Вольные города

— Кто?

— Аказ. Я знать хочу.

— Патыр! Ростом... вот с это дерево. Чуть, может, пониже. Плечи такой ширины... вот как размах моего лука. Пусть отсохнет язык, если вру, сам видел, как он поднял камень и бросил его в Юнгу, и река изменила свой путь, потоку что камень перегородил ее от берега до берега. А как он стреляет! Сам видел: на скаку по­пал стрелой белке в глаз. Добр, как я, весел, как я, а красив...

— Не говори. Патыр не может быть некрасивым. Скажи лучше, есть у него невеста?

— Конечно есть! Ах, невеста? Нет, насчет невесты не знаю. Да и зачем такому патыру невеста? Чтобы обманула его? Тьфу!

— Ты не плюйся. Ты лучше садись в лодку и поезжай в Тугаев лужай и узнай, какая у Аказа невеста. Я тебя очень прошу, Топей- ка. Мне надо знать про невесту Аказа все. Поедешь — узнаешь?

У Топейки доброе сердце. Он никому ничего не может отка­зать. Тем более Эрви. И он сел в лодку.

Целую неделю ждала Эрви Топейку, каждый день выходила на берег. И дождалась. Он подошел к Эрви и, тяжело дыша, сказал:

— Только зря съездил!

— Почему зря?

— Нет у Аказа невесты! — Топейка плюнул в сторону. — Я го­ворил тебе: ему с девками возиться нет времени.

Эрви, вместо того чтобы огорчиться, радостно рассмеялась и, слегка хлестнув Топейку кистью пояса по носу, убежала домой.

Топейка еще раз плюнул в подтверждение того, что все девки, в том числе и Эрви, ничего, кроме презрения, не заслуживают.

После полудня Боранчей позвал дочку в кудо, сказал:

— Иди, красивое платье надень, умойся, причешись.

— Зачем?

— Мырзанай сватать тебя придет. Женой своего сына Пакма- на хочет сделать.

— Какой он будет мне муж? Не пойду я к Пакману!

— Я тебя, неразумная! — Боранчей замахнулся на дочь, но не ударил.— Мырзанай с Казанью торгует, он у татар в почете, он богат!

— А у Пакмана брюхо косое! — крикнула Эрви и хотела убе­жать из кудо. Отец поймал ее за косу, усадил рядом, укоризненно заговорил:

— Девять женихов прогнала, долго ли в девках сидеть бу­дешь? Смотри, Эрви, года пройдут — потом больно в листочек бу­дешь свистеть — зазывать женихов, но не подойдет никто.

— Ты лужавуя Тугу знаешь? — спросила Эрви.

— Как не знать. Сосед. Его лужай и мой — рядом,— ответил Боранчей.

— А сына его знаешь?

— Это тот, который Аку? Знаю. Хороший парень. А что?

— Я его женой стать хочу.

* * *

Каждодневно черемисы молятся в домашней священной роще. По праздникам ходят в кюсото — священную рощу всего илема. А весной перед севом со всей округи люди собираются в одно место, в священную дубраву жертвы приносят...

С утра на берегу реки Нужи собралось много народу — сегод­ня черемисы богов и кереметей благодарить будут. Богов у чере­мисов много, а кереметей еще больше. Каждому в кюсото свое де­рево посажено, каждому определенная жертва нужна.

Хоть жертвы приносить начнут после полудня, люди около кю­сото собрались с утра. Празднично разодетые в наряды из ослепи­тельно белого холста люди ждут карта. Женщины в белых шовы- рах рассыпались по берегу реки, будто цветки, мужчины расселись около Япыка, который принес для торговли мелкий товар.

Мужчины сидят молча, покуривают трубки.

