Возвращение во Флоренцию

Глава первая

Поблизости от школы, где училась Фредди, был пруд; зимой ученикам иногда разрешали кататься там на коньках. В тот день Фредди рассказала о нем Тессе, пока они сидели в Оксфорде в кафе.

— Пятому и шестому классу разрешают кататься полчаса, перед тем как делать задания. И час по выходным.

— Помнишь, — сказала Тесса, — когда мы жили в Женеве, мы ходили кататься на озеро?

— А мама на нас смотрела, — ответила Фредди. — Она сидела в кафе и пила горячий шоколад.

Они часто говорили о матери; это решение они приняли взаимно, без слов, три года назад, той весной, когда уехали из Италии, после того, как им сообщили, что она умерла от острого приступа астмы. Так им казалось, что мама по-прежнему жива.

— Мы жили в таком забавном маленьком пансионе, — сказала Фредди. — Как звали хозяйку? Мадам… мадам…

— Мадам Деполь. — Тесса улыбнулась. — Каждый вечер она подавала на ужин расплавленный сыр. Она считала, что англичане от него без ума. По утрам, после завтрака, мама надевала шубу и мы вместе шли на озеро.

После смерти матери ее шуба досталась Тессе. Когда ее переслали из Италии, мех еще хранил аромат материнских духов. Тесса надела шубу, закрыла глаза, вдохнула запах «Мицуко» и расплакалась; слезы ее одиночества и скорби впитал пушистый мех воротника. Аромат давно улетучился, но стоило Тессе зажмурить глаза и сосредоточиться, как она вновь ощущала его.

— Нигде так вкусно не готовят горячий шоколад, как в Швейцарии, — произнесла она.

— Нам дают его в школе, только очень жидкий. — Фредди, которая всегда была голодной, уже проглотила жареные яйца с тостами и перешла к пирожным.

Тесса улыбнулась.

— Не торопись так, дорогая, у нас полно времени.

— Прости! Просто, если есть медленно, добавки уже не дадут. Ты разве не помнишь?

Тесса помнила. В школе Вестдаун, куда мать отправила их с Фредди осенью 1933 года, она продержалась всего полтора месяца. С самого первого дня Тесса поняла, что это место не для нее, однако постаралась побыть там подольше, чтобы убедиться, что Фредди справится без нее. Теперь, по прошествии трех лет, у нее в памяти осталось только то, что в школе постоянно надо было торопиться и делать всякие бессмысленные вещи с очень большой скоростью.

Покинув Вестдаун, Тесса поселилась в Лондоне и начала работать манекенщицей. Поначалу она жила в скромном пансионе, однако по мере того, как ее карьера набирала обороты, она стала снимать квартиры, с каждым разом все более дорогие. Ее нынешняя квартира в Хайбери была потрясающей: с гигантской гостиной и роскошной ванной. Тессе нравилось в Лондоне, однако воспоминания, периодически возвращавшиеся к ней, заставляли ее тосковать по прежней жизни. Сейчас она подумала про замерзшее озеро в Женеве: как она скользит на одной ноге, оставляя на льду тонкий росчерк своего конька.

Взглянув на тарелку, она увидела, что там остались только ломтик бисквита с сиропом и кусочек печенья, и заказала еще. Им принесли свежего чаю, и Тесса закурила сигарету.

Фредди пожирала глазами шоколадный эклер, поэтому Тесса сказала:

— Не стесняйся, бери.

— Он же твой!

Тесса покачала головой.

— Мне нельзя. Надо думать о фигуре. Кому нужна толстая манекенщица?

— Можно мне сигарету?

— Нет, дорогая. Только после семнадцати.

— А ты дашь мне повести машину?

— На тихой дороге, если не будет скользко.

На обратном пути из Оксфорда Тесса разрешила Фредди сесть за руль ее маленького красного «MG»[1] и прокатиться по узкой извилистой дороге к Вестдауну. Она как никто понимала сестру, которой не терпелось попробовать все — водить машину, курить, пить шампанское, ходить в ночные клубы, — однако старалась сдерживать ее порывы. В целом мире друг у друга остались только они. Отправляя их в Англию, мама сказала: «Прошу, присматривай за Фредди вместо меня, дорогая». «Как в каком-то слезливом викторианском романе», — иногда с раздражением думала Тесса, однако слово есть слово, и она была полна решимости его сдержать.

В школьной раздевалке Фредди повесила на крючок свое пальто и шапку.

— Если тебе что-нибудь нужно… — начала Тесса.

— Ничего, спасибо.

— Я пришлю тебе шампунь и тальк. У меня осталась целая куча после съемок для «Коти».

— Супер!

— И что-нибудь вкусное из «Фортнума».

— Умоляю, иначе я умру с голоду.

Раздался звонок. Фредди расправила форменный фартук, снова превращаясь в прилежную ученицу.

— Ладно, мне надо бежать. — Она обняла Тессу. — Спасибо, что приехала. И спасибо за чай.

Коньки Фредди лежали на полке под крючками для пальто. Тесса спросила:

— Можно я возьму их покататься?

— Конечно. Только потом положи на место, а не то я получу замечание.

Они снова обнялись, а потом младшая сестра — сдержанная, подтянутая, темноволосая и худенькая, в темно-синей школьной форме и нелепых туфлях с тупыми носами — выскочила из раздевалки и быстро зашагала по коридору.

Тесса взяла с полки коньки и вышла из школы. По темно-лиловому небу плыла, окруженная светящимся нимбом, полная луна. Пруд в заросшей ложбинке за стадионом и теннисными кортами. Школы оттуда не было видно — ее закрывали разросшиеся деревья. С другой стороны серо-зеленой волной поднимались вверх пологие холмы.

Тесса присела на скамейку зашнуровать коньки. Потом осторожными шажками подошла к берегу пруда и поставила одну ногу на лед. Навыки вспоминались быстро: как отталкиваться и скользить, как поддерживать равновесие, как переносить вес тела с одной ноги на другую. Пара кругов — и она опять обрела уверенность.

В одиночестве скользя по льду в сгущающихся сумерках, Тесса ощутила восхитительное чувство полной свободы. На ней был приталенный черный шерстяной жакет, отороченный кроличьим мехом, и расклешенная юбка из той же ткани — идеальный костюм для катания на коньках. Из-под черного бархатного берета рассыпались по плечам длинные светлые волосы, взлетавшие в воздух, когда она начинала кружиться. Увлекшись, Тесса позабыла обо всем на свете — о своей работе, о предстоящем ужине с Падди Коллисоном, — полностью отдаваясь упоительному одиночному танцу.

Майло Райкрофт предпочитал держаться подальше от дома, когда его жена, Ребекка, готовилась к вечеринке. У него создавалось ощущение, что он ей мешает, путается под ногами, кроме того, он терпеть не мог пыль и всяческие перестановки.

Он решил захватить собаку и прогуляться по холмам. День был ясный, но холодный. Майло любил ходить пешком; ему нравилось двигаться, любоваться пейзажами, и зачастую после неудачного утра прогулка помогала ему собраться с мыслями, подсказывала новые идеи и возвращала вдохновение. Некоторые писатели копались в саду; он предпочитал ходьбу. Как-то он упомянул об этом в интервью, и журналист, не отличавшийся полетом фантазии, предложил сделать его фотоснимок на прогулке. Фотограф ворчал, волоча свою камеру и штатив по глинистой тропинке, однако снимок, опубликованный вместе с интервью в Литературном приложении к Таймс, оказался очень удачным, и с тех пор, бродя с собакой по холмам, Майло представлял себя таким, каким увидел на снимке, — в длинном черном пальто, со светлыми волосами, разметавшимися на ветру (он редко надевал шляпу, хотя Ребекка упрекала его за это); как он шагает по полям и преодолевает перелазы, а впереди летит стрелой его верный пес.

Была середина января, самое холодное время. Майло шел мимо пашен, медленно, но неуклонно забиравших вверх. Земля с замерзшими бороздами напоминала темно-коричневый рубчатый вельвет. Вода в канавах застыла, превратившись в желтовато-зеленый лед, каждая травинка, каждый стебель камыша были покрыты изморозью. Его спаниель Джулия, с длинной шелковистой бело-рыжей шерстью, бежала вперед, выпуская из носа облачка пара.

Где-то внутри у него уже зарождалась будущая суровая, мощная поэма об Оксфорде в середине зимы; шагая по тропинке между полями с одной стороны и березовой рощей — с другой, Майло попытался сочинить первую строфу. Поэзия, к которой он недавно обратился, была для него новым поприщем; до этого он писал только романы. Деревья расступились; тропинка достигла вершины холма. Майло остановился, прикурил сигарету и огляделся вокруг. Этот вид всегда поднимал ему настроение. Холм возвышался над долинами в голубоватой дымке, из которой сверкали серебром шпили церквей. Он решил пройти не меньше шести миль. Майло уже представлял себе, как на вечеринке ненароком бросит: «О, утром я написал стихотворение, а вечером пешком прошел шесть миль». Ему нравилось считать себя человеком гармоничным, развитым и умственно, и физически. Многие писатели выглядели сутулыми и неопрятными; он пообещал себе, что никогда не станет таким.

Один из его любимых маршрутов проходил по территории школы, где работала Мюриель. Здесь Майло старался идти исключительно по тропинке, избегая мест, где можно было с ней повстречаться. Он считал ее старой занудой, к тому же весьма язвительной. Иногда ему даже не верилось, что они с Ребеккой сестры. Майло пытался быть любезным с Мюриель, потому что сочувствовал ее незавидной доле — примитивная, простушка на фоне красавицы Ребекки. Ее жениха убили на войне, что лишило Мюриель единственного шанса выйти замуж. Майло испытал облегчение, когда узнал, что из-за работы она не сможет прийти сегодня на вечеринку в честь его дня рождения.

Холм, на котором он стоял, самый высокий в окрестностях, назывался Херн-Хилл. Майло, обожавший копаться в древней мифологии, так и не смог выискать никакой связи между этим холмом и кельтским богом, однако продолжал испытывать загадочный трепет, поднимаясь на его скругленную вершину: там всегда было холоднее, чем на склонах, и дул, кружась вихрем, пронзительный ветер. Первая строка уже складывалась у него в голове: «Дом Херна, где рогатый бог…» Нет, неудачно. Второсортное стихоплетство, какой-то Джерард Мэнли Хопкинс. Однако он придумал название для своего поэтического сборника: Голоса зимы. Точно. Майло улыбнулся, потом нахмурился. Может, голос? Он уже отдал первые десять стихотворений своей секретарше, мисс Тиндалл, чтобы она их перепечатала. Мисс Тиндалл, с кустистыми бровями и родимым пятном, из которого росли жесткие волоски, была на удивление работоспособной, хоть ей и перевалило за пятьдесят. Ребекка самолично выбрала ее из полудюжины кандидаток.

Несколько лет назад он заговорил о переезде в Оксфорд, однако Ребекка об этом и слышать не хотела. Она любила их дом, перестроенный из старой мельницы. Это было — как она ему напомнила — очень подходящее для них место: поблизости от Мюриель, не слишком далеко (но и не слишком близко) от ее матери. К тому же людям нравилось бывать в Милл-Хаусе. Все изменится — они сами, Райкрофты, изменятся, — если переехать в Оксфорд. Милл-Хаус стал частью их самих: люди долго вспоминали их вечеринки и званые обеды. Однажды Майло услышал, как одна из его студенток, торжествуя, объявила другой: «Меня пригласили в Милл-Хаус!» Он признал, что Ребекка была права: переехав в Оксфорд, они отчасти лишатся своего статуса избранных. Так что они продолжали жить там, где жили.

Тем не менее, ему нравилось наезжать в Оксфорд один-два раза в неделю. Знакомый, проводивший большую часть года за границей, дал ему ключ от своего кабинета. Не без легкого укола вины Майло признавал, что ему удобнее иметь дом за городом. Уезжая оттуда на день-другой, он располагал большей свободой. Нынешнее положение оставляло ему, если так можно выразиться, «пространство для маневра». Он вспомнил о незаконченном романе, который дожидался его дома, — за последние три недели он не написал ни слова, а всего через четыре месяца роман должен лежать у издателя на столе. Возможно, живи он в Оксфорде, работа пошла бы быстрее. Постоянно сменяющаяся обстановка могла бы дать ему новый толчок.

Майло прошел долгий путь, прежде чем поселиться в Милл-Хаусе. Он был единственным ребенком немолодых родителей, неустанно восхищавшихся его сообразительностью и красотой. Все было поставлено на службу его интересам; родители отказывали себе во вкусной еде и развлечениях, чтобы дать сыну частное образование. Они жили в небольшом кирпичном домике в унылом пригороде Ридинга. Больше всего Майло любил проводить время в библиотеке на соседней улице. Отвечая на вопросы журналистов о своем детстве, он всегда приукрашивал его, понимая, что без некоторой редактуры эта картина будет выглядеть слишком неприглядной.

После войны он получил стипендию и поступил в Оксфорд, где добился блестящего успеха в обществе и — почти такого же — в учебе. После завершения курса он остался в университете, чтобы заняться исследованиями неких туманных аспектов метафизической поэзии, а в редкие свободные часы написал свой первый роман, Пряжа Пенелопы. Роман немедленно снискал широкое признание. Обозреватель Таймс написал, что в нем «хитро сплетаются мифы и современность» и что это «настоящий триумф». За первым романом последовал не менее успешный второй. К тому времени Майло забросил свои исследования и взялся читать в Оксфорде цикл лекций по современной поэзии для Трудовой образовательной ассоциации; лекции пользовались большой популярностью и привлекали огромное количество слушателей. Майло умел заинтересовать аудиторию; он никогда не пользовался конспектами и зачастую, увлекшись, отклонялся от темы, подолгу вдохновенно рассказывая слушателям о чем-то еще.

Он и сейчас дважды в год читал свой цикл, и лекции по-прежнему хорошо посещались. С самого начала он заметил, что львиную долю его аудитории составляют женщины, причем отнюдь не только молоденькие продавщицы и стенографистки, стремящиеся к культуре. Женщины были самые разные: замужние — сам он к тому времени тоже женился, — вдовы и старые девы, студентки из Сомервиля и колледжа Святой Хильды, дочери обеспеченных семей, живущие с родителями в ожидании подходящего жениха. В конце каждой лекции они окружали его плотным кольцом, задавая вопросы. После, с группой избранных, Майло отправлялся выпить по коктейлю в баре «Игл энд Чайлд» в Сент-Джайлзе. Ребекка окрестила этих избранных его «менадами» — как последовательниц греческого бога Диониса. Когда она впервые проронила это слово, в ее глазах промелькнул хищный огонек, однако Майло рассмеялся и сказал, что она совершенно права: все они были шумливыми, плохо одетыми и не слишком женственными. А потом он поцеловал Ребекку — пока она не успела добавить что-нибудь еще.

Майло зашагал вниз по склону холма. Тропинка вела к небольшому леску на территории школы, где работала Мюриель. Ему нравилось побродить среди деревьев, прежде чем поворачивать назад в Милл-Хаус.

За деревьями находился маленький круглый прудик, обычно пересыхавший летом. Заметив невдалеке какое-то движение, Майло подошел к опушке, пристально глядя вперед сквозь кружево обнаженных ветвей.

На пруду каталась на коньках девушка: вся в черном, с длинными светлыми волосами, развевавшимися на ветру, словно знамя. Майло замер на месте, любуясь ею. Он поймал себя на мысли, что эта сцена совсем не английская, не современная. Девушка была полностью поглощена своим одиночным танцем. Ее скольжение и вращения были проникнуты вдохновением — именно это слово пришло ему на ум.

Ему казалось, что она его не замечает, однако тут девушка обратилась к нему:

— Та собака — она ваша?

— Да. — Майло вышел на берег. — Ее зовут Джулия.

— Какое славное имя.

Она подъехала поближе, и он увидел, что девушка чудо как хороша — белокожая, разрумянившаяся от мороза, с темными бровями и длинными густыми ресницами.

Он спросил:

— А у вас есть собака?

— К сожалению, нет. — Она улыбнулась. — Я много езжу. Надеюсь, когда-нибудь я тоже заведу такую.

Остановившись у берега, она погладила Джулию.

— Вы счастливчик. Она просто прелесть.

— Только слишком подвижная. Нуждается в хорошей разминке. Правда, я люблю ходить пешком. Мы часто гуляем по этой тропинке. Знаете, через лес. — Майло махнул рукой в направлении Милл-Хауса. — Я живу в Литтл-Мортон, примерно в трех милях отсюда.

— Тогда вам, наверное, пора домой. Не боитесь заблудиться в темноте?

— Ничуть. Я знаю эти холмы как свои пять пальцев.

В сумерках он не мог понять, какого цвета у нее глаза. Наверное, серые или светло-карие. Он сказал:

— Когда я вас увидел, мне показалось, что я перенесся в дореволюционную Россию или в Вену начала века. На мгновение я даже принял вас за призрак.

Она рассмеялась.

— Боюсь, я никакой не призрак. Я совершенно реальна и живу в наше время.

Он окинул ее взглядом и заново поразился ее красоте.

— Когда вы катались, вы были словно в другом мире.

— Я обожаю коньки.

Она явно собиралась распрощаться и вернуться на лед, поэтому Майло поспешно сказал:

— Боюсь, я совсем одичал, просиживая целыми днями за пишущей машинкой. Видите ли, я писатель. Меня зовут Майло Райкрофт.

Он протянул руку, и она коротко ее пожала.

— Да, я слышала о вас.

