Волжские сказки

ПАВЛОВСКИЕ УМЕЛЬЦЫ

Вот, говорят, тульские мастера аглицких за пояс заткнули — сумели подковать ту механическую блоху, которую заморские мастеровые в русские земли доставили. Всё это так. Но ведь туляки-то наверняка со своим хитрым делом не справились бы, если б им павловские умельцы не помогли. Да, да! Эта заводная блоха не раз куда-нибудь ускакала бы, если б не павловцы. Наши мастера для аглицкой блохи ошейник сделали, заперли его на замок собственного изготовления, и, как полагается, посадили ту блоху на цепь. Вот тогда-то туляки и смогли её подковать.

Да что ошейник и цепочка! В народе ходит предание про павловского кустаря Завьялова. Он, говорят, сделал такую цепочку, которая из двухсот сорока замочков с ключиками состояла. А вес её всего три золотника[23].

Рассказывают и про другого мастерового, по фамилии Хворов. Он всю жизнь замки работал и всё норовил поменьше да поаккуратнее их сделать, а когда закончит — украшение к замочку-то приладит из меди там или из серебра.

Один раз он задался целью сделать самые крохотные замочки. Долго корпел над ними, а всё-таки сделал, да не сколько-нибудь там, а целых двадцать четыре штуки. И весили они всего один золотник!

Бывало, и позамысловатее вещицы работали. Жил в глухой деревушке Малое Гагарино кустарь Бирюков. Этот самый Бирюков нигде не бывал и за всю жизнь только три раза паровоз видел. И этого хватило, чтобы понять, как он действует, а потом самоходную модель сделать. Жители деревни только ахнули. А когда весть про модель Бирюкова до начальства дошла, оно приехало, осмотрело, а потом в Москву на выставку направило.

КАК В ПАВЛОВЕ РЕМЕСЛО ЗАВЕЛОСЬ

Давно дело-то это было. Задумал как-то чёрт устроить ад на земле, стало быть, на сём свете. Обернулся немцем и подсыпался к графу, который проживал за границей.

Что, дескать, людишки у тебя все одною землёй занимаются? Устрой да устрой у себя в имении завод. И доход пойдёт, да и почётнее тоже. Послушался помещик, сам остался за границей, а немца послал в имение заводы строить. И построил немец первый завод в Павлове, на Семеньей горе, железо делать.

Вот живёт помещик за границей, получает доход хороший. И вздумалось ему как-то раз проведать свои имения и посмотреть, как работают на заводах. А был он якобы доброй души человек. Вот приехал он в Павлово и пришёл на завод как раз в ту пору, когда из сварочной печи вынимали раскалённую сварку[24]. Глядит помещик: печь пламенем пышет так, что и подойти невозможно, люди в дыму и копоти. А сварка красная вся, шипит, трещит, окалиной во все стороны так и брызжет. Подтащили её крючьями к наковальне, как грохнет по ней стопудовый молот, как пыхнет от неё пламя да искры... С нами крестная сила! И людишек-то из-за огня не видно.

Испугался добрый граф... «Подать немца сюда! Не знал я, откуда у меня доходы...» Глядь, а немец точно сквозь землю провалился.

Завод уничтожили, горно потушили, да искры из-под заводского горна уже разлетелись кругом с Семёновой горы по всему Павлову. Застучали в избушках молоты, завизжали пилы, зашипели паяльники медные, закипело мастерство и разлилось, как пожар, по всей округе. По деревням-то хоть землю не бросили, а павловцы совсем забыли про пашню.

ХОХЛОМА

Было это давным-давно, ещё при царе Алексее, отце Петра I. Тогда нижегородец наш, патриарх Никон, нарушил веру стародавнюю и уничтожил книги, переписанные старательными монахами. С тяжёлой руки Никона новая вера была на Русь напущена. Взволновалась Русь, усмирённая «тихим» царём Алексеем застенками да колодками. Побежал люд подальше от первопрестольной Москвы, от глаз царских да патриарших в леса, на Керженец да на Узолу. Только тайные сторонники старого благочестия остались в Москве. Среди них первейшей руки живописец, богомаз по прозванью Лоскут Андрей. Днём работал, вечерами двуперстия творил.

Пришло время, и ему стало невмочь. Собрал он кисти свои да краски-мази и уехал в Семёновские леса, подальше от царя. В каком-то починке избу срубил, точить-писать начал. Дни и ночи работал, а что — не знали люди, не пускал их к себе в избу Лоскут. Да и люди, больше беглые, беспоповцы, не привыкли бывать друг у друга. Больше сами с собой да с тайгой Керженской беседовали-советовались.

Нашлись, однако, завистники, донесли царю про Андрея. Тот послов направил, строго наказал явить мастера пред его царские очи и заставить в столице малевать.

Лоскут — ни в какую, послов из избы прогнал.

И тут вскипела царская кровь, затуманила глаза. Кому, по правде, из правящих такое понравится. Новый наказ целой роте солдат, доставить ослушника, но уже не для работы, а для казни. И пошли в Семёновские земли солдатики, в путь тяжёлый да и не близкий — всё песками да через леса.

Солдаты шли походкой медвежьей. А молва народная бежала впереди бегом заячьим.

Услышал Лоскут о вести страшной. Думал день. Думал два. На третий клик кликнул, собрал народ лесной. Молвил Андрей слова свои первые: «Смерть идёт за мной, берите припас мой и рукоделье, краски и мази да расходитесь по деревням и починкам, учитесь точить-малевать да детям и внукам внушайте; дерево, с корня снятое, живым делайте. Оно любое подобие принять может...»

Взволновался народ, краски да инструмент Андреев разобрал, по лесам-домам разбрёлся и как следует его припрятал.

Солдаты пришли к кострищу огненному: догорал дом Андрея-живописца, зажжённый им самим. Не достался царю на расправу и мастер: сгорел в той избе своей заживо.

Ушли солдаты.

А краски да инструмент Андрея в дело пошли.

Искрами изошёл, рассыпался Андрей. Искры те осели в тайге Керженской-Приузольской, и запалили они пламя по лесным деревьям да починкам.

