Воздушная зачистка

Пролог Афганистан Лето-осень 1986 г

Конечно, в начале восьмидесятых Армейская авиация ограниченного контингента советских войск в Афганистане, как и другие рода войск, встречала определенное противодействие со стороны противника. Однако проблем было несоизмеримо меньше. На вооружении душманов состояли устаревшие и не особо опасные ПЗРК с очень слабой статистикой поражения воздушных целей. Даже обычное стрелковое оружие порой представляло для вертолетов большую опасность, чем малоэффективные ракеты. К примеру, для взлетающей или садящейся небронированной винтокрылой машины древний английский «Бур» (Lee-Enfield, — примечание авторов) с прицельной дальностью до двух с половиной километров являлся не менее грозным оружием, чем автоматы и крупнокалиберные пулеметы. К слову, выпущенная из «Бура» пуля прошивала насквозь не только вертолеты, но и лобовую броню БТР-60ПБ, не говоря уж о бортовой, которая была менее толстой.

В марте 1982 года пуля из мощного «Бура» попала в лицо командиру экипажа Ми-8, эвакуировавшего раненных из Гардеза. Вся кабина была залита кровью, летчик умер в воздухе. Благо, правый пилот успел перехватить управление и увести машину из-под обстрела. Шедший ведомым капитан Александров получил пулю из той же винтовки в руку, и при заходе на посадку его борт перевернулся. Пассажиры и экипаж остались живы. Но вскоре после лечения Александрова снова ранил в ту же руку снайпер. А майора Харитонова спас главный авиационный прибор — авиагоризонт. Именно в нем застряла шедшая точно в голову пуля из старой английской винтовки «Lee-Enfield».

В КБ Миля своевременно поняли эту проблему и к середине 80-х начали оснащать броней все вертолеты.

Однако в ответ на эти меры душманы стали с успехом применять против взлетавших или садившихся «вертушек» ручные гранатометы. Попадая в борт, кумулятивная граната вырывала до полутора квадратных метров обшивки; повреждала осколками жизненно важные системы, вызывая течь топлива, а следом и пожар. Запросто могла оторвать хвостовую балку или пару лопастей, разрушить двигатель или «сердце» вертолета — главный редуктор. А что еще хуже — иногда убивала экипаж.

Капитана Иванова «дух» подстерег на взлете. Едва поднявшись на пару метров, его машина заполучила в борт гранату. Объятая пламенем «восьмерка» тут же рухнула; по фюзеляжу защелкали автоматные пули. Члены экипажа чудом выбрались наружу и, прячась за клубами дыма, отползли в безопасное место…

Кое-как летчики и командование с данными проблемами справлялись. В основном за счет больших высот, ведь эффективность стрельбы при наклонной дальности свыше тысячи двухсот метров стремительно падала, не превышая 3–5% попаданий от общего количества выпущенных боеприпасов. А на эшелонах свыше двух тысяч метров о крупнокалиберных пулеметах и зенитных горных установках экипажи вообще не вспоминали. На земле же, для исключения поражения вертолётов и самолетов на взлете и посадке, военным руководством была продумана и создана эффективная система охраны и обороны аэродромов, как правило, состоящая трех-четырех зон охранения.

Появление в начале 80-х годов ПЗРК понемногу изменило характер применения Армейской авиации — по сути началась война за господство в воздухе. На полетных картах впервые появились овалы, круги и прочие геометрические фигуры, сделанные красными карандашами. Рядом штурманы и летчики писали от руки: «Ред Ай — опасные районы».

Первые пуски по нашим воздушным судам произошли в 1983-м, затем их число угрожающе росло: в 1984-м — 62 пуска и шесть сбитых воздушных судов; в 1985-м — 141 пуск; в 1986-м — 847 пусков и 26 сбитых машин. А, слегка забегая вперед, не будет лишним упомянуть и о том, что по данным оперативного отдела штаба 40-й армии в 1987 году у противника имелся 341 переносной ракетный комплекс, а в учебных лагерях Ирана и Пакистана специальность стрелка-оператора ПЗРК стала самой массовой. Зона сплошной досягаемости средств ПВО с появлением «Стингеров» увеличилась до высоты в пять тысяч метров, а подкарауливать авиацию расчеты ПЗРК могли где угодно. Наша разведка даже засекала пуски ракет из центра Кабула — с крыш домов и автомобилей.

Одним словом, ситуация менялась и, к сожалению, не в нашу пользу. Требовались срочные действия в ответ на массовое появление нового вида оружия.

Первое официально признанное советским военным руководством применение ПЗРК «Стингер» в афганской войне произошло в конце ноября 1986 года. Случилось это в двадцати километрах от Джелалабада, когда под ракетный обстрел попала пара боевых Ми-24. Из пяти пусков, три оказались удачными. В результате один вертолет взорвался в воздухе (экипаж погиб), второй совершил аварийную посадку (вертолет восстановлению не подлежал), экипаж эвакуирован в Джелалабад.

Прибывшие на место устроенной засады разведчики и спецназовцы опоздали — «духи» своевременно покинули опасный район. Однако тщательный осмотр местность дал кое-какие результаты.

Во-первых, были найдены пять подозрительных предметов, впоследствии оказавшиеся стартовыми вышибными зарядами ПЗРК «Стингер».

Во-вторых, детальное изучение следов пребывания противника на склоне протяженного хребта (одна позиция располагалась на вершине, две других ближе к подножию), показало, что засада устраивалась заблаговременно и целенаправленно. А сидевшие в засаде люди, безусловно, прошли неплохую подготовку.

Все это недвусмысленно говорило об одном: в организации данной операции не обошлось без прямого участия заокеанских инструкторов.

Советскому руководству военного контингента в Афганистане следовало что-то предпринимать, иначе потери в авиации зашкалили бы все разумные пределы. Для выработки конкретных мер требовалось захватить хотя бы один образец «Стингера». А еще лучше документацию с техническим описанием. Ведь чтобы разработать рекомендации и тактические приемы, способные нейтрализовать новое оружие, необходимо знать его тактико-технические данные, а также сильные и слабые стороны.

Поэтому руководство пообещало: того, кто первым раздобудет это оружие, непременно наградят «Звездой Героя»…

Глава первая Афганистан, аэродром Джелалабада Сентябрь 1986 г

25 сентября, завершая обычный полет на поиск и уничтожение караванов с оружием, группа из восьми боевых и транспортных вертолетов снижалась над аэродромом с высоты четыре с половиной тысячи метров. Остальной летный состав 335-го полка в это время находится в большом классе на Командно-диспетчерском пункте — командир полка подполковник Крушинин ставит боевую задачу на следующий день.

Я сижу за вторым столом в левом ряду, что-то черчу шариковой ручкой в блокноте и слушаю монотонный голос командира…

— Костя! Слышь, Костя, — вдруг шепчет в самое ухо Грязнов.

— Слышу, не глухой, — бурчу я, не поворачивая головы.

— У нас с тобой боевые вылеты зашкаливают!

— Это как?

— Мы почти подобрались к медицинской норме. Еще два вылета и все — амба!

— Что значит «все — амба»?

— Как что?! Нам профилакторий положен!

— Ага, ты еще о санатории помечтай на лазурном берегу! — скривил я губы в язвительной ухмылке. — Мы на войне, Андрюха, а не в родной Боровухе.

— Ну и что, ведь по документам положено! — упорно гнет он свою линию.

— Мало ли… Нам и боевые сто грамм положены, между прочим. А никто не наливает. Короче, забудь…

Окончательно убить его веру в «светлое будущее» я не успеваю — договорить не дает серия сильных взрывов, раздавшихся на окраине летного поля. Окон в помещении нет, зато дрожат стены. Крушинин, как и я, замолкает на полуслове; все обеспокоено крутят головами.

Спустя секунду под грохот падающих лавок и стульев мы бежим к выходу, а на улице перед нашими взорами предстает следующая картина: над аэродромом по спирали снижаются семь вертолетов. В двухстах метрах от полосы горит сбитый Ми-8. Чуть выше и в стороне плавно покачиваются одинокий купол парашюта…

Как выяснилось позже, это был единственный выживший из экипажа «восьмерки» — молодого правого летчика выбросило взрывом из кабины, и его парашют раскрылся автоматически.

А с небольшой высотки, что торчит на горизонте в паре километрах от аэродрома, оставляя за собой дымные следы, в воздух взлетают все новые и новые ракеты.

— Чего же они не отвечают?! — кричит кто-то пилотов.

Чей-то полный отчаяния голос поясняет:

— Пустые они. Весь боекомплект израсходован…

Вероятно, по команде руководителя полетов или ведущего экипажи начинают отстрел тепловых ловушек. Это отчасти помогает: несколько быстрых и юрких ракет, изменив траекторию, пролетают мимо. Но одна из них все-таки настигает ближайший Ми-24. Слегка качнувшись от взрыва, тот выравнивается; через несколько секунд от пятнистого тела отделяются две фигурки — бортача и оператора. Командир аварийно отстреливает дверь, но прыгать почему-то не торопится.

Ясно: под раненной машиной пригород Джелалабада. Вероятно, опасается, что она рухнет на жилые кварталы и решает тянуть до полосы.

— Это Женька! Женька Погорелов! — определяет кто-то по номеру борта.

Переживая за боевого товарища и, словно он мог услышать, летчики взволнованно подсказывают:

— Крен! Женя, крен левый убери!

— Не гаси! Не гаси скорость! Толкни ручку от себя и сажай по-самолетному!

Но как бы там ни было, помочь командиру подбитой «двадцатьчетверки» сейчас не может никто. Полагаться ему приходится на себя и собственный опыт. А еще на удачу. Нам же только и остается, задрав головы и сжав кулаки, наблюдать за аварийной посадкой…

Один из движков боевого вертолета отказал, получила повреждения и гидросистема. Винт безнадежно теряет обороты и не позволяет уменьшить вертикальную скорость до приемлемой и безопасной. Вертолет кое-как дотягивает до границы аэродрома и почти отвесно падает вниз.

Приземление выходит очень грубым: машина с силой бьется о землю недалеко от торца бетонки, подпрыгивает и заваливается на бок. Вверх летят обломки лопастей.

И тут же мимо застывшей толпы к месту аварийной посадки несутся спецмашины: две пожарки, санитарка, «уазик» кого-то из командиров…

Никто в этой суматохе не замечает подполковника Крушинина. Тот бегом преодолевает несколько десятков метров, и исчез за дверью командного пункта. Оттуда совместно с оперативным дежурным он в срочном порядке передает подразделениям реактивной артиллерии координаты точек, откуда взлетали ракеты.

И спустя пять минут по бандитам наносят ответный удар.

Женьку Погорелова спасти не удалось. Из кабины его вытаскивали еще живым, но при ударе о землю внутренние органы получили сильнейшие повреждения, голова была разбита. Во время транспортировки в госпиталь он умер, не приходя в сознание.

Спустя несколько дней Игорь Козловский, которому выпала нелегкая доля первым сообщить родителям о гибели сына, выпив спирта, с тоскою в глазах рассказывал, как везли Евгения на забитом гробами «черном тюльпане». Как матерился пожилой прапорщик, сопровождавший труп «самострела»; дескать, целил в руку, а пуля со смещенном центром снесла полбашки. Как на родине провожали Женьку в последний путь…

За мужество и героизм, проявленные при выполнении воинского долга, Евгений Погорелов был награжден орденом «Красного Знамени» посмертно.

Сразу после катастрофы в полк, как заведено в таких случаях, нагрянула представительная комиссия: инспекторы, инженеры, летчики… И председатель — один из заместителей командующего 40-й Армии. Чуть позже прилетела комиссия из Союза, и летный состав полка начал потихоньку осознавать: что-то не так; вероятно, ракетная атака заходящих на посадку бортов не относится к числу заурядных.

А еще через пару дней на аэродром Джелалабада прибыл начальник разведки из штаба Армии — пожилой и грузный генерал-майор. Встреча с ним и расставила все точки на «и».

