Вольные города

ОТ АВТОРА

О миролюбии советского народа знают все честные лю­ди земли. Шестьдесят лет назад Великая Октябрьская со­циалистическая революция подписала свой первый закон — Декрет о мире.

История знает множество примеров, когда русские ра­ти приносили мир не только своему народу, но и странам Европы. Даже в самые тяжелые времена воины Росси» брали в руки меч только тогда, когда враг отвергал все мирные предложения.

В этой книге читатель узнает еще об одном периоде из истории государства Российского, когда русские люди освободились от страшного ига Золотой Орды. Единение всей страны, усиление ее мощи, мирные договоры с сосе­дями, дальновидная дипломатия помогли Московии изоли­ровать орды кочевников, выстоять в борьбе с завоевате­лями.

Я в меру своих сил хотел показать читателю, что все, основанное на жестокости, человеконенавистничестве в войне,— обречено на гибель.

©Марийское книжное издательство, 1977

Оформление художника Б. А. А Р Ж Е К А Е В А

Глава первая

В КАФЕ

Будьте здоровы и пребывайте с богом, гости Кафы.

Надпись на главных воро­тах крепости

...пограбили, да сколько гостей моих перебили в Кафе и животов на многое тысяч рублей взяли...

«І*«⁴

Из наказа Ивана III послу, едущему в Кафу

ПОСОЛЬСТВО ТОРГОВОЕ

икита Чурилов решил выехать в Кафу. Раз-

— ве мог отец усидеть дома, надеясь на- фря- гов? Купец понимал, что сам он у татар ничего узнать не сможет, а вот боярин из Москвы— другое дело. И он поехал к Беклемишеву. Но боярина в Кафе не застал — тот, неведомо для чего, снова укатил в Мангуп.

— Ой, больно некстати,— сказал Никита Се­мену — сыну.— Я тут изведусь, его ждавши.

— А ты не жди,— посоветовал Семен.— Раз Гуаски обещались у татар искать — пусть ищут. А ты съезди-ка в ватагу. Не туда ли она сбежа­ла? Не к атаману ли своему?

— Полно тебе пустое городить. Ежели бы к нему — зачем одежонку на берегу бросать.

— А посуди-ка, батя, сам: не найди ты ее платье у мрря, мыслишка эта в первую очередь у тебя в голове появилась бы. Верно ведь?

— Это, пожалуй, так.

— И ты немедля бы погоню за беглянкой послал?

— Вестимо, послал бы.

— Вот этого-то она и боялась. Хитрости на­шей Ольгуньке не занимать стать. Ты меня понял?

— И то верно,— решительно сказал Никита и, быстро собрав­шись, вышел во двор. Там растолкал заспанного конюха и прика­зал седлать пару лошадей.

— И сам соберись. Поедешь со мной.

— Далеко ли?

— В лес, за грибами.

Спустя полчаса подъехали они к Охотничьим воротам города и, Оросив стражнику горсть медных монет, выехали на дорогу.

Тихо в ряд шагают кони. Никита опустил голову, молчит. Мыс­ли все о дочери, невеселые. Правильно ли сделал он, решив от­дать ее за фряга? Может, тот разбойник — ее судьба? Может, позд­но едет он в его шайку. Надо бы раньше пойти к нему, позвать в свой дом, сделать зятем. Парень, наверно, с головой — неспроста ватагу водит. Может, был бы помощником лучше не надо. И нян­чил бы Никита внучонка. «Дай бог только найти дочь,— думал Никита,—гневаться на атамана не буду — позову к себе. А то вос­стал я против судьбы, что бог дочери уготовил, оттого и несчастья пошли. Всевышнему противиться не буду». На том и порешил Чу- рилов.

Весь день проездил Никита по дорогам и горным тропинкам в надежде найти ватагу. Дороги были пустынны, горы безмолвны. Нигде ни звука, ни огонька, ни одной живой души.

После полуночи заморосил дождь. Усталые и вымокшие до нитки всадники спешились и решили отдохнуть.

С горных вершин вместе с туманом сползал в низины рассвет, дождь перестал. Слуга достал кресало, выбил искру и запалил ко­стер. Над деревьями поднялся столб белого дыма.

Разделись всадники, решили высушить одежду.

Вдруг в стороне хрустнули под чьей-то ногой сучья, ветки ку­стов раздвинулись, мелькнуло чье-то бородатое лицо. Никита вско­чил, схватился за рукоятку клынча^[1], слуга даже и встать не успел. Кругом в кустах затрещало, со всех сторон к костру выскочили люди, схватили Никиту и слугу его, быстрехонько связали.

Один из разбойников (а в том, что это были они, Никита не сомневался) протиснулся к Чурилову, пристально вгляделся в его лицо, весело заорал:

— Кого вы, аспиды, связали?! Ого-го-го! Никита Афанасье­вич, ты?

Он крепко прижал к себе купца, потом сорвал с рук Никиты веревку.

— Ну, не узнаешь? Покупку свою не признал.

— Неужели Ивашка?

— Кто же еще! — они снова обнялись и трижды поцеловались.

— Молодым тя помню, а теперь бородища,— оправдывался

Никита.

— Да и сам ты поседел! Какая болесть занесла тебя сюда?

— В гости к тебе пожаловал. Рад не рад, принимай. Рядом жи­вешь, а не позовешь. Хорошо ли это?

— И верно, нехорошо,— согласился Ивашка.— Давно бы надо встренуться. Как Ольга поживает?

— Разве она не у вас? — в голосе Никиты прозвучало отчая­ние. Ивашка удивленно посмотрел на него. «Наверное, Васька девку уволок»,— мелькнула догадка.

— Может быть, она и у нас. Я более недели в ватаге н-е был, что там творится — не знаю.

— Ну так поедем скорей,— заторопился купец и вскочил на коня.

Ивашка пошел впереди, всадники — за ним. Недалеко видне­лась широкая тропа, на ней Чурилов увидел шесть лошадей. Люди мели их в поводу, через седло каждого коня переметнута пара ту­гих мешков. Он окинул быстрым взглядом мешки и тихо спросил у Ивашки:

— Награбленное, поди?

— Ты што! Да у нас за это голову снимут. Боже упаси... Гра­бежом не промышляем. А в мешках соль. Сами добыли для хо­зяйства.

— Чем же вы живете, если не грабите?

— Чем бог пошлет. Охотой промышляем, тем да сем. Летом и лесу с голоду не умрешь. На зиму вот солонинки заготовим. Не­ма ром соль везем.

— Ишь ты... — Никита что-то хотел сказать, но промолчал. Потом спросил: — Атаман ваш, Сокол, что за птица?

— Погостишь у нас — сам увидишь.

* * *

В ватаге Никиту успокоили. Сказали, что Ольга жива и здорова, вызволил ее фряг ди Гуаско и находится она в Кафе, в надеж­ном месте. Атаман и фряг уехали в город и не сегодня-завтра при­жмут Ольгу сюда.

Но прошло трое суток, Сокол не возвращался. Никита сильно ыгоревал, еще более забеспокоился Ивашка.

Уж не случилась ли беда? Грицько-черкасин передал наказ ата­мана — ждать его пять дней. Если на пятые сутки Василько не вернется, надо выручать. И хоть сегодня шли только четвертые сутки, Ивашка решил немедля ехать в Кафу. Искать атамана по догово-

ости надлежало в кабачке «Музари», недалеко от крепости.

Там ждать Ионашу или самого атамана.

Ивашка нарядился в самые лучшие одежды, какие нашлись в ватаге (чтобы сойти за слугу купца), и вместе с Никитой выехал в город.

В пути Чурилов был весел и доволен. Словно в другом мире побывал сурожоюий купец. С каким наслаждением слушал он гу­сельную родимую игру. В памяти всколыхнулись молодые годы, зеленые весны, душевные песни. Сколь переговорено с дедом Слав­ко! Много хорошего и он рассказал Никите о Соколе, о ватаге. Удивило Никиту— как люди в такой страшной нужде в грабеж и разбой не ударились. Ведь сколько ни тянись, видно — люди впро­голодь живут, не одеты как следует и не обуты и все равно в во­ровство не пустились.

Честные, сильные сердца! И атаман их, должно быть, стоящий человек, если держит ватагу в узде.

Жил Никита в Суроже, о злодействах ди Гуаско знал понас­лышке. Мало ли злых дел люди творят на земле. Но то, что рас­сказала ему Полиха, ужаснуло его. Не осудил, а похвалил про се­бя он Сокола за то, что заступился тот за угнетенных, а злодеев припугнул.

В город приехали к вечеру. Ивашка доехал до ворот Семенова дома и сказал Никите:

— Ты прости меня, Афанасьевич, я тебя оставлю. Мне надобно спешить в одно место, про атаманов след узнать.

— По городу осторожнее будь,—сказал Никита и указал, как найти нужный кабачок,—Да не замешкайся. Жду тебя у Семена моего.

Проводив Ивашку, Никита вошел в дом. Позвал сына и радо­стно произнес:

— Ну, Семенка, молись богу. Оленьку я, кажется, нашел. Сей­час же, хоть из-под земли, достань Митьку, ди Гуаскова сына. Бо­га мы, грешные, видно, не совсем прогневали — вырвал он девонь­ку у татар. Спас ее этот Митька, привез в Кафу да поместил в надежное место. Найди фряга и приведи мою Оленьку домой.

— Посмотри, батя, на дворе ночь. Где я его искать буду в та­кую пору? Утром и сходим.

— Душа изболелась, пойми ты!

— Коли в надежном месте...

— Ну, хорошо. Пусть завтра. А боярин вернулся?

— Только что...

— Проводи меня к нему.

Боярин Беклемишев был навеселе.

— Катерину привез? — коротко спросил купец.

— Привез, Никитушка, родной!

— Погубишь девку. И себя погубишь.

— Теперь уж все равно. Жить без нее не могу. Как пришли мы и ту пору от консула, заболело сердце нестерпимо: «Не увижу, ду­маю, ее никогда более». Махнул на все рукой да сломя голову в Мангуп.

— Что Исайке-то сказал? Обманул, поди.

— Грешен—обманул. Сказал, что приехал из Москвы гонец и что просит великий князь Катерину до весны погостить. За день, сердешная, собралась. Радешенька.

Ну, за это бог и великий князь тебя судить будут, дело чго не мое.

— Говорят, беда к тебе пришла? Ольга будто бы пропала?

— Оленьку нашли. Завтра будет здесь.

— Ну и слава богу. Стало быть, завтра посольство торговое сотворить мне поможешь?

— Помогу.

* * *

Теперь, когда Демо приехал в Кафу, атаман был ему не страшне.

Теперь он смело мог идти по линии золотой жилы. Оставив

Василька и Федьку Козонка в укромном месте, Демо сходил к Кон- •и гс, у которой жила Ольга. Пообещав девушке скорое освобож­дение, он вернулся к атаману.

— Какая наглость, кто бы мог подумать! — воскликнул он.— Хозяева дома оказались мерзавцами. Они не хотят отдавать синьо­рину Ольгу, требуют выкуп. Узнали, что она дочь богатого куп­ца, и...

- Где у них совесть?—возмущенно произнес Василько.— Где

правда?

— Здесь, атаман, правда одна — золото,— сказал Федька Козонок.— Народ дошлый, купят тебя и продадут — оглянуться не успеешь.

— Много ли просят выкупа?

- Пять тысяч сонмов. Но, я думаю, что отдадут за три.

Я таких денег не то что в руках держать — в глаза не виды- нал,— сказал Сокол.

Не скупись, атаман. Поезжай немедля в лес, вези сюда все золото. Я найду менялу...

— Спроси вон Федьку, ежели мне не веришь. Откуда в ватаге золото? Мы ж не грабители.

Тогда иди к Чурилову. Его дочь —пусть и выкупит. С меня пишлыно и того, что я ее отнял у татар. Остальное — не моя за­бота.

Порешили идти к купцу. Демо показал подворье Чуриловых, а сам вернулся домой, назвав свой адрес. Василько долго стоял околоі высоких глухих ворот, не решаясь войти.

Вдруг ворота открылись, и из них вышел человек в синем каф­тане. Он взглянул на Сокола, улыбнулся во всю бороду и крикнул:

— Гостишко лесной пожаловал. Посла-боярина ищешь, поди? Здесь мы, заходи давай,—и потянул Василька и Ионашу во двор.— Боярину, правда, сейчас не до тебя. Поживешь у меня, подождешь. Опять за конюшего будешь — дело привычное,— и он подмигнул.

— Спасибо, Иван, только пока не говори про меня никому,— попросил Василько.— Так оно будет лучше.

Посоветовавшись с Федькой, атаман решил пристроиться в сви­те московского посла.

— А ты иди в таверну, коней поставь да и сам далеко от ка­бака не уходи. Может, мне понадобишься или из ватаги кто прибу­дет. Я пригляжусь, как придет удобный случай, про выкуп скажу.

Федька намерения атамановы одобрил и ушел в город.

Утром Семен Чурилов разослал всех слуг искать Деметрио ди Гуаско. Вскоре он появился у подворья Чуриловых. Деметрио про­вели к Никите.

— Я догадываюсь, синьор Никита, зачем вы меня позвали, но мне не суждено вас обрадовать.

— Уж не случилось ли с Оленькой беды?!

— Слава мадонне — она жива и здорова. Но люди, у которых я ее оставил, оказались самыми безнравственными. Они узнали, что девушка — дочь богатых родителей, и требуют выкупа.

— Ты смотри на него —врет и не краснеет,— по-русски прого­ворил Семен,— словно они ее выручили. За что же выкуп?

— Не горячись, сынок. У фрягов и такое может быть,— отве­тил Никита и по-фряжски спросил Демо: — Сколько же они хотят?

— Десять тысяч сонмов,— Демо развел руками, как бы гово­ря: «Я тут ни при чем».

— Ах ты, жулик эдакий! Да он нас, батя, за дураков считает. Более тысячи не давай!

— Не суйся под руку! Смотри, как я его огорошу.— Никита Се­мену отвечал по-русоки. Обращаясь к Демо, переходил на фряж­ский язык: — Хорошо, любезный, я согласен заплатить выкуп. Только скажи: кто эти люди?

— Не могу, я дал слово чести.

— Давать деньги неведомо кому я не буду. Придется снова ид­ти к синьору консулу.

— Вы были у синьора ди Кабелы?!— воскликнул Демо, замет­но испугавшись.

— Был. Он обещал перерыть всю землю вокруг, а дочь мою найти. Я иду во дворец консула!

— Ради бога, синьор Никита, не делайте этого. Я пойду сей­час же в этот дом и передам ваши слова. Я уверен, что Ольга завт­ра же будет у вас.

