Вот так барабанщик!

РОМАН ПОЛКАНЫЧ

Я только что вернулся с прогулки, и бабушка Оля, посмеиваясь, сказала:

— А у нас, Гриша, гость… грызет кость.

— Какой гость, бабушка? — спросил я и бросился со всех ног в комнату. Гостя там не было. Я здорово обиделся:

— Почему ты меня обманываешь? А сама всегда говоришь, что обманывать нехорошо!..

Но бабушка ничего не ответила. Она взяла меня за руку и подвела к кровати.

— Смотри, вот наш гость!

Я заглянул под кровать.

Под кроватью, на мягкой заячьей шкурке, дремал крохотный щенок.

— Собачка! Собачка! — позвал я.

Щенок зевнул, поморгал мутными глазками, а потом уткнулся в шкурку черным мокрым носом и даже прикрыл его белой лапой. Тогда я стал щекотать щенку пальцем живот. Щенок жалобно заскулил. Я погладил щенка, и он замолчал. Склонив пятнистую голову, он смело рассматривал меня и шевелил хвостиком-обрубышем. Мне стало смешно: у всех собак хвосты как хвосты, а у этой какой-то хлястик!

Я наблюдал, как щенок с трудом приподнялся на заячьей шкурке и встал на все четыре лапы, шатаясь из стороны в сторону, будто его ветром покачивало.

До чего забавный этот щенок! Я схватил его на руки и чмокнул в черный мокрый нос.

— Нехорошо, Гриша, целовать собаку, — сказала бабушка, но я не растерялся:

— Это, бабуся, не собака, а маленький щенок!

— Все одно — собака ли, щенок ли, — не соглашалась бабушка.

Я положил щенка на заячью шкурку и стал его рассматривать. Над темными глазами щенка желтели два пятнышка, ну точь-в-точь брови! А грудь белая, как будто на щенка надели белоснежный фартучек; все четыре лапы тоже белые, а сам он черный-пречерный, с блестящей гладкой шерстью.

Потом я взял щенка на руки и перетащил на середину комнаты, на половик.

— А ну-ка, шагай вперед, — приказал я, и щенок послушался. Но как он косолапил, передвигаясь по комнате! Он все время валился на бок и тыкался мордочкой в половик. Он был совсем мал и весь поместился на папиной ладони.

— Как же ты, Гриша, назовешь щенка? — спросила меня бабушка. — Трезором? Волчком? Тузиком? Шариком?

— А может, Ромкой? — спросил я.

— Звучит, — одобрил папа.

Прошло много дней, а мой Ромчик был почти такой же маленький, каким я увидел его в первый раз. Но я уже не удивлялся: соседка, которая щенка подарила, сказала, что Ромчик не вырастет в большую собаку, такой уж он породы, и что у щенка хвост короткий потому, что отморожен. Я очень полюбил щенка и звал его то Ромкой, то Романом.

Когда я обедал, щенок всегда вертелся около меня, умильно смотрел на мои руки и весело крутил смешным коротким хвостиком. Хитренькие глазки Ромчика словно говорили: «Угости, Гриша, я буду тебе очень, очень благодарен!»

И я бросал Ромчику румяную корочку пирога.

Как-то, готовя обед, бабушка легонько пнула Ромчика валенком:

— Не мешайся, куш на место, Роман… Полканыч!.. — Поджав хвост, с опущенной головой щенок шмыгнул под печку.

Мне стало смешно, что бабушка назвала щенка Романом. Полканычем, и я спросил:

— А почему ты назвала его так?

— Когда я была девочкой, — рассказала бабушка, — у нас был пес по имени Полкан, я его очень любила и сейчас о нем вспоминаю. Да и походит твой Ромчик на моего старого приятеля Полкана, только ростом Полкан был больше Ромчика.

Мне это очень понравилось, и я стал называть щенка Романом Полканычем. Об этой кличке узнали товарищи, и с тех пор моего любимца стали называть по имени и отчеству.

Роман Полканыч в первые дни вел себя хорошо. Даже строгая бабушка полюбила его. Но недели через две он набедокурил: разбил кувшин с молоком.

— Куш на место! — крикнула бабушка, и Ромчик с виноватым видом скрылся под печку…

Когда Роман Полканыч снова в чем-то провинился, бабушка схватила ремень и с криком «куш на место!» кинулась к Ромке. Он нырнул под печку, а через минуту осторожно высунул мордочку.

Убедившись, что о нем уже забыли, Роман Полканыч вылез из-под печки. Подняв черный нос, он как ни в чем не бывало поглядывал на бабушку.

