Воспоминания о народном ополчении

В ОБОРОНЕ

Как я помню, около 10 сентября наша дивизия, входившая в 24 армию резервного фронта, получила участок переднего края обороны западнее и северо-западнее города Ельни. Помню, как мне в этот период пришлось побывать в расположении нашего артиллерийского полка. Там встретился я с Бармашевым А.А., бывшим председателем профкома института. Он был богатырского телосложения, энергичный, волевой человек. Когда мы говорили с ним о нашей дивизии, он сказал: "Да, мы теперь к бою готовы, у нас есть все необходимое".

10 сентября 1941 года штаб дивизии передислоцировался в деревню Мойтево (Мойтево теперь нет, на карте Смоленской области есть деревня Ходыкино, в которую она влилась), что расположена северо-восточнее города Ельни, примерно в одном километре от него.

Линия фронта проходила западнее Мойтева на 5-6 километров. Мойтево было небольшой деревней, вытянувшейся вдоль дороги, идущей от Ельни в сторону Вязьмы.

В деревне было не более 20 домов. Окрестности Мойтева были сравнительно бедны природой: в обе стороны, на восток и на запад, простиралась довольно ровная местность, местами пересекавшаяся небольшими оврагами и холмами. Деревня располагалась на склонах небольшой ложбины, обращенной в сторону востока. Со стороны запада часть деревни была прикрыта гребнем холма. Это было очень важно, т.к. делало эту часть деревни недосягаемой для немецкой артиллерии.

С западной окраины Мойтева была видна Ельня, до которой по равнине шла проселочная дорога. За Ельней и западнее ее виднелся лес, до которого было не менее трех километров. От немцев в Мойтеве остались довольно большие блиндажи, расположенные на скатах оврага восточнее деревни. Эти блиндажи использовались для размещения некоторых отделов штаба.

Люди комендантского отделения разместились в маленьких землянках, вырытых также немцами. Эти землянки походили скорее на земляные конурки. Они были устроены так: прямоугольная яма, затем ряд досок и бревен, взятых из крестьянских построек и сверху слой земли; на дно ямы немцы настлали ботвы и сена. Эти землянки вмещали от двух до пяти человек. В одной из этих землянок расположились мы с Волковым.

Кругом Мойтева на поле то тут, то там были установлены орудия нашего артполка. Эти орудия были вкопаны в землю и покрыты сверху маскировочной сеткой. За деревней в ложбине располагалась батарея тяжелых минометов также нашей артиллерии.

Нередко над Мойтевым пролетал немецкий снаряд, распространяя еле слышный звук, напоминающий не то свист, не то пение струны. Иногда на поле перед Мойтевым разрывался какой-нибудь одиночный снаряд, и в ответ на это звучал выстрел одной из наших пушек. Все это напоминало, что где-то рядом проходит передняя линия обороны, на которой стояли теперь полки и батальоны 6-й дивизии народного ополчения. Но надо прямо сказать, что в первые дни после нашего переезда обстановка в Мойтеве была довольно спокойная. Разрывы снарядов были редки. Иной день на всем видимом из Мойтева поле не разрывалось ни одного снаряда.

Охрану штаба в Мойтеве несло одно комендантское отделение, т.к. Мойтево было значительно меньше Пожогина, и местность была довольно ровная. Но близость фронта требовала особой бдительности. Посты проверялись по несколько раз в ночь, спать ночью почти не приходилось всему составу комендантского отделения. Мы имели теперь ежесуточный пароль, который проверялся у каждого, прибывающего в расположение штаба, особенно, если это происходило ночью.

Днем мы оставляли всего три поста: у входа и выхода из деревни, и один пост западнее деревни для наблюдения за окрестностями. Кроме наших постов некоторые отделы штаба имели свои особые посты.

При передислокации штаба я особое внимание обратил на выбор дома для полковника Шундеева, но на этот раз прибывший из Пожогина полковник не только не возмущался, а сказал, что разместится в том доме, который я ему укажу. И когда я стал объяснять тактические преимущества дома, который я для него выбрал, он остановил меня и сказал: "Мне все равно, покажите, где я должен остановиться".

После разговора в Пожогино полковник стал очень внимательно относиться ко мне.

