Возможны варианты...

ЛЕКАРСТВО ДЛЯ ЗЕМЛИ

Была глубокая осень, уже зарядили холодные дожди. Но именно такую пору выбрал я для очередной поездки к Терентию Семеновичу Мальцеву: знать, дома будет беспокойный человек, в погожий-то день ищи его по полям.

В просторной рубленой избе Мальцева чисто, блестят янтарные полы, янтарем же отливает добротная, простая мебель. Ни ковров, ни заморских гарнитуров. Зато книг — половодье. Они в горнице, в сенцах и, как я уже знал, на чердаке, в сундуках и шкафах. Тысячи книг по самым разнообразным дисциплинам. Особенно много по земледелию, истории, философии. Все читанные хозяином не один раз. Среди них и написанные им самим.

Терентий Семенович пишет вроде о сроках сева и парах, системе земледелия и сортах пшеницы, а получается — о жизни, Родине, человеке.

Пишет он просто и мудро, а потому увлекательно. Рассказывает еще лучше, часто за подкреплением своим словам обращаясь к книгам. Нужный факт или мысль он отыскивает в любой книге с такой точностью и быстротой, будто наизусть знает, что на какой странице написано. Я удивляюсь его памяти и спрашиваю, как ему удается помнить столь много, ведь годы уже не малые.

— А и скажу, я ведь за всю жизнь и рюмки не пригубил. И не куривал вовсе-то. Пагубное это дело, — высоким, резким голосом отвечает хозяин, по-уральски окая.

Разговаривая, он порой сидит на стуле, наклонясь вперед, к собеседнику, и свесив между колен руки, словно давая им отдохнуть. Они у него большие, разработанные долгим трудом. А порой неторопливо ходит по горнице в толстых вязаных носках. Одет он почти всегда одинаково: рубашка-косоворотка, подпоясанная ремнем, простенькие брюки. Сам седой, густобровый, лицо тонкое, загорелое. Взгляд живой, но не допытывающий, а понимающий, располагающий к откровенной беседе.

Жизнь Терентия Семеновича описана в многочисленных статьях и книгах, отображена в кинофильмах. Писал о нем и я не раз. Но сегодня речь не о биографии знаменитого хлебодара — о его дружбе с книгой, о пристрастном, требовательном отношении к слову сказанному и написанному, о его глубоко философском проникновении в тайны земли и сущность земледелия.

Когда у Мальцева спрашивают: «Чем занимаетесь, Терентий Семенович?» — он неизменно отвечает: «Хлебопашеством занимаюсь». Но с полным основанием мог бы добавить: «…книги пишу». На его счету без малого два десятка книг и брошюр, полторы сотни статей, изданных не только в нашей стране, но и за рубежом. И тут хочу вспомнить любопытный случай.

Однажды осенью, а было это чуть ли не треть века назад, не любивший и не умевший болеть Терентий Семенович слег-таки. Поместили его в одну из лучших столичных клиник, и тут-то курганского полевода разыскало письмо из Америки. Некий мистер Гаррет писал:

Между тем Терентий Семенович этой книги и в глаза не видел, да и не мог видеть: к тому времени она в нашей стране еще не была переведена. Об этом курганский земледел написал своему американскому корреспонденту и попросил у него книгу Фолкнера, которую вскоре получил. Лишь тогда она была переведена и издана у нас в 1959 году. Нет, не от Фолкнера шел Мальцев. Он шел от отечественной науки, от своей собственной практики и создал свою, «мальцевскую систему земледелия». О ней, как и о самом ее авторе, написано немало. Еще Валентин Овечкин в 1954 году писал, что Мальцев — «кровный враг шаблона в сельскохозяйственной науке и практике, горячий поборник смелого творчества и разумной инициативы». И еще из Овечкина:

Что же произошло? Была найдена новая система земледелия, открыто немало новых истин древнейшей и благороднейшей профессии хлебороба.

Кому из нас не знакомы слова: «земля-кормилица», «родная земля», которая, как известно, и в горсти мила. Наше повседневное восприятие земли, той самой, что вот уже многие века самозабвенно служит нам и является всеобщим средоточием человеческого труда, можно сравнить лишь с отношением к собственному сердцу: его чувствуешь лишь тогда, когда оно болит. Но есть люди, которые понимают состояние земли постоянно, ежеминутно, всю жизнь беспокоятся о ее здоровье.

В наши дни к пяти известным факторам почвообразования — материнской горной породе, климату, растительности, рельефу, возрасту — прибавился шестой: хозяйственная деятельность человека, всемогущего господина всей ноосферы. Земля не безгранична. Гектар пашни так и останется гектаром на вечные времена. Карл Маркс указывал, что земля не поддается расширению, но это компенсируется тем, что при умелом и надлежащем землепользовании ее плодородие постоянно повышается. И тут велика роль шестого фактора. За ним — все возрастающий арсенал промышленности, но за ним же — уровень разумного отношения к полю. Он или рождает «сердечную боль земли», или находит лекарства от этой «боли».

Конечно, заглушить эту «боль» удается еще далеко не всегда. Пыльные бури в степях бушуют по-прежнему, ветры, дожди и талые воды ежегодно уносят десятки тонн почвы с гектара, если он не защищен от этих бед. С почвой безвозвратно уплывают и улетают питательные вещества, необходимые растению. Только вода смывает с полей страны полтора миллиарда тонн почвы в год. А вместе с ними — семьдесят пять миллионов тонн гумуса, который содержит тридцать миллионов тонн азота, фосфора, калия. Это равно мощности всей агрохимической промышленности страны. За послевоенные годы черноземы многих наших хлеборобских провинций потеряли треть своего гумуса. Во многих местах плодородный слой уменьшился на десять-пятнадцать сантиметров. Для восстановления этих потерь природе нужно затратить тысячи лет, ибо один сантиметр гумуса «зреет» полтора века.

Почти век назад буржуазными экономистами был выдвинут так называемый закон «убывающего плодородия». Согласно ему, к истощению земли приводят естественные условия, а вовсе не капиталистический способ производства, основанный на эксплуатации не только людей, но и природных богатств. Задолго до революции В. И. Ленин показал, что такого «закона» в природе не существует, что он выдуман для прикрытия антигуманной сути капиталистического общества, что социализм создаст благоприятные условия и для повышения плодородия почвы.

Прошли годы. Практика подтвердила пророческие слова Ленина: при социализме действует закон нарастающего плодородия. Но глубоких научных разработок и обоснований этого закона у нас до сих пор нет. Философия тут в большом долгу перед земледелием. Есть лишь подступы к пониманию этого закона, есть основа для его открытия, заложенная в практических и теоретических трудах Мальцева и его последователей. Глубоко символично, что подобную «целину» начал пахать советский крестьянин, человек, освобожденный социалистической революцией от угнетающей власти земли, ставший подлинным хозяином этой земли. Но вот вопрос: почему возможности имеют все, а реализуют их лишь единицы?

Академик В. Г. Афанасьев, главный редактор газеты «Правда», в своей книге «Человек в управлении обществом» отмечает, что мало иметь возможность работать по-новому, надо уметь и хотеть это делать. А сам Т. С. Мальцев в одной из своих статей, обращаясь к молодежи, пишет:

Велика наша Родина. Поля ее обширны. На все случаи, для всех зон одинаковых рецептов земледелия нет и быть не может. Одно бесспорно: гектар тому щедрее платит, кто трезво, критически мыслит, у кого к земле творческий подход. Терентий Семенович считает, что высокая агротехника, хороший сорт, обильные удобрения — все это объективные условия для получения отменного урожая и они все больше и больше входят в нашу жизнь, в труд земледельца. Славен тот, кто получил тучный колос. Но еще более славен тот, кто взял на этом месте два. И тут огромной созидающей силой выступают личные качества земледельца.

Терентий Семенович часто вспоминает своего односельчанина и однофамильца Пимена Ивановича Мальцева. Он погиб на фронте. Был простой колхозник, но в памяти у Терентия Семеновича остался как яркая и большая личность. Всегда Пимен Иванович работал добросовестно, весело и с задором. Он жил так, словно от него лично зависела судьба бригады, колхоза и всей страны. Терентий Семенович не раз и в разговорах и в статьях приводил слова замечательного русского агронома-публициста, автора широко известного сочинения «Письма из деревни» — Александра Николаевича Энгельгардта: «Не тот пахарь, который хорошо пашет, а тот, который любуется своей пахотой». Таким пахарем, от души любующимся своей работой, были Пимен Иванович Мальцев, таким же является и сам Терентий Семенович. Молодежи он завещает жить с открытой душой, быть высокограмотными и высоконравственными людьми.

Сам Мальцев знает, умеет, желает и действует. Он крестьянин по роду занятий — колхозный полевод; ученый по призванию — почетный академик ВАСХНИЛ. Философ по складу ума и души — его статьи и книги развивают еще далеко не сформировавшуюся философию земледелия.