Ромчик стал проказничать все больше и больше: то мамин платок утащит под печку, то ботинок прогрызет, то чулки. Папа здорово рассердился:

— Чтобы духу его здесь не было! — крикнул он. А на другой день подарил Романа Полканыча старику-пчеловоду, который увез его в соседнее село.

Я даже есть как следует перестал — так расстроился. Бабушка все время хмурилась и часто с грустным видом заглядывала под печку, где спал наш Ромчик.

Через два дня Роман Полканыч снова появился. Я первый услышал его лай во дворе.

— Бабушка, Ромчик вернулся! — обрадовался я и кинулся открывать двери.

Роман Полканыч вбежал в квартиру. Он тяжело дышал, высунув узкий розовый язык. И сразу же повалился на половик посреди комнаты.

— Куш на место! — зашумела было бабушка, но, взглянув на усталого Романа Полканыча, махнула рукой: «Пускай спит, издалека, видать, бежал, беспутный пес»…

Я пошептался с бабушкой и постучал в дверь папиной комнаты.

— Папа, — сказал я, — а что, если бы Ромчик вдруг да прибежал к нам? Ты бы не очень, скажи, сердился?

— Почему ты задаешь мне такой вопрос? Ведь собака все равно не сможет возвратиться, раз ее увезли от нас далеко.

— Ну, а если бы прибежал на самом деле, взял бы да и прибежал, тогда как? — допытывался я. А сам с тревогой косился на дверь: вдруг Роман Полканыч начнет гавкать и все дело испортит.

— Вижу, что ты скучаешь о Ромчике. Но что поделаешь? Отбирать собаку у человека уже неудобно.

Тогда я запрыгал от радости и все рассказал.

— Верный пес, что и говорить, — сказал папа. — Пусть живет, не возражаю…

Скормил я Ромчику медовый колобок и побежал играть в лапту. А со мной и Ромчик помчался. Ребята играли дружно, только Пашка Щукин все время спорил и нарушал правила.

Я обиделся и решил сказать в глаза Пашке всю правду:

— Ты, Пашка, не прав, так в лапту не играют, да и вообще ты жулик хороший…

— Я тебя, Гришка, поколочу, если будешь совать свой нос в мои дела! — заявил Пашка и больно турнул меня плечом. Пашка был старше меня и выше ростом, но я не очень трусил: пусть полезет, все равно не убегу!

Только сдачи хотел дать, как Роман Полканыч весь ощетинился и с яростным лаем вцепился зубами в Пашкину штанину.

— Ой! — крикнул Щукин. Он здорово побледнел и замахал руками. Потом заорал и с разорванной штаниной помчался по улице. На бегу Щукин схватил с земли глызу и бросил ее в Ромчика, но не попал. И побежал еще быстрее.

— Ай да Роман Полканыч! Возьми, возьми его!.. Ату-ату его! — кричали ребята с нашей улицы.

…А дни шли да шли.

Своей понятливостью пес удивлял не только меня, бабушку и маму, но даже папу. И все-таки недели через две мой друг снова набедокурил: изгрыз папин фронтовой портсигар из желтой кожи и утащил под печку шелковый коврик.

Вот тут-то папа совсем вышел из себя и велел бабушке на другой же день избавиться от Ромчика. Он так и сказал: «избавиться надо от собаки». А я ничем не мог помочь моему Роману Полканычу!..

Бабушка рано утром пошла на базар и привела молодого колхозника из другого района. Я в то время сидел дома и все слышал.

— Вот собака. Берешь? — спросила бабушка.

— Ладно, бабка, согласен, — сказал парень и почему-то подмигнул мне. Я отвернулся.

А колхозник прицепил ремень к ошейнику Романа Полканыча и потащил его на улицу.

У ворот еще остановился и спросил:

— А деньги-то за пса надо?

Бабушка сердито замахала руками:

— Шагай знай! Какие там деньги.

Я видел из окна, как Ромчик рвался из чужих рук, упирался всеми лапами, а шерсть на его спине топорщилась, как травка.

В это время в комнату зашел наш сосед бухгалтер Вениамин Анатольевич.

— Бабушка-то где? — спросил он, протирая платком свои очки.

— Вон там, во дворе, — буркнул я и ткнул пальцем в стекло.

Вениамин Анатольевич увидел, как парень тащил Ромчика на веревке, и покачал лысой головой:

— Жаль песика. Хороший песик был…

А у меня так защемило сердце, что слезы брызнули из глаз.

Когда я пришел в школу, учительница Мария Васильевна взглянула на меня с удивлением:

— Что с тобой, Гриша? Здоров ли ты?

— Совсем здоров, — сказал я. Мне просто не хотелось рассказывать про Романа Полканыча.

