Воздушный колодец

Глава 8

— Скажи, как ты умер, и я скажу, кто ты. Вот суждение большинства людей, — высыпав на стол очередную партию спичек, Тимонин залюбовался возводимой им постройкой. Это была его привычка: размышлял, давать рукам работу.

Они обсуждали с Климовым дальнейший план розыска, а для того, чтобы серьезно говорить о ком-то, прогнозировать его поступки, нужно сперва понять его конечное желание.

Заодно поджидали Гульнова.

Передав Тимонину пакет с фотопейзажами, пачку писем и дневник, Климов высказал мысль, что нелюдимые всегда нам кажутся угрюмыми и злыми, хотя это далеко не так.

— Ну, да, — откликнулся Тимонин, — наглядность всегда убедительней. В этом уязвимость нашей психики, мы все рассматриваем через увеличительное стекло профессиональной подозрительности.

Когда еще одной спичке нашлось место в крохотной постройке, пришел Гульнов.

— А, мастер дознания! — отозвался на его приветствие Тимонин и откинулся на спинку стула, как бы давая возможность всем присутствующим оценить свой зодческий талант. Еле уловимая улыбка превосходства осветила его узкие глаза. В принципе его довольство было оправданным: дом с мезонином выглядел как настоящий.

— Силы молодости и божественного дара, — с порога запел Андрей, — помноженные на честолюбие, завоевывают мир, а в мире этом есть театры, курорты, отели и восхитительные женщины в неподражаемых одеждах!

Он фертом прошелся по кабинету, повернулся к Климову и мечтательно завел глаза:

— Где я был, где я был! Что мне снилось…

Он явно просил прощения за опоздание.

Климов улыбнулся. Ему по душе был этот парень. Молодой, красивый, рослый. С первых дней своей работы в отделе он произвел впечатление серьезного, вдумчивого человека, ловко скрывающего эти качества под маской балагура и весельчака. Может быть, именно эта способность к скрытности и перевоплощению лучше всего убеждала в том, что создан он исключительно для ситуаций экстренных, взрывоопасных, требующих совершенствования и шлифовки профессиональных качеств постоянно. Видимо, это и помогало ему «прочитывать» других, не прибегая к грубому нажиму. Непринужденный тон, естественные жесты, терпимость и доброжелательность давали ему возможность оставаться и в конфликтные моменты честным и правдивым.

Правильно, уголовный розыск — это самые отчаянные преступления, самые рискованные случаи, самые смелые люди. Да, уголовный розыск — это загадочный, сложный мир со своими законами пересечения характеров и судеб, где не бывает переполненных трибун, восторженных болельщиков, но где невидимые нити связывают каждого из нас с понятием добра и зла. Воспитанный в правилах чести и долга, Гульнов твердо верил, что человек, усвоивший уроки гражданственности, не может совершить антиобщественный поступок.

Когда три года назад Андрей в одиночку взял матерого домушника, убившего по пьянке двух своих подельников, Климов понял, что к ним в отдел пришел оперативник, что называется, милостью божьей. В технике сыска он еще мало понимал, но у него было развито чутье на достоверность ситуации, поразительная интуиция. Не зря Тимонин последнее время «обхаживает» его, уламывая перейти в прокуратуру.

— Вот что я разведал, — стал докладывать Гульнов, усевшись около Тимонина. Выражение, с каким он заговорил, убеждало в том, что они ступили на твердую почву. Пусть и немного сделано на этом пути, но все же они двигались.

— Костыгин в городе.

— Серьезно? — одновременно вырвалось у Климова с Тимониным. Они даже поморщились: как мальчики, ей-богу!

Андрей деликатно выдержал паузу.

— Он оторвался от меня на ярко-красных «Жигулях» седьмого выпуска.

— Номер запомнил? — спросил Климов. — На подобной машине Комарницкую подвозили к роддому.

Андрей кивнул.

— Я у гаишников и задержался. В ряду владельцев «семерок» названа Костыгина.

