Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Книга 1

4.1. Организация и условия деятельности русской военной агентурной разведки на Дальнем Востоке

Военно-политическая и стратегическая обстановка на Дальнем Востоке в начале XX века, особенно после подписания антироссийского ага ло-японского договора 1902 года, стремительно осложнялась. Ситуация усугублялась удаленностью региона от Европейской части Росши.

В таких условиях наиболее эффективным выходом из ситуации была сочтена организация региональной системы военного управления во главе с Наместником царя на Дальнем Востоке. Для обеспечения оперативного контроля нового регионального органа военного управления за военно-политической и стратегической обстановкой на Дальнем Востоке было принято решение о переходе во второй половине 1903 года находившихся там военных агентов “на полное подчинение Наместнику Его Императорского Величества на Дальнем Востоке” [229].

В “Объяснительной записке” к введенному в соответствии с упомянутым решением “Положению военным агентам на Дальнем Востоке”, которое конкретизировало задачи военных разведчиков применительно к данному региону, отмечалось:

“Условия политической жизни Дальнего Востока вынуждают нас иметь здесь зоркую военную агентуру, деятельность которой для пользы дела была бы регламентирована особыми правилами, сообразно обширности наших задач на этой окраине и той степени боевой готовности, которую мы должны поддерживать, чтобы не быть застигнутыми врасплох”.

При этом констатировалось, что “...Зачастую военный агент па Дальнем Востоке может с достоверностью определить характер военных приготовлений лишь в том случае, когда он достаточно ориентирован в общей политической обстановке”.

Отсюда делался вывод: “Таким образом, на Дальнем Востоке в тесной зависимости политики и военного дела трудно разграничить сферу между ними, а поэтому естественно, что донесения военных агентов в целях более правильного освещения дела должны касаться той и другой области общественной жизни”.

На военных агентов возлагались также обязанности “по сбору и поддержанию в постоянной готовности сведений военного, политического и промышленного характера”.

В перечне сведении военного характера, подлежащих отслеживанию, наряду с перечисленными в “Инструкции военным агентам” 1880 1 ода присутствовали и такие, как “посылка офицеров (иностранных армий — Примеч. авт.) за границу; заказы оружия за границей и продажа своего оружия”.

К сведениям политического характера были отнесены “роль выдающихся государственных деятелей во внешней политике государства; соответствие внешней политики центрального правительства с общим настроением народной массы; деятельность и развитие тайных обществ; влияние иностранных государств на проведение в жизнь политических идей, имеющих отношение к областям Дальнего Востока”.

Военно-экономнческие вопроси должны были освещаться за счет “... наблюдения за существующими и за развитием новых промышленных предприятий, которые могут служить к увеличению военного могущества государства (железные дороги, торговый флот)...”. Интерес представляли также “...иностранные концессии и предприятия, поскольку они могут быть пригодны для целей военного характера”.

В число “важнейших обязанностей “военных агентов на Дальнем Востоке входило “получение секретных сведений, предположений на случай войны, а также карт, планов и других секретных изданий”.

“Сборуказанных выше сведений, —о тмечалось в “Положении...”, — военные агенты производят различными способами по своему личному усмотрению, причем однако каждому из них вменяется в обязанность:

а) иметь негласную агентуру ...во вверенном ему районе;

б) возможно чаще посещать войска, наблюдая их внутренний быт, воспитание, обучение, строевые занятия и маневры, стараясь при этом расширить круг знакомств среди местных офицеров; периодически лично осматривать те укрепленные пункты, которые имеют непосредственное значение по отношению к нашим задачам на Дальнем Востоке, военные учреждения и заведения, а также железные дороги, следя за их развитием и усовершенствованием”.

“Положением...” были предусмотрены должности помощников военных агентов: по одному — в Корее и Японии и два — в Китае (последние состояли соответственно при двух “гласных” военных агентах — в Чпфу и в Шанхае — Примеч. авт.)

Накануне воины организацией и ведением разведки на Дальнем Востоке помимо Главного штаба, получавшего разведывательные сведения по этому региону в основном через военных агентов в странах Западной Европы, занимались штаб Наместника на Дальнем Востоке, штабы Приамурского военного округа и Заамурского округа пограничной стражи.

Зарубежные силы русской военной агентурной разведки составляли военные агенты в Токио (Япония), Чифу и Шанхае (Китай), а также в Сеуле (Корея) с имевшимися у них в ряде мест помощниками военных агентов, а также несколько привлеченных последними к сотрудничеству негласных агентов. Военно-морское ведомство имело в Токио морского агента капитана 2-го ранга Александра Ивановича Русина, который также был переподчинен Наместнику.

Разведывательные задачи на Дальнем Востоке возлагались и на военных комиссаров — представителей России во время русской оккупации в Маньчжурии в городах Цнцикаре, Гирине и Мукдене, которые также подчинялись наместнику на Дальнем Востоке. Институт военных комиссаров в Китае просуществовал с 1900 года по 1907 год[230].

Военная агентурная разведка на Дальнем Востоке работала в весьма сложных условиях.

О тех трудностях, с которыми приходилось сталкиваться военным и военно-морским агентам в Японии при добывании разведывательной информации лучше всего свидетельствовали сами военные представители России в этой стране.

“Военным агентам приходится ограничиваться доставлением не тех сведений какие нужны и желательны, а какие можно добывать, — писал еще в 1898 году военный агент в Японии Генерального штаба полковник Янжул. — В Западной Европе военный агент имеет то важное преимущество, что в распоряжении его находится доступный ему обычный печатный материал по изучению быта и устройства иностранной армии, за исключением сравнительно немногих, не подлежащих гласности по мобилизации армии, по ее стратегическому сосредоточению... В Японии военный агент находится в совершенно иных условиях”[231]. “Подозрительность и осторожность военных властей до ходит до того, что они воздерживаются от публикаций даже таких невинных данных, как штаты и дислокация войск мирного времени, не говоря уже об организации частей по штатам военного времени... Поэтому из приказов и других гласных официальных распоряжений много узнать нельзя, — отмечал Янжул. — Между тем в Японии нет того международного отброса, который в Западной Европе составляет главный источник для добывания секретных сведений по военному делу. Между японцами, к чести их, охотников заниматься этим художеством не находится...”

“На самые заурядные вопросы, — продолжал военный агент, повествуя о проблемах получения разведывательной информации гласными способами с официальных позиций, — в лучшем случае получается уклончивый ответ и чаще — категорический отказ со ссылкою на существующие будто бы правила, воспрещающие сообщение подобного рода сведений”.

Мнение Янжула подтвердил его преемник на посту военного агента в Японии Генерального штаба полковник Б.П. Вапповекнн. В одном из своих донесении последний привел следующий случаи.

После года хлопот и настояний ему удалось, наконец, получить из японского военного министерства “Учебник по военной администрации”. При ознакомлении с учебником оказалось, что его содержание представляет собой “краткий, несвязный, неточный, непоследовательный пересказ ряда военных постановлений, иногда, совершенно второстепенных, причем все точные данные, цифры и штаты были опущены, а о вопросах комплектования сказано, что они секретны и будут изложены ученикам военной школы устно”[232].

“Каждый иностранец, — отмечали военные агенты в Японии, — состоит под деятельным наблюдением полиции”. Однако “непреодолимым препятствием “для иностранцев, по утверждению Янжула, служило незнание письменного японского языка. “Китайские идеографы, — писал Янжул, — составляют самую серьезную преграду для деятельности военных агентов... Не говоря уже о том. что тарабарская грамота исключает возможность пользоваться какими-либо, случайно попавшимися в руки негласными источниками, она ставит военного агента в полную и грустную зависимость от добросовестности и от патриотической щепетильности японца-переводчика вообще, даже в самых невинных вещах”. “Положение военного агента может быть по истине трагикомичным, — продолжал Янжул. —Представьте себе, что вам предлагают приобрести весьма важные и ценные сведения, заключающиеся в японской рукописи и что для вас нет другого средства узнать содержание этой рукописи, при условии сохранения необходимой тайны, как послать рукопись в Петербург, где проживает единственный наш соотечественник (бывший драгоман г-н Буховецкий), знающий настолько письменный японский язык, чтобы быть в состоянии раскрыть загадочное содержание японского манускрипта”. “Поэтому для военного агента остается лишь один исход, — приходил к неутенштельному выводу Янжуд—совершенно и категорически отказаться от приобретения всяких... секретных письменных данных, тем более, что в большинстве случаев предложения подобных сведений со стороны японцев будут лишь ловушкой”[233].

Невзирая па объективные трудности организации разведывательной деятельности в Японии с позиции военного агента, Главный штаб требовал как от последнего, так и от всех военных агентов па Дальнем Востоке оперативного отслеживания всех изменений, происходящих в вооруженных силах стран пребывания.

При исследовании процесса строительства русской военной агентурной разведки для более полного понимания ее состояния следует коснуться того, иго же представляло собой финансовое обеспечение тайной агентурной разводы нательной деятельности русской армии.

До войны с Японией Главному штабу на “негласные расходы по разведке” отпускалась “ничтожная сумма в 56 590 руб. в год, распределявшаяся между штабами округов от четырех до 12 тысяч на каждый. Военно-статистическому отделу Главного штаба оставалось на разведку около 1000 руб. в год”[234].

На особом положении находился Кавказский военный округ “благодаря ежегодному отпуску ему 56 890 рублей на разведку и содержание негласных агентов в Азиатской Турции”. Это являлось заслугой командующего Кавказским военным округом, который в 1895 году смог добиться, воспользовавшись представившимся случаем, отдельного “высочайшего соизволения” на выделение этой суммы в свое распоряжение для ведения разведки в Турции и Персии[235].

Кроме того, из интендантской сметы военного министерства (го сеть вне общей статьи расходов на военную разведку —Примеч. авт.) в распоряжение штаба Туркестанского военного округа отпускалось около 20000 рублен ежегодно “на экстраординарные расходы и надобности и на собирание и разработку сведений о сопредельных странах”[236]. Эти деньги распределялись штабом округа “начальнику Закаспийской области, командующему 2-м Туркестанским корпусом, начальнику 4-й и 5-й Туркестанских стрелковых бригад, начальнику Памирского отряда и офицеру Генерального штаба в Кашгаре (негласному военному агенту — Примеч. авт.)”. Но расход этот был тоже “не производителен”, так как “войсковые начальники распоряжались этими деньгами почти исключительно не в целях разведки” (то есть не в целях добывания разведывательных сведений и содержания тайной агентуры — Примеч. авт.)

В целом на ведение разведки по статье сметы военного ведомства, носившей название — “на известное Его Императорскому Величеству употребление”, отпускалось 113 480 рублей, почти ровно половина из которых шла только одному и далеко не самому важному в тот момент округу. Уровень расходов непосредственно на добывание разведывательных сведений и материалов можно оценить по тому, что, например, в 1905 году из 56890 рублей, выделяемых на разведку штабу Кавказского Военного округа, 40215 рублей направлялось на оплату содержания негласных военных агентов (по не работы тайной агентуры — Примеч. авт.)[237].

Попытки Главного штаба добиться изменения системы финансирования и увеличения ассигнований на ведение военной агентурной разведки остались безрезультатными.

Подобный уровень финансового обеспечения военной агентурной разведки был явно недостаточным для “широкой организации постоянной разведывательной службы в мирное время в целях, как добывания своевременно сведений военного и военно-политического характера о вероятном противнике, так и для заблаговременной подготовки в мирное время органов и личного состава разведывательной службы, начиная с низших разведчиков и толмачей до разведывательных отделений штабов, штаба Главнокомандующего включительно”. Эта неутешительная констатация содержалась в одном из документов Генерального штаба, подготовленного в 1906 году уже после окончания русско-японской войны[238].

Таким образом, финансирование в России разведывательной деятельности даже в предвоенное время не соответствовало масштабам и государственной важности поставленных задач, вследствие чего военная агентурная разведка не могла быть достат очно эффективной и решать эти задачи полностью и своевременно.

4.2. Динамика развития ситуации на Дальнем Востоке и деятельность русской военной разведки

Предвидя трудную борьбу с Россией, Япония всесторонне готовилась к войне. Обеспечив создание необходимых морских и армейских сил, изучив театр войны и наметив пули наступления, Япония перешла к изучению своего противника. Прежде всего она выяснила, в каком положении находится постройка Сибирской и Маньчжурской магистралей, какова их пропускная способность, в каком состоянии находится оборудование порт ов Порт-Артура, Талиенвана и Владивостока и их оборонительных укреплений, какими армейскими соединениями могут располагать русские на Дальнем Востоке до прибытия подкреплений из Европейской России. Японии особенно важно было знать о русских морских резервах на Балтике, которые могут быть переброшены для усиления эскадры, уже сосредоточенной в Тихом океане.

Ещё в 1902 году Япоштя заблаговременно начала готовить благо-прнятную дипломатическую обстановку в Европе, чтобы обезопасить себя от неожиданного выступления третьей державы. С этой целью в Европу была направлена миссия маркиза Ито, которой было поручено или договориться с Россией о сотрудничестве и разграничении сфер влияния, чтобы предупредить опасность войны, или заключить с Англией договор о военном союзе. Русская дипломатия не поняла целей японской миссии и не разгадала, что Япония еще колеблется в выборе ориенгашш между Россией и Англией. Обращения маркиза Ито в Петербурге были встречены очень холодно, а переговоры о спорных вопросах отклонены[239].

Руководство русской военной разведки стремилось точно определить степень и характер угрозы на Дальнем Востоке и нацеливало свои зарубежные силы на решение именно этой задачи.

В октябре 1901 года генерал-квартирмейстер Генерального штаба генерал-майор Я.Г.Жилинский в письме, адресованном военному агенту в Японии Генерального штаба полковнику Б.П.Ванновскому, отмечал, что “в течение настоящего года Главным штабом от Вашего Высокоблагородия было получено всего четыре донесения, между тем своевременное получение возможно более полных сведений о деятельности в Японии во всех сферах, а особенно в военной и морской, по прежнему является чрезвычайно важным, тем более, что, судя по английским газетам, издающимся в Лондоне, Токио и Шанхае, деятельность эта и по ныне представляется очень энергичной”[240]. Ванновскому было предложено “ныне же... в возможно непродолжительном времени”сообщить в Главный штаб целый ряд интересующих его сведении.

Одновременно Главный штаб указал военному агенту в Корее Генерального штаба полковнику И.И. Стрельбнцкому, что за 1901 юд от него было получено “только одно донесение по второстепенному вопросу об астрономическом определении положения некоторых пунктов Северной Кореи”в то время, как “сведение о состоянии корейских войск... было получено через агентов нашего Министерства иностранных дет” [241]. Стрельбнцкому также вменили в обязанность безотлагательно предоставить информацию по целому ряду вопросов.

Указания эти “однако не повлияли на усиление деятельности полковников Стрельбицкого и Ванновского”. Более того, как подчеркивалось в докладной записке по Главному штабу, “полковник Ванновский до сего времени (первая половина 1902 г.—Примеч. авт.) не представил еще отчета о больших японских маневрах в 1901 году”, первые сведения о которых “Главный штаб помимо газетных сообщений получил от Министерства иностранных дел”[242]. “Столь ничтожное число донесений ставит Главный штаб в полную неосведомленность как о деятельности Вашего Высокоблагородия по должности военного агента, так и о состоянии вооруженных сил Кореи”, — констатировал в своем письме на имя полковника Стрельбицкого начальник Главного штаба Генерального штаба генерал-лейтенант Сахаров 15 (28) мая 1902 года.

В том же месяце Главный штаб потребовал от Ванновского и Стрельбицкого, “чтобы они ежемесячно представляли бы донесения о всем происходящем в Японии и Корее”[243].

Однако и эти призывы не были услышаны в Токио и Корее. В этой связи, 4(17) толя 1902 года полковникам Ванновскому и Стрельбицкому было направлено уведомление о снятии их с занимаемых должностей. Учитывая, однако, что до прибытия своих преемников они будут исполнять обязанности военных агентов, Ванновскому и Стрельбиц-кому от имени военного министра была поставлена задача в шестимесячный срок составить военно-статистическое описание Японии и Ко-реи[244]. При этом обращалось внимание на то, что “в зависимости от исполнения работы” будет дана “оценка прав... на дальнейшее служебное движение”. Но и это не смогло подстегнуть нерадивых. Поставленная задача так и не была выполнена.

Подобное отношение со стороны военных агентов в Японии и Корее к исполнению своих служебных обязанностей предопределило искаженную оценку вооруженных сил стран пребывания.

По возвращении в Россию Ванновский счел возможным написать в своем докладе, что “японская армия далеко еще не вышла из состояния внутреннего неустройства, которое неизбежно должна переживать всякая армия, организованная на совершенно чуждых ее народной культуре основаниях, усвоенных с чисто японской слепой аккуратностью и почти исключительно по форме, а отнюдь не по существу, как, впрочем, это замечается и во всех прочих отраслях современной японской жизни. Вот почему, если, с одной стороны, японская армия уже давно не азиатская орда, а аккуратно, педантично организованное по европейскому шаблону более или менее хорошо вооруженное войско, то с другой — это вовсе не настоящая европейская армия, создавшаяся исторически, согласно выработанным собственной культурой принципам.

Пройдут десятки, может быть сотни лет, пока японская армия усвоит себе нравственные основания, на которых зиждется устройство всякого европейского войска, и ей станет по плечу тягаться па равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав. И это. конечно, в том случае, если страна выдержит тот внутренний разлад, который происходит от слишком быстрого наплыва -чуждых ее культуре исторической жизни идей”...

Куропаткнн на докладе Ванновского начертал: “Читал. Увлечений наших бывших военных агентов японской армией уже нет. Взгляд трезвый”[245].

Далеко не все военные агенты на Дальнем Востоке в этот период работали столь неэффективно в части добывания разведывательной информации. Так, “деятельность наших военных агентов в Китае за пять месяцев настоящего года выразилась в присылке следующего числа донесений:

— генерал-лейтенантом Вогаком — 17 рапортов и 81 депеша (из них 45 шифрованных);

— полковником Десино — 23 рапорта и 8 шифрованных депеш... Важнейшие сведения доставлены... о некоторых укрепленных пунктах в Южном Китае и об обороне нижнего течения реки Янцзыцзяна...” [246].

В начале 1903 года полковники Б.П. Ванновский и И.И. Стрель-бицкий были заменены Генерального штаба подполковниками В.К. Самойловым и Л .Р. фон-Раабеном, которые стали работать значительно активнее. Фон-Раабен в кратчайшие сроки — с февраля по июнь 1903 года — даже создал негласную агентурную есть из числа иностранцев. “В последнее время удалось организовать сбор сведений о Корее.

— отмечалось в докладе по Главному штабу, от 12 (25) июня 1903 года

— Наняты переводчики и имеются сотрудники европейцы из находящихся на корейской службе. Постоянные агенты из корейцев содержаться по одному в Генсане, Цинампо и Фузане и два в И-чжю.”[247].

В качестве источников информации о вооруженных силах Кореи и Япотши, размещенных на территории страны, у фон-Раабсиа выступали и высокопоставлышые военнослужащие. Так, “сведения о корейских войсках, о японском гарнизоне, о деятельности японцев вообще и прочие,

— подчеркивалось в Докладе, — получаются также от дворцового адъютанта.., от начальника юнкерского училища (единственного сколько-нибудь образованного корейского генерала) и от начальника военной канцелярии Императора”. Отдельные сведения получались военным агентом в Корее “из конторы русского лесопромышленного товарищества, от командированного в Корею кабинетом Его Императорского Величества горного инженера и от находящегося на корейской службе учителя русского языка” бывшего офицера, состоящего “агентом нашего министерства финансов”[248].

Извлечения из донесений “нашего военного агента в Корее Генерального штаба подполковника фон-Раабена... о деятельности японцев в Корее и о корейских войсках” регулярно “всеподданнейше представлялись Его Императорскому Величеству”. Так. замена одного человека другим на должности военного агента коренным образом изменила характер поступающей информации из Кореи.

Однако дни пребывания фон-Раабена на посту военного агента в Корее были сочтены. В июле 1903 года у него сост оялась дуэль с “чрезвычайным посланником и полномочным министром” в Корее А.И. Павловым (личность незаурядная и много сделавшая в последующем в части сбора разведывательной информации о Японии и се вооруженных силах, о чем будет сказано дальше — Примеч. авт.). Обстоятельства, приведшие к дуэта, неизвестны и не суть важны. Когда о происшедшем стало известно в Санкт-Петербурге, военный министр принял решение отстранить фон-Раабена от занимаемой должности. Для временного исполнения должности в Корею был командирован Гвардии капитан Н.М.Потапов. Первое время фон-Раабен отказывался признать полномочия Потапова, мотивируя это тем, что подобное смещение уже не входит в компетенцию военного министра[249]. Формально фон-Раабсн был прав, но его протест не был услышан. Официально Потапов приступил к временному исполнению должности военного агента с ноября 1903 года.

План воины японского командования носил активный характер и опирался на неподготовленность России к воине и недостаточность наличия русских сил на Дальнем Востоке к началу войны. Япония исходила из превосходства своего флота, что давало ей возможность уже с началом боевых действий путем уничтожения русской Тихоокеанской эскадры или изоляции ее в Порт-Артурской гавани захватить господство на море и тем самым обеспечить беспрепятственную переброску войск на азиатский материк. По расчетам японцев, господство на море и перевес сил на материке должны были обеспечить им первоначальный успех. Далее предусматривались оккупация Кореи и взятие Порт-Артура. А в последующем —разгром русской армии в Южной Маньчжурии[252].

Конечной целью Японии являлся захват Маньчжурии, Приамурского и Приморского края. Планировалась также оккупация острова Сахалин.

Характеризуя военные планы Японии, се мобилизационные возможности, следует отметить, что японские сухопутные войска(постоянная армия) по штатам мирного времени к концу 1903 года составляли 13 дивизий, около 150 000 человек.

Развернутая по планам военного времени, японская армия уже в первый период войны была доведена до 13 дивизий и 13 резервных бригад, общей численностью 375 000 человек[251]. К моменту заключения мира численность японских войск на всех театрах воины определялась в 442000 человек, из них на Маньчжурском ТВД — 381000 человек[252]. Доведение японской армии до штатов военного времени предполагалось за счет гак называемых запаса, рекрутского резерва и территориальных (резервных) войск.

Придавая решающее значение внезапности начала военных действий, японское правительство и командование особое внимание обратили на обеспечение скрытности своих приготовлений к войне и развертывания армии и флота.

Частичная мобилизация, сосредоточение действующего флота в главной базе, переброска войск в поргы посадки и сосредоточение в них транспортного флота и т.д. тщательно маскировались и проводились под видом обычных сборов, тренировочных учений и других мероприятий мирного времени.

Русский план войны на суше, наоборот, носил пассивно-оборонительный характер. Считалось, что японцы начнут высадку своих войск в Корее, откуда поведут медленное наступление в Маньчжурию. Действиями передового отряда, выдвинутого на реку Ялу, намечалось сдерживать продвижение противника, а тем временем вести сосредоточение своих главных сил у Ляояна, завершив его на седьмой месяц воины. Только тогда намечалось начать наступление, сбросить неприятельскую армию в море и высадить десант на Японские острова. План не учитывал возможности внезапных действий противника и быстрой высадки его крупных сил на континенте.

Русская эскадра на Дальнем Востоке имела крайне невыгодные условия базирования. Она была разделена на две части, которые дислоцировались на базах во Владивостоке, Порт-Артуре, находящимися на расстоянии 1800 км друг от друга. Сухопутное сообщение между ними в военное время было прервано, что же касается морского пути, то он проходил через Цусимский пролив, где был сосредоточен японский флот.

Главные силы Тихоокеанского флота базировались на Порт-Артур, который занимал выгодное стратегическое положение. Но как база флота он был плохо оборудован: внутренняя гавань была тесна и мелководна, она имела один и притом узкий и мелкий выход. Большие корабли могли входить и выходить из гавани только во время приливов, и то при помощи буксиров. Кроме того, Порт-Артур не был достаточно защищен с суши и с моря, не было здесь и соответствующего оборудования для ремонта кораблей.

План боевых действий на море начал разрабатываться в 1901 году и был утвержден в 1903 году.

Морской штаб наместника, разрабатывая план боевых действий Тихоокеанской эскадры, исходил из того, что русский флот на Дальнем Востоке, уступавший по своей силе японскому, не сможет помешать высадке армии противника на восточном и южном побережьях Кореи. Поэтому перед флотом были поставлены следующие задачи: используя Порт-Артур, вести борьбу за достижение господства на Желтом море; не допустить высадку японских войск на западное побережье Кореи; второстепенными действиями из Владивостока нарушать коммуникации противника и отвлекать часть сил японского флота с главного морского театра военных действий — Желтого моря. В случае же высадки японских войск на западное побережье Кореи эскадра должна была атаковать неприятельский флот, уничтожить его и после этого прервать коммуникации противника между портами Японии и Кореи[253].