А когда Мария Васильевна вызвала меня к доске, я никак не мог решить простую задачку. Вообще в тот день я здорово расстроился.

А когда пришел домой, бабушка совсем доняла меня:

— Не вернется теперь наш Полканыч.

Я рассердился и даже не стал есть жареные пельмени.

— Не горюй, Грибок, — тихим, добрым голосом говорила бабушка, — Ромчик любит тебя и помнит. Мне кажется, что он сейчас где-нибудь в конуре строит планы, как бы снова улизнуть домой.

— Не прибежит… заблудится, — вздохнул я.

Мама тоже хотела видеть Ромчика, и только папа все еще сердился на него.

Но Ромчик не посчитался с папой и через три дня опять появился в нашем доме, с обрывком веревки на шее.

Жалобно скуля, Роман Полканыч покорно валялся у наших ног, словно просил прощения за свои старые проделки.

— Пусть живет твой Роман Полканыч, — смеялся папа, — пусть живет у нас. Мы отдаем его в дальние края, а он все-таки находит путь к дому и возвращается обратно. Видать, умный пес Ромчик!

— Спасибо, папа, — воскликнул я и со всех ног кинулся на улицу. За мной, смешно косолапя, с радостным лаем бежал Роман Полканыч.

Мне показалось, что Ромчик полюбил меня больше. Он не отставал от меня ни на шаг: я на реку — и он на реку, я к товарищам — и он со мной! Мне даже казалось, что Роман Полканыч лаял: «Рад, рад, рад».

Однажды вечером, возвратившись с работы, папа сообщил новость:

— Ну, дорогие мои, скоро в путь-дороженьку!

— Куда? — спросила бабушка.

— Километров за двести, в город Оханск, что на берегу Камы стоит. Мне поручили большое дело — руководить отправкой леса для новостроек.

Я, конечно, здорово обрадовался. Очень уж хотелось поплавать на плоту, поудить на Каме рыбу. Ведь у нас река мелкая, да и рыбы мало. А я удить люблю и ушицу люблю есть. Больше из котелка, на берегу.

И еще мне хотелось познакомиться с людьми, которые на плотах работают. Сплавщики-то, наверняка, на всех реках побывали и все знают. Вот хорошо бы с ними поплавать по Каме, Волге, города посмотреть!..

С того дня, как папа сказал, что мы уезжаем в Оханск, я сидел будто на иголках, все бегал из угла в угол; даже на улицу к ребятам выходить не хотелось.

Целых две недели прошло, а мы все еще не ехали. И я даже перестал верить, что поедем. Но вот папа сказал:

— Складывайте багаж, послезавтра в путь.

— А Ромчик? — спросил я.

— А с Ромчиком, Грибок, придется расстаться: в такую даль с собой собак не берут. Мы его подарим Вениамину Анатольевичу. Согласен?

— Хорошо, — храбро заявил я. Но, забравшись на печку, досыта наревелся.

А ночью спал совсем худо: жалко оставлять Ромчика…

Утром наша квартира здорово изменилась: стены голые, печальные, а на полу ящики, зашитые в половики и рогожи, пузатые узлы. Мама и бабушка укладывают в корзину продукты на дорогу, завязывают чемоданы.

А Ромчик весело прыгает по комнате и виляет коротким хвостиком. Кажется, хочет крикнуть: «Едем! Едем! Вот хорошо-то!»

А бабушка сердитая такая, на Ромчика не глядит, а только ворчит:

— Вот привязался пес-непоседа, путается тут под ногами.

А я ведь вижу: жалко ей Ромчика, она хоть и ворчит, а добрая и ласковая…

Я с грустью смотрел, как играли Ромчик и кошка Пуська. Роман Полканыч рычал и делал вид, что хочет разорвать ее на мелкие кусочки, а Пуська лениво отмахивалась белой лапкой.

«Хорошо Пуське, — думал я, — она поедет на пароходе в город Оханск, а Ромчик останется здесь у бухгалтера. Счастливая Пуська!»

Днем к нашему дому подъехала большая автомашина.

— Ну, грузиться начнем, — сказал папа, и работа закипела. Усатый шофер в солдатской форме помогал складывать багаж. Ромчик все время крутился у машины и весело лаял. Папа сказал маме:

— Напомни Вениамину Анатольевичу, чтоб не забыл запереть собаку, пока мы не отчалим от берега. А то не отстанет. У пса такой уж характер, знаю я его!..

Мама кивнула головой, и папа с шофером уселись в кабину. Машина тронулась, и за ней с тревожным лаем, задрав хвост-обрубыш, помчался Роман Полканыч. Вдруг он остановился и повернул голову в нашу сторону. «Ну, что же вы задерживаетесь?» — казалось, говорил его взгляд.

