Возвращение в Терпилов

Глава седьмая. Обед. Упитанный Робеспьер. Расследование

В два часа журналисты начали собираться на обед. Милинкевич пригласил вместе со всеми и меня. Питались сотрудники в небольшом кафе «Зебра», расположенном на первом этаже соседнего с редакцией жилого дома. Стремясь придать заведению антураж, соответствующий названию, владелец не поскупился на неоновую вывеску, изображающую полосатую обитательницу саванны на фоне водопада, занавески песочного цвета и пёстрые скатерти в африканском стиле. Вдоль стен, помимо того, торчали вялые пальмы в облезлых кадках, а под потолком болтались три пыльные бумажные лампы.

В кафе мы разошлись по разным столикам. Саша с Францевым, возобновившие свой спор, устроились в углу, мы же с Милинкевичем присели у окна. Подошедшая через минуту официантка – полная бурятка в жёлтом переднике и пилотке в чёрно‑белую полосу, веером, как колоду карт, выложила перед нами два пластиковых прейскуранта и винную карту.

– Девушка, мне бизнес‑ланч, пожалуйста, – не притрагиваясь к меню, сказал Милинкевич.

– Мы предлагаем два стандартных обеда на выбор, – монотонно, словно спросонья, пробубнила официантка, – Номер один – суп харчо, котлета по‑киевски, винегрет и компот, и номер два – уха, плов и…

– Первый давайте, – оборвал Милинкевич, с видом знатока подмигнув мне.

– А вам что? – обратилась официантка ко мне.

– То же самое, – ответил я.

– Не пожалеете, борщ тут – пальчики оближешь, – пообещал Милинкевич, плотоядным взглядом проводив широкую корму уходившей официантки. Затем, словно опомнившись, шумно придвинул стул к столу, как прилежный первоклассник сложил перед собой руки и пытливо заглянул мне в глаза.

– Ну, как вам первый день у нас? – масляным голосом поинтересовался он, по‑птичьи дёрнув шеей.

– Пока всё хорошо, – улыбнулся я.

– Город у нас хороший, только как же вы тут после Москвы? Всё-таки столичная жизнь, энергия ключом бьёт, а у нас как ни крути, провинция.

– Это и к лучшему, мне сейчас как раз спокойствия не хватает.

– Да, я понимаю, больной родственник, – сочувственно покачал головой Милинкевич. – А чем, позвольте поинтересоваться, болен? Я не просто так спрашиваю, если нужен хороший врач…

– Сахарный диабет. Шестьдесят семь лет человеку, начались осложнения… Насчёт врача – спасибо за предложение, но у нас тут уже есть доктор, отец у него третий год лечится.

– Ну да, ну да… Но в случае чего – я к вашим услугам.

В это время официантка принесла на широком деревянном подносе наши заказы. На первое был жиденький суп с каплей сметаны, на второе – сухая котлета, обрызганная подливкой, с глянцево блестящим картофельным пюре в качестве гарнира. Пока женщина расставляла приборы, Милинкевич внимательно следил за её руками, словно ожидая поймать на какой‑нибудь хитрой махинации.

– А у вас в Москве была определённая специализация? – спросил он, когда мы остались одни.

– Да нет… У нас редакция была небольшая. То, что называется, все занимаются всем.

– А какого рода темы были?

– Уж не заседания Госдумы, – улыбнулся я. – Да что случается в районе – пожары, открытия памятников, благоустройство дворов.

– А, ну тогда вы тут не много потеряете, у нас всё примерно то же самое, – сказал Милинкевич, поспешно размешивая сметану в дымящемся супе.

– А что в городе сейчас интересного? – спросил я.

– Да почти ничего, – пожал плечами он. – Луна‑парк строят на Садовой. В сентябре, возможно, школу новую на Рижской, у бывшей Тополиной заставы, откроют. Ну и по мелочи – церковь достраивают в рамках федеральной программы, сквер разбили на Дорогомиловской.

– А из происшествий?

– Тоже ничего. Так, мелкий разбой, кражи… Ну вот разве что неделю назад городского судью убили.