Таким образом, если в начале войны перед Тихоокеанской эскадрой ставилась чисто оборонительная задача — не допустить высадку японских войск на материк, то после высадки их в Корее задача менялась, из оборонительной она превращалась в наступательную и сводилась к уничтожению японского флота.

После утверждения в план боевых действий Тихоокеанской эскадры внесли некоторые дополнения. В частности, с началом войны решено было выставить оборонительные минные заграждения в районе Владивостока, Порт-Артура и заливе Талиенвань.

В соответствии с планом военных действий на море был составлен мобилизационный план флота. Он предусматривал: создание походного штаба командующего морскими силами Дальнего Востока; пополнение кораблей боезапасами, топливом, продовольствием и другими видами снабжения; развертывание дозоров на подходах к базам флота; усиление службы наблюдения и связи за счет развертывания дополнительных постов и приведение их в боевую готовность; занятие кораблями своих мест по утвержденной диспозиции военного времени; возвращение кораблей - стационеров, находившихся в портах Китая и Кореи, в свои базы; усиление обороны рейдов оборудованием бонов и минными заграждениями.

Вопросы общего руководства русскими вооруженными силами на Дальнем Востоке должны были решаться наместником Дальнего Востока адмиралом Е.И. Алексеевым. Единого органа по совместному использованию армии и флота не было.

Составленные раздельно планы военных действий на суше и на море не были согласованы между собой, и поэтому исключалась возможность заранее продуманного взаимодействия между сухопутными и морскими силами, без чего трудно было рассчитывать на успех в войне. Армейское командование не знало, какие задачи должен был решать флот в войне, а морское командование — плана боевых действий сухопутных сил.

Большим недостатком оперативных планов армии и флота, а также мобилизационных документов, являлось то, что они были составлены в самых общих чертах и совершенно не предусматривали внезапное нападение Японии без объявления войны. Вместе с тем, в 1902—1903 гг. в Морской академии проводилась стратегическая игра на тему “Война России с Японией в 1905 году”. В основу ее была положена идея “внезапного начала военных действий со стороны Японии без объявления войны”. На основании проведенной игры были сделаны довольно серьезные выводы, в том числе и о возможном внезапном нападении Японии на Россию. Однако Главный Морской штаб, который возглавлял контр-адмирал З.П. Рожественский и, кстати, руководил этой игрой, никаких мер по корректировке плана военных действий морских сил на Дальнем Востоке в соответствии со сделанными выводами не принял.

Несмотря на крайне незначительные силы, которыми русская военная агентурная разведка располагала за рубежом в дальневосточном регионе, она неё же смогла частично и скрыть подготовку Японии к войне против России.

“По донесениям наших военных агентов в Японии численность японской армии по штатам военного времени определялась к началу текущего года (1904 г. — Примеч. авт.)... в 10375 офицеров (не считая офицеров запасных войск) и 348074 нижних чинов”[254]. Имевшаяся в распоряжении Главного штаба разведывательная информация нашла отражение в “Сборнике новейших сведений о вооруженных силах иностранных государств (Япония)”, изданном в первой половине 1903 года и переизданном с “исправлениями и дополнениями” только в 1904 году.

Вместе с тем из “Сборника...” за 1903 год следовало, что территориальные войска, за счет которых в том числе должна была доводиться до штатов военного времени армия, “будут готовы сравнительно не скоро и после своего сформирования уйдут отчасти па пополнение постоянных дивизий”, общей численностью 125 тысяч человек.

Согласно предположениям “Плана стратегического развертывания войск Дальнего Востока”, составленного в Главном штабе, после завершения формирования в Японии “территориальной армии” последняя, “вследствие незаконченности своей организации едва ли может быть привлечена к главным операциям”[255]. В этой связи, указывалось далее, японская армия будет усилена только тремя дивизиями и будет доведена до 160 тысяч человек. Вот та максимальная цифра японских войск , которые, по расчетам составителей документа должны были противостоять русским армиям.

Между тем, в Японии уже были завершены подготовительные мероприятия по формированию территориальных (резервных) войск па случай войны. Буквально в первые дни войны за счет этих войск постоянная армия была увеличена почти на половину ее состава и большей частью не в*тылу и не на Японских островах, а на полях сражений. Уже в конце апреля японцы имели в своем распоряжении на мат ерике четыре армии, общей численностью в 206 тысяч человек. При этом из 13 дивизии в Японии была временно оставлена только 7-я. Одновременно с постоянными войсками были переброшены и сформированные резервные бригады.

И “План стратегического развертывания войск Дальнего Востока” и “Сборник новейших сведений о вооруженных силах иностранных государств” и ряд других документов не рассматривали возможности наращивания численности японской армии за счет последующих мобилизаций как в стране в целом, так и на театре военных действий.

“Общее напряжение, которое могла выдержать Япония” в том, что касается численности ее вооруженных сил было, согласно официальным данным, сопоставимо с численностью японской армии по штатам военного времени. На самом же деле, в общей сложности во время войны Япония могла выставить около трех млн. человек, физически годных к военной службе. Однако фактически было призвано только 1 185 000 человек.

Недооценку степени боеготовности японской армии пытался изменить занявший пост военного агента в Японии Генерального штаба подполковник Самойлов, первые доклады которого в Санкт-Петербург были достаточно пессимистичными. Так, рапортом от 24 мая 1903 года он сообщил в Главный штаб: “Все, что касается численного состава армии в Японии составляет большой секрет, и достать какие-либо сведения можно только случайно. Сведения же, сообщенные мне иностранными военными агентами, хотя и разнящиеся от наших, не могут считаться достоверными”[256].

За небольшой срок, отпущенный ему до начала русско-японской войны — чуть более полутора лет, — Самойлову так и не удалось завести негласную агентуру из числа иностранцев. Впрочем, он к этому и не стремился. Вместе с тем, блестящий аналитик В.К. Самойлов установил широкий круг знакомств как среди японцев, так и уже упоминаемых иностранных военных агентов (в числе последних был и французский военный атташе барон Корвизар). Сведения, полученные им на доверительной основе от знакомых, а также собранные путем наблюдения и осведомления и почерпнутые из местной прессы, создавали основу для последующих обобщений и выводов.

Оценивая японские маневры 1903 года, Самойлов писал: “Делая теперь, так сказать, практические выводы на случай войны с Японией, должно указать, большую подвижность армии, громадную и хорошо обученную артиллерию (говорю на основании опыта войны 1900 г.), значительный % горной артиллерии (у нас на Дальнем Востоке всего две батареи), ...доказанное на деле мужество и умение умирать на поле сражения”[257]. “Что касается выносливости японских войск, то позволю себе сказать, — продолжал военный агент, — что невыносливость эта условная, происходящая от перегрузки солдата, к холоду японцы приспособляться еще не научились, но научатся, как научились и всему другому”. От зоркого глаза Самойлова не ускользнули и недостатки, присущие японской армии: “неумение пользоваться конницей”, “чувствительность ко всяким неожиданностям и случайностям ”, “непривычку к ночным маршам и действиям” и т.д.

Самойлов уделял большое внимание и вооружению японской армии. Еще в декабре 1903 года он докладывал о том, что “страна восходящего солнца” рассчитывает получить с заводов Круппа в Германии в течение 1904 года “для осадного артиллерийского парка еще 20 орудий 12-ти сантиметровых и 24 орудия 15-ти сантиметровые”[258].

Уже с середины 1903 года русский посланник в Японии барон Розен и военно-морской агент капитан 2-го ранга А.И. Русин систематически доносили о верных признаках подготовки Японии к войне: о начавшейся мобилизации, реквизиции и вооружении судов торгового флота, организации Главной квартиры верховного командования, о закладке новых кораблей и служебных перемещениях морских офицеров.

Капитан 2 ранга А. И. Русин, находившийся в Японии в 1899—1904 гг., донес в марте 1903 года в Главный морской штаб данные по японскому плану войны с Россией. Он указал, что Япония будет стремиться “1) занять Корею; 2) не дать России окончательно утвердиться в Маньчжурии; 3) попытаться сделать демонстративную высадку близ Приамурской области, 4) такую же высадку осуществить на Квантуне и 5)при удаче этих двух операций попытаться овладеть вышеуказанными областями”[259].

Оценка мобилизационных возможностей Японии, сделанная Русиным, была ближе к истинной цифре, чем подобные оценки других источников. В 1903 году он сообщил в ГМШ, что когда “новые законы вполне войдут в силу”, японская армия будет иметь в своем составе 633 415 человек. Препровождая эти сведения в Военное министерство, Главный морской штаб упомянул, что сам Русин считает их преувеличенными, однако указал, что “но представляет их без всяких изменений в силу того, что они добыты из частного источника и могут быть приняты в соображение при определении точного количества войск”[260].

Следует отметить, что донесения военно-морских агентов попадали в военное ведомство достаточно редко и после предварительного отбора в ГМШ, что не могло не сказаться отрицательно на осведомленности Военного министерства о военно-морских аспектах угрозы России.

“...Наша военно-морская агентура в Японии была совершенно изолирована от остальных и потому для армии практического значения не имела. Между тем война должна была начаться как раз с морских операций и десантов и потому военно-морские сведения имели для сухопутных штабов на нашей тихоокеанской окраине самый живой интерес”, — отмечалось в отчете Военно-исторической комиссии по описанию русско-японской войны[261].

Состояние военно-морской разведки накануне русско-японской войны не могло не вызывать обеспокоенность и, в первую очередь, со стороны офицеров флота. Так, в №1 “Морского вестника” за 1904 год была опубликована статья старшего лейтенанта Б.И. Доливо-Добровольского (будущего руководителя военно-морской разведки — Примеч. авт.) под названием “Разведочная служба во флоте нес организация”, в которой просматривалась достаточная осведомленность авт ора о предмете исследования. “Мы хотим настоять здесь,—отмечал старший лейтенант флота на пороге открытия боевых действий на Дальнем Востоке, — на необходимости правильной организации разведочной службы. не оборудовав ее теперь, прийдется во время ее импровизировать и тогда, конечно, она не сможет дать всего того, чего мы вправе были бы от нее ожидать”[262].

По мнению Доливо-Добровольского, в качестве источников добывания разведывательной информации — “ресурсовузнавания” — должны выступать:

“1. Донесения сигнальных береговых станций;

2. Крейсеры и специальные разведочные суда;

3. Консулы дипломатические или специальные агенты в странах соседних с неприятелем;

4. Донесения коммерческих судов;

5. Шпионы на неприятельской территории;

б.. Случайные письма и сведения, получаемые частными лицами;

7. Сведения, имеющиеся в Главном морском штабе;

8. Другие вспомогательные ресурсы”.

При этом автор отметил, что “такая же приблизительно классификация была применена в Америке в прошлом, 1902 году, на лекции ...прочитанной в военно-морской коллегии”[263].

Примерами решения поставленной задачи являются и донесения в штаб Наместника на Дальнем Востоке от военных агентов в Японии и Корее.

В начале сентября 1903 года военный агент в Токио Генерального штаба полковник В.К. Самойлов в одном из своих донесений предупредил: “Флот готов.. Бла годаря большой готовности японских армий и флота и обилию транспортных средств, отправка даже значительного отряда на материк не встретит особых затруднений и может быть произведена почти внезапно”[264]. “Я считал и считаю, — писал Самойлов начальнику штаба Наместника 9 (22) декабря 1903 года, — что через два месяца на Ялу может быть 10 дивизий... Допускаю возможность, если продвинется вперед к этому времени формирование территориальных войск, и все 12 дивизий.”[265]. “Основным планом действий японцев будет попытка одержать над нами частный успех до сбора нами достаточных сил, — предостерегал тогда же Самойлов военного министра А Н. Куропапсина, — и затем надеяться на вмешательство других держав, неспособных допустить, чтобы Россия раздавила Японию” [266]. “Кто поручится, — прогнозировал в декабре 1903 года военный агент в Японии развитие событий, — что нас не заставят прекратить кампанию тогда, когда мы только будем в состоянии начать ее? Какие же у нас бу дут шансы для заключения приличного мира?”

Временно исполняющий должность военного агента в Корее Генерального штаба подполковник Потапов в октябре 1903 года доложил, что “через чиновников двора (то есть через негласных агентов русской разведки, которых она имела при корейском дворе — Примеч. авт.)удалось увидеть наброски плана русско-японской войны переписанного в виде заметок на платье одним из шпионов императора бывшем в Японии”. Потапов ознакомился с планом лично и получил его часть для более подробного изучения и оценки. Полученные сведения в краткой форме были им доложены по команде в штаб Наместника[267].

В конце 1903 года русские военные агенты в Корее донесли, что “на случай войны с Россией Японией приняты в Корее следующие меры: в Сеул прибыло 50 японских офицеров и 306 нижних чинов... В северной Корее появились японские вооруженные разведочные и съемочные партии; в Чемульпо тайно доставлены боевые припасы; близ Кунзана устроены скла-дыугля; в Сеуле и Чемульпо — склады продовольствия... численность японцев в городах Кореи заметно возрастает”[268].

За месяц до войны — 27 декабря 1903 года (9 января 1904 года), — Генерального штаба полковник В.К. Самойлов докладывал из Токио: “С начала января н.с. давно уже делаемые приготовления для отправления войск в Корею сделались очень энергичны. Началось фрахтование еще новых судов, по последним данным надо считать, что всего зафрахтовано 32 парохода, из них в Морском ведомстве 6 или 7.

По достоверный сведениями в разных дивизиях делаются приготовления к походу. Во 2-й и 12-й дивизиях призвана часть запасных

О призыве запасных в других дивизиях сведений не получено, хотя по-видимому везде делаются предварительные распоряжения на случай такового — отвод помещений и пр. Поспешно заготовляют в разных местах зимние вещи: фуфайки, набрюшники, теплые гетры.

5 января н.с. издано формальное запрещение печатать в газетах всякие сведения, касающиеся передвижения судов, транспортов и войск. Приняты строгие меры относительно телеграфной корреспонденции — телеграммы сколько-нибудь подозрительные не принимаются.

7 января много офицеров Главного штаба выехали на юг, офицеры, читавшие лекции в разных учебных заведениях, откомандированы в свои части.

Обычный сбор начальников дивизий, ежегодно происходящий в январе — отложен.

В Главном штабе, военном и морском министерствах — спешная работа. На бывшем вчера обычном зимнем параде не было и половины штабных офицеров.

По достоверному сведению 8 из зафрахтованных судов перекрашены в цвет военных судов.

За недостатком пароходов закрыты линии в Сев. Китай, Австралию, Бомбей и по-видимому сняты с линии Шанхай — Йокогама, ходившие здесь два парохода Красного Креста: “Козай Мару” и “Хакуай Мару” По достоверному сведению оба парохода имеют в трюмах все необходимое для превращения их в госпитальные транспорты.

Отделения Красного Креста обнаруживают усиленную деятельность, в некоторых местах уже сформированы отряды.

Опять начался прилив пожертвований на войну, но пока нет сведений, чтобы пожертвования эти принимались.

Основываясь на вышеперечисленном числе транспортов, надо думать, что пока число отправляемых войск — 2 дивизии, кроме того железнодорожные части, саперы и кули, которых понемногу собирают” (неоднократное использование Потаповым словосочетания “достоверные сведения” свидетельствует о наличии у русского военного агента надежных тайных источников информации — агентов — Примеч. авт.)

“Как я доносил, — писал Самойлов, — начиная с весны работали все не покладая рук и можно сказать, что ничего не упущено, а теперь только доводят готовность до последней степени. Во всяком случае в Корею будут отправлены войска и с этим надо считаться как бы с фактом совершившимся с нашего или без нашего согласия.

Раз же в Корею будут введены войска в таком большом количестве, то, по моему мнению, паше соперничество с Япониею на Дальнем Востоке за преобладание не может решиться без ущерба достоинству России иначе как войной. В этом не может быть теперь никакого сомнения, ибо японцы без боя из Кореи не уйдут, а в наши интересы не может входить пребывание японских войск в Корее в таком значительном количестве и преобладание их во всех отношениях.

Поэтому мне кажется, что. упуская теперь случай потопить две дивизии и разбить конвоирующую эскадру (случай редкий), мы должны тем не менее самым усиленным образом готовиться к войне, которая может разразиться каждую минуту Здесь почему-то господствует мнение, что война разразиться в марте, когда потеплеет. Я не берусь предсказывать, когда это случится, но уверен, что это будет”[269].

Накануне нового 1904 года русскому посланнику в Токио были сообщены последние японские предложения по корейскому вопросу, по которому переговоры тянулись уже более полу года. Вручая представителю России барону Розену последнюю ноту, японский министр иностранных дел барон Комура добавил, что “дальнейшее промедление будет крайне неблагоприятно для обеих сторон...”

Резко накалившаяся обстановка на Дальнем Востоке, столкнувшиеся в Корее интересы Японии и России и откровенный курс Японии на ликвидацию положений навязанного ей Симоносекского договора — всё это заставило Наместника и командование Тихоокеанской эскадры форсировать подготовку к воине.

Война с Японией, которая еще с 1899 года считалась весьма вероятной, во второй половине 1903 года уже считалась командованием русской Тихоокеанской эскадры неизбежной. В середине ноября 1903 года отряд русских боевых кораблей в составе броненосцев “Петропавловск” и “Полтава”, крейсера “Боярин”, канонерской лодки “Бобр” и эскадренных миноносцев “Грозовой” и “Внушительный” вышли в море начав демонстративный поход в Чемульпо с целью “охладить горячие головы в Токио”. 21 ноября (4 декабря) 1903 года отряд прибыл в Чемульпо, где демонстрировал флаг до 2 (15) декабря, и ушел оттуда после прямого приказа из Петербурга.

Русское правительство, надеясь на решение спорных с японцами вопросов путем переговоров, настоятельно требовало от дальневосточного командования “не бряцать оружием, не провоцирован, японцев”. Штабы Наместника — адмирала Алексеева и командующего эскадрон Тихого океана — вице-адмирала Старка получали многочисленные директивы из Петербурга, требовавшие “терпения, сдержанности и миролюбия” С другой стороны, в них поступали разведывательные донесения от военных и военно-морских агентов в регионе и разведывательные сводки из центральных органов в столице, показывавшие, что война с японцами “ужерешена”. Русское командование на Дальнем Востоке, жившее идеей превентивного удара, но связагшое приказами из Петербурга, вынуждено было постоянно ограничиваться полумерами[270].

Об ориентировке и направлении мыслей правительственного руководства и морских сфер в самый канун русско-японской воины 1904—-1905 гг. свидетельствует следующее.

Готовясь к войне на Дальнем Востоке Морское министерство исходило из допущения и возможной войны, с Германией, вследствие чего Главный Морской штаб в начале 1904 года свои взгляды на дислокацию флота сформулировал так:

“При возникновении спора с Германией трудно было бы рассчитывать на обратную переброску флота из Тихого океана. Несравненно благоразумнее был бы расчет на успех посылки даже в самый разгар войны с Японией всего нашего флота из Финского залива в Тихий океан, если бы в Тихом океане мы содержали только слабую эскадру, а в Балтийском море — флот значительно сильнее японского”[271].

Состояние боевой готовности русских вооруженных сил на Дальнем Востоке характеризуют следующие факты.

Всего русский флот располагал на Тихом океане семью броненосцами, четырьмя броненосными и семью бронепалубнымн крейсерами, двумя легкими крейсерами, одним вспомогательным крейсером, семью канонерскими лодками, двадцатью эскадренными миноносцами и семью номерными миноносцами, двумя минными заградителями и двумя минными крейсерами. Итого — 59 вымпелов. Кроме того, к моменту начала войны в районе Суэца, двигаясь на Дальний Восток, находился отряд кораблей адмирала Вирениуса, включавший броненосец “Ослябя”, броненосный крейсер “Дмитрий Донской”, бронепалубный крейсер “Аврора”, легкий крейсер “Алмаз”, вспомогательные крейсеры “Смоленск” и “Саратов”, несколько миноносцев типа “Циклон”.

Япония к началу войны имела шесть броненосцев, восемь броненосных крейсеров, двенадцать легких крейсеров, восемь канонерских лодок, двадцать семь эскадренных миноносцев и девятнадцать миноносцев — всего 80 вымпелов. Абсолютное большинство кораблей были боеготовы и активно занимались оперативной и боевой подготовкой[272].

В декабре 1903 года, вследствие поставленных Петербургом из-за трудностей снабжения флота жестких требований экономии, то есть в самый канун войны из всей эскадры Тихого океана в строю находились только броненосец “Полтава” с крейсерами “Баян”, “Боярин” и “Новик”. Все прочие корабли эскадры, не считая “стационеров”, были выведены в вооруженный резерв. “Стационеры” — русские корабли, находившиеся в портах Кореи и Китая для демонстрации флага и наблюдения за обстановкой были развернуты “для поддержания... связи с нашим посланником в Сеуле и со стационерами нейтральных держав, а также для наблюдения за деятельностью японцев” в следующих пунктах: бронепалу бный крейсер “Варяг” и канонерская лодка “Кореец” — в Чемульпо, канонерская лодка “Маньчжур” в Шанхае, учебное судно “Забияка” — в Чифу, а канонерская лодка “Сивуч” — в Инкоу.

“Конечно, нахождение стационеров в таких важных пунктах как Чемульпо, Шанхай, Чифу, Инкоу могло быть весьма полезно с точки зрения агентурного наблюдения при должном внимании к донесениям их командиров”, — писал контр-адмирал В.П. Дудоров в воспоминаниях об адмирале Непенине[273].

“Получив от непожелавшего назвать себя англичанина еще дней за 10 до минной атаки японцев на эскадру, сведения о планах японцев начать войну внезапным нападением, — продолжал Дудоров — командир “Забияки” капитан 2 ранга Лебедев счел своим долгом лично доложить об этом наместнику и срочно, снявшись с якоря, пришел в Порт-Артур”.

Однако, по свидетельству очевидцев, “Алексеев не только не отнесся с должным вниманием к этому докладу, но даже весьма неровно и резко разнес Лебедева за самовольный приход, обвинив его в том, что этим он разносит панику”. “Это донесение, — объяснял поведение Наместника Дудоров, — ставило его в еще более трудное положение перед лицом инструкций из Петербурга — избегать всего, что могло бы спровоцировать Японию на войну в то время, когда русское правительство все еще цеплялось за надежду мирного разрешения конфликта в Корее без радикальных уступок со своей стороны”[274].

Анализ поступавших от военных и морских агентов через штаб Наместника на Дальнем Востоке, а также от стацнонсров сведений заставил в конце концов Главной штаб и Главный Морской штаб прийти к однозначному выводу — Япония приступила к непосредственной подготовке к началу войны против России.

Неопровержимые доказательства неизбежности воины и установление русской разведкой почти точной даты ее начала вынудили Наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева 29 декабря 1903 года (11 января 1904 года) отдать приказ № 224 о начале флотом кампании.

3(16) января 1904 года броненосец “Петропавловск”, исполняя этот приказ, вышел на внешний рейд Порт-Аргура под флагом командующего эскадрой вице-адмирала Старка, где после пробы машин и уничтожения девиации компасов занял свое место по утвержденной диспозиции. До 18 (31) января 1904 года из резерва были выведены и все остальные корабли Тихоокеанской эскадры, принимались меры по охране рейда, последние корабли перекрашивались в боевой оливково-зеленый цвет, грузились все виды боевого снаряжения и боезапасы[275].

19 января (1 февраля) 1904 года в 5:30 утра на броненосце “Петропавловск” был поднят сигнал: “Суда, стоящие на внешнем рейде — учение № 1”. По этому сигналу на всех кораблях пробили боевую тревогу и эскадра приготовилась к бою. В 18:30 по сигналу “Петропавловска” дежурные миноносцы вышли на охрану дальних подступов к рейду, а в 21:00 эскадра закрыла огни. Отныне сообщения с берегом допускались только до 17:00.

20 января (2 февраля) 1904 года на борту “Петропавловска” состоялось совещание под председательством адмирала Алексеева. Обсудив последние разведсводки, пришедшие из Токио, Шанхая и Чифу, участники совещания вновь сошлись во мнении о неизбежности войны и необходимости упреждающим ударом сорвать планы противника.

В тот же день адмирал Алексеев запросил разрешение царя на выдвижение флота к Чемульпо для “противодействия высадке японских войск морскими силами” и на мобилизацию войск Дальнего Востока. Не получив ответа на запрос, адмирал Алексеев приказал 21 января (3 февраля) 1904 года совершить демонстративный поход всей эскадрой к Шантунгу.