Я все время подбегал к маме и смотрел на ее часы. Очень хотелось знать, когда машина придет обратно. Папа сказал, что от нашего поселка до пристани езды часа два, но прошло уже три, а машины все не было.

Но вот вдали на дороге весело заклубилась пыль и показалась грузовая автомашина. Может, не наша? Но это была та самая машина, которая увезла на пристань наш багаж, и шофер был тот же усатый человек в солдатском костюме. Шофер все время шутил и почему-то называл меня «пехотой»:

— Ну, пехота, сто верст прошла и еще охота?

Но мне было не до смеха.

Помогая выносить вещи из квартиры, я все время думал, что мама забудет выполнить наказ папы, но она не забыла.

— Вениамин Анатольевич, — постучала она к соседу, — возьмите Ромчика да простимся.

Дверь распахнулась, и вышел бухгалтер в короткой черной жилетке, в глубоких рыжих галошах.

— Счастливого пути, Зинаида Степановна, счастливого, значит, плавания в вашей жизни! — сказал он, улыбаясь, и протянул маме худую длинную руку. — Давайте сюда вашего Ромчика, сохраню его как память о добрых соседях.

Вениамин Анатольевич нагнулся, чтобы схватить Ромчика, но Роман Полканыч, словно почуяв недоброе, сердито зарычал и быстро юркнул за подол бабушкиной юбки.

— Ах ты, с понятием, видать: чует, что разлучить его с хозяином собираюсь, — улыбнулся бухгалтер и только развел длинными руками.

Тогда мама взяла дрожащего Ромчика на руки и втолкнула его в комнату соседа. Дверь за ним сразу захлопнулась.

…По дороге к пристани я все время думал о Романе Полканыче и тихонько плакал.

Вот и пристань. Спускаясь под гору, я сразу увидел папу. Он сидел на опрокинутой вверх дном лодке и махал нам шляпой. Я заметил, что бабушка все время отстает от нас с мамой, и крикнул ей, чтобы поторапливалась. Но бабушка сердито отмахнулась от меня.

— Иди, иди… не указывай старухе… Видишь, Пуська из корзины голову высовывает, видно, с Ромчиком твоим разлучаться не хочет… Иди, иди!

Я взглянул на корзину, и верно: Пуська пыталась сорвать лапками старую шаль, которой бабушка прикрыла дорожную квартиру нашей кошки. Тогда мне стало так жалко Ромчика, что я стремглав побежал к пристани.

Но вот раздался первый протяжный гудок, и пассажиры дружно двинулись по мосткам на пароход.

Наша бабушка боялась, что ее столкнут в воду, и поэтому папа решил немножко подождать. Когда мы взошли на мостки, раздался второй гудок.

Вот и третий гудок. Матросы стали убирать мостки.

— Куда! Куда! П-шел! В-он отсюда-а-а! — закричали матросы.

Я оглянулся: на кого это они так покрикивают? И остолбенел: по мосткам мчался Роман Полканыч! Не успели матросы и глазом моргнуть, как Ромчик очутился на пароходе. Он юркнул под ноги пассажиров и исчез — ищи его! Я не выдержал и закричал:

— Ура! Ура! Ромчик с нами едет!

Тут папа наклонился ко мне и спросил:

— Что ты сказал? Где Ромчик?

— Ромчик прибежал! — Я бросился искать своего друга.

Но поди-ка найди его в такой густой толпе! Я уж начал подумывать: не обознался ли я? Может, это был не Ромчик?

Мы — папа, мама, бабушка и я — удобно устроились возле багажа и раскрыли корзинку с едой, как вдруг увидели Романа Полканыча! Он медленно-медленно полз к нам на животе, жалобно скуля. Глазки его виновато моргали, он словно плакал от радости, что нашел нас. Я крикнул на весь пароход:

— Ромчик! Сюда! Сюда!

Роман Полканыч прыгнул мне на колени. Дрожа всем телом, он спрятал мокрый нос мне под мышку и поскуливал, точно маленький щенок.

А папа даже в затылке почесал:

— Ну и пес, ну и пес, чудо, а не пес! Как же это он вырвался от Вениамина Анатольевича? Но делать нечего — пусть едет!

Папа ласково потрепал Ромчика за уши и сказал мне:

— Пойди в кассу и купи билет. Хоть Роман Полканыч и пес, а без билета ему ехать не положено.

