Военные усилия России в мировой войне

Глава VI РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ВОЕННООБЯЗАННЫХ МЕЖДУ ВОЙСКАМИ И ТЫЛОМ

Численность действующей армии. — Численность боевого и обслуживающего элемента в действующей армии. — Численность людей в общественных и тыловых «организациях». — Окончательный расчет соотношения между «боевым» и «обслуживающим» элементами. — Численность людей в глубоком военном тылу (в подчиненных военному министерству запасных войсках, заведениях и учреждениях). — Численность военнообязанных, работавших в «оборонной» промышленности. — «Возвращаемость» личного состава действующей армии. — Дезертирство.

Словами «действующая армия» у нас назывались сухопутные и морские вооруженные силы, военные управления и учреждения, подчиненные Верховному главнокомандующему. Территория же, предназначенная для развертывания и размещения действующей армии, называлась «театром военных действий»[163].

Кроме элементов нашей вооруженной силы, составлявших действующую армию, внутри страны оставались многочисленные учреждения, обслуживавшие действующую армию, а также «запасные войска», то есть те войсковые части, в которых происходило обучение призываемых новобранцев и ратников; внутри страны для охранной службы оставалась также часть дружин ополчения. Все части и учреждения, оставшиеся внутри страны, подчинялись военному министру. Действующая армия разделялась на фронты и отдельные армии; при этом нужно иметь в виду, что согласно нашему «Положению о полевом управлении войск», под словом «фронт» (армия) называлось то, что у наших союзников понималось под словами «группа армий»[164].

В начале войны у нас имелось два фронта и две отдельные армии:

Северо-Западный фронт — включавший в себя армии, действовавшие против Германии;

Юго-Западный фронт — состоящий из армий, действовавших против Австро-Венгрии;

Отдельная армия № 6 (Петроградская), охранявшая побережье Балтийского моря;

Отдельная армия № 7 (Одесская), охранявшая побережье Черного моря.

С объявлением нам войны Турцией была сформирована Отдельная Кавказская армия, развернувшаяся с дальнейшим течением войны в Кавказский фронт.

Осенью 1915 г., после отхода наших вооруженных сил из Польши и Литвы, Северо-Западный фронт был разделен на два:

Северный — составлявшийся из армий, действовавших на путях к Петрограду, с присоединением к ним 6-й отдельной армии;

Западный — составлявшийся из армий, действовавших на путях к Москве.

Наконец, после поражений, понесенных Румынскими армиями, ввиду необходимости для спасения этого неудачного союзника двинуть на помощь наши многочисленные войска, создался Румынский фронт.

Таким образом, к 1917 г. у нас имелось уже пять фронтов: Северный, Западный, Юго-Западный, Румынский[165] и Кавказский.

Выяснить численность действующей армии в минувшую войну очень трудно. Трудность эта проистекает не столько от утери многочисленных документов, а главным образом от того, что надлежаще поставленного учета численности армии не было. Подобно тому, как и в деле отчетности о потерях, войсковые части были завалены перепиской об их численном составе, но вся эта отчетность, хотя и чрезвычайно объемистая, была настолько кустарно поставлена, что привела к полному расхождению данных о численности армии по сведениям строевых штабов и по сведениям интендантства. Различие между этими двумя родами сведений оказалось столь велико, что вызвало даже особую переписку между Ставкой и военным министерством. В октябре 1916 г. начальник Генерального штаба пишет по этому поводу дежурному генералу Ставки: «Во время последнего посещения Ставки военный министр получил от Полевого интендантства сведения о числе состоящих на довольствии людей в действующей армии и на театре войны, а именно:

Северный фронт — 2 127 000

Западный фронт — 1 651 000

Юго-Западный фронт — 3 640 000

Кавказская армия — 851 000

Итого: 8 269 000

Согласно же полученным от фронтов сведениям, в действующей армии насчитывалось к 1 сентября 1916 года:

6 191 000 человек.

Ввиду сего военный министр просит разъяснения получающейся разницы между этими сведениями, достигающей 2 078 000 нижних чинов, с установлением, из каких именно категорий нижних чинов складывалась эта разница»[166].

Вскоре после Февральской революции на совещании 30 марта 1917 г. в Ставке вновь возник вопрос о разнице между сведениями интендантства и сведениями строевых штабов о численности войск. На этом совещании было признано, что сведения интендантства о числе состоявших на довольствии «в значительной степени оказывались основанными на теоретических расчетах».

С целью проверить правильность интендантского учета, по распоряжению генерала Алексеева была произведена 20 апреля/3 мая 1917 г. однодневная перепись. Эта перепись выяснила, что наличное количество довольствовавшихся в действующей армии в этот день от интендантства исчислялось в 9 050 924. Это число на 2 200 000 превосходило численность действующей армии, согласно исчислениям войсковых штабов[167]. Таким образом, выяснилось, что причиной расхождения являлось то, что войсковые штабы исключали из своего счета целую категорию обслуживающих действующую армию учреждений, а именно так называемые «Организации». Мы вернемся к этому вопросу далее, теперь же попробуем установить численность действующей армии по исчислениям войсковых штабов; для этого в нашем распоряжении имеются два документа:

а) сводка сведений, доставленных фронтами дежурному генералу штаба Верховного главнокомандующего,

б) данные о численности войск, управлений и учреждений действующей армии, составленные по материалам Ставки.

Первый документ напечатан в виде таблицы № 2 на с. 209 «Трудов комиссии по обследованию санитарных последствий войны 1914–1920 гг.».

Второй документ напечатан в виде таблицы № 9 на с. 23 «Россия в мировой войне 1914–1918 годов (в цифрах)».

Между данными вышепоименованных таблиц существуют различия, причем цифры второй из таблиц всегда несколько больше соответствующих чисел первой. Объясняется это, по-видимому, тем, что в первой из таблиц не приняты во внимание: Ставка, части и учреждения, непосредственно подчиненные Верховному главнокомандующему, а также отдельные армии № 6 и № 7 (Петроградская и Одесская). Вот почему мы считаем, что цифры второй из таблиц ближе к общему итогу численности действующей армии, нежели цифры первой из таблиц; мы и придерживаемся их в наших исчислениях. К сожалению, указания второй из таблиц относятся к меньшему числу периодов, чем указания первой из таблиц. Поэтому для определения общей численности действующей армии в те периоды, для которых нет указаний во второй таблице, мы придерживаемся следующего метода: в основу берем соответствующие числа первой из таблиц, считая, что они указывают численность фронтов и Кавказской армии; для того же чтобы определить численность элементов действующей армии, не подчиненных фронтам, мы берем разницу между ближайшими предыдущими соответствующими числами обеих таблиц, предполагая, что за истекший срок численность Ставки, войск и учреждений, непосредственно подчиненных Верховному главнокомандующему, не изменилась. Такое допущение не может привести к большой ошибке; поэтому, прибавив полученные нами разницы к соответствующим цифрам первой таблицы и округлив полученные числа до сотен тысяч, мы найдем довольно верное выражение численности действующей армии в различные периоды войны.

До мобилизации мирный состав русской вооруженной силы, как мы видели выше, исчислялся в 1 423 000. По укомплектованию ее призывами запасных, она была доведена до 4 700 000 человек[168]. Из этих 4 700 000 в действующую армию сразу было предназначено не более 3 500 000. Ввиду того, что сосредоточение сил, предназначенных в действующую армию, закончилось лишь через 2,5 месяца, установить численность войск и учреждений, бывших на театре военных действий ранее 1/14 октября, не представляется возможным. Но к этому времени уже разыгрался целый ряд кровавых сражений, в которых русская армия понесла огромные потери. Поэтому к 1/14 октября 1914 г., то есть ко времени окончания своего сосредоточения, численность «действующей армии» измеряется всего:

2 700 000.

