Воздушная зачистка

Пролог Афганистан Накануне вывода наших войск

В списке широкомасштабных боевых действий ограниченного контингента в Афганистане операция «Магистраль» значится последней. Незадолго до нее отгремят крупные бои под Кандагаром, и в Кундузе, который из-за предательства местных властей попросту сдадут моджахедам. И весь личный состав 40-й Армии заживет в ожидании скорого вывода из Афганистана…

Никто не хотел умирать в последние дни войны — ни русские, ни афганцы. Потому и накал противоборства стремительно снижался, ограничиваясь лишь редкими локальными столкновениями небольших подразделений с обеих сторон. И только авиация продолжала совершать регулярные рейды в южные провинции, нанося разящие удары по позициям и караванам душманов. Душманы в свою очередь тоже не вступали в сражения с крупными гарнизонами советских войск, предпочитая тактику мелких вылазок в районах, граничащих с Советским Союзом. Обстреливали пограничные наряды, заставы, ближайшие населенные пункты на территории СССР; минировали дороги, по которым осуществлялось патрулирование границы…

На одной из застав близ Суруби военный люд также готовился покинуть давно обжитые рубежи. Среди объектов, подлежащих сдаче, числился и старый танк, «по уши» вкопанный в землю. Этакая капитальная огневая точка — торчащая башня с повернутой к дороге пушкой.

В один из дней прибыли долгожданные «приемщики», предъявили документы — все честь по чести. Да только наши ребята к тому времени так поднаторели в распознавании неприятеля, что ни одной секунды не сомневались. По документам — «зеленые» (так мы именовали подразделения афганской армии, — примечание авторов), а по сути — самые настоящие «духи». Мать их в одну дырку…

Но делать нечего — надо передавать заставу. Водят бойцы этих новообращенных «зеленых» по расположению, сверяют списки с хозяйством и матчастью… А нехорошая мыслишка покою не дает — гложет: как же теперь убраться с заставы? Они ж, суки, в спину расстреляют! Из того же танка, чье орудие чудесным образом пристреляно к дороге, разнесут на кусочки, когда двинем по ней в сторону дома.

И тут заместителю командира батальона (хитроватому грузину и просто классному мужику) приходит в голову потрясающая идея. Вынул он втихоря из танковой пушки ударник и спрятал его под сиденье механика-водителя. А на его место засунул свернутую трубочкой записку, в которой по-грузински (!) написал, где искать эту железную хреновину, без которой танк вместе с пушкой становился грудой обычного металлолома.

В общем, уехали бойцы с заставы без приключений и до своих добрались живыми. Жаль только харь духовских не видели, когда те пытались из танка их уничтожить. Ведь, сто процентов пытались, ублюдки! Уж кому-кому, а служивым ребятам хорошо были известны сволочные повадки «духов».

А, может быть, тот закопанный по самые «уши» танк по сей день не стреляет и торчит из земли ржавым постаментом. Где господам душманам отыскать грузина-переводчика?..

Глава первая Афганистан, район джелалабадского аэродрома Апрель 1987 г

— «Алмаз», пусть «Иртыш» для начала пришлет пару «приветов». Посмотрим, дойдет ли до адресата.

— «671-й», координаты принял. Ждите… — отвечает борт и замолкает.

— Так, мужики, — снимая наушники, поворачиваюсь я к техникам и десантуре, — предлагаю обняться с песком или спрятаться под броню. Сейчас по нам будут палить со всей дури.

Кто-то с тихой безнадегой любопытствует:

— «Духи»?

— Либо «духи», либо свои.

Народ послушно подтягивается к «бээмдэшкам». Их тонкая броня от прямого попадания реактивного снаряда, разумеется, не спасет, но от осколков вполне способна уберечь. Мы с бойцом подхватываем рацию, пристраиваем ее под боевой машиной и устраиваемся рядом с узкой гусеницей.

Мой взгляд снова приклеивается к плывущим над циферблатом стрелкам. До третьего и последнего залпа душманов остаются считанные секунды…

Слабый ветерок треплет мой чуб, поднимает мельчайшие песчинки и осыпает ими лицо. В унисон колотящемуся сердцу, в голове пульсируют два единственных и назойливых вопроса: «Неужели это плоскогорье с тонкой полоской реденького лесочка — последнее, что я вижу? Самое последнее в жизни… Кто успеет дать залп первым — наша батарея или банда душманов? Батарея или банда?..»

Да, денек нынче выдался солнечным и жарким; изредка обдувают порывы легкого ветерка. На календаре начало апреля, а тут настоящее лето!..

Кому охота умирать в двадцать шесть? Да еще в такую замечательную погодку… Наверное, ни один нормальный человек не думает о смерти, глядя в бесконечную глубину синего неба и мечтая о долгожданной встрече с близкими людьми.

Впрочем, мысли в мою голову все одно лезут разные. Самые скверные я стараюсь отогнать подальше, но они все одно навязчиво подползают. А секундная стрелка, словно испытывая терпение, неспешно ползет по кругу…

И вдруг небо, приблизительно со стороны нашего аэродрома, раскалывается угрожающим свистом.

Сознание мгновенно определяет: звук другой — отличный от то-го, который дважды сопровождал душманские обстрелы. Сила этого звука (свиста или, скорее, шипения рассекаемого воздуха) нарастает очень быстро. Я едва успеваю подумать: «Угадал! Это лупит батарея, чья позиция по соседству с нашим аэродромом». И тут же над «зеленкой» — точно в том месте, откуда вылетали реактивные снаряды, вздымаются один за другим два разрыва. Вверх и в стороны летят комья земли вперемешку с вырванными корнями и тщедушными деревцами.

— Есть!! — радостно потрясаю кулаками. — Есть! Молодцы, ребята!

Да, вычислить по карте координаты и передать их через ретранслятор мне, как опытному корректировщику, особого труда не составило — вот где по-настоящему пригодились полученные в Кабуле под руководством Анатолия Яковлевича Карпенюка знания.

Этому совпадению я действительно радовался как ребенок. Зато перебороть и заставить себя поверить в то, что батарея ударит точно, почему-то не мог. Не мог до самого последнего момента.

Теперь же, схватив микрофон, скороговоркой выдаю:

— «Алмаз»! «Алмаз», слышишь меня?

— Да-да, «340-й». Как там у вас дела?

— Нормально. Только что прилетело два «привета».

— Я — «Алмаз», готов принять корректировку.

— «Алмаз», передайте «Иртышу»: отклонение незначительное — пусть присылают основной «подарок». Пусть присылают основной «подарок» по тому же «адресу»!.. Как поняли меня, «Алмаз»?

— Понял, «340-й». Ждите…

«Духи» молчат. Вероятно, прилетевшая бог знает откуда парочка снарядов, хоть и не нанесла существенного урона, но ошеломила, внесла сумятицу в их ряды. Все-таки неплохая это штука — оружие залпового огня. Особенной точностью не отличается, зато убивает противника дважды: сначала психологически, а потом… потом просто убивает!

Видать, наши ребята с батареи «Град» соскучились по настоящей стрельбе. Едва оперативная группа с борта Ан-26 передала полученную от меня информацию (голос передающего я отчетливо слышал в наушниках), как они долбанули вторично. И долбанули от всей души. Перерыв между пристрелочным и основным залпами составил не более десяти минут.

Результатом работы «Иртыша» становится огромный эллипс разрывов шириной около шестисот метров и с центром как раз в той точке, откуда по нам шарашили снарядами.

— Вот это подпалили им бороды! — беззлобно гогочет кто-то из десантников.

Народ выбирается из-за укрытия и заворожено смотрит на клубящееся облако пыли диаметром не меньше километра. Бортовой техник вертолета, вытирая ветошью грязные ладони, усмехается:

— Ну, даст бог, теперь поработаем спокойно.

— А долго вам еще осталось? — интересуюсь я.

— Не очень. Часа два-три…

Я связываюсь с ретранслятором и докладываю результаты второго залпа.