Говорил он спокойно, будто ничего особенного не случилось. Ровный голос убаюкивал, мягко разлетался по большому помещению, в котором обычно проходили предполетные указания. В общем, начало длинного монолога заезжего штабиста сенсаций не предвещало. Минут через десять летный состав откровенно заскучал, и командиру полка приходилось значительно хмурить брови, когда гул переходил дозволенные рамки.

Генерал тем временем расхаживал вдоль развешанных на доске плакатов и постепенно готовил аудиторию к главному. В какой-то момент он запнулся, будто о чем-то вспомнив, задумчиво посмотрел на летчиков и спросил:

— Итак, на чем я остановился?..

— Командование Армии обеспокоено, — подсказал Крушинин.

— Да, верно. Командующий 40-й Армии Дубынин на недавнем совещании выразил крайнюю обеспокоенность большими потерями. А теперь прошу вашего внимания…

Народ насторожился.

— …Моджахеды вступили в войну с американскими ПЗРК «Ред Ай», с британскими «Блоупайп» и с нашими «Стрелами». Американские ракеты были самыми ненадежными, да и вообще вплоть до начала этого года на долю переносных зенитных комплексов приходилось не более десяти процентов от числа сбитых летательных аппаратов «ограниченного контингента» и правительственных войск. Но… отныне положение может измениться. И, увы, измениться в худшую сторону. «Стингер», — ткнул генерал в верхнюю часть плаката указкой. На простеньком плакате были изображены пусковое устройство и ракета, ниже с десяток пояснительных надписей. Начальник разведки повторил и оговорился: — «Стингер». Правда, за точность изображения не ручаюсь…

Витавший в классе гул мгновенно сменился тишиной. Многие из присутствующих слышали о пришедших на смену комплексах «Ред Ай» «Стингерах». Слышали, да подробной информации никто не имел. Потому и затихли. Ведь потери сводного полка действительно вызывали оторопь…

— По нашим данным в марте этого года администрация Рональда Рейгана приняла решение о начале поставок в Афганистан этих новейших ПЗРК.

— В штабе Армии считают, что недавнее происшествие на нашем аэродроме не обошлось без «Стингеров»? — отчетливо прозвучал в этой тишине вопрос командира полка.

— Абсолютной уверенности на данный счет пока нет, — мотнул седой головой разведчик. — Имеются лишь версии.

Крушинин кивнул, а генерал продолжил мысль:

— Имеются у нас кое-какие данные об этом «чудо оружии». Советую законспектировать, а позже выучить то, что сейчас услышите — пригодится.

Летный состав зашуршал блокнотами и рабочими тетрадями.

А высокий гость уже диктовал тактико-технические данные:

— ПЗРК «Стингер» разработан фирмой «Дженерал Дайнемикс». Состоит из следующих основных элементов: ЗУР (зенитная управляемая ракета, — примечание авторов) в ТПК (транспортно-пусковом контейнере, — примечание авторов). Оптический прицел для визуального обнаружения и сопровождения цели, а так же для определения дальности до нее; пусковой механизм; блок электропитания и охлаждения с батареей и емкостью с жидким аргоном; аппаратура опознавания «свой-чужой» которой носится стрелком на поясном ремне оператора ПЗРК. Масса комплекса в боевом положении — чуть больше пятнадцати килограммов. Так, теперь несколько слов о самой ракете…

Генерал глотнул воды из обычного граненого стакана, откашлялся, промокнул губы платком. И продолжил:

— Увы, но о ракете нашей разведке удалось узнать немного. Выполнена по аэродинамической схеме «утка», стартовый вес порядка десяти килограмм. Всеракурсная семидесятимиллиметровая, с автономным инфракрасным наведением. Твердотопливный маршевый двигатель обеспечивает разгон до двукратной скорости звука. Потолок на равнине — три с половиной тысячи метров; в горной местности — достигает четырех с половиной. Минимальная дальность пуска — полкилометра; максимальная — пять с половиной при стрельбе вдогон. Осколочно-фугасная боевая часть весит около трех килограмм…

Кто-то из офицеров присвистнул. На что генерал спокойно отреагировал:

— Не следует считать «Стингер» безукоризненным образцом инженерной и технической мысли. Есть у него и недостатки. В отличие от инфракрасной головки пассивного типа, пусковая установка оснащена активным радиоприцелом. Это означает, что вражеский стрелок перед пуском непременно себя выдаст. Согласны?

Сидящие за передними столами офицеры неопределенно закивали или попросту оставили вопрос без ответа.

Тогда, дабы не ставить начальство в неловкое положение, нашелся командир полка:

— Уверен, что это не единственный недостаток «Стингера».

— Я тоже так думаю, — вздохнул разведчик. — Но, к сожалению, мы не располагаем его детальным техническим описанием. Вот если бы кому-то из вас удалось захватить хотя бы один экземпляр… Если бы удалось!

— Захватим, — донеслось с задних рядов.

— Захватим! — уверенно поддержал кто-то слева. — Не мы так пехота или танкисты.

— Или спецназ…

— Что ж, надеюсь, так и будет, — невесело и, пожалуй, впервые улыбнулся начальник разведки. — В таком случае нам удастся избежать многих потерь.

Спустя пару дней возвращались в Джелалабад из соседней, северной провинции. Разведка обнаружила там идущий окольными путями с севера Пакистана небольшой караван. В две «восьмерки» загрузилась досмотровая группа, а моя пара «двадцатьчетверок» должна была прикрывать операцию по досмотру. Прибыли в заданный район, обнаружили искомую цель. Однако до посадки и досмотра дело не дошло: при появлении вертолетов охранение каравана огрызнулось автоматным огнем. Пришлось применить крайние меры.

В общем, через десять минут от каравана ни черта не осталось. Истратив весь боезапас неуправляемых ракет, мы для порядка сделали лишний круг — убедились, что приказ выполнен. И, довольные, пошли обратно, на базу…

Настроение отличное — дело сделано, потерь нет. А километрах в тридцати северо-восточнее Джелалабада вдруг слышу в эфире русскую речь. Кто-то отчаянно зовет:

— «Вертушки», я «Колокол». «Вертушки», ответьте «Колоколу»…

Кроме нас в районе никого из вертолетчиков нет. Значит, обращаются к нам. Отвечаю.

Нервный голос сбивчиво объясняет:

— Я «Колокол». Сижу на уступе скалы. У меня семеро «трехсотых» и три «двухсотых», а внизу «духи» — не дают ни спуститься, ни высунуться; наверх тоже выбраться не можем. Одна надежда на вас — помогите, парни…

— Где сидишь-то? — спрашиваю.

— На юг глянь. Метров пятьсот.

Осматриваюсь. Никого. Сплошное нагромождение серо-коричневых скал.

— Нет, приятель, не вижу. Подсвети ракетой, а лучше дымни шашкой.

Встаем в круг, ждем. Вскоре на одном из отвесных склонов глубокого ущелья появляется оранжевое пятно — дымит сигнальный патрон.

— Понял, «Колокол», вижу вас.

Интересуюсь у ведущего «восьмерок», сумеет ли он помочь в такой ситуации? Уступ, на который «духи» загнали наших ребят, с высоты кажется абсолютно неприступным и непригодным для посадки вертолета. Тот немного снижается, осматривает место…

— Попробовать можно, «340-й», — слышу доклад в эфире. — Только для начала надо пересадить моих пассажиров во второй борт.

Понятно. Во-первых, не хочет рисковать людьми; во-вторых, машину и впрямь лучше облегчить до минимума.

Так… появилась новая работенка. Жаль, что все ракеты истратили. С одними пушками будет трудновато отогнать банду. Но делать нечего — не бросать же на произвол судьбы своих спецназовцев!

Пока два Ми-8 ищут нормальную площадку для пересадки ребят из досмотровой группы, докладываю на КП суть неожиданно нарисовавшегося дела. Начальство мнется, пару минут жует сопли… Потом, наконец, советует действовать по обстановке.

Ладно. И без ваших советов как-нибудь разберемся.

Моя пара остается на высоте ста пятидесяти метров над обступающими ущелье скалами. «Восьмерки», закончив канитель с пассажирами, взлетают и подходят к ущелью. Ведомый крутится вдоль отрогов, ведущий аккуратненько снижается, протискивается в опасную скальную узость…

Десантура обосновалась метрах в пятидесяти от вершины — на небольшой «террасе». Размеры площадки настолько малы, что на самый край можно поставить лишь одно колесо. Да и то с большой вероятностью искалечить лопасти несущего винта об отвесную скалу. А это чревато катастрофой.

Опытный капитан из эскадры транспортников потихоньку подбирается к уступу. Благо теперь его вертолет пустой: ракеты закончились, в грузовой кабине — никого, а топлива осталось на полчаса. Машина медленно приближается к «террасе». Но внезапно раскачивается и просаживается вниз. Скользящий вдоль склона нисходящий поток настолько резко увлекает ее за собой, что командир едва успевает среагировать. Кое-как удержал, выровнял вертолет; опять крадется ближе…

Все. Вот он край. Теперь чуть развернуть корпус и поставить колесо.

Готово. Молодец!

Винт молотит у самой скалы. Кажется, чуть толкнет от себя ручку капитан, и полетят куски лопастей…

Бортовой техник открывает дверь, бросает трап и машет ребятам рукой — поторапливает. Те тащат к машине убитых и раненных.

Я нервно посматриваю на стрелку топливомера. Загрузка идет медленно, а нам еще чапать до аэродрома. Сама «терраса» ровная, словно бильярдный стол, но край площадки в «зазубринах» — одно неверное движение и улетят братья-десантники вместе с кем-то из раненных в пропасть. Глубина под брюхом «вертушки» метров пятьсот — не меньше. Пока долетят, «целуясь» со скалами — ничего от них не останется. Мешки с размолотыми костями.

— «340-й», — запрашивает Андрей Грязнов.

Отвечаю.

— У меня с топливом проблемы. Не знаю, хватит ли до базы.

Вызываю командира «восьмерки», интересуюсь: надолго ли завис у скалы?

— Половину загрузили. Минут пять еще…

В это время замечаю пуск ракеты ПЗРК в нашу сторону со дна ущелья. Пуск неудачный — ракета проходит далеко от вертолетов. Отвечаем с Андреем дружными пушечными залпами по «духам». Вроде успокоились. Вначале операции по спасению раненных десантников удивляюсь: почему «духи» не обстреливают висящий у скалы Ми-8? Ведь он как на ладони… Потом понимаю — банда прямо под ним. Боятся, что сбитая «вертушка» их же и накроет.

— Ну, что, — спрашиваю Грязнова, — минуты три еще потерпишь?

— Потерплю.

Загрузка раненных худо-бедно подходит к концу.

Все. На уступе остается с десяток здоровых спецназовцев. Старший благодарит: показывает большой палец и машет: улетайте…

Пилот Ми-8 плавно тянет «шаг-газ», а мощности не хватает. Все-таки на борту приличный для легкой «восьмерки» груз: три тела, семеро раненных со всей амуницией и оружием.

После двух попыток колесо соскакивает с края «террасы». В последний момент капитан успевает отвалить от крутого склона, дабы при неизбежном снижении не зацепить винтом камни. И со свистом — аж захватывает дух — проваливается вниз. Падая, разгоняется до нужной скорости, разворачивает машину носом вперед. И потихоньку увеличивает мощность, пока не выходит на минимальной высоте из жуткого пике.

Удивляюсь про себя его отчаянной смелости и мастерскому владению машиной. Спустя полминуты он уже набирает высоту и плавно выходит из ущелья. Мы устремляемся следом, вводное задание почти завершено…

Уже появляются мысли о скорой посадке на аэродроме. И вдруг слышу отчаянный крик Андрея:

— «340-й», ракета догоняет справа! Уходи влево!!

Машинально толкаю ручку влево, ныряю вниз и прижимаюсь к скалам.

