Восточные узоры

На самом юге Аравии

На северном побережье Аденского залива, от того места, где Азия и Африка разделены узким проливом с характерным названием Баб-эль-Мандеб — ”Ворота рыданий”, на тысячу с лишним километров на восток протянулись южные провинции Йеменской Республики. С 1965 года здесь существовало арабское государство, созданное на обломках английских протекторатов Южной Аравии, — Народная Демократическая Республика Йемен, слившаяся в мае 1989-го с Йеменской Арабской Республикой. Так на карте мира появилось новое государство — Йеменская Республика.

История этого региона исчисляется тысячелетиями, а события из жизни населявших его народов нашли свое отражение в Библии и трудах древних географов. Англичане, которые до 1967 года осуществляли политический контроль над Южным Йеменом, делали все возможное, чтобы принизить значение национальной культуры йеменцев и преуменьшить их вклад в мировую цивилизацию. И только сейчас йеменцы узнают о том, что их мобильные предки, обитавшие в единственной на Аравийском полуострове стране высокой земледельческой культуры, в тяжелые годины засух и военных потрясений отправлялись искать счастья в других, отдаленных странах. Йеменские племена поселились в Сирии и Ираке, в Омане и далекой Мавритании, вместе с бежавшими от преследований представителями династии Омейядов, сидевшей на халифском троне в Дамаске, оказались в Южной Испании, где пышным цветом в раннее средневековы расцветала арабоязычная культура. На побережье Восточной Африки и на острове Ява йеменцы издавна живут компактными группами, сохраняя связь со своей родиной.

Город Аден издавна являлся важным центром транзитной торговли на путях, соединяющих две великих континента — Азию и Африку. Этому способствовала не только удобная бухта, но и регулярность сезонных ветров и смены дождливой и сухой погоды, наличие постоянных морских течений и обилие товаров в соседних государствах. Безымянный египетский купец в своем сочинении ”Перипл Эритрейского моря”, написанном в I веке, назвал Аден ”приморским селением Счастливой Аравии”. Во II столетии греческий географ Птолемей писал об Адене как о ”рынке Аравии”, а арабский географ X века аль-Мукаддаси утверждал со знанием дела, что Аден и Сохар, расположенный на берегу Персидского залива, — ”два главных порта в мире”.

Территория Адена и его пригорода Бурейка, раскинувшегося на другом берегу бухты Тарахи, имеет вулканическое происхождение. Примерно миллион лет назад юго-западное побережье Аравии представлял особой зону активно действующих вулканов. Приметы их деятельности встречаются по всюду: это и кратеры потухших вулканов, и черные лавовые поля, протянувшиеся на десятки километров в Южном Йемене, и даже горячая вода, которая бьет из скважин, пробуренных на побережье. В самом старом районе Адена, называемом Кратер, в месте, прилегающем к самой высокой двуглавой вершине горы Шамсан, находилось жерло древнего вулкана. И сегодня в Адене везде, куда ни бросишь взгляд, поднимаются серо-красные, лишенные растительности скалы с ярко выраженными вертикальными и горизонтальными слоями.

С горы Шамсан открывается панорама Адена. Отсюда, с вершины, если встать лицом к порту, в пробивающихся через облака солнечных лучах справа видны застроенный еще англичанами район Хормаксар, взлетно-посадочная полоса аэродрома, песчаный берег залива. Вдали вырисовывается Бурейка с нефтеперегонным заводом. Улица Маала с ровными четырехэтажными домами, где раньше жили английские офицеры, находится прямо внизу. Англичане называли эту протянувшуюся на полтора километра улицу ”милей смерти”, потому что появление английского томми на улице в вечернее время, особенно накануне провозглашения независимости, часто стоило ему жизни. Чтобы разгрузить эту улицу, несколько лет назад с помощью КНР была построена параллельная дорога.

С горы видно узкое ущелье, которое сбегает к кварталу Кратер. В VI–VII веках нижняя часть ущелья была превращена в естественное водохранилище. Огромные котлованы водосборной системы, вмещавшие 40 тыс. тонн воды, в известной мере могли обеспечить население средневекового города.

Это водохранилище состоит из десяти огромных цистерн, соединенных с таким расчетом, чтобы стекающая с гор дождевая вода поочередно сверху донизу заполняла всю систему. Редкие атмосферные осадки бережно собирались в выдолбленные в скалах ямы и поили город. В настоящее время эта вода не используется. Но сюда, особенно по выходным и праздничным дням, тянутся жители Адена, чтобы посмотреть на циклопическое творение своих предков.

Еще в прошлом столетии кратер был торговым и административным центром города с базаром, мечетями, дворцом султана, административными учреждениями и казармами. Идущие по гребню скал мощные стены делают Кратер естественной цитаделью. Скалистый остров Сира прикрывает старый город со стороны моря. Об этом острове писали посетившие его в XIV–XV веках европейцы Гийом Адам и Людвико де Вартема.

Среди эвкалиптов и акаций городского парка, разбитого около водосборников, не сразу увидишь небольшое здание этнографического музея. Здесь собрана коллекция женских костюмов всех шести провинций Южного Йемена, представлены образцы глиняной посуды серебряные украшения и холодное оружие. В одном из залов стоит ткацкий станок, доставленный из пригорода столицы Шейх-Османа. Раньше там работали несколько семей потомственных ткачей, но пришло время, когда мастерская, не выдержав конкуренции с фабричным производством тканей, закрылась и станок перекочевал в помещение музея. В самом дальнем углу другого зала устроена небольшая гостиная, типичная для аденского дома: на полу лежат циновки и тонкие ковры, к стенам прислонились тюфяки и продолговатые плотные подушки — подлокотники; среди других предметов — курильница для благовоний, сундучок с маленькими чашечками для арабского кофе, высокий бронзовый кальян с трубкой, обшитой красной материей.

Население Кратера — это в основном торговцы, рыбаки, рабочие порта и механических мастерских. Летом стоит нестерпимая жара. От асфальта поднимается густой запах восточных благовоний, человеческого пота, гниющих отбросов. Воздух такой густой и плотный, что, кажется, его можно потрогать руками. Кратер считается нездоровым районом, сюда не долетает океанский бриз.

Приметы нового видны и в этом старом квартале. Вот здание Военного музея, экспонаты которого рассказывают об освободительной борьбе населения Южного Йемена против английских колонизаторов. Мы видим оружие, которым воевали патриоты, и большую карту вооруженного восстания в Радфане 14 октября 1963 года, ставшего искрой для выступления южнойеменских патриотов. Восстание подняла группа представителей племен во главе с шейхом Лабуза, принимавшим участие в борьбе с монархистами на стороне республиканского режима в Северном Йемене. Там, в Северном Йемене, Лабуза и его сторонники получили необходимую политическую и военную закалку, узнали своих противников и союзников.

Основная аденская бухта, где сегодня бросают якорь океанские корабли, называется Тавахи, как и небольшая рыбацкая деревушка, существовавшая здесь до прихода англичан. Последние именовали этот район ”Кресент”, т. е. ”Полумесяц”, видимо потому, что в центре его был разбит небольшой парк, вокруг которого полумесяцем вытянулись лавки, торговые склады и богатые магазины. В одной из аллей этого парка в 1961 году (кстати, это мое первое посещение Адена) находился позеленевший от патины памятник английской королеве Виктории: дородная матрона, сидевшая на троне, смотрела на суетившийся у ее ног город, завоеванный в период ее правления. После провозглашения независимости Южного Йемена памятник убрали и рядом, в нескольких десятках метров, соорудили стелу в память погибших борцов революции.

По проекту наших скульпторов Юрия Нероды и Валентина Петербуржцева на площади перед старой колониальной гостиницей ”Кресент отель” воздвигнут памятник Неизвестному солдату. Это - 25-метровая арка, облицованная белым известняком. В проеме свода установлена композиция из бронзы — мать, оплакивающая погибшего сына-воина. На московском камнеобрабатывающем комбинате было выточено около четырех тысяч фрагментов из камня — яркие разноцветные гранитные плиты и облицовочный известняк. Я был в Адене в феврале 1982 года, когда йеменцы и прибывшие из Москвы специалисты собирали этот мемориал.

В 1961 году аденский квартал Тавахи жил бурной жизнью. Многочисленные лавки были забиты японской радиотехникой, кино- и фотоаппаратурой и другими товарами для европейских туристов и моряков с проходящих мимо кораблей. Аден, в то время ”свободный порт”, демонстрировал лучшие образцы обслуживания тех, кто попадал сюда с толстым кошельком. В порту, на пятачке Тавахи, кроме лавок и магазинов был публичный дом, клуб моряков с барами и ресторанами, несколько церквей.

В мой приезд сюда в 1982 году здесь было тихо. Несколько лавок торговали радиоаппаратурой да сувенирами. Остальные были завешаны плотными металлическими шторами и, по-видимому, уже давно не открывались. Кое-кто из европейцев, работающих сейчас в Адене, нет-нет да и вспомнит с грустью ”золотые времена”, когда в Тавахи кипела жизнь.

Объединение двух частей Йемена в 1990 году открыло новые перспективы и для Адена. Он объявлен ”экономической столицей” Йеменской Республики, и сюда уже устремились йеменские предприниматели из Северного Йемена и из Саудовской Аравии и арабских стран Персидского залива. В порту создана зона свободного предпринимательства, выделяются участки под консигнационные склады и торговые помещения. Возвращение Адену его былой роли центра реэкспортной торговли на юге Аравийского полуострова помогло экономическому возрождению Южной Аравии. А в начале 1992 года Аден уже превратился в центр экономической жизни страны. Здесь открылись новые магазины, заполненные товарами из Европы и Юго-Восточной Азии, автомобильные салоны, представительства торговых фирм и банков, дорогие отели. Сегодня Аден в отличие от прошлых лет служит йеменскому народу, целям его национального возрождения.

В начале 70-х годов я работал в Адене. Однажды по совету моих йеменских друзей мы поехали в Шукру — столицу бывшего султаната Фадли.

Автомашины мчатся по темной ленте асфальтированной дороги, поднимая за собой шлейфы тонкого, с блестками слюды песка, который надула на асфальт с побережья. Первые 20 километров дорога идет в 200 метрах от моря, затем мы сворачиваем к линии прибоя и почти упираемся в несколько ветхих, полуразрушенных домов. Здесь проходила граница между английской колонией Аден и султанатом Фадли. Развалившиеся здания — помещения таможни, где чиновники султана исправно собирали пошлину со всех товаров и мзду с каждого человека, покидавшего султанат или прибывавшего туда.

