Волго-Камье в начале эпохи раннего железа (VIII-VI вв. до н. э.)

Раннеананьинские могильники и их погребальный обряд

Наиболее выразительными раннеананьинскими памятниками являются могильники, особенно широко исследованные в 50-70-е годы нашего века. Благодаря наличию в погребениях различных предметов могильники дают хорошо выраженные комплексы как для исследования материальной и духовной культуры раннеананьинского населения, так и для установления хронологии этого периода. К сожалению, не все локальные варианты раннеананьинской культуры обеспечены этим материалом. В Вятской, Бельской, Ветлужской группах могильники пока неизвестны. Однако наличие их в остальных шести группах позволяет выявить общие признаки погребального обряда для всей культуры. Но прежде чем показать эти признаки, обратимся к памятникам[90].

В западноволжской группе находятся наиболее широко исследованные раннеананьинские памятники — Акозинский и Старший Ахмыловский могильники (рис. 5).

Расположен в 700 м к востоку от д. Акозино Горно-Марийского района Марийской АССР на краю низкой террасы правого берега Волги примерно в 800 м к западу от устья р. Сундырка — правого притока Волги. Поверхность могильника задернована, к югу она ограничивается крутым склоном коренной террасы Волги, к северу склоном к пойме, а к востоку и западу — ложбинами. Могильник был обнаружен в 1952 г. Р.В. Чубаровой[92], которая раскапывала здесь поселение эпохи бронзы и разрушила траншеей до десятка раннеананьинских погребений (рис. 6, № 102–110). В 1956 г. Марийская археологическая экспедиция заложила по обе стороны траншеи 1952 г. раскоп общей площадью 228 кв. м и исследовала 34 погребения[93] (рис. 6, погребения № 1-34). Кроме того, было установлено, что первоначально здесь располагалось поселение поздняковской культуры эпохи бронзы (середины и третьей четверти II тысячелетия до н. э.)[94]. В 1958 г. той же экспедицией были заложены новые раскопы — к востоку от раскопа 1956 г. (376 кв. м) и к западу (64 кв. м), в них было выявлено 33 погребения (рис. 6, погребения № 35–68). В 1971 г. В.С. Патрушев возобновил раскопки на памятнике, им было заложено 2 раскопа — к северу и востоку от раскопа 1958 г. Он вскрыл 572 кв. м и выявил дополнительно еще 31 погребение (рис. 6, № 66а-95)[95]. В 1972 г. им же в раскопе, заложенном к северу от раскопа 2 1971 г., было вскрыто еще 6 погребений (рис. 6, № 95-101)[96].

Таким образом, на могильнике исследовано более 100 могил (с учетом разрушенных Р.В. Чубаровой — 110). Учитывая то, что во все стороны от изученных погребений вскрыты не занятые могилами свободные пространства, можно думать о завершенности исследования могильника. Раскопки В.С. Патрушева, проведенные в 1973 г. в северо-восточной части памятника (была, вскрыта площадь в 336 кв. м.), не выявили ни одного погребения[97]. Всего в 110 могилах Акозинского могильника изучены остатки более 150 костяков. Основной погребальный обряд их — трупоположение. Погребения расположены по краю невысокой террасы и никаких внешних признаков не имеют. Из 100 исследованных могил абсолютное большинство (88) содержало одиночные захоронения, в том числе 12 частичных (№ 4, 24, 52, 66, 69, 75, 77, 78, 79, 81, 89, 90). В трех погребениях (№ 9а-10, 41 и 47) находились дополнительные впускные захоронения, 6 погребений (№ 15–16, 29–30, 32, 55, 83, 86) были парными, в 6 могильных ямах располагались коллективные захоронения (№ 2 — 4 костяка, № 21 — 5 костяков, № 46 — 16 костяков, № 63 — 6 костяков, № 85 — 7 костяков, № 97 — 5 костяков). В могиле № 32 расчищено 2 вторичных захоронения.

Половозрастной состав погребенных ввиду слабой сохранности антропологического материала определен ориентировочно. Показательно отсутствие детских погребений, преобладание мужских — определено 58 мужских и 37 женских, 6 подростковых захоронений[98].

В расположении могильных ям наблюдается следующая схема (рис. 6): в южной части фиксируется один неровный ряд, замкнутый двумя коллективными погребениями (№ 21 на западе и № 63 на востоке). К северу от концов ряда наблюдаются две кучевые группы — северо-западная и северо-восточная. В этих группах ориентация погребенных становится неустойчивой, а в северо-восточной фиксируются (в районе погребений 85, 86, 93, 98) остатки какого-то сооружения, возможно, типа изученных на Ст. Ахмыловском могильнике «домов мертвых». В пользу такого предположения свидетельствует и скопление в этом районе отдельных находок, вероятно, связанных с наземными захоронениями, широтное направление ряда могил (см. № 39, 53, 54, 68, 70, 71, 72, 73, 76, 80, 87, 92), и сосредоточение здесь же так называемых частичных погребений (см. № 52, 75, 78, 81, 77, 90, 92, 96, 100, 102). Ориентировочно размеры «дома мертвых» можно определить длиной в 20 м и шириной — в 8 м.

Хронологической разницы между погребениями в основном ряду и в группах не наблюдается. Все они в основном датируются VII–VI вв. до н. э. Могильные ямы располагаются по глубине в двух горизонтах — в почве (на глубине 10–30 см) и материковом суглинке (глубина 35–70 см). Такая разница, очевидно, связана с сезонными явлениями — более глубокие ямы вырывались в теплое время года, более мелкие — в холодное.

В 61 случае удалось проследить форму могильных ям — у большинства (38 случаев) она овальная или подчетырехугольная с округлыми углами (22 случая). В 6 ямах (№ 20, 21, 28, 29, 83, 86) по краям или углам могил располагались обломки камней (рис. 8, 9), как бы обозначавшие нижние границы ям. Явных следов подстилок по дну или обкладок по стенам ям не отмечено, но в ряде случаев (№ 62, 83, 93 и др.) под медными предметами фиксировались следы древесной подстилки на дне могилы. В засыпи ям нередко встречались углистые включения, а в изголовье погребения № 93 отмечено интенсивное пятно прокала, не задевшее само захоронение (рис. 7). В ряде случаев (№ 1, 6, 8, 23, 83, 86) на дне могил наблюдались охристые включения (рис. 8, 18), залегавшие небольшими пятнами.

Костяки всех одиночных захоронений и большинство костяков в парных и коллективных погребениях, кроме частичных, имеют относительно устойчивое положение и ориентацию (рис. 7). Погребенные лежат на спине с вытянутыми конечностями и ориентированы преимущественно ногами к реке (на север), головой на юг с отклонением или к западу (47 случаев), или к востоку (8 случаев). В 12 могилах (№ 39, 53, 66б, 70, 71, 72, 73, 74, 76, 80, 87, 92), предположительно окаймлявших «дом мертвых», ориентация погребенных имела широтное направление — восток-юго-восток на запад-северо-запад. В некоторых одиночных могилах (№ 56, 66а, 72, 80) следов костяка не обнаружено, возможно, это кенотафы — символические могилы погибших на стороне.

Наряду с одиночными захоронениями на могильнике, как отмечалось выше, обнаружены парные, коллективные, вторичные и частичные захоронения. Среди парных захоронений 4 (№ 15–16, 29–30, 32, 83) содержат погребения мужчины с женщиной, причем, как правило, мужское погребение обладает относительно богатым погребальным инвентарем. Так, в погребении № 83 (рис. 8) около костяка мужчины лежали кельт, удила, ножи, поясные накладки, подвески и т. п., а у женского костяка — лишь пластинчатая накладка головного убора и гривна. В погребениях № 15–16, 29–30, 32 женские костяки вообще были лишены инвентаря. Учитывая то, что в других случаях женские костяки сопровождаются довольно богатым инвентарем (см. № 35, 37, 62 и др.), следует полагать, что безынвентарные захоронения являются погребениями подчиненных людей, возможно, наложниц-рабынь.

Показательно в этом отношении коллективное погребение № 21. В могильной яме, имевшей неправильно четырехугольную форму (330×160–170 см) и окаймленной крупными каменными плитами по узким сторонам (см. рис. 9), на глубине 30–45 см были обнаружены остатки пяти захоронений. В северной части ямы располагались два мужских костяка, лежавшие на спине с вытянутыми конечностями и ориентированные ногами к реке. Оба они сопровождались бронзовыми кельтами, железными ножами и поясными украшениями. Рядом с ними у юго-западного края ямы лежал женский костяк на правом боку с согнутыми конечностями и без вещей. В головах первых, т. е. в южном конце ямы, располагались еще два женских костяка, лежавшие на левом боку с подогнутыми ногами и сильно согнутыми руками, кистями, сложенными перед лицом. Оба ориентированы головой на запад. У крайнего костяка обнаружен довольно богатый погребальный инвентарь, состоящий их остатков металлических украшений и налобного венчика, глиняного напрясла и 24 костяных трубочек, положенных у ног. У второго костяка найдены кремневый скребок и обломки пластинчатых накладок.

Центральными в могиле, очевидно, являлись два мужских захоронения. Их сопровождали три женских костяка, по расположению резко отличающиеся от основного положения захоронений Акозинского могильника, что свидетельствует о происхождении женщин из чужого рода. Может быть, эти женщины являлись женами-наложницами, находящимися в личной собственности мужчин, и при смерти последних их убивали.

Парные погребения № 55 и 86 представляют собой совместные захоронения в одной яме двух мужчин примерно одного возраста и равного имущественного положения.

Интересны и другие коллективные захоронения. Яма № 2 содержала 4 костяка, № 21 — 5, № 46–16, № 63 — 6, № 85 — 7, № 97 — 5. Остановимся на описании погребения № 46.

Могильная яма погребения имела четырехугольную форму (3,15×2,65 м) и на глубине 40–45 см содержала остатки 16 костяков (см. рис. 10, А). Первым в яму у западного края был положен на спине с вытянутыми конечностями мужчина крупного телосложения. Его сопровождал бронзовый кельт (рис. 10, А, 1). Рядом с ним с левой стороны лежал костяк женщины, между ногами которой найден обломок медного шила. Далее располагался второй женский костяк без вещей. В центре ямы находился второй мужской костяк с медной височной спиралью (рис. 10, А, 2) с левой стороны черепа. Вдоль юго-западного края ямы за головами четырех описанных костяков лежал скелет подростка, головой покоившийся на левом плече второго мужского костяка. 6, 7 и 8 костяки лежали в том же положении, что и первые четыре, т. е. вытянуто на спине головой на юг, ногами на север к реке. Из них седьмой оказался мужским и сопровождался бронзовым кельтом, парой медных спиральных подвесок и железным ножом (рис. 10, А, 3). В изголовье у него лежали ножные кости быка. Шестой и восьмой, по-видимому, принадлежали женщинам. В юго-восточном углу за головами костяков 8 и 7 располагался скелет подростка (сохранились кисти лишь верхней половины туловища), положенный на правом боку головой на восток-северо-восток с согнутыми руками, кистью сложенными перед лицом. Еще один подросток был положен на левом боку с подогнутыми логами у восточного края ямы. Ориентирован он головой на юг, ногами на север к реке. Остальные пять костяков, кроме 16-го, от которого сохранился лишь череп, лежали преимущественно в ногах первых семи и были ориентированы головой на запад. Из них один, принадлежавший мужчине, сопровождаемый медной спиральной височной подвеской у черепа, лежал на спине с вытянутыми конечностями по северо-западному краю ямы. Остальные четыре (два женских, один мужской и один неопределенный) покоились головами на ногах первого, частично задевая ноги 2–4 захоронений. Все они лежали на спине с некоторым поворотом на правый бок. У трех последних ноги были слегка подогнуты в коленях. Вещи при них отсутствовали. В ногах первого мужского, в изголовье второго женского и седьмого мужского скелетов обнаружены кости животных.

Ни один из костяков следов искусственной травмы не имел, поэтому можно предполагать, что большинство из них принадлежит людям, умершим естественной смертью в результате какой-либо эпидемии. Из 16 погребений определены 3 мужских, 7 женских, 3 подростковых и 1 детский костяки. Их совместное захоронение, по-видимому, было обусловлено тесными родственными отношениями между собой. Скорее всего это члены одной большой патриархальной семьи во главе с мужчиной (костяк 1 или 7) в сопровождении взрослых сыновей, их жен и детей.

Своеобразный обряд вторичного захоронения зафиксирован в могиле № 32, (рис. 10, Б).

Первоначально на глубине 35–40 см яма имела форму вытянутого четырехугольника (220×65–80 см) с округлыми углами. На глубине 60 см она разделилась на две округлые ямы (80×65 и 100×65 см), в каждой из которых на глубине 60–70 см находились сложенные в беспорядке человеческие кости: в северной яме были кости мужчины, в южной — кости женщины. Положение этих костей свидетельствует о вторичном захоронении умерших после того, как мягкие части тела — соединительные ткани и сухожилия костяка — уже сгнили. Говорить о насильственном расчленении костей не приходится, так как никаких следов искусственной деформации или слома на костях не имеется. Сопровождающих вещей нет, лишь у западного края ямы на перемычке лежала ножная кость быка, а в северо-восточном углу — зуб лошади.

На Акозинском могильнике отмечены также захоронения отдельных черепов, в сопровождении с инвентарем, характерным как для мужских (№ 4, 24, 52, 75, 90), так и для женских (№ 78, 79, 89) захоронений. Всего таких погребений 12. Они совершены в неглубоких ямах, не имеющих четких очертаний. Так, на участке И/9 раскопа 1958 г. на глубине 21–31 см без четких контуров ямы был обнаружен мужской череп с четырьмя шейными позвонками (погребение 52). Череп, положенный на темя, лицевой частью был направлен на северо-запад (см. рис. 10, В). Рядом с черепом с обеих сторон найдены серебряные многовитковые височные подвески (рис. 10 В, 1), а с северо-восточной стороны — железный нож, небольшой железный наконечник копья (рис. 10, В, 4), остатки поясных украшений из парной бляхи (рис. 10, В, 2) и треугольной: подвески (рис. 10, В, 5). В 15 см от комплекса вещей лежали две каменные плитки. Хорошая сохранность костей не оставляет сомнения в том, что череп был намеренно отделен от тела и отдельно захоронен в сопровождении жертвенного комплекса вещей. По вещам погребение датируется VI в. до н. э.

Большинство погребений сопровождается тем или иным инвентарем[99]. В ряде случаев наблюдалось положение в могилу погребальной пищи, сохранившейся в виде костей животных или в виде плечевой кости быка и лошади, обычно положенной у изголовья (№ 24, 32, 33, 46, 57, 63, 85), или зубов и челюстей коровы и лошади, лежащих большей частью в ногах или ниже пояса (№ 4, 10, 19, 29, 32, 47 и др.). В положении основного погребального инвентаря выявляются следующие закономерности:

1. Женские захоронения почти не содержат оружия (кроме погребения 62) и орудий труда, за исключением железных ножей, напрясел, скребков и шил.

2. Как в женских, так и в мужских погребениях наблюдаются различные по степени насыщенности их инвентарем категории, свидетельствующие о происходящей в родовом коллективе имущественной дифференциации.

Среди мужских погребений выделяются:

1. Богатые с копьем, кельтом, ножом и украшениями головы или пояса — погребения № 15, 55, 86-2.

2. Богатые с кельтом, ножом и украшениями, или копьем, ножом и украшениями — погребения № 2, 13, 21а, 21д, 35, 52, 83, 86-1.

3. Воины с кельтом, ножом и копьем или с копьем и кельтом, но без украшений — погребения № 22, 38, 54, 58.

4. Воины с копьем или с кельтом и ножами — погребения 3, 11, 19, 28, 31, 46-7.

5. Воины только с ножом или только с кельтом — погребения № 4, 10, 31, 41, 44, 46-1, 48 и 59.

6. Бедные без оружия с ножом или отдельными украшениями — погребения № 26, 33, 40, 45, 46-4, 46–11, 47-2, 57, 63-4.

7. Беднейшие без всяких вещей-погребения № 18, 27, 32, 42, 43, 46-8, 46–12, 49, 63-6.

Среди женских захоронений наблюдается также несколько категорий:

1. Богатые со значительным набором украшений — погребения № 35, 37, 62.

2. Богатые с украшениями головы и шеи — погребения № 12, 66.

3. Средние с некоторыми украшениями головы, шеи или груди — погребения № 14, 17, 21а, 21б, 28, 46-2, 47-1, 61.

4. Беднейшие без всяких вещей погребения.

В 1960 г. на восточной окраине д. Ахмылово Горно-Марийского района Марийской АССР был открыт памятник, названный нами первоначально просто Ахмыловским могильником[101]. В 1962 г. Марийская археологическая экспедиция начала систематические раскопки этого памятника, продолжающиеся и поныне (в 1962, 1964, 1965, 1966, 1967, 1968 и 1969 гг. они велись под руководством А.Х. Халикова, в 1973, 1974, 1975 гг. — В.С. Патрушевым). Многолетние раскопки в районе д. Ахмылово выявили сложный комплекс археологических памятников. Здесь на широком мысу надлуговой террасы левого берега Волги (рис. 11, А) первоначально располагалось поселение приказанской культуры, существовавшее на атабаевском и маклашеевском этапах (XI–IX вв. до н. э.) и названное нами Ахмыловским поселением[102]. Не позже рубежа IX–VIII вв. до н. э. поселение было заброшено, и здесь начало хоронить своих умерших раннеананьинское население. Так образовался обширный некрополь — Старший Ахмыловский (далее — Ст. Ахмыловский) могильник, где уже изучено более 800 захоронений. Это кладбище функционировало несколько столетий — с середины VIII до конца VI в. до н. э. Затем и оно было заброшено, и спустя почти тысячу лет здесь возникло новое кладбище (Младший Ахмыловский могильник), но не столь обширное, как предыдущее.

Поверхность памятника не имеет внешних признаков могил и длительное время распахивалось. На пашне, особенно в районе раскопов 1966, 1967, 1969 и 1974–1975 гг. (рис. 11, А), выделялись обширные углисто-гумусные пятна, нередко занимавшие слабо возвышенные места и обычно содержащие отдельные предметы (в основном кельты и оружие) и довольно многочисленные следы зубов от лошадиных черепов. В процессе раскопок здесь были вскрыты остатки сложных погребальных сооружений в виде «домов мертвых» (см. ниже).

За 10 лет работ на памятнике вскрыто 10 528 кв. м площади, на которой выявлено 827 погребений Ст. Ахмыловского могильника, в том числе (рис. 11, А):

в 1952 г. вскрыто 422 кв. м, изучено 68 погребений;

в 1963 г. вскрыто 648 кв. м, изучено 117 погребений;

в 1965 г. вскрыто 852 кв. м, изучено 93 погребения;

в 1966 г. вскрыто 622 кв. м, изучено 65 погребений;

в 1967 г. вскрыто 1120 кв. м, изучено 92 погребения;

в 1968 г. вскрыто 720 кв. м, изучено 34 погребения;

в 1969 г. вскрыто 4600 кв. м, изучено 184 погребения;

в 1973 г. вскрыто 60 кв. м, изучено 10 погребений;

в 1974 г. вскрыто 1088 кв. м, изучено 129 погребений;

в 1975 г. вскрыто 396 кв. м, изучено 35 погребений.

Весь могильник в древности, очевидно, был огорожен забором, следы ям от больших столбов которого прослежены в раскопах 1 и 3 1969 г. (рис. 11, Б). Площадь могильника была вытянута с юго-запада на северо-восток и имела ширину около 90 м. Длина могильника пока не установлена, но она, несомненно, была более 100 м.