— Угу, — буркнул Тимонин и ткнул пальцем в окошко спичечного мезонина. Он вроде бы и не обрадовался столь уличительному совпадению. Мезонин закачался и рассыпался. — Костыгина Эльвира… и даже Павловна.

— Ну, да! — радостно пристукнул кулаком по своему колену Гульнов, — она самая! Эльвира… Л номер ее «Жигулей» легко запоминающийся: 38–38. Куплена два месяца назад в комиссионке.

— И как же он тебе попался на глаза?

Климов считал, что Костыгин как слабый и самолюбивый человек будет бежать из города, да и записка подтверждала это. «Не ищи меня. Георгий».

Андрей ответил:

— Возле «Интуриста». Я только потом понял, что это он. Худой, пижонистый, в черных очках.

— Ну и что? — саркастически взглянул на него Тимонин и принялся неспешно разбирать спичечный завал. — Я, может, тоже худой, пижонистый, но только без очков.

Андрей загорячился:

— Слушайте! Да он и с фотошлепом своим был, и с кинокамерой, сбежал по лестнице, стрельнул глазами, шмыг в машину и — привет! Только его и видели. Но «семерка»- то, в которую он сел — Костыгиных!

Климов перебил его:

— Ты в пляс-то не пускайся. Вон, прокуратура, — он подмигнул Андрею, — дом завалила, а за новый не берется.

— А зачем? — деловито собирал и по одной укладывал в коробок рассыпанные спички Тимонин. — Установить наличие автомобиля, еще не значит выйти на преступника. Спроси любого пацана. Я лично получил другие данные: Костыгин вчера утром отправился в Ростов. Его по фотографии узнала кассирша автостанции. Был он в черной водолазке, несмотря на летнюю жару, с большой дорожной сумкой, рюкзаком и, как ни странно, тоже с фотоаппаратом.

Повертев последнюю спичку в пальцах, он прикусил ее и замолчал.

Андрей пожал плечами: как хотите, и уставился в окно.

— А где находится сама машина? — достал конторскую скрепку Климов и сцепил принесенные Гульновым протоколы.

Оторвавшись от верхушек тополей, Андрей согнал с лица печать нахмуренного созерцания.

— Пока не установлено. Гаража у Костыгиных нет.

Тон его был обиженный. Еще бы! Землю, что называется, рыл, и все впустую.

— Теперь послушайте меня, раскрыл свою папку Климов. — Что мы имеем. Жаловаться на бездействие я не могу, основные пункты плана отработаны. Заострился несколько вопрос с машиной? Очень хорошо. Скорей найдем. А пока что подытожим сведения об убитой. Значит, так. С пятницы на субботу и с субботы на воскресенье Комарницкая дома не ночевала. Последние два месяца это вошло в систему.

— В «Интурист» нашла пути? — язвительно спросил Тимонин.

— Оправдывалась частыми дежурствами, но, к сожалению, это не подтверждается ни ее рабочим графиком, ни показаниями сменщицы Изрядновой. Мать Комарницкой работает учительницей, преподает в начальных классах, отец — бухгалтер совхоза. Других детей в семье нет. Со слов квартирной хозяйки, три недели назад убитая похвасталась бриллиантовыми серьгами, которые ей якобы подарил жених.

— Везет же людям, — грустно пошутил Тимонин и вынул спичку изо рта. И дорогие?

— Ягупова считает, серьги стоили не менее трех тысяч, хотя, конечно же, какой она знаток? Так, приблизительно… Среди вещей убитой их не оказалось. На трупе, как вы знаете, их тоже не было.

— Убийство с ограблением?

— Можно считать и так, — ответил на предположение Андрея Климов и продолжил, вытащив из папки следующий лист: — Накануне убийства, тринадцатого, Комарницкая забежала на короткое время домой, приняла душ, вздремнула, съела яблоко, чмокнула Ягупову в щеку и намекнула, что у нее теперь есть крылья и что теперь она, когда захочет, сможет парить в поднебесье.