— Не завтра, а сегодня. Если до вечера ее не увижу, сразу же иду к консулу. Мы понимаем, Деметрио ди Гуаско, что Ольгу спас ты и только тебе мы обязаны. Вот тебе тысяча сонмов, и этого вполне достаточно.

Демо принял деньги и, заверив, что девушка в скором времени вернется в дом, удалился.

— Напугался, наглец. С консулом шутки плохи,— сказал Чурилов, когда Деметрио вышел.— Зови боярина, будем завтракать.

За столом Беклемишев и Никита много пили и были радостны. Княжна Мангупская к завтраку не вышла, сославшись на недомо­гание. Боярин Беклемишев попросил Никиту о своевольном увозе княжны не говорить никому. Чурилов пообещал, потом сказал:

— О наших делах еще успеем поговорить. Давай о государст­венных побеспокоимся. Помнишь, как только ты приехал, переда­вал мне речи великого князя. Дескать, море это — суть граница земли нашей.

— Помню. Это так и есть. И город сей, придет время, встанет крепостью на русском рубеже.

— Время, боярин, пришло! Поверь мне, последние дни дожи­мают здесь фряги. Изворовались до того, что не только друг у друга, а из казны крадут. Войско только на бумаге, стражники из на- г.чпых, да и тех мало. Грызутся между собой, аки волки. Гвельфы рвут гибеллинов, а те — гвельфов. Узнал я, что вскорости один от­чаянный мошенник, именуемый Леркари, хочет поднять в городе мятеж и заменить власть. Народ, боярин, его поддержит.

— Нам от того корысти мало.

— Ты слушай далее. Решили мы, русские купцы, в это дело ипренуть. Казны тому Леркари дадим и еще найдем полтыщи та­ких молодцов, каких Кафа отродясь не видывала. Пусть тот Лер­кари режет гибеллинов, а мы потом покажем порог ему. Объявим Кафу торговым городом и вольным городом и попросимся под ру­ку московского князя.

— Далече, Никита. Рукой ваш город не достать.

— Через хана. Ему лишь бы дань хорошую платили, а русские или (фряги ли — все одно. Мы с ним договоримся.

- Смелый ты, Никита, сын Чурилов. Только о какой полтыще молодцов помянул, я не пойму?

- Слушай, боярин. Был я эти дни в горах. Более трех дней провел в лесу. Поверить трудно —живут там тайно более пятисот душ, и нашего русского народу среди них достаточно.

- Разбойники? — спросил Беклемишев.

- То и дело, что нет,— и тут Никита рассказал боярину о ватаге.

Вспоминаю я. Мне Иван Рун говорил о какой-то ватаге.. Может, это о них и есть. Пошли-ка за ним.

Вскорости пришел воевода.

— Иван, вспомнил я твои речи о какой-то ватаге. Кто у них атаманом-то?

— Василько Сокол, боярин. Был я у них. Просил не забывать. Скажи, говорит, послу, что совета ждут русские людишки.

— Давно ли живут здесь?

— С весны.

— И долго ли думают тут быть?

— Собирается ватага в зиму перебраться на Дон. Здесь им все равно не место,— пояснил Никита.

— На Дон, говоришь? Это дело! Про вольный город Кафу — еще как бог велит, а на Дону эта ватага как сгодится. Ведь неда­ром я сюда приехал, не напрасно у хана шерть на дружбу взял. С весны, я думаю, Иван Васильевич по Орде ударит. Ежели Со­кол с ватагой будет на Дону...

— Понял мысли твои, боярин. Тогда, стало быть, ватагу надо осброить как следует.

— Своевольно из казны, доверенной мне государем, я тебе деньжат оставлю, а ты купишь для ватаги оружие да тайно им и передашь.

— Сделаю, боярин. Знаю, против извечного врага русского поднимется эта сброя, я еще и из своей казны денег людишкам дам. Скажи государю — ватагу на Дон сам провожу.

— Хорошо бы с атаманом поговорить,— сказал боярин,— усло­виться, штоб ватагу на Дон не вел.

— Позволь, боярин, Сокола того найти немедля? — предложил Рун.

— Где ж ты его найдешь?

— Ужо найду,— и Иван выбежал из покоев.

Ждали недолго. Открылась дверь, и Рун ввел высокого парня с копной русых волос на голове:

— Вот он.

— Ой, брешешь, Иван,—проговорил Чурилов.—Это же твой конюший, что ко мне приезжал. Где же Сокол?

— Я Сокол,— просто произнес Василько,— здравствуйте, Ни­кита Афанасьевич, и тебе, боярин, доброго здоровья желаю.

«Ишь, как гордо смотрит,— подумал Чурилов, глядя на Ва­силька,—в пояс не кланяется, стервец, несмотря што перед бояри­ном стоит. И красив опять же. И впрямь Сокол!»

То ли хмель разгорячил купца, то ли гордый, смелый вид ата­мана, он встал, подошел к Соколу, взял его за руку, подвел к Бек­лемишеву и тяпнул, словно топором рубанул:

— Прошу любить и жаловать, боярин. Мой будущий зятек! Сам не знаю, где снюхались. Потому он и здесь — невесту свою искать прискакал. Нашел ли?

Василька от этих слов в пот ударило. Растерялся, не поймет — правду говорит купец или издевается. Выручил боярин:

- О тебе мы сейчас речь вели. Слышал я, будто со-вета моего твои люди просили?

— Было такое. Сейчас вроде бы сами путь нашли.

— На Дон потянуло?

— Там будет видно. Не век же в горах прятаться.

— Надумали мы ватаге помочь. Никита Афанасьевич купит вам оружия, сколько надобно, одежды, провианту. Возьмешь?

— За что такая милость?

— А ты не гордись! — крикнул Беклемишев.— Кто же окромя нас вам поможет. И на Дон проводим. Если все будет слава богу, через годик, а то и ранее я к тебе погостить приеду. Примешь?

— В гости-то я тебя приму, боярин, только не забывай, что зем­ля там вольная. А ты, поди, людей ловить заставишь?

— Заставлять ничего не буду. А совет, который вы просили, дам. Может, Орду Золотую по спинке погладить, может, хана крымского обнять за шею. Придет пора и татарам за их злодеяния рассчитываться. Вот тогда и ваш черед придет. Уразумел?

— Уразумел, боярин,— радостно ответил Василько.— На Орду любой из ватажников пойдет немедля. Только скажи.

— Стало быть, сброю покупать? — спросил Чурилов.

— Покупай, Никита Афанасйевич.

— Про зятька ты, Никита, пошутил или как? — спросил посол.

— Сватов, правда, он ко мне не засылал, но знаю, што родиться со мной хочет. И я вроде бы не прочь.

— Неужто на Дон Ольгу отпустишь?

— До зимы время есть. Договориться мы еще успеем,—ответил Никита уклончиво. Потом повернулся к Соколу, строго сказал: — Иди во двор, жди, может, встретишь суженую.

...Скрипнули ворота. Во двор вошла Ольга. Часто забилось сердце, ноги сами понесли ей навстречу.

Девушка, увидев Сокола, на миг растерялась. А в следующее мгновенье она кинулась к нему, прижалась к милому, пряча на «его груди пылающее от счастья лицо...

$ * *

После беседы с послом Василько стал будто другим человеком, словно поднялся на какую-то высокую гору и мир перед ним раздвинулся. Дали, которые раньше были туманными и смутными, те­перь неожиданно прояснились. Из слов посла и Никиты Василько понял, что Москва собирает и копит силы, чтобы ударить на извеч­ны < врагов Руси — ордынцев и сбросить с себя татарское иго. И ва­тага я его для святого дела, видать, Москве очень пригодится. Пло­хо ли этому делу послужить! И главное, сброю посол обещал дать, казну. «А боярин хитер. Воли вашей, говорит, не тронем. Врет, поди!»

Слова купца о сватовстве и радовали и удивляли одночасяо. Шутка ли — сбудется то, о чем мечталось столь много. И опять же больно круто повернул купец. Не иначе какую-то хитрость за­думал...

Эти мысли волновали атамана, не давали спать...

Для Беклемишева настала пора творить торговое посольство. Прихватив с собой Никиту Чурилова, боярин пошел к консулу во дворец и пробыл там чуть не целый день. Разговоров было много: дело оказалось очень сложным.

Прошлой осенью нежданно-негаданно, ночью, в дом купца Степана Васильева ворвались фряги, связали Степанку руки и но­ги, потом кинули в тюрьму. Туда же вскорости бросили Гридку Жука, избитого до полусмерти за сопротивление. К утру в крепо­сти оказались и другие купцы, которые понаехали в Кафу из Руси. От них узнал Степанко, что товары и все добро в домах купцов фряги забрали, трех или четырех хозяев, пытавшихся оборонить себя, убили на месте. Гридка Жук так в тюрьме и помер.

Целый год томились московские гости, не зная за собой ника­кой вины. Тяжко терпеть неволю виновному, но вдвое тяжелее быть в полном неведении. Никто из купцов до самого последнего дня даже и не догадывался, за что посажен.

По этому-то неправому делу и встретился русский посол с кон­сулом Кафы.

Позднее толмач Шомелька, приглашенный вызволенными из тюрьмы купцами, рассказывал в подробностях о том, как происходило посольство.

Шомелька расписывал прием послов, похвалы, коими осыпали посольство фряги, запомнил наизусть. Кто кому поклонился, кто кого возвеличил — передавал до тонкости. Но купцы люди дело­вые. Им суть подавай.

— Не томи мелкотой! — кричат.— О торговле что говорено было?

— Што боярин сказывал?

Шомелька подумал малость и о другом речь повел:

— ...И тут боярин свет Никита Василии говорит: «Синьор кон­сул! У нас на Руси ведомо, что народ ваш торговлю вести большой мастер. Позволь мне в этом усомниться».

— Правильно! С фрягами только так и говорить,— поддакива­ют купцы,— им на горло наступить надо!

- Консул, конечно, грудь колесом, — «как, мол, так — усом­ниться?»— «А пошто пути торговые из Руси, из земли Московской ггноряете? С кем вам осталось торговать, как не с нами?» — «Синьор посол ошибается,—это, значит, консул говорит,— ворота нашего города всегда открыты для русских гостей».

А боярин на своем стоит. «Идучи сюда, видел я, на воротах кре­пости начертаны слова: «Будьте здоровы и пребывайте с богом, гости Кафы». Столь мудрый девиз мил сердцу каждого купца, од­наче вам грешно, написав его, делать все по-иному. В минулом піду невинно многих гостей наших у вас побили и пограбили, а

- Гридка Жук в застенке от побоев помер».

— Помер Гридка, царство ему небесное,— вздохнув, произнес іспанко и перекрестился.— Ну, дальше говори.

- А какая на них вина, никто не знает?» — спросил боярин.— «Как никто не знает? — консул взял со стола письмишко и гово­рит:— Давно через толмача Иванчу мы государю вашему про ви­ну купцов сообщили».

«Какова их вина?» — боярин опять же говорит сурово, нетороп­ливо.— «А вот какова...

Бще во время консульства Гофредо Леркари в Кафу прибежа­ли десять генуэзских купцов и один грек. Ходили они с караваном и Венгрию, возвращались оттуда с богатыми товарами. Однако на нашей земле вышеупомянутые купцы на переправе через Днепро подверглись нападению и были пограблены. Они вернулись в Кафу нищими и подали консулу слезную жалобу. Если синьор посол изволит прочесть — вот их письмо».

— Я то письмо читал и боярину перевел, в нем и верно бы­ла жалоба фряжских купцов на пограбление, а разбойники назва­ны «козакос иллиус домини де Моско», что означает — подданные цари московского казаки.

- Купцы врут! — крикнул Степанко.— Всем ведомо, что фрягов в ту пору пограбили татары.

- И мы то знаем. Однако консул ди Кабела сказал: «Наши купцы под присягой назвали виновными в их беде людей московских, а татар не назвали. Почему так, синьор посол?»

— А Никита Василич, не долго думая, говорит: «Верить надо ра зуму. Допустим, што купцы пограблены в нашей земле какими- 1(» лиходеями. Но кафинские гости при чем?! Они, горемычные, и досель не знают о том пограблении. Умно ли ваше решение?»

«Мы за то, чтобы негоцианты наши нужды в торговле :не тер­пели,— отвечает консул.— Подданные вашего государя их погра­били, нанесли им большой ущерб. И я думаю, что мы сделали верно, возместив этот ущерб за счет русских подданных, живущих в вашем городе. Товаров у ваших людей взято ровно столько, сколь­ко у наших отнято разбойниками».

Тут в разговор вступил Никита Чурилов. Он спокойно испросил у боярина позволения говорить и начал: «Ваша забота о судьбе по­грабленных негоциантов, синьор консул, похвальна. Но стоят ли они, неблагодарные, этой заботы? Я совсем нечаянно узнал, что они недавно отправили в Геную письмо, в котором снизошли до клеветы на вашу особу. Пишут они, будто деньги за товары им до сих пор не отданы».

При этих словах, ей-богу не вру, ди Кабела побледнел как по­лотно. Не знаю, где раскопал сурожанин это письмо, но, прова­литься мне на этом месте, он сразил этой вестью консула наповал. У ди Кабелы, по всему видно, рыльце в пушку...

— Прика-а-арманил и наши денежки, стервец! — не стерпев, крикнул один из купцов.

— Теперь аминь!

— Что с возу упало — пропало!

— Подождите, купцы, не торопитесь. Слушайте далее. Консул, стало быть, и бледнеет и краснеет, а Чурилов спокойненько про­должает: «Я не хочу этому верить, но написали они, будто вы эти деньги присвоили».

«Подлецы!» — крикнул консул.

«Ия говорю — подлецы,— согласился Никита.— За это время переругались они промеж собой, и грек, о котором было говорено, сам мне рассказал, как его компаньоны умышленно договорились возвести поклеп на московских подданных, дабы с их земляков в Кафе потерянное возвернуть».

«Какие злостные клеветники и обманщики! — воскликнул ди Кабела.— Я не могу этому поверить!»

«Вот синьор Кокос тому свидетель. Говорю при нем».

«За обман будем жестоко наказывать,— гневно изрек консул и еще добавил: — На евангелии клялись, презренные».

«На то воля ваша — наказывайте,— говорит боярин,— одначе гостей наших из застенка надо отпустить и добро и товар вер­нуть».

«Люди ваши будут освобождены сегодня же. А товары вернуть, к сожалению, мы не можем. Они проданы, а деньги внесены в каз­ну. Тут боярин Никита Василич, сверкнув очами, сказал: «Позволь, господин консул, промолвить на то государево слово». Он взял из рук писца великокняжеский наказ и стал читать: «Иоан Василич, государь всея Руси, повелел сказать твердо: людей наших ослобонить, товары ихние чтобы вы поотдавали, дороги бы купцам не затворяли. Коли ж так не учините и людям нашим товар не отда­дите, ино уже не мы, а вы путь купцов затворяете. После этого мы, даст бог, и без вашей торговли проживем, а как вы, кафинцы, без торговых дорог пребудете? Вот слово Великого князя Иоана».