С той поры и горят алым пламенем, искрятся золотыми самородками яркие краски старой Хохломы.

КОПЬЁВ

А про Копьёва, механика сноведского, вот что рассказывают. Ехал однажды Баташов плотиной через пруд и видит: мальчик тянет за верёвочку пароходик. Колёсики у парохода вертятся, он сам по воде идёт. Останавливается Баташов и спрашивает:

— А кто тебе пароход сделал?

— Сам я.

— А сам ты чей?

— Мамкин.

— Поедем со мной.

Баташов посадил его к себе в коляску — скорей к его родителям. А мальчик плачет, испугался.

Доехал Баташов до его матери и говорит ей:

— Беру я вашего сына к себе, обучу его, человеком сделаю.

Увёз его, стал учить, сначала в Москве, потом за границей, да не дал ему закончить, а то из крепостных он вышел бы.

Сделал его Баташов механиком на сноведском заводе. Прозвали этого мальчика Копьёвым: пронзительный уж очень, дошлый до всего был. А после фамилия ему пошла — Копьёв. Знаменитый механик был.

Вот придумал он: стол чугунный сделал, на столе самовар кипит, а от него молоток паровой идёт. Чай пьёшь, а молоток паром сахар колет.

ГОРОДЕЦКИЕ МАСТЕРА

Наш старый город издавна хорошими мастерами славится. Особенно много было у нас добрых кораблестроителей да баржевиков. И грамоте не разумели, и чертежей не понимали, а суда строили по своей памяти и собственному разумению. Рассказывают, что хоть баржи, хоть шхуны получались у наших Городецких умельцев всем на диво.

Был в прежнее время в Городце мастер один; как он работал, многие старики хорошо помнят. Баржи из-под его рук выходили как игрушечки!

Один раз явились к нему заказчики, чертежи подают, проекты разные, а он посмотрел на все эти бумаги и говорит:

— Я никогда в жизни чертежи да проекты в глаза не видал и проку в них не разумею... Вы мне прямо, без бумажек скажите: какой длины и ширины баржу построить вам нужно. Дайте ещё высоту борта — вот и весь заказ!..

Те, конечно, удивились, сообщили ему нужные размеры и стали ждать.

В назначенный срок прибыли заказчики и глазам своим не поверили: мастер такую им баржу построил, как картинка была!

Ну, а другого баржестроителя я хорошо помню. Это Яков Кузьмич Колов — отличнейший работник. Он всё кокорные-то баржи строил. Вы знаете, что это такое? Нет? Да, сейчас таких не строят. Такие суда рубили из кокорновых деревьев, которые вместе с корнем из земли выворачивали. Корневище и ствол дерева вместе топорами обрабатывали, отчего копани для барж и шхун получались из одного куска. Такие цельные корпуса были намного прочнее и, как говорят, терпели воду по сто лет и больше...

ПУГАЧЁВСКОЕ ЗОЛОТО НА ДНЕ ОЗЕРА ИНЫШКО

Есть у нас места, которые в народе пугачёвскими зовут. Это в горах, недалеко. Сказывают, будто бы Пугачёв с войском там стоял, когда от царской армии отступал, и решил оставить лишний груз — золото. Задумал упрятать его на дне озера Инышко.

Когда сбросили бочонки с золотом, озеро начало затягиваться илом и землей. В пяти-шести метрах над дном получилось как бы второе дно. Бочонки-то с золотом тяжёлыми оказались, и, пробив одно «дно», упали на настоящее дно озера.

Говорили также, будто один богач захотел достать пугачёвское золото. Разгородил озеро, пытался выпустить воду, но у него ничего не получилось. Будто бы озеро не захотело отдавать пугачёвское золото богачу, а может, само золото не захотело доставаться никому.

ПРО НИКИТУШКУ ЛОМОВА

На Волге, в тридцатых годах, был силач-бурлак, Никитушка Ломов; родился он в Пензенской губернии. Хозяева судов дорожили его страшной силой: работал он за четверых и получал тоже за четверых. Про силу его на Волге рассказывают чудеса; памятен он и на Каспийском море. Плыл раз Никитушка по этому морю и ночью выпало ему быть вахтенным на хозяйском судне. Кругом пошаливали трухменцы и частенько грабили русских: надо было держать ухо востро. Товарищи уснули; ходит Ломов по палубе и посматривает; вдруг видит лодку с трухменцами, человек двадцать. Он подпустил их вплоть; трухменцы полезли из лодки на борт, а Ломов тем временем, не будя товарищей, распорядился по-своему: взял шест толщиной в руку и ждёт. Как только показалось с десяток трухменских голов, он размахнулся вдоль борта и смёл их в воду. Другие полезли — то же. Те, что в лодке остались, пошли наутёк, но и их Ломов в покое не оставил: взял небольшой запасной якорь с кормы да в лодку и кинул. Якорь был пудов пятнадцать — лодка потонула. Утром на судне проснулись, он им всё и рассказал. «Что же ты нас не разбудил?» — «Да чего, — говорит, — будить-то? Я сам с ними управился».

В другой раз взъехал он где-то на постоялый двор, а после него обозчики нагрянули. Ему пора выезжать со двора, а те возов перед воротами наставили — ходу нет. «Пустите, братцы, — говорит Ломов, — мне пора. Впрягите лошадей и отодвиньте воза!» «Станем мы, — говорят возчики, — для тебя лошадей впрягать! Подождёшь!» Никитушка видит, что словами ничего не поделаешь; подошёл к воротам, взял подворотню и давай ей возы раскидывать во все стороны. Раскидал и выехал.

С одним купцом на Волге он хорошую шутку сыграл. Идёт как-то берегом, подходит к городу. Стоит город на высокой горе, а внизу пристань, и мужики около чего-то возятся. «Чего вы, братцы, делаете?» — «Да вот, какой-то купец нанял нас якорь вытащить». «За много ли нанялись?» — «Да всего за три рубля!» — «Давайте-ка я вам помогу!» Подошёл, раза три качнул (а якорь не меньше как в двадцать пять пудов) и выворотил якорь вместе с землёй. Мужики подивились такой силе.