— Ну, как думаешь, «340-й», успокоились «бородатые»? — спрашивает кто-то из офицеров оперативной группы.

— «Алмаз», «подарок» пришелся по вкусу. На счет «успокоились» пока не знаю — полной уверенности нет, — пожимаю я плечами, будто далекий абонент способен рассмотреть мой жест. Однако расставаться со спасительной «соломинкой» не спешу: — «Алмаз», еще с полчасика покружить можете?

— Покружимся, «340-й». Если что — кричи. Батарея минут через пятнадцать будет готова к повторному залпу.

— Понял…

После нашего залпа все и впрямь успокаиваются, постепенно возвращаясь к работе и прежним занятиям.

«Неужели все? — спрашиваю я, подумывая вновь обосноваться на солнышке. И сам же отвечаю: — Возможны два варианта: либо мы их угомонили навеки, либо так проредили зубы, что очухаются не раньше вечерней зорьки. И оба варианта нас полностью устраивают…»

Из забытья вернул лейтенант.

— Поглядите-ка, вот упрямцы! Лошадей оседлали и атаку удумали! Басурманы хреновы… — цедит он сквозь зубы, глядя в окуляры бинокля.

Пришлось подняться.

Приставив ладонь ко лбу, я смотрю на размытую горячим воздухом темно-зеленую полоску леса… Пыльное облако развеялось, и теперь отлично видно, как высыпавшие из зарослей всадники, опрометью несутся по равнине в нашу сторону.

— Сорок, пятьдесят, шестьдесят… — считает лейтенант.

— «Духи»? — недовольно уточняет кто-то из техников.

— А то кто же?! — недовольно плюет с брони офицер. И, не оборачиваясь, кричит бойцам: — А ну-ка, парни, прицельными залпами из пушек. Приготовились…

Как и полчаса назад наводчики-операторы проворно ныряют под броню. Визжат электродвижки; маленькие округлые башни оживают; вороненые стволы дергаются вверх-вниз и замирают в ожидании команды…

Офицер медлит, выгадывая наилучшую дистанцию до первых и самых отчаянных кавалеристов. Потом делает отмашку:

— Огонь!

Грохочут частые выстрелы; над стволами вьется сизый дымок.

— Эк закувыркались!

— Все — керосин кончился — встали.

— Не понравилось!..

Техники сыплют остротами и вновь возвращаются к работе. На сей раз действия «духов» не представляют серьезной угрозы, и никто из спецов даже не думает спрыгивать с капотов.

Словно Кутузов, я стою на пригорке, прикрываясь ладонью от солнца, и наблюдаю за «славной» душманской конницей. Несколько всадников, скакавших первыми, падают; следующие налетают на них и тоже оказываются на земле… Атака захлебывается столь же резво, сколь и начиналась. Десятка три уцелевших «духа» поворачивают назад и скрываются в зарослях «зеленки».

Медленно опускаюсь на песок, набираю полную грудь воздуха и шумно выдыхаю. Вытирая кепкой вспотевшее лицо, вдруг понимаю, что здорово устал. Наверное, от перенапряжения, от нервной встряски…

Минул полдень, а техники все ползают на откинутых капотах, стучат инструментами о тонкую дюраль, негромко переговариваются…

Да, ремонт продолжается и, видимо, близится к завершению, а чувства обеспокоенности с тревогой не покидают. Безусловно, артиллеристы с батареи «Града» помогли. Здорово помогли. Но что будет, если афганский полевой командир или тот, что затеял эту операцию, бросит клич по ближайшим кишлакам, соберет в кулак новые силы, рассредоточит их по длинной опушке. А потом отдаст приказ одновременно выдвинуться и окружить нашу малочисленную группу? Тогда «Град» уже не поможет, да и отпущенное нам ретранслятором время истекает — не может же он кружить в небе до вечера! А стрелкового оружия — кот наплакал. Техники захватили пяток автоматов, но, скорее всего, не взяли запасных магазинов. Одна надежда на десантников: в «бээмдэшках» две пушки и несколько пулеметов; у всех бойцов, включая лейтенанта — автоматы и полные подсумки патронов.

Я поглядываю в сторону парней и… невольно завидую их хладнокровию и спокойствию. Сбившись в кучку у правого борта боевой машины, те как ни в чем ни бывало, травят веселые истории из прошлой, гражданской жизни…

Спустя минут двадцать «казачки» предпринимают вторую атаку. И опять нарываются на плотный заградительный огонь тридцатимиллиметровых пушек, — ребята в дозоре не дремлют и обязанности исполняют четко.

Полагая, что наскок не станет в череде упорных попыток последним, спрашиваю в наступившей тишине:

— Какой у твоих машин боекомплект, лейтенант?

— По триста снарядов к пушкам; по две тысячи патронов к спаренным пулеметам. И по девятьсот сорок патронов к автономным пулеметным установка, что в носу справа.

— Понятно, — киваю десантнику и оборачиваюсь к инженеру: — Максимыч, долго нам тут еще загорать?

— Часок. От силы — полтора, — слышится сверху густой бас.

— Нормально. Должны продержаться.

— А куда мы денемся? — улыбается лейтенант во всю ширь загорелого лица.

В начале четвертого часа инженер спускается вниз и, закрывая последний капот, гудит низким прокуренным голосом:

— Заводи, командир — готово! Опробуем новый движок. Даст бог — все заработает нормально.

Я живо усаживаюсь в командирское кресло, бортовой техник занимает положенное место «на улице» — метрах в десяти от кабины летчика-оператора, инженер мостится поблизости от меня — на чехлах за бронеспинкой. Десантники, кроме дозорных и лейтенанта, с любопытством наблюдают за нашими приготовлениями…

Сухо щелкают тумблеры: бортовой сети постоянного тока, АЗСов и самого необходимого оборудования.

— Поехали, — включаю вспомогательную силовую установку — небольшой двигатель Аи-9В.

Движок завывает, выходит на положенные обороты. Отлично. Теперь с помощью создаваемой ВСУ воздушной струи можно запускать основные двигатели.

Правый — тот, что технический персонал не трогал, тоже запустился без проблем. Перед запуском левого я оборачиваюсь и еще раз уточняю:

— Ну что, Максимыч, пробуем?

— С Богом! — кивает тот.

Первая попытка попросту срывается — едва успеваю открыть «стоп-кран», подавая топливо в камеру сгорания, как оживают несколько красных табло, сигнализирующих о неисправностях.

— Выключай! — в сердцах машет инженер, выскакивая из кабины. И уже снаружи доносится: — Сейчас посмотрим, Костя. Посиди две минуты…

Я опять в тоскливом напряжении всматриваюсь на юго-восток — в проклятую темно-зеленую полоску, чуть заметную в волнах разогретого воздуха. Тонкая, с большого расстояния кажущаяся простым декоративным кустарником, обрамляющим предгорье. И, тем не менее, доставившую нам столько неприятных хлопот.

— Жми на кнопку, — возвращается в грузовую кабину Максимыч. На устранение неполадок и впрямь ушло всего несколько минут.

Со второй попытки двигатель запускается — красные сигнальные табло не горят. Но выходить на нужные обороты он отчего-то отказывается. К тому же свободная турбина как-то вяло реагирует на поворот рукоятки «коррекции».

Кажется, это связано с неполадками в топливной автоматике.

