Военные усилия России в мировой войне

Глава I РУССКИЕ ЗАКОНЫ О ВСЕОБЩЕЙ ВОИНСКОЙ СЛУЖБЕ

Устав 1874 года и его предшественники. — Территориальное распределение тягот воинской службы. — Сроки службы. — Сравнение с германским законом. — Распределение тягот воинской службы по возрастам. — Казачьи Уставы о воинской службе. — Военный министр ген. В.А. Сухомлинов.

В последний период существования крепостного права все классы общества, сколько-нибудь возвышавшиеся над уровнем народных масс, были освобождены от обязательной воинской службы. Это изъятие распространялось на дворян, купцов, почетных граждан и лиц, обладавших образованием. Освобождением от воинской службы пользовались также немецкие колонисты и переселенцы из других стран. Кроме того, предоставлялись льготы по отбыванию воинской службы жителям Бессарабии^{2}, отдаленных областей Сибири, инородцам и так далее. В общем, более 30 % населения или вовсе было освобождено, или могло откупиться денежным взносом от поставки рекрутов[1]. Комплектование армии носило на себе яркий отпечаток сословного строя: вся тяжесть воинской повинности выпадала на низшие классы русского населения, на так называвшиеся тогда «податные сословия». Среди них и производились рекрутские наборы. Самый выбор рекрутов из помещичьих крестьян фактически зависел от власти помещика. Рекрутский же набор в среде прочих крестьян (государственных, удельных) и в среде мещан производился на основании «Рекрутского Устава» 1831 г. Последний устанавливал «очередной» порядок, принимая во внимание интересы семей, из которых должны были браться рекруты. До 1834 г. действительная служба продолжалась 25 лет. Затем срок был уменьшен до 20 лет, с тем, что остальные 5 лет нижний чин числился в бессрочном отпуске. Длительность службы совершенно отрывала взятых рекрутов от прочей массы населения и потому, фактически, превращала всех чинов армии как бы в отдельное сословие.

После освобождения крестьян в 1861 г. подобный порядок комплектования вооруженной силы не мог продолжать существование.

Правительство императора Александра II, перестраивавшее Россию на новых социальных началах, не могло оставить в силе столь несправедливое распределение воинской повинности. Вместе с тем, победы Германии в войне 1870–1871 гг. совершенно ясно показывали, что вооруженная сила современного государства не может основываться на прежних, сравнительно небольших и оторванных от народа, чисто профессиональных армиях. Вооруженная сила, выставляемая государствами во время войны, все более и более приближалась к «вооруженному народу».

В докладе императору Александру II, поданном военным министром, генералом (впоследствии графом) Милютиным значится: «Ваше Императорское Величество, обратив свое внимание на чрезвычайное усиление численности вооруженных сил европейских государств, на необыкновенно быстрый переход их армий, особенно германской, от мирного положения к военному и на обширно подготовленные ими средства к постоянному пополнению убыли чинов в действующих войсках, повелели военному министру представить соображения о средствах к развитию военных сил Империи на началах соответствующих современному состоянию вооружений Европы»[2].

В манифесте же императора Александра II от 1 января 1874 г., в котором объявлялась в России всеобщая воинская повинность, Правительство считало нужным выдвинуть новую идею всенародной государственной защиты в качестве основной идеи общеобязательной воинской службы.

«Сила Государства, — говорится в Манифесте, — не в одной численности войска, но преимущественно в нравственных и умственных его качествах, достигающих высокого развития только тогда, когда дело защиты Отечества становится общим делом народа, когда все, без различия званий и состояний соединяются на это святое дело».

Закон об общеобязательной воинской службе был издан в виде «Устава 1874 года о всеобщей воинской повинности».

Параграф первый этого закона гласил: «Защита Престола и Отечества есть священная обязанность каждого Русского подданного…» таким образом, воинская служба объявлялась общеобязательной, всесословной и личной.

Согласно принципам нового устройства вооруженной силы, армия, содержащаяся в мирное время, должна, прежде всего, служить школой для подготовки запаса военно-обученных людей, посредством призыва которых, при мобилизации разворачивалась армия военного времени. В связи с этим «Устав о воинской повинности» назначает совсем иные, нежели раньше, сроки службы. Первоначально таковой срок был установлен в 5 лет, а затем сокращен до 4-х и 3-х лет. Стена, разделявшая армию от народа, таким образом рушилась и социальная связь между ними устанавливалась чрезвычайно тесная.

«Устав о воинской повинности 1874 года» просуществовал в течение 40 лет, вплоть до Мировой войны. Правда, в 1912 г. был издан закон об изменении Устава, но эти изменения, которые вводил в «Устав о воинской повинности 1874 года» закон 191 2 г., не могли еще вполне отразиться в действительной жизни, так как уже через два года вспыхнула Мировая война.

Вот почему изучение условий, созданных Российским законодательством для использования на войне «живой силы» государства, должно основываться, прежде всего, на рассмотрении «Устава о воинской повинности 1874 года».

Согласно Уставу 1874 г., полное освобождение от воинской службы предоставлялось всему инородческому населению Астраханской губернии, Тургайской, Уральской, Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской областей, Сибири, а равно самоедам, обитающим в Мезенском и Печорском уездах Архангельской губернии! Это освобождение было сохранено и законом 1912 г.