Бежит с горы купец, начал на Ломова и на мужиков кричать. «Ты зачем, — говорит, — им помогал? Я тебя рядил?» Вынул вместо трёх рублей один рубль и отдал мужикам. «Будет, — говорит, — с вас!» Сам ушёл домой. Ломов и говорит: «Не печальтесь! Я с ним сыграю шутку; только после, как деньги получите, водки мне штоф поставьте». Взял якорь на плечо и попёр в гору. Навстречу баба с вёдрами попалась (дело было к вечеру), увидала она Ломова, думала, что сам нечистый идёт, вскрикнула и упала замертво. Ломов взошёл в гору, подошёл к купцову дому и повесил якорь на ворота. Вернулся к мужикам и говорит: «Ну, братцы, теперь он и тремя рублями не отделается: снимать-то вы же будете! Смотрите, дёшево не берите!» Мужики поблагодарили и после большие деньги взяли с купца.

На Волге, бывало, Ломов шутки с бурлаками шутил. «Ну, братцы, кто меня перегонит? Идёт на полштофа?» — «Идёт». — «Я побегу бечевой, под каждую руку по девятипудовому кулю возьму, а вы бегите порожние!» Ударятся бежать и всегда Ломов выигрывал.

ВАРЁЖ

Старые люди рассказывают, что село Варёж, которое стоит на правом берегу Оки, получило своё название во времена бурлачества. И волжские, и окские бурлаки, которые в былые столетия тянули бечевой баржи, выбирали для своих остановок удобные места. Для них было очень важно подвести баржу ближе к берегу и поставить в тихой заводи. Да и самим хотелось разместиться для передышки за горой в овражке. Это чтобы и солнышко не слишком их пекло в жаркую пору, а осенью холодный ветер не пробирал до костей. Учитывали бурлаки и то, чтобы на месте их стоянки и костёр горел бы ладно, а в случае дождя чтобы можно было укрыться в пещерке, наскоро вырытой в близком к воде яру.

Так вот, место, где сейчас раскинулось село Вареж, бурлаки в давнюю пору облюбовали. Ещё тогда пришлись им по мысли и излучина Оки, и берег высокий, и расщелина оврага. Старики прежде вспоминали, что как дойдут бурлаки до этого места, так и кричат: «Стой, варёж!» Это значило, что дошли до остановки для варёжа, варки еды бурлацкой. Так, говорят, с той поры и пошло: Варёж да Варёж, а уж много позднее вместо Варёж Ва́реж стали называть. Вот это слово и сохранилось за тем местом, где была стоянка бурлаков, ну а потом тут люди стали селиться и образовали здесь целое село.

ПРОЛЕЙ КАША

Раньше землёй пользовались крестьяне на общинных началах, так как земля принадлежала их обществу.

Близлежащие к Пролей Каше сёла (Урюм, Богдашкино) пользовались каждое своим участком. Они часто враждовали из-за земельных границ. Были попытки прихватить чужие земли.

Чтобы положить конец этим распрям, порешили вызвать землеустроителя из Петербурга.

Землеустроитель шёл из Урюма к Пролей Каше. Утомившись, он решил передохнуть и закусить. Землеустроитель начал есть пирог, который ему дали урюмцы.

Пирог оказался начинённым золотом. Решив отблагодарить урюмцев, он повернул от земельной границы между Урюмом и Пролей Кашей на 30° и стал обрезать землю в пользу Урюма.

Узнав об этом, пролейкашинцы протестовали, но изменить ничего не могли. Землеустроитель дошёл до Волги к лугам. Трава здесь раньше была очень высокой. Он подошёл к озеру Кашка.

Здесь пролейкашинцы решили задобрить его. Они сварили кашу, налив туда слишком много масла. Землеустроителю она не понравилась, и он пнул котелок ногой. Каша пролилась.

С тех пор село стало называться Пролей Каша.

Лугами позднее пользовались только урюмцы. Об этом говорят старики. А межевой столб сохранился до коллективизации.

ТЕТЮШИ

Рассказывают, что в высокую, глинистую гору, на которой теперь над Волгой город Тетюши стоит, поднимались когда-то очень давно отец вместе с маленьким сыном. А погода была тогда осенняя да дождливая. От этого подъём по крутой и скользкой тропе был для обоих очень трудным. Старший-то ещё кое-как двигался вверх, а мальчик — сделает один шажок вверх — да вниз сползает.

И тогда отец давай его не за руку, а за уши за собой тянуть.

Мальчику, конечно, больно, он кричит изо всей мочи:

— Тятя, уши!.. Тятя, уши!..

Незнакомые с теми местами люди, будто бы, услышали тот крик мальчика и решили, что здесь так называют поселение, что стоит на горе.

С тех пор, говорят, это место Тетюшами называть стали. Так и теперь именуют.

ВЕТЛУГА

Давным-давно это было.

На берегу тихой лесной реки, около нынешнего города Ветлуги, стояло тогда большое татарское селение. В те далёкие времена проживали в нём вместе и татары, и русские, а правил селением татарский князь.

В одном из домов на окраине селения жили отец с дочерью. Дочь звали Лугой. Среди русских девушек не было её краше и милее ни в этом селении, ни в соседних.

Один раз шла Луга с вёдрами на реку и повстречала татарского князя. Тот приметил девушку, остановился, посмотрел на неё взглядом коршуна, а она, — то ли от хорошего настроения, то ли ещё почему-то, — возьми да и улыбнись князю. И понравилась ему сразу, да так, что захотел этот татарский князь взять её в жёны.

Но Луга давно уже любила русского парня, и, когда князь прислал сватов, отец отказал им. Он знал о любви Луги и был не против её брака с молодым парнем, который умел не только хорошо работать в лесу и в поле, но и весело играть на рожке.

Узнав о несогласии Луги, князь не отказался от задуманного, да и времена были тогда не те, чтобы возражать наместнику грозного татарского хана.