К 1/14 декабря эта численность падает до:

2 000 000.

Это новое уменьшение действующей армии объясняется теми громадными потерями, которые продолжали нести наши войска в начальный период войны, когда им приходилось спасать от разгрома Францию; укомплектования же, вследствие непродуманности устройства наших запасных войск, не успевали своевременно прибывать в действующую армию. В дивизиях вместо 15 000 бойцов в среднем было около 7000–8000.

К 1/14 января 1915 г. нужные пополнения прибыли в действующую армию и численность ее возросла до:

3 500 000.

Кровопролитные январские бои вновь понижают численность действующей армии к 1/14 февраля до:

3 200 000.

К 1/14 апреля 1915 г., благодаря укомплектованию и новым формированиям, численность действующей армии возрастает до:

4 200 000.

Германский прорыв в Галиции вызывает в русских войсках, терпящих в это время острый недостаток в огнестрельных припасах, большие потери; численность действующей армии опять падает и к 15/28 мая 1915 г. она равняется

3 900 000.

Один из офицеров британской военной миссии, капитан Нейльсон, бывший свидетелем тяжелой борьбы 3-й русской армии (Юго-Западного фронта), на которую прежде всего обрушился удар Макензена, пишет в своем донесении от 11 июня:

«Все последние наступления были просто убийства, так как мы атаковали без артиллерийской подготовки неприятеля, обладающего многочисленной легкой и тяжелой артиллерией»[169].

Чтобы охарактеризовать «таяние» числа бойцов в этот трагический период для русской армии, мы приведем указания о численности бойцов в вышеупомянутой III русской армии:

а) 19 мая капитан Нейльсон, донося о потерях этой армии[170], пишет: «Потери колоссальны. Мне сказали, что к 16-му они были более 100 000,но я думаю, что они больше… В Х-м корпусе, в одной дивизии осталось 1000 человек, в другой 900; в 12-й Сибирской стрелковой дивизии осталось только 2000 человек».

б) 6 июня тот же капитан Нейльсон пишет про III армию:

«…Вот некоторые данные о численности после влития укомплектований, прибывавших начиная с 14-го мая (по 2000–4000 в день); 12-я Сиб. стрелковая дивизия — 18 офицеров и 3000 солдат; X корпус, во всех трех дивизиях, взятых вместе, — 14 000 человек; в XXIX корпусе, являющемся в армии самым сильным, — 20 000 человек. XXIII корпус потерял половину своего состава в одну атаку; IX корпус потерял 3500 человек в три дня… У нас очень мало снарядов и ружей. Все показывает на бесплодность посылать людей в атаку при таком колоссальном различии в артиллерийском вооружении»[171].

в) 9 июля, несмотря на продолжающие прибывать подкрепления, состав пехоты III армии, хотя и увеличивается в числе батальонов, но число штыков достигает лишь следующих цифр[172]:

IX корпус {5-я и 42-я пех. дивизии) — 6 000 штыков

X корпус (9-я и 66-я пех дивизии) — 2 000 штыков

III Кавказский корп. (25-я и 52-я пех. дивизии) — 2 000 штыков

XIV корпус (18-я и 70-я пех. дивизии) — 8 000 штыков

XXIV корпус (48-я и 49-я пех. дивизии) — 7 000 штыков

Только что прибывшие на подкрепление армии:

II Сибирск. корп. (4-я и 5-я Сиб. с. див.) — 32 000 штыков

Гвард. корпус (1-я и 2-я гвард. дивиз. и гвард. стрелк. бригады) — 40 000 штыков

Итого: 97 000 штыков

Вместо 232 000 штыков

Один из командиров корпусов, генерал Зуев, пишет военному министру в августе 1915 г., что есть полки по 200 человек, дивизии — по 3–4 тысячи. Командуемый ген. Зуевым XXIX корпус, состоявший одно время из 20-й, 45-й и 81-й пехотных дивизий, насчитывал в это время только 11 000 штыков[173].

Английский генерал Нокс наблюдает такое же быстрое «таяние» войск на большей части русского театра:

«Русские имели на фронте от Ломжи до Влодавы (ок. 200 миль) двадцать три корпуса, но каждый из таковых не имел в своих рядах более 12 000 ружей, при 150–200 выстрелах на орудие, считая все парки и запасы.

…В 1-й армии XXVII корпус имел численность в 27 000 человек, но начальник Штаба армии сказал мне, что в прочих корпусах в среднем только по 5000 в каждом»[174].

Вследствие вышеуказанного «таяния» к 15/28 августа 1915 г., несмотря на прибытие многочисленных укомплектований, численность действующей армии еще уменьшается, измеряясь в:

3 800 000.

К 15/28 сентября эта численность начинает немного восстанавливаться, доходя до:

3 900 000.

В октябре месяце 1915 г. интенсивность боевых действий значительно понижается, и численность действующей армии быстро возрастает, доходя к 1/14 ноября 1915 г. до:

4 900 000.

Вступление генерала М.В. Алексеева в должность начальника Штаба Верховного главнокомандующего знаменует начало применения в деле высшего управления войсками современных научных методов. Происходит энергичная и в то же время продуманная работа по восстановлению нашей вооруженной силы после потрясений, пережитых в летнюю кампанию

1915 г. Существующие части укомплектовываются, производятся новые формирования, улучшается организация запасных войск. В результате численность нашей действующей армии быстро растет. 1/14 февраля 1916 г. она достигает:

6 200 000.

1/14 апреля 1916 г. она еще возрастает, доходя до:

6 300 000.

А к 1/14 июня 1916 г. до:

6 800 000.

Победоносные бои, которые мы вели в Галиции для оказания помощи Франции, атакованной под Верденом, и для спасения Италии, кровопролитны и понижают численность действующей армии к 1/14 сентября

1916 г. до:

6 500 000.

К 1/14 октября 1916 г. она остается такой же, то есть

6 500 000.

Но к 1/14 ноября 1916 г. с затишьем в боевых действиях она быстро возрастает, доходя до:

6 900 000.

Эта же численность указана на 1/14 января 1917 г. в Секретном отчете военного министра за 1916 год[175].

С началом революции начинается развал русской армии. Дезертирство явное, а в особенности замаскированное (симулянты, делегаты различных солдатских советов) достигает, как мы видели в предыдущей главе, угрожающих размеров.

Вследствие всего этого, определить истинную численность действующей армии после революции невозможно. Можно лишь утверждать, что она должна быть ниже той, которая помечалась в донесениях и отчетах. Данные последнего рода мы имеем для двух периодов:

К 1/14 мая 1917 г 6 800 000[176].

К 1 /14 сентября 1917 г 6 000 000[177].

Сводя установленную нами численность действующей армии в различные периоды войны, мы получим следующую таблицу:

В конце 1915 г. в одной из своих записок генерал М. В. Алексеев, начальник Штаба Верховного главнокомандующего, пишет:

«Представляется совершенно необходимым приступить хотя и к сложной, но неизбежной работе. Полевой интендант говорит, что кормит от 5 500 000 до 6 000 000 ртов на фронте, не считая внутренних округов. Бойцов мы набираем около 2 000 000. Если таково действительное соотношение, то мы приходим к непозволительному выводу, что одного бойца обслуживают два тыловых человека. По нашей, даже тяжелой, организации тыла должно на 3–4 бойца быть один тыловой служащий. Это соотношение, если оно оправдается, будет только официальным. Действительность превзойдет эти расчеты, ибо каждая войсковая часть имеет свои негласные склады, обслуживаемые людьми из строя; каждая часть имеет немало людей в пути, посланных за покупками, с разбитою повозкою, в различных мастерских. Все это создает безотрадную картину нашего положения. Нам из центра говорят, что дали для армии 14 миллионов, убыло их 6, что армия располагает 8 миллионами, а мы все продолжаем просить, в виду сильного некомплекта в строевых частях пехоты. Необходимо потребовать от армий и фронтов сведения, связанные с интендантскими данными, о числе состоящих на довольствии: а) в строевых частях, показав отдельно войсковые штабы, управления, учреждения (лазареты и госпиталя), 6) в штабах и управлениях, принадлежащих армиям и фронтам, в) в тыловых учреждениях и войсках по категориям, г) в организациях, питающихся попечением интендантства».