В связи с тем, что части дивизии заняли участок передовой линии обороны, работа штаба оживилась: больше приезжали из частей, чаще командир, комиссар и, особенно, начальник штаба тов. Лебедев и другие работники штаба ездили в части на передовую.

В политотделе проходила работа по переподготовке и повышению квалификации политического состава. Там работала школа для политических работников, в которой обучалось около 30 командиров. Первый отдел и шифровальный отдел принимали и отсылали шифрованные телеграммы, приказы и сводки. Отдел боепитания занимался снабжением частей дивизии снарядами, патронами, горючим. Расход боеприпасов увеличился, т.к. части дивизии, находясь на передовой, вели перестрелку с немцами.

Штаб дивизии имел телефонную связь со штабом армии и со штабами полков. Кроме того, в распоряжении штаба находилась походная радиостанция.

В этот период запомнился мне комиссар штаба дивизии тов. Костюк А.И. До войны он был деканом эксплуатационного факультета МИИТа. Он был всегда бодрый, веселый, умел объяснить обстановку, успокоить людей, вселить в них чувство уверенности и успеха нашего дела.

Я несколько раз слушал с другими, как товарищ Костюк говорил о положении на фронтах, о задачах дивизии, о том, как ведут себя немцы на нашем участке фронта. Так протекала жизнь штаба дивизии в течении первой недели с момента нашей передислокации в Мойтево.

19 сентября пришло известие, что наша дивизия стала кадровой и получила наименование 160 стрелковая дивизия. Да, теперь мы полностью вооружены, обмундированы, прошли школу прифронтовой жизни и во многих отношениях сравнялись с кадровыми частями. Но предстояла еще большая работа по перестройке ополченческой дивизии в кадровую. Числа 22 сентября группа ополченцев во главе со студентом МИИТа В.С. Ницурой (или В.С. Мицерой) была направлена в Москву для получения удостоверений личности армейского образца. У ополченцев удостоверений не было или были довоенные.

Неподалеку от Мойтева (несколько восточнее его) расположился саперный батальон, где мне иногда приходилось бывать по делам охраны штаба. В штабе батальона я обычно говорил обо всех этих делах с помощником начальника штаба батальона тов. Запорожцем Григорием Ивановичем, у которого я учился в институте по математике. Григорий Иванович ревностно относился к военной службе и всегда оперативно выполнял требования по выделению людей для нужд штаба дивизии.

Числа 22 сентября Саша Волков и я пошли в баню в Ельню; это была первая баня с тех пор, как мы покинули Москву. Конечно, мы мылись в речках, но очень не систематически, и теперь, когда появилась возможность помыться в настоящей бане, мы очень этому обрадовались. Кроме того, нам хотелось посмотреть город Ельню, который побывал в руках фашистских захватчиков и был освобожден нашей армией.

Собрав смену белья, мыло и раздобыв откуда-то мочалки, мы двинулись в Ельню. Был чудесный осенний день, нам было легко, т.к. мы оставили в Мойтеве свои куртки и вещи. Мы шли по дороге, которая извиваясь пересекала большое поле. Собственно, с начала войны мы шли просто так в первый раз. Теперь мы могли посмотреть кругом, вдохнуть поглубже прекрасный воздух полей, поразмять спину, почувствовать всю чарующую прелесть нашей русской природы.

Мы шли не спеша, смотрели, как артиллеристы возились около своих орудий, накрытых маскировочными сетками. Спокойно смотрели, когда вдали одинокий снаряд, взорвавшись, поднимал вверх столб земли и пыли. Мы чувствовали себя спокойно, и, казалось, ничто не могло нарушить это спокойствие первого отдыха за последние 2,5 месяца.

По мере того, как мы приближались к Ельне, очертания города вырисовывались все отчетливее. Город был маленький, большинство домов - одноэтажные, очень похожие на дома подмосковных дачных мест. Справа вырисовывалось каменное здание из красного кирпича с высокой каменной трубой. Это, как мы уже знали, был винный завод. В городе было еще несколько каменных домов, помнится, не более, чем в два этажа. Город не был разрушен полностью, но носил сильные следы бомбежки, артиллерийского обстрела, и, видимо, грабежей.

Населения в городе почти не было, двери многих домов были открыты настежь. Сквозь эти открытые двери, выбитые стекла окон виднелись порой совершенно чистые жилые комнаты; иногда в окне висела белая занавеска, тогда как в другом окне зияла пробоина через разбитую стену прямо в открытое небо.