Веками мечтали зауральские крестьяне о стопудовом урожае. Часто засухи становились непоправимой бедой. За ними следовал голод. В бесхлебье и Мальцев потерял троих своих детей. Тогда он дал клятву отца, хлебороба и гражданина: заставить землю рожать сполна, подобрать ключи к плодородию. И он исполнил эту клятву. Собственно, вся его жизнь была посвящена земле и хлебу. А ключ к ним дала ему философия.

Родился Терентий Семенович 29 октября 1895 года, здесь же, в Мальцево. Мать умерла, когда Терентию было всего два года, и в памяти сына она сохранилась как счастливое солнечное утро. Отец, человек добрый и работящий, был неграмотным и набожным, из старообрядцев-беспоповцев. Он и сына не пустил учиться, глубоко веря, что неграмотный крестьянин крепче держится за соху. А потому сейчас Терентий Семенович говорит:

В восемь лет Терентий уже пахал, в пятнадцать управлялся в поле наравне со взрослыми. Азбуку одолел, как он говорит, самоуком, в тайне от отца. Отец, как ни бился на земле, много получить от нее не мог. Семья еле сводила концы с концами. «Почему плохо родит земля? Ведь работаем мы на ней изо всех сил и бога не гневим. Значит, одного старания мало. Что же еще надо?» — спрашивал себя Терентий, но ответа не находил.

С этими мыслями ушел он на первую мировую войну, где пробыл долгие четыре года, попал в плен.

В плену Мальцев понял многое: в лагере Кведлинбург широко развернули свою работу русские и немецкие коммунисты. И первого февраля 1920 года Мальцев вступил в русскую секцию коммунистической партии Германии. С тех пор он — коммунист.

Как вернулся в отчий дом, так вернулся и к матушке-земле. Правда, вначале был секретарем и председателем исполкома сельского Совета: шутка ли — самый грамотный человек в Мальцево, столько знает, столько видел, коммунист. Но молодого крестьянина манила земля. И каждый свободный час он отдавал ей, не зная ни выходных, ни праздников. «Чего это там немоляка-то опять на огороде колдует?» — любопытствовали соседи. Немолякой они звали Мальцева за то, что он был атеистом, не молился никакому богу, ни поповскому, ни беспоповскому.

В душе его жил иной «бог» — стремление к знаниям, поиск истины, страстное желание добраться до тех тайн природы, которые регулируют урожаи земли. Думал он о том, как семью кормить, а она у него была уже большая, дети пошли. А от этой мысли шел к иной — как кормить народ.

О своей опытнической работе написал он статью и послал ее в журнал «Колхозник». Статья попала к А. М. Горькому, который помогал журналу, как и многим изданиям, встать на ноги. Алексей Максимович с интересом прочел рассказ никому тогда не ведомого уральского полевода Мальцева и приписал в конце: «Вот как растут у нас люди, полезные Родине!» А в редакции журнала поняли, что Горький сделал необходимую статье добавку. Так с этой фразой и вышла в свет первая публикация Мальцева.

Ну, а сам он к тому времени уже четыре года был полеводом созданного в их селе колхоза «Заветы Ленина». Опытническую работу со своего индивидуального надела перенес на общественную землю, имел некоторые успехи, но постоянно стремился подойти к самой сути тайн урожая. За свое радение общему благу был поощрен односельчанами поездкой в Козлов к И. В. Мичурину. Цель командировки сформулировали так: «За познаниями в деле преобразования природы и выведения новых сортов, которые будут служить прокормлению трудового народа».

— Только после встречи с Мичуриным взял я в руки пинцет, — рассказывает Терентий Семенович. — И сразу к искомым тайнам стал поближе. Тогда-то начал овладевать и второй грамотой — азбукой марксизма-ленинизма.

Первая книга, к которой в поисках истины и мудрости обратился колхозный полевод-самоучка, был гениальный труд В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Вначале Мальцев, как он сам признает, ничего в ней не понял. Еще раз прочитал — мало добавилось ясности. Тогда раздобыл он философские словари и снова стал читать книгу. Так продолжалось до тех пор, пока не уяснил себе ленинских мыслей. Теперь чуть ли не наизусть знает эту книгу.

Однажды я в этом убедился, как говорится, воочию. Дело было ранней весной, незадолго до начала сева. Агрономы Челябинской области собрались на традиционное совещание, чтобы определить стратегию и тактику новой хлеборобской страды. Кстати, слово «агроном» в переводе означает «законодатель полей». Говорили о том, что и как будут делать, чтобы получить высокий урожай. И зачастую в речах проскакивали этакие победительные нотки: будто мать-природа уж так послушна, что исполнит все наши желания. На это совещание пригласили Терентия Семеновича.

Я наблюдал за Мальцевым, за его реакцией на выступления коллег. Слышу, просит он, чтобы принесли ему книгу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Заседали в сельскохозяйственном институте, а потому книгу доставили быстро. Взял ее Терентий Семенович и, когда предоставили ему слово, вышел с ней на трибуну. И говорить он стал не об агротехнике, а о философии.

— У меня всегда одна боль в душе, — сказал он, — как и у вас — о хлебе насущном. Его ведь требуется все больше и больше, а подобную задачу может решить только агроном-философ. Он должен глубоко постичь суть и тайны своей профессии на основе ясного понимания марксистско-ленинской философии. Он должен соизмерять свои задачи с задачами всего общества, он должен быть одновременно человеком рациональным и поэтичным — такова диалектика его профессии. Только по-настоящему поэтическая душа поймет глубины и сущность живой земли. И только трезвый рационалист возьмет от нее все возможное. Но не в противоборстве с природой, а в союзе с ней.

И Терентий Семенович, полистав книгу Ленина, безошибочно нашел то место, где говорится, что мы не умеем управлять природой, а потому должны поступать не вопреки ей, а на основе глубокого понимания ее законов.

До сих пор часто приходится слышать: «Так старались, такие были надежды, а природа подвела». Никого она не подводила. Это мы подводим сами себя, когда стремимся поступить ей наперекор, не учитывая ее особенностей, когда не готовы к засухе или дождю, к заморозкам или ураганам.

— Представьте себе шахматную доску со множеством полей-клеток, — рассуждает по этому поводу Мальцев. — За доской сидят двое: Человек и Природа. Белыми фигурами всегда играет Природа, за ней право первого хода, она определяет начало весны, приносит жару, холод, суховей, дожди, заморозки. И чтобы в этих условиях не проиграть, Человек должен уметь правильно ответить на любой ход Природы, даже самый коварный.

Говорят, жизнь прожить — не поле перейти. Но и поле перейти, как считает Терентий Семенович, не просто, если по земле идет хозяин: все еще тяжело достается людям хлеб. Много ума, души и смелости требует земля от хлебороба. Ведь вот и ему самому, прежде чем додуматься, что почву не нужно пахать, переворачивая пласт, пришлось перепахивать свои привычки и многие представления. А это труднее, чем землю. Добро бы еще — только себя перепахивать, а то еще и чужие представления предстояло изменить.

Впервые пшеницу без пахоты Мальцев посеял в своем колхозе в 1943 году. К тому времени были у него на сей счет кое-какие свои теоретические соображения, но не хватало духу применить их на практике. А тут как раз обстоятельства безысходные сложились: пахать было некому и не на чем. Все отдали фронту — и людей, и машины, и лошадей. Вот Терентий Семенович и решился проверить свою теорию на практике. На одном из полей провел поверхностную мелкую обработку почвы дисковыми лущильниками. И все.

Уже к тому времени у Мальцева не раз случались глубокие конфликты с теми, кто вел дело по накатанной колее шаблона. Урожаи чередовались с неурожаями. Успех приписывали большой организаторской работе руководителей хозяйств, а неуспех списывали на неблагоприятные погодные условия. Мальцев не соглашался с такой логикой. Он считал, что прежде всего виноваты люди, не умеющие погодные условия использовать во благо урожаю. Он все смелее отходил от традиционных агротехнических приемов и постоянно попадал в немилость администраторов от земли.

— Против установок идешь! — укоряли они его.

— Нет, против шаблона! — отвечал он и продолжал делать хлеб по-своему.

А потому и конфликты. Один из первых произошел незадолго до войны. Тогда Терентий Семенович пришел к выводу, что ранний сев для Зауралья негож. Надо выждать, когда взойдут сорняки, уничтожить их, приберечь в почве влагу для хлебов, а уж затем сеять. Но бытовала иная практика: «Сей в грязь — будешь князь». Мальцев все-таки нарушил сроки сева. И когда уже весь район отрапортовал об окончании весенней страды, в его колхозе к делу только-только приступили.

В местной газете появилась статья «Не в ладах с агротехникой». В ней колхозникам сельхозартели «Заветы Ленина» рекомендовалось исправить грубые ошибки своего полевода и призвать его к порядку. Однако осенью именно поля, где сеяли в сроки, определенные Мальцевым, дали стопудовые урожаи.