«Повторяю, что сведения должны быть хоть приблизительно согласованы с интендантскими данными о числе состоящих на довольствии. Сбор этих сведений укажет, куда нужно будет обратить усилия, чтобы в массе самой армии извлечь укомплектования и уменьшить различные тыловые учреждения».

На непомерное разбухание тыла обращают внимание члены «Особого Совещания по обороне», принадлежавшие к составам Государственной Думы и Государственного Совета.

В неоднократно уже цитированной нами Записке от 16 ноября 1916 г., поданной государю 28 членами этого Совещания, говорится: «Ни одна из армий воюющих держав не имеет столь громадных тылов, как наша; так, во Франции численный состав тыла, не считая запасных батальонов, относится к численности фронта, как 1:2, у нас же, как 2,25:1, то есть в четыре слишком раза больше. Конечно, наши местные условия, те самые условия, которые требуют при мирных условиях большей доли работоспособного мужского населения, нежели это необходимо на Западе, обуславливают у нас иное соотношение тыловых частей к их фронту, нежели у наших союзников, но все же не в этой пропорции, как ныне. На явление это приходится обратить тем большее внимание, что оно проявляет тенденцию к дальнейшему нарастанию; наши тыловые части неуклонно увеличиваются и притом за счет фронта, за счет бойцов армии, что особенно резко обнаружилось в течение летних месяцев текущего года».

В приложении к предыдущей главе мы привели ответ исполнявшего обязанности начальника Штаба Верховного главнокомандующего, вместо заболевшего ген. М.В. Алексеева, генерала В.И. Гурко. В этом ответе, по поводу интересующего нас сейчас вопроса, можно прочесть следующее:

«…Увеличение числа бойцов армий за счет тыловых частей признается и самой армией существенно важным, и для достижения этого уже ранее принимались и ныне принимаются самые решительные меры, однако, по условиям, в которых войскам приходится жить и действовать и которых быстро, теперь же, изменить нельзя, — это мероприятие применяется с большим трудом. Недостаток железных, шоссейных и даже хороших грунтовых дорог вынуждает нас иметь кроме боевой армии еще целые армии тыловых частей, обслуживающие боевые армии и едва справляющиеся со своей задачей, в особенности в период распутицы и во время интенсивных боев. Однако указанные в записке цифры соотношения численного состава тыловых и боевых войск на фронтах не вполне отвечают действительности: по имеющимся в штабах сведениям, строевые нижние чины фронта, считая ополчение, но без запасных частей, составляли на 1 декабря минувшего года 65 % всего числа войск (с частями вспомогательного значения), состоящих на фронтах, и дальнейшее существенное увеличение числа бойцов за счет тыла, без серьезного улучшения технических и перевязочных средств, совершенно невозможно без ухудшения санитарного состояния войск».

Таким образом, мы видим, что ответ генерала В.И. Гурко резко расходится в оценке численности «боевого элемента» армии с предположениями ген. М.В. Алексеева и с данными, изложенными в записке 28 членов «Особого Совещания». Наиболее поражает расхождение между генералами Алексеевым и Гурко. Оба в момент высказывания ими своих взглядов занимают наивысший пост Генерального штаба, а именно начальника Штаба Верховного главнокомандующего. Казалось бы, что единство точки зрения должно было быть обеспечено. А между тем генерал Алексеев предполагает, что боевой элемент составляет в русской армии в 1916 г. лишь 35 %, а обслуживающий элемент 65 %; генерал же Гурко утверждает как раз обратное, а именно то, что боевой элемент составляет в 1916 г. 65 %, а обслуживающий только 35 %. Причину подобного расхождения следует искать в том, на что мы уже указывали: самый порядок исчисления «живой силы армии» по существу дела не был у нас установлен. Генерал Алексеев это сознавал, в чем можно убедиться, читая первую строку приведенной выше записки: «Представляется совершенно необходимым приступить хотя и к сложной, но неизбежной работе…»

Согласно порядку, принятому в нашей армии еще в мирное время, все чины нашей армии делились на «строевых» и «нестроевых». Это деление, имевшее значение для порядка прохождения службы и преимуществ, за нее предоставляемых, являлось совершенно устарелым и негодным для современных оперативных расчетов. Вследствие этого в течение войны в подсчетах штабов появилась новая рубрика «штыков», но это нововведение, появившееся само собой, еще более запутало дело, так как артиллеристы и пулеметчики не могли считаться «штыками», а потому исключались из числа «бойцов». Отсутствие регулирования сверху вопроса об учете людской силы приводило к величайшему разнобою; так, например, некоторые из штабов армий исключали из числа «штыков» всех унтер-офицеров, а другие нет. К довершению всей этой путаницы, многие штабы начали пользоваться отсутствием правильно поставленной «бухгалтерии живой силы армии» для того, чтобы «пугать» высшие штабы и Ставку малочисленностью своих бойцов. Вот почему мы думаем, что размеры «боевого элемента» действующей армии, указанные в записке генерала Алексеева, являются ниже действительных. С другой стороны, исчисление генерала Гурко, как основанное на совершенно устарелом делении чинов армии на «строевых» и «нестроевых», является преувеличенным. Повторяем, что решить этот спор сейчас не представляется возможным. Мы можем только высказать предположение, на основании нашего личного большого опыта и сделанных нами фактических проверок, что в конце 1914 г. «боевой элемент» составлял около 75 % численности действующей армии, в конце же 1916 г. это взаимоотношение изменилось и «боевой элемент» составлял лишь 50 %. Если мы приложим этот масштаб к приведенной выше таблице общей численности действующей армии, мы можем заметить, что численность «бойцов» колебалась в течение войны между 1 500 000 (на 1/14 декабря 1914 г.) и 3 500 000 (на 1/14 ноября 1916 г.).

Уже с самого начала войны в состав тылов действующей армии вошли санитарные учреждения Красного Креста и различные общественные организации, среди которых на первом месте нужно назвать объединение земств под именем Всероссийского земского союза и объединение городских самоуправлений под названием Всероссийского союза городов. По мере того, как начали выясняться недостатки в снабжении, общественные организации, расширяя свою деятельность, вышли из рамок одной только санитарной помощи. Недоверие к правительству значительно усилило стремление создавать различного рода автономные организации по всякого вида снабжениям армии. Несомненно, что польза от этой напряженной самодеятельности общественных кругов была очень велика. Далее мы подробно укажем на нее. Но) здесь необходимо указать, что этот быстрый рост всякого рода организаций, как общественных, так и возникавших по инициативе отдельных правительственных лиц, вел к загромождению тыла действующей армии. Этот тыл все более распухал людьми. Отсутствие надлежащего регулирования, происходившее вследствие неподготовленности наших руководящих верхов к ведению современной войны, неминуемо приводило к тому, что количество людей, обслуживающих так называемые «организации», было излишне велико.

