Возвращение в Терпилов

Глава вторая. Звонок. В омут с головой

Протянув руку, я нащупал на липком столе дрожащий смартфон. Звонил Коля Ястребцов, друг моего терпиловского детства, а ныне, если не изменяла память, какой-то большой начальник в полиции нашего с ним родного города. Прежде мы время от времени созванивались, поздравляли друг друга с праздниками, договаривались о коротких встречах в Москве, куда Ястребцов изредка приезжал по служебным делам. Но с последнего свидания прошло больше двух лет, а следовательно он ничего не знал ни о Свете, ни о Маше, ни о шести неделях… На секунду у меня возникло желание принять вызов, и в ответ на обычное ястребцовское бодрое «Как дела?» выплеснуть всё случившееся за этот год. А вслед за тем, не дав ему вставить ни слова, от души послать старого приятеля ко всем чертям. Туда, куда уже отправились мои друзья, журналистская карьера, надежды, вообще вся прошлая жизнь вкупе с достоинством и самоуважением. Но воли хватило лишь на то, чтобы отбить вызов, а затем, открыв список контактов, заблокировать Колин номер.

Но Ястребцовым управляла рука судьбы, а от судьбы, как известно, не уйдёшь. Он набрал меня снова – с незнакомого номера, а когда я, услышав его голос, сбросил и этот звонок, связался через редакцию. Проклиная настойчивость Николая, я перезвонил ему. Он предложил встретиться в хорошо известном нам обоим кафе «Якитория» у метро «Красные ворота». Я нехотя согласился.

В пять часов вечера я сидел у окна кафе, без интереса глядя на кроваво-алый логотип РЖД на здании напротив. На город медленно спускался пасмурный февральский вечер и голые ветви деревьев Лермонтовского сквера, утрачивая очертания, сливались в сплошную серую массу, похожую на грозовую тучу. Обращённый спиной к парку памятник поэту, беззаботно-невинный в светлое время суток, теперь, казалось, всем своим видом выражал отчаяние. Словно бы каменный Лермонтов знал о чём-то страшном, таящемся в свинцовой мгле позади него, но боялся предупредить об этом. Сквозь покрытое изморозью стекло в помещение нагло рвались уличные звуки – хищный рёв моторов, отчётливый стук каблуков по слякотному асфальту и надрывные гудки троллейбусов.

Коля вошёл своей обычной твёрдой походкой, по-военному прямо держа спину. Даже без формы он был похож на офицера, только что прибывшего со строевого смотра. Эта торжественная самоуверенность привлекала внимание – девочка-официантка, встретившая Ястребцова на входе, проводила его до столика долгим мечтательным взглядом. Какую, наверное, странную противоположность представлял ему я в своём несвежем костюме и с недельной щетиной на помятой физиономии…

– Игорь, приветствую! – протянул он мне широкую гладкую ладонь. – Давно не виделись. Ты как?

– Да так, – проскрипел я, неуклюже поднимаясь со стула. – Вроде, нормально.

– Точно?

Я коротко кивнул. Николай ощупал меня скорым пытливым взглядом.

«Наверное так же он осматривает жуликов, которых притаскивают в его отделение», – неприязненно поёжившись, подумал я.

– А как жена, дочка?

– Мы… не живём сейчас вместе, – помялся я.

– Если хочешь, можем потом взять бутылочку, обсудить…

– Да я…

– Понимаю, не готов, – тактично выставил Коля ладонь перед грудью. – Видишь ли, у меня дело к тебе есть… Как у тебя с работой?

Я пожал плечами.

– Просто история довольно хлопотная и понадобятся кое-какие твои журналистские навыки… – произнёс Николай, принимая меню у официантки. – Девушка, вы нам сразу два латте принесите, а закажем мы чуть позже, хорошо?

– Всегда рад помочь, если не займёт много времени, – вяло завилял я. – В редакции сейчас суматоха, да и…

– Ну дней на десять вырваться сможешь? – деловито оборвал Ястребцов.

Я мрачно усмехнулся, вспомнив про три недели. Потратить драгоценное время на написание какого-нибудь лакированного официоза к очередному юбилею терпиловской полиции или репортажа о трудовых буднях доблестных стражей порядка было бы сейчас немыслимо.

– Ты знаешь, на десять я, пожалуй, не смогу.