Я вздрогнул и поднял на Милинкевича глаза. К моему удивлению, на его полном самодовольном лице не выразилось ни малейшего волнения. Это показалось странным: убийство крупного чиновника – и не интересно журналисту основного городского издания?

– А с судьёй как вышло? – осторожно полюбопытствовал я.

– Да, домой к нему ночью пробрались какие‑то жулики, – скучающим голосом произнёс Милинкевич.

– А вы писали об этом?

– Поместили небольшую заметку в разделе происшествий. Вообще, это не наша тема, да и нет там ничего интересного. Обычная бытовуха.

Я удержался от дальнейших расспросов и поспешил перевести разговор на другую тему. Речь зашла о редакции. Я задал несколько обычных вопросов о том, даёт ли работать местное начальство, как относятся к газете в городе, идёт ли реклама, и так далее. Милинкевич, видимо, только и ждал повода выговориться. Его прорвало как водопроводную трубу в зимнюю стужу. Тут было всё: и рассуждения о политике с привкусом осторожного фрондёрства, и классическое провинциальное ломание перед москвичом, неловко выразившееся в полусмешных и полупошлых байках о заезжих звёздах и сановниках, и краткие, но ёмкие замечания о себе любимом. Из них, между прочим, следовало, что, вопреки собственной скромности, и он успел снискать на своём веку некоторое признание. «Ничего не поделаешь, если сложилась у тебя определённая авторская морда, то и читатели узнавать начинают, и даже там иной раз кое в чём прислушиваются», – жеманно пряча глаза, распространялся он, пухлым пальцем тыча в потолок. О своих коллегах – Васильеве и Францеве, Милинкевич упомянул с той снисходительностью, с какой души праведников, парящие в эмпиреях, вероятно, рассуждают о простых смертных. Деятельностью их он не интересовался, и общаться предпочитал по минимуму. Его разве что раздражали постоянные споры между молодыми людьми, по поводу чего он тут же пожаловался на тесноту помещений и на то, что Стопоров тянет с ремонтом какой‑то редакционной комнаты, давно обещанной под кабинет ему, Милинкевичу. Честно говоря, этот самодовольный толстячок сразу оказался в моём списке подозреваемых на последнем месте. Я без труда различил в нём представителя довольно распространённого типа журналиста, всегда меня раздражавшего. Такие относятся к нашей мятежной, опасной профессии как к некой синекуре, предназначенной для того, чтобы обеспечивать им спокойное и безбедное существование. В то время как одни мои коллеги бросают власти в лицо острые вопросы, рискуя угодить в иноагенты, другие, подобные Милинкевичу, предпочитают угодничать перед ней. Одни лезут из кожи вон, подвергаются тысячам рисков, расследуя махинации коррупционеров, другие – расточают сильным мира сего угодливые комплименты на ведомственных банкетах, в одной руке держа крекер с чёрной икрой, а в другой бокал холодного шампанского. Одни – защищают права обездоленных, другие всю жизнь старательно жмурятся, стараясь не замечать хмурой действительности. По недоразумению и те и другие зовутся журналистами, однако, общего у них столько же, сколько у пингвинов и орлов, причудой классификаторов равнозначно отнесённых к птичьему племени.

Но странное дело, несмотря на определённость типажа, в Милинкевиче вместе с тем чудилась некая загадка. Я с интересом подметил, что во время разговора он частенько словно бы глубоко задумывался и уходил в себя, а, рассказывая очередную байку, порой осекался и поспешно переводил разговор на другую тему. Он будто скрывал что‑то и очень боялся ненароком проболтаться…