Но и этому аргументу не поверили: бывает, мол, а порядок все равно надо соблюдать. И так продолжалось каждый год. Мальцев — свое, шаблонщики — свое. Мальцев отвечает за свои выводы и поступки высоким урожаем, шаблонщики упрекают его в случайности успехов и грозят наказанием. Но сроки сева Терентий Семенович выдерживал свои. А уж когда он и от пахоты решил отказаться, тут его напрямую в саботаже уличать принялись: без хлеба, мол, решил оставить колхоз в такое грозное время, как война. Мальцев упросил: подождем до осени. Осенью — вновь его правда. Но и теперь ему легче не стало. Каждой весной — угрозы. Каждой осенью — кривые ухмылочки: случайные успехи.

И тогда Мальцев написал обо всем в Центральный Комитет партии. Умные люди разобрались в деле. Колхозу разрешили вести хлеборобство по своему разумению. Самого Терентия Семеновича в феврале 1947 года пригласили на Пленум ЦК и предложили выступить. И вот Мальцев на трибуне. Участники Пленума слушали его с большим вниманием. А когда речь зашла о подъеме земледелия в Зауралье, Мальцев заявил, что Курганской области нужно много техники, особенно тракторов, чтобы хорошо обрабатывать землю.

— А сколько нужно тракторов, товарищ Мальцев? — спросил И. В. Сталин.

— Пятьсот! — твердо ответил Мальцев, хотя незадолго до Пленума в Министерстве сельского хозяйства ему самые высокие руководители обещали в лучшем случае два-три десятка машин.

— А еще что нужно? — продолжал спрашивать И. В. Сталин.

— И на том спасибо, товарищ Сталин.

Сорок минут говорил на этом Пленуме Мальцев, хотя регламент позволял всего пятнадцать минут. А затем он принял участие в работе комиссии по подготовке решений Пленума. В них нашли отражение мальцевские идеи. Пленум рекомендовал в районах Сибири и Зауралья шире внедрять раннеспелые и позднеспелые сорта пшеницы, чтобы ослабить напряжение в период сева и уборки. Это радовало, как радовало и то, что в Курганскую область было направлено 500 тракторов. А сам Мальцев наконец-то получил возможность творчески трудиться. Отношение к нему резко изменилось. И даже был такой курьез.

Вызывают его как-то в высокую сельскохозяйственную инстанцию и намекают на то, что он такой известный ныне, уважаемый человек, а вот, поди ж ты, «незавершенный». Мальцев недоуменно отвечает, что завершенных людей в природе нет. Тогда ему разъясняют, что имели в виду: он до сих пор не Герой, а это не порядок. Предлагают: создай звено, отбери лучших колхозников, возьми лучшие земли, технику любую дадим. Но выдай рекорд — пусть на десятке гектаров, но по сорок центнеров, то есть — двести пятьдесят пудов! По тем временам такая урожайность — сказка. Но не согласился колхозный полевод. Земля вся моя, вся наша. Надо ее всю обихаживать, а не сливки слизывать. Да и что люди на это скажут, как им в глаза смотреть?

Звали его работать и в министерство, и в научно-исследовательский институт — отказался. Не место мне там, говорил. Я и в деревне-то своей и то только на своем краю могу жить.

О своей системе земледелия в марте 1949 года опубликовал он статью в местной газете. Называлась она довольно длинно: «Предположения относительно возможности ускорения и упрочения восстановления структуры почвы и ее плодородия». Но еще не скоро идеи Мальцева пробили себе дорогу в умы и души других земледельцев. Да только тут и то надо принять во внимание, что очень уж необычные вещи проповедовал зауральский полевод. В самом деле, предлагает сеять позже, а за Уралом лето и без того короткое — успеет ли в таком случае вызреть зерно? Рекомендует пахать пореже, раз в четыре-пять лет, да и то без отвала пласта, а как быть с сорняками? Задушат ведь хлеба!

Не так все просто в жизни. Не так-то легко передовому, новому, необычному пробить себе дорогу, победить привычное, устоявшееся, единственно, кажется, разумное, дедами завещанное…

Нет, прав Терентий Семенович, что прежде надо перепахать сознание. И он терпеливо, настойчиво делал это. Принимал в своем колхозе десятки делегаций, провел несколько республиканских и Всесоюзных семинаров, писал статьи и книги. Через четверть века, в 1974 году, газета «Советское Зауралье» опубликовала страницу «Опыт, ставший научной системой». Ее гвоздем стала вышеназванная статья Мальцева, перепечатанная без каких бы то ни было изменений. Выводы ее оставались прежними. Но практики уже учитывали их. Областная газета писала:

Именно в сорок девятом году началась практическая жизнь безотвальной системы земледелия, мальцевской системы, которую американец мистер Гаррет принял за сколок с системы Эдварда Фолкнера. Но тогда Мальцев, как мы помним, о своем американском единомышленнике ничего не знал. Не знал он и о работах Овсинского, мысли которого тоже были «безумными»…

В самый разгар второй мировой войны в Соединенных Штатах вышла книга «Безумие пахаря», никому дотоле не известного фермера и агронома Эдварда Х. Фолкнера. Но далеко не всякий роман во всем мире читали с таким интересом и воспринимали так неоднозначно, как эту сугубо специальную агрономическую работу.

В период войны одной из самых жгучих проблем была проблема питания. Ее остроту ощущали, конечно, в разной степени, но все страны мира, в том числе и Америка, и ее соседка Канада. Для северо-американского континента это был еще и период залечивания ран земли, нанесенных ей небывалой в здешних местах ветровой эрозией. Пыльные бури тридцатых годов едва не сделали Канаду нищей, но ее спасло то, что украинские переселенцы вовремя вспомнили уроки своего соотечественника Ивана Евгеньевича Овсинского. Но об этом чуть позже.

В США пыльные бури были даже сильнее, чем в Канаде. Капитаны кораблей со своих мостиков наблюдали черные тучи пыли еще за сотни километров до материка. Похоже, тогда до Штатов идеи Овсинского не дошли даже из соседней Канады, и систему земледелия, очень похожую на систему Овсинского, в Штатах открыли самостоятельно. Сделал это именно Фолкнер.

Он писал:

Фолкнер получал от читателей тысячи писем со всего света. Это побудило его написать еще две книги: «Взгляд на предыдущее» (1947 год) и «Улучшение почвы» (1952 год). Эти книги уже не имели того бурного успеха, как «Безумие пахаря». Причина была очевидной: автор, по сути дела, повторял в них свою первую книгу.

Иногда в статьях о Фолкнере можно прочесть, что он был простым, не очень грамотным фермером, до всего дошел собственным умом и опытом, не имея специального образования. Это совсем не так. Эдвард Фолкнер был высокообразованным человеком, хорошо теоретически подготовленным специалистом сельского хозяйства с богатым практическим опытом. Он закончил сельскохозяйственный колледж и работал агрономом-консультантом, или, как говорят в Америке, окружным сельскохозяйственным агентом. Его задача — давать рекомендации фермерам округа. Если советы оправдывались, фермер оплачивал труд консультанта по обговоренной таксе, в зависимости от конечного результата полевой кампании. Если не оправдывались — не взыщи, оплаты не будет. Неплохая практика, не правда ли?!

Фолкнер жил и работал сначала в штате Кентукки, затем в штате Огайо. Здесь, в шестнадцати километрах от знаменитого озера Эри, он купил себе дом с небольшим участком бросовой земли. Она была замусорена строительным хламом, битыми кирпичами. Любой другой человек начал бы с того, что очистил, перепахал, удобрил эту землю. Фолкнер поступил совсем не так. Он лишь расчистил свой «удел». А дальше начались тут такие чудеса, что соседи сбегались посмотреть и посмеяться. В совершенно неподготовленную, даже не распаханную землю, обработав ее лишь дисковой бороной, новосел стал сажать рассаду томатов. «Напрасный труд, плодов не будет, все обречено на гибель», — говорили ему соседи.

Но новоявленный фермер имел на сей счет свои соображения. Незадолго перед тем в журнале «Сельский джентльмен» Фолкнер писал о том, что под овощные и огородные культуры почву лучше не пахать, достаточно обработать ее дисковыми боронами, заделывая растительные остатки культур в верхний слой почвы. Статья успеха не имела, на нее просто-напросто никто не обратил внимания. Министерство земледелия, к которому со своими предложениями обратился Фолкнер, вежливо их отклонило. Тогда он решил доказать свою правоту на практике, собственным трудом, собственным риском. И на первых порах получил одни насмешки соседей.

Но эти насмешки сменились удивлением, когда осенью овощная плантация Фолкнера дала плоды: крупные, необычайно яркие и очень сладкие. Фолкнер стал излагать соседям суть новой для них системы обработки почвы — без плуга. Главный ее тезис: «Беда останавливается там, где останавливается плуг».

Но ведь именно об этом, почти такими же словами говорил за полвека до Фолкнера русский агроном Овсинский!

В конце прошлого века неурожаи были довольно регулярным явлением для России. Тяжелые засухи три года подряд, с 1895-го по 1897-й, посещали даже хлебородную Украину. А в Гетмановке, что в Одесской губернии, никакой беды не было, будто всякая напасть обходила ее стороной. Да если бы только в Гетмановке! Тогда такое можно было бы принять за некое чудо. Но и в некоторых других имениях Бессарабии, Подолии, Черниговщины тоже не знали неурожаев. А причина была вот какая: в этих местах за землями доглядывал и обрабатывал их по своей особой системе один и тот же человек — Иван Евгеньевич Овсинский.