Я тычу пальцем в стрелку указателя оборотов и вопросительно смотрю на пожилого спеца. Тот хмурится, трет темными пальцами небритую щеку, зовет кого-то из помощников. Мужики коротко совещаются и, Максимыч озвучивает очередную команду:

— Гаси, Костя. Будем разбираться…

Голос его тонет в звуках открывавшихся капотов, в глухом стуке инструментов и крепких выражениях уставших технарей. Я приуныл, памятуя о том, что неисправности сложнейшей системы топливной автоматики скоро не устраняются…

Сидя в кабине, тоскливо посматриваю на «зеленку» — а куда еще смотреть? Всю кабину знаю, как свои пять пальцев…

Иногда на опушке происходит движение. То ли мне мерещится, то ли и впрямь «духи» производят перегруппировку для следующей атаки. В голове крутятся мысли о противнике, а руки машинально выполняют необходимые действия: левая тянется под приборную доску, к щитку вооружения и ставит переключатель видов вооружения в положение «пушка»; выставляет темп стрельбы и длину очереди. Правая ладонь мягко ложится на ручку управления; большой палец откидывает предохранительный колпачок: нащупывает круглую гладкую поверхность боевой кнопки…

И тут меня осеняет: а снаряды-то в пушке остались! Мы носились вчера с Прохоровым в этом районе и поливали указанные разведчиками точки из всех видов оружия. Потом — перед аварийной посадкой, я поспешно сбросил на «невзрыв» остатки бомб и ракет. Но боеприпасы к пушке не сбросишь! Ни к чему — это раз. И конструкция подающего механизма подобного действия не предусматривает — это два. Так что десяток-полтора снарядов из двухсот пятидесяти в ленте имеются.

Однако толку от счастливого прозрения мало. Два пушечных ствола, скорострельный затвор и механизм подачи снарядов закреплены к фюзеляжу намертво, а прицеливание осуществляется только в полете — путем изменения положения в пространстве всего вертолета. Сейчас оба ствола смотрят на юго-запад и под приличным углом вверх, а полоска проклятой «зеленки» темнеет справа и чуть сзади.

Вот если бы получилось взлететь — другое дело. Уж тогда бы я постарался истратить последний боезапас с максимальной пользой…

— Очнись, Костя! — доноситься из грузовой кабины. — Солнышком, что ли, разморило?

— Извини, Максимыч — задумался, — оборачиваюсь и вижу изможденное, но все же довольное лицо. — Ну, как у нас дела?

Сухощавый добряк с перепачканными маслом руками смеется:

— Делы? Да как сахар белы!

Понятно. Судя по хорошему настроению инженера, мужикам удалось найти неисправность. Значит, появился шанс улететь до наступления темноты.

— Запускаем?

— Давай.

Завывает вспомогательная силовая установка. Затем также без проблем выходит на нужные обороты правый двигатель. Мой палец на секунду повисает над кнопкой запуска левого движка…

Честное слово, если бы знал хоть одну молитву — в тот непростой момент, наверняка, обратился бы к Богу. Где-то в глубине опять просыпался, напоминал о себе проклятый животный страх. Нет — не за себя! Собственная жизнь, безусловно, не была мне безразлична, но сейчас я отвечал за других людей. Шесть техников и солдатик-связист — все с нашего полка. Десять десантников во главе с бравым лейтенантом, торчащие возле моей «вертушки» со вчерашнего дня. Они с другой части и выполняют приказ своего командования, да от этого не становится легче. Все одно ж свои — земляки. Здесь все приехавшие из Союза, друг другу земляки. А-то и как родные.

— Помоги нам, Господи, — шепчу я одними губами, и вдавливаю кнопку в панель запуска. — Поехали…

Есть воспламенение! Топливо исправно поступает в камеру сгорания, температура растет. Турбина медленно набирает обороты…

«Давай-давай-давай, родная!..» — подгоняю я стрелку указателя оборотов. Взгляд мечется по приборной доске, контролируя процесс запуска. Сигнальные табло не раздражают беспрерывным миганием, и это уже большой плюс.

Максимыч тормошит за плечо, красноречиво показывая жестом: «вводи коррекцию!»

Я плавно поворачиваю рукоятку на рычаге «шаг-газ», и мы оба, словно под воздействием гипноза, наблюдаем за оборотами левого двигателя…

Бог меня услышал. Кажется, все в порядке: обороты левого в точности совпадают с оборотами правого. Температура масла и газов — в пределах нормы. Сейчас погоняю их пару минут на повышенных режимах и выключу для контрольного осмотра технической бригадой. Мало ли — вдруг где-то выбивает масло или подтекает топливо?..

Осмотр — несложная задача и много времени не отнимет…

Глава вторая Афганистан, район джелалабадского аэродрома Апрель 1987 г

— Снарядов достаточно, брат? — спросил один из полевых командиров.

— Теперь достаточно. Половина уйдет на пристрелочные залпы, остальными я хочу уничтожить бронемашины — они представляют наибольшую опасность для нашей последующей атаки.

— Нужно все сделать быстро, иначе им на помощь прилетят «вертушки» — до аэродрома Джелалабада не более двадцати километров, — высказался скромно молчавший Хаккани.

— Я помню об этом. Мы постараемся сделать все от нас зависящее. А потом настанет ваша очередь, братья. Вам тоже придется проявить отвагу и потрудиться. Зато все трофеи мы оставим вам.

Три полевых командира согласно закивали.

— Итак, через минуту мы начинаем, — решительно произнес Гаффар. — А вы отведите на время своих людей глубже в лес и ждите команды.

Моджахеды исчезли в зарослях.

Инженер подбежал к пусковым расчетам РС, бегло осмотрел установки.

— Доложить о готовности к пускам!

И слева, и справа донесся нестройный хор докладов старших расчетов.

Поднеся к глазам окуляры бинокля, Гаффар медленно вознес к небу правую руку…

Вглядевшись в позицию русских и убедившись, что те, ничего не подозревая, копаются у вертолета, крикнул:

— Пуск!

Раздалось неприятное, резко ударившее по ушам шипение. Из-за спины — и справа, и слева вылетали реактивные снаряды. Оставляя за собой грязно-серый пороховой след, они уносились к русскому вертолету и двум бронемашинам.

— Перелет, — оценив результаты залпа, прошептал инженер.

Угол стрельбы операторы выставили минимальным, так как дистанция до целей была небольшой. Ниже стволы не опустишь и выход только один: перетаскивать пусковые устройства чуть дальше — на величину перелета. Причем перетаскивать, не разбирая на составные части, дабы не терять понапрасну времени.

— Отходите вглубь леса метров на сто восемьдесят — двести. Не дальше. И выбирайте ровные поляны, чтобы стрельбе не мешала растительность, — подсказывал расчетам Хаккани.

Гаффар поморщился, наблюдая за нервозной суетой. Скептически проводил взглядом двух моджахедов, тащивших станок со стволом общим весом более полусотни килограмм. К этим неказистым штуковинам бывший инженер-гидростроитель относился спокойно. Вот «Стингер» — другое дело! Если удачно прицелился и вовремя выпустил ракету, можешь о ней забыть — она сама настигнет и уничтожит цель. И ни какую-нибудь, а боевой вертолет, один вид которого вызывал у него отвращение. На занятиях в учебном лагере он впитывал как губка любой материал — срабатывала давняя любовь к познанию и привычка не выглядеть посмешищем на экзаменах. И все же особенное усердие проявлял при изучении ПЗРК «Стингер», ловя каждое слово инструктора, рассказывающего о его конструкции, об особенностях эксплуатации и тактике использования в боевых условиях. А в реактивных снарядах неплохо разбирался молодой Хаккани.

Ну и слава Аллаху. Вот и пусть руководит корректировкой и выбором позиции…

Ко второму залпу подготовились за тридцать минут.

Все это время инженер настороженно следил за противником, заодно осматривая небо к северо-востоку. Именно оттуда — с джелалабадского аэродрома могла подоспеть помощь русским в виде двух или четырех боевых «вертушек». Тогда бы в дело пришлось вступить расчетам ПЗРК.

Но лучше бы этого не произошло. «Свободная охота» закончилась, и прошлой ночью капитаном Маккартуром поставлена недвусмысленная задача. К тому же место отряда в лесочке после первого залпа засвечено — первая же атака русских вертолетов может поставить крест на планах американца и Гаффара. Поэтому необходимо поскорее расправиться с технической группой, сжечь недобитый вертолет вторым залпом снарядов и уйти вдоль Черной горы на юго-запад. Ну, а если помощь запоздает или не появится вовсе (мало ли — вдруг у группы нет связи с аэродромом!), то вряд ли эта горстка шурави отважится что-то предпринять самостоятельно. Слишком уж мало их для серьезного противодействия.