После обеда, тщательно вытерев руки влажной салфеткой, которую он извлёк из особого кожаного футлярчика, чистенького и аккуратного, какими, вероятно, были все его вещи, мой новый коллега отправился в редакцию. Я же, отговорившись необходимостью забежать в аптеку за лекарствами для отца, задержался в кафе. Оставшись один, заказал официантке чашку чая и достал смартфон. На запрос о Терпилове поисковая система выдала вместе с обычным рекламным мусором три ссылки – на официальный сайт города, на портал какого‑то сообщества, ратующего за сохранение городского трамвая, и на местный форум. Первые два клика оказались безрезультатны. Сайт администрации находился в запустении, последней новостью на нём был велеречивый репортаж о визите в город губернатора Громова, датированный маем 2004‑го года. Страничка трамвайных энтузиастов вовсе отказалась открываться. Зато городской форум, заголовок которого украшала пересвеченная фотография «колокольни Ивана Великого», оказался на удивление оживлённым. Первые его страницы заполняли постоянно обновляющимися темами с жалобами горожан на плохую работу служб ЖКХ, призывами активистов выйти на пикет в защиту какого‑то парка, и обсуждениями местных сплетен. Введя в поиск фамилию Пахомова, я обнаружил лишь один топик, посвящённый ему. Под лаконичной новостью о смерти бизнесмена со ссылкой на сайт областного ГУВД было всего пять комментариев. «Подельники, небось, замочили», – заметил разместивший материал пользователь Жора67.

– Да кому он нужен? Один живёт, его в городе сто лет не видели. – ответил ему некий Павлов.

– А кто такой этот Пахомов вообще? – поинтересовался посетитель с ником AlexProve. – Впервые слышу о нём.

– Бандит местный, в девяностые отжигал, – отвечал ему автор темы.

– Повезло тебе, что ты не знал его, – прибавил Павлов. – Его знакомых до сих пор по лесам откапывают.

У сообщения было жалких пятнадцать просмотров – горожан смерть отставного олигарха интересовала слабо.

А вот Обухова хорошо знали в Терпилове – поиск по его фамилии дал больше семи сотен результатов. Но слава эта была не добрая, за покойным тянулась целая цепь скандалов. То он своим решением выделял кусок спорной городской земли для складских помещений своего зятя, то закрывал кофейню, находившуюся вблизи ресторана, принадлежавшего его жене, то принимал явно предвзятые, по мнению участников форума решения в пользу строительной фирмы, под надуманным предлогом отказавшейся передавать многоквартирный дом дольщикам. В выражениях форумчане не стеснялись – «сволочь, тварь продажная», – были ещё самыми вежливыми эпитетами, которыми награждали судью. Известие об его гибели форумчане встретили ликованием – соответствующую тему просмотрели более десяти тысяч раз, и в ней было несколько сотен язвительных комментариев.

Среди множества скандалов с участием Обухова два привлекли моё особое внимание. Первый произошёл три года назад. На одной из городских улиц в аварию на своём «Порше Кайенне» угодила дочь судьи Елена. Водитель старенькой «Лады», в которую врезалась девушка, тридцатилетний Евгений Куваев, скончался на месте, сама же она отделалась мелкими царапинами. Несмотря на то, что многочисленные свидетели утверждали, что Обухова нарушала правила, и к тому же была не трезва, суд всё‑таки признал виновником происшествия погибшего. Его семью, помимо прочего, обязали выплатить Обуховой значительную сумму за ремонт её автомобиля. В теме, в которой обсуждалась история, нашлось множество фактов – видеоролики из зала суда, рассказы очевидцев аварии, записи камер наблюдения и отсканированные документы следствия, видимо, выложенные в сеть родственниками погибшего. Я открыл один из роликов. Сняли его возле здания суда после окончания слушаний. Обухову – маленькую сухую блондинку с надутыми силиконом губами, одетую в строгий деловой костюм, по пятам преследовал активист.

– Елена, как так вышло, что вот молодой человек погиб, а вам ничего за это не было? – говорил он.

– Чего тебе‑то нужно? – сквозь зубы цедила Обухова, не глядя в объектив.

– Я просто возмущаюсь этой ситуацией. Вас не мучают угрызения совести?

– Ботинки себе нормальные купи, чувырло, – сказала девушка, окинув его презрительным взглядом. – Возмущается он. Живёшь как днище, вечно чем‑то недовольный. Свиней иди пасти, оппозиционер хренов.