— Так их, жуликов голенастых, и надоть! С ними только так и говорить! — воскликнул Степанко Васильев, прослушав пересказ Шомельки.

Молодец, великкнязь!

Доколе им в зубы глядеть будем? — одобрительно шумели купцы.

Вспомнил государюшко и про нас. Заступился. Неуж и теперь товары не возвернут?

- Отдадут,— уверил Шомелька.— Слушайте, что случилось да- " Надо вам сказать, что Никита Чурилов не только мудрый, но и і мглмй старик. «Ведомо ли кафинцам,— сказал он,— что хан Менгли Гирей русскому государю шерть на дружбу дал? Вижу — о сем мы не знали. Даже сей дикий народ хочет с Москвой дружбу иметь, и им, люди торговые, мудрые, с такой обширной и богатой страной думаете жить в ссоре. Я сам торговлю веду и знаю — без выхода на Москву дела ваши захиреют. Туркове пролив загородили, Кафа более половины заморских гостей лишилась. Сейчас на Москву дорогу затворяете. С кем тогда торговать-то будете?»

После сих слов консул со своими масарами вышли в другой 11 і на совет и не возвращались долго. Я, грешным делом, вздремнул малость, их ожидавши, а боярин с Никитой тихо промеж собой разговаривали до самого выхода хозяев. Наконец консул во­шел в залу и сказал:

- Передайте вашему государю, что мы с ним отношений пор­тить не хотим. Мы желаем, чтобы они стали более чем прекрасны­ми. Товар купцам мы отдать не можем, ибо он продан, но его стоимость деньгами будет возвращена несколько позднее. Скажите князю Иоану — пусть шлет в Кафу караваны торговые, купцов Ничем не обидим. Пожелайте князю от нашего имени доброго здоровья и счастья».

Ну, а далее разговоры пошли пустяковые, а вскорости боя­рин и я с Кокосом и совсем вышли. Никита-сурожец остался еще Ми какому-то своему делу. Вот и все, дорогие мои.

НИЗШИЕ И БЕСПРАВНЫЕ

Набежала туча, обрушила на Кафу плотный, косой дождь и рй! I аил а в небе. Не удержаться дождевой воде на городских хол- М . сбегает она мутными ручейками вниз. На улицах ручейки Побираются в потоки и с шумом несутся мимо крепости. Прямо

и ашнями овраг. Принимает он в себя грязно-желтую воду

И 11п|н I и море.

I ели перейти по мосту, перекинутому через водосток, и повернуть м. налево, а потом чуть подняться по склону, можно увидеть р..КИЙ приземистый дом под красной черепицей. У входа, по­скрипывая на железном крюке, качается фонарь. Над ним на ржа­вых петлях — голубая железная вывеска. На ней изображен мор­ской бычок с непомерно большой головой и с глазами навыкат. Бычок стоит на полусогнутом хвосте и, захватив плавниками круж­ку, льет ее содержимое в широкий рот. Ниже рублеными готиче­скими буквами намалевано: «Музари».

«Музари» — это таверна, приют моряков, рыбаков и прочего разноязычного люда. Если у тебя есть десяток аспров в кармане, то найдешь здесь, кроме еды, все нехитрые утехи простолюдина. Вина здесь много, и оно дешево. В «Музари» можно послушать флейту, виолу и барабан, заказать жареных, вяленых, пареных и копченых бычков. Таверна построена не очень давно. Хозяин ее, Батисто, когда-то служил шкипером на корабле синьора Ачеллино. Днем таверна обычно пуста. Но вечером она гудит, как улей.

Когда Ивашка вместе с греком Ионашей зашел сюда вечером, его оглушил шум нестройных пьяных голосов. Хотел он было об­ратно повернуть, однако Ионаша не пустил.

— Ты интересовался, что в Кафе творится. Так вот, посиди здесь один вечер. Я все эти дни слушаю разговоры и уверен, в го­роде что-то затевается. Садись, слушай. Говорят тут по-разному. Греческий ты разумеешь, а латинскую речь я перескажу.— Иваш­ка сел, стал оглядываться. За столом, где сидят музариче, ожив­ленный разговор. Резко выделяется густой бас. Говорит молодой, здоровенный рыбак. Он размахивает рукой, которая обмотана грязной, окровавленной тряпицей.

— Разве у нас нет силы? — гудит бас.— Сила есть! А хозяин гнет нас, как захочет. Смотрите на эту руку. Наше дело — ловить¹ рыбу, а потрошить и солить я не умею. Но эта чертова акула за­ставляет нас копаться в рыбьих потрохах за эту же цену. Я полос­нул ножом вместо рыбы по руке, в рану попала соль и всякая дрянь... Вчера пришел, показал рану хозяину: «Разве не на твоей грязной фелуке получил я рану? Почему не платишь?» Он злой, как дьявол, говорит: «Я плачу тем, кто ловит рыбу! А ты болта­ешься на берегу вторую неделю. Уноси свои подошвы, покудова цел!» Меня взорвало, и я треснул его по шее. Напугался, жирная сволочь, и отдал мне все до последнего аспра. Вот оно как!

— У тебя, Леоне, сила,— произнес узкогрудый рыбак.— А меня бы он задавил своим брюхом.

— Надо всем за одного стоять,— сказал Леоне,— если будем вместе, нам никакой хозяин не страшен. А то пропадем...

— Уж и так пропадем. Целый день в море, а получаем гроши. У меня дома девять ртов. Когда были сыты — не помним.

Батисто, который, стоя на возвышении, прислушивался к разго­вору рыбаков, крикнул:

— Эгей, там, на дальних столах! Швартуйтесь сюда! Тут муза-

рнчг жалуются на тяжелую жизнь. Посоветуйте им, как жить fHil'IITO.

Соции и стипендарии¹ ответили на зов дружным хохотом, но

головы к рыбакам пододвинули.

Расскажи, Клементо, куда мы деваем деньги,— сказал один г I шк'ндарий.

Складываем в чулок, известное дело! — ответил насмешник Кле-менто.

Много ли накопили?

Порядочно. Вот Джудиче, например, у нас самый богатый. (Он получает сто пятьдесят аопров в месяц, а мы, грешные, по сто.

Теперь давай посчитаем, сколько твоей семье нужно хлеба в день, Ыуднче?

Девяносто унций, самое малое.

- Видали? — Клементо начал загибать пальцы.— Стало быть, на хлеб в день надо двенадцать аопров. На овощи по-бедному в шин. положено три аепра, на вино полтора, на дрова аопр. Выхо­ди I. что в день на еду и на тепло синьору Джудиче требуется сем- Ийлиать аопров. Помножьте это число на тридцать дней месяца и получите сумму, необходимую для жизни. Все оставшиеся деньги ршы>|) Джудиче, ну и я тоже, и другие зашиваем в чулок.

Некоторые недогадливые музариче начали действительно вы­щипывать, чтобы узнать, сколько же денег остается лишних, но громкий смех остановил их.

Пашли над чем смеяться! — недовольно сказал Ивашка.

Ты слушай, слушай,— толкнул его Ионаша.

- Совсем не смешно! — громко произнес с возвышения хозяин таверны.

Да, да, синьор Батисто, не смешно,— ответил ему Джуди,-моя семья голодает. К тому же Клементо не все учел. Он позабыл упомянуть те аспры, которые мы оставляем здесь, у вашей Милости.

Если горе не залить вином, тогда хоть камень — да в воду,- крикнул кто-то.

Я и без твоих аспров проживу, если хочешь знать. Но не тoм суть. Каждый день, если не вы, так другие жалуются здесь вашу нищету, я это слышу третий год. Стала наша жизнь от кип легче? Нет. А почему?

Потому что мы ослы! — послышалось из зала.

- Г-ге! Попробуй осла не покормить неделю, он тебе покажет!

Потому,— еще громче заговорил Батисто,— что нет у вас

го защитника. Вы знаете — я сам моряк, прожил много лет

•С о ци я (лат.) — рабочие по найму. Стипендарии (лат.) — рабочие м *«лонаньи.

и скажу вам: прежде люди были смелее, они в обиду себя не да­вали. Я тоже, как и вы, терпел страшную нужду. Судовладелец выдавал нам по двадцать унций сухарей в день на каждого, одну соленую рыбу и кусочек сыра. Тогда пришел ко мне капитан Ачел- лино Леркари и сказал: «Батисто! Пойдем за мной на жирных! Я хочу защитить бедный народ». Это было ровно двадцать лет на­зад. И тогда все — и рыбаки, и матросы, и грузчики — пошли за капитаном. Пустили кровь жирным, вытряхнули их из сената, по­садили туда наших людей. И все пошло по-другому.

— А Леркари жив еще? — спросил Клементо.

— Жив, что ему сделается,— ответил Батисто,— только нет его в городе. Он собирается на своем корабле в Геную.

- Жалко! Он бы нам понадобился,— прогудел Леоне.

— Про вино забыли, мошенники! — неожиданно весело сказал Батисто.— И я тоже хорош! Надо угощать друзей, а я разболтался, как последний чарпалья¹.

Батисто подошел к Леоне и что-то сказал ему, указывая на дверь кухни. Рыбак выслушал хозяина таверны, поднялся, подошел к Джудиче и Клементо, что-то им тоже сказал, и все трое скрылись в кухне. За ними прошел Батисто.

— Видал? И так каждый вечер,— сказал Ионаша.— Стоит только кому-нибудь заговорить про тяжелую жизнь, сразу вступит в разговор хозяин таверны. Всем рассказывает про Леркари а кончится разговор — тянет самых отчаянных на кухню.

— Я думал, только у нас простой народ в нужде,— задумчиво произнес Ивашка.— И здесь, видно, не сладко живется.

— А этот Леркари...

— Погоди, грек, помолчи малость. Дума пришла в голову хорошая.

Ивашка долго сидел молча. Ионаша несколько раз пытался за­говорить с ним, но безуспешно. Когда Леоне и Клементо вышли ид кухни, Ивашка встал и решительно сказал:

- Веди меня к хозяину. ^!

— Что ты надумал?

— Там узнаешь. Веди.

За кухней оказалась еще одна комната, в которой, видимо, жил сам хозяин таверны. Он удивленно посмотрел на гостей и молча ждал, когда они заговорят.

— Уважаемый Батисто,— начал Ионаша,-тут мой друг хочет с вами поговорить. Можно?

— Пусть говорит.

— Я хочу спросить, знает ли он про Сокола?

Ионаша перевел вопрос Ивашки.

• Чарпалья (ит.) — болтун, сплетник, хвастун.

22

- У меня всего одна просьба,— сказал Ивашка.— Когда ка- ! питан или кто другой пойдут на жирных, дайте знать об этом Соколу. Все его люди смело встанут за это святое дело.

Ты — Сокол? —глядя в упор на Ивашку, спросил хозяин I шерпы.

Нет. Но я знаю, что думают его люди.

Почему с этой просьбой вы обратились ко мне? Вдруг я выдам вас.

Человек, ходивший на богатеев рядом с Леркари, не способен на это,— ответил Ионаша.— Мы верим вам и просим также иверить и нам.

- На каком языке говорит этот человек? — спросил Батисто.— | Много ли людей у Сокола, что это за люди и кто такой Сокол?

- Я русский,— ответил Ивашка, выслушав перевод Ионаши.— Р Сокол из украинцев. Люди у нас — все более из татарской неволи

жившие. Нас много, гораздо больше, чем здесь думают.

Я скажу об этом, кому следует, завтра же. Приходите снова вечером, и мы поговорим.

Атаман тебе не простит этого самовольства,— сказал Ионаша, когда они вышли из таверны.

- - Еще спасибо скажет. За волю вольную драться — это тебе не купцов грабить. Самое наше дело. Недаром мечи из цепей сде- лали.

- Капитан опять поставит своих людей в сенат, а нам-то что с того? Ведь власть будет ихняя, а не наша.

А это мы еще поглядим!

ЗА БЛАГОВЕЩЕНЬЕМ, В ЗАУЛКЕ

Около полудня на подворье у Чуриловых теснился весь посольский поезд. Боярин Беклемишев собрался обратно в Москву.

Пока посол прощался с хозяевами и купцами, Иван Рун распределил езду. Сам он с молодцами будет открывать путь. За ними ими к боярина, за возком колымага княжны Мангупской. Потом 110" I и пил повозки со слугами да служанками, а далее телеги с

1и л некими помощниками да писцами. В хвосте снова молодцы

с оружием.

Боярина вышли провожать Никита и Семен Чуриловы, Василь-Сокол, купцы Степанко Васильев, Гаврюшка Петров да Семка В|И1И«ш и Шомелька. Посольский толмач порешил осесть в Ка- Нк » семью завести. Боярин опять-таки своевольно Шомельку от- РУ< I ИЛ. ( >МЬ бед — один ответ.

!о»кломишев с каждым облобызался, каждому сказал ласковое тмим ильное слово. Сокола толкнул под бок: «Жди в гости на Дим» Поблагодарив хозяев за хлеб, за соль, сел в возок. Открыли

ворота, и поезд, громыхая коваными колесами по мостовой, тро­нулся в дорогу. Последний раз высунулась из возка рука боярина, качнулась, блестя перстнями, и исчезла.

Добрый путь вам, русские люди!

Когда посол уехал, Гаврюшка Петров подошел к Соколу и как бы между прочим сказал:

— Зашел бы ты, парень, ко мне. Наши люди больно погово­рить с тобой хотят. Сегодня вечером.

— Где найти двор твой?

— За Благовещеньем, в заулке. Спроси коморы Гаврюшки Петрова — всяк скажет.

— Приду непременно.

Вечером Сокол и Никита вышли из дома. Они долго блуждали по неровным и кривым улицам. Весь город стоял на холмах, и прохожим то и дело приходилось взбираться по каменистым сту­пенькам улиц. По улицам шлялись мелкие чиновники, матросы и рыбаки. Иные были уже пьяные, другие разыскивали таверну или кабачок.

Коморы Гаврюшки Петрова были на другом конце Кафы. И по­тому купцу и Васильку пришлось идти через весь город. Никита шел не спеша и тихо рассказывал:

— Смотри, вон за крепостной стеной пригород, сиречь анти­бург. Живут тут ремесленники, видишь, насколько ветхи жилища их и грязны улицы. Тяжко им тут, народишко совсем бесправный.

Улица, по которой шли купец и Василько, поднялась на верши­ну, открылся порт и береговые огоньки. I

— Что-то за портом костров палят много? — спросил Василько.1

— Страшнейшее то место,— ответил Никита.— Людишки живут в лачугах, а то и просто в земляных норах.

— Кто они?