– Просто тебе тоже эта тема будет интересна, – произнёс Николай, с солидным достоинством кивнув девушке, поставившей перед нами прозрачные чашки с дымящимся кофе. – Шанс испытать силы, проверить навыки…

Эта отсылка к профессиональной гордости заставила меня желчно улыбнуться. На чём же проверять журналистские таланты мне, репортёру, девять раз выезжавшему в горячие точки по всему миру и дважды получившему «Золотое перо», как не на казённой джинсе для какой-нибудь местечковой газетёнки с тремя читателями…

Я вдруг взбесился, мне снова захотелось поведать Николаю всё, что я думаю об его предложении, рассказать о семье, о редакции. Выкрикнуть это на глазах у официанток, весь вечер презрительно косившихся на меня, а затем уйти, громко хлопнув дверью. Захотелось чтобы Николай бежал за мной, извинялся, умолял простить за беспокойство, или, наоборот – так было бы даже лучше, трепетнее – наплевав на мою беду, продолжал настаивать на своём. Жалость к себе, старая добрая жалость, с которой мы за последний год сроднились как два кладбищенских вора, тёплым гноем начала разливаться в сознании. Видимо, эта игра эмоций отразилась на моём лице, потому что Ястребцов мягко положил мне ладонь на плечо и участливо поинтересовался: – Ты в порядке?

– Да, всё нормально, – сквозь зубы процедил я, при этом, кажется, чуть более резким, чем следовало, движением освобождаясь от его руки.

– Короче, давай я тебе расскажу в чём суть, а ты сам будешь решать?

Я кивнул и придвинул к себе чашку кофе, приготовившись слушать унылую Колину нудятину о том, как его зажимает начальство, требуя отчётность по культурно-массовой работе, как важно представить управление в хорошем свете центру, и так далее, и тому подобное…

Но с первых же слов Ястребцова я обратился в слух, и все полчаса, что он говорил, не отрывал от него изумлённого взгляда. Кофе передо мной медленно остывал, исходя молочным дымком, да так и пропал – я и пальцем не прикоснулся к чашке.

Два месяца назад сонную жизнь подмосковного Терпилова всколыхнуло странное преступление. При загадочных обстоятельствах был убит местный судья Обухов, человек влиятельный и хорошо известный в городе. Произошло это поздней ночью на даче чиновника. Преступник проник в дом и прикончил жертву по известной киллерской методике – двумя выстрелами в грудь и контрольным в голову. Охрана, нёсшая дежурство в отдельно стоящем домике, не заметила ничего и обнаружила труп лишь на следующее утро. Оперативники, изучавшие место преступления, никаких очевидных улик также не нашли – убийца не оставил следов, и даже гильзы от патронов унёс с собой. Достоверно известно следствию было одно – преступники хорошо подготовились. Они изучили расписание жертвы и верно подгадали момент для нападения: за город без семьи Обухов выезжал редко. Как известно, расследование любого убийства начинается с бытовой версии, ведь в восьмидесяти процентах случаев злодеи – родные или знакомые жертвы. Но в этой истории «бытовуха» отпала или погасла, как говорят оперативники, практически сразу. Судья был счастливо женат и имел двоих детей. Старшая дочь – двадцатидвухлетняя Лариса – была замужем, и уже три года как жила с супругом в Москве. Младшему – Вадиму, едва исполнилось десять. С женой Обухов жил душа в душу, об изменах четы друг другу ни молве, ни близким друзьям ничего не было известно. Материального мотива в деле также не могло быть. Жена распоряжалась буквально всем имуществом семьи через доверенных лиц (напрямую управлять собственностью судья не имел права по закону). И ни в чём себе не отказывала – немалая часть дохода Обуховых шла на её наряды и драгоценности. Смерть судьи никак не могла быть ей выгодна, напротив, без его административного ресурса семейному бизнесу пришлось бы тяжко.

Служебная версия также не подтвердилась. Конечно, на Обухова, который за свою двадцатилетнюю практику отправил за решётку сотни преступников, зуб могли иметь многие. Но ничего конкретного следователи не обнаружили. У кого‑то из потенциальных недоброжелателей было крепкое алиби, кто‑то уже давно не жил в Терпилове, а кто‑то не мог быть мстителем просто в силу возраста или здоровья.

