Военные усилия России в мировой войне

Глава V ИСЧИСЛЕНИЕ ПОТЕРЬ В ЛЮДСКОМ СОСТАВЕ

Трудность проблемы. — Данные советской статистики. — Число раненых. — Исчисление доктора В.Г. Абрамова. — Число умерших от ран. — Число убитых. — Число пленных. — Итоги боевых потерь. — Сравнение русских «кровавых» потерь с таковыми французскими и германскими. — Распределение боевых потерь по различным периодам войны. — Взаимоотношение офицерских и солдатских потерь. — Характеристика боевых потерь командного состава. — Характеристика боевых потерь по губерниям Европейской России. — Заболевшие. — Инвалиды.

Прошло 20 лет после трагического для России октября, когда, заливаемая кровью вспыхнувшей Гражданской войны, среди зарева пожаров, она вышла из рядов своих союзников. Несмотря на этот большой срок, вопрос о потерях, понесенных ее армией во время борьбы с центральными державами, остается до сих пор нерешенным, и приходится сознаться, что вряд ли можно рассчитывать на то, что и в будущем удастся с необходимою точностью определить истинные размеры этих потерь.

Один из главных советских исследователей вопроса о потерях в войну 1914–1917 гг., г-н Л.И. Сазонов, в распоряжении которого находился весь сохранившийся в России материал по интересующему нас вопросу, пришел к следующему печальному заключению[102]: «Установление точной цифры потерь вообще, а также выяснение по различным категориям их, то есть убитыми, ранеными, контуженными, пленными и пропавшими без вести, представляет громадные затруднения, ввиду отсутствия соответствующего, хотя бы и сырого, но достаточно полного и достоверного материала».

Материалы, нужные для исчисления потерь, сосредоточивались во время войны в Петрограде. Демагогическая большевистская власть, игравшая на невежестве толпы, смотрела сквозь пальцы, как эти ценные исторические материалы расхищались, уничтожались и перебрасывались с места на место. В конечном итоге, часть этих остатков, касавшаяся деятельности главного военно-санитарного управления, была перевезена в разрозненном виде в Москву, ставшую столицей Союза Советских Республик.

Но и без этих привходящих данных изучение потерь русской армии в мировую войну было бы делом очень трудным; беспримерное количество бойцов, переходы целых областей в руки неприятеля, длительность войны — все это являлось само по себе фактором, до крайности затрудняющим сбор нужных данных. Если прибавить к этому многочисленность инстанций, занимавшихся регистрацией потерь (кроме органов армейского управления этим делом занимались Красный Крест, Земский и Городской союзы и многие другие учреждения) и в го же время отсутствие однообразной стройной и научно продуманной системы этой регистрации, то станет вполне понятным сомнение в самой возможности точного определения потерь в личном составе нашей армии в войну 1914–1917 гг.[103]

В интересах дальнейших попыток разработки затронутого в настоящей главе вопроса по первичным материалам, хранящимся в России, считаем полезным сообщить следующие данные.

По окончании Гражданской войны, когда большевистская власть несколько опомнилась от того кровавого угара, в который она ввергла несчастную Россию, учет военных потерь как за время мировой войны, так и за время Гражданской и польско-советской войн^{20}, был поручен Отчетно-статистическому отделу Командного управления Всероссийского главного штаба (впоследствии Штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии или в сокращенном виде РККА), причем учет потерь и выдача справок по Красной армии были возложены на 1-ю часть отдела, находившуюся первоначально в Москве, а затем, с 1921 г., переведенную в Петроград, а по прежней русской армии — на 2-ю часть отдела, находившуюся в Петрограде. На эту 2-ю часть отдела была возложена громадная работа по проверке и сличению сохранившихся донесений войсковых начальников и штабов с картотекой в 18 000 000 именных карточек 9 000 000 из этих карточек было заведено в течение самой войны учреждениям, непосредственно ведавшими эвакуацией и учетом потерь; около 9 000 000 таких же карточек поступило от учреждений Красного Креста, союзов земств и городов, со сведениями о лицах, находившихся в различного рода лазаретах и госпиталях поименованных организаций. Среди миллионов этих карточек имеется много совершенно непригодных для статистической обработки, так как многие карточки содержат лишь фамилию лица, находившегося на излечении, без указания на принадлежность его к той или иной войсковой части, а также без указания времени и места ранения и прочего. Разработка этого карточного материала требует большого состава сотрудников, а между тем штат Отдела сокращен до минимума.

Из всей работы, выпавшей на долю 2-й части ОС отдела[104], небольшая часть в настоящее время закончена. На основании сохранившихся подлинных донесений войсковых начальников и их штабов составлены сводные ведомости на чинов, выбывших из рядов армии по причинам ранения, контузий, смерти, безвестного отсутствия и пр. Общие итоги потерь, полученные при этом первоначальном подсчете, следует считать, по мнению самого отдела, безусловно неточными и преуменьшенными по сравнению с действительной убылью.

Главной причиной неточности подобной работы является то, что большое количество донесений войсковых начальников и их штабов пропало при хаосе, переживаемом русской армией во время революции и в особенности после захвата власти партией большевиков. Другой чрезвычайно существенной причиной, мешающей выяснению истинных итогов потерь по различным категориям, является невозможность расшифровать категорию «без вести пропавших». В эту категорию попало много убитых и раненых, оставленных «своими» частями; несомненно в эту категорию часто включались и попавшие в плен. По совершенно правильному мнению ОС отдела, необходимо сопоставить «фронтовой» материал (находящийся в процессе заведения) с материалами центрального управления по эвакуации населения (Центроэвака) в отношении военнопленных и кроме того с материалом об эвакуированных, находившихся в санитарных учреждениях на излечении (вышеуказанные 9 000 000 карточек). Однако и после завершения этой работы итоги потерь все-таки будут страдать неполнотой. Материалы на эвакуированных, хотя и дополняют существенным образом цифры потерь ранеными, контуженными и больными, но число оставшихся на полях сражений так и останется невыясненным. Между тем донесения войск и штабов являются именно в этом отношении наиболее неполными и неточными и это не по причине нежелания, а потому, что переживаемый войсковою частью в этих случаях кризис лишает ее фактической возможности составить правдоподобное донесение. Стоит только представить себе обстановку, подобную той, в которой находились доблестные войска центральных корпусов армии генерала Самсонова в период катастрофы^{21} или обстановку кампании 1915 г., когда наша армия без снарядов и ружей отступала из Галиции, Польши и Литвы, заливая каждую пядь земли своей кровью.

Вот почему не подлежит сомнению, что значительное число убитых и раненых ускользает из учета, уменьшая весьма значительно цифры, которые могут быть установлены даже после самого основательного изучения сохранившегося в России материала.

Первичный подсчет, сделанный Отчетно-статистическим отделом в 1920 г.[105], дал следующие итоги:

Убитых — 511068

Умерших — 35 185

Раненых — 2 830 262

Без вести пропавших — 1 936 278

Всего — 5 312 793

Эти итоги являются явно слишком неполными. В этом можно убедиться хотя бы из сопоставления числа раненых и убитых, с одной стороны, и числа умерших, с другой: это число умерших от ран при почти трех миллионах раненых должно измеряться сотнями тысяч.

В 1925 г. Отдел военной статистики советского Центрального статистического управления напечатал[106] таблицу о боевых потерях русской армии в Мировую войну. Окончательные итоги этой таблицы таковы:

Убитые — 626 440

Умершие от ран — 17 174

Раненые (контуженные и отравленные) — 2 754 202

Без вести пропавшие и пленные — 3 638 271

Всего — 7 036 087

Сравнивая оба вышеприведенных исчисления, мы увидим следующее: а) число убитых при втором исчислении возросло на 115 тысяч; 6) число умерших от ран по-прежнему измеряется совершенно несоответствующим общему размеру кровавых потерь числом; в) число раненых во втором исчислении оказалось на 76 тысяч меньше, чем при первом; г) зато возросло число без вести пропавших, ввиду суммирования его с числом пленных, что и привело к увеличению общего итога боевых потерь почти на два миллиона.

Это сравнение приводит нас к заключению, что вновь опубликованные советскими статистическими учреждениями цифры «кровавых» потерь (то есть убитыми, умершими, ранеными, контуженными, отравленными) меньше действительных и что значительная часть последних по-прежнему скрыта в категории без вести пропавших.

В комментариях[107] к разбираемой нами таблице «Боевые потери» советское Центральное статистическое управление указывает, что: «сведения о боевых потерях получены ЦСУ путем обработки сводок бывшего Главного управления Генерального штаба, составлявшихся на убитых, раненых, контуженных и отравленных газами по сведениям, полученным с театра военных действий, а в отношении военнопленных и без вести пропавших — по сообщениям Комитета по делам военнопленных Красного Креста, находившегося в Копенгагене. Данные не заключают в себе потерь эвакуационного характера (то есть умерших в лазаретах и больных, эвакуированных в тыл). Сырой табличный материал был любезно предоставлен ЦСУ Отчетно-статистическим отделом РККА».

Для того чтобы уяснить только что приведенное заявление советского Статистического управления, попробуем сопоставить итоги разбираемой нами таблицы с цифровыми материалами, собиравшимися в течение войны в нашем Главном управлении Генерального штаба.

Согласно только что упомянутым данным советского Центрального статистического управления боевые потери по годам войны распределяются так:

В нашем распоряжении имеется секретный всеподданнейший Отчет военного министра за 1916 год. Подлинный экземпляр этого отчета за № 25 передан на хранение в библиотеку — Carnegie Endowment for International Peace[108].^{22}

На странице 15 этого отчета потери в личном составе русской армии за время с 1 января 1916 г. по 1 января 1917 г. указываются следующими:

При сопоставлении итогов «кровавых потерь» всеподданнейшего Отчета военного министра за 1916 год обнаруживается почти тождество их с соответствующими итогами таблицы «боевые потери» ЦСУ (для убитых и умерших от ран 269 734 и 269 784; для раненых 995 118 и 995 106).