Как ни сопротивлялась девушка, князь от своей затеи не отстал. И вот уже назначил он день своей свадьбы. В строго указанное время в дом князя были вызваны музыканты, а среди них и суженный Луги. Никогда не видели парня таким печальным, каким он был в тот день. Грустные думы одолевали его буйную голову... Не легче было и его любимой: проплакав всю долгую ночь напролёт, Луга сидела теперь рядом с князем как подстреленная горлинка и о чём-то упорно думала.

Между тем свадебное пиршество шло своим чередом: музыканты весело играли, а захмелевшие гости громко разговаривали, пели песни, плясали... Князь не сводил глаз с невесты. Он настойчиво угощал Лугу заморскими винами, показывал ей вещицы дорогие, подарочки свадебные, но девушка от всего отказывалась и все молчала и молчала.

Потеряв всякую надежду на успех, князь решил сделать ещё одну попытку развеселить свою невесту и пригласил её танцевать. И каково же было его удивление, когда девушка, сквозь набежавшие на глаза слёзы, с трудом улыбнулась и в знак согласия слегка кивнула князю головой.

Не помня себя от счастья, он вывел Лугу на середину зала, уверенно подхватил за талию и они закружились в танце... Однако танец быстро надоел ей. Заметив это, князь нагнулся к уху девушки и тихо, заискивающе спросил:

— Чего ты хочешь, дорогая?

— Хочу покататься на лодке, — ответила девушка и добавила: — С музыкой.

— Твоё желание будет исполнено! — заверил князь.

Не прошло и часа, как молодые вместе с гостями и музыкантами сели в лодку и отчалили от берега. Плавно покачиваясь, она плыла по реке, направляясь к высокому обрывистому берегу, на котором, возвышались зелёные развесистые ветлы. Их тонкие ветви низко свешивались к воде, бурлившей на глубоком месте как кипящий котёл. Луга была необычно весела: она оживлённо разговаривала с князем, шутила с гостями, подпевала музыкантам, командовала гребцам, куда плыть. Ничего не подозревавший князь был бесконечно доволен и не чуял приближавшейся беды. А она была совсем рядом!

Когда лодка доплыла до самого глубокого места, Луга быстро поднялась и бросилась к любимому парню. Отбросив рожок, тот ринулся к ней и они на мгновение застыли в крепком объятии, а потом, как будто сговорившись, бросились в бурлящий омут. И тотчас же зеленоватые воды лесной реки навеки укрыли их от взоров татарского князя и его притихших гостей...

С той далёкой поры и пошло название реки: Вет-Луга.

...Спокойным сном спит в мягкой колыбели под старыми ветлами красавица Луга. Тихо кругом и безмятежно, лазурной, блестящей как зеркало гладью покрыты речные просторы. Даже глубокие омуты перестают в то время кипеть, и лишь только небольшие воронки, напоминающие собой точёные в Семёнове блюдца, указывают едущему по реке опасные места.

Но вот вдруг вспомнится девушке ненавистный татарский князь. Вспомнит — и испуганно вздрогнет. И вот застучит, затрепещет её молодое сердце, заклокочет горячая кровь. Взмахнёт она застывшими руками и выплеснет из бурных омутов да тихих ям на всю ширь необозримых заречных лугов неуёмные воды свои. Разольётся, разметается, как богатырь, по земле русской молчавшая в зимней спячке река, заплещутся, как на море, буйные волны её...

Однако ласки любимого парня, его крепкие и горячие объятия успокоят красавицу Лугу, вернут её в прежнее состояние. И затихнет тогда Ветлуга, неспешно войдёт в свои берега и станет такой доброй да милой, что через неё даже малый ребёнок легко переплывёт.

ЛЕГЕНДА О РЕКЕ ВЕЛИКОЙ

Между Окой и Кудьмой течёт небольшая речка. Длина её не больше пяти вёрст, а ширина едва достигает двадцати сажен. И при всём этом речка называется Великой. Откуда взялось столь громкое имя?

... Было время, когда Великая несла свои воды издалека, с юго-запада, на целые сотни вёрст по направлению к Нижнему Новгороду. Ходили в ту пору по этой реке разные суда и кормила она население прибрежных сёл и деревень. В одном месте, близ реки Великой, стояла деревушка. А в той деревушке жила старая женщина с красавицей дочкой. Редкой красоты была эта девица: высокая, статная, с пышными золотыми волосами и чистыми, светлыми и лучистыми глазами. И звали её Зиной.

Нередко заглядывались на девушку не только деревенские парни, но и богатые господа. Господа не просто любовались Зиной, а и захаживали в бедную хижину, неся дорогие подарки. Девушка подарков не принимала и всячески отстраняла от себя непрошенных гостей. Не было для Зины дороже батрака Зота, который подрядился на купеческое судно и плавал по реке Великой. Молодой, здоровый и красивый Зот исполнял тяжёлые обязанности матроса и грузчика, но трудности не обессиливали и не сушили парня. Казалось, что трудная работа вливала в него всё новые и новые силы, укрепляла его здоровье и делала всё более выразительной его внешность.

Зот крепко полюбил Зину. Они были счастливы своей любовью, часто вместе и поодиночке с радостью думали о будущей женитьбе. Любовь Зины и Зота была чистая, нежная, целомудренная. Они были безгранично счастливы.

Но одна чёрная осенняя ночь разрушила их блаженство. В ту страшную ночь, когда над Великой висела густая, непроницаемая мгла, Зот упал в воду и утонул.

Когда Зина услышала жуткую весть о гибели друга своего сердца, она потеряла сознание и, точно колос, подрезанный острым серпом, рухнула на землю. А придя в себя, она сильно изменилась: лучистый свет её глаз померк, она сгорбилась, похудела, в душе её поселился мрак осенней ночи.

Всё это встревожило её бедную мать и та стала думать о том, не последить ли за дочерью?

Между тем дочь начала всё чаще ходить на берег реки. Один раз она вышла из дома тёмной ночью. Ноги сами несли её к берегу Великой. Добежав до реки, она упала на землю и стала биться о каменистый берег и, надрываясь, кричать. Она всё громче и громче звала своего любимого:

— Мой милый, мой хороший, мой дорогой Зот, отзовись! Полно лежать тебе на грязном и холодном дне реки!.. Воспрянь, встань, взметни своими могучими руками, рассеки речные струи и явись ко мне!