Чтобы отдать себе отчет, какова была численность людей, обслуживавших эти организации, мы можем привести следующие данные[178]:

В «Трудах Комиссии по санитарному обследованию войны 1914–1920 гг.» на с. 137 (вып. I) указана на 1/14 июня еще большая численность организаций, а именно 3 053 000 человек.

В нашем распоряжении имеется также исчисление наличного числа людей, состоявших на довольствии интендантства 1/14 сентября 1917 г.

Численность наличного состава действующей армии по отдельным фронтам на 1/14 сентября 1917 г. по данным интендантства (едоки), с учетом людей в организациях[179]

Из этой таблицы мы можем точно установить, что общий итог людей в обслуживающих действующую армию организациях к концу войны доходил до 2 700 000.

Организации эти являлись «нештатными» и в подавляющей своей части состояли из людей не военнообязанных. Все эти «непризванные» на военную службу люди не включались войсковыми штабами в их строевой учет. Интендантство же, для которого важно было знать количество едоков, вне зависимости, являются ли они «призванными» или «непризванными» на военную службу, в свой счет численности действующей армии включало все организации полностью. В этом и лежала главная причина расхождения на два миллиона «строевого» и «интендантского» учета численности людей в армии, расхождения, поставившего в тупик военное министерство и Ставку.

Приведенная выше таблица интересна еще в другом отношении. Она позволяет нам установить истинное соотношение между боевым и обслуживающим элементами действующей армии. Выше мы видели, что численность действующей армии может быть принята равной к 1 сентября около 6 000 000. Из них, на основании тоже выше установленного нами масштаба «боевой элемент» составлял половину, то есть около 3 000 000. Общая же интендантская численность действующей армии, согласно разбираемой здесь таблице, достигает к 1/14 сентября 1917 г. 8 601 681. Из этого следует то, что бойцы составляют 35 % общей численности армии.

Это приводит нас к выводу, что в общем итоге, принимая в расчет не только штатные тыловые учреждения, но и все организации, взаимоотношение между «боевым» и «обслуживающим» элементами было верно угадано генералом Алексеевым, а также в Записке 28 членов «Особого Совещания» по обороне.

Таким образом, мы можем считать, что к концу войны в действующей армии на одного бойца приходилось два обслуживающих человека.

В приведенной выше Записке генерала Алексеева и 28 членов «Особого совещания» мы могли прочесть протест против подобного взаимоотношения. Но вопрос был гораздо сложнее, нежели это думали авторы этих Записок.

Здесь мы подходим к одному из важнейших изменений в организации военной силы, являющемуся следствием развития «машинизма».

Дабы охарактеризовать это явление, мы приведем выдержку из доклада, прочитанного в феврале 1922 г. начальником французской Военной академий (бывшего затем нач. французского Генерального штаба) ген. Дебеней[180]: «При помощи планов и гравюр, сохранившихся в нашем военном министерстве, а также батальных полотен, развешанных в Версале, легко восстановить перед собою картину поля сражения в наполеоновскую эпоху. На первом плане видны линии сражающихся батальонов, эскадронов, пушек. Эти боевые линии состоят из густых построений, опоясанных традиционными клубами порохового дыма. На втором плане, но еще близко от боевых линий, уже не так тесно; там видны зарядные ящики, продовольственные повозки с характерными брезентовыми верхами, а также лазаретные линейки. В глубине картины: начало уходящего вдаль белого пути — это этапная дорога армии; вдоль нее эшелонированы редкие магазины, и она приводит во Франции к арсеналу и госпиталю. Мало народу нужно было, чтобы обслуживать столь примитивно устроенный тыл, и много народу нужно было, чтобы заполнить боевую линию; вся армия была, почти целиком, в этой линии. В 1870 году картина мало меняется: боевой фронт занимает несколько большее пространство в глубину, а тылы — немного более заполнены.

В 1918 году, во время грандиозного заключительного сражения за Францию, боевой фронт распространился вширь до поражающих размеров. Серые пятна материальной части перемежаются с маленькими черными точками, представляющими собою людей; время от времени попадаются пустые пространства, кажущиеся на первый взгляд совершенно безлюдными и заброшенными. По мере удаления от боевой линии жизнь как бы возрождается; в 20 километрах от фронта вступаешь уже в полосу местности, кажущуюся густо заселенной. Все заполнено артиллерийскими парками, обозами, складами разного вида снабжения, лазаретами. В пятидесяти километрах от боевой линии находится полоса местности, еще более заселенная и более глубокая. Здесь — громадные склады огнеприпасов и разного рода имущества, здесь — многочисленные починочные мастерские современной сложной материальной части; здесь — большие госпиталя и интендантские магазины. Наконец, еще дальше от поля сражения, то есть внутри самой страны, склады и магазины перемежаются с заводами, гурты скота с мучными лабазами, госпитали с санаториями для выздоравливающих. Вот во что теперь превратились те несколько сот зарядных ящиков и обозных повозок, которые были разбросаны там и сям сейчас же за боевой линией в сражении под Аустерлицем^{32}.

Между вышеуказанными полосами и всеми находящимися там учреждениями безостановочно циркулируют бесконечные вереницы грузовиков; а по железным дорогам днем и ночью идут сотни поездов. Жизнь кипит ключом во всем этом тылу вплоть до морских портов, где выгружаются прибывающие из-за океанов нужные для военной промышленности сырье и полуфабрикаты. Точно громадный конвейер протягивается через всю страну по направлению к боевому фронту. Так изменилась тонкая, одиночная этапная дорога, по которой спокойно, небольшими переходами, проходили обозы великой армии из Вены в Ульме, из Ульме в Страсбург^{33}.

Совершенно понятно, что для обслуживания вышеуказанного конвейера, для фабрикации, сборки и пригонки элементов материальной части, которые он на себе несет, нужны многочисленнейшие и опытные руки… иначе говоря, нужны люди и люди…

В действительности, следствием современной машинизации армии отнюдь не является уменьшение ее численности. По мере того как вооружение совершенствуется, армия снимает людей с боевой линии и распределяет их все глубже и глубже для обслуживания тыла. Общая численность остается та же, но личный состав эшелонируется, заполняя всю страну».

Необходимость иного, чем в прежние войны, распределения «людского запаса» начала сказываться с самого начала войны. В течение войны, по мере большего и большего применения машин, новые тенденции сказывались все сильнее и сильнее и в конце концов выразились в том, что в действующей армии на каждого бойца приходилось два человека в тылу. Несомненно, что такое распределение людей было в боевом отношении громоздким и мало продуктивным. Но кроме констатирования числового взаимоотношения необходимо еще рассмотреть, в какой мере этот многочисленный тыл был производительным.

Для достижения этого существовал только один путь — проведение принципов «научной организации» (тейлоризм)^{34}. Но в этом отношении наши руководящие военные круги настолько отстали, что даже такой крупный ум, как генерал Алексеев, стал в тупик перед новым явлением, вместо того чтобы приступить к энергичному его изучению и реорганизации. Непосредственным следствием этого было то, что по пословице «гони природу в дверь, она войдет в окно», новая тенденция распределения людского материала проходила «явочным порядком», стихийно, а следовательно, беспорядочно и мало продуктивно.

Сделанный нами вывод, что на одного бойца приходилось два «обслуживающих» человека, относится только к так называемой «действующей армии». Но, кроме того, существовала еще территория внутренних военных округов, на которой находилась главная масса запасных войск и многочисленные тыловые учреждения. Все эти элементы, как мы говорили в начале главы, были подчинены военному министру и составляли наш глубокий тыл. Таким образом, для того чтобы составить правильное представление о распределении людского материала в вооруженных силах России в минувшую большую войну, нужно учесть также и численность вышеупомянутого глубокого тыла.