В сведениях, полученных Ставкой из Главного управления Генерального штаба, боевые потери русской армии с первого дня войны по 1 января 1916 г. исчисляются так:

Если мы сравним эти итоги с разбираемой нами таблицей «боевых потерь» советского Центрального статистического управления, то мы обнаружим еще большее совпадение, а именно:

Произведенные нами сопоставления важны нам не как подтверждение вышеприведенного комментария ЦСУ о том, что оно добыло сведения «путем обработки сводок бывшего Главного управления Генерального штаба». Они показывают, что по существу дела никакой научно-статистической обработки и не было. Просто была использована «бюрократическая» обработка этих сводок, сделанная в свое время Главным управлением Генерального штаба. Мы употребляем слово «бюрократическая», во-первых, имея в виду то мало научное направление, которое было придано нашему Главному управлению Генерального штаба ген. Сухомлиновым, превратившим это учреждение просто в высшую военную канцелярию; но кроме этого и самый характер использованных Главным управлением Генерального штаба материалов отвечал только определенным канцелярским заданиям. Например, списки на убитых составлялись для оповещения об этом родных; следовательно в эти списки попадали лишь имена тех лиц, для которых акт смерти в бою мог быть сразу же и с полной точностью удостоверен. Все «убитые», находившиеся под малейшим сомнением, вносились в категорию «без вести пропавших». Чем менее была возможность точной регистрации «убитых» в войсках, тем осторожнее вносили в эти списки центральные штабы, тем меньше была численность «убитых» и тем все больше росла категория «без вести пропавших». Если бы составители таблицы «Боевые потери» ЦСУ отнеслись к своей работе вполне научно, они оговорили бы, что их рубрика убитых заключает в себе только убитых, зарегистрированных в поименных списках, издаваемых Главным штабом во время войны.

Такую же крупнейшую научную ошибку допустили составители таблицы и в отношении категории раненых. Знание характера материалов, которыми пользовалось для своих сводок Главное управление Генерального штаба, подсказало бы, что приведенный ими итог раненых представляет собой итог только одной определенной категории раненых, а вовсе не итог всех раненых.

Определить, что это за категория раненых, которая попала на учет в Главное управление Генерального штаба, весьма нетрудно.

1/14 июня 1917 г. начальник французской миссии генерал Жанен обратился в Ставку со следующим письмом:

«Я получил из Франции запрос с просьбой сообщить: 1) наличный состав армии ко дню мобилизации, 2) количество мобилизованных, 3) наличный состав армии после мобилизации и людей в запасных частях внутри страны по последовательным периодам по 6 месяцев, и 4) потери: а) убитыми и без вести пропавшими, 6) взятыми в плен, в) уволенными за выслугой полного срока службы, зачисленными в запас, тяжелоранеными, г) уволенными до выслуги обязательного срока службы, д) освобожденными от призыва и е) возвращенными на заводы».

Управление дежурного генерала Ставки обратилось за необходимыми для ответа сведениями в Петроград в Главное управление Генерального штаба (тел. от 3 июня 1917 г. № 1911[109]). Собирание этих сведений продолжалось 4 месяца. Ответ на запрос генерала Жанена из Управления дежурного генерала Ставки последовал лишь 10 октября 1917 г. (№ 1268) с особой оправдательной оговоркой задержки ответа. По объяснению названного Управления, задержка произошла вследствие несвоевременности ответа Главного управления Генерального штаба, сообщенного лишь 3 октября 1917 г. Тот факт, что составление ответа потребовало от Главного управления Генерального штаба 4 месяца, показывает, что там никакой научно-статистической работы, подобно тому, как это имело место в центральных органах французского и германского генеральных штабов, — не производилось.

На вопросы о потерях с начала войны даны были следующие ответы[110]:

Убитые и пропавшие без вести — 775 369

Уволенные от службы тяжелораненые — 348 508

Попавшие в плен — 2 043 548

Уволенные за выслугой полного срока службы — 48 889

Уволенные за выслугой обязательного срока службы — 170 210

Освобожденные от призыва — 1 200 000

Возвращенные на заводы — 50 000

Эвакуированные во внутренние военные округа:

а) больные — 1 425 000

б) раненые — 2 875 000

Отсюда мы видим, что Ставка, на основании данных, сообщенных 3/16 октября 1917 г. Главным управлением Генерального штаба, считает, что одно только число эвакуированных во внутренние военные округа раненых достигает 2 875 000. В таблице же о «боевых потерях» ЦСУ общий итог раненых (то есть раненых, контуженных и отравленных) равняется 2 754 202. Следовательно, никакого сомнения не может быть в том, что это число представляет собой не что иное, как ту категорию раненых, которые были эвакуированы во внутренние военные округа, то есть категорию более тяжело раненных. То, что итог раненых по таблице ЦСУ менее на 120 000, чем число эвакуированных раненых, согласно ответу Ставки генералу Жанену, — происходит, по всей вероятности, от того, что часть сводок бывшего Главного штаба утеряна в том хаосе, который внесла всюду при своем появлении большевистская власть. Поэтому мы склонны думать, что цифра Ставки является более верной, нежели советские исчисления.

Определить отдельно численность раненых, задержанных нами в лечебных заведениях театра военных действий, очень трудно.

Научное статистическое исследование потерь в минувшую войну, сделанное на основании исчерпывающего изучения собранного материала на французском театре, показывает, что из общего числа раненых от 18,5 до 23 % составляют очень легко раненные[111], которых нет расчета эвакуировать.

Таким образом, по французским расчетам на 1 легкораненого, которого надлежит оставлять на излечении в передовых лечебных заведениях, приходится от 3,35 до 4,40 раненых, подлежащих эвакуации. Если применить этот французский масштаб, то мы получим, что при 2 875 000 эвакуированных во внутренние военные округа должно было быть еще от 655 000 до 860 000 легкораненых. Это доводит общее число раненых до 2 530 000-3 735 000. Но и эта цифра не может представить собой исчерпывающего итога для всех раненых. Дело в том, что глубина территории, объявленной у нас «театром военных действий», во много раз превосходила таковую же во Франции. Поэтому наша эвакуация во внутренние военные округа не является понятием, тождественным с эвакуацией во внутрь страны во Франции. У нас на излечении в лечебных заведениях армейских и в особенности фронтовых тылов задерживались не только легкораненые; во внутренние округа эвакуировались по преимуществу раненые, требовавшие продолжительного лечения[112]. Подобная мера применялась не только для ускорения обратного поступления выздоровевших раненых в ряды войск, но также и для облегчения работы нашей и без того перегруженной перевозками железнодорожной сети.

Отсюда следует, что даже наибольший из только что вычисленных нами итогов (3 735 000) является меньше истинного общего числа наших раненых.

Для того чтобы хотя бы с некоторым приближением подойти к определению числа всех раненых русской армии в минувшую войну, следует обратиться не к материалам Главного управления Генерального штаба, а к сведениям, сосредоточивавшимся в Главном военно-санитарном управлении.

Сводки этого ведомства составлялись на основании сообщений лечебных заведений и вообще учреждений и лиц военно-санитарного ведомства. Таким образом, в этого рода сводки попадали не только раненые, эвакуированные во внутренние округа, но и раненые, пользовавшиеся в санитарных учреждениях фронтовых и армейских, а также и войскового тыла. Затем, по самому свойству материалов, сводки военно-санитарного ведомства следует считать более близкими к действительности, нежели непосредственно войсковые донесения; во-первых, потому, что в донесениях войсковых штабов и начальствующих лиц к категории без вести пропавших могли быть отнесены раненые, поступившие в лечебные заведения, о судьбе которых начальствующие лица и ближайшие штабы могли не иметь надлежащих сведений; во-вторых, потому, что учет военно-санитарным ведомством раненых и больных был несравненно ближе к требованиям статистической науки, нежели до безобразности громоздкая и в то же время до крайности примитивная работа наших штабов.

Попытка систематизировать сохранившиеся материалы Главного военно-санитарного управления сделана доктором В.Г. Аврамовым. Его работа была опубликована в «Известиях Народного Комиссариата здравоохранения» (1–2, 1920) под заглавием «Жертвы империалистической войны в России». Сведения, заключающиеся в ней, касаются лишь войск, действовавших на нашем Западном театре (то есть на Северном, Северо-Западном, Юго-Западном и Румынском фронтах) с августа 1914 г. по сентябрь 1917 г. Таким образом, работа доктора В.Г. Аврамова не заключает в себе данных о нашем Кавказском фронте, о наших войсках, действовавших во Франции и в Македонии, а также и потери всей русской армии после сентября 1917 г.

Кроме того, обзор, сделанный доктором В.Г. Аврамовым, не может претендовать на исчерпывающую полноту по причине неаккуратных донесений о потерях в период крупных сражений и частью вследствие утери некоторых материалов при отступлении и демобилизации армии. Неполнота за счет последней причины, по мнению самого доктора В.Г. Аврамова, равна примерно 10 %[113].

Однако, несмотря на неполноту труда доктора В.Г. Аврамова, нельзя не признать за ним значение первенствующего источника для изучения потерь русской армии ранеными и больными.

Итоги, полученные доктором В.Г. Аврамовым, выражаются в следующих числах:

Оставляя до дальнейшего рассмотрение вопроса о числе убитых и без вести пропавших, мы остановим здесь наше внимание лишь на общем итоге раненых, который достигает у д-ра В.Г. Аврамова 3 813 827. Сделав еще указанную самим доктором В.Г. Аврамовым 10 % надбавку, мы получим в круглых цифрах величину в 4 200 000.

Если вычесть из этой цифры 2 875 000 эвакуированных во внутренние военные округа, мы получим число в 1 325 000, которое должно соответствовать итогу раненых, пользованных в санитарных учреждениях театра военных действий, то есть войскового, армейского и фронтового тылов. По отношению к общему числу всех раненых это составит 32 %, что при принятых у нас порядках нельзя считать преувеличенным.

Таким образом, мы считаем возможным принять за общий итог всех раненых цифру, вытекающую из исследования доктора В.Г. Аврамова в 4 200 000, считая ее величиной, ближе всех, из до сих пор напечатанных цифр, подходящей к действительности[114].

Исследование доктора Аврамова позволяет бросить взгляд и на распределение потерь по родам войск, причем мы по-прежнему ограничимся использованием только данных, касающихся раненых, оставляя в стороне цифры доктора Аврамова для убитых и без вести пропавших.

Согласно данным доктора В.Г. Аврамова, общее количество раненых между родами войск распределяется так:

Процентное распределение общего итога раненых между различными родами войск (по данным доктора В.Г. Аврамова)

Пехота — 94,1%

Кавалерия — 1,7%

Артиллерия — 1,1%

Инженерные войска — 0,3%

Пограничная стража — 2,6%

Прочие части — 0,2%

Итого:100%

Пехота являлась самым многочисленным родом войск, в особенности в русской армии, и потому-то львиная доля потерь выпадает на нее вполне естественно. Но подавляющие размеры этой доли объясняются также тем, что пехота по самому роду своей работы несет и наиболее интенсивные потери.

Исследования доктора В.Г. Аврамова дают также некоторые указания о процентном соотношении офицерских и солдатских потерь ранеными в различных родах войск русской армии.