Мы остановились около здания городской аптеки. Около нее валялись всякие склянки, посуда из-под лекарств, изломанные аптекарские весы и другая аптекарская утварь. Окна аптеки были выбиты, двери открыты, но на плинтусах еще не осело много пыли и казалось, что аптека еще совсем недавно обслуживала своих посетителей.

Но людей почти не было видно: жители города частично эвакуировались вглубь страны, частично были угнаны немцами на оккупированную территорию. Эти сведения мы получили от жителей деревни Мойтево. Здание, в котором располагалась баня, сохранилось довольно хорошо, выбитые окна были закрыты фанерой, так что внутри бани было тепло. В бане мылись и ополченцы, и кадровики. Воды хватило и холодной, и горячей, и, помывшись вволю, мы вышли на улицу, почувствовав какую-то особую свежесть, легкость и бодрость.

На обратном пути мы зашли в один довольно хорошо сохранившийся дом. Нас тянуло туда, т.к. мы уже давно не были ни в одном каменном доме и последние месяцы почти полностью прожили на открытом воздухе. Кроме того, хотелось взглянуть, как жили люди до того, как с насиженных и обжитых мест выгнали их немецкие захватчики.

Дом и внутренность дома сохранились прекрасно: в некоторых окнах даже уцелели все стекла, еще пахло свежей краской стен, белизной сверкали подоконники, на которых осел тонкий слой пыли, но, несмотря на внешнюю сохранность, дом носил на себе следы какой-то борьбы, поспешного бегства. Видно было, что в доме жили интеллигентные люди: в одной из комнат, упав одним краем на стол, валялся книжный шкаф с раскрытой дверцей; книги с его полок упали рядами на пол. По виду книг можно было определить, что их хозяин был очень аккуратный человек, тщательно и долго собиравший свою библиотеку. Тут были книги Фламариона, Майна Рида, Жюля Верна, книги по географии, по истории (Лависс и Рамбо), такие же, какие были у нас дома. Вообще, набор этих книг, валявшихся в беспорядке, напоминал мне наши книги, книги моего отца, напомнил мне наш дом, нашу жизнь, нашу семью. Я представил себе всю трагедию, постигшую жителей этого дома, их горе стало для меня моим собственным горем. Жгучая досада за эти книги, за их хозяев, переросла в моей душе в возмущение против войны, против варварских поступков немецких фашистов.

Вдруг я представил себе, что судьба людей этого дома может стать судьбой моих близких: матери, отца, жены, и от этого у меня стало как-то тяжело на сердце.

Из Ельни мы возвращались быстрее: стало холоднее, из головы не выходили аккуратные комнаты и книги, рассыпавшиеся по полу из упавшего шкафа, не выходили картины трагедии, которая разыгралась в этом мирном уголке нашей Родины.

Числа 25 сентября к нам из Москвы приехала делегация от трудящихся Дзержинского района. В составе этой делегации были представители районного комитета партии, представители из МИИТа, с завода "Борец", из Министерства внутренних дел и из Министерства иностранных дел. Делегация привезла нам несколько грузовых машин с подарками от жителей Москвы. Мы были рады оказанному нам вниманию и рады тем подаркам, которые получили. Но главное было - внимание.

Гости рассказывали о жизни Москвы, мы интересовались всем: часто ли бывают бомбежки, сильно ли пострадала Москва, как идет работа на заводах и в учреждениях, как идет торговля в магазинах, какая в Москве погода, что говорят о войне и т.д.

Гости отвечали на все вопросы и в свою очередь интересовались нашей жизнью, делами дивизии, положением на нашем участке фронта, трофеями, полученными нашей армией в наступлениях под Ельней и многим другим. К сожалению, я забыл фамилии товарищей, приезжавших к нам из МИИТа, но помню, как миитовские ополченцы окружили приехавших и вели с ними беседу.

Мне передали привет и письмо из дома. Мы спрашивали про тех, кто был уволен из ополчения по состоянию здоровья. Я спрашивал, как чувствует себя А.Ф.Смирнов, который очень сильно болел, в конце августа был уволен из армии и вернулся в МИИТ. Мы спрашивали приехавших, как новый набор, как учатся студенты, как здоровье того или иного из наших уважаемых профессоров.