В 5 ч. утра 21 января (3 февраля) 1904 года эскадра начала последовательно сниматься с якоря. В 16:00 из Порт-Артура последовал телеграммой приказ вернуться назад. 22 января (4 февраля) 1904 года эскадра пришла на внешний рейд Порт-Артура.

Выход эскадры к Шантунгу вызвал сильное недовольство в Петербурге и переполох в Токио. Из Петербурга адмиралу Алексееву последовали строжайшие директивы не провоцировать японцев, поскольку “крайне желательно прийти к мирному соглашению с Японией или помень-шеймере, насколько возможно, продлить обмен взглядов с японским кабинетом”. С большим трудом адмиралу Алексееву удалось добиться разрешения оставить эскадру на внешнем рейде, чтобы в случае необходимости оперативно ввести ее в бой. Однако специальной директивой ему было запрещено выставлять на кораблях противомшшые (противоторпедные) сети, так как эти “сети, выставленные в мирное время, могли спровоцировать японцев...”[276].

21 января (3 февраля) Главный Морской штаб специальной директивой объявил приказ о подготовке старших курсов Морского инженерного училища к досрочному производству не позже 25 января (7 февраля) в офицеры без экзаменов и защиты дипломных проектов и немедленной их отправке на Дальний Восток (время в пути — 20 суток — Примеч. авт.) для распределения по судам Тихоокеанской эскадры. Столь исключительная мера достаточно убедительно говорила о том, что Главный Морской штаб уже перешел к мобилизации личного состава флота ввиду близости начала военных действий[277].

Японцы, имея от своей разведки информацшо о намерениях адмирала Алексеева нанести им упреждающий удар, узнав о выходе 21 января (3 февраля) 1904 года русской эскадры “в неизвестном направлении”, на чрезвычайном совещании правигельсгва под председательством императора 22 января (4 февраля) 1904 года решили безотлагательно начать войну, поскольку “русская эскадра, свободная в своих действиях, могла расстроить все планы и расчеты японского правительства”.

В это время, но только 22 января (4 февраля) 1904 года в 8 часов вечера, после неоднократных напоминаний японского посланника Курило, министр иностранных дел России Ламздорф пригласил его к себе и сообщил посланнику сущность русского ответа, пересланного накануне Наместнику Дальнего Востока адмиралу Алексееву для передачи в Токио. Ответ был составлен в весьма примирительном тоне и заключал согласие на все японские предложения.

На Дальнем Востоке события разворачивались прямо в противоположном направлении. Япония, закончившая все приготовления к началу войны и считавшая момент для себя наиболее благоприятным, уже не намерена была идти на примирение. Военный совет под председательством японского императора постановил начать войну. Была немедленно послана телеграмма в Петербург об отозвании посланника, а по армии и флоту отдан приказ об открытии военных действий.

Телеграмму с русским ответом на японскую ноту по корейскому вопросу получили в Токио только 25 января (7 февраля) — уже после разрыва дипломатических отношений, о котором министр иностранных дел -Японии Комура уведомил русского посла в Токио барона Розена ещё накануне, 24 января (6 февраля), объявив, что по решению японского правительства “сношенияпрерваны”.

Японский флот вышел из Сасебо в 9 часов утра 24 января (6 февраля) 1904 года и приступил в открытом море к захвату русских пароходов.

В России усилиями военной разведки были вполне осведомлены об обстановке на Дальнем Востоке и о непосредственной подготовке Японии к развязыванию войны, но до последнего момента продолжали надеяться, что это лишь военная демонстрация, а на непосредственное нападешк* на Россию Япония, учитывая общую мощь Российской империи, не решится. Надежды оказались беспочвенными.

Адмирал Алексеев получил известие о разрыве дипломатических отношений с Японией 24 января (6 февраля) 1904 года, но в телеграмме содержались уверения, что “этот факт не означает неизбежности войны”[278]. Эскадра продолжала стоять по диспозиции боевой готовности. С наступлением темноты закрывались огни, всякая связь с берегом прекращалась, орудия противоминной артиллерии были постоянно заряжены, комендоры несли вахты круглосуточно.

26 января (8 февраля) 1904 года сигналом с флагмайского корабля эскадры в Порт-Артуре был передан приказ впце-адмирала Старка о выносе принадлежностей сетевого заграждения на палубы и о готовности к немедленной его постановке. Однако исполнительного приказа не последовало.

В штабах Алексеева и Старка несмотря на уверения Петербурга вновь стало доминировать мнение о необходимости выхода в море, даже если это мероприятие и пойдет вразрез с приказами из столицы.

26 января (8 февраля) 1904 года с флагманского корабля были переданы на эскадру следующие сигналы:

10:00 — “Эскадре Тихого океана со спуском флага прекратить сообщения с берегом”;

11:35 — “Эскадре Тихого океана — сегодня вступить в дежурство крейсерам “Аскольд” и “Диана”;

11:40 — “Эскадре Тихого океана — сегодня дежуривши по освещению внешнего рейда быть “Ретвизану” и “Палладе”;

16:50 — “Эскадре Тихого океана — приготовиться к походу завтра в 8 ч. утра, иметь 10 узлов хода, взять провизии на три дня”;

17:05 — “Амуру” и “Енисею” (минные заградители — Примеч. авт.) с миноносцами идти на внешний рейд завтра в 7 ч. 30 мин утра”;

17:40 — “Судам, стоящим на внешнем рейде, приготовиться отразить минную атаку, 6-дюймовые башенные орудия не заряжать”.

После передачи последнего сигнала на всех кораблях эскадры была пробита боевая тревога, опробованы прожектора, заряжены противоминные орудия и закрыты все огни, кроме якорных.

В 20:00 на борту “Петропавловска” состоялось совещание с участием командующего эскадрон вице-адмирала Старка и начальника штаба наместника контр-адмирала Витгефта, на котором был составлен приказ о выходе эскадры в море 27 января (9 февраля) 1904 года, определен се состав и походный сгрой. В морс, выдпш аясь к Чемульпо на перехват японского флота должны были выйти все броненосцы л крейсера, оба минных заградителя, транспорт “Ангара” и оба отряда эсминцев. На совещании были обсуждены также некоторые дополнительные меры по охране рейда. Совещание окончилось в 23:00.

В последние предвоенные дни отмечалось повальное бегство японцев из Порт-Артура. Эскадра в соотвсгствии с приказом находилась в состоянии полной боевой готовности (экипажи находились на борту полностью, круглосуточно неслась вахта енгнальщнкамн-наблюдате-лями и артиллерийской прислугой у орудий противоминных калибров, на мостиках находились вахтенные офицеры, энергетические установки обеспечивали корабль теплом и элекгроэнергией, но котельные установки к немедленной даче хода не готовились — Примеч. авт.), однако некоторые корабли поздним вечером 26 января (8 февраля) 1904 года имели палубное освещение вюночениым, так как проводили срочную погрузку угля. Горел и входной маяк в порт-артурскую гавань: крепость была одновременно коммерческим портом.

Командование эскадры дало дежурным миноносцам, высланным для охраны дальних подступов к порт-артурскому рейду инструкцию: “В случае необходимости... полным ходом возвращаться к эскадре, подходить к флагману и докладывать о случившемся”.

В 23:35 в самый момент появления на рейде миноносцы противника были обнаружены и освещены прожекторами русских кораблей, но их сначала приняли за своих, так как знали о возможности подхода русских миноносцев с моря и, к тому же, силуэты японцев напоминали силуэты наших кораблей. Японцам удалось выпустить торпеды и подорвать три русских корабля — “Цесаревич”, “Ретвизан” и “Палладу”[279].

За день до нападения японцев на русский флот в Порт-Артуре — 26 января (8 февраля) 1904 года в Санкт-Петербурге за подписью военного министра генерала от инфантерии и генерал-адъютанта А.Н. Куропаткина свет увидел доклад, в котором достаточно точно, как подтвердилось уже в ходе русско-японской войны, излагался замысел японского стратегического плана ведения боевых действий[280].

“Кампания начнется атакою нашего флота. — отмечалось в докладе, — дабы получить господство на море. Разбив наш флот, японцы производят высадку в Цинампо и даже в устье Ялу. Быстро собрав 7—8 дивизий, японцы вторгаются с ними в Южную Маньчжурию, оттесняют наши войска к северу... В это же время 3—4 дивизии производят высадку на Квантуне, оттесняют наши войска в Порт-Артур и. при помощи ускоренной осады, овладевают им”.

Доклад Куропаткина, прямо указывавший на неизбежность развязывания Японией войны, заканчивался однако оговоркой: “Все это мною написано совершенно предположительно, без каких-либо документов или секретных сведений” Читая эти слова следует учитывать, что под “предположительными” данными, в отличие от “секретных” и “документальных”, в рассматриваемый период понимались сообщения военных агентов (гласных и негласных), не сопровождавшиеся документальными материалами, а также устные или письменные донесения от тайных агентов и сведения от лазутчиков и пленных. Таким образом, Куропаткин осторожно выразил как бы сомнения в достоверности докладываемой им разведывательной информации. Такой доклад истребовал принятия немедленных мер.

В этой связи, невзирая на вывод о неминуемости войны, ни Главный штаб, ни Главный морской штаб, ни Военное и Морское министерства в целом не дали на Дальний Восток конкретного приказа о немедленном приведении войск в полную боевую готовность к отражению нападения, не приступили к мобилизационным мероприятиям в стране. Не сделал этого на месте и штаб Наместника царя на Дальнем Востоке. Своевременно не были приняты меры как к усилению войск на Дальнем Востоке, гак и к сосредоточению уже имеющихся в Маньчжурии.

В ночь на 27 января (9 февраля) 1904 года японский флот атаковал русскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде Порт-Артура, а уже днем — и у пор га Чемульпо (Корея) крейсер “Варяг” и канонерскую лодку “Кореец”. Несмотря на потери русский флот сохранил боеспособность. Боевые действия на суше начались позже — 18 апреля (1 мая) 1904 года Япония, обеспечив стратегическую внезапность, смогла захватить и инициативу в войне.

Так началась русско-японская война.

Столь подробное исследование периода непосредственно предшествовавшего развязыванию боевых действий имело своей целью показать соотношение между тем, как действовала, а также что докладывала разведка, и тем, как и какие решения, принимались высшим военным и политическим руководством страны.

Начальный период воины выявил значительный недостаток разведывательной информации о японской армии, сс организации, вооружении, группировках и состоянии войск и флота.

Хотя вес органы военного управления русской армии и флота, имели к 1904 году как в центре (Главный штаб и Главный Морской штаб), так и в дальневосточном регионе (штабы Наместника, Приморского военного округа, командующего Маньчжурской армией и ее соединений) определенные силы и средства для ведения агентурной разведки, ни одному их них не удалось добиться привлечения к сотрудничеству на до;довременной основе источников оперативной и документальной информации по японским вооруженным силам и Японии в целом. Не была создана надежная и разветвленная агентурная сеть, способная своевременно и достоверно вскрыть проведение противником мобилизационных мероприятии и развертывания войск и сил флота для нанесения первого удара, а после открытия боевых действий — продолжить сбор и своевременную доставку разведывательных сведений.

“Ненадежность тайной агентуры в мирное время, — писал кадровый разведчик П.Ф.Рябиков, — невозможность получать весьма жизненные и важные сведения о японской армии секретными путями привели к колоссальнейшей ошибке в подсчете всех сил, кои могла выставить Япония и к совершенному игнорированию резервных войск, неожиданно появившихся на театре войны”[281].

Одной из причин этого явилось то, что в русской армии и флоте не было профессиональных офицеров-разведчиков, не предъявлялось жестких требований к военным и морским агентам, к территориальным органам военной разведки по заведению тайной агентуры за рубежом, в первую очередь по вероятному противнику. Как следствие, в большинстве случаев проявлялся недостаток инициативы на местах. При этом, хотя превентивные контрразведывательные мероприятия, проводившиеся Японией, тоже затрудняли в некоторой степени деятельность русской военной разведки, но полностью воспретить ее всё же не могли.

Другим важным моментом явилось то, что после получения достоверной информации о начале непосредственной подготовки Японии к войне русским командованием не были приняты меры для Наращивания сил и средств, а также усилий разведки на угрожаемом стратегическом направлении.

В результате, маньчжурский театр военных действий оказался в разведывательном отношении в целом неподготовленным к войне. К отсутствию боеспособной агентурной сети добавились и не отлаженная заранее на случай войны связь Главного штаба и штаба Наместника с военными агентами в странах Дальнего Востока.

Существовавшая в русской армии и. особенно в высших эшелонах ее управления, бюрократическая система, а также хронически недостаточное выделение финансовых средств на решение вопросов, касавшихся национальной безопасности России, зачастую мешали использовать предоставлявшиеся возможности по приобретению ценнейшей информации. При этом, на указанные проблемы наложилось нежелание военных и иных чиновников взять на себя ответственность за то или иное самостоятельное, даже в рамках своих функции, решение.

Так, за общее ознакомление (без продажи русской стороне самого документа — Примеч. авт.) в октябре 1903 года с планом будущей войны Японии против России военным агентом в Корее Потаповым было заплачено 200 (двести) рублей. Ещё 300 (триста) рублей им было уплачено за часть плана, полученную для более подробного изучения и оценки с целью принятия разведкой решения о приобретении всего документа. Несмотря на незначительность требовавшихся сумм, указаний о покупке в сего документа, запрошенных по команде, так никогда и не поступило. “Как впоследствии я узнал, — вспоминал Потапов, — представленная часть подверглась строгой критике и была признанной измышленной для ввода нас в обман. Только уже во время войны выяснилось, что показавшиеся странным стратегические предположения, высказанные в плане, были выполнены японцами в деталях”[282].

В ряде случаев отклонялись и предложения услуг разведке, исходящие от иностранцев. Так, в январе 1904 года из Японии в Европу пароходом “Аннам” в отпуск следовал англичанин Д. Андерсен, который из Шанхая прислал на имя военного министра письмо с предложением использовать его за плату как тайного агента в Японии. В письме он сообщил некоторые разведывательные сведения по японской армии, оказавшиеся достоверными.

21 января 1904 года начальник Военно-статистического отдела Управления II генерал-квартирмейстера Главного штаба переправил письмо Андерсена без каких-либо рекомендации начальнику штаба наместнику царя на Дальнем Востоке “на случай возможного использования доброжелателя”. Однако 3 марта, т.е. когда война с Японией уже началась, начальник штаба наместника ответил в Главный штаб, что руководство не признало нужным принять услуги англичанина.

Возможность, а затем и неизбежность военного столкновения с Японией поняли в России задолго до торпедной атаки неприятельских миноносцев на русскую эскадру, стоявшую на рейде Порт-Артура. Строилась транссибирская железная дорога, создавалась сильная группировка сухопутных войск, выполнялась крупная кораблестроительная программа. Еще в 1901 году Морское министерство доложило царю, что в 1905 году русскому флоту будет обеспечено преобладание над Японией в Тихом океане....

Стратегические планы войны разрабатывались в России исходят имевшегося мирового и отечественного опыта — локальной Крымской войны 1853—1856 гг., франко-прусской войны 1870—1871 гг., русско-турецкой войны 1877—1878 гг. и других прошедших войн, включая японо-китайскую войну 1894—18951 г. Но вооруженные силы Российской империи, Японии и других стран в этот период непрерывно оснащались новым оружием и военной техникой, армии и флоты приобретали иные, еще непознанные боевые возможности, сами военные действия приобретали новое содержание. Военная наука и искусство объективно отставали от жизни. Поэтому одна из главных причин трагедии состояла в том, что высшее руководство страны не придавало должного значения военной агентурной разведке и добывавшимся ею сведениям, которые могли хотя бы частично восполнить разрыв между представлениями о будущей воине, выработанными на основе прошлого опыта, и действительным положашем вещей.

Российские военные и политические руководители не сделали, иногда даже по конъюнктурным соображениям, правильных выводов из донесений разведки по военно-политической и стратегической обстановке на Дальнем Востоке и, как результат, не приняли своевременных и адекватных ситуации мер для подготовки России к воине.

4.3. Русская военная разведка в войне с Японией

С началом боевых действий военная разведка значительно укрепила свое положение, в ее структуру был включен целый ряд новых органов, с привлечением новых средств и сил, создание и деятельность которых до войны были невозможны.

В сухопутных войсках организация разведки штабами действующей армии и войсковых соединений в военное время должна была, как тогда предполагалось, основываться на принятом перед русско-японской войной “Положении о полевом управлении войск в военное время” 1890 г. [283].

“Положение о полевом управлении войск в военное время” определяло структуру военной разведки в действующей армии, формулировало функции ее органов всех уровней.

В статье 57 документа в части функций штаба Главнокомандующего разъяснялось: “Сосредоточивая в своем управлении сведения, получаемые от полевых управлений о неприятеле и о местности, он со своей стороны принимает меры к собиранию таковых и распоряжается их обработкой и приведением в удобный для пользования вид. Сообщение сих сведений полевым управлениям армий лежит на непосредственной его обязанности”.

В Управлении генерал-квартирмейстера штаба Главнокомандующего было сосредоточено “делопроизводство по всем распоряжениям, касающимся стратегических операций, по сбору и содержанию сведений о расположении и действии армии, о неприятеле и о местности и вообще по службе Генерального штаба”.

Об Управлении генерал-квартирмейстера штаба армии в “Положении...” отмечалось, что Управление состоит из четырех отделений: оперативного, отчетного, разведывательного и топографического. К предмету занятии разведывательного отделения были отнесены: “а) собирание сведений о силах, расположении, передвижениях и намерениях неприятеля; б) собирание статистических сведений о театре войны и содержание их в постоянной исправности; в) отыскание надежных лазутчиков и проводников из местных жителей, содержание тех и других и распределение их по назначению, согласно получаемым указаниям; г)опрос пленных и лазутчиков, проверка их указаний по собранным всезни путями сведениям о неприятеле, обработка всех этих сведений, составление общего свода и сообщение из них войскам того, что будет признано необходимым для облегчения частных соображений и д) заведование военными корреспондентами, находящимися при армиях”.

О начальнике штаба корпуса (дивизии) в было сказано: “Он представляет командиру корпуса (дивизии) [соображения] о мерах к сбору сведений о противнике и испрашивает его разрешения на производство расходов по содержанию шпионов, лазутчиков и пр.”.

На практике в начале русско-японской войны руководство разведкой в войсках непосредственно на театре военных действий осуществлялось разведотделением Управления генерал-квартирмейстера штаба Маньчжурской армии. Командующим этой армией в феврале 1904 года стал генерал от инфантерии и генерал-адъютант А.Н. Куропаткин, назначенный на Дальний Восток в связи с войной с поста военного министра.

Для анализа деятельности русской военной разведки в ходе войны с Японией представляется необходимым хотя бы в самой сжатой форме упомянуть основные события этой войны.

18 апреля (1 мая) 1904 года в первом бою между выдвинувшейся через территорию Кореи 1-й японской армией и Восточным отрядом русской Маньчжурской армии на реке Ялу противник достиг успеха. 22 апреля (5 мая) в развитие этого успеха японцы высадили севернее Порт-

Артура свою 2-ю армию, которая нанесла поражение русской армии у Цзииьчжоу и Вафангоу. В результате Япония захватила стратегическую инициативу. Затем она высадила 4-ю армию на Ляодунский полуостров и развернула наступление вглубь Маньчжурии, блокировав специально созданной 3-й армией русскую крепость и военно-морскую базу Порт-Артур. Неудачен для России окончилось Ляоянское сражение 11 (24) августа — 21 авгу ста (3 сентября) с участием главных сил сторон. Безрезультатным было встречное сражение на реке Шахэ 22 сентября (5 октября) — 4 (17) октября, а 20 декабря 1904 года (2 января 1905 года) пал Порт-Артур.

В октябре 1904 года на базе Маньчжурской армии стали формироваться 1 -я, 2-я и 3-я армии, а се бывший командующий Куропаткин стал Главнокомандующим. Управление силами и средствами разведки перешло во вновь созданный штаб Главнокомандующего.

Попытка русского командования вернуть стратегическую инициативу в сражении у Сандспу 12—15 (25—28) января 1905 года успеха не имела. В феврале (марте) 1905 года русская армия потерпела тяжелое поражение в Мукденском сражении. На морс русская 2-я Тихоокеанская эскадра и 1 -й отряд 3-й Тихоокеанской эскадры в Цусимском сражении были разгромлены японским флотом.

Всё это вынудило Россию, при равенстве потерь сторон, 23 августа (5 сентября) 1905 года подписать Портсмутский мирный договор, уступив Японии южную часть Сахалина, Порт-Артур и южную ветку Китайской восточной железной дороги.

Кампания на суше, по представлениям того времени, должна была включать мобилизацию, сосредоточение из Центральной России и развертывание войск воине, ведение систематических боевых действий усиливающимися войсками прикрытия в прибрежных районах, марш-маневр основной группировки к полю сражения, ведение нескольких последовательных сражений с тем, чтобы сбросить противника в море. План боевых действий русских войск в соответствии с давно отжившей к тому времени “линейной тактикой” предусматривал построение Маньчжурской армии в линию, охватывающую высадившегося на материк противника. Это открывало возможность для наилучшего и полного использования своих огневых средств. При выработке этого замысла учитывался опыт франко-прусской войны, например, сражения при Гравелоте, когда 430 тыс. немцев и французов вели боевые действия на фронте в 12 км. Однако размах сражений на Дальнем Востоке значительно превзошел предполагавшийся: например, на реке Шахэ при 380 тыс. солдат с обеих сторон фронт составил около 100 км.

С началом боевых действий русская военная разведка оказалась без негласных агентов из числа иностранцев не только в Японии, но и в Корее — была потеряна связь с теми немногочисленными из негласных агентов, которые там имелись. Наспех созданная отдельными штабами агентурная разведка давала сбивчивые и противоречивые сведения, которые никого не могли удовлетворить. Так, 15 апреля 1904 года командующий Маньчжурской армией Куропаткин телеграфировал военному министру, что он “все еще в неизвестности, где 2-я Японская армия”[284]. Он указывал, что, по некоторым сведениям, “можно предполагать, что часть 2-й армии высадилась в Корее”. “Крайне желательно выяснить это достоверно”, — взывал командующий. “Не представляется ли возможность. жертвуя большими суммами денег, выполнить это через наших военных агентов более положительным образом, чем ныне”, — вопрошал Куропаткин. Нечего, конечно, говорить, что и военный министр не смог помочь ему в этом вопросе.

В этой обстановке заново налаживалась русская военная разведка на Маньчжурском театре по добыванию разведывательных сведений и материалов. Ее деятельность в развитие “Положения о полевом управлении войск в военное время”, была организационно разграничена по глубине и направлениям ес ведения, а также по использовавшимся силам и средствам.

“В целях более прочной и широкой постановки дела разведки” и с учетом “линейной стратегии” были организованы дальняя разведка, разведка флангов и ближняя разведка . Все три вида разведки организовывались и велись агентурным способом, а два последних — еще и путем организации войсковой разведки (посредством кавалерийских подразделений и частей, охотничьих команд, и отдельных военнослужащих). Кроме тог о, разведку Японии с позиций в Европе вели центральные органы Главного штаба, а также Главный морской штаб.

Дальняя разведка предназначалась для сбора сведений о противников Японии, Кореей Китае. Круг вопросов, которые она должна была освещать, был следующим: “мобилизация в Японии; призыв в Японии людей всех контингентов запаса и новобранцев; формирование новых резервных и полевых частей; учет отплывающих из Японии подкреплений, места их высадки и назначения; в общих чертах политическое, экономическое и финансовое положение Японии и Кореи”[285].

Зарубежные силы дальней разведки в начале войны составляли, в первую очередь, военные агенты и их помощники в Китае. Кроме того, в конце апреля 1904 года, находившийся в распоряжении штаба Маньчжурской армии Генерального штаба полковник Нечволодов, который был назначен накануне войны военным агентом в Корею и не успел доехать до нового места службы, командировал в Японию и Корею трех тайных агентов иностранных подданных: “француза Шаффанжоии, швейцарца Барбея” (Барбье — по другим документам — Примеч. авт.) и “германца Мейера (Франка) ”, которые “под видом торговых людей” должны были следить за противником[286].

Псрсдача сведений, добытых последними, должна была производи- . ться следу ющим образом: “агенты телеграфируют доверенным лицам в Европу, эти ища передают телеграммы по условным адресам в Петербург. а оттуда телеграммы немедленно передаются в штаб Маньчжурской армии”[287].

Телеграммы из Японии и Кореи —должны были посылаться “условными торговыми фразами, а из портов Питая — при посредстве особо установленного шифра, который агенты знают наизусть” Как условные фразы, так и шифр были составлены для каждого агента персонально.