Выдающийся агроном своего времени Овсинский управлял имениями знатного украинского вельможи. До того жил и работал на Дальнем Востоке, бывал в Китае, где мог видеть и особые приемы обработки земли. На Украине он более десяти лет отрабатывал и внедрял свои приемы землепользования. Добивался отменных по тем временам успехов — с десятины получал по сто пятьдесят пудов зерна.

В 1898 году Овсинский выступил на съезде врачей и естествоиспытателей в Киеве с докладом о сущности своей системы. К тому времени Иван Евгеньевич написал книгу «Новая система земледелия», в которой подвел итог своим поискам и находкам. Книга несколько лет блуждала по издательствам, но никто не хотел ее печатать: столь необычные, даже странные мысли были в ней.

Овсинский напрочь отвергал пахоту, укоренившуюся в сознании многих поколений земледельцев в качестве абсолютно обязательного процесса любой страды. Он писал:

И далее следовала парадоксальная фраза Овсинского о том, что пушки Круппа принесли человечеству меньше вреда, чем фабрика плугов для глубокой вспашки.

Сейчас эту фразу повторяют на все лады. Но это сейчас, когда нужда заставила вспомнить хорошо забытое старое и принять его за абсолютно новое. А тогда речам и писаниям агронома-патриота никто не придавал должного значения.

Книга его — многострадальное произведение. И не только потому, что выстрадана многолетним трудом ученого и практика-новатора. Но и потому, что ее так трудно удалось издать. Но и даже изданная, она принесла своему автору немало горя. А вот Фолкнеру его книга принесла всемирную славу. Между тем, как я уже заметил, содержание, стиль, и тон этих двух книг почти идентичны. Судите сами, сравнив вышеприведенную цитату из Овсинского с небольшим извлечением из Фолкнера.

Таких совпадений мыслей и взглядов мы найдем у Фолкнера и Овсинского немало. Подчеркиваю и повторяю: дело не в приоритете — американец вряд ли был знаком с работами русского. Дело в том, что ищущая мысль многих передовых земледельцев шла по одному и тому же пути и натыкалась на одну и ту же стену — традицию. Ее надо было перепахать, чтобы не пахать землю. Но не всякому это удавалось. Даже счастливчику Фолкнеру не многое удалось — он сейчас довольно прочно забыт на своей родине. Вероятно, американцам еще предстоит его «открывать», а может быть, и не один раз, как мы открыли заново своего Овсинского, судьба книги которого сложилась вовсе не так, как судьба «Безумия пахаря».

Книга «Новая система земледелия», написанная И. Е. Овсинским приблизительно в 1893 году, как я уже говорил, лет пять не находила издателя: агрономические авторитеты, которым давали рукопись на рецензию, приговорили ее к смерти. Тогда Иван Евгеньевич издал ее на собственные средства, скромным тиражом и на… польском языке. Объясняется это последнее обстоятельство весьма просто: в друкарне некоего польского доброжелателя не было русских литер.

После этого работой Овсинского заинтересовался издатель С. В. Кульженко. Он-то и выпустил ее в 1899 году на русском языке. Через десять лет после кульженковского было еще одно издание, в Москве.

Доклад Овсинского в Киеве и последовавшее за ним издание книги «Новая система земледелия» привлекли к идеям агронома-новатора широкое внимание передовой сельскохозяйственной общественности. Отделение земледелия Киевского общества сельского хозяйства в целях проверки системы Овсинского постановило организовать коллективные опыты по ее испытанию, в первую очередь, на опытных полях и станциях. Была создана специальная комиссия для разработки программы этих испытаний. Но вскоре после их первого проведения последовала резкая критика системы в печати. И «помогли» этому нечистые на руку дельцы. Некий торговец сельскохозяйственными машинами Д. Калениченко массовым тиражом издал и бесплатно распространил во всех концах страны брошюру с обещаниями больших урожаев, если почва будет обрабатываться по системе Овсинского, но с помощью орудий, изготовленных на заводе Калениченко. Брошюра называлась крикливо: «Верный урожай ежегодно в триста и более пудов с десятины даже без дождя по новой системе Ив. Овсинского». Так зазывно вещал ловкий мошенник, расхваливая не саму даже «систему Ив. Овсинского», в которой совершенно не разобрался, а свою наспех сработанную продукцию, которую продавал по очень высокой цене. Мошенника в конце концов разоблачили, но его действия уже успели набить ему мошну и… опорочить Овсинского. Выбрасывая вон примитивную технику, земледельцы вместе с ней отказывались напрочь от системы Овсинского.

Но коль скоро была установлена вина ловкого торговца, решили еще раз проверить систему Овсинского. Уж больно заманчива она была! В 1909 году на Полотнянской и Полтавской сельскохозяйственных опытных станциях провели повторные опыты и вновь пришли к выводу, что… никакой системы нет! Есть лишь «удивительная путаница мыслей». Так писал, подводя итоги опытов, некий профессор С. Богданов. И если бы он один! Статей, которые утверждали, что идеи Овсинского на практике дискредитировали себя, было много. Ответить на них Иван Евгеньевич уже не мог ни словом, ни делом: он заболел и вскоре умер.

В чем же суть идей И. Е. Овсинского?

П е р в о е: не пахать землю, тем более — с отвалом, не травмировать почву, не разрушать ее структуру.

В т о р о е: землю обрабатывать на глубину до пяти сантиметров культиваторами, оставляя стерню, не трогая подземных ходов, образуемых корнями растений и червями, для проникновения туда воздуха и воды.

Овсинский тут исходил из предположения, что всякая почва в естественном состоянии, за немногими исключениями, пронизана корнями растений, ходами дождевых червей и т. д., вследствие чего она является воздухопроницаемой на значительную глубину и достаточно водопроницаемой. Он утверждал, что обычная вспашка, уничтожая в почве сеть каналов, обращает почву в однородную порошкообразную массу.

Совсем иное, мол, получается при рекомендуемой им поверхностной обработке почвы на глубину до пяти сантиметров: уничтожаются сорные растения и получается рыхлый покровный слой почвы, хорошо сохраняющий влагу. Корни же культурных растений, предпочитая уплотненную почву под этим верхним слоем, хорошо развиваются, и растения дают прекрасный урожай.

Овсинский утверждал, что при мелкой поверхностной обработке почва не только хорошо сохраняет влагу, но и обогащается водой за счет конденсации паров из проникающего в почву атмосферного воздуха. При этом Иван Евгеньевич исходил из того, что в жаркое время температура нижележащих слоев почвы будет обязательно несколько меньше, чем в верхних, отчего и должна произойти конденсация паров. Благодаря же капиллярности, образующаяся вода будет достигать корней растений. При таком подземном орошении не только улучшается водный, но и пищевой режим, так как при достаточном, но не избыточном количестве влаги и тепла бактерии, вызывающие полезные процессы в почве, находят вполне благоприятные условия для своего развития.

Сама система заключается в постоянной по мере появления всходов сорных трав поверхностной обработке почвы не глубже пяти сантиметров многокорпусными плужками или специально для этих целей сконструированным Овсинским ножевым культиватором, а при дождях обычными боронами. Первая поверхностная обработка начинается немедленно вслед за уборкой хлеба, продолжается в осеннее время и ранней весной до самого сева, а в чистом пару — и в летне-осенний период, до сева озимых. Так как обработка пойдет по мере появления сорняков, то зеленая масса последних и пожнивные остатки предшествующих культур обогатят поверхностные слои почвы органическим веществом.

Т р е т ь е: напрасное и бессмысленное переворачивание почвы при глубокой вспашке становится помехой для пользования растениями азотом, который в изобилии находится в атмосфере.

Насколько сходны мысли и аргументы Овсинского и Фолкнера, говорит хотя бы такой кусочек из книги беспокойного американца:

Итак, мы видим явное сходство идей Овсинского и Фолкнера, их принципов обработки почвы. Если Овсинский предлагал поверхностную обработку проводить на глубине до пяти сантиметров, то Фолкнер — до семи с половиной. Как и Овсинский, американский агроном считал, что почва в естественном состоянии обладает достаточно хорошей проницаемостью для воздуха и воды за счет ходов дождевых червей, насекомых и отмерших корней растений. Оба они категорически выступали против вспашки и считали плуг опаснейшим врагом современного земледелия.

