Часть третья Знакомство со «Стингером»

Пролог Афганистан Зима 1987 г


Слухи о массированной американской помощи афганским моджахедам давно ползли среди ограниченного советского контингента. Однако первое реальное подтверждение они получили лишь в начале осени 1985 года. Тогда в районе Кандагара нашим спецназом была устроена хитрая засада, и в одну из ночей бойцы с помощью приборов ночного видения засекли несколько осторожно передвигающихся по пустыне джипов.

Бой случился коротким — через десять минут машины горели. А утром в одном из уничтоженных автомобилей спецназовцы обнаружили уцелевший толстый портфель. В нем оказались личные вещи, документы и записные книжки гражданина США Торнтона, погибшего в ночной перестрелке.

На первый взгляд, вроде бы, заурядное событие.

Но, во-первых, политическое руководство СССР сразу ухватилось за данный факт и поспешило обнародовать образец «типичного империалистического вмешательства во внутренние дела других государств». В данном случае — в дела Афганистана.

Во-вторых, американец прибыл в эти края отнюдь не ради созерцания местных красот и достопримечательностей. По некоторым косвенным данным он явился с секретной миссией для получения крупной денежной суммы за поставленное душманам оружие. И это обеспокоило не меньше вмешательства проклятых империалистов, так как объемы поставок вооружений моджахедам через Иран и Пакистан увеличивались устрашающими темпами. Стоило группе десантников или звену боевых вертолетов уничтожить груженый караван на одной тропе, как разведка докладывала о нарушении границы очередным караваном в другом месте. В результате в начале 1986 года на пресечение подобных акций были отвлечены огромные силы мобильных спецподразделений и ударной авиации.

На какой-то срок это возымело действие — количество идущего с востока оружия заметно сократилось. Но вскоре лидеры оппозиции выработали хитрый прием, позволяющий снизить потери драгоценного груза и живой силы. Раньше караван пересекал границу и в том же составе практически без остановки продолжал движение вглубь страны на расстояние до пятисот километров. И чем дольше он находился в пути, тем стремительнее возрастали шансы его обнаружения и уничтожения. Теперь же, проведя караван через границу, моджахеды поспешно его разгружали и в течение суток передавали «товар» представителям различных вооруженных группировок. Таким образом, от точки разгрузки в короткое время расходились веером десятки небольших караванов, засечь которые советской разведке и хадовским агентам (ХАД — афганская служба контрразведки, — примечание авторов) было гораздо труднее.

Но и этот тактический прием просуществовал недолго. В ответ спецназ и штурмовая авиация начали практиковать налеты на базовые районы исламских партизан и приграничные кишлаки, в которых частенько останавливались для разгрузки караваны. Налеты стали весьма результативным средством и по эффективности уступали только засадным действиям. Так за два январских дня джелалабадская бригада спецназа уничтожила базовый район на стыке уездов Гошта и Мухмандара в провинции Нангархар.

Разумеется, задача недопущения на афганскую территорию груженых оружием караванов была в начале 1986 года приоритетной. Однако, инструктируя командиров разведывательных и спецназовских групп перед отбытием на очередные рейды к границе, командование 40-й Армии все чаще и настойчивее напоминало о необходимости захвата одного или нескольких экземпляров новейшего американского ПЗРК «Стингер». При этом генералы не скупились на обещания щедро наградить того, кто первым доставит им столь вожделенный трофей.

Выполнить это сложное задание удалось только спустя десять месяцев…

* * *

Данная операция спецназа ГРУ до сих пор считается одной из самых значимых и удачных в истории Афганской войны. Зимой 1987 благодаря четкому взаимодействию летчиков Армейской авиации и отряда спецназа под руководством майора Сергеева и старшего лейтенанта Ковтуна, удалось захватить экземпляр новейшего в то время американского переносного зенитно-ракетного комплекса «Стингер».

Евгений Сергеев — заместитель командира батальона 7-го отряда спецназа и Владимир Ковтун — заместитель командира 2-й роты этого же отряда летели с двадцатью бойцами и с досмотровой группой в сторону Мельтанайского ущелья. Задание было простым: устроив засаду, пощипать там обнаглевших «духов». Оба офицера находились в грузовой кабине ведущей «восьмерки»: майор Сергеев скучал за пулеметом на месте борт-стрелка (ни одной живой души на земле за время полета!); старший лейтенант Ковтун дремал на откидном сиденье, привалившись плечом к перегородке пилотской кабины.

При подходе к ущелью на грунтовке под заснеженными вершинами гор пилоты заметили трех мотоциклистов. Зная, что на мотоциклах по афганским пустыням гоняют исключительно душманы, летчики и Сергеев, не раздумывая, одновременно открыли огонь.

Мотоциклисты остановились и через несколько секунд воздух прочертили две ракеты, выпущенные из зенитных комплексов. Летчики грамотно выполнили противоракетный маневр, после чего «восьмерки» пошли на посадку, а пара Ми-24 взялась прикрывать высадку спецназа с воздуха.

Не смотря на то, что на соседней возвышенности — в километре от мотоциклистов находилась еще одна группа моджахедов, бой на склоне горы получился скоротечным. Большую часть «духов» положили сразу, других добивали между делом, когда те разбегались кто куда. Один — с какой-то трубой в правой и с кейсом в левой руке, оказался самым прытким — мчался под горку, словно спринтер на московской олимпиаде в восьмидесятом.

Сергеев в этот момент отвлекся на преследование неприятеля в другом направлении, потому Ковтуну пришлось догонять афганца едва ли не в одиночку. Сократить дистанцию до резвого «духа» не поучалось, и тут, вспомнив о вертолетчиках, старлей заорал в «ромашку»:

— Мужики! Один уходит на запад! Видите?

— Видим. Сейчас тормознем, — отвечал ведущий группы Ми-24.

— Только не упустите, и не расщепляйте на атомы! Портфель у него в руке болтается — наверняка какие-то документы!..

— Ну, это уж как получиться, — хохотнул кто-то из летчиков. И уже серьезно добавил: — Ладно, постараемся…

«Двадцатьчетверки» взяли беглеца в круг и стали палить перед ним короткими очередями. Тот поначалу шугался: резко менял направление и скорость бега, останавливался и прыгал в стороны. Потом понял: убивать его явно не хотят. И снова пустился во весь опор, предварительно шарахнув по «вертушкам» из американской винтовки.

— Сука… — процедил Ковтун и, присев на правое колено, поднял автомат.

Для мастера спорта по стрельбе попасть в убегавшую цель с двухсот метров — задача не из сложных. Сделав глубокий вдох и выдох, он успокоил руки, прицелился и плавно нажал на спусковой крючок.

Пуля догнала душмана точно в затылок.

Подбежав к поверженному противнику, офицер махнул рукой летчикам: готово, он мой!

Первым делом схватил портфель, щелкнул замком, заглянул внутрь… Кипа каких-то непонятных бумаг на английском языке. И только после этого обратил внимание на валявшуюся рядом странную трубу.

— Явно не гранатомет, — прошептал он, рассматривая находку.

Английские, американские и наши ПЗРК имели схожий вид. Антенное устройство этого находилось в сложенном положении, и все же мелькнула шальная мысль: «А вдруг «Стингер»! Кстати, и в нас не попали, верно, потому, что не успели подготовиться, развернуть антенну. По сути, били на вскидку — как из гранатомета…»

Изучать находки времени не было. Вокруг изредка посвистывали пули — оставшиеся в живых и рассредоточенные по склону моджахеды продолжали огрызаться. Схватив трубу с кейсом, Ковтун бросился к транспортной «восьмерке».

Сергеев уже находился возле вертолета. Глянув на трофей, равнодушно поинтересовался:

— Что за хрень?

— ПЗРК, — задыхаясь, отвечал старший лейтенант.

Тот удивленно надломил бровь, бегло осмотрел комплекс. Отыскав сбоку табличку с маркировкой, прочитал надписи на английском языке. И вдруг расцвел:

— Володька, это же… Ты же припер «Стингер»! Ты понимаешь, что мы добыли «Стингер»?!


После окончания боя рядовые спецназовцы быстро собрали оружие и документы убитых воинов Аллаха. Рядом с грунтовкой обнаружили два пустых тубуса от ракет. Нашли и брошенный мотоцикл, к сиденью которого был привязан завернутый в одеяло дополнительный заряд.

Одного раненного «духа» решили взять с собой — должна же разведка допросить и разузнать: кто такие, где у кого раздобыли «Стингеры», куда направлялись?.. Вколов ему промедол, чтоб не скулил по дороге, загрузили в кабину.

«Вертушка» взлетела и взяла обратный курс на Кандагар…

Уже в полете Сергеев с Ковтуном вдруг вспомнили о кейсе. Открыв его и наскоро изучив бумаги, обалдели: в руках они держали полную техническую документацию по «Стингеру». В ней имелись все данные, начиная от адресов изготовителей и поставщиков в Штатах, и заканчивая детальной инструкцией по использованию.

Радости спецназовцев и летчиков не было предела.

А вот генеральские обещания по поводу золотых «Звезд Героев» так и остались пустыми словесами. Да, поначалу поднялась шумная оптимистичная волна: поздравляли, фотографировали, выводили из строя и трясли руки… К высшим наградам решили представлять аж четверых: Ковтуна, Сергеева, Соболева — командира группы вертолетов и сержанта из досмотровой группы. Сергеева даже срочно с «почтовиком» отправили в Москву…

И вдруг в газете «Известия» выходит статья. Дескать, доблестным афганским войскам наконец-то удалось захватить ПЗРК «Стингер». И дата захвата в точности совпадает с операцией нашего спецназа. Уже тогда закралось подозрение о каком-то подвохе.

Когда Сергеев вернулся, друзья изумленно спросили:

— А где ж твоя «Звезда»? Ведь обещали!..

Тот усмехнулся:

— Да какая «Звезда»!.. На мне, оказывается, до сих пор висит партвзыскание. Хорошо хоть две недели дали отдохнуть. Повидался с семьей…

Отпуском, короче, наградили. Дали отоспаться за то, что раздобыл бесценный экземпляр новейшего оружия и сохранил жизнь сотням советских летчиков.