— «По небу полуночи ангел летел»? — вспомнил поэтическую строчку Тимонин и сделал неопределенный жест рукой, точно разгонял над головой табачный дым.

— Не знаю, — встряхнул лист бумаги Климов и перевел дыхание. — Ягупова, та даже напугалась: уж не в секту ли ее баптисты затянули? Девушка она доверчивал, красоты своей не замечала. Но про крылья расспросить сочла обидным: все-таки ее жиличка была комсомолкой.

— А что эта Изряднова? — подпер кулаком подбородок Андрей, и лицо его приняло несколько нахальный вид. — Что говорит?

Климов выставил ладонь перед собой: не торопись, дорогой.

— Изряднова опознала Костыгина по фотографии как «жениха». Правда, оговорилась, что тогда он показался ей более привлекательным и что у него были черные очки.

— Ну вот! — Гульнов обрадованно встрепенулся, глянул на Тимонина. — Что я говорил? В модной оправе «Джимми».

— Да, — подтвердил Климов. — Изряднова тоже указала эту модель.

— Надо же, какая точность! — закинул руки за спинку стула Тимонин и стал похож на Буратино, которого схватил за шиворот зловещий Карабас. — Вещизм проник во все ячейки общества.

— Таков дух времени, — назидательно-гнусавым голосом съязвил Андрей.

— Вот, вот, — подыграл ему Климов и подчеркнул, что последние дни Комарницкая, судя по дневнику, жила в каком-то возвышенно-чувственном сне. Реальность ее не интересовала.

— В таком состоянии люди инстинктивно тянутся к прагматикам, — Тимонин перевел руки за голову и сцепил пальцы. — Но что интересно: характер их при этом не меняется.

Гульнов оторвал свою многодумную голову от подпиравшего ее кулака, и стул под ним жалобно скрипнул.

— Эх! — сказал он с чувством человека, третьи сутки «загорающего» в аэропорту. — Хорошо сидим!

Климов это знал и без него. Преследовать убийцу следует активно, опережая, перекрывая ему пути отхода, а не чесать затылок перед камнем с ветхозаветной скрижалью: «Налево пойдешь…»

— Да уж куда лучше, — выдавил из себя Тимонин, все еще продолжавший держать руки на затылке. — Три ловушки, одна мышь…

— Которая прошла ликбез.

— И попадаться не желает.

«Это хорошо, что они юморят, — подумал Климов. — Пафос мешает мыслить».

— Какие будут дополнения по плану, предложения?

Он пока не знал, в какую сторону податься.

— Зажжем свои потухшие трубки, — расцепил пальцы Тимонин и полез в нагрудный карман за сигаретой. Выудив ее из пачки, он нарочито медленно помял ее, понюхал, насладился ароматом табака, вальяжно задымил. — Пора воскурить фимиам великому искусству сыска: идти сюда и стоять там.

Было видно, что ему хотелось помолчать, подумать. Не спешить.

— Надо ехать в Усть-Лабинск! — с жаром сказал Гульнов. — Мамаша там.

— Яблочко от яблоньки?..

— Ну, пусть не так…

Тимонин курил и не вмешивался в разговор

Климов кивнул: поезжай.

— Выписывай командировку и один не возвращайся. Встретишься с родителями Комарницкой. Телеграмму им я уже дал. Попроси у них открытки, письма…

— Вряд ли, — неожиданно перебил его Тимонин, нынче в семьях письма не хранят. Эпоха культа отучила. Лишние свидетельства против родных. Прочли и разорвали.

— Но Комарницкая хранила, — возразил Климов. — Даже дневник вела.

— Ага, — свертывая бумажный кулек для пепла, буркнул Тимонин. — Может, потому ее и грохнули.

— Да брось! — отмахнулся Климов, которого начинала раздражать категоричность Тимонина. Гульнов, угадывая полководческие настроения старшего, вскочил со стула:

— Разрешите ехать?

Климов кивком головы отпустил его. Не хватало, чтобы Андрей по-фельдфебельски вытянулся в струнку, прищелкнул каблуками и откозырнул. Это он умел.