— Всякий сброд. Генуэзцы зовут их одним словом — чомпи.

— Это как будет по-нашему?

— Стало быть, низший, бесправный человек.

Никита вдруг остановился, снял шляпу, перекрестился. Подняв голову, Василько увидел перед собой церковь.

— Это и есть храм Благовещенья. Церковь наша — русская. За ней скоро и коморы.

-- Никогда не думал, что в Кафе столь много русских людей живет. Верно, боле всего купцы? '

— Не только. Хотя и нашего брата не мало, одначе больше мастеровых. Есть и оружейники, плотники, бочары, швальщики, сапожники да кожемяки.

— Мастеровые наши отколь тут взялись?

— Мало ли отколь. Сколько веков из русской земли невольни­ков сюда тянут. Многие тысячи побывали здесь. Ловкие да с та- митом сами из неволи выкупились, иные сбегали от хозяев своих. І їм много ль у Черного камня стоишь, а сколь к нему житейскими Ношами народу прибило. Так и тут. Вот придем к Гаврюшке, по­глушим, что люди говорят, а после мой совет выслушай. Давно я тут живу и все одну думку вынашиваю. Сейчас пришла самая пора

и 11у вот, мы, кажись, и пришли,— сказал Никита, подойдя к нфнким дубовым воротам.— Это Гавриловы коморы и есть.

\ купца Гаврюшки полна горница народу.

Когда Василько и Никита вошли, коренастый, весь в шрамах и повел громкую речь. Увидев вошедших, замолчал, а хозяин

им крикнул:

Сказывай дальше. Это наши люди.

Никита на ухо Соколу шепнул: «Шкипер Родольфо, фряг. Слушай чего он скажет».

Мон капитан, синьор Леркари, отважный и справедливый пвгк. Он сказал: — Иди, Родольфо, к ремесленникам, среди них много честных и смелых парней. Они тоже, как весь городской терпят страшную нужду. Скажи им прямо: капитан Леркари поднимает свою шпагу на жирных и знатных. Пусть ответят готовы ли выступать на общего врага нашего. Говорите! — Кнпеї) сел на край скамьи.

Ты бы хоть пару деньков подумать нам дал,— сказал купец никои.— А то сразу так.

Что там думать! — выкрикнул угловатый, в кожаном фартукe мужик.— Уж терпежу совсем не стало. Приходят в кузню — и то, сделай и это. А платить не хотят. Сенька, брат мой, намедни ІІІнніу задаром отдать отказался — на пытошной машине руки отняли.

А я от плотников. Зовут меня Игнат Рыжик.

- Знаем!

- Так вот я и говорю: топоры у нас в руках вострые, а уж дух и того вострее. Житья от богатеев никакого нет. Что голоду-

■ но плевать, притерпелись, а издевательства как переносить? ишку мою, поди, все знавали, одно утешение родителям была. Мялн, уволокли да целый месяц измывались. У консулова ма-

н і и наложницах была. А сколь наших девок после их грязных ни кабакам пошло! Скажи капитану, плотники топоры наточены. И, пни,ко інака, мол, ждут! Все!

і множники за плотниками! Дубины возьмем!

По m i тем купец Федор Сузин:

- Потождите, робяты, так нельзя. Не посмотрев в святцы, да и колокол — рази так можно. Надобно знать, ради чего за что боремся. Вот ты, Рыжик, скажи — порубишь ты жирных, а

потом куда?

Потом ? Стало быть, снова плотничать буду.

— Ну и дурак. Ты будешь рубить жирных, а капитан Леркари снова в сенат фрягов насажает, и вторую твою дочку теперь уж к новому масарию сволокут, а у Кольки Скибы, кузнеца, ноги вы­ломают. Пусть нам Родольфо скажет, сколько, в случае победы наших людей поставят в сенат и сколько в попечительный комитет Сегодня в сенате одни фряги, причем знатные. Иным, говорят, туда нельзя. Ведомо нам, что Леркари сам человек незнатного роду, простого купеческого звания. Пустит ли он в сенат простых людей?|

— Капитан Леркари велел мне сказать: кто будет драться г жирными, из тех брать в попечительный комитет и в сенат. Теперь я хотел бы знать, сколько ваших людей выйдет на улицы и с каким оружием.

— Зовут меня Даниоло. Кольчужники выйдут сорок душ! 1

— Швалыцики выставят тридцать. С рогатинами! Говорит Сурен Тер-Григорян. У нас славные молодцы.

— Эй, бочары! Что молчите? Сколько от вас?

— Пиши пятьдесят. С топорами.

— Оружейники — двадцать пять! Выйти есть с чем!

— Кузнецы!

- Плотники! )

■— Кожемяки!

— Ну, атаман, твоя очередь,— шепнул Никита Соколу.

Сокол встал, поднял руку и, волнуясь, крикнул:

— Пиши пятьсот!

Все головы повернулись к нему.

— От кого пятьсот? — шкипер удивленно поднял разрублен ную бровь.

— От лесных людей. У каждого меч и копье!

В горнице одобрительно зашумели. Шкипер грыз ноготь большого пальца:

— Я не могу без позволения капитана записать лесных людей! Пусть завтра днем ваш человек ждет меня здесь. Я приду и поведу его к Леркари.

Еще долго не расходились мастеровые от купца. Выведывал у шкипера о других людях, какие пойдут за капитаном, жаловались на тяжелую жизнь, особенно интересовались ватагой. Василько рассказал, как живут они у Черного камня. Шкипер заторопился уходить.

Ночевали у купца на сеновале. Никите и Соколу хозяйка п стелила в отдельной спальне. После ужина Никита сказал:

- Завтра почнем закупать оружие. Дело сие не простое. Йванке и тебе — обоим закупки делать... |

— Знаешь, Никита Афанасьевич, как-то все это быстро да просто сладилось. Не втравить бы мне ватагу в дело пустое, не ног бить бы ее. За столом кричать — одно дело, а как до схватки дой-

— 26

дет, кто знает, чем оно обернется... Ведь у консула да его приспеш­ников— сила немалая, не побороть их так просто.

Ты послушай меня, Сокол, не раз обо всем передумал я. И грабежах да лихоимстве силу они свою размотали. Недаром Леркари поднимается — видит слабину. Раньше поддержка им с 1*ч|'»| была, из Генуи, а ноне турки проход закрыли. Торговля морская захирела, власть у них все слабей. Самая пора.

Да пора ли, Никита Афанасьевич?

А ты дальше слушай. Не на Леркари главная надежда моя. Он вла сть себе добудет, и дело с концом. О простых людях и думать забудет. Да и не на них надеется он. Потому и в море по- нм'ч- на корабль триста невольников посажено. Он их раскует, и они добудут ему власть. Ты заметил, как насторожился шкипер,

f

ui ли про лесных людей узнал? Испугался он тебя, право слово. Пятьсот воинов — это сила. Однако отказаться не посмел. А теперь лушап: пусть Леркари поднимает оружие на жирных, ты с ва- |*Ж инкам и ему поможешь. Когда дело будет сделано, мы пойдем к невольникам и позовем их в ватагу. Будет у нас восемьсот «Уш. а Леркари скажем: вот — бог, вот — порог. Садись на свой іи|чігі.'іі₍ и уходи, пока цел. А фряжским купцам дулю с маслом — похозяйничали, хватит. Сделаем Кафу вольным городом.

А как же боярин?

Што боярин?

Он говорил другое. Зачем нам вольный город, ежели на Руси

| иго лежит ярмом тяжеленным. Вот поможем Ивану Василичу рассчитаться, тогда видно будет...

Пойми, атаман, одно: если город будет наш, мы князю вдвое поможем.

А ватага! Людей куда денем?

- Будут они воины вольного города. А ты — воеводой. И-эх, говлю с Русью развернем!

А вдруг ватажники не согласятся? Може, Иваша встанет М)|пн>. подумав, сказал Василько.

И ы там смелей будь! Ивашка, он скорее тебя на богатеев

Ü Все одно подумать надо. С ватагой потолковать. ш »Подумать, подумать». Зачем тогда шкиперу кричал?

* Я ж думал только подраться за бедных людей, помочь им, § «нінм «а Дон.

■ Б і к Игнат Рыжик: «Порублю жирных... и плотничать», b Не смейся, Никита Афанасьевич. Без ватаги все одно не

11\, спи. Утро вечера мудренее...

■ Толі.но вошел на другой день атаман во двор Чурилова, а на- іЦі'1'iv Ивашка. Не говоря ни слова, потянул Сокола в уеди­

ненное место. Уселись под лабазом на тюки с холстиной, Ивашка начал:

— Думаю, бранить меня станешь. Посвоевольничал я... — Ивашка замолчал.

— Ну, сказывай.

— Был в таверне, не вино вкушал, а разные речения. Понял -н затевается в городе сполох. Нашелся у них капитан...

— Может, Леркари его зовут?

— Отколь знаешь?!

— Слышать о нем привелось.

— Вот бы нам подмогнуть этому капитану, а?

— Как же с вольным городом? На Дону? — весело спросил Сокол.

- Так ведь оно не обязательно на Дону. Здесь, я думаю, та­кой город заиметь еще способнее. Ни князей, ни бояр нет, а жирных неужели мы не подавим? I

— Я сам об этом которы сутки думаю,— сразу признался Василько.— Тут капитан этот — десятая спица в колесе. Ты послушай, что посол московский да Никита-купец мне сказывали...

Когда Ивашка выслушал все, задумался крепко.

— Да-а,— протянул он,— без ватаги на такое дело решаться не след. Пожалуй, завтра пора к Черному камню выезжать.

Посидели еще немного молча. Ивашка спросил:

— А у тебя самого куда более душа лежит — на Дон али здесь!

— Если на Дон — Ольги мне не видать. А коль здесь останусь, купец обещает свадьбу сыграть,— виновато сказал Сокол.

— Ты рехнулся! Ватагу на кого бросишь?

— Пока вольный город простому люду не добудем — не оставлю. Пойдем говорить с ватагой.

* * *

Чем больше Демо вникал в дела обороны города, тем яснее ему становилось, что кафинские генуэзцы обречены. Это понимали многие. Поэтому власть имущие старались награбить как можно больше и покинуть Кафу. Самый богатый горожанин Ангело Морозини уже нашел корабль, чтобы отплыть на днях из города.

И когда казначей передал Демо большую сумму денег для найма солдат, он решил присвоить золото и бежать. Капитан Ачелли но Леркари, разумеется, тоже не даром, согласился предоставит Демо каюту на «Святой Агнессе».

Корабль наутро покидал кафинские берега. і

Глава вторая

КНЯЖИЙ НРАВ

И в каждом городе, бывало,

Свой князь, свой суд и свой устав, И княжий нрав решал немало: «Виновен тот! А этот прав!»

Наталья Кончаловская. На­ша древняя столица

асто бывает так: живет человек в своем го­роде или селе и всем недоволен. И дома-то худые, и улицы кривые, переулки грязные. В ле­су и комары, и болотный дух. Житья нет, и же­на-то сварливая, и кошка блудливая. А от сосе­да только забором и отгородишься.

Но вот попал человек на чужбину, прожил там год-два, и все в его памяти меняется. Лучше родного города во всем свете не найти, а дом-то его уютен, а жена ласковая. А комары-то, кома­ры. Ах, как чудно выйти на улочку, да послушать, как этот мерзавец над ухом звенит, да душистой березовой веткой обмахнуться, да дыму смоли­стого от костра понюхать! Либо на завалинку выйти, с соседом о том о сем поговорить. А на заморские красоты, на кипарисы да на кусты лавровые глаза бы не глядели! Как прожил Ни­кита Беклемишев с весны до осени в этом тре­клятом Крыму, такая тоска на него навали­лась— хоть плачь. Сидит он в своем посольском возке, смотрит на чужие степи, дороги, и такое нетерпение в душу приходит — птицей улетел бы на родную Русь. Торопит он посольского охран-

ника воеводу Ивана Руна, лошадей гонит не жалея, а дороге вроде бы и конца нет. Хотя, по правде сказать, поезд посольский идет к Москве ходко: вдвое быстрее, чем в Крым. Дороги теперь прямые, ордынских наскоков оберегаться не надо — хан Менгл-и Гирей вместе с грамотой дал ярлык на беспрепятственный проезд до самой Рязани. А от Рязани уже родные места пошли, здесь только бы кони сдюжили — и ночами ехать можно. По родным-то дорогам можно опаску с себя сбросить, можно и в колымагу княж­ны пересесть, о всем договориться, придумать, как кашу, заварен­ную в Крыму, расхлебать.

— Всю дорогу, Катеринушка, думаю — как бы нам князя уго­ворить. Там, на скале Мангупской, все вроде было просто, а чем ближе к Москве, тем тяжелее думы,— говорит боярин княжне.

— Не печаль душу, друг мой, положись на меня. Только бы ты не разлюбил, а уж я постараюсь.

— Ой, плохо ты порядки наши знаешь, норов княжеский крут.

— Я, чай, не раба его, а в письме отца оказано: еду я вроде бы в гости. В моей воле — пойти за княжича или не пойти. Еще раз говорю: положись на меня...

...Воевода Рун всю дорогу в седле. Ему тоже есть о чем поду­мать. В ту пору, когда утек он из Казани с царицей и послом, оста­вил свою Палашу в Нуженале с дитем малым. Оставил у чужих людей, думал вернуться вскорости, а что вышло? Послал его вели­кий князь сопровождать посольский поезд — попробуй откажись: Был бы он родовитым воеводой, вроде боярина Беклемишева, мог бы и волю свою высказать, а коль у тебя все богатство— сабля острая да рука сильная, много с князем не наговоришь. Даже ска­зать не посмел, что оставил жену без денег. Была бы Пампалче| православная, было бы проще, а то ведь язычница. Святые отцы сразу бы уцепились, не дай бог, еретиком бы сочли. Теперь у Ивана на одна надежда — посольство прошло удачно, может, великий князь смилостивится, отпустит его к жене и позволит привезти ее и ребенка в Москву...

...У Тугейки Изимова тоже думы невеселые. Сначала был он пленником Казани, потом слово царице Нурсалтан дал, чтобы ей и сыновьям служить, теперь вот судьба занесла его в Крым. Тосковать по родным лесам было некогда: Казань, Москва, Солхат—все новые места, новые люди: любопытно и интересно. А сейчас та захотелось домой — все бы на свете отдал, чтобы в Нуженал попасть. Не все же время на чужбине быть, пора дом свой заводить семью. Отец, поди, постарел, кто его с матерью кормить будет А поезд посольский вошел уже в Московские пределы. Что их всех ждет впереди?