Этот визит оставил у меня, как и у многих других, самое теплое воспоминание. Мы просили передать нашу горячую благодарность трудящимся Дзержинского района за внимание и за полезные и дорогие нам подарки.

Числа 28 сентября в командировку в Москву с группой ополченцев для получения оружия уехал командарм второго ранга Орлов, они получали в штабе дивизии командировочные удостоверения.

Как-то в эти же числа встретил я на улице Мойтева комиссара дивизии Савельева. Поздоровавшись с ним, я хотел пройти мимо, но Михаил Никитич остановил меня, и мы вместе с ним пошли по дороге. "Вот видите, у немцев не хватает меди и латуни, - говорил он, показывая на орудийные гильзы, оставшиеся на земле в том месте, где у немцев стояла артиллерийская батарея. - Видите, они вынуждены заменять латунь железом, и это из-за недостатка меди и латуни". В гильзах, о которых он говорил, боковые поверхности были выполнены из листового железа, свернутого по спирали. "Скоро запасы немецкой армии истощатся, у них уже не хватает нефти и каменного угля. А вслед за тем наступит крах гитлеровской авантюры". Потом Михаил Никитич как-то тяжело вздохнул и, некоторое время помолчав, сказал: "Скомплектовал я дивизию, обучил ее, а в бой идти не придется". "А почему?” - спросил я. "Меня переводят комиссаром железнодорожного узла. К вам приедет новый комиссар тов. Белов[2]. Он - кадровый и имеет большой опыт политической работы. А все-таки жаль мне оставлять дивизию, хотел бы повести ее в бой".

Что говорили мы потом, я не помню, но только уже через два дня после этого разговора в нашей дивизии появился новый комиссар - полковой комиссар Белов. Он был очень энергичный человек. Его энергия сразу стала чувствоваться: он ездил в части, говорил с работниками штаба, вникал в работу отделов. Товарищ Белов был очень непосредственный, живой, простой и остроумный человек. В нем чувствовался навык армейской работы с людьми, какая-то практическая сметка и ухватка.

Период относительного затишья, который наступил на фронте после ельнинского наступления Красной армии, начал к концу сентября сменяться периодом все более ожесточенной борьбы. Мы чувствовали и видели, что командование фронта готовит какие-то большие операции. Оживление было заметно даже днем. Видно было перемещение войсковых частей; то там, то тут появлялись новые орудия. Особенное оживление ощущалось ночью, когда к фронту прибывали тягачи с орудиями, танки, автомашины.

От моторов тягачей, танков, автомашин ночью по всей округе стоял особый шум - шум современной войны. Мы ожидали большого нового наступления Красной армии на Центральном фронте.

Тридцатого числа мы с Волковым снова пошли в Ельню, чтобы помыться в бане. Теперь на западную часть поля, через которое мы проходили, то и дело падали снаряды, и с нашей стороны велась не очень интенсивная, но довольно систематическая артиллерийская стрельба. По дороге мы заметили немецкое кладбище. Аккуратными рядами стояли десятка два крестов, перед каждым из них на холмике земли лежала немецкая каска. Волков хотел сломать эти кресты, но я остановил его, сказав: "Пусть они стоят как память для тех, кто посмеет посягнуть на нашу землю".

В бане вместе с нами мылись танкисты. Они шутили, что генерал им сказал, что в следующий раз они будут мыться в Смоленске. Да мы думали, что на днях начнется большое, даже решающее наступление Красной Армии на немецко-фашистские войска в районе Центрального фронта. Но события приняли совсем другой оборот.

С конца сентября немцы начали активизироваться на Центральном фронте и, в частности, в районе обороны нашей дивизии и соседней с ней 9-ой дивизии Народного ополчения Кировского района города Москвы, которая занимала участок переднего края обороны южнее Ельни и стала также кадровой.

Приезжая с передовой, комиссар дивизии Белов и начальник штаба дивизии полковник Лебедев говорили о том, что в целом ряде мест немцы пытаются атаковать передний край нашей обороны. Наши части отбивали эти атаки.

Бывавшие на передовой работники штаба наблюдали так называемую психическую атаку немцев, которые подобно офицерским полкам в период гражданской войны строями рот двигались на наши окопы. Полковник Лебедев оценивал эти действия как определенный вид боевой разведки.