На всякий случай осторожный и предусмотрительный Гаффар расположил на опушке несколько воинов с гранатометами. Единственное, чего он побаивался, так это атаки бронемашин. В арсенале тех вояк, что околачивались возле застывших приземистых корпусов, и коих едва было видно через мощную оптику, имелась, пожалуй, одна возможность помешать его замыслам. При желании юркие машины на узких гусеницах могли бы подкатить поближе — на дистанцию полтора-два километра и выпустить сотню-другую снарядов по опушке. Не прицельно, куда попало, но… такого поворота событий полевой командир не желал. Это наверняка нанесло бы ощутимый урон его отряду.

— Мы готовы, — доложил заместитель.

— Начинайте, — глухо отозвался инженер.

И снова уши закладывало от оглушительного шипения. Снова лицо обдавало горячей воздушной волной от оставлявших дымный след и уносившихся к равнине снарядов.

Недолет. С направлением стрелки не ошиблись — все десять снарядов легли практически на линии цели, но, не долетев до нее какую-то сотню метров.

Гаффар тихо выругался, но выказывать недовольство не стал. Расчеты по команде расторопного Хаккани, уже спешно меняли позицию — перетаскивали пусковые устройства чуть ближе к опушке. Как раз на те недостающие сто метров.

И все же он не удержался — повысив голос, предупредил:

— Для последнего залпа у нас осталось ровно тридцать снарядов. Постарайтесь не промахнуться, братья! Иначе придется брать русских штурмом. А это лишние жертвы и упущенное время…

Русские вели себя спокойно. Во всяком случае, беготни или какой-то нервозности полевой командир не отмечал. Технический персонал во время двух предыдущих обстрелов моментально покидал неисправный вертолет и растворялся где-то вблизи бронированных машин. Но стоило пыльному облаку, поднятому разрывами, рассеяться, как они упрямо лезли вверх и снова оказывались на раскрытых капотах.

«Ничего-ничего, — подбадривал себя Гаффар, — это была пристрелка. Сейчас посмотрим, получится ли у них сохранить спокойствие…»

Приготовления к третьему залпу заканчивались. Моджахеды перетащили пусковые устройства и заряжали в стволы последние десять снарядов. Все, включая инженера, были уверены: смертоносные заряды лягут точно в цель. Больше им и деться-то некуда.

Небо к северо-востоку оставалось чистым — помощь шурави явно запаздывала. Все шло по плану…

И вдруг именно с той стороны, куда беспрестанно поглядывал Гаффар, опасаясь появления боевых «вертушек» противника, послышался нарастающий гул.

«Нет, это не вертолеты. И не самолеты…» — промелькнула догадка. И в тот же миг ударила тугая взрывная волна.

Два взрыва, слившихся почти воедино, отшвырнули его к молодым деревцам. Какое-то время он лежал неподвижно, уткнувшись лицом в клочок пыльной травы и, силился понять: жив или нет. Потом почувствовал, как кто-то тормошит за плечо.

— Гаффар! Очнись, Гаффар! — донесся до сознания далекий голос, словно, говоривший находился шагах в двадцати.

Он сел, ощупал голову и саднивший, липкий висок. Покривившись от боли, посмотрел на левую ладонь. Висок обильно кровоточил…

Рядом на коленях стоял Хаккани. Вытирая лицо раненного командира скомканным бинтом, он что-то живо объяснял. Что именно — не разобрать — голова гудела, а в ушах словно торчали пробки.

Молодой заместитель продолжал твердить одно и то же. И Гаффар, наконец, понял.

— Несколько человек убито, с десяток ранено. Один расчет полностью уничтожен вместе с переносным зенитным комплексом…

— Это плохо, — прошептал Гаффар пересохшими губами. — А что с расчетами реактивных снарядов?

— Уцелели. Они все уцелели.

— А эти?.. — мотнул он головой вглубь леса, где до поры хоронились конные моджахеды с ближайших кишлаков.

— Их не видел, но, думаю, никого не зацепило, — говорил Хаккани высоким взволнованным голосом. Говорил торопливо, точно боясь не успеть доложить обстановку. — Думаю, они уцелели. Они далековато отсюда.

— Понятно. Готовь последний залп, Хаккани. Быстрее готовь! Я хорошо знаю русских: если прилетели два снаряда, то скоро прилетят сорок.

Опершись на руку молодого человека, инженер тяжело поднялся и, едва переставляя непослушные ноги, направился к краю опушки. На полдороге остановился, ощупал грудь. Не найдя бинокля, вернулся к деревцам, нагнулся, подобрал лежавшую в траве оптику…

После взрыва в лесочке непонятно откуда прилетевших двух снарядов или ракет (Гаффар точно не знал), на позиции русских ничего не изменилось. Техники по-прежнему копошились у вертолета, солдаты не отходили от бронемашин.

Это отчасти успокоило.

— Мы готовы! — подбежал помощник.

— Начинайте. И напомни всем, Хаккани: если залп окажется удачным — сходу атакуем позицию русских. А потом быстро уходим на юг.

Кивнув, тот исчез в зарослях. А инженер продолжал стоять на опушке — почти на виду у противника, закрываемый лишь по пояс низкорослыми, облезлыми кустами.

Он заворожено смотрел на контуры ненавистного боевого вертолета и ждал. Вот сейчас последует последний залп и… Сейчас… через секунду или две из-за его спины с противным шипением вылетят десять сорокакилограммовых снарядов, которые разнесут в клочья бронемашины с боевым вертолетом и с теми людьми, что пытаются его восстановить… Потом настанет черед моджахедов из местных кишлаков — на лошадях они быстро пересекут равнину. Добьют раненных, заберут трофеи… А нам останется лишь с чувством исполненного долга уйти из этого района. Сначала на юг, а, добравшись до последнего пика Черной Горы, подвернуть на восток — к пакистанской границе…

Но вместо знакомого шипения внезапно послышался стремительно нараставший свист. И не за спиной, а сверху. Сверху и с северо-востока.

Догадка о том, что отряд подвергся вторичному и более мощному обстрелу, подтвердилась мгновением позже, когда все вокруг перемешалось: огненные вспышки, комья земли, пятна голубого неба, вывороченные с корнем деревья… И дикий грохот сопровождаемый жуткими ударами по телу твердого как камень воздуха.

«Все, — показалось ему, когда перед глазами замельтешила цветная рябь. — Наверное, это конец. Жаль, не успею уничтожить проклятую «вертушку…»

Разноцветные пятна кружились, наслаивались друг на друга, меняли цвет, становились ярче или гасли. А то и вовсе сталкивались и разлетались на тысячи крохотных искр…

На этот раз Гаффар даже приблизительно не знал, сколько провалялся на дне глубокой воронки.

Тяжело разомкнув веки, он застонал — глаза нестерпимо резануло всполохами света. Происхождения ломившей уши тишины он не понимал: то ли сильно контузило, то ли и вправду вокруг тихо. А может быть, и то, и другое…

Кровь стекала не только с рассеченного осколком виска, но и пропитала рукав камуфлированной куртки. Когда вставал и выбирался из ямы, плечо обожгло болью, будто кто-то всадил в живую плоть раскаленный клинок.

Увиденное наверху повергло в шок. Вместо лесочка с густым кустарником взору явилась огромная перепаханная поляна с редкой уцелевшей растительностью, сиротливо торчащей меж зиявших воронок. Повсюду лежали тела моджахедов или то, что от них осталось. Покачиваясь, инженер медленно брел по только что появившейся поляне…

В какой-то миг послышался далекий топот копыт, словно целый табун промчался в сотне метров. Или почудилось?..

Он оглянулся. Никого…

Зато приметил невдалеке присыпанный землей станок пускового устройства. Но внимание привлек не искореженный металл, а оторванная человеческая рука. Побелевшая, обескровленная ладонь погибшего человека сжимала отломанный приклад автомата.