Процент офицерских и солдатских потерь ранеными в различных родах войск (по данным В.Г. Аврамова)

Офицеры:

Пехота — 56,5%

Кавалерия — 41,2%

Артиллерия — 26,3%

Инженерные войска — 10,6%

Пограничная стража — 54,1%

Прочие части — 2,9%

Общее среднее — 48,8%

Нижние чины:

Пехота — 36,9%

Кавалерия — 18,3%

Артиллерия — 7,4%

Инженерные войска — 5,5%

Пограничная стража — 45,9%

Прочие части — 0,7%

Общее среднее — 32,9%

Приведенная таблица показывает, насколько тяжелее были в русской армии потери в офицерском составе по сравнению с нижними чинами; в пехоте процент раненых офицеров превосходил таковой же солдат в 1,5 раза; в кавалерии в 2,3 раза; в артиллерии — в 3,6 раза; в инженерных войсках в 1,9 раза; в общем же для всей армии офицеры в полтора раза больше подвергались ранению, нежели солдаты.

Для того чтобы получить представление о тяжести кровавых потерь, понесенных в минувшую войну русской армией, мы сравним данные доктора В.Г. Аврамова с общим процентом потерь родов войск во французской армии; для однородности сравнения мы приведем только данные доктора В.Г. Аврамова, относящиеся к потерям нижних чинов (то есть подавляющей массы армии).

Это сравнение обнаруживает, насколько кровавее была война для русской армии вследствие необходимости восполнить недостаток в технике лишними потоками крови: русская пехота более чем в полтора раза, а русская кавалерия в два с половиной раза несет более потерь, нежели соответствующие рода войск французской армии; русская же артиллерия лишь немногим превосходит в этом отношении французов, а наши инженерные войска даже уступают им.

Во всяком случае из этой таблицы нужно удержать одно общее заключение, важное для наших дальнейших выводов: кровавые потери русской армии должны быть не только абсолютно, но и относительно тяжелее кровавых потерь французской армии.

Мы видели выше, что первичный подсчет Отчетно-статистического отдела, сделанный в 1920 г.[115], дал следующие цифры: 546 253 убитых и умерших от ран при 2 830 262 раненых.

В 1925 г. советское Центральное статистическое управление (Отдел военной статистики) напечатало другие цифры[116]:643 614 убитых и умерших от ран при 2 754 202 раненых.

Это приводит к следующим взаимоотношениям:

В первом случае — 1 убитый или умерший от ран приходится на 5,18 раненых.

Во втором случае — 1 убитый или умерший от ран на 4,28 раненых.

Оба эти взаимоотношения явно противоречат действительности.

Подробное изучение потерь, понесенных французской армией в минувшую войну[117], показало, что — 1 убитый или умерший от ран приходится на 2,39 раненых.

Согласно немецким исследованиям[118] в германской армии: 1 убитый или умерший от ран приходится на 2,35 раненых.

Таким образом, мы видим, что выводы для французской и германской армий почти совершенно тождественны. Это объясняется тем, что смертоносность оружия представляет собой, при очень большом числе случаев, постоянную величину.

Нет никаких оснований предполагать, что в русской армии процент убитых среди общего числа пораженных меньше, чем во французской или германской. Вместе с этим процент умерших от ран должен быть несомненно большим, чем в поименованных выше двух армиях. Санитарная помощь, а в особенности транспортировка раненых были хуже, хотя бы из несравненно более трудных условий, вытекающих из нашего малодорожья. Поэтому можно с полной уверенностью утверждать, что если мы примем за основание выводы, полученные из статистического исследования потерь во французской армии, мы придем к числам меньшим, чем действительные величины. Тем не менее подобное изучение позволит нам подойти гораздо ближе к истинным числам, нежели данные, опубликованные в советских изданиях. Неоднократно цитируемая работа доктора J. Toubert позволяет установить, что из каждых 72 раненых умирало: в течение первых 12 часов после ранения — трое; из остальных скончавшихся двое умирало в санитарных учреждениях театра войны и один в лечебных заведениях глубокого тыла.

Зная хорошо условия, в которых работали наши перевязочные пункты и передовые санитарные отряды, мы можем с уверенностью сказать, что подавляющее число раненых, скончавшихся в первые двенадцать часов после ранения, должно было попасть у нас в категорию умерших при части. Между тем доктор В.Г. Аврамов определяет численность этой категории всего в 24 713. Если применить то взаимоотношение, которое определилось для французской армии, то численность раненых, умерших в первые 12 часов после ранения, должна исчисляться при 4 200 000 раненых не менее как в 175 000. Отсюда мы видим, что от учета доктора В.Г. Аврамова ускользнуло не менее 150 000, которые попали у него в рубрику «без вести пропавших». Это мнение еще раз подтверждает то, что общий итог, исчисленный доктором В.Г. Аврамовым даже с указанной им надбавкой в 10 %, ни в коем случае не является преувеличенным; принимая за общую исходную цифру 4 200 000 раненых, мы можем быть уверенными, что все выведенные нами числа окажутся менее истинных.

Вышеприведенная справка из работы доктора J. Toubert указывала, что из 69 раненых, оставшихся в живых через двенадцать часов после ранения — умирали трое. Предполагал, что все они скончались в санитарных учреждениях, мы получим процент смертности раненых в лечебных заведениях равным 4,4 %.

Не лишено интереса привести здесь для сравнения следующую справку о смертности раненых в лечебных заведениях в наши минувшие войны:

В войну 1854–1856 гг.^{23} она равнялась 19,5%

в войну 1877–1878 гг.^{24} она равнялась 12%

в войну 1904–1905 гг. она равнялась 4,2%

Мы видим отсюда, что предполагаемый нами процент весьма близок к такому же проценту в Русско-японскую войну. При этом нужно иметь в виду, что процент смертности в минувшую войну естественно было бы считать несколько большим, чем в Русско-японскую войну, ибо в ту войну среди раненых преобладали пораженные ружейным огнем, причем японская пуля, вследствие своей малокалиберности, была особенно «гуманной».

Изучение 103 194 регистрационных карточек[119] на раненых, пользованных в лазаретах Петроградского городского комитета Всероссийского союза городов, показывает, что смертность от ран равнялась только 1,4 %. Но нельзя не согласиться с В.И. Бинштоком, считающим, что эта цифра мало убедительна, потому что в Петроград попадали раненые, способные вынести далекое путешествие и уже находившиеся на пути к выздоровлению[120]. Не лишено интереса заметить, что судя по статистическим исследованиям, сделанным во Франции, из раненых, переживших двое суток после ранения, умирало обыкновенно 1,9 %. Эти данные совершенно подтверждают заключение В.И. Бинштока, к которому мы и присоединяемся.

С другой стороны, мы можем еще раз убедиться, что мы стоим на верном пути исследования.

Таким образом, вследствие отсутствия каких-либо верных указаний о числе всех умерших от ран в русской армии, мы вынуждены хотя бы для приблизительного определения его исходить из взаимоотношений между различными категориями потерь, выведенных для французской армии.

При общем числе раненых в 4 200 000 это дает 350 000.

Мы можем утверждать только одно — это число во всяком случае ниже действительного.

Согласно вышеупомянутой работы доктора J. Toubert во французской армии 1 убитый приходился на 3,33 раненых[121].

Следовательно, исходя из предположенного нами общего числа раненых в русской армии в 4 200 000, число убитых не может быть меньшим, чем 1 261 261, или, закругляя, 1 300 000.

Эта цифра превосходит в два раза числа, приведенные в советских изданиях.

Причина подобного расхождения объясняется следующим образом. Из книги J. Toubert[122] выясняется, что во французской армии после сделанной по окончании войны проверки пленных о 252 900 чинах не найдено никаких следов.

«Имеются все основания считать, пишет Тубер, что большая часть этих 252 900 пропавших без вести должна быть прибавлена к числу убитых в боях…»

Так французы и сделали: при определении числа своих убитых в бою воинов они прибавили к числу 674 000 зарегистрированных убитых, еще 252 900 вышеупомянутых без вести пропавших, что и привело их к итогу в 900 000 убитых.

Таким образом, мы видим, что полное обследование французами потерь своей армии привело их к выводу, что для того, чтобы определить истинную цифру убитых, им нужно было прибавить к числу зарегистрированных убитых еще 36 % от этого числа.

Мы с уверенностью утверждаем, что в условиях, в которых велась борьба на русском фронте, в русской армии число «неизвестных» убитых составляет несравненно больший процент по отношению к «зарегистрированным» убитым.

«Неизвестные» убитые на французском фронте представляли собой тех, которые, по словам Тубера, «разорваны, раздавлены или засыпаны»[123]. На русском же фронте к этого рода «исчезнувшим» убитым следует прибавить еще огромное число оставленных на полях сражений убитых и скончавшихся тяжело раненых, похороненных затем неприятелем или нашими, но «чужими» частями войск, в больших братских могилах. Это те, о которых священники при их отпевании молились словами: «Имена же их, Ты, Господи, веси».

Общая численность французов, попавших в плен и без вести пропавших, по заявлению одного из представителей Франции на мирной конференции в Версале, г-на Тардье, исчисляется в 800 000. Таким образом, число «неизвестных» убитых составляет 32 % от общего числа «пленных и без вести пропавших». Отдел военной статистики советского Центрального статистического управления определяет[124] численность «пленных и без вести пропавших» в русской армии за время большой войны (1914–1917 гг.) в 3 638 271. 32 % от этого числа составит 1 164 250. Мы же предполагаем число «неизвестных» убитых равным только 674 000 (1 300 000 минус 626 000 зарегистрированных в таблице ЦСУ убитых). Следовательно, опасаться преувеличения не приходится.

Для того чтобы получить более прочное обоснование для нашего вывода, необходимо только выяснить, как велика для русской армии категория «без вести пропавших»; настолько ли велика она, чтобы включить в себя эти предположенные нами 674 000 «неизвестных» убитых. Огромное число в 3 638 271, приведенное в таблице ЦСУ, заключает в себе общую сумму потерь «без вести пропавшими» и «пленными». Поэтому определить численность «без вести пропавших» можно следующим образом: установить число чинов русской армии, попавших в неприятельский плен и затем вычесть это число из суммы, данной в таблице ЦСУ Поэтому мы и перейдем сейчас к исследованию вопроса о потерях русской армии пленными.

Мы говорили выше, что наша Ставка в своем ответе от 10/23 октября 1917 г. начальнику французской миссии генералу Жанену определяет число наших чинов, попавших в плен, в 2 043 548.