Через полчаса после выезда из Адена попадаем в вади Абьян. Три небольших городка — Зинджибар, Куд и Гаар — практически представляют собой одно поселение. Во время обильных летних дождей в горах Северного Йемена в этом месте в сторону моря сбегают мутные потоки дождевых вод, которые и послужили причиной возникновения оседлых поселений еще в глубокой древности. Именно здесь была обнаружена первая и пока единственная в Южном Йемене стоянка человека каменного века.

Вдоль дороги сплошной полосой тянутся высокие финиковые пальмы, бананы, рощицы дынного дерева папайи с повисшими на тонком стволе темно-зелеными плодами. В 1947 году в Куде была разбита первая плантация хлопчатника, и в этом городе сейчас находится единственный в Южном Йемене хлопкоочистительный завод. Сегодня паводковых вод не хватает, и дельта Абьяна усеяна небольшими, окрашенными в белый цвет сторожками, закрывающими пробуренные артезианские скважины. Слегка солоноватая вода поступает с глубины 50–80 метров, и температура ее в отдельных местах достигает + 35–37 °C. Вероятно, подводный вулкан, выплеснувшийся миллион лет тому назад в море и образовавший скалистый остров, на котором впоследствии возник город Аден, все еще не успокоился.

На южноаравийском побережье Аденского залива уровень солнечной радиации в семь раз превышает уровень радиации в Москва. Плодородная аллювиальная почва, обилие влаги, тепла и солнца приводят к тому, что вегетативный период растений здесь значительно короче по сравнению с умеренными широтами. Арбузы, например, вызревают за 60 дней, и потому в течение года на одном поле можно получить три урожая арбузов и один урожай клевера на корм скоту.

Однако этот регион вряд ли можно назвать райским местом. Так, в апреле 1982 года обильные дожди, выпавшие в горах Северного Йемена, привели к сильному селевому паводку. Огромные массы воды и жидкой грязи смыли мосты, дамбы, плодородный слой с полей в море, выкорчевали финиковые пальмы, сломали, как спички, стволы пальм и дынного дерева папайя. Один из этих паводков прошел именно здесь, по сухому вади, которое лишь раз в 10–12 лет наполняется водой и достигает моря. Стихийное бедствие не только причинило огромный материальный ущерб, но и унесло несколько сотен человеческих жизней.

Въезжаем в Зинджибар. Вот здания, где размещаются местные власти, бензоколонка, ряды лавок на центральной улице, мечеть, продолговатое здание рынка, к стенам которого прилепились мастерские двух ремесленников: кузнец делает мотыги, серпы и другой сельскохозяйственный инвентарь, столяр сколачивает лавки и табуретки из досок разобранных ящиков. При выезде из Зинджибара в сторону Шукры стоят трехэтажные здания, куда переселились бедняки, жившие до этого в шалашах из травы и кукурузной соломы.

В дороге мне не дает покоя вопрос, почему название этого южнойеменского городка созвучно имени острова гвоздичного дерева и кокосовой пальмы — Занзибар, лежащего у восточного побережья Африки. В голову приходят различные объяснения и версии — вычитанные и услышанные. Древнеперсидские ”занг” и ”бар” означают соответственно ”негр” и ”берег”. Им адекватны созвучные арабские слова ”зиндж” и ”бар”, но ”бар” употребляется в значении ”материк”, ”суша”. Византийский купец и путешественник Косма Индикоплов в своей ”Христианской топографии” говорит о море Зиндж и стране Зингиум. Арабские географы Масуди, аль-Бируни, Ибн Баттута и другие говорят о Восточной Африке как о стране зинджей. И вообще некоторые слова в морской терминологии арабов являются персидскими по происхождению. К таким словам относятся, например: ”самбука” (распространенный в Южной Аравии тип одномачтового парусного судна), ”дафтар” (инструкция по управлению парусами), ”бендер” (порт), ”нохаза” (капитан).

В период расцвета работорговли слово ”негр” было синонимом слова ”раб”. По-видимому, расположенное на берегу бухты Абьян поселение было одним из перевалочных пунктов работорговцев, где выгружали живой товар, переправлявшийся затем в глубь Йемена. Ведь долины, по которым сбегают с гор дождевые потоки и сели, всегда были и дорогами, ведущими с побережья в глубь страны и обратно. По другой версии это название дали городу арабские капитаны, которые после утомительного плавания вдоль пустынных берегов Южной Аравии добирались до зеленого оазиса, так напоминавшего своей тропической растительностью остров пряностей Занзибар, последний пункт их морских переходов на побережье Восточной Африки. У йеменцев, с которыми я разговаривал на эту тему, не было единой точки зрения. Однако все они сходились на том, что южнойеменский Зинджибар был центром выгрузки рабов с кораблей, следовавших из Восточной Африки вдоль побережья Аравии в Персидский залив, и что именно название Зинджибар за этим населенным пунктом закрепилось с XVII века, т. е. в период наиболее активной работорговли в этом районе.

В северных и южных районах Йемена можно встретить лиц с признаками негроидной расы, которые и сейчас находятся на нижней ступени социальной лестницы. В Тихаме (прибрежная равнина Северного Йемена) и в вади Абьян (Южный Йемен) их соответственно называли ”ахдам” и ”худжур”.

Выехав из Зинджибара, держим путь по асфальтированной, положенной прямо на грунт холмистой дороге на город Шукру — конечный пункт нашей поездки. Вокруг песчаные дюны, заросшие низкой жесткой травой и невысокими деревьями с зонтичными кронами и острыми парными колючками у каждого листа. Слева высится гора Аркуб на фоне горы Яфи, где находился один из центров повстанческого движения против англичан. У отрогов Аркуба огромные черные пятна лавовых полей перемежаются с дюнами желтого чистого песка.

Шукра с трехтысячным населением по местным масштабам считается уже большим городом. Следы былого пребывания султанов здесь найти нелегко. Несколько глинобитных домов султана и его приближенных не производят никакого впечатления. Вообще-то султан пыльной Шукре предпочитал благоустроенные Зинджибар или Аден.

Спешим на берег моря. Первое, что замечаем, это как рыбаки дружными усилиями вытаскивают небольшую лодку с подвесным мотором. На дне ее лежат примерно 40 метровых, похожих на полосатое веретено морских щук — барракуд. Барракуда, так же как макрель и тунец, одна из лучших столовых рыб. Ее ловят на большие крючки, на которые в качестве живца насаживают небольших capдинок. С этой сильной морской хищницей справиться довольно трудно. Пойманную рыбу подводят к борту, подхватывают багром и втаскивают в лодку.

На песчаном берегу лежат большие лодки (самбуки) со стационарным мотором, средние лодки с подвесными моторами и небольшие лодки ”хури”, на которых, несмотря на их размеры, йеменцы смело уходят под косым парусом далеко в море. Обшивка самбук делается из тиковых досок, доставляемых с Малабарского побережья Индии, однако шпангоуты, носовая часть лодки и другие детали, несущие наибольшую нагрузку, изготавливаются из желтой древесины местного тамариска, отличающейся необыкновенной прочностью. Хури выдалбливают из целого ствола тика и в случае необходимости наращивают несколько досок на уже выдолбленную основу. Днище лодок покрывают специальной смесью из извести и жира, вытапливаемого из индийской сардины, а днище хури два раза в месяц смазывается снаружи жиром, получаемым из печени акулы, чтобы оно не покрывалось водорослями и не рассыхалось.

Многие шукринские рыбаки имеют примесь негритянской крови. Привозимые некогда из Африки рабы использовались на самых тяжелых работах: были матросами, ловцами жемчуга и рыбаками. В Шукре, как и везде на побережье, они танцуют ”дхайф”, который исполняется мужчинами и женщинами вечером вокруг костра после возвращения рыбаков с лова под аккомпанемент большого и малого барабанов и тростниковой дудочки. Дхайф сопровождается песней на восточноафриканском языке суахили, что явно свидетельствует об африканском происхождении танца.

Нас пригашают ознакомиться с холодильником и складом, на крыше которого под солнцем лежат распластанные туши грозных акул. Акул разделывают на берегу — у них отсекают голову и удаляют внутренности. Затем посыпают крупной солью и на три дня раскладывают на солнце. Перед заходом солнца рыбин переворачивают спиной вверх, чтобы ночная роса и влага не испортили тушу. На четвертый день их промывают в проточной воде, и вяленая рыба готова. Акулье мясо хранится продолжительное время и всегда находит покупателей как за границей, так и внутри страны, несмотря на сильный неприятный для европейцев запах. Вперемежку с рыбой сушатся и акульи плавники, которые бывают двух сортов — белые и черные, по-видимому, в зависимости от вида акулы. Все акульи плавники экспортируются. Рядом со складом замечаю груду белых известковых раковин каракатиц и с удивлением узнаю, что они тоже идут на экспорт. Кроме того, они используются для подкормки домашней птицы и в ювелирном производстве.

Шукра — это прежде всего рыболовецкий поселок, и везде, куда ни бросишь взгляд, стоит либо мастерская для ремонта лодок и моторов, либо склад. Рядом со зданием начальной школы поднимается невысокий минарет мечети. Изобретательный служитель прямо у ее стен устроил крошечный огород, и это зеленое пятно, отгороженное От улицы плетнем из пальмовых листьев, резко выделяется на сером фоне замусоренной пыльной улицы. Вот и всё. Нашу поездку по небольшому, прилепившемуся к морю городку можно считать законченной.

На обратном пути проезжаем пригород Адена — Шейх-Осман. На окраине Шейх-Османа протискиваемся по узкой улочке мимо одноосных телег, запряженных верблюдами или осликами, мимо раскрашенных желтыми полосами маршрутных такси и грузовиков и выезжаем на дорогу, ведущую в деревню, где несколько мастеров из добываемой тут же глины делают различные гончарные изделия. На рынке Шейх-Османа, на центральной улице Адена и в других местах продаются изготовленные в этой деревне похожие на греческие амфоры без ручек сосуды для хранения зерна и воды; большие, как толстые цилиндры, печки для выпечки лепешек; пузатые бутыли, с которыми йеменки ходят по воду.

Мое знакомство с гончарным производством началось со встречи с рабочим Али Баггашем. В 50 метрах от собственного дома он снимает тяжелым заступом 1,5–2 метра верхнего слоя земли и тем же заступом стесывает глину, размельчает ее и заливает водой. Собственно говоря, это не жирная, идущая на изготовление высококачественных изделий глина, а тощий суглинок, в котором много серого песка. Воду, чуть-чуть солоноватую, он достает из колодца тут же, у карьера, с глубины 5 метров. В смоченный водой суглинок добавляется измельченный ослиный навоз, состав перемешивается ногами, закрывается циновкой и оставляется ”вызревать” до следующего утра. Поскольку добываемая глина содержит большое количество серого песка и примесей, добавка из ослиного навоза повышает вязкость материала и делает возможным его обработку.