В общем, ходили слухи, будто несколько начальников «схлопотали» за добытый «Стингер» высокие награды. А для простых армейских работяг вся шумиха закончилась скромно: сержант получил орден «Красного Знамени», остальных же попросту прокинули…


Глава первая Турция, Стамбул Пакистан, учебный лагерь в городке Чаман Афганистан Сентябрь 1986 — март 1987 г


Из кабинета Эдди вышел с ухмылкой на постном лице. Он успел неплохо изучить двух лучших курсантов из прошлого набора: инженера и бывшего полевого командира. Последний и в самом деле обладал необузданным вспыльчивым нравом, замешанным на непомерных амбициях.

«Черта-с-два он станет другим — таких людей невозможно переделать! Да и незачем переделывать. Их просто нужно использовать, учитывая все нюансы нравов, привычек, темпераментов, — рассуждал Маккартур, направляясь в бар — пропустить стаканчик виски со льдом. — К примеру, Гаффара отправлять на затяжные задания, в которых надлежит неделями сидеть в засадах. А нетерпеливому Дарвешу поручать операции в окрестностях самых оживленных аэродромов и аэроузлов, где этому холерику не придется томиться в ожидании подходящей цели. Пришел, расставил расчеты, произвел пуски и также быстро исчез…»

Однако каково же было удивление капитан, когда через пару дней Дарвеш в хорошем расположении духа прибыл, согласно решению полковника, для повторных тренировок во вновь набранную группу. Со спокойной деловитостью он уселся за один из последних столов, достал свой старый конспект, авторучку и принялся аккуратно записывать материал за монотонно говорившим переводчиком.

В итоге Дарвешу сошла с рук громкая неудача в первой операции. Повторив курс обучения, он вновь был назначен старшим группы и отправлен с тремя расчетами ПЗРК в Афганистан…


Съемка знаменательного события — первой успешной атаки «Стингеров» в боевых условиях, мягко говоря, не удалась. На небольшом экране мелькали куски светлого неба, ветви кустов и чьи-то ноги, ступавшие по каменистой почве; звуковым фоном к беспорядочной смене размытых кадров служили отрывистые выкрики душманов… Снимая пуски ракет, оператор излишне волновался; руки его постоянно тряслись, да и сам он отчего-то бегал с места на место. Более или менее успокоиться он сумел лишь, фиксируя на пленку последствия ракетной атаки: густой черный дым, поднимавшийся жирными клубами от упавших вертолетов.

Однако и этого скудного материала вкупе с представленными пустыми тубусами с лихвой хватило для аплодисментов в исполнении маститых американских офицеров. Гаффара опять поздравляли, трясли руку и хлопали по плечу…

Около двух недель после возвращения из района джелалабадского аэродрома Гаффар провел на учебной базе у городка Чаман. Для начала хорошенько отмылся, поел отменно приготовленной горячей пищи и выспался. Потом составлял письменные отчеты, рисовал подробные схемы расположения пусковых расчетов возле аэродрома, делился приобретенным опытом с молодыми курсантами нового набора. И с нетерпением ждал окончания нудной штабной работы…

Да, он по праву считал себя практиком. Потому страстно желал поскорее набрать отряд единоверцев, получить от американских союзников пусковые установки с ракетами и вернуться в родные афганские горы.

Однако военное руководство смотрело на его ближайшее будущее по-другому. В середине октября удачливого полевого командира вызвал в Стамбул генерал Ахтар.

Бывший инженер отправился в Турцию вместе с готовившим его к операции американским инструктором. Как выяснилось, роль капитана свелась к короткому разговору с Ахтаром, в конце которого он представил ему Гаффара и незаметно отбыл в неизвестном направлении.

Один из лидеров оппозиции тепло встретил героя недавних событий: угостил знатным ужином и наградил именным оружием. А потом устроил ему нечто вроде продолжительного отпуска: поселил в роскошном отеле — в номере с видом на Босфор; приставил двух вышколенных и молчаливых охранников; оплатил углубленное обследование в одной из лучших частных клиник турецкой столицы.

Отсыпаясь, объедаясь, часами глазея в экран телевизора и просто бездельничая, Гаффар провел в мирном и беззаботном Стамбуле около двух месяцев.

— Успеешь, — неизменно поглаживая бороду, заходился Ахтар мелким дребезжащим смешком, когда моджахед, не выдерживая испытания «райской жизнью», наведывался в генеральскую резиденцию и умолял отпустить на родину. — Вскоре тебе предстоит очень тяжелая работа. А пока отдыхай, набирайся сил, лечись…

Эти фразы ненадолго успокаивали. Значит, не зря он здесь прохлаждается.

Проходило несколько дней, и полевой командир опять чувствовал щемящую сердце тоску, опять оказывался во власти депрессии…

Но заслуженный генерал слов на ветер не бросал — в конце декабря в номере отеля внезапно появился Эдди Маккартур. Стремительно прошагав через полумрак роскошного холла, он пожал руку вставшему навстречу инженеру, и сухо обмолвился:

— Собирайся, Гаффар — твой отпуск закончен. В аэропорту нас ждет самолет.


В аэропорт добирались на представительском автомобиле Ахтара. Зная неразговорчивость американца, Гаффар ни о чем не спрашивал. Зачем? Капитан сам расскажет о том, что сочтет нужным. Не сейчас, так позже — в учебном лагере.

Тот сидел, закинув ногу на ногу, смачно затягивался сигаретой и выпускал дым тонкой струйкой в щель приопущенного тонированного стекла. Поглядывая на бурлящий восточный город, он снисходительно улыбался. Потом, затушив окурок в пепельнице, задумчиво произнес:

— Между прочим, твой коллега Дарвеш восстановил свою репутацию.

Афганец равнодушно пожал плечами. Дескать, какое мне до этого дело?..

— Да-да, — продолжал Эдди, — вскоре после твоего отъезда он неплохо сдал экзамены за повторный курс обучения, за что его поощрили: отправили во главе отряда на задание в район севернее Джелалабада.

— Неужели Аллах наконец-то даровал ему терпение?

— Представь, да — Дарвеш справился с собой. Месяц назад — в конце ноября, группа подстерегла звено ударных Ми-24 и произвела пять пусков. В результате атаки две воздушные цели уничтожены.

— И попадания были кем-то подтверждены?

Американец криво усмехнулся:

— Я сам принимал участие в этой операции.

Это меняло дело.

Внешне Гаффар оставался невозмутимым, однако внутри эмоции перехлестывали через край. Новость не обрадовала и не огорчила. Скорее подстегнула. Конечно, его личное достижение «весило» побольше, ведь он добился такого же результата, действуя самостоятельно — без участия заокеанских наставников. Тем не менее, что-то больно сдавило грудь…

Нет, ни зависть, ни ревность к чужим успехам инженера никогда не мучили. Скорее, мучил стыл или отчаяние. Единоверцы занимаются настоящим делом: рискуя жизнями, подбираются к хорошо охраняемым военным базам, подкарауливают и сбивают русские вертолеты… Даже такие как нерадивый, пустоголовый Дарвеш. А он… Он почти три месяца пролеживал бока на широкой и мягкой кровати уютного номера, ел за троих, купался в бассейне, млел от прикосновений массажисток и бездумно смотрел развлекательные каналы.

— Я отлично отдохнул и подлечился в Стамбуле. Могу снова идти караванными тропами в Афганистан: к аэродромам Джелалабада, Кабула, Кандагара… Куда прикажете! — вдруг с жаром заговорил он. Затем подозрительно покосился на сотрудника ЦРУ: — Надеюсь, меня не станут держать в Чамане в качестве преподавателя или… музейного экспоната?

— Успокойся. Не станут. Скоро ты отправишься на очень важное задание.

— Когда? — с надеждой спросил афганец.

— Скоро. Очень скоро…

Маккартур замолчал, отвернувшись к окну. Через минуту, вероятно осознав, что не стоит скрывать от проверенного полевого командира суть предстоящего задания, приоткрыл карты:

— Ты отправишься на свободную охоту. Тебе дадут в подчинение большой отряд, три переносных комплекса с десятью дополнительными зарядами к каждому. Обеспечат стрелковым оружием, боеприпасами, современной связью, медикаментами, продовольствием. Что на это скажешь? Такой перспективой доволен?

— Еще как! Это же совсем другое дело!! — расцвел инженер в довольной улыбке. И вдруг озаботился: — А что означает «свободная охота»?

— Группе не назовут определенных целей, не ограничат в сроках исполнения. Мы обозначим лишь время возвращения группы и поставим единственную задачу: уничтожить как можно больше русских самолетов и вертолетов. Ясно?

Гаффар заерзал на кожаном сиденье, наверное, впервые проявляя в присутствии сотрудника ЦРУ нетерпение:

— Конечно, ясно. Когда назначен старт операции?

— Об этом позже, — невозмутимо перебил американец. — Мы приехали…

Не снижая скорости, машина промчалась мимо охраны, скучающей у открытых ворот аэропорта, пронеслась вдоль длинного ряда пассажирских лайнеров и, резко подвернув вправо, замерла у небольшого реактивного самолета.

* * *

Как ни торопился бывший инженер приступить к реальному делу, как ни горел желанием поскорее оказаться в родных краях, а в учебном лагере близ городка Чаман предстояло задержаться еще на неделю.

Во-первых, по приказу того же Маккартура, он каждый день по нескольку часов потел на небольшом стадионе и в спортзале — сгонял набранный за отпуск лишний вес.

Во-вторых, стоило освежить память и заново повторить кое-что из инструкций по тактике и боевому применению ПЗРК…

Наконец, восьмого января 1987 года его желание оказаться на родной земле Афганистана осуществилось: большой отряд в составе восьмидесяти пяти бойцов, успешно перешел границу в районе селения Герди и отправился на обещанную Маккартуром «свободную охоту». Зону для этой охоты отвели весьма и весьма обширную: северо-восток провинции Нангархар, юго-восток провинции Кунар и юг провинции Лагман.