Зато у баб гомон. Жена Эпая, болтливая Апти, первая начала разговор. Она вчера была в соседнем илеме и слышала, будто сын лужавуя Аказ снова дрался с крымцами из-за ясака и татары уби­ли пятерых черемисов. Пока женщины охали да ахали, обсуждая это известие, подружка Апти, глупышка Кави, перебежала к сосед* нему костру и, сделав испуганные глаза, сказала:

— Сидите вы и ничего не знаете! Аказ снова воевал с татара­ми и погубил пять человек из илема Атлаша.

— Из илема Атлаша?!—воскликнула пожилая женщина.— На­до найти Уравий и сказать ей. Она из Атлашей, у нее там четыре брата.

И, разыскав Уравий среди большой группы женщин, крикнула:

— О-яй, Уравий! Беда какая! Неразумный Аказ начал войну с казанцами, все твои братья погибли. Если бы знала, сколько убитых!

Через час новость Апти возвратилась к ней же. Рассказывали о большой битве между черемисами и татарами. О потерях казан­цев никто не знал, зато о своих убитых было сообщено точно — пятьдесят человек.

Апти схватилась за голову и простонала:

—- Видно, ночью страшная война была! Люди зря не скажут.

Новость о войне дошла и до -мужчин, но те хорошо знали своих жен и не всему верили. Однако знали, что дыма без огня не бы­вает. Начали судить-рядить и заспорили. Особенно старался Ат- лаш. Он, как гусак, вытягивал длинную шею, тряс жидкой боро­денкой и выкрикивал:

— Жить надо тихо! Разве можно мурзаков гневить? У них си­ла, а у нас?

— А что у нас? Разве мы слабее их? Разве мы трусы?

— На копье лезет только дурак,— поддерживал Атлаша Япык.— Аказ лезет на копье.

— Так ведь они нас грабят!

— Кто нас грабит? Татары? — Атлаш соскочил с пенька.—- Они законно просят ясак, который не добрали в прошлом году. Неуже­ли мы пожалеем шкурок, хлеба и мяса, а крови нашей не пожа­леем? Смириться надо, люди!

На пенек поднялся грузный Мырзанай. Он почти такой же бо­гатый, как Туга,— он с казанцами давно торговлю ведет, и все знают, что он тоже Аказа ругать будет. Мырзанай смотрит на Тугу и сердито говорит:

— Ты наш лужавуй, однако порядка на земле не держишь, сы­ну своему большую волю дал. Давайте соберем старейшин и Ака­за всем миром накажем. Давно пора! Пойдемте на холм совета!

В это время со стороны дороги раздался голос Аказа:

— За что же хотят наказывать меня старейшины?

— Это ты, сын мой? — спросил Туга, поворачиваясь к Аказу.— Прошел слух, что ты в схватке с казанцами погубил много людей? Правда это?

— Не совсем, отец. Пятеро моих товарищей погибли. Но зато мы прогнали насильников. Пусть они боятся нас!

К Аказу подскочил Мырзанай и, тряся бородой, крикнул:

— «Прогнали»! А если они завтра приведут в десять раз боль­ше джигитов, нас утопят в крови!

— Разве нас мало?! — воскликнул Аказ, махнув рукой в сто­рону людей, — Мы соберем тогда во сто раз больше!

— И будет война, неразумный! — Мырзанай вышел на середи­ну и добавил: — С татарами надо жить мирно. А ты их ненави­дишь.

— Это неправда! Мамлей, подойди сюда.

Все повернулись в сторону дороги и увидели человека, вышед­шего из-за кустов. Он подошел к Аказу и поправил черную тюбетейку на бритой голове. Одет был он не так богато, какими при­выкли видеть людей мурзы.

— Вот, смотрите, он татарин,— Аказ положил руку на его пле­чо, - но он наш сосед, и мы вместе с ним прогоняли грабителей. Скажи, Мамлей, почему ты встал рядом со мной?