Она на мгновение замолчала и прислушалась. Тихо было кругом. Только Великая глухо вздыхала, едва передвигая свои тяжёлые воды. И всюду была непроглядная темь.

Вновь запричитала девушка:

— Зачем ты, милый, оставил меня? Зачем не взял с собой в тот мир, куда ушёл сам?..

И почудилось Зине, что из мрачных недр реки послышался глухой, сдавленный голос — голос её любимого. Ей показалось, что тот голос звал её в глубокие воды в мир, неведомый девушке.

— Ты хочешь видеть меня, милый? Ты не хочешь сам прийти ко мне? Ты зовёшь меня к себе? Я приду к тебе, мой дорогой! Я сейчас же иду к тебе!

С этими словами девушка прыгнула с крутого берега в глубокую реку. Всколыхнулась Великая, разинула свою глубокую пасть и поглотила красавицу. Только круги заходили по поверхности реки. Походили и пропали...

А мать Зины, узнав, что Великая поглотила её красавицу — дочь, пришла на берег реки. Стала она на обрыв, заскрежетала зубами, от безмерного гнева вся затряслась и прокляла Великую большим, страшным проклятьем...

И захирела большая река, стала она чахнуть и скоро пересохла, а длина её из сотен вёрст превратилась в пятивёрстную. Теперь только ребятишки купаются в ней; нет на ней сейчас ни одного судёнышка. Погубившая красавцев, река Великая сама погибла, ибо от гнева матери никому не устоять.

КЕРЖЕНЕЦ

Если плыть от пристани Бармино вверх по Волге, то самым интересным селением на левобережной стороне будет поселок Макарьево с его старинным монастырём.

А чуть минуешь монастырские стены, что у самой воды возвышаются, сразу же увидишь устье реки Керженец.

В народе говорят, что название это древнее река получила от марийцев. Они будто бы давно приметили, что река эта лесная уж очень извилиста: другой раз такие повороты да зигзаги делает, что становится похожей на серьги.

Ещё в старину заметили люди такие причуды реки и окрестили её Керженцем. В переводе с марийского это слово означает «серьга».

САМАРА

Текла река Ра и встретилась с другой рекой.

— Посторонись, — говорит она, — разве ты не знаешь, что я — Ра?

— Велика штука, — отвечает река, — я сама Ра!

И с тех пор река та стала называться Самара.

ЧУГУНЫ

Село Чугуны названо так по реке Чугунке, а название реки Чугунки связано с чугунолитейным производством.

В конце реки Чугунки, там, где сейчас поселок Сосенки, стоял чугунолитейный завод братьев Демидовых. Этот завод выпускал цепи, якоря и другие предметы. Руду завозили с Урала. Для отопления завода заготовляли дрова по берегам реки Чугунки. На этой реке были чугунные ворота. Во время вешнего паводка эти ворота, для накопления воды и задержки плывущих бревен, закрывали. Дрова скапливались у ворот. А потом вылавливали и везли на завод.

Так вот, по этим чугунным воротам реку и назвали Чугункой, а затем уж возникло село с названием Чугуны.

ДУДИН МОНАСТЫРЬ

Когда-то давным-давно на месте между теперешними Дуденовым и Горбатовом поселилось несколько отшельников. Среди них был молодой послушник — бывший пастух, хороший игрок на дуде, то есть пастушечьей свирели. Этого послушника все время тянуло к любимой игре на дуде. В свободные часы он взбирался на один из береговых обрывов и оглашал широкие окские просторы и луговые поймы звуками своей замечательной дуды.

Проезжал как-то по Оке великий князь со своей дружиной и неожиданно услышал звуки свирели. По распоряжению князя его дружинники отыскали на берегу искусного игрока из отшельников и доставили его к месту стоянки княжеских стругов.

В давнюю пору река Волга носила название Ра или Итиль.

Князь посетил их обитель и, налюбовавшись прекрасными окскими просторами, приказал основать на этом месте монастырь. А назвать его было велено Дудиным в память о пастушеской дуде, усладившей слух князя.

Вскоре на этом месте была построена церковь, монастырские обители и службы.

О ДНЕПРЕ, ВОЛГЕ И ЗАПАДНОЙ ДВИНЕ

... Реки эти были прежде людьми. Днепр был брат, а Волга и Двина — его сёстры.

Остались они сиротами, натерпелись всякой нужды и придумали наконец пойти по белу свету и разыскать для себя такие места, где бы можно было разлиться большими реками; ходили три года, разыскали места и приостановились все трое ночевать в болотах. Но сёстры были хитрее брата; едва Днепр уснул, они встали потихоньку, заняли самые лучшие, отлогие местности и потекли реками. Проснулся поутру брат, смотрит — далеко его сёстры; рассерженный, ударился он о сыру землю и в погоню за ними понёсся шумным потоком по рвам и буеракам, и чем дальше бежал — тем больше злился и рыл крутые берега. За несколько вёрст до впадения гнев его утих, и он спокойно вступил в морские пучины; а две сестры его, укрываясь от погони, разбежались в разные стороны.

Вот отчего Днепр течёт быстрее Двины и Волги, вот почему у него много рукавов и порогов.

РЕЧКИ ПЬЯНА И ВАД

Все реки, как реки — текут себе вниз к морю или к другой реке, да и только. Одна лишь речка в Нижегородской губернии не захотела этак. Потечёт-потечёт как следует да и повернётся в сторону — то на север, то на восток, то опять к югу: ну, ни дать ни взять — пьяная баба качается из стороны в сторону; и прозвали её люди Пьяной рекой.

Встречается однажды Пьяна с другой рекой и спрашивает её та:

— Как тебя зовут?

— Пьяна, — отвечает она.

— Да и вправду ты пьяна, — говорит встречная река. — Дай-ка я тебя поведу как следует, — и потекла встречная речка вперёд, а за ней начала поворачиваться и Пьяна.

— Да куда же ты поведёшь меня, да и кто ты сама-то такая? — спрашивает Пьяна.