Двигаясь спиной вперед, она заскользила прочь от берега. Словно стрела пронзила его сердце — ему казалось, что он теряет ее.

Он прокричал:

— А как вас зовут?

— Тесса Николсон. — Она улыбнулась. — До свидания, мистер Райкрофт. Мне пора идти переодеваться. Надо возвращаться в Лондон.

Из ресторана прислали не те пирожные, фруктовые вместо лимонных, а Майло их ненавидел; чертов пылесос снова не хотел работать. И куда, в конце концов, запропастился Майло? Он мог бы починить пылесос, пока она звонит в ресторан, а потом заняться напитками.

Ребекка Райкрофт взяла трубку и набрала номер ресторана. Последовала короткая беседа: «Лимонный бисквит, я специально заказывала заранее» и «Значит, или фруктовые или никаких?» — и Ребекка швырнула трубку на рычаг, отчего приглашенная служанка бросила в ее сторону встревоженный взгляд.

Ребекка любила устраивать вечеринки и одновременно страшно за все переживала. Больше всего ей нравилось составлять списки гостей. У Райкрофтов было множество друзей, и как только они с Майло решали организовать праздник, Ребекка усаживалась листать свою записную книжку. Очень важно было правильно подобрать людей. Ей нравилось перетасовывать кандидатуры, решая, кто сможет обеспечить вечеринке успех, сделать ее незабываемой. Она часто знакомила людей, заведомо зная, что между ними может возникнуть дружба или даже роман. Конечно, нужно было приглашать и обычных гостей — сплошные звезды превратили бы вечеринку в полный кошмар. Обязательно требовались новые, интересные персонажи, а не только глупенькие девчушки, посещавшие лекции Майло, хотя и им отводилась немаловажная роль — блистать своей красотой.

В отличие от составления списков, последние часы перед вечеринкой всегда казались ей ужасными. Неважно, как долго она готовилась — времени никогда не хватало. Если бы можно было все сделать самой, подготовка прошла бы идеально, но то были лишь мечты. Требовалось нанять служанок и заказать угощение. Служанки, которых присылало агентство, часто оказывались ленивыми или неумелыми. На этот раз ей попалась плакса: стоило Ребекке сделать ей даже самое невинное замечание, как у той на глазах вступали слезы. Ребекке пришлось самой протирать столовые приборы, потому что, когда она указала служанке на крошку пищи, присохшую к вилке, у девицы сразу же затрясся подбородок.

Слава богу, у нее была миссис Хоббс, их постоянная прислуга. В настоящий момент она подметала ковер в прихожей веником, поскольку пылесос не работал. После вечеринки Ребекка с миссис Хоббс садились в кухне за стол, наливали себе чаю и выкуривали по сигарете. Обычно они были слишком утомлены, чтобы много разговаривать, однако Ребекка знала, что их объединяет чувство облегчения: все позади и праздник прошел прекрасно.

Пусть бы и этот прошел прекрасно тоже! Она напоминала себе, что волнуется каждый раз, однако ее вечеринки всегда проходят великолепно. Но что если эта станет исключением? На этот раз у нее есть все причины волноваться: Майло наверняка разозлится из-за пирожных, у служанки посреди вечера может случиться истерика, мало того, она не была до конца уверена в выборе наряда. Ребекка собиралась надеть новое платье, красное — не алое, а насыщенно-красного цвета, — которое она купила в своем любимом магазинчике в Оксфорде «У Зели». Платье было облегающее, из тонкой шерстяной ткани. Но не слишком ли она в свои тридцать восемь лет стара для красных облегающих платьев?

Сидя на полу и разбирая пылесос, Ребекка прокручивала в голове список последних дел. Будут поданы коктейли, потом шампанское, возможно, позднее мужчины захотят виски. Гостям предложат шведский стол с холодными закусками — это проще, чем устраивать парадный ужин. Холодный цыпленок, ветчина, слоеные пирожки, сандвичи, салат, оливки, картофельные чипсы и соленые орешки. Музыка — как насчет музыки? Обычно записи подбирал Майло. Ребекка отодвинула занавеску и выглянула на улицу. Там совсем стемнело — куда, ради всего святого, он мог подеваться? Раздраженно фыркнув, она вернулась к пылесосу, подняла с пола шланг и заглянула внутрь. Похоже, там что-то застряло. Пальцами не дотянуться, может, попробовать длинной вилкой? Нет, и она не достает.

Ребекка вышла в сад. Ночь была холодная, но очень красивая: на хрустальном прозрачном небе переливалась россыпь звезд. Заиндевевшая трава хрустела у нее под ногами. Полной грудью Ребекка вдохнула льдистый воздух и почувствовала, как напряжение отступает. Открывая огородную калитку, она подумала о еще одном упущении: январь — не лучшее время для вечеринки, что если гости не приедут из-за гололеда? Что если кто-то из них болен, например, простудой или гриппом? Никто не звонил с отказом, но друзья Майло редко беспокоились о подобных вещах.

Она вытащила из земли подпорку, по которой летом вился сладкий горошек, и вернулась в дом. Затолкав палочку в шланг пылесоса, она вытащила оттуда свой чулок, облепленный серой пылью и собачьей шерстью. Она бросила чулок в стирку, потом собрала пылесос и крикнула миссис Хоббс, что он опять работает. Потом прошлась по комнатам, проверяя, все ли в порядке, поправляя подсвечники и абажуры, подобрала из-под стула в холле скомканную обертку от конфеты. Заглянула в кабинет Майло, чтобы убедиться, что там прибрано, а если нет — что беспорядок выглядит живописно. Перекладывая бумаги и книги на его столе, только чтобы создать видимость порядка, — Майло ненавидел, когда кто-то убирал у него в кабинете, — она обратила внимание на то, что из пишущей машинки по-прежнему торчит страница 179. Бедняжка Майло, он всегда ужасно нервничал, когда его работа стопорилась. Она задернула шторы и вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.

В столовой на одном конце стола стопкой стояли тарелки, рядом лежали столовые приборы. Наброски, которые она сделала этим утром, по-прежнему были разбросаны на ее маленьком бюро; она подошла их собрать. В последнее время она редко рисовала, но сегодня, когда из окон лился восхитительно яркий свет зимнего солнца, а Майло работал у себя в кабинете, ей внезапно захотелось нарисовать букетик подснежников, которые она сорвала прошлым вечером. Она просмотрела наброски: большинство следовало выбросить, но один показался ей неплохим. Она спрятала его в ящичек бюро, а остальные смяла. И правда, пустая трата времени.

Ребекка взглянула на часы и поняла, что уже шесть. Меньше чем через час начнут съезжаться гости. Она налила себе джина с лимоном и поднялась наверх принять ванну. Лежа в горячей воде и потягивая холодный джин, она наслаждалась покоем; в груди начинало приятно щекотать от предвкушения праздника. Ребекка заставила себя встать из воды и вытереться — конечно, хотелось бы понежиться подольше, но время не ждет. Красное платье висело на мягких плечиках на дверце гардероба. Она с сомнением окинула его взглядом, потом провела руками по своим бедрам. На вечеринку было приглашено несколько «менад». На этом настоял Майло. «Они каждую неделю честно являются в аудиторию и старательно слушают, как я несу всякую чушь», — сказал он. С этими конкретными менадами Ребекка была незнакома, но их предшественницы обычно были очень худыми и напоминали мальчишек-подростков. С четырнадцати лет про Ребекку никак нельзя было сказать ни того, ни другого.

Она присела на пуф перед своим туалетным столиком и посмотрелась в зеркало. С волосами, схваченными шарфом, без макияжа ее лицо казалось обнаженным и беззащитным. Пальцами она приподняла уголки глаз, проверяя, не становится ли кожа дряблой. Потом задрала подбородок и провела рукой по шее. И Ребекка, и ее сестра Мюриель опасались, что в старости их шеи станут такими, как у матери, — с жилами толщиной с корабельный канат и сморщенной кожей.

Настроение у Ребекки упало, и она сделала большой глоток джина. Завтра им с Мюриель предстоит визит к матери. Обычная ежемесячная процедура: темная гостиная в обветшавшем эдвардианском особняке, где они дожидались, пока мать оденется к выходу; ее неизбежные едкие замечания во время поездки на машине — неважно, кто из сестер был за рулем. Все это здорово отравляло им жизнь. У Ребекки с Мюриель было мало общего, тем не менее, они обе, каждая по-своему, разочаровали мать. Миссис Фейнлайт наверняка не одобрит выбор ресторана, а после ужина они вернутся в Абингдон, где их ждут напряженное молчание, тяжелые шаги старой служанки и чай, всегда неприятный на вкус, пускай и цейлонский. В какой-то момент миссис Фейнлайт непременно заметит: «Раз уж ни одна из моих дочерей не сподобилась подарить мне внука…» — комментарий, своей неизбежностью подчас вызывавший у Ребекки и Мюриель истерический смех, который следовало немедленно подавлять, и одновременно сильно их ранивший.

Упрекать в бездетности бедняжку Мюриель было слишком жестоко: она была на два года старше Ребекки и ее мечты о материнстве растаяли в 1916 году, когда во время битвы на Сомме погиб ее жених, Дэвид Рутерфорд. Тому поколению женщин, к которому относилась Мюриель, просто не хватило мужчин. С тех пор она влюбилась лишь однажды: в доктора Хьюза, который лечил девочек из ее школы. Доктор Хьюз был женат и, насколько знала Ребекка, понятия не имел о чувствах, которые Мюриель питала к нему. Ребекка виделась с ним лишь однажды: он оказался мужчиной за сорок, замкнутым, лысеющим, с красным лицом — она так и не поняла, что заставило сестру им увлечься. Как-то раз, переборщив с мартини, она рассказала Майло про Мюриель и доктора Хьюза, о чем немедленно пожалела. Майло смеялся до слез, и Ребекке, которая очень любила сестру, стало стыдно за то, что она выдала ее секрет. С тех пор она опасалась, что Майло не преминет использовать этот сюжет в одном из своих романов.

Они с Майло никогда не хотели детей. Хотя не совсем так — Майло не хотел детей, не питал к ним ни малейшего интереса, а она, в двадцать лет вступая в брак, была готова ради него на все: скажи он «Я хочу шестерых» — она и не подумала бы возражать. Ребекка была безумно влюблена, все, что он говорил, казалось ей единственно верным, и она стремилась любой ценой сохранить их взаимопонимание.

В принципе, это было правильное решение. Поначалу они были совсем бедными, и появление ребенка означало бы финансовую катастрофу; йотом, когда Майло стал знаменитым, в их жизни просто не осталось места для детей. Быть Майло и Ребеккой Райкрофтами, светской четой, которая вызывала у окружающих зависть и восхищение, оказалось весьма многотрудным занятием. Со временем они перестали заботиться о предохранении, но детей у них так и не появилось.

Однако в последнее время Ребекка иногда жалела, что не родила хотя бы одного ребенка. Ей хотелось иметь сына — светловолосого, умного и красивого, как Майло. Он мог унаследовать ее зеленые глаза, которые пленили Майло много лет назад на балу поклонников искусства в Челси. Пускай его звали бы Оскар или Арчи, он был бы самостоятельным и независимым и спокойно отправлялся в свою школу в начале полугодия, а на каникулы с радостью возвращался домой, к родителям.

Где же, наконец, Майло? Ребекка снова посмотрела на часы. Раздражение ее мешалось с ревностью. Она всегда начинала ревновать, если не знала, где он и что делает. В первые годы их брака, если Майло уделял, по ее мнению, слишком много внимания другой женщине, между ними случались громкие скандалы. Они осыпали друг друга проклятиями, били посуду — однажды она запустила в него масленкой, та попала в висок и оставила глубокую царапину, после чего Ребекка долго терзалась раскаянием. Тем не менее, в подобной силе чувств имелась своя прелесть, а их примирения в постели были такими страстными, что привязывали Майло к ней еще сильнее, чем ее ревность.

Однако все это осталось в прошлом; теперь их ссоры не приносили облегчения, оставляя после себя привкус горечи. Она боялась, что Майло уже не желает ее так страстно, как желал раньше. В первые годы после свадьбы он был готов на все ради нее. Летом он каждый день дарил ей алую розу: денег у них было в обрез и многие из этих роз, похоже, были украдены из чьих-то садов, а не куплены у флориста, однако она ценила красоту этого жеста.

С годами их жизнь изменилась. Успех Пряжи Пенелопы и последующих романов позволил им приобрести Милл-Хаус. Поначалу они вместе планировали, как будут его обустраивать, самостоятельно делали кое-какие работы. Одно из самых счастливых воспоминаний Ребекки было то, как они вдвоем красили полы и переклеивали обои.

Однако карьера Майло набирала обороты, и у него больше не было времени на дом — теперь Ребекка сама выбирала обои и вызывала сантехника, если где-то прорывало трубу. Милл-Хаус был окружен просторным садом, почти на треть акра, и все это были ее владения. Значительная часть жизни Майло теперь проходила без нее. Он ездил в Лондон на ланчи и вечеринки, куда она не была приглашена. О нем писали статьи, приглашали выступить на радио. Иногда Ребекке казалось, что между ними почти не осталось ничего общего.

Она знала, что со стороны им можно позавидовать. Однако четыре года назад у Майло случился роман с одной из студенток. Он порвал с ней сразу же, как только Ребекка узнала, клялся, что все это не имело значения, просто мимолетная интрижка: девчонка сама вешалась ему на шею, он слишком много выпил — ничего серьезного. Ничего серьезного. Его измена перевернула ее жизнь. Конфликт был болезненным, страшным, тяжелым. Целый месяц она не разговаривала с ним и еще долгое время боялась выпускать мужа из поля зрения. Ее уверенность в собственной власти над ним была поколеблена. Со временем заинтересованные взгляды и комплименты других мужчин помогли ей убедиться, что она по-прежнему хороша собой (только поклонение издалека, ни единого поцелуя, ведь она хотела одного Майло), однако у нее на сердце остался глубокий шрам. Второго такого потрясения она бы не вынесла. О разводе речь не шла, однако Ребекку потрясла мысль о том, что он может бросить ее. Она любила его, обожала, нуждалась в нем. Какая жизнь ждет ее без него? Она всегда знала, что не так умна, как Майло — и уж конечно совсем не знаменита, — и если со временем единственный козырь, которым она располагала, красота и сексуальный магнетизм, уплывет у нее из рук, как ей удержать его возле себя?

Они собрали свой брак по осколкам и стали жить дальше. Майло раскаивался, и постепенно Ребекка поверила в его искренность. Через шесть месяцев после того, как вскрылся факт его измены, они поехали в длинное путешествие по югу Франции, и там, среди покоя и солнечного света, заново обрели былую страсть. Внешне они оставались все теми же Райкрофтами — преуспевающими, влюбленными и счастливыми. Однако Ребекка чувствовала — что-то изменилось. Раскаяние Майло сменилось раздражением. Она внимательно за ним следила, хотя понимала, насколько его это злит. Ребекка ничего не могла с собой поделать.

Она постаралась сосредоточиться на макияже. В двадцать лет тональный крем и пудра ей были ни к чему, однако сейчас без них уже не обойтись. Она никогда не красила глаза — ее угольно-черные ресницы не нуждались в туши. Ребекка сняла с плечиков красное платье, натянула его через голову, разгладила на бедрах, поправила бретельку на плече. Потом подкрасила губы, развязала шарф, и густые темные волосы тяжелой волной упали ей на плечи.

Внизу громко хлопнула дверь. Послышался голос Майло:

— Есть кто дома? Дорогая, ты где?

«Где я? Отличный вопрос с учетом того, что через четверть часа начинается вечеринка», — разъяренная, подумала она.

Ребекка слышала, как муж поднимается наверх. Распахнулась дверь спальни — он стоял на пороге. При виде нее его глаза засверкали.

Она уже готова была спросить, где он пропадал так долго, но он опередил ее, воскликнув:

— Бог мой, ты потрясающе выглядишь!

— Правда? Тебе нравится?

— Я в восторге.

Все сомнения насчет платья были забыты. Он наклонился ее поцеловать, и она внезапно вздрогнула:

— Майло, ты совсем замерз!

— На улице страшный холод.

— И что ты там делал столько времени?

— Просто пошел пройтись. — Он улыбнулся, скаля зубы. — Нагулял волчий аппетит.

Холодными губами он потерся о ее шею. Она тихонько вздохнула — получилось нечто среднее между смешком и стоном наслаждения.

— Мое платье, — прошептала она, но он уже держал ее в объятиях. От него пахло зимой, морозной свежестью. Его руки проникли под платье, и Ребекка сладко застонала.

Они оба слышали, как в дверь позвонили, но Майло продолжал ее целовать, пока она не отстранилась.

— Дорогой…

— Черт, — прошипел он. — Наверняка это Чарли и Глен. Вечно приходят раньше времени.

Они обменялись понимающими взглядами и улыбнулись друг другу — Райкрофты, вдвоем против всего мира.

Чарли и Глен Мейсон всегда приходили первыми и уходили последними. Майло познакомился с Чарли во время войны. Они служили в одном полку, оказавшемся, к счастью, далеко от линии фронта во время кровавой бани при Пашендейле. За день до того как их полк должны были перебросить на фронт, Майло попал в автомобильную аварию. Раненого, его переправили в Англию, сначала в госпиталь, а затем в санаторий для выздоравливающих. С тех пор у него на лбу остался шрам. «Ранили на войне», — отвечал он на вопросы любопытных. Так что сидение в окопах и бои врукопашную достались одному Чарли. Порой Майло ему даже завидовал — правда, не слишком часто.