— Мой народ, как и ваш, живет трудом, охотой,— сказал Мамлей, обращаясь к присутствующим,—Мне с вами нечего делить, разве только бедность. А насильник, будь он татарин или кто другой,— мне враг. И потому я и мои родичи помогали Аказу.

— А теперь ты, Топейка, иди сюда,— позвал Аказ, и тогда по другую сторону рядом с ним встал высокий юноша в сером кафтане, с русыми и густыми, как мохнатая шапка, кудрями.

— Этот человек с чувашской стороны, и зовут его Топейка. Он тоже дрался вместе с нами.

— Чуваши еще больше, чем вы, от беев и мурз горя терпят,— поправляя кушак, сказал Топейка,— только там нет такого смелого патыра, как ваш Аказ. Я узнал про него и пришел сюда. Я ря­дом с ним жить хочу.

Туга подошел к Аказу, внимательно оглядел Мамлея и Топей- ку, тихо, но строго сказал:

— Ты волен выбирать себе друзей, но запомни, сын мой: воля старейшин священна на нашей земле. Без совета отцов поднимать людей на казанцев мы тебе не велим. Если еще раз ослушаешь­ся — отдам тебя в руки стариков, и пусть они тебя накажут.

— Шкуру спустим, однако! — выкрикнул Мырзанай.— Ты сын лужавуя — тебе достойных друзей иметь надо, а не всяких бродяг!

— Я всегда был и буду послушен вам. Но простите меня, от- цы-старейшины, если враг набежит на нашу землю, я не буду уди­рать от него через тайную дверь изи кудо^[22], как мы делали это до сих пор. Мы будем встречать их ударом. Так я говорю, друзья мои? Или не так?

— Так говоришь! — сказал Топейка.

— Верно сказал,— добавил Мамлей.

— А друзьями у меня будут все, кто смел и честен. Твой сын, Мырзанай, тоже мой друг. Ну, мы пошли. Простите нас, старики.

Аказ подтолкнул обеими руками Мамлея и Топейку вперед и сам пошел за ними по дороге в лес.

— Верни его! — крикнул Туге Атлаш,—Такое непослушание...

— Пусть идет. Он не мальчик. Да как я могу наказывать сына, если он говорит правду. Несогласно мы живем, старики. Плохо живем.

— Ты жени его, Туга,— посоветовал старый Атлаш.— Сейчас ему силу девать некуда. А обзаведется семьей...

— Довольно грешить, старики,— произнес Аптулат, который по воле людей окрестных селений много лет был картом — служи­телем богов.— Жертвы до сих пор стоят в роще. Боги долго могут ждать их, но могут и разгневаться.

Аптулат открыл ворота священной рощи, и люди вошли туда, чтобы начать приношение жертв. У карта Аптулата шесть помощ­ников. Они разошлись и развели семь костров. Около первого встал Аптулат, ему подвели жертвенного коня. У второго костра поставили корову, у третьего — барана. У остальных костров дру­гая живность: каждому божеству — свое. Вокруг костров разост­ланы сукна, на них бураки с пивом, мед и пироги.

Вспыхнули жертвенные костры, Аптулат поднял на вытянутых руках широкую деревянную чашку с пивом и заговорил с духом огня:

— Тулводыж-тулмазе! У тебя ноги длинные, горячие. Сам ты тоненький, гибкий. Язык у тебя бойкий. А мы люди малые, мы, как дети, ползающие под дымом, и не знаем, как ладно обратиться к богу. Может быть, что нужно сказать раньше, а мы скажем после, дай нам ума, а лучше всего ступай сам и скажи кереметям, что мы обещали им в жертву лошадь, корову, барана и многое другое, и вот сегодня мы принесли обещанное. Пусть примут они!

— Пусть примут они! — воскликнули люди, стоявшие на коле­нях перед зажженными свечками.