Третья часть расследования касалась ещё одной сферы деятельности убитого – его огромного бизнеса. Он владел местной лесопилкой, мясокомбинатом «Городец», сетью магазинов под тем же названием и двумя городскими кинотеатрами. Но и тут не было ничего определённого. Некоторые конкуренты жаловались на агрессивную манеру судейского семейства вести дела, но и только.

Целый месяц сыщики носом рыли землю, пытаясь выйти на след убийц. Перевернули вверх дном виллу убитого, допросили всех близких и дальних знакомых семьи, подняли и побуквенно изучили дела, которые Обухов вёл в последние годы. Но ни единой, даже самой ничтожной зацепки не обнаружили.

Когда следователи, работавшие по двадцать часов в сутки и целыми неделями не бывавшие дома, собирались отложить дело, записав его в безнадёжные висяки, произошло новое преступление.

На этот раз жертвой стал бизнесмен Пахомов, живший в Апрелевке, деревеньке, что в пятнадцати километрах от Терпилова. Человеком он был скрытным и эксцентричным до странности. Из родных имел одну жену и одиннадцатилетнего сына. С женой развёлся много лет назад, и отношений с ней поддерживать не желал, да и сына навещал нечасто – раз или два в год. Об его жизни ходили легенды. Говорили, например, что он сказочно богат, но происхождение этого богатства оставалось для всех, включая его ближайших знакомых, загадкой. Рассказывали разве, что в середине девяностых он сколотил банду, занимавшуюся рэкетом и поборами на местных рынках. Но Терпилов – городок небольшой, и на подобных делишках миллионов там не сколотишь… Да и рэкетирствовал Пахомов недолго, всего около года. В конце девяностых он внезапно, к немалому общему удивлению, отошёл от дел, чуть ли ни в один день порвал все связи, и уединился в своём огромном особняке, который за два года до того по специальному заказу построил выписанный из‑за границы архитектор. Этого архитектора, маленького чернявого итальянца по фамилии Парцолли, в Терпилове запомнили. Он поразил горожан огромными иссиня‑чёрными усами, чрезвычайной любовью к женщинам нетяжёлого поведения и необыкновенной способностью к усвоению русского мата, в котором к концу своей командировки достиг таких высот, что дал бы фору любому слесарю или таксисту. Говорили, впрочем, что иностранец остался недоволен своим хозяином. Угрюмый олигарх предъявлял какие‑то слишком уж странные требования к строящемуся дому, и никаких возражений от Парцолли не слушал. Когда же тот пытался настаивать, дело доходило и до рукоприкладства, о чём красноречиво свидетельствовали синяки, частенько появлявшиеся на смуглой архитекторской физиономии.

Строительство виллы походило на возведение секретного бункера – там одна за другой сменились восемь бригад, которые каждый раз приглашались из разных, максимально удалённых друг от друга, регионов страны. Расходы на транспортировку людей и оборудования были огромны, но Пахомова они, казалось, не пугали. Каждой из бригад доверялся отдельный участок работ, строго отгороженный от остальных, так что никто из строителей не имел представления об общей планировке здания.

Когда дело было окончено, виллу оборудовали самой современной на тот момент системой охраны, включавшей лазерные и инфракрасные сенсоры, широкоугольные видеокамеры и датчики движения, способные за сотню метров обнаружить копеечную монету, подброшенную в воздух. В этой небольшой крепости царила военная дисциплина. Пахомов лично отбирал охранников, отдавая предпочтение бывшим милиционерам и военным, ежемесячно устраивал им экзамены по физической подготовке, сам составлял строгие, выверенные до минуты графики дежурств, и даже по армейскому примеру проводил внезапные проверки боеготовности.

Однако бандитам, к немалому изумлению следователей, всё же как‑то удалось проникнуть на объект незамеченными. В ночь убийства ни одна камера не зафиксировала движения ни возле дома, ни внутри него, не сработал ни один из датчиков, во множестве расставленных на территории, ничего подозрительного не видели и многочисленные сотрудники охраны, находившиеся в здании. Однако, рано утром Пахомова нашли мёртвым в его кабинете. В двух шагах от него лежало тело охранника, рослого сорокалетнего мужчины, видимо, пришедшего на шум борьбы и попавшего под руку преступникам. Убит тот был необычным способом – ему раскололи череп огромной мраморной плитой из числа тех, что лежали в хозяйском кабинете и предназначались для отделочных работ. Этой плиты, к удивлению следователей, на месте преступления не оказалось, нападавшие зачем‑то унесли её с собой. Как они попали в дом, и как выбрались обратно, да ещё с массивным мраморным бруском в руках? Как смогли обвести вокруг пальца электронику и не попасться на глаза многочисленным телохранителям? На эти вопросы у следователей не было ответов.