Ромчик точно понял, что его простили и решили взять с собой в Оханск. Он вырвался от меня и стал волчком крутиться около багажа, стараясь поймать свой короткий хвост. Он отказался даже от куска мяса, который ему бабушка бросила. Это, конечно, от радости…

По правде сказать, Ромчику на пароходе были рады все: и папа, и мама, и бабушка, и даже многие пассажиры. Они громко смеялись, наблюдая за проказами Ромки. А один старик, с белой, будто вата, бородой сказал:

— Ну и пес, ну и пес, шустер… Парохода не испужался. Видать, хозяина-то любит…

А бабушка кинула Ромчику кусок колбасы.

Потом мы узнали, как Ромчик удрал от Вениамина Анатольевича. Он, оказывается, вскочил на открытое окно, опрокинул горшки с цветами и спрыгнул со второго этажа.

Ранним утром наш пароход подошел к пристани Оханск.

Когда мы приехали в город, Ромка с деловитым видом бегал по новой квартире и обнюхивал каждый угол: все ли в порядке? Видать, решив, что опасности нет никакой, Роман Полканыч мирно улегся у двери, свернулся калачиком и уснул чутким собачьим сном.

…Прошло лето, прошла осень, прошла зима, прошла весна, и снова наступило лето. Еще зимой мы с папой мечтали отправиться на несколько дней за город — отдохнуть, порыбачить, побродить по лесам… Но эта веселая прогулка все время откладывалась. Ее решили перенести на июль.

А вот и каникулы начались. Я целые дни проводил на берегу Камы, встречая и провожая пассажирские пароходы, удил рыбу, валялся на горячем песке — загорал. Очень любил кидать в реку плоские гальки. Я уже давно научился кидать гальки так, что они, прежде чем пойти ко дну, долго прыгали над водой, точно живые. Очень интересно смотреть, кто понимает. Но мне все это надоело, и я решил побывать с Ромчиком в леспромхозе, где работал мой папа.

Когда я пришел, в конторе сидел какой-то бородатый дядя и дымил трубкой. По фуражке я сразу догадался, что дядя этот — капитан. Я сел у открытого окна и слушал, о чем говорили капитан и отец.

— Так что, Александр Алексеевич, поведу я твой плотокараван к устью Волги, как начальство решило, — говорил хриплым голосом мужчина с трубкой.

— Хорошо, — сказал папа, — к следующему воскресенью плотокараван будет окончательно сформирован и — в путь. Желаю тебе успеха.

— Спасибо. Только, полагаю, нелегко будет, — ответил капитан. — Кама в этот сезон что-то сильно капризничает. Боюсь, что придется крепко повоевать с рекой.

Капитан встал и протянул папе руку.

Из-под стола раздалось грозное рычание, и капитан, отдернув руку, почему-то спрятал ее в карман.

— Что это у вас за зверь?

— А… это наш Роман Полканыч, — рассмеялся отец, — наш пес… Прошу любить и жаловать. — Тут отец схватил Ромчика за передние лапы и посадил на колени. — Безобразие, Роман Полканыч, сколько раз я говорил тебе: не смей входить ко мне во время работы, а ты продолжаешь нарушать порядок!

Ромчик, поводя ушами и моргая глазками, виновато посматривал то на отца, то на меня, то на капитана.

Я поспешил выручить друга и, сняв его с папиных коленей, посадил на окно. Капитан простился и вышел из конторы.

— Хорошо… замечательно! — повторял отец, потирая руки. Он делал так всегда, когда был чем-нибудь взволнован или очень обрадован.

— Хорошо, Гриша, прекрасно! Скоро наш плотокараван поплывет к Волге!

— А почему капитан собирается нынче «воевать с рекой» и что это значит? — спросил я отца.

— Дело в том, — объяснил папа, — что погода нынче стоит, как сам видишь, неважная, ветер сильный, вода неспокойная. Для плотоводства быстрая вода — сплошные неприятности: того и гляди, снесет плот в сторону, на пески или крутой берег. Случается, что в бурю вода сильно качает плотокараван и даже разбивает его, если он плохо связан. Сплав леса — серьезное дело.

Долго рассказывал отец о труде лесорубов и сплавщиков, и у меня пропала всякая охота удить рыбу и кидать гальки в воду — хотелось сейчас же бежать на реку и смотреть, как сплавщики сколачивают плоты, которые буксирные пароходы поволокут в дальние края…

Вечером, после ужина, я с Ромчиком снова помчался к Каме. Там я наблюдал, как ловко сплавщики подгоняли бревна одно к одному, дружно взмахивая острыми баграми.

— Эй, куда смотришь? — сердито кричал какой-то старик молодому парню, который зазевался и не успел подцепить багром скользкое бревно. Крутясь, оно понеслось по волнам к берегу.