В штаб из частей стали поступать сведения о раненых и убитых; наша дивизия вступила в полосу жестоких боев с немецко- фашистской армией.

Утром 1-го октября был убит один из работников штаба - аспирант МЭМИИТа Казаченко, очень славный молодой человек, отличавшийся свежестью красок лица. П.Ф. Казаченко был смертельно ранен на передовой, куда он попал, выполняя задание штаба. В бессознательном состоянии ночью его привезли в штаб на грузовой машине, которую мне пришлось встретить, он умер через несколько часов. Казаченко похоронили где-то около деревни Мойтево.

Утром 1-го октября в штаб дивизии доставили пленного немца. На мою долю выпала обязанность водить его на допрос в землянку, где его допрашивал комиссар дивизии Белов. Водили мы немца по Мойтеву с завязанными глазами, как это положено делать с пленными в районе штабов действующей армии. Немец был среднего роста, довольно щуплый, с темными волосами; он был одет в серовато-зеленый китель и такого же цвета брюки, заправленные в сапоги с широкими голенищами раструбом, на непривычных для нас высоких каблуках на конус. Под кителем у него был надет шерстяной свитер, довольно тоненький. Шинели у него не было. Когда мы спросили, где у него шинель, он сказал, что они пока шинели не получали. В кармане у него был кошелек, в котором находились деньги и личный номер на металлической пластинке, который заменял ему удостоверение и то, что называлось у нас медальоном или смертником. Кроме того, у него в кармане были грязнейший носовой платок, пачка сигарет.

Комиссар дивизии задавал через переводчика пленному вопросы. Тот назвал часть, в которой служил, сказал, что на фронте уже около месяца. Я спросил, кем он работал до войны, и есть ли у него семья. Он ответил, что по специальности он строительный рабочий, и что у него есть двое детей. Затем по приказанию комиссара пленному принесли поесть. Ел он с жадностью, видимо, проголодался. После еды он вынул сигареты (мы не отобрали их у него) и закурил, прикурив от керосиновой лампы, которая стояла на столе. Товарищ Белов спросил пленного, курят ли немецкие солдаты в присутствии своих офицеров. Выслушав переводчика, немец заволновался и хотел выбросить сигарету, но комиссар разрешил ему докурить. Затем комиссар задал ему еще несколько вопросов: почему он такой грязный, почему у него до сих пор нет шинели и ряд других вопросов, касающихся быта и положения немецкой армии. Пленный охотно отвечал на все вопросы и вдруг сам задал вопрос. Мы все поняли его без переводчика - он спросил, сколько еще километров осталось до Москвы. "Сколько бы ни осталось, но немецкой армии до Москвы не дойти", - просто и спокойно ответил комиссар дивизии. Немец смутился, поняв, что его вопрос невольно выдал мысли солдат гитлеровской армии и его собственные мысли. До этого мне приходилось видеть пленных всего один раз, когда мы по каким-то хозяйственным делам были в штабе 24 армии. Тогда я видел пленных издали, теперь же я видел и говорил с настоящим немецким солдатом, мог задавать ему вопросы и слышать, как с ним говорили другие. Откровенно говоря, этот щуплый грязный немец показался мне несчастным. Против него насторожила несколько развязная манера его разговора - откуда появилась эта, сквозившая порой в его словах и движениях, скрываемая порой рабским раболепием, но все же уверенность?

Утром 2-го октября 1941 года мы с Александром Волковым проснулись в своей землянке от какого-то гула, вся земля дрожала. Едва открыв глаза, мы выскочили на поверхность. Солнце еще не взошло, но восток уже алел зарей, светало. Грохот, который поднял нас на ноги, шел с запада, это была колоссальная артиллерийская дуэль между немецкой и нашей артиллерией. Все кругом гудело, земля дрожала от сотен и тысяч артиллерийских выстрелов и взрывов снарядов. Казалось, что звуки уходили далеко на север и юг, обнаруживая невидимую для глаз линию фронта. Взошло солнце, его первые лучи скользнули по земле и осветили панораму полей и лесов, положили тени на утренний туман в ложбине, осветили розоватым светом дымное облако, которое медленно поднималось над лесами и полями. Теперь линия фронта была не только слышна, но и видна. От горизонта до горизонта с юга на север протянулась над линией фронта полоса дыма и пыли, поднятая взрывами снарядов. Снаряды рвались и в Ельне, и на поле между Ельней и Мойтевым, но главная их часть рвалась там, где была передовая линия обороны.