Ныне Чарли владел тремя гаражами, где торговал автомобилями, — два находились в Оксфорде, а третий в Лондоне. Хотя их пути разошлись, мужчины оставались друзьями. Чарли женился на Глен, а Майло, через несколько лет, на Ребекке — оба были шаферами на свадьбах. Майло всегда казалось, что в Глен Мейсон есть что-то мужское — ее имя, сокращенное от Гленис, ее коротко подстриженные светлые волосы, загорелое лицо и худое поджарое тело, без малейшего намека на бедра или грудь. Когда она надевала брюки или теннисные шорты (Глен великолепно играла в теннис), ее можно было принять за мальчишку-подростка. Майло частенько гадал, каково это — заняться любовью с Глен. Должно быть, неплохо, хотя и не так сладко, как с Ребеккой. Конечно же, он не делал Глен никаких авансов, поскольку не мог так обойтись с Чарли. Райкрофты и Мейсоны часто ужинали вместе. Предполагалось, что их жены тоже должны подружиться, однако Майло чувствовал, что между Ребеккой и Глен нет дружеской приязни: они были слишком разные и общались только ради поддержания отношений. Ребекка вообще не нуждалась в подругах.

Майло уже жалел, что пригласил Чарли выпить еще виски после того, как разъехались остальные гости. От виски у него разболелась голова. Кроме того, Майло встревожило одно замечание, сделанное Чарли во время их разговора. Чарли пригласил Майло и Ребекку на воскресный ланч в честь дня рождения их с Глен дочери, Маргарет.

— Судя по всему, нам придется пригласить и ее парня, — добавил он.

— Парня, — автоматически повторил Майло, прежде чем сумел взять себя в руки.

— Из него слова не вытянешь, — продолжал тем временем Чарли. — Будет сидеть и хлопать глазами, как напуганный кролик.

— Парень, — обомлевший, снова повторил Майло.

Чарли, бросив на него удивленный взгляд, напомнил, что Маргарет уже семнадцать и что Глен была всего на год ее старше, когда они поженились.

Кое-как Майло справился с собой и даже сумел к месту вставить несколько слов. Однако он был до глубины души потрясен тем, что у Маргарет Мейсон, которую он до сих пор считал маленькой девочкой, появился ухажер. Возможно, через год Чарли выдаст дочь замуж — господи боже, еще через год он может стать дедом! А ведь они с Чарли одного возраста! Все это могло бы произойти с ним, будь у них с Ребеккой дети. Через два года ему исполнится сорок. Тем не менее, он по-прежнему казался себе совсем молодым.

В половине первого ночи, стоя в ванной с зубной щеткой в руках, Майло благодарил Бога за то, что у них не было детей. Приход нового поколения донельзя наглядно демонстрировал быстротечность времени. Становясь отцом, мужчина быстрее старел — Майло знал, что выглядит моложе Чарли, виски которого уже начали седеть.

Майло сплюнул зубную пасту в раковину и прополоскал рот. Потом открыл холодную воду и тщательно умылся. Ребекке всегда нравилось заниматься любовью после вечеринки, и хотя, говоря откровенно, он предпочел бы сейчас остаться один и спокойно осмыслить все события прошедшего дня, Майло понимал, что делать этого не стоит. Ребекка явно нервничала, когда он разговаривал с Грейс Кинг, хотя, бог свидетель, у нее не было для этого никаких причин; у Грейс, которая на его лекциях всегда сидела в первом ряду, был раздражающий смех и передние зубы как у кролика.

Майло вернулся в спальню. Ребекка все еще была в красном платье; она сидела у туалетного столика и снимала косметику кольдкремом. Он прошел через комнату и положил руки ей на плечи. Она прижалась щекой к его руке, оставив на ней едва заметный след.

— Ты устала? — спросил он.

— Ммм… ужасно! Все прошло замечательно, правда?

— Одна из наших лучших вечеринок.

— В конце мне чуть было не пришлось силой выталкивать всех за дверь.

— Пускай дожидаются следующего раза.

Он расстегнул молнию у нее на спине. Она опустила руку с салфеткой, которой стирала крем, и прикрыла глаза. Это был тревожный момент: Майло волновался, сможет ли выказать достаточную заинтересованность, — он переутомился и много выпил, однако когда его руки стали ласкать мягкую нежную грудь, у него перед глазами возникла картина: девушка, катающаяся на коньках по льду зимнего пруда, — и он сразу же ощутил нарастающее возбуждение.

Далее последовало чудесное завершение удачного вечера. Ребекка всегда была страстной и чувственной любовницей. Пятнадцать минут спустя они лежали бок о бок на подушках, блаженствующие и удовлетворенные.

Когда дыхание Майло успокоилось, он повернулся к жене. Ее глаза были закрыты; он подумал, что Ребекка спит. Потихоньку он выбрался из постели и набросил халат.

Когда он открывал дверь, она вдруг спросила:

— Куда ты?

— У меня появилась одна идея для моей книги.

— Стихи?

— Нет, для романа.

— Чудно. — Она повернулась на подушке и снова закрыла глаза.

Майло спустился вниз. Он налил себе воды из-под крана; стоя на кухне, он вспоминал события прошедшего вечера. Майло поспорил с Годфри Уорбертоном, который утверждал, что английская нация вырождается из-за притока беженцев из Европы. Майло напомнил ему о многочисленных волнах разных народов, селившихся в Англии на протяжении столетий, но Годфри лишь окинул его мрачным взглядом и сказал: «Это все история, дорогой мой. Тут совсем другое дело». В вырождении Годфри обвинял, конечно же, евреев. Майло предпочел бы вообще не приглашать Годфри на их вечеринки — он был ярым шовинистом и отвратительным снобом, — но Уорбертон имел широкие связи в литературных кругах: он писал статьи в Слушателе и часто выступал на Би-би-си. Именно благодаря Годфри Уорбертону Майло стали приглашать на радио.

Майло захватил стакан с собой в кабинет и сел у стола. Весь вечер в глубине души он дожидался, когда ему представится возможность спокойно обдумать происшедшие события. Если бы можно было остановить время, заморозить как во льду одно мгновение, он выбрал бы тот момент, когда выглянул из-за деревьев и увидел девушку, в одиночестве катающуюся на коньках на пруду. При виде нее у него заныло в груди: он с неожиданной остротой ощутил, что в его жизни не хватает чего-то очень важного.

После того как они распрощались, она заскользила по льду к другому берегу пруда, осторожными шагами ступила на траву и пошла к скамейке, рядом с которой стояла пара ботиночек с меховой опушкой. Затолкав руки поглубже в карманы — к тому времени он совсем замерз, — Майло обогнул пруд и подошел к скамейке.

— Я часто бываю в Лондоне, — сказал он. — Может быть, вы согласитесь со мной что-нибудь выпить?

Она развязывала шнурки на коньках. Ее волосы упали вперед, закрывая лицо, так что он не видел его выражения.

Помолчав секунду, она ответила:

— Да. С удовольствием.

Он почувствовал прилив восторга.

— Как мне вас найти?

Она встала со скамьи и сунула коньки под мышку.

— О, это несложно. Вы читаете Вог, мистер Райкрофт?

— Боюсь, что нет.

— Значит, почитайте. — И она пошла прочь по заиндевевшей траве.

Майло смотрел ей вслед, пока девушка не скрылась из виду, потом свистнул Джулию и двинулся вверх по холму в сторону Милл-Хауса. Тесса Николсон была права: идти в темноте оказалось нелегко. Он подвернул ногу, провалившись в кроличью нору, потом запутался в колючих кустах. Его руки и ноги заледенели, он уже боялся обморожения. Перспектива заблудиться в темноте казалась вполне вероятной, поэтому Майло испытал огромное облегчение, заметив внизу, в долине, свет в окнах Милл-Хауса.

Девушка, катающаяся на коньках на пруду, стояла у него перед глазами весь этот вечер: ее танец, ее изменчивое, прекрасное лицо, ее погруженность в себя. Она выглядела такой очаровательной, такой живой. Несколько лет назад, путешествуя по западному побережью Шотландии, он наблюдал за тем, как орел парит над прибрежными утесами: Тесса Николсон напомнила ему об этом моменте.

Где-то в глубине сознания уже всплывали слова, складывались фразы, оттесняя воспоминания на задний план.

Майло взял десяток страниц рукописи, разорвал пополам и бросил в корзину. Потом отвинтил колпачок со своей перьевой ручки и начал писать.

Тесса гнала назад в Лондон на большой скорости, но все равно на три четверти часа опоздала на ужин с Падди Коллисоном. После ужина они решили выпить — тут к ним присоединились еще полдюжины друзей. Вместе они отправились в ночной клуб на Пикадилли.

В три часа утра разгоряченная Тесса выскользнула на улицу, чтобы выкурить сигарету. Многие девушки сочли бы излишним осложнением присутствие в одной компании двух, а то и трех своих бывших любовников, а также еще нескольких обожателей, однако Тесса не обращала внимания на такие пустяки. Она полагала, что ее возлюбленные чувствуют так же, как она сама: что любовь — это очаровательная забавная игра, которую нельзя воспринимать всерьез.

Отчасти именно поэтому она выбирала любовников, которые были старше нее. Реймонду Ливингтону, к примеру, было тридцать три — на пятнадцать лет больше, чем Тессе, — когда у них завязался роман. Она познакомилась с ним через несколько месяцев после того, как уехала из Вестдауна и поселилась в Лондоне. Именно тогда началась ее карьера манекенщицы.

Отношения Тессы и Рея продлились полгода. В то время Рей был еще женат на Диане, своей второй жене. Хотя Тесса знала, что многие осудили бы ее за интрижку с женатым мужчиной, ее совесть была чиста. Она никогда не пыталась соблазнять мужчин, которые были счастливы в браке. Собственно, она вообще никого не соблазняла. Она не видела себя в роли искусительницы — она была просто Тессой, которая, хотя и понимала, насколько привлекательна для мужчин, и наслаждалась их ухаживаниями, оставляла выбор за ними. С самого начала она предупреждала, что не ищет серьезных отношений. Ей совсем не хотелось связывать себя обязательствами. Она понимала, что близость с мужчиной означает определенный риск, старалась не забывать о предосторожностях, несколько раз опасалась, что забеременела, но, к счастью, тревога оказывалась ложной.

Рей был славный, очаровательный, поэтому, когда их роман закончился, они остались друзьями. Тессе нравилось, когда отношения кончались именно так: она не могла всерьез воспринимать то, что называла «сценами» — душераздирающие признания, клятвы, заверения в вечной любви, угрозы покончить с собой в случае разрыва. Она предпочитала оставаться с бывшими любовниками на дружеской ноге, считая это более цивилизованным. Она не хотела никому причинять боль или страдать самой. Расставание с Гвидо Дзанетти сильно ранило Тессу; то, что он не отвечал на ее письма из Англии, ранило ее еще больше. В этих письмах она изливала свою любовь к нему, однако по прошествии времени, не получив ни одной весточки в ответ, перестала писать и постепенно смогла трезво оценить их отношения. Старшему сыну Доменико Дзанетти никогда не разрешили бы жениться на дочери женщины, которая была любовницей его отца. Нет и еще раз нет.

Когда три с половиной года назад они спешно покидали Италию, Тессе не удалось даже как следует с ним попрощаться. В одночасье их роману был положен конец: мама сообщила, что Тесса с Фредди отправляются в Англию, в школу; одновременно Доменико отправил Гвидо в деловую поездку. Им пришлось прощаться в присутствии обеих семей.

Тесса быстро догадалась, что мама и Доменико, скорее всего, узнали об их любви. Мама услала их с Фредди в школу из-за Гвидо. В то последнее лето в Италии, поглощенные друг другом, они совсем забыли об осторожности. День за днем ими двигало одно-единственное желание: оказаться наедине друг с другом. Если им удавалось на пять минут укрыться от бдительных глаз своих матерей и дуэний, это было счастьем, полчаса — настоящим блаженством. Во время совместных пикников они старались ускользнуть от остальных, чтобы целовать и ласкать друг друга в тихих долинах, в тени античных развалин.

К тому времени астма у ее матери стала хронической, ей было тяжело дышать, поэтому Тесса предпочла не противиться. В любом случае, она не могла допустить, чтобы Фредди ехала в Англию одна. Она уезжала, опустошенная, словно ее вырвали с корнем из родной почвы, лишив всего, что было ей дорого. Она сразу же возненавидела школу, сентябрьскую сырость и осенние листья. К ней относились как к ребенку, с одноклассницами у нее не было ничего общего, и по ночам в спальне, которую она делила еще с пятью девочками, Тесса безмолвно плакала по Гвидо.

Потом был Лондон. Она продолжала тосковать по Гвидо; это стало одной из причин, по которым Тесса легла в постель с Реймондом Ливингтоном — она надеялась, что это поможет ей забыть. Были и другие причины — доброта Реймонда, его щедрость и жажда жизни. После Реймонда был Андре, с которым она познакомилась на съемках в Париже. Андре был богат, красив, остроумен. В Каннах у него была яхта, а в Ле-Мане гоночный автомобиль. Именно Андре подарил Тессе красный «MG» — на ее девятнадцатый день рождения. Оба они были достаточно известны, а Андре оказался женат, так что им приходилось скрываться. Их роман длился с перерывами около полутора лет.

Тесса прекрасно хранила секреты. Она ненавидела сплетни и никогда не обсуждала других людей у них за спиной. Она знала, что о ней болтают — ну и пусть, ей было все равно, — но сама она никогда не делилась подробностями своих интрижек ни с кем, даже с Фредди. То, что происходит между любовниками, это их личное дело. Она научилась избегать любых расспросов.

После расставания с Андре у нее были и другие. С Максом Фишером она познакомилась год назад. Макс был известным фотографом и до прихода к власти нацистов в 1933 жил в Берлине. Будучи евреем, он открыто высказывал свое недовольство новым режимом и в 1935 бежал из Германии, чтобы не оказаться в тюрьме. Макс быстро стал любимым фотографом Тессы. Он был умным, занятным, во многих смыслах идеальным любовником: внимательным, умелым, чуть отстраненным.

Однако вскоре она обнаружила, что на душе у него тяжелым камнем лежит меланхолия. Порой он слишком много пил — ничего, казалось бы, необычного, но Макс пил в одиночку, запираясь у себя в квартире и появляясь через несколько дней с бледным лицом и трясущимися руками. За его цинизмом скрывалось глубокое разочарование, которое Тессе было не превозмочь. В его глазах ей мерещилась тоска, недоступная ее пониманию, так что они остались друзьями и изредка занимались любовью — в память о старых добрых временах.

Через пару месяцев после разрыва с Максом, Тесса встретила Джулиана Лоренса. Несмотря на впечатляющую внешность и обожание, с которым он относился к ней, их связь, по мнению Тессы, была ужасной ошибкой. Он присылал ей роскошные подарки, которых не мог себе позволить, а она, зная об этом, отправляла их обратно. Слишком скоро он заговорил о помолвке, венчании, детях. Он даже не попытался понять, почему она отвергла его предложение, а их разговор превратился в поток взаимных обвинений. Слишком молодой и страстный, он устроил ей грандиозный скандал, и Тесса решила прекратить их отношения.

Мужчина вроде Джулиана Лоренса счел бы ее бессердечной тварью, если бы она озвучила настоящую причину — то, что карьера сейчас для нее важней любого мужчины, — но так оно и было. Тесса обожала свою работу и знала, что отлично справляется с ней. Она любила красивую одежду, понимала, насколько она важна для женщин, ведь одежда дает чувство уверенности в себе, позволяя идти по жизни собственным путем. Она умела продемонстрировать наряд во всей красе, светилась внутренним светом, который озарял ее фотоснимки и привлекал внимание зрителей. Больше всего в работе манекенщицы ей нравились путешествия: она уже три раза плавала на океанском лайнере в Нью-Йорк, по нескольку месяцев в году работала в Париже. В последний раз она летала туда на частном самолете, крошечном и легком как пушинка — поэтому при посадке в Ле-Бурже он несколько раз подпрыгнул на взлетной полосе.

Карьера Тессы пошла в гору сразу после подписания контракта с агентством. Она начала с работы манекенщицы в больших магазинах, потом стала участвовать в показах. Тесса работала для «Шанель», «Молино» и «Скиапарелли», а со временем увлеклась позированием для фотографов. Она продолжала работать на показах, но предпочитала фотосъемку, в которой могла проявить свое актерское мастерство. Ее фотографии печатались в лондонском, парижском и нью-йоркском Вог. Она ценила мастерство, с которым умелые и изобретательные фотографы — к ним относился, в том числе, Макс Фишер — показывали ее с новой, непривычной стороны.

Она вела роскошную, увлекательную и разнообразную жизнь. Тесса прекрасно зарабатывала: в прошлом году ее доход составил больше тысячи фунтов. Модельеры дарили ей чудесные платья, производители косметики посылали духи и помады. Она много тратила, мало откладывала, предпочитая жить одним днем. Ей неоднократно предлагали выйти замуж, но ни одно из предложений она не рассматривала всерьез. Зачем ей выходить замуж, когда у нее и так есть все, чего только можно желать, да еще и независимость в придачу. В браке нужно идти на жертвы и компромиссы — ни то, ни другое ее ничуть не привлекало. Она желала быть успешной, богатой и знаменитой, путешествовать и иметь много красивых нарядов; брак, по ее убеждению, положил бы этому конец. Мужья вечно командуют женами — она не раз это наблюдала. Тесса никому не позволила бы собой командовать.