Вовремя! Буквально в нескольких метрах справа, оставляя за собой дымный след, стрелой проносится белый снаряд. Обогнав мой борт, ракета врезается в пологий склон. Нас на мгновение ослепляет яркая вспышка…

«Пронесло», — облегченно перевожу я дух и вытираю со лба испарину.

Да… в это раз пронесло. Не предполагал я в тот момент, что под конец моей афганской командировки придется еще дважды повстречаться с людьми, выпустившими эту ракету. И, к огромному моему сожалению, следующие встречи получатся не столь удачными для нашего экипажа…

Глава вторая Афганистан, аэродрома близ Кабула Сентябрь 1986 г

— Наш уговор в силе? — улыбаясь, поинтересовался Гаффар.

Неплохо отдохнув за долгий день, бойцы двух отрядов собирались продолжить путь. Кострища у входов в пещеры забросали пылью, наскоро убрали и другие следы своего пребывания в узком ущелье.

— Я все равно у тебя выиграю спор! — раздраженно отвечал Дарвеш. — Удача всегда была моей спутницей!

— Посмотрим, — пожал плечами бывший инженер и пошел вслед за удалявшемся отрядом. Отойдя на десяток шагов, обернулся: — Значит, пуски производим не раньше завтрашнего полудня. Договорились?

Дарвеш сухо кивнул и торопливо зашагал в другую сторону…

Расставшись с Гаффаром, он повел группу дальше на восток. Его цель — кабульский аэродром — располагался в ста десяти километрах к западу от Джелалабада. Дистанция была слишком большой, чтобы справиться с ней за один ночной переход. Осознавая это, полевой командир часто хмурил густые черные брови и, оглядываясь, поторапливал мождахедов. За всю ночь остановились лишь раз, когда на крутом склоне подвернул ногу и едва не покатился к краю глубокого ущелья Юсуф — один из старых и надежных друзей Дарвеша.

Отдыхали пятнадцать минут в редком лесочке. Где-то ниже — в беспросветной мгле шумела меж камней горная речка. Черноту безоблачного неба разбавляла яркая луна.

Напились воды и наполнили фляги; туго перевязали Юсуфу сустав с растянутыми связками, нашли подходящую палку.

— Идти сможешь? — спросил старший группы.

— Попробую, — осторожно поднялся тот и, прихрамывая, сделал пару шагов.

Дарвеш негромко выругался. Поправив ремень висевшего на плече автомата, распорядился:

— Возьмите его пусковое устройство и помогите идти. Мы не должны терять время…

Честно говоря, сначала промелькнула мысль пристрелить неудачливого Юсуфа, чтоб не висел на шее обузой, не помешал выиграть пари с Гаффаром. Подумаешь, друг!.. Мало ли у него друзей в Афганистане. Остановило то, что давний приятель считался хорошим оператором ПЗРК — заменить его в операции будет трудно.

Шли всю ночь. Шли и под утро, когда сзади горизонт озарился голубоватым светом. Вторично остановились за пару минут до восхода солнца — для утренней молитвы. А, помолившись и наскоро перекусив, направились дальше. Чтобы добраться до заданной цели хотя бы к полудню, требовалось поторапливаться, ведь группе еще предстояло пересечь все тот же приток Инда — реку Кабул…

Дарвешу была поставлена следующая задача: не подходить близко к аэродрому, а расположить пусковые расчеты в секторах захода на посадку самолетов и вертолетов, на расстоянии полутора-двух километров от взлетно-посадочной полосы. И ждать. Ждать до верной возможности применить переносные комплексы.

Еще в учебном лагере Дарвеш изучал по карте местность, где предстояло обосноваться с засадой. Западный торец ВПП находился на выжженной солнцем равнине, сплошь застроенной одноэтажными кварталами. К тому же рядом петляло несколько оживленных автомобильных трасс. Одним словом, подобраться к этой части аэродромного комплекса было невероятно сложно. А вот с востока к бетонной полосе почти вплотную примыкали массивы сельскохозяйственных угодий, где многочисленная группа Дарвеша вполне могла бы выбрать позиции и укрыться.

Но до этого долгожданного момента отряду надлежало незаметно пересечь мелководную речушку и протопать около двадцати километров по извилистому отрогу восточно-кабульского хребта.

Неприятности начались на другом берегу Кабула — сразу после скоротечной переправы через неширокую реку. Стоило группе подобраться к вершине хребта, а последнему моджахеду перевалить наивысшую точку, расположенную на высоте чуть более двух тысяч метров, как в небе появилась пара вертолетов.

— В ущелье! Всем в ущелье! — закричал Дарвеш.

Три десятка воинов устремились к темневшей между светло-желтых скал расщелине.

Успели. Пилоты «вертушек» их не заметили — две тени от вытянутых хищных фюзеляжей промелькнули по залитым солнцем склонам и ушли в восточном направлении.

«Жаль, что мы не оказались здесь пятью минутами раньше, — проводил командир группы вертолеты полным ненависти взглядом. — Вероятно, они взлетели с кабульского аэродрома и вполне могли бы стать мишенями для наших расчетов. Жаль…»

И действительно, какая им была разница, где сбивать воздушные цели? Вертолеты противника на всех аэродромах Афганистана одинаковые, и американец не запрещал применять ПЗРК до прибытия в заданный район — коль появился хороший шанс уничтожить боевой Ми-24, значит на то воля Аллаха. А детали уговора с Гаффаром были для него сущим пустяком. Подумаешь, пустит ракет раньше полудня! Что тут ужасного? И кто об этом узнает? Тем более, стрелки часов показывали половину двенадцатого. Всего-то полчаса до назначенного срока…

«Ладно, поздно сокрушаться, — пригладил Дарвеш всклокоченную и покрытую белесой пылью бороду. — Надо поторапливаться — уж возле аэродрома я своего не упущу…»

— Пошли! — скомандовал он подчиненным и первым трусцой побежал вниз — ко дну неглубокого ущелья.

Следующая неприятность подстерегла через четверть часа.

Отряд спускался почти бегом. Даже хромавший Юсуф, опираясь на плечи двух крепких парней, старался поспеть за всеми и не задерживать движения. Впереди по изборожденному трещинами склону катились округлые булыжники, потревоженные ногами моджахедов; сверху, поглядывая на спешивших людей, величественно парили два орла…

Все, впереди укромная лощина. Можно остановиться и перевести дух. А потом без опаски продолжить поход. Отсюда до аэродрома — километров восемь…

Однако метров за двести до промежуточной цели, на простиравшейся внизу равнине показались два грузовика. Поднимая за собой клубы пыли, они бесшумно катили мимо «впадавшей» в равнину лощины.

Дарвеш вскинул вверх руку и, обернувшись, зычно приказал воинам остановиться и спрятаться за камнями.

Поздно — сидевшие в кабине офицеры правительственных войск заметили спускавшихся партизан. Изменив курс, грузовики подъехали ближе к подножию хребта, встали рядом; из-под тентов кузовов посыпали сарбозы (солдаты, — примечание авторов).

— Назад! Вверх! — крикнул Дарвеш и подтолкнул в спину ближайшего моджахеда.

Снизу донеслась автоматная трескотня, вокруг поднимавшейся к вершине группы взметнулись десятки фонтанчиков белесой пыли. Не прошло и минуты, как трое из отступавшего отряда остались лежать на склоне.

Оказавшийся последним в длинной цепочке бойцов, командир отряда сорвал с плеча американскую автоматическую винтовку и, периодически оборачиваясь, нажимал на спусковой крючок. Израсходовав без особого успеха три магазина, он опять закинул оружие за спину. «Не успеем. Мы почти без отдыха отмахали сорок километров, а они свеженькие, — лихорадочно размышлял он, догоняя своих людей. — Надо что-то предпринять!»

А предпринять в данной ситуации можно было только одно.

— Абдулхай! Мухаммед! — окликнул он двух пулеметчиков, — останетесь на полчаса здесь — прикроете наш отход.

И те остались. По неглубокой ложбине, где мелькали фигурки уходящих вверх моджахедов, эхом прокатилась оглушительная пулеметная стрельба…

Бойцы группы еще минут сорок слышали этот частый дробный стук — закрепившись на выгодной позиции, пулеметчики точным огнем терзали подразделение правительственных войск. И это спасло основную группу — бойцы дошли до глубокой расщелины и, петляя по ней, скрылись в восточном направлении.

А потом стрельба стихла. Дарвеш по-прежнему шагал последним, но из-за высоких и почти вертикальных скал, окружавших расщелину, не видел того, что же творилось внизу.

Впрочем, он и без того все знал. Судьба двух преданных моджахедов особенно не волновала. Они выполнили свой долг — отряд уцелел и, перевалив по расщелине на южную сторону хребта, продолжит марш-бросок к Кабулу.

До северо-восточной окраины кабульского аэродрома группа добралась к часу дня.

«Опоздали, — нервничал Дарвеш, разглядывая с помощью бинокля местность и выискивая удобную позицию. — Опоздали. Часовое опоздание может стоить мне победы в споре с Гаффаром».

Позицию для трех пусковых расчетов он вскоре нашел. И немудрено — к северо-востоку от взлетно-посадочной полосы на несколько километров простирались поля, засеянные хлопчатником и виноградом. Это он приметил еще в лагере, елозя пальцем по новенькой и очень подробной карте.

Плутая среди рослых кустов, отряд подобрался к цели на расстояние полутора километров.

Теперь спешить было некуда — группа на месте, а взлетающих или заходящих на посадку вертолетов не видно. И даже не слышно — аэродром будто вымер. Командир спокойно, без дерготни расставил расчеты «Стингеров», минометов и гранатометов; распределил вокруг позиции группу прикрытия и назначил дозорных, в обязанности которых входило наблюдение за сектором посадки воздушных судов.

И принялся ждать подходящей цели…

Прошли сутки. Затем вторые.

С бетонной ВПП иногда взлетали и столь же редко производили посадку самолеты и вертолеты; гораздо чаще до слуха душманов доносился гул работающих авиационных двигателей. Вероятно, в жизни аэродрома случилось какое-то временное затишье, да еще так некстати по утрам опускался густой туман. Правда, часам к десяти солнце растапливало его клочки, а дуновения легкого ветерка разгоняли по равнине жалкие остатки. Воздух заметно светлел и становился прозрачным. Жизнь на летном поле потихоньку просыпалась, но просыпалась как назло в другой части аэродромного комплекса: воздушные суда появлялись перед посадкой с запада и туда же — на запад, уходили с резким набором высоты после взлета.

Дарвеш мало смыслил в авиации, не разбирался в тактике, однако памятью обижен не был и кое-что помнил из наставлений американского офицера. Хорошо запомнил и несколько фраз, сказанных об особенностях поведения целей для «Стингера» в районах авиационных баз.

«Ветер! Не забывайте о направлении ветра! — говорил тот на одном из занятий. — Самолеты и вертолеты взлетают и садятся против ветра. Поэтому, для того чтобы подстеречь цель на посадке, располагайте расчеты с наветренной стороны…»

Командир группы привычным движением пригладил бороду и раздраженно посмотрел на растущий всюду виноград. «Что же делать, если третий день нет и намека на ветер, а группу невозможно переместить к другому торцу бетонки? — воздух был неподвижен, и тонкие резные листья даже не колыхались. — Ветра нет, а шурави, видно, удобнее сажать и отправлять самолеты с той стороны. Что же делать?..»

Только и оставалось ждать. О пари с Гаффаром пришлось позабыть — тому, верно, повезло больше, и несколько ракет подчиненная ему группа, скорее всего, выпустила по воздушным целям. Насколько успешно — дело второе.

Жаль, не удалось выиграть этот принципиальный спор…

После нескольких дней бесплодных ожиданий эмоции взяли верх. Эксцентричный Дарвеш не выдержал тоскливого, точно цепями сковавшего по рукам и ногам бездействия, и продвинулся с группой на самый край виноградных плантаций, оказавшись, таким образом, почти у середины взлетно-посадочной полосы. От ровного светло-желтого поля с разбросанными кочками пожухлой травы отряд теперь отделяли лишь два ряда высокорослых кустов.