К слову, системы, отрицающие пахоту и оборачивание пласта почвы, одновременно с Овсинским и после него разрабатывали и в других странах. В основном, это делали фермеры-практики. В Англии — Битсон, во Франции — Жан, в Германии — Аренбах, в Америке — Кемпбел. Но, видимо, справедлива и по сию пору древнеримская поговорка: время требует слуги своего. Ибо никому из них, кроме Мальцева, не удалось создать стройной, доказательной, научно обоснованной системы земледелия. Никому из них, кроме Мальцева, не удалось внедрить ее столь блистательно в жизнь многих регионов страны и за ее пределами. Много общего между системой Мальцева и системами его предшественников. Хотя есть и немало отличий. Об этом мы еще поговорим. А сейчас отмечу лишь главное отличие: Терентий Семенович не столь категоричен в оценке плуга, как его предшественник Овсинский или тот же Фолкнер. Мальцев отдает ему должное и в историческом плане, и в практическом: ведь в колхозе «Заветы Ленина» пашут, но без отвала и не всякий год. Во всяком случае, проклятий плугу там не посылают.

Собственно, Эдвард Х. Фолкнер тоже ретроспективно правильно оценил значение плуга в жизни человечества. Он сравнивал его с волшебной лампой Аладдина, с помощью которой человек получил власть над землей. Безмерную власть. Невозможно не согласиться с Фолкнером, когда он говорит, что «человек должен вернуться к методам, имитирующим методы природы». Но вряд ли возможно согласиться с утверждением, будто бы при наличии определенных орудий труда, имитирующих методы природы при обработке почвы, сельскохозяйственная наука уже будет не нужна. Орудия для почвозащитной системы земледелия уже найдены, а совершенствование ее продолжается. Плуг предан остракизму, а совершенствование его продолжается. Наука равно внимательно изучает три точки зрения: пахать отвально, пахать безотвально, не пахать вовсе.

Говорят, что природа не пашет. Но ведь она и не возделывает тех культур, которые выращивает человек. Современному человеку было бы очень голодно жить «на подножном корму» у природы. Ведь хорошо известно, что естественные суходольные сенокосы дают около двух центнеров кормовых единиц с гектара, а распаханные и засеянные фуражными зерновыми культурами — в десять-пятнадцать раз больше. Значит, плуг нужен. А потому — несколько слов в его защиту и небольшая его история.

Нельзя однозначно оценивать плуг. Он — результат многовековой деятельности народов. Тысячи лет его считали благом, дарованным богами, спасителем миллионов людей от голода. Он дал людям подлинную власть над землей. Он помог удвоить-утроить урожаи, создал пашню, культурное поле, из нижних горизонтов поднял наверх запасы минеральных веществ. Не случайно шумеры приписывали создание плуга своему верховному богу Энлилю, египтяне — богу природы Осирису, греки — герою Триптолему.

Считается, что первый плуг появился у шумеров в четвертом тысячелетии до нашей эры. Переворачивать землю плугом первыми начали греки. Уже в VIII веке до нашей эры поэт Гесиод писал, что пахота нужна затем, чтобы солнце прогрело глубинную часть пашни и выжгло корни сорняков. В античном мире скифов-земледельцев называли паралатами, то есть — плужниками. По скифской мифологии плуг упал с неба.

В Риме, где господствовало мотыжное земледелие, плуга долго не было. А заимствованный у греков, он не нуждался в отвале: римляне не оборачивали почвенный пласт. Но когда их когорты завоевали, а переселенцы колонизовали Галлию с ее огромными, по сравнению с метрополией, нетронутыми земледелием просторами, попытка применить безотвальный плуг для распашки целины успеха не имела. Им можно было обрабатывать только старопахотные, хорошо разработанные земли. Тогда римляне придумали для плуга доску-отвал. В древней Иудее дело усовершенствовали, заменив доску ножом. Римские писатели-аграрники без тени сомнений советовали своим согражданам пахать и пахать. Катон Старший в сельскохозяйственных наставлениях подчеркивает, что главное для земледельца — пахать и унавоживать землю. Крупнейший сельскохозяйственный авторитет античности Луций Юний Модерат Колумелла говорит по этому поводу весьма категорично:

Без плуга не могли бы освоить громадных просторов и наши предки. Особенно в степях Малороссии, в Таврии, на Кавказе. Плуг нужен для уничтожения дернины, для борьбы с сорняками. Он делает пашню.

Подлинно массовым орудием земледелия плуг стал тогда, когда его начали изготавливать из металла целиком. Первые такие плуги появились в Англии. Были они чугунные, тяжелые и на первых порах малопроизводительные. Лишь в XIX веке додумались до плуга стального, прочного, более легкого. Настоящую же революцию в этом деле произвел немец Рудольф Сакк, кузнец и талантливый самоучка-изобретатель. Он изготавливал плуги с отвалами различной конфигурации. В 1863 году в Лейпциге Сакк открыл мастерскую, а через двадцать лет стоял во главе большой фирмы, выпускавшей ежегодно сотни тысяч плугов многих марок, предназначенных для различных почв и технологий. Рудольф Сакк испытывал даже электроплуг.

Но всегда плужная обработка сопровождалась эрозией почвы. В лесостепной, а тем более в лесной зоне беда приходила не скоро. В степной значительно быстрее. Долгое время люди относились к ней довольно спокойно, потому что имели возможность оставить один участок пашни и перейти на другой. Такой метод землепользования называется залежно-переложным. Он скоро исчерпал себя: свободных пахотных площадей давно уже нет и быть не может, земля кругла, но не бесконечна. Даже наш последний резерв — целина — практически исчерпан, кроме солонцов. Кстати сказать, ученые сейчас работают над разрешением труднейшей проблемы, как пустить в сельскохозяйственный оборот и солонцовые земли. И вряд ли их можно будет облагородить без плуга.

Конечно, даже сторонники плуга не скрывают, что строго научного определения целей отвальной вспашки никогда не было и нет до сих пор. Были традиционные, кажущиеся совершенно необходимыми всегда и везде операции земледелия: оборачивание пласта, его рыхление, перемешивание почвы. Безусловно, когда хлеборобу бросать в почву семена мешала твердая дернина, пахота была неизбежна. Думаю, что и целину поднять без плуга было бы невозможно. Однако, когда почва уже разделана, оказывалось, что от ежегодной пахоты поле скудеет.

Это понимали наиболее передовые деятели земледельческой науки и практики, начиная с древнейших времен. Тот же Колумелла восклицал:

Плиний Старший по этому поводу замечал: земля окажется более плодородной, если ей дать отдых от обработки, а не от злаков.

Еще два мнения.

Д. И. Менделеев:

П. А. Костычев:

Но все это были одни лишь частные советы. А нужна была система земледелия, применение которой позволяло бы наращивать урожайную силу земли. Такую глубоко обоснованную систему первым в мировой практике дал Т. С. Мальцев. К мысли о несостоятельности общепринятой системы обработки полей отвальным плугом он пришел не через труды Овсинского, с которыми, к сожалению, до недавних лет не был знаком, и уж тем более не с помощью Фолкнера, как думал мистер Гаррет. Мальцев шел от достижений отечественной науки. С трудами ее корифеев он знакомился жадно. Любимым чтением на многие десятилетия для Мальцева стали «Письма из деревни» замечательного русского ученого и публициста А. Н. Энгельгардта. Мысль Александра Николаевича о том, что агрономия не есть точная наука, что она наука местная и развивается не по образцу, а по обстоятельствам, — могучий призыв к творчеству, к борьбе с шаблоном, отрицание абсолюта. Другие труды своих предшественников Мальцев принимал в той степени, в какой они подтверждались опытом. Если же вывод корифея не подтверждался практикой, он подвергался проверке и перепроверке, а затем и отрицанию. Так было с утверждением В. Р. Вильямса о том, что на структуру почвы положительное влияние оказывают многолетние травы, а однолетние — разрушают ее.

Вскоре после войны Мальцев задался вопросом: «Можно ли серьезно надеяться, что через известный промежуток времени наши десяти-, девяти- или восьмипольные севообороты в состоянии по-настоящему, как это имел в виду академик В. Р. Вильямс, восстановить структуру почвы и ее плодородие?»

Вильямс — авторитетнейший биолог, почвовед и агроном. Одна из основных проблем, которая постоянно волновала его, — это процесс образования органического вещества почвы. Десятки, сотни и тысячи разнообразных опытов поставил он вместе со своими учениками, чтобы выяснить суть и особенности протекания этого процесса. Он пришел к выводу, что в почве постоянно создается и разрушается органическое вещество. От этого зависит структура почвы. Он писал:

До Вильямса считали (скажем, Костычев), что структуру почвы создает время. Полю нужно для этого лет двадцать пять, а то и все пятьдесят. Вильямс искал путь более быстрого оструктуривания почвы в выпаханном поле. Он горячо воспринял мысль Юстуса Либиха о том, что нет более прямого пути к абсолютному обнищанию народа, чем беспрерывное использование однолетних растений. В ходе опытов он нашел противовес: нужно сеять многолетние травы, особенно хороши бобовые: они строят структуру почвы за два-три года.

Еще в 1921 году Вильямс подает в Госплан записку с обоснованием травопольной системы земледелия. Его волновало, что во многих районах страны урожаи были ничтожны, порой ниже, чем до революции. Он считал, что основная причина этому — бесструктурная почва.

Комковатая структура почвы, лучше даже зернистая — вот путь к высокому урожаю, считал Вильямс. Он настаивал, чтобы ее создавали путем целесообразной обработки поля и внедрения травопольной системы земледелия.