Софья Фоминична Палеолог — византийская царевна живет в

Мін кие третий год. После смерти Марии Тверской великий князь її рннтновал пять лет, все эти годы Марфа подыскивала ему невест*

мсс медлил, чем огорчал мачеху сильно. Наконец в Кремле за-

рили о сватовстве, Марфа с митрополитом Геронтием уже пос-

..... юнцов во Псков, где была наготове дочь псковского еписко-

И вдруг, как гром среди ясного неба, весть — Иван Васильевич і сватать чужеземку, хоть и высокородную, но греческого за­рипи, верующую в латинскую церковь, преклоняющуюся перед римским папой. Церковники подняли по Москве такой шум — хоть I^іим і и х выноси. Но Иван упрямо решил перетянуть в Москву вместе с Софьей византийского двуглавого орла, покачнувшегося над ••г. шмками когда-то великой империи.

М ноябре 1472 года Софья приехала в Москву и обвенчалась великим князем. Сразу начала заводить в кремле новые поряд­ки, церковников, а особенно Марфу не слушала, чем нажила себе множество врагов.

Князь хотел и поддерживал полюбившуюся ему своевольную іунругу, однако Софье приходилось нелегко. И, конечно, она пода­чи мысль великому князю женить его сына Иоанна Молодого на Мкін унской княжне. Иоанну в то время шел шестнадцатый год,.

Жениться ему вроде бы рано, но Софье нужна была союзница, и великому князю нужно было укреплять крымские связи, и он согласился с женой. И вот долгожданная невеста ехала в кивну. Как только вершник принес в кремль весть, что посольский посад остановился в Туле, Иван Васильевич тотчас же поскакал навстречу гостье.

IIпли Молодой, несмотря на приказы отца, встречать княжну не поехал, сославшись на ломоту в ногах. Рос наследник больным їй тім, с детских лет страдал ревматизмом, был худ и длинен, ни велел было посадить его в возок силою, но Марфа заступилась за внука и увела его в храм. Ей больше всех не хотелось женить молодого князя на чужеземке.

Тульский воевода устроил Катерине пышную встречу: навстречу ив ж не вышли посадники и бояре, священники с крестами и хо- ІИВМИ Воеводы и тульские купцы, наливши позолоченные роги Ним и медом, угощали Катерину и били ей челом.

Ці 'в ром в Тулу приехала великая княгиня Софья и после ко-

.............. у воеводы в ту же ночь увезла гостью в Москву.

ив приказал всем церквам встретить поезд благовестом, но рпів.лит с Марфой схитрили — у Фроловских ворот, куда подъ- йлн великая княгиня, чуть-чуть потенькали малые колокола на И"й церквушке, и более никакого благовеста не было.

Великий князь был разгневан — он думал, что по звону всех московских колоколов узнает о приезде гостьи и выйдет ее встре­тить. Но кремль встретил поезжалых молчанием, и Софья с К.а-1 териной, никем не встреченные, прошли во дворец князя, в женскую половину. Идти туда князю было неловко, и пришлось Ивану Васильевичу сначала заняться посольскими делами, благо Никиту; Беклемишева он ждал с не меньшим нетерпением.

В посольском приказе все тот же дьяк Василий Мамырев встретил Беклемишева и Руна и велел ждать великого князя. Тот вошел суровый и недовольный. Он только что побранился с Марфой и митрополитом. Резко обнял Никиту, кивком головы выслал из приказа воеводу Руна, сел на скамью. Спросил сухо:

— Все ли здоровы доехали?

— Все, государь. Толмача Шомельку я своевольно оставил в Крыму. Он там будет полезнее.

— Добро. Кто в пути толмачил? Я, чаю, с татарами не раз встречаться пришлось.

— Был со мной слуга Нурсэлтан Тугейка. Он и по-русски, и по-татарски говорит сходно.

— Как она там? Нурсалтан-то прижилась?

— Если бы не она, шертчной грамоты не видать бы нам.

— Покажи.

Беклемишев подал Ивану свиток с печатью. Иван быстро пробежал по витиеватым арабским строчкам, потрогал привешенную на шнурках печать, улыбнулся.

— Как ты думаешь — слово свое царское Менгли-Гирей сдержит?

— Я думаю, сдержит. Хана Ахмата он ненавидит, Казимиру не верит. Одно только меня беспокоит...

— Што?

— Турки. В Крыму сейчас неспокойно, фряги ненадежны, чернь ихняя бунт готовит. Хан Менгли на суше сильнее, с моря по всему берегу его фряги своим флотом прикрывают. Ежели у них беда выйдет, султан Мехмед этого не прозевает. Он непременно в Крым флот пошлет. Недаром он Фатихом прозван. Сие значит – завоеватель. Тогда хану Менгли крышка, и грамота сия...

— Поживем — увидим. А пока Менгли братом меня назвал теперь для Ахматова одоления руки у меня развязаны.

— И еще, государь... — Беклемишев замялся.

— Говори, говори,— князь снова улыбнулся, настроение ей улучшилось.

— Собралась в Крыму ватага беглых людишек...

— Откуда беглых?

— Все более из татарского плена, наши, русские.

— Много их?

Сейчас полтысячи. Атаманом у них Василько Сокол, ук- ■ "ни кого князя холоп. И собирается эта ватага на Дон уходить, il і v і я, государь, сызнова посвоевольничал. Я им не оружие...

И мм денег дал. Почитай все, что ты мне из своей казны выдал...

Пошто?!

Я так мыслил — уйдет эта ватага на Дон. Там шатущего /иоду множество, они все к этому Соколу прибьются.

Так, так. Говори. Догадываюсь я о твоей затее.

Велел я им стан свой в том месте поставить, где Дон ближе к Волге течет. Там до Сарай-Берке рукой подать. И вот когда ты И ¹ і на Ахмата пойдешь, а они ему в спину!

Не заворуются до того времени?

Нет. Они не разбойники. Они Отчизне своей послужить хо-

I Тят. Мы так и договорились.

Вот за это хвалю! — князь вскочил со скамьи, ткнул Никиту в плечо, потом снова обнял.— И грамоту мне привез, и дело доброе выдумал. Проси чего хошь!

Да уж придет время — попрошу. Чуток попозже.

С Чуриловым встречался? У Хози Кокоса был?

Чурилов жив и здоров и поклон тебе шлет. Он с Соколом 1||нм породниться вздумал. Дочь за него отдает. Я думаю — это

I и на нашу мельницу вода. А от Хози Кокоса вот тебе,—и Бек-

Д( МНІІІГН подал Ивану ларец с драгоценностями.—Этот человек Ні'іііміг уважение к тебе питает. Поскольку деньги, что ты мне на

ни каменья дал, ушли ватаге, сей Хозя поверил мне в долг. И я... Добро, добро. Долг этот, сколь он ни велик, я с первой же Винин пошлю.— Князь открыл шкатулку и, перебирая драгоцен- МНпн. повторял:— Вот уж ты утешил меня, утешил. Спасибо, сват- IIМк п і ушка.

II еще прими,— Никита передал Ивану письмо Нурсалтан и коробку с жемчужной нитью.

Прошло четыре дня. Великая княгиня Софья показала Кате- ¹ Нон Москву, познакомила с Иоанном Молодым. Княжич, как на злo, и взял от родителей своих самое худшее: от отца — сутулость, Нрнмпво, от матери Марии Тверской—-молчаливость, слабый Shiiikii и хилое здоровье. Воспитала его бабушка Марфа, а через то он возненавидел мачеху и, еще не увиденную, княжну Мангупскую. Потому как и та и другая — гречанки.

Мин первого раза посадили их вместе за стол — обедать. Кня-

■14 ел, глядел в миску, шумно втягивал в рот с ложки капу-

|(..... щи п чавкал. Иногда исподлобья бросал на Катерину корот-

33

ИІ§ ¹¹ " 'яды и молчал. Княжна Мангупокая за это лето от Бекле- Цнн п.і узнала много русских слов, но говорила с Софьей по гречески. Иоанн греческого не знал вовсе, и потому беседа не ладилась.

......... ікрі)tu

— Ты хоть бы спросил гостью о чем-нибудь,—сказала Софья.

А то сидишь, как бирюк. Сие невежливо.

— Спроси ее, сколь ей лет? — все так же глядя в миску, сказал княжич.

— Она говорит, что ей двадцать первый пошел.

— Стало быть пусть она и спрашивает, посколько старше меня на пять лет.

Катерина без перевода поняла княжича и сказала:

— Девушке первой вступать в беседу не принято, однако я бы хотела узнать, бывал ли князь в иных городах, кроме Москвы, и что он там любопытного увидел. Я ваше государство совсем не знаю, а хотелось бы...

— Скажи ей,-—перебил Иоанн, глядя на Софью, —что я по титулу великий князь, пусть меня зовет, как все зовут.

— Прости меня — я не знала. Мне казалось, что на Москве один великий князь — Иван Васильевич. Теперь буду знать, что два. Только — зачем это?

— А затем, чтобы дяди мои — Борис да два Андрея — на трон тятенькин не зарились, а чтобы знали — я един его наследии: И в иных городах мне бывать незачем, и что там любопытное есть — дьяки скажут.

Катерина взглянула на Софью, пожала плечами и более ник ких вопросов не задавала. Принесли третью перемену блюд, но Катерина встала из-за стола, поблагодарив хозяйку. Княжйч остался допивать корчажное пиво.

Перед отдыхом после, обеда Катерину предупредили, что вечером придет великий князь. Княжна прилегла на подушки, но заснуть не могла. Она обдумывала предстоящий разговор. Еще в пути она решила, что откажется от замужества и заявит, что жених ей не по нраву. Но сейчас поняла, что этим обидит великого князя тем более, что появились другие гораздо веские причины.

Под вечер, когда начали одевать княжну в лучшие наряд около светлицы появился молодой толмач, которого она не раз в дела в пути. Няньки и мамки на паренька зашикали и начали выталкивать из сеней:

— Ты куда лезешь, в девичью-то светлицу, охальник! — закричала одна из служанок.

— Дело важное есть.

— Какое еще дело? Некогда ей, она на беседу с государем торопится. Ей еще одеться надо.

— Я как раз поэтому и пришел,— настаивал толмач,— княжич в возке ожерелье оставила, отдать хочу.

— Давай сюда, мы отдадим.

— Ожерелье дорогое, пропадет если — боярин Беклемишев меня спросит.

Услышав про боярина, Катерина сама вышла из светлицы и велела толмача пустить. Он действительно подал ей ожерелье, но не князя, а совсем чужое. Толмач, передавая украшение, тихо по-тарски проговорил:

- Боярин велел передать, что великий князь с сыном бранил- но Пиан Молодой на тебе жениться не хочет, ты так и знай.

- Спасибо. Передай боярину, что все будет ладно. Я слово К типи сдержу.

Вечером на княжнину половину пришел Иван Васильевич. Катерина сразу поняла, что у отца с сыном была ссора — князь во­ни ч рассерженный, хотя и старался не подавать вида. Он вежливо

поздоровался с княжной, справился о здоровье, о том, как прошла

Я« н.пяи дорога, потом долго расспрашивал о Мангупском княжне и о том, как там живется среди татар.

Наконец сказал:

Ты, княжна, я чаю, знаешь, что пригласили мы тебя не просто погостить?

Знаю, государь. Ваш посол с отцом моим договаривался.

Ну и как ты мыслишь?

— Государство ваше огромное, сильное и знатное, сын твой, ІИ4Смі)гря ^на младость, уж великий князь, и породниться с Москвой

|Ю1< іній за честь сочтет. Сын твой высок, стаДен, степенен — любая |.*си\'1мка, как и я, с радостью его мужем может назвать. Однако Мм ni мне ведомо, что великий князь Иоанн взять в жены меня не ! •нчгг.

Кто тебе это сказал? Сие не так.

- Так. Только что у вас с ним ссора была. И со мною он гоорить не захотел. Может, я неправду говорю?

Он молод, тебя почти совсем не знает и помышлять о такой мудрой невесте не смеет. Узнает — осмелеет, полюбит.

А если не полюбит?

- У нас говорят: стерпится — слюбится.

- А у нас так не говорят. У нас говорят: силой милому не

Дети людей властительных,— заметила княгиня Софья,— Ц»""' женятся по любви. У тронов на первом месте полезность го- ■»М|н і ну чтется. Я, так само, как и ты, приехала в Москву, же- Hllii ¹ моего не зная, а теперь полюбила его всею душою и судьбой мнеП мопольна.

- Прости, великая княгиня, а тобою довольны ли? Когда мы Н|м III м Москву, меня никто не встретил, меня мой жених не ИНр' ¹¹¹ г и гы, государь, не встретил тоже.

Я занят был.

* II » го неправда. Твои попы о нашем приезде уведомить тебя

Н| О'МИ'ЛН,

— Откуда у тебя такие вести?

— Я, государь, не слепая. Все вижу, все слышу. И еще одна причина есть. Может быть, самая важная. Я верую по греческому закону и порядки вашей церкви не приму.

— Это не суть важно,— сказала Софья.— И греческая церковь, і и русская—одной христианской веры. Из веры мухаммедовой и то в православные переходят.

— Однако ты, княгиня, не перешла. Говорят, кардинала с со-1 бой привезла, а в молельне твоей я видела крест латинский.

— А тебе кто помешает? Ты, так само, великой княгиней бу­дешь.

— Мне нет нужды жить среди людей, которые с ненавистью будут смотреть на меня.

— Стало быть, согласия твоего на брак с моим сыном нет? —спросил великий князь.

— Нет.

— Подожди так резко ответствовать. Поживи у нас до весны погости. В такую даль на одну недельку не ездят.

— Хорошо, погощу.

* * *

Не любил Иван Васильевич, чтобы его делам мешали, чтобы его замыслы не исполнялись. Сразу же созвал всех нянек и служанок, которые около княжны были, и стал выпытывать, кто к ней приходил, что говорил. Служанки сказали — был у гостьи толмач Тугейка, говорил с ней по-татарски, упоминал имя боярина Беклемишева. А кучер колымаги, в которой Катерина по Москве ездила, сказал, что сопровождавший их воевода Иван Рун княжне передавал поклон от того же Беклемишева и рассказывал той о чем ей знать бы не следовало. I

Разузнав все это, стал великий князь размышлять: из писем Шомельки Токатлы дьяку Курицыну он знал, что князь Исайя и дочь его согласны породниться. Иначе зачем бы посылать девущку в такую даль. Но теперь вдруг все переменилось. Почему? Видимо, в пути что-то произошло? И догадка осенила князя! Бояри! Беклемишев! И воевода Рун, толмач Тугейка — все в сговоре! В дороге снюхались, его, великого князя, замыслам помешать вздумали. Не быть по-ихнему, не быть!

Позвал Иван Васильевич жену свою и повелел на завтра с ум ра увезти княжну в Красное сельцо, где у князя был летний дворец. Клюкву собирать, грибы искать, лесным осенним духом дь1 шать. И не велел возвращаться обеим, жене и княжне, до покрова. Через недельку туда же обещал послать сына — пусть попривыкнут вместе.

