Воровка

Глава 4

Я промахнулся. Зрители таращились на меня, будто я только что расстрелял людей в спортивном зале, а не бросил мяч. Мама постоянно поддевала меня за то, что я ничто не воспринимал серьезно. То, что у меня нет устремлений по жизни, стало семейной шуткой. Почти все, чем я занимался, давалось мне без усилий, но ничто из этого я не любил по-настоящему. Ни баскетбол, ни финансы, ни гребля, ни даже деньги, что текли в нашу семью так легко. Поэтому во мне разверзалась пустота. Мои друзья – те, с которыми мы выросли вместе, – тратили время и деньги, покупая билеты на бейсбол, футбол или баскетбол, билеты на места в ложе или на полу. И я ходил с ними на гребаные игры и даже получал от них какое-то удовольствие, но, в конце концов, ничто не заполняло пустоту внутри меня. Я начал читать книги по философии и даже посетил несколько занятий на втором курсе. Философия мне понравилась: она давала опору, веру во что-то. Однако затем в моей жизни появилась Оливия Каспен, и я потянулся к ней. К ее философии, к маске ее эмоций. Ее я воспринимал серьезно. Всю ее, все сто пятьдесят сантиметров ее роста. Ее острый язык, ее пренебрежение, то, что она никогда не улыбалась, – все это пленяло меня. Мне хотелось отдать ей что-то взамен. И я бросил мяч мимо.

– Это правда?

Я оторвался от тарелки с панкейками. Дезире, одна из чирлидеров, плавно опустилась на противоположное сиденье. На ней был вчерашний макияж и бейсбольная футболка моего приятеля Киля. Почему девчонки постоянно носят футболки своих парней? Еризед.

– Что – правда?

– Ты промахнулся из-за девушки?

– С чего ты взяла?

Я отодвинул тарелку и сделал глоток чая.

– Все только об этом и говорят, – усмехнулась она, отщипывая кусочек моего панкейка. Тот тут же оказался между ее зубов.

Я посмотрел на нее, прищурившись. Притворяться очаровательным становилось все сложнее, учитывая, как потели мои ладони.

– И кого же они считают виновницей?

Если бы кто-то выяснил, что я провалил решающий бросок из-за Оливии, ее поставили бы в крайне неудобное положение.

Дезире слизнула сироп с пальцев:

– О, кое-какие слухи ходят. Но где ложь, где истина? Ты в курсе, как бывает.

Я пожал плечами, стараясь казаться равнодушным, но в лопатках скапливалось напряжение.

– Давай же, Дез, просвети меня.

Она сжала губы и наклонилась вперед:

– Кто-то с юридического. Никто не знает, кто она, но некоторые видели, как вы разговаривали перед тем, как ты промахнулся.

– Может, мне просто не повезло, – сказал я, отставляя кружку и поднимаясь, чтобы уйти.

Дезире улыбнулась:

– Может быть. Но раньше тебе всегда везло. По-моему, это даже романтично.

– Романтично? – повторил я.

Я склонился так низко, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, что пришлось опереться руками о стол.

– Разве я похож на того, кто выкинул бы что-то подобное, Дез?

Она действительно долго вглядывалась в меня, прежде чем покачать головой:

– Если честно, нет.

– Вот тебе и правда.

И я направился прочь, отирая мокрые ладони о штанины брюк. Сколько людей видело, как мы разговаривали с Оливией? Так глупо… беспечно, но я не мог предугадать брошенный ею вызов.

Если бы все пошло по моему плану, она согласилась бы на свидание, если бы я попал в корзину. Тогда в выигрыше остались бы все, а я особенно.

И все же, я не мог перестать улыбаться, пока спускался по лестнице перед обеденным залом. Ну и пусть. Девушки редко меня удивляли. Ради свидания с ней я бросил бы мимо еще пятьсот раз.

Я никогда не ощущал ничего похожего на то, что меня заставляла ощущать Оливия.

