Воистину

16

ИСТИНА

Впервые было опубликовано в журнале современной немецкой литературы и искусства «Яресринг 55/56» («Jahresring 55/56»), Штутгарт, в 1955 году. Входит в состав второй книги стихов. На русском языке существует в единственном переводе И.Грицковой, ранее публиковавшемся в книгах «Из современной австрийской поэзии», «Западноевропейская поэзия XX века», И.Бахман «Избранное».

Стихотворение дает ясное представление о том, что же такое истина для Ингеборг Бахман: цель духовных устремлений человека, божественный свет посреди порожденных человеком мрака и рабства, среди насилия, которому и призвана она противостоять — ибо только истина способна указать неизвестный доселе выход:

Созданный человеком мир — отвратителен, и его необходимо изменить. В понимании Бахман лишь язык способен воздействовать на него. Однако все человеческие языки и их выразительные возможности писательница воспринимает скептически. Связь с ними истины в лирике Бахман скорее «негативная»: человеческие языки не способны добраться до истины, а она в свою очередь не имеет с ними ничего общего и никогда не воспользуется их средствами для воздействия на «неправильный мир». Истина для Бахман иррациональна. Всегда божественна и иногда чувственна. Но разумом не постижима. И соответственно — выразима лишь на языке новом — чувственном, каковым мог бы стать, например, язык любви.

Вот что говорит в интервью сама писательница в ноябре 1964 года: «На меня произвел огромное впечатление подход Витгенштейна к вопросам о языке — одно из ключевых положений, что-то вроде границы моего языка означают границы моего мира». В своем стремлении уловить чувства Бахман предпринимает попытку выражать их крайние проявления, границы, в том числе взаимоисключающие. То, что простое словесное обозначение истины не приближает к ней ни на шаг, ибо всегда ложно, известно давно: можно вспомнить, например, Ф. Тютчева с его знаменитым стихотворением «Silentium». Бахман отказывается от намерения «написать правду», зато пытается при помощи слов, «единственного своего оружия», пробиться сквозь дебри смыслов к границе истины.

Контрастность образного мышления, возведенная в принцип и нашедшая адекватную словесную форму выражения, позволяет Бахман, не нарушая цельности образов, воплощать в художественных произведениях разрывы своего противоречивого сознания, а значит, духовные терзания и болевые точки. Между двумя словесными полюсами возникает ощутимое чувственное напряжение: противоположные по смыслу образы (качества, чувства), как бы «ведут за собой» все промежуточные состояния, образуя что-то похожее на натянутую струну (непрерывный спектр промежуточных значений). Струна эта постоянно колеблется, ибо нюансы значений заставляют ее отклоняться в разные стороны, и «задевает» область невыразимого. Иррациональная природа этого напряжения позволяет вырваться за границы «рационального» (или, как писал Музиль, «рациоидного») мира, представимого в языке, и приблизиться к чувственной истине.

Не случайно именно стихотворение, где сделана попытка языковыми средствами определить, что есть истина, содержит достаточно много антонимических пар. В первых же двух строфах мы встречаем три подобные пары: это противопоставленные друг другу полусинонимы-полуантонимы «сон» и «смерть», пара контекстуальных синонимов «камень» и «могила», которым во второй строке следующей строфы противостоит соответственно пара противоположных по значению контекстуальных синонимов «росток» и «лист». Это стихотворение вообще примечательно обилием групп существительных, связанных сложными, зависящими от контекста, синонимико-антонимическими взаимоотношениями: разбойничий набег (взлом) — вскрытие ран, луна (вечное) — накипь, пена (преходящее), темнота — справедливость (свет), цепи (насилие) — выход (свобода). Пар, в которых по смыслу противоположны друг другу лишь отдельные нюансы значений антонимичных образов. Текст стихотворения построен целиком на такого рода противопоставлениях: действительно, истина заключена где-то между смертью и сном, камнем и зеленым саженцем, насилием и свободой. Язык не позволяет точно определить ее, но если использовать элементы языка шире, чем это предусмотрено рациональной природой последнего, не ограничиваться передачей смысла, можно довольно близко подойти к ее пределам.