36

РИД——^ДШИм|

А воевода в последние дни пребывал в радостях. Попы и мо- п і х м разнесли по всей Москве слухи, что Иоанн Молодой от же­ни и,бы на иноземке отказался и будто бы сказал отцу, что если и "и возьмет в жены иноверку, то две эти бабы православную веру ин 1’уси сведут на нет. Потом стало известно — греческая княжна 1"же заартачилась и увезли ее куда-то из кремля с глаз долой. I *11'не слухи для Беклемишева слаще меда. Боярин вроде по ха­ри к юру не наивен, а тут сплошал. Ему бы надо помолчать, поза- ¹ ніться, а он не утерпел — решил у великого князя просить КНЯЖ- 'і. Катерину для себя. «Посольство я провел удачно,— рассуждал "и про себя,— заслуги у князя имею, Иоанн Молодой от княжны

• оказался, теперь великому князю один выход — отдать Катерину мів Возвращать ее отцу совсем неприлично».

Великий князь принял воеводу ласково, чем еще более его об­ив п-жил. Спросил умильно:

Пора, боярин, за выслуги твои расчет творить. Говори: чем цч"| пожаловать? Казной, соболями ли, купцами или уделом мним?

Ничего мне, государь, не надо,— воевода упал на колени,— ні і л її мне в жены княжну Мангупскую!

Ты в своем уме, Никита?! Она сыну моему предназначена!

Говорят, согласия на брак с обеих сторон нет.

Может, и нет, но будет,— сурово ответил князь.

Силой не заставишь, Иван Васильевич. Она не сенная дев- м і боярского двора.

Но и не вещь! Если сыну моему она не годна, то я не могу М подарить первому встречному.

Я для тебя, государь, не первый встречный. Я отцу твоему

ц ін- сызмальства служу. Я для тебя ничего не жалел. Помнишь, к мін Лхмат пришел под городок Алексин, а там никакого го- I- кііґо пристрою не было, ратных людей не было, пушек, пища- П и самострелов не было, а ты послал меня туда тот городок принять. И мы храбро оборонялись, и я жену свою в то время и і' і і и сам еле ноги унес. Я живота своего не щадил...

Брешь, боярин! Как только я узнал о численности ханской я сразу велел тебе город покинуть, а ты волю мою выпол­

ни і - I ы торговался с алексинцами из-за посулов. Они тебе дава­ли н" пяти рублей с головы, а ты требовал шестого рубля для же­ны, Нм г ради этого шестого ты жену свою проторговал и меня тут |1 ними.

Ноты, князь, врешь! — Беклемишев поднялся с колен и

ШИ князем, выпрямившись,—Если бы ты, братья твои да

||||"| і Иерейский подоспели вовремя, мы Алексин бы удержали.

1 из ночему-то поехал не туда, где жарко, а в Коломну, потом

♦ Рт і иглапль и выжидал, пока со мною татары расправятся.

Я остался вдовцом, без имущества и денег, и ты не помог мне, да! же отдышаться мне не дал, а погнал со сватовством ко фрягамЛ Разве я ослушался тебя? И сей год я мыкался по Крыму, аки пе<1 гончий, ни сна ни отдыха не зная, и грамоту шертную тебе привез..!

— Грамота не твоя заслуга! Если бы не царица Нурсалтан! Хозя Кокос да Чурилов-купец, тебя бы к хану во дворец не до! пустили... I

— Зачем же ты слал меня, если так? Если я в воеводы не гожусь и в послы не гожусь, зачем же ты меня все годы в самые трудные места гонишь? Зачем спокою мне не даешь? Я уделом своим уж сколько лет не управляю, обнищал я, князь, ни семьи, ни дома доброго нет. И у тебя выслужил токмо одно прозвание лгу! на. Может, отпустишь меня...

— Погоди, воевода. Я тебе еще ранее сказал — проси казнЦ уделов проси, но княжною распоряжаться я не волен. Она сын] моему, великому князю, отказ дала, с каких глаз я ее боярину без вестному и, как ты сам сказал, обнищалому предлагать буду. |

— Мы любим друг друга! За меня она пойдет.

Да как ты смел?! Ты разве за невестой для себя был послан? Ты же сватал ее за Иоанна! Двоедушничал зачем?! Выходит из-за тебя мое сватовство не удалось! Выходит, срам весь, что срам теперь на мою голову, из-за тебя! И воеводу Руна, толмача Тугейку в это грязное дело втянул, наглец! Вон с глаз моих! Вон! О К» терине думать забудь! И молись богу, что я голову твою ценю-И инако оторвал бы. Иди! I

Через сутки из Красного сельца прискакал вестовой: кияжЯ Мангупская ночью из своей спаленки украдена, а днем слуги видели, что около сельца крутились на конях воевода Иван Рун и толмач Тугейка. Не успел вестовой уйти, другая весть: боярин Беклемишев ударился в бега, в сторону Литвы.

Разгневанный князь тотчас же велел послать погоню, а Руна и Тугейку немедленно схватить и привести к нему. Беклемишева поймали быстро. Был он действительно за пределами Москвы, (ехал не от столицы, а в нее. Руна и Тугейку искали два дня, так и не могли сыскать. Княжны Мангупской с Беклемишевым не оказалось. I

АЧЕЛЛИНО ЛЕРКАРИ ПОДНИМАЕТ ПАРУС

Свежий морской ветер гонит в бухту мелкую волну.

Над Кафой встает утро.

В порту, как всегда, оживленно, далеко разносится брань матросов, крики грузчиков и надсмотрщиков. Скрипят мачты кораблей, полощутся на ветру боковые паруса, потрескивают дубовые трапы. Пахнет смолой, дымом и морскими водорослями.

Порт — пестрое скопище парусов. Желтые, серые, белые,пур­пурные, они делают бухту живописной. Качаются на волнах каравеллы, триремы, бригантины, галеры, фелуки и шхуны.

На внутреннем рейде среди мелких суденышек выделяется красавица трирема «Святая Агнесса». Коричневые просмоленные паруса убраны к реям, два якоря прочно держат корабль.

Хозяин корабля Ачеллино Леркари, несмотря на раннюю пору, уже на палубе. На нем невысокая круглая шляпа, надвинутая до самых бровей, на плечи наброшен тяжелый плащ. На плаще вы- іиита желтая восьмиугольная звезда с красным щитом посредине. Это знак партии гибеллинов. Фигура у капитана грузная, приземистая. И лицо под стать: тяжелое, с толстыми губами, квадратным подбородком. Лоб и щеки изрезаны морщинами и шрамами, глаза глубоко посаженные, суровые.

Ачеллино напряженно смотрит на берег, с трудом сдерживая нетерпение. Случай, которого он ждал несколько лет, представился. Пиши, он повторит то, что так успешно осуществил двадцать лет Пи під. Леркари тогда сумел стать во главе восставших городских (Ином, Было вырезано много гвельфов. Перепуганная знать согласилась уступить большинство мест в сенате. Должность консула Ннинл сын капитана. Добившись своего, Леркари предал город- I ні бедноту, «людей без имени», и восстание было подавлено. Сам Ачеллино не вставал у кормила власти, он не любил это «хлопотное и нудное занятие», на консульство посылал или родственников и верных людей, которые помогали ему богатеть.

Три года назад положение изменилось. Гвельфы снова стали Ими * пять гибеллинов из сената. Последний консул гибеллинов, її мі капитана Гофредо Леркари, был с позором смещен со своего life її. п его место занял гвельф Джустиниани. После него свет- іїйіііпм и вельможным стал Антониото ди Кабела — ярый враг |i pi при. С капитаном Ачеллино перестали считаться, торговля по- НИл плохо, лучший корабль двух морей стоял без дела. И Лер- РІ|НІ пі думал повторить 1454 год.

І Нрі-чя было опасное. Корабли не решались идти в турецкие Ним, живой товар скапливался в руках купцов и приносил им Шіжп убытки. Ачеллино пошел к самому богатому и жадному ф|п\ Дпгело Морозини и предложил свои услуги. Он поклялся, Iff ' \ чнет пробиться на «Святой Агнессе» через пролив и поможет ■flHi 'ныть товар. После долгих колебаний Ангело решил принять услуги Леркари. Многие говорили: «Если в Кафе и есть человек, способный проскочить пролив, так это Ачеллино на своей Агнесе. Морозини погрузил на «Святую Агнессу» триста рабов, ■III " и другие товары. С собой купец взял сорок вооруженных до Міці г.нуї. Надеяться на матросов, которых Леркари нанял на ко- i|f м., купец не решался* Своя охрана вернее.

— Недаром Леркари так рвался в море,— заметил Даниель.—) Это самое подходящее место для нашего морского волка.

— Друзья! — Леркари встал и поднял бокал.— Я бесконечно благодарен синьору Ангело за то, что он поверил в меня и в мою] -«Агнессу». Если бы не он — я, точно краб, до сих пор сидел бы ві своей норе. А сейчас мы мчимся по морским просторам, и наши! груди наполнены соленым ветром. Сегодня мне исполнилось шестьдесят лет, но это не так уж важно. Скоро мы будем у Мухам­медовых берегов, и дай ,нам бог пройти около них удачно. Да­вайте первый тост поднимем за счастливое плаванье, синьоры! і

— Да будет легок наш путь!

— За попутные ветры!

— Капитану много лет жизни!

Гремят тосты в капитанской каюте, звенят бокалы, льется веселая песня Кончеты. Трирема на всех парусах несется по ночному морю. Стиснув челюсти, стоит у руля шкипер Родольфо. Матросы, по одному подбегают к нему, перебрасываются парой слов, и снова

глядит вперед старый шкипер. |

Ровно в полночь Леркари вышел из каюты и зажег факелы

Это был условный сигнал. Матросы вскакивали на ноги, выхватывали у спящих охранников оружие, убивали их и трупы бросали за борт. Те, что успели проснуться, погибали в неравной схватка Панчетто и его друзья, освобожденные шкипером от цепей, носи] лись по кораблю, словно бесы. За полчаса до сигнала шкипер Ро­дольфо вошел в камеру, где они содержались. О чем там шел раз­говор, неизвестно, но после сигнала преступники оказались на свої боде. Они уже чувствовали на своей шее веревку — и вдруї Леркари спас их. За это они готовы были идти на все. Панчетто і с ним еще трое ворвались в каюту, где спал Ангело, и не успел тот понять, в чем дело, очутился в цепях. Перепуганный насмерть!

заикаясь, он спросил: ]

— Где ка-а-питан Леркари? 1

— Он так же, как и ты, мой пленник! — ответил бандит. |

— Что в-вы со мной с-сделаете? |

— Увезем обратно в Хазарию. А там видно будет. ]

— Пощадите меня! Я дам большой выкуп,— молвил Ангелі

— Сказано — там будет видно...

...«Святая Агнесса» встречала безоблачный рассвет с убраннь ми парусами. Она совсем не двигалась, лишь лениво покачивала« на волнах, отчего мачты равномерно описывали круги по неб После бурной ночи матросы отдыхали. На палубе никого не бьи видно, только на марсовой бочке маячил сторожевой матрос. |

Капитан Ачеллино не спал. Он сидел у себя в каюте и размыН лял. Задуманное уже выполнено наполовину и лучше, чем предп| лагалось. Панчетто будто сам бог послал. В случае какой-нибуі неудачи Ачеллино Леркари сумеет оправдаться, свалив всю вину на разбойника, которого подсунул ему ди Кабела.

Теперь оставалось приступить к проведению в жизнь всего

остального. Леркари встал, позвал шкипера и слугу и велел им

разбудить всех невольников в трюме, осветить и проветрить поме­щение.

Люди, встревоженные непонятным шумом наверху, и так Не шали всю ночь. Они поняли, что на корабле что-то произошло, но не знали, к худу это или к добру. И вот стоит перед ними старый - уровый человек, глядит на них тяжелым взглядом.

— Кто-нибудь из вас знает капитана Леркари?

Невольники молчат. Нет, они впервые слышат это имя.

— Я Леркари, защитник бедных и простых людей. Я заковал и цепи вашего хозяина, и теперь вы свободны. Мой корабль идет опратно в Кафу. На месте я раскую железо и отпущу вас на берег, інаете, куда вы попадете?

Снова в цепи,— произносит один из невольников.

- Верно. Но, чтобы этого не случилось, помогите мне сделать инс по-настоящему свободными. Если хотите, давайте поднимем оружие на жирных и знатных — я поведу вас. Со мной пойдут мои матросы, все рыбаки на берегу помогут нам, мы поднимем весь на­раз И когда возьмем город, я помогу вам добраться до родных MCI I Кто пойдет со мной?

Невольники заговорили все вместе, в трюме поднялся шум, и напитан ничего не мог понять.

Говорйте по одному! — крикнул он.— Вот ты говори!

Исхудалый невольник поднялся, гремя цепями, облизал язы- и<іч пересохшие серые губы, заговорил:

Нам ли выбирать. Хуже, чем сейчас, не будет! Веди!

Пойдем на жирных!

Только оружие нам дай!

- Свободными быть хотим!

Я не неволю вас. Тот, кто не хочет идти на бой, пусть ухо- пн, к : і к придем на берег. Я поведу тех, кто пойдет по своей воле. Пимиите это. Через трое суток мы будем в Кафе. У вас есть время ■ідумать.

Выйдя из трюма, капитан сказал шкиперу:

Пора менять паруса. Буди матросов, і Скоро на палубе закипела работа. Матросы выволокли наверх ■лыс, словно снеговые, паруса из суровского полотна (не зря /!« інчіри купил его нынешней весной у Чурилова). Ветер наполнил |Цф"'Н1ые паруса, и «Святая Агнесса» тронулась в обратный путь.

Л.І-МО позвали к капитану. Проходя по палубе, он посмотрел |)| ' - Гам на верткой люльке качался матрос. Он отвинчивал брон-

зовые буквы на борту и вместо них ставил новые. Демо удивленно прочитал: «Лигурия».

Да, «Святая Агнесса» сменила не только паруса...

Демо подошел к капитану и спросил:

— Синьор капитан, есть ли на «Лигурии» брадобрей?

— Да, синьор ди Гуаско, я об этом как раз и хотел с тобой го­ворить. Брадобрей у нас есть, но я не хотел бы, чтобы ты брился до прихода на место.

— Почему, позвольте спросить? — в голосе Демо прозвучала тревога.

— Видишь ли, на «Лигурии» нет капитана, и я хотел просить тебя занять это место. Временно, на ту пару дней, что мы будем стоять в порту. А без бороды капитан — не капитан.

— Я понял вашу мысль, синьор, и помогу вам. Кстати, борода тут ни к чему. В Генуе- меня никто не знает. Я родился в Хазарии.