К сожалению, точное установление численности войск и учреждении глубокого тыла еще более трудно, нежели определение численности действующей армии.

С объявлением общей мобилизации внутри страны формировалось 500 запасных батальонов, а вскоре затем еще 500 запасных батальонов второй очереди. Но потери, понесенные русской армией в первые кампании были столь велики, что установленные военным министерством организации и количество запасных войск оказались совершенно не соответствующими потребностям армии в укомплектованиях. Высланные в конце 1914 г. около 1 500 000 пополнений не могли довести нашу армию до штатного состава. Вследствие этого 1915 год проходил под знаком торопливой высылки совершенно неподготовленных людей на фронт. «Сначала обучали два месяца, — читаем мы в приведенной выше речи в Государственной Думе депутата А.И. Шингарева, — потом стали обучать месяц, посылая после четырехнедельного обучения людей малопригодных». Таков был результат мобилизационной подготовки России под руководством генерала Сухомлинова, особенно ратовавшего в мирное время о необходимости для русского солдата значительно более долгого обучения, чем для солдат западных европейских армий. Несомненно, что высылка на фронт почти совершенно необученных людей увеличивала число наших солдат, сдающихся в плен.

В течение 1915 г. было выслано в действующую армию в виде укомплектований[181]:

а) пехоты (12 377 маршевых рот) — 3 094 250 человек

б) регулярной конницы — 34 333 человек

в) казачьих частей — 65 458 человек

г) артиллерийских частей — 70 000 человек

д) инженерных частей — 22 000 человек

Всего: 3 286 041 человек

В июне 1915 г. сменивший Сухомлинова на посту военного министра ген. Поливанов стремится внести хотя бы некоторый порядок в вопрос укомплектования войск.

В этом отношении, как мы можем убедиться из приведенной выше речи депутата А.И. Шингарева, генерал Поливанов встретил горячую поддержку со стороны Государственной Думы. К концу 1915 г. в распоряжении военного министерства образуется большой запас из призванных на военную службу людей, подготовка которых могла продолжаться 4–5 и даже 6 месяцев[182].

В конце декабря 1915 г. численность запасных войск, находившихся внутри страны, можно считать достигающей 2 000 000.

В течение 1916 г. для пополнения действующей армии, согласно секретному отчету о деятельности военного министерства в 1916 г., было выслано:

а) пехоты(12 377 маршевых рот) — 2 336 000 людей

б) регулярной конницы — 24 278 людей

в) казачьих частей — 72 732 людей

г) артиллерийских частей — 80 000 людей

д) инженерных частей — 20 000 людей

Всего: 2 533 010 людей

Согласно тому же секретному отчету, к 1 января 1917 г. в запасных войсках, состоявших в ведении военного министерства, находилось свыше 2 170 000 солдат.

В течение 1917 г. в действующую армию было выслано:

а) пехоты

в январе 963 маршевых рот — 192 600

в феврале 624 маршевых рот — 124 800

в марте 497 маршевых рот — 99 400

в апреле 777 маршевых рот — 155 400

в мае 905 маршевых рот — 181 000

в июне 693 маршевых рот — 138 000

и 32 пех. запасных полка — 155 183

в июле 534 маршевых рот — 166 800

и 58 пех. запасных полков — 270 500

в августе 1126 маршевых рот — 252 000

и 3 пех. запасных полка — 8 306

Всего: 1 743 989

б) регулярной конницы — 52239

в) казачьих частей — 27 363

г) инженерных частей — 76 000

Итого: 1 889 591

В только что приведенных сведениях о 1917 годе можно заметить один очень характерный факт: начиная с июня месяца наравне с маршевыми ротами и командами посылаются на фронт и сами запасные полки. Это является ярким признаком истощения источников укомплектования армии, о чем мы уже говорили в главе, посвященной призыву людей.

Об этом истощении источников укомплектования свидетельствует также ниже приводимая таблица.

Эта таблица составлена на основании таблиц № 19 и № 21, напечатанных в труде Военно-статистического отдела советского Центрального статистического управления (на с. 29 «Россия в мировой войне»). В таблице № 5 того же труда указано, что к 1/14 сентября 1917 г. во внутренних округах, кроме 774 000, состоявших в запасных пехотных полках, имелось еще 313 000 в запасных частях специальных родов войск. Если считать эти данные более верными, то общий итог численности запасных войск, приведенный в нашей таблице на 15/28 сентября 1917 г., должен быть увеличен и доведен до 1 100 000. Подобное исправление не меняет нашего вывода об исчерпании людского запаса в России, так как и при нем численность запасных войск с 1/14 декабря 1916 г. уменьшается к 15/28 сентября 1917 г. почти в два раза.

Точно учесть численность военных учреждений и управлений, подчиненных военному министру, не представляется возможным за неимением документальных данных. В напечатанных до сих пор материалах мы встретили только одно указание. На странице 19 труда Отд. военной статистики советского Центр, статист, управления[183] указано, что к 1/14 июня 1917 г. «в тыловых учреждениях (местных), конвойных командах и заведениях, подчиненных Главному управлению военного министерства», состояло военнообязанных 200 000. Кроме того, там же указано, что в дружинах ополчения, остававшихся во внутренних военных округах, состояло 200 000.

Итак, общая численность управлений, учреждений и дружин ополчения, непосредственно подчиненных военному министру, достигала к концу войны 400 000. Ввиду того, что в начале войны эта численность была меньше, мы не сделаем большой ошибки, если предположим, что в 1915 г. эта численность была равной 300 000, а в 1916 г — 350 000.

Таким образом, общая численность глубокого тыла, подчиненного военному министру (то есть считая также и запасные войска, находившиеся во внутренних военных округах), должна измеряться:

К 31 декабря 1915 г. — 2 300 000.

К 31 декабря 1916 г. — 2 550 000.

К 1 ноября 1917 г. — 1 500 000.

Это позволяет считать, что в среднем наш глубокий тыл обслуживался 2 000 000 людей.

Необходимо оговориться, что здесь приняты во внимание только призванные на военную службу люди. В глубоком же тылу еще миллионы людей работали на армию. Напомним в первую очередь о тех, кто работал на фабриках и заводах, обслуживавших снабжение войск. Численность рабочих на военных и частных заводах так называемой «оборонной промышленности» согласно анкетному обследованию, произведенному в 1916 г. Особым Совещанием по обороне, выразилась в 2 000 000 людей[184].

Еще большее количество людей работало в других областях снабжения и в транспорте. Учесть это количество не представляется никакой возможности, ибо работала вся страна.

Исчисляя выше взаимоотношение между численностью «боевого» и «обслуживающего» элементов действующей армии, мы установили отношение 1:2.

Но при исчислении обслуживающего элемента действующей армии, мы принимали в расчет не только военнообязанных, но вообще всех лиц, обслуживающих тылы действующей армии. Мы видели также, что численность обслуживающего элемента (в «организациях») не из «военнообязанных» достигает 2 миллионов. Согласно таблице № 70, приведенной в труде Отдела военной статистики советского Центр, статист, управления, число лиц из военнообязанных, которым была дана отсрочка от призыва на военную службу ввиду того, что их деятельность на занимаемых ими местах считалась нужной для самой войны, достигало к 1/14 октября 1916 г. 2 176 362.

Таким образом, можно считать, что число освобожденных от военной службы равнялось приблизительно числу лиц из невоеннообязанных, обслуживавших различные «организации» тыла действующей армии. Следовательно, прибавив к установленной нами общей численности тыла действующей армии еще около 2 000 000 военнообязанных, находившихся в глубоком тылу в распоряжении военного министерства, мы можем определить, какое число из военнообязанных употреблено было не для боевой работы, а для «обслуживания». Это число к концу 1915 г. можно считать равным 7 миллионам; к концу же 1916 г. оно возросло до 8 миллионов. Таким образом, можно считать, что на 1 бойца приходилось 3 «обслуживающих военнообязанных.