Ее нынешнего любовника звали Падди Коллисон. Они познакомились на скачках в Ньюмаркете — Падди обожал скачки. Он был высоким, крепким, с рыжими волосами и внимательными карими глазами, с квадратной челюстью и суровым ртом. Большую часть жизни он провел за границей — управлял чайными плантациями в Индии, а потом в Кении. Благодаря колониальному прошлому он был бесстрашным и уверенным в себе.

Именно его бесстрашие в первую очередь привлекло Тессу — он обожал опасности, намеренно искал их. Именно Падди управлял тем самолетом, на котором она летала в Париж. Он любил скакать на лошадях, охотиться, ходить под парусом, плавать в море в шторм. Он не пасовал ни перед чем.

Тесса понимала, что в этом они с ним похожи. Она никогда не нервничала перед показом, даже если у других девушек тряслись коленки. Ей нравилось гонять на машине Андре по трассе в Ле-Мане, она получила огромное удовольствие от полета в Париж.

Тесса подняла глаза и посмотрела на звезды. Постоянно окруженная людьми, она наслаждалась мгновениями одиночества. Ей вспомнился пруд за школой Фредди: как она кружилась на льду в объятиях ночи, а небо над ней было усыпано звездной пылью.

Она подумала про Майло Райкрофта. Красивый мужчина с растрепанными светлыми волосами и задумчивым взглядом. «Когда я вас увидел, мне показалось, что я перенесся в дореволюционную Россию или в Вену начала века. На мгновение я даже принял вас за призрак». Забавное сравнение; и все же этот образ очаровал ее.

Тесса бросила сигарету на асфальт крошечного внутреннего дворика и затоптала подошвой туфли на высоком каблуке. Входя обратно в клуб, она подумала, увидятся ли они с Майло Райкрофтом когда-нибудь еще — пожалуй, ей бы этого хотелось.

Глава вторая

В порыве вдохновения Майло закончил свой роман Разбитая радуга всего за восемь недель. Он всегда лично отвозил рукописи издателю Роджеру Фодэю, и у них сложился собственный приятный ритуал: Майло приезжал на поезде из Оксфорда, к полудню оказывался в офисе Роджера на Голден-сквер и они шли на ланч в «Кафе Рояль» — поднимали по бокалу шампанского в честь передачи рукописи, за едой пили вино, а потом смаковали бренди.

Майло сказал Ребекке, что собирается заночевать в Лондоне. Он хотел проведать приятеля, который выздоравливал после операции, и навести кое-какие справки в Британском музее.

И то, и другое было правдой. Однако раз за разом у него в голове, подобно пузырькам, поднимающимся на поверхность воды, возникала мысль о Тессе Николсон. Он не делал попыток разыскать ее после той встречи на пруду. На следующий день, мучаясь от похмелья и приступа меланхолии, которая нередко нападала на него после вечеринок, он решил, что не должен с ней встречаться. Пусть эпизод на замерзшем пруду останется у него в памяти как ускользающий миг недостижимого совершенства. В их знакомстве была поэтичность, которую ему не хотелось разрушать, — пытаться продлить это совершенство было все равно что испортить удачную стихотворную строфу многочисленными переработками. Кроме того, узнай об этом Ребекка — даже если бы между ними ничего не произошло, — последствия могли быть катастрофическими. Майло до сих пор вздрагивал, вспоминая, в какую ярость она пришла, когда открылась его интрижка с Аннетт Лайл. Ребекка отличалась крутым нравом и прощала с трудом. Разъяренная, она отпугивала его; он привык, что она им восхищается, и тяжело переносил ее холодную отстраненность. То была сильная женщина, и в своем унижении она напоминала поверженную львицу — не в силах смотреть на нее, Майло отводил глаза. Со времен Аннетт он научился осторожности. Однако это не значит, что он хорошо себя вел.

«Вы читаете Вог, мистер Райкрофт?» — спросила Тесса Николсон. В свою следующую поездку в Оксфорд он купил свежий номер журнала. На обложке была ее фотография; в подписи было сказано, что мисс Николсон манекенщица и фотомодель. На портрете она сидела за столиком в кафе; изящное запястье украшали тяжелые золотые браслеты с эмалью. Она выглядела потрясающе красивой и очень холодной, даже надменной.

В следующие недели Майло писал с бешеной скоростью, выходя из кабинета только чтобы перекусить, съездить раз в неделю в Оксфорд на лекцию или прогуляться по холмам, чтобы освежить голову. Иногда он доходил до пруда, но мисс Николсон там ни разу не появилась. С течением времени его первоначальная решимость ослабела, и он начал понимать, что решение не встречаться с ней было просто отсрочкой, но совсем не концом. Подспудно он заключил с самим собой нечто вроде соглашения: надо дописать книгу и тогда, в качестве поощрения, можно будет ей позвонить. Завершив последнюю главу, он испытал такое облегчение, что звонок показался ему вполне заслуженной наградой.

За ланчем Майло и Роджер Фодэй обсуждали литературные новости, ухудшение политической ситуации и приближающийся отпуск — Роджер собирался ехать удить лосося на реке Спей. В конце восхитительной трапезы они пожали друг другу руки, и Роджер отправился обратно в офис. Майло зашел в телефонную будку и попросил оператора соединить его с номером Тессы Николсон. Он подождал, пока установилось соединение, потом служанка взяла трубку. Майло представился. Ему пришлось еще подождать — приглушенные телефонной линией, до него доносились обрывки разговора, музыка и смех. Запертый в будке, Майло гадал, вспомнит ли мисс Николсон их короткую встречу на пруду.

В трубке затрещало — ее подняли снова. Тесса Николсон сказала:

— Мистер Райкрофт, я-то думала, вы меня забыли. — Она говорила низким голосом, с насмешливой интонацией. Майло почувствовал, как у него по спине побежали мурашки.

— Разве вас можно забыть? — ответил он. — Как поживаете, мисс Николсон?

— Прекрасно. А вы? Все еще выходите побродить в темноте?

Он усмехнулся.

— Вообще-то я только что закончил роман. Сегодня передал его издателю.

— Примите мои поздравления. Это означает, что вы сейчас в Лондоне?

— Да, верно. — Внезапно у Майло пересохло во рту. — Я вспомнил, что вы согласились выпить со мной — у вас найдется время?

Последовала пауза; сердце его готово было выскочить из груди. Потом она сказала:

— Что ж, почему бы нет. Где мы встретимся?

Майло предложил «Савой». Это было не то место, где он мог натолкнуться на своих друзей. Люди, с которыми он водил знакомство, предпочитали «Кафе Рояль» и пабы в Блумсбери или Фицровии. В «Савой», по их мнению, ходили исключительно чтобы показать себя — там собирались напыщенные аристократы и пустоголовые актриски. Майло, питавший тайную склонность к лоску и блеску, на самом деле любил «Американский бар».

На такси он доехал до Стрэнда, заказал себе коктейль и стал ждать. Ожидание оказалось долгим. От былого эмоционального подъема не осталось и следа за те полтора часа, которые он просидел в одиночестве, потягивая мартини и гадая, собирается ли мисс Николсон присоединиться к нему. Судя по номеру телефона, она жила в Хайбери — сколько времени может занять поездка оттуда до Стрэнда на такси? Что если она передумала? Или ей поступило более интересное предложение?

И вот, наконец, она пришла. На ней было зеленое с белым вечернее платье и зеленый жакет, светлые волосы стянуты в узел и забраны под зеленую шляпку. Она выглядела потрясающе — у Майло просто дух захватило. Дожидаясь ее, он опасался разочароваться, ведь волшебство их первой встречи заключалось в лунном свете на замерзшем пруду. Однако когда он поднялся из-за столика, чтобы поприветствовать ее, от его усталости и опасений не осталось следа: он чувствовал себя великолепно и сознавал, что все мужчины в баре ему завидуют.

Правда, дальше все пошло наперекосяк. Казалось, она знакома со всеми посетителями бара. То и дело кто-то подходил к их столику, восклицая «Тесса, дорогая!» или «Как поживаешь?», и наклонялся, чтобы поцеловать ее в щеку. Поначалу он был зачарован, наблюдая, как Тесса Николсон общается со знакомыми, как каждому уделяет одинаково щедрую долю своей энергии и обаяния, ничуть не раздражаясь, с той же приветливостью, однако вскоре почувствовал себя одним из толпы — за этим чувством сразу последовали усталость и головная боль. В шесть вечера у Тессы была назначена встреча; Майло отказался от своих планов заночевать в городе и поехал домой, в Милл-Хаус. Сидя в купе поезда, он мучился от головной боли и мерзкого привкуса во рту, и пока за окном проплывали лондонские пригороды, униженно признавался сам себе, что надеялся — пускай это и было глупо — на особое отношение с ее стороны.

И все-таки в последний момент перед расставанием он получил от Тессы утешительный приз.

— Я устраиваю вечеринку, — сказала она. — В честь моего дня рождения. Двадцать шестого, в клубе «400». Если получится, Майло, обязательно загляните.

— Это новые портьеры? — спросила миссис Фейнлайт. — Мне казалось, в этой комнате были синие.

— Я заказала их к весне, мама, — ответила Ребекка. — Тебе не кажется, что они смотрятся веселее?

— У тебя, должно быть, денег куры не клюют — заказывать новые портьеры только потому, что пришла весна! К тому же я никогда не любила желтый цвет. — Миссис Фейнлайт вернулась к своей бараньей отбивной.

Было двадцать первое марта; Ребекка, Майло и Мюриель праздновали день рождения миссис Фейнлайт. После ланча мать должна была открыть подарки, потом Ребекка подаст чай с тортом, а вечером Мюриель отвезет мать домой. Ребекка как-то попыталась пригласить Мейсонов в надежде, что вечер пройдет веселее, однако он превратился в полную катастрофу: миссис Фейнлайт невзлюбила Глен и вела себя с ней откровенно грубо.

Майло сказал:

— Кому-нибудь добавить вина?

— Я никогда не пью вина за ланчем, — отозвалась миссис Фейнлайт.

Майло подлил вина Ребекке.

— Мюриель?

— Да, пожалуйста.

Миссис Фейнлайт сказала:

— Я прекрасно помню молодого Томми Маккинтайра. Образованный юноша, из хорошей семьи. Пьянство его погубило.

— Не думаю, что мы закончим свои дни, валяясь в канаве, — ответила Ребекка.

— Ребекка, что за выражения! Постыдись! — Миссис Фейнлайт с упреком посмотрела на Майло, словно это была его вина.

— Надо же, — быстро вступила Мюриель, — какая прекрасная погода выдалась на твой день рождения, да, мама?

— Погода? — Миссис Фейнлайт посмотрела в окно. На улице было солнечно и ясно. Кое-где уже расцветали первые нарциссы.

Мюриель настаивала:

— Наконец-то пришла весна. Когда светит солнце, чувствуешь себя гораздо лучше.

— Я бы чувствовала себя лучше, будь у меня внуки. Не хочется веселиться, когда знаешь, что твой род умирает.

Мюриель вытащила из рукава носовой платок и громко высморкалась. Беседа прервалась, все четверо сидели в молчании.

Первой пришла в себя Мюриель.

— Джоанна Мур заразилась ветрянкой, это точно, — сказала она. — Утром у нее появилась сыпь и поднялась температура.

— Надо же, — заметила Ребекка, — какая неприятность.

— Родители никогда не сообщают нам правду — просто присылают справку и все, а это ни о чем не говорит.

— Какую справку?

— Справку о карантине. Джоанна сказала, что ее брат приехал на пасхальные каникулы больной ветрянкой. Родители не должны были отправлять ее назад в школу. Хотя, конечно, миссис Мур Джоанне не мать. Помните, я рассказывала, что первая миссис Мур сбежала с каким-то певцом из бара?

— Мюриель! — одернула дочь миссис Фейнлайт.

— Ничего страшного, мама, все и так знают. Об этом писали во всех газетах.

Мюриель была ужасной сплетницей. Ребекка старалась поменьше делиться с сестрой подробностями своей личной жизни. Она ни слова не сказала Мюриель о романе Майло с Аннетт Лайл. Вспомнив об этом, Ребекка перевела взгляд на мужа. Было ясно, что он потерял нить разговора. Он с ее матерью никогда не ладил, и Ребекка могла бы списать тень озабоченности на его лице на счет обычной скуки, если бы он не выглядел настолько отсутствующим. Это выражение она замечала не в первый раз за последние несколько недель, и у нее уже закрадывались смутные подозрения.

Мюриель продолжала говорить.

— Сейчас они отдыхают на юге Франции…

— Кто?

— Родители Джоанны, конечно.

— О, понятно, — протянула Ребекка.

— Очень жаль, что она заболела прямо перед турниром. Джоанна — одна из наших лучших нападающих.

— Надо же!

— У Анны на этой неделе мало шансов, однако у Виктории есть сильные игроки. — Четыре отделения школы Вестдаун носили имена английских королев. — Пожалуй, придется взять в команду Имоджен Кастерс, хоть она и слабовата. Слава богу, Фредди Николсон в отличной форме — свидетельством тому прошлый матч.

Майло вздернул голову:

— Николсон?

— Да, Фредди Николсон, — повторила Мюриель и саркастическим тоном добавила: — Я и не знала, Майло, что ты интересуешься лакроссом.

— Но это же мальчик! Я не знал, что мальчики играют в лакросс.

Мюриель засмеялась.

— О нет, ничего подобного! Надо же, какое забавное совпадение. Фредди — девочка. Ее зовут Фредерика, но мы обычно называем ее Фредди. А вообще, изначально лакросс был мужской игрой. Ее придумали индейцы, и хотя с тех пор правила сильно изменились…

Мюриель продолжила свой монолог о происхождении лакросса. Майло не отрываясь смотрел на нее, но тут поймал настороженный взгляд Ребекки, изобразил на лице свою самую очаровательную улыбку и сказал:

— Никогда не разбирался в спорте. Думаю, это не для меня. — Потом он вылил остатки вина из графина себе в бокал и выпил. Чуть поспешно — отметила про себя Ребекка.

После ланча, когда Майло удалился к себе в кабинет, а мать прилегла отдохнуть, Ребекка с Мюриель вышли в сад.

— Как твоя простуда? — поинтересовалась Ребекка.

— Ничего особенного. Уже проходит. Я подумывала взять отгул, но… — Мюриель пожала плечами.

Не такая высокая и стройная, как Ребекка, Мюриель была одета в твидовый костюм темно-желтого цвета; из-под жакета выглядывал вязаный коричневый жилет. Она никогда не пользовалась помадой или пудрой, а волосы ей стригла та же девушка, которая приходила в школу раз в месяц, чтобы подстричь учениц. У нее были серо-голубые глаза и гладкая кожа. Ребекка считала, что сестра уделяет недостаточно внимания свой внешности, и как-то раз даже предложила поехать вместе с ней в Лондон и купить ей одежду, но Мюриель ответила, что ненавидит ходить по магазинам и не желает тратить полдня на то, чтобы толкаться в «Селфридже».

Ребекка заметила, что нос у Мюриель покраснел и начал шелушиться. Она выглядела усталой.

— В любом случае, я рада, что ты приехала, — сказала Ребекка и обняла сестру. — Как прошла неделя?

— Вообще-то, не очень. Вчера я поругалась с мисс Лоусон.

Мисс Лоусон, заместительница директрисы, была моложе Мюриель и поступила на работу в школу год назад.

— Что случилось?

Мюриель рассказала. Она планировала отправить несколько стульев из комнаты старших девочек на ремонт — их следовало заново обить, — но мисс Лоусон отменила ее распоряжение, якобы с целью сэкономить деньги. Ребекка поняла, что недовольство сестры было вызвано ревностью: мисс Лоусон распоряжалась в школе, которую Мюриель считала своим домом.

Чтобы немного поднять ей настроение, Ребекка спросила про доктора Хьюза.

— Он должен был прийти сегодня утром, но я уже уехала, — ответила Мюриель. — Мы вызвали его к Джоанне.

— Какая жалость.

— Но мы немного поговорили по телефону. Дебора снова плохо себя чувствует. Возможно, доктору придется уйти из хора.

«Бедняжка Мюриель», — подумала Ребекка. Ее роман, если его вообще можно было так назвать, держался на еженедельных репетициях церковного хора (у Мюриель было красивое контральто, а доктор Хьюз пел басом) да на редких чаепитиях в квартире Мюриель, когда доктора вызывали к заболевшей ученице. Как, должно быть, обидно довольствоваться такими жалкими крохами.

Сестры воспитывались в суровых условиях: хотя их семья не была совсем бедной, экономность считалась добродетелью и всячески насаждалась. Они ели простую пищу, а их большой мрачный дом почти не отапливался. Ребекке и Мюриель приходилось ходить пешком по три мили до школы и обратно, каждый день, в любую погоду. Они должны были хорошо учиться; за плохие оценки их строго наказывали. «Испытания укрепляют характер», — утверждали мистер и миссис Фейнлайт. Хотя их отец был равнодушен к религии, он отправил дочерей в англиканскую школу. Первые недели в школе для обеих были полны неловкости и унижений — их форма, пошитая недорогой деревенской портнихой, отличалась от формы других девочек; их высмеивали за то, что они не знали наизусть «Отче наш». Постепенно они научились приспосабливаться — Ребекка, которая всегда была хорошенькой, даже стала популярной, — однако всегда помнили, что отличаются от других.