Гаффар сделал еще с десяток неверных шагов. И увидел Хаккани.

Медленно приблизился, зачем-то посмотрел повлажневшими глазами в сочную небесную синеву; присел рядом с мальчишкой.

Удивляясь странно звучащему голосу, задумчиво поведал:

— Знаешь, я часто вспоминаю ту холодную и далекую зиму; крохотное селение Татар, затерявшееся среди гор на севере нашей страны. А последний день жизни своих близких родственников я запомнил до каждой мелочи, до каждой минуты.

Он с минуту помолчал; по измазанной кровью щеке покатилась крохотная слеза.

— С тех пор много воды утекло с холодными чистыми ручьями, но я так и не смог забыть того дня. Особенно тяжело мне становилось в зимнее время, когда на склонах лежал снег, а по ущельям зловеще растекались рокот вертолетных двигателей с дробным звуком молотивших воздух лопастей. В такие мгновения я был готов заткнуть ладонями уши, чтоб не слышать криков умирающей жены и израненных детей…

Погладив бледное лицо молодого человека, Гаффар прикрыл ладонью его веки.

«Как же много у него было крови», — отчего-то подумалось, когда медленно снимал свою куртку. Набросив ее на красно-белое месиво, что бесформенной и отвратительно массой расползлось из распоротого осколком живота, дотянулся до толстой трубы ПЗРК. Мальчишка и впрямь фанатично верил в их общее дело — наткнувшись среди этого ада на готовое к выстрелу пусковое устройство «Стингера», куда-то тащил его и до последнего мгновения крепко сжимал черную рукоять.

Гаффар осторожно разогнул холодеющие пальцы Хаккани, подтянул комплекс и бережно смахнул с него остатки грунта. Тяжело поднявшись и забросив на плечо «Стингер», пошел к равнине — туда, откуда доносился далекий и ненавистный звук гудящих движков и молотивших винтов боевого вертолета…

Глава третья Афганистан, аэродром Джелалабада Апрель 1987 г

— Помоги нам, Господи, — шепчу я одними губами, и вдавливаю кнопку в панель запуска. — Поехали…

Есть воспламенение! Топливо исправно поступает в камеру сгорания, температура растет. Турбина медленно набирает обороты…

«Давай-давай-давай, родная!..» — подгоняю я стрелку указателя оборотов. Взгляд мечется по приборной доске, контролируя процесс запуска. Сигнальные табло не раздражают беспрерывным миганием, и это уже большой плюс.

Максимыч тормошит за плечо и показывает красноречивым жестом: «вводи коррекцию!»

Я плавно поворачиваю рукоятку на рычаге «шаг-газ», и мы оба, словно под воздействием гипноза, наблюдаем за оборотами левого двигателя…

Бог меня услышал. Кажется, все в порядке: обороты левого в точности совпадают с оборотами правого. Температура масла и газов — в пределах нормы. Сейчас погоняю его пару минут на повышенных режимах и выключу для контрольного осмотра технической бригадой. Мало ли — вдруг где-то выбивает масло или подтекает топливо?..

Осмотр — несложная задача и много времени не отнимет…

Боевые машины десанта выпустили по парочке смачных клубов черного дыма. Сидя в кабине «вертушки», звука их взревевших движков я уже не слышу. Техники закончили осмотр левого двигателя с важнейшими агрегатами, и дают мне отмашку — запускай!

И вот мы с Максимычем опять наблюдаем за стрелками указателя оборотов. Я, сидя в пилотской кабине, он — выглядывая из-за спинки моего кресла.

Все в пределах нормы. Можем лететь на базу.

Техники поспешно собирают инструмент и располагаются на полу грузовой кабины; инженер эскадрильи занимает место летчика-оператора.

Я жестом подзываю командира десантников — надо поблагодарить парня и его надежных ребят! Несущий винт молотит высоко над землей, но сухопутный офицер все равно опасливо пригибает голову. Подбежав, взбирается по борту к открытой дверце.

Пожимая ладонь, наклоняюсь и кричу ему в ухо:

— Спасибо, мужики! Уезжайте!..

— Не-е, — упрямо бодает тот чубом воздух. — Сначала вы! А у меня строжайший приказ: обеспечивать вашу безопасность до вылета на базу.

— Ладно. Только не задерживайтесь тут. Удачи тебе!

Согнувшись пополам, молодой офицер бежит прочь от вертолета, запрыгивает на броню ближайшей «бээмдэшки» и машет кепкой на прощание.

Захлопываю бронированную дверцу; плавно ввожу «коррекцию», еще разок контролирую обороты. Молодцы технари — новый движок работает не хуже швейцарских часов.

Поехали!..

«Вертушка» послушно отрывает от земли шасси, две-три секунды висит на небольшой высоте: проверяю работу основных систем на взлетном режиме. Все в пределах нормы.

Доворачивая вправо, я машинально (а точнее по привычке) бросаю взгляд на темнеющую вдали полосу «зеленки»…

И вдруг замечаю в километре одинокую фигурку человека, идущего к нашей площадке. В руках он держит какую-то трубу, очень похожую на ПЗРК. И, кажется, забрасывает ее на плечо — обычно так стрелки-операторы готовятся к пуску…

— Этого еще не хватало! Последний из могикан», — шепчу я, играя желваками.

Подправив курс и разгоняя скорость, лечу прямо на него.

Дистанция великовата, и я не могу точно определить, что у него в руках: «Стингер» или пустой контейнер от ракеты. Но рисковать людьми не собираюсь.

И, словно опережая мои мысли, большой палец правой ладони откидывает предохранительный колпачок на ручке управления, мягко ложится на кнопку управления огнем…

Хорошенько прицелиться не получается — нет времени. Как бы хорошо не работал левый двигатель, работы все ж таки произведены наспех, дабы долететь до базы. А уж там спецы займутся машиной всерьез.

Но мое недавнее предположение об оставшихся в ленте боеприпасах оказалось верным. Снаряды вылетели из спаренных стволов пушки одним махом. Не знают, сколько их там оставалось — два или три десятка — при сумасшедшей скорострельности НР-30 в три тысячи выстрелов в минуту, залп длился не дольше секунды. И не знаю, попал ли я в человека с ПЗРК на плече…

Резко наклоняю машину вправо — выполняю разворот в сторону аэродрома. И краем глаза вижу поднявшееся облако пыли на том месте, где секундой раньше маячила одинокая фигурка последнего «духа»…

— «Контур», «340-му», — запрашиваю КДП.

Даже на небольшой высоте полета связь работает отменно — не то что на земле. Дежуривший на КДП руководитель без проблем слышит мой короткий доклад о взлете и разрешает подход к четвертому развороту.

Долетаем быстро и, слава богу, без приключений. Системы и новый двигатель работали без сбоев.

Что для скоростного боевого вертолета пятнадцать километров? Три минуты полета на предельно-малой высоте и вот она — родная ВПП джелалабадского аэродрома.

— «Контур», «340-й» на четвертом — посадку.

— «340-му» посадку разрешаю…

«Ну, вот мы и на месте, — снижаясь и подгашивая скорость, вздыхаю с облегчением. — Всего один день, а событий набралось столько, что хватило бы на месяц жизни в прифронтовой зоне…»

Колеса мягко касаются полосы. Доложив о посадке, я толкаю от себя ручку и заставляю машину резво бежать по рулежной дорожке.

Возле стоянки прохаживаются двое: Гена Сечко и майор Прохоров. Появление однокашника не удивляет — его встречи после любого значимого события становятся хорошей традицией. А вот приход Сергея Васильевича чуток настораживает. Неужели подробности нашей артиллерийской дуэли с бандой уже известны начальству?..

Выключив двигатели и затормозив несущий винт, спрыгиваю на бетонку. Первым, не удержавшись, подскакивает Генка. И, тиская меня в объятиях, шепотом извещает:

— Начальство в курсе.

Криво усмехаюсь:

— Так скоро?