На следующий день рабочий переносит большие комки глины в сарай под циновочным навесом, т. е. туда, где трудится мастер гончар. В дальнем конце сарая врыт в землю толстый столб, рядом — закрытая мокрой тряпкой глина, ведро с водой, несколько круглых голышей и толстых дощечек, с ручкой. В остальной части сарая сложены уже готовые, ожидающие обжига изделия.

— А где же гончарный круг? — спрашиваю я.

Гончар загадочно улыбается, поскольку, по-видимому, я не первый, кто задает ему этот вопрос, и начинает демонстрировать свое искусство. Он берет круглое, уже обожженное донце, кладет его на врытый в землю столб, затем из куска глины делает толстый цилиндр и осторожно ставит на донце. Смочив заготовку влажной тряпкой и держа левой рукой гладкий камень внутри цилиндра, а в правой деревянную биту, гончар начинает быстро ходить вокруг изделия, ударами уплотняя стенки. Цилиндр вытягивается, и бесформенный кусок глины превращается в основание большого кувшина. Затем он скатывает толстую колбасу глины, равную по окружности будущему изделию, накладывает этот кусок на готовое основание и вновь начинает работать битой и камнем, наращивая на несколько сантиметров стенки сосуда. Так повторяется пять раз до тех пор, пока сосуд не приобретает очертания готового изделия. Теперь гончар берет обломок обыкновенной расчески, демонстративно продувает его в мою сторону и быстро наносит волнистые линии.

Последний этап работы — обжиг. Он производится тут же, в печи, куда загружаются 80 больших кувшинов. Открытая печь сверху закрывается черепками, а сбоку — двумя металлическими бочками. Сам процесс обжига ведется с соблюдением правил, в которых отразились складывавшиеся веками навыки работы: в течение двух часов поддерживается малый огонь, чтобы изделия лучше просохли, затем разводится сильный огонь для обжига, который поддерживается до тех пор, пока ”четыре верблюжьи поклажи хвороста полностью не прогорят”. Все отверстия в печи забиты черепками и глиной, однако температура в печи не очень большая, и, когда дует сильный ветер, гончары откладывают обжиг, поскольку не могут добиться нужной температуры.

На большом складе мы осматриваем уже готовые изделия. При хорошем обжиге, особенно в низу печи, где сильное пламя, стенки сосудов имеют ровный бело-розовый цвет. При плохом или неровном обжиге изделие получается каким-то пестрым: розовые цвета разных оттенков соседствуют с белым и серым, видны налеты и белые выцветы, доказывающие присутствие солей в глине и воде. Я поднимаю несколько черепков: темная — полоса с мелкими частицами навоза идет в центре толстого, до конца не спекшегося слоя. В хорошо обожженных черепках все частицы навоза выгорают полностью. Такая малоприятная присадка добавляется в глину, по-видимому, для того, чтобы не только увеличить вязкость, но и повысить капиллярность стенок готового изделия. Ведь кувшины и другие сосуды используются как для хранения, так и для охлаждения воды: поднимаясь по капиллярам стенок сосуда, капельки воды испаряются с поверхности и охлаждают ее на несколько градусов. Такие ”потеющие” на жаре сосуды я встречал в городах, на базарах, стоянках такси и автобусов не только в Йемене, но и в других странах Ближнего Востока.

Встреча с прошлым

После завершения своей работы в Йемене в 1984 году мне довелось еще несколько раз побывать в Адене (столице НДРЙ), Сане (столице ЙАР) и других йеменских городах с краткими визитами. Мои перелеты из Адена в Сану — всего 40 минут на маленьком винтовом самолете — лишний раз убеждали меня в том, что население этих двух государств, сегодня объединенных в одну Йеменскую Республику, имеет общие этнические корни и его стремление создать единое государство исторически обоснованно и оправданно.

Раскол Йемена лежит на совести англичан. Пробивая путь в Индию и стремясь обеспечить его безопасность, англичане создали целую сеть опорных пунктов для защиты английских судов, доставлявших в метрополию товары из колоний. Гибралтар, Мальта, Кипр, Суэцкий перешеек, остров Перим и, наконец, Аден — последняя точка в системе "имперских коммуникаций”. В 1802 году англичане взяли в аренду участок земли в бухте Тавахи для устройства угольного склада, затем потребовали принять солдат для его охраны. Получив отказ, они в 1839 году под предлогом наказания лиц, ограбивших севшую на мель бомбейскую фелюгу, захватили Аден и превратили его в колонию. В течение последующих десятилетий методом ”разделяй и властвуй” англичане создали буферную зону между горным Йеменом и колонией Аден. Вожди небольших племенных образований подписали с Англией соглашения о протекторатах, по которым Лондон представлял их на международной арене и защищал от внешней опасности. Кроме того, англичане также охраняли султанов, эмиров и шейхов 25 карликовых ”государств” Южной Аравии от гнева собственных соплеменников и имамов Северного Йемена, не простивших отступников за сотрудничество с колонизаторами.

Северный Йемен практически всегда оставался независимым. Турецкие захватчики дважды оккупировали страну, но оба раза солдаты их гарнизонов сидели в немногочисленных городах, боясь выйти за ворота укрепленных крепостей. Остальная часть страны управлялась местными племенными и религиозными вождями. Показательно, что имам Яхья еще до получения Северным Йеменом независимости в 1918 году был признан османскими властями духовным вождем страны, а в указанном году был провозглашен суверенным правителем государства.

Все эти мысли мне приходят в голову в самолете, который медленно парит над безлесными горами, усеянными небольшими деревушками, перевитыми тонкими нитями горных троп. Где бывшая граница между Южным Йеменом и Йеменской Арабской Республикой? Нет ни естественных рубежей, ни каких-либо видимых с небольшой высоты опознавательных знаков.

А ведь отношения между двумя йеменскими государствами не всегда складывались удачно. В 1972 и 1979 годах на границах происходили вооруженные столкновения, лилась братская кровь. Но очень скоро руководители двух государств пришли к выводу, что в основе этих конфликтов лежат проблемы, которые можно разрешить за столом переговоров.

Приехать в страну, где приходилось бывать ранее, всегда приятно, особенно если это связано с добрыми воспоминаниями. Посетить Сану, столицу Йеменской Республики, мне вдвойне приятно: здесь прошла вся моя востоковедческая молодость, здесь мне 20 лет тому назад довелось сделать первые шаги ученого-арабиста и познакомиться с талантливым и гордым народом. Будучи в других арабских странах, я нередко оценивал свои впечатления по йеменской мерке, и чаще всего они были в пользу йеменских друзей.

Дорога от аэропорта до города асфальтирована. На обочине красуется реклама новых гостиниц — ”Шератон”, ”Рамада-Хадда”, ”Саба”, построенных уже в последние годы. Во время моей работы в Сане в 1959–1962 годах в городе был единственный гостевой дом, где всех постояльцев размещали и кормили за счет королевской казны. Здесь же находился импровизированный музей — одна небольшая комната, в которой в беспорядке были сложены алебастровые статуэтки и капители колонн, найденные в развалинах древних городов, бивни слонов, подаренные королю Йемена императором Эфиопии, христианские иконы и другие предметы.

Вдоль дороги мелькают кроны деревьев небольших садов за закрывающими их глинобитными стенами и непременной сторожевой башней. Сейчас весна, и через провалы осевших кое-где стен видны нежная зелень виноградных листьев и высокие цветущие голубыми звездочками стебли египетского клевера и люцерны. При каждом таком саде имеется колодец. Раньше его отрывали вручную. Сейчас, когда воду качают мощные механические и электрические насосы, ее уровень быстро опускается. Подземный резервуар пресной воды быстро истощается, что вызывает большое и обоснованное беспокойство как правительства, так и простых йеменцев.

Отношения нашей страны с Йеменом восходят к 1927 году, когда независимый Йемен перед лицом интриг Великобритании, захватившей южную часть страны, искал союзников и друзей для укрепления своих международных позиций. 1 ноября 1928 года в Сане был подписан Договор о дружбе и торговле между СССР и Йеменом, по которому Советский Союз признавал полную и абсолютную независимость Йемена. После подписания этого договора советско-йеменские отношения стали развиваться более успешно. Советские пароходы доставляли в страну советские товары (спички, керосин, ткани), возили в Джидду и обратно йеменских паломников. В Ходейде советскими специалистами была построена первая электростанция, а в организованной в этом городе советскими врачами больнице лечили йеменцев. Ныне покойный кинодокументалист В.А.Шнейдеров, который организовал и вел телевизионный ”Клуб кинопутешествий”, в 1929 году снял фильм о Йемене и написал книгу об этой удивительной стране, открывшей более полувека тому назад двери для наших дипломатических представителей.

После второй мировой войны наши отношения получили дальнейшее развитие. В 1955 году был возобновлен договор 1928 года и подписано соглашение об экономическом сотрудничестве. Конкретным выражением нашего сотрудничества явилось содействие в строительстве современного порта Ходейды. В 1962 году — год йеменской революции — Советский Союз признал республиканский режим, а 21 марта 1964 года был подписан новый Договор о дружбе, который действует и поныне.

Йеменский историк Хасан аль-Хамдани в книге, написанной в X веке, приводит библейскую легенду, согласно которой поселение на месте нынешней Саны было основано Симом, сыном Ноя. Затем на этом месте был построен замок Гумдан, самая большая башня которого достигала высоты современного 20-этажного дома.

Другой средневековый историк, Закария аль-Казвини, в сочинении ”О странах и народах” пишет о столице Йемена следующее: ”Сана — самый лучший город по своим постройкам, город с самым здоровым климатом, самой сладкой водой, плодородной почвой и наименьшим количеством болезней. Говорят, если водой побрызгать в домах, то будет пахнуть амброй. Здесь мало болезней, мух и гадов”. Он особенно подробно рассказывает об искусстве йеменских ремесленников, обрабатывающих полудрагоценные камни, в том числе и солнечный йеменский сердолик. Этот камень, вделанный в серебряные перстни, носят на арабском Востоке преимущественно мужчины. По преданию, йеменский сердолик приносит счастье, охраняет от болезней, увеличивает мужскую силу. Недаром и сегодня в арабских странах лучший сердолик обычно употребляется с прилагательным ”йеменский”.

Однако в нашей жизни все относительно. Древние в своих суждениях отталкивались от знаний и представлений того времени о природе нашей планеты и нередко судили о климате по чисто внешним признакам. Действительно, в Сане, расположенной на высоте 2400 метров над уровнем моря, температура летом редко поднимается выше 30 °C. Прохладная зима с небольшой минусовой температурой, несколько периодов дождей, пополняющих подземные резервуары центрального йеменского нагорья, сухость воздуха и безоблачные дни — все это создает благоприятное впечатление. Но оно достаточно обманчиво, и в отличие от древних мы знаем, что на уровне города Саны атмосферное давление очень низкое, содержание кислорода в воздухе на 20 % меньше нормы, ниже плотность воздуха, выше его сухость. Поэтому лицам с гипертонической болезнью и сердечно-сосудистыми заболеваниями долгое пребывание в Сане, как считают врачи, противопоказано.