Карт выпил пиво, налил в чашку чистой воды и подождал, по­ка Тулводыж добежит до божества, принялся узнавать — угодны ли жертвы. Он подошел к жеребцу, спокойно стоявшему около ко­стра, и плеснул на спину несколько капель воды. Жеребец вздрог­нул, а это значило, что дух огня уже сообщил божеству о жертве и она угодна ему.

Корова была худая и, видимо, не нравилась божеству. Семь раз плескал на нее карт воду, и семь раз она спокойно помахивала х постом, не вздрагивая. Пришлось корову увести и вместо нее по- < 1-і нить жирного быка. Тот подпрыгнул от нескольких капель сту­деной воды — бог с радостью принял хорошее мясо.

Кровь жертвенных животных окропила огонь священных кост- рпп. В котлах варилась пища.

Люди поставили на бураки свечки и молились всем божест­вам, прося у них счастливой, богатой жизни, здоровья, приплода скотины, удачи в охоте.

По священной роще разносится запах дыма, смешанный с за­пахом вареного мяса. Люди, глядя на карта, разрезающего горя­чее мясо на мелкие куски, глотают слюни. Сейчас начнется пир­шество.

Миновали две недели. Как-то утром Туга снова позвал Аказа к себе и повел его в лес. И снова, шагая по тропинке, он заговорил о женитьбе сына.

— Я стар, Аку. Я хочу подержать на своих руках хотя бы од­ного внука. Ищи себе невесту.

— Еще год подожди, отец.

— Чего ждать? — Туга через плечо глянул на сына и, хитро прищурив глаза, заговорил о другом: — Вчера был у нас наш сосед Боранчей. Вся земля по ту сторону Юнги — его земля, и, говорят, есть у него дочь, красавица Эрви. Ты посмотрел бы на нее. Мо­жет, не напрасно зовут ее горным цветком? — Туга снова взглянул на сына, наблюдая, какое действие произвели на него эти слова.

— Да, я слышал про нее, — равнодушно ответил Аказ,— а смот­реть нет охоты. Говорят, Боранчей прячет ее в лесу, боится, чтобы не украли.— На ходу сорвав ветку клена, Аказ махнул ею в сто­рону, как бы показывая, что разговор о девушке окончен. Спросил:

— Зачем приезжал Боранчей?

— Жаловался на болезнь и на то, что у него нет сыновей, неко­му оставить лужай. Говорил, что крымцы все больше и больше бесчинствуют на его землях. Татарам недостает ясака, и они все чаще налетают на жилища людей. И наши дома они грабят нема­ло — не тебе об этом рассказывать. Людям все чаще приходится уходить в лес через тайную дверь в изи кудо, когда эти грабители врываются в наши илемы.

Аказ зло хлестнул веткой по кустам шиповника. С шумом рассыпались листья.

— Это все оттого, что мы недружны! Надо всем вместе давать отпор грабителям.

— Я думаю, Боранчей этого же хочет. Наш лужай да его лу­жай — сила!

Просека кончилась. Отец и сын вышли на широкую поляну, яр­ко освещенную солнцем. Поляну плотным кольцом обступили ели, пихты, клены, и, казалось, через это кольцо не пробиться никому.

— Зачем мы пришли сюда? — спросил Аказ.

— Оставайся здесь, а я пойду в кудо и пошлю тебе лук и стре­лы. В нашу священную рощу повадилась белая лиса. Она проходит через эту поляну. Поймай ее.

— Я не понимаю...

— Молчи и делай все, что я велю! — строго сказал Туга и, по­вернувшись, зашагал по просеке обратно.

Аказ пожал плечами, оглядел поляну и, найдя место, где трава погуще, лег на спину.