В двадцать лет Ребекка поступила в художественный колледж. Через два года на балу поклонников искусства в Челси она познакомилась с Майло. Еще через год они поженились. Отец девочек скончался в 1927; после этого миссис Фейнлайт продала их большой особняк и купила дом поменьше в Абингдоне. Поначалу Ребекка надеялась, что переезд, в результате которого мать оказалась ближе к дочерям, поможет ей немного смягчиться. Этого не произошло — угодить матери было по-прежнему сложно. Ребекка и Мюриель привыкли к резким переменам ее настроения. Если она была раздражена и сердита, то всегда находила, на кого сердиться и раздражаться. Однако они не теряли надежды, что со временем мать изменится. Все это было очень тяжело.

Они дошли до речки, которая текла в дальнем углу сада. Ребекка оглянулась на окно кабинета Майло. Муж разговаривал по телефону — она была в этом уверена. Кому он звонил?

— Моника пригласила меня приехать к ней в Клиторп на каникулы, — сказала Мюриель. — Я не хотела ехать, потому что билеты на поезд стоят недешево, но, похоже, несколько дней отпуска мне не помешают. Морской воздух очень полезен, правда, и вообще…

Ребекка увидела, что Майло кладет трубку. «После ланча он прямо-таки кинулся в свой кабинет, — подумала она. — Значит, он торопился позвонить? И что такого Мюриель сказала за столом, когда он внезапно обратил на нее внимание? Она говорила про лакросс, про девочку из своего класса, кажется, Фредди Николсон. Майло ошибся, решив, что она говорит о мальчике. Похоже, беспокоиться не о чем. Он просто перепутал имена».

Но тревога не отступала. Пока Мюриель рассказывала про Клиторп и домик Моники, Ребекка раз за разом прокручивала у себя в голове их разговор за столом. Навряд ли у Майло роман с этой девчонкой, Фредди Николсон. Она еще школьница, да и вкус у него совсем другой. К тому же он решил, что речь идет о мальчике, значит, они даже не встречались. «Если только, — промелькнуло у нее в голове, — он не допустил эту ошибку специально…»

Когда Мюриель упомянула о Фредди Николсон, Ребекка как раз смотрела на Майло. На лице у него не было недоумения, нет. Он был потрясен, теперь она это поняла. Майло встревожился.

Клуб «400» находился на Лестер-сквер, рядом с театром Альгамбра. Майло спустился по лестнице в подвал и сдал пальто гардеробщику.

Один из его друзей как-то заметил, что, входя в «400», чувствуешь себя так, будто возвратился в материнское лоно. Друг был психотерапевтом-фрейдистом, но Майло понял, что он имеет в виду. Стены клуба были обиты темно-красным шелком, ковры и занавеси тоже были красные. Помещение освещали только свечи на столах и небольшие лампочки на пюпитрах музыкантов.

Тесса Николсон тоже была в красном. Майло встал у стены, наблюдая за тем, как она танцует. Ее платье было глубокого малинового цвета с лиловатым оттенком («Как лучший кларет», — подумал он), а на шее сверкало ожерелье с крупными алыми камнями. Ее партнер был высокий, мускулистый, рыжеволосый; когда фокстрот подошел к концу, он наклонился и поцеловал Тессу. Поцелуй длился, пока она не отстранилась.

Майло пошел к ней, обходя столики.

— С днем рождения, Тесса, — сказал он. — Поздравляю!

Майло взял ее за руку и прикоснулся к ней губами.

— Майло, до чего старомодно! — Она улыбалась. — Я ужасно рада вас видеть. Потанцуете со мной?

Оркестр заиграл «День и ночь». Пары выходили на площадку для танцев.

Он спросил:

— Все это ваши друзья, Тесса?

— Да, большинство из них.

— Вы довольны вечеринкой?

Она сморщила носик.

— Не очень. Падди в плохом настроении.

— Падди?

— Падди Коллисон. — Взглядом она указала на столик, где сидел рыжеволосый мужчина с сигаретой в зубах.

— Падди работает в «Липтоне», — объяснила Тесса. — Начальство распорядилось, чтобы он остался в Лондоне и не ехал в Кению. Он страшно зол. До этого мы вместе обедали, у одного знакомого, и он вел себя со всеми очень грубо.

В глазах Тессы, переливавшихся изумрудными, янтарными и золотистыми искрами, плескался смех.

— Там были в основном разные умники из Кембриджа. У одного были длинные волосы, а другой красовался в галстуке-бабочке. Падди таких ненавидит. Он гордится своей мужественностью.

Майло гадал, является ли Падди Коллисон ее любовником. Пока они танцевали, он всем телом ощущал движения ее мышц и связок под тонким шелком платья.

Он сказал:

— Подозреваю, что у нас с вами есть общие знакомые.

— Кто же?

— Мюриель Фейнлайт.

Тесса широко раскрыла глаза.

— Мисс Фейнлайт? Вы с ней знакомы?

— Мюриель — моя родственница.

— Ну надо же, — снова рассмеялась она. — Какое совпадение!

— Вообще-то, это не совпадение. В тот вечер, когда мы повстречались на пруду, вы навещали сестру, не так ли?

— Ну да. Мы с Фредди ездили выпить чаю. Я не смогла удержаться и попросила у нее коньки.

— Я очень рад, что вы не удержались, иначе мы бы никогда не познакомились.

— Мне очень нравится мисс Фейнлайт. Она такая славная и ужасно практичная.

Майло, который за все годы знакомства с Мюриель не заметил в ней ничего славного, сказал:

— Во время войны она была медсестрой. Вы это знали?

— Нет, не знала. Наверняка работа у нее спорилась. — Тесса бросила на него пристальный взгляд. — А что? Вы с ней не ладите?

— Мюриель может быть довольно бесцеремонной.

— Бесцеремонной! О, Майло… — Улыбаясь, Тесса посмотрела прямо ему в глаза. — Это значит, что мисс Фейнлайт не поддается вашим чарам?

— По-моему, она меня не одобряет.

— Не стоит думать, что женщина вас не одобряет, только потому, что она не влюбилась в вас с первого взгляда.

Он улыбнулся ей в ответ.

— Пожалуй, вы правы.

— Даже если она вас и правда чуть-чуть не одобряет, что здесь такого?

— Я люблю, когда меня любят, а вы?

— О, конечно, очень неприятно, когда ты кому-то не нравишься. Но я не ищу всеобщего одобрения.

Танец подошел к концу, они похлопали музыкантам. Падди Коллисон поднялся со стула. Оркестр заиграл «Давайте любить», и Коллисон, бросив «Идем», бесцеремонно потянул Тессу за руку, уводя за собой в центр площадки.

Майло пришел в ярость. Ему хотелось врезать этому здоровяку, но Коллисон был выше и крупней его, так что стычка могла окончиться унизительным поражением. Лавируя между столиками, он прошел на другой конец зала, встал у стены и закурил сигарету. Тесса танцевала: ее платье развевалось, на шее сверкало ожерелье. Она улыбалась; очевидно, ее ничуть не смутило грубое обращение этого Коллисона. Майло наблюдал за ней со стороны, и желание мешалось в его душе с ревностью и острой неприязнью к ее партнеру.

Он вспомнил о том, что она только что сказала. Фредерика Николсон была сестрой Тессы, значит, как он и подозревал, существовала, пусть и призрачная, но связь между Тессой и Ребеккой, грозившая ему бедой. Боже, как он испугался, когда посреди того проклятого ланча Мюриель упомянула фамилию Николсон.

Тесса все еще танцевала с Коллисоном. Майло посмотрел на часы, потом затушил сигарету в пепельнице и вышел из зала. Он уже протягивал гардеробщику свой номерок, когда голос у него за спиной произнес:

— Вы что же, уже уходите?

Майло обернулся и оказался лицом к лицу с Тессой.

— Последний поезд уходит через полчаса, — ответил он. Однако было что-то в ее глазах — какая-то открытость, ожидание, — что заставило его добавить: — Хотя я всегда могу переночевать в своем клубе.

— Прекрасно. — Она расстегнула крошечную золотую сумочку и протянула гардеробщику номерок.

— Что вы делаете?

— Я подумала, что мы с вами можем прогуляться.

— Это было бы чудесно. Но как же ваша вечеринка?

Тесса пожала плечами.

— Она мне надоела.

— Вы не можете уйти с собственного праздника.

— Вы так думаете?

Смеясь, он кивнул головой:

— Действительно, почему бы нет. А что же Коллисон?

Еще одно пожатие плеч, только на этот раз она вдобавок тихонько фыркнула, что должно было означать, — торжествуя, подумал Майло, — что-то вроде «Падди подождет».

Гардеробщик передал им пальто: ее атласное, персикового цвета, со складками на плечах и его черное шерстяное. Поднимаясь по ступенькам, Майло сказал:

— Я хотел его ударить.

— Жаль, что не ударили. Это бы здорово оживило вечер.

Они окунулись в ночную прохладу, и Тесса взяла его под руку.

— Хотя, наверное, оно и к лучшему. Боюсь, для вас стычка могла плохо кончиться. Падди в юности был чемпионом по боксу.

С неба сыпал мелкий дождь; Майло раскрыл зонт у них над головами.

— Куда бы вам хотелось пойти? — спросил он.

— Куда угодно. Я люблю ночной Лондон, а вы?

Они пошли по Чаринг-Кросс-роуд. Такси остановилось у края тротуара, и в него нырнули мужчина в смокинге и девушка в облаке нежно-зеленого тюля. Нищая, в обносках и дырявом пальто, спала у дверей подъезда; Майло бросил монетку в надтреснутую кружку, стоявшую рядом с ней.

Поворачивая на Шафтсбери-авеню, он сказал:

— Мне нравится Сохо, но вы, возможно, предпочли бы пойти куда-то еще. Если хотите, можем взять такси и поехать в «Савой».

— Я часто хожу в Сохо по магазинам, — ответила Тесса. — И еще здесь чудесные итальянские рестораны.

— Ночью тут все по-другому.

— Обожаю ночь.

Они свернули на Ромилли-стрит. Ярко освещенный театральный квартал закончился; дальше шли тихие улицы, погруженные в темноту, загадочную, даже зловещую. Хотя Майло прекрасно ориентировался в Сохо днем, ночью сеть узких улочек показалась ему совсем незнакомой. В небольшой витрине на полках выстроились разноцветные китайские вазы, керамические драконы выдыхали огонь из выпученных животов. Парочка, держась за руки, нырнула в арку, эхо донесло оттуда тихий звук — то ли смех, то ли стон. С верхних этажей плыли рыдания саксофона.

Когда они проходили по Грик-стрит, им попалась дюжина моряков, громко переговаривавшихся на каком-то восточноевропейском языке, кажется, польском. Майло увлек Тессу в темноту подъезда; горланящие пьяные матросы прошли мимо. Аромат ее духов смешивался с запахом дождя, она была совсем близко — в свете уличных фонарей он мог рассмотреть каждый миллиметр ее кожи.

Он наклонился и прижался губами к ее губам. Она обвила его руками за шею, и они поцеловались. Под персиковым пальто его руки гладили ее бедра, он чувствовал тепло ее кожи и плавные очертания стройного тела.

Она поежилась.

— Вы замерзли, — сказал он. — Надо идти.

После поцелуя дрожь пробежала у него по спине. Он обнял ее за талию, и они двинулись вперед по безлюдной улице. Мокрая мостовая сверкала, словно черный шелк. Тесса прижалась к нему сильнее, и удовольствие, которое он испытал, когда она положила голову ему на плечо, было настолько сильным, что ему захотелось идти с ней рядом вечно.

Они зашли в ночное кафе на Сохо-сквер. Войдя в помещение, Тесса чуть вздрогнула, как будто ее ослепил яркий свет. За полудюжиной столиков сидела горстка людей. Майло принес им по чашке чаю, а потом сел рядом с Тессой.

— У меня есть для вас подарок, — сказал он.

— Майло! Как здорово! — Она радостно улыбнулась.

Он достал из кармана пальто плотный конверт и протянул ей.

— С днем рождения, Тесса!

Она открыла конверт и вытащила оттуда сложенную пополам пачку бумаг. Потом прочла заголовок на титульном листе.

— Голоса зимы, Майло Райкрофт. Это ваше, Майло? Просто чудесно!

— Рукопись моего стихотворного сборника. Даже не знаю, не слишком ли самонадеянно с моей стороны вот так всучить ее вам. Что если вы ненавидите стихи?

— Ну что вы, вовсе нет.

— А может, вам мои не понравятся. В таком случае можете использовать их для растопки или просто бросить в мусорную корзину. Решайте сами.

— Я очень тронута. — Под столом она сжала его руку в своей.

— Вы будете первой, кто их прочтет. Даже мой издатель пока не видел рукопись. Это мое новое начинание. До этого я писал только романы.

— А я, Майло? Еще одно новое начинание?

— Что вы имеете в виду?

Ее лицо стало серьезным.

— Вы ведь женаты, не так ли?

— Да. — Пристыженный и смущенный, Майло опустил голову. — Я должен был вам сказать, — пробормотал он. — Просто не нашел подходящего момента. Простите. Мне жаль вас разочаровывать.

— Дорогой, я вовсе не разочарована. Видите ли, я купила вашу книгу.

Не в силах удержаться, он спросил:

— Какую?

— Далекие и темные холмы. Из-за Тосканы. Я там выросла.

— Правда? Удивительно. Когда я писал роман, мы провели там лето. Мне понравилась Италия. Я хотел остаться в Тоскане, но Ребекка воспротивилась — она хотела домой.

— На обложке было написано, что вы женаты. Правда, я бы и так догадалась.

— Почему?

— Вы выглядите женатым, Майло.

Удивленный, он издал недоверчивый смешок.

— Что вы имеете в виду?

— Видно, что за вами ухаживают. У холостяков вечно обтрепанные манжеты и грязные воротнички.

— Серьезно?

— Ну, если только они не богачи, у которых есть лакей.

— Боюсь, у меня нет лакея. — Он вздохнул с облегчением, так как опасная тема была пройдена.

— Мне очень понравилась ваша книга. Такая красивая — просто волшебная!

— Благодарю. Вы родились в Италии, Тесса?

— Близ Сиены. Мы много раз переезжали. Мой отец надеялся добиться успеха. Он был художником, правда, совсем неизвестным, хотя и неплохим. К сожалению, он много пил и отличался дурным нравом. Думаю, он разругался с большинством меценатов и владельцев галерей. Одно время мы жили на юге Франции, среди холмов. Запах лаванды всегда напоминает мне о том доме. Потом переехали в Англию — отец рассчитывал на наследство одного родственника. Мне запомнилось, что все время шел дождь и было очень холодно. Наш коттедж стоял на берегу реки. Мы с Фредди там играли — она постоянно падала в воду, а я ее вытаскивала.

Он слушал рассказ Тессы, понимая, что влюбляется в нее. Овал ее лица, жест, которым она отбрасывала назад длинные волосы цвета меда, были для него словно капканы; время от времени они прикасались друг к другу, например, когда он брал со стола чашку или она вытаскивала зажигалку из золотистой сумочки. Как-то раз, когда он путешествовал по Сицилии, там случилось землетрясение — близость Тессы напомнила ему те ощущения: как будто мир утратил равновесие и нарушился нормальный, привычный ход вещей.

— А потом? — спросил он.

— После смерти отца мы вернулись во Флоренцию. Когда мне было семнадцать, наша мать отправила нас с Фредди в Англию, в школу.

— Вам там понравилось? Вы были счастливы?

— Поначалу нет. — Опустив голову, она помешивала свой чай. — Дело в том, что в Италии остался один человек, который был мне очень дорог, и я по нему скучала.

«Очень дорог», — про себя повторила она. Она любила Гвидо Дзанетти. Ей понадобилось немало лет, чтобы его простить.

Она спросила у Майло про его семью.

— Мой отец умер спустя полгода после того, как вышел на пенсию, — ответил он. — Его жизнь всегда казалась мне чертовски скучной. Он работал в местном совете. Ничего важного или интересного, просто заполнял бланки. Каждое лето мы ездили на один и тот же курорт, останавливались в одном и том же гостевом домике. Раз в год отец покупал новую шляпу, раз в пять лет — пальто. При такой зарплате он не мог позволить себе автомобиль, поэтому я запомнил его на велосипеде, в брюках, прихваченных зажимами. Ужасно тоскливая картина.

— Бедный Майло!

— Нет, бедный отец. Мне-то удалось вырваться. После его смерти я поступил в Оксфорд. Мать прожила еще шесть лет. Она застала выход Пенелопы, видела мой успех. Она была за меня очень рада.

— И гордилась вами, я уверена.

— Да, и гордилась.

— Должно быть, ее вам очень не хватает.

На самом деле он вовсе не тосковал по матери, потому что с ранней молодости ее восторги по поводу сыновних достижений — стипендии, Оксфорда, выхода книги — его смущали и раздражали, тем не менее Майло ответил:

— О да, конечно. — Потом добавил: — То, чего вам хочется в восемнадцать лет или в двадцать два, не обязательно будет устраивать вас в тридцать восемь. Мы редко осознаем важность решений, которые принимаем в молодости.

Внезапно он почувствовал себя ужасно несчастным. В последнее время ему редко удавалось позабыть о том глубинном недовольстве, которое преследовало его повсюду, словно рой навязчивых мошек с ядовитыми жалами.

— Для меня всегда было важно, — сказала Тесса, — оставаться свободной. Обязательства, ответственность — это не для меня. Моя мать попала в ловушку. Брак был для нее как капкан.

— Вы считаете брак капканом?

— Для женщины да. Для женщины брак все равно что рабство. Для мужчины — не знаю.