Сана традиционно делилась на три части: старый квартал города с остатками глинобитной стены; Бир аль-Азаб, где в прошлом жили турецкие чиновники и местная знать; и бывший еврейский квартал Каа Яхуд, все обитатели которого выехали в Израиль в 1948 году. Над городом возвышается гора Джебель-Нукум с построенной еще турками крепостью. В X веке, во время религиозных войн между мусульманскими сектантами Сана была разрушена, но затем вновь восстановлена. Большинство построек старого квартала относится к средним векам. Этот квартал даже внешне в основном сохранился таким, каким он был в далеком прошлом, и поэтому по решению ЮНЕСКО объявлен заповедным.

В один из приездов я вновь отправился на прогулку по городу. Толстые глинобитные стены с круглыми сторожевыми башнями в некоторых местах все еще окружают старый квартал… Центральные ворота Баб аль-Йемен, выходящие на южный тракт, соединяющий Сану с городом Таиззом, несколько подновлены и покрашены. Мне говорили, что лет десять назад было принято решение разрушить глинобитные стены. И в некоторых местах это сделали, но вскоре прекратили, так как помимо всего прочего необходимо было организовать вывоз многих десятков тонн земли и мусора. И стены остались.

В старом квартале нет ни одной европейской постройки. Нижние этажи пяти-шестиэтажных домов, постепенно сужающихся кверху, сложены из обтесанных камней, а верхние — из необожженного кирпича. В верхних этажах, где больше воздуха и света, располагаются жилые комнаты, внизу находятся различные подсобные помещения. Как правило, богатые дома имели небольшой внутренний дворик с колодцем, откуда при помощи бурдюка на длинной перекинутой через деревянное колесо веревке доставал воду осел или верблюд. Сейчас у каждого колодца тарахтит движок с насосом, подающим воду в оцинкованные баки на крышу для бытовых нужд и на полив сада и огорода.

Дома в старом квартале богато украшены орнаментом из белых, нанесенных известью полос и геометрических фигур. Орнамент хоть и незатейлив, придает зданиям нарядный вид. Окна зданий также обводят белыми полосами. До последнего времени в окна вставляли тонкие алебастровые пластинки, дающие мягкий опаловый свет. Даже сейчас, когда стекло стало доступно всем, я вижу окна с алебастровыми пластинками. Видимо, они остались от прежних времен или это дань традиции.

И все-таки основной достопримечательностью старого квартала да и всего города продолжает оставаться местный рынок. Он же является центром кустарной и торговой деятельности Саны. Однако лишь в некоторых переулках рынка — по существу, целого города в миниатюре — еще можно купить серебряные украшения, сработанные знаменитыми ремесленниками из городка Баусан, куски пахнущего мумие или специи, доставленные в Сану из стран Восточной Африки и Индии. Толпы европейских туристов, увешанные фото- и киноаппаратами, бродят по узким улицам старого рынка, особенно по его Соляному ряду, где скупают произведения йеменских ремесленников.

Приметы цивилизации заметны в старом квартале Саны повсюду. Кроме насосов почти у каждого дома стоит мотоцикл или автомашина. В узких улицах автомашины не могут разминуться. Поэтому одна заезжает в проулок, а вторая, обдирая краску с боков о глиняные заборы и каменные фундаменты домов, продолжает свой путь. Раньше веревку, открывающую дверной засов, делали из пальмовых волокон. Сегодня это нейлоновый трос яркой расцветки, вставленный в деревянный блок, сработанный ремесленниками. Этот же нейлоновый трос идет на изготовление сетки для кроватей, стоящих в многочисленных дешевых гостиницах.

В самих домах примет современности еще больше. Это и напольные ковры машинной работы, и подлокотные подушки, набитые обрезками поролона, и обязательный портативный магнитофон или приемник японского производства. Да что говорить о сегодняшнем внутреннем убранстве средневекового йеменского дома, если даже в мечеть шагнула современность! Сейчас муэззин себя особо не утруждает: его призыв на молитву разносится раструбами мощных громкоговорителей на несколько кварталов.

Реконструкция столицы, строительство новых улиц и площадей, озеленение города, создание единой водопроводной и канализационной системы при сохранении традиционного средневекового колорита города, особенно его старого квартала, — все ни проблемы волнуют йеменцев. Независимо от положения, достатка и образования каждый из них остро переживает, что столица государства все еще не благоустроена и ее общий вид вызывает недоуменный шепот со стороны западников и арабов из нефтедобывающих стран, которые в последние годы на огромные доходы, полученные от экспорта нефти, залили, асфальтом улицы своих городов, соорудили замысловатые водонапорные башни, построили канализационные системы и другие муниципальные объекты.

Чувства йеменцев, так же как и причины отсутствия благоустройства столицы, вполне понятны и объяснимы. До сентября 1962 года монархический режим проводил политику ”добровольной изоляции”, делая все, чтобы йеменцы не только меньше знали о других государствах и политических идеях, но и меньше получали финансовой помощи, которую можно было бы использовать для развития страны в целом и городского хозяйства в частности. После революции началась девятилетняя изнурительная гражданская война, один из самых драматических эпизодов которой — 70-дневная осада Саны. Все это усугубилось из-за отсутствия энергетических ресурсов и разведанных полезных ископаемых. Только в последние два-три года с открытием нефти в северо-восточных районах Йемена началось бурное развитие городского хозяйства столицы, сооружение новых высотных зданий. Проложены асфальтовые дороги, связывающие наиболее крупные города страны. Теперь молодые йеменцы удивляются, что на менее чем 4-часовую дорогу от Таизза до Саны в прошлом уходило 18–20 часов. В Сане построены университет, школы, больницы, государственные учреждения, из которых особенно красиво здание Национального банка, созданного из красного известняка с соблюдением традиционных норм и канонов йеменской архитектуры. И в этом деле Советский Союз оказывал помощь йеменским друзьям.

Во время своей прогулки по городу выхожу к старому трехэтажному дому в квартале Бир аль-Азаб, называемому Бейт Харази, а чаще просто Русский дом. Этот дом, принадлежавший йеменцу по имени Харази, в 1928 году был передан первым советским представителям и традиционно на протяжении почти более полувека сохранялся за нашими специалистами. Старый, неказистый, сложенный из кирпича, с полинявшим белым орнаментом окон, он кажется мне родным. Здесь работали советские дипломатические представители, заложившие фундамент советско-йеменской дружбы в 30-40-х годах: русский Георгий Астахов, башкир Карим Хакимов, украинец Александр Ступак, татарин Абдуррахман Султанов и др.

До 1962 года посольство СССР находилось в Таиззе — резиденции умершего за неделю до революции имама Ахмеда. По согласованию с правительством Йеменской Арабской Республики наше посольство было переведено в Сану — историческую столицу Йемена. Нам предоставили имение принца Касема — трехэтажный дом традиционной йеменской архитектуры, сложенный из разноцветного туфа, с выносными резными балконами и цветными витражами, пять-шесть одноэтажных глинобитных строений и отдельно стоящая перед бассейном открытая веранда-библиотека. Так случилось, что я был первым советским человеком, который принял от йеменцев все эти строения.

Произошло это через несколько недель после антимонархической революции. Еще шла гражданская война, и монархисты под покровом ночи проникали в город, бросали гранаты и обстреливали государственные учреждения. Рядом с имением Касема находилась правительственная радиостанция, охранявшаяся республиканцами, и почти каждую ночь здесь вспыхивала перестрелка… Уснуть в такой обстановке первые ночи было невозможно, и я сидел в этом особняке, закрыв тяжелые двери внизу на все запоры и засовы.

В доме когда-то размещалась египетская военная часть, присланная на помощь йеменским республиканцам. На сером каменном полу коридоров валялись разорванные книги, груды свернутых трубочкой записок. Ночные часы тянулись бесконечно, и я, чтобы скоротать время, терпеливо принялся разбирать книжные завалы. Моя кропотливая и однообразная работа была вознаграждена неожиданной находкой. Среди деловых бумаг, касающихся сложных, запутанных отношений между принцем Касемом, владельцем земли, и арендаторами, записок о поставках зерна и фруктов к столу принца я вдруг обнаружил пакет с фотографиями. На одной из них был изображен элегантный мужчина в европейском костюме и феске. На другой — опять тот же мужчина в национальном албанском костюме с огромным серебряным кинжалом за поясом, полулежащий на диване. И снова он. Рядом с ним женщина. У нее миловидное, типично славянское лицо. Лихорадочно перебрав оставшиеся снимки, нахожу еще одну небольшую фотографию этой женщины с трогательной надписью на русском языке: ”Не забудь твою Ludmilla, которая тебя очень-очень любит. С.-Петербургъ 1.IV.04”. Затем мне попалось еще несколько снимков уже значительно постаревшего франта в турецкой феске, и, наконец, я наткнулся на его же фотографию, датированную 1947 годом. Да ведь это Рагиб-бей, бывший наместник турецкого султана в Йемене, перешедший на службу к имаму Яхье и исполнявший при нем вплоть до своей смерти обязанности министра иностранных дел. Именно в этом качестве он подписал Договор о дружбе и торговле с Советским Союзом 1 ноября 1928 года. Кое-что о нем я уже знал. Умный, образованный, владевший несколькими языками, он в молодости был дипломатом, служил в Албании, Сербии. В начале XX века Рагиб-бея назначили первым секретарем посольства Османской империи в Петербурге, где, судя по всему, он и познакомился с Людмилой Волковой. Кем была для него эта русская женщина? Как попали сюда, в дом принца Касема, эти фотографии?

Мои расспросы, впоследствии подтвержденные письменными источниками, позволили восстановить следующую картину.

После провозглашения независимости Йемена в 1918 году Рагиб-бей с несколькими своими чиновниками перешел на службу к имаму Яхье и остался в Сане. У него была жена, которая приехала с ним из Стамбула. Она не знала арабского и турецкого языков, и Рагиб-бей разговаривал с ней по-французски. Женщина родила двух девочек. Одна из них, Азиза, стала женой принца Касема, в дом которого и перебрался Рагиб-бей, другая уехала в Стамбул. Азиза была светловолосой, говорила только по-арабски и считала себя турчанкой. Людмила Волкова умерла в начале 30-х годов. Рагиб-бей — в конце 40-х годов.

Многое мне стало ясным. И многочисленные конверты со стамбульским адресом, по которому писали Азиза и Рагиб-бей, и французские книги, и турецкие марки. Итак, в 1927–1928 годах, когда Рагиб-бей вел переговоры о заключении Договора о дружбе и торговле с СССР, его жена была жива. Возможно, она видела наших дипломатов и вспоминала давно покинутый Санкт-Петербург, который уже именовался Ленинградом.