На Ст. Ахмыловском могильнике по характеру захоронения выделяются два основных вида погребений: в наземных сооружениях и грунтовых ямах. Для последних характерно групповое и рядовое расположение могил. В прибрежной части (раскопы 1962, 1963 и 1965 гг.) наблюдается группировка могил в 3–4 ряда параллельно береговой линии с числом могильных ям от 9 до 21 в каждом ряду. К северу перпендикулярно береговой линии идет длинный ряд могил (31), продолжающийся до северных границ могильника. Еще один такой ряд наблюдается в западной части могильника (см. раскоп 1974 г.) Вне рядов могильника ямы группируются в территориальные гнезда от 15 до 60 погребений в каждом. По три такие группы выделено в северо-восточной и северо-западной частях могильника (рис. 11, Б). Отдельными компактными группами располагаются погребения в «домах мертвых», которых выявлено 13. Они преимущественно сосредоточены в центральной и западной частях общей площади могильника. Группы погребений и «дома мертвых» нередко друг от друга отделены пустыми промежутками или участками с редко расположенными могилами, что заставляет думать об оставлении этих групп скорее всего отдельными семейно-родственными объединениями, вероятно патриархальными семьями.

Всего, как отмечалось выше, за 10 лет работ на могильнике обозначено 827 номеров погребений, но это далеко не полная цифра, так как число захоронений в «домах мертвых» не удается установить. Кроме того, исследовано 63 коллективные могилы, содержащие следы почти от 200 костяков. Обнаружено достаточно много и очень неглубоко введенных в землю захоронений, полностью разрушенных пашней. Поэтому ориентировочно мы полагаем, что число погребений на вскрытой части Ст. Ахмыловского могильника превышало 1000 единиц. Из них достоверно исследовано 424 одиночные могилы с нормальным положением умершего, 63 коллективные, 95 частичных с погребением только черепа, 92 ямы, содержащие лишь вещи, но не выявившие следов человеческих костей; 146 явно могильных ям не содержали ни следов погребенного, ни погребального инвентаря.

Примерно для 600 ям удалось установить форму, размеры и ориентацию[103]. Абсолютное большинство ям имело округленную по концам форму, расширенную в изголовье и несколько суженную в ногах, что напоминает по форме лодку-плоскодонку. Ямы в основном крупные. Так, ям длиной 100–130 см — 5 %, 131–165 см — 10 %, 166–209 см — 35 %, 210–245 см — 40 %; 246–295 см — 8 %, 296–395 см — 2 %. Объясняется это тем, что на могильнике практически нет детских захоронений. Также соответственно крупными являются и промеры ширины ям: 45–60 см — 33 %, 61–80 см — 38 %, 81-100 см — 17 %, 101–199 см — 10 %, 200 см и шире — 2 %. Глубина ям относительно невелика. Значительная группа ям (24 %) неглубокие — до 40 см. Это в основном, очевидно, зимние захоронения. Но бо́льшая половина ям (58 %) имеет среднюю глубину — от 50 до 75 см. Глубоких ям (в 80-100 см) немного — до 15 %, а очень глубоких (от 100 до 140 см) весьма мало — 3 %.

В ориентировке могильных ям наблюдаем меридиальное (С-Ю с отклонениями к В и З — 58 %) и широтное (В-З с отклонениями к С и Ю — 42 %) направление. Могил с меридиональным направлением (перпендикулярно к реке или к Ахмыловскому озеру) больше в восточной и южной частях могильника (рис. 11, Б), с широтным — в северной и западной частях.

Для захоронений, произведенных в грунтовых ямах, мы можем выделить ряд общих особенностей. Во-первых, наличие своеобразных надмогильных погребальных комплексов в виде орудий труда (в основном бронзовые кельты), обломков посуды и костей животных. Большинство таких комплексов не сохранилось из-за перепаханности верхней части почвы. Но в ряде случаев (см. № 183, 197, 279, 301, 548, 568, 667 и др.) в засыпи могильных ям глубже слоя пашни, но выше уровня захоронения встречались отдельные вещи и кости животных (в основном зубы лошади). С этим поминальным ритуалом, очевидно, проходившим у погребального костра, связаны частые в засыпи могильных ям углистые включения (почти в 400 могилах из 600). Хотя для могильника абсолютно господствующим являлся обряд трупоположения, но следы культа огня сохранились в виде кострищных пятен с достаточно мощными следами прокала над отдельными погребениями (см. № 272, 616, 667, 668, 671, 677 и др.). Почти в 30 могилах (преимущественно на дне) встречались следы охристых включений.

Основное число погребений составляют одиночные захоронения (760 из 949). Но по характеру погребального ритуала они подразделяются на: 1) погребения, выполненные в обряде вытянутого трупоположения, 2) частичные захоронения, 3) вторичные захоронения, 4) кенотафы с вещами, 5) кенотафы без вещей.

В качестве примера опишем по одному из каждых типов одиночных захоронений.

Классическим примером первого типа одиночных захоронений может быть погребение № 36 из раскопа 1962 г. (рис. 12). Над ямой на глубине 30 см было прослежено углистое пятно, а на глубине 60 см обрисовалось пятно могильной ямы (240×90 см), вытянутое с востока-юго-востока на запад-северо-запад. На глубине 90 см яма сузилась (195×65 см), и в ее восточном конце был обнаружен поминальный комплекс из пары бронзовых височных колец (рис. 12, 13) и бедренной кости лошади (рис. 12, 14). На дне могилы (120 см) расчищен тлен от мужского костяка, положенного вытянуто на спине головой на запад-северо-запад (аз. 300°) и ногами на восток-юго-восток (к реке). Погребенного сопровождали: по височным сторонам черепа — по медной височной спирали в 5,5 оборота (рис. 12, 2), за головой у северо-западного угла могилы — железный наконечник копья (рис. 12, 1), на правом плече — бронзовый кельт ананьинского типа (рис. 12, 4), под ним железный кинжал с бронзовой рукояткой (рис. 12, 3) и набором медных пронизей и бляшек от портупеи (рис. 12, 7); здесь же остатки поясного набора из бронзовых блях, подвесок (рис. 12, 5, 6) и ножа (рис. 12, 12), прикрепленного к поясу; ниже челюсти — бронзовая бляшка (рис. 12, 9) и лунница (рис. 12, 8). Над костяком и под ним в скоплении бронзовых предметов прослежены следы деревянных перекрытий и подстилки, возможно, остатки гробовища.

Аналогичные следы деревянной, лубяной или берестяной подстилки были отмечены в 82 могилах, а в погребении № 114 1963 г. были выявлены следы деревянной выдолбленной колоды-гробовища (120×40 см), округлое дно которого было обложено кожей.

К числу одиночных можно отнести и частичные погребения. Всего их учтено 95 номеров. Они преимущественно сосредоточены в южной половине могильника, где располагаются отдельными группами. Все они характеризуются следующими общими признаками — захоронениями только голов вместе с сопровождающими вещами. В 18 случаях по сопровождающему инвентарю установилась принадлежность погребенных мужчинам, в остальных 77 погребениях были найдены предметы, характерные для женских захоронений. Для первых в основном свойственно положение черепа и погребального инвентаря в простой круглой яме без следов какого-либо вместилища.

В качестве примера опишем погребение № 26 из раскопа 1962 г. (рис. 13). В квадрате Г/6 на глубине 65–75 см без следов могильной ямы обнаружен тлен от черепа костяка, с западного края которого в кучке лежали бронзовый кельт ананьинского типа (рис. 13, 2), железный кинжал с биметаллической ручкой (рис. 13, 1), железный наконечник копья (рис. 13, 3) и бедро лошади. По кинжалу погребение хорошо датируется VII в. до н. э.

Женские захоронения в основном совершались в специальных вместилищах-коробах, хотя частичные женские погребения встречаются и в простых ямах. Образцом таких захоронений могут служить № 218 и 150.

Погребение № 218 — в квадрате 3/37 раскопа 1963 г. на глубине 50 см в слабо прослеживаемой яме округлой формы (37×35 см) был выявлен тлен от черепа с остатками головного убора. Все это лежало на древесном тлене (возможно, остатки короба). В засыпи отмечены редкие углистые включения. Рядом на глубине 45 см расчищен тлен от челюсти лошади. Головной убор состоял из налобной повязки — шерстяная полоска, на которую были нашиты медные пронизки и накладки, в том числе со своеобразным орнаментом кобано-колхидского типа.

Погребение № 150 было расчищено в квадрате И/37-38 раскопа 1963 г. на глубине 80 см. В округлой яме (70×60 см) был помещен берестяной короб (30×35 см), дно которого было плоское и покрыто кожей (в 25 погребениях были зафиксированы следы таких коробов). В тлене от короба — женский череп с четырьмя шейными позвонками, на истлевшем развале которого лежали железный нож (рис. 14, 5) остатки женской одежды и головного убора, состоявшие из накладок от налобного венчика (рис. 14, 4) и затылочных украшений (рис. 14, 7, 8), пары височных колец (рис. 14, 2), бронзовой гривны (рис. 14, 1) и нагрудной бляхи (рис. 14, 3) с остатками шерстяной одежды под ним.

Захоронения, выявленные в обычном обряде трупоположения, содержат почти все коллективные погребения, их 63. В них зафиксированы следы 212 костяков, в том числе: в 35 случаях — по 2, в 12 — по 3, в 5 — по 4, в 1 — 5, в 5 — по 6, в 3 — по 7, в 1 — 11 (погребение № 117); в 1 — 13 (погребение № 70). Большинство погребенных в коллективных ямах (до 70 %) имеют меридиональную ориентацию.

Среди парных захоронений выделяются разные группы, но преобладают обычно погребения богатого мужчины с безынвентарным костяком (в прослеженных случаях — с женским). В качестве примера опишем погребение № 124 (рис. 15). Оно было обнаружено в квадратах Д, Е/28, 29 раскопа 1963 г. На глубине 75 см обрисовалось пятно ямы (260×100 см), вытянутое с юга на север, в центральной части которой выделилось углисто-гумусное пятно со следами слабого прокала. Ко дну яма несколько сузилась (до 80–85 см), и на глубине 85–90 см были расчищены остатки двух костяков, положенных вытянуто на спине головой на север, ногами на юг к реке. Восточный костяк был без вещей, в изголовье западного костяка лежал железный наконечник копья (рис. 15, 1), слева от черепа — железный кинжал с биметаллической рукояткой (рис. 15, 2) и бляшкой от ремня портупеи (рис. 15, 3), под кинжалом — железный нож (рис. 15, 4), в районе таза — бляшка (рис. 15, 5) и бедренная кость лошади или коровы, на ногах — бронзовый кельт ананьинского типа (рис. 15, 6). По кинжалу и кельту погребение хорошо датируется VII в. до н. э.

Подобных погребений, где у одного костяка найдены вещи, а другой был без инвентаря, на могильнике выявлено 12. В большинстве случаев (18) в парных погребениях оба костяка сопровождались вещами. В 5 случаях оба костяка были без вещей.

Коллективные погребения с числом захороненных от 3 до 13 представляют в основном погребения родственников, возможно, даже членов одной патриархальной семьи. В могилах, где число погребенных не превышает пяти, умершие обычно лежали головой в одном направлении (см. рис. 16, А), в могилах с большим числом погребенных костяки обычно лежат антиподно, т. е. «валетом» (см. рис. 16, Б). Остановимся на описании двух таких могил.

Погребение № 55 в квадратах В, Г/13, 14 раскопа 1962 г. на глубине 60–70 см выявилась яма подпрямоугольной формы (220–240×180 см), на дне которой на глубине 90 см были расчищены остатки 6 костяков — пять взрослых и один детский. 4 взрослых костяка лежали на спине вытянуто головой на север, ногами к реке, пятый, также взрослый, лежал в обратном направлении — головой на юг. Детский костяк (№ 6) был положен сверху на ноги костяка № 2 и левый бок костяка № 5 (рис. 16, А). Почти всем погребенным был положен погребальный инвентарь, но особенно выделялся его богатством центральный костяк (№ 3). По характеру инвентаря можно предполагать, что двое погребенных (№ 2 и 3) были мужчинами, двое (№ 1 и 5) — женщинами, один (№ 4) — неопределенный. У черепа первого костяка найдены височное кольцо (рис. 16, А, 1) и пронизки головного убора (рис. 16, А, 2). Около черепа второго костяка с разных сторон лежали 2 железных ножа (рис. 16, А, 4, 8), бронзовая бляшка (рис. 16, А, 5), бронзовый кельт (рис. 16, А, 7) в берестяном чехле. По бокам черепа костяка № 3 обнаружены две височные спирали (рис. 16 А, 12), а за черепом — кость от жертвенного мяса (бедро лошади), бронзовый наконечник копья (рис. 16, А, 10), на нем — железный кинжал с бронзовой рукояткой (рис. 16, А, 9), рядом — бронзовый кельт (рис. 16 А, 11). За головой костяка № 5 лежали украшения головного убора (рис. 16, А, 14).

Погребение № 70 в квадратах Д, Е/21, 22 на глубине 70–75 см очертились контуры ямы подпрямоугольной формы (235–250×270 см), вытянутой с юга на север. В средней части южной половины ямы на глубине 80 см найдены набор медных пронизок, накладок и когтевидная подвеска (рис. 16, Б, 2–5) от женского головного убора, очевидно, брошенного в яму. На дне ямы (глубина 85–95 см) расчищены остатки 13 костяков, пять из которых (№ 8-12) лежали вытянуто головой на север; ногами на юг — к реке; семь (№ 1–7) — в противоположном направлении; один (№ 13) был положен на левом боку сверху северных костяков. В скорченном положении на левом боку находился и костяк № 1 (рис. 16, А). Большинство погребенных не имели сопровождающего инвентаря, кроме костяка № 4, на черепе которого лежал бронзовый кельт ананьинского типа (рис. 16, Б, 6), а рядом — железный наконечник копья (рис. 16, Б, 1). На черепе костяка № 4 лежала кость животного (бедро лошади), а между черепами № 1 и 2 — еще один бронзовый кельт (рис. 16, Б, 7).

В шести коллективных и пяти одиночных погребениях на могильнике встречены так называемые вторичные захоронения, отличающиеся от обычных положений костей умершего не в анатомическом порядке. В коллективных захоронениях в четырех случаях во вторичном положении находились кости подростков (см., например, погребение № 372). Взрослые вторичные захоронения встречены в наиболее ранних могилах — № 357 (под коллективным захоронением, датированным бронзовым наконечником стрелы и синей египетской бусиной второй половиной VII в. до н. э.), в погребении № 276, где вторичное захоронение сопровождали лишь кремневые и костяные наконечники стрел и т. п. вещи.

Довольно многочисленную группу грунтовых захоронений на могильнике составляют погребения, не содержащие следов человеческих костей, но имеющие погребальный инвентарь (92 случая), или без инвентаря, но с выраженными могильными ямами (146 номера). Конечно, среди них, очевидно, есть и такие, где кости человека просто не сохранились, так как почвенные условия в районе могильника весьма неблагоприятны для сохранения костей. Но есть и несомненные могилы, где не было положено останков человека, но был помещен погребальный, иногда весьма богатый инвентарь.

Показательно, что большинство могил без следов костяка расположено в северной и северо-западной частях могильника, где они имеют преимущественно широтное направление.

Одним из весьма своеобразных видов захоронений на могильнике являются «дома мертвых». Всего на могильнике за 10 лет работы выявлены остатки по крайней мере 13 таких «домов» (рис. 11, Б). В большинстве случаев в районе этих объектов еще до раскопок фиксировались интенсивные углистые включения, очевидно, оставшиеся от сгоревших наземных конструкций (рис. 11, А). При раскопках в этих пятнах еще в слое пашни находили различные вещи и многочисленные зубы лошади. Глубже выявились канавки, заполненные углисто-гумусированной почвой, которые и очерчивали контуры древних сооружений (рис. 17). Внутри этих конструкций обычно выявлялись остатки захоронений или в виде отдельных комплексов вещей, иногда вместе со следами человеческих костяков, или в виде обычных погребений в могильных ямах, но введенных в контуры древних сооружений. По размерам, форме и ориентации выделяются два типа «домов».

Первый — крупные «дома», состоящие из многих отсеков и имеющие общее направление с востока на запад — № 1, 2, 3, 13 (рис. 11, Б; 17). Размеры их: № 1 — 9,6-10×2,6–3,8 м; № 2 — 7,4×2,6–3,2 м; № 3 — 10×3,6 м; № 13 — 16×1,7–2,9-3,2 м.

В качестве образца опишем остатки «дома мертвых» № 3, вскрытые в 1966 г. Они были изучены в юго-западной части раскопа. Стратиграфия наслоений в районе объекта проста: до глубины 35–40 см — слой пашни; ниже — светло-серый суглинок с углистыми включениями мощностью до 20 см; под ним — погребенная почва, прорезанная канавками глубиной до 40 см, столбовыми и могильными ямами, насыщенными углистыми включениями.

В слое пашни над конструкциями «дома» была обнаружена серия находок — височные кольца, бляшки, накладки, ножи и т. п., очевидно, происходящие от разрушенных погребений.

Канавками шириной в 15–20 см на уровне погребенной почвы очертилось прямоугольное сооружение (10×3,6 м), разделенное поперечными перегородками на восемь отсеков. В ряде случаев над канавками перегородок были обнаружены отдельные комплексы (см. № 169, 223, 346, 349, 354, 355), состоящие или из вещей, или из вещей и обломков человеческих костей (см. № 346, 355). С севера к конструкциям «дома» примыкали захоронения в обычных могильных ямах (см. № 421, 422, 423).

Второй — относительно малые «дома», представляющие скорее всего отдельные, пристроенные друг к другу наземные сооружения с введенными внутрь них могильными ямами. Такие «дома» обычно вытянутые в меридиональном направлении (рис. 11, Б; 18).

В качестве примера можно рассмотреть комплекс «дома» № 9 из раскопа 1967 г. (рис. 11, Б). В северной части раскопа под слоем пашни, насыщенном углистыми включениями, на глубине 40–45 см обрисовались контуры сооружения в виде углисто-гумусных полос шириной 15–20 см. Конструкция длиной 5,4 см, шириной 2,7–3,6 м, ориентированная с юго-юго-востока на север-северо-запад, была разделена на 3 камеры размерами (с Ю на С) 2,4×1,3; 2,4×1,4; 3,4×2,3 м. Углисто-гумусные полосы конструкций прослежены до глубины 45–55 см, а глубина изученных в них захоронений составляет 45–80 см. В каждой камере располагалось по одной могильной яме: в первой — № 500 (250×140 см), во второй — № 501 (250×80 см), в третьей — № 522 (240×90 см). В засыпи всех ям отмечены обильные углистые включения, а в яме № 500 — следы погребальной камеры и помоста. В ямах № 500 и № 522 следов человеческих костей не обнаружено (найдены вещи).

Погребальные камеры с какими-то наземными сооружениями, очевидно, были вообще характерны для Ст. Ахмыловского кладбища. Следы таких конструкций зафиксированы всего в 95 изученных могилах.

При исследовании памятника извлечено много различных предметов, в том числе: кельтов бронзовых — ананьинских — 143, акозинско-меларских — 116, железных ножей — 318, бронзовых — 3, железных шильев — 89, бронзовых — 3, каменных «оселков» — 58, топоров железных — 5, бронзовых тесел — 3; глиняных пряслиц — 41, глиняных сосудов — 59, бронзовых наконечников копий — 36, железных — 71, каменных наконечников стрел — 21, костяных — 13, деревянных — 4, бронзовых — 32, железных — 66, 16 кинжалов и 7 стилетов, 2 клевца, 3 секиры, 7 удил, 7 пар псалий, детали от 104 налобных повязок и 3 шапки, 97 пар височных колец и 68 височных спиралей, 58 гривен, детали 31 нагрудника и 13 ожерелий, большое число различных подвесок и т. п.