До 1887 г. все население Закавказья, а равно и инородцы Северного Кавказа были тоже совершенно освобождены от воинской службы. Но затем нетуземное население всего Кавказа было постепенно привлечено к отбыванию воинской повинности на общем основании. Кроме того, привлечены были к воинской службе (но согласно особому облегченному положению) некоторые из горских племен Северного Кавказа.

Освобождено было также от воинской службы все население Туркестанского края, Приморской и Амурской областей и некоторых отдаленных местностей Сибири. По мере проведения железных дорог в Туркестане и Сибири это изъятие сокращалось.

Финляндия до 1901 г. отбывала воинскую повинность на основании особого положения. Но в 1901 г., из опасения за столицу империи — Санкт-Петербург, в случае войны с Германией, правительство расформировало финские войска и впредь до обработки нового положения вовсе освободило население Финляндии от воинской повинности.

Наконец, на основании особых казачьих Уставов отбывало воинскую службу казачье население областей: Войска Донского, Кубанского, Терского, Астраханского, Оренбургского, Сибирского, Семиреченского, Забайкальского, Амурского и Уссурийского. Но «казачьи Уставы» не только не представляли собою облегчения в отбывании воинской службы, но в некоторых отношениях предъявляли к населению большие требования, нежели «общий Устав». Существование особых казачьих Уставов объяснялось желанием правительства дать казакам закон, хоть и построенный на тождественных с общим Уставом основаниях, но в то же время приспособленный к их быту и историческим традициям.

Подводя итоги вышесказанному можно выразить следующими цифрами распределение тягот «воинской повинности» на все население Российской империи в 1914 году:

А. Подлежало «воинской повинности»:

На основании общего Устава — 87,5 % населения

На основании казачьих Уставов — 2,5 % населения

Всего: 90 % населения

Б. Было вовсе освобождено от «воинской повинности» 10 % населения

Отсюда мы видим, что по сравнению с прежним рекрутским уставом, наши законоположения о воинской повинности значительно расширяли базу, на которой строилось комплектование вооруженной силы. Освобождение части населения от воинской службы хотя и сохраняется, это освобождение утрачивает прежний сословный характер; оно обусловливается причинами общегосударственного порядка, и его можно уподобить освобождениям от воинской службы, предоставляемым прочими европейскими государствами населению своих колоний. Таким образом, в указанных выше освобождениях нельзя еще видеть нарушение основных начал, а именно: общеобязательности, всесословности и личного долга, на которых стремился «базироваться наш закон о воинской повинности.

Идея личного долга каждого гражданина защищать свое отечество составляет основной принцип закона об обязательной воинской службе.

Проведение этой идеи в среде коренного населения России получало особое моральное значение. Но для того чтобы в сознании народных масс, в особенности малокультурных, эта идея укоренилась, необходимо было, чтобы закон об обязательной воинской службе в самой полной степени стремится к социальной справедливости. Всеми европейскими государствами в остову законоположений об обязательной воинской службе положен возраст и физическая годность призываемого гражданина. Подобная постановка вопроса, в самом деле, наиболее отвечает идее общеобязательной воинской службы. Молодой и здоровый человек является лучшим воином и легче переносит все тяжести боевой жизни. С понижением возраста бойцов — уменьшается и число многосемейных солдат, которым военная служба несравненно труднее, чем холостым солдатам. Поэтому молодая армия способна проявить большую энергию, нежели армия, заполненная пожилыми людьми, часто обремененными многочисленным семейством.

Минувшая война заставила ввести некоторые компромиссы для квалифицированных работников, знание и умение которых государству полезнее приложить не на фронте, а в тылу. Но все эти компромиссы не нарушают основной идеи закона об обязательной воинской службе в том случае, если они диктуются исключительно пользой государства, а не личною. Вот почему, говоря выше, что законы об обязательной военной службе должны стремиться осуществить в самой полной мере справедливость, мы добавили слово «социальную». Мы хотели этим выделить идею, что речь идет не о справедливости в обыденном понимании индивидуальной жизни, а о справедливости, обусловливаемой пользой всего социального организма.

Подобная точка зрения вызывает большие осложнения, но и в этих осложненных условиях правильное решение будет найдено только в том случае, если в основу распределения тягот, накладываемых на плечи населения законом об обязательной воинской службе, будет положен возрастной принцип; иначе говоря, распределение этих тягот должно быть произведено по возрастным слоям мужского населения страны, соблюдая наибольшую равномерность в требованиях внутри каждого возрастного класса и понижая эти требования по мере увеличения возраста класса.

Посмотрим теперь, в какой мере было выполнено это основное требование нашим законом.

Призыву подлежали молодые люди, которым только что минул 21 год. В мирное время принятые на службу молодые люди поступали в «постоянные войска», состоявшие из армии, флота и казачьих войск. После отбытия «действительной службы» в течение установленного законом срока чины армии, флота и казачьих войск перечислялись в «запас». Ко времени издания закона 1912 г. срок действительной службы равнялся для пехоты и артиллерии (кроме конной) 3 годам, для прочих сухопутных войск — 4 годам и для флота — 5 годам. В «запасе» чины, служившие в пехоте и артиллерии (кроме конной), числились 15 лет, чины прочих сухопутных войск 13 лет и чины флота 5 лет. Чины «запаса» предназначались для укомплектования в случае мобилизации частей действующей армии. В мирное время чины запаса могли призываться на учебные сборы, но не более двух раз за все время и каждый раз не долее как на шесть недель. Из стремления к экономии, продолжительность учебных сборов была на деле сокращена: так, лица, состоявшие на действительной службе более трех лет, призывались только раз и на две недели, а лица, прослужившие менее трех лет — два раза, но каждый раз лишь на три недели.