Главное в травопольной системе — полевые и кормовые травопольные севообороты в сочетании с правильной обработкой почвы, системой удобрений и созданием полезащитных лесных полос. Вильямс подчеркивал, что для каждого из климатических регионов страны должны быть разработаны совершенно определенные конкретные севообороты, но обязательно на основе травополья. Он писал:

Разумная мысль, разумное предложение о введении травопольной системы земледелия, если рассматривать ее не как панацею, а часть общего вопроса земледелия. Но на практике получилось совсем не так.

Практические рекомендации Вильямса сводились к тому, что он категорически и беспрекословно предписывал: почва должна обладать определенной структурой, она должна представлять из себя комковатую массу, все элементы в почве должны быть связаны в комочки от пяти до десяти миллиметров в диаметре. Должны — и никак иначе!

Академик Д. Н. Прянишников считал травопольную систему экстенсивным путем развития сельскохозяйственного производства и настаивал на интенсивном — на развитии промышленности по производству минеральных химических удобрений.

Академик Н. М. Тулайков не верил в возможность приложения принципов травопольной системы К земледелию в засушливых регионах страны. «Мы о структуре почвы не заботимся», — говорил он, считая одним из основных приемов обработки почвы в засушливых регионах мелкую пахоту с помощью полуотвальных плугов и дисковых орудий. Это позволяет накапливать влагу, добиваться, как говорил Николай Максимович, «чтобы дождь шел под ногами». Иными словами, та же идея, что и у Овсинского, что и у Фолкнера: конденсация паров внутри почвы. Но для этого нужны особая техника и технология, их-то Тулайков и разрабатывал в заволжских степях.

На первых порах система Тулайкова дала хорошие результаты, урожайность радовала. Тулайков, ободренный удачей, мечтал о том, что страна создаст себе вторую хлебную базу — подымет целину и залежные земли степей далеко восточнее Волги. И там нужна будет особая технология обработки полей, особая система земледелия. Ее-то он и отрабатывал в надежде на лучшее будущее. Ведь удача была! Но — временная, как оказалось довольно скоро.

Мелкая пахота без достаточных средств борьбы с сорняками (гербицидов тогда еще не было) привела к тому, что сорняки стали «душить» пшеницу на огромных территориях Поволжья. Урожаи пропали.

Лишь много позже стало ясно, что только на пути, указанном Тулайковым, возможно победить засуху, ветровую и водную эрозию, сохранить влагу в почве и саму почву, улучшить ее структуру. Сам Тулайков в полемическом задоре говорил, что о структуре он не заботится, что в степях урожай дает не земля, а небо. Но это был лишь выпад против теории Вильямса, по которой выходило, что главная задача всякого земледельца — создавать правильную структуру почвы.

Идея эта сама по себе не нова. Еще Костычев говорил, что плодородие зависит и от физического состояния почвы, от ее структуры, комковатости, зернистости. Но заметьте: здесь было «и». Вильямс «и» отбросит, а структуру возведет в абсолют. Так же, как Тулайков в абсолют возведет влагу.

Итак, с одной стороны Вильямс: травопольная система земледелия; с другой — Прянишников: химизация сельского хозяйства; с третьей — Тулайков: новые методы обработки почвы. Все трое — академики.

Но кто же прав, если истина одна и конкретна? Кому верить? Кому отдать предпочтение? Правы все трое.

В земледелии истина действительно весьма конкретна, но далеко не едина. Местная истина — истина, всеобщая — ложь. В земледелии нет и не может быть единой универсальной теории, нет шаблонного рецепта для лечения всех недугов почвы во всех природных и климатических зонах такой громадной страны, как наша. Еще Д. И. Менделеев предупреждал, что искать общего лекарства для земли — искать философский камень, терять время.

Но все же в конце тридцатых годов предпочтение отдали травопольной системе. Ее внедряли без какого бы то ни было сомнения везде и всюду. Если же и находились сомневающиеся, то их не жаловали, а потому они помалкивали. К тому же очень уж хотелось верить, что вот оно, искомое дешевое и быстрое чудо-средство, как всегда быть с хлебом.

Немало сил для повсеместного внедрения травопольной системы приложил ее автор, Вильямс. В своих суждениях он был зачастую излишне категоричен. Достаточно сказать, что Вильямс, этот главный агроном страны, как его неофициально именовали, вынес приговор бороне: она, мол, разрушает структуру почвы. А ведь Овсинский, Тулайков, Фолкнер, Мальцев, Бараев в один голос заявляют, что борона — чудесное орудие: без нее ни влагу закрыть, ни сорняк «сковырнуть».

Не следует, однако, думать, что между тремя нашими учеными шла какая-то ожесточенная борьба. Никакой борьбы с травопольной системой не вели ни Тулайков, ни тем более Прянишников. Как впоследствии не будет вести ее и Мальцев. Более того, Терентия Семеновича даже, считали продолжателем дела Вильямса. Не случайно еще академик Н. И. Вавилов вручал Мальцеву медаль ВАСХНИЛ за развитие идей Вильямса. Просто каждый из ученых в науке о земле шел своим путем, в конкретных обстоятельствах искал и находил свои рецепты врачевания земли.

Но и с самим травопольным учением судьба обошлась сурово. Внедренная повсюду и в широких масштабах, система Вильямса далеко не везде и не всегда давала именно ту отдачу, на которую рассчитывали земледельцы и которую гарантировал автор. Кроме того, севообороты, составленные на основе травопольной системы земледелия, требовали значительных площадей, занятых незерновыми культурами. Кое-где это приводило даже к снижению валового производства зерна, хотя зачастую и увеличивало урожайность площадей, занятых зерновыми культурами. И тогда с «травополкой-балаболкой» повели решительную и несправедливую борьбу. Ее искореняли повсюду, даже там, где она была явно ко двору. В результате страна лишилась, прежде всего, семян кормовых трав, а как следствие — и большого количества кормов для общественного животноводства. «Травополку» пришлось долго восстанавливать, и делалось это уже с разумным пониманием плюсов и минусов травопольной системы.

К сожалению, отвергнув «травополку», на смену ей призвали не менее однозначную систему земледелия — пропашную. Ставку сделали, прежде всего, на магическую силу кукурузы. Хорошая сама по себе, эта система земледелия превращалась во зло там, где по природно-климатическим условиям она не должна была и не могла существовать. Ведь подчинить природу можно только послушанием ей. Иного пути нет. А противопоставлять природе какую бы то ни было систему — пусть и самую разумную! — без учета особенностей данного региона или даже района — совершать ошибку. Особенно серьезную промашку допустили на целине в первые годы ее освоения.

На второй год подъема целины Терентий Семенович, обеспокоенный судьбой новопаханного поля, самого большого в стране и самого для нее важного, пророчески писал в открытом письме ученым-агрономам:

Предостережениям старого хлебороба тогда не вняли. Что из этого вышло — мы знаем: черные бури, падение урожайности. Ну, а почему не вняли? Ответ найдем в книге Федора Моргуна «Поле без плуга». Автор считает, что в первые годы освоения целины, когда земля была особенно жирной, когда снимались сливки с нее и однажды получили даже более миллиарда пудов хлеба, радость победы затмевала какие бы то ни было опасения будущих поражений. Не только не возникало сомнения «пахать или не пахать?», не было вопроса куда более простого: «Как пахать?» Все казалось ясным. Зачем люди пашут землю? Чтобы уничтожить сорняки, чтобы воздух и вода легче проникли к полезным бактериям, которые вырабатывают пищу для растений.

Но это не так — утверждал уже тогда Мальцев. Если не нарушать структуру почвы, вода и воздух проникнут в глубь поля сами по себе, без нашей излишней помощи. А сорняки надо уничтожать в паровом поле. И о сроках сева имел свое особое мнение Терентий Семенович: лучше всего сев начинать во второй половине мая. Иное дело, что способ обработки почвы на целине нужен был иной, чем мальцевский, пригодный для Зауралья. Зауралье не знает тех ветров, которые характерны для целины. А потому безотвальная вспашка, внедренная на курганских полях, защищенных лесами, целину спасти не могла бы. И орудия обработки почвы, сконструированные Мальцевым, — безотвальный плуг, особые лущильник и борона — на целине были бы слабоваты. Там нужны были орудия, более мощно противостоящие стихиям. Да и сам Терентий Семенович постоянно подчеркивал, что его система земледелия не является универсальной, что ее надо применять не без оглядки на природу, а именно с учетом особенностей почвенно-климатических условий данной местности.