Над поляной чаша неба глубокая-глубокая. Нет на ней ни об­лачка, видно, лето установилось накрепко. Над Аказом широкие, раскидистые пихтовые лапы. Тень от них падает на лицо, и глядеть в вышину легко. Лежит Аказ, смотрит в небо, думает: «С отцом что-то вдруг случилось. Все говорил умные слова, потом, как ребе­нок, стал загадки загадывать. Кто слышал, чтобы в лесу жила бе­лая лиса? Никто. Да и какой дурак бьет лису в эту пору? У нее сейчас облезлая шкура, к тому же она сейчас выхаживает детены­шей. Но отец зря не скажет. Хитрость какую-нибудь придумал. Но какую, хотел бы я знать. Ну, просижу я на этой поляне до вечера— зачем это отцу? Может, ему нужно отослать меня на целый день из кудо? Может, без меня женить задумал?

Не может разгадать хитрость отца Аказ. Вот бежит Янгин с луком и колчаном, может, от него можно что-то узнать.

— Отец велел отдать тебе это,— запыхавшись, проговорил Ян­гин.— Видно, будет у тебя сегодня охота?

— Скажи, Янгин, лиса может быть белой?

— Только в сказке! — Мальчик, несмотря на свои молодые го­ды, за словом в карман не лез, ум имел острый.

— И я так думаю,— заметил Аказ.— Однако отец велел на этой поляне поймать белую лису. Как мне быть, не скажешь ли?

— Раз отец велел, лови — и делу конец.

— Ты же сам сказал — белых лис не бывает.

Янгин без тени сомнения проговорил:

— Отец зря не скажет. Подожди до вечера, может, и вправду такая лиса появится.

Аказ молча кивнул головой и взглядом дал понять мальчику, чтоб тот шел домой. Однако Янгин не уходил. Они долго молчали, думая о чем-то. Вдруг младший брат растянул рот в улыбке и ра­достно произнес:

— Я разгадал загадку отца! Только не до конца.

— Говори.

— У Боранчея есть дочка, хитрая-прехитрая. Так вот ее зовут тоже Белой лисой. Это ее надо поймать. Только не пойму, зачем от­цу понадобилась эта девка?

Иди, иди,— с улыбкой сказал Аказ.— Теперь я понял, зачем «мне нужна Белая лисичка.

Так вот для чего вывел на поляну своего сына старый Туга! Хочет ему невесту показать.

Ну что ж, будем ждать,— сказал Аказ и прилег на траву. Теперь многое стало ему понятно: и приезд Боранчея, и необычное место для охоты. Два старых хитреца давно договорились соеди­нить свои лужаи в один и взвалить все дела на Аказа. Сами выбра­ли ему жену, и теперь нет сомнения в том, что Боранчей пошлет свою дочь на эту поляну. Воля старших — закон, видно, придется « мп» Аказу женатым. А вдруг Эрви окажется не по сердцу Аказу? Он закрыл глаза и стал рисовать в воображении свою буду­щую жену. В глаза лезли образы виденных до этого девушек, ти­хих, покорных, трепещущих перед мужчиной. Аказу хотелось «встретить смелую, гордую и неподвластную — только такая может Ом и, достойной женой будущего лужавуя. И потом ему хотелось, чтобы его невеста была красивой, вот как эта елочка, что стоит на «раю поляны. Она стройна, как девочка, и на ней горят марешки «лесные, как маленькие свечи. Когда ветер колышет ее лапы, на К м.по медленно осыпается желтая пыльца. Кроме того, невеста должна быть нежной, ну вот как эта березка, что спрятала в куд- иных ветвях свое личико.

Очнулся он от песни, которая зазвучала над поляной. Женский ужный голос вел песню весело, радостно и задушевно. Казалось, звуки рассыпаются колокольчиками и, тихо звеня, опускаются на густые цветы.

Вот песня все ближе и ближе, и теперь различает Аказ радост- ые слова:

Как хорошо ранним утром Бродить по лесной тропе И душистый свежий воздух Ловить полной грудью

Лес спокоен, все затихло,

Не слышно ветерка.

На травинках, как бисер,

Висит сверкающая роса.

