Вопреки небесам

Глава 14

Ненвернесс сиял, озаренный тысячами огней, запах расплавленного воска сливался с ароматом духов. Жарко натопленная бальная зала требовала неторопливых движений, неспешных шагов, грациозных поклонов, еле уловимого покачивания тафты, кружев, муарового шелка и бархата.

Гости поднимались друг за другом по величественной главной лестнице. Импозантные мужчины вели под руку ослепительно красивых дам, а те придерживали юбки, чтобы, не дай Бог, на них кто-нибудь не наступил, и украдкой бросали завистливые взгляды на мраморные ступени лестницы, какой не было ни в одном из шотландских замков. Все женщины двигались семенящей походкой, ибо ходить иначе не позволяли не только усвоенные с детства правила, но и множество широченных юбок, ниспадавших до самого пола. Короны локонов демонстрировали презрение к более скромным прическам, низко вырезанные лифы выставляли напоказ искусно напудренную грудь. В ярком свете горящих свечей переливались бриллианты, рубины, сапфиры. В основном это были фамильные драгоценности, уцелевшие при конфискациях, не раз случавшихся за последние тридцать лет, или предусмотрительно спрятанные от главы семейства, чтобы помешать ему пожертвовать их на какое-нибудь сомнительное политическое дело. Впрочем, уроженки горной Шотландии редко отваживались на такую дерзость, они были не менее сдержанны, чем мужья, братья и отцы, но, вероятно, более воинственны. Мужчинам они уступали только в причудливости нарядов.

В пене кружевных жабо тонули мощные шеи; из-под килтов виднелись загорелые ноги, мускулистые от многомильных походов, верховой езды и прочих занятий, требовавших от жителей сурового края силы и выносливости. Почти все кавалеры облачились в синие вечерние камзолы, из-под обшлагов которых ниспадали ослепительно белые манжеты рубашек из тончайшего полотна. У каждого через плечо был переброшен клетчатый плед, скрепленный громадной брошью с гербом клана. Довершали наряд украшенный драгоценностями спорран[1] и темные чулки до колен.

Все эти люди получили хорошее образование, много повидали, ибо для завершения обучения молодых людей, как правило, отправляли в большое путешествие по континенту. Все они жили в величественных особняках или замках, правда, не таких красивых и больших, как Ненвернесс. Это было общество не менее сплоченное, чем высший свет Лондона, столь же нетерпимое к чужакам и столь же категоричное в суждениях.

Большинство потратило целую неделю, чтобы добраться до уединенного замка, расположенного в самой отдаленной части Шотландии — края, известного нелюдимостью своих жителей. Гостями двигало одно желание — увидеть новобрачную.

Она стояла в центре зала. С детства привыкшая быть на виду, Сара держалась королевой, признал Хью Макдональд, окинув жену бесстрастным взглядом. Платье из тончайшего газа телесного цвета на бледно-розовом чехле наводило на мысль об утренней заре и зрелой чувственности. Золотистые волосы новобрачной были уложены в замысловатую прическу. Лишь несколько завитков с искусной небрежностью падало на щеки, словно их обладательница недавно встала с любовного ложа и не успела привести себя в порядок. Ее невинная улыбка, которая при желании становилась мощным оружием, и низкий тембр голоса произвели на большинство мужчин такое действие, что они, забыв о приличиях, не стесняясь даже присутствия супруги, начали бросать плотоядные и завистливые взгляды на новую хозяйку Ненвернесса. Уловив парочку таких взглядов, Хью от души понадеялся, что ни один из этих похотливых самцов не додумается соблазнить его жену, иначе он будет вынужден защищать то, чем, в сущности, вовсе не дорожит.

Горькое, но вынужденное признание. Хью не любил Сару, когда женился на ней, однако у него теплилась надежда, что любовь придет со временем. Если и не такая всепоглощающая страсть, которая соединяла его родителей, то хотя бы просто товарищество.

Но он не принял в расчет Кэтрин. Не рассчитывал Макдональд и на то, что с каждым днем жена станет все больше раздражать его, словно все ею сказанное и сделанное предназначалось для того, чтобы действовать ему на нервы. Не то чтобы он не любил Сару, он вообще ничего к ней не чувствовал. Ни враждебности, ни дружелюбия. Ничего. Она была миленькой, его жена. Всегда спокойная, умиротворенная, она жила его мыслями, не имела в жизни иной цели, кроме как доставить удовольствие мужу, и никаких желаний, которые бы шли вразрез с желаниями ее господина и повелителя.