Опираясь на свой большой опыт земледела и хлебороба, на глубокое знание агрономии и марксистско-ленинской философии, диалектического метода познания природы и ее законов, Мальцев разработал ряд крупных вопросов современного земледелия. Бесспорен его авторитет в обосновании роли однолетних культур в процессе земледелия. Считалось, что они уменьшают запасы органического вещества, понижают плодородие почвы. А восстановить его могут-де только многолетние травы, особенно бобовые. Вильямс, вслед за Либихом, искренне был убежден, что хлеб отнимает силу земли, ухудшает почвенное плодородие, а многолетние травы — улучшают. Десять лет проверял Мальцев это утверждение и убедился, что оно не верно. Особенно горячо он вступился за пшеницу, которую уже добрый век упрекали в том, что она даже более других однолетних культур разрушает структуру почвы. Но ведь и в прошлом были ученые, которые думали иначе. Крупный знаток степного земледелия А. А. Измаильский около ста лет назад писал, что пылеобразная почва под влиянием развитой корневой системы пшеницы, как показали его, Измаильского, длительные опыты, вновь обретает зернистость структуры. Мальцев тоже считал, что зерновые не отбирают силу земли. Ведь любое растение, однолетнее ли или многолетнее оно, большую часть своего питания берет из воздуха. Для получения центнера сухой массы растению нужно два центнера углекислого газа. Для этого оно перерабатывает триста тысяч кубометров воздуха. В почве азота всего три-четыре тонны на гектар, а в воздухе над каждым гектаром его восемьдесят тысяч тонн — ешь и пей на здоровье, зеленое чудо природы, истощения запасов не будет, даже наличных хватит на миллиарды лет!

Много лет Мальцева занимал философский вопрос: «Если почва не находится в обработке и на ней не возделываются многолетние сельскохозяйственные культуры, почему она тогда не только не теряет своего плодородия, но даже улучшает его?»

Наблюдения Мальцева показали, что благоприятное последствие многолетних трав продолжается два-три года, не больше. И Терентий Семенович делает вывод: только за счет многолетних трав, если не использовать однолетние растения, повысить плодородие земли не удастся.

— Есть такие философские категории: возможность и действительность, — рассуждает Мальцев. — Имеется ли у однолетних растений возможность обогащать почву органическим веществом? Да. Ведь у них, как и у многолетних, и корни, и стебли, и листья — все, из чего может образоваться почвенный перегной. Однако же факты, которые в науке имеют решающее значение, говорили о том, что после многолетних трав земля родит лучше, а после однолетних — хуже. Стал дальше думать.

В чем же дело? Почему однолетние растения не обогащают почву? Может, определенные условия играют свою роль? А не наше ли человеческое вмешательство тому виной?

Дальнейшие наблюдения за полем показали колхозному естествоиспытателю, что его вопрос имеет принципиальное значение для земледелия. При плужной обработке почвы с оборачиванием пахотного слоя корни однолетних растений, развиваясь в сильно разрыхленной почве, не могут оказать оструктуривающего действия, как это делают корни многолетних трав, которые развиваются в уплотненной почве, в непаханном слое. Кроме того, корневые и пожнивные остатки однолетних растений при их запашке очень быстро минерализуются. Пожнивные же остатки и часть корневой массы многолетних трав, отмирая в поверхностном слое почвы, обогащают его перегноем и улучшают структуру почвы. Наконец, однолетние и многолетние растения содержат одни и те же материалы, из которых образуют почвенный перегной. Поэтому Мальцев дает философский ответ на свой философский вопрос:

Не по недомыслию ли самого человека происходит истощение поля? В чем тут вина однолетних культур, в том числе — зерновых? Видимо, ее нет. И когда мы говорим: «Почва устала, поле выпахалось», — это значит, что земля требует отдыха от нашего вмешательства в законы ее внутренней жизни. Не потому ли земля беднеет, что мы нарушаем условия, при которых природа творит почву? Оборачивая пласт, мы вмешиваемся в законы природы, нарушаем их. Нужно же так возделывать почву, чтобы не нарушать законов природы, а обращать их в пользу себе. Но прежде их надо знать. Не следует ли один из них из такого факта: выращивая многолетние растения, мы исключаем ежегодную пахоту, а под однолетние проводим ее каждый год в обязательном порядке? Нельзя ли при возделывании однолетних культур, зерновых прежде всего, тоже не каждый год переворачивать плодородный пласт?

В той статье, которую Т. С. Мальцев опубликовал еще ранней весной 1949 года в газете «Красный Курган», он писал:

Хотя статья была опубликована «в порядке постановки вопроса» и Мальцев в ней действительно поставил ряд существенных вопросов земледелия, он знал и ответы на них. Необходимо дольше держать поле непаханным, но в культурном состоянии: продисковав с осени, весной задержать влагу, уничтожить сорняки, хорошо заборонить, а потом уж и сеять, да не торопиться. В этом случае семена той же пшеницы попадут на плотную влажную «постельку», а сверху будут прикрыты теплым «одеялом» из рыхлой сухой почвы. Влаги растениям хватит как раз на то, чтобы взойти и продержаться до летних дождей. Ранний же срок сева сделает разрыв между всходом и летними дождями слишком большим, рискованным: пока придет живительная влага, всходы исчерпают почвенный запас ее и подгорят.

Эти свои рекомендации и выводы Мальцев доложил на Всесоюзном совещании агрономов, которое было проведено в его колхозе через пять лет после опубликования статьи. Тогда впервые прозвучало: «мальцевская система земледелия». Философская суть ее — как можно полнее учитывать закономерности почвообразовательного процесса, приспосабливать к ним агротехнику. Наоборот все равно не получится.

За этим философским рассуждением стоит такая конкретность. Традиционная вспашка резко изменяет условия жизнедеятельности микроорганизмов, нарушает аэробные процессы. Аэробы — это организмы, способные существовать только при наличии свободного кислорода.

Однажды Мальцев заметил, что кол, воткнутый во влажную землю, начинает гнить именно у дернины. Это «работают» аэробные бактерии. Их в земле великое множество. Они звенья питающей растения цепи, они родили саму почву. Юстус Либих считал почву продуктом выветривания горных пород, «складом» минеральных веществ, инертных химических элементов. Но еще В. В. Докучаев возражал Либиху: почва не мертвый склад разрушенных пород, а сложное творение природы, живой ее организм, имеющий свои законы развития. Мальцев наглядно и убедительно доказал: кто, где и как рождает почву. Почва — продукт живой природы, вечно творящей. А все, что основано самой природой, растет и умножается. Надо не мешать этому процессу, а способствовать ему.

В каждом грамме плодородной почвы обитают миллионы микробов и простейших животных. Из десяти миллионов видов насекомых подавляющее большинство живет в земле или проводит в ней часть жизни. Главным образом, благодаря этим живым существам, которым нужен кислород, образуется гумус. Особенно большую роль в этом процессе играют дождевые черви. Это великие труженики земли, вечные пахари. Их ходы-норки пронизывают почву, делая ее на достаточной глубине легкодоступной для воды и воздуха. Еще Чарлз Дарвин отмечал, что дождевые черви улучшают почву, ее структуру, физические свойства, наконец, химический состав. Плуг их губит. Отсутствие кислорода губит аэробные бактерии. Живой процесс в почве прекращается. Земля становится мертвой. Вот земледелец и говорит: «Поле выпахалось».

Мальцев пришел к выводу, что ежегодно глубоко и отвально пахать нельзя. Нужно проводить лишь мелкое поверхностное лущение, чтобы окультурить не только верхний, но и нижние слои почвы, создать благоприятный водно-воздушный и пищевой режим для микроорганизмов и — через них — для растений. Наряду с поверхностной обработкой продуктивного клина он предложил в паровом поле проводить глубокое, но безотвальное рыхление почвы. Так родилась безотвальная система обработки почвы, названная мальцевской.

Основные элементы этой системы: безотвальная пахота раз в четыре-пять лет, поверхностное ежегодное лущение, севообороты с короткой ротацией, достаточное количество паров, оптимальные сроки сева, набор раннеспелых и среднеспелых сортов зерновых культур.

Мальцевская система внедряется на Урале, в Сибири, Казахстане, на Украине, Нечерноземье, а также в Венгрии и Болгарии. И тем не менее путь ее к земле не прост. Прежде всего потому, что она требует не только самого тщательного выполнения каждого вида работ, но и правильного выбора времени для их выполнения. А это уже искусство. Добавьте сюда добросовестность каждого труженика в поле, достаточное количество необходимой техники, умение пользоваться ею. И, конечно же, — творческое применение системы в соответствии с местными природно-климатическими условиями.

В день окончания работы XXVI съезда партии, делегатом которого был Мальцев, Терентий Семенович прямиком направился к ученым. Нет, не за рекомендациями, как землю пахать. Эту науку он сам преподаст кому угодно, ибо выстрадал ее своим сердцем. «Надо пошевелить философов», — решил старый земледел.

Ему хочется, чтобы философия встала рядом с крестьянином и помогала осмысливать и труд, и окружающую природу, и глубокую взаимосвязь крестьянского труда с природой. Его мечта — объединить философов, агрономов и экономистов, чтобы общими усилиями разобраться в главных проблемах современного земледелия, разработать такую систему, при которой природные ресурсы не истощались бы, а увеличивались.

— Наши знания о природе постоянно, год от года расширяются, — говорит Мальцев. — Не исключено, что мы живем в преддверии величайших открытий в области земледелия, поскольку извечная проблема «Человек и Земля» не только не утратила своей значимости, но становится все актуальнее. На современном этапе в ней обнаружились новые аспекты, которые требуют более тщательного изучения и, разумеется, объяснения.