Я вскарабкался на плот. Размахивая руками, чтобы не свалиться в воду, побежал к белому деревянному домику. Он стоял на самой середине плота. Над домиком — жилищем сплавщиков — весело трепетал под речным ветром красный флажок.

Я оглянулся, чтобы позвать Романа Полканыча и — вовремя! Ромчик оступился, соскользнул с мокрого бревна в воду и жалобно взвыл. Барахтаясь в воде, он старался взобраться на плот, но у него ничего не получалось. Ромчика захлестывало волнами, и он то исчезал под бревнами, то снова всплывал, скуля и страшно воя.

Я мигом лег на живот, подполз к бревну, у которого барахтался мой друг и вытащил его за шиворот. Встряхнувшись, Ромчик благодарно лизнул меня прямо в лицо и залился радостным лаем. Он бежал за мной к белому домику уже более осторожно; купанье ему не очень-то понравилось.

В домике я увидел капитана буксирного парохода, того самого, который разговаривал с отцом.

— А… это, кажется, сынишка Александра Алексеевича? — обратился он ко мне, как к старому знакомому. Попыхивая трубкой, добавил: — Зачем пожаловал?

Я удивился, что капитан узнал меня, и спросил:

— А как вы узнали, что я — это я?

Капитан почему-то расхохотался:

— Работой сплавщиков интересуешься, а?

— Интересуюсь, — признался я и тоже засмеялся: мне очень нравился этот широкоплечий веселый капитан и я поставил, по выражению папы, «вопрос ребром»:

— Хочется сплавать до Волги!

— Одному или с приятелем? — капитан ткнул пальцем в сторону Ромчика.

Я смутился и, наверное, покраснел. Тут капитан серьезно взглянул на меня и сказал:

— Вырастешь — поплаваешь, ежели к тому охота будет. А маленько прокатить можно. Только с батькой договорись. Понял?

Вернулся я домой поздно, решив упросить отца разрешить проводить плот хотя бы до ближайшей пристани. Но я простудился и слег в постель, проболел целых пять дней. И плотокараван отправился к Волге без меня.

В тот вечер, когда был отправлен плотокараван, папа пришел из конторы бледный и грустный.

— Сегодня мне что-то очень нездоровится. Придется, видно, послушаться врача и взять отпуск. Жаль только, что разболелся я не вовремя — на очереди отправка еще одного плотокаравана. Но ничего не поделаешь.

Отец заметил, что мне невесело, и спросил:

— Что с тобой?

Но я промолчал: так было обидно, так было обидно, что не пришлось даже увидеть, как плот отправляли! А отец заговорил о прогулке, о которой мы всю зиму мечтали по вечерам.

Отец все же догадался, что я сердился на свою болезнь, и сказал:

— Не унывай, сынок! Тебе только десять лет, жизнь у тебя вся впереди, успеешь, поплаваешь по морям и океанам, а по Каме и Волге уж обязательно!

Мне стало немного веселее, и я крепко обнял отца.

Через неделю он взял отпуск. Мы — папа, мама и я — оставили бабушку домовничать и, взвалив на плечи рюкзаки, отправились в путь. Ромчик, конечно, дома не остался. Склонив голову на бок, тщательно обнюхивая землю, он с деловитым видом бежал впереди. Порой останавливался, дожидаясь нас, а дождавшись, снова мчался дальше.

— Хороший пес, если разобраться, — смеясь, сказал папа, глядя на Ромчика. — На самом деле, Роман Полканыч за последнее время перестал проказничать. А что до его собачьей верности, то она просто удивительна. Ведь твой пес, Гринька, предан тебе, как говорится, и душой и телом.

Через час мы подошли к речушке и решили сделать привал. Чтобы нас не жгли лучи июльского солнца, папа натянул на колышки свою фронтовую плащ-палатку. Мама занялась заготовкой хвороста для костра, а я побежал с чайником к речке за водой. Высунув язык, Ромчик семенил за мной по пятам. Подбежав к речушке, он стал жадно лакать прозрачную воду, виляя коротким хвостом.

— Гав! Гав! — лаял Ромчик и глядел на меня так, словно хотел сказать: «Пей! Пей же!»

— Хороша речная вода, Ромчик?

— Гав! Гав! Гав!

— Ну и я попробую!

Весело потрескивал костер. Посвистывал и тяжело вздыхал медный походный чайник. Отец, напившись чаю, заснул. Потом уснула и мама. А мне спать совсем не хотелось. Я слушал стрекотание беспокойных кузнечиков, разглядывал небо, по которому кружевами вились облака. Роман Полканыч зорко следил за каждым моим движением, точно боялся, что я уйду куда-нибудь без него.

— Давай, Ромчик, побегаем по лугу немножко, — крикнул я и побежал к лесу.