В постели и вне ее Сара была самой докучливой из всех известных ему женщин.

Три поколения Макдональдов заключали чрезвычайно удачные браки. Отец и дед Хью женились по любви; что же касается прадеда, то ходили слухи, будто он выкрал свою невесту, прельстившись ею с первого взгляда. Может, кое-что в этой истории преувеличено, но в любом случае они жили долго и счастливо. Даже не подкрепленное традицией желание насладиться радостями семейной жизни было по-человечески понятно, а постоянное раздражение Хью объяснялось нынешней политической ситуацией и тем, что его женой стала Сара Кэмпбелл. Оба обстоятельства тесно связаны, и ни одно его не радовало.

И уж тем более он не в силах ничего изменить.

Из Эдинбурга время от времени доходили тревожные слухи о готовящейся войне. О том, что французы выступят на стороне принца, о корабле, чудом ускользнувшем из-под бдительного ока англичан, о том, что долгожданный спаситель уже ступил на шотландскую землю.

Оставалось уповать на всемогущего Господа.

Поймав удивленный взгляд жены, Хью заставил себя улыбнуться. Он здоровался с гостями, принимал их поздравления и делал это с такой врожденной грацией, что неизвестно, кто их больше интересовал — сам хозяин или его молодая жена. Глаза женщин, во всяком случае, были жадно устремлены именно на Макдональда, на его черные как вороново крыло волосы, аккуратно заплетенные в косичку, мощный торс, волевое лицо. В отличие от большинства находившихся в зале мужчин на Хью был не синий, а черный камзол, прекрасно гармонировавший с килтом в зелено-черную клетку и брошью, представлявшей собой огромный серебряный диск, увенчанный рубином величиной с яйцо. По преданию, рубин принадлежал еще первому Макдональду, строителю Ненвернесса.

— Ну где же волынщики, мама?

Вопрос был задан отнюдь не шепотом, но, приглядевшись, Кэтрин поняла, что вряд ли кто-нибудь слышал возглас Уильяма. Музыканты настраивали инструменты, и перекрывал эту какофонию пронзительный голос весьма пожилой глуховатой леди, расположившейся неподалеку от лэрда. Не смущаясь многочисленного общества, она громко выкрикивала свой вопрос, а затем, приставив к уху слуховой рожок, внимала ответу, благосклонно кивая головой.

— Скоро, — ответила Кэтрин, прижимая к себе сына.

В эту минуту она чувствовала себя ровесницей Уильяма. Оба, затаив дыхание, стояли у окна, наблюдая из сада за высшим обществом, съехавшимся в Ненвернесс. Зрелище было впечатляющим: прекрасные дамы в туалетах, стоивших больше, чем Кэтрин зарабатывала за год, и, конечно, импозантные мужчины. Она нарочно не смотрела на того, кто интересовал ее больше всех, словно этим поступком могла заслужить прощение за подглядывание.

Впрочем, Кэтрин с Уильямом, были не одиноки в своем любопытстве, поскольку изо всех уголков замка за гостями жадно наблюдали прислуживавшие им горничные и лакеи. Только кухарка, не имевшая возможности оторваться от плиты, была вынуждена довольствоваться подробными отчетами более удачливых слуг. Выдав ей очередную порцию сведений, они спешили обратно, ибо гости требовали неустанного внимания. Их собралось более сотни, и почти все намеревались остаться по крайней мере на неделю.

В детстве Данмут казался Кэтрин огромным, теперь же она убедилась, что по сравнению с Ненвернессом он просто скромный коттедж. С двумя обеденными залами для официальных приемов вроде сегодняшнего, просторной террасой, полусотней спален, библиотекой, кабинетом лэрда и покоями его супруги, Ненвернесс везде производил бы впечатление. Здесь же, на краю света, он казался волшебным замком, какие встречаются только в сказках.

И сегодня она стала явью.

Пламя свечей в массивных канделябрах, освещавших бальную залу, отражалось на мраморном полу и позолоте стен, изумрудно-зеленые шторы на огромных, от пола до потолка, окнах были раздвинуты, позволяя красоте ночи оттенить красоту, созданную человеком.

Увидев, как присутствующие замерли и обернулись к входу, Кэтрин догадалась, что сейчас произойдет самое главное. Послышались звуки волынок, которые возвестили о начале торжественной церемонии — официального представления Сары в качестве хозяйки Ненвернесса, супруги Хью Макдональда.