Тактику Гаффар избрал старую: шли ночами, дабы многочисленный отряд не попался на глаза вертолетчикам или агентам из ХАДа. Днями прятались в расщелинах, в лесистых распадках близ извилистой реки или в пещерах, что в изобилии встречались по склонам ущелий. Через двое суток пути прибыли в окрестности горного кишлака Мангваль, расположенного в сорока километрах к северо-востоку от Джелалабада. В одном из ущелий инженер приказал остановиться и, осмотрев найденное для засады местечко, умело расставил пусковые расчеты и рассредоточил на подступах к разбитому лагерю несколько дозорных групп.

Наступило томительное ожидание…


Около полудня 12 января со стороны Асадабада (административный центр провинции Кунар, — примечание авторов) появились четыре вертолета: два транспортных Ми-8 и два боевых Ми-24.

Гаффар поспешил скомандовать:

— Расчетам приготовиться к пускам!

Когда дистанция стала оптимальной, в небо взметнулись хвосты трех выпущенных ракет.

Первая прошла в десятке метров от «восьмерки».

Вторая взорвалась рядом с другой, отчего та качнулась, но продолжила полет.

Зато третья влетела точно в брюхо хищной и ненавистной «двадцатьчетверки». За ней тотчас потянулся шлейф черного дыма; машина накренилась и резко пошла на снижение.

Отличное начало свободной охоты!

— Первая группа прикрытия! — прокричал Гаффар, заметив над вершиной хребта белые купола парашютов. — Уничтожить экипаж! Расчетам приготовится к повторному пуску!..

Два десятка моджахедов, занимавших позицию почти у вершины, открыли огонь по летчикам.

Операторы спешно перезаряжали пусковые установки, пока уцелевший боевой вертолет не лег на боевой курс для атаки.

«Успеют? — мельком глянул командир на часы. — Этого мы попробуем завалить, но до джелалабадского аэродрома меньше сорока километров. Скоро сюда примчится еще несколько боевых «вертушек». Очень скоро. И тогда улизнуть без больших потерь не получится».

И, не пожелав рисковать отрядом, равно как и дальнейшей «свободной охотой», он отдал приказ отходить. Всем, кроме группы прикрытия, что вела огонь по пилотам на вершине.

Забрав пустые тубусы и замаскировав следы своего пребывания в ущелье, моджахеды поспешили покинуть зону ракетных пусков. Командир повел группу в сторону развалин старого кишлака. Находясь приблизительно на середине спуска, он услышал гул спешивших на помощь атакованным шурави боевых «вертушек».

«Вовремя мы ушли! — подумал инженер, подгоняя своих людей. — Задержись минут на пять и… ничего бы от нас не осталось. Сейчас начнут сыпать ракетами…»

Разрушенное селение ютилось возле русла реки: северный берег — бесконечные горные складки; южный — широкая полоса сплошных делянок с кривыми полосками леса. Удобная местность, где, при случае, можно раствориться или хотя бы до темноты рассредоточить отряд.

Да, отряд покинул позицию своевременно — спустя десять-двенадцать минут к тому месту, куда спустились на парашютах летчики, примчалась целая эскадрилья боевых вертолетов. Под массированный ракетный обстрел попала оставленная на вершине хребта малочисленная группа. И вряд ли кто-нибудь из них уцелел.

Людей было жаль но, к берегу реки Гаффар подходил в неплохом расположении духа. Отдавал приказы, он осмысленно и неукоснительно следовал инструкциям Маккартура.

Ведь на занятиях тот не уставал твердить:

— Запомните первейшую истину: мертвые пилоты представляют в любой войне самую огромную ценность. Их намного сложнее заменить, чем воздушные суда…

Поэтому инженер не чувствовал вины за смерть единоверцев. Это настоящая война и каждый из тех, кто сейчас шел рядом, внутренне обязан себя готовить к смерти.

«Да, мы потеряли двадцать человек, но это не критичная потеря для такого многочисленного отряда, — размышлял он, изредка оглядываясь и осматривая небо над перевалом. — Зато удалось уничтожить цель и сохранить расчеты для следующих засад…»

* * *

Следующая засада стала такой же удачной.

Умный, исполненный осторожности Гаффар, уходя от возможного преследования после ракетных пусков в окрестностях кишлака Мангваль, за две ночи преодолел с группой более восьмидесяти километров.

Ранним утром третьего дня он оказался за пределами очерченной капитаном Маккартуром зоны действий. Это не смутило афганца.

«Ну и что с того? — рассуждал он, подбираясь к оживленной автотрассе «Кабул-Джелалабад». — Здесь нас никто искать не будет; отсидимся, отдохнем и вернемся в одну из трех провинций…»

Отдохнуть довелось ровно шесть часов. В половине третьего инженера разбудил заместитель — молодой Хаккани.

— Очнись, Гаффар! — долго тряс он его за плечо.

— Что?.. Что случилось? — зажмурился тот от яркого солнца.

— «Вертушки» летят. Слышишь?

— Слышу. Зачем разбудил? Здесь опасно атаковать — шурави слишком близко.

— Но она почти без прикрытия! — азартно настаивал подчиненный.

Командир окончательно проснулся, тряхнул головой и, поднявшись на ноги, посмотрел в небо.

Пара боевых Ми-24 действительно ушла далеко вперед, оторвавшись от медленно ползущей транспортной «восьмерки» километра на три.

— Где расчеты? — спросил командир.

— На местах.

— Хорошо. Передай: пусть приготовятся к пускам. Пропустим Ми-8 и ударим вслед…

Две ракеты ушли к пролетевшему над головами душманов вертолету. Одна долбанула точно в борт, отчего тот загорелся и камнем пошел вниз. Вторая прошмыгнула мимо.

К сожалению, выбросившихся с парашютами летчиков добить на земле не получилось — Гаффар счел эту затею слишком опасной и приказал уходить на северо-восток…


А вот третьего успеха пришлось ждать очень долго. Целых три недели группа курсировала по глухим районам провинций или, обосновавшись на заснеженных склонах, торчала в засадах.

Тщетно. Где-то вдали за вершинами гор пролетали «вертушки» или на большой высоте проносились истребители, а в зоне досягаемости «Стингеров» так и не появилось ни одной воздушной цели.

Наконец, пятого февраля им повезло. Находясь в девяноста километрах восточнее Баграма, удалось подкараулить русский штурмовик Су-25. Произвели три пуска, и одна из ракет достигла цели. При этом летчик катапультироваться не успел — самолет шел низко и сразу после попадания «Стингера» в хвостовую часть врезался в крутой склон…

Потом последовал еще более затяжной период в ожидании удачи.

Провалы или потери группу, слава Аллаху, не преследовали — опытный полевой командир понапрасну не рисковал, людей под пули и неуправляемые ракеты не подставлял. Просто месяц болтались по горам и ущельям: устраивали засады; меняли дислокацию и снова дежурили, расставляя расчеты и пристально вглядываясь в небо; изредка заходили в отдаленные кишлаки за провизией, потому как свои припасы заканчивались…

Следующая ракета ушла в небо лишь десятого марта.

В этот день они вновь находились за пределами отведенного района — в восточной части провинции Кабул. Заместитель Гаффара Хаккани был родом из селения Суруби — крупного по здешним меркам кишлака, расположенного на берегу огромного водохранилища и неподалеку от разрушенной электростанции. Четверым моджахедам из отряда требовалась медицинская помощь, остальным не мешало передохнуть и восстановить силы. На вопрос Гаффара каково отношение местных жителей к Джихаду, Хаккани лишь улыбнулся и, хитро прищурившись, поведал:

— Из нашей деревни ушло на войну больше ста моджахедов; девять стали полевыми командирами. Здесь каждая семья ненавидит демократов и русских.

Лагерь разбили на краю пересохшего русла — к юго-западу от кишлака. Больных накануне ночью переправили в один из окраинных домов — за них Гаффар уже не беспокоился. Все было обыденно, ничто не предвещало тревог и волнений. Часть отряда колдовала у костров — готовили горячую пищу, кто-то чистил оружие, большинство воинов отдыхали…

И вдруг вдали, над грядой сопок послышался знакомый звук авиационных реактивных двигателей.

Помимо четырех круглосуточных дозоров, расставленных по периметру лагеря, на боевом дежурстве находился и один из трех пусковых расчетов ПЗРК. Подобной практике учил американский наставник, к этому изо дня в день приучал подчиненных Гаффар.

«А почему бы их не атаковать?» — подумал он, когда две черные точки на горизонте приобрели узнаваемые контуры советских МиГ-23. И, не раздумывая, инженер подал условный знак старшему расчета.

Пара шла на километровой высоте на небольшом удалении от пересохшего русла. Резко снижаясь, пилоты выполняли какой-то сложный маневр.

Стрелок произвел выстрел вдогон, и через пять секунд ракета нашла свою цель…

Жаль было покидать спокойное местечко, где обосновались всего десяток часов назад. Но прозорливый Гаффар оставался верен своим принципам. Да и бойцы, привыкшие за два месяца к тактике командира и оценившие его осторожность, торопливо собирались в дорогу…


Глава вторая Афганистан, район джелалабадского аэродрома Декабрь 1986 — апрель 1987 г


Наука грамотно и точно корректировать артиллерийский и ракетный огонь могла и впрямь когда-нибудь сгодиться. Забегая вперед, признаюсь: настанет в моей жизни момент, когда я с огромной благодарностью вспомню эти бесценные занятия. Пройдет всего несколько месяцев, и отработанные в Кабуле навыки спасут жизнь мне и еще полутора десяткам человек…

Из Кабула в Джелалабад мы со штурманом вернулись в конце осени. Погода испортилась; испепеляющий зной сменился холодным ветром, надолго принесшим с гор серую промозглую облачность.

Как и предыдущие месяцы, декабрь не радовал сводками из районов боевых действий. Вначале «духи» обстреляли «Стингерами» Су-25 и Ан-12, но, к счастью, все самолеты благополучно вернулись на базы. 27-го декабря в районе населенного пункта Бараки на высоте около шести тысяч метров был сбит транспортный Ан-26. Весь экипаж, кроме бортмеханика, успел покинуть горящий самолет.