С агентами были предварительно оговорены условия вознаграждения, за передаваемую информацию. В наиболее привилегированном положении оказался Барбен. Предполагалось, что он будет получать “в месяц... 1300 рублей, па покупку товаров — 1000 рублей, за каждое важное сведение, доставленное своевременно: 500 рублей — за первое, 1000 рублей — за второе... По 500 рублей надбавки за каждое последующее важное сведение”[288].

Перед агентами в качестве первоочередных были поставлены задачи: “а) определить состав и силу осадного корпуса, высаживающегося поблизости Порт-Артура, б) выяснить точно, какие части наступают из Кореи, кроме войск 1-й армии. . в) следить за формированием 4-й армии”[289].

Поступавшая от агентов кружным путем информация чаще всего была фрагментарна, нерегулярна и утрачивала оперативную ценность к моменту попадания к своему непосредственному потребителю (штаб Маньчжурской армии, в последующем штаб Главнокомандующего).

В апреле 1905 года Шаффанжон и Барбей были нацелены “для разведок о японской эскадре по просьбе генерал-адъютанта Рожественско-го”[290].

Так как доставлявшиеся всеми тремя агентами разведывательные сведения “не были особенно цены и не окупались, то эти агенты были рассчитаны в июне месяце с.г.” (1905 г. — Примеч. авт.)[291].

В течение 1904 года сведения о японских вооруженных силах поступали от военного агента в Китае Генерального штаба полковника Огородникова, имевшего негласного агента в Японии[292].

С первых дней войны эффективно вел разведку в Японии, Кореей Китае ряд русских гражданских подданных, “поставив себя добровольно в распоряжение сначала наместника Его Величества на Дальнем

Востоке, затем генерал-адъютанта Куропаткина и впоследствии генерала от инфантерии Линевича”[293].

Лица этой категории, используя свои личные связи в Японии, Корее и Китае, привлекали к сотрудничеству с русской военной разведкой иностранцев и руководили их разведывательной деятельностью. Наиболее крупными организаторами тайной (агентурной) разведки из числа русских граждан, добровольно предложивших свои услуги разведке, являлись такие, как высокопоставленный русский дипломат действительный статский советник А.И. Павлов, член Правления Русско-Китайского банка статский советник Давыдов и российские консулы: в Тяньцзине — коллежский советник Лаптев и в Чифу — надворный советник Тидеман.

Павлов на протяжении всей войны доставлял важные разведывательные сведения о противнике благодаря обширным связям, которые он имел в Японии и Корее вследствие своей долголетней дипломатической службы на Дальнем Воет оке.

“Специально для разведки в Корее в середине апреля 1904 г. Павловым было предложено состоявшему при нашей миссии в Сеуле русскому подданному корейцу М.И. Киму установить непрерывные секретные сношения с местными корейскими властями и тайными корейскими агентами. которые, согласно сделанному в Сеуле условию, имеют быть посылаемы к маньчжурской границе как от корейского императора, так и от некоторых расположенных к нам влиятельных корейских сановников” [294]. Таким образом, в решении задач дальней рашедки в интересах России стала использоваться возможности и сама тайная агентура разведок иностранных государств.

В последующем Ким был откомандирован в распоряжение шт аба Приамурского военного округа для организации разведки в Северной Корее.

Одним из лучших агентов Павлова в Японии был французский журналист Бале. После отступления от Мукдена 25 февраля (10 марта) 1905 году, когда был оставлен обоз, штаба Главнокомандующего “дальнейшее пребывание наших агентов в Японии” сделалось небезопасным, так как в делах разведывательного отделения, “попавших, как можно было ду мать, в руки японцев, содержались донесения с обозначением фамилии означенных агентов”. Пришлось отозвать и Бале из Японии, из-за чего военная разведка “лишилась весьма полезного агента”[295].

Донесения тайной агентуры Павлова были весьма точны. Так, дата высадки японских войск на Сахалине, проведенной противником в июле 1905 г., была сообщена Павловым русскому командованию более чем за месяц еще в середине мая с ошибкой всего на один день[296].

Давидов, служивший до воины в Японии, продолжал поддерживать и во время воины связь с некоторыми иностранцами и японцами, получая от них разведывате льные сведения. Независимо от этого Давыдов посылал китайских агентов в Маньчжурию, “которым поручалось, сверх сбора сведений о противнике, наносить вред в тылу неприятеля...”[297] .Последнее может сегодня рассматриваться как первое использование агентурных сил и средств военной разведки для ведения в военное время разведывательно-диверсионной деятельности. *

Помощником у Давидова “в организации тайной разведки был служащий русско-китайского банка г-н Фридберг, который получал ценные сведения от секретаря японского военного агента в Чифу”[298]. “Справедливости ради следует отметить, — указывалось в “Отчете о деятельности разведывательного отделения управления генерал-квартирмейстера при Главнокомандующем” с 4 марта по 31 августа 1905 года, — что сведения, доставляемые г.г. Павловьш и Давыдовым отличались особой достоверностью и интересом”. Тндеман и Лаптев тоже доставляли данные о противнике, “хотя и случайного характера, но нередко весьма интересные и ценные”[299].

Сведения о противнике на первых порах поступали от источников дальней разведки в разведывательное отделение штаба Маньчжурской армии не “напрямую”, а через штаб Наместника. Вследствие наличия этого звена в иерархической структуре разведки, основной потребитель — штаб действующей армии — получал разведывательную информацию с задержкой. Тем самым существенно снижалась ее ценность в плане возможности использования для принятия командующим Маньчжурской армией оперативных решений.

Сводки данных о противнике в разведывательном отделении штаба Маньчжурской армии составлялись нерегулярно и предназначались только для высшего командования. Штабы соединений и частей (корпусов, дивизий, отрядов) до октября 1904 года не получали из штаба армии никаких разведданных и были вынуждены довольствоваться сведениями, добывавшимися собственной войсковой разведкой.

Этот порядок прохождения разведывательной информации к потреби гелям и описанная выше организация деятельности дальней разведки, невзирая на всё ухудшавшееся положение действующей армии, про-должали существовать в течение нескольких месяцев после начала войны и были изменены только с созданием штаба Главнокомандующего русскими войсками на Дальнем Востоке после поражений 1904 года.

Были внесены изменения и в структуру военной разведки. В каждой из трех сформированных на базе Маньчжурской армии новых (1-й, 2-й и 3-й) армий было сформировано разведывательное отделение штаба армии, а донесения военных агентов из-за рубежа стали с этого момента поступать напрямую в разведотделение штаба Главнокомандующего.

Формально деятельность разведывательных отделений штабов армий объединялась штабом Главнокомандующего, однако на практике взаимодействие между ними было слабым и сводилось, в основном, к обмену разведсводками. При этом, разведсводки не отличались полнотой и достоверностью. Бывали даже случаи, когда в них в один день “документально” устанавливалось то, что на другой же день так же “документально” опровергалось[300].

“Наша дальняя разведка, в особенности же тайная агентура в Японии, была поставлена, если и не блестяще, и не на таких широких основаниях, как это было бы желательно, но, во всяком случае, она давала много весьма ценных и оправдавших себя впоследствии сведений”, — так оценивалось состояние дальней разведки штабом Главнокомандующего до пропажи штабного обоза с делами разведывательного отделения под Мукденом.

Однако, начиная с 1905 года русской военной разведке пришлось заново вербовать агентуру из числа иностранных граждан. “...Для усиления дальней разведки к сотрудничеству к разведкой были привлечены два французских подданных,” — “Эшар” и коммерческий представитель Французской Республики во Владивостоке “г-н Пларр”, с которыми “вошел в сношение” еще Генерального штаба подполковник Линда. Первый из них был “немедленно послан в Японию”, т.е. еще в феврале месяце с.г. (1905 г. - Примеч. авт.), а второй вследствие разных осложнений и затяжек “не мог быть отправлен ранее июня месяца”[301].

30 июня 1905 года Пларру была передана инструкция с перечнем сведений которые подлежат добыванию:

“1) необходимо выяснить число и номера новых японских формирований, т.е. номера новых полевых дивизий, резервных бригад и пехотных полевых и резервных полков, имея в виду, что нам известно 12 номерных полевых дивизий и одна гвардейская, 48 номерных резервных бригад и одна гвардейская. 48 номерных полевых пехотных полков и 60 номерных резервных полков;

2) кроме того, нам известно сформирование новых 13-й и 14-й полевых дивизий и предполагаем формирования других полевых частей, но неизвестны их места нахождения в данное время, а именно находятся ли они еще в Японии или притянуты к армии Ойамы, или же образовали они новую осадную армию против Владивостока;

3) нам известно существование шести армий: 1-й Куроки, 2-й Оку,

3-й Ноги, 4-й Нодзу, Ялучжанской Кавамура и Корейской Хасегава. Состав первых пяти армий, находящихся на Маньчжурском театре нам известен.

Необходимо выяснить сиапав Корейской армии и формируется ли новая армия для действия против Владивостока, ее название (номер), фамилию командующего этой армией, ее численность и какие дивизии или бригады входят в ее состав.

4) по нашим сведениям, на Сахалине высадилась отдельная бригада или дивизия генерала Оки. Необходимо проверить эти данные и узнать полевая или резервная и какие по номеру полки входят в ее состав”[302].

Одновременно для сведения Пларра прилагалась “организация японских вооруженных сил”.

Однако качество и объем разведывательных сведений, поступившие от обоих французов не смогли удовлетворить разведку.

Русско-японская война послужила толчком к появлению в русской военной агентурной разведке офицеров-разведчиков, выполнявших поставленные задачи за рубежом под видом “желательных иностранцев”. В апреле 1905 года в Японию под именем “сербского корреспондента Маринковича” был командирован поручик Субботич.

“Поручик 11-го стрелкового полка Субботич, — отмечалось в докладе на имя генерал-квартирмейстера при Главнокомандующем генерал-майора Оранокского от 8 апреля 1905 года, — вызвался добровольно на столь опасное и рискованное предприятие. Его военное образование, нерусское происхождение, великолепное знание иностранных языков, немецкого и французского, заграничное воспитание, родственные связи в правящих сферах Сербии — все это данные, сулящие успешное и блестящее выполнение возложенной на него задачи”[303].

В этой связи пред лагалось “нисколько не скупясь на денежные расходы, открыть поручику Субботичу широкий кредит, дабы дать ему возможность жить в лучших гостиницах и вращаться в более интеллигентных слоях общества”.

Что же касается способа доставки донесений от Субботича. то “казалось бы наилучшим воспользоваться для этой цели услугами представителя нашего министерства финансов в Пекине г-на Давыдова”. “Через посредство же г-на Давыдова, — пояснялось далее, — можно будет пользоваться и иностранным банком, из которого поручик Субботич будет получать необходимые ему деньги. Как статский г-н Давыдов, по всей вероятности, находится под менее строгим надзором японских агентов, чем остальные наши официальные представители за границей, сношений с которыми поручик Субботич должен, понятно, всячески избегать”.

На докладе была поставлена резолюция Главнокомандующего: “Доклад утверждаю и назначаю поручику Субботичу единовременно две тысячи и ежемесячно по одной тысяче. Все остальное на личном ответе и страхе поручика Субботича”. Лнневич. 14 апреля.

С июня 1905 г. “в целях постановки дела дальней разведки на более прочных основаниях” она была разделена по районам на три части:

1. Япония и Корея.

2. Маньчжурия — к западу от меридиана Фынхуанчень, — расположения противника на фронте и его тыле.

3. Порты Маньчжурии — Инкоу, Дальний, Талневан, Бицзыво, Дагушань, Татунгоу, Шахэцзы и др.; и разведка специально на Ляодунском полуострове и восточной Маньчжурии, к востоку от меридиана Фынхуанчень[304].

Разведка в первой части возлагалась на Первого военного агента в Китае (Тяньцзинь), с уменьшением ежемесячного аванса до 15000 рублен; во второй — на его помощника (Шанхай-Гуань) с ежемесячным авансом до 7500 рублей; в третьей — на особого офицера, место пребывания которого было назначено в Чифу, как пункте, наиболее отвечающем условиям этой разведки; при этом ежемесячный аванс в 7500 рублей.

Одновременно с авансом на имя Первого военного агента в Китае Генерального штаба полковника Огородникова было переведено “4000 рублей на содержание тайного агента в Японии”. Главнокомандующим был также утвержден расход, произведенный последним “на тайную разведку” с 25 февраля по 1 мая 1905 года в размере 50674 рублей. При этом начальником штаба Главнокомандующего было обращено внимание Огородникова на несоответствие получаемых путем тайной дальней разведки сведений с теми расходами, какие она вызывает.

“Признавая вполне неизбежность единичных случаев непроизвольных расходов по разведке, когда агенту переплачивается за сравнительно неважное сведение, — писал генерал-лейтенант Харкевич, — я не могу, с другой стороны, не обратить Вашего внимания на необходилюсть более тщательных рассмотрения и оценки приобретаемых сведений в отношении важности, которую они имеют для нас.

Отнюдь не желая ограничивать Вашей свободы деятельности по разведке в смысле денежном, я готов разрешить и крупный расход, если он окупается приобретенными сведениями; с другой же стороны, я требую более бережного отношения в интересах казны, во избежании по возможности непроизводительных расходов”.

В июне 1905 года была сделана попытка использовать тайных агентов-иностранцев (китайцев) для сбора разведывательных сведений способами наблюдения и осведомления путем их сквозного пропуска через японское расположение. “...Они высылались из Шанхай-Гуаня в расположение японских войск, где должны были наниматься на какие-либо должности у японцев, а затем, пробыв некоторое время при какой-нибудь японской войсковой части, должны были прорываться вразседотде-ления штабов армий и главнокомандующего”[305]. Этот опыт вследствие его кратковременности из-за прекращения военных действий не дал каких-либо положительных результатов.

Дальнюю разведку организовывали и вели штабы Главнокомандующего, 1-й, 2-й, и 3-й Маньчжурских армий (сформированы в октябре 1904 г.) тыла, а также Приамурского военного округа.

Разведку флангов и ближнюю разведку помимо вышеперечисленных штабов вели штабы Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи, Забайкальской области, тыла Маньчжурских армий, корпусов и отдельных отрядов, а также военные комиссары и начальник транспорта Маньчжурских армий

Разведка флангов была данью традициям линейной тактики, предусматривавшей нанесение поражения противнику за счет обхода его флангов, а по своим масштабам и привлекаемым силам и средствам приближалась к дальней разведке. С самого начала войны наибольшее значение придавалось не левому приморскому флангу, а правому (Монголия), так как в штаб Маньчжурской армии поступали донесения о движении китайских войск генералов Юаньшикая и Ма к нейтральной полосе и даже в тыл расположения русских войск при том, что истинные намерения китайского правительства были неизвестны. Предполагали, что при удобном случае и при условии высадки Японией десанта где-либо на западном побережье Ляодунского залива, Китай станет открыто на сторону Японии.

Кроме того, не было точно известно, как проходит граница между Монголией и Маньчжурией, т.е. линия, разделяющая театр военных действий от нейтрального Китая.

Была добыта японская карта, по которой монголо-маньчжурская граница тянулась в 30 верстах к западу от р.Дунляохэ, “между тем как по нашим картам граница совпадала с названной рекой”.

Наконец, сведения о Монголии в топографическом и статистическом отношениях были настолько скудны, что не представлялось возможным уяснить себе, насколько вероятны передвижения крупных отрядов по Монголии.

В этой связи в конце февраля 1904 года штабс-капитан Колонтаевский, прикомандированный к штабу Маньчжурской армии, штатный слушатель Восточного Института, был отправлен в район реки Ляохэ — и Китайской железной дороги — Синминзин—Гоубаньцзы—Инкоу.

Через месяц в конце марта 1904 года в районы расположения войск Маи Юаньшикая “в качестве датского корреспондента и купца” был командирован штабс-капитан Россов[306]. “Для этой же цели в апреле месяце того же года был командирован есаул Уральского казачьего войска Ливкин, под видом русского купца, снабженный удостоверениями Мукденского Цзяньцзиня и генерала Юаньшикая”[307]. В целях разведки района, где находились передовые части генерала Ма, коммерческому заготовителю Маньчжурской армии А.Г. Громову “попутно с покупкой скота, которая производилась им в Монголии, было поручено собирать также сведения о противнике и местности”. Громов являлся для этой цели весьма подходящим лицом, так как был знаком с Монголией еще в мирное время и имел связи с монгольскими князьями. Один из агентов Громова, его главноуполномоченный фон-Грунер докладывал поступающие ему разведывательные сведения непосредственно генерал-квартирмейстеру при штабе Главнокомандующего[308].

Стремление японцев совершать более или менее глубокие обходы флангов вновь заставило русское командование обратить серьезное внимание на правый фланг своих войск. В конце апреля 1905 года повторно “для глубокой разведки в Монголии был послан... штабс-капитан Россов и переводчик монгольского языка при штабе Главнокомандующего студент С.-Петербургского Императорского Университета Владимир Шангин под видом датского корреспондента и состоящего при нем переводчика”[309]. Непосредственно в распоряжении штаба Главнокомандующего для ведения разведки на правом фланге был направлен чиновник особых поручений Дмитрий Япчевецкнп, как владеющий китайским языком и знакомый с местными условиями.

Ввиду особой важности Долон-Норского района, через который вели “лучшие караванные пути к Цнцикару”, российский консул в Урге г-н Люба по соглашению с Главным начальником тыла, командировал в апреле месяце в Долон-Нор, под видом ученого-путешественника, служащего русско-китайского банка г-на Москвнгипа.

Кроме того с разрешения Наместника штабом Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи была снаряжена особая экспедиция подполковника Хитрово, которая в конце 1904 года была направлена в Монголшо для наблюдения за действиями противника в этой стране. Местом пребывания экспедиции была выбрана ставка монгольского князя, хошуна Чжасту, Вана-Удая, откуда посылались разведчики и разъезды во всех направлениях. “Кроме сведений о противнике, экспедиция заводила дружественные отношения с монгольскими чиновниками и населением, составляла кроки местности и сообщала статистические данные о крае”.

В середине февраля 1905 года для проверки сведений о движении значительного японского отряда через Монголшо на Цпцпкар “было предложено” — уже упоминаемому российскому консулу в Урге г-ну

Люб а — “послать надежных русских разведчиков в разные стороны Монголии для сбора сведений о противнике”.

Разведку на левом фланге организовывал военный комиссар Гнрнн-ской провинции Генерального штаба полковник Соковнин. “Сведения, доставляемые полковником Сокоаниным. — отмечалось в “Огчсте деятельности разведывательного отделения Управления генерал-квартир-мейстерапри Главнокомандующем” с 4(18) марта по 31 августа (14 сентября) 1905 года, — отличались полнотою, достоверностью и разнообразием по характеру сообщаемого, благодаря тем широким связям, которые он за свое долгое пребывание на Дальнем Востоке успел установить с китайской администрацией и с представителями всех слоев местного населения”[310]. Успешному ведению разведки способствовало и географическое положение города Гирина, откуда военным комиссаром посылались китайцы-разведчики и разъезды из состава непосредственно ему подчиненных войск, для разведки противника, а также в сторону верховьев реки Ялу для поддержания связи с нашими войсками, действовавшими в Корее.

В мае 1905 года Соковнину было поручено принять “всевозможные меры”, чтобы “склонить на нашу сторону китайца Хандэнгю, предложив ему и его людям щедрое денежное вознаграждение, так как имелись сведения, что Хандэнгю и его люди поступают на службу к японцам”.

Последний, главарь независимой Дьяпнгоуской вольницы, сыгравшей заметную роль еще в 1900 году во время боксерского восстания в Китае, и бывший в состоянии выставить до 10 тысяч собственного войска, вызывал обоснованные опасения в силу нахождения контролируемой им территории на левом фланге русских войск. Уже в июне полковник Соковнин встретился с Хандэнгю и предложил ему пойти на сотрудничество на следующих условиях:

“1) его люди не должны оказывать содействия японцам,

2) они не должны поступать на японскую службу,

3) они должны вести непрерывную разведку и сообщать нам все сведения об японцах.

4) на организацию разведки мы дадим сумму по его назначению и примем меры, дабы населению не чинилось никаких притеснений”[311].

В июле Хандэнгю принял поставленные ему условия и “аккуратно посыпал своих людей для разведки”.

Помимо вышеперечисленных штабов разведка флангов осуществлялась штабами отрядов полковника Мадритова, генерал-лейтенанта Ренненкампфа и генерал-адъютанта Мищенко.

Необходимо еще упомянуть о специальных разведывательных отрядах, так называемых “туземных сотнях” из китайцев и монголов, действовавших преимущественно на флангах. Туземные сотни были сформированы еще в феврале 1905 года штабом тыла, штабом Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи, штабом 3-й армии и начальником транспорта Маньчжуркнх армий Генерального штаба генерал-майором Ухач-Огоровичем. Они не оправдали возлагавшихся надеждпо разведкой сколько-нибудь ценных сведений о противнике вообще не дали. В непосредственном ведении штаба Главнокомандующего находился “туземный” китайский отрад Пиштуй (“Все сбивающий перед собой”). Отряд был сформирован добровольно на собственные средства купцом Тифонгаем, желавшим “послужить па пользу русских”. Во главе отрада стоял полковник китайской службы Чжан-чжен-юань. Бла годаря его энергии и личному влиянию, в о гряде Пин-туй “поддерживалась во все время его существования железная дисциплина”.

10 июня 1905 года отряд Пинтуй, названный так по фамилии, под которой выступил полковник Чжан-чжен-юапь, после завершения своего формирования выступил на левый фланг русских армий. В состав отряда вошли 500 китайских солдат, из числа бывших солдат, милиционеров и хунхузов. С русской стороны в отрад был назначен сначала штабс-капитан Блонский, а затем поручик Суслов, в обязанности которых входило руководить действиями отряда.

“Причины, по которым отряды оказались малополезными. — считал штабс-капитан Блонский, — заключаются в том, что отряды формировались спешно и без всякой подготовки отправлялись в дело. Действовать, как разведчики им было трудно, потому что они не имели представления о том, о чем надо разведывать — о японской армии; для боевых же действий против европейски обученных войск они не были подготовлены и представляли из себя слишком слабые силы. Конечно, замеченные недостатки могли бы быть в значительной мере исправлены с течением времени, но прекращение войны и вызванное им расформирование отряда, не дало сделать это”[312].

К этому следует добавить на постоянно поступающие “жалобы от населения на милиционеров-китайцев, состоявших на нашей службе, за чинимые ими грабежи и насилия”, что заставило в конце концов отказаться от содержания на русской службе китайских отрядов. К концу августа 1905 года все китайские и монгольские отряды были распущены.

На крайнем левом фланге русских войск организовывал и вел разведку начальник отряда Генерального штаба полковник Мадригов, который, имел “надежных агентов китайцев”. Составлявших в его отраде “отдельную единицу”[313]. “Офицер генерального штаба полковник Мадритов, — писал в своих воспоминаниях А. А. Игнатьев, — еще за два года до войны действовал на лесных концессиях у реки Ялу в качестве главноуполпомоченного Русского лесо-горнопромышленного торгового общества на Дальнем Востоке как тогда именовалась безобразовская антреприза. Куропаткин. в зависимости от положения на Дальнем Востоке, то требовал увольнения полковника Мадритова из генерального штаба, то хотел использовать знания и большой опыт этого энергичного офицера как полезного эксперта в маньчжурском вопросе. В конце концов Мадритов войну провел во главе импровизированных отрядов, настолько оторванных от остальной армии, что после мукденского погрома о нем даже забыли. Он очутился со своими частями в тылу японских армий, и ему удалось лишь с большим трудом пробиться из окружения”[314].

Ближняя разведка предназначалась для сбора разведывательных сведений о противнике непосредственно в районе расположения и действии его войск. Для ведения ближней разведки ими использовались:

“а) войсковая разведка (захват пленных, добывание разного вида документов, предметов снаряжения, обмундирования и т.п.);

б) тайная разведка посредством лазутчиков-китайцев и

в) сведения из печати, преимущественно иностранной (использовались публикации иностранных корреспонденте в, состоявших при японской армии — Примеч. авт.)”[315].

Ближняя разведка посредством лазутчиков из числа китайцев и корейцев (до отхода русских войск из Кореи) с началом боевых действии организовывалась восточным огрядом на реке Ялу и южным авангардом на линии Ипкоу-Кайчжоу. В восточном отряде ближняя разведка была возложена на капитана 7-го стрелкового полка Кузьмина, а в южном авангарде на начальника 9-й стрелковой дивизии генерал-майора Кондратовича[316].

Капитан Кузьмин, “как бывший инструктор корейских войск и знаток корейского языка и быта, являлся лицом вполне подходящим для организации и ведения этого дела в Корее”, где высаживалась, по имеющимся сведениям, 1-я японская армия генерала Куроки.