По окончании установленного законом срока пребывания в запасе, лица, в нем состоявшие, перечислялись в государственное ополчение, в котором и состояли до 43-летнего возраста.

Отсюда мы видим, что русский закон распределял обязанности воинской службы на три возрастных слоя. Для того чтобы убедиться, насколько подобное упрощенное решение вопроса не обладало гибкостью для полного проведения в жизнь возрастного принципа, мы отсылаем читателя к помещенной в конце книги схеме № 1. В ней мы указываем, для сравнения, решение того же вопроса германским законодательством. В то время как наше законодательство подразделяло тяготы воинской повинности на три слоя, германское законодательство подразделяло их на шесть. В мирное время это различие не могло непосредственно сказываться, ибо на мирном положении тяготы обязательной воинской службы несли только те лица, которые состояли на действительной службе, остальные же, числившиеся в запасе или ополчении у нас и в резерве, ландвере и ландштурме^{3} в Германии, — не отрывались от своей частной жизни. Но в военное время различие между указанными в таблице категориями было существенным. У нас I и II категории шли сразу же с объявлением войны в ряды действующих войск умирать на полях битв, а III категория частью шла на пополнение потерь действующей армии, частью же на формирование особых ополченских частей для тыловой службы, то есть без риска увечий и смерти. В Германии с объявлением войны сразу же предназначались для активных военных действий II и III категории. IV категория (ландвер I разряда) предназначалась для формирования особых частей, на которые предполагалось первоначально возложить второстепенные боевые задачи. V категория (ландвер II разряда) формировала особые части, предназначаемые первоначально для тыловой службы, но они могли быть привлечены впоследствии для второстепенных боевых задач. VI категория (ландштурм старше 39 лет) формировала особые части, предназначавшиеся исключительно для тыловой службы и для охраны границ. Наконец, I категория (ландштурм моложе 20 лет) могла быть призвана, в случае надобности, в виде досрочных призывов на укомплектование действующих войск.

В предвидении громадной потребности в «живой силе» в случае европейской войны германское законодательство предоставляло военному министерству известную свободу в распоряжении возрастными классами, так например: младшие возрасты ландвера, в случае надобности, могли быть употреблены на укомплектование полевых и резервных войск, а младшие возрасты ландштурма II разряда — на укомплектование ландвера.

Из сравнения данных приводимой нами схемы (№ 1), мы, прежде всего, видим, что Германия готовилась к проявлению большего напряжения на войне, нежели Россия. Германия считала нужным для своей защиты иметь в распоряжении армии 28 возрастов, в то время как Россия — только 22.

В следующей главе мы рассмотрим особые условия, существовавшие в России и не позволявшие ей такого же «напряжения людьми», какое было доступно для других западноевропейских государств. Но здесь нужно обратить внимание на различие отношения русского и германского законодательств к вопросу об использовании более молодых возрастов. Призывной возраст, согласно русскому законодательству, определялся так: ежегодный призыв происходил в октябре месяце, причем призывались молодые люди, которые к 1 октября этого же года достигли 21 года. По германскому же законодательству привлекались молодые люди, которым в предыдущем году исполнилось 19 лет. Предъявляя вместе с тем очень строгие требования к физической готовности новобранца, германское законодательство предоставляло отсрочку для поступления на службу физически не вполне доразвившимся молодым людям. Это приводило к тому, что средний призывной возраст несколько повышался, равняясь 20 с половиной годам. Подобная система позволяла, не форсируя слабосильную часть мужского населения, все-таки иметь призывный возраст на год моложе нашего.

Но мало того. Германское законодательство предвидело необходимость, в случае войны, досрочных призывов. Оно устанавливало порядок, согласно которому всякий немец, по достижении им 17-летнего возраста, зачислялся в ландштурм, то есть делался военнообязанным.

Наш устав 1874 года совершенно не предвидел возможность в случае войны досрочного призыва. Закон 1912 года сделал попытку исправить этот недочет. Но наше молодое народное представительство не отдавало себе отчета в том грандиозном напряжении, которое потребуется от России через два года. Не вполне отдавало себе отчет в этом и наше военное ведомство. И вышеуказанная попытка вышла очень робкой. Закон 1912 года хотя и предусматривал возможность досрочных призывов, но говорил о них очень неопределенно.

Ст. 5 закона 1912 г. гласила: «При возникновении чрезвычайных обстоятельств военного времени, вызывающих настоятельную необходимость ускорить поступление новобранцев в ряды войск, очередной призыв может быть по Высочайшему повелению, объявленному Высочайшим Указом Правительствующему Сенату, произведен ранее сроков, в предыдущей статье (ст. 4) указанных…»

Между тем ст. 4 говорит о сроках призыва в данном году; указание же на то, по достижении какого возраста молодые люди подлежат призыву, мы находим в ст. 2, на каковую в ст. 5 ссылки не имеется.

