Воздушный колодец

Глава 6

Климов давно мог убедиться в том, что сейчас стерильно чистых преступлений практически не существует, и впечатление это не было обманчивым. Поэтому расследования в одиночку вести стало непросто. Особенно в городе, где многолюдство в сезон летних отпусков и туристических перемещений становилось нестерпимым.

Протискиваясь в переполненный „автобус, наполовину окутанный выхлопным чадом, Климов представлял, какой начался оживленный обмен мнений среди медсестер и врачей, едва за ним закрылась дверь роддома. Шутка сказать — сослуживицу находят мертвой, да еще на крыше новенькой шестнадцатиэтажки! Есть отчего всполошиться.

Не всякий, кто хочет изучить особенности человеческой психики, приходит в уголовный розыск, в эту весьма своеобразную школу жизни. Но каждый, кому довелось хлебнуть оперативной работы, так или иначе становится психологом.

Прижатый к билетной кассе, прорезь которой была небрежно заткнута клочком бумаги, он невольно прислушался к разговору двух спутниц, довольно громко обсуждавших новости дня. Одна из них, напоминавшая узким лицом со скошенными скулами принюхивающуюся мышь, доверительно выкладывала «главные подробности убийства на Приморском».

— Ее убили в парке, а на крышу затащили на веревке. Всю изрезали, а там… — она закатила глаза вверх, — там знают, кто убил, но прокурор…

Климов только головой повел: ну, бабоньки!

Подъезжая к своей остановке, он неожиданно почувствовал, как благоухавшая позади него сладяще-терпкими духами рослая певица с целлулоидной заколкой-бабочкой в прическе бесцеремонно прижалась своей податливо-мягкой грудью к его руке и томно бормотнула: «Нам не вместе?»

Климов сдержанно-брезгливо поднял руку и, не отвечая на вопрос, держась за поручень, стал пробираться к выходу. Его коробила та недвусмысленная вольность, с какою вели себя некоторые акселератки.

«Скоро надо будет создавать отдел по борьбе с проституцией», — подумал он, соскакивая с подножки. Морщась от угарной копоти «Икаруса», перехватившей дыхание, он повернул к управлению и, входя в его прохладный вестибюль, решил подарить внештатному корреспонденту молодежной газеты название и тему фельетона: «Вакхические песни древних и современный деловой расчет».

Дежурный передал ему пакет со снимками, отпечатанными с фотопленок Костыгина, и Климов поднялся к себе на второй этаж. Весь день он мотался по городу, и теперь надо было привести в божеский вид все то, что он выбегал. Постановление о возбуждении уголовного дела, протоколы, показания…

Листок к листку, как у бухгалтера.

Позвонив домой и предупредив, чтобы его не ждали, он засел за подведение первых итогов.

Как только приобретаешь известный навык, мозаично разрозненная информация, добытая в ходе розыска, сама собой укладывается в некую логически понятную картину со своей темой.

Покончив с делами формальными, Климов потянулся, встал из-за машинки, на которой давно уже привык печатать нужные бумаги сам, накрыл ее футляром и, походив по кабинету с мыслью: «Почему нет никаких известий от Гульнова?», — вытряхнул на стол из переданного ему пакета фотоснимки

Один, второй, третий…

Их было, наверное, с сотню, но всех их объединяла какал- то грустная общность.

Несколько флегматичный по натуре, Климов любил живопись, читал рассказы о художниках, сам «баловался» масляными красками и, разбирал содержимое пакета, рассматривая фотографии, не мог не восхититься чувством красоты, элегичной пластикой пейзажей, запечатленных профессионалом: тонким лириком и явно одиноким человеком.

На вершине горы, спиной к объективу, к стволу молодого деревца приникла девушка. Белая чайка парит в синеве неба. Весьма поэтично.

Не все мечтают полюбить, но каждый хочет быть любимым.

Возле лодочной станции, на причальных мостках громоздятся барабаны, обвешанные инструментами рок-ансамбля. Но музыкантов нет.

Грустная история о бедных неудачниках?

«Страхование детей — долг родителей». Неоновая реклама на высотном здании. Яркие зеленые, синие, перемежающиеся огни ночного города и черное-черное небо.

Суета.