Между тем, в книге «Россия в мировой войне 1914–1918 гг.», изданной Отделом военной статистики Центрального статистического управления, приведена к тому же сроку совсем иная цифра. В этом можно убедиться, взглянув на страницу 20 только что названной книги, на которой напечатана таблица № 5 под заглавием: «Баланс расхода людской силы, взятой из населения в войска по состоянию на 1 сентября 1917 года»[125]. Составители этой таблицы утверждают, что она будто бы составлена «по данным 6. Ставки». Указанная в ней численность попавших в плен достигает 3 343 900.

По данным же, разработанным в 1919 г. бывшим советским Статистическим справочным отделом Центральной коллеги о пленных и беженцах (Центропленбеж — ныне Центроэвак), общее число зарегистрированных русских военнопленных определилось в таком виде:

В Германии — 2 385 441

В Австрии — 1 503 412

В Турции — 795

В Болгарии — 2 452

Всего: 3 911 100

Приводя эти цифры, автор статьи «Потери России в войну 1914–1918 гг.», напечатанной в «Трудах Комиссии по обследованию санитарных последствий войны 1914–1918 гг.»[126], Л.И. Сазонов пишет:

«В течение 1919 и 1920 гг. списки военнопленных продолжали поступать в названный отдел Центроэвака. Общее число зарегистрированных по этим спискам военнопленных в Центральных государствах к 1 октября 1920 г. определялось уже в 4 260 775 человек. Число это, несомненно, надо признать преувеличенным. При установлении более точного числа необходимо принять во внимание наличность дубликатов карточек военнопленных. По заключению особой комиссии, ревизовавшей картотеку, число дублированных карточек достигает 12 %. С другой стороны, необходимо учесть также и то обстоятельство, что часть списков военнопленных, посылавшихся из страны пленения, могла быть утеряна в пути и не доставлена в Россию, как во время войны, так и после войны, особенно в периоды перерыва сношений России с Западной Европой… На основании состояния картотеки Статистическо-справочного отдела Центроэвака, с внесением в эти сведения соответствующих поправок в отношении дублетов, общее число зарегистрированных к октябрю 1920 года русских военнопленных, находившихся в центральных государствах, определялось в 3 750 000 человек, из них офицерских чинов, чиновников, врачей, священников и сестер милосердия — 28 329».

Приведенные выше советские исчисления военнопленных противоречат данным немецких источников.

По ведениям, полученным в России во время войны через гамбургский Красный Крест, общее число военнопленных, находящихся в Германии, определялось к 10 сентября 1915 г. так:

В конце 1915 г. немцы, в целях пропаганды, издали книгу на пяти языках, в то» м числе и на русском, под заглавием «Военнопленные в Германии» (издание Hermann Montanus Siegen, Leipzig, Berlin). В этой книге на первой странице говорится: «приблизительно 15 миллиона пленных находились в Германии ко времени окончании этой книги». Принимая во внимание то, что книга издана на 2–3 месяца позже того срока, к которому относятся данные гамбургского Красного Креста, можно считать, что оба исчисления близки к тождеству.

Почти сейчас же после войны, а именно в 1919 г., была напечатана капитальнейшая работа Вильгельма Цегена, посвященная вопросу военнопленных в Германии. В томе 1-м этого труда помещены подробные числовые данные. Просматривая эти данные на 10 сентября 1915 г., мы увидим точное совпадение с числами, сообщенными через Гамбургский Красный Крест[127]

Выпуск 1-й «Трудов Комиссии по обследованию последствий войны 1914-192(0 гг.» издан Народным Комиссариатом здравоохранения в 1923 г. Следовательно, советские исследования имели полную возможность использовать работы Wilhelm Doegen. Между тем, этого совершенно не сделано. На с. 170 в статье «Потери России в войну 1914–1918 гг.», Л.И. Сазонов приводит только цифры, сообщенные в Россию через гамбургский Красный Крест, о численности русских военнопленных к 10 сентября 1915 г. для того, чтобы затем не принимать их во внимание. Между тем эти данные могли бы навести Л.И. Сазонова и его сотрудников на мысль использовать германские источники.

В отделе о военнопленных, учрежденном во время войны при нашем Министерстве иностранных дел, велся приблизительный учет нашим пленным. Этот учет велся по данным, доставляемым: нашим Главным управлением Генерального штаба, Центральным справочным бюро и соответствующими союзными правительствами. Этот отдел считал, что к декабрю 1916 г. общее число русских, находящихся в плену, достигало 2 501 250; из них в Германии 1 400 000, в Австро-Венгрии 1 095 000, в Турции 6 200, в Болгарии 50[128].

Наконец, по данным, приводимым австро-венгерским бюро, общее число русских пленных, находящихся в лагерях центральных держав, к 1 февраля 1917 г. исчислялось в 2 080 694[129].

Из всего изложенного выше мы видим, как велико разнообразие в определении числа русских военнопленных. Для того чтобы найти точное определение этого числа, мы видим только один путь: обратиться к изучению этого вопроса в военных архивах наших бывших врагов. Во время войны там должен был вестись подробный подсчет содержащихся в концентрационных лагерях пленных. С этой целью мы обратились к одному из членов Рейхсархива — майору Гунтеру Францу[130] с просьбой произвести нужную нам справочную работу в германских архивах.

Майор Г. Франц любезно согласился и сделал ее[131], использовав документы (Aktienmaterial), хранящиеся в Государственном архиве в Потсдаме с отделением в Берлине (Reichsarchiv — Potsdam mit Zweigstelle Berlin) и в «Reichswehr-waltung fur Reichsaufgaben^{25}» в Берлине (Berlin W, Konigsgratzer-strasse).

Эта работа, подтвердив точность цифр, приведенных в Wilhelm Doegen, дала еще несколько новых данных. Таким образом, используя работы Вильгельма Дегена и майора Г. Франца, мы можем точно установить численность русских военнопленных в Германии в разные периоды войны.

В нижележащей таблице мы приводим эти данные, причем ввиду того, что с большевистским переворотом Россия вышла из рядов союзников и российская армия фактически была большевистской властью упразднена, мы ограничиваем наш подсчет концом 1917 г.

Приведенные выше итоги выражают собой общее число русских военнопленных, приведенных в концентрационные лагеря. Из них, по заявлению майора Франца[132], не исключены умершие в плену, обмененные инвалиды и бежавшие из плена. С другой стороны, те военнопленные, которые умерли в пути в концентрационные лагеря, в эти итоги не включены. Ввиду того, что эти умершие пленные состоят исключительно из захваченных на полях сражений тяжелораненых, то, по совершенно верному заключению майора Франца, они не должны включаться в категорию пленных, а должны быть отнесены к категории умерших от ран.

С целью выяснения численности наших пленных в Австро-Венгрии, мы обратились к полковнику Egon. Waldstadten с просьбой произвести подробное обследование в венских архивах. На основании присланной полковником Вальдштеттеном работы[133] мы можем составить следующую таблицу.

Числа, приведенные в вышеозначенной таблице, не заключают в себе тяжелораненых, скончавшихся на полях сражений или по пути следования в лагеря военнопленных. Из итогов полковника Вальдштеттена[134] исключены также к каждому из счетных дней: умершие в плену, обмененные инвалиды и бежавшие из плена. Таким образом, для определения общего числа чинов русской армии, попавших в австро-венгерский плен, нельзя, подобно тому, как это можно сделать с работой майора Франца, взять итог русских военнопленных в декабре 1917 г. или в январе 1918 г. Приходится в данном случае прибавить к итогу полковника Вальдштеттена на 31 декабря 1917 г. еще 27 738 умерших в плену[135] и около 27 000 обмененных инвалидов, а также всех бежавших из плена.

Полковник Вальдштеттен не дает в своем труде этого числа; для того чтобы составить себе приблизительное представление об его размерах, нам придется использовать данные майора Франца, указывающие число русских, бежавших из германского плена.

На с. 3 своей рукописи майор Франц пишет, что по новейшим официальным исчислениям к 10 июня 1918 г.[136] число русских, бежавших из плена и не пойманных, достигало: 24 офицерских и 60 295 нижних чинов.

Число же бежавших и вновь пойманных равнялось: 418 офицерских и 199 530 нижних чинов.

В дальнейшем нашем исследовании мы вернемся к психологической оценке колоссального размера этих чисел. Они ярко опровергают довольно распространенное мнение о мало развитом чувстве любви к Родине в русских народных массах. Здесь же мы только удержим наше внимание на том, что, согласно данным майора Франца, процент удачно бежавших из германского плена русских достигает к 10 июня 1918 г. 4,2 %[137]. Нет никаких оснований предполагать, что процент бежавших из австро-венгерского плена русских был бы меньшим. Поэтому общее число удачно бежавших русских военнопленных может достигать к 1 ноября 1919 г. 40 000. Это число, сложенное с числом умерших в плену, нужно прибавить к итогу русских пленных, показанному полк. Вальдштеттеном на 31 декабря 1917 г. (917 000). Это дает в круглых числах 1 000 000, что и выразит итог попавших в австро-венгерский плен чинов русской армии.

К числу русских военнопленных, находившихся в Германии и Австро-Венгрии, нужно прибавить еще число чинов русской армии, которые оказались в плену в Турции и Болгарии.

Численность наших пленных в Турции, по данным полк. Вальдштеттена к 1 января 1917 г., равнялась 115 офиц. и классн. чинов и 5 283 нижн. чинов. Эта цифра подтверждается приведенными выше данными нашего Мин. ин. Дел[138], считавшего, что в декабре 1916 г. число русских, находящихся в плену Турции, достигает 6 200. Наконец, по данным последнего нашего Главнокомандующего на Кавказе ген. Юденича, общее число русских пленных в Турции за всю войну равнялось 6 000[139].

Если прибавить к этому числу русских пленных в Болгарии (2 452, по данным большевистского исследователя Л.И. Сазонова), мы можем считать, что в круглых цифрах численность русских пленных в Турции и Болгарии может быть приравнена к 10 000.

Подведя теперь общий итог числу чинов русской армии, попавших в плен до ноября 1917 г., мы получим:

В германском плену — 1 400 000

в австро-венгерском плену — 1 000 000

в турецком и болгарском плену — 10 000

Итого: 2 410 000

Полковник Вальдштеттен считает общий итог русских, попавших в плен союзу центральных держав (Германия, Австро-Венгрия, Болгария и Турция), равняющимся 2 417 000[140].

Таким образом, только что сделанные нами предположительные исчисления показывают нам, что приняв общий итог полковника Вальдштеттена, мы не сделаем большой ошибки в меньшую сторону. Поэтому мы для дальнейших наших рассуждений примем за отправную точку общий итог в 2 417 000 пленных, данный полковником Вальдштеттеном.