Иногда снаряды пролетали над Мойтевым и разрывались где- то позади деревни. Было видно, как в высоте над лесом и Ельней вспыхивали облачка шрапнели.

Артиллерийская стрельба продолжалась более часа, а затем так же внезапно смолкла, как и началась. Установилась непривычная тишина, напоминавшая пустоту.

Как и всегда начиналось утро, и только на западе во весь горизонт долго еще была видна лента дыма и пыли, грандиозно поднимавшаяся к небу.

Вскоре мы узнали, что немцы произвели артиллерийскую подготовку, на которую ответили наши орудия. Вслед за артиллерийской подготовкой немцы атаковали наши части на участке нашей дивизии и на участке обороны 9-ой дивизии Народного ополчения.

Второго октября эти атаки были отбиты. Вернулся с передовой комиссар дивизии товарищ Белов, уехал на передовую начальник штаба дивизии товарищ Лебедев. В штаб поступали донесения об атаках немцев, о наших потерях, об убитых и раненых.

В этот день в штабе шла напряженная работа; было решено выкопать окопы по окраинам Мойтева на случай прорыва немцев к деревне, руководство работами было поручено мне. На рытье окопов использовались бойцы комендантского отделения и, главным образом, выделенный взвод из состава саперного батальона. Работа кипела, люди не успевали есть, никто, казалось, не замечал времени. Ночью охрана штаба была усилена. Заснуть удалось лишь под утро. И опять, как накануне, но несколько позже по времени, нас разбудила артиллерийская канонада. Как накануне, гудела земля, точно кто-нибудь молотил ее огромным молотом. Так же в непрерывный грохот и гром сливались выстрелы и взрывы снарядов. Артиллерийская стрельба продолжалась около двух часов и смолкла, как накануне. И так же, как накануне, над линией фронта поднялась к небу полоса дыма и пыли. Но сегодня за артиллерийской перестрелкой последовала продолжавшаяся больше, чем до половины дня, пулеметная, винтовочная и автоматная стрельба.

В штабе говорили о том, что немцы атакуют на многих участках обороны нашей и соседней дивизии. Обстановка в штабе была очень напряженной, в связи с активными боевыми действиями во всех отделах стало много новой сложной и неотложной работы. Комендантское отделение продолжало нести охрану, выставив с западной стороны дополнительные посты, время дежурств удвоилось, смены караулов не хватало.

Утро следующего дня началось вновь артиллерийской подготовкой со стороны немцев.

В это утро артиллерийская подготовка казалась особенно ожесточенной и продолжительной. Видимо, немецкое командование стянуло на наш участок фронта еще больше артиллерии, чем накануне. Артиллерийская подготовка прекратилась часам к 9-ти утра. Но, как и накануне, стала слышна пулеметная и автоматная стрельба. Сначала она была слышна на прежнем месте, там, где и в прошлые дни, а потом мы стали замечать, что звуки выстрелов стали перемещаться на восток. Особенно это было заметно на нашем левом фланге против и южнее Ельни.

К середине дня по дороге, которая проходила южнее Мойтева, и по дороге, на которой Мойтево было расположено, стали двигаться отступающие части. Мы не пускали их в деревню, но они обходили ее по полю, двигаясь в сторону Волочка и в сторону Вязьмы.

Главная часть отступающих были ополченцы 9-ой дивизии, на участке которой немцы сегодня утром предприняли сильное наступление. Командование дивизии приказало нам задерживать отступающих и размещать их в окопах, которые были вырыты юго- западнее деревни Мойтево.

Комендантское отделение с трудом справлялось с этой задачей. Нам удалось разместить в вырытых окопах около сотни бойцов.

Вечером надо было кормить этих людей, запасов продовольствия в эти дни в штабе не хватало, не было подвоза.

Мы нарыли на огородах около Мойтева картошки, на кухне нам ее сварили, дали немного хлеба и соли, и этой пищей накормили наших новых товарищей.