Но ясно было одно: с судьёй и олигархом расправилась одна банда. На это указывало обстоятельство, тщательно скрываемое полицией от прессы: возле тела каждой жертвы была оставлена картонная бумажка с распечатанной надписью «Хватит!» Только у Обухова под ней прибавили слово «кумовства», а у Пахомова – «бандитизма».

Слушая эту историю, я внимательно присматривался к Николаю, стараясь понять, какую роль в ней он уготовил мне.

– Дело в том, что одна зацепка в деле всё‑таки есть, – поймав мой вопросительный взгляд, пояснил Ястребцов. – Одна из камер на территории особняка сняла машину, сразу после убийства проехавшую мимо дома.

– И что, нашли владельца? – поинтересовался я.

– А вот это самое интересное, – сделав глоток кофе, сказал Николай. – Машина эта, старый «Мерседесик», принадлежит нашей местной газетке – «Терпиловской правде». Ну, помнишь «Терпиловку»? Шахматные задачки ещё с тобой и Ванькой Милорадовым…

– Помню, – нетерпеливо передёрнул я плечами. – Ну так и что – угнали преступники машину, и всего‑то делов.

– Да вот не так всё просто, – покачал головой Коля. – Я сразу как запись посмотрел, оперотдел набрал – мол, не заявляли ли тачку в розыск? Нет, не заявляли. Ребят послал к редакции – стоит машина на месте, у самого входа, чёрт бы её побрал. По своим каналам попытались выяснить в редакции, катал ли её кто‑то из сотрудников в тот вечер – опять нет. На коробке у неё блокиратор установлен, такой, знаешь, штырь металлический. Для угонщика он особой проблемы не представляет, но снимать всё‑таки хлопотно – с корнем драть приходится. Ну а там он на месте, нетронутый. Следовательно…

– Машину брал кто‑то из своих, – догадался я.

– Точно! – Коля энергично хлопнул ладонью по столу. – И наша задача понять, кто именно.

– Ну так вызывай их по очереди, да тряси как ураган осину.

– Ну а вот это уже глупость, – кисло поморщился Ястребцов. – Серьёзного бандита допросом не запугаешь. Преступник просто уйдёт на дно, банда затаится, ну и поминай их как звали. Да и потом – а вдруг машину кто‑то посторонний брал? Приятель друга, пятый дядька на киселе незаметно сделал себе ключи, ну и пользует это корыто, пока никто не видит? Нет, тут поумнее бы сыграть надо.

Алексей искоса, с хитрым прищуром, глянул на меня.

– Ну и что ты от меня хочешь? – пожал плечами я.

– А то, что устроился бы ты, Игорёк, на недельку в «Терпиловку», да изнутри выведал всё как следует, а? Нет‑нет, не отказывайся, – умоляюще протянул он ко мне руку, – делов там реально не больше, чем на неделю, да и потом я от тебя никаких подвигов не требую. Не откроется тебе Сезам, не разузнаешь ничего, ну и чёрт бы тогда с ним. Тогда уж напрямик ломанёмся, допросы там, обыски… А получится – и мы в выигрыше, и ты. Представь только, какой матерьялец получится?

– Да ну что ты! – отмахнулся я. – Сам подумай: как я с бухты‑барахты свалюсь в эту твою редакцию, начну там разнюхивать что‑то по углам… Преступник же меня в одно мгновение раскусит.

– Нет, я тут всё уже обкумекал. Если правильно обстряпать дело, твоё появление шума вызвать не должно. Во‑первых, мы в прессе об убийствах не болтаем, и преступники вряд ли догадываются, что их след уже взят. Во‑вторых же и легенда у тебя будет подходящая. Из «Терпиловки» полгода назад уволился корреспондент, и ему вроде как ищут замену. Вот ты ей, этой заменой, то есть, и будешь.