На схеме № 8, приложенной к настоящей книге, построена кривая роста численности чинов русской армии, попавших в плен. За основу этого построения взяты кривые, построенные в свою очередь по данным майора Франца и полковника Вальдштеттена. При исчислении общей суммы на каждые два месяца введены следующие надбавки: а) за счет умерших, бежавших и обмененных, находившихся в австро-венгерском плену, и б) за счет попавших в плен в Болгарию и Турцию; эти надбавки рассчитаны так, чтобы к октябрю 1917 г. довести общий итог пленных до 2 417 000.

Вычитая итог пленных в 2 417 000 из 3 638 271, то есть числа, установленного Отделом военной статистики Центрального статистического управления для «пленных и без вести пропавших», — мы получим разницу, равную в круглых цифрах 1 200 000, которая и выразит численность «без вести пропавших» по данным, бывшим в распоряжении ЦСУ. Это число почти вдвое больше предположенной нами численности «неизвестных убитых» (674 000). Таким образом, отпадает всякое сомнение в возможности столь большого числа убитых, оставшихся «неизвестными». После вычета 674 000 из общей численности «без вести пропавших» остается еще «недорасшифрованный» остаток в 526 000. Мы считаем, что этот остаток «без вести пропавших» заключает в себя: а) тяжелораненых, попавших в плен и скончавшихся до прибытия в концентрационные лагеря, 6) тяжелораненых, подобранных своими «соседними» частями или сочувствующим населением и скончавшихся вскоре после этого; в) некоторое число раненых, попавших в лечебные заведения помимо «своих» частей о судьбе которых начальники и ближайшие штабы не имели нужных сведений.

Ввиду того, что при установлении общего итога раненых мы придерживались данных доктора В.Г. Аврамова, то есть взяли число (4 200 000), превосходящее более чем на 1 425 000 общий итог ЦСУ для раненых и умерших от ран (2 754 202 +17 174), мы полагаем более осторожным при наших дальнейших вычислениях потерь не принимать во внимание вышеупомянутый остаток в 526 000, считая, что он уже включен в нашем увеличенном итоге раненых.

Здесь, кстати, нужно будет обратить внимание на то, что число лиц «без вести пропавших» определяется доктором В.Г. Аврамовым в 2 333 375 человек. Никакого объяснения по поводу образования этой чудовищно большой цифры доктор Аврамов не дает. Несомненно, что в этот итог попали пленные. В этом случае мы обнаруживаем большое совпадение с установленным нами числом пленных; а это в свою очередь подтверждает правильность нашего решения считать, что «неизвестные» раненые и умершие от ран уже включены в итог, данный нами для раненых.

Подведем теперь общий итог предполагаемых нами боевых потерь русской армии в минувшую большую войну.

Убитых — 1 300 000

Раненых — 4 200 000 (из них умерло 350 000)

Пленных — 2 417 000

Всего: 7 917 000

Общий итог боевых потерь, согласно таблице Отдела военной статистики ЦСУ, равняется 7 036 087. Мы не будем повторять здесь всего сказанного нами о том, что большинство итогов, напечатанных в таблице «боевых потерь» Отдела военной статистики ЦСУ, — много меньше действительных.

В другой советской статистической работе, также нами неоднократно цитированной[141], общий итог потерь намечается гораздо большим. Л.И. Сазонов в своей статье «Потери России в войну 1914–1918 гг.», в виде окончательного вывода своих исследований, пишет[142]:

«С большой вероятностью можно, таким образом, предположить, что потери армии в действительности приближаются к цифре в 8 428 717 чел., а за округлением — в 8 500 000. Думать так дает основание приближение цифровых данных по отдельным категориям потерь, приводимых в таблицах доктора Аврамова, к тем данным; которые получаются в основании сведений Ставки. Итак, общие потери русской армии за время империалистической войны 1914–1918 гг. по официальным данным, поступившим за время войны, недостаточно еще проверенным, требующим дальнейшей разработки, определяются в 7 326 000, а за округлением — в 7 500 000 человек. На основании же исследования доктора В.Г. Аврамова, дополненного официальными, достаточно проверенными данными о пленных, определяются (за округлением) в 8 500 000 человек; это число и следует считать более соответствующим действительности.

Таким образом, установленный нами общий итог боевых потерь в 7 917 000 находится в середине между двумя величинами, определенными советскими статистическими учреждениями.

Сопоставим теперь цифры, предположенные нами для определения кровавых потерь (убитые, умершие от ран, раненые, контуженные, отравленные газами) русской армии с подобными же данными, установленными для французской и германской армий.

Один только взгляд на приведенную таблицу показывает всю несообразность итогов кровавых потерь, напечатанных Отделом военной статистики советского Центрального статистического управления. Борьба русской армии из-за недостатка в вооружении, в огнестрельных припасах, в касках и по другим причинам ни в коем случае не могла быть менее кровопролитной, нежели борьба французской и германской армий.

Подтверждением этому может служить приведенная выше всеподданнейшая записка, поданная государю в ноябре 1916 г. 28 членами Государственной Думы и Государственного Совета, входившими в состав «Особого Совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства». В ней указывается на то, что «принцип бережливости людской жизни не был в должной мере воспринят нашей армией и не был в ней достаточно осуществлен. Многие офицеры не берегли себя; не берегли их, а вместе с тем и армию — и высшие начальники. В армиях прочно привился иной взгляд, а именно, что при слабости наших технических сил, мы должны пробивать себе путь преимущественно ценою человеческой крови. В результате, в то время как у наших союзников размеры ежемесячных потерь их армий постепенно и неуклонно сокращаются, уменьшившись во Франции, по сравнению с начальными месяцами войны, почти вдвое, у нас они остаются неизменными и даже имеют склонность к увеличению». Во избежание этого, по мнению членов Совещания, подписавших записку, необходимо внушить всем начальствующим лицам, что легкое расходование людской жизни, независимо от чисто гуманитарных соображений, вообще недопустимо, ибо наш человеческий запас далеко не неистощим. Это необходимо, — по словам записки, — «не только для сохранения боевой мощи нашей армии, до победоносного окончания войны, но и для обеспечения работы тыла, при дезорганизации которого потребности армии невозможно будет удовлетворить. Широкое развитие и применение различных предохранительных средств, как-то: касок, наплечников, более усовершенствованных укреплений и окопов — вот к чему мы должны ныне прибегнуть, а в основу всех тактических мероприятий должно быть положено стремление заменить энергию, заключающуюся в человеческой крови, силою свинца, стали и взрывчатых веществ».

В результате члены Совещания по обороне предлагали в числе мер, направленных к сохранению боеспособности армии, «бережливое расходование человеческого материала в боях, при терпеливом ожидании дальнейшего увеличения наших технических средств для нанесения врагу окончательного удара».

Записка членов Особого Совещания, полученная в Ставке и сообщенная Главнокомандующим фронтами, вызвала с их стороны чрезвычайно характерные возражения, которые только подтверждают то, что упрек членов Особого Совещания по обороне в проявляемой нашим высшим командным составом малой бережливости офицерской и солдатской крови был справедлив.

Генерал Брусилов, Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта, пишет в своем ответе[143]:

«Наименее понятным считаю пункт, в котором выражено пожелание бережливого расходования человеческого материала в боях, при терпеливом ожидании дальнейшего увеличения наших технических средств для нанесения врагу окончательного удара. Устроить наступление без потерь можно только на маневрах: зря никаких предприятий и теперь не делается, и противник несет столь же тяжелые потери, как и мы… Что касается до технических средств, то мы пользуемся теми, которые у нас есть; чем их более, тем более гарантирован успех; но чтобы разгромить врага или отбиться от него, неминуемо потери будут, притом — значительные».

Генерал Рузский, Главнокомандующий армиями Северного фронта, указывает в своем ответе, что война требует жертв, и всякий в этом вопросе нажим на начальников может привести к угашению той инициативы и порыва, которые у них еще остались, а при трудности быть уверенным, что с продолжением войны мы превзойдем своих противников в техническом отношении, бережливость эта может привести лишь к очень невыгодным результатам.

Ответы генералов Брусилова и Рузского показывают, что они забыли заветы Петра Великого, требовавшего от своих генералов, чтобы они одерживали победы «малой кровью». Но, с другой стороны, они также подтверждают то, что бедность нашей армии в «технике» вынуждала ее проливать лишние потоки крови.

Изложенное указывает нам, что даже предположенные нами итоги кровавых потерь, превосходящие почти в два раза таковые же советского ЦСУ, все-таки должны считаться несколько меньшими, чем действительные.

Попытаемся теперь установить распределение боевых потерь по различным периодам войны, а также по другим признакам. Мы считаем долгом предупредить, что недостаточность точного материала придает предпринимаемому исследованию условный характер. Тем не менее некоторые общие статистические контуры крупных явлений могут быть прощупаны.

Начнем с изучения потерь русской армии пленными. В основу наших исчислений мы берем данные Вильгельма Дегена, майора Г. Франца и полковника Вальдштеттена. В данные последнего мы вводим соответствующие поправки на число умерших в плену, бежавших и обмененных инвалидов. Затем мы прибавим чинов нашей армии, попавших в болгарский и турецкий плен.

В течение первых 9 месяцев войны, с 1 августа по 1 мая, русская армия теряет пленными около 764 000. Это составляет в среднем около 85 000 в месяц.

Из указанных 764 00 °Cеверо-Западный фронт, действовавший против германских войск и состоявший из 1, 2, 10, а с конца 1914 г. еще из 4 и 5-й армий, теряет пленными более 450 000. В частности, во время катастрофы 2-й армии (генерала Самсонова) между 26 и 31 августа немцами, согласно их счету[144], было захвачено 92 000 пленных. На том же Северо-Западном фронте 1-я русская армия (генерала Ренненкампфа), во время первой операции (14 августа—17 сентября) в Восточной Пруссии, победоносно начавшейся у Гумбинена и закончившейся неудачным для нас сражением у Мазурских озер, потеряла пленными, по немецкому счету, 45 000[145].