В распоряжение капитана Кузьмина были назначены “два природных и расположенных к нам корейца, флигель-адъютанты корейского императора — полковник Виктор Ким и поручик Николай Ким”.

После отхода русских войск из Кореи и от реки Ялу капитан Кузьмин с назначенными в его распоряжение офицерами корейской службы был командирован в штаб Приамурского военного округа для организации разведки в Северной Корее.

Организация тайной разведки в южном авангарде, как отмечалось выше, была поручена в начале марта 1904 года на генерал-майора Кондратовича “по той причине, что он. как служивший раньше в Маньчжурии. имел знакомства между китайцами и местными миссионерами”.

Районом его наблюдения было назначено побережье Ляодунского залива от устья реки Сяолинхедо мыса Хемотен. Что касается организации и ведения тайной разведки при разведывательном отделении штаба Маньчжурской армии, то она была возложена (в апреле 1904 года) на капитана 12-го стрелкового полка Нечволодова. “Этот обер-офицер был довольно продолжительное время помощником нашего бывшего военного агента в Китае генерал-майора Вогака и служил долго на Дальнем Востоке”.

В толе 1904 года ближняя разведка была возложена вместо одного на двух офицеров, а именно на штабс-капитанов 18-го стрелкового полка, причем районы наблюдения были разделены между ними: штабс-капитан Афанасьев наблюдал преимущественно за центром и левым флангом противника (армиями Оку и Нодзу), а штабс-капитан Россов — за правым (армией Куроки).

Для ускорения получения сведений от посылаемых китайцев и для освещения района, имевшего в данное время особое значение, названные офицеры командировались часто в передовые отряды, откуда они рассылали в расположение противника сеть лазутчиков.

При сформировании штаба Главнокомандующего штабс-капитаны Афанасьев и Россов остались в 1-й Маньчжурской армии, причем первый из них вскоре был назначен помощником 1-го военного агента в Китае в городе Шанхай-Гуань, откуда вел дальнюю разведку.

Ведение ближней разведки посредством китайцев было признано неудобным, так как донесения китайцев, высылаемых па разведку, получались по истечении значительного промежугка времени (недели и больше), вследствие отдаленности штаба Главнокомандующего от расположения противника. Ближняя разведка посредством китайцев при разведывательном отделении Главного штаба была учреждена только после Мукденских боев и поручена на штабс-капитану Блонскому.

Кроме офицеров, находившихся в прямом распоряжении разведывательного отделения, сведения от китайцев доставляли представитель военного комиссара Мукденской провинции в городе Ляоян штабс-капитан Пеневский (с начала войны), штабс-капиган Блонский (с конца мая 1904 года), военный комиссар Мукденской провинции полковник Квецинский (с конца июля 1904 года), начальник транспортов Маньчжурских армий Генерального штаба генерал-майор Ухач-Огорович и хабаровский купец Тифонтай (с ноября 1904 года).

Штабс-капитан Пеневский, благодаря своему служебному положению и “тому обстоятельству, что Ляоянский Тифангуан был расположен к нам, доставлял довольно достоверные сведения, в особенности из района действий армии Куроки”. Нельзя не отметить, что первые агенты-китайцы, дававшие сведения о японских частях с названием номеров полков и дивизий, были лазутчики штабс-капитана Пеневского[317].

Тайная разведка посредством лазутчиков велась тоже штабами корпусов,отдельных отрядов и передовой конницей.

Тайная разведка посредством лазутчиков-китайцев сосредоточивалась преимущественно в армиях.

На 1-ю и 2-ш армии, как стоявших в передовой линии, была возложена разведка фронта, соответствующего фланга и ближайшего тыла противника, на З-ю — как находившуюся в резерве, главными силами за правым флангом нашего расположения, — разведка в Монголии, преимущественно ближайшей к Маньчжурии полосы.

В области ближней разведки роль разведывательного отделения штаба Главнокомандующего сводилась к контролю над разведывательной деятельностью штабов армий, взаимной ориентировке всех органов разведки и вообще к объединению их деятельности.

Таким образом, достигалось тройное наблюдение над фронтом и ближайшим тылом противника (штабами корпусов армий и Главнокомандующего).

Также признавалось необходимым иметь в непосредственном рас-поряжешш штаба Главнокомандующего известное число свободных разведчнков-китайцев, которые держались бы наготове для посылки в случае необходимости освещения какого-либо района, имеющего в данное время особое значение.

“Заведываниеразведчиками-китайцами” и ведение тайной разведки при штабе Главнокомандующего предполагалось первоначально возложить на прикомандированных к Управлению генерал-кварти-мейстера при Главнокомандующем штабс-капитанов Блонского и Россова.

Оба этих офицера владели отлично китайским языком, были знакомы с местными условиями и руководили тайной разведкой почти с самого начала войны.

Район наблюдения предполагалось разделить примерно линией же-лезпойдороги. Но ввидутого.что штабс-капитан Россов получил другое назначение, “а именно был командирован в Монголию вместо г-на Кореиина ”, то разведка целиком была поручена штабс-капитану Блонскому[318].

Под его непосредственным руководством велась также разведка с помощью Хабаровского 1-й гильдии купца Тнфонтая.

Наряду с вышеназванными двумя лицами, действующими под непосредственным руководством штаба Главнокомандующего, сведения о противнике от китайцев доставлялись еще начальником транспортов

Маньчжурских армий Генерального штаба генерал-майором Ухач-Ого-ровичем и военным комиссаром Мукденской провинции Генерального штаба полковником Квещшеким.

Первый из них, имея сношения, благодаря роду своей деятельности, сразными слоями китайского населения, мог получать много сведении о противнике.

Сведения эти носили в большинстве случаев характер случайный и доставлялись без предварительной обработки.

С формированием Управления транспортов армии (в июле 1905 года) генерал-майору Ухач-Огоровичу было предложено прекратить разведку, а своих разведчиков передать армиям и полковнику Квсцинскому.

Являясь представителем русской власти в Маньчжурии, военный комиссар Мукденской провинции полковник Квсцинский имел возможность при непрерывных сношениях с китайской администрацией получать сведения о противнике. Однако имеющиеся возможности не были использованы им в той мере, в какой следовало.

Занимался ли военный комиссар и его помощники военно-статистическим изучением Мукденской провинции в мирное время? Судя по всему — нет. Так, ни к началу войны, ни в ходе боевых действий не было составлено карты административного устройства провинции. Общепринятая населением и нанесенная на китайских картах граница её с Монголией не была известна русскому военному ведомству. Явилось также полной неожиданностью принадлежность к Мукденской провинции округа Ляоянчжоу с двумя областными городами.

События показали, насколько китайская администрация оказывалась всегда осведомленной обо всем и даже о предстоящих действиях японцев. При том влиянии, которым пользовался по своему служебному положению комиссар, он мог бы, конечно, заблаговременно подготовить вопрос о негласном содействии русским со стороны некоторых китайских чиновников.

Но подготовки такой не было. Китайская администрация, сочувствуя японцам, умела ревниво оберегать тайну тех сведешш, которые до нее доходили, и, быть может, принимала участие в заблаговременных заготовках припасов для японцев.

Разведывательная деятельность военного комиссара и его помощников (сначала причисленный к Генеральному штабу капитан Михайлов, а впоследствии Генерального штаба капитан Сапожников) началась только с открытием военных действий и, по-видимому, с такими же случайными и совершенно непоготовленнымн средствами, с какими пришлось иметь дело всей русской армии. Правда, количество .людей, имевшихся в распоряжении военного комиссара, было довольно большое, по степень их надежности и полезности для разведывательной работы оставляла желать лучшего.

Сведения, собиравшиеся комиссаром, сводились к чрезвычайно гадательному определению числа японцев, занимавших тот или другой пункт, без указания, к какому времени эти данные относились и к составу какого войскового соединения принадлежали обнаруженные японские войска. Агенты комиссара не сумели или не смогли, например, дать сведений о готовившемся, а затем и начавшемся обходном движении армии Ноги в феврале 1905 года, о сборе запасов в Синминтине[319].

В целом, такие сведения, которые поступали от военного комиссара, конечно, не могли дать ни картины группировки сил противника, ни их общей численности.

Разведывательная деятельность военного комиссара совершенно не координировалась. Комиссар не знал районов и целей разведки армий, а штабы армий не были посвящены в деятельность комиссара.

Общей руководящей идеи и разграничения обязанностей и работы между органами, ведавшими агентурной разведкой, установлено свыше не было. Следовательно, нельзя было вести перекрестной разведки, которая давала бы возможность проверить правильность приносимых агентами сведении.

После отступления русских от Мукдена разведдеятельность комиссара прекратилась, так как и он, по-видимому, лишился своих агентов. Только в конце апреля 1905 года войска опять стали получать от него отрывочные сведения.

В э го время Квецинскнм была открыта школа для подготовки аген-тов-ходоков. В ней преподавались приемы разведки и изучалась организация японских войск. Во главе школы был поставлен студент владивостокского восточного института, состоявший редактором издававшейся военным комиссаром газеты “Шин-цин-бао”, — человек, не знавший организации японской армии, и едва ли знакомый с приемами агентурной разведай. Невзирая на отмеченные недостатки, нельзя не признать важность нововведения, впервые примененного полковником Квецннским[320]. К сожалению, школа была учреждена слишком поздно. г

Вербовка тайных агентов осуществлялась или из числа лиц, предлагающих свои услуги разведке, или через посредников-китанцев, которые выступали в качестве агентов-вербовщиков. Так, штаб 1-й армии в своем отчете подчеркивал, что недостатка в агентах он не ощущал—их можно было не только найти, но они сами предлагали свои услуги[321]. Наиболее перспективными из них являлись влиятельные китайцы — коммерсанты и крупные торговцы, чиновники, офицеры и др. Часть из них относилась враждебно к японцам, так как имели членов семей, погибших в японо-китайскую войну 1894—1895 гг. Другие были представителями китайских торговых фирм, интересы которых настолько тесно были связаны с русскими интересами на Дальнем Востоке, что они готовы были содействовать, конечно, за хорошую плату, русским военным успехам. Так, например, весьма крупный китайский коммерсант Тифонгай предлагал организовать агентурную разведку, по требовал за это несколько миллионов рублей, не давая при этом никаких гарантий. Такие лица, по словам отчета штаба 1-й армии, были хорошо известны русской местной военной администрации[322]. Обширные связи с населением всех провинций и всего Китая делали их участие в агентурной разведке особенно желательным и полезным. Но штабу 1-й армии в первое время отпускали на ведение агентурной разведки ограниченную сумму денег, и он не мог даже пытаться организовать работу путем использования этих лиц, так как для этого требовалось изначально затратить громадную сумму. В конце концов — в январе 1904 года Тифонтай был все-таки привлечен к сотрудничеству с разведкой. “Бла годаря своим широким торговым связям по всей Маньчжурии”, он “имел возможность доставлять сведения из района расположения японских войск, в котором некоторые из его агентов поселялись под видом мелких торговцев, арбщиков и т.п.”[323].

Задача “приискания агентов”, отмечалась в “Отчете нпабс-капига-на Блонского об организации тайной разведки при помощи китайских агентов за период с февраля по сентябрь 1905 года”, не может быть возложена на офицера, “не имеющего в своем распоряжении доверенного китайца”[324]. “Дело в том, — пояснял Блонский, — что китайцы, к которым офицер обращается лично с предложением принять его в качестве тайного агента, относятся в большинстве случаев с недоверием к такому предложению и к обещаемому вознаграждению, а кроме того, в таком случае не известно, с кем приходится иметь дело”. Завербовать агента без посредничества влиятельного китайца — было вообще задачей трудно выполнимой. Содействие Блонскому в “приискании агентов” оказывали уже упоминаемые купец Тифонгай и полковник Чжан-Чжен-юань.

Через посредшчсство ученого китайца Цн, лектора Восточного Института, находшшсгося при штабе Главнокомандующего, штабс-капитан Афанасьев “имел возможность добывать надежных агентов-китайцев”[325]. Во второй половине 1904 года штабу 2-го Сибирского корпуса (1-я армия) удалось завербовать ученого китайского врача и его родственника. Бла годаря тому, что они оба пользовались бо льшим почетом среди местного населения, с их помощью удалось завербовать достаточное ко личество агентов в тылу противника.

По рекомендации Мукденского отделения русско-китайского банка, штабом 3-й армии была достигнута договоренность с одним мелким чиновником — китайцем, служащим бащеа. Последний “обязался подыскивать, нанимать и несколько подготовлять агентов, задачи которым ставил штаб армии”. Для вербовки агентов штабом 17-го корпуса (3-я армия) использовались два китайца, “родители коих имели в Мукдене значительные торговые предприятия”[326].

Лучшими агентами считались китайские офицеры, “как более знакомые с военный делом”, но ихколичсство исчислялось единицами. “Главный контингент агентов, — отмечал в своем отчете штабс-капитан Блонский, — составляли китайские солдаты, мелкие торговцы и простые деревенские жители, прельщаемые возможностью получать солидное вознаграждение, превышающее ежедневный заработок. Все эти агенты не имели представления о японской армии и способны были доставлять сведения, не юиеюгцие никакой цены: « “в деревне X. — 100 человек солдат, в деревне У — 50 конных»”.

Пагубно сказывался недостаток финансовых средств. Именно из-за этого разведке приходилось отказываться от привлечения к сотрудничеству в требуемых масштабах наиболее перспективной части населения — крупной буржуазии и высокопоставленных чиновников.

Достаточно часто в качестве посредников — агентов-вербовщиков — выступают переводчики из числа китайцев, иногда очень плохо говоривших по-русски.

“Я оказался, как в темном лесу, среди добровольных китайских осведомителей и подозрительных китайских переводчиков, “ — вспоминал Игнатьев А.А, назначенный с началом боевых действий помощником старшего адъютанта управления генерал-квартирмейстера Маньчжурской армии. “Мой переводчик китаец, на крохотной серенькой лошадке, говорил на ломаном русском языке, — писал Игнатьев об использовании китайских переводчиков при проведении рекогносцировок. — Он упорно не хотел глядеть мне в глаза и внушал мало доверия. Вместо перевода коротких вопросов, которые я задавал жителям, он входил с ними в непонятные длинные беседы. Я еще не подозревал тогда, что большинство наших переводчиков были японскими шпионами”[327].

Наличие таких переводчиков в армии составляло, по замечанию К.К. Звонарсва, хотя неизбежное, но большое зло. Как посредник в деле ведения разведки, китаец-переводчик оказался малопригодным — он не имел никакого представления об организации вооруженных сил противника, был совершенно не знаком с военными терминами.

Достаточно остроумный способ решения проблемы использования китайца-переводчика в качестве непосредственного руководителя тайной разведки нашел прикомандированный к штабу 5-го корпуса (3-я армия) один из руководи гелей разведки. Хотя и с большим трудом, он подыскал для этого специального переводчика. Дело в том, что имев-шнеся при штабе корпуса переводчики предпочитали быть посредниками между войсками и местным населением при разного рода хозяйственных заготовках, что было для них гораздо более прибыльным. С переводчиком подполковник заключил условие, по которому тот обязывался поставлять агентов-ходоков и руководить их деятельностью под личную ответственность, выражавшуюся в том, что, если агент принесет заведомо ложные сведения или будет задержан в притоне русских агентов, то в первый раз переводчик лишается половины своего месячного жалованья, а во второй раз — всего и передается русским властям дня суда по обвинению в мошенничестве. Для обеспечения добросовестного выполнения взятых переводчиком на себя обязательств,удерживалось его жалованье за один месяц[328].

Тайные агенты делились на агентов-резиденгов агентов-ходоков и агентов связи. Так агенты чиновника Мукденского отделения русско-китайского банка селились под видом торговцев в указанных им наиболее важных пунктах ближайшего тыла расположения противника для наблюдения на месте за этими пунктами. От себя они должны были высылать помощников, которые, проходя по дорогам в различные, заранее намеченные пункты, должны были собирать сведения о числе и роде расположенных там войск, орудий, обозов, о местах расположения складов, магазинов и пр.

Эти агенты-резиденты, собирая сведения, пересылали их через агентов связи своему руководителю, который должен был доставлять эти сведения не менее одного раза в неделю в штаб 3-й армии.

В первое время доставлявшиеся сведения можно было считать мало надежными. Они были отрывочны. Тем не менее при сопоставлении получаемых этим путем сведений с другими источниками, они все-таки помогали воспроизвести общую картину как расположения противника, так и тех перемещении, которые совершались в указанном районе.

Организатор разведки штаба 2-го Сибирского корпуса, назначенный на должность 20 апреля (4 мая) 1905 года, имел шесть агентов-резидентов в шести различных пунктах неприятельского тыла. При каждом из них находилось по три агента связи и столько же при “заведывающем разведкой корпуса”. Агент-резидент имел несколько помощников, которые перемещались по всему району и собирали нужные сведения. Как только от резидента приходил агент связи, к нему же немедленно высылался другой агент связи из штаба корпуса. Благодаря такому порядку, в ряде случаев удавалось достичь того, что донесения не задерживались, поступали.

Кроме того, штабом корпуса высылались агенты для следования вместе с крупными неприятельскими войсковыми частями. Наиболее подходящими для этого оказались мастеровые. Так например, при одной из дивизий армии Куроки имелись в качестве агентов данного корпуса — кузнец и плотник[329].

Оптимальной являлась вербовка таких лиц, которые имели бы родственников в тылу противника. Им легче удавалось проникнуть туда и проживать там продолжительное время, ибо родственники ручались за их благонадежность. Необходимо отметить, что к агентам-резидентам ходили только их родственники, или же выдававшие себя за таковых.

Подготовка агентов “к производству разведки ”, по словам штабс-капитана Блонского, заключалась в том, что “агентам преподавались перед отправлением в разведку краткие сведения об организации японской армии, о подразделении ее на дивизии бригады, полки и т.д. и для облегчения этого дела им выдавалась таблица наименований японских частей и военных учреждений”. Имея такую таблицу, агенту, заметившему ту или иную японскую часть и узнавшему точное ее название, оставалось лишь найти в таблице соответствующую графу и проставить в специально отведенных местах номер части и название места, где замечена указанная часть. Кроме того, агентам растолковывалось, на что именно надо обращать внимание (по каким признакам можно установить принадлежность части, наружные отличия, надписи на занятых японскими солдатами помещениях, форменные бланки на официальных китайских бумагах, адреса на конвертах и обложках газет и т.д.). Это был идеальный вариант инструктажа. Чаще всего будущий агент инструктировался через переводчика наспех и в общих чертах. Как только агент хоть немного усваивал общие сведения, ему ставилась вполне определенная задача: “разведать путь в таком-то направлении, выяснить, какие устроены переправы на NN рек, возводятся ли в избранном районе укрепления, где именно и какие, какие части и т.п.” Помимо этого агенту предписывалось попутно замечать и все происходящее в районе, который ему предстояло пройти. Срок для выполнения возложенного поручения давался от шести до сорока пяти дней в зависимости от поставленной задачи. В среднем для получения сведений о противнике требовалось 14—20 суток.

Каждый агент снабжался особым удостоверением на проход через расположение русских войск, в котором отмечалась фамилия агента, № удостоверения, время вьщачи и срок его действия.

В некоторых удостоверениях указывалось, что агент имеет право пройгн в сторону противника и обратно только по одному разу, а сам он предупреждался, что может идти только по указанному ему маршруту, так как на других пунктах удостоверение было недействительным.

Этой оговоркой надеялись избежать передачи удостоверений японской контрразведке, которая могла бы их использовать в своих целях.

Удостоверения делались специально маленького размера, чтобы их удобнее было прятать в складках платья, обуви и т.п. во время проведения разведки на территории противника. Фамилия агента записывалась при отправлении в особую книгу; в ней же отмечалась поставленная ему задача, время высылки, а также приблизительный срок его возвращения[330].

Агенты-ходоки высылались обыкновенно сериями по известным маршрутам с промежутком в два — три дня. Делалось это, с одной стороны, для того, чтобы “вести разведку непрерывно”, а с другой, чтобы иметь “возможность проверять работу одних агентов работой других”.

Военным комиссаром Квецинским серии ходоков направлялись в район расположения противника. Сведения, ими доставлявшиеся, взаимно проверялись при большом числе высылаемых агентов. Но сами высылаемые агенты-ходоки в большинстве случаев были совершенно не подготовлены к той работе, которая им поручалась.

Каждый агент обязывался принести из какого-либо пункта своего маршрута (обыкновенно —конечного и наиболее интересного) какое либо вещественное доказательство своего пребывания в этом пункте. Такой мерой русская разведка надеялась хоть отчасти гарантировать себя в том, что агент был именно там, куда его посылали

Из числа завербованных агентов некоторые стали после месячной работы более осмысленно относиться к выполнению поставленных передними задач. Они приносили все, что могло дать хоть какую-нибудь возможность напасть на след группировки сил противника. Часто приносились письма, конверты, бандероли газет, бирки с ружей, части одежды с штемпелем части и пр.

Отсутствие верных карт не позволяло контролировать движения агентов-ходоков, на которых, помимо их прямой задачи — сбор сведений о японцах, — возлагалось также составление маршрутов. Как люди совершенно неподготовленные для этой цели, они не могли дать правильного отчета о пройденных ими путях, из-за чего не представлялось возможным составить более или менее правильную схему дорог, по которым проходили агенты. Все, что делали агенты, приходилось принимать на веру.

Один из приемов, гарантировавших, по мнению руководителей агентуры штаба 3-й армии (впоследствии рекомендованный и штабом главнокомандующего) деятельность разведки от подлогов со стороны нечистоплотных агентов заключался в требовании счета из какой-либо лавки промежуточного или конечного пункта маршрута агента-ходока. Однако, после нескольких случаев приноса действительных счетов, агенты начали печатать поддельные счета. Обнаружена эта фабрикация была в Чженьяньтуне.

Для проверки добросовестности службы агентов-ходоков руководитель разведки штаба 5-го корпуса подполковник принимал со своей стороны, помимо уже известных, еще следующие меры.

1. На выдаваемых агентам от имени штаба корпуса удостоверениях должны были иметься расписки офицеров с указанием времени, когда агент прошел линию сторожевого охранения и вернулся обратно.

2. Сведения, не подтвержденные приносом вещественных доказательств, оплачивались ничтожными суммами (10—15 руб.).

3. Агенты высылались с таким расчетом, чтобы они никогда не встречались в штабе корпуса и не знали бы друг друга в лицо[331].

Отсутствие централизации в организации разведки, конечно, являлось отрицательной стороной ее деятельности. Во время нахождения армии на позициях у реки Шахе, в штабе 3-й армии были получены негласные сведения о том, что практичные китайцы создали в Мукдене собственное бюро сведений о японцах, из которого получали сведения и агенты штаба 3-й армии. Этим устранялась возможность взаимной проверки агентов и одно и то же сведение продавалось в различные русские разведывательные организации. Надо полагать, что в таком бюро некоторые сведения фабриковались при участии японцев. Через такое бюро осуществлялась и торговля предметами японского обмундирования.

Необходимо отметить, что доставка вещей якобы, принадлежащих японским солдатам, нередко сопровождалась мошенничеством. Так, агентом 5-ю корпуса была принесена гетра с клеймом 27-го пехотного полка, поднятая по его словам в Каньпинсяне. Спустя три дня после этого агент штаба 3-й армии принес поднятую им уже в Цзиньцзяньту-не гетру с клеймом того же 27-го пехотного полка. Оказалось, что обе эли гетры принадлежали одному и тому же солдату шестой роты 27-го пехотного полка и бьпш приобретены обоими агентами в упомянутом выше цстпралыюм бюро русских агентов.

Такнм образом, к доставке японских вещей нужно было относиться с такой же осторожностью, как и к доставке счетов от торговых фирм. Изобретательные китайцы быстро применились к русским требованиям и стали торговать вещами японцев, как торговали счетами торговых фирм. Вещи эти покупались у японцев, или же случайно находились[332].

Проверенные агенты получали постоянное жалование от 20 до 120 рублей в месяц. Кроме того, в ряде случаев перед направлением в тыл противника выдавалось до 30 рублей на путевые расходы. За качественно выполненное поручение выплачивались наградные в размере до 25 рублей. Неиспытанным агентам вместо месячного жалованья полагалась сдельная плата в размере 30—50 рублей за проведенную разведку.

За принесенные из неприятельского тыла документальные свидетельства платили отдельно: за конверт — 5 рублей, за конверт с письмом — 10 рублей[333].