Это могло бы причинить Кэтрин боль, не сознавай она в глубине души, что все так и должно быть. Ведь незаконнорожденная дочь графа не годилась на эту роль, Ненвернесс создан для Сары, она делала ему честь своей красотой и добрым нравом.

Поскольку необычное зрелище могло оказаться интересным и познавательным для сына, Кэтрин легко уступила его просьбе «взглянуть на бал хоть одним глазком» и теперь, стоя у окна, старалась дать Уильяму необходимые пояснения.

— Видишь того мужчину впереди? — произнесла она довольно громко, не боясь, что ее услышат другие, ибо завывание волынок перекрывало любой звук. — Он из клана Макдональдсе. Рядом с ним Макаран.

— Как ты узнала?

Мальчик попытался найти разницу между двумя волынщиками, которые, на его взгляд, ничем не отличались, даже килты у них были одного цвета.

— По броши. Она у Макдональдов серебряная с рубином, такая же, как у лэрда, только поменьше. А Макараны носят золотую с изображением льва.

— Почему у них лев, а у нас нет? Наша брошь выглядит совсем невзрачной, мамочка.

Как легко сын вошел в ненвернесскую жизнь, усвоил их привычки, говорил о Макдональдах с гордостью, словно принадлежал к их клану. Да и Робби его хвалит, говорит, у мальчика большие способности, учится без труда, уже умеет читать и считать. Кэтрин от души радовалась, что Уильяму хорошо в Ненвернессе.

— Помнится, увидев их в первый раз, я подумал то же самое, но с тех пор изменил свое мнение, — раздался сзади голос Робби.

Кэтрин следовало бы услышать, как он подошел, к сожалению, увечье не позволяло младшему Макдональду передвигаться бесшумно. В другое время так бы и произошло, однако сегодня все было по-иному. Даже воздух казался не таким, как всегда, наполненным изысканными ароматами, в эту ночь террасу следовало бы украсить розами, на черном небе должны были высыпать мириады звезд. Однако сезон роз прошел, небо закрывали плотные облака, и все же ощущалось некое волшебство, созданное человеком, дерзнувшим превзойти природу. Завывание волынок, шум сотен голосов, женский смех, элегантные наряды гостей — все это придавало ночи какую-то нереальность. Кэтрин вдруг почудилось, что она словно ждет сигнала, чтобы превратиться в сказочную героиню. Кэтрин, отринувшая прошлое и не связанная с будущим… Кэтрин-красавица, златокудрая принцесса с голубыми глазами… которая по праву займет то единственное место, куда влечет ее сердце.

Улыбнувшись своим ребяческим мечтам, она повернулась к Робби.

— Похоже, кое-кто тоже решил подсмотреть за гостями из-за кустов. А я думала, только мы с Уильямом такие негодники… — задорно начала Кэтрин, но, увидев лицо Робби, мгновенно осеклась.

Из окон на дорожку падало не так много света, тем не менее она успела заметить и полный муки взгляд, устремленный младшим Макдональдом на бальную залу, и нескрываемое разочарование, смешанное с желанием. У нее защемило сердце. Как ему, наверное, больно видеть других мужчин, танцующих с дамами, когда сам он не имеет такой возможности! А Робби не сводил с них глаз, словно задавшись целью усугубить свои мучения. «Похоже, мы испытываем одинаковые чувства, — вдруг подумала Кэтрин. — Оба страстно хотим чего-то недостижимого…»

Желание поддразнить Робби сразу исчезло. Подвинувшись, она предложила ему сесть рядом. Место было не слишком удобное, зато надежно защищенное от любопытных глаз западным крылом замка, да и падать, в случае чего, невысоко, каких-нибудь три фута. Однако Робби отклонил ее предложение, не желая, чтобы Кэтрин видела, как ему тяжело садиться, а потом снова вставать. Интересно, заметила ли она, что в ее присутствии он всегда стоит?

Кэтрин не только заметила, она догадывалась о причине. Украдкой бросив на молодого человека сочувственный взгляд, она стала с преувеличенной тщательностью расправлять юбку. Сегодня Кэтрин надела удобную простую коричневую юбку из грубой шерсти и такую же неприметную блузку, а все, кто в эту ночь обслуживал гостей, облачились в накрахмаленную форму разных цветов в зависимости от обязанностей лакея или горничной. Такая почти воинская дисциплина была отличительной чертой Ненвернесса и позволяла гостям без труда ориентироваться в сонме прислуги.