Сквозь неподвижные ветви аэродром просматривался вдоль и поперек. В этом тоже был немалый риск, но другого выхода полевой командир не видел…

Под вечер третьих суток на полосу вырулил реактивный самолет. Медленно развернувшись, встал опять носом к западу; двигатели громко загудели, набирая обороты.

Дарвеш в волнении вскочил, поднял бинокль и тут же позабыл о нем. Не оборачиваясь, приказал:

— Расчетам приготовиться к пуску!

Сидевшие поблизости моджахеды зашевелились, операторы вскинули на плечи пусковые устройства ПЗРК.

— Цель — истребитель на полосе, — старался перекричать ревущие движки командир группы. — Пуск по моей команде!

Самолет рванулся вперед и стал быстро набирать скорость.

— Ну, взлетай! Взлетай же!.. — шептал Дарвеш, провожая его горящим взглядом.

«Стингер» имел ограничения пуска по высоте полета цели, в противном случае, маневрируя, ракета могла зацепить землю. Поэтому необходимо было дождаться, пока самолет оторвется о бетонки и, задрав нос к небу, пойдет в набор. Однако имелось и другое ограничение: по дальности пуска в заднюю полусферу. Если истребитель наберет нужную высоту за пределами четырех километров, головка самонаведения не сможет осуществить захват.

В этот напряженный момент в голове полевого командира проносились обрывки тактико-технических данных и монотонных наставлений американского инструктора. А в душе полыхал пожар борьбы противоречивых чувств: жажда одержать победу в споре с Гаффаром и желание вернуться с задания живым. Все смешалось в сплошную какофонию…

У него оставалось несколько мгновений для выбора, и все же азарт одержал верх.

— Первый расчет — пуск! — громко выкрикнул он, едва истребитель набрал метров тридцать-сорок.

Первая ракета ушла над землей в направлении исчезающего над горизонтом самолета.

Несколько томительных секунд ожидания. Все взоры устремились за полосой белого дыма, оставляемой юрким и чрезвычайно быстрым снарядом.

Промах.

— Второй, третий расчеты — пуск!! — в бешенстве заорал Дарвеш.

Выстрелы производились на предельной дистанции, реактивный истребитель был уже слишком далеко. И ни одна из трех выпущенных ракет цели не достигла…

Под распоровший тишину вой сирены расчеты заученно перезарядили пусковые устройства и ожидали последующих команд старшего.

Три выстрела. Три промаха.

Дарвеш закрыл на секунду глаза, скрипнул в бессильной злобе зубами. И отрешенно произнес:

— Собрали тубусы и уходим.

И, повернувшись спиной к аэродрому, широко зашагал меж бесконечных виноградных шпалер на северо-восток.

Глава третья Афганистан, район джелалабадского аэродрома Сентябрь-октябрь 1986 г

После двух попыток колесо соскакивает с края «террасы». В последний момент капитан успевает отвалить от крутого склона, дабы при неизбежном снижении не зацепить винтом камни. И со свистом — аж захватывает дух — проваливается вниз. Падая, разгоняется до нужной скорости, разворачивает машину носом вперед. И потихоньку увеличивает мощность, пока не выходит на минимальной высоте из жуткого пике.

Удивляюсь про себя его отчаянной смелости и мастерскому владению машиной. Спустя полминуты он уже набирает высоту и плавно выходит из ущелья. Мы устремляемся следом, вводное задание почти завершено…

Уже появляются мысли о скорой посадке на аэродроме. И вдруг слышу отчаянный крик Андрея:

— «340-й», ракета догоняет справа! Уходи влево!!

Машинально толкаю ручку влево, ныряю вниз и прижимаюсь к скалам.

Вовремя! Буквально в нескольких метрах справа, оставляя за собой дымный след, стрелой проносится белый снаряд. Обогнав мой борт, ракета врезается в пологий склон. Нас на мгновение ослепляет яркая вспышка…

«Пронесло», — облегченно перевожу я дух и вытираю со лба испарину.

На подходе к аэродрому докладываем о результатах эвакуации, просим прислать транспорт для раненных. Спустя десять минут садимся на полосу и подруливаем к ожидающим машинам. Десантники благодарят, тянут ослабевшие ладони для рукопожатия…

Да… в это раз пронесло. Не предполагал я в тот момент, что под конец моей афганской командировки придется еще дважды повстречаться с людьми, выпустившими эту ракету. И, к огромному моему сожалению, следующие встречи получатся не столь удачными для нашего экипажа…

Иногда нашей эскадрилье приходится летать не только с аэродрома Джелалабада. В один из дней экипажи поднимают по тревоге и отправляют через всю страну на западную границу ДРА — для участия в операции «Западня». Предстоит длинный и утомительный перелет: Джелалабад — Кабул — Кандагар — Шиндант — Герат…

Герат. Старейший город, бывшая столица Афганистана. Сверху чертовски красивый: множество минаретов и огромных куполов мечетей, островки сочной зелени, длинные кривые улочки. Но вблизи эти красоты нам разглядеть так и не доведется: несколько дней подряд утюжим небо, сопровождая транспортные вертолеты, прикрывая высадку десантов в районы, занятые опорными пунктами противника.

Порой нет возможности выспаться, элементарно отдохнуть. И тем ярче посреди всей этой бурной суеты вспыхивает несколько радостных лучиков — я встречаю здесь своих однокашников: Лунина, Кравца, Романова, Гаркушу, Черняева… Судьба разбросала наших ребят по всем аэродромам Афганистана, где базировалась Армейская авиация. А тут вдруг все разом собираемся в одном месте для участия в «Западне».

Операция длится ровно семь дней. Она отличается масштабностью; сложной, но неплохой координацией действий многочисленных соединений. За короткий срок нам удается разгромить войска оппозиции западнее Герата и полностью уничтожить базу-арсенал Какари-Шашари, расположенную у границы с Ираном. Мое звено возвращается на основную базу бес потерь, налетав около ста часов. Прилично даже по меркам войны…

А через неделю после «Западни» я впервые за несколько месяцев командировки попадаю в неловкую ситуацию.

Выполняя полет на досмотр караванов, наша группа из четырех «восьмерок» и четырех «двадцатьчетверок» замечает на пыльной дороге колонну из двух десятков старых грузовиков. Старший группы, командир эскадрильи Ми-8 подполковник Райлян (ныне полковник запаса, герой Советского Союза, — примечание авторов) приказывает моему звену остановить колонну для досмотра. В подобных случаях пилоты действовали стандартно: стреляли из бортовых пушек перед лидирующим автомобилем. Так же поступаю я.

Колонна остановилась.

Едва транспортные «вертушки» заходят на посадку для высадки досмотровых групп, колонна неожиданно возобновляет движение. Да еще и увеличивает скорость.

Мне опять поступает команда:

— «340-й», немедленно останови их!

Я даю еще одну очередь. Колонна замирает.

И вновь все повторяется.

После этого поступает приказ стрелять по первой машине.

Подозревая какую-то ошибку, я стараюсь нанести минимальный ущерб: аккуратненько накрываю тремя-четырьмя снарядами передок первого автомобиля. В результате его двигатель дымит, а водитель получает легкое ранение. Караван, наконец-то, остановлен.

К сожалению, после досмотра выясняется, что стреляли мы по демократам — так наши называли регулярные войска ДРА. И хотя вина за данное происшествие всецело ложится на командире афганской войсковой колонны, который не согласовал маршрут движения, не остановился по требованию и не связался с нами по радио, я долго переживаю случившееся…

В один из дней мой бортовой техник — старший лейтенант Пихтин, вдруг решает отмыть вертолет, и делает это весьма добросовестно. Бока машины блестят — ни следа от копоти, ни керосиновых пятен. Впечатление такое, будто «вертушку» полчаса назад выкатили из заводского цеха.

На мирных аэродромах Союза командиры полков и отдельных эскадрилий частенько дурели от безделья, чуть не каждую неделю устраивая парковые дни и заставляя подчиненных надраивать матчасть. Здесь же, в Афгане, на чистоту авиационной техники начальство смотрит сквозь пальцы. Когда заниматься мелочами, если люди, порой, от усталости валятся с ног? Дай бог бы выспаться и восстановить силы перед следующими боевыми вылетами.

— Товарищ командир, вертолет к вылету готов, — бодро рапортует бортовой техник.

— Ну, ты даешь!.. — в тихом изумлении обхожу я сияющий как у кота яйца борт.

— Давно мыслил привести его в порядок, да все руки не доходили: то вылеты, то замена агрегатов, то регламентные работы… Зато теперь так отмыл, что на долго хватит!

Осмотрев боевую машину и расписавшись в журнале, я с удовольствием усаживаюсь в кресло командирской кабины. Летать на чистенькой машине действительно приятнее, чем на замызганной и прокопченной.

Сегодня мне и Грязнову предстоит совершить патрульный полет в северном направлении от Джелалабада. Самое обычное задание.

И спустя полчаса две «вертушки» несутся на предельно-малой высоте…

Выполняя подобные полеты, экипажам эскадрильи Прохорова частенько приходится постреливать. Но не просто так и не забавы ради, а для проверки бортового оружия, для поддержания навыков стрельбы. Для этого выбираются безлюдные места: горы, пустыни.

Вот и сейчас, пересекая реку, что течет вдоль Черной горы, я вдруг замечаю орла. Огромная птица спокойно сидит на верхушке камня посреди островка пересохшего русла. Моя «двадцатьчетверка» летит на высоте пяти метров, дистанция до камня с птицей составляет около километра.

— Чем не отличная цель? — приходит мне в голову опробовать пушку НР-30.

Короткая очередь из трех снарядов молнией уходит вперед.

Мимо. Все снаряды ложатся рядом с камнем, а орел с величавой неспешностью взмывает ввысь.

Вовсе не жалея о промахе и словно загипнотизированный, я любуюсь плавными движениями его крыльев. А вертолет меж тем с угрожающей скоростью приближается к островку.

Снаряды в ленте были разрывными. Пробив сухую корку, они взметнули вверх жуткие фонтаны грязи.

— Вот, черт! — рванул я ручку на себя.

Поздно. Вертолет «таранит» самую середину грязевого фонтана. По остеклению кабины, гонимые встречным потоком воздуха, ползут коричневатые ручейки жижи…

Спустя полчаса Пихтин встречает машину на аэродроме. Аккуратно заруливая на стоянку, еле сдерживаю смех, наблюдая, как счастливое выражение лица техника сменяется гримасой недоумения.

Покуда мы с Валеркой, беззвучно посмеиваясь, выбираемся из кабины, он с бесконечной печалью в глазах отколупывает с борта смачный шматок грязи.

Потом, вздохнув, спрашивает:

— Вы что, командир, ездили по плохой дороге?..

Еще раз забегая вперед, следует признаться, что я постоянно тренировался в стрельбе из пушки и НАР, и постепенно — к осени 86-го, достиг неплохих результатов. Из пушки одним снарядом мог попасть и разнести на куски трехметровый валун с расстояния до двух километров. А неуправляемыми снарядами в небольшую площадную цель попадал с дистанции три-четыре километра, что в два раза превышало максимальную прицельную дальность стрельбы из этого оружия.

Не пройдет и шести месяцев, как эти навыки спасут жизнь мне и моему штурману Валерке…

Ранним октябрьским утром нагоняю у КП командира ведомого экипажа Грязнова и, легонько шлепаю ладонью по плечу. Тот оборачивается, пытается изобразить улыбку.

— Вот и сбылась твоя мечта, Андрюха! — нарочито включаю таинственный пафос.

— Какая именно? — сонно бубнит он. — У меня их семь.

— Почему семь?

— Долго объяснять. Так какая сбылась-то?

— Думаю, главная — твоя мечта о профилактории!

Грязнов с трудом глотает вставший поперек горла ком:

— Шутишь?

— С чего бы!? Прохоров сейчас сказал.