Такая пропорция не свидетельствует о продуманном использовании запаса военнообязанных.

Просматривая многочисленные мемуары, написанные лицами, близко стоявшими к руководящим государственной жизнью кругам, нельзя не обратить внимания на постоянно раздающееся сетование на то, что число возвращающихся в ряды армии раненых и больных после излечения непомерно мало.

Попытку посильно осветить этот вопрос можно встретить в статье Л.И. Сазонова «Потери России в войну 1914–1915 годов»[185]. В этой статье он приводит данные из отчета, представленного в июне 1917 г. Главным полевым военно-санитарным инспектором начальнику Штаба Верховного главнокомандующего (см. ниже приводимую таблицу).

В своем докладе Главный полевой военно-санитарный инспектор отмечал значительное понижение за отчетный период процента возвращенных в армию. На основании этих данных можно считать, что общий процент эвакуированных, вернувшихся на фронт, больше, чем вышеприведенное среднее (37 %). Л.И. Сазонов полагает, что среднее отношение возвращенных к числу эвакуированных для всей войны может быть принято приблизительно равным 50 %.

«Правда, — пишет Л.И. Сазонов, — процент вернувшихся в строй офицеров и за период времени, приведенный в сообщении Главного полевого военно-санитарного инспектора, то есть за первую половину 1917 года, был значительно выше; но так как офицерский состав по сравнению, с солдатским представлял лишь незначительную часть армии, то можно считать, что это процентное отношение не могло в значительной степени изменить общего процента возвращенных в армию к числу эвакуированных за пределы фронта[186]. Поэтому принятие среднего процента возвращенных в армию равным 50 не будет ошибочным. Отсюда следует, что общая убыль армии эвакуированными за ранами и болезнями в 4 300 000[187], должна быть уменьшена на 50 % и таким образом выразится в 2 150 000…

Подтверждение приведенного соображения о числе возвращенных можно найти в справке Управления дежурного генерала Штаба Верховного главнокомандующего, приготовленной в числе других материалов для заседания, имевшего место в Ставке, вскоре после Февральской революции, при участии представителя Временного правительства, военного министра А.И. Гучкова; в указанной справке имеется относящаяся к этому вопросу следующая заметка:

Возвратилось раненых и больных:

а) с начала войны по 1 января 1916 г. — 1 160 182,

б) за 1916 г. по 1 января 1917 г. — 549 756.

Итого: 1 709 938.

Очевидно, к окончанию войны число это должно было возрасти».

Исходя из выводов Л.И. Сазонова, попытаемся определить процент «возвращаемости» не по отношению к только раненым, эвакуированным во внутренние венные округа, но и по отношению ко всем раненым. Возьмем для начала исследования дату 1 января 1917 г.

Число «невозвратившихся» раненых и больных должно к этому моменту считаться равным 1710 000. Этим итогом исчерпывается все число «невозвратившихся» в армию раненых и больных, так как все тяжелораненые (и тяжелобольные) непременно попадали в эвакуацию, и освобождение от службы, а также долговременные отпуска давались только после эвакуации.

Из работы доктора Аврамова мы можем установить, что из числа заболевших не вернулось в армию к 1 января 1917 г. около 725 000. Следовательно, число невозвратившихся раненых должно равняться 985 000.

Выше мы установили, что численность кровавых потерь достигает к 1 января 1917 г. около 5 100 000. Из них на долю убитых приходится около 1 170 000, а на долю раненых 3 930 000. Следовательно, процент «возвращаемости» раненых должен измеряться за период с начала войны до 1 января 1917 г. 75 %.

Для того чтобы оценить, насколько вышеупомянутые сетования на малую «возвращаемость» наших раненых несправедливы, сравним выведенный нами процент с «возвращаемостью» раненых во Франции. Последняя была велика, так как недостаток в людях, который испытывала Франция во время войны, заставляет ее очень строго относиться ко всякого рода освобождениям от военной службы. Из книги доктора Ж. Тубера мы увидим, что число «возвратившихся» раненых в 1916,1917 и 1918 гг. составляет 79 % от общего числа раненых[188].

Таким образом, «возвращаемость» наших раненых была только на 4 % меньше французской. Но при сравнении нужно принять во внимание, что наши раненые находились в менее благоприятных условиях, нежели французские, хотя бы из-за несравненно худших условий вывоза их с полей сражений и более бедного технического оборудования массы наших санитарных учреждений. Поэтому некоторое превышение процента «невозвратившихся» раненых над французской нормой у нас должно иметь место.

Попытаемся проверить наши выводы другим путем.

В статье доктора С.А. Новосельского «Материалы по статистике травматизма, болезненности и инвалидности в войну 1914–1917 гг.» приведены данные об исходе ранений у пользованных в санитарных учреждениях Петроградского городского комитета всероссийского союза городов[189]. Эти данные представляют собой выводы из 103 194 случаев. Изучение их показывает, что от службы было уволено 25,2 %. Исходя из того положения, что все уволенные из-за ранений от службы проходили через эвакуацию, и принимая во внимание, что по нашему исчислению эвакуированные во внутренние округа составляли 68 % от итога всех раненых, мы получим, что процент уволенных от службы от общего числа раненых должен был бы равняться 15,1 %.

Если прибавить к этому числу еще предположенный нами процент умерших от ран (8,3 %), мы получим, что процент невозвратившихся на военную службу раненых должен измеряться 23,4 %.

Таким образом, должно было вернуться в строй или на тыловую службу около 76,5 %. Это число отличается от выведенного нами выше всего на 1,5 %. Такая разница могла произойти от приблизительности наших исчислений, но, кроме того, она может иметь место еще потому, что число невозвратившихся мы получили, вычитая из числа эвакуированных во внутренние округа число возвратившихся по данным Ставки. Следовательно, в остатке должны оказаться и раненые, находившиеся в конце 1916 г. еще на излечении, а также и уволенные в длительные отпуска.

Относительно «возвращаемости» больных имеются точные данные в работе доктора Аврамова. Эти данные, сведенные в таблицу, приведены на следующей странице.

Прежде чем приступить к рассмотрению «возвращаемости» больных, необходимо напомнить то явление, на которое мы обратили внимание в предыдущей главе. После революции, наравне с эвакуацией действительно тяжелобольных во внутренние военные округа, происходила одновременно и «самоэвакуация» легко больных, желавших под предлогом болезни удрать с фронта. Этим и объясняется то, что общий итог «невозвратившихся» больных, согласно данным доктора Аврамова, достигает 1 910 188, в то время как по исчислению Ставки число всех эвакуированных больных во внутренние округа к тому же сроку измеряется всего 1 425 000. Определив число невозвратившихся больных, согласно данным доктора Аврамова для 1914,1915 и 1916 гг. отдельно от 1917 г., мы получим, что за первые 29 месяцев войны итог не возвратившихся больных равен всего 726 200, а за 9 месяцев 1917 г. достигает 1 183 988.

Из сопоставления этих данных мы видим яркое подтверждение нами сказанному, причем мы можем даже указать в круглых цифрах, сколько из «эвакуированных» больных являлось замаскированными дезертирами; для этого определим, сколько в среднем «невозвратившихся» больных приходится на первые 29 месяцев войны; такое среднее равнялось 24 972. Нет никаких оснований предполагать, чтобы это среднее по санитарным причинам могло бы измениться в течение 1917 г., а между тем в среднем на каждый месяц 1917 г. приходится 131 554 невозвратившихся. Мы имеем полное право утверждать, что разница между только что выведенными двумя средними, а именно 106 582 и представляет собой то, что мы назвали «замаскированными» дезертирами. Таким образом, за 10 месяцев войны 1917 г. общий итог таких дезертиров достигает 1 000 000.