Она обжигала. Пылала, словно костер, когда входила в комнату, и волнами распространяла жар вокруг себя. Она была обозленной, страстной и бесстрашной. И горела так ярко и больно, что люди не приближались к ней. Отличный трюк, только вот я обожал играть с огнем.

Бах, бах, бах, ее пули пронзают меня.

– Думаю, мы просто несовместимы.

Она боялась меня. Я понял это в тот же момент, когда наши взгляды пересеклись под уродливым деревом. Она могла не знать, какой у нее типаж, зато знал я.

И почти рассмеялся. Она произнесла те слова в своей лаконичной манере, как нечто само собой разумеющееся, цепляясь взглядом за что угодно, кроме моего лица. Неделей раньше мы сходили на свидание. Я втянул ее в него чуть ли не обманом, послав ей письмо с тем самым баскетбольным мячом, заслужившим мне его, и запиской с указанием места встречи, в библиотеке. Библиотека прошла отлично. На Оливии была рубашка с длинными рукавами и черной тесьмой, настолько облегающая, что подчеркивала каждый изгиб ее тела, не говоря уже о коже цвета слоновой кости, проглядывающей сквозь кружево. Мне хотелось поцеловать ее прямо там, среди стеллажей. Я бы подтолкнул ее к секции Диккенса, если бы это ее не спугнуло. На встречу она согласилась неохотно. Я отвел ее к «Джексону», в свое любимое кафе-мороженое. В начале вечера она держалась официально, но затем открылась и даже рассказала кое-что о своем прошлом. Мне показалось, все складывалось лучшим образом. Пока…

Думаю, мы просто несовместимы.

– Мне так не кажется, – сказал я.

Напряжение между нами можно было резать ножом. Либо она застряла в стадии отрицания, либо лгала самой себе, и я руку бы дал на отсечение, что суть именно во втором.

Она моргнула – несколько раз, быстро, будто колибри своими крыльями:

– Ну, извини. Видимо, мы на разных волнах.

«На волнах» она протянула, будто не уверенная, подходящее ли использует слово. На самом деле мы были на одной волне – я хотел ее, а она хотела меня. Но я не собирался быть тем, кто укажет ей на это. Оливия еще не подозревала, чего желает.

– Нет, я не об этом. Я знаю, что нравлюсь тебе так же, как ты нравишься мне. Но это твой выбор, а я джентльмен. Хочешь, чтобы я отвалил? Ладно. Прощай, Оливия.

И я ушел – прежде, чем схватил бы ее, прежде, чем встряхнул бы, взывая к ее здравому смыслу.

Не уходи! Борись с ней – борись с ней за нее!

Вот о чем я думал. Но меньше всего меня прельщало гнаться за кем-то, кому я безразличен. Или за кем-то, кто считает, будто я ей безразличен.

Вернувшись в общежитие, я распаковал теплое пиво. Отвергали меня впервые… крайне неприятно. Крайне ненормально, вообще-то. По крайней мере, так мне казалось. Я выполнил все, о чем она просила. Товарищи по команде не общались со мной, тренер отстранил меня, и мое сердце ныло. Ныло. Как я мог чувствовать что-то настолько всепоглощающее к кому-то, с кем едва успел познакомиться?

Я глотнул пиво, достал учебник по статистике и тридцать минут зависал на одной странице, не видя ничего, ни единой строчки. Хотя нет, это ложь, конечно. Я видел Оливию Каспен.

Я видел ее везде. Притворялся, что это не так. Притворялся, будто она была просто одной из девчонок, а не той самой девчонкой, которую я хотел. Друзья опасались, что у меня поехала крыша. Они сошлись в едином мнении – я хотел ее потому, что она не могла быть моей. Они хлопали меня по плечу и указывали на случайных девушек из кампуса, которые точно переспали бы со мной. Секс-терапия, как они это называли. Я попробовал, дважды или трижды – безрезультатно. Я оказался на скамейке запасных не только в игре – меня отвергли, и я сходил с ума по девушке, которую поцеловал лишь один раз. Когда кто-то предположил, что она могла быть лесбиянкой, я ухватился за эту идею. Однако всего лишь через пару месяцев после того, как она сказала, что мы несовместимы, она начала встречаться с целым парадом отбитых тупиц. Я их всех ненавидел. И поэтому решил забыть о ней. Она была не той, кем казалась.