Штабом 7-го Сибирского корпуса (1-я армия) при направлении агентов в разведку, последним “внушалось не ходить с русской стороны в компании с кем бы то ни было, не надевать хорошей одежды, не выдавать своей грамотности, говорить, что идет с юга, живет неподалеку, иметь всегда наготове правдоподобный предлог, объяснявший его присутствие в данном районе, в противном же случае — прикинуться кретином”[334]. Если у агента не было в тылу противника родных или близких знакомых, ему предлагалось таковых приобрести и совершить с ними обряд “Кэ-тоу”, т.е. побратимства, который свято чтился китайцами. Агент должен был просить этих новых знакомых сообщить ему в следующий его приход все интересовавшие русскую разведку сведения о противнике. Агенту внушалась необходимость не только не избегать японцев, но, наоборот, стараться встречаться с ними возможно чаще и, если возможно, наняться к ним на работу, если не слугой к офицеру, то хотя бы на земляные работы, перевозку тяжестей, в интендантский обоз и т.д.; обязательно посещать курильни опиума, игорные дома и т.п. притоны и с содержателями их установить хорошие отношения; часто ходить под видом торговца-разноечнка с мелочными товарами; стараться заводить знакомство с китайцами-японскими переводчиками, с прислугой японцев и т.д. Агентам также предлагалось не брать с собой русского удостоверения-пропуска, а прятать его куда либо под камнем между позициями русских и японцев.

По возвращении из тыла противника агенты на день — на два размещались все вместе в особой фанзе. Отлучаться далеко им было запрещено и никто из посторонних китайцев к ним не допускался. Все эти мероприятия объяснялись заботой об их безопасности. Опрос агента никогда не производился в присутствии постороннего китайца или другого агента. Разговор между агентами о делах, касавшихся их разведывательной деятельности, категорически запрещался; за соблюдением этого запрещения следил живший вместе с агентами китаец-переводчик.

По мере постепенного расширения своего территориального влияния, японцы немедленно брали в свои руки — при том весьма энергично — гражданское управление в районе своего тыла. Они без всякого стеснения сменяли китайскую администрацию и водворяли на места смененных своих сторонников. Все это помогало нм бороться с русской агентурной разведкой.

Имея в своих руках администрацию и принимая на службу китайских солдат занятого нм района, они могли без особых затруднений вести самый точный учет и надзор за населением, доходивший до того, что ими была устроена перепись всех деревень, занятых их войсками. Хозяин каждой фанзы имел особое удостоверение, в котором было указано число ее обитателей.

Наблюдение японцев за русскими шпионами дошло до того, что каждый китаец, не имевший удостоверения от местного старшины, не имел права появиться в поле. Малейшее подозрение влекло за собой арест. Если же китаец не мог вывернуться и доказать легальность своего появления в известном районе, его без суда казнили.

Понятно, что при таких условиях число агентов-ходоков, желавших служить русским, с каждым днем уменьшалось. Некоторые из них, сходив один-два раза, отказывались от дальнейшей службы; другие же, довольствуясь получкой путевых денег, — исчезали. Многие агенты попадали в руки японской контрразведки. Число направленных в “тайную разведку” агентов-ходоков далеко не соответствовало числу вернувшихся. Так, штабом 3-й армии в течение июня, июля, августа и сентября было послано в тыл проз шпика 18, 20, 33 и 31 агентов-ходоков, вернулось же 12, 15, Юн 10 человек соответственно[335].

Некоторые агенты, в большинстве случаев терроризированные японцами, вовсе не ходили в тыл противника, а предпочитали собирать сведения от прибывших с юга китайцев или от получивших оттуда письма.

Подобный факт указывает, что по крайней мере 50%, если не больше, агентов были вредны для дела. Остальная же половина сотрудничала с разведкой более или менее добросовестно. К ним в большинстве случаев принадлежали те, за которых ручались богатые китайцы землевладельцы, рисковавшие своим имуществом и подбиравшие действительно надежных людей.

Изменить крайне неудовлетворительное положение организации ближней разведки с помощью китайцев, по мнению штаб-офицера дня поручения при Командующем войсками Квантунской области подполковника Панова, можно было только с применением радикальных мер. Опираясь на имеющуюся информацию об организации разведывательной деятельности японцами, Панов рапортом от 31 июля 1904 года предложил “в больших селениях брать в качестве заложников членов семьи, каких-либо двух-трех богатых или влиятельных на окружающее население фамилий[336]. “От глав этих фамилий потребовать, — рекомендовал Панов, — чтобы они сами за вознаграждение, которое будет выдаваться нами, высылали своих шпионов и доставляли нам необходимые сведения. Вместе с тем главам семейств заложников внушить, что неверные сведения будут считаться заведомо ложными и тяжко отражаться на заложниках. Напротив, верные и своевременные сведения сразу же избавят их от тяжелого положения”.

Войсковая разведка, ведущаяся кавалерийскими частями и подразделениями, охотничьими командами и отдельными военнослужащими, считалась более эффективной, чем агентурная разведка. В части организации ближней разведки и разведки флангов, так как обеспечивала захват плашых, добывание различных документов, предметов снаряжения и обмундирования.

Главный штаб считал, что многочисленная русская кавалерия великолепно справится с задачами разведки. Е.И. Мартынов подтверждает это мнение Главного штаба, говоря, что “перед войной все полагали, что благодаря огромному перевесу в числе и качестве кавалерии мы будем знать каждое движение противника, последний же будет бродить впотьмах” [337].

На деле же произошло обратное: русская кавалерия не могла проникать вглубь расположения противника и потому чаще всего не доставляла никаких ценных сведений.

Капитан французской службы Рауль де Рюдеваль, со слов генерала Штаксльберга, еще более определенно передает эти рухнувшие надежды на кавалерию:

“... У нас было много кавалерии и мало шпионов и мы были все время плохо осведомлены. Наш противник имел мало кавалерии и много секретных агентов и знал все своевременно...”[338].

С началом боевых действий пытались ограничиться исключительно войсковой разведкой. Но первые попытки показали, что это задача трудновыполнимая, потому, что японцы очень хорошо охраняли свои позиции. Пройти через них можно было только с боем, на что в то время русская армия не была способна. Кинулись на фланги, но и здесь японцы были на чеку. Точных карт не было. Местность — неровная, пересеченная, и незнакомая войскам. Налицо были: незнание языка противника и местного населения, двусмысленное отношение этого населения к русским, крайне скудные и подчас неверные сведения об организации, численности и свойствах армии противника и т.д. Приходилось действовать при помощи китайцев-проводников, но, пока их разыскивали, японцы уже знали, где именно предполагается набег и принимали контрмеры.

В своих воспоминаниях А.А. Свечин, рассказывает об организации разведки охотничьими командами (команды пеших и конных разведчиков при полках и батальонах). Отмечая добросовестное отношение к делу разведки самих исполнителей, Свечин замечает, что “в общем разведка велась крайне неумело”[339].

“Особенно неопытны и неумелы, — по его словам, — были не младшие начальники-исполнители, а высшие, руководившие разведкой Крайне робкое в серьезных действиях, наше управление в организации разведки отличалось и большой смелостью, и непрактичностью. Разведочные команды получали странные задачи. Обследованием фронта противника не довольствовались; стремились войсковыми частями обследовать тыл противника, расположение его главных сил, открыть планы и намерения врага. Как сквозь сито, гнали через неприятельские аванпосты наши охотничьи команды. Из полков выбирались лучшие нижние чины, лучшие офицеры; им давались самые туманные инструкции; собранные команды угонялись за 100 верст на гибель, тем более верную, чем отважнее были офицеры. Сотни пропавших без вести оплачивали совершенно не стоящие сведения, принесенные одним удачником. В июне 1904 года это преступное уничтожение лучших сил Восточного отряда достигло самого большого напряжения... Примерно около 8 июня была выслана масса команд охотников — от всего Восточного отряда свыше 10 команд; никто не возвратился. В безрезультатных охотничьих предприятиях было загублено не менее 15% офицеров отряда и 10% солдат... В этих разведочных делах мы теряли не только лучших людей Восточного отряда, мы теряли веру в себя, мы постепенно приучили всех к неудачам, постепенно разучивались одерживать победы.”.

Нередко войсковыми разведчиками становились добровольцы из числа нижних чипов. Широкую известность в России приобрел случай произошедший с Василием Рябовым. Разъезд 3-й сотни 1-го Оренбургского казачьего полка доставил однажды письмо, положенное на видном месте. Около письма была найдена также записка на китайском языке, в которой было сказано, что китайцы не должны уничтожать этого письма, адресованного русским. Оно было написано на русском языке. Вот его подлинный текст: “Запасный солдат Василий Рябов, 33 лет, из охотничьей команды 284-го пехотного Чембарского полка, уроженец Пензенской губернии. Пензенского уезда, села Лебедевки, одетый как китайский крестьянин, 27 сентября сего года был пойман нашими солдатами в пределах передовой линии. По его устному показанию выяснялось, что он, по изъявленному им желанию, был послан к нам для разведывания о местоположениях и действиях нашей армии и пробрался в пашу цепь 27 (по русскому стилю 14) сентября через Янтай, по юго-восточно-иу направлению. После рассмотрения дела ; установленным порядком Рябов приговорен к смертной казни. 1 Последняя была совершена 30 сентября (по русскому стилю; 17 сентября) ружейным выстрелом. Доводя об этом событии до сведения русской армии, наша армия не может не высказать наше искреннейшее пожелание уважаемой армии, чтобы последняя побольше воспитывала таких истинно прекрасных, достойных полного уважения воинов, как означенный рядовой Рябов. На вопрос, не имеет ли что высказать перед смертью, он ответил: “готов умереть за царя, за отечество, за веру”. На предложение:мы вполне входим в твое положение, обещаем постараться, чтобы ты так храбро и твердо шел на подвиг смерти за “царя и отечество” притом, если есть что передать им от тебя, пусть будет сказано, — он ответил “покорнейше благодарю, передайте, что было...” и не мог удержаться от слез. Перекрестившись, помолился долго в четыре стороны света, с коленопреклонениями, и сам вполне спокойно стал на свое место... Присутствовавшие не могли удержаться от горячих слез. Сочувствие этому искренно храброму, преисполненному чувства своего долга, примерному солдату достигло высшего предела”. Подписано: “С почтением, капитан штаба японской армии”[340].

Не оправдалась надежда на захват пленных, связываемая с войсковой разведкой, так как чаще всего пленных брал тот, кто наступал. В середине 1904 года, когда русские войска терпели поражение за поражением, приток пленных совершенно иссяк. Тогда Куропаткин приказал платить за каждого пленного японского солдата по 100 рублей, а за офицера — 300 рублен, независимо от обычной награды за военное отличие.

Но такая своеобразная мера количества пленных увеличить не могла, а наоборот—вызвала недовольство в рядах русской армии, считавшей эту меру “глубоко противной с точки зрения общепринятой морали при открытой войне между двумя равноправными воюющими сторонами”[341].

Через разведывательное отделение штаба 1-н армии за время с 26 октября 1904 года по 1 сентября 1905 года прошло всего лишь 366 пленных японцев, а через штабы шести корпусов той же армии за то же время — 15 офицеров и 808 солдат. При эгом необходимо отмстить, что большинство офицеров попади в плен тяжело ранеными и вскоре умерли от ран. Значит, оставались пленные солдаты. Они, по мнешио руководителей русской разведки, “в громадном большинстве обладали значительным умственным развитием, вполне сознательно и с большим интересом относились к вопросам своей службы, обстановки и действиям своих войск в широком смысле. Обладая большою способностью к потшаиию чертежа вообще (в частности чтение карт) и к изложению своих показаний с помощью схематического чертежа, солдаты враждебной нам армии были в состоянии дать показания несомненной ценности”.

Но вся беда заключалась в том, что этих интеллигентных пленных было до смешного мало и что “далеко не все пленные охотно давали показания, ясно отдавая себе отчет в важности соблюдения военной тайны. Прирожденная вежливость, доходящая до угодливости, свойственная японскому народу, заставляла большинство отвечать на вопросы, но почти на каждый вопрос ответом была ссылка па незнание ичи явно неправдоподобное показание”.

В первое время на это не обратили особого внимания и принимали обычные русские меры “развязывания языков” — удары по :шцу, насмешки, издевательства и т.д. Но видя, что это не помогает, начали искать другие средства. Под конец войны додумались, наконец, до изолирования более интересных пленных от остальных (с целью изъять их из под влияния унтср-офнцсров и старших вообще) и стали пользоваться агентурным опросом, т. е. среди пленных сажали переодетого под японца китайца, подслушивавшего разговоры пленных.

Насколько пленение японца было редким явлением в жизни русской армии, показывает также рассказанный Е.И. Мартыновым факт, когда начальник дивизии генерал Добржинскин незадолго .до конца войны так обрадовался пойманному войсками его дивизии пленному японцу, что “воссев на коня, водил его в штаб 3-й дивизии, в штаб корпуса и по соседним биваказа”[342].

Была надежда еще на ощш источник сведении — на захват разного письменного материала, т. е. разных официальных документов, частных пнссм, газет и т. п. Однако, во время русско-японской войны русские и здесь не имели успеха. В официальном отчете штаба 1-й армии по этому поводу говорится следующее:

“Случаи захвата официальных документов были очень редки и захваченные документы имели только исторический интерес”. В 1 -й армии за все время войны было отмечено лишь два случая захвата официальных документов. Первый—это документы канцелярии 2-го резервного японского полка, захваченные в январе 1905 года и второй, —диспозиция, захваченная у офицера 42-го резервного пехотного полка.

Эти документы дали интересный материал для ознакомления с бытом и деятельностью противника (журнал военных действий 9-го резервного полка), но сведений о современной группировке противника в нем почти не оказалось.

Частные письма япошхев доставлялись как войсковой, так и агентурной разведкой в довольно большом количестве, но чаще всего их содержание никакой ценности не представляло. Более или менее ценные данные можно было почерпнуть лишь из адресов и почтовых штемпелей на конвертах.

”... Хотя единичный факт находки в данной деревне конверта с адресом данной войсковой части не давал возможности установить, что эта именно часть и расположена в деревне, — говорилось в отчете штаба I-н армии, — но ряд таких адресов, совпадающих с другими признаками, уже достаточно обеспечивал правильность предположения, что войсковая часть, указанная на нескольких конвертах, действительно расположена в полном составе в данном пункте. Значительно содействовало этому способу определения то обстоятельство, что противник усиленно избегал дробления своих нормальных единиц и части его армий, дивизий и бригад в громадном большинстве случаев располагаюсь совокупно”.

Важные данные давали также почтовые штемпеля частей (преимущественно армий) на конвертах. По ним можно было с полной уверенностью заключать о принадлежности данной дивизии или бригады к той или другой армии, а также и устанавливать переход части из состава одной армнн в другую.

Однако русской разведкой были обнаружены случаи, когда японцы с целью введения русских в заблуждение разбрасывали подложные конверты и письма[343].

В целом, войсковая разведка, в силу вышеуказанных причин, а также из-за полного отсутствия какой-либо организации и систематичности этого дела не оправдала возлагаемых на нее надежд. Она обеспечивала на протяжении войны вскрытие группировки японских войск на передовой линии на глубину до 15—30 км. Однако войсковая разведка не могла в полной мере компенсировать неудачи агентурных действий дальней и ближней разведок, а также разведки флангов, задачи которых остались в значительной мере невыполненными.

Среди лазутчиков категория как “агенты — резиденты” была незначительна, что также отрицательно влияло на качество добываемой информации.

Окончательный удар по использованию лазутчнков-кнтанцев в интересах разведки был нанесен поражением русских войск под Мукденом. “Мукденские события настолько сильно повлияли на впечатлительные умы китайцев, — отмечалось в “Отчете деятельности разведывательного отделения управления генерал-квар гирмейстера при Главнокомандующем с 4 марта по 31 августа 1905 года”, — что почти все старые разведчики разбежались, а новых нельзя было подыскать, так как китайцы, даже за крупное вознаграждение не решались поступать на службу тайными агентами из-за боязни японцев, беспощадно и жестко расправлявшихся со всеми туземцами, подозреваемыми в каких-либо сношениях с русскими”[344].

В силу сказанного выше к донесениям тайных агентов ближней разведки относились с большим недовернем.

Сбор сведений о противнике непосредственно в районе расположения и действий его армий, обеспечивался и за счет сведений из печати, преимущественно иностранной, а не японской, что считалось предметом ближней разведки. Безусловно ошибочное представление, т ак как сведения, содержащиеся в печати, могли иметь отношение и к дальней разведке и разведке флангов. “Нельзя не отдать должное японской печати, которая замечательным умением хранила в тайне все, что касалось армии и военных действии”, — отмечалось в Отчете.[345]. “С первых же дней войны японская печать получила беспрекословное приказание правительства: хранить в тайне все, что касается организации, мобилизации и передвижения морских и сухопутных сил их Родины. Правительство предостерегало прессу от разглашения военных тайн, подчеркивая. насколько печать может вредить военным операциям, ссылаясь на примеры последней японо-китайской войны. Оно взывало к патриотизму печати не оглашать никаких сведений, которые, как бы они ни были интересны для публики, могли даже одними намеками принести пользу противнику, давая ему указания о намерениях или предполагаемых движениях японцев. Насколько честно японская печать отозвалась на призыв Правительства, красноречиво доказано той непроницаемой тайной, которою были окутаны все движения кораблей адмирала Того и армии маршала Ойяма”.

Хотя вышеприведенные строки (из газеты “The Japan Times” от 5-го июля н.с. 1905 года N 2512) на самом деле вполне оправдались, все же из прессы можно было черпать кое-какие сведения о противнике. Сюда относились официальные донесения японских начальников (в особенности в начале воины), разбросанные сведения, объявления и т.д. в японских газетах и корреспонденции иностранных военных корреспондентов, побывавших на театре военных действий с японской стороны и напечатавших свои наблюдения без цензуры по возвращении па родину.

“Последние давали преимущественно сведения о японской тактике, духе японской армии, ее житье-бытье и т.п."

Сведения об организации и численности вооруженных сил Японии были сравнительно редки.

Ввиду тон важности, которая признавалась за прессой, как источником добывания сведении о противнике, разведывательное отделение штаба Главнокомандующего пользовались печатью и добывало из газет сведения, хотя и запоздалые, но весьма иногда ценные, особенно из японских, английских и немецких.

Для этой цели разведывательным отделением Управления генерал-квартирмейстера при Главнокомандующем выписывались иностранные газеты.

Кроме того, было предложено начальнику цензурного отделения представлять генерал-квартирмейстеру при Главнокомандующем вырезки из всех получаемых названным отделением иностранных газет, содержащие сведения о японской армии.

Сведения о противнике было принято делить “по степени вероятия на так называемые документальные, т.е. несомненные и вероятные, приводившие к предположительным заключениям”.

Документальные сведения получались посредством: захвата пленных, различных знаков отличии войск, записных книжек, писем и т.п.

В канву документальных сведений вплетались, с тем или другим показателем достоверности, предположительные.

Эти последние складывались из опросов пленных, из донесений тайных агентов и весьма незначительно из печати. Показаниям пленных, на основашш опыта, давалась большая вера, так как показания их часто документально подтверждались.

“Сведения же тайной разведки, зависящие от надежности лазутчиков, по степени вероятия ставились на последнее место”[346].

После боя под Мукденом к лазутчикам, разведывающим расположение армии Онямы, были предъявлены требования доставки документов. Донесения, сопровождаемые таким подтверждением, были оцениваемы выше.

Отдельную, сравнительно незначительную, Группу сведении составляли выборки из прессы. Более ценные были почерпнуты из японских и английских газет.

Такие вопросы разведки, как устройство тыла противника, расположение глубоких резервов, подход подкреплении, новые формирования, мобилизация частей в Японии — освещались главным образом донесениями тайных агентов.

Организация войск — главным образом — показаниями пленных и документами.

Группировка сил, поступление укреплений на фронт — преимущественно непосредственно войсковой разведкой, достав лявшей пленных и другие документальные данные.

Самые точные сведения имелись в разведывательном отделении Управления генерал-квартирмейстера при Главнокомандующем относительно группировки войск в ближайшей полосе и ее организации (на основании результатов войсковой разведки) и менее достоверные — о глубоких резервах и о том, что делалось в далеком тылу до Японии включительно.

После Мукдена связь с противником была совершенно потеряна; поэтому не лишен интереса порядок, в котором картина положения японцев восстановилась.

В первых числах марта вошла в соприкосновение конница сторон и вырисовалась только линия передовых конных частей.

В середине марта вполне определилась линия пехотного охранения и места авангардов на важнейших операционных направлениях, а на крайнем востоке обнаружены части армии Кавамуры (в долине Хунь-хе).

25 марта уже “документально” были установлены японские войсковые части в трех точках фронта, а именно: авангард армий Ой ямы (Нидзу в районе Кайюань-Телин) и конные авангарды: бригада Таму-ры (по дороге па Цзинцзятунь) и бригада Акнямы на (Цулюшу).

2 апреля в общих чертах намечались районы двух фланговых армий — Ноги и Кавамуры. Об армиях Оку и Курокн делалось предположение (па основании сведений лазутчиков и метода сопоставления), что обе они в резерве за серединой. Другими словами, рисовалось, что армии Ойямы были расположены в крестообразном порядке.

16 апреля первое документальное сведение об армии Курокн подтвердило существовавшее о ней предположение.

К 28 апреля расположение армий, кроме Оку и Курокн, оставшихся в резерве, было определено уже по дивизиям.

2 мая выясшшся выход из резерва армии Куроки и расположение двух ее дивизии.

Наконец к 11 мая установлено появление “головы” армии Оку.

Таким образом, к этому времени порядок развертывания японских армий не возбуждал никаких сомнений. В резерве считались: 3, 8 гвардейские полевые дивизии и все резервные части, не считая 1 -и резервной дивизии Ялучжанской армии.

К середине мая, т.е. через два с половиной месяца после потери связи с противником, группировка была более или менее подробно восстановлена.

В общих чертах (по армиям) она была восстановлена 2-го апреля, т.е. через месяц.

В части организации и новых формирований группировка сведений, большинство которых было от тайных агентов, позволила сделать к августу несколько выводов, подтвердившихся затем документально. Так, была подмечена реорганизация резервных войск и установлено сформирование весной и в течение лета пяти новых полевых дивизий №№ 13—17.

Труднее всего было следить за подходом подкреплений к армиям Ойямы.

“Благодаря тому, что в японскую печать никогда не проскальзывали подобные указания, в документах также их почти не встречалось, а пленные, видимо, искренно не знали об этом, приходилось сопоставлять между собой исключительно сведения лазутчиков. Работа же этих последних была крайне затруднена отсутствием наружных отличий в японских войсках”.

Факт прибытия на Маньчжурский театр военных действий трех новых полевых дивизий (14-й, 15-й и 16-й) и их места были окончательно удостоверены лишь документами, захваченными в конце августа на фронте 1-й армии.

До этого же времени прибытие подкреплений в виде новых дивизий, хотя и было признано (вследствие значительного числа показаний лазутчиков) весьма вероятным и, притом, именно в числе 3-х, но не поддавалось определению: точное время их прибытия, пути подхода и районы сосредоточения.

Сравнение выводов, явившихся результатом разбора сведений о группировке армий Ойямы на фронте и сведений о подходе подкреплений, т.е. о том, что делалось у него в тылу, характеризует уверенность и твердость первых и гадательность вторых. “Думается, что гадательность выводов, построенных на донесениях из односторонних источников и при этом еще из наименее надежных (лазутчики). вполне естественна”, — отмечалось в “Отчете разведывательного отделения Управления генерал-квартирмейстера при главнокомандующем”[347]. В сводках, подготавливавшихся разведывательным отделением, численность войск давалась двумя цифрами: штатного состава и с “25% сверхштатной надбавкой”[348]. Эта своеобразная надбавка, писал Куропаткин в “Отчёте главнокомандующего русскими войсками во время русско-японской войны”. “как только заключили перемирие, вдруг исчезла и японцев оказалось менее, чем мы считали по данным разведки, в ожидании боя”.

“И чем больше получалось многословных телеграмм от командиров корпусов, противоречивых донесений от начальников многочисленных отрядов и полуграмотных полевых записок от казачьих сотников, — делился своими впечатлениями о работе разведывательного отделения штаба Главнокомандующего А.А.Игнатьев, — тем больше “оказывалось” против нас японцев. Давно были забыты все сведения мирного времени; разведывательные органы верили в существование тех тысяч и десятков тысяч японцев, о которых нам врали словоохотпивые китайцы. Проверить эти сведения не удавалось, так как на равнинном южном фронте японцы, остановленные дождями, прикрылись плотной завесой пехотных застав, о которых начальники разъездов могли только доносить: “Обстрелян сильным ружейньш огнем из деревни такой-то”. В горном районе воображаемые тысячи японцев еще труднее поддавались проверке (авиации ведь в ту пору не было), и японцы одним пулеметом, поставленным за надежной глинобитной стенкой китайской деревушки, могли в горной долине не только остановить разъезд, но и выдержать серьезное столкновение[349].