Согласно данным доктора Аврамова, «возвращаемость» больных за период с начала войны до 1 января 1917 г. представляет для всей армии 75,9 %. Этот процент можно считать как бы нормальным для русской армии. Мы лишены возможности сравнить средний процент возвращаемости больных русской армии с таковыми же для французской армии, так как не имеется соответствующих данных французской военной статистики. Но мы думаем, что нет никаких оснований считать, что до Февральской революции дезертирование под предлогом болезни являлось сильно распространенным злом в русской армии. Можно с уверенностью утверждать, что в течение первых 31 месяца войны число уклонившихся от возвращения на службу выздоровевших раненых и больных значительно не превосходило размером уклонения от возвращения в армиях наших союзников.

При рассмотрении таблицы численности заболевших и возвратившихся в армию, составленную по данным доктора Аврамова, нельзя не обратить внимания на различие в процентах «возвращаемости» офицеров и солдат. До 1 января 1917 г. офицерский процент достигает 92,4 %, в то время как солдатский 75,5 %. Под влиянием революции, как мы уже выше говорили, «возвращаемость» значительно падает, но все-таки процент ее для офицеров остается выше такового же солдатского (58,6 % и 42,3 %). Приведенные несколько выше данные и отчет Главного полевого военно-санитарного инспектора[190] о возвращаемости эвакуированных в первые пять месяцев 1917 г. тоже ярко свидетельствуют о значительно большей «возвращаемости» офицеров, нежели солдат. Согласно этим данным, включающим в себя не только больных, но и раненых, процент «возвращаемости» эвакуированных для офицеров достигает 91 %, в то время как для солдат он равняется всего 37 %.

Несомненно, что в последнем случае на разницу в «возвращаемости» должно было оказать влияние различие в условиях эвакуации; офицерские чины эвакуировались гораздо легче, чем солдаты; в число первых попадают и легкораненые и легкобольные, в то время как среди солдат, эвакуированных во внутренние округа, находились, как правило, только тяжелораненые и тяжелобольные.

Но одним различием в условиях эвакуации нельзя всецело объяснить различие в проценте «возвращаемости» офицеров и солдат. Доказательством служит таблица возвращаемости больных по данным доктора Аврамова. В этой таблице приняты в расчет не только эвакуированные, но все больные, и все-таки разница остается большой.

Главной причиной этого различия является большее сознание своего долга перед Родиной в офицерской, нежели в солдатской массе. Русское офицерство втянуло в себя во время войны всю патриотически настроенную часть интеллигентной молодежи. Это более сознательное отношение к своему долгу перед Родиной у офицеров, нежели у солдат, отразилось также и в других уже констатированных нами явлениях: офицерство несло гораздо более кровавую жертву, чем солдаты, и в то же время гораздо труднее сдавалось в плен.

Если мы выше говорили о том, что в наших руководящих верхах отсутствовало стремление уловить происходящие в течение войны социальные процессы при помощи статистических методов, то это вовсе не означает того, что у нас отсутствовала бы «отчетность». Напротив того, мы уверены, что ни в одной армии и ни в одном государстве низшие исполнительные органы не были так завалены составлением всякого рода отчетов, таблиц, анкет и т.п. Но дело в том, что вся эта огромная работа не представляла собою научно продуманного систематического целого. Эта работа создавалась совершенно случайно. Какому-нибудь из маленьких служащих в высшем управлении понадобилась справка; заручившись подписью своего начальника, он шлет предписание в подчиненные инстанции о представлении на будущее время этих сведений. Если этот служащий был ретивым, то он все усложнял и увеличивал свои требования, и в результате создавались таблицы, по размерам напоминавшие простыни. Чем иерархически ниже была инстанция, тем больше требовалось от нее отчетности. Эти требования, по мере прохождения с верхов управления вниз, напоминали собой снежный ком, катящийся с вершины горы и превращающийся при приближении к долине в лавину. Эта бюрократически создававшаяся отчетность имела очень мало общего со статистикой. Во-первых, не было никакого единства в требованиях, поэтому научная обработка их была более чем затруднительна; во-вторых, случайное возникновение ее различных частей приводило к ненужному повторению одних и тех же требований в донесениях в разные инстанции; в-третьих, отсутствие какой-либо руководящей идеи было настолько очевидно, а с другой стороны, требования были столь многочисленны, что низшие инстанции, заваленные громадной повседневной исполнительной работой, относились к статистической отчетности более чем формально и даваемых сведений не проверяли; в-четвертых, сами требования обнаруживали сами по себе такое отсутствие понимания реальной обстановки, что вызывали в низших инстанциях насмешливое отношение и иногда — сообщение вымышленных данных.

Поясним только что сказанное, следующим примером из личного опыта. Штаб Юго-Западного фронта, во время главного командования этим фронтом ген. Брусиловым, приказал, чтобы части войск к вечеру каждого дня доносили точное число понесенных за этот день потерь. Для полка, находившегося в бою, это было явно невозможно. А между тем в течение долгих месяцев каждый вечер шел поток чисто фиктивных донесений, из которых составлялись сводки в каждом из штабов. Но самое интересное это то, что когда автору пришлось перед поездкой на Межсоюзническую конференцию^{35}в 1917 г. запросить Штаб Юго-Западного фронта о потерях армий этого фронта в 1916 и 1917 гг. с точностью до сотни тысяч, этот штаб донес в Ставку, что требуемых сведений не имеется. Громадная каждодневная работа частей войск и низших штабов, рожденная бюрократически, потонула в бюрократическом же болоте высшего Штаба.

В этом потоке отчетности и в то же время ничегонезнания высших штабов проявилось то, что мы неоднократно указывали: подход к организации работы общегосударственного масштаба с кустарными приемами. В такой работе только наука может дать правильные методы — в рассматриваемом же нами случае требовались научно поставленные статистические методы.

Нам пришлось сделать это вступление, прежде чем приступить к освещению вопроса о дезертирах. Без этого введения осталась бы совершенно непонятной та неизвестность, в которой блуждало наше правительство в таком, казалось бы, имеющем краеугольное и жгучее значение вопросе.

В приведенном выше обмене мнений министров на секретном заседании Совета министров 4/17 августа 1915 г. по поводу вопроса о привлечении в ряды действующих войск ратников ополчения II разряда, мы могли прочесть заявление министра внутренних дел князя Щербатова о том, что «полиция не в силах справиться с массою уклоняющихся; люди прячутся по лесам и в несжатом хлебе». Казалось бы, что министр внутренних дел больше, чем кто-либо другой, квалифицирован для того, чтобы иметь правильное представление в затронутом здесь вопросе о дезертирах. В унисон с министром внутренних дел говорят и остальные министры: обер-прокурор Святейшего Синода А.Д. Самарин заявляет: «В тылу блуждает масса шинелей…» Министр земледелия А.В. Кривошеий: «…Обилие разгуливающих земляков по городам, селам, железным дорогам и вообще по всему лицу земли Русской поражает мой обывательский глаз».

В цитированной нами докладной записке, поданной в ноябре месяце государю 28 членами Государственной Думы и Государственного Совета, входившими в состав «Особого Совещания» по обороне, указывается, что из общего итога нашего людского запаса нужно вычесть «два миллиона людей, состоявших из оставшихся в занятых неприятелей областях, эмигрантов и незаконно уклонившихся от несения военной службы».