Всю ночь в штабе никто не смыкал глаз. Линия фронта освещалась теперь осветительными ракетами, такими, какие я видел в Пожогине месяц тому назад. То там, то здесь, западнее Мойтева и южнее его, раздавались выстрелы и автоматные очереди, которые мы научились теперь различать. По звукам было слышно, что линия фронта на нашем левом фланге передвинулась вглубь нашей обороны и теперь проходила несколько восточнее Мойтева.

Командир дивизии полковник Шундеев не отходил от телефонов, которые находились в одном из блиндажей на склоне оврага за Мойтевым. Комиссар дивизии несколько раз в ночь уезжал и возвращался. Комендантское отделение продолжало нести охрану штаба. Смены караулов теперь не было, стояли на постах все, никто не спал, ели прямо с винтовкой в руках.

Утро четвертого октября было более хмурое, чем в предыдущие дни. Небо стали заволакивать тучи. Чудесная сухая осенняя погода, которая стояла все последние дни, стала сменяться более хмурой; казалось, что может пойти дождь, стал дуть прохладный ветерок.

В этот день артиллерийской подготовки почти не было, вернее, она была очень короткой и сосредоточилась главным образом на нашем левом фланге, там, где располагалась 9-я дивизия Народного ополчения, и где на стыке двух армий 24-й и, кажется, 20-й немцам удалось потеснить накануне наши части на несколько километров.

После этой короткой артиллерийской подготовки шум стрелкового боя стал все явственнее уходить дальше на восток. К середине дня выстрелы автоматов и одиночные орудийные выстрелы стали слышаться юго-восточнее Мойтева, немцы охватили нас с юга полукругом.

Мне приходилось в эти часы наблюдать за командиром дивизии полковником Шундеевым. Он страшно волновался, мне казалось, что им овладела какая-то растерянность; это не был страх. Мне казалось, что полковник думал только о фронте, только о дивизии. Но он, казалось, не знал, что надо было делать, или, вернее, знал, но не решался взять на себя инициативу, которая могла быть неправильно понята, а как показала война - это есть необходимое условие, без которого ни один командир не может добиться успеха.

Немцы все продвигались на нашем левом фланге, охватывая дивизию, а вместе с ней и штаб в полукольцо. В это время меня вызвал начальник первого отдела и приказал организовать похороны только что убитого в Мойтеве разрывом шрапнели военинтенданта 1-го ранга (фамилию я забыл), того самого, который в июле руководил работами по сооружению линии обороны на участке запасного полка дивизии в дни, когда саперный взвод занимался заготовкой кольев.

Для похорон мне приказали взять несколько командиров из школы, которая действовала при политотделе дивизии. Прибежав к дому, где размещалась эта школа, я встретил там Женю Ильина, который учился в аспирантуре вместе со мной. Мы с ним не виделись с самого начала июля. Но поговорить нам не удалось: не успел я еще объяснить, зачем я сюда пришел, как меня срочно вызвали к командиру дивизии. Не выполнив приказания по похоронам военного интенданта 1-го ранга, я вернулся в блиндаж полковника. Когда я шел по улице Мойтева, то видел, как немцы, выходя из Ельни, стали двигаться по полю в сторону Мойтева; таким образом, им оставалось до Мойтева меньше километра. По ним стали стрелять бойцы, расположенные в окопах вокруг деревни.

Только вошел я в землянку и доложил командиру дивизии, что явился по его приказанию, как дежуривший у аппаратов сказал: "Товарищ полковник, командующий 24-ой армией вызывает вас к аппарату". Командир дивизии взял трубку и, встав по стойке смирно, сказал: "Товарищ генерал, полковник Шундеев вас слушает". Затем мы услышали слова: "Есть организовать отход дивизии в район населенного пункта Волочек и занять в этом районе оборону". На этом разговор был закончен. Тут же полковник Шундеев стал отдавать соответствующие приказы командирам полков и отдельных батальонов.

Не знаю, удалось ли командиру дивизии довести приказ об отходе до всех наших частей: этому могло помешать и отсутствие связи. Мне было приказано начать погрузку отделов штаба на машины. Но этот приказ стал быстро известен во всех отделах, и штаб через несколько минут уже был на машинах.

Комендантское отделение село на полуторку, которая была в распоряжении начальника АХЧ Коршунова. Он сел рядом с шофером, мы все - в кузов машины, к нам же в машину сел и Женя Ильин. Немцы обстреливали Мойтево из минометов, но штаб ехал уже по дороге к Волочку.