Восточнее Ст. Ахмыловского и Акозинского могильников в западноволжской группе раннеананьинских памятников других могильников пока неизвестно. Но они, очевидно, были. Об этом, в частности, свидетельствуют группы находок раннеананьинских металлических изделий у Малахайского поселения (2 ранних кельта акозинско-меларского типа, 2 проушных топора кобано-колхидского типа, рыболовный крючок-блесна)[104] и на Криушинской дюне (4 бронзовых кельта акозинско-меларского и раннеананьинского типов)[105].

Последняя группа находок скорее уже открывает средневолжскую группу раннеананьинских памятников, среди которых первый достоверный могильник был частично раскопан в 1927 г. В.Ф. Смолиным в дачном месте под Казанью, известном под именем «Пустые Моркваши»[106]. Находится оно примерно в 30 км к западу от Казани на правом берегу Волги в 6 км к востоку от устья Свияги, на левом берегу устья речки Морквашки (рис. 19, А). В настоящее время низкая терраса в углу между Морквашкой и Волгой занята территорией дома отдыха «Пустые Моркваши». В 1901 г. отсюда А.А. Штукенбергу было доставлено несколько бронзовых предметов, в том числе наконечник копья (рис. 19, В, 1) и несколько кельтов ананьинского типа (рис. 19, В, 4, 5, 6)[107]. Первые сведения о памятнике как о раннеананьинском могильнике опубликовал А.М. Тальгрен, который полагал, что захоронения могильника были под низкими курганными всхолмлениями[108]. Интересную находку — бронзовое зеркало с зооморфной ручкой на двух столбиках — опубликовал в 1936 г. Б. Рабинович, датировавший его VI в. до н. э.[109]

К сожалению, ввиду того, что В.Ф. Смолин вел раскопки небольшими траншеями и к тому же ни дневники, ни чертежи раскопок не сохранились, о погребальном обряде вскрытых им захоронений можно судить лишь предположительно. Всего при раскопках В.Ф. Смолина было вскрыто 14 обычных, 3 частичных и вторичное захоронения, произведенные преимущественно в ямах, ориентированных с северо-востока на юго-запад и расположенных на глубине от 0,4 до 1 м. В могилах погребенные преимущественно лежали на спине вытянуто головой на юго-запад, ногами к северо-востоку к реке. В засыпи могил встречались углистые включения и, может быть, поминальные комплексы, как, например, остатки женского головного убора над мужским захоронением № 1. Наиболее четкое описание имеет погребение № 7, изученное в траншее VIIа[110]. На глубине 80 см были расчищены остатки мужского костяка, лежащего вытянуто головой на юго-запад, ногами на северо-восток к реке. Справа от черепа лежали бронзовый наконечник копья, кельт с остатками деревянной рукоятки, железный нож. С другой стороны черепа находились плечевая кость лошади и височная спираль из медной пластинки, свернутой в 6 оборотов. В районе таза лежали еще нож и медные подвески к поясу.

Интересны три случая частичных захоронений, выявленные в траншеях III, VII, VIII. Так, в траншее III остатки черепа человека «находились под каменной кладкой, которая состояла их двух-трех рядов несколько наклонно поставленных плит, прикрытых большой, почти четырехугольной плитой. Кладка производила впечатление могилы, обложенной плитами и прикрытой сверху плиткой. Высота кладки 70 см. Под ней обнаружены, кроме черепа человека, кости животных (в том числе свиньи), черепки и угли. Длина кладки — 1,2 м, ширина — 65 см»[111].

В траншее VIII «у южной стенки на глубине 42 см был найден раздавленный человеческий череп»[112].

А.В. Збруева в своей публикации датировала могильник VI–V вв. до н. э., но, как я уже писал[113], для такой относительно поздней датировки нет оснований.

Новые материалы для характеристики и датировки памятника были получены осенью 1975 г., а также весной 1976 г., когда здесь были проведены охранные раскопки.

Осмотр местности и опрос старожилов показал следующее. По сравнению с 1927 г. вся территория древнего могильника оказалась почти сплошь занятой постройками и прогулочными аллеями дома отдыха (рис. 19, А). По сообщениям старожилов, особенно А.Я. Якимова (1906 г. рождения), живущего в районе Пустых Моркваш более 60 лет и участвовавшего в раскопках В.Ф. Смолина в 1927 г., выяснилось, что траншеи В.Ф. Смолина в основном были заложены в районе, где сейчас находится жилой корпус № 3 (рис. 19, А). Удалось установить также, что дом лесника, показанный на схематическом плане А.В. Збруевой[114] и важный как репер для отыскания местоположений вскрытых в 1927 г. погребений, также находится рядом с корпусом № 3 (у юго-восточного его угла — рис. 19, А). Кроме того, удалось установить, что при строительстве корпуса № 1 в 1939 г. и рытье котлована для старой котельни (корпус Д на плане — рис. 19, А) были обнаружены следы человеческих костяков и отдельные металлические, преимущественно медно-бронзовые предметы. Такие же находки производились при размыве берега, особенно после поднятия уровня Волги с 1956 г., примерно на протяжении 125–130 м от устья Морквашки к западу.

В рекогносцировочных целях были заложены 4 траншеи — № 1 и 2 к северу в 8-10 м от корпуса клуба параллельно центральной аллее (рис. 19, А). Эти траншеи, как и небольшая траншея № 4 (1×3 м) у корпуса № 1, никаких следов древних захоронений не выявили. Более интересной оказалась траншея № 3.

Траншея (рис. 19, Б), заложенная к западу в 5 м от корпуса № 3 (рис. 19, А), состояла из 11 квадратных участков (2×2 м), соединенных под прямым углом. В северной части траншеи была вскрыта часть котлована позднейшей постройки. Такие же остатки были обнаружены и в квадратах Б, В Г/1. Этими постройками, очевидно, были разрушены древние захоронения — при расчистке квадратов В, Г/1 найдены обломки человеческих костей и медные пронизи и накладки от головного убора. В квадратах А/1-2, Б, Д, Е/1 намечены, а также и исследованы остатки погребений раннеананьинского времени. Прежде чем перейти к их описанию, несколько слов об общей стратиграфии памятника. Общая мощность культурных напластований в районе траншеи № 3 достигает 40–50 см. Они включают в себя покров дерна и перекопанный слой толщиной до 20 см, прослой темно-серой супеси с углистыми включениями толщиной 5–7 см (возможные отложения древнего уровня могильника), слой темно-серой подзолистой супеси, содержащий в основном фрагменты керамики маклашеевского этапа приказанской культуры (цилиндрошейные округлодонные сосуды, нередко с «сетчатой» поверхностью), и редкие осколки и отщепы белого окремнелого известняка. Мощность этого слоя 15–20 см. Ниже находится прослой серой подзолистой супеси толщиной не более 5 см, содержащей осколки, отщепы и пластины, в том числе и трехгранные, прочного преимущественно желвачного кремня серого и черного цветов. Керамики здесь нет, потому не исключена принадлежность прослоя к эпохе мезолита. Таким образом, есть основание предполагать, что для функционирования Морквашинского могильника здесь существовала в разное время по крайней мере два поселения — стоянка эпохи мезолита (скорее конца) и позднеприказанское поселение X–IX вв. до н. э.

Судя по плану (рис. 19, Б), раннеананьинские погребения в районе траншеи № 3 располагались двумя рядами параллельно Волге. В первый ряд можно отнести могилы № 19 и 26 (не исследованы, во второй № 24, 25 и конструкции «дома мертвых» с частичными погребениями № 20, 21, 22, 23. Погребение № 19 с могильной ямой (210×60 см), вытянутой с юго-юго-запада на север-северо-восток (азимут 10°) выявилось на глубине 50 см и продолжалось до 85 см. В засыпи отмечены углистые включения, но на дне следов человеческого костяка не обнаружено. В юго-восточном углу найден бронзовый кельт, воткнутый лезвием в землю и расположенный широкой плоскостью параллельно длинной стороне ямы. В юго-западном углу на дне лежали рядом кремневый отщеп и две гальки. Возможно, перед нами кенотаф. Бронзовый кельт из погребения относится к раннеананьинскому типу (рис. 19, Г, 1). Во втулке его сохранились остатки топорища, обернутого берестой и кожей.

Могильная яма погребения № 24 также имела нормальные размеры (210×50–80 см), была углублена до 90 см от поверхности и вытянута с северо-северо-запада на юго-юго-восток (азимут 195°). На дне расчищены остатки двух очень плохо сохранившихся костяков — взрослого человека и ребенка, положенных скорее всего вытянуто на спине головой на юго-юго-восток, ногами на север к реке (рис. 19, Г, 2). В засыпи ямы отмечены углистые включения, а в изголовье взрослого костяка расчищен небольшой бронзовый кельт раннеананьинского типа (типа рис. 19, Г, 1), но несколько больший — 4,5×4,7 см и с двумя поперечными валиками по верхнему краю, и обломок железного шила, трехгранного в сечении.

Все остальные погребения 1975 г. выявлены в западном конце траншеи (квадрат Е/1) и связаны скорее всего с конструкциями какого-то большого сооружения, возможно, типа «дома мертвых», изученных на Ст. Ахмыловском могильнике. Погребения № 20, 21, 22, 23 в этом районе представляли собой частичные или вещевые захоронения, а погребение № 25 — нормальное ямное захоронение, но связанное с конструкциями «дома мертвых».

Все частичные (№ 20, 23) и вещевые (№ 21, 22) погребения обнаружены примерно на одной глубине — 65–75 см и имеют довольно однотипного планировку (рис. 19, Г, 3, 4, 5). Общие контуры их ям можно наметить лишь приблизительно, так как на темно-сером общем пятне они практически не прослеживаются. Лишь условно можно говорить о подквадратной форме 65×70, 60×55 см. Более четче выделяется центральная часть, имеющая большую пигментированность как за счет тлена от органических остатков, так и за счет окиси меди, придающей окружающей поверхности более темную окраску. Эти части обычно имеют подквадратную форму 25×30, 30×30 см. Возможно, это следы погребальных коробов, хорошо прослеженные в материалах Ст. Ахмыловского могильника. В заполнении пятен отмечены углистые вкрапления.

В погребениях № 20 и 22 выявлены коронки от человеческих зубов — остатки отчлененных черепов. В погребении № 20, очевидно, была захоронена мужская голова, так как сверху был положен пояс с достаточно богатым набором поясных подвесок (рис. 19, Г, 3а, б, в, г), в погребении № 22 — женская голова, так как сверху был положен головной убор, состоящий из шапочки, обшитой бисером из белой пасты, и налобной повязки с крупной подпрямоугольной бляхой, украшенной пятью рядами выпуклин (рис. 19, Г, 5а). В этом же погребении обнаружены обломки железного шила, круглого в сечении и, может быть, железного ножа.

Погребение № 21, в центральном пятне которого найден только бронзовый кельт раннеананьинского облика (типа рис. 19, В, 4), очевидно, было совершено в честь мужчины, а погребение № 23, содержащее интересный набор женских головных украшений (рис. 19, Г, 4а, б, в), — в честь женщины. Может быть, это поминальные комплексы, так как в квадрате Е/1 под указанными комплексами еще продолжается интенсивно гумированное пятно, уходящее за пределы траншеи и поэтому неисследованное.

Под погребением № 23 выявилось пятно нормальной могильной ямы (155×40 см), вытянутой с северо-северо-востока на юго-юго-запад. К юго-восточному углу ямы примыкало пятно продолговатой формы (50×25 см), возможно, от столба конструкций «дома мертвых». В основной яме (№ 25) на глубине 75 см расчищены остатки захоронения подростка, лежавшего скорее всего головой (сохранился лишь тлен от коронок зубов) на юго-юго-запад, а ногами — к реке.

В изголовье погребенного лежали пара небольших пластинчатых височных колец (рис. 19, Г, 6а), обломок железного ножа и, вероятно, берестяной кошелек, от которого сохранился кусок придонной части (рис. 19, Г, 6 г), кожаный ремешок с двумя обоймицами (рис. 19, Г, 6б), а внутри кошелька найден небольшой бронзовый двухлопастной наконечник стрелки (рис. 19, Г, 6в).

Раскопки 1975 г. дали новые материалы для характеристики Морквашинского могильника, несомненно, раннеананьинского памятника VII–VI вв. до н. э. Общая площадь могильника, по данным 1972 и 1975 гг., достигла 8400 кв. м.

Ниже устья Камы в средневолжской группе в послевоенные годы было исследовано три раннеананьинских могильника — Гулькинский, II Полянский и Тетюшский. Среди них наиболее крупным оказался Тетюшский могильник. Характерной особенностью всех этих трех памятников является то, что в них содержатся взаимосвязанные хронологически и в культурном отношении погребения финальной бронзы (маклашеевского этапа приказанской культуры) и начала эпохи раннего железа (раннеананьинские).

Из бывшего Тетюшского уезда Казанской губернии происходит серия бронзовых кельтов, описанных в известной работе А.А. Штукенберга[115]. Это пять кельтов, три из которых раннеананьинского типа с линзовидной в сечении втулкой[116], один ананьинского типа с шестигранной в сечении втулкой[117] и один акозинско-меларского типа с округлой втулкой[118].

Возможно, они происходят из раннеананьинского могильника в окрестностях г. Тетюши, выявленного в 1969 г. при исследовании Тетюшского средневекового могильника. Памятник, открытый в 1949 г. Н.Ф. Калининым[119], находится в 500 м к северу от г. Тетюши на высоком мысу коренной террасы правого берега Волги (высота над Волгой не менее 80 м). Склоны мыса не задернованы и интенсивно разрушаются оврагами, оползнями и хозяйственными постройками. В 1969 и 1970 гг. Е.П. Казаковым, А.Х. Халиковым и Е.А. Халиковой здесь были проведены охранные раскопки, которые выявили наряду с погребениями эпохи раннего средневековья значительную серию захоронений конца эпохи бронзы и начала эпохи раннего железа. Так как результаты раскопок последней группы не получили освещения в печати, кроме отдельных информационных заметок[120], мы сочли возможным дать ниже более полную публикацию о могильнике интересующего нас времени.

В пяти раскопах 1969–1970 гг. (№ 1 — 1969; 2, 7, 8, 9 — 1970 г.) выявлено около 70 захоронений конца эпохи бронзы и начала эпохи раннего железа и намечена общая территория могильника этого времени (рис. 20)[121].

Есть основание предполагать, что могильник располагался по краю высокого берега Волги и имел здесь общую протяженность не менее 100 м при ширине до 30 м. В северной и южной частях изученной площади (рис. 20) как будто прослеживается рядовое положение могил (ряды вытянуты параллельно к реке). В центральной части, где находились более ранние захоронения, в том числе и конца эпохи бронзы, намечается групповое расположение захоронений (ориентировочно можно выделить пятнадцать таких групп). Здесь же весьма ярко сохранились и следы обряда, связанного с сожжением каких-то наземных погребальных сооружений, а также обнаружены скопления обломков от надмогильных камней-стел.

Группа 1 (погребения № 94, 95, 96) вскрыта в квадратах В Г/4, 5 в раскопе 2 1970 г. (рис. 20, А). Здесь, на пересечении квадратов В, Г/4, 5, начиная с глубины 60–70 см, прослеживались обуглившиеся плахи, углистые пятна и пятна прокала, охватывающие площадку, вытянутую с юго-юго-запада на северо-северо-восток (370×280 см). В этом же районе на глубине 60–75 см обнаружены скопления обломков лепной керамики (рис. 21, А, 4), обломки челюстей и зубы лошади, а в квадрате В/4 — сверленый каменный топор (рис. 21, А, 3).

В группе изучено три разновременных захоронения. Наиболее ранним следует считать погребение № 94, совершенное в яме подпрямоугольной формы шириной 65 см, срезанной на большую половину ямой № 95 (рис. 21, А). Костяк погребения, судя по сохранившимся нижним конечностям, лежал на спине головой на запад-юго-запад, ногами — к реке. С правой стороны обнаружен «оселок» из песчаника. В засыпи ямы отмечены угли. Костяк погребения № 95 лежал головой на север (рис. 21, А). При нем обнаружены: с левой стороны черепа — железный нож (рис. 21, А, 2), с правой — бронзовое кольцо с перемычкой (рис. 21, А, 1), у левой ноги — плечевая кость лошади. Могильная яма погребения № 96, частично срезавшая яму № 95, была вытянута с севера на юг и несла сверху интенсивные следа провала у кострища (рис. 21, А). Погребенный лежал на спине вытянуто головой на юг. Вещей нет.

Группа 2 (погребения № 123, 124). На глубине 40–60 см на пересечении квадратов В, Г/5, 62 раскопа 1970 г. отмечено обширное пятно прокала с обильными углистыми включениями. Среди прокала встречались обломки лепной керамики, полуобгорелые кости животных. Под прокалом выявились две могильные ямы — № 123 (240×90 см) и № 124 (165×60 см), вытянутые с юго-юго-востока на северо-северо-запад (рис. 21, Б). В засыпи ям отмечены сползшие следы прокала и куски обугленного дерева. Костяки, вскрытые в ямах, имеют следы обжига, особенно № 123. Оба погребенных лежали на спине вытянуто головой на северо-запад; ноги у костяка № 123 сильно сжаты и производят впечатление связанных. В изголовье с правой стороны погребенного № 124 лежали два небольших круглодонных сосудика (рис. 21, Б, 1, 2); на груди погребенного № 123 обнаружена рассыпавшаяся стеклянная бусина зеленоватого цвета, а на правой руке — обломок плечевой кости лошади.

Группа 3 (погребения № 120, 122, 136, 137, 140, 141), выявленная на пересечении квадратов В, Г/6, 7, также была связана перекрывавшим их сверху общим кострищным пятном, севернее которого располагалась груда бесформенных каменных плит, среди которых обнаружены обломки костей животных и лепной керамики раннеананьинского облика. Все вскрытые в этом скоплении остатки погребенных на костях имели следы поверхностного обжига. Погребение № 120, от которого сохранились лишь отдельные обугленные человеческие кости и обломки кремневого наконечника стрелы (рис. 22, 4), выявленные на глубине 45 см, следует рассматривать почти как наземное, вероятно, положенное в надмогильное сооружение. Погребение № 122, выявленное на глубине 50 см в виде сильно обожженного костяка (женщины?), лежавшего на спине вытянуто головой на юго-восток, очевидно, также было совершено в наземной конструкции. В районе черепа погребенной обнаружены обломки височного пластинчатого кольца (рис. 22, 5), медные пронизки (рис. 22, 6) от головного убора и мелкие стеклянные бусы черного, зеленого и оранжевого цвета вместе со свинцовыми пронизками (рис. 22, 7, 8) от ожерелья.

Центральное место в группе занимало погребение № 136 (рис. 22, 1), пятно могильной ямы (200×80 см) которого выявилось на глубине 60 см. На дне расчищены остатки двух костяков (рис. 22, 1). Один из них от взрослого человека лежал головой к юго-востоку на спине с вытянутыми конечностями. Кости, имеющие удовлетворительную сохранность, несут следы пережога. В северо-восточной части находились остатки детского костяка, лежавшего вытянуто на спине головой на северо-запад. Ноги детского костяка сильно обожжены. Левая рука детского костяка лежит на груди скошено к правой руке. На детском костяке вдоль всего тела погребенного лежали кости животных. В изголовье обнаружены 2-я фаланга коровы и астрагал свиньи, в районе таза — две первые фаланги лошади и вторая фаланга лося в районе костей стопы — первая и вторая фаланги коровы и первая фаланга лося[122]. Кости животных имеют меньшие следы обжига, чем кости человека. У головы основного костяка справа на 10–13 см выше дна могильной ямы были положены бронзовый кельт (рис. 22, 2) плашмя лезвием на север и правая плечевая кость лошади. У самого южного края могилы, восточнее черепа, лежала кучка пережженных костей, среди которых есть и фаланги человека. Рядом с кельтом найдены обломки амулета из тонкой черепной коробки с просверленным отверстием (рис. 22, 3). Погребения № 137, 140 и 141, выявленные на глубине 40–60 см в виде обугленных человеческих костей, по расположению которых можно предположительно говорить об ориентации погребенных головой на северо-северо-запад, очевидно, также были совершены непосредственно в наземной погребальной камере. У развала обугленного черепа погребения № 140 находился небольшой круглодонный сосудик с цилиндрическим горлом позднемаклашеевского типа (рис. 22, 9).