А в середине января случилась беда с моим однокашником Александром Селивановым. Парой Ми-24 он прикрывал два Ми-8, перевозивших раненных в Асадабаде солдат. До аэродрома назначения оставалось не более тридцати километров — всего-то и надо было перевалить высокий хребет. И именно над хребтом, когда истинная высота не превышала сотни метров, под брюхом машины Александра взорвался «Стингер». Ракета попала в нижний топливный бак под грузовой кабиной. Раздался мощный взрыв, от которого сразу погиб бортовой техник. Селиванова от взрывной волны спасла толстая бронеспинка кресла, однако огонь ворвался и в его кабину. Руки и лицо командира горели.

Он крикнул уцелевшему оператору:

— Прыгай!

И попытался аварийно отстрелить дверь кабины.

Поврежденные пиропатроны не сработали.

Кое-как, горящими руками он открыл ее и вывалился за борт. Вынужденное покидание вертолета происходило на высоте семидесяти метров. Парашюты летчиков мгновенно открылись автоматически и уже через три секунды оба катились по склону хребта.

Остаться в живых после попадания «Стингера» — половина удачного исхода. Другая половина состояла в том, чтобы отбиться от наседавших душманов и дождаться группы спасения.

И летчики отбивались, используя стрелковое оружие и несколько гранат…

Подоспевшие «вертушки» дали три залпа по окружавшим склонам и отбросили «духов» в ущелье. А когда товарищи забирали сбитый экипаж, то невольно ужаснулись, обнаружив на раскаленном автомате обгоревшую кожу рук Александра.

Оператор же отделался в той истории сожженным чубом, небольшими ожогами и потерянной кроссовкой…

Подлечив в течение двух месяцев лицо и руки, Александр Селиванов вновь выполнял боевые задачи. Родина оценила его заслуги в этой командировке тремя боевыми орденами.

После такого хамского обстрела наших вертолетов и гибели сослуживца — бортового техника, командование полка решило организовать операцию возмездия. В район падения борта Селиванова вылетели два звена — в «восьмерках» расположились десантники, а «двадцать четверки» прикрывали их высадку.

Душманы встретили группу ожесточенным огнем: одна за другой в небо взмыли пять ракет из переносных комплексов, воздух распороли пулеметные трассы.

Тщетно. Энергично маневрируя, боевые «вертушки» подавили огневые точки, а транспортные успешно высадили десант. Ну а те быстро сделали свое дело: большую часть противника рассеяли по бесконечным склонам, кого-то добили, кого-то взяли в плен. Уйти удалось лишь двум десяткам.

Через пару дней из разведывательных источников летчики полка узнали, что в этой операции был тяжело ранен лидер Исламской Партии Афганистана Гульбуддин Хекматиар. Он находился в попавшей под огонь наших бортов группе, потому-то его единомышленники так отчаянно и сопротивлялись. Хекматиар надолго выбыл из рядов активной оппозиции и проходил курс лечения в Пакистане…

* * *

Утром четвертого января в полк пришла телеграмма из Ставки Южного направления. В срочной депеше мне и Валерию Мешкову предписывалось убыть в Чирчик в качестве инструкторов по обучению групп экипажей Ми-24 полетам на корректировку огня артиллерии.

Убыть, так убыть. Привычно покидали вещи в сумки, переоделись и отправились на стоянку, где готовилась к вылету «восьмерка». Вечером оказались в Кабуле, оттуда на следующий день самолетом вылетели в Ташкент; из Ташкента до Чирчика доехали автобусом.

Занятия начались сходу — как только прибыли педагоги из Ленинграда и первые пятнадцать обучаемых экипажей. Подготовка проходила на базе Чирчикского центра Армейской авиации, которым руководил уважаемый всеми летчиками Борис Алексеевич Воробьев (впоследствии генерал-майор, Герой России; погиб при испытании вертолета Ка-50 в 2000 году, — примечание авторов).

Сначала «переменный состав» терзали преподаватели. По завершении теоретического курса летчики сдали зачеты и приступили к выполнению завершающей фазы — полетам на корректировку огня артиллерии. Эти фаза обучения целиком проистекала под моим и Валеркиным руководством.

Все экипажи успешно освоили программу и разъехались по боевым частям. Отныне в каждом полку Армейской авиации 40-й Армии имелось по два экипажа подготовленных к данному виду полетов.

А мы со штурманом поспешили вернуться в Джелалабад. Однако летать довелось не скоро — погодка этой зимой выдалась отвратительной и не баловала погожими деньками…


Весь февраль за окнами бушевал «афганец», то швыряя в деревянные панели модулей песок, то сотрясая хлипкие сооружения могучими ударами плотного морозного воздуха.

В марте погодные условия улучшились, летать стали чаще. Экипажи боевых вертолетов опять ежедневно рыскали по пустыням и ущельям в поисках караванов с оружием. Приблизительно этим же занимались и наземные войска, применяя, разумеется, сугубо свои тактические ухищрения.

Девятого марта, после долгого и утомительного дежурства в засаде, удача, наконец, подмигнула разведчикам 1-го Отдельного батальона спецназа — на тропе показался большой бандитский караван. Рассредоточенные по склонам бойцы пропустили боевое охранение и открыли огонь по бесконечной цепочке верблюдов и лошадей. Услышав стрельбу и спохватившись, охранение повернуло назад. Завязался жестокий бой.

Силы были неравными, у пехотинцев появились убитые и раненные. И тогда командование батальона решило эвакуировать разведчиков вертолетами и добить душманов с воздуха.

Группу вертолетов во главе с майором Прохоровым подняли по тревоге. Пара Ми-8 и пара Ми-24 для прикрытия подошли к назначенному району, когда солнце коснулось западного горизонта. Транспортники производили посадку в сложнейших условиях, ориентируясь по специально зажженным для них кострам и выпущенным сигнальным ракетам. По экипажам велся сильнейший огонь.

В это время «двадцатьчетверки» моего звена барражировали над районом и поражали вскрытые цели из бортового оружия…

Отстрелявшись в очередном заходе и резко отворачивая в сторону, мой экипаж замечает в расщелине меж валунов скопление людей и вьючных животных. «Еще одна цель, — отмечаю я, запоминая ориентиры. — Лишь бы не потерять ее в сумерках! Последний заход. Больше не успеть — быстро темнеет…»

И верно, выполнив разворот и снова заняв боевой курс, я вдруг понимаю, что потерял намеченную цель. Небо отсвечивает и пылает красноватым заревом, а все, что находится ниже линии горизонта, тонет в темной дымке. С невероятным трудом нахожу в серой мгле выбранные минутой ранее ориентиры…

Вот тут-то и пригодились отрабатываемые в патрульных полетах навыки. Мелкими и неприметными движениями ручки управления я подвожу перекрестье прицела под скопление «духов», делаю нужные поправку и упреждение. И мягко нажимаю на боевую кнопку.

С десяток НАРов послушно срываются из-под пилонов и уносятся к цели. Через несколько секунд расщелина тонет в облаке огня, дыма и пыли…

«Восьмерки» благополучно эвакуировали батальонную засаду. Домой мы возвращаемся уже ночью — под зажигавшимися над горами яркими южными звездами.

А спустя пару дней офицеры-спецназовцы рассказали, что тем последним залпом мне удалось точно накрыть расчет ПЗРК. «Духи» зарядили пусковое устройство и готовились к пуску по моему атакующему Ми-24.

Я опередил их на одно мгновение…

* * *

В конце марта звено временно распалось: два экипажа убыли в Союз для отдыха в профилактории, а ведомый Андрей Грязнов внезапно заболел. Оставшись в одиночестве, мы с Валерой Мешковым выполняли различные боевые задачи, но чаще летали ведомым экипажем у командира эскадрильи.

День четвертого апреля выдался тяжелым. Утром нам пришлось слетать в паре с комэском на поиск и уничтожение каравана, затем я выполнил восемь полетов для проверки молодых летчиков-операторов… Казалось, на этом напряженная суматоха закончится; все уже исподволь поглядывали на часы и ждали ужина.

И вдруг ближе к вечеру — где-то в половине четвертого, километрах в пятнадцати к западу от аэродрома поднимается высокий столб черного дыма.

«Похоже, что-то серьезное!» — решаю я, когда нас вместе с майором Прохоровым срочно вызывают на КП. Там уже дожидаются два командира транспортных «восьмерок» с группой спецназа. Задачу ставит командир полка в присутствии начальника Армейской авиации 40-й армии полковника Григорьева.

Вскоре с его слов выясняется: при выполнении бомбометания упал и сгорел Ми-24, пилотируемый моим земляком Павлом Винником. Версия о причинах происшествия у командования вырисовывается следующая: при сбросе 250-килограммовой бомбы с предельно-малой высоты (50 метров, — примечание авторов), она взрывается не как положено с задержкой в сорок секунд, а сразу — под фюзеляжем, в результате чего вертолет сильно повреждает осколками; на борту начинается пожар. Однако двигатели и система управления работают исправно, что позволило бы экипажу произвести посадку. Но, вероятно, молодой командир экипажа слегка растерялся, промедлил и произвел аварийную посадку не на ближайшей площадке, а через несколько минут — пролетев около трех километров. Драгоценное время было упущено: дверь командира не отстреливалась, машина горела, и начинали рваться боеприпасы. В результате выскочить и спастись после посадки успел только летчик-оператор. Помочь погибающему командиру он не смог.

Сразу после падения вертолета в этот район отправили группу спасения — забрать выживших членов экипажа. Затем для патрулирования туда примчался небольшой отряд в составе двух БМД и десятка десантников. Теперь же экипажам транспортных Ми-8 ставилась задача перебросить к месту катастрофы командование полка, начальника Армейской авиации и забрать тело погибшего Павла.

Нам с Прохоровым надлежало прикрывать «восьмерки» с воздуха.


Взлетаем в обычном порядке: первыми отрываются от бетонки Ми-8, за ними — мы. Полет группы не занимает много времени — Павел Винник погиб всего в двенадцати километрах от аэродрома.

«Восьмерки» садятся рядом с чадящими останками винтокрылой машины; двигателей не выключают. Мы с комэском отходим немного в сторону. Барражируя на высоте тридцати метров, глазеем по сторонам, выискивая «духов» и изредка постреливаем. Скорее для острастки, чем для дела, потому как неприятеля не видно.