Официальная история делается и пишется живыми людьми. Хотим мы этого или нет, симпатии и антипатии, личные настроения того или иного государственного деятеля оказывают влияние, большое или малое — в зависимости от обстоятельств, и на формирование политической линии, определяемой, разумеется, объективными факторами. Размышляя об этом сейчас, я думал о Рагиб-бее, который по указанию имама Яхьи подписал с нами Договор о дружбе и торговле. Кто знает, может, Рагиб-бей был именно тем человеком, который, исходя из своего опыта и знания России и ее политики на Ближнем Востоке, и подсказал имаму Яхье мысль об установлении добрых отношений с Советским Союзом.

Йеменцы — одна из самых динамичных наций современного мира. Иногда они сравнивают себя с итальянцами, которые известны как вездесущии искатели счастья. Но йеменцы явно скромничают. На заре нашего времени, когда Италия была занята утверждением своего господства на Средизем ном море, предприимчивые йеменские купцы бороздили бирюзовые воды Индийского океана и вели караваны по белым пескам Аравийского полуострова. Библейская царица Савская, движимая женским любопытством, как утверждают йеменцы, рискнула отправиться на верблюдах из йеменского города Мариб в Иерусалим к иудейскому царю Соломону. Она не убоялась неудобств продолжительного пути протяженностью почти 3 тыс. километров по пескам, бесплодным долинам и лавовым полям. Разве это не пример динамизма йеменцев и их легендарных предков?!

Сегодня более полутора миллионов йеменцев живут во многих странах Азии, Африки, Латинской Америки и Европы. В американском Детройте на автомобильных заводах и связанных с ними предприятиях работают около 100 тыс. выходцев из Йемена. Они трудятся также в Англии — на угольных копях Кардиффа и на металлургическом заводе Шеффилда. Имеют торговые дома на всем протяжении береговой линии Восточной Африки. Но больше всего йеменцев насчитывается в соседних нефтедобывающих государствах. Только в Саудовской Аравии выходцев из Северного Йемена — более миллиона. Они работают сельскохозяйственными рабочими, докерами, имеют небольшие лавки. Йеменцы не без оснований считают, что благосостояние всех нефтяных монархий Аравийского полуострова создано их трудолюбивыми руками.

Эмиграция из страны — вынужденная или добровольная — сложная проблема, имеющая свои демографические, политические, экономические и социальные причины. Что это — добро или зло для страны, выталкивающей лишние рты и рабочие руки за пределы своих национальных границ?

Абдалла Шамахи, йеменский поэт и историк, написал брошюру о йеменской эмиграции. Я познакомился с ним в 1960 году, и наши встречи всегда бывают необычайно теплыми и дружественными. Впервые я его увидел в Таиззе на площади Урды, где он читал свои стихи. При режиме имамов он служил в королевской канцелярии, и, естественно, все его стихи были своеобразными панегириками правящей династии Хамид ад-динов.

Несколько книг, написанных Шамахи при республиканском режиме, свидетельствуют о том, что славословия в адрес династии были данью традиции или своеобразной уловкой, скрывавшей его истинные настроения и взгляды.

Как-то, в одну из наших встреч, Абдалла Шамахи, подняв назидательно перст, рассуждал о десяти волнах йеменской эмиграции, которой посвящена его последняя книга. Многочисленные ссылки на Коран и Библию, рассуждения о происхождении арабов и их влиянии на этническую историю соседних народов носили обычный налет исламских средневековых представлений, несколько наивных и для меня неубедительных. Но горячность, с которой отстаивал свои утверждения Шамахи о Йемене как центре древней цивилизации, оказавшем решающее влияние на развитие соседних арабских стран, подкупала.

Пожалуй, более верное представление о размерах йеменской эмиграции и ее влиянии на экономическое положение могут дать результаты полевых исследований (проводились в 80-х годах) в богатой сельскохозяйственной провинции Ибб, опубликованные в декабрьском номере журнала ”Йеменские исследования”. Проведя работу в трех деревнях провинции, ученые пришли к следующим выводам. В первой деревне, состоящей из 40 домов, за рубежом работали 49 мужчин, из них 36 — в США. Вторая вытолкнула за рубеж 123 человека (18 — в США, остальных — в Саудовскую Аравию), В третьей деревни из 203 мужчин за рубежом работают 98, в том число в США — 22. Иными словами, половина, а то и большая часть работоспособного мужского населения этих трех деревень находится за пределами страны. И это в богатейшей сельскохозяйственной провинции, где нужны руки для обработки земли, сооружения оросительных каналов, поддержания в порядке террас, сложенных из камней и заполненных плодородной землей из долин! Почему ушли эти люди: не имели работы на веками обжитых местах или их манила возможность легкого заработка? Такие социологические исследования, которые могли бы ответить на эти вопросы, не проводились, хотя проблема назрела не только в Йемене, но и в других развивающихся странах.

Ислам является государственной религией Йемена, и рано утром в любом йеменском городе вас непременно разбудит гнусавый голос муэззина, призывающего правоверных на молитву с минарета мечети. Представления ислама пронизывают общественную и личную жизнь йеменца: передачи радио и телевидения начинаются и заканчиваются чтением выдержек из Корана, мусульманское право — шариат положено в основу государственного законодательства, а положения ислама, по мнению богословов, призваны сцементировать йеменское общество, страдающее не только от политических противоречий, но и от племенных и феодальных пережитков.

Тринадцать веков активной деятельности исламских богословов привели к тому, что религиозность населения мусульманских стран значительно выше, чем в государствах, где распространено, например, христианство, а влияние богословов на общественную жизнь весьма значительно. Некоторые западные социологи пытаются утверждать, что приверженность исламу является чуть ли не национальной чертой народов Ближнего и Среднего Востока и любое ущемление их религиозных чувств следует рассматривать как ущемление их национальных прав. Такое смещение понятий совершенно неправомерно. Религиозность как приверженность той или иной системе взглядов не может считаться особенностью национального характера. Ведь не считаем же мы католицизм, например, национальной чертой итальянца!

Наблюдая йеменцев в течение многих лет, постоянно общаясь с ними, я могу утверждать, что и сегодня фанатически настроенные приверженцы ислама в этой стране, гордящиеся тем, что еще при жизни пророка Мухаммеда в 630 году их предки приняли его религиозную доктрину, являются исключением. Йеменец религиозен, ходит в мечеть, слушает проповеди и даже отдает своего сына в школу по изучению Корана, а дочери в 9 лет приказывает закрыть лицо при выходе на улицу. Но это не принимает у него уродливые формы, и когда он оказывается в другой обстановке, где соблюдение этих норм совсем не обязательно, он легко от них отказывается. Десятки тысяч йеменцев, живущих в странах Западной Европы и Америки, спокойно нарушают ежедневно и ежечасно предписания своей религии и нисколько не чувствуют себя ущемленными.

В каждой стране есть силы, заинтересованные в сохранении тех или иных социальных и религиозных институтов. Есть они и в Йемене. Сотни проповедников, по-своему образованных, с хорошо поставленными голосами, растолковывают положения Корана или комментируют события внутренней и международной жизни. Наиболее фанатичные из них требуют удалить девушек из национального танцевального ансамбля и женщин-дикторов с местного телевидения. И не случайно, что некоторые арабские страны пытаются увязать предоставление Йемену экономической помощи с расширением пропаганды ислама и его традиций. При этом нередко средства на строительство мечетей или других религиозных учреждений предоставляются более охотно, чем на строительство промышленных объектов, а суммы, отпущенные на сооружение мечетей и религиозных школ, показываются в графе ”экономическая помощь”.

Мне не раз приходилось говорить с йеменскими богословами на тему о выборе приоритетов в общественной жизни. Я упрекал их в том, что они часами могут толковать о понятии ”судьба”, ”божественное предопределение” на своих проповедях, но никто из них ни разу не использовал свой авторитет для борьбы с негативными явлениями в социальной жизни, хотя они всегда и охотно рассуждают о своем вкладе в социальное развитие страны.

Никто из них ни разу не призвал своих прихожан соблюдать правила санитарии и гигиены, хотя от их несоблюдения в стране ежегодно умирают сотни детей, особенно новорожденных. Мусульманские проповедники толкуют о райских кущах, но и слова не скажут о том, что Йемен сейчас, по статистике ООН, продолжает числиться одной из отсталых стран нашей планеты. Даже чисто йеменское явление в социальной жизни — жевание листьев кустарника ката, содержащих слабые наркотические вещества, остается вне сферы воздействия ислама, хотя, казалось бы, именно здесь, в этой области, проповедники, которых не волнует социальное здоровье своей паствы, могли бы блеснуть красноречием и присоединиться к ведущейся на страницах йеменских газет кампании против употребления этого наркотика.

Утверждения о вреде ката всегда сопровождаются рассуждениями о пользе выращивания знаменитого йеменского кофе. Я сам в этом убедился, когда однажды по дороге из Саны в Ходейду мои йеменские друзья (сотрудники Министерства сельского хозяйства) остановили машину и, величественным жестом указывая на поднимающиеся от подножия до вершины горы террасы, засаженные катом, сетовали на то, что культура кофе, давшая известность Йемену в средневековой Европе, постепенно приходит в упадок. Ведь и сегодня лучшие сорта кофе называют ”мокко” по имени небольшого йеменского порта Моха, откуда европейцы в начале XVIII века наладили первый прямой экспорт кофе.

Мне на память приходит легенда о распространении кофе в Йемене, записанная в 1671 году маронитским монахом Антонио Фаусто Наироне. По этой легенде, послушники мусульманской обители Шахада близ Таизза и местные пастухи заметили, что козы, которых они пасли в горах, ночью ведут себя беспокойно, блеют, дерутся. Столь странное поведение животных было связано с тем, что днем козы ели темно-красные ягоды, в каждой из которых скрывались два светло-зеленых зернышка. Мусульманские мудрецы определили, что этот кустарник завезен в Йемен эфиопскими крестьянами, высажен на йеменское земле, но вскоре одичал. Они попробовали на себе действие отвара из зерен и убедились в его возбуждающем действии. Мудрецы назвали это растение ”кофе”, по имени эфиопской провинции Каффа, откуда оно было доставлено.