Группа 4. На глубине 40–60 см в квадрате Д/7 выявилось обширное пятно прокала с углистыми включениями, занимающее площадь 380×320 см (рис. 20). В пятне на глубине 60–70 см расчищены остатки трех обугленных костяков — двух взрослых (№ 131 и 132), лежавших головой на запад-юго-запад, ногами к реке, и одного детского (№ 133) головой к реке. Вещей не обнаружено. Под погребением № 132 на глубине 90 см расчищен детский костяк (№ 138), лежавший скорчено на левом боку, головой на восток-юго-восток, а рядом на глубине 85 см расчищено вторичное захоронение (№ 139) в виде сложенных в груду длинных костей и черепа взрослого человека. Все костяки несут следы воздействия огня. Очевидно, погребенные первоначально размещались под наземной конструкцией, которая затем была сожжена.

Группа 5, расположенная в квадратах Г/7-8, содержала остатки по крайней мере шести захоронений — № 87, 121, 126, 130, 134, 135 (рис. 20). Первоначально на глубине 40–50 см обрисовалось обширное пятно (330×290 см) прокала со следами обугленных деревянных конструкций.

Древнейшим захоронением в этой группе следует считать погребение № 135, лежавшее под пятном прокала на глубине 75 см на спине с подогнутыми и свалившимися на левую сторону ногами, головой на запад. Вещей нет. Кости имеют слабые следы прокала. Над этим погребением, очевидно, была сооружена наземная камера, в которой были совершены захоронения № 134 (подросток, головой на восток), № 130 (костяк женщины, ориентирован головой на восток, под челюстью найдено железное шило, а в ногах — кучка пережженных костей животного) и № 126 — костяк женщины (?), положенный на спине вытянуто, головой на северо-восток (рис. 23, А) в сопровождении следующих вещей: по обеим сторонам черепа — 2 височных кольца (рис. 23, А, 3), у правой стороны челюсти — бронзовая коническая пронизка-подвеска (рис. 23, А, 4) и втульчатый двухперый наконечник стрелы (рис. 23, А, 5), ниже челюсти — стеклянные бусины желтого и синего цвета (рис. 23, А, 1) от ожерелья, слева от бедра — плечевая кость лошади. Сверху погребения № 126 в мощном пятне прокала лежали остатки трех пережженных человеческих черепов (погребение № 121).

Таким образом, складывается впечатление, что погребения № 134, 130, 126 и 121 были совершены в наземной погребальной камере, которая затем была сожжена. После этого здесь же совершили и еще одно захоронение-№ 87, костяк которого, положенный ногами к реке, т. е. в традиционном ананьинском направлении, никаких следов действия огня не имеет.

Группа 6, сосредоточенная под наиболее обширным пятном прокале (рис. 20) в квадратах Б, В/7, 8, состояла из погребений № 33, 45, 49, 55. Первоначально в указанных квадратах на глубине 40–50 см обрисовалось обширное пятно (450×350 см) прокала, интенсивно насыщенное углем и комками обгорелой глины. Средняя мощность пятна 15–20 см, но местами, особенно в центре и над погребениями № 45 и 55, толщина слоя прокала достигала 40–50 см. В этом пятне на глубине 60 см были найдены бронзовый кельт раннеананьинского типа (рис. 23, Б, 2) и в северо-западном углу квадрата Б/7 две челюсти лошади. Основными погребениями в пятне, очевидно, также оставшемся от сгоревшей наземной погребальной камеры, были № 45 и 55. Погребение № 45 было совершено в подпрямоугольной яме (190×140 см) на глубине 70 см и состояло из трех костяков, несущих следы прокала и лежащих на спине вытянуто головой на северо-восток (рис. 23, Б). В ногах одного из костяков обнаружено железное, квадратное в сечении шило с остатками деревянной ручки. В погребении № 55, не имевшем выраженных контуров ямы, обнаружены остатки костей по крайней мере от четырех взрослых людей и костяк ребенка, ориентированный головой на юго-запад. Все кости несут следы сильного воздействия огня.

Погребения № 33 и 49, выявленные на глубине 40–45 см, содержали остатки слабо сохранившихся костяков, лежавших головой к северо-востоку, но не имеющие ни вещей, ни следов воздействия огня. Очевидно, они были совершены уже после того, как сгорела наземная камера погребений № 45 и 55.

Группа 7, состоявшая из двух погребений — № 93 и 125, была выявлена в южном пересечении участков В/5, 6. Возможно, они также были совершены в наземной камере, которая, однако, не была сожжена. В захоронении № 93, выявленном на глубине 65 см, кости человека не обнаружены, но расчищен головной убор из 20 медных накладок с парными выпуклинами (рис. 23, В, 2, 3, 4) и 2 трубчатых массивных подвесок с парными кольцевидными выступами на концах и по середине (рис. 23, В, 5, 6). В том же районе найдены развал ананьинского сосуда чашевидной формы (рис. 23, В, 1) и бабка лошади. От погребения № 125 на глубине 70–75 см расчищен тлен от черепа и трубчатой кости человека, скорее всего положенного вытянуто головой на юг.

Группа 8, выявленная на пересечении квадратов В/6-7, состояла из трех погребений — № 40, 41, 42, очевидно, также совершенных в наземной камере. Об этом свидетельствует весьма не глубокое (40 см) их расположение, значительная деформация костяков (в погребении № 40 — два разбитых черепа, 41 — сохранилась лишь верхняя часть костяка) и отсутствие вещей (кроме кремневого наконечника стрелы у черепа костяка № 42, рис. 23, Г), очевидно, унесенных из наземной камеры. Но камера не была сожжена, поэтому на костях из отмеченных погребений никаких следов воздействия огня не прослежено.

Группа 9, исследованная на пересечении квадратов Б/6, 7 (рис. 20; 24, А), состояла из остатков сгоревшей наземной камеры и трех погребений — № 8, 21, 28. Первоначально на глубине 60 см по северо-западному краю комплекса была прослежена полоса прокала шириной 50–60 см и длиной до 350 см, вытянутая с юго-запада на северо-восток. Она загибалась к юго-востоку и таким образом очерчивала площадку в 340×260 см (рис. 24, А). В юго-западной части этой площадки выявлено два частичных погребения, расположенные, очевидно, в неглубоких ямах, контуры которых не удалось выявить. Погребение № 8 имело глубину в 110 см и содержало тлен от черепа взрослого человека, рядом с которым обнаружены бронзовый наконечник копья (рис. 24, А, 9), плечевая кость лошади и древесный тлен, скорее всего от небольшого деревянного сосуда. Погребение № 21 на глубине 80 см содержало череп подростка, вокруг которого найдены остатки головного убора из медных пронизок (рис. 24, А, 8), уплощенно-конической (рис. 24, А, 6) и двух трубчатых (рис. 24, А, 5) привесок. С левой стороны черепа найдена бронзовая височная спираль в 1,5 оборота (рис, 24, А, 7).

Основным в камере, очевидно, было погребение № 28, совершенное в могильной яме 260×90 см и содержащее на глубине 130 см захоронение взрослого человека (женщины), положенного на спине, вытянуто головой на северо-северо-восток (рис. 24, А). У черепа слева — медные пронизи (рис. 24, А, 2). В разной части дна могильной ямы и в засыпи отмечены кости животных (рис. 24, А, 10), а в юго-западной стороне могильной ямы были положены два отдельных человеческих черепа (рис. 24, А, 11), Характерно, что яма не имеет следов прокала, хотя в верхней части углистые включения довольно многочисленны.

Очевидно, с какими-то поминальными обрядами связаны челюсти лошади и коровы, обнаруженные рядом с могилой на глубине 60 см. От разрушенных захоронений, бывших кроме описанных в погребальной камере, возможно, происходят обнаруженные на этой же глубине 60 см глиняный чашевидный сосудик (рис. 24, А, 3) и кремневый наконечник стрелы (рис. 24, А, 4).

Первый комплекс каменных стел, расположенный в юго-западном углу раскопа между группами 6 и 9, очевидно, относящийся в целом к группам 1–9, был выявлен в квадратах А, Б/7, 8 (рис. 20, 25, 26). На глубине 50–60 см т. е. на глубине древнего уровня описанных выше наземных конструкций, было обнаружено семь не полностью сохранившихся плит-стел из рыхлого коричневато-серого песчаника, расположенных как будто в ряд с востока-юго-востока на запад-северо-запад, (рис. 25). Все плиты оказались в той или иной степени деформированными, что свидетельствует скорее об их вторичном положении. Форма их во всех прослеженных случаях однотипна — это плоские (18–20 см толщиной) камни со слегка расширяющимся округлым верхом и подтрапециевидным грубо отесанным основанием (рис. 26). Размеры выявленных камней следующие: 1 — 90×40×20 см, 2 — 85×42×19 см, 3 — 50×40×13 см, 4 — 49×34×13 см, 5 — 95×42×20 см, 6 — 33×30×10 см, 7 — 40×30×11 см. Ни на одном камне ни с какой стороны никаких изображений или надписей не выявлено.

Второй комплекс каменных стел, состоящий из обломков шести плит, открывает собой второе скопление групп погребений в юго-восточной части раскопа (рис. 20). Размеры камней: 8 — 35×15×16 см, 9 — 52×42×18 см, 10 — 70×45×18 см, 11 — 17×15×25 см, 12 — 35×23×20 см, 13 — 25×26×15 см (рис. 26). Все они находились на глубине 35–60 см, т. е. на уровне древней поверхности. Еще одна плита (№ 14) обнаружена на глубине 60 см в северо-восточном углу квадрата А/4 (рис. 26; размеры 80×45×18 см).

Составление всех камней показывает (рис. 26), что они, возможно, происходят от шести крупных стел, имевших среднюю высоту 140–150 см.

Во втором скоплении погребений можно выделить четыре группы (10, 11, 12, 13).

Группа 10, выявленная в квадратах Б/9, 10, на глубине 40–70 см, состояла из остатков двух погребений (№ 1 и 2), следов мощного прокала и отдельных находок (рис. 20; 24, Б). В квадрате Б/9 и частично заходя в квадрат Б/10 на глубине 40–70 см выявилось большое пятно (200×152 см) прокала с углистыми включениями, с восточной стороны которого на глубине 40–50 см расчищены следы слабо сохранившихся костяков (погребения № 1 и 2), лежавших головой на запад-юго-запад. У тлена черепов обнаружены обломки небольших медных височных колец в 1,5 оборота (рис. 24, Б, 1). За пределами комплекса в юго-западном углу квадрата Б/9 на глубине 90 см найден бронзовый кельт раннеананьинского типа (рис. 24, Б, 2), возможно, и не относящийся к рассматриваемой группе.

Группа 11, выявленная в западной части квадратов Б, В/11, состояла из пяти погребений (11, 27, 43, 52, 53), из которых центральным было коллективное погребение № 52 (рис. 20; 24, В).

На глубине 60 см в южной части квадрата В/11 обнаружены разбросанные кости лошади, пережженные кости и амулет из клыка медведя (рис. 24, В, 5). На этой же глубине, но севернее, на пересечении квадратов Б, В/11 выявлено большое углистое пятно со следами прокала, в северном и южном концах которого, но над ним на глубине 40–50 см расчищены остатки двух захоронений с разрушенными костяками (возможно, ориентированными головой на север и без вещей — погребение № 11 в южной и № 53 в северной сторонах. В углистом пятне расчищены остатки интересного коллективного погребения (рис. 24, В). На глубине 90 см выявились остатки трех детских костяков, лежавших вытянуто головой на север, костяк подростка с височной спиралью (рис. 24, В, 2) и медными пронизями (рис. 24, В, 1) у черепа; костяк ребенка под ногами подростка с развалом глиняного сосуда позднеприказанского типа (рис. 24, В, 5); костяк ребенка в северо-восточном углу (погребение № 43) с небольшим сосудиком (рис. 24, В, 1) в изголовье. Показательно, что костяки следов воздействия огня не имеют в противоположность основному захоронению взрослого человека, выявленного на глубине 110 см и лежавшего на спине вытянуто головой на север (рис. 24, В). Кость верхней половины скелета были обуглены. Вещей не обнаружено, кроме пятна охры у левого плеча.

По изложенным материалам можно реконструировать следующий обряд захоронения. Основное погребение было, очевидно, совершено в яме, над которой было возведено наземное сооружение. Затем оно было сожжено, и в верхней части ямы поместили детские захоронения, а по краям, почти на поверхности — еще два погребения.

К западу от прокала группы 11 на глубине 90 см расчищен костяк подростка, лежавший головой на север и имевший в изголовье небольшой глиняный сосудик (рис. 27, А, 2), а у ног — подвеску из клыка кабана (рис. 27, А, 1).

Группа 12, выявленная на пересечении квадратов Б/11, 12 (рис. 20; 27, Б), состояла из центрального коллективного погребения (№ 38) и двух введенных в камеру более поздних погребений (№ 37 и 39).

Первоначально на глубине 60 см выявилось большое кострищное пятно подпрямоугольной формы (300×186–200 см), имевшее мощность прокала от 30 до 50 см. Севернее пятна в квадрате В/12 найдена медная височная спираль в 2,6 оборота (рис. 27, Б, 3).

На глубине 110 см в пятне прокала расчищен костяк взрослого человека (погребение № 37), положенный на спине вытянуто головой на юг. По сторонам черепа — 2 небольших медных височных кольца (рис. 27, Б, 1). Кости скелета следов воздействия огня не имеют.

На глубине 115 см в пятне прокала 210×160 см расчищено коллективное захоронение (погребение № 38), состоявшее из пяти взрослых и одного детского костяка (рис. 27, Б). Все костяки имеют следы сильного обжига, поэтому кости деформированы, а упавшей сверху землей и обугленными конструкциями в ряде случаев смещены с первоначального положения. Один костяк был ориентирован головой на юг, остальные — на север. У правого бедра первого костяка обнаружены остатки берестяного пояса, орнаментированного прокусами (рис. 27, Б, 2). В ряде мест коллективного захоронения отмечены кости животных — челюсть овцы, плечевая кость коровы и т. п.

К северо-востоку от основной ямы в более верхних слоях кострища на глубине 90 см расчищена груда обожженных человеческих костей (погребение № 39), скорее всего, от вторичного захоронения.

Группа 13, исследованная преимущественно в квадрате Б/13 с частичным заходом в соседние участки (рис. 20), состояла из основного погребения № 26 и введенных затем в этот же район после разрушения наземных конструкций погребений № 6, 18, 19, 25.

Первоначально на глубине 60 см выявилось большое пятно прокала трапециевидной формы (175–250×200 см), окаймленное углистой полосой шириной 15 см. В разных местах этого пятна расчищены вводные, более поздние захоронения, залегающие выше основного погребения и не содержащие следов воздействия огня. Таковы погребение № 6, выявленное с северо-восточной стороны пятна на глубине 40 см и содержавшее костяк взрослого человека, ориентированный головой на север (у черепа — небольшое височное колечко; рис. 27, В, 1); погребение № 18, расчищенное на глубине 60 см у восточного края пятна и содержавшее частично потревоженное захоронение с серебряным височным кольцом у черепа (рис. 27, В, 2); погребение № 19, введенное до глубины 80 см в юго-восточном углу развала конструкций и содержащее костяк подростка и еще череп взрослого человека, а также оригинальный бронзовый наконечник копья (рис. 27, В, 5); погребение № 25, изученное на глубине 100 см в северо-западном углу общего пятна и содержавшее костяк подростка, положенный вытянуто головой на север.

В восточной половине общего пятна после снятия углисто-прокаленного слоя на глубине 80 см очертилось подпрямоугольной формы (210×70 см) яма, содержавшая на глубине 100 см захоронение взрослого человека и ребенка, ориентированные головой на север. Многие кости скелета обожжены и деформированы упавшими конструкциями. Справа у черепа взрослого человека — серебряное височное кольцо (рис. 27, В, 3), в изголовье — каменный сверленый молотковидной формы топор.

Группа 14, выявленная на пересечении квадратов Г/13, 14, занимает обособленное место и не содержит следов сгоревших наземных конструкций. В этой группе 5 погребений (№ 7, 23, 24, 29, 44), из которых центральным является коллективное погребение № 44 (рис. 20). Могильная яма погребения (120×180 см), южнее которого был найден бронзовый кельт раннеананьинского облика (рис. 27, Г, 3), выявилась на глубине 80 см. На дне ямы (105 см) расчищено три костяка взрослых людей, лежавшие головой на северо-восток. Один костяк лежал на спине, другой — на правом боку, третий — на левом. Под черепом центрального костяка найдены ребра животного, а в ногах — костяк ребенка, ориентированный, головой на юго-запад. Вещей не обнаружено.

Над основной могилой, в той или иной степени затрагивая ее верхние края, располагались более поздние захоронения: в северо-западном углу на глубине 75 см — вторичное погребение (№ 29); в юго-западной стороне на глубине 40 см — разрушенные остатки взрослого костяка (№ 24); над южной половиной на глубине 35 см — также фрагменты взрослого костяка (№ 23), а с восточной стороны на глубине 50 см — еще одно разрушенное взрослое захоронение (№ 7). Вещей не обнаружено, но сосредоточение всех погребенных на одном месте, преимущественная их ориентация головой на северо-запад, ногами к реке заставляют их отнести к раннеананьинскому времени и полагать, что здесь находилось какое-то наземное сооружение, но не сожженное и поэтому не сохранившее каких-либо следов.

Какие-то наземные сооружения имелись, очевидно, и в южной части могильника, так как в восточных квадратах раскопа № 9 ближе к разрушенной части могильника отмечены углистые пятна со следами прокала (рис. 20). Но все же здесь более отчетливым является рядовое положение могильных ям. Выделяются два ряда, имеющие направление, параллельное берегу Волги. Первый (ближний) ряд включает пять могил (№ 147, 148, 185, 189, 200).

В могильной яме погребения № 147 (190×65 см) вначале на глубине 45 см были зафиксированы следы костяка ребенка, лежавшего в юго-западном конце ямы. Ниже, на глубине 50 см расчищен костяк взрослого человека, лежавший на спине вытянуто головой на юго-запад, ногами — к реке. За черепом находились бронзовый кельт раннеананьинского типа (рис. 28, 3), плечевая кость лошади, и под ней — железный нож с остатками деревянной рукояти (рис. 28, 2).

Над и вокруг могильной ямы № 148 в квадратах Р/1, 2 на глубине 35–40 см прослежены углистые пятна с прокалом неправильных очертаний и разных размеров (125×135, 180×60, 70×40) см. Под ними на глубине 50 см очертилась могильная яма (195×50 см), на дне которой (глубина 80 см) расчищен костяк взрослого человека, лежавшего на спине вытянуто головой на юго-запад, ногами — к реке. Руки были слегка согнуты в локтях и кистями положены на таз. За черепом справа — 2 небольшие медные накладки и железное шило (рис. 28, 1), под левой берцовой костью прослежен красноватый тлен от кожи. Хотя в засыпи ямы, особенно в верхней части, отмечались углистые включения, костяк каких-либо следов воздействия огня не имел.