Дальнейшее сравнение данных схемы № 1 показывает нам, что, несмотря на то, что Германия готовится к призыву, в случае войны, гораздо большего числа возрастных классов, нежели Россия, тем не менее, она создает такую систему, которая позволяет ей сообразовать размер использования своей живой силы с размерами выясняющихся потребностей войны, строго придерживаясь при этом возрастного принципа.

Эта система не только обладает гибкостью; внимательное отношение к возрастному принципу придает ей и моральное значение, соответственно воспитывая народное сознание.

Нельзя сказать того же о русском законе. Хотя он рассчитан на меньшее напряжение, чем германский, в нем отсутствует гибкость. Он не дает возможности осуществить в напряжении страны справедливую последовательность в использовании возрастных классов. Характеризуя одним словом, наш закон — кустарен.

Эту кустарность он унаследовал от Рекрутского Устава 1831 г. Но последний отвечал другому заданию, а именно — ведению войны профессиональной армией, в то время как новое задание требовало ведения войны вооруженным народом.

Отсталость русского законодательства об обязательной воинской службе от требований современной войны обнаруживается еще ярче, если мы углубим наш анализ.

Выше мы уже упоминали о том, что закон об обязательной воинской службе при проведении на практике принципа долга каждого гражданина защищать свое отечество вынужден делать некоторые отступления от абсолютно для всех одинакового исполнения этого долга.

Подробно мы остановимся на этом вопросе в следующих главах. Здесь же мы затронем другой вопрос, связанный с только что указанным, а именно: вопрос о том, в какую из указанных на схеме № 1 категорий зачислялись лица, получавшие в мирное время освобождение от действительной службы. На первый взгляд может показаться, что этот вопрос имеет только формальное значение, но на самом деле это не так.

Согласно русскому Уставу о воинской повинности 1874 г., лиц, не принятых в мирное время на действительную службу, зачисляли сразу же при призыве в государственное ополчение. Последнее подразделялось нашим законом на два разряда:

I разряд — предназначался не только для формирования особых ополченских частей, но мог быть также использован для укомплектования действующих войск.

II разряд — предназначался исключительно для укомплектования особых ополченских частей, которые применялись только как охрана тыла или как рабочая сила.

Как мы увидим дальше, наибольшее развитие в области льгот получила в нашем законодательстве льгота по семейному положению. Ею пользовались до 48 % призываемых. И вот, приблизительно половина этого числа (льготные I разряда) зачислялись прямо в ополчение II разряда, то есть в случае войны освобождались законом от настоящей боевой службы. Другая половина льготных по семейному положению зачислялась в ополчение I разряда. Хотя по смыслу закона ратники ополчения II разряда могли быть привлечены в случае надобности на пополнение действующих войск, но согласно нашим же законоположениям учет велся лишь ратникам I разряда, служившим ранее в войсках (то есть в возрасте от 39 до 43 лет), и только младшим четырем возрастам прочих ратников I разряда. Численность этой части ополчения I разряда считалась достаточной «для вероятной потребности»: 1) в дополнительном укомплектовании для постоянных войск и 2) для формирования ополченских частей»[3].

Таким образом, наш закон намеревался освободить не только от боевой службы, но и от всякого вида военной службы также и ратников I разряда, за исключением ранее служивших на действительной службе и четырех младших возрастов.

В итоге вместо распределения тягостей воинской службы по возрастным слоям наш закон как бы отсекал часть мужского населения, предназначая ее для воинской службы вплоть до 43-летнего возраста и освобождал совершенно другую от боевой и даже от всякого вида военной службы.

Мировая война, вспыхнувшая в 1914 году, нарушила все расчеты Российского военного ведомства. Пришлось во время войны спешно изменять законоположения. Но основные дефекты Устава о воинской повинности сказались во всей своей силе. На схеме № 2 указаны сроки призывов возрастных классов в различных категориях наших военнообязанных. Из этой картограммы ярко видно, что возрастной принцип был совершенно нарушен.

Для пояснения нашей мысли на примере посмотрим, как отразилась Мировая война на людях призыва 1897 г.

В 1914 г. люди этого призыва находились в возрасте 38 лет. Согласно изложенному нами выше, они могут быть в отношении тяготы, выпадающей на них с объявлением войны, разделены на три категории:

Первая: прошедшие действительную службу, числящиеся последний год в запасе.

Вторая: зачисленные в 1897 г. в ополчение I разряда. Третья: зачисленные в 1897 г. в ополчение II разряда. Первые в первый же день объявления мобилизации были призваны в действующую армию и выступили в ее рядах в поход, вторые начали призываться лишь 25 марта 1916 г., то есть через двадцать месяцев после начала войны; а третьи начали призываться только 25 октября 1916 г., то есть через двадцать семь месяцев. Для того чтобы эта третья категория могла быть привлечена к боевой службе, а не оставалась бы в частях ополчения, потребовалось даже радикальное изменение закона.