— Что сказал?

— Андрюха, ты глаза продрал или сон про седьмую мечту досматриваешь?!

Друг не нашелся, что ответить и растерянно хлопает ресницами. Приходиться «разжевывать» — медленно и с расстановкой пояснить:

— Нашу пару отправляют на отдых в Союз. На две недели. Дошло?..

Согласно медицинским нормам того времени, летный состав, выполнивший определенное количество боевых вылетов, отстранялся от полетов и в добровольно-принудительном порядке отправлялся для отдыха в СССР. Наверное, мы Андреем покривили бы душой, заявив, что здоровье основательно подорвано, нервы безнадежно расшатаны, а от усталости систематически падаем в обмороки. Нет, все у нас, слава богу, было в порядке, кроме, пожалуй, одного — страсть как хотелось выспаться. А поездка на родину давала возможность не только исполнить это заветное желание, но и встретиться с родственниками, друзьями. Ну и, конечно же, просто перевести дух.

— Охренеть! — мгновенно улетучилась сонливость Грязнова.

Похоже, он совершенно забыл, как в конце сентября распинался о предельном количестве вылетов, о положенном профилактории. Или тогда мне действительно удалось убедить его в том, что на войне эти нормы не действуют.

— Пошли-пошли, — увлекаю я друга к модулям, — надо успеть собрать вещи.

— А когда вылетаем?

— Сегодня. Сейчас.

— Сейчас?! На чем?..

— Ан-12 летит в Союз.

— Вот так дела! А какой Ан-12? Тот, что привез продукты для столовой?

— А ты видел на аэродроме другой? — не удержавшись, смеюсь над его ошарашенным видом.

Через полчаса мы выходим из модулей и направляемся к транспортному самолету. А чего нам собираться? Ополоснулись от въевшейся пыли, оделись в чистенькую форму, побросали в сумки самые необходимые вещи. И весело шагаем по бетонке…

Путь предстоит неблизкий. Вылетев с аэродрома Джелалабада, Ан-12 пересекает государственную границу и берет курс на Мары…

До чего ж хорошо летать на военных самолетах!

Во-первых, интересно. Никаких тебе «пристегните ремни», «просьба оставаться на своих местах до набора заданного эшелона…» Захотел — встал, прогулялся по салону. Захотел — заглянул в кабину пилотов.

Во-вторых, быстро, бесплатно и без унизительной толкотни в очередях за билетами. Чиркнули твою фамилию в список пассажиров полетного листа, и вперед — занимай любое место.

Четыре движка натужно гудят под крыльями, за иллюминаторами величаво проплывают белоснежные облака. Согласно полетному заданию, самолет совершает промежуточные посадки в Кызыл-Арвате, Карши и, наконец, около двух часов дня приземляется на полосе военной базы Ташкента.

В столице Узбекистана группа офицеров-авиаторов рванула в гражданский аэропорт. Там мы разделяемся: половина летит в Белоруссию — в родной гарнизон, где остались семьи; остальные берут билеты в различные города Советского Союза.

Я же сажусь в пассажирский самолет, следующий рейсом до Киева…

Аэропорт Жуляны встречает отменной погодкой. Осень в этом году выдалась теплой; широкие листья каштанов только тронула легкая позолота.

До рейса на Ровно полтора часа. Я неторопливо обедаю в кафе, прогуливаюсь по тихим аллеям вдоль привокзальной площади. Душа полнится предстоящей встречей с родителями, с живущей по соседству Ириной. А еще удивляет тишина с безмятежностью, от которых я попросту отвык.

После нескольких насыщенных месяцев командировки, мирная жизнь на родине, почему-то кажется вялой, непривычной, чужой.

Нервозная веселость счастливых пассажиров. Печаль провожающих родственников. Затаенная радость встречающих. Скучающие таксисты в машинах. Подсчитывающие выручку дородные продавщицы мороженого. Молодые мамаши, умиленно поглядывающие на детвору… Все это представляется странным.

«В полутора тысячах километров отсюда идет жестокая война, и каждый день сотнями погибают люди, — не перестаю удивляться я, посматривая по сторонам. — А тут о ней будто и не знают. Или не желают знать. Странно. Неужели им до этого нет никакого дела? Но ведь там могут быть их отцы, братья, сыновья…»

Родной дом на улице Парижской коммуны, неизменно навевавший воспоминания о детстве, находился по соседству со штабом 13-й Армии. Уютное пятиэтажное здание из красного кирпича, где в основном проживал руководящий состав Армии и гражданские специалисты из различных армейских структур. Со стороны фасада в густой зелени утопала детская площадка, справа виднелось кафе военторга. А параллельно «тылу» тянулся кирпичный забор штаба Армии.

«Все по-старому. Все как прежде», — с удовольствием отмечаю я, сворачивая с улочки во двор. И в который раз ощущаю сильнейшее волнение: воздуха не хватает, точно грудь стягивают крепкие ремни; а сердце заходится в неистовом ритме.

Вечер. Двор полон ребятни, на лавочках сидят пожилые обитатели нашего дома. Знакомая старушка из последнего подъезда, опираясь на палочку, останавливается посреди тропинки; всматривается в мою фигуру подслеповатым взглядом, напрягает память…

— Здравствуйте, баба Варя, — говорю я, поравнявшись с ней. — Как ваше здоровье?

— Здравствуй, сынок, — смешно наклоняет она голову, силясь припомнить, где и когда меня видела. — По всякому бывает. Скрипим вот понемножку, гуляем, воздухом дышим…

Не узнала. Иначе бы непременно задержала и засыпала вопросами. Она любит поговорить…

А вот и мой второй подъезд.

Вхожу. И сразу узнаю до боли знакомый запах. Но бог с ним — с запахом. Скорее на свой этаж!

Влетаю по ступенькам до нужной площадки. На секунду замираю, прежде чем нажать на кнопку звонка…

И вот он долгожданный счастливый миг — за дверью слышаться торопливые шаги. И родной голос ничего не подозревающей мамы:

— Кто там?.. Подождите секундочку — сейчас открою…

Встреча с родителями как всегда очень теплая и трогательная.

Особенно суетится и волнуется мама — Берта Степановна, работавшая учительницей младших классов в ближайшей школе. Мой отец — Анатолий Иванович, занимает должность заместителя командующего 13-й Армии по авиации. Пожилой полковник старается сдержать эмоции, но даже сквозь завесу сдержанности видно, сколь велика его гордость за приехавшего на побывку сына. А также за его однокашников, несущих службу в подчиненных вертолетных частях: в Бродах, Жовтневом и Дубно.

Мама, конечно же, кидается накрывать на стол. Отец надевает лучший костюм и степенно отправляется созывать гостей: ближайших друзей и соседей. К счастью не забывает и про Ирину — симпатичную девушку с густыми светло-каштановыми волосами, жившую этажом ниже. Ее отец — полковник Хромых Виталий Васильевич был назначен заместителем главного военного советника начальника войск связи Вооруженных сил Афганистана. Супруга, разумеется, оправилась с ним в Кабул. А поступившая в ВУЗ дочь осталась в Союзе.

Ирине только что исполнилось восемнадцать.

Мне давно нравится эта независимая, самостоятельная и очень красивая девушка. Мы неизменно встречаемся во время моих отпусков, однако отношения развиваются медленно и осторожно из-за боязни случайно разрушить хрупкую, незримую связь. Иногда я вижу и отчетливо понимаю: она с неимоверным трудом вуалирует радость от редких свиданий. Тянусь и я к ней: всякий раз попадая в родной город, с невероятным волнением представляю скорую встречу.

Вот и в этот короткий отпуск я чуть не каждый день забегаю к Ирине в гости, приглашаю в кино или на прогулки по осеннему городу…

— Скажи, Костя… — подбирает девушка красный кленовый лист; задумавшись, долго его рассматривает. Потом тихо шепчет: — Скажи, там, в Афганистане, очень опасно?

Мы стоим посреди городского парка, на пустынной аллее, сплошь усыпанной опавшей листвой. До конца моего отпуска остаются считанные дни, скорое расставание неизбежно…

— Сюда долетают самые жуткие новости, — осторожно обнимаю ее за плечи. И вижу, что вопрос — не праздное человеческое любопытство, не дружеское сопереживание. В нем нечто большее. Ирина бледна и взволнована; пухлые губки подрагивают. Кажется, она готова расплакаться. Успокаиваю: — На самом же деле все гораздо проще. Обычная служба…

Не знаю, верит ли моим спокойным и даже немного беспечным фразам. Но ее обескураженный вид взволновал меня не меньше. И я решаюсь. Решаюсь признаться в своих чувствах.

Замерев и позабыв о желто-красной кленовой «ладони», она слушает…

Вдруг замечаю в ее влажных глазах счастливые искорки. Ира отвечает на мой робкий поцелуй и шепчет слова любви…

Боже! Я на седьмом небе! Мое чувство взаимно!..

Отпуск пролетает мгновенно, — я даже не успеваю опомниться.

В обратный путь собираюсь с тяжелым сердцем.

Во-первых, мама очень переживает из-за моего пребывания в Афганистане. За минувший год она поседела и сильно сдала. В 13-ой Армии отлично знают о боевых потерях наших войск, знает о них и она.

Во-вторых, теперь в Ровно остается моя любовь. За день до отъезда я отважился и на другой экспромт, сказав себе: «Штурмовать, так до полной победы!» И предложил Ирине стать моей женой. Она согласилась. Свадьбу решили сыграть после окончания командировки…

В аэропорт приезжаем вчетвером: мама, отец, я и моя невеста. Погода испортилась и в точности соответствует нашему дурному настроению: моросит мелкий дождь, холодный осенний ветер норовит сорвать с головы фуражку.

Ира передает небольшую сумку с какими-то вещами для своих родителей в Кабул. И молчит, не в силах перебороть душащие слезы.

Наступает тягостная минута прощания. Я тяжело вздыхаю, по очереди обнимаю родителей. Подхожу к девушке.

Поцеловав ее, шепчу на ушко:

— Не грусти, Ирочка. Все будет хорошо. Вот вернусь и…

А при этом думается и другое: «Если вернусь…»

И, не оборачиваясь, стремительно иду к объявленному для посадки сектору.

Через сорок минут рейсовый гражданский самолет медленно отрывается от бетонной полосы и, набирая заданный эшелон, берет курс на юго-восток.

К концу дня планирую добраться до Ташкента. К утру с любым военным «транспортником» мне надлежит прибыть в Кабул. А доложить командиру эскадрильи о возвращении из профилактория я должен в течение следующих суток.

Глава четвертая Афганистан, район джелалабадского аэродрома Пакистан, учебный лагерь в городке Чаман Сентябрь 1986 г

Пора отдавать команду расчетам!

Но Гаффар не тропится.

Он ждет. Ждет и наслаждается незабываемыми минутами. Как-никак, сейчас произойдет первое использование «Стингеров» против реального противника. Об этом тоже предупреждал американец.

По рассказам молодого инструктора, ПЗРК поступил на вооружение в Германию в 1981 году, а ровно через год — в 82-ю воздушно-десантную дивизию США. Вторгаясь на Гренаду в октябре 1983 года, американцы имели «Стингеры», но ни разу их не использовали — какая уж там авиация у жителей небольшого островного государства, почти не имеющего армии?!

И вот, наконец-то, настал момент истины. Момент, в котором буквально все зависит от него — от Гаффара.

Выходец из бедной семьи сузил темные глаза, наблюдая за вертолетами…

Нервы напряжены до предела, ладони судорожно сжаты в кулаки. А в памяти, словно кадры из документального фильма мелькают эпизоды короткой и полной лишений жизни: тяжелая учеба, изнурительная работа инженером гидроэлектростанции, жена и юные сыновья; внезапный налет боевых вертолетов на душманов, обосновавшихся в кишлаке. В кишлаке, который он вскоре покинул вместе с остатками небольшого отряда; участие в войне сначала рядовым бойцом, затем полевым командиром…

Да, ныне он командир группы боевых расчетов современного ПЗРК «Стингер». Три наводчика, уложив на плечи трубы пусковых устройств, ждут именно его команды.