Ролик обрывался на том, как подошедший охранник Обуховой, двухметровый верзила с пудовыми кулаками, выбил у снимавшего камеру. «Технику он растоптал, и, конечно, безо всяких последствий. В полиции заявление не приняли, – грустно резюмировал молодой человек. – Хорошо хоть флешка выжила».

Другая резонансная история случилась около года назад. Возле города, на берегу реки Пыжмы, начал возводиться коттеджный посёлок, по слухам принадлежавший кооперативу местных чиновников. Строители расселили Пантелеевку, небольшую деревеньку, находившуюся на месте застройки, но не смогли избавиться от одного её обитателя, восьмидесятилетнего бывшего лесника. Выезжать из собственного дома он, несмотря на все уговоры и посулы, отказывался наотрез. Вопрос решили кардинально. Как‑то ночью судебные приставы заявились к старику и без церемоний выкинули его на мороз. Предлог придумали смехотворный – якобы, избушка пенсионера мешала миграции лосей, отродясь не водившимся в этих краях…

По дороге из кафе в редакцию я задумался. Итак, что же мы имеем? По Пахомову, убийство которого по своим мистическим обстоятельствам особенно интересовало меня, ничего нового найти не удалось. Я всё больше удивлялся: кому нужна была его смерть? Одинокий отшельник, никого не беспокоивший, давно забытый в городе… Может быть, у него всё‑таки оставались дела, о которых не знала ни полиция, ни местные жители? Но какие? На визитке, оставленной убийцами, значилось: «Хватит бандитизма!» Не могло ли случиться так, что, вопреки предположениям правоохранителей, он не отошёл от дел, а продолжал заниматься криминальным бизнесом?

Что же до Обухова, то с ним дела обстояли куда хуже. Если мотивы убийц Пахомова только предстояло выяснить, то желающих расправиться с судьёй было даже слишком много. С ним могли поквитаться недовольные партнёры по бизнесу, конкуренты, наконец, могла отомстить какая‑нибудь случайная жертва его кривосудия.

Вкратце изучив его биографию, я перестал удивляться тому, что он не особенно опасался за свою жизнь и почти не предпринимал обычных для людей его ранга мер предосторожности. Кого ему было бояться? Городских чиновников, очевидно, плотно встроенных в его коррупционные схемы? Московского начальства, интересующегося только политическими рейтингами и всегда неохотно выносящего сор из избы? Предпринимателей, полностью зависевших от него? Была ещё, правда, так называемая общественность, но её судья, основываясь на своём многолетнем опыте, привык не брать в расчёт.

Он присваивает городскую землю, разоряет неугодных бизнесменов, расселяет целую деревню, чтобы построить дачи себе и своим знакомым, наконец, его дочь на глазах десятков свидетелей убивает человека – и ничего. Дело оканчивается лишь громогласным возмущением нескольких активистов да гневными писульками в интернете. Конечно, он привык считать себя неким сверхчеловеком, осенённым дланью всевышнего, а простых смертных, которых годами невозбранно втаптывал в грязь – безобидным быдлом, не стоящим его внимания. Возможно, в этом он и просчитался, и коллективная ненависть, которую он так долго игнорировал, наконец, настигла его…

Расследование я решил начать с двух наиболее резонансных событий, связанных с именем Обухова – с истории с погибшим в аварии молодым человеком и со стариком, выселенным из дома. Если верна моя основная рабочая гипотеза и речь идёт о группе неких народных мстителей, то они, конечно, должны были отметиться возле этих громких дел. По опыту я знал: к радикальным действиям переходят, только разочаровавшись в мирных способах решения проблемы. А они, эти способы, всегда оставляют следы. Возможно, кто‑то из активистов выходил на пикет в защиту пострадавших, и был задержан там полицией. Или переписывался с органами власти по их поводу, или пытался помочь просто в частном порядке – деньгами или вещами. Выяснив у пострадавших имена этих доброжелателей, останется только установить связь между ними и сотрудниками «Терпиловки»… Адреса фигурантов обоих скандалов я нашёл быстро. Семья погибшего в аварии молодого человека жила в двух кварталах от центра города на Качаевской, а родные старика – на Абрикосовой.

Навестить их я решил этим же вечером.