Он сказал:

— Мне брак всегда казался приключением.

— А на самом деле?

— Поначалу так и было. Нам с Ребеккой казалось, что мы идем совершенно новым путем. Мы хотели, чтобы наш брак был лучше, чем у наших родителей. Мы словно отправлялись в удивительное путешествие, рука об руку.

— У вас есть дети?

— Мы не хотели детей. Они лишили бы нас свободы. Я всегда считал, что именно дети, а не брак, накладывают на нас ограничения.

— Женщина может сохранять неудачный брак ради детей. В браке есть какое-то собственничество, власть над другим человеком — вот что мне в нем не нравится. И я видела слишком много несчастливых браков — не только у моих родителей, но и здесь, в Лондоне. Многие пары живут вместе ради денег или ради соблюдения приличий, потому что боятся развода. Это не любовь, Майло, это просто взаимное соглашение, и весьма прискорбное. По-моему, брак убивает любовь.

А что же он? Оставался ли он с Ребеккой из-за любви или по привычке? В последние дни она была ужасно беспокойной. Все вокруг должно было быть идеальным. Дом, сад — иногда ему казалось, что она вот-вот сочтет его лишним мусором и выметет из дому метлой. Когда все так изменилось? Когда она превратилась из влюбленной, чарующе соблазнительной девушки, которую он полюбил, в женщину, которая сердилась из-за криво лежащей подушки или грязных следов на полу в холле? «После Пенелопы, — подумал он, — но до Аннетт». Где-то в промежутке, в те годы, когда к нему пришла известность и они добились определенного положения в обществе.

— Извините, Майло. — Тесса с сочувствием посмотрела на него, потом накрыла его руку своей. — Я не хотела вас расстраивать.

— Я вовсе не расстроен. По-моему, я сейчас счастлив как никогда.

Она глянула в окно.

— Дождь перестал. Может быть, пойдем?

Они вышли из кафе. Майло предложил взять такси, но Тесса предпочла пройтись.

— А как же любовь? — спросил он, когда они шли по Чаринг-Кросс-роуд. — Тоже ловушка?

— О нет! — Их пальцы переплелись. — Любовь — это самое важное в мире. Только нельзя загонять ее в рамки. Тогда она искажается и в конце концов умирает. Любовь длится, пока она длится, вот что я думаю. А когда она кончается, надо просто уйти.

Что если он продолжал цепляться за свою любовь, хотя она давно умерла? Что если именно в этом крылась причина его неудовлетворенности? На улицах не было ни души, лишь изредка мимо проезжали одинокие автомобили. Майло казалось, что громадный город опустел специально, чтобы они могли идти, разговаривать и целоваться без помех.

— Я никому не хочу причинять боль, — сказала Тесса.

— Нет, конечно нет.

— Вы должны поступать так, как считаете нужным. И я тоже.

Она закусила нижнюю губу; в этот момент Тесса выглядела совсем юной. У Майло внутри поднималась волна восторга, он чувствовал, что стоит на пороге чего-то восхитительного, каких-то глобальных перемен. Он взял ее руку, поднес к лицу и прижался щекой к ее ладони.

Они дошли до набережной и остановились полюбоваться рекой. Потом Тесса взглянула на часы.

— Как поздно! Мой день рождения закончился.

— Он вам понравился?

— Это был один из лучших. — Стоя с ним лицом к лицу, она забралась руками ему под пальто и прошептала: — Вам пора ехать домой.

— Я не хочу. К тому же, последний поезд уже ушел. Думаю, пути назад нет. — Он провел указательным пальцем по ее лицу.

— Тогда в клуб…

— Я не это имел в виду. — Он поцеловал ее. — То, что сейчас происходит, для меня очень важно. А для вас, Тесса?

— О да. — Тихий вздох.

— Иногда я удивляюсь тому, насколько мы связаны условностями. Почему я не могу разговаривать с тем, кто мне нравится, вместе проводить время…

— Разговаривать… проводить время… Это все, чего вы хотите?

— Если это все, что вы можете предложить, я удовлетворюсь этим, и с радостью. Однако я хочу большего, Тесса, и вы это знаете.

Он погрузил руки в ее волосы и снова стал целовать. Он думал, что об этих вещах можно говорить бесконечно, однако это не ослабит желания прикасаться, обнимать, сливаться с другим человеком, теряться в нем… Через прикосновения они познавали друг друга, проникали в самую суть. Рядом текла река, неутомимая и вечная, и они целовались на ее берегу.

Так все началось.

Она ушла с вечеринки с Майло Райкрофтом, чтобы досадить Падди, однако потом какое-то слово, жест, поцелуй, и в ней вспыхнуло желание — искра, из которой разгорелся костер. Ей нравилось его лицо, очертания верхней губы и то, как его глаза, льдистого светло-серого цвета, которые так легко становились непроницаемыми и холодными, оживали при виде нее. Она была очарована его умом, проницательным и оригинальным, способным рождать волшебство.

Он покорил ее с их первой встречи на пруду, когда появился из леса, сотканный изо льда и тьмы. В нем была способность подмечать все необычное, талант сплетать сказку из шороха коньков по льду, из движения юбки в танце. «Когда я вас увидел, мне показалось, что я перенесся в дореволюционную Россию или в Вену начала века. На мгновение я даже принял вас за призрак». Он писал картины словами, как Макс улавливал их объективом своей камеры, и эти картины очаровывали ее.

Она не собиралась в него влюбляться. Думала, они будут просто любовниками. Он будет навещать ее ранним утром, в самые глухие часы. Она будет осторожна, не позволит чувствам взять над собой верх. Он женат, так было сказано на суперобложке его книги: «Майло Райкрофт женат, живет в Оксфордшире». Шесть слов — достаточное предупреждение. Они будут заниматься любовью, скажем, один-два раза в месяц, когда Майло будет наезжать в Лондон, а потом он будет возвращаться к своей красавице жене. Миссис Райкрофт наверняка очень красива, потому что Майло любит окружать себя красивыми вещами. Ручка «Монблан», плащ от «Барберри», очаровательная жена, которую он выбрал много лет назад, когда еще не знал скуки. Случайные любовники — от нее он будет возвращаться к Ребекке, и ничьи чувства не будут задеты.

Она уговаривала себя, пытаясь избавиться от легких угрызений совести. «Если не я, то другая. Пусть лучше я, потому что я не хочу завладеть им. Я просто одолжу его на время, ничего больше». «Ничего больше» — со временем Тесса, вспоминая эти свои размышления, начала понимать, какой бездушной, какой жестокой она была. Ей нужна была глазурь на пироге — возня с тестом доставалась его жене. Вряд ли она смирилась бы с этим, окажись сама на месте Ребекки Райкрофт.

У них появлялись свои ритуалы и привычки. Встречи в Британском музее, прибежище тайных любовников, где они бродили, взявшись за руки, а потом расходясь в разные стороны, между монументальными каменными лапами, раскопанными в пустыне, и саркофагами египетских фараонов. Кофе и ужины в тихих кафе на маленьких улочках, куда не заглядывали их знакомые. Звонки из телефонных будок или его кабинета в Оксфорде, беседы, которые длились по многу часов, потому что ни один из них был не в силах первым повесить трубку. Они занимались любовью на весенних лугах Оксфордшира, опьяненные ароматом цветов. Роман, которому Тесса собиралась уделять всего несколько часов, постепенно захватил всю ее жизнь.

— Я помню жаркие крошечные комнаты в жарких крошечных итальянских городах, — рассказывала она как-то раз, когда они с Майло лежали в постели в ее квартире. — Мои родители всегда ругались по вечерам. Мама укладывала нас с Фредди спать и шла вниз, кормить отца ужином — тут-то все и начиналось. Он говорил ей разные обидные вещи. Иногда я различала отдельные слова, иногда только тон. Мама старалась его урезонить, но от этого отец — сейчас я это понимаю — только сильнее злился. Он начинал кричать, обзывать ее. Мама плакала. Потом он бил посуду — тарелки, стаканы, все, что попадалось под руку. Я не могу сказать, поднимал ли он на нее руку: однажды я спустилась вниз, потому что думала, что отец ударил маму, но она крикнула, чтобы я возвращалась в спальню. Я долго жалела, что послушалась ее.

— Бедняжка, — сказал он.

Она свернулась клубочком в его объятиях.

— Моя мать сбежала с моим отцом, и семья отказалась от нее. У нее было двое маленьких детей и никаких собственных денег. Я никогда не повторю ее ошибку. Никогда не буду ни от кого зависеть. Единственный брак, который я видела с близкого расстояния, был постоянной войной, а не дружеским союзом. Отец практически разрушил жизнь моей матери и уж точно разрушил свою. Люди думают, что дети забывают подобные вещи, но это не так.

Пытаясь избежать чужих ошибок, порой перестаешь замечать, как совершаешь свои собственные. Она давно должна была положить этому конец. Надо было написать ему записку, позвонить, начать флиртовать с другим мужчиной у него на виду. Пускай бы он ее возненавидел. Надо было сказать ему в лицо, что между ними все кончено. Ничего этого Тесса не сделала, потому что к тому времени влюбилась в Майло.

Потом на нее навалилась усталость — а ведь она никогда раньше не уставала, считая недостаток сна и необходимость рано вставать всего лишь небольшими неудобствами. Несколько недель ее мутило, однако она списывала это на перекусы на ходу, в неподходящее время. «Скорее всего, — думала она, — все дело в переутомлении после многочисленных весенних показов».

До чего глупо! Впервые она подумала о том, что может быть беременна, во время одной вечеринки в загородном доме в Хертфордшире. Тесса сидела в спальне, которую превратили в женскую гардеробную, перед зеркалом и поправляла макияж. Какая-то девушка прилегла на кровать и заговорила с подругой: «Я постоянно чувствую себя усталой, да еще эта тошнота по утрам. Я и не думала, что выносить ребенка так трудно». Тесса уставилась на свое отражение в зеркале: кусочки головоломки сложились в законченную картину.

Подруга, манекенщица по имени Стелла Бишоп, нацарапала на листке имя и адрес доктора Помроя. «Конечно, он просто мясник, — добавила Стелла, — но что поделаешь…» Она пожала плечами.

Доктор Помрой был в черном пиджаке; на выпирающем животе торчали пуговицы серого полосатого жилета. Он тянул гласные на аристократический манер, отвисшая нижняя губа и чемберленовские усы скрывали черные пятна на передних зубах. Он надел резиновые перчатки, осмотрел Тессу и сообщил, что она на четырнадцатой-пятнадцатой неделе беременности. Надо было обратиться к нему раньше; она сама виновата, что оказалась в таком положении. Конечно же, мужа у нее нет? Он может помочь, но это будет стоить пятьдесят фунтов. Откладывать нельзя. Она должна позвонить по этому номеру и секретарша сообщит ей, когда прийти в клинику. Все это он говорил, пока Тесса лежала на холодной кожаной кушетке, распластанная, как лягушка, с ногами в разные стороны.

Следующие несколько дней Тесса постоянно вспоминала доктора Помроя, касание рук в перчатках, пока он осматривал ее. Она мало чего боялась, но больницы всегда отталкивали и пугали ее. На нее напало нечто вроде паралича. Возможно, если она не будет об этом думать, все как-нибудь уладится.

Через несколько дней после консультации Тесса уехала в Париж. Она пробыла там около недели. По возвращении в Лондон она, лежа на кровати, заметила, что ее гладкий живот чуть заметно округлился. Она потеряла листок, на котором доктор Помрой записал телефон клиники. Еще через пару недель, утром, в постели, Тесса ощутила внутри какую-то щекотку. Она положила ладонь на живот и подумала: «Если ты девочка, я назову тебя Кристина».

Бездействие все решило за нее, хотя Тесса понимала, что ведет себя трусливо и глупо. Ребенок наверняка был зачат в первые головокружительные недели ее романа с Майло Райкрофтом. Скорее всего, она забыла надеть ту штуку — так она называла свой колпачок. Наверное, это случилось тем вечером, когда она приехала в Оксфорд и они занимались любовью у реки. А может, у нее в квартире; она могла решить, что надела колпачок, а сама забыла о нем.

Тесса решила, что должна сообщить Майло. И тут же поняла, что боится.

Глава третья

Вечером последнего дня летнего семестра Фредди села в Оксфорде на лондонский поезд. Она заверила мисс Фейнлайт, что сестра встретит ее на вокзале Паддингтон, но когда Тессы на платформе не оказалось, Фредди ничуть не удивилась и одна поехала к ней домой в душном вагоне метро.

По линии Хаммерсмит-Сити она доехала до Мургейта, потом пересела на северную железную дорогу. Всю дорогу до Хайбери, где жила Тесса, Фредди сидела со своим чемоданчиком на коленях, наслаждаясь перестуком колес под полом вагона, обычной одеждой вместо школьной формы и предвкушением шести недель каникул.

Фредди любила Лондон. Ее покоряла его солидность, деловитость; казалось, за суровыми серыми фасадами кипит интересная, захватывающая жизнь. Ей нравился контраст между ее лондонской и школьной жизнью. В школе каждый день был расписан, каждому занятию отводилось определенное время. В Лондоне жизнь текла непредсказуемо, часто поворачивая в совершенно неожиданном направлении. В школе Фредди была совсем не такой, как в Лондоне; она следила за тем, чтобы две ее жизни никогда не пересекались.

Сойдя с поезда, Фредди пешком прошла по Хайбери-плейс и добралась, наконец, до красного кирпичного многоэтажного дома, в котором находилась квартира Тессы. Портье открыл перед ней дверь, поздоровался и предложил помочь донести чемодан. Фредди с улыбкой отказалась — нет, спасибо, он совсем не тяжелый, — и портье вызвал для нее лифт.

На втором этаже Фредди отперла дверь и вошла в квартиру. Она сразу же поняла, что Тессы нет дома — ее присутствие всегда ощущалось, как будто от него вибрировал воздух. Она поставила чемодан на пол в холле и огляделась. Квартира сверкала чистотой, значит, утром здесь побывала уборщица. Ее комната была такой же, какой Фредди ее оставила, уезжая в школу в начале семестра. Нанимая эту квартиру, Тесса пообещала, что никого не будет впускать в комнату сестры.

Порывшись на кухне, Фредди обнаружила хлеб и банку клубничного джема и приготовила себе сандвич. Тесса почти ничего не ела, перекусывая в течение дня крекерами, парой виноградин или кусочком сыра, однако в кладовой у нее всегда имелся запас пищи для друзей — слава богу! Талия Тессы равнялась восемнадцати дюймам. У Фредди талия была всего на дюйм больше. «Неплохо, — думала она, — с учетом того, что я ем все, что попадается под руку». За последние несколько месяцев Фредди здорово выросла и порой гадала, в каких именно частях тела отложился у нее пудинг из нутряного сала, которым их кормили в школе.

Стараясь не капать вареньем на белый ковролин, Фредди обошла квартиру, внимательно осматривая ее. На стенах гостиной появилось несколько новых фотографий — на них была Тесса в элегантных вечерних нарядах и немыслимых шляпах. На одном из снимков она стояла посреди пруда, на другом была снята в черно-белом наряде, рядом с живой зеброй. В правом нижнем углу фотографии с зеброй Фредди заметила подпись: «Прекрасной Тессе, на память от Макса Фишера». На каминной полке были расставлены разноцветные открытки, которые Фредди по очереди перевернула и прочла послания. «Париж без тебя совсем не тот», «Жуткое место, постоянно льет дождь, отель переполнен», и еще, загадочное: «Я наконец-то нашел шахматную доску».

Спальня Тессы была просторной, с эркером, выходящим на улицу, вдоль которой были посажены платаны. Фредди бросилась на громадную двуспальную кровать с изголовьем в форме морской раковины и с наслаждением вздохнула. Большую часть своей жизни она проводила, вожделея о вещах, пока ей недоступных: вкусной еде, красивых нарядах, шампанском, сигаретах, прогулках в спортивной машине. Были у нее и другие желания, которые она не могла выразить словами, однако порой строка в песне или отрывок из романа напоминали ей о них.

Фредди заметила на туалетном столике небольшой сверток и соскользнула с кровати. Рядом со свертком, прижатая золотой пудреницей, лежала пятифунтовая купюра и сложенная пополам записка с ее именем сверху. Развернув листок, Фредди прочла: «Дорогая, ты не могла бы отвезти это вместо меня?» «„Это“ очевидно обозначало сверток», — догадалась Фредди. «Оставляю тебе деньги на такси. Обязательно отдай его Джулиану лично». Последние два слова были несколько раз подчеркнуты. «Потом приезжай выпить с нами чаю в „Ритце“. Жду не дождусь, — снова подчеркнуто, — когда мы с тобой увидимся».

На свертке был написан адрес Джулиана Лоренса. Когда Фредди его потрясла, внутри что-то негромко звякнуло.

Открыв платяной шкаф Тессы, Фредди оглядела длинную череду вешалок. Тесса не станет возражать — она всегда разрешала сестре брать свою одежду. Фредди остановилась на приталенном платье с жакетиком из черного сатина, отделанном белой шелковой лентой. Она сбросила свой сарафанчик в желтую и белую полоску, оставшись в темно-синих трусиках, белом лифчике и нижней рубашке, потом надела черное платье, шелковые чулки и итальянские туфли на высоких каблуках. Присев к туалетному столику, Фредди посмотрелась в зеркало. Стрижка «боб», прямые темные волосы зачесаны на одну сторону. Темно-карие глаза, чистая светлая кожа. Она припудрилась, накрасила губы. Еще раз внимательно изучила свое отражение. У нее была манера, задумавшись, хмурить лоб и выпячивать нижнюю челюсть; именно это она делала сейчас. Фредди перестала хмуриться, слегка надула губки, взмахнула ресницами. Так гораздо лучше. От школьницы не осталось и следа; она выглядела более взрослой, утонченной. Была ли она хорошенькой? «Пожалуй, да», — подумала Фредди.