— В ад, — отвечает на всё встречная речка.

А добрые люди подслушали и прозвали речку Вад, а по ней и село, на ней стоящее, Вадово...

ВАЗУЗА И ВОЛГА

Волга с Вазузой долго спорили, кто из них умнее, сильнее и достойнее большого почёта. Спорили, спорили, друг друга не переспорили и решились вот на какое дело. «Давай вместе ляжем спать, а кто прежде встанет и скорее придёт к морю Хвалынскому, та из нас и умнее, и сильнее, и почёту достойнее». Легла Волга спать, легла и Вазуза. Да ночью встала Вазуза потихоньку, убежала от Волги, выбрала себе дорогу и прямее и ближе, и потекла. Проснувшись, Волга пошла ни тихо, ни скоро, а как следует; в Зубцове догнала Вазузу, да так грозно, что Вазуза испугалась, назвалась меньшою сестрою и просила Волгу принять её к себе на руки и снести в море Хвалынское. А всё-таки Вазуза весною раньше просыпается и будит Волгу от зимнего сна.

ВОЛГА И КАМА

Кама с Волгой спорила: не хотела в неё течь. Сначала хотела её воду отбить; до половины реки отбила, а дальше не смогла. Поднялась Кама на хитрости; уговорилась она с коршуном: «Ты, коршун, крикни, когда я на той стороне буду, чтобы я слышала; а я под Волгу подроюсь и выйду в другом месте». — «Ладно».

Вот Кама и начала рыться под Волгу.

Рылась, а тем временем коршуна беркут заприметил и погнался за ним. Тот испугался и закричал, как раз над серединой Волги.

Кама думала, что уж она на том берегу, выскочила из-под земли и прямо в Волгу попала.

РЕШМА

Люди сказывают, что поймал как-то Разин одного боярина на Волге, привёл на своё атаманское судно и стал допрашивать.

А тот в ответ:

— Режь мя — ничего не скажу...

Так и не сказал. Решили его жизни разинцы, а на берегу, где это произошло, возникло село с названием Решма.

КИНЕШМА

Говорят, что Степан Разин взял в плен персидскую княжну. Полюбилась она ему. Но голытьба ревниво относилась к этому увлечению своего атамана, упрекала его. И вынужден был Степан Разин бросить княжну в Волгу-матушку. Догадалась княжна о намерении атамана и будто бы спросила его:

— Кинешь мя?

Разин молча выполнил своё решение, а на берегу напротив того места, где атаман утопил княжну, появился город Кинешма. Название города увековечило последние слова княжны.

ТЕНЬКИ — ПРИСТАНИЩЕ РАЗИНЦЕВ

Наше село Теньки, будто бы, убежищем для вольных людей Разина было. Есть здесь гора Разина, которая ещё атамановой зовётся. У него, Разина, будто бы, в ней всё добро зарыто. Здешние жители говорят, что, якобы, сам Разин так сказал:

— Как чей-либо конь где копытом выкопает, так тот человек и найдёт моё добро...

И теперь ещё видны кругом этой горы вроде бы какие-то канавы. Там никто не пашет, ягоды на ней растёт очень много. Но вот что за причина: кто поест эти ягоды, тому нехорошо делается.

ЗАКОЛДОВАННЫЙ КЛАД

У нас в Теньках есть старый колодец. Про него мне старый человек, бабка Варя рассказывала. Тут, говорила она, в былое время люди собирались. Были они из тех, кто заколдованный клад желал искать. А предводителем у них старуха одна была. Она будто бы с самим шайтаном зналась и ее, вроде бы, один раз из трубы вытащили.

Так вот, приходила та старуха к колодцу, руками как-то шевелила, пальцами что-то перебирала и говорила всем, что ей надо собрать двенадцать Катерин и все они, мол, должны быть без крестов, без поясов и с распущенными волосами. И вот с ними-то она и пойдет за большим кладом.

Долго люди не верили этим ее словам, а потом нашлись бойкие да смелые бабенки и решили они пойти со старухой. Когда двенадцать Катерин набралось, старуха посмотрела, все ли они без крестов и поясов, а потом и говорит:

— За кладом пойдете не одни, а со мной... Идите и не бойтесь ничего, назад не оглядывайтесь. Кто бы вам ни кричал, какой бы страх на вас не напускали — идите!..

Ну, те согласились и пошли за ней. Отчаянные, вишь, подобрались, каждая про себя думала: «Будь, что будет!» Так вот и пошли за старухой. Идут. Из села вышли, полем шагают, к лесу направляются. Вдруг сзади бубенцы гремят, кони копытами бьют, храпят за спиной. Возница кнутом бьет, кричит во все горло: «Сторонись, не то подомну!» А старуха свое: «Не сворачивайте, бабоньки!» Те идут, дрожат, друг к другу жмутся. Ну, ничего, вроде бы обошлось. А тут уже и лес близко. Вошли они в лес. Знакомый он им, не раз бывали в нем, да больно уж сразу какой-то чащой показался. Лезли они, лезли через заросли, а лесу-то конца-краю нет! Но вот вышли на поляну, вроде бы и вздохнуть можно: поляна светлая, большая. Все бы хорошо, да не тут-то было! Стали они поляну проходить, а тут звери всякие выбежали, особенно много волков сбежалось. А старуха идет мимо зверей смело и своим попутчицам говорит:

— Не бойтесь, идите за мной, они вас не тронут...

И верно: волки только зубы скалят, а кусать не кусают.

В конце поляны увидели они дверь в земле. Подошли к ней, старуха что-то заперебирала пальцами и шептать стала. И тут распахнулась эта дверь настежь. Вошли они в подземелье, а там денег золотых видимо-невидимо!

— Берите, кто сколько хочет, — сказала старуха.

Взяли они золотых монет так, чтобы унести можно было и домой пошли. А по дороге на них те же страсти свалились: и звери дикие из кустов выбегали, и злые голоса пугали и лихая тройка опять на пятки наскакивала. Но все-таки они не испугались, не бросили найденный клад, все до монетки домой принесли и все потом богато жили. Правда, погибла каждая из них нехорошо... Плохо погибли. Это, говорят, потому, деньги-то у них были заколдованные.