— Расскажи о вашем гербе, Робби, — возбужденно блестя глазами, потребовал Уильям.

Похоже, необычность сегодняшней ночи подействовала и на него, поскольку, обращаясь к учителю, мальчик позволил себе еще большую фамильярность, чем в школе. Кэтрин это не понравилось, и она хотела пожурить сына, но Робби опередил ее:

— Давайте сегодня обойдемся без титулов и званий, хорошо?

Прислонившись к стене, он наконец взглянул на собеседников. Интересно, мелькнуло у него в голове, как этой женщине удается сохранять обаяние даже в мешковатом наряде? Наверное, причина в том, как она обращается с ребенком. Робби залюбовался Кэтрин, которая, ласково обняв Уильяма за плечи, что-то негромко ему втолковывала, указывая на волынщиков. Она сумела понравиться всем: и Молли, которой непросто угодить, и даже Мэри. Высший комплимент домоправительницы сводился к тому, что молодая вдова никогда «не ноет», ибо, по ее мнению, женщина, которая вечно жалуется, — это сущее наказание. Робби сам был свидетелем того, как однажды Мэри обожгла руку до мяса и все равно на следующий день явилась на кухню, чтобы готовить лепешки, хотя на руку было страшно взглянуть, не то что ею двигать.

— Мы называем его оком Ненвернесса, — сказал Робби, имея в виду рубин, венчающий брошь. — История камня, как и многих других вещей в нашем доме, связана с легендой. Говорят, его подарили первому Макдональду боги, хотя я подозреваю, что наш доблестный предок больше водился с контрабандистами, чем с небожителями.

— А кто такие кот… кор… контрабандисты? — с трудом выговорил непривычное слово Уильям.

— Плохие люди, которые отнимают у других вещи и деньги, — объяснила Кэтрин, с шутливым упреком глядя на Робби.

— Осторожнее, братец. Не забывай, ты говоришь о наших предках, — раздался насмешливый голос, и, подойдя к троице, Хью сказал мальчику: — Когда между двумя странами начинается война, каждая вводит у себя громадные налоги на товары противника, и тогда единственным способом вести торговлю становится контрабанда. Занятие не слишком пристойное, однако в прошлом обитатели Ненвернесса не раз прибегали к контрабанде, чтобы выжить.

— Значит, вы плохой человек? — разочарованно уточнил мальчик.

— Сам узнаешь, Уильям, — задумчиво произнес лэрд, — что ярлыки — странная вещь. Некоторые люди не обращают на них внимания, а другие обожествляют. Когда подрастешь, поймешь, что в жизни есть не только белое и черное, плохое и хорошее. Существуют еще «может быть», «иногда», «вероятно». Порой вообще бывает трудно определить, правильно ли ты поступаешь…

Вряд ли мальчик понял, о чем толкует лэрд, зато мать и Робби обменялись многозначительными взглядами.

— Кажется, я скорее все запутал, чем объяснил, — пробормотал Хью, не сводя глаз с Кэтрин.

Эта женщина сводила его с ума. Когда он слышал ее звенящий смех или видел, как, нежно улыбаясь, Кэтрин разговаривает с сыном, он терял голову. Когда она с рассеянным видом проводила рукой по бледной щеке Уильяма и при этом глаза ее светились материнской гордостью, Хью чувствовал укол бессмысленной ревности. Когда она разговаривала с Молли, ему хотелось схватить ее в объятия и унести куда-нибудь в укромное место, чтобы она беседовала только с ним. Иногда он даже просыпался по ночам, тоскуя по ее мелодичному смеху.

Пусть бы она улыбалась только ему, а не расточала свои улыбки всем подряд. Ему хотелось узнать, какой она была в детстве, кто был с ней добр, а кто причинил зло. Непреодолимое любопытство, всепоглощающее, ничем не оправданное, влекло Хью Макдональда к молодой вдове Кэтрин Сиддонс.

Он никогда не замечал, чтобы она судачила с другими женщинами, идя за водой к общему колодцу, расположенному во внутреннем дворе замка. Она не позволяла себе ходить с распущенными волосами, чтобы ледяной ветер бросал ей в лицо длинные пряди, а глаза слезились от холода. Но она и не лежала в его постели, укрытая мехами, такими же шелковистыми, как ее локоны, согретая огнем камина, занимавшего всю стену.