С одной стороны, присутствовало завышение численности японских вооруженных сил, а с другой стороны-отсутствие налаженного механизма доведения имеющихся сведений о противнике (не всегда полных) до соответствующих войсковых начальников. “Одной из важных причин наших неудач в столкновении с японцами, —писал в своем отчете генерал-квартирмейстер в апреле 1905 года, —является неуверенность в своих силах, даже в своем численном превосходстве. Неуверенность эта происходит, отчасти, от малой осведомленности войск о данных, добытых уже разведкой”[350].

В ходе русско-японской войны обеспечение армий переводчиками являлось вопросом первостепенной важности. С языками противника и местного населения войска европейской России были совершенно незнакомы, а в рядах войск Восточной Сибири число лиц, знающих эти языки, было весьма ограниченное.

Названный вопрос осложнялся еще тем обстоятельством, что на театре военных действий приходилось иметь дело, кроме китайского, гакже с корейским и монгольским языками, таким образом, являлась потребность в переводчиках четырех восточных языков: японского, китайского, корейского и монгольского.

Насколько вопрос переводчиков был поставлен неудовлетворительно, можно заключить из нижеприводимых цифровых данных.

а) Японский язык.

Переводчиков японского языка на всю армию имелось всего 11 человек, из которых 8 Восточного Института (с начала войны в качестве переводчиков восточных языков были привлечены студенты и слушатели-офицеры ннспггута) и 3 вольнонаемных (из них один знал только разговорный язык). Таким образом, даже не было возможности снабдить переводчиками японского языка столь крупные единицы, как корпуса и отряды.

Из всех одиннадцати переводчиков только два человека — г-н Тихан, и Г. Хан-пиль-мепя (с мая 1905 года) — могли разбирать японскую рукопись. Это последнее обстоятельство имело для разведки тот недостаток, что только эти два лица могли читать японские рукописные докумсн ты, какими являлись казенная переписка, частные письма, дневники и т.п., служившие важнейшими документальными данными для определения частей войск противника.

Между строевыми офицерами почти вовсе не было знающих японский язык.

б) Китайский язык. ^

Более благоприятно обстояло дело с переводчиками китайского языка, так как число офшдеров из Восточного Института, знающих этот язык, было значительно больше. Почти все корпуса имели “тштелли-гентных” псрсводчиков-офицеров или студентов названного института. Кроме тою, при строевых частях состояли простые китайцы в качестве переводчиков для сношений с местным населением.

Как уже отмечалось, эта категория переводчиков была малонадежна. Были даже нсоднокра тные указания, что через последних передавались японцам сведения о наших войсках. Кроме того, китайцы-переводчики злоупотребляли нередко своим положением во вред местному населению, что вызывало многочисленные жалобы. Это вполне понятно, так как названная категория переводчиков комплектовалась исключительно из местных китайцев, служивших в мирное время у русских — подрядчиками, приказчиками и т.п. Жалованье нм платили от 30 до 70 рублен.

в) Корейский язык.

Что касается переводчиков корейского языка, то их было достаточно, что объяснялось следующими обстоятельствами. Во-первых, в Корее приходилось действовать незначительному числу войск Во-вторых, в Южно-Уссурийском крае живут корейцы, русские поданные, которые очень охо гно поступали в войска переводчиками.

Число лиц, знающих письменный корейский язык, было сравнительно невелико.

Но недостаток в ученых переводчиках не ощущался особенно остро, так как несравненно большей части армии вовсе не приходилось действовать в Корее и поэтому сношений с корейским населением и властями почти не было.

г) Монгольский язык.

Знающих язык литературно, т.е. разбирающих монгольскую письменность, было только двое: студент Санкг-Петербургского Императорского Университета В. Шангин и окончивший Вост очный Институт Хионин. Что же касается разговорного языка, то таких переводчиков можно было находить в достаточном количестве между казаками бурятами.

Недостаток лиц, знающих монгольский язык, был менее ощутим, так как нашим войскам мало приходилось иметь дело с монголами.

Нельзя не отметить, что особенно ощущался недостаток в лицах, знающих японский и китайский языки[351].

Основательное знание японского языка, в особенности умение разбирать японскую рукопись, являлось необходимым условием для разбора японских документов, которые представляли самый ценный материал для разведки.

“Между тем таким знатоком японского языка и рукописи, как выше указано, был на все три армии только один — г-н Тихай, великолепно знающий японский язык, знакомый с Японией и с организацией японской армии (как уроженец г. Токио, сын бывшего псаломщика при Посольской церкви).

Г-н Тихай все время находился с начала кампании при штабе Маньчжурской (потом 1 -й Маньчжурской) армии, куда и посылались неразобранные рукописные документы из других армий. В начале мая с. г. прибыл в штаб Главнокомандующего второй переводчик японского языка, умеющий разбирать японскую рукопись, служивший переводчиком при нашем консульстве в Чемульпо, бывший лектор Восточного Института, корейский подданый Хан-пиль-мень.

Наличие сравнительно небольшого количества офицеров, владеющих китайским языком, затрудняло в высшей степени разведку через китайцев, так как успешно вести таковую мог только офицер, знающий китайский язык”.

Следует упомянуть и о словарях, которыми снабжались войска.

Общий их недостаток заключался в том, что слова и предложения изображались не иероглифами, а русскими буквами. Так как этим способом пс могло точно передаваться произношение восточного языка, то слова и предложения часто оставались непонятными. Исключение составлял словарь китайского языка, составленный Яковом Брандтом (в Пекине), в котором слова и предложения изображены не только русскими буквами, но и китайскими иероглифами.

Этот последний способ имел то огромное преимущество, что неправильность произношения русскими китайских слов пополняется прочтением китайцем соответствующих иероглифов в книге переводчиков[352].

Разведывательное отделение Управления генерал-квартирмейстера при Главнокомандующем помимо организации и ведения разведки и контрразведки проводило мероприятия по усилению русского влияния в Китае, Маньчжурии и Монголии, которые в последующем получили название “активной разведки”.

Японцы еще до войны, а в особенности в ходе последней, прибегали к негласным субсидиям для привлечения на свою сторону иностранной печати на Дальнем Востоке в целях распространения своего влияния, сообщения благоприятных для них сведении и освещения текущих событий в выгодном для них виде, не говоря уже о распространении ложных слухов в целях демонстративных.

В виде противовеса было решено и с русской стороны пользоваться иностранной печатью для поддержки русских интересов.

Еще приказанием Наместника Его Величества на Дальнем Востоке с 10 сентября 1904 года издавалась за счет России газета “China Review” под руководством 1-го военного агента в Китае Генерального штаба полковника Огородникова. Издание газеты обходилось в месяц около 2500 долларов. “Цель, преследуемая изданием “China Review”, заключалась в том. чтобы, на основании получаемых сведений от штаба Главнокомандующего, нашего посольства в Пекине, консулов и проч., передавать события войны в правдивом виде, так как англо-японская пресса на Дальнем Востоке была всегда склонна изображать наши неудачи в преувеличенных размерах и в самых мрачных для нас красках, при этом с большим уклонением от истины”[353].

Для упрочения нашего влияния собственно в Маньчжурии и для распространения среди местного китайского населения достоверных и нам благоприятных сведений о положении дел на театре военных действий издавалась, с разрешения Наместника, на китайском языке в городе Мукден газета “Шенцзинбао” под руководством Мукденского военного комиссара Генерального штаба полковника Квецинского. Личный состав редакции газеты состоял из вольнонаемных китайцев, а типография была частная.

Так как газета эта, являясь единственным по всей Маньчжурии печатным органом на китайском языке, приобрела большое распространение среди местного населения, то японцы начали преследовать посредством угрожающих писем редакцию и сотрудников-китайцев.

К газете относилось также весьма несочувственно китайское чиновничество, увидавшее в ней посягательство на права своего абсолютно бескшпролыюго влияния и давления на настроение общества, и приняло поэтому все зависящие от него меры к прекращению выпуска газеты.

Ввиду названных причин издание газеты “Шенцзинбао” в конце 1904 года было прекращено, так как личный состав редакции разбежался, а хозяин типографии отказался продолжать печатать газету.

В начале 1905 года бывший Главнокомандующий генерал-адъютант Куропаткин приказал возобновить издание “Шенцзинбао” и приобрести собственную типографию для того, чтобы печатание газеты обходилось дешевле, а чтобы редакция не зависела от частных предпринимателей.

Типография была приобретена в Шанхае и перевезена в Тяньцзин весте с нанятыми редактором и 17 китайцами-наборщикамн.

Занятие японцами города Синминтина в феврале месяце 1905 года задержало перевозку типографии и персонала.

После Мукденских боев новый Главнокомандующий нашел при тогдашнем положении вещей крайне необходимым безотлагательное возобновление издания китайской газеты.

С этой целью для перевозки типографии и личного состава редакции (18 человек) из Тяньцзина через Монголию в Харбин было отпущено 8000 лан. Но до конца войны типография не была доставлена в Харбин и возобновление издания газеты “Шещзинбао” не состоялось.

Главными же проводниками русского влияния в Маньчжурии являлись представители русской власти — военные комиссары: Мукденской, Гнрипской и Хейлунцзяпской (Цнцикарской) провинций.

Учреждение во время войны должностей окружных помощников военных комиссаров и приставов, имело своей целью урегулирование отношений между войсками и местным населением, в особенности, ограждение последнего от обид и притеснений со стороны войск и тем самым поднять авторитет русской власти в глазах китайцев.

“Что касается настроения последних по отношению к нам, то нельзя не отметить, что китайцы относились к воюющим странам в общем безразлично, осторожно выжидая результатов борьбы и на чью сторону склониться успех, перед которым китайцы, как все азиаты, преклоняются бесприкословно.

Так как в течение войны счастье неизменно оставалось за японским оружием, то большинство китайцев, в особенности чиновничество под давлением Пекина, а местное население скорее от страха, чем из-за симпатий. быт па стороне японцев”.

Иначе дело обстояло в Монголии, в которой происходила борьба между коренным монгольским населением и китайским правительством, стремящимся к оюпаянию населения и захвату монгольских земель для колонизации их китайцами. “Южные хошуны Монголии, оки-таявишеся уже в значительной степени и находящиеся под более сильным влиянием Пекина, тяготели скорее к японцам, северные же, отстоявшие свою самостоятельность более широко, искали в русских поддержку против Китая и, безусловно, сочувствовали нам. Тяготению к России способствует, между прочим, соседство и связь с нашими бурята-ми-монголами Пз монгольских князей, наиболее к нам расположенным, казался князь хошуна Чжасту Ваи-Удай, который емае с.г. сан прибыл в Главную Квартиру, чтобы представиться Главнокомандующему. Необходимо опшетить, что при ставке этого монгольского князя находилась монгольская экспедиция подполковника Хитрово, о которой уже упоминалось”[354].

В целях же расположить в пользу России князя Южного Горлоса, была сделана попытка закиочить с ним договор, в силу которого он получал от нас ежемесячную субсидию в размере 5 тысяч рублей с обязательством охраны Китайской Восточной железной дороги на протя-жетши ее, противолежащим землям как княжест ва Южного Горлоса, так и всего Чжеримского сейма, т.е. от ст. Шитодчензы до ст. Гунчжулин.

“Этим договором достигалась двойная цель: расположение князя Южного Горлоса, временно исполняющего должность Председателя Чжеримского сейма, в нашу пользу и охрана железной дороги”.

В заюпочснис нельзя не отметить “особенно тот благоприятный случай, который представился в течении войны и которым предложено было воспользоваться для установления более тесных отношений с монголами и для усиления нашего авторитета в их глазах”.

После занятия Лхассы англичанами, Далай-Лама бежал и избрал временным местом жительства город Ургу. Так как имелись сведения, -что Далай-Лама был готов перейти под наше покровительство и переселиться в один из дацанов Забайкалья, то возникла мысль воспользоваться этим и сделать попытку к переселению его в наши пределы, тем более, что имелись сведения о готовившемся переселении Далай-Лама в более отдаленные от нас южные хошуны Монголии, находящиеся под более строгим надзором китайских властен.

Доказательством симпатии Далай-Ламы к русским мог послужить его ответ, данный монгольской депутации князя Удая: “Все тибетцы и монголы должны держаться только одного народа, именно русских и ни вкоем случае не китайцев, англичан и японцев”.

Для ведения этого сложного, но чрезвычайно важного для армии и России дела, переселения Далай-Ламы в пределы России, разведывательным отделением предлагалось пригласить в армию тайного советика Позднссва, известного в России знатока Монголии и Дальнего Востока.

Запрошенные по этому поводу министр иностранных дел и Наместник на Дальнем Востоке не отнеслись, однако, сочувственно к вышеизложенному проекту, причем министерство иностранных дел нашло наиболее целесообразным — возвращение Далай-Ламы в Лхассу.

С таким подходом, как было указано в телеграмме Главнокомандующего генерала от инфантерии Линсвича на имя Наместника Его Величества на Дальнем Востоке от 22 апреля 1905 года, “мы упускаем, может быть навсегда, случай получить возможность влиять в наших политических целях на весь религиозный мир Монголии, и, напротив того, восстанавливая религиозный центр в Лхассе, находящийся под непосредственным влиянием англичан, передаем это оружие в их руки”[355].

Русско-японская война была первой большой войной эпохи империализма. Эта война выявила огромное значение экономически о и морального факторов. Она прежде всего потребовала массового производства всех видов вооружения и снаряжения. Роль тыла, вообще, а войскового и армейского тылов в частности, неизмеримо возросла. Бесперебойное снабжение войск боеприпасами и продовольствием стало иметь решающее значение в достижении успеха в сражении.

Новые условия ведения войны, связанные с появлением на полях сражений массовых армий, оснащенных новой боевой техникой, закономерно вызвали изменения в способах ведения боевых действий и войны в целом. Потребовалось совершенствование основных образцов боевой техники и форм организации войск.

Общая тенденция в развитии военного искусства, проявившаяся в ходе русско-японской войны, заключалась в дальнейшем расширении фронта одновременно ведущихся боевых действий и перерастании сражений в операции, в увеличении роли подвижности войск с одновременным зарождением позиционных форм борьбы, в рассредоточении боевых порядков войск, в усложнении способов организации боя, в повышении роли взаимодействия основных родов войск.

Опыт войны показал, что ведение боевых действий в условиях насыщения армии новыми техническими средствами предъявляет повышенные требования к организации и ведению разведки как в ходе боевых действий, так и в мирное время.

Уже 1 сентября 1905 г. в отчете о деятельности разведывательных отделений штабов Маньчжурской армии и Главнокомандующего на основании опыта русско-японской войны были сделаны первые выводы, “которые могли бы в будущем оказаться небесполезными для успешной организации и ведения разведки”.

I. ОРГАНИЗАЦИЯ РАЗВЕДКИ

а) Дальней

1. Дальняя разведка должна быть устроена на прочных основаниях еще в мирное время.

2. В военное время она является естественным продолжением того, что было сделано в мирное время. Желательно, чтобы военный агент или его помощник, в руках которых сосредоточивалась в мирное время разведка, по объявлении войны, становился во главе разведывательного отделения штаба Главнокомандующего или армии.

3. Еще в мирное время необходимо разработать способы доставки донесений дальних агентов.

4. Касаясь специально войны с Японией, следует отметить необходимость объединения мирной тайной разведки в Японии, Корее и Китае в одних руках, так как вероятный театр военных действий в будущую войну с Японией — Корея и Китай. Самым подходящим — сосредоточить эту разведку в штабе Приамурского военного округа.

Записка о подобной организации была подана еще до японо-русской войны 1904—1905 гг. генерал-майором Вогак. Опыт показал, что необъединение разведки Дальнего Востока было причиной того, что сведения, с какими мы начали войну, были малочисленны, разрозненны, малоосновательный недостаточно обоснованы.

5. Еще в мирное время в стране будущего противника желательно на-мегигь надежных тайных агентов, сведущих, интеллигентных, которые покрывали бы страну сетью пунктов наблюдешш. Эти агенты должны продолжать свою деятельность и по открытии воышых действий, дабы не было перерыва в разведке и чтобы не тратилось непроизводительно время на приискание агентов в самую горячую пору мобилизации неприятеля.

Поэтому они должны были быть выбраны из таких людей, которые по своей национальности и роду занятий не могут быть принуждены покинуть свои постоянные места жительства.

С объявлением войны на этих тайных агентов должна быть возложена разведка мобилизации, призыва разных контингентов, формирований новых частей, посылки подкреплений, подготовки и работы железных дорог, политического и экономического состояния страны и проч.

Заранее же должны быть выработаны меры по доставке сведений (шифр, условный язык и др.) на случай разрыва между государствами.

Подобно тому, как было в эту войну, желательно возложить во время войны разведывание тех же вопросов (п. 5) на наших военных агентов в государствах, смежных с объявившим нам войну.

б) Ближней

а) Прием, практикуемый войсковой разведкой в мирное время, т.е. стремление только глазом определить численность войск противника в том или другом пункте и фронте, занимаемый им, оказался недостаточным.

Разведка числа неприятельсткнх войск на глаз имеет еще значение для небольших отрядов, но для создания картины общего положения армии противника этого совершенно недостаточно. При совремештых боевых условиях надо раз и навсегда расстаться с мыслью о возможности разъездам “заглядывать в тыл” и “в резервы противника”. Такие задачи по плечу лишь крупным конным отрядам, высылка коих не может происходить часто. Результаты войсковой разведки только тогда полны и ценны, когда ею определяются войсковые части противника. Последнее достигается добычей пленных и документов.

Для того, чтобы захватывать из вещей только го, что имеет значение документа, необходимо знакомство войск еще в мирное время с организацией армии возможного противника, с наружными отличиями, форм одежды, если они есть, и с теми преметами, которые следует отыскивать и подбирать. Еще в мирное время должна быть осознана войсками вся важность этих требований.

После боя на реке Шахэ войскам были предъявлены соответственные требования, и войска стали массами доставлять в разведывательные отделения предметы первостепенной важности для определения частей; прежде же многое застревало в войсках “на память”, или даже бросалось как бесполезное.

Вместе с тем донесения начальников о противнике сделались тверже и обоснованнее.

б) Разведка лазутчиками.

1. Лазутчик должен быть грамотный, знающий язык противника, надлежаще ознакомлен с организацией и формой одежды противника. Подготовка может вестись в школах по типу устроенной в последнее время мукденским комиссаром. Показание лазутчика должно быть документально обосновано, насколько это возможно.

2. Лазутчик должен быть заинтересован в том, чтобы добросовестно выполнить поручение.

Штабс-капитан Афанасьев в штабе 1-й армии и штаб 4-го Сибирского армейского корпуса имели, например, по одному вполне надежному лазутчику, служившему из чувства мести за обиды, причиненные японцами их семьям.

Взятие заложников и крайняя суровость за обман до конца войны не имели у нас места. Японцы, насколько известно, широко применяли эти два средства и с пользой.

Плат а лазутчикам должна отвечать качеству сведения: близорукая экономия только вредит делу.

3. Кроме разведчиков, посылаемых из штабов в расположение противника, крайне желательно иметь постоянных агентов в важнейших пунктах этого расположения (так называемых резидентов). Для передачи донесении полезно учреждение передаточных контор (род летучей почты), как это было организовано у японцев.

Кроме того, желательно иметь лазутчиков при самих войсках (например, в качестве мелких торговцев, возчиков, разносчиков и т.п.).

в) Печать. Пользование сведениями из печати было, как выяснено в своем месте, шрапнчено, главным образом потому, что японцы обратили самое серьезное внимание ещев мирное время на сохранение военного секрета.

К го бы ни был нашим противником в будущей войне, но нашему разведывательному отделению придется, вероятно считаться с таким же от сутствием каких бы то ни было военных известий в прессе противника, как это было в только что окончившуюся японо-русскую войну.

Желательно и нам быть в будущем в равных условиях и не давать врагу лишнего козыря по разведке вследствие полного несоблюдения нашими газетами военной тайны.

Пример японцев, подчиняющих в военное время всю печать особым законам, весьма поучителен.

Другой причиной недостаточного использования и того скудного материала из японских газет, которым мы располагали, было незнакомство личного состава разведывательного отделения, не считая переводчиков, с японским языком.

Некоторые сведения в японской печати были так искусно прикрыты псевдонимами и условными оборотами, что требовали тонкого знания языка и самой страны.

Разбираться в них мог лишь один коллежский регистратор г-н Тихай, не считая г-на Бале, который пробыл при штабе всего около месяца.

На будущее желательно:

1) чтобы чины разведывательного отделения могли бы следить за всею печатью противника и др. — без помощи особого переводчика;

2) чтобы пользование прессой было самое широкое и внимательное;

3) чтобы наш собственный военный секрет тщательно соблюдался не только печатью, но и всеми воинскими чинами до рядовых включительно.

Г-н Бале из отдела “обьявленнй” получил данные о разрядах контингентов по физической годности.

В японских солдатских письмах не встречалось нн названии частей, ни названий деревень. Те и другие обозначались ОО. Из писем было видно, что японские солдаты сами отлично сознавали всю важность военной тайны.

II. ПЕРЕВОДЧИКИ

1. В мирное время желательно намет ить лиц для занятия должностей переводчиков, хотя бы в расчете на штабы армий, если нельзя на корпуса; в особенности это необходимо по отношению восточных языков (например, турецкого, персидского, афганского и пр.). Переводчики должны быть образованные и преимущественно русские подданные.

2. Необходимо принять энергичные меры к усилению изучения среди офицерства корейского, китайского, японского и других языков.

III. БОРЬБА С НЕПРИЯТЕЛЬСКИМИ ШПИОНАМИ

Вопрос этот имеет то отношение к работе разведывательного отделения, что разбирает одно из средств затруднить противнику его разведку о нас.

1. Поимка шпионов не должна быть предоставлена случаю. Даже это нуждается в прочной организации.

2. Орган, которому поручается это дело, имеет специальных агентов (в данном случае, на востоке, из туземцев) для поимки шпионов.

3. Войска получают указания на приметы, по которым можно узнать шпиона и их приемы разведывания и должны быть занн гересова-ны в понмке шпионов.

4. В районе армий необходим полицейский надзор за всеми подозрительными лицами. В эту войну полевых жандармов было мало и притом многие не занимались своими прямыми обязанностями.

5. Суд над шпионами должен быть скорый.

В заключении отмечалось, что русская военная разведка о противнике находилась в самых неблагоприятных условиях “обусловленных” следующими обстоятельствами:

“1) отсутствие подготовки этого важного дела еще в мирное время;

2) незнание местного и неприятельсткого языков нашими войсками;

3) почти что полное отсутствие мер по затруднению разведки противника;

4) ведение войны в стране, население которой склонялось скорее на сторону противника;

5) отступательный образ действий, которого мы держались в течение всей войны”[356].

О том, насколько были учтены сделанные выводы в период с 1905 по 1914 гг. будет рассказано во второй книге.

Зарубежная разведка силами и средствами Главного штаба. Основные усилия Главного штаба после переподчинепия военных агентов на Дальнем Востоке Наместнику царя были в период русско-японской войны сосредоточены на Западе — на добывании сведений о Германии, Австро-Венгрии, Турции и других странах.

Вместе с тем, военными агентами и негласной агентурой из числа иностранцев в Западной Европе решались и отдельные задачи по Дальнему Востоку. Среди подобных сведений ведущее место занимало вскрытие японских заказов на производство военной техники на западноевропейских предприятиях, ход выполнения этих заказов, а также поставки готовой продукции в Японию.

30 июня (13 июля) 1904 года военный агент в Германии Генерального штаба полковшнс В.Н. Шебеко доносил в Главный штаб:

“В настоящее время представляется мне возможность получить ценные сведения о крупном артиллерийском заказе японского правительства на крупповском заводе в Эссене...”[357]. “Один из служащих на заводах,

— пояснял военный агент — готов войти со мною в сношения за приличное вознаграждение, причем он будет в состоянии сообщить мне сведения не только о заказанных материалах, сроках их изготовления и доставления в приморскую гавань, но вероятно и название парохода на коем они будут отправлены по назначению и сроки отхода парохода”.

“Сведения зти обойдутся во всяком случае в несколько тысяч марок...”,

— сообщил Шебеко о запросах будущего негласного агента. При этом он запросил, может ли располагать “в непродолжительном времени...суммою в пять тысяч марок”

Условия были приняты и подробная информация, всесторонне освещающая выполнение японских заказов на заводах Круппа, стала регулярно поступать военному агенту.

24 ноября (7 декабря) 1904 года Шебеко телеграфировал из Берлина: “Завтра пароходом гамбург-американскойлинии “Самбия” пойдет из Гамбурга японский груз в 326 полевых, 93 горных орудий и много стальных плит под№№ 8.282-8.286. Подробности письменно”[358].