Но тот уже отодвинулся, почтительно уступая место командиру.

Майор расплывается в широченной улыбке, прищуренные глаза смеются. Крепко пожимая руку, гудит:

— Ну, здорово-здорово, герой! Наслышаны о твоей войне с бандитами. Всех, что ль, положил?

— Надеюсь. Но в следующий раз, Сергей Васильевич, лучше техническую группу отправлять не «восьмеркой», а на парочке танков. Под броней и с большими пушками нам было бы куда спокойнее.

Оценив шутку, Прохоров хохочет. Потом, поблагодарив техников с инженером за отличную работу, отводит меня в сторонку и серьезно говорит:

— Молодцом, Костя. Мы тут с Крушининым чуть не поседели, слушая твой радиообмен с самолетами. А ближе к развязке сидели с ним, советовались… В общем, дали команду представлять твой экипаж к правительственным наградам. И еще…

Отработанным движением пальца он выщелкивает из пачки сигарету, пару раз крутит колесико зажигалки, жадно затягивается. И вместе с дымом выдыхает:

— По возвращению из командировки я хотел бы видеть тебя на должности своего заместителя. Так что буду ходатайствовать перед командованием о твоем повышении.

Мне хочется возразить: молод еще; маловато опыта. Но не успеваю и рта раскрыть.

— Не скромничай, — машет широкой ладонью майор, словно отгоняя назойливую муху. — Летаешь хорошо, соображаешь быстро. Решительный, исполнительный и с дисциплиной порядок. Одним словом, меня такой заместитель устроит. А через годик отправим тебя в академию. Ну что, согласен?

Вновь обнажив ряд зубов в улыбке и, не дожидаясь моего ответа, он поворачивается и устало бредет в сторону полкового КП. Я понимаю, что спорить и возражать бессмысленно; все вопросы начальством уже решены.

— Ну, мля, растут люди! Как на пивных дрожжах растут! — возмущается Генка и шутливо наваливается сзади.

— Тебе в детстве говорили родители, что подслушивать не хорошо? — вяло отбиваюсь от приятеля.

— С тебя литр спирта, Костя!

— Почему не два? — плетусь я с ним в обнимку к модулям.

— Можно и два. А лучше три! Ты посчитай, сколько всего предстоит обмыть: твою победу над басмачами — раз, орден — два, повышение в должности — три!..

Наша дружеская перепалка длится минуты две — не дольше. Завидев идущих навстречу в радостном возбуждении летчиков моего звена, Генка хитро хмыкает и выдает:

— Ну что, сдаешься? Смотри, сколько народу тебя встречает! Тут, дружище, и тремя кубическими дециметрами не отделаешься.

Крыть нечем.

Смеркается. Летчики эскадрильи тесным кружком сидят в курилке у модуля.

Мне опять приходится отвечать на многочисленные вопросы и рассказывать товарищам о приключениях. Но теперь действия рассказа разворачиваются не в воздухе, а на земле. На том чертовом плоскогорье…

Ближе к финалу Генка сызнова «заводит старую пластинку», намекая на крайнюю необходимость отметить «победу русского оружия» и мое счастливое возвращение. Все вторят провокатору, и я сдаюсь. Но с условием, что отмечать будем в ближайшие выходные, ведь завтра нас ждет обычный будничный день…

Потом появляется выжатый как лимон комэск. Народ двигается и усаживается еще плотнее. Сергей Васильевич втискивается в образовавшееся пространство, нещадно дымит сигаретами, сыплет шутками. И внезапно, снова назначив меня ответственным «за рамки», разрешат усугубить «по пять капель» после невероятно тяжелого и нервного дня.

Довольные, мы быстренько перемещаемся в мою комнату.

Как и сутки назад кипят дружные приготовления: звенит посуда, резво стучит по доске нож, на сковородке шкворчит сало.

Комнату «оккупирует» аппетитный запах жареной картошкой, и я вдруг с удивлением вспоминаю, что ничего не ел со вчерашнего дня…

Спустя час, хорошо поужинав и пропустив изрядную порцию разбавленного спирта, я молча сижу за столом. После того как дважды выпили за мое чудесное спасение, а третий по традиции за всех павших, настала очередь сослуживцев высказаться и поделиться впечатлениями.

Напротив меня сидит Володя Хорев; рядом с ним — Вася Чебунин с перевязанной головой. Несколько дней назад кто-то выстрелил в него из ракетницы — заряд угодил в голову над левым глазом. Особисты роют землю: выясняют обстоятельства, ищут кто стрелял. Василий полагает, что это произошло случайно или по пьянке. Но в любом случае, исполнитель вряд ли сознается. А Прохоров как всегда посмеивается и подкалывает: «Голова обвязана, кровь на рукаве…»

Слушая друзей вполуха, я думаю о своем. О событиях двух последних суток. О скором завершении нашей командировки. О долгожданном полуторамесячном отпуске. О встрече с родителями и о свадьбе с любимой Ириной, которой обещал непременно вернуться.

Думаю и все еще не понимаю, не верю: удастся ли мне сдержать обещание…

В эти часы до меня еще толком не доходит глубина произошедшего, и я не могу оценить чудовищного утомления. Спирт (а разбавлен он градусов до пятидесяти) не берет — голова по-прежнему соображает быстро. Нервное напряжение не покидает, потому и расслабиться не получалось…

Настоящее осознание тонкости того волоска, на котором дважды висел в течение пары дней, пришло позже — на вторые или третьи сутки после возвращения на базу. Примерно с неделю я не мог нормально заснуть и лишь под утро на час-другой забывался в настороженном чутком сне. А ночи напролет таращился в темный потолок и перебирал в голове немногие варианты того, что случилось бы со мной и штурманом, замешкайся мы на пару лишних секунд после поражения «Стингером». Или размышлял над шансами уцелеть, если бы душманы попали по нашей позиции первым или вторым залпом. Вероятно, сразу бы погиб. Или немногим позже расстался с жизнью в жутких мучениях высоко в горах, где изощренные до человеческих казней душманы посадили бы на кол, или содрали бы кожу. С этими делами у них обстояло просто…

Позже авиационные доктора долго пытали нас с Мешковым, исследуя физическое и психологическое состояние. И всякий раз недвусмысленно намекали на необходимость возвращения по болезни в Союз. Но мы с Валеркой отчаянно сопротивлялись. И победили. Дней через двадцать нас обоих допустили к полетам.

А пока я сижу рядом со своим другом Генкой, изредка поднимаю со всеми стакан, вливаю в себя алкоголь и думаю, думаю, думаю…

Генка частенько обнимает меня, тормошит — дескать, очнись, дружище! Все позади; выпей и хорошенько закуси.

В ответ я слабо улыбаюсь, киваю. И благодарю про себя однокашника за его заботу, внимание, доброту. И вообще за то, что он есть и не покидает в трудные минуты. При этом невольно вспоминаю наше первое знакомство в училище: дискотека в сызранском ДК железнодорожников; драка с местными «ништяками»… Меня зажимают в углу трое или четверо парней — все как на подбор: с фиксами, в олимпийках… Кажется, спасения не будет — отметелят за милую душу. И вдруг на помощь приходит незнакомый курсант небольшого росточка. Ворвавшись в самую гущу, неумело машет кулаками, но его неожиданного и дерзкого наскока достаточно, чтобы внести в ряды неприятеля сумятицу. А нам с ним присоединиться к общей массе ребят в военной форме…

Сижу за столом рядом с Генкой и думаю, думаю, думаю…

Если бы я тогда знал! Если бы какой-нибудь незримый оракул тихонько шепнул в тот вечер на ухо, что Генке осталось жить ровно два месяца!..