Лишь при одном условии Макдональд мог быть счастлив в браке — если бы его женой стала единственная женщина, о которой он постоянно мечтал, которую никак не мог изгнать из своих мыслей.

Тогда Ненвернесс получил бы ту хозяйку, которой заслуживал, а сам Хью обрел бы наконец покой и счастье.

Но, увы, желания — одно, а действительность — совсем другое!..

Интересно, мелькнуло у Робби, заметят ли эти двое, если у них над ухом выстрелит пушка? Кажется, ни его брат, ни вдова Сиддонс не отдают себе отчета в том, что находятся всего в нескольких футах от людного зала. И судя по отрешенным взглядам, их это мало волнует.

Скромность заставила молодого человека опустить глаза, и, наклонившись, он прошептал что-то Уильяму на ухо.

— Мамочка, Робби сказал, с галереи менестрелей видно гораздо лучше. Можно пойти с ним туда? Ну пожалуйста!

Только услышав голос сына, Кэтрин наконец очнулась, машинально поправила сыну воротник и посмотрела на Робби, не сознавая, что выдает себя с головой. Младший Макдональд заметил ее нерешительность, а также еще кое-что, отчего вдруг почувствовал зависть и поспешно отвернулся.

Взор Кэтрин светился любовью и желанием, но больше всего Робби поразило необычное выражение единения, словно его брат и эта молодая женщина не могли существовать друг без друга. Глаза Кэтрин были связующим звеном между ней, Хью и остальным миром, а глаза старшего Макдональда горели страстной любовью. «Это судьба», — подумал Робби и поспешил увести ребенка подальше.

— Ушел ваш телохранитель, — негромко заметил Хью, глядя на нее сверху вниз, поскольку она продолжала сидеть.

Снизу он казался ей настоящим сказочным принцем, а Ненвернесс служил прекрасной декорацией для такой сказки. Лишь она в своем затрапезном наряде совсем не подходила на роль принцессы.

Опустив голову, Кэтрин смущенно уставилась на руки. Догадывается ли Хью, как она всегда робеет в его присутствии, дрожит, словно былинка на ветру?

Ее склоненная голова олицетворяла молчаливую покорность, но глаза, когда она подняла их на Хью, опровергали это впечатление. Они согревали, манили его, как теплое одеяло в студеную ночь, горячий напиток после зимней прогулки, песня в гнетущей тишине. Эта женщина пахла не лилиями и розами, от нее исходил приятный аромат ячменя и корицы. Запах самой природы, успокаивающий, домашний… Ни разу в жизни Макдональд не вдыхал столь чувственного аромата и не смотрел на женщину, которая вызывала бы в нем такое неистовое желание.

Сегодня в его замке множество дам гораздо более красивых, с царственным взглядом, роскошно одетых, но ни одна не могла сравниться с Кэтрин, простенький наряд которой совсем потускнел на фоне сгустившейся темноты. Казалось, она должна слиться с ночью, отступить в тень, однако ее присутствие придавало ночи особую прелесть. Одежда служила временным покровом для нежной персиковой кожи Кэтрин, ее пышущего здоровьем тела. Коралловые губы манили Хью, он жаждал прикоснуться к ее щекам, вытащить из волос шпильки, чтобы каштановые локоны упали ей на плечи.

Он подошел ближе.

Да, сегодня в его замке много настоящих красавиц, женщин с не таким вздернутым носом, с ровными зубами, искусно выщипанными бровями, облаченных в дорогие наряды, привезенные со всех концов света, двигавшихся более грациозно; на руках у них, конечно, не было мозолей и царапин, следов ежедневной нелегкой работы. Эти женщины, вероятно, ни разу не обнимали своих детей с тех пор, как те покинули их утробу; в дождливую погоду никогда не играли в солдатики с сыном, чтобы его развлечь. Женщины, танцевавшие в зале, в совершенстве владели искусством флирта, могли придать движению веера сотню разных значений.

Только ни одна не могла сравниться с Кэтрин.

Глядя на до блеска начищенные сапоги лэрда, Кэтрин думала: понимает ли его камердинер, какое счастье ему привалило? Осознают ли это прачка, стирающая носки, или горничная, которая меняет белье на его постели? Они могут входить в апартаменты хозяина, ощущать неповторимую атмосферу его присутствия, хотя, наверное, даже не задумываются над этим…

Хью подошел еще ближе.