Аказ чуть-чуть приподнял голову и увидел поющую. Освещен­ию! солнцем, девушка была удивительно красива. Длинная, спу­скавшаяся ниже колен, белая рубаха тонкого тканья свободно об­личала гибкое ее тело. Узкий поясок, разукрашенный мелкими речными ракушками, перехватывал рубаху и сбегал концами «пт. Когда девушка наклонялась, чтобы сорвать цветок, алые ки­пи на концах пояса прятались в траве, а когда она распрямля­лись, они, словно яркие лепестки, взлетали вверх. Голову девушки

покрывал цветной платок, какие Аказ не раз видел на Нижнем Базаре. Из-под платка на плечи падали волны густых черных во­лос. Лицо девушки было светлое, и оттого волосы казались еще темнее.

Теперь песня зазвучала над самым ухом Аказа, и ему стоило больших усилий, чтоб не вскочить и не побежать навстречу этой мелодии.

Как хорошо ранним утром Бродить по лесной тропе.

Но еще лучше, когда рядом Мой далекий и желанный.

Девушка не могла заметить лежавшего в высокой траве Аказа и подошла к нему совсем близко. Особенно поразили Аказа ее глаза.

Если глаза видели красивый цветок, зрачки их лучились радо­стью, брови, будто два крыла ласточки, поднимались в восторге. И вдруг резко темнели глаза, брови сходились у переносья—де­вушка отбрасывала не понравившийся ей желтый одуванчик. И снова в глазах радость, а яркие, будто малиновые ягодки, губы то и дело трогает улыбка. Был момент, когда девушка прошла сов­сем рядом, и ее ноги, обутые в новые липовые лапти и суконные онучи, промелькнули перед самым лицом Аказа. Еще шаг, и она бы увидела его. Но ее внимание привлекло что-то в стороне, и пес­ня стала удаляться.

Сердце Аказа учащенно забилось. Он осторожно встал и не­слышно, словно на охоте, двинулся по примятой траве. Вот он по­дошел к девушке сзади, притаился. «Если увидит, убежит — не догнать!» — мелькнуло в голове Аказа. Он поднял руку, и платок остался у него.

Девушка слабо ойкнула, обернулась назад и, увидев чужого мужчину, бросилась бежать.

— Подожди, Белая лиса,— крикнул Аказ,— я тебе не сделаю зла! Вернись.

Девушка добежала до половины поляны, остановилась. Ужас в ее глазах исчез, зрачки стали колючими. Она выпрямилась и гор­до пошла навстречу Аказу. «Смела! — восхищенно подумал Аказ.— Ни одна девушка в лесу не подойдет к незнакомому муж­чине». Не доходя шагов пяти до Аказа, она остановилась и пове­лительно крикнула:

— Отдай платок! Зачем срываешь платок с головы девушки? Отдай! — и топнула ногой.

— Какой платок? — улыбаясь, произнес Аказ.— Я не вижу ни­какого платка. Я увидел Белую лису, хотел поймать ее, но у ме­ня в руке остался только хвост.

Он сделал шаг к девушке и был уверен, что она отступит. Но она сама подошла к нему и сказала:

— Если я Лиса, то ты Волк,— потом, презрительно скривив гу­бы, добавила: — Какой патыр нашелся — беззащитных девушек обижать. Я тебе не мешала!

— Ты топчешь траву на моей поляне! — Аказ сказал первое, что пришло ему в голову.

— На твоей? — протяжно произнесла девушка.— Не ври. Это земля Туги. Мой отец лужавуй Боранчей, и он сказал мне, что только на этой поляне растут пепельные травы, которыми лечат боль в спине. Только я не вижу этих трав.

— А мой отец лужавуй Туга, и он сказал мне, что только на эту поляну приходит Белая лиса. И я вижу ее.

— Лужавуй Туга? Может быть, ты скажешь, что твое имя Аказ? — в голосе девушки звучал вызов и насмешка.

— Да, меня так зовут.