А потому, считает и неустанно повторяет Мальцев, сегодня аграрная наука, как никогда, должна опираться на марксистско-ленинскую философию. Ведь хлеба с каждым годом надо все больше и больше, а пашни в расчете на душу населения становится все меньше и меньше. Еще полтора десятилетия назад на каждого из нас приходилось ее более гектара. А сейчас — уже менее. Конкретно — 0,84. Правда, это значительно выше, чем в большинстве других стран. Ну, а по расчетам специалистов, пятая часть — 0,17 гектара — способна прокормить человека всем необходимым. Но как добиться такой высокой отдачи от земли? Мальцев считает: путем проникновения в тайны природы на основе глубокого знания диалектики.

В одной из последних своих книг «Думы об урожае» Терентий Семенович пишет:

Однажды Т. С. Мальцев был приглашен в Институт философии АН СССР, где состоялся разговор о необходимости глубокого философского осмысления извечной проблемы «Человек и Земля». Но с учетом новейшей практики социалистического хозяйствования. Беседуя с учеными, крестьянин-философ говорил о том, что в истории философии и земледельческой науки были разные теории, разные взгляды на почвенное плодородие. А ведь если смотреть диалектически, то в природе действует единый закон нарастания-убывания плодородия. Но какая сторона этого закона в данный момент действует более активно, это зависит от условий, в которые поставлено поле. Сегодня в ряду этих условий решающее — хозяйственная деятельность человека, приемы земледелия, которыми он пользуется. Они должны быть такими, чтобы максимально приближались к условиям, при которых природа создает почвы, накапливает в них гумус.

А через год после разговора в Институте философии была опубликована статья Т. С. Мальцева «Слово о земле-кормилице», глубоко аргументированная работа на тему, еще недостаточно осмысленную нашей наукой, — философия земледелия.

Вообще-то, к данной теме Мальцев обращался не первый раз. Попытку вызвать широкое обсуждение проблемы сделал он еще четверть века назад, опубликовав статью «Философия земледелия» в газете «Известия» 6 октября 1961 года.

Осмысливая процесс нарастающего плодородия, он писал:

Этот основной закон диалектики он и применил в своих рассуждениях о роли однолетних растений в повышении плодородия почвы. Из ничего ничего не созидается. Нужен материал. Возьмем и сожжем пожнивные остатки. Вся органическая масса сгорает, продукты сгорания уносятся в воздух. Видимо, откуда они пришли, туда и ушли. Остается немного минеральных веществ. Азота в воздухе сколько? Более 75 процентов. К сожалению, растения из воздуха его не берут. Им нужен азот в почве, в растворенном виде. Как его туда загнать? Растения из воздуха получают углекислый газ. Их остатки, которые содержатся в почве, в процессе распада образуют углеродную массу, которой питаются почвенные бактерии. Чем больше мы оставляем органических веществ в почве, тем лучшие условия создаем для жизнедеятельности микроорганизмов. При этих процессах поглощается азот из воздуха и аккумулируется в почве. Тот порядок, при котором природа творила плодородие почвы, отвальное земледелие нарушило. А материал, из которого она творила, не исчерпался, он тот же. И это однолетние растения.

Почва просто не образовалась бы, если бы все растения, и однолетние, и многолетние, не имели свойства с излишком возвращать то, что они берут, оставлять больше, чем выносят.

Вот это и есть вклад почетного академика ВАСХНИЛ Т. С. Мальцева в разработку закона нарастающего плодородия. Практическим воплощением открытия Мальцева в земледелие стала безотвальная система обработки почвы. Известный партийный работник, публицист и потомственный хлебороб Ф. Т. Моргун оценивает ее так:

— Безотвальная система земледелия облегчает крестьянский труд физически и делает главной его творческую сторону. Тем самым она высвечивает поэзию хлебопашества. Ту поэзию, которую народ воспел в былинах, думах и песнях. Ту поэзию, которую чувствовали и простой крестьянин, и философ античной Греции, и такой гений, как Лев Николаевич Толстой, сказавший однажды, что его удивляет, как это люди лишают себя самого блаженного состояния, самых счастливых часов жизни — часов полевого труда.

Сам Терентий Семенович считает, что творить хлеб по-настоящему можно лишь тогда, когда принадлежишь ему всем сердцем, отдаешься всей душой, жизнью. Любовь к земле не приходит сама по себе, она начинается вроде бы с малого — с любви к своей семье, к своему дому, к селу, школе, а приводит к большому и великому — к осознанию любви к Родине и исполнению долга во имя Родины.

Когда его просят научить молодежь, причем молодежь уже взрослую, любить землю, любить сельский труд, он отвечает вопросом:

— Как же можно научить любить землю, труд на ней без занятий трудом с юных лет? Это похоже на то, чтобы попытаться научить людей плавать без воды.

Терентий Семенович рассказывал мне о любопытном случае. Однажды в село Мальцево прибыла очередная группа школьников-экскурсантов из разных областей. В местной школе уже много лет действует героико-патриотический клуб «Родная земля». На беседу в клуб ребята пригласили Терентия Семеновича. В конце встречи старый хлебороб сказал юношам и девушкам, что ему очень нравятся слова из одного хорошо известного им литературного произведения. И процитировал на память:

— «Да, хлебопашцы для меня всех почтеннее… Дай бог, чтобы все были хлебопашцы!»

— Кто писатель, какое произведение? — спросили ребята.

— Да Гоголь же, Николай Васильевич, его «Мертвые души»!. Небось, проходили?

— Проходили, — вздохнули ребята. — Чичикова знаем, Ноздрева, Собакевича. А про хлебопашцев ничего в программе нет.

— А почему же нет? Уж не потому ли, что прекрасные слова о хлебопашцах говорит «нетипичный» помещик Костанжогло? Да бог с ним, с Костанжогло, за ним надобно видеть Николая Васильевича Гоголя, великого русского патриота. Не он ли писал: «Общество слагается из единиц. Надобно, чтобы каждая единица исполнила свой долг».

Эту заповедь не перестает внушать молодежи и Терентий Семенович Мальцев. Он озабочен не тем, чтобы каждый стал хлебопашцем. Зачем? Профессий много, все нужны и все важны. Но родина у человека одна, и земля у нас одна. О земле Мальцев пишет и говорит как о любимом и родном существе. Воспитать в молодежи благородство, любовь к родной земле, выучить молодых тому, чтобы они сумели сберечь речушку в своей деревне, чтобы вернули перепелов в хлеба и жаворонков в небо — вот главное.

Мальцев убежден, что в числе наших общих задач надо серьезно и проблематично ставить и такую, как «Школа и Продовольственная программа». Его, человека деревенского, тревожит, что молодое поколение, даже сельское, мало или совсем не видит поле.

Школьные производственные бригады, лагеря труда и отдыха — это хорошо. Но в полной мере они, конечно, не решают всей проблемы трудового воспитания. Важно, чтобы обучение труду стало обязательной частью школьных программ, так же, как усвоение математики, литературы, истории, биологии.

Грамоте мы учим и учим неплохо, а умению трудиться и не стараемся выучить своевременно, все надеемся, что потребность и необходимость в труде возникнет потом и сама собой.

— Вот говорим, что кормит человека «черный» крестьянский труд. А почему «черный»? — рассуждает Мальцев. — Да потому, что с черной землей связан, хотя давно уже утратил свое прежнее содержание неквалифицированного и тяжелого. Теперь этот «черный» труд требует широкой грамоты и высокой нравственности. Проходит у нас сейчас испытания новый мощный комбайн «Дон-1500». Управление им непростое, много сложных узлов и электроники. Кто будет его хозяином в скором времени? Сегодняшний молодой механизатор и сегодняшний школьник. Вот тебе и «черная» крестьянская работа.

Но труду надо учить, а не приучать к нему. Мальцев считает, что сильнее других в человеке труда должны быть развиты чувства совести и собственного достоинства. И огромной любви к Родине.

Родина, родная земля, родное поле для Терентия Семеновича — главные богатства. Он пишет:

Родина воздала должное хлеборобскому и гражданскому подвигу Мальцева. Он дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР. У него множество других наград. Но, пожалуй, главная из них — это всенародное признание, любовь и почтение, которыми окружено имя этого человека в нашей стране. Да и не только в нашей. Мальцев получает много писем из-за рубежа. Одни адресаты, обращаясь к нему, называют его «дорогой сэр», другие — «дорогой Генерал Полей», третьи — «дорогой друг мира», четвертые — «уважаемый учитель».

Искренне, убежденно звучат слова старого хлебороба:

Как можно раньше…

Поинтересуйтесь средней многолетней урожайностью зерновых в «Заветах Ленина» — тут нет сногсшибательных рекордов, как нет и резких спадов. Но всегда есть хлеб.

Так философия жизни и творчества Т. С. Мальцева смыкается с прозой и поэзией, заключенной в старой, как мир, профессии хлебодара.