— Новый капитан «Лигурии», я вижу, молод и неопытен. Он не может определить направление судна по солнцу. «Лигурия» идет не в Геную, а как раз наоборот.

— Куда же?

— В Кафу!

Демо побледнел, но, не растерявшись, спросил:

— Капитан, конечно, шутит?

— Нисколько. Сменив паруса, мы взяли обратный курс. Сом­нения насчет бороды еще остались?

— Н-н-нет,—простонал Демо,—д-действительно, борода нужна.

— Ну и слава мадонне, что мы поняли друг друга.

— Не совсем, синьор капитан. Уж если вы ставите меня в игру, я по крайней мере должен знать, какие будут козыри.

— Вот теперь ты начинаешь походить на капитана. Так и быть, я открою тебе свои карты. Слушай. На третьи сутки «Лигурия» встанет на внешнем рейде, и ты, ее капитан, под чужим именем, конечно, заявишь в порту о своем прибытии. С тобой на берег по­едет шкипер. Надеюсь, в порту тебя не знают в лицо?

— Я там не бывал.

— Оформив документы, ты дождешься шкипера и привезешь мне его письмо. Если в городе все готово, мы подойдем к берегу, высадим невольников и матросов и запалим такой огонь! Я поведу в бой невольников и матросов, шкипер — рыбаков, а Панчетто со своими разбойниками начнет резать жирных. Ди Кабелу и его приспешников — в цепи. Власть в городе возьму я. Ты, если я не ошибаюсь, был назначен военным начальником? Ну так ты им и останешься. Как игра?

— Стоит свеч,—ответил Демо.— Но вдруг в порту меня поче­му-либо арестуют? Тогда как?

— Справимся без тебя. После игры выручу.

✓

Глава третья НА РОДНОМ ПЕПЕЛИЩЕ

...Дети боярские вышли к череми­сам и выжгли всю землю их дотла, людей перебили...

Русские летописи, r. VI, с. 188

ВОЗВРАЩЕНИЕ В НУЖЕНАЛ

ктябрь в этом году выдался холодным. До покрова осталась неделя, праздник этот всегда проходил в слякоти и грязи. Но нынче по вечерам заморозки, за редкими облаками кур­лычут отлетные стаи журавлей, вожаки ведут по поднебесью в далекий, неразгаданный путь клинья уставших птиц.

Иван Рун и Тугейка четвертый день скачут от Москвы к Волге. Едут тайно, ночами. Вды­хают по дорогам осенние запахи. Пахнет пере­спелой коноплей, озябшей землей, дымом из ови­нов, квашеной капустой и еще чем-то хмельным, острым и давно знакомым. Ночи стоят лунные, тихие, морозец сковывает землю, и кони идут ходко. Днем земля тает, дороги лесные грязны, в иных местах совсем непроходимы. Днем всад­ники отдыхают в лесу, у костров, реже в дерев­нях у мужиков. Так безопаснее — днем, того и гляди, налетишь на княжеских стражников, а то и еще хуже, на разбойников. А ночью тихо и не­заметно проезжают они опасные места.

Сколько бы еще прожил Тугейка в Москве— неизвестно, если бы не княжна Мангупская. По-

ручил ему боярин передать ей ожерелье, велел сказать несколько тайных слов. Его попросили — он и сходил. Иван Рун тоже по про­стоте душевной не думал ничего плохого, передавал поклоны Бек­лемишева Катерине. И вдруг зовет их обоих боярин, в замыслах своих открывается и говорит:

— Великий князь в большом гневе, меня с глаз долой выгнал, а вас из-за меня тоже наказанье ждет. Что будем делать?

— Бежать надо,— сказал Тугейка.— У князя нрав крутой, я знаю, тебя, боярин, он, может, и помилует, а нас, козявок, запро­сто придавит. Рука у него горячая, он князьям головы сечёт.

— Простите меня, что в грех вас ввел. Не думал я...

— Ай,— Тугейка махнул рукой,— я и сам бежать собирался. По отцу-матери скучаю, по лесам своим тоскую.

— Верно говоришь, Тугейка,— сказал Иван Рун.— У меня то­же жена с дитем дожидается. Махнем на Волгу вместе.

— Коли так,— боярин обнял их обоих,— то помогайте мне как следует, други мои.

— Что надо делать?

— Я съезжу в монастырь, игуменшей в нем моя родная тетка, договорюсь. А вы поезжайте в Красное сельцо, Катерину в тот монастырь привезите.

— Поймают нас, однако,— усомнился Тугейка.

— Не поймают. Я пущу слух, что бежать задумал, князь пого­ню за мной пошлет, про вас он не подумает.

— Семь бед — один ответ,— согласился Рун, и в тот же день княжна Мангупская была привезена в монастырь. Боярин дал им денег, и они не мешкая пустились в далекий путь.

И вот четыре ночи бегут они от княжеского гнева. Бегут, почи­тай, без отдыха. Ночью в седле, а днем у костра разве уснешь? Коней надо сторожить, костер поддерживать, да и если человек боится погони, он все время начеку. Какой уж тут отдых? На пятую ночь они совсем истомились, да к тому же началась непо­годь. Над лесами и полями пошел дождь с ветром. Осенние запоз­далые цветы, словно сиротинки, все еще надеялись на милость весны, а дождь холодный и бесконечный, хлестал их немилосерд­но, пригибал к земле...

Всадники вымокли до нитки, их неудержимо клонило ко сну, и когда в стороне от дороги за деревьями замерцал огонек костра, кони, не дожидаясь поводьев, сами свернули на боковую тропинку.

И в довершение всему около костра зазвучал рожок. Он выводил какую-то колдовскую, родимую донельзя мелодию — грустную и протяжную..

— А что, если там злыдни? — спросил Рун, натянув поводья.

— Может, и злыдни,— сказал Тугейка.— Добрые люди сейчас по домам сидят.

— Так зачем мы туда едем?

— А вдруг там хорошие люди? Костер жгут, на рожке игра­ют — не таятся.

— Все равно я дальше ехать не могу. Пусть лучше убьют, но сперва я высплюсь.

На поляне они увидели шалаш из пихтовых веток, высокий на­вес, под которым горел костер, перед огнем сидел парнишка лет пятнадцати и дул в самодельный, берестяный рожок. Увидев не­знакомцев, быстро юркнул в шалаш, и скоро оттуда выползли еще двое таких же подростков.

— Здорово ли живете, робяты? — спросил Рун, не слезая с седла.

— Живем помаленьку,— ответил тот, что сидел у костра.

— Какая нужда вас в непогодь в лесу держит?

— Наверно та же что и вас под дождем в путь послала.

— Мы едем по государеву спешному делу. Мы беглецов ловим. Они тут не у вас хоронятся?

— Поищите. Может, и хоронятся.

Рун соскочил с седла, помог опуститься на землю Тугейке, за­глянул в шалаш и присел у костра, протянув к огню озябшие руки. Рядом с ним сел Тугейка.

— Продрогли насквозь,— сказал один из подростков.— Может, кипятком кишки прополощете?

— Не мешало бы,— ответил Тугейка.

Паренек быстро вполз в шалаш, вытащил оттуда закопченный котелок, повесил над костром. Потом бросил туда пучок сухой травы для заварки. В это время рожечник (он, видимо, был стар­ший среди парней) вытянул из шалаша два ветхих полушубка и сказал:

— Одежду-то смените, обсушитесь. А то заколеете совсем,— и бросил полушубки к ногам Тугейки и Руна.

Согретые теплом костра, горячим чаем и полушубками, всад­ники окончательно поверили в доброту подростков. Тугейка кле­вал носом, силился не заснуть, но сон валил его.

— Не томись — ползи в шалаш,— предложил старшой, и Ту­гейка полез на сухие еловые лапки. Рун задержался у костра и спросил:

— Я все-таки узнать хочу — зачем вы в лесу бедуете?

— «Зачем, зачем?» — недовольно ответил старшой.— Коли ты государев человек, то должен знать — тут град Мещерский близко.

— Ну и что же?

— А то, что государь московский наши земли хану Касимке отдал и теперь нам от сего ордынца житья нет,— шепотком произ­нес подросток.— Я при нем сего говорить не хотел, он, поди, тоже татарин.

— Нет, он, как и я, слуга Москвы.

— А коли слуга, то скажите там, в Москве, великому князю вашему...

— Он и ваш...

— У нас свой князь, рязанский. Так вот скажи своему князю, чтобы он руки Касимке укоротил. А то половина людей в здеш­них лесах, как и мы, хоронится.

— Скажу,— согласился Рун и полез в шалаш.

— Спите спокойно. Коней мы постережем.

Первым проснулся Рун. Спал он крепко, без сновидений, прос­пал долго, осеннее солнце тускло светило в проем шалаша. Рун выполз из шалаша и заорал:

— Туга, вставай! Коней увели!

Тугейка пулей выскочил на волю — над пеплом костра вилась тонкая струйка дыма, подростков не было, как и не было лошадей.

— Вот тебе и детушки-малолетушки,— зло сказал Рун.— Обду­рили нас, как сонных тетеревов.

Тугейка обошел вокруг шалаша, посмотрел на следы и сказал:

— Они тут для приманки сидели. Где-то недалеко настоящие конокрады были. Смотри на землю — следов много и от сапогов. А эти были, я помню, в лаптях. Что же делать будем?

— Остается одно — идти к Касиму на поклон. Говорят, тут го­родок Мещерский недалеко...

Только к вечеру беглецы добрались до Касимова городка. Ру­на и Тугейку несколько раз останавливали татарские разъезды, но, поговорив с Тугейкой, отпускалй.

Над городом возвышался минарет недавно построенной мечети и слышны были призывы муэдзина к вечерней молитве. Около го­родских ворот Рун остановился и сказал:

— А что если великий князь сюда гонца послал и нас схва­тят, а?

— Эта беда не беда. Запомни: хан Касим —брат Нурсалтан, а сын ее Магмет-Аминь сейчас у дяди гостит. А он мой друг. Не вы­дадут, если что.

Тугейка знал, что говорил. Хан Касим их приходу сильно об­радовался, а еще более были рады Магмет-Аминь и сын хана — Шахали.

Касим давно не получал вестей из Москвы и с нетерпением ждал рассказа воеводы о том, как и чем живет сейчас великий князь, не думает ли снова воевать Казань. А Магмет-Аминь, как узнал, что Тугейка был в Крыму, у матери, сразу же уволок его к себе в комнату. Шахали почти ровесник Магметке, и ему, что в Москве делается и как в Крыму живут, узнать интересно.

Друзей напоили, накормили, переодели в лучшие одежды, и по­текли беседы.

... — Значит, Менгли-Гирей шерть Ивану дал,—довольно заклю­чает Касим.— Это бик якши. Теперь мы хана Ахмата за перчем^[2] схватим, к земле пригнем. Как сестра моя там живет? Ее Менгли не обижает?

— Мудрость Ази ты знаешь. Ее не обидит никто. Менгли во всем ее слушается.

— По ребятишкам не тоскует ли?

— Тоскует. Магмета велела здесь учить, а Абдыл-Латифа к себе переправить просила. Иван Васильевич обещал.

— Это тоже бик якши. Скажи великому князю, что пусть он Абдылку пока грамоте учит, а Магметку пусть у меня держит. Я его ханским делам буду учить, его, чуть подрастет — на Казан­ский престол посадим.

•— А твой Шахали? А Джанали?

— И до них когда-нибудь очередь дойдет. Мы теперь казан­ский трон недругам Москвы не отдадим. А вы куда едете и зачем? И почему ко мне пешком пришли?

— Посланы мы в Черемисские края, чтобы дружбу с горными людьми учинить. А в пути у нас лошадей украли,— и Рун расска­зал хану про ночевку у костра.

Касим задумался о чем-то, потом сказал:

— Лошадей мы вам дадим, до Суры-реки проводим, а дружбы с черемисами вам не учинить. Нынче летом на ту землю налетели дети боярские, я думаю, без ведома великого князя, и дома там многие пожгли, людей поубивали, скот и добро поотнимали, чем черемис, чуваш и мордву сильно озлобили. Поэтому ты осторожен будь...

... — Ну, говори, Тугейка, говори,— торопил Тугу Магмет- Аминь,— как мать наша живет, что она мне передать велела, что послала?

— Был я у нее дважды. Она хоть и четвертая жена хана Менг­ли, но властью —первая. Хан ее любит, дорожит ею. Послала она тебе и Абдыл-Латифу грамоту и много подарков, но они у вели­кого князя в Москве остались. Хан Менгли Москве шертную гра­моту дал, теперь в Крым часто послы будут ходить, ты не ленись — чаще ей пиши письма, радуй ее. Она по вам обоим тоскует...

Как ни уговаривал Касим погостить у него до первого снега, друзья не согласились. Они были себе на уме: засидишься тут, станет вдруг известно о их побеге, что тогда? Да и на место при­быть скорее хочется: Туга по родным истосковался, Рун-—по жене и сыну.

Хан как сказал, так и сделал: проводил Руна до Суры, дал ко­ней, денег. Рун о налете русских Тугейке ничего не сказал — пусть

сам увидит. Может, до Нуженала боярские воины не доходили, может, вести хану пришли лживые.

Но там, где река Юнга истекает из малого родника, должен был стоять илем того же имени — на том месте нашли наши друзья горы золы и пепла. Тогда Рун сказал Тугейке слова хана. Стало ясно, что беда не минула и Нуженал. Потому как вниз по Юнге сожженными оказались илемы Тюмерля и Кожваши. Еще десять верст по лесу, и там должен быть Нуженал.

Должен быть! А есть ли?

Подъехали они к родным местам в сумерки. В лесу глохла пред­вечерняя тишина, смутно белели одинокие оголенные березы. Было мертвенно, мрачно и жутко. Выехали на опушку леса, в молчании оставили лошадей. На месте домов лежали обгорелые бревна, чер­нели головешки, остовы печных труб. Ветер метал по улицам золу и пепел. Сонно бормотала вода на речном повороте, молочный хо­лодный туман полз из ельника, растекался на ветру, поднимался ввысь и таял над вершинами осин и берез.

Стыла кровь в жилах, сердце, будто тисками, давила горькая печаль.

Вдруг из-за опушки леса выскочил ободранный, грязный пес, увидел пришельцев и завыл, подняв морду в небо. Рун рывком по­вернул коня, огрел пса плеткой. Тот взвизгнул, бросился в лес по тропинке.

— Поедем за ним,— сказал, глотая слезы, Тугейка.— Где соба­ки, там и люди.

Тропинка была узкая, ветки деревьев хлестали всадников по лицу, но они все ехали и ехали...

Там, где Юнга делает крутой поворот, собака скрылась в чер­ной норе. Тугейка сошел с коня, раздвинул кусты и крикнул по-че­ремисски:

— Эй, кто тут есть живой?!