На Юго-Западном фронте во время победоносной для нас великой Галицийской битвы (с 17 августа по 25 сентября), закончившейся для нас занятием большей части Галиции, мы потеряли пленными всего 443 офицеров и 44 573 нижних чинов[146]. Это число дается в исследовании полковника Вальдштеттена на 25 сентября. Этот же исследователь утверждает, что к 13 сентября, то есть к тому дню, когда закончены были главнейшие сражения, составляющие великую Галицийскую битву 1914 г. (по австро-венгерской терминологии: сражение у Красника, сражение у Комарова, сражение у Рава Рузска, сражение у Львова), общее число захваченных у русских пленных измерялось всего 33 000[147]. Только что приведенные цифры чрезвычайно интересны, так как разрушают легенду, которая была пущена командовавшим 4-й австро-венгерской армией генералом Ауфенбергом о том, что он будто бы совершенно разгромил 5-ю русскую армию генерала Плеве, захватив у него 160 (?) орудий и десятки тысяч пленных. Сражение у Комарова составляет только отдельный эпизод великой Галицийской битвы 1914 г. — эпизод, разыгравшийся в районе Юмашева и продолжавшийся между 25 августа и 2 сентября. При общем итоге русских пленных к 13 сентября в 33 000 на долю генерала Ауфенберга никаких не могло выпасть десятков тысяч при 160 орудиях. Этот пример лишний раз показывает, насколько осторожно нужно относиться к односторонним описаниям сражений.

В летнюю кампанию 1915 г., с 1 мая по 1 ноября русская армия теряет пленными 976 000.

Во время прорыва германских и австро-венгерских войск в Галиции с 1 по 25 мая (сражения у Тарнова, Санока, Перемышля, Жидачева, Львова) мы теряем пленными 653 офицерских и 211 533 нижних чинов[148].

Между 26 мая и 31 мая в Галиции и в Карпатах наши враги берут еще 205 офицеров и 57 326 нижних чинов, а в Польше 35 офицеров и 8 593 нижних чина[149].

При дальнейшем наступлении германских и австро-венгерских сил на Юго-Западном фронте (сражения у Букачевце, Бобико, Нове, Красника, Сокаля и др.) вплоть до занятия Брест-Литовска, наши враги захватывают 1 200 офицерских и 220 000 нижних чинов в плен[150].

Кроме того, в течение этой же летней кампании германские войска в боях против нашего Северо-Западного фронта захватывают около 400 000 пленных.

Если разделить общую потерю русской армии пленными в летнюю кампанию на 6 месяцев, мы получим как среднее для месяца этой кампании около 160 000; если при расчете этого среднего в месяц числа мы ограничимся периодом с 1 мая по 1 сентября, то оно повысится до 200 000. Эта громадная цифра потерь пленными, теряемыми русской армией в летнюю кампанию 1915 г., показывает, как велика была катастрофа, переживаемая нами в это время.

В зимнюю кампанию с 1 ноября 1915 г. по 1 мая 1916 г. война на русском театре окончательно приобретает позиционный характер, и русская армия оседает за проволокой на всем протяжении своих фронтов. Итог потерь пленными сразу же падает до 156 000, что дает среднее на месяц в 26 000.

В летнюю кампанию 1916 г. (с 1 мая по 1 ноября) русские армии Юго-Западного фронта прорывают Австро-Венгерский фронт и ведут победоносную вторую великую Галицийскую битву; в это же время наши попытки прорвать немцев к северу от Полесья — безуспешны. Общие потери пленными немного повышаются, доходя до 212 000, при средней в месяц в 35 000.

В зимнюю кампанию 1916–1917 гг. (с 1 ноября 1916 г. по 1 мая 1917 г.) крупных операций на русском западном театре военных действий нет; вой на опять носит всецело позиционный характер. Общее число пленных опять падает, доходя до 96 000, при средней в месяц в 16 000.

В начале марта вспыхнула революция. Развал, вызванный в армии, отражается на повышении численности пленных. По сравнению с предыдущей кампанией, общий итог более чем удваивается, доходя до 213 000, при среднем в месяц в 35 000.

Приводимая ниже таблица представляет собой сводку перечисленных только что цифровых данных:

Приведенные в этой таблице числа представляют собой абсолютные величины. Для того чтобы составить правильное представление об их значении, необходимо сопоставить их с соответствующими величинами кровавых потерь. При таком сопоставлении нам вырисуется боевое напряжение каждого из боевых периодов, к которым относятся приведенные в таблице цифры. Стойкие войска могут потерять большое число пленных, но только при большой жертве кровью; этим они отличаются от плохих войск, в которых сдача в плен происходит уже в боевых действиях малого напряжения.

Получить цифры кровавых потерь для взятых нами выше периодов войны, исходя при этом из той общей суммы, которую мы установили, то есть 5 500 000, можно следующим путем.

В таблице № 22 («Боевые потери»)[151] Отдела военной статистики Центрального статистического управления приведены эти данные для различных периодов войны. Но, как мы видели выше, числа, приведенные в этой таблице, заключают в себе только «зарегистрированных» убитых и только раненых, эвакуированных во внутренние округа, что и дает общий итог этой категории кровавых потерь, равный всего 3 371 826. Нет никаких причин предполагать, чтобы взаимоотношение между той категорией кровавых потерь, которая учтена Отделом военной статистики ЦСУ, и общей численностью кровавых потерь существенно изменялось в различные периоды войны. Выражая нашу мысль другими словами, мы можем сказать так: распределение кровавых потерь, учтенных ЦСУ в различные периоды войны, и такое же распределение всех кровавых потерь прямо пропорциональны между собою.

Этот постулат позволяет нам составить следующую таблицу.

Выведем теперь, на основании сопоставления данных обеих вышеприведенных таблиц, взаимоотношение между потерями «кровавыми» и потерями пленными в различные кампании минувшей войны; эти взаимоотношения выведены в процентах, то есть принимая общий итог боевых потерь (кровавые потери плюс пленные) равным для каждого периода 100.

Из этой таблицы и приложенной в конце книги схемы № 9 обнаруживаются два резких перелома во взаимоотношении между кровавыми потерями и пленными.

В летнюю кампанию 1914 г. и в зимнюю кампанию 1914–1915 гг. на десять убитых и раненых приходится от шести до семи попавших в плен. В летнюю кампанию 1915 г. сохраняется то же взаимоотношение, но в зимнюю кампанию 1915–1916 гг. это взаимоотношение резко улучшается: на 10 убитых или раненых приходится только от одного до двух сдавшихся в плен. В летнюю кампанию 1916 г. и в зимнюю кампанию 1916–1917 гг. рассматриваемое нами взаимоотношение остается на том же высоком уровне. Постоянство уровня в первые три кампании и в последующие три показывает, что причину, вызвавшую происшедшее изменение, нужно искать на рубеже между 3-й и 4-й кампаниями, то есть в половине 1915 г. Этой причиной нельзя предположить качественное повышение армии, так как не подлежит сомнению, что с потерей в первые три кампании большей части своего кадрового состава, русская армия ухудшилась, а не улучшилась. Мы думаем, что причину этого явления нужно искать в изменении характера войны: до осени 1915 г. на русском фронте преобладает маневренная война; при этом виде борьбы сражения всегда имеют более решительный характер, нежели в позиционной войне, а следовательно, победивший имеет большую возможность брать пленных. С осени 1915 г. борьба на русском театре получает по преимуществу позиционный характер: это уменьшает возможность пленения (например — окружение, глубокое преследование). Этой переменой в характере борьбы и объясняется обнаруженный нами перелом во взаимоотношении между кровавыми потерями и пленными.

На рубеже зимней кампании 1916–1917 гг. и летней кампании 1917 г. происходит новый резкий перелом во взаимоотношении между кровавыми потерями и пленными, но на этот раз в худшую сторону. Не может быть никакого сомнения в том, что здесь мы имеем дело исключительно с разлагающим влиянием революции. Русская солдатская масса драться не желает, и на каждых десять героев, проливших за Родину кровь, приходится двенадцать-тринадцать бросивших свое оружие.

Взаимоотношение офицерских и солдатских потерь

Мы можем продолжить наш анализ взаимоотношения между кровавыми потерями и пленными. На с. 32 «Россия в мировой войне 1914–1918 гг. (в цифрах)», в таблице № 24 Отдел военной статистики ЦСУ приводит потери в офицерском и солдатском составе.

Эта таблица грешит теми же недочетами, как и таблица № 22 («Боевые потери») той же книги. Поэтому, применяя методы, аналогичные тем, которые мы применяли для распределения кровавых потерь по периодам войны, а также основываясь на имеющихся в нашем распоряжении данных о русских пленных (работы полковника Вальдштеттена и майора Франца), мы можем использовать вышеупомянутую таблицу № 24 для определения взаимоотношения между кровавыми потерями и потерями пленными в офицерском составе и в солдатском составе. Эти выведенные нами взаимоотношения указаны в нижеследующей таблице:

Сравним проценты, приведенные в только что напечатанной таблице, относящиеся ко всему составу армии (в строчках, озаглавленных «общее число»), с процентами, приведенными в предыдущей таблице. Мы увидим, что рассмотренные нами выше два перелома «сдаваемости» в плен хотя и ясно заметны в ближайшей таблице, но тем не менее они не так ярки, как в предыдущей таблице. Это является результатом того, что в ближайшей таблице мы вынуждены были делать подсчеты по годам, а не по кампаниям.

Мы должны учесть это обстоятельство и ожидать, что явления, которые мы обнаружим при изучении войны по годам, будут, как правило, менее резко выражены, чем если бы мы изучали войну по кампаниям.

Рассмотрение ближайшей таблицы показывает, что офицерский состав сражается доблестнее, нежели солдатская масса. Если сравнить подсчет, сделанный для всей войны, то мы увидим, что в то время, как в офицерском составе при 10 убитых и раненых попадает в плен немного менее двух, в солдатском составе сдается в плен от четырех до пяти.

Анализируя эти взаимоотношения для различных годов войны, мы можем представить следующую картину «сдаваемости» в плен нашего офицерского и солдатского состава так:

Из этой таблицы мы видим, что первый перелом в «сдаваемости» в плен, имевший место на рубеже 3-й и 4-й кампаний, отражается в том, что различие между «сдаваемостью» в плен офицеров и солдат несколько уменьшается.

Мы объяснили этот «перелом» изменением в характере введения войны, а именно переходом от маневренной борьбы к позиционной, более «посильной» для нас стратегии ген. М.В. Алексеева. Менее решительный характер операций требует меньшей жертвенности.

Но к наиболее интересным выводам приводит нас изучение второго перелома в «сдаваемости» в плен, который произошел вследствие вспыхнувшей революции. Мы видим, что ухудшение происходит в офицерском и в солдатском составе. Но в то время, когда у солдат «сдаваемость» в плен увеличивается в 1917 г. по сравнению с 1916 г. почти в семь раз, то у офицеров она увеличивается меньше чем в два раза.