Это громадное различие в требованиях государства к вышеуказанным трем категориям предрешалось еще в 1897 г., в большинстве случаев в зависимости от того, каким работником был тогда в семье своего отца (или деда) призываемый. С тех пор прошло 17 лет. Семья отца, а тем более деда, распалась (при этом, по мере удаления от крепостного права, выделение молодых семей происходило все раньше и раньше). К 1914 г. семья призываемого стала совершенно самостоятельной единицей. Между тем создавалась такая картина: глава многочисленной семьи с детьми малолетками идет на поле брани, а здоровый бобыль блаженствует в тылу и только через 27 месяцев кровавой бойни призывается, и часто лишь для того, чтобы в далеком тылу окарауливать запасы.

Социальная несправедливость получилась громадная. Она еще увеличивается, если сравним 42-летнего многосемейного бывшего солдата, хотя уже и числившегося ратником I разряда, но призванного уже через пять дней после объявления мобилизации и вскоре затем попавшего в ряды действующих войск, с 21-летним холостым молодым человеком, по положению в семье отца, попадающим в ратники II разряда. Могло случиться так, что этот молодой человек, освобожденный от боевой службы, оказывался сыном того бывшего солдата, который сам шел умирать за Родину.

С целью компенсировать нарушение экономических интересов семей, из которых уходил глава, Правительство назначило выдачу особого денежного пайка. Мера эта была разумная и справедливая. Но этими деньгами восстанавливалась лишь экономическая справедливость, но не социальная: жизнь, увечье — деньгами не искупаются.

Отсюда мы видим, что наш закон коренным образом нарушал принцип использования «живой силы» по возрастам. Вместо деления мужского населения по горизонтальным возрастным слоям, как это мы видим на картограмме № 1, в действительности мужское население Российской империи было разделено как бы по вертикалям (см. схему № 2), причем это деление крайне неравномерно распределяло тяготу воинской службы во время войны, налагая всю ее на плечи одной части населения и почти освобождая от нее другую. Вместе с нарушением принципа «возрастного» использования населения идея общеобязательности воинской повинности терялась. В нарушении возрастного принципа наш закон позволял своего рода последовательность. Призыв ратников ополчения I разряда производился после исчерпания всех возрастов лиц, прослуживших в мирное время в войсках, а призыв ратников ополчения II разряда производился только после использования почти всех возрастных классов ополчения I разряда.

Схема № 2 с обозначенными на ней сроками призыва представляет в этом отношении весьма интересную иллюстрацию.

Такая постановка дела не могла во время войны упрочить в наших народных массах сознание общеобязательности долга защищать свое отечество. Для малокультурных масс русского народа практическое осуществление закона было гораздо убедительнее, нежели слова о священном долге, напечатанные в первой статье закона. После революции на солдатских митингах часто слышалась фраза: «мы тамбовские» или «мы пензенские», «до нас неприятель еще далеко, так нам незачем сражаться». Эта фраза формулировала не столько отсутствие патриотизма в низах русского народа, сколько отсутствие понимания идеи общей обязательности воинской службы. Наши законоположения о «воинской повинности», как мы видели, и не воспитывали народное сознание в этом направлении.

Германское законодательство, в противоположность нашему, крайне внимательно отнеслось к этому вопросу, и главным воспитательным приемом ему послужило тщательное проведение возрастного принципа в своих требованиях к гражданам. Вынужденное, так же как и русское (хотя и в меньшей степени), считаться с освобождениями от действительной службы в мирное время, оно создает для этих лиц особую категорию, под названием Эрзац-резерва^{4}. Все физически годные для службы в мирное время, а также отпущенные из войск до истечения общего срока службы, зачислялись в этот Эрзац-резерв[4].

С объявлением войны чины Эрзац-резерва, не достигшие 28-летнего возраста, призывались наравне со своими сверстниками, числившимися в резерве, на укомплектование полевых и формирование резервных войск. Чины Эрзац-резерва 28-32-летнего возраста призывались наравне со своими сверстниками, числившимися в ландвере 1-го призыва. Наконец, чины Эрзац-резерва в возрасте 32–38 лет призывались, опять таки наравне со своими сверстниками, — ландверистами для формирования частей ландвера 2-го призыва. По достижении 38-летнего возраста чины Эрзац-резерва зачислялись на общем основании в ландштурм.

Отсюда мы видим, что с объявлением войны все освобождения и льготы, которые вынуждено было сделать германское законодательство для мирного времени, теряли свое значение, и все население Германской империи уравнивалось в своих обязанностях по защите отечества.

Мы уже упоминали выше о том, что 2,5 % населения Российской империи в отношении воинской повинности подчинялось особым казачьим Уставам. Мы говорили также, что причина выделения казачьего населения объяснялась стремлением не нарушать тех исторических традиций, которые сложились у казаков.

Основным типом для казачьих уставов послужил Устав о воинской службе Войска Донского (издан в 1875 г.)[5].

Согласно этому уставу, вооруженная сила Войска Донского состояла из «служилого состава» войска и «войскового ополчения».

«Служилый состав» разделялся на три разряда:

а) «приготовительный» разряд, в коем казаки получали предварительную подготовку к военной службе;

б) «строевой» разряд, из которого комплектовались выставляемые войсками строевые части, и

в) «запасной» разряд, предназначаемый для пополнения убыли в строевых частях в военное время и для формирования в военное время новых воинских частей.

Служба каждого казака начиналась по достижении им 18 лет и продолжалась 20 лет. В этот период он находился в «служилом составе», причем в «приготовительном» разряде он пребывал 3 года, в «строевом» — 12 лет, и в «запасном» — 5 лет.