И он готов отомстить русским за смерть своих близких…

Три стрелка ожидали команды Гаффара. Нажать на пусковые скобы они должны были друг за другом — с небольшим интервалом, предварительно выбрав каждый свою цель.

Прицеливание и выстрел сложности не представляли. Стрелок устраивал на плече пусковую установку, состоящую из «ложа» и тубуса с ракетой. Включал в работу электронную систему и производил прицеливание с помощью обычного открытого прицела.

Ракета ПЗРК «Стингер» оснащалась инфракрасной тепловой головкой самонаведения, способной поражать низколетящие реактивные самолеты, даже если они летят точно на стреляющего. Боевая часть ракеты весьма внушительна, а электроника наведения мало восприимчива к контрмерам. Единственная возможность избежать захвата «Стингером» твоего воздушного судна — либо находиться слишком высоко для поражающих возможностей ракеты, либо отстреливать противоракетные ловушки с умопомрачительной частотой.

В данном случае с восьми приближающихся вертолетов не было отстрелено ни одной тепловой ловушки — вероятно, никто из летчиков не подозревал о засаде, устроенной вблизи аэродрома.

Три стрелка в напряжении ожидали команды Гаффара.

Когда ведущий вертолет снизился до высоты двести метров, он крикнул:

— Пуск!

Одна за другой из пусковых установок под дружные выкрики моджахедов «Аллах Акбар» вылетели три ракеты. Две взмыли в небо, третья, не сработав, упала всего в нескольких метрах от расчета.

Две, настигнув свои цели, взорвались. Пораженные вертолеты, задымив, резко пошли к земле.

И тотчас между номерами огневых расчетов произошла дикая потасовка — каждый, спешно перезаряжая пусковые устройства, хотел выстрелить снова. Гаффару пришлось прикрикнуть на подчиненных. Подействовало мгновенно, ибо полевой командир крайне редко выказывал эмоции и повышал голос. Гораздо чаще он пребывал в невозмутимой задумчивости…

Еще две ракеты ушли в воздух. Одна угодила в борт уже падавшего на летное поле вертолета. Другая, увы, прошла мимо — в считанных метрах от вращавшегося винта успевшей произвести посадку «вертушки».

И все-таки победа! Пять выпущенных ракет — две пораженных цели. Моджахеды торжествовали.

Переполненный восторгом оператор бегал среди своих соплеменников и пытался снимать происходящее на камеру…

— Собрать тубусы! Разбить неразорвавшуюся ракету! — отдавал четкие команды Гаффар.

В обычном бою использованный после выстрела тубус просто выбрасывался. Но американский инструктор строго-настрого наказал собрать и возвратить все тубусы на базу.

Во-первых, по соображениям безопасности — до сего дня «Стингер» оставался чрезвычайно засекреченным ПЗРК. Во-вторых, эти пустые и ненужные трубки служили доказательством того, что отправленные на операции отряды действительно произвели выстрелы, а не продали или не спрятали где-нибудь ценное вооружение. И, наконец, в-третьих, без пустых тубусов заокеанские поставщики не соглашались восполнять боеприпасы.

Люди Гаффара послушно исполнили приказы: собрали тубусы и, разбив камнями отказавшую ракету, спрятали ее в приямок, хорошенько присыпав светлой почвой.

— Отходим. Живо отходим! — торопил моджахедов командир.

И группа, не потеряв ни единого человека, быстро исчезла в направлении ближайшего селения, окрестности которого были испещрены темными дырами кяризов.

Незамедлительной реакции на операцию группы близ джелалабадского аэродрома со стороны русских не последовало. То ли действия Гаффара были тактически безупречны, то ли спас оперативный отход с позиции с последующим исчезновением в запутанных подземельях.

Лишь через полчаса моджахеды услышали гул разрывов реактивных снарядов советских систем залпового огня. Но было поздно — последний воин Аллаха проворно исчез в вертикальной норе.

В душной прохладе глубоких колодцев Гаффар планировал отсидеться до наступления темноты, а за ночь намеревался преодолеть около сорока километров в сторону ближайшего участка границы с Пакистаном. В Пакистане его группу ждали представители службы безопасности, и кто-то из американских советников.

Сердце в груди полевого командира еще долго отбивало бешеный ритм. И вовсе не от быстрого бега, и не от сумасшедшего спуска по узлам уходившей во мрак веревки. А от осознания успешно выполненной операции: всего лишь час назад его группа впервые за историю последней войны в Афганистане уничтожила новейшим ПЗРК «Стингер» два русских вертолета…

Обратный путь до афганско-пакистанской границы занял примерно столько же времени, что и поход до Джелалабада.

Ночами шли по северному берегу реки Кабул, с восходом солнца прятались и отсыпались либо в горных пещерах, либо среди скудной растительности неширокой поймы. В положенные часы молились, и Аллах, наверное, услышал молитвы — за трое суток отряд ни разу не повстречал противника, ни разу не увидел в небе хищные тела боевых вертолетов.

В ночь на двадцать восьмое сентября незаметно обошли селение Герди, что притулилось на пологом склоне берегового изгиба. А под утро, преодолев высокий перевал, ступили на территорию сопредельного государства.

«Все, мы в безопасности, — объявив часовой привал, вздохнул полной грудью Гаффар. — До восхода перекусим, восстановим силы. Потом исполним намаз и тронемся в сторону Пешавара…»

На площадке западного пригорода Пешавара их должен был поджидать транспортный вертолет с офицером службы безопасности Пакистана и с кем-то из бесчисленных американских советников, занимавшихся обучением афганцев в лагере близ городка Чаман.

Главное пройти последние тридцать километров и добраться до площадки. А в кабине вертолета можно будет окончательно расслабиться…

Слух о двух сбитых советских вертолетах опередил группу. Приземлившись неподалеку от военно-учебной базы, и миновав ее охраняемые ворота, Гаффар оказался в объятиях единоверцев. Моджахедов его отряда встретили как национальных героев. Довольный Маккартур даже прилюдно похлопал инженера по плечу и тут же повел к главному военному советнику — полковнику лет сорока пяти.

Тот бросил какую-то писанину, встал из-за массивного стола; снисходительно улыбнулся, обнажив ряд белоснежных зубов, пожал руку. И сказал без переводчика — верно знал, что тот владеет английским языком:

— Ты хорошо потрудился Гаффар. Наша разведка подтвердила поражение двух целей над аэродромом Джелалабада.

— Спасибо, полковник, — сдерживая рвавшиеся наружу эмоции, отвечал полевой командир.

— Сколько ракет израсходовала группа?

— Всего произвели пять пусков. Но, к сожалению, маршевый двигатель одной из ракет не сработал — она упала в трех метрах от оператора.

— Вот как? Жаль… Надеюсь, вы уничтожили ее?

— Конечно. Мы не имели специального набора для уничтожения, поэтому мои люди разбили ее камнями и закопали.

Советник удовлетворенно кивнул. Вернувшись за стол, нацепил очки, глянул на какие-то документы и, давая понять, что аудиенция окончена, проговорил:

— Итак, Гаффар, отснятая вашим оператором пленка уже отдана в лабораторию. У вас есть пара часов, чтобы привести себя в порядок, а как только пленку проявят — прошу в просмотровый зал. Нам будет очень интересно послушать комментарии непосредственного исполнителя…

Съемка знаменательного события, мягко говоря, не удалась. На небольшом экране мелькали куски светлого неба, ветви кустов и чьи-то ноги, ступавшие по каменистой почве; звуковым фоном к беспорядочной смене размытых кадров служили отрывистые выкрики душманов… Снимая пуски ракет, оператор излишне волновался; руки его постоянно тряслись, да и сам он отчего-то бегал с места на место. Более или менее успокоиться он сумел лишь, фиксируя на пленку последствия ракетной атаки: густой черный дым, поднимавшийся жирными клубами от упавших вертолетов.

Однако и этого скудного материала вкупе с представленными пустыми тубусами с лихвой хватило для аплодисментов в исполнении маститых американских офицеров. Гаффара опять поздравляли, трясли руку и хлопали по плечу…

Позднее запись первой результативной атаки ПЗРК «Стингер» показали президенту Рейгану, а тубус от одной из использованных в этой операции ракет передали в качестве сувенира представителям ЦРУ.

Аэродром Джелалабада после потери двух вертолетов закрыли почти на неделю. А когда полеты с него возобновились, тактика советских пилотов кардинально изменилась. Перед посадкой воздушные суда отныне не снижались по прямой и плавной глиссаде. Снижение производилось либо в специальных зонах безопасности, после чего «вертушки» подлетали к полосе на предельно-малой высоте; либо по очень крутой спирали над аэродромом. При этом тепловые ловушки в обязательном порядке отстреливались каждые несколько секунд.

У Дарвеша оставалось несколько мгновений для выбора, и все же азарт одержал верх.

— Первый расчет — пуск! — громко выкрикнул он, едва истребитель набрал метров тридцать-сорок.

Первая ракета ушла над землей в направлении исчезающего над горизонтом самолета.

Несколько томительных секунд ожидания. Все взоры устремились за полосой белого дыма, оставляемой юрким и чрезвычайно быстрым снарядом.

Промах.

— Второй, третий расчеты — пуск!! — в бешенстве заорал Дарвеш.

Выстрелы производились на предельной дистанции, реактивный истребитель был уже слишком далеко. И ни одна из трех выпущенных ракет цели не достигла…

Под распоровший тишину вой сирены расчеты заученно перезарядили пусковые устройства и ожидали последующих команд старшего.

Три выстрела. Три промаха.

Дарвеш закрыл на секунду глаза, скрипнул в бессильной злобе зубами. И отрешенно произнес:

— Собрали тубусы и уходим.

И, повернувшись спиной к аэродрому, широко зашагал меж бесконечных виноградных шпалер на северо-восток…

Его группа вернулась почти на неделю позже. Все были измождены, злы и голодны. И даже без доклада командира и донесений разведки стало ясно: операция в районе кабульского аэродрома провалилась.

После короткого разбора действий отряда, заокеанские советники пришли к неутешительному выводу: Дарвеш проявил несдержанность и нарушил строгие правила, которые на протяжении долгого времени изучал на занятиях и тренировках.

В последний день сентября капитан Маккартур прибыл в кабинет главного военного советника.

Тот был краток:

— Общий результат двух вылазок — неплохой. Восемь пусков — две сбитых цели.

Эдди кивнул. Статистика действительно радовала.

— В целом твоей работой я доволен. Но результат половинчат: ты хорошо натаскал Гаффара, а вот Дарвеш откровенно разочаровал. Если бы ни его промахи, мы могли бы рассчитывать на благосклонность далекого начальства. Не так ли?..

Тридцатилетний капитан напряженно молчал. Слова главного советника и его оценка не стали для него неожиданностью.

— Итак, мое решение таково, — попыхивая сигарой, процедил тот, — Дарвеш остается в лагере для повторного прохождения учебного цикла. Тебе придется зачислить его в только что набранную группу.

— Но, полковник, он крайне амбициозен! — живо возразил Эдди, — и воспримет это решение как личное оскорбление!..

— А что ты предлагаешь?

— Ну, скажем… — замялся Эдди, — скажем, я мог бы провести с ним несколько индивидуальных занятий. Повторить основной материал…

— У тебя и так не хватает времени — твои занятия расписаны поминутно.

Маккартур не сдавался:

— Он чрезвычайно эмоционален и вспыльчив! Ваше решение только усугубит…

— Плевать мне на его характер и темперамент! — неожиданно прорычал советник. — Меня интересуют способы реализации поставленной нам задачи. Кроме того, Эдди, ты плохо разбираешься в людях.

Молодой американец удивленно вскинул брови. Дескать, с чего вы взяли?! И вообще, при чем тут это?