Она сунула сверток и пятифунтовую купюру в лаковую сумочку, взяла зонт, поскольку на улице шел дождь, и вышла из квартиры. Внизу портье остановил для нее такси и назвал водителю адрес в Кенсингтоне, написанный на свертке.

Фредди попросила водителя подождать, пока она передаст посылку. Куст пышно цветущей будлеи с лиловыми кистями, мокрыми от дождя, занимал весь крошечный дворик перед входом. На двери было четыре звонка; Фредди нажала на тот, рядом с которым была табличка «Лоренс».

Дверь распахнулась. Джулиан Лоренс был молодой, черноволосый, красивый, со слегка заспанным лицом. На нем были серые брюки, белая рубашка без галстука; темные волосы стояли дыбом.

— Я Фредерика Николсон, — представилась Фредди. — Мы встречались как-то раз, в чайном зале «Фортнума и Мейсона».

Она протянула ему сверток.

— Тесса просила передать вам это.

Помрачнев, Джулиан сорвал коричневую бумагу и вытащил из свертка жемчужное ожерелье.

— Черт, — яростно прошипел он. — Я его не возьму. Вот, Держите и отвезите обратно.

Он бросил ожерелье Фредди, но она сделала шаг назад.

— Вы должны забрать его, мистер Лоренс. Так хочет Тесса.

Широко размахнувшись, он швырнул ожерелье и скомканную бумагу прямо в куст будлеи. Потом сел на ступеньки, сжал голову руками и застонал.

— Как она может так со мной поступать? Вы знаете, где она сейчас? Я уже несколько дней пытаюсь с ней повидаться.

— Я еду в «Ритц», мы должны с ней там встретиться.

— Это ваше такси?

Фредди кивнула. Джулиан Лоренс вскочил со ступеньки.

— Отлично, — бросил он. — Я еду с вами. Не двигайтесь с места, я вернусь через секунду.

Он бросился назад в дом и вернулся пару минут спустя в пиджаке и с галстуком в руках.

— Но жемчуг… — пробормотала Фредди, когда он спускался по лестнице.

— К черту жемчуг. — Он распахнул дверцу такси, и они поехали, оставив ожерелье висеть, переливаясь дождевыми каплями, на ветке будлеи.

По дороге до Мейфэра Джулиан непрерывно говорил о Тессе. Как и где они познакомились, как он за ней ухаживал, о ее жестокости и ее красоте. Фредди собралась было ему объяснить, что Тесса вовсе не жестокая, что она демонстрирует миру только одну свою сторону, никому не открываясь до конца, однако это было личное дело Тессы, к тому же, слушая Джулиана, она поняла, что ее слова на него не подействуют. Поэтому она стала расспрашивать его о семье, потом о работе и узнала, что он родился в Кенте и работал личным секретарем крупного промышленника, а в свободное время учился управлять самолетом.

— Это удивительное ощущение, — сказал он, и лицо его осветилось. В свою очередь он спросил, чем занимается она, и был очень удивлен, узнав, что Фредди еще школьница.

— Бог мой, неужели? Я-то думал, что вам как минимум двадцать.

Фредди была польщена.

В «Ритце» Фредди и Джулиана проводили к столику Тессы. «Мисс Николсон запаздывает, — сообщил им официант, — но некоторые из ее друзей уже собрались». За столиком сидело двое мужчин и девушка. Мужчин Фредди знала: один из них был Реймонд Ливингтон, а второй — испанский поэт по имени Антонио, бежавший из родной страны после начала гражданской войны. Она вежливо поздоровалась.

— Здравствуй, девочка, дорогая! Наконец-то вырвалась из темницы, да? — Реймонд поднялся из-за стола и заключил ее в объятия. — Ты чудесно выглядишь, Фредди.

Реймонд был высокий, широкоплечий, мускулистый, с румяным лицом и первой сединой на висках. Целуя Фредди, он усами пощекотал ей щеку. Реймонд торговал недвижимостью — это он нашел для Тессы ее квартиру в Хайбери. Он был неизменно жизнерадостным, за исключением, разве что, моментов, когда рассказывал о своих женах. Их было две, обе бывшие; первую звали Гарриет, а вторую Диана.

Реймонд познакомил Фредди и Джулиана с девушкой; ее звали Би. Би, миниатюрная, темноволосая, была танцовщицей. Фредди подумала, что ее лицо могло бы показаться некрасивым, но не казалось таким благодаря ее живости и уму.

— Где же Тесса? — спросил Джулиан.

— Очевидно, опаздывает. — Реймонд пододвинул Фредди едва начатое блюдо с сандвичами. — Угощайся. Шампанского?

— С удовольствием. — Двадцатого июля, всего через несколько дней, ей исполнится семнадцать, так что Тесса вряд ли стала бы возражать.

Фредди ела сандвичи, пила шампанское и болтала с Реймондом о его работе; Антонио флиртовал с Би, а Джулиан Лоренс мрачным голодным взглядом уставился на двери отеля. Реймонд заказал еще сандвичей и пирожных и вторую бутылку шампанского, чтобы отпраздновать с Фредди конец учебного года. Шампанское было вкуснейшее; Фредди уже представляла себе, что будет такой же богатой, как Тесса, и станет каждый день пить шампанское вместо вечернего чая.

— Ну и как жизнь у вас в школе? — поинтересовался Реймонд.

— Как всегда. Именно это мне и нравится — там ничего не меняется. — Фредди посмотрела на часы. — Сейчас у нас как раз закончились бы вечерние уроки, и мы бы пошли есть хлеб с маргарином в буфетной общежития.

Реймонд ухмыльнулся.

— Хлеб с маргарином! В мое время в школе хлеб поливали растопленным жиром. Попробуй пирожное, Фредди. — Выражение его лица внезапно изменилось. — Господи боже, Диана!

Вторая жена Реймонда, в изумрудно-зеленом жакете и юбке, шла по чайному залу к ним навстречу. В ее взгляде Фредди заметила угрозу. Диана присела рядом с Реймондом, и они стали раздраженно переговариваться о чем-то шепотом, поэтому Фредди предпочла послушать пианиста, который как раз заиграл «Слушай музыку и танцуй», и наблюдать за женщиной за соседним столиком — у нее на коленях сидел крошечный мопс, и она кормила его кусочками сандвичей.

Через пару минут Диана удалилась, и Реймонд вытер пот со лба. Потом он улыбнулся и сказал: «А вот и наша девочка, наконец-то», — и, подняв голову, Фредди увидела, что к ним идет Тесса.

На ней было белое платье и болеро. Светлые волосы, разделенные пробором, были собраны над ушами в конусы, напомнившие Фредди рожки для мороженого. Голову украшала крошечная белая шляпка, сдвинутая на сторону, с большой орхидеей.

— Дорогие мои! — воскликнула она, ослепительно улыбаясь. — Простите, что опоздала.

В ее голосе не было ни грамма раскаяния; Тесса всегда опаздывала и ничуть не считала себя виноватой.

Джулиан поднялся из-за столика со словами: «Тесса, нам надо поговорить», — и Тесса посмотрела на Фредди, едва заметно вздернув брови, — это было одновременно и приветствие, и знак взаимопонимания. Джулиан стал размахивать руками и выкрикивать что-то вроде «Я не могу этого больше выносить» и «Ты не понимаешь, что делаешь со мной, Тесса», однако постепенно Тессе удалось его успокоить; она держала его за руки и примирительно улыбалась. Фредди наблюдала за ними, в очередной раз поражаясь тому, как Тесса управляется со своими запутанными сердечными делами.

Снова чай и сандвичи; Тесса пожевала ломтик огурца. Полтора часа спустя сестры вернулись назад в квартиру, чтобы переодеться в вечерние наряды. В такси Фредди рассказывала Тессе про теннисный турнир и годовые экзамены, а Тесса поведала про свою недавнюю поездку в Нью-Йорк. Добравшись до дома, они, продолжая болтать, по очереди приняли ванну. Когда Фредди чистила зубы, Тесса стала очень смешно пародировать демонстрацию одежды одной привередливой клиентке в «Селфридже», по очереди изображая то себя, то ее. Фредди так хохотала, что ей пришлось зажать рот ладонью, чтобы не забрызгать ванную зубной пастой.

Однако временами по лицу Тессы пробегала тень озабоченности, усталости, какой-то отстраненности. Фредди показалось, что за полтора месяца, прошедших с их последней встречи, что-то изменилось — она не стала спрашивать, потому что знала: если Тесса и расскажет, что ее беспокоит, то только тогда, когда сама захочет. Или не расскажет вовсе. Выспрашивать, вытягивать что-то из нее клещами не имело смысла.

Ни один из вечерних нарядов Фредди на нее больше не налезал, поэтому Тесса одолжила сестре восхитительное платье — пена тюля цвета крепкого кофе поверх сливочного шелкового чехла. Платье Тессы было бронзовым. Они заново припудрились, подкрасили губы и надели вечерние шляпки, а потом вышли из квартиры.

В тот вечер в «Мирабель» они ужинали вдесятером: к компании из «Ритца» присоединился Падди Коллисон и его друг по имени Десмонд Фицджеральд. Десмонд привел с собой двух своих младших сестер: обе были светловолосые, как и он сам. В середине ужина пришел фотограф Макс Фишер — сухой, поджарый, с темными волосами и худым выразительным лицом.

Джулиан Лоренс разъяренно воскликнул: «Макс!» — и так резко вскочил из-за стола, что уронил свой стул.

Официант бросился к их столу, чтобы его поднять. Джулиан трагическим жестом бросил на пол салфетку, подошел к Максу и прошипел:

— Какого черта ты тут делаешь?

— Пришел поужинать с друзьями, только и всего. Ты имеешь что-то против?

Джулиан уже заносил кулак, но Тесса мягко окликнула его: «Джулс!» — он уронил руку, прошептал: «Идите вы все к черту!» — и выбежал из ресторана.

— Бог мой, юный влюбленный, до чего душещипательная картина, — пробормотал Реймонд.

Макс обошел вокруг стола, здороваясь со всеми, целуя женщинам руки — Тессе достался самый долгий поцелуй — и обмениваясь рукопожатиями с мужчинами. Добравшись до Фредди, он сказал: «Моя дражайшая мисс Николсон, я очарован» — и склонился к ее руке. Когда Макс поднял голову, Фредди увидела искорки смеха в его прищуренных черных глазах.

— Сестры Николсон, обедающие в «Мирабель», — сказал он. — Звучит как название картины Сарджента, не правда ли?

Фредди вспомнила фотографии в квартире Тессы.

— Почему вы решили снять Тессу с зеброй, Макс?

— Потому что я сюрреалист, а сюрреалисты любят подобные вещи. — Он присел рядом с ней, на стул Джулиана Лоренса.

Следующие полчаса Макс рассказывал Фредди о сложностях, которые возникали у него на съемках с участием зебры и питона. Потом они обсудили пьесы, которые шли в Вест-Энде.

— Сплошная пошлость и банальщина, не стоящие того, чтобы тратить на них два часа собственной жизни, — пренебрежительно отозвался о них Макс. — Я пришлю вам билеты на спектакль, который один мой приятель поставил в пабе в Уайтчепеле. Обязательно сходите.

После того, как они допили свой кофе, Тесса сказала:

— Не знаю как вы, а я хочу танцевать.

Они взяли свои плащи и зонтики и вышли на улицу. Швейцар остановил для них такси. Сидя на заднем сиденье вместе с Би и Максом, Фредди смотрела в окно. Стемнело; в каплях дождя на стекле огни Пикадилли дробились и сверкали, словно бриллианты. Полдюжины девушек в плащах и туфлях на высоких каблуках бежали к автобусу, готовому вот-вот раствориться в ночи.

Ночной клуб находился на Шафтсбери-авеню. Плащи с каплями дождя были развешены в гардеробе, макияж на лицах девушек подвергся тщательной проверке. Музыка — хрипловатый зов трубы и серебристое арпеджо фортепьяно — приглашала их внутрь. Стены клуба были черными, глянцевыми, с потолка свешивалась гигантская люстра с позолоченными рожками. На столиках горели свечи, пюпитры музыкантов подсвечивались лампочками.

Когда Тесса вошла в зал, все повернули головы и посмотрели на нее; то была ее свита, подумала Фредди, а Тесса — их королева.

В полутьме плыл жалобный голос саксофона, мелькало платье из шелка цвета бронзы, и серебристо звенел смех Тессы, отплясывавшей квикстеп.

— Мне ужасно хочется стать старше, — ближе к утру сказала Максу Фредди. — Хочется быть частью этого всего, а не наблюдать со стороны. — Она не знала, что имеет в виду под «этим всем» — окружение Тессы, Лондон, возможно, взрослую жизнь. Кажется, она была чуть-чуть пьяна.

Позднее она танцевала с Антонио: ее движения были плавными, как течение воды, а шаги попадали точно в такт. Всем телом она впитывала музыку — чувственную, вдохновенную. Когда танец закончился, Антонио одарил ее хулиганской улыбкой, а потом наклонился и поцеловал. Усами он царапнул ее верхнюю губу; Фредди подумала о том, сколько всего с ней случилось — шампанское, первый поцелуй — за один только вечер.

Пришло время разъезжаться по домам. Дождь перестал. Первые лучи рассвета блестели на мокрых мостовых; по тротуару катил свою тележку молочник. Пока они ехали в такси по тихим улицам, в голове у Фредди мелькали картинки прошлой ночи: певец в ночном клубе, обхвативший стойку микрофона, нищий у входа в магазин, жемчужное ожерелье на ветке будлеи. Интересно, подумала она, там ли оно до сих пор.

Такси остановилось у подъезда дома Тессы. В лифте они, позевывая, обменялись усталыми улыбками и с удовольствием сбросили туфли, постанывая «Мои ноги!».

Тесса отперла дверь квартиры.

— Ты хорошо провела время, дорогая?

— Восхитительно! — Фредди снова зевнула.

— Хочешь чего-нибудь? Какао… горячего молока?

— Нет, спасибо.

— Тогда отправляйся в кровать.

— А ты?

Тесса вытащила из пачки сигарету, закурила и, закрыв глаза, вдохнула дым.

— Мне не хочется спать.

— Тесса, что случилось?

— Ничего, ровным счетом ничего. — Тесса стояла к ней спиной, глядя в окно, и курила.

Фредди присела на диван, поджав ноги.

— Я не ребенок, — сказала она.

— Я ничего такого не имела в виду… — Тесса легонько махнула рукой, словно извиняясь перед сестрой.

— Ты себя плохо чувствуешь? Что с тобой? У тебя болит голова? Или сейчас эти дни?

— Хотела бы я, чтобы так и было! — Тесса коротко усмехнулась.

Фредди уставилась на нее.

— Ох! — Ее сонливость как рукой сняло. — Боже, Тесса!

Тесса стиснула зубы.

— Я надеялась, что это ложная тревога. У меня такое уже было, раз или два, но все оказывалось в порядке.

— Но не на этот раз?

Тесса покачала головой.

— Нет. На этот раз нет. — Она посмотрела на кончик своей сигареты. — Плохая привычка. Никак не соберусь бросить. — Тесса затушила сигарету в пепельнице. — Я думала что-нибудь предпринять — ну, по поводу ребенка. Подруга посоветовала мне врача; я знала, что мой доктор за это не возьмется, он слишком законопослушный, но потом…

Фредди чуть было не сказала: «Что-нибудь предпринять? Что ты имеешь в виду под „чем-нибудь“?» Потом она поняла. Ей подумалось, что за одну ночь она узнала, пожалуй, слишком много: вкус шампанского, прикосновение мужских губ к ее губам и то, что ее сестра пыталась избавиться от своего неродившегося ребенка.

— Бедная моя Тесса, — сказала Фредди.

— О, прошу, не надо меня жалеть. Я сама виновата. Вечно напоминаю себе об осторожности, но в этот раз, судя по всему, все равно забыла.

— Что ты собираешься делать?

Она горько усмехнулась.

— Рожать ребенка, что же еще. Через пять месяцев. — Тесса прикусила нижнюю губу и нахмурилась.

— Я не могу себе этого представить. Я словно сплю и вижу сон.

Фредди спросила:

— Ребенок от Падди?

Она надеялась, что это не так.

Тесса не ответила. Она стояла сгорбившись, к Фредди спиной.

— Тесса!

Тесса обернулась.

— Я никому не скажу, кто отец. Даже тебе, Фредди.

— Но ему ты сообщила?

— Отцу ребенка? Нет.

— Тесса, но ты должна!

— Я не собираюсь этого делать. К тому же, я не знаю, как ему сказать.

Растерянность Тессы обескуражила Фредди. Она спросила:

— Ты выйдешь за него замуж?

— Нет. Никогда. Об этом не может быть и речи.

Тесса закрыла глаза и отвернулась.

— Я справлюсь сама. Мне никто не нужен.

— Тебе не надо справляться самой. У тебя есть я. Я тебе помогу. Я уйду из школы и помогу тебе с ребенком.

— Нет, — резко ответила Тесса. — Я не хочу. Но все равно, спасибо, что предложила, дорогая, — так мило с твоей стороны.

Казалось, она наконец взяла себя в руки.