МИКОЛАЙ УГОДНИК И ОХОТНИКИ

Жили два шабра охотника и ходили они за охотой. Идут дремучим лесом, глухою тропочкой; навстречу им старичок, святитель отец Никола. Они его не узнали и за человека сочитали. И говорит он им: «Не ходите этой тропочкой, охотнички!» «А что, дедушка?» «Тут, други, через эту тропочку лежит превеликая змея и нельзя ни пройти, ни проехать».

«Спасибо тебе, дедушка, что нас от смерти отвёл.» Дедушка и ушёл. Постояли охотники, подумали да и говорят: «А что нам, какая веща — змея! С нами орудия много. Дерьма-то — не убить змею!» И пошли. Дошли и видят: превеличающий бугор казны на тропочке, и рассмехнулись друг с дружкой: «Вот он что, старый дурак, нам сказал! Кабы мы не пошли, он бы казну-то взял, топерь её нам не прожить». Сидят и думают, что делать. Один и говорит: «Ступай- ка домой за лошадью: мы её на себе-то не донесём».

Один караулить остался, а другой за лошадью пошёл. Который остался, говорит тому, который домой-то пошёл: «Ты зайди, брат, к хозяйке моей, хлебца кусочек привези.» Товарищ ушёл. Приходит к своей жене и говорит: «Тут-то, жена, что нам Бог-то дал!» «Чего дал?» «Превеличающую кучу казны: нам не прожить, да и детям-то будет и внучатам! Затопи-ка избу, замеси пресную лепёшку на еду и на зелье! Я ему скажу, что его жена ему прислала». Замесила жена лепёшечку на еду и на зелье и спекла сейчас. Он запряг лошадь и поехал. А товарищ ружьё зарядил и думает: «Вот како он приедет, я его хлоп — все деньги-то мое, а дома скажу, что не видел его». Подъезжает к нему товарищ; а он прицелился да хлоп — убил его. Сам подбежал к телеге — прямо в сумку; лепёшечки поел и сам умер. И казна тут осталась: съела змея обоих.

ЧУДО НА МЕЛЬНИЦЕ

Када-то пришёл Христос в худой нищенской одёже на мельницу и стал просить у мельника святую милостыньку. Мельник осерчал: «Ступай, ступай отселева с Богом! Много вас таскается, всех не накормишь!» Так-таки ничего и не дал. На ту пору случилось — мужичок привёз смолоть на мельницу небольшой мешок ржи, увидал нищего и сжалился: «Подь сюды, я тебе дам». И стал отсыпать ему из мешка хлеб-ат; отсыпал, почитай, с целую мерку, а нищий всё свою кису подставляет. «Что, али ещё отсыпать?» — «Да коли будет ваша милость!» — Ну, пожалуй!» Отсыпал ещё с мерку, а нищий всё-таки подставляет свою кису. Отсыпал ему мужичок и в третий раз, и осталось у него у самого зерна, так самая малость. «Вот дурак, сколько отдал, — думает мельник, — да я за помол возьму, что ж ему останется?» Ну хорошо. Взял он у мужика рожь, засыпал и стал молоть; смотрит: уж много прошло времени, а мука всё сыплется и сыплется! Что за диво! Всего зерна-то было с четверть, а муки намололось четвертей двадцать, да и ещё осталось что молоть: мука себе всё сыплется... Мужик не знал, куды и собирать-то!

ЛЕГЕНДА О СВЯЩЕННИКЕ

Вот видишь ли, скажу твоей милости, был один священник беднющий-пребеднющий. Приход ли у него был больно малый, али как сказать тебе, правду молвить, не знаю, что иное, только всё молился Богу, кабы знать, в достатке-та быть исправным. Вот он молился да молился, день и ночь, знать, всё молился. Николу, знать, как бы справиться. Ан нет! Не даёт Бог ему счастья. Вот он пошёл из дому, слышь, куды глаза глядят. Вот шёл, шёл, всё шёл, увидал он возле дороги: сидят двое с сумками, знать, присели отдохнуть. Один-ат видит, молоденький с бородкой, а другой-ат седенький старичок, знаешь, седин-ат был сам Христос, а другой-ат был, слышь, Микола Милостивый. Вот он обрадовался, пошёл к ним. Подошёл и говорит им: «Ну, братцы, вы, как и я, пешком идёте. Кто вы, дескать, таковы? Они, знать, ему сказали: «Мы ворожецы, знахари, ворожить умеем и лечить.» — «Ну, слышь, нельзя ли взять вам меня с собой?» — «Пойдём, только смотри, всё поровну делить.» Знама была, что поровну.

Вот шли они, шли и зашли ночевать в избушку. Поп-ат, слышь, всё у себя с вечеру съел, что, знать, была у него сытость. А у Христа-то с Миколой Милостивым была лишь одна просвирочка, и ту, слышь, положили они на полочку у образов до другого дня. Наутро поп встал, захотелось ему есть, он взял украдкой ту просвирочку, съел её. Христос-ат хватился просвирочки, ан её нет. «Кто мою просвирочку съел?» — говорит попу. Он заперся, не сказал, знать не знаю, мол, я не ел. Вот так тому делу и быть. Встали, вышли из избушки и пошли опять.

Пришли в один город. Вот молоденькой-ат с бородкой, знахарь, знать-ат Христос и говорит: «В этом городу у богатова барина есть больная дочь, никто не мог её излечить, айдате к нему». Вот пришли они к тому, слышь, барину, стали стучаться у него под окном: «Пусти-ка нас, мы вылечим твою дочь».