Прошло четверть часа.

Патрулируя воздушное пространство над опасным районом, я не имею визуального контакта с противником. Похоже, не имеет его и Прохоров. Мы выпускаем серии по две-три ракеты или посылаем короткие очереди из пушек по тем точкам, координаты которых называет по радио командир отряда десантников. Но отсутствие моджахедов отчасти успокаивает и расслабляет. Тем более что версия произошедшей катастрофы вполне «мирная».

Казалось, еще немного, еще две-три минуты и транспортники, забрав высокопоставленных пассажиров и тело погибшего летчика, пойдут на базу.

«Жаль Пашу. Чертовски жаль!.. Но «духи» здесь, похоже, не при чем», — успеваю я подумать, прежде чем слева по борту что-то ярко вспыхивает. Мгновение спустя, оглушают два сильнейший хлопка, слившихся почти воедино. Вертолет резко шарахает в противоположную сторону.

Тотчас оживает речевой информатор, спокойным женским голосом извещая экипаж о постигших несчастьях:

— «Борт «44», пожар». «Борт «44», опасная вибрация левого двигателя», «Борт «44», выключи левый двигатель»…

Я на долю секунды теряюсь. В памяти, точно старая черно-белая хроника, беспорядочно мелькают «кадры» из короткой жизни: родной город, мать с отцом, Ирина…

Из оцепенения выводит истошный вопль Валерки:

— Пэ-зэ-эр-ка-а-а!..

Мозг тут же включается и работает с невероятной скоростью, а руки и ноги послушно исполняют его команды.

Быстро оцениваю ситуацию и выбираю место для посадки. А в течение следующих двух-трех секунд инстинктивно уменьшаю режим двигателей и, резко погасив поступательную скорость, приступаю к снижению. Затем дублирую включение системы пожаротушения, сбрасываю бомбы и ракеты на «невзрыв», выпускаю шасси.

— Валерка, смотри в оба! — кричу по самолетному переговорному устройству. — Нет ли поблизости «духов».

У самой земли отстреливаю дверь для аварийного покидания и докладываю в эфир:

— Я «340-й», произвожу вынужденную посадку.

Все. Шасси вертолета мягко касаются земли.

Осталось выключить двигатели, обесточить бортовую сеть, затормозить колеса, забрать оружие и покинуть борт.

Срабатывает эффект хорошей натренированности: делаю это практически одновременно, выпрыгиваю из кабины и отбегаю метров на тридцать.

Стоим, озираясь по сторонам — не бегут ли к нам бородатые дяди. Я справа от вертолета, Валера — слева. Вертолет все еще катится под уклон к неглубокому овражку, несущий винт замеляет вращение…

Мы в волнении наблюдаем за машиной: успеет ли она остановиться?

Покачиваясь и нехотя подчиняясь включенным тормозам, тяжелая «двадцатьчетверка» останавливается…


Как показали позже результаты дешифрирования параметров полета, посадку мы произвели через семь секунд после поражения вертолета ракетами «Стингер». Больше других подобной шустрости удивлялся я сам.

— Надо же, как сильно напугали летчика!.. — отшучивался я по этому поводу.

* * *

Бегло осматриваем вертолет и обнаруживаем многочисленные повреждения по левому борту: ЭВУ (экранирующе-выхлопное устройство, — примечание авторов) изуродовано осколками; у лопаток последней ступени свободной турбины двигателя вырваны куски металла. Это означает, что еще несколько секунд работы, и движок из-за нарушения балансировки разнесло бы в клочья. В таком случае разлетавшиеся на чудовищной скорости лопатки турбин могли бы вывести из строя правый двигатель. А что еще хуже — запросто убить и нас с Мешковым.

Весь левый борт походит на дуршлаг, тяги несущего винта в некоторых местах прожжены осколками ракет насквозь, в лопастях зияют дыры, по обшивке течет топливо и масло… Однако наиболее важные узлы и системы, благодаря наружной броне, не пострадали, что и позволило произвести благополучную посадку.

Товарищи, конечно же, слышали фразы нашего речевого информатора (голос речевого информатора автоматически передается в эфир, — примечание авторов), слышали и мой доклад о вынужденной посадке. Поэтому скоро к пологому склону подлетает транспортный вертолет, пилотируемый капитаном Хоревым.

Мы бежим к севшей в полусотне метров «восьмерке». Но не тут-то было — в дверном проеме появляется борттехник и почему-то не пускает в кабину. Спрыгнув на землю, он растопыривает ручищи-лопаты и тянет обратно — к нашей машине.

— Ты что, обалдел?! — лезут наши глаза на лоб.

— Пошли-пошли! — старается тот переорать шум турбин и, показывает готовый к съемке фотоаппарат. — Сейчас быстренько запечатлею вас на фоне дыры в борту — потом спасибо скажете!..

«Фото-сессия» длится ровно минуту. Затем Ми-8 плавно отрывает колеса от каменистой почвы и, маневрируя на малой высоте, куда-то несется.

Череда резких поворотов, посадок, коротких подлетов… Лишь минут через пять мы частично отходим от шока и начинаем смотреть по сторонам.

— Куда мы чешем? Почему не идем на базу? — интересуюсь я у техника.

— А-а… тут такая карусель завертелась! — безнадежно машет тот рукой. — Пока вы сидели, Прохоров выписывал кульбиты над «зеленкой», что под Черной Горой и лупил по расчетам ПЗРК. До сих пор лупит…

— По каким расчетам?! — опять удивляемся мы. — Внизу же никого не было!

— Ага! А «Стингером» вас кто шибанул? На то они и «духи» — так прячутся меж камней и в лесочках, что ни хрена не увидишь. В общем, по комэску тоже пульнули четырьмя ракетами.

— Четырьмя?! — шепчу я и с надеждой спрашиваю: — Не задели?

— Ха! Но он же прожженный черт — уходил в сторону солнца и использовал активные помехи.

— Слава богу…

— Ни разу не задели. Все ракеты разорвались рядом. Садитесь за пулемет — вон они, суки!

Только теперь мы замечаем мечущихся в редкой растительности «духов». Я тотчас устраиваюсь у открытой двери, передергиваю затвор пулемета; Валерка присаживается рядом в готовности подавать ленту… И мы настолько увлекаемся интенсивной стрельбой по неприятелю, что разок едва не срезаем вертолет своего же командира эскадрильи.

Наконец, КП полка приходит в себя и дает команду на прекращение жуткой круговерти.

Смотрю на часы. После взлета моего экипажа с джелалабадского аэродрома прошло чуть больше тридцати минут…


Ми-8 садится где-то посреди обширного плоскогорья — неподалеку от места гибели Павла Винника. Спускаюсь по трапу из грузовой кабины и, понурив голову, иду к командиру полка докладывать о происшествии и уточнять дальнейшую задачу.

Подполковник Крушинин и начальник Армейской авиации молча ходят вокруг почерневших останков вертолета Павла. Оба выглядят не самым лучшим образом: посеревшие от бессонных ночей лица, впалые щеки, темные круги под глазами.

Увидев меня, Крушинин не реагирует. Лишь устало бросает:

— Ты что здесь делаешь, Шипачев?

— Сбили, товарищ подполковник, — тихо отвечаю я.

Мысли того, вероятно, крутятся вокруг Винника.

— Знаю. А ты-то что здесь делаешь?

Приходиться повторить неприятную и режущую слух фразу:

— Сбили меня, товарищ подполковник.

— Да что тут у вас творится? — внезапно вскипает полковник Григорьев, до которого сразу доходит смысл моего доклада. — Одного сбили, другого, блять, сбили! Не полк, а сплошной бардак!..

Пока начальство объясняется меж собой, я спешу ретироваться поближе к «восьмерке» Володи Хорева. В такие минуты глаза командованию лучше не мозолить. Доложить — доложил, а дальше пусть думают сами. На то они и носят большие звезды на погонах.

Забравшись в грузовую кабину, плюхаюсь на откидное сиденье.

— Ну что? — с кислой миной вопрошает штурман.

Я тяжко вздыхаю, вытирая платком мокрую шею:

— Хер их знает… Но готовиться, Валера, надо к худшему. Полагаю, достанется нам по самые гланды. Под горячую-то руку…

Пару минут наше воображение еще полнится сумасшедшей чередой недавно пережитых событий.

Еще бы! Прямое попадание двух «Стингеров»; оглушительный двойной взрыв по левому борту, от которого до сих пор в башке звучит «малиновый звон»; лихорадочное мигание красных сигнальных табло, издевательски спокойный голос бортовой «мадам»; и вынужденная посадка на подвернувшуюся ровную площадку, выполненная в сумасшедшем темпе. Не мудрено, что перевозбуждение и натянутые нервы не позволяют нам со спокойной рассудительностью обозначить причины сего происшествия, а также предположить его последствия. Мы просто не понимаем его объективной сущности и не думаем о том, что на нашем месте мог оказаться любой другой экипаж. И какое-то время мучительно посасывает «под ложечкой» при мысли о вариантах наказания…

Однако на полу грузовой кабины — прямо перед нами, лежит обуглившееся бронекресло с останками командира экипажа Павла Винника. Взгляду просто некуда деться — он постоянно натыкается на то, что час назад было живым: дышало, мыслило, разговаривало, улыбалось…

Поэтому вскоре все мыслимые и немыслимые кары земных начальников нам кажутся сущей безделицей в сравнении с тем, что мог-ло бы произойти, отнесись к нам судьба чуть менее благосклонно…


Глава третья Афганистан, район джелалабадского аэродрома Пакистан, учебный лагерь в городке Чаман Апрель 1987 г


Лагерь разбили на краю пересохшего русла — к юго-западу от кишлака. Больных накануне ночью переправили в один из окраинных домов — за них Гаффар уже не беспокоился. Все было обыденно, ничто не предвещало тревог и волнений. Часть отряда колдовала у костров — готовили горячую пищу, кто-то чистил оружие, большинство воинов отдыхали… И вдруг вдали, над грядой сопок послышался знакомый звук авиационных реактивных двигателей.