Расположенное в северо-западном углу квадрата П/1 погребение № 185 представляло собой груду человеческих костей, расчищенных на глубине 35–40 см. Очевидно, это вторичное захоронение, с которым, может быть, связан найденный рядом глиняный круглодонный сосуд с ямочным орнаментом (рис. 28, 6).

Особый интерес представляют расположенные рядом и, очевидно, составляющие единый комплекс, погребения № 189 и 200, расчищенные в квадратах П, Р/1 (рис. 20, 29–31).

Первоначально в юго-западной части квадрата П/1 на глубине 35 см выявилось скопление бронзовых предметов.

Сверху скопление было покрыто берестой. Под ней лежала бронзовая бляха тыльной стороной вверх (рис. 29, Б). Под бляхой выявился набор женских украшений, состоящий из головной повязки и трубчатых привесок (рис. 30).

Бляха, очевидно, подвешивалась на кожаном ремешке, от которого сохранились фрагменты. Головная повязка была выполнена на кожаном ремне с бронзовыми пронизками и бляшками (рис. 31). Ниже головной повязки — 4 массивные трубчатые пронизи (рис. 31). Трубицы были соединены друг с другом (поочередно) кожаными ремешками. Сохранились остатки плетеных тесемок, которые были продеты в трубицы. Здесь же лежал обломок железного шила. Весь комплекс располагался на берестяной подкладке, очевидно, являющейся остатками днища берестяной коробки квадратной формы 16×16 см. Никаких следов человеческих костей в скоплении не обнаружено.

На глубине 50–60 см рядом с описанным скоплением начали очерчиваться контуры большой могильной ямы (240×60–85 см), вытянутой с северо-востока на юго-запад. На глубине 50 см над этой ямой найден лепной круглодонный сосудик с органическими примесями в тесте и веревочным орнаментом, стоявший вверх дном (рис. 29, 1). Рядом с ним — два каменных ядра-шара из белого известняка (рис. 29, 6, 7), на 10 см ниже и в 10 см южнее этого комплекса расчищены бронзовый кельт (рис. 29, 5) и маленький бронзовый штырек, в 10 см западнее — каменная точеная чашечка (рис. 29, 4). Под сосудом расчищен бронзовый наконечник ремня (рис. 29, 10), рядом с ним — железный нож (рис. 29, 5) и бронзовый наконечник копья (рис. 29, 8), ниже их на глубине 75 см найден кремешок (рис. 29, 9) и к западу от него в 13 см — 4 кремневых наконечника стрел (рис. 29, 2). Все эти вещи были положены в специально вырытую для них яму, контуры которой прослеживались довольно четко (рис. 29, А). Под наконечниками стрел на глубине 80 см в засыпи могилы встречена плечевая кость лошади.

На глубине 90 см расчищен костяк погребенного, довольно хорошо сохранившийся. Погребенный был положен вытянуто на спине головой на юго-запад (ногами к реке) лицом вверх. Руки вытянуты вдоль корпуса. Сопровождающих вещей на дне могилы нет. У середины северо-восточной стенки могильной ямы выявлена яма от столба. Ее диаметр вверху — 20 см, ниже на 15 см она сузилась до 11–17 см. Глубина ямки — 40 см.

Следует полагать, что мужское захоронение, кроме комплекса вещей, ему принадлежавших, сопровождалось еще комплексом женских украшений (№ 189).

Ко второму ряду относятся три расположенных в 3–4 м друг от друга погребения — № 183, 211, 221 (рис. 20). Над ними следов каких-либо наземных конструкций не наблюдалось.

У погребения № 183 первоначально на глубине 40 см были обнаружены бронзовый кельт (рис. 28, Б, 7), лежавший лезвием вниз, и каменная галька. На глубине 50–60 см обрисовалось пятно могильной ямы (200×100 см), на дне которой, имевшей прямые стенки, расчищены остатки костяка взрослого человека, лежавшего на спине вытянуто головой на запад-юго-запад. Ноги погребенного были расставлены ромбом. Остальные кости, за исключением тлена от черепа, не сохранились (рис. 28, Б).

У черепа погребенного обнаружены 2 височные подвески: за черепом — серебряная (рис. 28, Б, 1), у челюсти — золотая (рис. 28, Б, 2). Западнее черепа найден нож серповидной формы (рис. 28, Б, 8) в северо-западном углу — скопление бронзовых украшений от поясного набора (рис. 28, Б, 3, 4, 6) и «оселок» (рис. 28, Б, 5) из рыхлого песчаника, несколько восточнее у северной стенки могилы — плечевая кость лошади. В районе несохранившейся грудной клетки лежали обломок медной пронизки и окисленная кость.

От погребения № 211, совершенного на глубине 70 см и разрушенного более поздним захоронением № 212, сохранились лишь нижние конечности, судя по которым погребенный (подросток) лежал вытянуто на спине головой на юго-запад, ногами — к реке.

В районе погребения № 221, в квадрате Р-3 на глубине 35–40 см в разных местах были найдены бронзовая поясная подвеска (рис. 28, 4) и небольшой глиняный сосудик (рис. 28, 5) с растительной примесью в тесте.

Могильная яма (220×90 см) выявилась на глубине 110 см. Непосредственно над ней на глубине 90 см был найден бронзовый наконечник копья (рис. 32, 6), ниже его на глубине 105 см расчищен круглодонный чашевидный сосудик с примесью в тесте песка и ямочным орнаментом по шейке (рис. 32, 2).

На глубине 125 см расчищен костяк взрослого человека, положенного вытянуто на спине головой на юго-запад, ногами — к реке. Череп слегка повернут вправо. Руки вытянуты вдоль корпуса. Правая — несколько откинута. В юго-западном конце могилы в изголовье погребенного была положена плечевая кость лошади, а непосредственно у черепа слева от него — железный наконечник копья (рис. 32, 7) и железный нож (рис. 32, 5), а справа — бронзовый кельт (рис. 32, 3), положенный лезвием к голове погребенного. Во втулке кельта сохранились фрагменты дерева от рукояти. В 27 см справа от черепа найдена золотая спиральная височная подвеска (рис. 32, 1). Под кельтом и над ним сохранились фрагменты кожаного чехла. Ниже обнаружен древесный тлен. Очевидно, дно могилы было выстлано деревянными плашками.

Две могилы (№ 105 и 113) вскрыты в раскопе 8, заложенном по южному краю северного оврага (рис. 20). Вероятно, число раннеананьинских могил в этом районе было значительно больше, но, к сожалению, они были разрушены обрывом и особенно строительными работами. Из одного таких разрушенных погребений, вероятно, происходит весьма оригинальная подвеска в виде двух спаренных антропоморфных фигур (рис. 21, В, 1).

Из изученных на раскопе могил одна (№ 105) содержала коллективное захоронение, а в другой (№ 113) следов человеческого костяка не обнаружено.

Могильная яма № 105, выявленная на глубине 70 см, имела подпрямоугольную форму (210×105 см) с закругленными углами и была вытянута с востока-северо-востока на запад-юго-запад. Заполнение ее, состоящее из темного суглинка, по краям имело желтые глинистые включения. Ближе ко дну отмечены обильные углистые пятна. На глубине 100 см расчищены остатки коллективного погребения с хорошо сохранившимися пятью костяками, лежавшими головой на восток-северо-восток (рис. 33). Костяки сильно потревожены грызунами. Один, располагавшийся у северного края ямы, лежал вытянуто на спине, с черепом на правом виске. Руки вытянуты, но кости правой руки перемещены на грудь: Верхняя половина туловища несколько откинута назад. Второй лежал, вероятно, на спине, но ноги его, согнутые под прямым углом, были откинуты на ноги первого костяка. Третий располагался вытянуто на спине с широко расставленными ногами. Верхняя часть его туловища смещена к тазу, четвертый костяк (младенца) лежал вытянуто. Пятый сильно нарушен грызунами, но, по-видимому, также лежал на спине вытянуто. Кости ног вытянуты на костяки № 2–3.

Могильная яма № 113, вытянутая с востока на запад (250×60 см), оказалась пустой. В ее засыпи отмечены углистые включения, а у юго-западной стенки на глубине 50 см найдены 2 бронзовых втульчатых двухперых наконечника стрелы (рис. 21, В, 2, 3).

В северной, вернее северо-западной, стороне могильника (раскоп 7) в основном располагались детские захоронения, что подтверждает неоднократно высказываемую исследователями мысль о выделении у ананьинцев специальных мест для детских погребений. Всего в этой части изучено 7 могил (№ 56, 57, 74, 75, 77, 80, 101), размещенные в один ряд параллельно берегу Волги.

Погребение № 56 обнаружено при осмотре обрыва. Очертания могильной ямы длиной 165 см, ориентированной по линии запад-восток, появились на глубине 80 см. Ширина ямы в восточной части 45 см, в западной части яма разрушена обрывом. На глубине 120 см найдено парное детское погребение. Один из костяков, ориентированный головой на восток-северо-восток (отклонение к северу от линии восток-запад — 20°), лежал вытянуто на спине. Правая рука располагалась вдоль туловища. Под черепом и у височных костей находились кости животных (фаланга лося и зуб кабана). Справа от костей ног правой ноги скелета расчищен еще один детский скелет, значительная часть которого обгорела. Сохранились лишь череп и верхняя половина костяка, судя по которым погребенный был ориентирован головой на восток-северо-восток. Левая рука положена вдоль туловища, правая согнута в локте, кисть ее на тазовых костях. Вещей не обнаружено.

В 1,5 м к северо-западу от описанного исследовано коллективное захоронение № 77, очертание могильной ямы (215×195 см) которого появились на глубине 75 см. На глубине 75–80 см над юго-восточной частью ямы зафиксирована россыпь бус (рис. 21, 6). На глубине 115–120 см яма приобрела округло-квадратное очертание (195×195 см). На дне ее выявлены остатки 12 костяков, в том числе 6 взрослых и 6 детских и подростковых. Все взрослые были ориентированы головой на юго-восток к реке. Справа налево они пронумерованы 1, 2, 3, 4, 5, 6. Правая сторона верхней части и череп скелета № 1 разрушены ямой позднего погребения № 69. Судя по сохранившимся остаткам, погребенный лежал вытянуто на спине. Костяк № 2, слегка повернутый на правый бок, находился между скелетами № 1 и 3 и частично перекрывал их. Костяк № 3 также был повернут на правый бок. Берцовые кости ноги и кости ступни также, как и лучевые кости руки, у него не сохранились. Плечевая кость левой руки откинута. Костяк № 4 лежал вытянуто на спине, руки вдоль. Костяк № 5 также лежал на спине, кости ног сдвинуты влево. Костяк № 6 лежал на спине, череп повернут направо, правая рука вдоль, левая согнута в локте. Кости ног в коленях согнуты влево. Между кистями рук костяков № 6 и 5 расчищен костяк младенца (№ 7). Еще один костяк ребенка (№ 12), ориентированный головой на север-северо-восток и лежащий слегка на правом боку, расчищен между костями ног скелетов № 5 и 6. В ногах скелетов № 1–5 находились еще 3 детских костяка (№ 8-10). Один из них (№ 10), ориентированный головой на северо-северо-запад, лежал вытянуто на спине. Второй (№ 9) ориентирован головой на северо-запад, третий (№ 8) — на запад-юго-запад. На позвоночных костях костяка № 2 были расчищены кости детского таза (№ 11).

При выборке погребения над черепом костяка № 2 расчищена окись бронзового колечка из прямоугольной в сечении проволоки. В некоторых местах найдены мелкие фрагменты керамики.

В 1,5 м к северо-западу от погребения № 77 расчищено также коллективное захоронение М 57. Очертания его могильной ямы (150×90 см), ориентированной по линии северо-восток — юго-запад, появились на глубине 75 см. На глубине 125 см расчищены три скелета, лежавшие вытянуто на спине, один возле другого, головами на северо-восток. Кости центрального и левого костяков в значительной степени потревожены. Череп правого костяка повернут на правый бок. Справа на месте таза центрального скелета лежала бабка лошади. Под центральным черепом при выборке его расчищено разломанное бронзовое височное колечко (рис. 21, 4). Другое бронзовое колечко в 1,5 оборота (рис. 21, 5) найдено над черепом левого костяка.

В 3,5 м к северо-западу выявилась еще одна большая яма, содержащая также коллективное захоронение № 80. Очертания могильной ямы погребения размером 190×170 см, ориентированной по линии юго-запад — северо-восток, выявились на глубине 65 см. На глубине 90 см расчищено коллективное захоронение с остатками десяти костяков, ориентированных головой на северо-восток. В направлении северо-юг скелеты обозначены 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10. Детский костяк № 1 лежал вытянуто на спине, череп его свален на левый бок. Костяк № 2 был повернут на правый бок, ноги его вытянуты; костяк № 3 лежал на левом боку с согнутыми ногами. Костяк № 4 на правом боку, ноги его также слегка согнуты. Скелет № 5 на левом боку со слегка согнутыми ногами, частично он перекрывал скелет № 6. От детского скелета № 7 сохранились лишь разбросанные в беспорядке трубчатые кости ног в юго-восточном конце ямы. Костяк № 8 — детский. Череп его свален на правый бок. Кости ног отброшены в нижний угол ямы. Между бедренными костями ног скелета № 1 найдена бабка лошади; детский костяк № 9, также ориентированный головой на северо-восток, лежал слегка повернуто вправо над левой ногой костяка № 4. Скелет № 10, также детский, ориентированный головой на северо-восток и слегка повернутый на правый бок, находился между костями ног скелетов № 2 и 3.

К северо-западу от ямы № 80 находилась завершающая группа захоронений (№ 74, 75, 101), сосредоточенные около углистого пятна со следами прокала. Далее на северо-запад и в других направлениях погребений интересующего нас времени не выявлено.

Очертания могильной ямы погребения № 74, частично перекрытой пятком прокала, в слое, переходном от чернозема к суглинку, не прослеживается. На глубине 50 см обнаружено детское захоронение, от которого сохранился только череп. Через 50 см к северо-западу от него на той же глубине расчищен еще один детский череп (погребение № 75).

Южнее их в 60 см на глубине 35–40 см без четких очертаний выявились пятна обожженной глины, под которыми расчищены полуобожженные человеческие кости — длинные, трубчатые, часть таза и нижняя челюсть. Их расположение заставляет предполагать наличие здесь вторичного погребения, кости которого подверглись обжигу за счет костра, разожженного сверху. Значительная часть погребения была разрушена более поздней ямой № 100.

Тетюшский могильник по погребальному обряду и особенно по погребальному инвентарю относится к числу наиболее ранних ананьинских могильников. В центральной части памятника содержатся и погребения позднеприказанской поры, составляющие непрерывное целое с раннеананьинскими захоронениями.

Несколько южнее по Волге известны еще два раннеананьинских могильника — II Полянский и Гулькинский, расположенные по обе стороны устья Утки — левого притока Волги (рис. 5, 7, 8).

В 1962 г. в 350 м к юго-востоку от с. Полянки Куйбышевского района Татарской АССР на краю высокой песчаной террасы Волги был обнаружен могильник, на котором исследовано около 30 погребений. К сожалению, значительная часть площадки могильника разрушена обрывом берега, поэтому точное число погребенных установить невозможно. Никаких признаков курганных насыпей не прослежено, скорее всего могильник был грунтовым и не имел сверху насыпей. Могильные ямы вытянуты в ряд вдоль края берега[123].

8 погребений (№ 1, 2, 6а, 6б, 10а, 13, 15 и 15а), судя по инвентарю (кельты, железные наконечники копий и пр.; рис. 34) и характерной ориентации ногами к реке, относятся к раннеананьинскому времени (VIII–VII вв. до н. э.), остальные 22 погребения — позднеприказанские. Интересно отметить, что обе группы расположены на одной и той же территории и нередко ананьинские погребения (№ 6а, 10а, 15 и 15а) введены в приказанские ямы или перекрывают (№ 2) последние. Вероятно, во II Полянском могильнике хоронило одно и то же население в течение длительного времени. Между прочим, такое же явление, но с преобладанием погребений раннеананьинского времени наблюдалось и в I Новомордовском могильнике.

Из раннеананьинских погребений, сосредоточенных в южном конце могильника, 7 — одиночные и 1 парное. Большинство костяков, кроме погребения № 1, лежали на спине вытянуто ногами к реке. В погребении № 10 костяк лежал скорчено на левом боку. Над погребениями или рядом с ними (№ 6а, б, 10) отмечались иногда следы сгоревших конструкций.

Среди погребального инвентаря имеются типичные раннеананьинские предметы — бронзовые кельты, железные наконечники копий и железный кинжал с биметаллической рукояткой (рис. 34), датированные VIII–VII вв. до н. э.

В 1886 г. в урочище «Валдай» на лугах левобережья Волги у с. Волостниково бывшего Спасского уезда Казанской губернии (ныне Старо-Майнский район Ульяновской области) были обнаружены бронзовые изделия, в том числе раннеананьинский кельт[124]. Сведения о находке еще одного такого же кельта опубликовал в 1891 г. А.Ф. Лихачев[125]. В 1950 г. А.В. Збруева в этом районе на Гулькином бугре, представлявшем собой мыс надлуговой террасы левого берега Волги и ее притока — Утки, открыла и исследовала остатки раннеананьинского могильника, названного ею Гулькинским и датированного VII–VI вв. до н. э.[126]

Всего на могильнике, расположенном на месте более раннего поселения атабаевского и маклашеевского этапов приказанской культуры[127], исследовано 13 погребений, совершенных в относительно неглубоких ямах, расположенных в один или два ряда параллельно края террасы. Возле некоторых погребений (№ 7, 10, 11 и др.) сверху отмечались углистые пятна со следами прокала. Из исследованных А.В. Збруевой захоронений пять (№ 3, 5, 6, 7, 10) были одиночными; костяки в них лежали на спине вытянуто ногами к реке, головой — на юго-восток. Нередко погребенные (№ 5, 6, 7) сопровождались плечевой костью лошади. Погребения № 1, 2, 4 были совершены в одной яме, причем сверху лежал костяк (№ 1) мужчины, в позвонке которого застрял хорошо датированный временем не позже первой половины VII в. до н. э. бронзовый втульчатый двухлопастной наконечник стрелы с боковым шипом. Ниже располагалось парное (женщина и подросток) захоронение (№ 2) с остатками головных уборов, а еще ниже — мужское погребение (№ 4) с интересным бронзовым кельтом раннеананьинского облика. Парным было и погребение № 8–9. Были отмечены также два случая вторичных погребений и один или два случая погребения только черепов.

В 1956 г. место могильника было затоплено. Неоднократный осмотр этого места, изредка выходившего из-под воды (в 1967, 1969, 1973, 1975 гг.), показал полную разрушенность памятника. Среди подъемного материала отсюда удалось собрать лишь несколько медных височных колец в 1,5–2 оборота.

Одним из наиболее уникальных памятников раннеананьинской поры является I Новомордовский могильник, расположенный на левом берегу приустьевой части Камы и представляющий собой интересный комплекс погребений и связанных с ними надгробных камней-стел с изображением оружия. Всего в районе могильника, занимающего центральное место в большой серии позднеприказанских и раннеананьинских могильников, выявленных в окрестностях бывшего с. Новое Мордово Куйбышевского района Татарской АССР, обнаружено 11 каменных стел и около 25 погребений раннеананьинского времени. Так как все эти материалы уже нашли свое отражение в публикациях[128], то здесь мы ограничиваемся лишь изложением некоторых общих моментов и описанием неопубликованных каменных стел.