Невольное сопоставление фотоснимков с личностью автора наводило на мысль, что натура у таких людей, как Костыгин, безусловно, артистическая, они обычно подвержены частой смене настроения и редко отличаются крепким здоровьем. Их чувственность и страстные желания подавляются вечной неуверенностью в себе, развивая застенчивость и болезненное самолюбие. А там рукой подать до замкнутости или, по крайней мере, стремления уединяться. А значит, и приноравливаться к миру человеческих страстей им зачастую не хватает сил, что не мешает, однако, быть честными и до подвижничества трудолюбивыми. К сожалению, жизнь не всегда требует от человека самого лучшего, что в нем есть, иногда она и от хороших людей отворачивается.

«Несправедливость — стержень мира», — говорили древние.

Климов раскладывал снимки па столе, на стульях, на полу, и в нем все отчетливее звучал мотив одиночества.

Факты к фактам, эпизод к эпизоду.

Он знал, что за глаза его называют «копушей», но утешался старой отговоркой: завалить стол бумагами, еще не значит завалить следствие. А стать мастером сыска слишком трудно, почти не у кого учиться.

Излучина реки. Ветка ивы. Полузатопленная лодка.

Горы. Водопад. Обугленное дерево.

Как ни странно, моря на снимках не было. Костыгин фиксировал взгляд на том, что было скрыто от людей в их повседневной жизни. Климов угадывал в этом стремление к тому, чего нет.

Тихий протест против пошлости быта? Но что может быть пошлее ревности и преступления на этой почве?

Разложив снимки, Климов задумался.

Нет, протест не всегда отличает людей неординарных. Скорее всего Костыгин в этих пейзажах настаивает на том, чтобы с ним считались как с талантом.

Оторвавшись от дверной притолоки, Климов вдоль стены прошел к столу, высвободил на нем место, набрал в стакан воды. Опустив в него кипятильник, достал из ящика коробку с рафинадом, пачку чая.

Костыгин его заинтриговал. Он начинал видеть в нем личность со своим мироощущением, своей надеждой на прозрение и правом на ошибку.

Мокрый лист. В замерзшей луже — кукла. Дом под снос.

Надлом. Отчаяние. Безысходность.

Вода, забулькавшая в стакане, заставила отключить кипятильник и заняться чаем. Размешивая сахар, Климов поймал себя на мысли, что самое главное теперь — понять, кем себя считает сам Костыгин. Если жертвой обмана, подлости, женской измены, всего того, что называют несчастным стечением обстоятельств, злым роком, он будет плутать, скрываться, совершать одну нелепость за другой, все больше запутываясь и увязая в тине самооправданий, озлобится и совершит в конце концов другое преступление. Но если он уже осудил себя как убийцу, можно ожидать явки с повинной или же расправы над собой как над насильником и недоумком: самосознание — рычаг поступков. Хотя не все способны к самонаказанию.

Задумавшись, Климов машинально хлебнул чай и тут же поперхнулся, чуть не расплескав на стол парящий кипяток. Невольно дернувшись, он помахал рукой перед открытым 16* ртом, пытаясь остудить язык, и с нескрываемой досадой отставил горячий стакан. Не было случая, чтобы он не обжегся, но теплый чай терпеть не мог.

Дуя на пальцы и остужая дыханием небо, стал собирать разложенные фотографии. Когда последний снимок был всунут в пакет, Климов поковырялся в забитом чреве сейфа, нашел местечко для костыгинских пейзажей, а папку начатого дела втиснул на верхнюю полку, с раздражением отметив, что листы розыскных бюллетеней, накопившиеся в несгораемом шкафу, заломились на углах. Он был аккуратистом и не терпел беспорядка.

Заперев сейф, Климов хмуро посмотрел на остывающий в стакане чай, прошел к окну. Глядя через решетку на притихшую после дневного шума улицу, послушал близкий шелест тополей.

Теплая ночь, еще не утратившая свежесть полуденного ливня, источала сочный аромат июльской зелени, озвученной протяжным стрекотом цикад. В такое время, когда шелест листьев и сияние далеких звезд, горящих над верхушками деревьев, вселяют веру в тайное могущество природы, он ощущал вину перед людьми: борьба со злом в подлунном мире явно затянулась.