На основании сведений этого агента, русское министерство иностранных дел выразило протест перед министерством иностранных дел Германии- В дело вмешался сам Вильгельм, стараясь доказать Николаю Романову, что Германия помогает только России. В письме от 6 (20) февраля 1905 года он писал следующее:

“...Расследование, произведенное в конторах гамбургско-американской пароходной кампании, показывает, равным образом, что слухи о том. будто бы она на своих пароходах перевозила пушки и снаряды для Японии, совершенно неосновательны; ни оружия, никаких других военных материалов она в Японию не перевозила и для Японии не брала. Видимо, тучи французских и английских агентов, осаждающих адмиралтейство и военное министерство, рассерженные на наши фирмы, которые снабжают твое правительство хорошо и лучше, чем это делают французские и английские фирмы, распускают бесчисленное количество разных уток. Я посоветовал бы поменьше верить им и сверх того дать или пинка, чтобы они слетели в Неву...”[359].

Как говори гея, комментарии излишни. Известно, что протест Россией больше не возобновлялся.

I (14) декабря 1904 года военный агент России в Стокгольме Генерального штаба полковник А.М. Алексеев доложил о закупках Японией военной техники в Швеции. “...Для Японии спешно изготовляются гильзы для скорострельной артиллерии на Бофорском заводе в Швеции и что зти гильзы грузятся в Гетеборге”[360].

Оперативная ценность таких сведений непосредственно для ведения Россией боевых действий в Маньчжурии не могла быть высокой, но все же работа разведки в Европе способствовала формированию более объективной общей картины военно-поштпескон и военно-стратеги-ческой обстановки в мире в связи с войной.

Позиции военных агентов в Париже и Берлине использовались для передачи в Главный штаб и штаб Маньчжурской армии информации от негласной агентуры на Дальнем Восгоке.

В августе 1904 года из штаба Маньчжурской армии на имя Управляющего Канцелярией Военно-ученого комитета Генерального штаба генерал-майора В.П Целебровского была получена шифр телеграмма, раскрывающая механизм поступления такой информации: “Корреспондент французской газеты Жильблаз Превиньо изъявил согласие быть нашим тайным агентом в Китае и Корее. Превиньо будет телеграфировать по внешнему виду малоинтересные телеграммы по адресу Брюжер, в которых будут иметь значение разные буквы, слова, число букв и слогов. Не откажите просить военного агента в Париже получать точные копии телеграмм от родственника Превиньо господина Брюжер, проживающего на улице Бернье, в доме 24 и передавать телеграммы в штаб армии”[361].

Невзирая на все оговоренные условия, негласные (тайные) агенты предпочитали отправлять по известным им адресам не телеграммы, написанные условным языком, а письма, которые переводились военными агентами и направлялись в Главный штаб. Так, во второй половине ноября военным агентом во Франции Генерального штаба полковником В.П. Лазаревым было представлено “письмо агента, проживающего в Токио от 24 сентября (7 октября) 1904 года”[362]. Несмотря на всю незначительность, содержащейся в письме информации, из него, в результате кропотливой работы, были сделаны следующие “извлечения “О положении дел под Порт-Артуром”, “О японской полевой артиллерии”, “О плане японцев продления срока пребывания в запасе армии” а доложены “Его Величеству 27 ноября (10 декабря) 1904 года”.[363]

Характер, передаваемой негласной агентурой на Дальнем Востоке информации, и сроки ее поступления следуют из донесения военного агента в Берлине от 18 февраля (13 марта) 1905 года “Мною па этих днях получено донесение от Ботхера, отправленное им из Тянь-Дзина в последних числах декабря 1904 года — докладывал Шебеко. — Он сообщает , что в последних числах ноября он объездил по нейтральной зоне вдоль позиции обеих воюющих сторон...”[364]. “Общий вывод Ботхера, — писал военный агент, — сводится к тому, что собственно опасности от хунхузов нет; на самом театр войны японцы очень мало пользуются китайцами; гораздо важнее поддерживаемое японцами брожение в массах народных против русских и всяких иностранцев... “Донесение Ботхера было передано по телеграфу штабу Главнокомандующего 2(15) марта 1905 года и “доложено Его Величеству 5 (18) марта 1905 года”.

Военный агент во Франции полковник Лазарев докладывал в Санкт-Петербург и получаемую им от французского Главного штаба информацию о “вероятной группировке японцев”.

Военным агентам в европейских странах на ведение разведки Японии были выделены следующие суммы:

Военному агенту в Берлине......10 000 руб.

в Лондоне..... 15 000 руб.

в Париже......10 000 руб.

в Брюсселе..... 10 000 руб.

в Вене........5 000 руб.

в Риме........ 5 000 руб.

в Вашингтоне ... 10 000 руб.

Таким образом, всего было отпущено 65 000 рублей, а израсходовано лишь 32 000 рублей. Из этого следует, что средств у военных агентов было вполне достаточно, но они не нашли им применения[365].

Помимо сбора сведений о планах и намерениях японцев с военных агентов на Западе не снималась задача отслеживания деятельности вооруженных сил стран пребывания. По-прежнему активно, опираясь на имеющуюся у него негласную агентуру из числа иностранцев, работал военный агент в Австро-Венгрии Генерального штаба полковник В.А. Рооп.

“Представляю при сем Вашему Превосходительству в подлиннике нижеследующие секретные сведения по артиллерийской части, приобретенные из вполне надежного источника, — докладывал Рооп начальнику военно-статистического отдела 26 февраля (11 марта) 1905 года — 1. Секретный приказ с приложением сведений по мобилизации осадного гаубичного дивизиона; 2. Новая ведомость наличных запасов патронов на случай мобилизации в 1905 года...”[366].

Спустя несколько месяцев — 2 (15) июня 1905 года — Рооп представил в Главный штаб “копии с журнала секретного совещания австро-венгерской комиссии под председательством начальника Генерального штаба по выработке проекта укрепления страны на предстоящее десятилетие (1905—1914 гг.) и с секретной резолюцией австро-венгерского военного министерства по этому вопросу, имеющихся в моем распоряжении самое непродолжительное время”[367].

Направляя копии секретных документов, Рооп обратился с просьбой к вышестоящему руководству “не отказать в распоряжении о сохранении представляемых сведений в глубокой тайне, так как таковые, будучи крайне секретными, известны в Австро-Венгрии только ограниченному числу лиц и огласка их могла бы повести за собой крайне нежелательные последствия”.

Наряду с руководством деятельностью военной разведки 7-е отделение ГУГШ готовило и направляло в действующую армию справочные материалы по противнику. Так, только в 1904 году было издано до 145 тысяч экземпляров брошюр, имеющих непосредственное отношение к японским вооруженным силам и Дальневосточному театру и разосланы “исключительно в штабы и части войск Маньчжурских армий”. Среди этих брошюр были “Формы обмундирования японских сухопутных войск”, “Разведчики в Корее (русско-корейский словарь)”, “Полевая книжка для офицеров Маньчжурских армий”[368].

Разведывательное взаимодействие Военного и Морского министерств. Взаимодействие между Военным и Морским министерствами в области разведки в ходе русско-японской войны сводилось в основном к добыванию и передаче первым информации о погрузке на суда в западноевропейских портах японских военных заказов — “японской контрабанды”, согласно официальной переписке, — сроках выхода в море и предполагаемый маршрут следования этих судов. Предполагалось, что подобная упреждающая информация может быть использована флотом для организации перехвата военными кораблями России судов с японскими военными заказами.

Все сведения от военных агентов в Европе “об отходящих из вод судах, нагруженных японской контрабандой... безотлагательно сообщались в Главный Морской штаб для принятия сим последним мер для захвата означенной контрабанды”, — писал на имя начальника Главного штаба заведующий Канцелярией ВУК генерал-майор Целебровскин[369]. Однако в силу ограниченности сил и средств была предпринята только единственная попытка перехвата вышедшего 25 ноября (8 декабря) 1904 года из Гамбургского порта парохода “Самбия” с японским грузом на борту.

“В виду того же, что при уходе “Самбии” суда наши находились и находятся в настоящее время в Средиземном и Красном море и у западных и южных берегов Африки, что хорошо известно за границей, — информировал 5 (18) декабря 1904 года управляющий Морским министерством начальника Главного штаба, — то по всем вероятиям пароход “Самбия” изберет путь Магеллановым проливом...”[370]. В этой связи, одному из вспомогательных крейсеров, находившемуся близ Дакара, “было дано приказание уклониться от назначенного ранее пути и по времени предполагаемого прохода парохода “Самбия” крейсировать у островов Зеленого мыса”.

Однако все расчеты, построенные на учете “вероятий” не оправдались. “Самбия” прошел не Магеллановым проливом, а Суэцким каналом и не был перехвачен. “Адмирал Фелькерзам, имевший указания о желательности захвата этого парохода со столь ценным грузом, вынужден был преследуя главную цель — скорейшее соединение с главными силами эскадры генерал-адъютанта Рожественского уйти из Джибути со своим отрядом без всякого промедления”, — писал 5 (18) января 1905 года Управляющий Морским министерством[371].

В последующем переписка между двумя министерствами не приводила более к попыткам реализации разведывателыюй информации морским ведомством.

На уведомление Главного штаба от 15 (28) декабря 1904 года об выходящих из германских и шведских портов судов с “гаубицами и гильзами для скорострельной артиллерии на борту” начальник ГМШ сообщил, что из-за отсутствия необходимых сил и средств “контрабанда эта может быть задержана лишь у берегов Японии по распоряжению командующего флотом Тихого океана, если представится к тому возможность”[372] .

Дело в том, что военные агенты и офицеры Главного штаба не имели специальной военно-морской подготовки, слабо представляли себе боевые возможности русского флота и способы его действий. Добывавшаяся и передававшаяся флоту разведывательная информация была такой, что не могла быть использована в боевой деятельности.

С учетом содержания и качества продолжавшей поступать из Главного штаба военного ведомства информации о выходе из портов Западной Европы судов с “военной контрабандой для Японии”, управляющий Морским министерством предпринял попытку исправить положение и 27 января (9 февраля) 1905 года попросил предписать военным агентам сообщать “также нижеследующие сведения Морскому министерству для возможности захвата парохода:

1) Срок предполагаемого выхода из порта и предполагаемый марш-рут;

2) Предполагается ли заход в попутные Европейские порта Оля погрузки или нет;

3) Внешний вид парохода, то есть число мачт, труб, окраска труб и корпуса и какой компанейский знак на трубе парохода при выходе его из порта...”[373].

Однако на документе появилась следующая резолюция военного министра В.В. Сахарова: “Морское министерство обусловливает такими условиями, которые трудно выполнить”. Но далее следовало распоряжение: “Во всяком случае надо поручить нашим агентам попытаться добыть такие сведения”.

Не приведшее к положигельным результатам со зрудиичество двух министерств предусматривало, вместе с тем, участие морского ведомства в оплате услуг негласного агента на заводах Круппа в Эссене. Так, начальник ГМШ уведомил 27 июля (9 августа) 1904 года, управляющего Канцелярией ВУК в том, что “не встречает препятствий, чтобы морское ведомство участвовало совместно с военным в уплате 15000 марок для вознаграждения агентам по доставлению важных сведений” [374].

Разведка военно-морского флота. В военно-морском флоте разведка в ходе русско-японской войны велась, в связи с малой активностью его участия в боевых действиях, в ограшгченном объеме.

Поскольку возможностей использования стационеров во время войны не имелось, морской агент в Японии отсутствовал, а корабельная разведка на большом удалении от баз не предусматривалась, то русские морякам пришлось искать новые пути добывания разведывательной информации о противнике. В частности, были предприняты попытки впервые организовать радиоразведку.

Датой рождения русской радиоразведки считается 7 марта 1904 года, когда вице-адмирал С.О. Макаров подписал приказ по Тихоокеанскому флоту, в котором предписывалось обязательное ведение радиоперехвата и пеленгования неприятельстких радиостанций. В этом приказе, в частности, отмечалось, что “неприятельские телеграммы следует все записывать, и затем командир должен принять все меры, чтобы распознать вызов старшего, ответный знак, а если можно, то и смысл депеш”. Выполняя этот приказ, радисты русского военно-морского флота неоднократно обнаруживали работу японских радиостанций и предупреждали командование о приближении военных кораблей противника, что помогало правильно оценивать обстановку и своевременно принимать соответствующие решения. Радиоразведка флота сыграла определенную положительную роль в ходе обороны Порт-Артура, в морском бою в Желтом море (июнь 1904 г.).

Такой деятельностью активно занимались на 2-й Тихоокеанской эскадре вице-адмирала Рожественского на переходе с Балтики к Цусиме. Во Владивостоке этим занялся упоминавшийся выше Доливо-Доб-ровольский, который с началом войны был назначен в штаб вице-адмирала С.О. Макарова, но в силу обстоятельств оказался в должности старшего флаг-офицера в штабе командующего Владивостокским отрядом крейсеров контр-адмирала К.П. Иесссна. Именно здесь Доли-во Добровольский попытался реализовать на практике свой предложения и организовать разведку японского флота.

К работе он привлек двух студентов владивостокского Восточного института, которые занимались переводом перехваченных радиопереговоров кораблей японской эскадры адмирала Камимуры, а также, ориентируясь по громкости сигналов, определяли местоположение японских крейсеров. Именно во время русско-японской войны впервые бьгш опробованы приемы разведки сил проптвштка по их радиопереговорам и дешифровка перехваченных телеграмм, а также были заложены основы активного противодействия радиосвязи противника[375]. Однако данные радиоразведки не всегда полно и грамотно использовались как в штабах, так и на кораблях. Явно ощущалось техническое несовершенство аппаратуры, не хватало должного опыта в работе радиоразведчиков.

Конпшазвсдка. На театре военных действий в Маньчжурии с началом войны “выяснилось, что большое число китайцев и переодетых китайцами японцев занимаются шпионством. следя с сопок за движением наших войск, расположением наших батарей и т.п.. сигнализируют об этом при помощи флагов, зеркал и проч.”[376].

Борьба со шпионажем должна была осуществляться здесь за счет организации “жандармско-полицейского надзора”. Этот надзор был поручен “состоящему при армии” штаб-офицеру Отдельного корпуса жандармов подполковнику Шершову. Однако “малочисленность личного состава (только с конца 1904 года начали прибывать на театр военных действий полуэскадроны полевых жандармов, коих было всего только четыре и то под конец войны) и отсутствие опытных сыскных агентов делали борьбу со шпионами неприятеля почти невозможной”[377].

С начала воины, а в особенности по мере развития военных действий в разведывательное отделение Маньчжурской армии стали доставляться “лица различных национальностей, преимущественно китайцы и корейцы, задержанные по подозрению в шпионстве, воровстве, сигнализации. порче телеграфов, мостов и т.п.” Эти лица препровождались большей частью без всяких указаний, где, когда, кем они были арестованы. Поэтому разведывательному отделению, вопреки ст. 202 “Положения о полевом управлении войск в военное время” приходилось “непроизводительно тратить ежедневно массу времени на опрос этих лиц, в целях установления их личности и выяснения их виновности”. “Такой ненормальный порядок вещей, отвлекавший чинов разведывательного отделения от прямых их обязанностей и возлагавший на них чуждые их деятельности обязанности военно-полицейского характера” вызвал приказание войскам Маньчжурской армии от 6 (19) сентября 1904 года за № 540, в котором командующий армией “приказывал всех задержанных лиц препровождать к органам, ведающим военно-полицейскими надзорами в армии, в разведывательное же отделение препровождать вместе с протоколами опросов лишь тех лиц, кои могут дать сведения о противнике”[378].

Подобным приказом вопрос борьбы со шпионажем противника не решался и решиться не мог. В этой связи теперь уже разведывательное отделение штаба Главнокомандующего вынуждено было возложить на себя хотя и не в полном объеме и эти функции. С большим опозданием (с марта 1905 года) им были приняты следующие меры.

“После Мукденских боев розыск неприятельских шпионов преимущественно из европейцев (евреев, греков, армян, турок и проч.) и негласный надзор за ними имелось в виду возложить на некоего Персица (рядового 4-го Заамурского железнодорожного батальона) под непосредственным руководством заведующего жандармско-полицейским надзором Маньчжурских армий отдельного корпуса жандармов подполковника Шершова”. — отмечалось в “Отчете № 2 о деятельностиразведыва-тельного отделения Управления генерал-квартирмейстера при Главнокомандующем с 4 (17) марта 1905 года по 31 августа (13 сентября) того же года”[379].

Персии по своим способностям, знанию иностранных языков и службе до воины в сыскной полиции представлялся лицом, вполне подготовленным для намеченной цели. Ввиду имевшихся сведений, что очагом шпионства являлся город Харбин, Персиц был направлен в этот город, причем на организацию и ведение контрразведки ежемесячно в распоряжение подполковника Шершова выделялось 1000 рублей. Однако эта попытка закончилась полной неудачей, так как “Персиц оказался нравственно несостоятельным и не сумел подыскать хороших сыскных агентов”[380].

С большим успехом пелась борьба с неприятельскими шпионами из китайцев. “Лучшим приемом было признано ведение ее посредством китайцев же”. Дело это было поручено уже упоминавшемуся выше по его работе в разведке купцу Тнфонтаю, “агенты которого действительно раскрыли несколько шпионских гнезд”.

Поимкой неприятельских лазутчиков занимались также агенты начальника транспортов Маньчжурских армий Генерального штаба генерал-майора Ухач-Огоровича.

Для ускорения, а главное для объединения всех дел о неприятельских шпионах в руках одного лица было возбуждено ходатайство о при-командарованин к Управлению генерал-квартирмейстера при Главнокомандующем специального военного следователя 3-й Маньчжурской армии полковника Огисвского, “который был уже знаком с организацией шпионства в Японии и по месту постоянного служения при штабе 4-го армейского корпуса, жил близ штаба Главнокомандующего”. За все время прикомандирования полковника Огисвского было рас-смозрепо “18 дел о неприятельских шпионах, всего о 25 обвиняемых, из коих осуждено и казнено 16 человек, а оправдано 9”[381]. Из заведенных дел о шпионаже следовало, что японским лазутчикам из китайцев для сбора сведений о наших войсках указывалось обращать внимание главным образом на цвет и шифровку погонов.

С целью затруднить японцам пользование этим безопасным и надежным средством установления принадлежности русских войск был поднять вопрос о снятии войсками погонов наподобие тому, как это делалось в японской армии. Однако и такая мера была признана излишне радикальной, так как отрицательно сказалась бы на состоянии дисциплины.

Борьба со шпионами затруднялась в высшей степени еще тем обсто-ягельегвом, что японцы моглн пользоваться для интересов тайной разведки своими соотечественниками. “Эти последние, по наружности похожие на китайцев, переодевались в китайское платье, привязывали косу и в среде настоящих китайцев делались неузнаваемыми для неопытного глаза наших войск. Местное население их не только не выдавало, но даже часто скрывало. Случаи поимки таких шпионов были очень редки, за всю кампанию — 4, и всегда были случайными”.

Согласно показаниям пойманных шпионов, японцы, особенно накануне больших наступательных операций, высылали всегда густую цепь переодетых китайцами разведчиков, преимущественно из офицеров и нижних чинов кавалерии.

В целом, как отмечалось в Отчете разведывательного отделения, вопрос оргашпацни борьбы со шпионами противника в течение почти всей кампании был поставлен неудовлетворительно .

С началом боевых действий на Дальнем Востоке борьбу с иностранным шпионажем на территории России наряду с Разведочным отделением Главного штаба продолжал и Департамент полиции. Вначале 1904 года при Санкт-Петербургском охранном отделении “устроилось”, по изящному выражению одного из его учредителей, “специальное отделение по разведке военного шпионства”. Основной его целью, как указывалось в документе, являлось “наблюдение за морскими военными агентами (иностранных государств) в видах оказания помощи адмиралу Ро-жественскому”. Сейчас уже трудно установить, чьему решению обязана своим рождением данная служба. Скорее всего (и документы косвенно это подтверждают — Примеч. авт.), се образование стало следствием работы, проведенной сотрущшком Департамент а полиции Ма-насевичем-Мануйловым, по организации агентурной сети для разработки японских миссий в Стокгольме, Гаагс, Лондоне, Париже.

Соперничество возникло сразу, но поначалу не переходило в откровенное противоборство. Так продолжалось недолго. Уже 21 мая (3 тоня) 1904 года сотрудниками новоявленного органа контрразведки было установлено наружное наблюдение за английским подданным Дж.Маршаллом, работавшим на Санкт-Петербургских морских верфях. Однако к этому времени отделение Лаврова успело собрать о нем достаточно сведений, позволявших сделать вывод о его активной разведывательной работе в пользу военного атташе Великобритании полковника Непира и военно-морского атташе капитана 1 ранга Кальторпа. В сложившейся ситуации Лавров, стремясь избежать недоразумений между бригадами наружного наблюдения, свою слежку за Маршаллом прекратил. Жест профессиональной вежливости был, видимо, расценен коллегами из охранного отделения как признак слабости и 19 августа (1 сентября) 1904 года сотрудники Департамента полиции предприняли попытку вербовочного подхода к лакею барона Леонхювуда, военного агента Швейцарии, давно завербованного Лавровым. 21 августа (3 сентября) — новая попытка вербовки. На этот раз — лакея полковника Непнра. Тот, будучи на связи у одного из сотрудников Лаврова, доложил, как и его предшественник, о случившемся военной контрразведке.

Подобная деятельность сотрудников политического сыска соответствующим образом документировалась Разведочным отделением, а факты его руководство неоднократно докладывало его начальнику военно-статистического отделения ГУГШ.

12 (25) августа Лавров был приглашен в Департамент полиции, где ему было заявлено о принятом якобы решении преобразовать существовавшее неполных четыре месяца специальное охранное отделение в более значительный орган по образцу парижского разведочного бюро. Но Лавров, сославшись на отсутствие надлежащих полномочии, наотрез отказался даже обсуждать этот вопрос, о чем и доложил рапортом по команде. В конце этого документа он прямо указал:”...двойственная система, тяжелая во всяком деле, совершенно нетерпима розыскном”[382].

К осени 1904 года рапорта и докладные записки Лаврова, хотя и не сразу, но, видимо, дали нужный эффект. Так, в ходе одной из личных встреч с ним директор Департамента полиции А.А.Лопухин был вынужден признать, что его организация “немного зарвалась”. Однако при этом он пытался убедить своего собеседника, что “дело растет с каждым днем” и что, не ограничиваясь собственной империей, особое внимание они хотят обратить на Австро-Венгрию. В частности, Лопухин указал, что планируется открыть резпден гуру Департамента полиции в Вене, на что, якобы, было единовременно ассигновано 20 тысяч рублей. Лавров, в свою очередь, вновь уклонился от обсуждения этого вопроса, но из отчета, составленного им по результатам беседы, видно, с каким скепсисом он отнесся к прожектам Лопухина.

Планы директора действительно кончились ничем. Каковы причины? Прежде всего, это — некомпетентность в военных вопросах, на что указал Лавров еще тогда, когда его коллеги в Департаменте полиции лишь только собирались решать поставленную перед ними задачу по разработке военно-морских атташе: “...организация Департамента полиции, — писал он, — не имеет надлежащий связи с Морским министерством и некомпетентна в морском деле”[383]. Выход, видимо, заключался в том, чтобы создать в Охранном отделении кадры специалистов в военной области как для контрразведывательной, так и для разведывательной деятельности.

В начале XX века завершилось формирование русской военной разведки как института государства, игравшего ведущую роль в обеспечении военной безопасности Российской империи.

Военное и морское (в меньшей степени) являлись в начале XX века единственными среди ведомств в России, которые имели цен тральные органы внешней разведки, а также зарубежные силы и средства. Однако разведывательная деятельность этих органов была ограничена только военными, военно-политическими и военно-техническими вопросами. Добывание разведывательных сведений и материалов в политической и существенно в меньшей мере экономической сферах возлагалось на министерство иностранных дел, которое через свои зарубежные представительств а привлекало для решения поставленных задач, в том числен негласную агентуру из числа иностранцев, но не имело собственного центрального разведывательного органа.

В 1904—1905 гг. прошли проверку войной сложившаяся в первые годы века структура центральных и территориальных органов военной разведки, система и объемы финансирования зарубежной разведки, состав ее сил и средств в России и за рубежом, их взаимодействие с родственными органами других ведомств, способы и методы добывания разведывательных сведений и материалов, обработки информации и доведения ее до потребителя, организация и возможности решения разведывательных задач в период непосредственной подготовки прошвни-ка к развязыванию воины, а также в начале и в ходе самих боевых действий.

Выявленные недостатки и принятые по ним решения легли в основу военной реформы 1905—1912 гг., с результатами которой русская армиям ее военная агентурная разведка вошла в Первую мировую войну.