Казалось бы, разлагающее влияние революции должно» было сильнее сказаться на офицерской среде. В кампании 1914 и 1915 гг. (большая часть нашего кадрового офицерства была перебита. К весне 1915 г. кадрового офицерского состава осталось в пехоте от ¹/₃ до ²/₅; батальонные командиры и большая часть ротных командиров — кадровые офицеры, но все младшие офицеры — офицеры военного времени. К осени того же года (1915) в пехотных полках остается всего от 10 до 20 % кадрового офицерского состава. Уже не все батальонные командиры из кадровых; значительное же большинство ротных командиров — офицеры «военного временил»[152]. Профессиональная подготовка «офицеров военного времени» много ниже той, которой обладали замененные ими кадровые офицеры. Но последствия этого профессионального ухудшения офицерского состава ослабляются одним важным привходящим обстоятельством. Офицер «военного времени» 1916 и 1917 гг. это «патриот-интеллигент». Выше мы уже отмечали, что русскому интеллигенту было очень легко уклониться от боевой офицерской работы; поэтому в «офицеры военного времени» попадают только те, кто не только на словах, но и на деле проникся идеей долга защиты Родины. Происходит своего рода социальный подбор, благодаря которому «прохладные патриоты» осаживаются в тылу, а истинные «горячие» патриоты вливаются в офицерские ряды. Революция, развалившая солдатский состав армии, закаливает офицерский состав и создает резкий моральный разрыв между мало сознательной солдатской массой, пошедшей за лозунгом большевиков «похабный мир, но только бы по домам», и офицерством, очистившимся от слабых духом и втянувшим в себя всю квинтэссенцию русского патриотизма. Линия, разделившая впоследствии в Гражданскую войну борющиеся стороны на «белую» — по преимуществу офицерскую, и «красную» — по преимуществу солдатскую, ярко здесь намечается.

В труде Отдела военной статистики советского ЦСУ имеется еще одна интересная таблица, которой мы можем воспользоваться для того, чтобы наметить «сдаваемость в плен» различных категорий войск. Эта таблица составлена, как указано в подзаголовке, по данным бывшего Главного штаба, а следовательно нуждается в таких же поправках, какие мы вносили в предыдущие таблицы этой книги. После внесенных нами исправлений взаимоотношение кровавых потерь и пленных может быть представлено в следующей таблице:

Правильное понимание данных только что приведенной таблицы требует некоторых пояснений. В категорию «армейской пехоты» советские исследователи отнесли как первоочередные (полевые), так и второочередные (резервные) пехотные дивизии. Различие в боевых качествах первых и вторых было очень велико. Наши второочередные дивизии формировались с объявлением общей мобилизации из скрытых кадров, выделенных из полевых дивизий. Этот метод был заимствован Сухомлиновым из немецкой армии, которая подобным способом дублировала свои полевые войска, мало уступающими им по качеству резервами. Но в то время, как у немцев это развертывание было тщательно продумано и резервные дивизии были обеспечены сильными, скрытыми в мирное время кадрами, у нас оно представляло собою очень слабое подражание только по форме, но с совершенно непродуманной сущностью. Вот почему второочередные пехотные дивизии по своим боевым качествам сильно уступали полевым. Смешение в одну категорию полевых и второочередных пехотных частей и привело к тому, что процент пленных в армейской пехоте более чем в три раза выше, чем в гвардейской. Для того чтобы составить себе представление о стойкости нашей полевой пехоты, нужно взять цифры, приведенные для стрелковых и для гренадерских частей. И первые, и вторые находились в одинаковых с прочими частями полевой пехоты условиях. Это позволяет нам утверждать, что на сто человек потерь в армейской пехоте попадает в плен от 18 до 22 человек. Процент пленных в пехоте второочередных дивизий должен быть близок в начале войны к проценту пленных в ополчении (58 на 100); только к концу войны устойчивость второочередных пехотных дивизий подходит к средней для армейской пехоты.

Процент пленных в кавалерии очень близок к проценту стрелковых частей. Это только подтверждает приведенное выше наше мнение, что рассматриваемый нами процент для пехоты первоочередных дивизий должен также быть близок к этому уровню.

Обращает на себя внимание громадный процент пленных в артиллерии. Объяснение этому явлению заключается в том, что абсолютный размер кровавых потерь в артиллерии был во много раз меньше такового же в пехоте; сдача же крепостей Ново-Георгиевска и Ковно^{26} с многочисленным личным составом крепостной артиллерии и дает высокую относительную цифру (%) пленных.

Наименьший процент пленных дали казаки и гвардия. Первые, как мы уже говорили выше, представляют в своих массах людской материал, наиболее воспринявший идею долга каждого гражданина защищать свою Родину. Гвардия же была всегда балованным детищем среди прочих частей русской армии; она лучше комплектовалась, лучше снабжалась не только во время мира, но и во время войны.

В приложениях к выпуску 1-му «Трудов Комиссии по обследованию санитарных последствий войны 1914–1920 гг.»[153] приведена таблица с подробным указанием потерь в командном составе в войну 1914–1917 гг. Эта таблица представляет собой большой интерес, так как данные о потерях в командном составе собирались несравненно более аккуратно. Поэтому можно считать их точными. Выведем на основании этой таблицы интересующее нас взаимоотношение кровавых потерь и пленных. Чтобы получить абсолютные величины кровавых потерь, мы складываем цифры, находящиеся в графах убитых, умерших от ран, раненых, контуженных, отравленных, оставленных на полях сражений. Кроме того, мы присчитываем сюда же «без вести пропавших». Проверка офицеров, попавших в плен, производилась точно; поэтому можно с полной уверенностью предполагать, что попавшие в рассматриваемую нами таблицу «без вести пропавшие» офицеры представляют собой убитых и тяжелораненых, оставленных на полях сражений или тяжелораненых, попавших в плен, но скончавшихся до прибытия в концентрационные лагеря.

Полученные нами выводы сведены в нижеследующей таблице.

Сравним данные этой таблицы с данными таблицы, приведенной на с. 145. Во-первых, мы увидим почти полное совпадение общего для всей армии интересующего нас взаимоотношения[154]. Это совпадение чрезвычайно для нас важно, ибо обе таблицы составлены на основании различных источников.

Сравнивая далее обе таблицы, мы можем убедиться, насколько наш командный состав воевал доблестнее солдатского. Это будет рельефно видно, если мы составим таблицу, сравнивающую, какое число составляют пленные из каждых 100 единиц боевых потерь. При этом оговорим, что ввиду несовпадения подразделений нам придется взять из непосредственно предшествующей, изучаемой нами теперь таблицы проценты, озаглавленные «Пехота (арм.)». Остальные части пехоты (гвардия, гренадеры, стрелки, ополчение) представляют собой несравненно меньшую часть русской армии, нежели армейская пехота, вследствие чего общий для пехоты процент должен быть близок к указанному для «Пехоты (арм.)».

В одном из приложений к первому выпуску «Трудов Комиссии по обследованию санитарных последствий войны 1914–1920 гг.» приведена таблица (№ 7), представляющая собой сводку работы И.И. Волоцкого. Эта таблица озаглавлена: «Распределение потерь солдатами русской армии в начале войны (приблизительно до начала весны 1915 г.) по различным категориям потерь». Она составлена на основании изучения 779 767 случаев по «именным спискам убитым, раненым и без вести пропавшим нижним чинам» (изд. Главного штаба, 1-1140).

Если мы исключим из таблицы И.И. Волоцкого умерших от болезни, заболевших, отставших и помеченных в графе «другие причины», — общий итог уменьшится на 942 случая: он представит тогда величину в 118 825, которой будут измеряться «боевые потери».

Боевые потери, согласно доктору И.И. Волоцкому, распределяются так:

Кровавые потери составляют — 59%

Пленные и без вести пропавшие — 41%

Итого: 100%

В данном случае, в противоположность тому, что мы сделали выше при рассмотрении потерь в командном составе, мы относим «без вести пропавших» к пленным. Дело в том, что выяснение во время войны фамилий попавших в плен возможно было в полной мере лишь по отношению к лицам командного состава. До весны же 1915 г. такая проверка вообще была еще трудно осуществима. Поэтому очень большое число солдат, попавших в плен, отмечено в «именных списках» Главного штаба (№ 1-1140) как «без вести пропавшие».

Если мы посмотрим приведенную выше таблицу[155] «Взаимоотношение между кровавыми потерями и пленными в различные кампании войны 1914–1917 гг.», то увидим, что для того периода, к которому относятся данные доктора И.И. Волоцкого, нами выведена следующая пропорция:

Кровавые потери: — 61

Пленные: — 39

Это взаимоотношение настолько близко к приведенному выше взаимоотношению И.И. Волоцкого, что мы можем смело пренебречь различием и пользоваться таблицей доктора Волоцкого без поправок, отнеся числящихся у него в рубрике «без вести пропавших» в категорию «пленных». Это и сделано нами в таблице, приведенной в приложении к настоящей главе.

Исследования доктора И.И. Волоцкого обнимают всего две пятых боевых потерь, понесенных русской армией до 1 мая 1915 г. Таким образом, его работа не позволяет сделать исчерпывающие статистические выводы. Тем не менее составленная нами на основании данных доктора И.И. Волоцкого таблица позволяет наметить чрезвычайно интересные выводы относительно боевой устойчивости контингентов, призванных в ряды войск из различных частей России.

Для того чтобы по возможности избегнуть случайных выводов, мы исследуем только те губернии, для которых таблица И.И. Волоцкого дает более 1000 случаев. В нашей таблице интересующее нас взаимоотношение между кровавыми потерями и пленными указано в графах IV, V и VI.

На схеме № 10, приложенной в конце книги, указано изменение процента пленных (от общего числа боевых потерь) по различным губерниям и областям Европейской России. Средний процент (нормальный), по данным И.И. Волоцкого, равен 41 %.

Из этой схемы мы видим, что Черниговская, Калужская, Рязанская, Нижегородская и Вятская губернии дали нормальный процент. По мере движения на юго-восток от линии, соединяющей вышеперечисленные губернии, стойкость контингентов увеличивается; призванные из Малороссийских губерний^{27}, а в особенности из казачьих областей, дают наименьший процент пленных. К северо-западу от выше намеченной средней линии мы не видим той же цельности картины. Прямо на север мы видим, что процент пленных остается близким к нормальному за исключением двух губерний: Ярославской, которая очень хорошо дерется, и Московской, которая плохо дерется. Плохая стойкость контингентов Московской губернии объясняется тем, что Московский фабричный район давал плохо настроенные контингенты. Высокий уровень Ярославской губернии может быть объяснен тем, что население этой губернии являлось очень развитым и давало наибольший процент грамотных среди призванных.