Помимо четырех круглосуточных дозоров, расставленных по периметру лагеря, на боевом дежурстве находился и один из трех пусковых расчетов ПЗРК. Подобной практике учил американский наставник, к этому изо дня в день приучал подчиненных Гаффар.

«А почему бы их не атаковать?» — подумал он, когда две черные точки на горизонте приобрели узнаваемые контуры советских МиГ-23. Самолеты шли на километровой высоте на небольшом удалении от пересохшего русла. Резко снижаясь, пилоты выполняли какой-то сложный маневр.

Бывший инженер, не раздумывая, подал условный знак старшему расчета. Стрелок произвел выстрел вдогон, и через пять секунд ракета нашла свою цель…

Жаль было покидать спокойное местечко, где обосновались всего десяток часов назад. Но прозорливый Гаффар оставался верен своим принципам. Да и бойцы, привыкшие за два месяца к тактике командира и оценившие его осторожность, торопливо собирались в дорогу…

И он опять улизнул. Сумел своевременно увести свой многочисленный отряд из опасного района. Вернее, ставшего опасным сразу после падения сбитого ракетным ударом советского истребителя МиГ-23. Буквально через двадцать минут над местом его падения кружили боевые вертолеты, а еще через полчаса из транспортных «вертушек» высаживались подразделения десантников.

Двадцать минут — отличная фора для тех, кто знает каждую лазейку в горах; кто умеет незаметно и стремительно перемещаться по выжженным склонам. Потому и ушли, не потеряв ни единого человека. И вновь череда бесконечных, утомительных переходов; ночевки под открытым небом; отвратительный могильный холод темных пещер и порывистый пронизывающий ветер…

В конце марта Гаффар дал своим людям небольшое послабление с тем, чтобы встретить Новый — 1365 год. Разбили возле трех пещер лагерь, приготовили плов. Наелись, отоспались…

Гаффар останавливался для отдыха и разбивал лагерь в безопасных укромных местах не более чем на два-три дня. Стоило его подчиненным сбросить с плеч опостылевшие ранцы, как он тотчас отправлял в разные стороны по паре разведчиков: изучить прилегающую местность, собрать информацию о ближайших селениях, выбрать из нескольких дорог самую безопасную — по которой предстоит в скором времени пройти всей группе. Но для встречи нового года по мусульманскому календарю сделал исключение — отряд обосновался у трех пещер на четыре дня…

Никто из подчиненных не роптал на строгость. Его авторитет, как грамотного и осмотрительного полевого командира, за два месяца стал непререкаем. К тому же инженер никогда не пользовался своим исключительным положением: спал на такой же тонкой подстилке из верблюжьей шерсти, питался теми же скудными припасами из общего котла, на маршах тащил на спине стандартный ранец натовского образца битком набитый боеприпасами…

В часы отдыха он оставался молчаливым и замкнутым, подолгу сидел у костра и задумчиво глядел на взлетавшие искры. Лишь изредка отвечал на вопросы молодого Хаккани или сам о чем-то спрашивал у него. Наверное, молодой человек чем-то напоминал ему старшего сына. По крайней мере, он ни разу не повысил на него голос, ни разу не отчитал за промахи.

Да, Хаккани был единственным воином в отряде, с которым Гаффар с удовольствием общался. Что, впрочем, никогда не улучшало его мрачного настроения…


В середине семидесятых ему посчастливилось окончить один из технических факультетов кабульского университета. Молодого и подающего немалые надежды инженера без проблем приняли на работу на старую гидроэлектростанцию в Сароби. Через полтора года он женился на юной красавице из ближайшего городка; вскоре один за другим родились двое сыновей. А в семьдесят восьмом грянула Апрельская революция.

Началась война. ГЭС остановилась; вышки, что удерживали расходящиеся во все стороны линии электропередач, были взорваны.

— Странно, — удивлялся тогда Гаффар, — неужели то электричество, что давала станция ближайшим городам и селениям провинции, как-то влияет на исход горячего спора за власть!..

Наступили тяжелые времена.

С полгода Гаффар не уезжал, надеялся: вот-вот люди опомнятся, братоубийственная бойня закончится, и его знания пригодятся для восстановления разрушенного хозяйства. Но… ничего не менялось. Напротив, с каждым месяцем становилось все хуже. Порой за день ему удавалось раздобыть лишь горсть кукурузной муки, которой хватало, чтобы испечь две крохотные лепешки для растущих мальчишек.

Когда стало совсем невмоготу, инженер перебрался с семьей к родителям — в далекое горное селение Татар, затерявшееся средь голых холмов северной провинции Саманган. Туда война почти не докатывалась, и люди жили привычной жизнью. Не жировали, но и голода не случалось.

Так и зажили большой семьей: пасли скот, распахивали небольшие делянки на склонах, собирали посланный Аллахом урожай…

Гаффар мало интересовался политикой и причинами той неразберихи, что воцарилась в стране; путался в названиях партий, сознательно не принимал чью-либо сторону и не собирался брать в руки оружия. Он лишь мечтал о мире и скорейшем завершении этого безумия, чтобы вернуться на свою электростанцию и спокойно работать как прежде.

Однако ровно четыре года назад — такой же холодной зимой восемьдесят третьего, с гор спустилась большая группа неизвестных людей. Вначале сельчан обуял страх: все пришлые были вооружены, в оборванной и грязной одежде. Потом успокоились, осмелели — командир партизанского отряда оказался дальним родственником одного из местных старейшин; моджахеды вели себя тихо, к жителям деревни относились уважительно…

А через три дня в небе вдруг появились крылатые вертолеты, похожие на грозных горных орлов. Видимо, они искали этот вооруженный отряд и летели на небольшой высоте вдоль реки, несущей свои быстрые воды на север. Таких быстрых, красивых и в то же время хищных машин Гаффару раньше видеть не доводилось. Кто управлял боевыми машинами — афганцы или русские — он не знал до сих пор. Да и не было нужды уточнять второстепенные детали. В ответ на беспорядочную стрельбу гостивших в селе моджахедов, вертолеты сделали с десяток заходов и почти полностью уничтожили горную деревеньку…

Так в одночасье Гаффар лишился всей семьи: престарелых родителей, двух сыновей, жены.

С наскоро перебинтованной головой он похоронил родственников и навсегда покинул горное село Татар с уцелевшими остатками моджахедов. Тогда, впав в отчаяние, он внезапно понял: ему все равно, куда и с кем идти…

Так и оказался в партизанском отряде. Позже записался в партию Гульбеддина Хекматияра, а спустя два года за проявленную отвагу был назначен полевым командиром.

Он часто вспоминал тот злополучный день. Последний день жизни его близких. Особенно тяжело становилось в зимнее время, когда на горных склонах лежал снег, а по ущельям зловеще растекались рокот вертолетных двигателей с дробным звуком молотивших воздух лопастей. В такие мгновения он готов был заткнуть ладонями уши, чтоб не слышать криков умирающей жены и израненных детей, явственно доносившихся из бездонных глубин его памяти…

* * *

Как бы там ни было, а операция под громким названием «свободная охота» развивалась успешно. Да, отряд скитался по горам и ущельям более двух месяцев. Но эти скитания давали вполне определенные плоды: уничтожено четыре воздушных цели при минимальных потерях. Из Пакистана Гаффар пришел во главе восьмидесяти пяти человек, а к середине февраля группа уменьшилась на тридцать воинов. Не такой уж плохой результат, учитывая, что обозначенные для охоты провинции кишели военными базами противника и отрядами хадовцев.

Инженер выходил на связь с руководством учебной базы городка Чаман еженедельно. Проводились короткие сеансы и после каждой удачной атаки. Рацию на кроткое время включали ночью — так было безопаснее. К тому же, закончив лаконичные эфирные переговоры, группа спешно покидала засвеченное место…

Вздохнув, полевой командир привычным движением ладоней огладил бороду; с сожалением глянул на затухавший костер и тяжело поднялся. Пора было наведаться в окрестности джелалабдского аэродрома. Оттуда «вертушки» взлетали и уходили на задания чуть не каждый день.

Там наверняка охота получит результативное продолжение…


К аэродрому сумели осторожно подобраться в начале апреля. Разместились в шести километрах от юго-западной окраины города — в длинном лесочке между руслом неширокой реки и развалинами старого кишлака. На протяжении трех дней расчеты находились в полной боевой готовности и частенько провожали взглядами медленно перемещавшиеся над горизонтом точки. Но до пусков дело не доходило — вертолеты курсировали далековато.

Четвертого апреля над аэродромом весь день кружили ненавистные Ми-24, невдалеке слышались разрывы, словно русские кого-то долго и настойчиво бомбили. И вдруг часам к четырем дня дозорные посты доложили: к западу от лагеря что-то сильно горит.

Гаффар поднялся на небольшую возвышенность и увидел взметнувшийся к небу огромный столб черного дыма.

— Я заметил, как в ту сторону, прижимаясь к плоскогорью, прошла группа вертолетов, — подсказал командиру молодой Хаккани.

С минуту инженер пребывал в задумчивости, прикидывая всевозможные варианты. Отведенный на свободную охоту срок истекал через неделю, и страсть как хотелось напоследок уничтожить еще одну воздушную цель.

От лагеря до чадившего пожарища было недалеко — не более десяти километров. Сложность состояла в другом: впереди простиралось плоскогорье без естественных укрытий — ни больших рельефных складок, ни растительности. В другое время он непременно сделал бы с отрядом крюк — обошел бы открытую местность. Или дождался бы ночи…

Но сейчас дорога каждая минута.

И он решил рискнуть.

Часы показывали пятнадцать пятьдесят. План Гаффара строился на том, что светлого времени оставалось немного: пока отряд доберется до пожарища, пока подстережет в засаде удобную цель, пока русские очухаются и сообщат на аэродром… Там подоспеет темнота, частенько спасающая от атак боевых «вертушек». А по ночам русские летали редко.


Через час, соблюдая меры предосторожности, группа взошла в реденький лесочек, что соединялся ближе к Черной Горе со сплошной растительность поймы.

Гаффар нашел невысокий холм, с которого просматривалось пожарище. Огонь потух; да и поднимавшийся дым стал почти прозрачным. На плоскогорье, перед полосой «зеленки», догорали останки боевого вертолета.