– И что, я вот так вот просто заявлюсь в редакцию и попрошусь на работу? А вдруг не примут?

– Примут, мы это со Стопоровым, главным редактором, согласуем.

– А сам он не может быть связан с бандой?

– Вряд ли… Это человек проверенный. В обоих случаях у него было твёрдое алиби. Да и, сказать по чести, водятся за ним кое‑какие делишки. Он и с арендой мухлюет, и кой‑какие заказики на публикации берёт у наших местных козырьков. Короче, как‑то не тянет на народного мстителя. Да и возраст, знаешь ли – семьдесят лет почти.

– Всякое может быть.

– Минимальный риск, конечно, присутствует, – согласился Николай. – Поэтому и его мы не будем знакомить со всеми обстоятельствами. Придумаем тебе легенду – мол, ты оперативный сотрудник, которому необходимо под видом журналиста появляться там‑то и там‑то.

– Думаешь, поверит?

– А почему бы и нет? Самая обычная история. Да и нам не столько нужна его вера, сколько чтоб он язык за зубами держал. А уж в этом на него можно положиться.

– Ну а почему никому из своих не поручишь? – снова попытался отбояриться я.

– Игорь! – Ястребцов отчаянно всплеснул руками. – Да какие из моих ребят журналюги? Из них половина имя‑то своё с трудом пишет. Преступник их вмиг раскусит. А ты профессионал, да и человек опытный, компетентный, жизнь знаешь…

Я задумался. Таинственные убийства, народные мстители, кровавые страсти в трёх сотнях километров от Москвы… Достоевский и Чернышевский в провинциальном колорите. Такое может зацепить читателя если как следует подать историю. Но три недели! Поехать в Терпилов сейчас для меня означало поставить на карту всё. Я исподлобья глянул на Колю: знает ли он, что в этот момент, за чашкой остывшего кофе, я решаю свою судьбу? Поймав мой взгляд, он ответил ободряющей улыбкой. Ну а если отказаться и остаться в Москве? Что делать тут? Ждать у моря погоды, наблюдая за тем как капля за каплей утекает драгоценное время? За прошедшие две недели ничего не подвернулось, а вдруг и следующие три пройдут впустую? Нет, к чёрту это всё! Погибать – так с музыкой!

– Ладно! – решительно хлопнул я ладонью по столу. – Помогу тебе!

– Спасибо, спасибо! – Коля обеими руками энергично тряхнул мою ладонь. – Когда приехать сможешь?

– Надо всё ещё с начальством перетереть, но, думаю, на этой неделе, в пятницу.

– Хорошо, замечательно!

– Но у меня есть три условия, – оборвал я.

– Какие?

– Во‑первых, ни при каких обстоятельствах не вмешивайся в ход моего расследования.

– Договорились.

– Во‑вторых, никакой цензуры быть не должно.. По итогам работы я напишу всё именно так, как увижу, ничего не скрывая. Разумеется, за исключением твоей роли в деле, если ты того пожелаешь.

– Замётано.

– И последнее: мне необходим максимум информации по делу. Это, кстати, в наших общих интересах – чем больше мне известно деталей, тем эффективнее я сработаю.

– А об этом я уже подумал, – торжественно произнёс Ястребцов. Достав из‑под стола глянцевый кожаный портфель, он извлёк оттуда толстую пластиковую папку и подтолкнул ко мне. – Я нарушил несколько наших внутренних правил и скопировал для тебя кое‑какие следственные матерьялцы. – Он тяжело опустил на папку ладонь. – Тут всё – протоколы допросов, фотографии с мест преступлений, сведения об убитых. Смотри только – поосторожнее со всем этим, хорошо? Не показывай никому, а то секир‑башка мне будет, – улыбнулся он.

Перед тем как разойтись, мы утрясли с Николаем кое‑какие второстепенные детали, в частности, придумали мне легенду и псевдоним. Легенду была такая: я – московский журналист, работавший в небольшом издании, но временно вынужденный поселиться в Терпилове. В городе, якобы, живёт мой больной отец, которому с недавних пор нужен постоянный уход. Что же до псевдонима, то я сохранил своё имя – так легче привыкнуть к новой роли, но вместо Свиридова стал Кондратьевым.