Не знаю, далеко ли мы убежали бы в тот час, если бы не черная змея, на которую я наступил босой ногой (я снял башмаки у костра, чтобы легче бежать). Холодная, как лед, и скользкая, точно мыло, змея поднялась на своем коротком хвосте и впилась в меня зелеными немигающими глазками. Я точно прирос к земле.

«Пропал!» — мелькнула мысль. Но я молчал и, не двигаясь, смотрел и смотрел на змеиную голову.

Ощетинившись и грозно оскалив острые белые клыки, Роман Полканыч молнией метнулся к змее и стал рвать ее, ожесточенно и яростно топтать сильными лапами. Змея, то извиваясь, то вытягиваясь во всю длину, кусала собаку в грудь и в морду.

Я пришел в себя и закричал: «Папа! Папа! Папа!»

Отец подбежал и прикончил гадюку палкой.

Я сразу же вспомнил о Ромчике. Его возле нас не было. Он лежал у тлеющего костра, жалобно повизгивая и зализывая ранки.

Мама только что проснулась и спросила:

— Что-то случилось?

— На Гришу напала гадюка, и Ромчик его выручил, — сказал папа и опустился на корточки перед моим верным другом.

— Спасибо тебе, пес, спасибо, — бормотал отец, а мама почему-то заплакала и стала меня целовать.

А отец словно очнулся. Он бросился к костру, подбросил в него хворосту, и костер ярко запылал. Потом отец схватил проволоку, на которой висел чайник, и сунул один конец в пламя, а другой конец обмотал мокрой тряпкой.

Я с удивлением спросил, что он делает.

— Увидишь. Держи Ромчика покрепче, чтоб не убежал. Будем его лечить, — ответил отец, покусывая губы.

Но Ромчик не собирался удирать. Взвизгивая, он катался по траве и тер лапами мордочку, на которой выступили капельки крови.

— Потерпеть придется тебе, Ромушка, потерпеть, — ласково приговаривал папа. Схватив раскаленную проволоку, он крикнул маме:

— Зажми пса коленями и держи крепче… Да скорей же!

С силой сжав челюсти Ромчика, отец выдавил пальцами немного крови из ранок и стал прижигать их концом проволоки. Ромчик вырывался из рук, выл и рычал и даже пытался укусить мамину руку.

Я плакал и уговаривал Ромчика немножечко, совсем немножечко потерпеть, если он хочет еще жить на белом свете.

Операция закончилась, и я привязал Ромчика, чтоб не убежал.

Печальное происшествие всех нас так огорчило, что мы решили быстрее вернуться домой.

— Убери свою веревку, ведь собака очень больна и никуда от нас не убежит, — посоветовал отец. И я снял с Ромчика ошейник.

Роман Полканыч уже не бежал впереди: он уныло плелся в нескольких шагах от нас и продолжал печально и тихо взвизгивать, жалуясь на нестерпимую боль.

Отец всю дорогу молчал и часто останавливался, дожидаясь, когда подойдет Ромчик. А потом взял его на руки.

— Что, Ромушка, больно, говоришь, а? Ну, ничего, поправишься! Ты у нас молодец, — говорил отец, ласково проводя рукой по голове собаки.

К закату солнца мы пришли домой. Ромчику делалось все хуже и хуже. Он уже не вставал с войлока, на котором спал, отворачивался от воды; умные глазки его были полузакрыты. Я принес ему молока и печенки, но Ромчик словно не замечал своего любимого кушанья.

— Сходил бы ты, Александр, в ветлечебницу: может, вылечат нашего Ромчика, — сказала мама.

Через полчаса отец пришел с молодым рыжеволосым человеком, от которого пахло лекарствами. Отец сказал:

— Очень прошу вас, товарищ врач, вылечить пса: ведь он спас нашего сына и вполне заслужил, чтобы и ему спасли жизнь.

Ветврач улыбнулся:

— Постараюсь помочь. Очень хорошо, что вы прижгли ранки горячим железом, очень хорошо! А сейчас мы поглядим на укусы. — Присев возле присмиревшего Романа Полканыча, ветврач легонько потрепал его рукой по спине, весело сказал:

— Вот сейчас промоем собачке ранки, потом укольчик сделаем, лекарствами угостим. И дело пойдет на лад, и дело, говорю вам, пойдет на лад.

Он сделал Ромчику укол и спросил:

— Нет ли у вас в доме красного вина?

— Есть, кажется… А что? — удивился отец.

— Это помогает… Налейте-ка столовую ложку.

Роман Полканыч лежал пластом на войлоке, тяжело и часто дыша. Когда врач раздвинул ему палочкой зубы и влил вино в рот, пес покорно проглотил все и снова уронил голову на пол.