Четвертого июня 1987 года он вылетит в составе большой группы на поиск и уничтожение душманских караванов и не вернется. Ведущим пары он будет прикрывать высадку досмотровой группы. Душман из отряда боевого охранения каравана выпустит ракету из ПЗРК «Стингер» с близкого расстояния. Ракета взорвется под полом кабины, и экипаж погибнет мгновенно. Командир ведомого экипажа Шиткин, уходя от второй ракеты, резко бросит машину вниз и зацепит землю. От удара сорвет крыло и прицельную станцию, вырвет полкабины оператора вместе с ручкой управления. Но ведомый экипаж останется жив и даже сумеет посадить искалеченную «двадцатьчетверку».

Мне воочию предстояло увидеть страшные последствия той душманской атаки, так как именно наше звено поднимут по тревоге для прикрытия группы спасения. Навстречу нам пронесется мой однокашник Саня Хабаров и прокричит в эфир:

— Костя, Гену сбили! Я все расстрелял! Сейчас перезаряжу оружие и вернусь. Скорее на помощь!..

Над местом трагедии четыре вертолета моего звена встанут в круг, и четверть часа будут отчаянно молотить по «духам» из всех видов бортового оружия. Потом нас сменит звено штурмовиков Су-25, и банду мы в итоге уничтожим.

Но это, увы, уже не спасет моего друга.

Эх… если бы я тогда знал…

На моем восстановленном Ми-24 еще долго выполняли боевые задачи и наши экипажи, и летчики, прибывшие нам на замену.

Всех участников операции по сохранению и возвращению на базу поврежденного вертолета вскоре представили к правительственным наградам. Валерия Мешкова — к ордену «Красной Звезды». Майора Прохорова — к четвертой награде — ордену Ленина. Меня — к ордену «Красного Знамени».

Сергея Васильевича командование 40-й Армии намеривалось наградить золотой Звездой «Героя Советского Союза». Но, к огромному сожалению, наша эскадрилья понесла за год командировки слишком много потерь: из двадцати четырех экипажей восемь было сбито, из них четыре погибло.

Позже опыт нашей вынужденной посадки широко освещался руководством ВВС 40-й Армии и Армейской авиации. Приезжая в вертолетные части и соединения, полковник Григорьев частенько говаривал: «Вот в джелалабадском полку служит летчик Шипачев! Его двумя «Стингерами» сбили, а он благополучно сел, пришел к командиру полка и доложил по всей форме! А у вас что за бардак тут твориться?..»

Но я узнаю об этом гораздо позже — когда наши войска покинут Афганистан, и мы, встречаясь с друзьями, будем вспоминать былое.

И все ж таки опыт нашей вынужденной посадки пригодился. В конце того же злополучного апреля 1987 года в аналогичную передрягу угодит экипаж моего однокашника и друга Александра Хабарова. Заполучив в борт две ракеты «Стингер», он не растеряется и благополучно посадит вертолет на ближайшую площадку. Спустя пару дней его вертолет отремонтируют и перегонят на базу…

Но, полагаю, в тот критический и в высшей степени напряженный момент ему со штурманом было немного легче. Ведь после нашей с Валеркой эпопеи в подсознании у большинства пилотов наверняка поселилось твердое убеждение: «Мы можем выжить после атаки «Стингера» — Шипачев с Мешковым это доказали! Чем мы хуже их? Мы обязаны посадить машину и выжить!..»

Эпилог

По мнению авторов книги, основанном на историческом анализе и личном опыте, советские войска были введены в Афганистан по следующим причинам:

— удовлетворение просьбы законного афганского Правительства.

— необходимость усиления влияния СССР в азиатском регионе.

— налаживание в раздираемом междоусобными войнами Афганистане мирной светской жизни.

— уменьшение потока наркотиков на территорию СССР.

— предотвращение возможного развертывания в Афганистане американских ракет средней дальности.

Безусловно, мощная военная машина нашей страны перемолола бы Афганистан, как в свое время перемолола Золотую Орду, войска Карла XII, армию Наполеона, потенциал которых был несоизмерим с возможностями афганских моджахедов. Однако новое руководство Советского Союза не стремилось выигрывать эту войну. Не желая нести расходы на ведение боевых действий, и побаиваясь западной критики, Горбачев заявил об ошибочности ввода войск. И подписал Указ об окончании кампании.

Но не прошло и пятнадцати лет с момента вывода ограниченного контингента советских войск, как на территорию Афганистана вторглись войска США. Почти той же численностью и под теми же лозунгами:

— борьба с терроризмом.

— прекращение междоусобных войн.

— сокращение наркотрафика.

— безраздельное влияние в регионе.

Разумеется, можно и нужно критиковать те недостатки, что были выявлены в период пребывания 40-й армии в Афганистане. Однако же, в целом решение о вводе ограниченного контингента было правильным, а мотивация нашего решения куда более серьезна и обоснована, чем у американцев.

Во-первых, хаос и дестабилизация власти в соседнем государстве напрямую угрожали нашим границам и южным республикам: Туркмении, Узбекистану, Таджикистану.

Во-вторых, львиная доля производимых в Афганистане и Пакистане наркотиков попадала именно в Советский Союз, а не в США. А сейчас попадает в Россию.

В-третьих, мы посылали войска в соседнее азиатское государство, а не в Северную Америку.

В-четвертых, с нашей стороны это не было вероломным вторжением. Нас просило о помощи Правительство Афганистана, избранное на ЗАКОННЫХ основаниях.

И, наконец, последнее. Душманы — наши бывшие противники — после оккупации Афганистана американскими войсками очень быстро поняли, кто на самом деле желал им мира, а кто пришел с дежурной миссией для установления безраздельного контроля над очередным регионом.

И это понимание, несомненно, еще принесет свои плоды…

Командованию 40-й армии и руководству Вооруженных сил Советского Союза все же удалось в относительно короткий срок предпринять меры для уменьшения потерь от нового и смертельно опасного по заявлениям американцев оружия — ПЗРК «Стингер».

Летать из-за этого оружия подразделения и экипажи Армейской авиации меньше не стали. Прежде всего, изменилась тактика: если раньше на сопровождение транспортно-десантных «восьмерок» вылетала пара Ми-24, то теперь при необходимости стали отправлять четверку вертолетов — «духи» старались не связываться более чем с двумя боевыми вертолетами. Благодаря меньшей уязвимости, и используя большую эффективность обзора пространства двумя пилотами в отличие от одного на Су-25, «двадцатьчетверки» начали привлекать и для прикрытия штурмовиков — вертолетные группы барражировали на меньших высотах и подавляли ПВО душманов. Да и вообще вертолетчики стали чаще летать на предельно малых высотах, что значительно усложнило их обнаружение и наведение ПЗРК.

Ну а самым главным достижением стало то, что сразу после вывода войск из Афганистана — в феврале 1989 года, руководство Министерства обороны Советского Союза, проанализировав результаты боевого применения Армейской авиации в этой войне, пришло к единодушному мнению. В целях повышения эффективности применения наземных войск, уменьшения потерь военнослужащих и экипажей вертолетов, централизации управления и организации тесного взаимодействия с войсками, Армейская авиация должна войти в состав Сухопутных войск на штатной основе.

К сожалению, в 2003 году после катастрофы в Чечне вертолета Ми-26, по непонятным соображениям все органы управления Армейской авиацией в Сухопутных войсках были расформированы, а части Армейской авиации переданы в боевой состав ВВС. Большинство командиров-вертолетчиков, имеющих огромный боевой опыт руководства применением группировок авиации в тесном взаимодействии с наземными войсками в горячих точках, были уволены.

Из трех высших военных вертолетных училищ ныне осталось одно Сызранское — старейшее, с великолепной учебной базой, с богатейшими традициями. Но и оно, кажется, доживает последние месяцы — волна необдуманных и поспешных сокращений накрывает последнюю колыбель профессионалов Армейской авиации.

Хочется верить, что им когда-нибудь найдется достойная замена. Ведь уже сейчас — в истории современных конфликтов, в том числе и в Грузино-Осетинском, это ошибочное решение сказывается на эффективности ведения боевых действий Сухопутными войсками и на количестве наших потерь.

Состав звена капитана Шипачева:

1-й экипаж: командир звена к-н Шипачев К.А.