У мусульман напиток из кофе стали называть вином, хотя именно в мусульманских странах в средние века употребление его запрещалось, а любителей его строго наказывали. В 1511 году в Мекке во дворце Хейр-бека, наместника египетского султана, случился богословский спор о кофе. Он продолжался несколько дней, но богословы так и не пришли к единому мнению. Под давлением наместника, противника кофе, они лишь согласились считать кофе ”нежелательным”. Однако ретивый наместник послал свою охрану в город, которая разгромила несколько кофеен, а их посетителей заключила в тюрьму. Употребление кофе в Мекке и Джидде было запрещено, и многочисленные караваны разнесли эту новость по разным странам. Мусульманский мир скоро оказался расколотым на сторонников и противников кофе. И те и другие консолидировали свои ряды и лихорадочно подбирали доводы, доказывающие их правоту.

Однако политические события вскоре заслонили эти распри: в 1517 году турецкий султан Салим I Грозный присоединил к своей империи Египет и Аравийский полуостров. В Османской империи кофе считался напитком воинов, которых он поддерживал в период больших походов, а также философов, которым он прибавлял мудрости. Кофе стал национальным напитком турок и, так же как хлеб и вода, пользовался постоянным спросом. Позиции противников кофе были подорваны, и вскоре два сирийских купца открыли в Стамбуле, на берегу бухты Золотой Рог, первую публичную кофейню. Она именовалась ”Мактаб аль-ирфан”, что условно можно перевести как ”Клуб образованных людей”, а кофе стал называться ”молоком шахматистов и мыслителей”. Диковинный восточный напиток, впервые приготовленный в Йемене, постепенно входит в употребление и у европейской знати. В 1652 году открылась первая кофейня в Лондоне, в 1671 году — в Марселе, а в 1672 году — в Париже.

Однако широкое распространение кофе в Европе связано с именем польского офицера Георгия Кольчинского. В августе 1683 года огромная турецкая армия во главе с великим визирем Кара Мустафой стояла под стенами Вены. Христианские государи Центральной Европы, считая, что падение Вены откроет туркам дорогу и в другие европейские страны, объединили свои усилия, чтобы дать отпор грозному противнику. Кольчинскому, находившемуся в осажденной Вене и владевшему турецким языком, было поручено передать депешу герцогу Шарлю Лоранскому, командующему объединенной армией союзников, состоявшей из поляков и отрядов германских князей.

Кольчинский блестяще выполнил поручение, и ему была обещана награда в 2 тыс. флоринов из тех трофеев, которые будут взяты у турок. В знак признания его заслуг было обещано также сделать его почетным гражданином Вены и выдать документ, разрешающий ему заняться в городе любым делом, которое он сочтет для себя выгодным.

В результате ожесточенного боя поляки и немцы одержали победу. В руки победителей и изголодавшихся в долгой осаде венцев попала огромная добыча, в том числе 500 мешков темных зерен с приятным ароматом, назначения которых никто не знал. Правда, лейтенант, командующий отрядом баварских драгун, захвативших турецкий обоз, слышал, что этими зернами турки вроде бы кормят верблюдов, но, поскольку верблюдов в Европе нет, он приказал выбросить мешки в Дунай. В этот момент появился Кольчинский. Уж он-то знал об употреблении этих зерен и поспешил вмешаться. Бравому поляку не могли ни в чем отказать, и вскоре все мешки кофе, отбитые у турок, стали его собственностью. Кольчинский получил разрешение на открытие публичной кофейни в Вене, близ башни Святого Стефана.

Богатые виноградники вокруг Вены были вытоптаны и сожжены турками, и венцам ничего не оставалось, как вместо вина попробовать напиток, приготовленный в таверне у башни святого Стефана. Но скоро разыгрался скандал. Слишком свежо было воспоминание о турецком нашествии, чтобы граждане, просидевшие в осаде несколько месяцев, могли спокойно дегустировать кофе по-турецки. Однако Кольчинский был не только храбрым офицером, но и предприимчивым дельцом. Если кофе по-турецки не нравится, будем готовить кофе по-венски, решил он. И вот в кипящую воду он засыпает кофе, фильтрует его, добавляет на чашку три ложки молока и немного меда, и кофе по-венски готов. Изобретение Кольчинского повергло в ужас пленных турок, но пришлось по душе венским мещанам. Когда же Кольчинский заказал булочки в виде полумесяца, венцы были вполне удовлетворены. Отныне редкий житель Вены отказывал себе в удовольствии выпить чашку кофе по-венски с булочкой в форме ненавистного полумесяца, украшавшего знамена турок, шедших на приступ Вены.

Производство кофе в Йемене в конце 80-х годов составляло немногим более 3 тыс. тонн в год, и в Министерстве сельского хозяйства создано специальное управление, которое занимается вопросами разведения кофе. Управление имеет три питомника в разных регионах страны. Убежденность моих собеседников в полезности своего дела и их настойчивость вызывают уважение и горячее желание чем-то помочь.

— Большинство деревьев кофе у нас в стране в возрасте пятидесяти-шестидесяти лет. Это значит, что они или уже не плодоносят, или вскоре перестанут это делать, — говорил Абд аль-Азиз Зарика, руководитель проекта по разведению кофе. — Поэтому мы раздаем черенки из наших питомников, но ведь этого мало! Агротехника остается та же, что и была сто, двести лет тому назад. Деревья на кофейных плантациях посажены слишком густо, ненужные ветви не обрезаются, — удобрения, химикаты для борьбы с вредителями и болезнями не используются, и сейчас болезни, характерные, скажем, для одного района, распространяются в других. И главное — отсутствие воды. Нам нужны артезианские скважины и современные методы агротехники, если мы хотим вернуть славу йеменскому кофе.

Абд аль-Азиз замолкает, и его непосредственный начальник Абд аль-Халим пытается добавить немного светлых тонов в мрачную картину, нарисованную подчиненным.

— Нельзя сказать, что у нас ничего не делается, начинает он издалека. — Ведь существуют уже три питомника, и десятки тысяч саженцев были розданны крестьянам горных районов. Мы хотим создать еще пять новых питомников, организовать десять агротехнических пунктов, которые будут учить крестьян современным методам выращивания кофе, укомплектовывать все эти организации специалистами и агрономами. Но есть вещи, которые от нас не зависят. Знаете ли вы, что основной конкурент и, я бы сказал, враг йеменского кофе — кат?

Похожий на д’Артаньяна Абд аль-Халим вопросительно смотрит на меня, ожидая, по-видимому, что я как иностранец, малоосведомленный о привычках йеменцев, буду поставлен в тупик его риторическим вопросом о главном враге йеменского кофе. По правде говоря, что такое кат, я знаю, даже пробовал его, но мне интересно услышать мнение специалистов, и я, немного поколебавшись, отрицательно качаю головой.

— Так послушайте, — назидательно говорит Абд аль-Халим. — Кат растет на тех же землях, что и кофе. Но кофейные зерна крестьянин в лучшем случае получит после пяти лет напряженного труда. А кустарник ката через год, в худшем случае через два уже можно обрывать и поставлять на рынок. Этот кустарник, можно сказать, сорняк, он встречается в диком виде и не требует ни ухода, ни особого полива и удобрений. Рост личных доходов увеличивает число людей, которые могут позволить себе такое дорогое и сомнительное удовольствие. Знаете ли вы, сколько стоит килограмм кофе и пучок ката?

Я отрицательно качаю головой: действительно, кофе я не покупал, а кат если и жевал, то очень давно, да и то меня им угощали.

— Один килограмм кофе стоит в два с половиной раза дешевле, чем пучок ката. Где уж кофе конкурировать с катом! Нужны государственное регулирование, государственные дотации и освобождение от налогов производителей кофе. Без помощи государства мы ничего не сделаем. У нас в стране сегодня хватает и других забот, но — Абд аль-Халим повышает голос — вернуть славу йеменскому кофе — наш национальный долг, долг нашей интеллигенции и специалистов.

Через три часа тяжелой, утомительной, с крутыми поворотами дороги мы вырываемся из скалистых ворот на равнину Тихама. Темное облако несется нам навстречу. Еще несколько минут, и лавина дождя обрушивается на машину. Вода идет сплошным потоком, и несколько грузовиков уже предусмотрительно встали на скользкую узкую обочину. Другие продолжают медленно двигаться вперед с включенными фарами и бешено работающими ”дворниками”.

Особенность тропических ливней в том, что они идут полосами, внезапно начинаются и так же внезапно кончаются. У города Баджиля — несколько километров сухого асфальта, затем опять дождь, начинающийся медленно, с крупных больших капель, шлепающих по крыше и ветровому стеклу автомашины весомо, как расплавленный свинец.

Баджиль — небольшой городок, который в мой первый приезд в Йемен был печально знаменит своей текстильной фабрикой, построенной в середине 50 х годов сирийской фирмой и не выпустившей ни одного метра ткани. Вроде бы все было продумано: хлопчатник выращивают в Тихаме, потребность в хлопчатобумажных тканях существует — строй фабрику, обучи рабочих и налаживай производство. Но управлять даже таким несложным предприятием и тем более организовать на нем рентабельное производство оказалось невозможным при монархическом режиме. Фабрику построили, но выяснилось, что весь хлопок еще на корню скупался приближенным к королевской семье купцом Джабали и вывозился в Англию и Индию, откуда поставлялись дешевые ткани. Сам имам Ахмед, сидевший в то время на йеменском троне, получал какие-то отчисления от Джабали да еще имел доход от таможни, так как пошлины шли в государственную казну, которая была одновременно и личной казной имама.

Но, пожалуй, кроме этого и других экономических факторов существовали и другие — политического характера. Для эксплуатации фабрики нужны были специалисты. Для их подготовки йеменцы должны были поехать за границу, в Сирию или Ливан, а некоторые иностранцы — приехать сюда, в Йемен. И то и другое было нежелательно для королевского режима. Йеменцы, выезжавшие в другие арабские страны для получения специальности, вернувшись домой, могли сравнить душную атмосферу средневекового деспотизма с порядками тех государств, где они учились и получили образование. Что касается арабов из других стран, которые здесь работали, то им визы на въезд, как и всем иностранцам, давал лично наследный принц Бадр — в то время министр иностранных дел. Давал, разумеется, не всем, а выборочно, и на короткий срок, чтобы, не дай Бог, специалисты не обросли знакомыми и связями и не могли познакомить любознательных йеменцев с жизнью и порядками других государств. Опасения имама Ахмеда оказались оправданными: в сентябре 1962 года именно те офицеры, которые обучались в Ираке и других арабских странах, свергли его сына Бадра, просидевшего на троне после смерти отца одну неделю.

Сейчас Баджиль несколько изменился. На холме слева каменной феской торчит средневековая крепость. Но Баджиль уже не тот сонный городишко, сомнительная слава которого связана с головотяпством экономической политики монархического режима. Здесь с помощью Советского Союза построен цементный завод, пущена его вторая очередь. Отсюда 25 километров до государственной фермы Сурдуд, тоже созданной с помощью советских специалистов. Через Баджиль тянется высоковольтная линия, по которой из Ходейды в Таизз поступает электроэнергия от мощной тепловой станции Раскинувшиеся вокруг Баджиля поля, орошаемые артезианскими скважинами, засажены томатами. Здесь же сооружен завод по производству томатной пасты.