— Смотрите на хвастуна! — девушка залилась смехом. Потом сделала серьезное лицо и сказала:— Весь правый берег Волги зна­ет Аказа! Это настоящий патыр! Он бьет белку в глаз — так твер­да его рука, он так смел, что ходит на медведя один. А ты?.. Мо­жет, врут люди?

Аказ повернулся, подошел к колчану и вытащил из него стре­лу. Положив ее на лук, он медленно двинулся по краю поляны. Не оглядываясь, он чувствовал — девушка идет за ним. Вдруг на вер­шине пихты рыжим комочком мелькнула белка. Она сидела на сучке боком к Аказу и спокойно грызла шишку. Аказ прицелился, блеснула на солнце стрела, и зверек, кувыркаясь, полетел вниз.

Аказ, как подобает охотнику, помедлил, прежде чем поднять до­бычу. Он только взглянул на девушку, та бегом бросилась к белке.

Она подняла ее и долго, в немом уважении, смотрела на стре­лу, пронзившую глаз зверька.

— Ты великий охотник,— шепотом произнесла она, когда Аказ подошел к ней.— Теперь я верю — ты Аказ.

— А ты, наверное, Эрви?

— Да, это мое имя.

— Это про тебя говорят, что нет меж берегов Юнги и Унги девушки красивее, чем Эрви. Я сначала тоже думал — врут люди. Теперь увидел, поверил.

Глаза девушки блеснули на мгновение, потом ее лицо залила краска смущения. Аказ подошел к ней совсем близко и набросил платок на ее плечи. Эрви посмотрела на платок, затем на Аказа, отвела взгляд в сторону.

— Ну что не уходишь? Ведь теперь платок у тебя,— сказал Аказ и дотронулся рукой до ее руки. Эрви смутилась еще больше, но быстро оправилась и, рассмеявшись, сказала:

— Зачем мне уходить? Я еще не нашла пепельную траву.

— Давай искать вместе,— просто предложил Аказ.

— Давай, — тихо ответила Эрви.

Она первая подала ему руку, и они побрели тихонечко по по­ляне. Пепельной травы здесь не было. Она, наверно, росла там, в чаще леса. Иначе зачем же пошли бы туда два человека, в серд­цах которых родилась любовь.

Позднее на поляну выскочили Янгин и Ковяж. Они пришли проведать старшего брата, а увидели на поляне двоих.

— Нет, ты видел? — волнуясь, говорил Янгин.— Они пошли в чащу.

— Ну и что же? — Ковяж, как всегда, был насмешлив.

— Как что? Отец велел поймать Белую лису, а он ее не пой­мал. Что теперь будет?

— Свадьба будет,— коротко ответил Ковяж и свернул на про­секу.

* * *

Там, где Юнга поворачивает чуть на запад, расположен илем людей рода Ике. На самом краю илема стоит шалаш. Ж^{ивет в нем} колдунья Шемкува — Черная старуха. Черемисы рода Ике не лю­бят ее и боятся. Старуха со злыми духами дружбу водит, болезнь наслать может, в охоте неудачу накаркать тоже может.

Знают люди, что Шемкува в молодости жила в Казани, и с тех пор в ее шалаш по ночам приходит шайтан.

Люди рода Ике с людьми рода Туги все время близко живут. Поэтому колдунья в обоих илемах живет по очереди. И редко пу­стует ее шалаш: тому нужно болезнь заговорить, этой присушить сердце патыра. Иная тайно забежит за отворотом, чтобы ее люби­мый на другую не глядел, чтобы возненавидел. Вот и сейчас в ша­лаше сидит угрюмый патыр Пакман. У ног его лежит десять бе­личьих шкурок, и он спокойно ждет, когда Шемкува вернется с нужным корнем. Если бы знал Пакман, что Эрви с другим к реке пошла в этот час, спокойно не сидел бы, губы кусал бы. Но где знать Пакману об этом? Шемкува и та не догадывается, хоть и колдунья.