«По всей вероятности, упал из-за неисправности, — предположил инженер, внимательно изучив местность сквозь мощную оптику американского бинокля. — Вокруг никого, подмога задерживается. Если бы его сбил кто-то из наших, здесь уже все бы перепахали ракетами!..»

И резко обернулся к Хаккани:

— Передай расчетам: пусть рассредоточатся по лесочку и готовятся к пускам. Сейчас прилетят шурави.

Первой к упавшей «вертушке» подоспела поисково-спасательная группа: два Ми-8 и два Ми-24. Но они подошли строго с востока — осуществить пуски не позволяла дальность. Забрав выживших членов экипажа, группа тут же улетела в сторону Джелалабада.

Скоро на смену им примчались две юрких машины десанта с десятком солдат. А спустя пять минут на горизонте появились две транспортные «восьмерки», за ними на предельно-малой высоте шла пара Ми-24.

— Эти пожаловали надолго. Будут разбираться… Все как обычно — Советы пользуются старой и проверенной тактикой, — прошептал инженер. — На этом я их и поймаю.

БМД с десантниками на броне приступили к патрулированию вокруг места катастрофы. Из приземлившихся Ми-8 высыпали люди в комбинезонах; почти все окружили чадившие обломки. Хищные, вытянутые тела «двадцатьчетверок» барражировали кругами, выпуская по две-три ракеты в близлежащие овраги. Иногда их тени проносились над растворившейся в «зеленке» группой Гаффара, и тогда молодой Хаккани взволнованно спрашивал:

— Чего же мы ждем? Почему не стреляем?!

— Рано, — спокойно отвечал командир, беспрестанно поглядывая на запястье, — потерпи еще минут десять-пятнадцать — никуда они не денутся. Ты же хочешь вернуться домой живым?..

Тот мелко кивал и опять скрипел зубами, наблюдая за вражескими вертолетами…

Все. Пятнадцать минут шестого. Пора!

Три расчета произвели пуски одновременно. Первая ракета устремилась за ведущим бортом, но вильнула в сторону и взорвалась на некотором расстоянии, не повредив «вертушку». Зато вторая и третья попали точно в левый борт ведомого.

Послышались дружные выкрики:

— Аллах Акбар!

— Победа!..

Лицо Гаффара исказилось в гневе.

— Перезаряжать! Скорее перезаряжать!! — резко выкрикнул он.

Ведомый, снижаясь и оставляя за собой дымный шлейф, удалялся на северо-запад. А вот ведущий, заметив, откуда взлетели ракеты, заходил для атаки…

— Всем расчетам — пуск! — приказал инженер, но голос потонул в грохоте разрывов.

Не обращая внимания на свистевшие на головой осколки, он вскочил и бросился к одному расчету, к другому… Подбегая, тормошил и пинал ногами прячущихся за камнями единоверцев. Поднимая, заставлял целиться в вертолет.

Оператор третьего расчета лежал без движения, окровавленная рука сжимала тубус с ракетой. Гаффар сам перезарядил пусковое устройство, присел на колено и произвел пуск по удалявшейся «двадцатьчетверке»…

* * *

О результатах последней операции полевой командир отчитался по радио примерно через час после наступления темноты; сообщил также о больших потерях, об отсутствии боеприпасов к ПЗРК и о намерении досрочно завершить свободную охоту.

Ночью остатки группы подошли к длинному горному хребту. По его вершине, на высоте четырех километров, петляла граница между Афганистаном и Пакистаном. К утру прихрамывавший Гаффар рассчитывал ее пересечь и ступить на территорию сопредельного государства.

Спотыкаясь, за ним шли выжившие моджахеды. Что-то около сорока человек. Еще пятерых тащили на самодельных носилках. Остальным из лесочка уйти не удалось…

По замыслу американских советников свободная охота Гаффара должна была финишировать десятого апреля. Именно в этот день планировалось перейти границу, именно в этот день группу встречал бы в условленном месте капитан Маккартур с крытыми грузовиками для перевозки людей.

Инженер решил вернуться раньше. Что проку лишнюю неделю болтаться по северо-восточным провинциям? К этому часу не осталось ни одного заряда к ПЗРК, ни одной гранаты. Обычные боеприпасы были на перечет. Заканчивалось продовольствие и медикаменты, садились батареи к рации. От некогда многочисленного и мощного отряда осталась половина. Да и раненным бойцам требовалась срочная медицинская помощь…

«Маккартур обязан меня понять. Обязан! И он на моем месте поступил бы так же!.. — убеждал сам себя полевой командир, медленно и наугад взбираясь вверх по крутому склону. — К тому же мы возвращаемся не с прогулки и не с нулевым результатом. Пять уничтоженных воздушных целей. Пять! Ведущий вертолет, к сожалению, вчера ушел — четыре последних ракеты его так и не достали. Наверное, за его штурвалом находился очень опытный летчик. Зато ведомый упал где-то на северо-западе от пожарища — он точно был поврежден двумя нашими ракетами! Я видел это лично…»

Примерно с такими мыслями он довел отряд до вершины длинного хребта и повернул на восток.

Да, случившиеся промахи не умоляли заслуг группы. Год или два назад ни моджахеды, ни их американские друзья даже не мечтали о подобных результатах. И это тоже обязаны учесть Маккартур с главным военным советником. Обязаны!


Глава четвертая Афганистан, аэродром Джелалабада Апрель 1987 г


Пока начальство объясняется меж собой, я спешу ретироваться поближе к «восьмерке» Володи Хорева. В такие минуты глаза командованию лучше не мозолить. Доложить — доложил, а дальше пусть думают сами. На то они и носят большие звезды на погонах.

Забравшись в грузовую кабину, плюхаюсь на откидное сиденье.

— Ну что? — с кислой миной вопрошает штурман.

Я тяжко вздыхаю, вытирая платком мокрую шею:

— Хер их знает… Но готовиться, Валера, надо к худшему. Полагаю, достанется нам по самые гланды. Под горячую-то руку…

Пару минут наше воображение еще полнится сумасшедшей чередой недавно пережитых событий.

Еще бы! Прямое попадание двух «Стингеров»; оглушительный двойной взрыв по левому борту, от которого до сих пор в башке звучит «малиновый звон»; лихорадочное мигание красных сигнальных табло, издевательски спокойный голос бортовой «мадам»; и вынужденная посадка на подвернувшуюся ровную площадку, выполненная в сумасшедшем темпе. Не мудрено, что перевозбуждение и натянутые нервы не позволяют нам со спокойной рассудительностью обозначить причины сего происшествия, а также предположить его последствия. Мы просто не понимаем его объективной сущности и не думаем о том, что на нашем месте мог оказаться любой другой экипаж. И какое-то время мучительно посасывает «под ложечкой» при мысли о вариантах наказания…

Однако на полу грузовой кабины — прямо перед нами, лежит обуглившееся бронекресло с останками командира экипажа Павла Винника. Взгляду просто некуда деться — он постоянно натыкается на то, что час назад было живым: дышало, мыслило, разговаривало, улыбалось…

Поэтому вскоре все мыслимые и немыслимые кары земных начальников нам кажутся сущей безделицей в сравнении с тем, что могло бы произойти, отнесись к нам судьба чуть менее благосклонно…


Первым в чрево Ми-8 поднимается озабоченный Григорьев, за ним — мрачный Крушинин; молча рассаживаются по разные стороны грузовой кабины.

Из пилотской высовывается Володя Хорев и вопросительно смотрит на высокое начальство.

— На базу, — недовольно бурчит начальник Армейской авиации.

Машина тяжело отрывается от земли, подворачивает в сторону ветра, разгоняется…

И тут, наткнувшись на меня взглядом, полковник интересуется:

— А далеко сбит твой вертолет?

— Километра три отсюда, — заглядываю я в планшет.

Следует новое распоряжение:

— Хорев, летим к сбитому Ми-24!

Летчик энергично разворачивает машину.

Спустя пару минут Григорьев опять очнулся:

— А чем тебя сбили?

— Двумя ракетами.

— На базу! — безнадежно машет рукой начальник.

Однако и этот приказ оставался в силе недолго.

— А как думаешь, можно ли восстановить машину? — пытает меня полковник.

— Полагаю, можно, — скребу ладонью щеку. Уверенности в голосе нет — в технических тонкостях летный состав не слишком-то разбирается. Да и осмотр поврежденного вертолета занял минимум времени. Но, тем не менее, заявляю: — Повреждений не очень много, требуется только заменить левый двигатель и часть основных агрегатов.

— Понятно. Капитан Хорев, к вертолету Шипачева!

В конце концов, «восьмерка» высаживает пассажиров невдалеке от стоящего на пологом склоне сбитого вертолета. Сюда же подлетает и дежурная пара Ми-24 для прикрытия командования с воздуха. К искалеченной машине отправляемся втроем: Григорьев, Крушинин и я. На всякий случай мы с командиром полка прихватываем автоматы — в полосе широкой «зеленки» слышатся разрывы ракет и пулеметные очереди.

Подходя к своей «вертушке», я первым нарушаю гнетущее молчание:

— Товарищ полковник, вы не расстраивайтесь. Мы же не знали, что где-то неподалеку засели душманы с ПЗРК. А вертолет мы восстановим. Обязательно восстановим…

Крушинин молчит, не разделяя, но и не опровергая моей убежденности.

Григорьев долго хмурит брови и тоже не отвечает. Сунув руки в карманы комбинезона и задрав голову, он медленно обходит застывшую и израненную «двадцатьчетверку»…

А, закончив осмотр, неожиданно смягчается:

— Молодец. Возвращаемся на базу.

* * *

Не смотря на скупую похвалу начальника Армейской авиации, прозвучавшую в присутствии командира полка, полет до джелалабадского аэродрома кажется нам с Валеркой бесконечно долгим. Похвала-похвалой, а начальства на свете много. Григорьев в происшедшем вины экипажа не усмотрел, да разве ж дело закончиться одним вердиктом?