— Да-да, ты плохо разбираешься в людях, — повторил старший офицер. — Я немало прожил в этой вонючей Азии и отлично знаю местные нравы. Дарвеш проявил себя слабаком и провалил операцию! А для настоящего моджахеда нет ничего более унизительного, чем показать слабость и оказаться не на первом, а втором или каком-либо другом месте. Уверяю, он выпрыгнет из своих широких штанов и докажет товарищам что неудача под Кабулом была случайностью.

— Что ж, посмотрим, — пожал плечами капитан.

Вряд ли полковнику было известно о том негласном соревновании между Гаффаром и Дарвешем, инициатором которого стал капитан. Дарвеш проиграл спор и оказался вторым. Или последним. Здесь полковник был прав. А вот на счет реакции амбициозного афганца, по мнению капитана, он здорово ошибался…

Из кабинета Эдди вышел с ухмылкой на постном лице. Он успел неплохо изучить двух лучших курсантов из прошлого набора: инженера и бывшего полевого командира. Последний и в самом деле обладал необузданным вспыльчивым нравом, замешанным на непомерных амбициях.

«Черта-с-два он станет другим — таких людей невозможно переделать! Да и незачем переделывать. Их просто нужно использовать, учитывая все нюансы нравов, привычек, темпераментов, — рассуждал Маккартур, направляясь в бар — пропустить стаканчик виски со льдом. — К примеру, Гаффара отправлять на затяжные задания, в которых надлежит неделями сидеть в засадах. А нетерпеливому Дарвешу поручать операции в окрестностях самых оживленных аэродромов и аэроузлов, где этому холерику не придется томиться в ожидании подходящей цели. Пришел, расставил расчеты, произвел пуски и также быстро исчез…»

Однако каково же было удивление капитан, когда через пару дней Дарвеш в хорошем расположении духа прибыл, согласно решению полковника, для повторных тренировок во вновь набранную группу. Со спокойной деловитостью он уселся за один из последних столов, достал свой старый конспект, авторучку и принялся аккуратно записывать материал за монотонно говорившим переводчиком…

Глава пятая Афганистан, аэродром Джелалабада Октябрь 1986 — ноябрь 1987 г

Отпуск пролетает мгновенно, — я даже не успеваю опомниться.

В обратный путь собираюсь с тяжелым сердцем.

Во-первых, мама очень переживает из-за моего пребывания в Афганистане. За минувший год она поседела и сильно сдала. В 13-ой Армии отлично знают о боевых потерях наших войск, знает о них и она.

Во-вторых, теперь в Ровно остается моя любовь. За день до отъезда я отважился и на другой экспромт, сказав себе: «Штурмовать, так до полной победы!» И предложил Ирине стать моей женой. Она согласилась. Свадьбу решили сыграть после окончания командировки…

В аэропорт приезжаем вчетвером: мама, отец, я и моя невеста. Погода испортилась и в точности соответствует нашему дурному настроению: моросит мелкий дождь, холодный осенний ветер норовит сорвать с головы фуражку.

Ира передает небольшую сумку с какими-то вещами для своих родителей в Кабул. И молчит, не в силах перебороть душащие слезы.

Наступает тягостная минута прощания. Я тяжело вздыхаю, по очереди обнимаю родителей. Подхожу к девушке.

Поцеловав ее, шепчу на ушко:

— Не грусти, Ирочка. Все будет хорошо. Вот вернусь и…

А при этом думается и другое: «Если вернусь…»

И, не оборачиваясь, стремительно иду к объявленному для посадки сектору… Через сорок минут рейсовый гражданский самолет медленно отрывается от бетонной полосы и, набирая заданный эшелон, берет курс на юго-восток.

К концу дня планирую добраться до Ташкента. К утру с любым военным «транспортником» мне надлежит прибыть в Кабул. А доложить командиру эскадрильи о возвращении из профилактория я должен в течение следующих суток.

И вот я снова в Кабуле. В Джелалабад, вероятно, отправлюсь на одной из «восьмерок», которые частенько курсируют меж двух соседних военных баз. А сейчас сижу в огромной кабине «грузовика» Ил-76, медленно ползущего по рулежной дорожке, и рассматриваю в иллюминатор кабульский аэродром…

Самый обычный авиационный «улей»: единственная, но отличная полоса, длиной более трех километров; рулежки, множество стоянок, терминалы, ангары, модули… С севера аэродром окружают невысокие горы, с южной стороны он граничит с пригородом столицы Афганистана.

Впервые оказавшись над Кабулом полгода назад, мы, затаив дыхание, смотрели вниз на непривычную глазу картину в светло-песочных тонах. И если аэроузел справедливо было бы сравнить с пчелиным ульем, то Кабул, безусловно, виделся исполинским муравейником.

В самом городе мне побывать довелось, и впечатление о нем только усилили увиденное с высоты птичьего полета: уходящие в небо минареты; узкие улочки; тысячи глинобитных домишек с крохотными, огороженными каменными дувалами, двориками; торговые ряды бесконечных базаров. Верблюды, ишаки, лошади, повозки. Пыль, назойливые мухи; неприятные резкие запахи, перебивающие ароматы восточной кухни; шум и выкрики торговцев. И десятки тысяч мужчин почти в одинаковой одежде: в пиранах и туммунах — в рубашках и штанах из грубой хлопчатобумажной ткани. Разнообразие касалось лишь головных уборов: чалмы, тюбетейки, цигейковые «пирожки»… Женщин на улицах меньше; их однообразная по покрою одежда все-таки отличается хотя бы расцветкой.

Сочные картины из жизни Кабула, будто, волшебным образом переносят вас лет на пятьсот назад, будоражат воображение, волнуют. Однако, уже через минуту, наткнувшись на запруженную «Тойотами», «Волгами» и «Мерседесами» улицу, понимаешь: на дворе двадцатый век. Просто здесь все смешалось в одну кучу — и средневековье, и современность.

Все, хватит глазеть в иллюминатор. Предпоследний этап марш-броска из Европы в Азию закончен. Самолет качнулся и замер на стоянке, постепенно затихли мощные турбины движков.

Подъем. Я и несколько попутчиков подхватываем сумки и устремляемся вслед за бортинженером экипажа к выходной двери. Дверь бесшумно отходит в сторону, внутрь врывается раскаленный зноем воздух. Щурясь от яркого солнца, спускаемся по короткой лесенке…

И вдруг взгляд выхватывает знакомую улыбку — у трапа Ил-76 стоит отец Ирины — полковник Хромых.

Вот так встреча!

— Ну, здравствуй-здравствуй! Возмужал, окреп, товарищ старший лейтенант, — по-отечески тискает он меня в крепких объятиях и тянет к стоящему невдалеке служебному «уазику» с водителем-афганцем. — Поехали, там супруга моя ждет — уже стол накрыла.

— Виталий Васильевич, я сегодня должен прибыть в Джелалабад, — осторожно напоминаю старинному отцовскому другу.

— Не волнуйся, доложишь о прибытии вовремя, — успокаивает тот. — Я созвонился с командиром вашего полка и предупредил. Вечером из Кабула к вам вылетает «восьмерка», вот с ней тебя и отправим. Годится?

— Конечно! — улыбаясь, сажусь я в УАЗ.

Отпуск продляется на несколько часов.

Автомобиль петляет по пыльным улочкам столицы в сторону квартала, где обитают военные советники. Автотранспорта на дорогах мало, зато море пешеходов, велосипедов, вьючных животных. Иногда встречаются простенькие мотоциклы, грузовики, старые легковушки. Никаких правил дорожного движения — все передвигаются хаотично — как кому вздумается. Наверное, так принято в любом восточном городе.

Виталий Васильевич зажимает коленями автомат водителя, два магазина соединены меж собой этакой улиткой и перемотаны изоляционной лентой. Пистолет самого полковника лежит рядом на сиденье. Так безопаснее и таковы инструкции передвижения по Кабулу.

Хромых оживленно расспрашивает о дочери, о моих родителях, о родном Ровно и о мирной жизни в Советском Союзе… Я спокойно отвечаю на его вопросы, стараясь побольше рассказать именно об Ирине. Все-таки, дочь, родная для него кровинушка…

— Приехали, — докладывает он минут через двадцать.

Выпрыгиваю из машины, беру вещи и окидываю взглядом вполне приличное на фоне скромных домишек пятиэтажное здание советского проекта.

— Да, вот тут и живем, — подталкивает к двери Виталий Васильевич и со значением добавляет: — Между прочим, в соседях у нас не кто-нибудь, а сам Наджибула. Вон окна его квартиры — во втором этаже…

Дверь открывает мама Ирины — приветливая темноволосая женщина. Поцеловав меня (как-никак сын давних и хороших знакомых!), приглашает в зал. В центре большой комнаты уже накрыт стол: отваренные пельмени, парочка салатов, фрукты. И, конечно, запотевшая бутылка русской водки…

Часом позже чета Хромых вдруг вспоминает о сумке, переданной дочерью из Союза. Торжественно открывают «молнию» и начинают изучать содержимое.

— Странно, зачем мне тут еще один свитер? — недоумевает пожилой полковник.

Его супруга удивленно вторит, шелестя плотной упаковочной бумагой:

— Два бокала, будто у нас тут нет посуды. Мои шерстяные носки…

Меня разбирает смех, но я изо всех сил сдерживаюсь и вида не подаю. А между тем, мной только что разгадана невинная уловка девушки. Вероятно, собирая посылочку, она просто хотела, чтобы жених лишний раз повидался с ее родителями — будущими тещей и тестем…

На стоянке аэродрома, куда зарулила прилетевшая из Кабула «восьмерка», первым встречает Генка Сечко. Обняв меня и взвалив на плечо тяжелую поклажу, шагает рядом по направлению к модулям. И засыпает вопросами: что нового в Союзе? Как дела дома? Чем занимался?..

Опять приходиться рассказывать… Почти то же самое, что и родителям Ирины.

Внезапно Генка тормозит.

— А главную новость знаешь?

— Нет, — недоуменно смотрю на него, — откуда же?

— Серьезно, не в курсе?

— Да говори же, черт — чего жилы тянешь?!

— Ха! Костя, нам же капитанов присвоили! На днях зачитали приказ.

— Ого! Отличная новость! — довольно улыбаюсь я и, хитро прищурившись, интересуюсь: — Небось, последний спирт у инженера выпросили?

— Отметили, конечно — не без этого! — подмигивает Гена. — А вот технический спирт, признаться, надоел, — и с намеком похлопывает по сумке: — Водочки привез?

— Привез-привез. Не забыл…

Однокашник заметно веселеет:

— Значит, сегодня устраним недостаток — и твои звездочки «обмоем»…

«Обмоем. Обязательно обмоем», — слышу я тихое позвякивание в такт шагов моего друга. На дне сумки припрятано восемь бутылок настоящей русской водки. Она на войне столь же необходима как и боеприпасы. Или медикаменты. Только крепкий алкоголь позволяет полностью расслабиться, позабыть на время осточертевшее напряжение; наконец, просто нормально выспаться. Но, увы, здесь с ней напряженка — приходиться возить аж из Союза. Во-первых, покупать водку у некоторых коллег из транспортной авиации — жутко дорого. Во-вторых, приобретать ее родимую в дукане — слишком рискованно. Ну, а в-третьих, даже в самых критических ситуациях переходить на продукцию родной парфюмерной промышленности — как-то не по-офицерски.

Поэтому и родилось неписанное правило: отправляешься по каким-то делам на родину — изволь прикупить там и привезти товарищам гостинец в виде двух-трех литров «Русской». А лучше пяти.

Конец 1986-го года и начало 1987-го сложились удачными в моей судьбе. Спустя несколько недель по возвращении в полк однообразные военные будни с тревогами, с чередой боевых вылетов, с бессонными ночами разбавило второе приятное событие: командование полка представило мой экипаж к боевым наградам. Случилось это после успешного вылета на поражение минометных позиций душманов, регулярно обстреливающих транспорт мирных жителей на трассе Кабул-Джелалабад. А в середине января подоспел приказ Министра обороны СССР о присвоении мне квалификации «Военный летчик первого класса».