Знает ли он, что способен затмить любого из известных ей мужчин? Что, когда он рассеянно гладит по голове самого юного обитателя Ненвернесса или дружески хлопает по плечу фермера, радуясь удачной шутке, его глаза загораются волшебным блеском, придавая ему неизъяснимое очарование? Что порой в его надменном взгляде сквозит тоска, отчего у Кэтрин все переворачивается внутри? О Господи, в эти минуты ей хочется подойти к нему, обнять и утешить, словно ребенка, отогнать мрачные мысли и снять часть тяжелой ноши е его души…

Увы, она не имела на это права.

Однако права ничего не значили теперь, когда Хью стоял так близко, что она видела, как бьется жилка у него на шее, и чувствовала, как он напряжен, словно конь перед скачками. Не значили они ничего и тогда, когда он, наклонившись, взял ее руки в свои, и по всему телу Кэтрин разлилось тепло, 'проникнув в глубины существа, где уже давно безраздельно властвовал он. И когда Хью притянул ее к себе, преодолевая разделявшее их расстояние с восхитительной медлительностью, так что у нее перехватило дыхание от желания поскорее к нему прижаться, Кэтрин меньше всего думала о том, права ли она.

— Иди ко мне…

Шепот показался ей криком, это была не мольба, а приказ, негромкий, однако не не допускающий неповиновения. Она послушно дала увлечь себя в темный угол террасы не потому, что никогда прежде не слышала у Хью подобного тона. Ее убедил его взгляд, полный ненасытного желания, какое испытывала она сама.

— Иди ко мне, — повторил Хью, и она пошла, чуть не споткнувшись от спешки, от нетерпения, от желания быть с ним.

Хью старался не обращать внимания на голос совести. Единственное, чего ему хотелось, это ощутить вкус губ Кэтрин. Один раз прижаться к ее рту, и с наваждением будет покончено. Через два дня он с большинством мужчин, которые сейчас танцуют всего в нескольких футах отсюда, соберутся в Доннили, чтобы решить, как вести себя в случае войны. Но сегодня он не может думать ни о чем, только об изумительно теплой коже, прикосновении нежных рук, коралловых губах, которые всегда его манили. Один раз он почувствует их вкус…

И снова обретет душевный покой.

Он не нуждается в увещеваниях совести, внутренний голос, предупреждающий об опасности, сегодня излишен. На эту ночь он забудет о долге, хороших манерах, приличиях — словом, обо всей этой незначащей чепухе, которую родители внушили ему в детстве. И честь тут ни при чем. Он должен удовлетворить свой аппетит и выбросить из головы эту женщину.

Дойдя до края террасы, Макдональд остановился. Здесь было достаточно уединенно, а больше ждать он не мог.

— Хью… — прошептала Кэтрин, и будь он проклят, если ее губы не умоляли о поцелуе.

Она вытянула дрожащую руку, и он отшатнулся, словно от пылающего факела. Нельзя позволять ей дотрагиваться, иначе внутренняя борьба, которую он долго вел со своей совестью, окончится бесславным поражением.

— Прошу тебя, — снова раздался ее шепот.

Только сейчас Макдональд увидел, что глаза у нее затуманились слезами. О чем она просит, чтобы он отпустил ее или поцеловал? Чтобы поскорее обнял или позволил уйти? Макдональд понимал, что стоит Кэтрин к нему прикоснуться, и он овладеет ею прямо здесь, на террасе, в двадцати футах от переполненной бальной залы. И никто из этих людей его не поймет. Мужчины лишь усмехнутся, посоветуют лэрду в следующий раз предаваться своим утехам в более укромном месте. Дамы будут замирать от любопытства, но притворятся оскорбленными, а юным девицам не придется даже притворяться. И никто из гостей не поймет, до какой степени ему хочется сорвать с Кэтрин одежду, чтобы, обнаженная и дрожащая от холодного ненвернесского ветра, она с мольбой обратила к нему свой взор. Тогда он согрел бы ее, да что там согрел, разгорячил бы, заставил гореть страстью эту женщину, которая произносит его имя так, словно целует, которая при каждом удобном случае бросает ему вызов, глаза которой затуманиваются, будто обещая что-то.

Он прижал бы ее к себе с такой неистовостью, чтобы она полностью подчинилась ему телом и душой… чтобы наконец открыла, что именно обещает ему с такой готовностью и безрассудством.