Уже какой раз я уезжал из Йемена с чувством радости и удовлетворения: преемственность работы наших людей, дипломатов и специалистов в стране, отстоящей на 6 тыс. километров от Москвы, была видна везде и повсюду. И все йеменцы — от видных государственных деятелей до простых крестьян и рабочих, — как все горцы, неспособные кривить душой и лицемерить, узнав, что вы из Советского Союза, не преминут выразить вам благодарность за политическую поддержку и экономическое содействие.

В Хадрамауте — долине глиняных небоскребов

В начале 70-х годов я побывал в Хадрамауте.

…На маленьком самолете я лечу из Адена в Хадрамаут — историческую область, где в начале новой эры вступили в борьбу за господство над Южной Аравией два древних царства — Сабейское и Химьяритское.

С высоты видна небольшая, расчищенная бульдозерами площадка аэродрома Гураф, куда прибывают все самолеты, везущие пассажиров в Хадрамаут. Еще несколько минут — и самолет мягко коснется посадочной площадки. Я суетливо озираюсь по сторонам, стараясь охватить взглядом видимые в дрожащем мареве осыпавшиеся берега древней реки, пассажиров, прибывших со мной одним рейсом, и встречающих их родственников, праздную публику, приехавшую сюда к прилету самолета. Сейчас февраль — первый весенний месяц по местному календарю. Зимние холода позади, и теплое утреннее солнце, находящееся к десяти утра почти в зените, заливает ярким светом пестро одетую толпу за проволочным ограждением и разноцветные машины, готовые принять пассажиров в основные города Хадрамаута — Сейюн, Терим и Шибам. Температура — около 20°, воздух сух, полон запахов цветущих трав и стрекотом цикад. Солнце припекает, и пассажиры стремятся встать в тень крыла самолета или побыстрее оформить багаж, чтобы выбраться с аэродромного поля.

В город Сейюн я еду в компании двух йеменцев. Шофер, молодой парень, сидящий как-то боком, видимо потому, что на первом сиденье легковой автомашины здесь обычно размещаются два пассажира, быстро ведет автомобиль по мощенной булыжником дороге. По обочинам попадаются небольшие строения с куполом, называемые ”сикая”. Разбогатевшие за границей хадрамаутцы жертвовали деньги на сооружение этих строений для путников, которые во время долгих пеших переходов черпали кружками воду из стоящих в сикая больших глиняных кувшинов и отдыхали в тени куполов часовен. В настоящее время самый последний бедняк предпочтет добраться из одного города в другой на автомашине, нежели идти целый день пешком. Поэтому большинство сикая запущены: штукатурка облупилась, побеленные известью снежно-белые купола потрескались, а ступеньки, ведущие к кувшину с водой, разрушились. Сейчас уже никто не строит сикая, хотя хадрамаутцы продолжают выезжать за границу и многие из них живут в достатке. Какой смысл заниматься благотворительностью, создавая эти сооружения, когда большие расстояния теперь можно преодолеть на автомашине?!

Действующие сикая стоят, как правило, у колодцев. Подпочвенные воды находятся здесь на глубине 20–30 метров, поэтому колодцы роют вручную. Сейчас у каждого колодца работает дизельный движок, вращающий через ременной привод насос. А всего несколько лет назад специальное оросительное сооружение для подъема воды — большой кожаный бурдюк с веревкой, перекинутой через колесо, — служило основным способом орошения в Хадрамауте. Такое сооружение, называемое ”сенава”, сейчас найти столь же трудно, как увидеть телегу в городе, полном автомашин.

Бесконтрольное употребление в последние годы механических насосов в Хадрамауте привело к истощению подпочвенных горизонтов воды. Если в течение двух лет в Северном Йемене не бывает дождей, благодаря которым пополняются запасы грунтовых вод, их уровень в колодцах резко снижается. И тогда Хадрамауту угрожает засуха. Поэтому местные власти большое внимание уделяют гидрологическим исследованиям. Последние изыскания показали, что под каменным ложем древней реки на глубине 80-100 метров имеются богатые горизонты хорошей по качеству воды.

Вдоль дороги на Сейюн мелькают рощи финиковых пальм, зеленые квадраты клевера, созревающие поля пшеницы, ржи и ячменя. Странно видеть здесь картину русской природы: среди поля стоит чучело — набитая соломой старая рубаха, чтобы отпугивать нахальных воробьев и жирных голубей, лениво взлетающих перед автомашиной. Иногда на созревающей ниве можно увидеть женщин и ребятишек, которые ловко мечут пращой камни в птиц.

Город Сейюн раскинулся на южных склонах хадрамаутского сброса, у выхода неширокого сухого русла Ясма в долину Хадрамаута. Собственно городом здесь называется центральная площадь с большим семиэтажным дворцом бывшего султана Касири. Сюда я и направляюсь, окруженный толпой ребятишек и зевак. К появлению европейцев на улице Сейюна почти привыкли. Один палестинец, работающий учителем, сказал мне, что раньше его выход на улицу в Сейюне в сопровождении жены, одетой в европейское платье, вызывал изумление толпы и улюлюканье мальчишек.

После провозглашения в 1967 году независимости английских протекторатов Южного Йемена султан бежал в Саудовскую Аравию. Сейчас на первом этаже дворца расположен полицейский участок. Мне разрешают осмотреть дворец, и в сопровождении офицера я поднимаюсь по высоким ступенькам к массивной, украшенной резьбой двери, ведущей во внутренние покои.

Многочисленные, похожие друг на друга комнаты с окнами без стекол, закрываемые лишь резными ставнями, побелены известью. На полу валяются бумаги, пожелтевшие от солнца и времени. Поднимаю одну из них. В договорном документе сообщается, что на плантации финиковых пальм, принадлежащей султану, работает крестьянин, который ”за три ратла (ратл равен 450 граммам) фиников в неделю или за двенадцать ратлов в месяц” обязан раз в неделю поливать пальмы, прорывать оросительные канавы, обрабатывать землю вокруг пальм и охранять плантацию. Другая пожелтевшая бумага, датированная 10 ноября 1944 года, представляет собой договор на аренду земли, принадлежащей мечети: одну треть урожая получает султан, другую — мечеть и последнюю треть — крестьянин. Договор составлен по всем правилам и скреплен вверху подписями представителя мечети и султана (знатные люди в Хадрамауте всегда ставили подпись вверху документа), а в самом низу — жирный отпечаток большого пальца крестьянина.

В Сейюне туристы — редкие гости, и поэтому здесь нет специализированных магазинов или лавок, где можно приобрести какое-нибудь старинное изделие. Однако в ювелирных лавках можно купить старые монеты из рассыпавшихся монист или национальные кинжалы — ”джамбии” — в дорогих серебряных ножнах. В лавке старьевщика вы найдете тяжелые медные браслеты, от которых теперь, преодолевая груз традиций, начинают отказываться женщины Хадрамаута; старое кремневое ружье с обитым кожей прикладом; турецкую саблю; замысловатый металлический или деревянный замок, сделанный местными ремесленниками. В лавках Сейюна я видел старые тульские самовары, но здесь они не антикварные изделия, а предметы первой необходимости. Южная Аравия еще до 1917 года считалась импортером русских самоваров, которые попадали сюда через Турцию и Иран. Собственно, и название этого столь необходимого приспособления для чая звучит совсем по-русски ”самавар”, только с ударением на вторую гласную букву.

Ведерный самовар тульских заводов братьев Баташовых стоит здесь 20 динаров — сумма очень большая для простого человека. Поэтому в Сейюне из жестяных банок из-под керосина и растительного масла изготавливают местные ”самавары”, называемые ”бухур”. Это фактически простой кофейник, в середину которого вставляется трубка, куда насыпают горящие угли. Воздух поступает через небольшое отверстие трубки, и угли ярко горят в этом нехитром изделии хадрамаутских ремесленников.

Шибам известен своими глиняными ”небоскребами”. Мощенная камнем дорога в город петляет между деревнями и небольшими городками, застроенными однообразными двух- и трехэтажными домами. Проезжаем город Гарис с развалившимся феодальным замком, расположенным у подножия горы, и белоснежным куполом мавзолея мусульманского проповедника; Все дома прячутся за высокими толстыми заборами — ”дувалами”, сделанными из саманных кирпичей и утрамбованной земли. У меня такое впечатление, что я еду по Узбекистану, по его маленьким городам с узкими ущельями улиц, куда выходят калитки спрятавшихся за дувалами домов. Только огороды да пальмовые рощи, вынесенные за ограду, меняют впечатление: в отличие от Узбекистана, здесь, куда ни бросишь взгляд, всюду пальмы, пальмы, пальмы. Вся долина Хадрамаута, обрамленная отрогами гор, как рамкой, кажется большой плантацией, где растет около миллиона пальмовых деревьев.

Крестьяне практически используют все, что можно получить от финиковой пальмы. Собранные осенью финики очищают от косточек, тщательно перемешивают их в однородную массу и заполняют ею большие глиняные кувшины для хранения впрок. Бедуины набивают финиками козий бурдюк и возят его с собой как неприкосновенный запас. Крестьяне толкут косточки в ступе и скармливают скоту. Из волокон ствола пальмы делают веревки, из пальмовых веток после соответствующей обработки также скручивают веревки. Сучки, остающиеся после обрубки веток, служат топливом. Что касается самих листьев пальмы, то они идут на изготовление циновок, предметов домашнего обихода, на топливо. Даже исчисление меры площади в Хадрамауте связано с пальмой. Большая длинная ветка пальмы с листьями, называемая ”джарида”, равняется в среднем 3 метрам. 1 джарида в длину и 1 джарида в ширину дают меру площади — ”матыра”. Поэтому стоит ли удивляться тому, что йеменский крестьянин в Хадрамауте от зари до зари кропотливо и любовно ухаживает за крошечными пальмами, ежедневно обрабатывая землю вокруг двух- и трехлетних деревьев и взбираясь по сучкам на взрослую пальму, чтобы очистить ее крону и осторожно удалить обломанные ветром или птицами веточки с еще не созревшими финиками.

Шибам издревле играет важную роль в здешней торговле, и недаром местное население называет его ”глазом и хребтом” Хадрамаута. Дома Шибама поднимаются из песка, образуя гигантскую квадратную глыбу. Фасады десятков домов сливаются в одну монолитную стену. На протяжении веков эта область была ареной кровавых схваток и жители городов спасались от опустошительных набегов кочевников и враждовавших между собой султанов в своих небоскребах. Проникнуть в город можно было только через одни ворота, которые закрывались с наступлением сумерек.