«Скоро прилетят, понаедут комиссии; начнутся дознания, разборки, сочинение объяснительных записок… Денек-то выдался «жарким и урожайным» на потери: гибель Паши Винника, моя аварийная посадка… — незаметно вздыхаю я, пока «восьмерка» заруливает на стоянку. — Как пить дать нагрянут комиссии. И не одна…»


В полку уже знали о потерях.

Первым около модулей встречает Гена Сечко. Вероятно, видок у нас со штурманом не очень — однокашник жмет руку Валерке, а меня по-дружески обнимает, хлопает по плечу и, деликатно помалкивая, провожает до комнаты.

Не знаю почему, но я очень благодарен Генке. Наверное, за то, что в тяжелую минуту не лезет в душу, не успокаивает и не болтает лишнего…

Впрочем, скоро нам с Мешковым все равно приходиться описывать подробности злоключений и делиться впечатлениями. Не успеваю я в сердцах швырнуть на кровать ЗШ и пропитанную потом куртку комбинезона, как входит один; потом второй, третий… Народу в комнатушке прибывает с каждой минутой, и каждый трясет руку, поздравляет: не всякому удается уцелеть даже после одной ракетной атаки из ПЗРК, а тут сразу два попадания в бочину. Кто-то просто расспрашивает, интересуется деталями происшествия. А кто-то молча садится на краешек кровати и слушает, разинув рот…

Что делать? Не гнать же друзей из комнаты, если хреновое настроение! По очереди с Валеркой сбивчиво отвечаем.

И все же обстановка остается мрачноватой. Оставалась до появления командира эскадрильи.

Шумно ворвавшись в комнату, он стремительно подходит ко мне и, с едкой ухмылочкой, цепляет:

— Что ж ты такой слабак-то, а?! В меня четырьмя «Стингерами» захерачили и ничего, а в тебя всего-то двумя пульнули. И сразу сбили! Что же это такое, Костя!?

Я переминаюсь с ноги на ногу, не зная, что ответить. То ли командир шутит, то ли и вправду упрекает. Услышав же за спиной смешки приятелей, расправляю плечи, вымученно улыбаюсь…

— Не дрейфь, Костя — все нормально, — уже по-доброму смеется майор и тяжело опускается на свободный стул.

Вид у Сергея Васильевича усталый, однако, он бодрится, держится; правая ладонь привычно ныряет в нагрудный карман комбинезона за сигаретами. Но пачка пуста…

— Валерка! — находит он взглядом моего штурмана.

— Да, товарищ майор, — преданно смотрит старлей.

— Признайся, ты вообще-то летать хочешь?

Народ снова умолкает. А Мешков растерянно шмыгает носом:

— Конечно, хочу. Я ж сюда не отдыхать приехал, а воевать, исполнять долг…

— Это красивые слова, Валерка. И эта… как ее?.. О, вспомнил — патетика! А на войне мат нужен! Знаешь почему? Фраза, сказанная матом, доходит до сознания товарищей гораздо быстрее. Ну, ладно… Значит, говоришь, летать хочешь?

— Мля, конечно, хочу, командир!

— Во, понятливый парень! А коли хочешь — слетай-ка мне за сигаретами.

Бунгало дрожит от хохота. И даже я теперь улыбаюсь по-настоящему, неожиданно прозревая: командир пришел поддержать, приподнять наш дух.

Прохоров всегда отличался широтой души и добрым, отческим отношением к молодежи. Да, сейчас в его глазах скорбь, бесконечная печаль по ушедшему молодому летчику. Но Пашку Винника уже не вернуть. А вот попавший в переплет мой экипаж следует поскорее вытаскивать из тяжелой депрессии. Вероятно, так он думал и, не смотря на бесконечную усталость, пришел…

Вернувшийся Валерка, протягивает комэску новую пачку сигарет. Закурив, тот неожиданно восклицает:

— А что, братцы, значит, «Стингеры» не так уж опасны, как трубят о них господа американцы!

— Выходит так, раз вы сумели увернуться сразу от четырех ракет, — неуверенно предполагает кто-то из пилотов.

— Хм, — выпускает к потолку дым Сергей Васильевич, — можно и увернуться, если своевременно засекаешь пуски. Но оказывается можно и благополучно сесть после попадания — как это доказал сегодня Константин.

Народ дружно поворачивает головы в мою сторону.

Командир же, развивая тему, напористо продолжает:

— Вот скажи, Костя, что стало главной причиной твоей успешной аварийной посадки?

— Думаю… наличие ровной площадки.

— Верно, ровная площадка в горной местности — это одно из первейших условий. А что еще?

— Время. Мы очень быстро приняли решение, выбрали подходящую площадку и произвели посадку.

— О-о! — майор значительно поднимает вверх указательный палец. — Скорость принятия решения и последующих действий, братцы — вот главная составляющая успеха в такой передряге! Тут каждое мгновение — дороже золота. Полсекунды на обалдение и за работу! Быстро оценить обстановку: что отказало, что работает, что горит. Уменьшить режим работы уцелевшего двигателя; снижаясь, подбирать площадку, заходя на нее, по возможности, против ветра. Одновременно сделать самое необходимое: перекрыть топливо отказавшему движку (не перепутать при этом и не выключить работающий!), продублировать включение противопожарной системы, доложить в эфир о своих действиях и принятом решении…

Молодые офицеры заворожено слушают, кивают. Однако прожженный командир явственно ощущает: перечисленные в строгом порядке меры с учетом колоссального дефицита времени для некоторых из пилотов кажутся чрезвычайно сложной и почти невыполнимой задачей.

— Не дай бог, конечно, попасть в подобную ситуацию, но шанс посадить вертолет после ракетной атаки имеется у каждого из вас, — с твердостью в голосе говорит он в заключении. И со значением повторяет: — У каждого!

Затушив окурок в старой консервной банке, Сергей Васильевич поднимается и направляется к двери. Взявшись за ручку, вдруг оборачивается:

— Вот что, ребята… Раз такое дело… разрешаю сегодня немного расслабиться. По пять капель — не больше! Не забывайте: завтра подъем как обычно — в пять… Шипачев!

— Я, товарищ командир.

— Ты у нас парень серьезный. Назначаю тебя старшим. Отвечаешь за рамки.

— За что? — переспрашиваю я.

— За рамки. Что такое рамки? — спрашивает он. И сам же отвечает: — Порядок и дисциплина. Усек?

— Так точно — усек!

— Все. До завтра…

* * *

Раз в неделю пара экипажей в строгом соответствии с графиком получала сутки отдыха. Перед законным выходным употребить что-нибудь крепенькое не возбранялось — а как же еще расслабиться и привести в порядок нервы на войне?.. Но опять же все расслабления происходили в пределах неписанных норм и правил. «В рамках», — как говаривал Прохоров.

Свободный день начинался в те же пять утра, иначе летчики рисковали остаться без завтрака. Зато потом могли еще часок-другой поваляться в постелях. Но и забот в такие дни хватало: постирать, высушить и погладить комбинезоны; навести порядок в комнате, написать письмецо домой. И пораньше отбиться, ведь завтра опять предстояло вставать в пять…


Ни одному офицеру из моего звена на следующий день отдых не выпадал. Однако Сергей Васильевич — добрейшей души человек, ввиду исключительности сегодняшних событий, разрешил слегка «усугубить».

И закипели приготовления…

Не прошло и получаса, как на столе появилась огромная сковородка с жареной картошкой, порезанный хлеб, китайская тушенка и консервированные сосиски, пяток банок купленного в чековом магазинчике «Си-Си» — баночного лимонада. Кто-то принес и настрогал привезенное из Белоруссии сало. В центре возвышалась бутылка чистого спирта, по соседству притулилась большая кружка холодной кипяченой воды…

Воду здесь пили только после тщательного кипячения, иначе светило что-нибудь из крайне неприятного ассортимента: дизентерия, гепатит, тиф, малярия… Для приведения воды в божеское состояние в каждой комнате имелся набор из двух-трех стеклянных банок и кипятильник. После закипания в воду бросали щепотку чая — скорее ради приятного цвета, нежели для вкуса. Потом ставили банку на специальную полочку перед выходными щелями кондиционера и охлаждали. Эта полочка служила своеобразным холодильником, коих в модулях почти не было.

Пока завершаются последние штрихи грандиозного застолья, бегу в соседний модуль. Только сейчас вдруг молнией прострелила мысль: надо же поблагодарить спасителя — Володю Хорева! Отыскав его в комнате, жму руку, скомкано говорю слова благодарности и зову в свои «апартаменты». Улыбаясь, тот принимает приглашение, накидывает куртку комбеза.

— Что б не с пустыми руками, — на ходу сгребает с тумбочки пару банок тушенки.

Приготовления в нашей с Валерием комнате закончились.

Все собрались вокруг стола и первым делом помянули Павла Винника. Встав и не чокаясь, выпили. Помолчали, с минуту избегая смотреть друг другу в глаза. Дескать, ушел наш боевой товарищ, а мы остались…

Но молодость и страстное желание жить дальше берут верх в вечном споре со смертью. Постепенно снова расходится разговор, лица озаряются улыбками.

Шумно пьем за нашу с Валеркой удачную посадку.

И сыплются вопросы: на какой высоте сбили? Как сильно долбануло в борт? А успели заметить, откуда производились пуски? Не последовало ли «духовских» атак на земле?..

Третий раз пьюм по традиции молча, поминая всех погибших товарищей…

Потом опять говорим, вспоминаем и страстно спорим… Что с нас взять — летчики! Как в том старом анекдоте: комэск прислушивается, о чем болтают подчиненные в классе подготовки к полетам… О рыбалке? Хорошо. Об автомобилях? Нормально. О бабах? Тоже неплохо. О полетах?! Вот паразиты — уже напились!..

Пропустив несколько «соточке», мы с Валеркой чуток отходим от шока и наперебой делимся впечатлениями, порой вспоминая подзабытые в водовороте событий мелочи. Когда гвалт достигает апогея, переходя за «рамки», мне приходится вспоминать о просьбе командира. Уподобляясь лектору, читающему скучный материал, я призывно стучу вилкой по кружке, и товарищи тут же сбавляют громкость…

По комнатам разбредаемся около полуночи. Времени для сна остается немного — через пять часов начинается очередной тяжелый день.


Загрузка...