С приближением к западу, мы видим резко выраженное ухудшение. Особенно яркое «отрицательное» пятно представляет собой Польша, контингент которой дает наибольший для всей России процент пленных. Неважно дерутся из контингента Северо-Западного края. Резкое исключение из этого ухудшения составляют Эстляндская^{28} и Петроградская губернии, контингент которых дерется так же хорошо, как и южно-русский.

Как общее правило, южная половина России дерется лучше северной.

Некоторое объяснение этому явлению можно найти в том, что Северная часть укомплектовывала, главным образом, части, дравшиеся против германцев; южная — против австро-венгров. Как известно, борьба с германцами протекала труднее, и в ней русская армия теряла больше пленных, чем на Австро-Венгерском фронте. Но это не дает исчерпывающего объяснения. Чтобы убедиться в этом, нужно только взглянуть на Польшу; последняя укомплектовывала войска обоих фронтов и, несмотря на это, представляла резко выраженную однородную картину плохо дравшихся контингентов. Несомненно, что в этом случае основной причиной является национальный мотив. Став на эту точку зрения, можно объяснить многие колебания рассматриваемого нами процента. Присутствие еврейства к западу от так называемой черты оседлости (реки Западная Двина и Днепр) вносит ухудшение. Подобное же влияние, но не в такой же мере, оказывают для Бессарабской губернии^{29} молдаване. Некоторое ухудшение вносят инородческие массы в губерниях Таврической^{30}, Астраханской, Симбирской, Самарской, Казанской и Уфимской. Лучше всех дерутся русские народности. Но среди этих народностей тоже замечается градация: на первом месте по стойкости стоят казаки, затем малороссы; на третьем месте великороссы^{31}, на четвертом белорусы. Относительно последних нужно ввести существенную поправку: наличие в губерниях, ими населяемых, еврейского и польского элемента, несомненно, увеличило процент пленных для белорусских губерний. Различие в боевой стойкости между великороссами и малороссами является интересным социальным вопросом. Не оказывало ли влияния на ухудшение боевой стойкости великороссов наличие общинного землевладения, которое убивало инициативу? Может быть, также Великороссия, проявившая большое напряжение для того, чтобы собрать вокруг себя Россию, израсходовала энергию своего коренного населения в большей мере, чем Малороссия? Мы не беремся ответить на эти вопросы и ограничиваемся лишь тем, что ставим их.

Общее число заболеваний, согласно работы доктора Аврамова, исчисляется в 5 069 020 (88 836 офицеров и 4 981 084 солдат).

Доктор Аврамов считает, что по отношению к среднему наличному составу заболеваемость должна исчисляться для офицеров 10,5 %, для солдат 13,1 %.

Если мы сравним среднюю месячную заболеваемость с начала войны до 1 января 1917 г. с такою же среднею величиною для революционного 1917 года, мы получим:

Из сопоставления этих данных мы видим, что «заболеваемость» увеличилась в 1917 г. по сравнению с предыдущими годами в 2,5 раза. А между тем никаких эпидемий в 1917 г. в русской армии не было. Более подробное изучение заболеваемости в 1917 г. показывает нам, что рост ее начинается после начала революции. Таким образом, причина этого роста лежит всецело в области психико-социальных, а не санитарных факторов. С начала революции солдатская масса потянулась домой, но так как нижние чины в начале революции не решались просто дезертировать, то они пользовались всякой небольшой болезнью или даже симулировали ее, чтобы на законном основании уйти в тыл. Санитарный персонал не мог этому противиться, так как был терроризирован массой. Пишущий эти строки знает несколько случаев в июле 1917 г., когда эвакуационные свидетельства выдавались под угрозой штыков солдатской толпы. Эта «тяга» домой сказалась на офицерском составе с его более развитым чувством долга слабее, чем у солдат. В самом деле, «заболеваемость» офицеров увеличилась на 43 % в то время, как «заболеваемость» солдат на 121 %.

Усилившаяся с началом революции «заболеваемость» сопровождалась «насильственной» эвакуацией больных в тыл. Поэтому нужно иметь в виду, что с началом революции наряду с закономерной эвакуацией во внутренние военные округа действительно тяжелобольных, происходила еще и «самоэвакуация» мнимых больных. В учет Ставки попали только первые, что и будет принято нами во внимание, когда в следующей главе мы будем рассматривать «возвращаемость» в армию выздоровевших эвакуированных больных.

Процент смертности среди заболевших в войны, предшествующие нами изучаемой, исчисляется для русской армии:

В войну 1854–1856 гг. — 22,9%

В войну 1877–1878 гг. — 6,6%

В войну 1904–1905 гг. — 2,5%

Наша война с Японией считалась особенно благополучной в санитарном отношении. Таковой же является и минувшая мировая война. Несмотря на продолжительность войны, все острые инфекционные болезни получили слабое развитие[156].

Поэтому мы согласны с доктором Бинштоком, который в своей работе «Военные потери России в войну 1914–1918 гг.»[157] принимает для русской армии процент смертности от болезней в течение минувшей войны — 2,5 %.

Всех больных, как было уже указано, зарегистрировано — 5 069 920, что при 2,5 % умерших должно дать общую цифру умерших в 126 778, а за округлением — 130 000. Эта цифра, утверждает доктор Биншток, не противоречит общему числу умерших от инфекционных болезней (42 670), составляющему, как это обычно наблюдается у нас, треть общего числа умерших от болезней.

К указанному выше числу умерших от болезней нужно еще прибавить: Умерших скоропостижно и умерших в плену.

Согласно данных доктора Аврамова, численность скоропостижно умерших равняется 7196.

Таким образом, общее число смертей от болезней может считаться близким к 140 000.

Приведенная выше цифра умерших от болезней требует ряда оговорок. С одной стороны, надо помнить, что цифры доктора Аврамова не включают в себя данных с Кавказского фронта и об русских войсках, дравшихся за границей, и по этой причине численность умерших от болезней является преуменьшенной. С другой стороны, число смертей выведено не из числа болезней, а из числа бывших заболеваний. Очевидно, что последних было больше, чем первых, так как одно и то же лицо могло хворать несколько раз. Невозможность учесть сейчас это обстоятельство может возбудить подозрение, что приведенная выше цифра является преувеличенной. Но сомнение в этом рассеется, если обратиться к статистике о потерях французской армии. Доктор J. Toubert, в неоднократно цитированном нами труде[158], исчисляет число умерших от болезней во французской армии равным 175 000.

Следовательно, во французской армии в среднем ежемесячно умирало от болезней 3 400 человек.

Если мы выведем такое же среднее число для нашей армии при 140 000 смертей, мы получим около 3 600 смертей в месяц. Но русская армия была гораздо более многочисленна людьми, а следовательно выведенная цифра в 140 000 ни в коем случае не может считаться преувеличенной.

Число чинов русской армии, умерших в плену, определяется для пленных, находившихся в Германии:

210 офицерских и 47 934 нижних чинов[159]. Для пленных, находившихся в Австро-Венгрии: 241 офицерских и 27 497 нижних чинов[160].

Число умерших чинов русской армии в турецком и болгарском плену нам неизвестно. Но ввиду ничтожного количества этих пленных число умерших среди них не может оказать влияния на общий итог, закругленный в десятках тысяч.

Таким образом, общее число наших чинов, умерших в плену (за исключением тяжелораненых, скончавшихся до прибытия во внутрь вражеской страны), должно измеряться в округленных числах — в 70 000.

Интересно отметить здесь, что по отношению к установленному нами итогу наших пленных (2 400 000) это составит 2,9 %, то есть процент, немного превышающий процент смертности, принятый нами согласно с доктором Бинштоком для смертности от болезней в русской армии; такое превышение совершенно естественно.

Подведем теперь итог числу убитых, умерших от ран и болезней в русской армии в войну 1914–1917 гг. (до большевистского переворота). Этот итог должен выражаться примерно так:

«Зарегистрированные» убитые — 626 000'[161]

«Неизвестные» убитые — 674 000

Умершие от ран — 350 000

Умершие от болезней — 140 000

Умершие в плену — 70 000

Итого: 1 860 000

Дабы закончить рассмотрение вопроса о потерях русской армии, необходимо еще попытаться определить, каково число инвалидов, которое должно было остаться в русской армии после большой войны. Под словом «инвалид» мы будем понимать раненых и больных, которые после выздоровления признавались, согласно существовавшим у нас правилам, совершенно негодными к военной службе, а посему подлежащими увольнению от нее.

Изучение регистрационных карточек на 103 194 раненых и 70 755 больных, пользованных в санитарных учреждениях Петроградского городского Комитета Всероссийского союза городов, показывает, что уволено было вовсе от службы: раненых — 25,2 %, а больных — 14,9 %. Если применить этот масштаб ко всему числу эвакуированных раненых (2 425 000) и больных (1 875 000), мы получим, что общее число уволенных вовсе от службы во время войны достигает:

Для раненых — 611 000

Для больных — 279 375

Итого: 890 375

Несомненно, что это число является несколько преувеличенным. Действительно, мы имели уже случай указывать на то, что в Петроград эвакуировались раненые и больные, требовавшие сложного лечения; естественно, что среди таких раненых и больных процент инвалидности должен быть очень повышенным.

Как мы приводили выше. Ставка в своем ответе начальнику французской военной миссии, насчитывала, что к октябрю 1917 г. было вовсе уволено от службы тяжелораненых 348 508. В том же ответе указывается, что кроме того было еще уволено до выслуги обязательного срока службы 170 210. Несомненно, что причиною этих увольнений могли являться только последствия тяжелой болезни. Следовательно, число инвалидов к октябрю 1917 г., по счету Ставки, равнялось 518 718. К этому числу нужно еще прибавить 37 295 русских инвалидов из числа чинов русской армии, попавших в плен и возвращенных в течение войны в порядке обмена. Это доведет общий итог до 556 013.

Но и это число не может выразить собой общий итог инвалидов, оставшихся после войны 1914–1917 гг. В сентябре 1917 г., то есть к тому времени, к которому относятся цифры, приведенные в ответе Ставки, большое число инвалидов не могло быть еще учтено Ставкой; они находились еще на излечении в санитарных учреждениях или были уволены в долгосрочный отпуск, и вопрос об их окончательном увольнении со службы должен был решиться только впоследствии. Вот почему мы думаем, что Л.И. Сазонов прав, когда в своей статье «Потери России в войну 1914–1918 гг.»[162] утверждает, на основании данных Главного военно-санитарного инспектора, что число уволенных от службы за ранами, контузиями и болезнями должно измеряться в круглых цифрах — в 700 000.

Такова и должна быть общая численность наших инвалидов.