Вот пустил их. Дал им тот барин дочь свою лечить. Вот они взяли и отвели её в баню. И вот Христос её всё разрезал на части. Она не слыхала, не плакала и не кричала. Взял её, слышь, всё новое, перемыл в трёх водах и сложил её вместе по-прежнему, как была. Сложил вместе и спрыснул раз — она срослась, спрыснул в другой — она пошевелилась. Спрыснул в третий — она встала. Вот привели её к отцу. Привели к отцу, она и говорит: «Во всём здорова по-прежнему.» Вот барин этот их вдоволь сыто-насыто напоил и накормил. Поп ел, ел, насилу встал с места, а Христос-ат да Микола Милостивый немножко закусили и сыты. Вот потом барин открыл сундук с деньгами, ну, слышь, берите, сколько душе вашей угодно. Христос взял горсточку, да Никола другую, а поп начал совать везде себе: и в карманы, и за пазуху, и в суму, и в сапоги — ильне везде был ислон. Вот этим делом пошли они опять в дорогу. Шли, шли и пришли к речке. Христос с Николой разом перешли легохонько, а поп-ат с деньгами шёл по воде и начал было тонуть. Вот с другого-то берегу Христос с Николой кричат ему, знать, брось, брось деньги, а то утонешь. Нет, слышь, хоть утону, не брошу их, и кое-как перебрёл он с деньгами-то через речку, перебрёл и сели все трое на бережок. Христос-ат и говорит попу: «Давай деньги-то делить.» А поп не даёт: «Это мои деньги. Вы что не брали себе больше, я чуть было не утонул с ними, а вы говорили, брось их.» «А уговор-то», — сказал Христос. Вот поп стал выкладывать свои деньги всё в кучу, и Христос с Николой Милостивым сложили свои туда. Вот этим-то делом Христос стал делить деньги и класть на четыре кучки, знать, на четыре доли. Поп говорит, мол, нас трое, кому кладёшь ты ещё?

«Четвёртая доля тому, — говорит Христос, — кто мою просвирочку съел» — «Я её съел» — подхватил поп. Тут Христос с Николой Милостивым усмехнулись: «Ну коли ты съел, так вот тебе две кучки денег. Да и наши возьми себе. Теперь у тебя их много. Ступай домой, а мы пойдём одни». Вот поп взял все деньги и пошёл один. И думает: «Чем мне домой идти, лучше я пойду один лечить. Я теперь умею, видел, как лечат.»

Вот пришёл он в город и просится к одному богатому купцу, узнал, что у него есть дочь больная и никто не может её излечить: «Пустите меня, я вашу больную дочь вылечу». Вот пустили его. Так тому делу и быть, вылечит так вылечит. Вот выпросил он большой нож вострый и повёл больную в баню и начал резать её на части. Только ну-ка кричать больная. Кричала, кричала, что есть мочи. А он: «Не кричи, слышь, будешь здорова.» Вот изрезал её замертво и начал перемывать в трёх водах. Перемыл, начал складывать как было, по-прежнему. Она не складывается по-прежнему-то. Вот он мучился, мучился, кое-как сложил. Спрыснул раз — она не срастается, спрыснул другой — толку нет. Спрыснул третий — без толку. «Ну, беда моя, пропал я теперь. Угожу на виселицу либо в Сибирь на каторгу. Господи, помоги мне, и ты, Микола Милостивый» — начал плакать и молиться, чтобы послал ему Бог опять лекарей. Вот видит в окошко, что идут к нему в баню те знахари — молоденький с бородкой и седенький старичок. Вот как обрадовался. Бух им в ноги: «Батюшки мои! Вот я по-вашему взялся лечить, да не выходит!» Они вошли, усмехнулись и говорят: «Ты больно скоро выучился лечить-то. Вот Христос взял всю её и по частям перемыл. Перемыл да и сложил по-прежнему, как была. Спрыснул раз — она срослась, спрыснул другой — она пошевелилась, спрыснул третий — она встала. Вот поп перекрестился: «Слава тебе, Господи! Уш вы как рад, сказать нельзя!»

«Возьми, — сказал Христос, — отведи её теперь к отцу. Да смотри, больше не лечи, а не то пропадёшь.» Вот знахари те, Христос и Микола Милостивый пошли со двора, а поп повёл дочь к отцу. Она сказала отцу, что здорова теперь по-прежнему. Купец ну-ка лекаря кормить, уговаривать, чтоб остался у него. «Нет, не останусь!» Вот он ему денег дал вдоволь, лошадь с повозкой, и поп поехал прямо домой и дал зарок, что лечить больше не станет.

СТЕРЛЯЖИЙ ЦАРЬ

В народе говорят, что стерляжий царь живёт в реке Суре. В стародавнюю пору он в этой реке поселился и уходить никуда не желает.

Устроище стерляжьего царя находится в яме на самом дне Суры. Убрано оно дорогими самоцветными камнями да жемчугом.

Там же и жена его живёт — водяная русалка. В ясные лунные ночи выходит она на песчаный берег, садится на камень и золотым гребнем свои зелёные, как тина, волосы расчёсывает.

С ней и сударь-то — стерляжий царь — выплывает. Он и тут, знай своё, ершится, хвостом по воде похлопывает да о белу ногу её трётся.

А если кто из рыбаков увидит эту ночную картину, то хоть совсем лов бросай, ни одной стерлядки ему уж больше не попадётся, ша!

ВОТ РАЗ ПЛЫВЁТ ШЛЯПА ПО ВОЛГЕ...

Вот раз плывёт шляпа по Волге. Бурлаки было нагнулись с плота и хотели её взять, но лоцман их остановил:

— Шляпу не берите, а то будет худо.

Не послушались бурлаки, подняли шляпу из воды. Не успели её вынуть, как из-под неё человек вышел и сказал:

— Что вам от меня нужно? Хочешь, я посуду потоплю? Ты зачем велел им шляпу поднять? — спросил человек из-под шляпы лоцмана. — Я иду, — говорит он, — прямо по Волге, как по земле, до самой Астрахани, и смотрю за порядками, а вы мне мешаете идти! Ну, ладно, подлецы, — ругается человек, — жалею только лоцмана, а то бы потопил посудину. Вы виноваты, сказал человек бурлакам (а их было 90 человек). — Ни хозяин, ни лоцман, а только вы виноваты в этом!

И спустился человек в воду, шляпа накрыла его голову и пошёл он опять по дну Волги, как пешком по земле.

Только шляпу его стало видать на воде, и она поплыла вниз по Волге до самой Астрахани.