Еще до революции из окрестностей с. Новое Мордово бывшего Спасского уезда Казанской губернии были известны отдельные находки раннеананьинских кельтов, в том числе небольшой кельт из Болгар с лобным ушком (рис. 35, В, 1)[129], кельт, выпаханный в 1893 г. недалеко от Спасского затона (рис. 35, В, 2)[130], и кельт из бывшего Спасского уезда (рис. 35, В, 3)[131]. С 1961 по 1972 г. в окрестностях бывшего с. Новое Мордово были обнаружены и исследованы остатки по крайней мере трех (I, VII и VIIIa) раннеананьинских могильников.

Наиболее полно изученным среди них, как отмечено выше, является I Новомордовский могильник. К сожалению, до археологов он дошел из-за затопленности водами Куйбышевского водохранилища в сильно искаженном виде. Поэтому трудно судить о его первоначальном облике. Установлено, что могильник занимал край мыса надлуговой террасы левого берега речки Мешкала (рис. 35, А, Б). Ближе к краю террасы располагались погребения, а за ними на небольшом возвышении — каменные стелы с изображением оружия. Вокруг стел в размыве найдены отдельные вещи — кельты, украшения, сосуды и т. п. (рис. 35, Б).

Из 23 изученных погребений со следами могильных ям выделено 10 одиночных и 13 коллективных погребений (8 парных, 2 случая с тремя костяками, 2 — с четырьмя, 1 — с пятью). В двух случаях над ямами отмечены следы сильных кострищ, обугливших и костяки (№ 19 и 30). Всего отмечены остатки 45 костяков, преимущественно лежавших вытянуто на спине. Для 33 из них определено направление — 11 костяков лежали ногами к реке, 22 — головой к реке. Последнее, более характерное для позднеприказанского погребального ритуала[132] свидетельствует об очень раннем, практически переходном возрасте могильника. В одном случае (погребение № 13) отмечено вторичное захоронение. В шести погребениях зафиксированы положенные преимущественно в изголовье плечевые кости лошадей и коров.

Особый интерес вызывают стелы I Новомордовского могильника. Всего с памятника происходят 11 стел, изготовленных из местного светло-серого известняка, выходы которого хорошо представлены напротив могильника по правому берегу Волги. Стелы по форме и размерам примерно однотипны (рис. 36). Они имеют закругленный верх и подпрямоугольное уплощенное приостренное основание. Лицевая их сторона плоская и в семи случаях сохранила изображения: на шести камнях (№ 1, 2, 3, 4, 6, 11) оружия, на одном (№ 5) орнаментальной полосы.

Стела № 1 (рис. 36, 1) — одна из наиболее хорошо сохранившихся, общая длина ее — 100 см, длина лицевой части — 90 см. Ширина вверху 37 см, у основания — 23–25 см, толщина — 14–15 см, у основания — 17 см. Лицевая сторона гладко отшлифована, а задняя сторона грубо обколота. Верх закруглен полуовалом, и по его лицевому краю идет выпуклый бордюр шириной 3–4 см и высотой — 2,2 см. В середине лицевой стороны сохранились барельефные изображения: слева — кинжала и справа — топоры-секиры. Ниже их — три клиновидных углубления, выбитые в вертикальный ряд.

Стела № 2 (рис. 36, 2). Лицевая сторона ее обломана. Общая длина — 100 см (вероятно, было 104 см). Ширина в сохранившейся середине — 29 см, в основании — 30 см. Толщина вверху — 24 см, в середине — 22 см, в основании — 23 см. Верх камня, очевидно, был закруглен. Лицевая сторона гладкая, так же, как и бока, кроме основания, задняя — грубо обтесана. По верхнему краю лицевой стороны сохранился выпуклый бордюр шириной около 2 см. В средней части располагаются выпуклые изображения топора-секиры (справа) и части кинжала (слева). Параллельно топорищу имеются выбитые в вертикальном ряде три клиновидных углубления.

Стела № 3 (рис. 36, 4) одна из крупных и массивных в серии. Верхняя часть обломана, а низ несколько скрошился. Камень сильно окатан, особенно по лицевой стороне. Общая длина — 120 см, ширина колеблется от 32 см вверху до 36 см в основании, толщина — 20–22 см.

Верх, очевидно, был закруглен. Лицевая сторона гладкая и имеет длину до 82 см. В середине ее сохранились барельефные изображения кинжала (слева) и рукоятка топора (справа). Верхняя часть топора сбита. Здесь же имеются две небольшие выбоины, скорее всего естественного происхождения.

Стела № 4 (рис. 36, 6). Задняя сторона обломана, так же, как и верх, но последний удалось соединить. Общая длина — 105 см, ширина вверху — 35 см, у перехода к основанию — 24 см. Толщина — 13–17 см. Лицевая сторона плоская. Верх полуовальный, и по его краю идет бордюрный выступ шириной 2,5–3 см. В середине сохранились барельефные изображения кинжала (слева) и топора (справа), причем последний ниже кинжала. Других изображений нет, за исключением многочисленных ямок-каверн естественного происхождения. Основание плиты слегка выпуклое, к низу приостренное. В верхней части левого бока высечен знак (рис. 36, 6), близкий знаку на правом боку стелы № 1.

Стела № 5 (рис. 36, 11). Общая длина — 90 см, ширина вверху — 26 см, в середине — 22 см, при переходе к основанию — 20 см. Толщина — 12 см, основания — 18 см. Лицевая сторона сглажена, по краям обколота; верх, по-видимому, также был закруглен. Несколько выше середины высечена полоса горизонтального зигзага, окаймленная двумя параллельными линиями. Ширина полосы — 5 см. Переход к основанию выражен выпуклым валиком. Основание внизу несколько закруглено. Боковые стороны гладкие и изображений не имеют. Задняя сторона грубо обколота.

Стела № 6 (рис. 36, 3). Одна из малых плит в серии. Общая длина — 78 см, ширина вверху — 28 см, в середине — 24 см, при переходе к основанию — 20 см, основания — 24 см. Толщина в середине — 10 см, основания — 7 см. Левый бок отколот. Верх закруглен, и по краю лицевой стороны идет выпуклый бордюр. В середине с правой стороны — выпуклое изображение кинжала с округлым навершием и полукруглым перекрестием.

Стела № 7 (рис. 36, 7). Левая сторона отколота. Общая длина — 100 см, ширина вверху — 35 см, в середине — 30 см при переходе к основанию — 24 см, толщина в середине — 14 см, основания — 16 см. Лицевая сторона гладкая. Верх полуовальный, и по его краю идет выпуклый бордюр. Каких-либо изображений ни на лицевой стороне, ни по бокам не имеется. Слегка расширенное основание книзу сужается. Задняя сторона обколота.

Стела № 8 (рис. 36, 9) из коричневого песчаника. Общая длина — 64 см, ширина вверху — 20 см, основания — 13–14 см, толщина — 8-10 см. Верх округленный, основание прямоугольное. Лицевая сторона плоская без изображений, задняя — слегка скошена к краям.

Стела № 9 (рис, 36, 10). Обломок самой крупной плиты, найденной рядом со стелами № 1, 2. Сохранилось подпрямоугольное основание и примыкающая часть общей длиной в 86 см, шириной — 38–46 см и толщиной — 18–23 см. Длина основания — 50 см. На камне следов изображений нет.

Стела № 10 (рис. 36, 8) обнаружена в 1964 г. Общая длина — 92 см, ширина в верху — 25 см, основания — 13 см, толщина — 10 см. Верх закругленный, лицевая сторона плоская. Изображений нет.

Стела № 11 (рис. 36, 5) обнаружена и составлена из обломков при раскопках ранней весной 1963 г. По форме она близка № 1 и 6. Очевидно, на лицевой стороне она имела изображения оружия. Общая длина ее 112 см, ширина вверху — 35 см, ширина основания — 20 см, толщина — 10–15 см.

Западнее I Новомордовского могильника на той же надлуговой террасе выявлены остатки еще двух раннеананьинских памятников — VII и VIIIa Новомордовских могильников.

VII Новомордовский могильник располагался примерно в 600 м к западу от первого. Здесь в 1967 г. было обнаружено полуразмытое пятно могильной ямы шириной в 60 см, в котором расчищены остатки костяка, лежавшего на спине вытянуто головой на юго-юго-восток ногами к реке (рис. 35, В, 7). В яме найдена характерная раннеананьинская бляшка — накладка с парными выпуклинами (рис. 35, В, 6). Рядом в размыве наблюдались человеческие кости.

Севернее погребений № 17 и 18 позднеприказанского VIII Новомордовского могильника[133] в октябре 1967 г. был найден бронзовый кельт раннеананьинского типа (рис. 35, В, 5), вероятно, связанный с полностью размытыми погребениями. Недалеко от этой находки лежала каменная плита с округлым завершением (38×20×5–7 см), напоминающая стелы I Новомордовского и Тетюшского могильников.

Комплекс раннеананьинских могильников, к сожалению, сильно разрушенных водохранилищем, выявлен в приустьевой части Ахтая — левого притока Камы (рис. 37, А). Возможно, они были связаны с населением раннеананьинского поселения Курган, исследованного в 1964–1965 гг. П.Н. Старостиным[134]. Первым в этой серии следует назвать VI Семеновский могильник, вернее комплекс вещей из этого, очевидно, полностью разрушенного могильника, обнаруженный в 1964, 1973, 1974 гг. М.Г. Косменко и Е.П. Казаковым на северо-восточном конце так называемого Семеновского острова, составлявшего до затопления мыс, образованный останцем надлуговой террасы левого берега Камы и левого берега Ахтая. В настоящее время это место находится в 2 км к северо-западу от с. Измери и в 2,2 км — от поселения Курган (рис. 37, А). В разные годы здесь собраны бронзовые кельты раннеананьинского (рис. 37, Б, 1–4) и один кельт акозинско-меларского (рис. 37, Б, 7) типов, наконечник копья (рис. 37, Б, 8) и трехлопастной наконечник стрелы (рис. 37, Б, 6), бронзовый двухлезвийный нож позднеприказанского типа (рис. 37, Б, 5). На основании этих находок можно предполагать расположение здесь позднеприказанского и раннеананьинского могильников.

В 2 км к востоку от Семеновского острова и в 1 км к северу от поселения Курган на юго-западном краю останца надлуговой террасы, до 1957 г. занятого деревней Нижней Марьян, в 1964 г. был расчищен костяк человека, лежавший головой на северо-восток, ногами — на юго-запад к реке, В изголовье лежал сильно фрагментированный сосуд с примесью в глине толченой раковины и ямочным орнаментом, рядом — бронзовый кельт раннеананьинского типа (рис. 37, В, 1). В размыве берега встречались человеческие кости. Памятник был назван III Нижне-Марьянским могильником.

В 1 км к востоку-северо-востоку от него и в 1,7 км к северо-востоку от поселения Курган в том же 1964 г. на краю надлуговой террасы левых берегов рек Мешкала и Кама были зафиксированы две могильные ямы (180×50, 200×53 см), вытянутые с юга на север к реке. В одной яме, почти полностью размытой, обнаружена часть типичного раннеананьинского сосуда с орнаментом из ямок (рис. 37, В, 2). Памятник назван II Базяковским могильником.

В 4 км к северо-востоку от поселения Курган и в 2,25 км к востоку-северо-востоку от II Базяковского могильника на краю надлуговой террасы левого берега Камы, в 2 км к северо-востоку от дер. Березовая Грива Алексеевского района Татарской АССР в 1963, 1966 и 1967 гг. фиксировались остатки интересного позднеприказанского[135] и раннеананьинского могильников (рис. 37, А, Г). На протяжении 140–160 м на краю террасы наблюдались могильные ямы с одиночными, парными и коллективными захоронениями, расположенные в два ряда (рис. 37, Г, 1), Ближний к краю террасы ряд содержал позднеприказанские захоронения, где костяки были ориентированы головой к реке на север. От второго, более дальнего от края террасы, ряда сохранилась лишь одна яма (погребение 3, 190×160 см), в котором расчищено шесть костяков (один без черепа), лежавших на спине вытянуто головой на север и ногами к реке (рис. 37, Г, 2). С погребенными найдены бронзовое пластинчатое височное кольцо (рис. 37, Г, 6) и бронзовый дротовый браслет (рис. 37, Г, 7). Кроме того, в размыве в разных местах, но преимущественно в районе внутреннего ряда обнаружены: бронзовый наконечник копья (рис. 37, Г, 3), бедренная кость человека со впившимся в кость бронзовым втульчатым двухлопастным наконечником стрелы (рис. 37, Г, 4), бронзовая круглая бляшка (рис. 37, Г, 5) и обломок небольшого глиняного сосуда с приостренным дном (рис. 37, Г, 8).

Остатки еще одного раннеананьинского могильника выявлены в районе бывшего с. Мурзиха Алексеевского района Татарской АССР. Мурзихинский могильник расположен в I км к северо-востоку от левобережного причала переправы Сорочьи Горы — Мурзиха через Каму на мысу надлуговой террасы левого берега Волги. Здесь в 1966 г. в размыве были найдены бронзовый кельт (рис. 38, В, 2), нож-кинжал (рис. 38, В, 4), массивная накладка (рис. 38, В, 5) и игла-булавка с загнутым концом (рис. 38, В, 3). В обрыве берега были отмечены западины ям с человеческими костями. Обследование берега и места находок в 1975 г. показало наличие здесь могильника с одиночными костями, ориентированными ногами к реке.

Возможно, остатки раннеананьинского могильника имелись и в окрестностях с. Ташкермень Лаишевского района Татарской АССР на правом берегу приустьевой части р. Меши. Отсюда в разных коллекциях имеются 4 бронзовых кельта раннеананьинского типа (рис. 38, А, 1–4)[136], кельт акозинско-меларского типа (рис. 38, А, 6)[137], бронзовый наконечник копья с широкими прорезями (рис. 38, А, 5)[138].

Весьма интересный комплекс предметов, связанных с раннеананьинским временем и датированный не позже VIII–VII вв. до н. э., происходит из окрестностей с. Билярска Алексеевского района Татарской АССР, что в 50 км южнее Камы (рис. 5). В него мы можем включить следующие предметы: великолепный меч с железным клинком длиной около 50 см и бронзовой рукояткой с прямым перекрестием (рис. 38, Б, 1)[139], бронзовый проушной топор-секира с четырехлепестковой розеткой на щековице (рис. 38, Б, 3)[140]; бронзовые однокольчатые трехчастные удила (рис. 38, Б, 4)[141]; бронзовые псалии с грибовидными выступами (рис. 38, Б, 2)[142]; бронзовые псалии с топоровидными концами (рис. 38, Б, 6)[143]; медную подтреугольной формы подвеску с тремя рядами выпуклин по плоской стороне (рис. 38, Б, 5)[144] и бронзовый кельт акозинско-меларского типа (рис. 38, Б, 6). Преобладание здесь предметов, характерных для киммерийских, кочевников, заставляет предполагать происхождение указанного комплекса из какого-то разрушенного киммерийско-раннеананьинского могильника VIII–VI вв. до н. э.

В бассейне Вятки ни ранних, ни поздних ананьинских могильников неизвестно. Вообще раннеананьинских могильников мы пока не знаем нигде, кроме берегов Волги и Камы (рис. 5). На Нижней Каме между устьями Вятки и Белой известно четыре могильника этого типа: Котловский[145], Ананьинский[146], Луговской[147] и Подгорно-Байларский[148]. В Ананьинском могильнике, относящемся в основном к развитой поре ананьинской культуры, т. е. к VI–V вв. до н. э., лишь часть погребений (например, погребение С, Д и др.) можно отнести к VI в. до н. э. Погребений более ранних, т. е. VIII–VII вв. до н. э., здесь практически нет.

Луговской могильник, датированный автором исследований VII–VI вв. до н. э., а по нашему мнению, содержащий и более ранние погребения VIII в. до н. э. (например, № 3, 10, 41, 53, 68), в полной мере должен рассматриваться как раннеананьинский памятник. Важно отметить, что он расположен рядом с предшествующим позднеприказанским могильником — луговскими курганами, в насыпи некоторых из них были впущены раннеананьинские погребения[149]. Все особенности погребального обряда Луговского могильника, где вскрыто 70 захоронений раннеананьинского времени, достаточно подробно описаны А.В. Збруевой[150].

Для могильника и его погребального обряда присущи следующие черты[151]: расположение могильника на краю надлуговой террасы правого берега Камы; отсутствие наземных признаков; размещение могил двумя рядами параллельно берегу и несколькими группами; наличие в древности каких-то наземных погребальных камер, сжигаемых после захоронения, о чем свидетельствует наличие следов огня на пяти костяках; размещение могил, имеющих удлиненную подчетырехугольную форму с округлыми углами, перпендикулярно к реке; залегание дна ям на двух уровнях — 0,2–0,3 и 0,5–0,8 м; абсолютное преобладание взрослых захоронений, в которых костяки обычно лежали на спине вытянуто ногами к реке, лишь в одном случае (погребение № 30) наблюдалась обратная ориентация; преобладание одиночных захоронений при наличии вводных (№ 64) и парных — 5 случаев; наличие захоронений отдельного черепа (№ 30), как и костяков без черепов (2 мужских погребения); довольно частое помещение в могилу определенных кусков мяса (передняя, плечевая кость лошади или коровы — 7 погребений)[152].

Он был открыт в 1958 г. в 1 км к востоку от с. Подгорные Байлары Мензелинского района Татарской АССР. Памятник расположен на краю надлуговой террасы левого берега р. Ик. Очевидно, большая часть могильника уже разрушена, так как здесь, несмотря на широкие раскопки, было выявлено всего три погребения, расположенные недалеко друг от друга. В двух могилах были одиночные захоронения, в одной (№ 2) — три костяка (два взрослых и один детский). В изголовье взрослых отмечены охристые пятна. Все костяки лежали вытянуто на спине, но в могиле № 1 костяк был ориентирован головой к реке (на север), а в остальных — ногами к реке (рис. 39, В).

В бассейне Белой раннеананьинских могильников пока также не обнаружено.

В бассейне Средней Камы раннеананьинским (VII–VI вв. до н. э.) является Таш-Елгинский могильник, открытый Н.А. Мажитовым[153] и исследованный в 1967–1969 гг.[154] в Янаульском районе Башкирской АССР на правом берегу Буя — левого притока Камы (рис. 5). Всего за три года работ здесь было вскрыто 25 могил, располагающихся двумя или тремя рядами параллельно берегу. В 20 могилах вскрыты одиночные захоронения, в одной (№ 19) — парное захоронение, две ямы (№ 9 и 13) содержали погребальный инвентарь, но не выявили следов костяка, т. е. были кенотафами, и в одном случае наблюдалось захоронение лишь черепа (№ 4). Все костяки лежали на спине вытянуто ногами к реке. В ряде могил (№ 18, 20–25) отмечены углистые включения в засыпи, а в могиле № 25 (№ 12 — 1969 г.) — следы прокала. В засыпи некоторых могил (№ 4, 8, 10, 16) отмечены черепа или зубы лошади. Погребальный инвентарь в основном датирует могильник VII–VI вв. до н. э. (рис. 39, А, Б).

Самым северным раннеананьинским могильником, входящим уже в верхнекамскую группу, является Скородумский, исследованный в 1951–1953 гг. пермскими археологами под руководством О.Н. Бадера[155]. Могильник располагается на краю низкой надлуговой террасы Полуденной — правого притока Камы. Здесь изучено всего 4 могилы, расположенные рядами и содержавшие по одному костяку. Судя по тлену от коронок зубов, в трех случаях погребенные лежали ногами к реке, в одном (№ 3) — головой к реке. В засыпи последней могилы отмечены углистые включения и следа прокала.