Зашумели ветки у входа, в шалаш протиснулась Шемкува. Она бросила на тлеющие угли два корня. Резко запахло смолой. Раз­гоняя густой дым в разные стороны, начала колдовать. Ее голос, скрипучий и неприятный, отдавался в душе патыра музыкой.

— Как муравей, ползущий по дереву, прилипает к древесной смоле, так пусть сердце, печень и душа Эрви пристанут к сердцу Пакмана. Тьфу! — Старуха плюнула в огонь и снова зашептала:— Как стрела входит в тело птицы, так пусть взгляд Пакмана войдет

в сердце Эрви. Тьфу, тьфу, тьфу! — Подняв глаза на Пакмана, ста­руха проговорила:

— Теперь иди и не зевай. Красавица Эрви будет твоя. Сама прибежит.

Пакман довольно улыбнулся, бросил шкурки в угол и с трудом вылез на свежий воздух.

Поздно ночью появился в шалаше у Шемкувы Мырзанай. Он молча сел у костра, понюхал пар из котелка, поморщился, сказал:

— Кто вчера к тебе приходил?

— Сын твой, Пакманка.

— Зачем приходил?

— Дочку Боранчея приворожила к нему.

— Думаешь, поможет? А ты знаешь, что Туга своего сына же­нить надумал? Эрви в свое кудо берет.

— Надо было сильнее колдовать. А так, пожалуй, не поможет.

— Тогда тебе Пакман голову оторвет.

— Что делать?

— В Казань надо ехать. Скажешь мурзе Кучаку про свадьбу, скажешь, что Туга худое против него задумал, сына на сборщиков ясака напустил, своевольничает много. Пусть мурза на свадьбу приедет, невесту посмотрит, Тугу порядку научит. Свадьбу надо расстроить, тогда все узнают, что сила твоего колдовства беспре­дельна.

— Когда свадьба?

— Через неделю. Утром приходи, ко мне. Я тебе лодку дам, двух гребцов. За три дня там будешь.

Шемкува согласно кивнула головой.

Конец второй книги.

чалму, аккуратно поставил на полку. Спросил:

поведники хафиы”"^{83 В ханстве}’ ^{За ним шли} шейхи - про-

^[1] К л ы н ч (тур.) — короткая сабля.

^[2] Перчем (тат.) — чуб.

^[3] Калабаллык (тат.) — беспорядки.

^[4] Кабела — по-итальянски налог, сбор.

^[5] Хаммалы (тат.) — грузчики.

^[6] Шариат (тат.)—старое, основанное на обычаях, мусульманское правое кодеке бытовых, религиозных, уголовных и гражданских законов.

^[7] Род халата из шелка, носится распахнутым.

^[8] Халифат (тюрк.) — религиозная общность мусульманских государств.

[9] Итиль (таг.) — Волга.

^[10] Басма (тат.) — символическое изображение хана.

^[11] Ертаул (тат.) — передовая, разведывательная часть конницы.

140

^[12] Имеются в виду не дети бояр в прямом смысле, а люди, посланные бояра­ми самовольно, без объявления войны и согласия государства.

^[13] II те времена нищих называли каликами перехожими, убогими, просящими,

^[14] Бакаул орда (тат.)—личная охрана хана.

^[15] Ертаул (тат.) — авангард или разведочный отряд.

^[16] Корзно (греч.)—род плаща.

^[17] Махан (тат.) — конское мясо.

^[18] М у р о л ь (старорусск.) — архитектор.

^[19] Джаным (тат.) — душа моя.

^[20] Бутаклы-поле — так турки называли Дикое поле.

^[21] Арбаб (тат.) — староста

^[22] Изи кудо (мар.) — малая часть жилища, которую пристраивали, чтобы через нее удобнее было скрываться от грабителей в лес.