Вроде бы, все складывалось как нельзя лучше. Однако существовало одно обстоятельство, весьма омрачавшее наше настроение. Этим обстоятельством стали регулярно приходящие в 335-й полк сообщения о применении душманами новейших ПЗРК «Стингер».

В полк поочередно наведывались начальник Армейской авиации полковник Григорьев с командующим ВВС 40-й армии. Оба привозили с собой закрытый материал о потерях нашей авиации. Вот и в конце октября пожаловало начальство с очередным докладом…

Я сижу в большом классе рядом с Василием Чебуниным — командиром звена Ми-24 и парторгом нашей эскадрильи. Василий — везунчик. Несколько раз по его вертолету пускали ракеты из ПЗРК, но безрезультатно. Он либо успевал увернуться, либо ракеты проходили в считанных метрах от машины. Не повезло только однажды, когда в полете на предельно-малой высоте поймал остеклением кабины птицу. Обошлось…

В полной тишине и с тоскою в душе мы слушаем о том, что за последние десять месяцев потеряно более полусотни летательных аппаратов, многие — с экипажами.

Что внезапно отыскались следы сбитого и пропавшего Су-25 — какой-то «дух» пообещал за два миллиона афгани показать, где зарыт самолет или хотя бы принести голову пилота. Чтобы скрыть следы ракетной атаки, моджахеды попросту закопали «сушку» вместе с летчиком…

Слушаем о данных афганской разведки. Будто на территории Пакистана действует более десятка учебных баз по подготовке операторов новейших «Стингеров».

Внимаем невеселым новостям о намерениях большой банды душманов захватить наш аэродром, а потом устроить показательную казнь всех летчиков и продержаться здесь не менее трех часов с тем, чтобы запечатлеть свою победу на кинопленку и передать западным телевизионным каналам.

Узнаем о каком-то странном бойце. Тот так спешил на замену, что с района Бараки отправился в Кабул пешком. Не дошел. Труп его обменяли на семь душманских.

Потом нас стращают разгулявшейся эпидемией гепатита…

А в заключении всему летному составу строго-настрого запрещают брать в полеты тетради, письма и прочие письменные документы.

— А это с чем связано? — хмуро интересуется командир полка Крушинин.

— Все просто, — отвечает заезжий чин. — В одной из операций офицер потерял блокнот. А через месяц выдержки из него растиражировала западная пресса…

«И почему мы так стесняемся этой пресловутой, западной прессы?.. — с негодованием размышляю по дороге в столовую. — Мы делаем тут нужное для нашего и афганского народа дело, и плевать бы на то, что про нас подумают и скажут на Западе! Они-то не часто оглядываются на нас и считаются с нашим мнением!..»

Настроения после таких докладов всегда отвратительное.

28-го ноября пятью пусками переносных ракет душманы сбили два экипажа полка: старшего лейтенанта Владимира Ксензова и лейтенанта Игоря Козловского. Это был как раз тот первый случай, когда советское военное руководство официально признало факт применения моджахедами американского «Стингера»…

Из-за участившихся потерь экипажей во время захода на посадку, командование части разработало «безопасные» зоны снижения после выполнения полетных заданий. Отныне вертолеты занимали в этих зонах предельно малую высоту и подходили к взлетно-посадочной полосе для выполнения посадки. Какой-то срок данный метод исправно работал, но… «духи» тоже корректировали тактику и приспосабливались к менявшимся условиям.

Благодаря новой схеме заходов на посадку, «Стингеры» настигали наши экипажи гораздо реже, зато участились случаи обстрелов вертолетов из мощного стрелкового оружия. Едва ли не каждый третий привозил пробоины от пуль, а иногда дело заканчивалось и вынужденными посадками.

Инженер Максимыч в таких случаях молча обходил израненную машину, качал головой и ворчал:

— Пятнадцать дырок… Это еще терпимо. Слава богу, добрый душман вам попался. Или косоглазый…

Вот и получалось: большая высота спасала от стрелкового оружия, малая — от ракет «земля-воздух». Приходилось лавировать и выбирать наименьшее зло.

Казалось бы, предельно-малая высота, три-пять метров над землей — что в том такого? Научился и летай себе спокойно. Но не все так просто, как кажется.

Во-первых, подстилающая поверхность отнюдь не всегда ровная, как стол или соляное озеро. Встречаются на пути и барханы, и горы, и искусственные препятствия. Все это нужно отслеживать и своевременно менять траекторию полета, плавно огибая неровности и сохраняя, таким образом, постоянную истинную высоту.

Во-вторых, полеты чаще всего выполнялись на максимальной скорости — под триста километров в час. И уследить за складками однотонной желтоватой почвы на такой скорости крайне сложно.

В-третьих, в полете экипаж обязан следить не только за высотой. Глазом не успеешь моргнуть, как из какой-нибудь неприметной кочки полоснут очередью из ДШК или пустят вслед ракетой. Потому и приходилось обоим пилотам вращать головами на все триста шестьдесят, лишь вполглаза посматривая на приборы.

И, наконец, в-четвертых, в первое время подобные полеты всегда сопровождаются страхом. Особенно в период реальных боевых действий, когда и впрямь из-за любого валуна или из промоины противник способен долбануть в бочину. То есть срабатывает известная истина: чем бесстрашнее человек, тем меньшую лужу в момент опасности он под собой сделает. На счет лужи, конечно, преувеличено, но мысль бесспорна: боятся все, включая безголовых дураков.

Даже те летчики, штурманы и бортовые техники, что прибывали в Афган впервые, были наслышаны о войне и хорошо представляли опасность здешних полетов. Однако реальность превзошла все ожидания. Многие из нас читали или слышали про животный страх, наивно полагая, будто название произошло от слова «животное». Но это оказалось не так.

Первые недели войны все шло нормально, он (страх) был обычным, сугубо «мирным», как при каких-то чрезвычайных ситуациях в Союзе. Зато после обстрелов аэродрома, участия в опасных боевых вылетах и особенно после гибели товарищей, случавшейся прямо на наших глазах, страх становился животным. Он становился таким, потому что возникал в животе, и даже причинял внутренним органам определенную боль. В той или иной форме он возникал у большинства выполнявших сложные боевые задачи, но никто никогда не говорил об этом друг с другом. Все отшучивались или просто молчали.

Подобный страх сковывал весь организм и не давал возможности нормально летать. Он запросто мог привести к срыву вылета, и отчасти становился неким предвестником гибели.

Изредка появлялся подобный страх и у меня. Но я больше боялся не за себя, а за мать, которая слишком рано поседела; за десятилетнюю сестру, боготворящую меня как старшего брата; за любимую невесту, что с нетерпением ждала моего возвращения. Я мало задумывался о собственной жизни, но когда представлял, какие мучения вызовет моя смерть у родных и близких — в животе посыпалась та самая боль. В такие минуты, я готов был отдать многое: руку, ногу или половину здоровья, но только бы вернуться в родной город живым. Хотя прекрасно понимал: чуду не произойти, поэтому и продолжал летать, перебарывая собственную слабость. Душа иной раз трепетала, а я подавлял трепет выработанным еще в училище способом. Тогда, в конце первого курса обучения в СВВАУЛ, при выполнении полета в зону на предельно-малой высоте, столкнувшись с землей, трагически погиб мой семнадцатилетний товарищ. Нам — курсантам, только что похоронившим друга, вскоре опять пришлось летать в ту же зону, с тем же полетным заданием на предельно-малой высоте. Стиснув зубы, мы проносились мимо места, где закончилась жизнь товарища, и заставляли себя думать об одном: об успешном выполнении задачи.

Слава богу, чувство животного страха быстро проходило. Со стартом любой операции в летчиках словно просыпался азарт охотников, заглушавший весь негатив. Особенно такой азарт был силен, когда приходилось мстить за погибших друзей. В такие минуты мне и моим коллегам становилось все равно, что с ними будет. Лишь бы уничтожить побольше «духов»!

К сожалению, бывали случаи проявления нашими сослуживцами и страха несколько иного происхождения. Летал в нашей эскадрилье один лысоватый штурман — майор лет тридцати пяти. На первый взгляд, нормальный мужик: интеллигентный, аккуратный, здоровый. Но нормальным и здоровым он был в Боровухе. А стоило приехать в Афган и сделать пару боевых вылетов, как захандрил «товарищ» — зачастил по поводу и без повода в санчасть. А уж после гибели первого экипажа его вообще прорвало: стал жаловаться на слабое здоровье, геморрой, диарею и прочее. Все прекрасно понимали, что понос его прошиб просто от страха. Ведь до Афганистана ему прекрасно служилось в одной из южных стран, где не надо было рисковать жизнью, да к тому же неплохо платили валютой. А здесь опасно и за гроши. Так и уехал. Незаметно и с официальной версией «по болезни». Естественно, прослужив в ДРА месяц или два, в Союзе получил все льготы и свидетельство интернационалиста.

Наверняка до сих пор стучит себя кулаком в грудь и травит байки о том, как он "храбро сражался с духами"…

Володя Ксензов с Игорем Козловским выполняли задание по прикрытию группы с десантом. Успешно справившись с задачей, они отстали от основного отряда Ми-8 и приступили к снижению в безопасной зоне в двадцати километрах севернее джелалабадского аэродрома. Внезапно на высоте полутора километров экипаж ведущего был сбит двумя пусками ПЗРК. Получив команду на покидание вертолета, оба летчика выпрыгнули с парашютами, но падающий вертолет еще в воздухе нанес им смертельные раны вращающимися винтами. Ведомый, защищая своих товарищей, сделал несколько боевых заходов, обстреливая банду душманов. Расстановка сил сложилась явно не в его пользу — бандиты произвели еще три пуска и серьезно повредили Ми-24. Козловский совершил аварийную посадку и, едва успел с оператором покинуть горящий вертолет, как тот взорвался. До прибытия спасательной группы экипажу пришлось отражать ожесточенные атаки «духов» из стрелкового оружия…

После этого случая руководство 335-го боевого вертолетного полка предприняло ответные меры, разработав еще несколько тактических приемов и маршрутов захода на посадку. Отныне командиры экипажей могли чаще и самостоятельно менять тактику.

О гибели товарищей я узнал в Кабуле — за пару дней до обстрела Ксензова и Козловского из ПЗРК, мой экипаж откомандировали в столицу Афганистана для освоения нового вида полетов на корректировку артиллерийского огня. Выбор пал на меня и Мешкова в связи с тем, что еще в Белоруссии нам довелось одним из первых полетать на специально оборудованных для данной задачи машинах.

Собрались быстро. Из полка уезжали без особенного энтузиазма: товарищи чуть не ежедневно совершают боевые вылеты и рискуют жизнями, а нам предстоит учиться. Тоска…

Но расстраивались недолго. Во-первых, довелось позаниматься практикой: в общей сложности выполнили десять исследовательских полетов для реальной корректировки огня. Каждый полет разбирался отдельно и подвергался детальному анализу одним из высокопоставленных офицеров управления ракетных войск и артиллерии Карпенюком Анатолием Яковлевичем.

А, во-вторых, наука грамотно и точно корректировать артиллерийский и ракетный огонь могла и впрямь когда-нибудь сгодиться. Забегая вперед, признаюсь: настанет в моей жизни момент, когда я с огромной благодарностью вспомню эти бесценные занятия. Пройдет всего несколько месяцев, и отработанные в Кабуле навыки спасут жизнь мне и еще полутора десяткам человек.

По результатам учебных полетов Карпенюк подготовил решение вышестоящего командования о том, чтобы в следующем — 1987 году, организовать специальные курсы для подготовки летчиков, выполняющих полеты на корректировку огня артиллерии. Инструкторами было решено назначить меня и штурмана звена Мешкова. А в качестве специалистов по теории определили педагогов-артиллеристов из Ленинградской военной академии…