штурман звена ст. л-т Мешков В.В.

бортовой техник ст. л-т Пихтин С.М.

2-й экипаж: командир экипажа ст. л-т Грязнов А.А.

летчик-оператор ст. л-т Лущан Н.А.

бортовой техник ст. л-т Заикин В.Н.

3-й экипаж: старший летчик к-н Киселев А.Н.

летчик-оператор л-т Степанец И.Ю.

бортовой техник ст. л-т Дудчак К.В.

4-й экипаж: командир экипажа ст. л-т Клочков С.В.

летчик-оператор л-т Камусев Ш.Ф.

бортовой техник ст. л-т Бобков В.М.

Звено вернулось из Афгана в Союз в полном составе. Без потерь. Немалая заслуга в этом командования полка, эскадрильи, и самого Константина.

И в заключение несколько слов о каждом из героев этой книги.

Прохоров Сергей Васильевич — проходил службу в Армейской авиации на командных должностях, в ГСВГ был летчиком-инспектором авиации общевойсковой армии. После аварии уволился в запас. Проживает в родном городе Владимир, занимается пчеловодством.

Награжден четырьмя орденами: «Ленина», двумя орденами «Красной звезды», «За службу Родине в Вооруженных силах СССР III степени».

Мешков Валерий Владимирович — служил в различных гарнизонах Советского Союза. Уволился в запас в звании майора и переехал на малую родину — в Самарскую область. Ныне возглавляет службу безопасности в небольшой коммерческой фирме. А также является председателем местной организации инвалидов и ветеранов войны в Афганистане.

Награжден орденами «Красной Звезды» и «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР III степени».

Женат. Воспитывает сына.

Грязнов Андрей Алексеевич — прошел все основные должности от командира экипажа до начальника научно-исследовательского отдела боевых и специальных вертолетов 344 ЦБП и ПЛС АА. После Афганистана служил в Армейской авиации, в 1994 году окончил Военно-воздушную академию имени Ю.А. Гагарина. В настоящее время — старший инспектор-летчик инспекции надзора и профилактики безопасности полетов Службы безопасности полетов авиации Вооруженных Сил Российской Федерации. Военный летчик-снайпер, полковник. Заслуженный летчик РФ. С 1986 по 2001 годы — участник боевых действий в Афганистане, на территории Чеченской республики и в Сиерра-лионе.

Награжден тремя орденами: «За службу Родине в Вооруженных силах СССР III степени», «Красная звезда», «Мужество».

Женат, воспитывает дочь.

Малышев Александр Эдуардович — служил в различных гарнизонах Советского Союза, уволился на пенсию в Костроме в звании майора. В данный момент занимается малым бизнесом.

Награжден орденом «За службу Родине в Вооруженных силах СССР III степени».

Женат, воспитывает дочь.

Сечко Геннадий Леонидович — прожил два месяца после описанных в последней части книги событий. Вертолет капитана Геннадия Сечко был сбит ПЗРК «Стингер» четвертого июня 1987 года. Экипаж погиб.

Посмертно награжден орденом Ленина.

В белорусском городе Любань, в школе № 3, которую с золотой медалью окончил Геннадий, создан кабинет памяти героя-земляка.

Чебунин Василий Демьянович — сражался на войне честно, пользовался огромным авторитетом, был парторгом эскадрильи. Общий армейский налет составил свыше пяти тысяч часов. Уволился в запас в звании майора.

Награжден орденами «Красного Знамени» и «Красной Звезды».

Хорев Владимир Николаевич — выпускник Сызранского ВВАУЛ 1980 года. Дважды воевал в Афганистане. Ныне полковник — летчик-испытатель Ростовского вертолетного завода.

Награжден орденами «Красного Знамени», «Красной Звезды», «Мужество».

Шипачев Константин Анатольевич — прошел все основные должности от командира экипажа боевого вертолета Ми-24 до начальника штаба — первого заместителя начальника авиации Московского военного округа. После Афганистана воевал в других горячих точках. Лично выполнил пятьсот двадцать боевых вылетов. Военный летчик-снайпер, генерал-майор авиации, кандидат военных наук. С 2000 года учил слушателей Военной академии Генерального штаба ВС РФ теории и практике применения группировок авиации в военных конфликтах различного масштаба. Уволился в запас в связи с очередным большим сокращением офицерского состава в возрасте 47 лет с должности доцента Военной академии Генерального штаба ВС РФ, хотя мог бы еще долго приносить пользу нашей армии и государству.

За мужество и героизм, проявленные при выполнении заданий Правительства, награжден орденами: «Красного знамени», «Красной звезды», «Мужество», «Святого князя Александра Невского», «За заслуги», «Знак почета».

Сразу после возвращения из Афганистана Константин женился на Ирине. А вскоре у них родился сын Алексей — ныне студент Московского авиационного института.

Инженер Гаффар — детали биографии данного литературного героя в виду отсутствия точных данных, отчасти вымышлены и дополнены авторами книги. Однако известно, что он проходил подготовку в Пакистане под руководством американских советников; что именно он 25 сентября 1986 года впервые произвел выстрелы из ПЗРК «Стингер» под Джелалабадом и сбил два советских вертолета. И что до вывода советского ограниченного контингента его бандгруппа уничтожила не менее десяти вертолетов и самолетов ВВС Афганистана и СССР в северных провинциях Нангархар, Лагман и Кунар.

Впоследствии активно сотрудничал с талибами.

Погиб при столкновении с Международными силами содействия безопасности (ISAF, — примечание авторов) в конце 2006 года.

Полевой командир Дарвеш — оставаясь по натуре истинным «купцом», регулярно и за большие вознаграждения пересекал пакистано-афганскую границу для организации засад и террористических актов. Но особенных побед его группа так и не добилась. По различным данным на его счету от двух до пяти сбитых воздушных судов.

Подорвался на противопехотной мине осенью 1988 года.

Все описанные в этой книге события, а так же ее герои — реальны. Большинство летчиков после Афганистана принимали участие в ликвидации последствий аварии в Чернобыле, воевали в Чечне и в других горячих точках, куда направляла их Родина. А потом… Потом они попросту стали не нужны. Но не Родине — нет. А тем чиновникам, что по недоразумению зачастую попадают во власть в нашем государстве.

Где они сейчас — летчики Армейской авиации, имеющие ни с чем не сравнимый, боевой опыт — крепкие мужчины, далеко не всем из которых перевалило за сорок пять? Большей частью, благодаря бездумному рвению бывших мебельщиков (авторитетным профессионалам народ не присваивает «почетных» званий типа «маршал Табуреткин»!) и прочих случайных в руководстве армии людей, уже уволены в запас по организационно-штатным мероприятиям. Или ожидают скорого увольнения.

Да, по большому счету военные люди понимают необходимость реформ в Вооруженных силах. Хотя бы ради искоренения разрастающейся в последние годы коррупции. Но не такими же топорными методами. Не поголовным же сокращением подготовленных кадров!

Впрочем, предстоящие реформы в армии объясняются вовсе не просчетами некомпетентного министра обороны, а санкциями с самого верха. Одна из очевидных причин этих санкций — страх перед собственной армией. Другая — столь же тривиальна и заключается в неспособности политического руководства выполнить свои же обязательства. Массовое сокращение военнослужащих неизбежно приведет к тому, что обещанное Президентом жилье офицеры так и не получат, потому что большинство из них не успеет дослужить положенный законом срок. Вот и вся «высшая арифметика»…

А на тех, кто до сих пор остается служить в войсках, нашему государству следовало бы молиться, а не готовить приказы об их увольнении. Потому что кроме орденов и жалких обломков некогда гарантированных льгот, эти люди не имеют ничего, иногда даже крыши над головой.

А просить они не обучены.

Странно. Ведь их никто не просил жертвовать жизнью и здоровьем ради интересов Родины. Они просто выполняли долг. Чтобы, однажды вернувшись в свою страну, услышать:

— А я вас туда не посылал…

2008–2009 гг.