А затем мы встретились с Джессикой. Первое, что она сказала мне:

– Черт возьми, даже не знаю, чего хочу больше – облизать тебя всего или выйти за тебя замуж.

Я сказал:

– Как насчет и того, и другого? – и так все и случилось. Мы с Джессикой сошлись. Джессика Александер была сексуальна, добра и легкомысленна – совершенно мой типаж. А еще она была умна, хотя это едва угадывалась за тем, как она щебетала о всяких пустяках вроде шмоток и кинофильмов. Мне нравилось быть с ней. Нравилось заниматься сексом с ней. Она словно смягчала меня, и я не чувствовал себя столь на взводе. Постепенно Оливия отошла на второй план, и спустя некоторое время я даже смог шутить о ней. Оглядываясь назад, казалось смешным, как я мог настолько помешаться на девушке, которую едва знал. Но потом, когда начало вериться, что все складывается так, как мне бы того хотелось, я обнаружил, что Джессика забеременела и сделала аборт втайне от меня. И сообщила мне об этом не она. Вот что меня убивало: она приняла решение за меня. Это был мой ребенок… мой. Я хотел его. Я бы забрал ребенка к себе, если бы Джессика отказалась от него. Я ударил кулаком по дереву, сломал запястье, и моя любовная жизнь впала в анабиоз.

После развода моя мама изъявила желание вернуться в Америку – она родилась в штате Мичиган. Ее отец, мой дедушка, познакомился с моей бабушкой в Кембридже, где учился по обмену. Поженившись, они осели в Америке, где и родилась мама. Однако бабушка тосковала по родине, и ради нее дедушка продал землю и дом, и они переехали обратно в Англию. Мои родители вращались в одних социальных кругах, и в своем роде просто случились друг с другом. Выбирая нам имена, мама жестко отклонила варианты вроде Сэмов, Альфредов и Чарльзов в пользу того, что звучало бы по-американски. Поймав отца за изменой в третий раз, она собрала вещи и улетела в Америку. На мне это отразилось куда сильнее, чем на брате. Какое-то время я винил в разрыве родителей мать – до тех пор, пока не приехал на очередную свадьбу отца. Когда я увидел, как он дает клятвы в четвертый раз, до меня дошло. Я даже толком не понял, как звали его новую жену. Элизабет? Виктория? Точно что-то с флером британской короны. Но тогда же я окончательно решил, что не принимаю развод как концепт. Нельзя приносить клятвы и нарушать их. Если бы я женился, то на всю жизнь. И никогда не относился бы к браку как к краткосрочной аренде. Никогда.

Я хотел жениться на Джессике. То есть не то чтобы я успел купить кольцо, но я представлял ее в своем мире. Она нравилась моей матери и любила меня. Все было очень просто. Но, узнав, что она сделала аборт и не сочла нужным рассказать мне о беременности, я потерял контроль. Разве мое слово не должно было что-то значить, когда речь шла о моем ребенке?

А затем Оливия вернулась. Вернулась, танцуя, будто сирена. Я точно знал, что у нее на уме, когда она явилась в мое общежитие и поманила меня пальцем с танцпола. Если бы она не вернулась ко мне, я нашел бы ее сам. Забудь все, что знаешь, сказал я себе. Ты принадлежишь только ей. Не берусь гадать, откуда я знал об этом. Возможно, наши души соприкоснулись под тем деревом. Возможно, я просто решил любить ее. А возможно, любовь вообще не могла быть чьим-то решением. Но когда я смотрел на эту девушку, то и себя видел иначе, и вовсе не в выгодном свете. Ничто не удержало бы меня от нее, а подобное толкает человека на вещи, на которые он и не предполагал, что способен. То, что я чувствовал к ней, ужасало меня. Это было пожирающей одержимостью.

По правде, тогда я коснулся лишь поверхности одержимости. Настоящая одержимость ждала впереди.