далеко не всегда. Как пример неудачного подбора консулов Остен-Сакен указал на двух бывших консулов — Платона в Бреславле и Эбергарда в Мемеле. Кроме того он указывал на желательность выбора консулов на пограничные пункты преимущественно из среды бывших военных, поступающих на службу в Министерство иностранных дел []

Министерство иностранных дел ответило Остен-Сакену, что оно с благодарностью принимает высказанные им мысли и на этом успокоилось.

Только через девять (!) лет, а именно 13 (26) мая 1904 года, министр иностранных дел писал Остен-Сакену следующее:

“...Имею честь обратиться к Вашему сиятельству с покорнейшей просьбой сообщить мне самым доверительным образом ваш отзыв по нижеследующим вопросам:

1. Снабжены ли наши консулы в пограничных местностях инструкцией от Главного штаба и необходимыми сведениями о современной организации и расположении германской армии в пограничных провинциях?

2. Имеют ли означенные консулы шифр для сношений непосредственно с Главным штабом и воинским начальством русских пограничных округов?

3. Приисканы ли те частные лица, через которых предполагалось совещанием передавать от консулов Гпавному штабу сведения чрезвычайной важности, и выработан ли словарь условного языка для сношений этих частных лиц?

4. Организован ли и как контроль посольства над означенной деятельностью консулов?

В том случае, если осуществление указанных мероприятий встретило какие-либо затруднения и по каким-либо соображениям не было приведено еще в исполнение в той или другой части, я просил бы Ваше сиятельство сообищть мне, равным образом, Ваше мнение, признаете ли Вы ныне своевременным возбуждение вопроса о пересмотре условий, выработанных совещанием 1892 года, системы собирания военно-политических сведений, поскольку дело относится к подведомственным Вам консулам, или полагаете, что современная организация нашей военной агентуры в Германии в достаточной степени обеспечивает собирание предусмотренных совещанием 1892 года данных...” [226]

На это письмо министра иностранных дел Остен-Сакен ответил 21 мая (3 июня) 1904 года, что “возложить требуемые обязанности на пограничные консульства без предварительной реорганизации их соспшва было бы делом, по меньшей мере, — рискованным, так как обязанности эти носят специальный и доверительный характер и требуют специальных, тщательно выбранных агентов, обладающих, кроме военных познаний, уточненным тактом, испытанностью и добросовестностью”.

“Применение выработанного секретным совещанием 1892 года проекта, — по словам Остен-Сакена, — не состоялось и никаких дальнейших предписаний для осуществления этого проекта получено не было”.

Далее Остен-Сакен писал: “...не считая себя компетентный в военном деле, я затрудняюсь ответить на предложенный мне Вами вопрос, насколько современная организация нашей военной агентуры достаточно обеспечивает собирание предусмотренных совещанием 1892 года данных. Скажу только, что при строго добросовеспиюм опиюшении к своему долгу прусской администрации, добывание секретных сведений представляется для наших военных агентов весьма трудный и рискованным делом. К тому же надзор за последними ведется весьма тщательный Не берусь судить о результате их деятельности, который более известен Генеральному штабу

Что же касается до своевременности пересмотра условий совещания 1892 года, то оно казалось бы в настоящее время нежелательным Вряд ли новое устройство собирания сведений военно-политического характера ускользнуло бы от внимания здешнего правшпельсшва, что могло бы вызвать весьма нежелательные и даже опасные для нас последствия Возбуждение подозрения германского правшпельства против нас ослабило бы добрососедские отношения его к настоящим затруднениям на Дальнем Востоке...”[227].

В ряде случаев оставляло желать лучшего и взаимодействие Министерства иностранных дел с Военным министерством на уровне представителей этих ведомств за рубежом. Отнюдь не редкими являлись столкновения военных агентов с послами. Последние никак не могли помириться с полуавтономным положением военных агентов. В Инструкции военным агентам 1880 года, взаимоотношения между военным агентом и послом определялись следующим образом:

“В официальных своих снтиениях они (военные агенты — Примеч. авт.) должны строго следовать указаниям дипломатических наших представителей, к которым должны обращаться также в случае всяких недоразумений и до сведения коих обязаны доводить как общие результаты своей деятельности, так в особенности все данные, имеющие политический характер”.

Но этого для министерства иностранных дел было мало. В 1900 году оно подняло вопрос о полном и непосредственном подчинении военных агентов послам, мотивируя это требование тем, что послы в большинстве случаев являются сведущими в военных вопросах.

Военное министерство на это не пошло, и в результате в силе осталось прежнее положение.

Здесь, кстати, будет уместно привести пример, характеризующий осведомленность в военных вопросах.

Командир Выборгского полка имени императора германского Вильгельма Церницкий рассказывал, что в Берлине граф Шувалов в 90-х годах прошлого века собрал всех русских офицеров, там находящихся, чтобы узнать их «мнение о германской армии и предложил им всем дать письменные ответы, дав на эту работу час времени. Сам он тоже написал. Когда были прочитаны эти ответы, которые очень высоко ставши германскую армию во всех отношениях, Шувалов сознался, что он, как отставший от военного дела, не понимал дела, так что признавал германскую армию хорошей, но не столь блестящей, как сейчас увидел из прочитанных отзывов, что, значит, он вводил правительство свое в заблуждение, не придавая в своих отчетах этой армии никакого значения...»[228].

Таким образом, получением разведывательной информации по вопросам военной безопасности России на рубеже XIX-XX веков занимались целенаправленно и регулярно только военные ведомства. Среди них первенствовало военное министерство и его военная разведка, что объяснялось преобладанием сухопутных войск в общей структуре вооруженных сил Российской империи. Военная и военно-морская разведки существовали и вели свою разведывательную деятельность за рубежом главным образом параллельно, будучи организационно несвязанными.

К середине 1903 года военная разведка стала играть важную роль как институт российского государства, обеспечивающий защиту национальной безопасности и интересов России. Ее структура стала принимать все более завершенный вид, включив в себя постоянные центральные и территориальные (периферийные) органы, а также развитые, для рассматриваемого момента времени, зарубежные силы и средства.