В течение первого года нахождения в приготовительном разряде казаки освобождались от личных податей, как натуральных, так и денежных, и должны были приготовлять необходимое для службы снаряжение. С осени второго года казаки приготовительного разряда начинали получать первичную индивидуальную военную подготовку в своих станицах. В третьем же году сверх этого обучения для них назначались лагерные сборы на один месяц.

По достижении 21 года казаки зачислялись в «строевой» разряд и из них такое число, какое было необходимо для пополнения строевых частей, зачислялось в феврале следующего года на действительную службу, на которой и оставалось непрерывно в течение 4-х лет. Выставлявшиеся казаками полки и батареи разделялись на три очереди, из которых в мирное время 1-я очередь находилась на службе, а 2-я и 3-я — «на льготе». Вышеупомянутые казаки строевого разряда первых 4-х возрастных классов состояли на службе в частях 1-й очереди; затем, по окончании 4-летней действительной службы, они зачисляются на 4 года — в части 3-й очереди. Льготные казаки, принадлежавшие к полкам 2-й очереди, подлежали ежегодно двум контрольным сборам и одному трехнедельному учебному сбору. Принадлежавшие же к полкам 3-й очереди — подлежали сбору только один раз, а именно на третий год пребывания их в этой очереди, также на три недели.

Казаки «запасного» разряда в мирное время ни на какие сборы не собирались. В военное время они призывались на службу по мере надобности, начиная с младшего возраста.

Наконец, в «войсковом ополчении» состояли все казаки, способные носить оружие, не принадлежащие к «служилому составу», причем казакам ополчения до 48-летнего возраста велся учет.

Мы нанесли на схему № 3 распределение воинской службы, согласно казачьим уставам, по возрастным слоям. Сравнивая это распределение с таковым же, созданным нашим общим уставом, и таковым же, созданным германским законодательством, — мы не можем не увидеть большее сходство со вторым, нежели с первым. В казачьих уставах, так же как и в германском законоположении, мы видим чрезвычайно внимательное распределение тяготы военной службы по возрастным слоям, причем даже число таких возрастных слоев совпадает.

Этим сходство между казачьими уставами и германским законодательством не исчерпывается. Оно идет глубже.

Согласно казачьим уставам, молодые люди, физически годные к воинской службе, но по той или другой причине освобожденные от действительной службы в мирное время, зачислялись в «льготные полки». Таким образом, они не делались сразу же ратниками ополчения, как это происходило по общему уставу, а попадали в строевой резерв 2-й очереди. Вследствие этого, с объявлением войны они теряли свои льготы мирного времени и шли наравне со своими сверстниками на защиту отечества.

Сходство между казачьими уставами и германскими законоположениями об обязательной воинской службе тем более разительно, что о каком-либо взаимном заимствовании не может быть и речи.

Мы встречаемся здесь лишь с крайне интересным социальным явлением: одни и те же идеи, логично и последовательно проведенные в жизнь, привели к одним и тем же следствиям.

Различие заключалось лишь в том, что Германия осуществила идею общеобязательной воинской службы в более грандиозном размере. Она подошла к этому осуществлению путем эмпирическим (сильный толчок в этом отношении дал Тильзитский мир 1807 г.^{5}, секретной статьей которого Наполеон запретил Пруссии содержать в мирное время более 42 000 войск) и путем глубокой научной разработки под руководством такого гениального организатора, как фельдмаршал Мольтке. Казаки же шли исключительно эмпирическим путем. Вековая борьба, которая выпала на их долю для защиты России от народов Востока, потребовавшая участия в этой борьбе всего способного носить оружие мужского населения, не только воспитала казаков в идее общей обязательности воинской службы, но и вырастила самые формы осуществления этой идеи на практике.

Таким образом, в распоряжении русских государственных деятелей, наряду с опытом рекрутского укомплектования армии, был также и исторически сложившийся опыт казачьей общеобязательной воинской службы. Невольно возникает вопрос, почему же этот «казачий» опыт не был использован в общем уставе, раз на всю империю распространялась идея всеобщей воинской повинности.

Ответ на этот вопрос нужно искать в области общих социальных и политических условий.

Проведение в жизнь идеи общеобязательности воинской службы очень тесно связано с демократизацией общественного строя. Прусские архивы сохраняют целый ряд проектов интересных реформ, рассматривавшихся до Вены (1806)^{6}. Один из них, Кнезебека, предлагавший установление всеобщей воинской повинности, был отвергнут в 1803 г. Критик этого проекта писал: «Государственный строй и военные учреждения тесно связаны; выбросьте одно кольцо, и развалится вся цепь. Всеобщая воинская повинность возможна только при реформе всего политического строя Пруссии». Эти архивные проекты свидетельствуют о невозможности проведения всеобщей воинской повинности при наличии препятствий, коренившихся в общеполитических условиях тогдашней Пруссии. Точно так же выдающиеся военные умы XVIII в. высказывали идеи в области тактики, те идеи, которые впоследствии осуществил Наполеон, но старый порядок был бессилен воспринять их. Так и в Пруссии — потребовался жестокий удар, потрясение до основ феодальных пережитков, чтобы перевести реформу из области пожеланий в жизнь. Только после Вены стал возможен Шарнгорст, как творец военной реформы. Полное же вступление Пруссии на путь всеобщей воинской службы, путь, ведущий к «вооруженному народу», стало возможно только после революции 1848 г.^{7}.