Особенности погребального обряда ананьинских племен были рассмотрены рядом исследователей еще в 50-х — начале 60-х годов XX в.[156] Однако имевшийся тогда скудный материал, особенно по раннеананьинскому времени, позволил наметить лишь самые общие черты при минимальном их объяснении. К анализу погребального обряда не привлекались данные этнографии, не говоря уже о данных исторической лингвистики. В настоящее время накопился большой новый материал, особенно по раннеананьинским могильникам[157], а также вышел ряд статей, посвященных археолого-этнографической[158] и этнографо-лингвистической[159] интерпретации погребального обряда народов лесостепной и лесной полосы Евразии, в том числе и финно-угорских. Все это создало реальную основу для более углубленного анализа погребального обряда раннеананьинской общности[160].

Все известные к настоящему времени раннеананьинские могильники с определенным местоположением (к числу таковых можно причислить 20 памятников, см. рис. 5) располагаются по берегам Волги и Камы[161], причем почти всегда занимая края относительно низких надлуговых террас (кроме Тетюшского могильника)[162]. Такое положение не случайно. В погребальных обрядах ананьинцев[163], как и их предшественников-приказанцев[164], значительную роль играли большие реки — Волга и Кама, выступающие как своеобразные реки смерти, соединявшие настоящий (верхний) и будущий (нижний) мир. Кроме расположения на низких берегах крупных рек, об этом свидетельствуют и формы могильных ям, нередко имеющих закругленные, как у лодок-долбленок, концы и иногда корытообразное дно (см. Ст. Ахмылово, Луговской и другие могильники), а также достаточно устойчивая ориентация погребенных ногами к реке: Ст. Ахмылово — 63 % погребенных, Акозино — 88; Моркваши — 100 %, I Ново-Мордово — 30 (70 % — головой к реке), Луговской могильник — 100 % и т. п.

Все это не случайно. В погребальных обрядах многих северных народов, жизнь которых была теснейшим образом связана с рекой — рыболовством и охотой в припойменных долинах, представления о реке как дороге переселения душ играли важную роль. Таковы верования обских угров[165], эвенков[166], археологически — у глазковцев Восточной Сибири[167], племен эпохи бронзы Якутии[168] и т. п.

Отголоски представлений о реке смерти, о реке переселения душ сохранились и в фольклоре марийцев, удмуртов и коми. Таковы песня горных мари о Волге (Юл или Иола), где говорится об уплывании людей навечно вниз по реке[169], сказки южных удмуртов о водяных гостях, перевозивших по Каме души умерших[170], баллада о хозяине Зеленого мыса у коми на Печоре[171] и др. Интересно и то, что марийцы Волгу называют Юл (Йыл — на горно-марийском и в топонимах — Йояа, Йола-сола)[172], что может быть сопоставимо с понятиями «верование», «обычай» (йула — мар.[173], йылол — удм.[174]). Возможно, что Волга, выступающая у ананьинцев — далеких предков волжских и пермских финнов — как основная река верований и обычаев, так и называлась «вера», «обычай».

В этнически подтвержденных могильниках волжских и пермских финнов традиции, связанные с рекой, выступают не особенно отчетливо. Однако все же следует отметить характерное для древних[175] и современных[176] марийцев расположение кладбищ у реки и преимущественное положение языческих погребений по направлению к реке[177]. Это же отмечается и для вычегодских коми[178]. А.В. Збруева сообщает о присутствии лодки или представлений о лодке в погребальном культе удмуртов и мари[179]. Любопытно, что в волжско-финских и пермских языках понятие «плыть» созвучно или тождественно с понятиями «убивать», «умертвить» (но не умереть):

мари — «ияш, ийын» (плыть)[180] — «ойган» (убитый горем)[181]; или — «пуш» (лодка)[182] — «пушташ» (убивать, умертвить)[183], мордва-мокша — «уеме» (плыть)[184] — «шавоме» (убить)[185], удм. — «уяны» (плыть)[186] — «виыны» (убивать)[187], коми — «уйны» (плыть)[188] — «виоы» (убийство)[189].

Последнее очень важно, так как очевидно, по представлению древних (в данном случае раннеананьинских) предков восточных финнов, так же, как и обских угров[190], окончательная смерть у человека наступала лишь после ухода из тела этой души, которая отправлялась по реке смерти и у обских угров так и называлась «уходящая вниз (по реке) душа»[191]. В представлениях ранних ананьинцев этот процесс, вероятно, происходил насильственным путем, для чего, может быть, совершались какие-то обряды, ускоряющие переход от жизни к смерти, и совершались какие-то действия, символизирующие процесс отплытия — убийства.

До окончательной смерти по представлениям обских угров вторая душа умершего человека превращалась в какое-то водяное насекомое (жука, жужелицу и т. д.)[192]. У восточных финнов также существовало близкое представление. В частности, аятские марийцы полагали, что человек может умирать до семи раз, переходя из одного мира в другой, и окончательно умирает, когда превращается в рыбу[193]. В связи с этим интересно отметить, что во многих финских языках понятие «умереть» — общеперм. «kul» (мари — колаш; удм. — кулыны; морд. — куломе и т. п.) созвучно с понятием «рыба» — общеперм. «kal» (мари — кол, морд. — кал, финск. — кала и т. п.)[194].

Наблюдается еще одна весьма важная особенность в расположении раннеананьинских могильников. Почти все они занимают места предшествующих позднеприказанских поселений (см. Ст. Ахмыловский, Акозинский, Морквашинский, Гулькинский, Ананьинский и другие могильники) или же места: позднеприказанских могильников (I Новомордовский, Тетюшский, II Полянский и др.), которые в свою очередь оформились на местах более ранних поселений. Такое явление, очевидно, не случайно. У многих первобытных народов, в том числе и древних финно-угров, отчетливо проявляется непосредственная связь кладбищ с поселениями. На волосовских поселениях (см. Володары, Владычино, Сахтыш и др.) часто погребения обнаруживаются непосредственно на поселении[195]. Погребения известны также и на поселениях предшествующей приказанской культуры (см., например, Балымскую стоянку)[196]. Нередко, очевидно, были и случаи, когда местом захоронения становился и сам жилой дом, чему имеется немало этнографических примеров[197]. В одном из жилищ Володарского поселения волосовской культуры в 1971 г. было исследовано погребение женщины с ребенком[198]. Правда, захоронение в жилище вынуждало оставшихся обитателей покидать дом, что «влекло за собой необходимость строительства нового жилища, новых больших затрат труда… Это обходилось очень дорого и, вероятно, поэтому вызвало к жизни строительство отдельного условного „жилья“, куда переносили все принадлежавшие умершему вещи… ранее всего это начали делать народы, у которых жилищем стал служить не чум, а бревенчатый дом или землянка с бревенчатыми стенами, устройство которых было дорого само по себе»[199].

Как мы видели выше, ананьинцы и их предки уже строили бревенчатые дома, и поэтому в волосовско-приказанское время такие дома строили не только для живых, но и для умерших. Первоначально на функционирующих поселениях, а потом на заброшенных поселениях. Хотя на раннеананьинских могильниках как будто не обнаружено наземных сооружений, но их археологические остатки в виде следов сгоревших наземных конструкций фиксируются почти на всех широко исследованных памятниках. Есть основание считать, что почти над каждой могилой сооружались небольшие срубы — жилища (именно срубы, а не столбовые конструкции), которые служили своеобразным наземным домом для закрытого в большинстве случаев, а иногда и оставленного непосредственно в срубе погребенного. Все это, очевидно, было связано с поверьем, что материальные остатки человека (кости, одежда и пр.) должны были остаться в жилище, а душа должна была переселиться или должна была быть переселена в иной мир.

Распространенность такого обычая у древних ананьинцев подтверждается и тем, что почти у всех из потомков, как волжских, так и пермских финнов, в прошлом наблюдались такие домовины, о чем свидетельствуют как археологические[200], так и этнографические[201] и лингвистические[202] материалы. Очень долго этот обычай бытовал у обских угров. З.П. Соколова, по данным полевых материалов 1973–1974 гг., отмечает, что куноватские ханты поверх могилы «устанавливали намогильное сооружение в виде домика», внутрь которого «клали вещи умершего — одежду, посуду, папиросы, оленью упряжь, посудный ящик»[203].

Наличие таких «домов» у древних ананьинцев подтверждается и тем, что почти во всех могильниках мы не наблюдаем нарушения погребений более поздними захоронениями, что возможно, было лишь при наличии каких-то внешних признаков. Надмогильные сооружения позволяли делать неглубокими и сами могильные ямы. В преобладающем большинстве случаев их глубина не превышает 70 см (до 80 % ям Ст. Ахмыловского могильника, до 90 % — Акозинского, 100 % — Тетюшского и т. п.), а в ряде случаев отмечались остатки захоронений почти на уровне древней поверхности (см. Ст. Ахмылово, погр. № 29, 66, 99, 101, 123 и т. п.). На этой же глубине в Ст. Ахмыловском, Тетюшском, II Полянском и других могильниках с относительно хорошо сохранившимися более верхними напластованиями обнаружено довольно много разных предметов (на Ст. Ахмыловском и далеко за пределами так называемых «домов мертвых») — кельты, наконечники копий, бляхи, «оселки», накладки, обломки керамики и т. п. Их, очевидно, следует считать остатками той одежды, утвари, орудий и оружия, которые клали внутрь наземного «дома». Между прочим, уфимские (восточные) марийцы также строили над могилой дом-сруб и помещали в нем различные бытовые предметы — лукошки, чашки, горшки и т. п.[204]

В западных (волжских) районах раннеананьинского расселения нередко практиковалось помещение под одним «домом» нескольких захоронений и превращение таких мест в своеобразные наземные «дома мертвых» (см. Ст. Ахмылово, Тетюши). Погребения в таких наземных «домах», очевидно, стало характерным для западнофинских (городецко-дьяковских) племен от Средней Волги на востоке до Прибалтики и Южной Финляндии на западе. С одной стороны, об этом свидетельствует отсутствие следов «нормальных» (с могильными ямами) захоронений у городецко-дьяковских племен[205], а с другой — открытие в ряде мест этой территории остатков своеобразных наземных «домов мертвых» (Березняковское городище[206], так называемые каменные могильники с оградками Южной Финляндии[207] и Эстонии[208] I тысячелетия до н. э. и начала н. э.).

Для раннеананьинских могильников характерно то, что большинство наземных конструкций дошло до нас в сожженном виде (см. особенно Тетюшский могильник). Сожжение надмогильных домов, очевидно, было не случайным и предпринималось не с целью очистить место. Дело в том, что, как считают этнографы, погребальные культы и обряды у людей складывались в результате основных первичных мотивов — «стремление избавиться от тела (и души. — А.Х.) умершего и стремление удержать его около себя»[209]. И если результатом второго мотива было погребение умершего в жилище, включая и символизацию этого акта, то результатом первого мотива следует считать сжигание этого жилища. Этнографы приводят много фактов сжигания умершего вместе с жилищем у долган, кетов, айнов и др.[210] Символическое сжигание чучела или куклы, изображающего душу покойного, а иногда вместе с ним и короба, в котором находилось это изображение, этнографически зафиксирована у мордвы, мари[211] и обских угров[212].

То, что производилось именно сжигание души, а не материальных остатков, свидетельствует отсутствие у ранних ананьинцев археологически зафиксированных случаев непосредственно трупосожжения. Этот обряд появляется позже — в I тысячелетии н. э., когда он становится весьма характерным для многих финно-угорских племен. Сам же обряд сжигания наземных конструкций начал практиковаться еще у предков ананьинских племен — поздних приказанцев, о чем свидетельствуют остатки сгоревших «домов» над могилами II Полянского[213], Кумысского[214] и других приказанских могильников маклашеевского этапа[215]. Это, очевидно, произошло не без воздействия их южных соседей — позднесрубных и позднеандроновских племен, для которых, также, как и для их потомков — савромат[216], устройство наземных конструкций и их сожжение были не редким явлением.

Сожжение наземного «дома», очевидно, было весьма сложным ритуальным обрядом, в результате чего полагали, что последняя душа умершего отрывалась от родного поселка и уплывала по реке смерти в нижний мир. Недаром в марийском языке слова гореть (йулаш), сжечь (йулалташ), обычай — вера (йула)[217] имеют один и тот же корень — йул или юл[218], что обозначало Волгу — основную реку смерти по представлению древних ананьинцев.

Кладбища, т. е. поселки мертвых тел и их еще не умерших душ, так же, как и поселки живых, очевидно, огораживались. Остатки такой ограды изучены почти по всему северо-восточному, северному и северо-западному краям территории Ст. Ахмыловского могильника (рис. 11, Б), занимавшего площадь более 10 000 кв. м. Вероятно, такие же ограды существовали и на других кладбищах. Это делалось не только, и не столько с целью сохранить покой умерших, сколько живым уберечься от мертвых, ибо «даже после того, как уничтожатся все следы бывшего на том или другом месте кладбища, сравняются с землей могильные насыпи, упадут и сгниют росшие на нем священные деревья — это продолжает оставаться страшным для живущих»[219].

С I Новомордовского, Тетюшского и Пустоморквашинского могильников происходят группы интересных каменных плит-стел, поставленных скорее всего несколько в стороне от погребений. По крайней мере ни под новомордовскими, ни под тетюшскими стелами захоронений не обнаружено, хотя несомненна их установка именно в честь умерших, погребенных на этом же кладбище. Какие же культурные традиции и какие общественно-экономические причины побудили постановку этих стел? Если в Евразии каменные стелы с изображениями или надписями, поставленные в честь умерших, известны довольно широко как в территориальном, так и в хронологическом отношении, то в Волго-Камье подобные стелы относятся лишь к двум периодам — эпохе раннего железа (стелы Ананьинского могильника) и к булгаро-татарскому времени (эпиграфические памятники)[220].

Из Ананьинского могильника происходят две стелы. Первая из них, обнаруженная К.И. Новоструевым в 1868 г., представляет собой каменную плиту прямоугольной формы с закругленным верхом. На лицевой выглаженной стороне камня вырезано во весь рост изображение ананьинского воина, на голове которого была одета остроконечная шапка. На шее изображена пластинчатая гривна, по талии проходил ремень, на котором висят: справа — кинжал, слева — колчан со стрелами. В правой руке — топор-секира. А.В. Збруева склонна была датировать стелу VI–V вв. до н. э.[221] Поэтому можно считать, что ананьинская плита с изображением воина, будучи позднее новомордовских и тетюшских, не могла служить для них прототипом, скорее последние явились образцом для нее. Вторая плита отличается от первой и от более ранних бесформенностью очертаний и сильной схематичностью прочерченного на ее поверхности изображения мужчины. При раскопках П.А. Пономарева на Ананьинском могильнике было обнаружено еще несколько плит меньших размеров, в том числе одна правильной треугольной формы, лицевая сторона которой была разделена рельефной чертой на две части, в верхней был врезан кружок[222].

Итак, можно считать, что обычай постановки каменных стел в Волго-Камье возникает лишь в эпоху раннего железа и не имеет корней в предшествующих местных культурах. Для того чтобы выяснить, какие традиции побудили постановку такого рода стел на ананьинских кладбищах, нам придется проделать экскурс в предшествующее и синхронное время Евразии. Древнейшие стелы с изображениями в Европе относятся к ранней поре металла. Как в Западной, так и в Восточной Европе можно выделить несколько групп стел такого рода.

Наиболее ранняя группа плит, известная под именем антропоморфных стел, относится к древнеямной культуре, т. е. ко времени, не позднее рубежа III–II тысячелетий до н. э.[223] Это простые прямоугольной формы плиты с выступающей в центре верхней части головой. По характеру оформления выделяется два типа — схематичные стелы, передающие лишь контуру головы и туловища, и стелы с прочерченным рисунком рук, лица и иногда других деталей (груди, как, например, стелы из Тиритаки).

В первой половине II тысячелетия до н. э. в Западной Европе распространяются стелы-менгиры, изображающие богиню погребения с оружием (топором, или кинжалом) в руках. Такого типа стелы известны из Южной Франции (Авейрон, Гаре, Эро и др.), среди памятников культуры Сены, Уазы и Марны, а также из Дингельштедта[224]. На этих стелах наряду с врезными или нарисованными изображениями появляются и рельефные рисунки (выпуклые руки, грудь, нос), но оружие всегда врезанное. Интересно отметить закругленный рельеф головы, который довольно часто сливается с туловищем, так что образуется монолитная плита с округлым верхом, по форме приближающаяся к новомордовским и тетюшским. Интересным также является размещение изображений оружия — топор помещается у правого края, а кинжал — у левого края лицевой стороны.

Во второй половине II тысячелетия до н. э. в период расцвета эпохи бронзы появляются стелы с изображением оружия независимо от изображения человека. Наиболее ранние стелы подобного рода известны в Юго-Западной Франции, Северной Португалии и в Швейцарии. Особенно примечательной среди них является стела из Дефеса, где изображены кинжал и топор примерно в таком же положении, как и на новомордовских стелах[225].

Таким образом, намечается определенная схема развития надмогильных стел в Европе от простейших с изображением животных к антропоморфным схематическим, затем к антропоморфным с прорисовкой деталей, антропоморфным с оружием и, наконец, к изображению оружия.

Такую же картину можно наблюдать, рассматривая хронологически близкие стелы Сибири. Здесь наиболее ранние памятники подобного типа, датируемые Г.А. Максименковым и Э.Б. Вадецкой афанасьевско-окуневским временем (рубеж III–II тысячелетия до н. э.), также первоначально изображали антропоморфные, преимущественно женские, фигуры, так называемые «каменные бабы» без вещей[226].

В карасукское время эти стелы усложняются и в ряде случаев заменяются изображением животных, в основном бараньих голов, рассматриваемых «как наиболее полное представление образа родового божества предка-покровителя, единого в двух лицах, состоящего из двух начал — мужского (зверя, наверху) и женского (девы, внизу)»[227].

Но уже в первой половине I тысячелетия до н. э., т. е. в конце эпохи бронзы и начале эпохи раннего железа, в Забайкалье, на Алтае и в Монголии распространяются так называемые оленные камни, где изображаются животные — олени и боевое оружие — топор-секира, кинжал, лук, щит, по мнению исследователей, повторяющие «набор вещей», «принадлежавших покойнику и сопровождавших его в могилу»[228].

Новомордовские стелы с изображением только оружия и близкие к ним по форме тетюшские стелы следует поставить в один рад со схематически близкими к ним европейскими и сибирскими плитами с изображением оружия. Как уже мне приходилось писать[229], они, очевидно, являются реальным отображением общественно-экономического положения раннеананьинских племен, переживавших в первой половине I тысячелетия до н. э. сложение ранней фазы отношений военной демократии с выделяющейся группой военных вождей.

Несмотря на сооружение каких-то наземных конструкций, большинство умерших в раннеананьинское время хоронились путем помещения в вырытые в земле могильные ямы. Очевидно, от этого и более раннего времени в языках пермских и волжских финнов сохранилось отождествление понятий «хоронить, погребать» и «зарыть в землю, засыпать землей» (мар. «мудаш», му — земля, даш — суффикс[230]; рок — земля, ыш — суффикс[231]; коми — «кындыны»; кинд — копать, рыть[232].

Могилы на кладбищах, судя по материалам раскопок, располагались или рядами (в основном камские могильники Луговской, Котловский, Таш-Елгинский и др.), или рядами и группами (в основном волжские могильники Ст. Ахмыловский, Акозинский, Тетюшский и др.). Каждый ряд или группа обычно состояла из 15–20 погребений. Между ними нередко наблюдались свободные промежутки (см. рис. 6, 11). Такие ряды и группы, очевидно, следует рассматривать как захоронения ближайших родственников, вероятно, членов одной большой семьи. По сообщению М. Маркелова, у поволжских финнов на кладбище каждая фамилия имеет свой угол[233], у обских угров в отдельном ряду хоронили только однофамильцев[234]. Для марийцев и их предков в основном было характерно групповое расположение могил[235].