Член Государственной Думы Б. Энгельгардт, бывший одним из самых деятельных участников этого Совещания, пишет в своей монографии[191]:

«До осени 1915 года деревня еще справлялась со своей работой, заменяя ушедших на войну мужчин трудом женщин и детей, а главное потому, что на местах оставался еще неиспользованный запас военнообязанных ратников II-го разряда — около 4,5 миллиона. Пока деревня безропотно слала пополнение на фронт, но по все возраставшему дезертирству можно было догадываться, что среди крестьян зреет новое недовольство — недовольство войной. Я не считал и раньше, что некоторый патриотический подъем, который проявило население столицы в момент объявления войны, являлся показателем действительного отношения народных масс к войне. Наоборот, мои личные наблюдения приводили меня к заключению, что с самого начала войны русский мужик шел под знамена очень неохотно. Но в первые месяцы войны внутренний порядок в стране был еще настолько прочен, привычка населения к повиновению приказаниям свыше настолько сильна, что тогда массовых и хронических уклонений от исполнения своих воинских обязанностей не наблюдалось, если не считать сдачи в плен, которые зависели, конечно, и от других причин. Возможно, что на действительно слишком частые случаи сдачи в плен влияла зловредная пропаганда, на которую жаловался ген. Янушкевич в своем письме к ген. Поливанову[192]. По его сведениям, новобранцев провожали наставлениями: не драться до крови, а скорее сдаваться, чтобы живым остаться».

Мы не будем останавливаться здесь на оценке заявления Б.А. Энгельгардта об отсутствии патриотического порыва в крестьянской массе в минувшую войну; рассмотрению этого вопроса посвящаются последние главы настоящего труда.

Но в книге «Россия в мировой войне 1914–1918 гг.(в цифрах)», напечатанной Отделом военной статистики советского Центрального статистического управления, помещена таблица[193] под заглавием: «Движение числа дезертиров с начала войны по 1 августа 1917 года (по данным Ставки)».

На основании вышеупомянутых данных о дезертирстве, напечатанных Отделом военной статистики советского Центрального статистического управления, можно составить следующую таблицу.

Первое, что бросается в глаза при рассмотрении приведенной таблицы, это — громадное повышение дезертирства с началом революции. До революции в среднем в месяц дезертировали 6 300 человек; после революции — 30 900, то есть в пять раз больше. Но вместе с тем эта таблица вовсе не подтверждает того колоссального дезертирства, о котором говорят министры и о котором пишет Б. Энгельгардт.

Генерал В.И. Гурко, исполнявший осенью 1916 года должность начальника Штаба Верховного главнокомандующего, вместо заболевшего ген. М.В. Алексеева, отмечает в своих воспоминаниях[194]:

«Я должен упомянуть здесь, что в общественных и правительственных кругах упорно циркулируют слухи о том, что число дезертиров, прячущихся в деревнях, достигает громадной цифры от одного до двух миллионов. Сопоставление числа призванных людей с наличным составом действующей армии показывает, что это число во всяком случае преувеличено. Конечно, число солдат, приезжающих из армии и живущих в стране или едущих по железным дорогам, бывает временами громадным; с 1915 года от 2 до 5 процентов штатного состава солдат отпускается в отпуск. Бывает время, когда в отпуску до 500 000. Если прибавить к этому выздоровевших раненых, которым разрешается поехать к себе в деревню до нового вступления в ряды, и прибавить также большое количество командированных в тыл за снабжением, — то получится колоссальное число людей, живущих в тылу и разъезжающих по железным дорогам. Неудивительно поэтому, что родилась и распространяется легенда о миллионах дезертиров».

Попытаемся сделать указываемый генералом В.И. Гурко подсчет к 31 декабря 1916 года:

Общее число призванных на военную службу достигает к тому моменту 14 700 000. Это число призванных распределяется:

Убитые — 1 200 000

Невозвратившиеся раненые и больные — 1 710 000

Пленные — 2 150 000

«Зарегистрированные» дезертиры — 180 000

Налицо в действующей армии — 6 900 000

В запасных войсках во внутренних военных округах — 2 200 000

В управлениях, учреждениях и частях, подчиненных военному министру — 350 000

Итого: 14 690 000

На основании только что сделанного расчета мы можем вместе с генералом Гурко утверждать, что слухи о 2 000 000 дезертиров из армии, распространившиеся в конце 1916 г. в общественных и даже в правительственных кругах, являлись плодом пессимистического настроения, предшествовавшего революции. Этого пессимистического настроения не избежал и член Государственной Думы Б.А. Энгельгардт, выдержку из монографии которого мы цитировали выше. Вместе со многими другими он придал неверную интерпретацию данным, сообщенным военным министерством и помещенным в записке 28 членов «Особого совещания». В этой записке упоминается о том, что из нашего людского запаса нужно вычесть 2 миллиона людей. Но эти два миллиона не представляли собой дезертиров из армии, а лиц, «сошедших с учета», ибо эти два миллиона составлялись из: военнообязанных, оставшихся в занятых неприятелем областях, из эмигрантов и из уклонившихся от призыва. При этом нужно иметь в виду, что сама цифра в два миллиона являлась весьма гадательной, так как основывалась не на точном учете, а на весьма неточных предположениях.

Сделаем теперь подсчет, аналогичный сделанному нами к другим двум моментам войны: к 31 декабря 1915 г. и к 1 ноября 1917 г. Сведем полученные итоги вместе с данными на 31 декабря 1916 г. в нижеследующую таблицу:

Из только что приведенной таблицы мы видим, что «остатки» от сопоставления числа призванных на военную службу людей с расходом и наличностью их к 31 декабря 1915 и к 31 декабря 1916 гг. настолько ничтожны, что можно этим расхождением в итогах пренебречь и признать, что установленное нами распределение верно с точностью до 50 000.

Не то мы видим к концу войны; к этому времени интересующий нас остаток достигает полутора миллионов. И эти полтора миллиона составляют численность незарегистрированных дезертиров. Если прибавить к этому числу еще 365 000 «зарегистрированных» дезертиров, мы получим, что к концу войны общий итог дезертиров доходит до 1 900 000. Но и эта колоссальная цифра все-таки не обнимает собою всего числа призванных на военную службу лиц, уклонившихся к концу войны от исполнения своего военного долга перед Родиной. По мере развития революции образовался путь к особому, прикрытому революционными лозунгами дезертирству. Это было избрание делегатами в различного вида солдатские комитеты и советы. Этот путь начиная с июня 1917 г. превратился в широкую торную дорогу, по которой уходили с фронта десятки и тысячи солдат. Учесть, сколько дезертировало этим путем, не представляется никакой возможности. Для того чтобы дать хотя бы некоторое представление об этих количествах, мы приведем выдержку из воспоминаний генерал Нокса[195], относящуюся только к одному из пяти русских фронтов, а именно к Юго-Западному фронту.

«Вот численность членов различного рода выборных организаций (комитетов, советов и т. п.) Юго-Западного фронта, то есть количество бойцов, занятых болтовней:

Многочисленный гарнизон Петрограда, состоявший из запасных частей гвардии, под предлогом «защиты революции» выговаривает себе право не идти сражаться.

Мы будем близки к истине, если скажем, что к 1 ноября 1917 г. число явных и «скрытых» дезертиров должно исчисляться цифрой более чем в 2 миллиона.

Таким образом, к концу войны на каждые три чина действующей армии приходилось не менее одного дезертира.

И это повальное дезертирство происходит после начала революции. По существу дела, это была стихийно начавшаяся демобилизация. Массы русского народа устали от войны и продолжать ее не хотели. Большевики это поняли и воспользовались как козырем, которым они и побили карту Керенского.