В силу исторических условий казачье население носило в своих традициях и общественных навыках печать глубокой демократичности. Остальная же Россия только с освобождением крестьян делала первый шаг по этому пути. История не может не отметить все величие реформ императора Александра II. Но вместе с этим, является совершенно естественным, что для сотрудников этого великого императора, направлявших развитие России по новым путям, трудно было отрешиться от влияния устарелых идей. Поэтому и в военном отношении идеи Рекрутского Устава 1831 года были ближе для составителей Устава о воинской повинности 1874 года, чем опыт общеобязательной службы казаков. Между тем Рекрутский Устав 1831 года был построен на совершенно иных началах, а именно — на идее профессиональной армии, обособленной от остальной части населения; этот устав вполне логично обосновывался, если можно так выразиться, на «вертикальном» делении мужского населения страны: одна небольшая часть мужского населения должна была сражаться до физической своей негодности, в то время как остальная могла спокойно пребывать в тылу, считая, что защита Отечества не ее дело. Влияние Рекрутского Устава и внесло в Устав 1874 года непоследовательность в проведении на практике возрастного принципа.

Влияние идей Рекрутского Устава 1831 года на составителей Устава 1874 года находит еще одно объяснение. В 1874 г. идея «вооруженного народа» была новой не только для России, но и для всех прочих европейских государств, кроме Германии. Совершенно естественным являлось со стороны составителей нового Устава стремление, по возможности, сгладить тот разрыв со старыми формами, который совершался при новом устроении вооруженной силы. При естественном ходе вещей Устав о воинской повинности 1874 года с течением времени совершенствовался бы, утрачивая вредные пережитки, заимствованные из Рекрутского Устава. Но взрыв бомбы, убивший 1 марта 1881 г. императора Александра II, поставил кровавую точку на дальнейшее развитие реформ царя-освободителя, ориентировав царствование императора Александра III по другому пути. В лучшем случае, мероприятия императора Александра II оставались без дальнейшего усовершенствования. Подобная участь постигла и закон о всеобщей воинской службе.

Вызванная неудачной войной с Японией революция 1905 г. заставила русское правительство опять искать путь в направлении, указанном великими реформами императора Александра II. Но при наступившем успокоении страны правительство принимает все меры, чтобы уклониться от начинаний, возвещенных в Манифесте императора Николая II от 17 октября 1905 г. Правительство императора Николая II после революции 1905 г. уже не верило в старые политические идеи и в то же время не хотело воспринять новые. Эта двойственность политики придает управлению государством характер безыдейности.

Колебания и безыдейность отражаются и в области устроения вооруженной силы.

Под непосредственным впечатлением поражений на полях Маньчжурии на посты высоких руководителей русской вооруженной силы были выдвинуты такие просвещенные и понимавшие современное военное дело лица, как великий князь Николай Николаевич и генералы Палицын и Редигер. На великого князя было возложено, в качестве председателя Совета государственной обороны, общее руководство деятельностью Генерального штаба генерала Палицына и военного министра генерала Редигера. Вместе с тем была проведена важная организационная реформа в виде выделения из военного министерства Главного управления Генерального штаба. Подобное выделение было особенно важно для России данной эпохи, так как позволяло сосредоточить внимание на научной разработке основных идей устройства вооруженной силы России. Под непосредственным руководством генерала Палицына и началась такая работа.

Но уже в 1908 г. на небосклоне петроградской бюрократии появляется новое светило — генерал Сухомлинов. Совет государственной обороны упраздняется и вместе с тем от общего руководства устройством вооруженной силы устраняется великий князь Николай Николаевич. Генералы Палицын и Редигер смещены со своих постов. Генеральный штаб вновь подчиняется военному министру, коим и становится ген. Сухомлинов.

Появление последнего на посту военного министра не является случайностью. В каждом социальном организме складывается своего рода социальный подбор. Известный английский афоризм «the right man on the right place»^{8} — есть лишь результат такого подбора в здоровом социальном организме. В больном же организме социальный подбор выражается в том, что подбираются наиболее «удобные» люди. При подобном положении вещей появление «надлежащих людей» является в свою очередь случайностью. Появление в качестве начальника Генерального штаба генерала Палицына и военного министра генерала Редигера и являлось «случайностью» объяснявшейся только остротой впечатлений от неудач в японской войне и тем давлением, которое оказывала революция. Генералы Палицын и Редигер имели гражданское мужество указывать на отсталость нашей военной подготовки и на необходимость долгой, упорной работы, поставленной на научном основании; этим они разрушали легенду о нашей врожденной непобедимости.

По мере того как острое впечатление от поражения стало сглаживаться, а вспыхнувшая было революция улеглась, генерал Сухомлинов оказался более отвечающим политике «поворота вспять». Окончивший в 70-х годах прошлого столетия Академию Генерального штаба и украшенный георгиевским крестом за войну 1877–1878 гг., он позволял предполагать в себе сочетание высшего образования и боевого опыта. Но при быстром ходе развития военного дела, полученное высшее военное образование без постоянной напряженной работы по изучению эволюции военного дела теряет свою ценность. Сухомлинов пребывал в полном убеждении, что полученные им десятки лет тому назад знания, при этом часто уже устаревшие, остались незыблемыми истинами. Невежественность генерала Сухомлинова сочеталась с поразительным легкомыслием. Эти два недостатка позволяли ему удивительно спокойно относиться к сложнейшим вопросам организации военной мощи. У непонимающих всю сложность современного военного дела людей создавалось ложное впечатление, что Сухомлинов быстро разбирается в деле и очень решителен. Между тем он просто уподоблялся человеку, который, гуляя около пропасти, не видит ее.