Плетенная из лыка завеса откинулась, показался старик. Его грязная борода тряслась, он приставил ладонь к бровям, спросил:

— Кто пришел?

— Это я — Тугейка,— он по голосу узнал карта Токмолая.

— Ас тобой кто?

— Муж Пампалче. Мы домой вернулись. Где все наши?

Токмолай подошел к Тугейке, грустно поглядел ему в лицо.

Глаза его слезились.

— Отец-мать живы?

Карт ничего не ответил и повел Тугейку в чащу.

Пока Ивашка и Сокол гостили у Чурилова, Ионаша дважды тайно ездил в Солхат к хану. Менгли-Гирей жадно выспрашивал о ватаге и Соколе, грыз в задумчивости конец бороды, но совета и приказа не давал. Из доносов грека нельзя было понять, куда клонится судьба ватаги.

Люди, живущие в лесу, в представлении хана были не что иное, как живой товар, рабы. Он не мог думать о ватаге как о во­енной силе и все помыслы направлял на то, как бы связать это ог­ромное стадо невольников одной веревкой и вывести на рынок Кафы. Сколько золота можно получить!

Когда Ионаша рассказал хану о замыслах капитана Леркари и о том, что лесные люди хотят помочь ему в борьбе против жир­ных, хан решил действовать. Он спросил:

— Свои люди у тебя там есть?

— Мало, но есть, великий хан.

— Как только в Кафе начнется калабаллык^[3], посылай ко мне гонца, а сам будь около атамана. Я прикажу, что делать.

В Кафу грек вернулся как раз вовремя. Ивашка и Сокол соби­рались в ватагу. За эти дни атаман с Ивашкой да Никита с Семе­ном сделали в городе большие закупки. Семен тайно дотолковался с Мартином Новелой, хозяином самой крупной оружейной мастер­ской в Кафе, о продаже трехсот мечей, двухсот копий. Кроме того, Мартин продал много щитов и нательной брони. Ивашка и Сокол ходили по мелким мастерским и скупали оружие поштучно. Сам Никита взялся за дело особенно трудное: уже скоро год, как в Кафе проживали два немца: Хюн из Ахена и Бакард из Страсбур­га. Они умели ладить новое и доселе не виданное огнестрельное оружие. За большие деньги немцы продали купцу сто мушкетов и четыре пистоля. А поодаль от немецких мастерских Никита нашел француза Пишо, искусного в изготовлении пороха и селитры. Тот также за большие деньги отпустил Никите четыре мешка пороху и научил, как с этим зельем обращаться.

Много разного оружия продали русские мастеровые, живущие за храмом Благовещенья. Все купленное погрузили на три подво­ды, закрыли сверху полотном и благополучно выехали из города Никита верхом поехал впереди, за ним шагали кони Ивашки и ата­мана, потом подряд шли подводы. На передней подводе сидела Ольга с Ионашей, на остальных — возницы. За возами ехал Се­мен со слугами. Он поехал проводить обоз до ватаги.

В Салах разъехались. Никита с Ольгой и со слугами двину­лись в Сурож, а Семен с подводами свернул за Ивашкой на узкую

лесную дорогу. Ольга с Соколом долго прощались, хотя расстава­лись ненадолго: посоветовавшись с ватагой, атаман должен был приехать в Сурож.

* * *

Ватажники встретили атамана радостно. Собрались все.

Сокол поднялся на передний воз, оглядел ватажников и гром­ко заговорил:

— Привез я вам, други мои, поклоны от московского посла и от сурожского купца Никиты Чурилова. Вы, я чаю, его знаете?

— Знаем!

— Госгил у нас!

— Поклонились русские люди не сухим поклоном — просили подарки передать. Есть тут полотно, кафтаны, армяки, рубашки, обувь и еще кое-что. Всем, я мыслю, не хватит, а тех, кто уж боль­но обносился, оденем. Делить как раз удобно — ватага наша на три котла разбита, а тут три воза. Кирилл, подведи свой котел к первому возу.

Кирилл махнул рукой, и люди первого котла сгрудились у те­леги.

Когда полотно, обувь и одежда были розданы, атаман снова потребовал тишины и сказал:

— Окромя одежды, есть еще кое-что. Этого хватит всем.—■ Василько вытащил из-под мешковины новенький меч и взмахнул им над головой. Ватага ахнула. Атаман передал меч Кириллу и сказал: —- На, владей! — потом вытащил еще один и крикнул: — Подходи, кому оружие надобно!

Щиты, шпаги, мечи и каски с первого воза разобрали быстро. Потом делили содержимое второго и третьего возов.

Наконец, Семен Чурилов раскрыл последний сверток, вынул оттуда невиданную штуку. Сперва все думали — арбалет. Но вме­сто лука у нею висели две железных ножки. Василько подал Се­мену рожок, тот что-то засыпал в отверстие черной трубы, забил куском шерсти, приладил кремень. Огляделся по сторонам и ука­зал взглядом на верхний край черной скалы. Василько поднял го­лову: на камне сидели, не ближе чем в двухстах шагах, два ста­рых ворона.

— Попадешь ли? — усомнился Василько.

Не зря же мы с тобой в овраге полмешка зелья спалили. Теперь я умею.— Он расставил ножки, укрепил на них мушкет, прицелился

Громом раскатился по горам выстрел. Густое белое облачко дыма вырвалось из раструба мушкета и растаяло в воздухе, воро­ны упали со скалы мертвые.

Мушкеты и пистоли раздали самым надежным и толковым ва­тажникам. Зелье, однако, оставили в мешках. С завтрашнего дня обещано начать обучение ватажников огненному бою и драке на шпагах.

Ныне с утра у Черного камня гомон, какого давно не бывало. Семен Чурилов учит ватажников на шпагах драться. Двое провор­ных наседают на горожанина, лезут на него, машут клинками. Се­мен спокойно и ловко отражает удары обоих, потом, остановив­шись, показывает, как надо нападать, в какой момент наносить удар. Вокруг них сгрудились те, кому достались шпаги,— смотрят, стараются не пропустить ни одного движения. Иные, заучив два-три приема, паруются и начинают стучать оружием — пробовать, как получается. Спервоначалу получается плохо, всюду слышен смех, но потом рука привыкает к легкому эфесу, глаз успевает улавливать движение противника, дело идет бойчее.

Внизу за речкой Василько приучает людей к огненному бою. Показывает, как забивать пыжи, сыпать порох на полку, ставить кремень. Потом ухают выстрелы, и ватажники бегут к осине смот­реть, угадали ли? Подбегают, охают и ахают, удивляясь,— свин­цовые горошины через такую даль пробивают осину насквозь.

Митька лошадей своих совсем забросил. Скоро полдень, а он не бывал на конюшне, лошади стоят не поены. Зато по стрельбе из пистоля он перещеголял самого атамана. Пули в цель кладет без промаха, надоедает атаману — клянчит порох.

— Ты только что палил,— говорит Василько и отводит протя­нутую Митькину ладонь. Тот прячет пистоль, из которого вьется дымок, за спину и делает удивленные глаза:

— Вот те Христос — подхожу после всех,— клянется он и сно­ва протягивает руку...

У Ивашки своя забота — Андрейка. Играть на гуслицах прият­но, только человеку этого мало. Батя вывел сына к скале, подо­брал ему клынч полегче, заставляет рубить кусты. Пусть рука при­выкает к сече, наливается силой и твердостью. Обещает дать вы­стрелить из мушкета!

...Через три дня Ивашка сказал атаману:

— Не пора ли круг созвать? Скоро Семен Чурилов уедет. При нем бы поговорить с ватагой надо.

Сокол сказал «добре», и на следующий день после полудня объ­явлен был круг.

На поляне народу — яблоку негде упасть. Приоделись ватаж­ники в новую одежонку. У многих на головах каски с перьями, как у кафинских стражников. Пояса у всех, и на каждом висит сабля или шпага. Ожили, отдохнули — шумят.

Атаман вышел на середину тихо, неожиданно. За атаманом встали Ивашка и Семен Чурилов, рядом трое котловых: Кирилл с Днепра, Грицько-черкасин и Федька Козонок.

— Открываю круг, други мои! — громко сказал атаман.— Дав­но мы с вами совет не держали, а потолковать больно надо.— Василько помолчал немного и уже тише и спокойнее заговорил:

— Вспоминаю я, ватажники, как мы весной из цепей мечи ко­вали, как о волюшке-вольной думали. Было нас мало тогда, а ору­жия так и совсем не было. Зато злости в сердце было столько — на татар с голыми руками полезли бы, за свободу зубами горло рвать были готовы. Теперь ватага выросла. Мечи, сабли, шпаги — у каждого. У иных вон пистоль да мушкеты. Теперь мы — сила! И я хочу спросить вас, ватажники, отчего при этой-то силе речей у нас про свободу, про судьбу свою не слышно. Может, я один по­винен за всех думать?

— Не с того начал, атаман! — крикнули из толпы.

— Про волю не меньше тебя думаем!

— Дальше слушайте. Впереди слово ваше. Был я на той не­деле в Кафе, посмотрел, как люди живут. Хоть и говорят, что го­род тот торговый да вольный, одначе простому народу в нем ды­шать совсем не дают, а насилью и поборам конца нет. Только лю­ди там не ждут, когда богатеи совсем их задушат,— собираются всех жирных поубивать, дворцы и храмы ихние дымом пустить. И у нас, лесных людей, они допомоги просят.

— А ежели мы не пойдем? — крикнул кто-то.

— Без нас обойдутся,— вместо атамана ответил Ивашка.— Они своего добьются! Станут вольными людьми и без нас!

— Ты, Ивашка, не кричи,—спокойно возразил ему Кирилл.— Тут криком не поможешь. И атамана перебивать негоже. Говори, Василько, что и как.

— Люду разного в Кафе живет много. Есть рыбаки, есть наем­ные работники, много матросов, мастеровых и также людей тор­говых. Среди них нашего русского православного народу тоже не­мало. И всем им, русским ли, фрягам ли или иным языкам, от бо­гатых и вельможных нет житья. Мы с Ивашкой среди тех людей побывали и порешили пойти вместе с ними.

— Нас бы спросить не мешало!— громко произнес Грицько.

— Ты не понял меня, Грицько. Мы с Ивашкой только сами за себя ответ давали, а не за ватагу. А сейчас вам говорим: если сог­ласны— пойдемте с нами, если нет — выбирайте другого атамана, а нас, ради бога, из ватаги отпустите. Вот и весь сказ.

Загудела ватага. Высокий седой мужик растолкал людей, вско­чил на повозку и закричал:

— Братцы! Да что же это такое? Все лето на вольный Дон со­бирались, соль добывали, мясо хотели солить и вдруг! Може, я до­мой в родные места пробиваться хочу, а фрягам помогать — с ко­торой стати?

— Скажи, атаман, поможем мы кафинцам богатых побить, а нам какая корысть? — спросили из толпы.

— Фрягам корысть, а не нам! — кричали со всех сторон.

— На Дон хотим!

— Веди на Дон}

— На До-о-н!

Василько стоял молча и ждал, когда ватага успокоится. Иваш­ка горячился, махал кулаками, плевал под ноги, обзывал ватаж­ников злыми словами.

— Угомонитесь вы! Послушайте, что скажу. Заладили: «На Дон, на Дон!» Никуда не уйдет от нас этот Дон. До него еще дой­ти надо! Вот тут кто-то спросил, какая нам корысть, если фрягов побьем. Да тогда ведь дома, корабли, хлеб — все простым людям будет. Захотим — в городе будем жить, а нет — садись на корабли да прямехонько до вольного Дона под своими парусами.

— Скажи, атаман,— выступил вперед Грицько,— скажи, отче­го посол московский и купец твой оказались такими щедрыми? Я ще ни разу не бачив купца, который вот так, за здорово живешь, покупал бы ватажникам сабли да мушкеты. Чем расплачиваться придется?

— На это я отвечу! — Семен Чурилов, засунув большие пальцы рук за пояс, заговорил степенно, не торопясь.— Мы с батей на ме­чи и мушкеты денег не давали, а что касаемо одежонки и това­ров — наша вина. Собрали мы по малости с каждого московского купца и вот вам прислали. Извини-прости, если подарок не мил,— Семен поклонился в сторону Грицька. — Мы думали так: если рус­ские братья своим в беде не помогут, так кто же другой поможет? На сброю деньги боярин из Москвы дал и про допомогу люду бед­ному кафинскому он не ведал. Боярин при мне сказал: «Купите нашим русским людям хорошую сброю — пусть на Дон пробива­ются. Здесь им не место». Вот и вся правда. А каким путем на Дон идти — прямым или через Кафу, это уж сами решайте.

Чуть не до полночи шумел круг на поляне. Ватажники выпыта­ли у атамана, Ивашки и Семена Чурилова подробно обо всем, что творится в Кафе, Ивашка даже охрип, бранясь с маловерами. Но становилось их все меньше и меньше. Соколу люди верили. За сво­боду драться и другим ту свободу помочь обрести были готовы...

На другое утро после круга Семен Чурилов распрощался с ва­тагой, а для атамана начались хлопотные дни. Людей надо гото­вить к походу, учить владеть оружием. Ивашка по вечерам у ко­стра рассказывал о вольном городе и, конечно, спорил. Да и как не спорить, если теперь каждый выдумывает жить в этом городе по-своему, зачастую не совсем ладно. Взять того же Митьку. На­думал собрать в вольном городе десяток ловкачей и ездить с ними по округе — для жителей коней воровать. Ивашка говорит, что во­ров в вольном городе быть не может, а Митька ему свое: дескать, у своих красть нельзя, а в чужом городе почему же не украсть, ежели для пользы дела.

На восьмой день после круга Сокол позвал котловых и сказал:

— Я еду в Сурож по делу. Заместо себя оставляю Ивашку. Слушайтесь его, как меня.

А часом позднее вместе с Ионашей и двумя ватажниками ата­ман выехал на дорогу в Сурож.

В СУРОЖЕ

Ночь Теодоро ди Гуаско провел на берегу моря без сна. После пропажи Ольги он остро почувствовал свое одиночество. Отец за­пил и не вылезал из Тасили, Андреоло уехал в Скути по делам хо­зяйства. Демо застрял в Кафе. Дела с консулом как будто уладил, да не едет, видно, промыслами какими нечистыми занялся.

Тоска по Ольге сердце грызет. Где искать ее — ума не прило­жит Теодоро. Может, и не свидится с ней никогда. Плохо, очень плохо.

Теперь он не может вернуться к отцам-католикам, а в русскую церковь не тянет — все чужое там. Святые отцы смотрят на веро­отступника со злобой, друзья отшатнулись от него. Дошло до того, что сегодня ночью никто из знакомых в Суроже не захотел дать ему приют.