Форма, размеры и ориентация могильных ям на раннеананьинских могильниках довольно разнообразны и, кроме вышеотмеченной зависимости от наземных конструкций, зависели и от характера погребений. Последние подразделяются на одиночные и коллективные, вторичные и частичные, на кенотафы, т. е. не содержащие следы человеческого костяка могильные ямы. Это разнообразие не зависело от пола и возраста, а также имущественного положения умершего человека.

В возрастном отношении раннеананьинские могильники содержат в основном погребения лишь взрослых и подростков и практически не обнаруживают детских, кроме редких случаев захоронений матери с ребенком. Лишь на Тетюшском могильнике была выявлена северная группа погребений, включающая и детские захоронения. Отсутствие детских захоронений не случайно. У многих первобытных народов умершие дети, не приобщенные к роду или не прошедшие обряд определения души и имени или инициации, хоронились отдельно и нередко своеобразно (подвешивали на дерево, хоронили в дупле и т. п.)[236]. Это было связано с представлениями об особой душе детей, отличной от души взрослых, которая якобы после смерти ребенка превращалась в птичку и, влетая в женщину, создавала новую душу, нового человека, То, что такое поверье бытовало, вероятно, и у ананьинцев, свидетельствует имевшееся у их далеких потомков — горных мари — поверье о вселении душ преждевременно умерших детей в души новых людей[237]. Может быть, об этом же свидетельствует и близость понятий «ребенок» («аза»), «преждевременная смерть» («азал») и просто «смерть» («азырен») в марийском языке[238]. Очевидно, поэтому детей не хоронили на общеродовом кладбище, а главное — над ними не производили таких сложных обрядов, как над умершими более взрослыми людьми.

Преобладающими на могильниках являются одиночные захоронения, совершенные в относительно неглубоких ямах, имевших преимущественно удлиненную форму с закругленными концами для нормальных трупоположений и округлую — для частичных. На дне ям, обычно в районе медно-бронзовых изделий, иногда прослеживались следы луба, коры и бересты (82 случая в Ст. Ахмыловском, погр. № 125 Тетюшского могильниках), а в верхней части ямы № 114 коллективного погребения Ст. Ахмыловского могильника были обнаружены следы деревянной колоды, обложенной по дну кожей. Обвертывание умерших лубом и погребение в колодах были широко распространены у ряда лесных народов Восточной Европы. Кроме археологических[239] и этнографических[240], примеров этому можно привести и интересные лингвистические материалы. Так широко распространенное слово «колода», очевидно, происходит от финского (марийского) «колотка» — гроб, вместилище для умершего[241], а в горномарийском языке слово «корон» (гроб) этимологически, очевидно, связано со словом «корш» (лыко необделанное, луб)[242]. От слова «кур» (лубок), вероятно, произошло путем прибавления словообразовательного суффикса «алаш» слово «куралаш» (лечь на спину и быть не в состоянии встать)[243].

Наблюдалось и более сложное устройство могильных ям, особенно на Ст. Ахмыловском могильнике. Так, почти в 90 ямах этого памятника (см. погр. № 469, 534, 567, 680 и др.) прослежены на дне и по бокам могильных ям, обычно имевших в таком случае более крупные размеры, следы деревянного погребального ложа, опиравшегося на вертикальные столбы или бревенчатые срубы, опущенные на дно ямы. Такие устройства несколько позднее фиксируются в памятниках Мордовии начала н. э. (Андреевский курган)[244], а в синхронное для ранних ананьинцев время были известны в предскифских и раннескифских памятниках Евразии[245].

В некоторых могилах Ст. Ахмыловского могильника (№ 341, 518, 562, 570 и др.) встречены земляные боковые камеры, в большинстве случаев содержавшие разные вещи; они предназначались, очевидно, как и позднее в некоторых азелинских могильниках[246], для помещения каких-то погребальных комплексов.

В абсолютном большинстве случаев в одиночных захоронениях костяки лежат на спине с вытянутыми конечностями, иногда прижатыми друг к другу ногами (Тетюшский могильник, № 123, 136 и др.). Возможно, также, как и обские угры (ханты и манси)[247], ананьинцы руки привязывали к телу, а ноги связывали.

У некоторых хантов, так же, как и у марийцев, в гроб клали моток ниток (взрослому) или длинную нитку (ребенку)[248].

Положение на боку с подогнутыми ногами и руками, т. е. в скорченном состоянии, крайне редко встречается в раннеананьинских могильниках (3 случая в погребении № 21 Акозинского могильника, 2 случая в погребении № 70 Ст. Ахмылова, 2 случая в Тетюшском и по 1 случаю в I Новомордовском и II Полянском могильниках). Характерно, что в большинстве случаев это погребения женщин (в коллективных могилах) или подростков. Рассматривать это как пережиток эпохи бронзы нельзя, так как приказанские племена в предананьинское время уже преимущественно хоронили своих умерших в вытянутом состоянии[249]. Возможно, это результат воздействия более южных соседей, в частности ранних савромат, в погребальном обряде которых еще бытовала форма захоронения, преимущественно женщин и подростков в скорченном положении[250].

В могильниках нередки случаи парных захоронений, когда в одну яму помещали двух умерших. В Акозинском могильнике встречено 6 таких погребений, в Ст. Ахмыловском — 35, в Тетюшском — 4, в I Новомордовском — 8 и т. п. Преимущественно это захоронение мужчины с женщиной, причем при женском костяке обычно нет инвентаря. Такие погребения в ранее изученных могильниках отметила и А.В. Збруева[251]. Несколько меньше число совместных захоронений взрослого и ребенка, как правило, женщины и младенца; но обнаружены и захоронения мужчины и ребенка (см. Тетюши, № 26, 136). Парные захоронения взрослых с детьми фиксировала и А.В. Збруева[252]. Единичны одновозрастные и однополые парные погребения взрослых (см. Акозинский могильник, № 55, 86). Это захоронения имущественно равных людей, в основном мужчин.

Обычай парных захоронений появился в лесной полосе Восточной Европы еще в волосовское время (см. погребения Володарской стоянки)[253]. Впоследствии такие захоронения бытуют почти на всем протяжении развития приказанской культуры, от раннего (IV Новомордовский могильник) до позднего (III Маклашевский, II Полянский, V Новомордовский, Кумысский и другие могильники)[254]. Почти одновременно такой обычай возникает и в лесной полосе Сибири, где, начиная с Окуневского времени вплоть до татарской эпохи, встречаются парные захоронения. Исследователи возникновение обряда парных захоронений (мужчины и подчиненной женщины) относят ко времени перехода от матриархата к патриархату[255] и связывают с появившимися в это время обычаем похищения жен. Как считает М.П. Грязнов, «похищенная жена — собственность мужа. Она не пользуется защитой рода. Возникает обычай — со смертью мужчины хоронить с ним и его жену. Со временем этот дикий и расточительный обычай заменяется обычаем хоронить в могилу мужа лишь после ее естественной смерти, а затем и символическим ее захоронением (положение в могилу косы, украшений и т. п.)[256], ибо похищение жены заменяется куплей, выкупом, сватовством и другими формами брака».

Раннеананьинские племена, очевидно, уже далеки от эпохи перехода от матриархата к патриархату, и у них наряду с совместным погребением подневольной (похищенной) женщины с мужчиной практиковались все вышеперечисленные обычаи — введение тела жены, умершей естественной смертью, в могилу мужа (погр. 272 Ст. Ахмыловского могильника), символическое погребение женского головного убора и украшений в верхней части могилы мужа (погр. 36, 70, 139 и др. Ст. Ахмыловского, погр. № 1, 23:25 Морквашинского, 93:125, 189:200 Тетюшского могильника). Парные захоронения в местном крае продолжают бытовать вплоть азелинского времени, т. е. до середины I тысячелетия н. э. (погр. 8, 35 Мари-Луговского могильника)[257]. У марийцев этот обычай в символическом выражении сохранялся вплоть до XIX в., когда жена умершего клала кольцо или серьгу, а иногда и пучок волос в гроб мужу, а невеста делала символический подарок жениху и его родственникам, причем этот подарок назывался «кумалтыш», т. е. жертвоприношение[258]. Довольно широко обычай символического погребения жены бытовал у ранней мордвы-мокши, о чем свидетельствуют материалы Крюково-Кужновского могильника IX–XI вв.[259]

Погребения в единичных и парных захоронениях имеют однотипную ориентацию — обычно ногами к реке, но в волжских могильниках (Акозинский, Ст. Ахмыловский, Тетюшский) выявлены захоронения не с речной ориентацией. Так, на первых двух могильниках встречена значительная группа погребений (12 % в Акозине, 40 % в Ст. Ахмылове), имеющих меридиональное, преимущественно западное, направление головы, на Тетюшском могильнике около 20 % погребенных было ориентировано параллельно реке головой на север. Может быть, это связано с представлениями хоронившего населения о прежней территории обитания, что этнографически было в свое время отмечено Л.Я. Штернбергом, который писал, что ряд сибирских народов «покойника кладут в соответствующем направлении, где лежала по преданию прежняя территория»[260].

Почти на всех раннеананьинских могильниках встречены коллективные захоронения с числом костяков от 3 до 16 (табл. II). Они размещались в ямах, естественно, несколько больших размеров, чем одиночные и парные. Погребенные в ямах располагаются в один ряд и при пяти и менее захоронений в одной яме имеют одно общее направление. В ямах с большим числом захоронений костяки лежат «валетом», т. е. часть погребений в одном направлении, часть — в противоположном.

Коллективные погребения в отличие от одиночных содержат захоронения не только взрослых, но и детей. Часто это захоронение двух взрослых (мужчины и женщины) и ребенка или двух взрослых и детей и т. п. Обычно в коллективных погребениях центральное положение занимает погребение мужчины (см. погр. № 55, 114 и др. Ст. Ахмыловского могильника).

Обычай коллективных захоронений уходит корнями в глубокую древность. Очень широко он практиковался у неолитических племен днепро-донецкой культуры[261]. Известен он и для волосовских племен — на стоянке Володары в 1971 г. было обнаружено коллективное захоронение не менее чем 12 человек[262]. Коллективные погребения были исследованы и на Балановском могильнике[263], известны они и под абашевскими курганами, но там большей частью они носят характер братских могил[264]. Но особенно они выразительны и часты на позднем этапе приказанской культуры[265], откуда преемственно этот обычай переходит и к раннеананьинским племенам. Впоследствии он бытует у местных народов Поволжья и Прикамья на востоке — до пьяноборского времени (см. погребения Уяндыкского могильника)[266], а на западе — до позднегородецкого (см. погребения Васильсурского городища)[267] и муромско-мерянского времени (см. погребения Безводнинского могильника)[268].

Как полагает М.П. Грязнов, обычай коллективных захоронений связан с совершением общих похорон в какие-то установленные сроки — раз в год или раз в несколько лет[269]. Мне думается, что возникновение и развитие данного обряда следует увязывать, очевидно, с обычаем так называемых весенних захоронений, когда люди, умершие в одном поселке в зимнее время, содержались в специальном помещении в поселке, а затем весной во время паводка сплавлялись на место родового кладбища. Тем более, что иногда эти родовые и племенные кладбища находились далеко от поселка. Как отмечалось выше, характерной особенностью раннеананьинских могильников является их расположение на берегу Волги или Камы недалеко от устья их притоков. Жившее на этих притоках население, например, по Ветлуге, Кокшаге, Казанке, Меше, Вятке и т. п., очевидно, не имело возможности каждый раз приезжать с покойником на родовое кладбище, иногда отстоящее от поселка на десятки и даже сотни километров. Оно должно было набирать партию умерших и затем сплавлять их на кладбище. Отголоском длительного существования этого обычая, особенно у волжских финнов, являются песни уржумских и козмодемьянских (ветлужских) марийцев, где говорится о далеком кладбище, куда надо отправляться раз в год[270].

В непосредственную связь с коллективными погребениями, открывающими собой серию так называемых двухактных захоронений, надо ставить вторичные и частичные погребения.

Почти во всех волжских раннеананьинских могильниках встречены погребения, представляющие собой вторичное захоронение человеческих костей, освобожденных от мягких тканей — 2 случая в Акозинском, 11 — в Ст. Ахмыловском, 1 — в Морквашинском, 5 — в Тетюшском, 2 — в Гулькинском и 1 — в I Новомордовском могильниках (рис. 13, 14). Первоначально, вероятно, умершие находились длительное время в наземных условиях, где происходило разложение мягких частей тела (соединительных тканей и сухожилий костяка). После этого кости собирались и перемещались в могильную яму.

Этот обряд в лесном Поволжье также первоначально фиксируется в волосовской среде — коллективное погребение, вскрытое на Володарской стоянке в 1971 г., фактически состояло из вторичных захоронений, помещенных в одной яме. Поэтому предположение о том, что такой способ захоронения проникает в местную среду со стороны срубных племен, высказанное мной в одной из работ[271], требует уточнения. Этот обряд известен и приказанским племенам — на II Луговской стоянке было обнаружено два вторичных захоронения, а в боковом выступе первой землянки I Луговской стоянки выявилось скопление костей 19 человек (13 взрослых и 6 детей)[272]. Погребение с тремя расчлененными костяками (погребение № 13) было изучено и на Кумысском позднеприказанском могильнике[273]. Позднее обряд Вторичного погребения фиксировался у мордвы[274], муромы[275]. В какой-то степени объяснение этого обряда мы находим у Ибн-Фадлана, который видел и описал его в стране булгар в 922 г. «И если (один) человек (муж) из их среды убьет (другого) человека… нечаянно, то делают для него ящик из дерева халанга (березы), кладут его внутрь, заколачивают его над ним и кладут вместе с ним три лепешки и кружку с водой. Они ставят для него три куска дерева наподобие дышел, подвешивают его между ними и говорят: „…мы подвешиваем его между небом и землей, (где) его постигнет (действие) дождя и солнца, может быть, Аллах смилостивится над ним“. И он останется подвешенным, пока не износит его время и не развеют его ветры»[276]. Так, видимо, поступали не только с убийцами и другими преступниками, но и с людьми, умершими не своей смертью, — самоубийцами, утопленниками и т. п. Так, у обских угров «утопленников, самоубийц, замерзших и задранных медведем, раньше хоронили отдельно, в лесу или в стороне от кладбища. В лесу ставили амбар на столбах, в нем хранили их вещи, куклу»[277]. Люди, очевидно, полагали, что в самоубийц и прочих вселялся злой дух и он должен изгоняться с большим усердием, чем духи обычных покойников. В связи с этим любопытно, что в марийском языке слова «сакамат» (злой дух) и «сакаш» (вешать, подвесить) происходят от одного корня[278].

Вполне вероятно, что с обрядом вторичного захоронения связан и обряд трупосожжения, широко распространившийся у финноязычных народов в I тысячелетии н. э. Как известно, в это время у древних марийцев, мордвы, муромы, коми и т. п. распространяется биритуальный обряд погребения — преимущественное трупоположение и несколько меньшее, но обязательное, трупосожжение[279]. В то же время постепенно выходят из употребления погребения расчлененных костяков и т. п. Может быть, кости наземных захоронений предварительно сжигались, а затем уже хоронились в земляной яме.

С обрядом двухактного захоронения, т. е. со вторичными погребениями, следует увязать и так называемые частичные захоронения, т. е. погребения отдельных черепов. Как отмечал В.И. Чернецов, у приобских угров «при наземном погребении тело находится на помосте или в лабазе лишь до той поры, пока не сгниют покровы или пока не обрушится вся постройка. После этого кости либо погребаются, либо сохраняются в доме или в особо отведенном для них месте. Особенно часто сохраняются черепа, которые являются самой важной частью скелета, так как именно в черепе обитает главная возрождающаяся душа (подчеркнуто мной. — А.Х.)»[280].

Почти во всех относительно широко исследованных раннеананьинских могильниках выявлены захоронения отдельных черепов: 12 случаев (8 мужских 4 женских) на Акозинском, 95 случаев (18 мужских, 77 женских) на Ст. Ахмыловском, 5 — на Морквашинском, 10 — на Тетюшском, 2 — на Гулькинском, 1 — на Таш-Елгинском могильниках. В Ананьинском могильнике 14 погребений черепов были вскрыты В.П. Алабиным и 4 — П.А. Пономаревым[281].

Обычно эти захоронения производились в небольших округлых (диаметры их от 25 до 60 см) и неглубоких (25–60 см) ямах, в которые скорее всего вводился берестяной или деревянный короб. В коробе находился череп, иногда с шейными позвонками, который сопровождался или украшениями, в случае женского захоронения, или оружием и орудиями труда для мужского погребения (см. рис. 13, 14). Положение черепа в берестяной или плетеный короб фиксируется и интересной марийской поговоркой «карждымо вуеш ний путараш» (здоровую голову лыком обвязать)[282].

Ритуальное погребение черепов известно у многих народов[283]. Археологически в Восточной Европе этот обряд начинает фиксироваться в могильниках днепро-донецкой культуры, в которых вскрыты могилы с коллективными захоронениями только черепов[284]. Отдельные захоронения черепов, вероятно, знало уже и волосовское население. В упомянутом выше парном погребении из Володар и обнаружены костяки женщины и ребенка без черепов. Они, очевидно, были захоронены отдельно. Однако ни в волосовских, ни в приказанских, да и синхронных соседних культурах (балановской, абашевской, срубной) захоронений черепов мы пока не знаем. Возможно, они хоронились где-то в стороне от родового кладбища. Позднее этот обряд частично фиксируется в могильниках коми[285], муромы[286].

Для всех отмеченных видов погребений, кроме формы, размеров, направления могильных ям, можно выделить еще несколько общих особенностей. Так, в большинстве случаев погребенные сопровождаются вещами — оружием, орудиями труда, украшениями тела и костюма, реже — посудой и костями животных. Последние почти во всех могильниках состоят из определенного вида — это плечевая кость лошади (в мужских погребениях) или коровы (в женских погребениях), т. е. остаток от наиболее вкусной части туши, переднего окорока с грудинкой. Обычно, этот кусок мяса клали в изголовье иногда на 10–15 см выше погребенного, в засыпи. Последнее имеет этнографическую параллель — вятские марийцы, когда слегка закидывали землей покойника, кололи какое-нибудь животное, съедали его, а кости сбрасывали в могилу[287]. У мордвы над мужской могилой съедали лошадь, а над женской — корову[288].

В засыпи почти всех раннеананьинских могил, вне зависимости от того, были ли над могилой сгоревшие остатки наземных конструкций или нет, встречаются углистые вкрапления. Очевидно, они связаны с ритуальными кострами, которые зажигались сородичами погребенных при погребальных обрядах. С поминальными обрядами, проходившими в определенные сроки после погребения, очевидно, связаны остатки костей животных, обычно черепа или зубы лошадей и коров, обломки керамики, найденные на уровне древнего горизонта почти во всех раннеананьинских могильниках.

Почти все эти обряды производились и в том случае, если совершалось символическое погребение, т. е. захоронение вещей умершего на стороне человека, тело которого не было разыскано. На всех широко исследованных раннеананьинских могильниках зафиксированы так называемые кенотафы, т. е. могильные ямы, не содержащие следов человеческого тела.

Очевидно, ранние ананьинцы, также, как и позднее ханты и манси, если не могли доставить на кладбище тело умершего на стороне человека, то «устраивали на родовом кладбище фиктивные похороны…»[289], т. е. «в лодку (или гроб) клали вещи покойного и хоронили его»[290].