Нам пришлось остановиться несколько подробнее на фигуре генерала Сухомлинова, ибо этот, ставший всесильным в области военной подготовки страны, военный министр обусловил возвращение в этой области к безыдейности и бессистемности.

Насколько отсутствовало понимание необходимости обратного, свидетельствует следующий факт.

Органом, на который возлагается подробная научная разработка и в то же время синтез решений по всем частным вопросам военной подготовки государства, является учреждение, соответствующее по немецкой терминологии «Большому Генеральному штабу». В России имелось Главное управление Генерального штаба, но вследствие многих причин, оно далеко не соответствовало той высокой и ответственной миссии, которая на него возлагалась. Одной из главных причин тому была постоянная смена начальников Генерального штаба. Со времени вступления в управление военным министерством ген. Сухомлинова до начала войны, то есть за 6 лет, на этом посту перебывало 4 лица (ген. Мышлаевский, ген. Гернгросс, ген. Жилинский, ген. Янушкевич). Между тем в Германии последовательное пребывание на таком же посту — тоже четырех лиц (граф Мольтке, граф Вальдерее, граф Шлиффен, граф Мольтке-младший) продлилось 53 года. Всякая смена начальников Генерального штаба неминуемо разрушающе отражается на всех работах по подготовке к войне. Поэтому говорить серьезно о возможности объединения в эпоху Сухомлинова всех многочисленных и многоразличных мероприятий по подготовке вооруженной мощи и не приходится. В зависимости от способности, степени подготовки и даже вкусов того или другого лица, у нас обращалось внимание на тот или иной вопрос; этот вопрос так или иначе разрешался, но того научно обоснованного синтеза, который имелся налицо во Франции или Германии, у нас не было.

Бессистемность и безыдейность управления министерством ген. Сухомлиновым ярко обнаружились при составлении таких основных военных законоположений, как «Положение о полевом управлении войск». «Венцом всех работ по реорганизации армии, — пишет ген. Ю. Данилов[6], — должна была послужить переработка «Положения о полевом управлении войск в военное время». Этим положением должны были определяться: организация высших войсковых соединений, управление ими, устройство тыла и служба всякого рода снабжения. Действовавшее положение было издано в девяностых годах прошлого столетия и при современных условиях являлось совершенно неприменимым. Это показала еще война 1904–1905 гг., на период которой пришлось внести массу коренных изменений. Несмотря на ряд комиссий, работавших над новым проектом, дело не клеилось, и только к январю 1913 г., когда составление проекта по ходатайству отдела генерала-квартирмейстера было изъято из тормозивших его комиссий и сосредоточено при названном отделе Генерального штаба, работу удалось окончить. Проект встретил, однако, много возражений, преимущественно со стороны ведомств, занимавших привилегированное положение и желавших видеть своих представителей более самостоятельными, нежели это было определено общей схемой. Рассмотрение его затянулось на срок выше года, и только надвинувшиеся события 1914 г. ускорили благополучное разрешение дела. То, что казалось неразрешимым при мирных условиях жизни в течение многих месяцев[7], было разрешено в предвидении войны — в одном ночном заседании. Только 16/29 июля 1914 г., то есть всего за три дня до начала войны, было утверждено верховной властью одно из самых важных для военного времени положений».

Еще в большей степени проявилась несостоятельность министерства Сухомлинова при проведении необходимой реформы в законоположениях о всеобщей воинской службе, ибо подобная реформа требовала не только углубленного научного понимания современной войны, но и широкой точки зрения на все стороны государственной жизни.

Мы опять приведем здесь выдержки из книги ген. Ю. Данилова «Россия в мировой войне»[8].

«Основанием всей нашей военной системы являлся Устав о воинской повинности, изданный еще в царствование императора Александра II и, конечно, значительно устаревший. Чувствовалась и в правительственных кругах и в думских сферах — настоятельная необходимость его полной переработки. Но на это необходимо было время. И вот, чтобы надежнее и поскорее двинуть дело, Государственная Дума приняла решение отказывать правительству в увеличении ежегодно утверждавшегося ею контингента новобранцев до тех пор, пока не будет проведен через законодательные учреждения Новый Устав…

Сложность вопроса, внутренние междуведомственные трения, которых всегда было немало, привели к тому, что новый Устав о воинской повинности был утвержден в 1912 г. Став таким образом законом незадолго до войны, он почти не оказал влияния на условия фактического комплектования армии и порядок переведения ее на военное положение. К тому же, новый Устав не далеко ушел от своего предшественника и ни в какой мере не обеспечивал русской армии мирного времени превращения ее, с объявлением войны, в вооруженный народ.

Теоретически необходимость построения вооруженной силы современного государства на приведенном базисе, может быть, и признавалась, но реального осуществления это положение не получило».