Если подняться по крутому холму вверх, к воротам, ведущим в Шибам, то сразу за входом, направо, стоит бывший султанский дворец, в котором сейчас расположились представители местной власти. Я бродил по пустым комнатам запущенного дворца, любуясь резными решетками, массивными дверями. Глава местной администрации, именуемый здесь ”маамур”, умещается со своим немногочисленным штатом в двух-трех комнатах. А остальные пустуют, покрываются пылью и разрушаются под неумолимым воздействием времени.

Рядом с мечетью, построенной на средства семьи богатого купца Баабеда, поднимается его восьмиэтажный дом. По приглашению хозяина, который был моим попутчиком в дороге с аэродрома на Сейюн, переступаю порог и через искусно сделанную дверь попадаю в вестибюль, откуда лестница с земляными высокими ступенями ведет в большую комнату для приема гостей. Как правило, это помещение имеет балкон или же хорошую вентиляцию через окна. В самое прохладное место усаживают наиболее почетных посетителей. В комнатах нет мебели. У состоятельных людей ее заменяют ковры, а у бедных — пальмовые циновки. Рядом с гостиной находятся кухня и туалетная комната. Кухня представляет собой небольшое помещение с возвышением для очага, а туалет — комнату с цементным полом, большими глиняными кувшинами воды и водостоком, выходящим наружу деревянным желобом. Остальные комнаты небоскреба походят друг на друга: белые стены с многочисленными нишами, закрытыми резными деревянными дверцами, цементированные полы, окна без стекол, но закрытые снаружи двустворчатыми деревянными ставнями с мастерски сделанной резьбой. Ремесленники Хадрамаута известны в Аравии как искусные мастера резьбы по дереву, и поэтому нет ничего удивительного в том, что лучшими образцами своего искусства они украшают свои жилища. Среди орнаментов преобладают геометрические фигуры, растения и редко животные, так как основатель ислама пророк Мухаммед, боровшийся с идолопоклонством, запретил изображение живых существ.

Массивные, украшенные кружевом ручной резьбы двери достойны любого дворца, но как в Шибаме, так и в других городах Хадрамаута они порой украшают и глинобитные скромные дома. Дверь — гордость хозяина дома. С нее начинают строить дом: ставят дверную раму и только затем сооружают стены, потолок и все остальное. Красивый вход в жилище — символ гостеприимства. На двери прикрепляют медное кольцо и колотушку, сообщающую обитателям дома о чьем-либо приходе.

С незапамятных времен хадрамаутцы используют деревянные замки, называемые ”калуда’\ Замок изготовляется в виде грубо сколоченного креста, и некоторые йеменцы утверждают, что такая форма была навязана им несколько веков назад португальцами, захватившими некоторые пункты на побережье. Ключ деревянного замка похож на зубную щетку с палочками вместо щетины, расположенными в строго определенном порядке. Ключ вставляется в щель, скрытую в одном из дверных украшений. Палочки ключа попадают в соответствующие отверстия и поднимают штифты, после чего засов можно отодвинуть. Первый раз разгадать секрет запора почти невозможно: слишком все это устройство не похоже на общепринятые замки и ключи. На одном ключе я насчитал 16 зубьев, расположенных в замысловатом порядке. Подобрать ключ к такому замку практически невозможно, и в случае его утери лучше сменить замок.

Основным строительным материалом для небоскреба служит обыкновенная земля, которую перемешивают с соломой, собираемой на току после обмолота пшеницы и ячменя. Землю и солому тщательно перемешивают с водой погоняемые животные в специально вырытой яме. Полученную смесь раскладывают на ровной площадке в виде большого каравая, который затем нарезают доской или специальной формой на равные прямоугольные кирпичи. Такие кирпичи оставляют на солнце на две недели, после чего их складывают штабелями около выбранного для строительства места. Когда кирпичи заготовлены в достаточном количестве, вырывают яму для фундамента. Высокий дом должен иметь прочный фундамент, поэтому его делают из крупных камней, скрепляемых чистой глиной и укладываемых на несколько метров вглубь. Для трехэтажного дома, например, достаточно углубить фундамент на полтора метра, причем примерно на полметра каменный фундамент выводится на поверхность. Выстроенный дом, особенно многоэтажный, похож на высокую, постепенно суживающуюся кверху усеченную пирамиду с утяжеленным основанием и несколько облегченным верхом.

В Хадрамауте повсеместно — и в городах, и в небольших деревнях — ведется строительство или ремонт таких жилищ. Ведь дома из сырцового кирпича разрушаются под воздействием ветра и редких здесь дождей, и в среднем каждые три-четыре месяца необходимо осматривать глинобитный небоскреб, заделывать трещины, заменять рассыпавшиеся кирпичи. Однако при хорошем уходе построенные, казалось бы, из столь ненадежного материала дома стоят веками. Подобный метод строительства с применением необожженных кирпичей широко практикуется и в Средней Азии, и в других странах Ближнего Востока, прежде всего в его безлесных районах.

Терим называют в Хадрамауте ”городом науки”, потому что здесь построены 360 мечетей. В мусульманском мире мечеть не столько место молитвы, сколько место, где собираются в пятницу мусульмане послушать проповедника, где работают школы по изучению Корана, где собраны представляющие наибольшую ценность рукописи и книги.

Дорога из Сейюна на Терим идет мимо аэродрома Гураф, а затем мимо сухого русла Рудуд, где с помощью советских специалистов создано государственное хозяйство. На поле работает трактор, вокруг него суетятся люди. Останавливаем автомашину. Знакомимся с крестьянами. Обсуждается вопрос, сколько посевного зерна нужно для вспаханного поля. Каждый высказывает свое мнение и, пытаясь убедить собеседников, отчаянно жестикулирует и призывает в свидетели Аллаха и пророка Мухаммеда. Один из крестьян, Салех из деревни Хаджар-Сияр, подсаживается к нам в автомашину и просит довезти его до Терима. Он рассказывает, что в его деревне много финиковых пальм, а на богарных землях выращивают пшеницу. В Хаджар-Сияре колодцы вырыты на глубину 18 махдар. ”Мах-дар” — ”раскрытые руки” — весьма распространенная на юге Аравии мера длины, равная примерно 2 метрам. На побережье Аденского залива этой мерой измеряют глубину моря, длину корабельного каната и якорной цепи.

— Если два года не бывает дождей, то плохо, — говорит Салех. — Приходится тогда спускаться в долину, чтобы не умереть от голода.

— Нет, в Саудовскую Аравию наши не выезжают, — отвечает Салех на мой вопрос. — Из всего Хаджар-Сияра там работают, может быть, человек двадцать, не больше.

Пытаюсь представить себе, где же на карте находится Хаджар-Сияр. С помощью попутчиков устанавливаю, что деревня расположена на границе с пустыней Руб-эль-Хали, в нескольких часах езды от города Абра.

Незаметно за разговорами подъехали к Териму. Издалека виднелся ажурный минарет знаменитой мечети Мунзара, построенной семь веков тому назад. Вокруг нее расположились дома представителей влиятельных семей ”сейидов”, ведущих свое происхождение от потомков основателя ислама Мухаммеда. Глава одной такой семьи Абу Бакр аль-Каф владеет домом, который по своему внешнему убранству более богат и величествен, нежели дворец бывшего султана в центре Терима. Семья аль-Каф даже чеканила свою монету, на которой были выбиты весы как символ справедливости. В домах некоторых сейидов хранятся ценнейшие рукописные памятники средневековой истории Хадрамаута и населяющих его племен.

Я прошелся по улицам Терима, городскому рынку, рядам ремесленников. Навстречу попадались женщины, закутанные по мусульманским традициям в черное покрывало. Их лица закрыты таким плотным платком, что им приходится немного приподнимать его, чтобы иметь возможность видеть перед собой дорогу.

В Териме, как и в других городах Хадрамаута, влияние ислама сказывается особенно сильно на положении женщин. Кроме обычного затворничества, характерного для мусульманских гаремов, в Хадрамауте, например, считалось предосудительным отдавать девочек в школы. Писать и читать их обучали дома. В 1971 году неполную среднюю школу, например, Сейюна посещали восемь девочек, что было крупным достижением. В мой следующий приезд в Хадрамаут в 1981 году в женской школе училось уже более 50 человек. Даже замужняя женщина духовно более связана а матерью и своими родственниками, чем с мужем и его семьей. И когда муж уезжает за границу на заработки, она, как правило, не едет с ним, а остается в Хадрамауте. Вот почему хадрамаутцы, работающие за границей, фактически имеют две семьи: дома, куда они наезжают во время отпуска, и там, где работают. Иногда такие семьи ”воссоединяются”. Я видел в Хадрамауте братьев, один из которых был арабом, а другой с ярко выраженными монголоидными признаками — раскосыми глазами и прямыми черными волосами.

За восточной городской стеной Терима раскинулась большая деревня Даммун — родина доисламского барда Имруль Кейса. Многие его стихи стали народными пословицами и поговорками, которые хорошо знают и любят во всех арабских странах. На горе, нависшей над деревней, расположена полуразрушенная крепость, где раньше размещались солдаты султана. Даммун же принадлежала другому султану, а стена, отделяющая ее от Терима, именовалась ”берлинской”. Что и говорить — население Терима было в курсе событий, происходящих в далекой Европе!

Сразу за стеной начинаются огороды, поля с пшеницей и клевером. Урожаи на поливных землях собирают хорошие, и представители местных властей с гордостью говорят, что ”Хадрамаут сам себя кормит”. Земля в окрестностях раньше принадлежала сейидам, и во время проведения аграрной реформы представители народной власти столкнулись с таким уникальным случаем, когда бедняки отказывались брать землю, ”не принадлежащую им по праву”. Более того, даже новые освоенные земли, лежащие в нескольких километрах от их деревень, крестьяне брали неохотно, так как не было хозяина, с которым можно было бы на основе мусульманского права подписать контракт об аренде.

На обратном пути из Терима в Сейюн я на каждом шагу замечаю приметы нового. Вот при выезде из Терима перебежала улицу ”открытая” девочка в возрасте невесты, а крестьянин, встретившись с сейидом, не бросился целовать ему руку, а лишь немного наклонился в его сторону. Но невидимых примет еще больше. Сейчас уже и молодые мужчины требуют, чтобы девочкам давали хотя бы минимальное образование и не запрещали им общение с внешним миром. Ведь выросшая в полном неведении девушка не может быть ни хорошей женой, ни хорошей матерью. В Сейюне, Териме и Шибаме активно работают школы по ликвидации неграмотности, и скоро все взрослое население Хадрамаута будет читать и писать. Однако еще предстоит немало сделать, чтобы Хадрамаут окончательно проснулся от средневековой спячки и повернулся лицом к нашему времени с его радостями, проблемами и надеждами.