— Змея никогда не нападает на человека первой. Она кусает, защищаясь, когда на нее наступят или пытаются ее схватить, — сказал врач. И, взглянув на меня, спросил:

— А ты, Гриша… как? Наступил на нее?

— Наступил, — признался я.

Врач обещал зайти на другой день, а мне сказал:

— Вылечим собаку, не волнуйся… Да, а звать-то как твоего друга?

— Романом Полканычем, — ответил я.

— Ха-ха-ха! Это чудесно. Жучка, Бобик, Трезор, Шарик, Каштанка — это я слышал, а вот чтобы пса называли по имени и отчеству, первый раз слышу… Ха-ха-ха!

Наступила ночь, но спать не хотелось. Я разыскал в ящике серую заячью шкурку, на которой Ромчик спал, когда был маленьким, и подложил ему под голову.

Я гладил своего друга по бокам и по спине; он едва заметно шевелил хвостиком и слегка подрагивал ушами. Понимаю, дескать, друг мой Гриша, что любишь меня крепко, но встать вот не могу.

На носу и губах Романа Полканыча синела опухоль.

Ночью к нам подкралась Пуська. Круглыми зелеными глазами она уставилась на Ромчика. Потом провела несколько раз узким розовым язычком по его носу и глазам и улеглась рядом с ним.

Ромчик приоткрыл глаза и слегка приподнял голову, едва взвизгнул, шумно вздохнул и лизнул Пуськину мордочку.

Я боялся, что Пуська тревожит Ромчика, и хотел унести ее в другую комнату, но Ромчик жалобно заскулил и даже заворчал сердито, и я оставил кошку на месте. Так и пролежала Пуська возле Ромчика всю ночь, утешая его своим мурлыканьем.

Утром пришел ветврач, сделал Роману Полканычу второй укол и влип в рот две ложки красного вина.

— Ну, Гриша, делать мне здесь больше нечего, ухаживай за своим приятелем как следует, и он один будет лаять как целая сотня псов!

Но Ромчик отворачивался от еды и неподвижно лежал на своем войлоке, ничем не интересуясь. Только вечером Ромчик лакнул немного молока и съел малюсенький кусочек печенки. А когда я влил ему в рот еще одну ложку вина, мой друг доел всю печенку и лизнул мне руку. Тогда я попросил у мамы мяса, разрезал на мелкие кусочки и стал толкать их в рот Ромчику, хотя он сильно вертел головой, отказываясь от угощения.

Папа стоял рядом и смеялся:

— Ешь, ешь, Ромушка. Раз вино выпил, надо закусить, таково, брат, общее правило!

Через три дня Роман Полканыч начал вставать с войлока.

Пошатываясь, он медленно бродил по квартире. Но чаще он лежал и дремал. Я каждый час смачивал марганцовым раствором его опухоль, и она становилась все меньше и меньше.

Через неделю Ромчик совсем ожил и все время вертелся около меня. А какой у него появился аппетит! Кажется, дай ему целого барана, он и его проглотит вместе со шкурой и костями!

— Какой ты недогадливый, Гриша, — сказала мне однажды бабушка, с упреком глядя на меня, — наш Роман Полканыч выздоравливает, а ты даже не поблагодарил врача.

— А ведь бабушка права, Гриня, — подтвердила мама.

Я сорвался со стула, позвал Ромчика и побежал в ветлечебницу.

Знакомый врач сидел у открытого окна.

— Доктор, а мы к вам, — окликнул я его и почему-то осекся, словно по дороге растерял все слова.

— Ну, ну, входи, Гриша, побеседуем, — сказал врач. — Рад тебя видеть…

— А знаете что, доктор, — признался я, войдя в пропитанную запахом лекарств комнатку, — я ведь не верил, что вы Романа Полканыча спасете; хотя и верил, но плохо, потому прошу меня простить, и вообще я вам пришел сказать большое спасибо за Ромчика…

— Не верил, говоришь? А вот, видишь, зря не верил. Медицина, брат, штука серьезная, в нее верить надо. Она такие чудеса делает, что я сам диву даюсь. Ну, а благодарить не за что: это мой долг — лечить животных. Я их уважаю не меньше, чем ты. Когда подрастешь и будешь выбирать профессию, вспомни о моей: хорошая она, брат, замечательная. Профессий на белом свете — тьма-тьмущая, знай выбирай себе по душе!

— Выберу по душе! — сказал я. Крепко пожав руку, которую протянул мне на прощание ветврач, я выбежал на улицу.

А за мной, заливаясь оглушительным лаем, мчался мой верный друг Роман Полканыч…