Все сомнения исчезли в вихре его поцелуя. Она была воплощением женщины — нежная кожа, изящество, манящее тело. Он был воплощением мужчины — мускулистая сила и мягкость, горячие слова и нетерпеливые руки.

Прижав Кэтрин к себе, Макдональд провел ладонью по ее спине, ощутил странную податливость и покорность. Ее руки тоже обхватили его, исследуя, наслаждаясь.

Окружающий мир исчез, остались только они двое, изумленные силой обоюдной страсти; дыхание сливалось, рассудок затуманился. Жадные руки ласкали тело, досадливо натыкаясь на грубую одежду.

Его нежные губы, дерзкая пляска языка у нее во рту поразили Кэтрин своей интимностью. Он был настоящим волшебником, этот мужчина с глазами колдуна, одно его присутствие имело над ней сатанинскую власть. Ей захотелось прижаться к нему еще крепче, чтобы почувствовать, как он тверд там, где она сама мягкость, раздразнить его и себя прикосновением сосков к мощной груди, которая, в чем Кэтрин почему-то была уверена, наверняка поросла черными волосками, приникнуть бедрами к его бедрам, погладить упругие ягодицы. Власть тела была лишь одной стороной его магического влияния. Этот человек мог по-мальчишески усмехаться или сурово хмуриться, мог неожиданно разразиться раскатистым смехом. Он шел по жизни так, словно весь мир создан для него одного, но так оно и было, если считать миром Ненвернесс! Когда он двигался, от его фигуры веяло не надменностью, а врожденным аристократизмом. К этому человеку, глаза которого не могли сравниться цветом ни с чьими, к человеку доброму, справедливому и нежному, Кэтрин испытывала чувство настолько сильное, что оно ее пугало.

Хью припал к ее груди, как младенец. Нежные холмики с твердыми сосками были скрыты от него тканью блузки, но даже этого целомудренного прикосновения оказалось достаточно, чтобы вернуть Макдональда к действительности. Прикосновения и непроизвольного вздоха Кэтрин. Она не пыталась сопротивляться, напротив, в ее вздохе ощущалось нетерпеливое желание.

Они глядели друг на друга, не обращая внимания на пение скрипок, женский смех, голоса увлеченных беседой мужчин, хотя все эти звуки раздавались только в нескольких футах от того места, где находились Хью и Кэтрин. Им казалось, что они одни в целом мире, темные облака, плывущие над головой, — их покрывало, а земля под ногами — удобное ложе.

Хью пребывал во власти эмоций, которым не имел права поддаваться. Ему хотелось освободиться от пут былых привязанностей, взять Кэтрин за руки, ввести в свой внутренний мир и посмотреть, каким этот мир предстанет в ее глазах. Или коснуться ее губ трепещущими пальцами, а потом заключить в объятия это нежное творение Господа, настоящее сокровище, которое Он послал ему, Хью Макдональду, как будто знал, что именно ему нужно. Хотелось вдохнуть запах ее волос, погладить по голове, поцеловать кончики пальцев. Хотелось разговаривать с ней долго-долго, рассказать о своем детстве, о том, какой он представляет свою старость, и если она улыбнется, то посмеяться тоже. Хотелось показать Кэтрин самые укромные и таинственные уголки Ненвернесса, гулять с ней по долинам и холмам, собирать цветущий вереск. Хотелось исцеловать ее всю, ощутить, как она счастливо вздохнет от его ласк, прошептать на ухо что-нибудь нежное, чтобы увидеть, как она покраснеет или улыбнется. Только бы прикоснуться к соблазнительному телу, уткнуться лицом в его восхитительную мягкость, и тогда пусть весь мир катится к дьяволу! Еще хотелось, чтобы Сара оставалась в Англии и никогда не делила с ним ложе. Но больше всего Макдональду хотелось быть с Кэтрин.

Проникнуть в ее лоно и, услышав крик от восторга, в упоении припасть к ее губам.

Наверное, потому, что всего этого ему хотелось с такой неистовой до боли силой, которая пугала Хью, он не предпринял ничего.

Догадалась ли Кэтрин, что он представил себе в воображении? Очевидно, да, он видел это по ее глазам.

Чей-то возглас, раздавшийся совсем рядом, заставил их насторожиться, а послышавшийся затем громкий смех оторвал друг от друга.