— Все будет в порядке, я точно знаю. Возможно, мне даже понравится.

Отсутствие практичности у Тессы уже давно тревожило Фредди. Она сказала:

— Тесса, даже если ты не собираешься никому ничего говорить, ты должна уведомить отца ребенка.

— Правда? О, я не знаю. — Тесса вздохнула. — Уверена, он придет в ярость.

Она сомкнула руки и переплела пальцы.

— Он не хочет ребенка, никогда не хотел. Он не собирался заводить детей.

— Ты тоже не собиралась.

— Для женщины это другое дело, знаешь ли. Где-то в глубине души мы знаем, что рискуем забеременеть. Если этот риск нам не по плечу, мы остаемся хорошими девочками и храним себя до замужества. Но я никогда не была хорошей девочкой, тебе это известно.

Фредди почувствовала, что ее мутит. «Наверное, сандвичи в „Мирабель“, — подумала она, — или шампанское». А может, просто вечер был так перенасыщен событиями, что теперь ей трудно их переварить.

Она спросила:

— Ты его любишь?

— Очень, — голос у Тессы был усталый. — И еще я боюсь…

— Чего?

— Того, что это положит всему конец.

— А как ты себя чувствуешь?

— Уже лучше. Поначалу меня ужасно тошнило по утрам. — Тесса вытащила шпильки из своих волос, и рожки у нее над ушами, раскрутившись, пепельной волной упали ей на плечи.

Фредди знала о беременности совсем немного: в школе они проходили эту тему на кроликах, и то очень поверхностно.

— Когда это станет заметно?

Тесса посмотрела на свой живот.

— Ты ужасно предусмотрительна, но, думаю, об этих вещах я должна заботиться сама. Подруга рассказывала, что ей удавалось скрывать беременность до шести месяцев. К тому же, в моем распоряжении всегда есть утягивающее белье.

Они немного помолчали. Взгляд Фредди скользил по комнате, останавливаясь то на черно-белых плитках камина, то на фотографиях, развешанных по стенам, пока она не обратила внимания на элегантный квадратный циферблат больших часов — оказывается, было уже почти семь утра.

Тесса сказала:

— Тебе пора ложиться, дорогая. Очень поздно.

В своей комнате Фредди сбросила кофейного цвета платье и повесила его на вешалку. Улегшись в постель, она попробовала читать, но никак не могла сосредоточиться. Она погасила лампу и откинулась на подушки. «„Все будет в порядке, я точно знаю“. Верится с трудом», — думала Фредди, погружаясь в сон.

Лето шло своим чередом. В начале августа Райкрофты поехали во Францию. Они всегда останавливались в одном и том же небольшом домике в Лоте, принадлежавшем коллеге Майло по Оксфорду. Однако Майло был не в настроении: он работал над новым романом и не хотел уезжать из Англии, чтобы не растерять вдохновения. Ребекку раздражала мысль о том, что он согласился ехать, только чтобы угодить ей. Она предложила ему работать по утрам: она будет куда-нибудь уходить, чтобы не мешать ему, а когда они вернутся, его секретарша, мисс Тиндалл, отпечатает все сразу. На следующий день Ребекка села в ржавый «ситроен», которым знакомый Майло разрешил им пользоваться, и провела приятнейшие пару часов на деревенском рынке, закупая сыры и колбасы. День был жаркий; на обратном пути она остановила машину в тени деревьев, переоделась в купальный костюм и поплавала в ленивых зеленых водах Дордони. Возвратившись домой, она обнаружила Майло сидящим в саду с бокалом вина. Он объяснил, что в такую жару работать никак невозможно.

В конце концов они уехали из Франции на неделю раньше. Ребекка была не против: в начале сентября они собирались устроить вечеринку в честь выхода последнего романа Майло, Разбитая радуга, к тому же она беспокоилась за свой сад. Однако, стоя на пароме, переплывавшем через Ла-Манш, бок о бок с мужем и глядя на то, как выбеленные скалы поднимаются из бирюзового моря, словно льняные кружева, она ощутила, что страхи, терзавшие ее уже несколько месяцев, складываются в цельную картину. Подозрение: тихое слово, которое произносят полушепотом, не выражало и сотой доли страданий, которые она испытывала. В глазах Майло она увидела нетерпение и восторг, и скрытое самодовольство, как у павлина, который готов в любой момент распустить свой хвост, — выражение, которое исчезло, стоило ему заметить, что Ребекка смотрит на него. В этот момент все встало на свои места: его перепады настроения, моменты эйфории, невнимательность, его нежелание уезжать и стремление поскорей вернуться домой. Он с кем-то встречался — теперь она была в этом уверена.

Или нет? Порой ее уверенность исчезала, как песок сквозь пальцы. Ее терзали сомнения, налетая, словно хищные птицы, облегчение сменялось подозрительностью, делая ее нервной и раздражительной. Доказательства, при ближайшем рассмотрении, казались несущественными, не выдерживали ни малейшей критики, рассыпаясь в прах.

Во вторую неделю сентября они устроили у себя в саду праздник в честь выхода Разбитой радуги. Дождя не было; в столовой играл струнный квартет, и музыка лилась в сад через раскрытые стеклянные двери. Гости собирались группками на лужайках и на террасе. Ребекка щеголяла в белом льняном платье, усыпанном гигантскими голубыми маками, которое купила в магазинчике «У Зели» в Оксфорде. «Только женщина высокого роста может позволить себе такое», — заметила хозяйка магазина.

Тоби Мид, один из друзей Ребекки по художественному колледжу, с которыми она поддерживала отношения, приехал позднее остальных гостей. Тоби был невысокий, темноволосый, крепко сбитый. Он вел распутную, безденежную жизнь в съемной студии в Челси; целуя Ребекку, он одной рукой провел по ее ягодице — она ничего не сказала, потому что его влечение к ней всегда носило безобидный характер.

Она начала рассказывать, что книга Майло расходится очень хорошо, но он ее оборвал, грубовато заметив: «К черту Майло. Я притащился сюда ради тебя, а не ради него». Ребекка была польщена. Они заговорили о работе Тоби, о предстоящей выставке.

— Придется делить галерею с этим сумасшедшим Майклом Тернером, — сказал Тоби, — но все равно, это лучше, чем ничего. Ты же приедешь, Бекки, да? Похоже, тебе не помешает немного передохнуть.

Ребекка прижала ладони к щекам.

— Боже, Тоби, я что, плохо выгляжу?

Он заверил ее, что это не так: она прекрасна, как всегда, только какая-то… встревоженная. Озабоченная. Может, она хочет поделиться с дядюшкой Тоби?

Нет-нет, все в порядке. Просто устройство вечеринки потребовало от нее немалых сил, к тому же им с Мюриель завтра предстоит ехать на ланч с матерью, что приводит ее в ужас. Когда-то давно Тоби встречался с их матерью, так что он ей от души посочувствовал. Ребекка познакомила его с парой других гостей, извинилась и отошла. По дороге на кухню она остановилась перед зеркалом в холле и вгляделась в свое отражение. Неужели это заметно на ее лице — смятение, тяжесть, лежащая на душе, боль?

Предложив музыкантам напитки, она вышла на террасу и тут увидела их вместе: Майло и ту девушку, Грейс Кинг. Они стояли в тени раскидистого бука. Мисс Кинг о чем-то горячо, страстно говорила: Ребекка могла судить по быстрым движениям ее рук. Майло осторожно взял ее за локоть. До того размахивавшая руками как мельница мисс Кинг сникла, склонив голову ему на грудь; бесцветные волосы закрывали ее лицо. Один из гостей пошел по лужайке к Майло, и они с мисс Кинг отстранились друг от друга.

Воображение Ребекки уже подсказывало ей возможный сценарий: «Я должна с тобой увидеться — ты знаешь, как я тебя люблю. Осторожно, сюда идут». Она отвернулась. Ей было больно дышать. Он взял сердце Ребекки в ладонь и сжал изо всех сил; между его пальцами текла ее кровь.

Майло всегда был мастером маленьких романтических жестов: красная роза, кольцо, лежащее на подушке, мимолетное ласковое прикосновение. Ребекке хотелось вцепиться в бледную гладкую щеку мисс Кинг, оставив на ней красные следы.

Понедельник: Майло поздно вернулся домой из Оксфорда. По его словам, когда он направлялся к машине, его остановил один зануда из старых знакомых и целую вечность о чем-то рассказывал. Ребекка шлепнула на стол тарелку с остывшим ужином и оставила Майло есть в одиночестве.

Среда, вечер: он слишком долго гулял с собакой; Ребекка предположила, что он остановился у телефонной будки, чтобы позвонить Грейс Кинг. Когда муж вернулся домой, она поинтересовалась, где он был.

— Ходил на Херн-Хилл. — Потом, глядя ей в лицо, он спросил: — А где, по-твоему, я должен был быть?

— Понятия не имею. Откуда мне знать?

— О, бога ради! — Он повесил собачий поводок на крючок и пошел наверх.

В субботу вечером они ужинали с Чарли и Глен, потом решили сыграть партию в бридж. Майло был великолепен — остроумный, забавный, очаровательный. Она гадала, знает ли он, что она все поняла, осознает ли, что она притворяется, а сама следит за ним.

В ту ночь она проснулась в темноте, отчаянно несчастная, ненавидя саму себя. Вот чем увенчался ее брак с мужчиной, которого она всегда, все эти годы, продолжала считать главной любовью своей жизни. В каждом его поступке ей чудился подвох, в каждой улыбке — двусмысленность.

В таком настроении она провела целый день. У Ребекки болела голова, ее одолевала усталость; наверное, она слишком много выпила у Мейсонов. По воскресеньям у миссис Хоббс был выходной, поэтому по вечерам они с Майло обычно доедали остатки вчерашнего обеда, сидя в гостиной с газетами или слушая пластинки.

Телефон зазвонил, когда Майло заводил граммофон. Он пошел ответить. Ребекка слышала, как он взял трубку и представился, затем внезапно понизил голос. Она встала и вышла из комнаты. Трубка лежала рядом с аппаратом на столе в холле. Подойдя к дверям кабинета, она услышала его приглушенный голос. Он перевел звонок на другой аппарат. Она попыталась разобрать отдельные слова, но не смогла.

Ребекка постучала в дверь.

— Майло, тебе сварить кофе?

Дверь открылась; трубка уже лежала на аппарате.

— Да, будь добра, — ответил он.

— Кто звонил?

— Один из моих студентов. — Он наклонился над столом и нацарапал что-то на клочке бумаги.

В кухне Ребекка поставила чайник на плиту. Потом подошла к раковине. Погода на улице менялась: дул холодный ветер, капли дождя темными кляксами падали на тропинку в саду. Итак, Майло ответил на звонок в холле, а затем перевел его к себе в кабинет, чтобы поговорить за закрытой дверью. «Я знаю тебя, — думала она. — Знаю, что ты лжешь».

По утрам Майло обычно бывал не в духе, поэтому Ребекка всегда вставала первой и приносила им чай в постель. В тот понедельник, когда она поднялась наверх с подносом, он уже был в ванной. Она слышала, как из кранов течет вода.

Она налила чай, поставила чашку с блюдцем на его тумбочку. Через некоторое время он вошел в комнату.

— Ты рано встал, — заметила она.

— Надо успеть на поезд. — Он вытирал полотенцем волосы.

— Куда ты едешь?

— В Лондон. Разве я тебе не говорил? Мы обедаем с Роджером. Он хочет поговорить о сборнике.

Ребекка насторожилась, словно гончая. Ее кожу покалывало.

— Я думала, вы уже все обсудили.

— Не совсем. — Он снял халат и открыл двери гардероба. — Осталось несколько вопросов: шрифт, еще кое-что по текстам… Скукотища, но лучше решить все это сегодня. Мне придется взять машину, чтобы доехать до станции. Ты не против?

— Конечно, нет. — Ей показалось, что ее голос звучит фальшиво. — Мы собирались играть в теннис, но, думаю, Глен не откажется заехать за мной.

— Погода, пожалуй, не для тенниса.

— Тогда не о чем и беспокоиться.

Ребекка пила свой чай, глядя, как Майло одевался: серый костюм с Севил-роу, белая рубашка от «Т. М. Ливайна», синий шелковый галстук. Он не выглядел счастливым или оживленным, скорее, раздосадованным. Возможно, муж говорил правду.

Он посмотрелся в зеркало, провел ладонью по своим влажным светлым волосам.

— Как я выгляжу?

Она сказала сладким голосом:

— Идеально, Майло.

Дождь перестал, Глен заехала за ней, и они сыграли несколько партий в теннис. Вернувшись в Милл-Хаус к полудню, Ребекка приняла ванну и переоделась.

Миссис Хоббс отправилась к себе, чтобы накормить мужа обедом, так что Ребекка осталась в доме одна. Она зашла в кабинет Майло. Внимательно осмотрела стол, открыла выдвижные ящики, но не нашла его записной книжки. Наверное, он взял ее с собой.

Она потянулась, потом глубоко вздохнула. Когда Ребекка взяла в руки телефонную трубку, то испытала что-то вроде облегчения. Сейчас она узнает наверняка. Ребекка вызвала оператора и попросила соединить ее с издателем.

Майло вернулся в Оксфорд поездом в 16:10. В вагоне-ресторане он заказал себе виски. За залитым дождем окном проплывали домики из красного кирпича. К тому времени, как он допил первый бокал и заказал еще, домики сменились деревнями и полями со жнивьем цвета горчицы.

Тесса позвонила ему вчера вечером — о ужас, домой! — и сказала, что им нужно поговорить. Она отказалась сообщить, о чем собирается разговаривать, настаивала, чтобы он приехал в Лондон, но тут вошла Ребекка, и ему пришлось дать отбой. Встревоженный, воображая всякие ужасы, он всю ночь почти не спал.

За ланчем в ресторанчике в Сохо она сообщила ему, что ждет ребенка. У них был всего час — она в тот день работала, — из кухни доносился шум, поэтому он решил, что не расслышал.

— Ребенок? — переспросил Майло, и она повторила:

— Да, Майло, я жду ребенка. От тебя.

— Ты уверена? — спросил он, и ее лицо застыло, а потом она спокойно сказала:

— Уверена ли я, что беременна или что ребенок твой? Да, я уверена и в том, и в другом.

Он взял ее руки в свои и держал их, пока официант ставил перед ними суп, а когда он ушел, сказал:

— Я не это имел в виду. Ты же знаешь!

— Да. Прости. — У Тессы в глазах стояли слезы.

Потом он прикурил им обоим по сигарете.

— Когда ты узнала?

— Месяц или два назад.

«Месяц или два». Означает ли это — он не очень хорошо разбирался в подобных вещах, — что все зашло слишком далеко и ничего поделать уже нельзя? Во рту у него пересохло, и он спросил, когда ребенок должен появиться на свет.

— Где-то в декабре, а может, в январе…

Он всегда находил ее беспечность очаровательной, но сейчас, когда Тесса не смогла точно ответить на такой важный вопрос, Майло пришел в ярость. Однако выражение ее глаз заставило его смягчиться.

— Бедная моя! — Он еще ни разу не видел Тессу напуганной.

Оба они почти ничего не съели. Когда час истек, он проводил ее до студии фотографа, и они поцеловались на прощание прямо на улице, крепко обнявшись, прижавшись друг к другу; она запустила пальцы в его волосы, словно боялась утонуть.

Майло пошел в библиотеку Британского музея в надежде, что привычная тишина, приглушенные шаги и запах книг смогут его успокоить. Однако вместо этого, осознавая ситуацию, в которой оказался, он только еще сильнее встревожился. Ребенок. Он никогда не хотел детей, радовался, что Ребекке так и не удалось забеременеть. Неожиданная гордость оттого, что он оказался способным зачать, быстро растаяла, когда он вспомнил, что жена его подозревает. Теперь у него и правда было что скрывать. Скрывать долго, очень долго — скорее всего, всю оставшуюся жизнь.

Инстинкт, подсказавший ему, что, возможно, придется спасать свою шкуру, заставил Майло взять такси до Хаттон-Гарден. Достойно подготовившись к возвращению домой, он поспешил на поезд — ему действительно не терпелось вернуться. Не то чтобы он не любил Тессу — любил, до безумия. В какой-то момент их разговора он подумал, что она захочет, чтобы он развелся с Ребеккой и женился на ней. Неуверенным голосом он озвучил такую возможность.

Тесса рассмеялась, а потом сказала:

— Боже, Майло, ты не обязан этого делать.

В нем всколыхнулось сразу несколько чувств: он был уязвлен тем, что мысль о браке с ним показалась ей смехотворной, но одновременно испытывал облегчение оттого, что не придется сообщать Ребекке.

— Ты должна позволить мне помочь, — сказал он, сжимая ее ладонь.

Она покачала головой.

— Это не твоя проблема, Майло, а моя. Поначалу я вообще не хотела тебе говорить. Боялась, что ты рассердишься. Спасибо, дорогой, что не стал поднимать шум.

Хотя он говорил правильные вещи и они расстались на хорошей ноте, вместе с потрясением и сочувствием к Тессе Майло испытывал негодование. Он не любил осложнения. Конечно, интрижка на стороне сама по себе была осложнением, но тут он не имел ничего против. К тому же он-то ведь думал о предохранении! В первый раз, когда они с Тессой занимались любовью, он спросил, принимает ли она необходимые предосторожности, и она сказала, что да. Будь у него сомнения, он сам принял бы меры, однако поскольку Тесса, определенно обладавшая достаточным опытом, заверила его, что все в порядке, Майло перестал беспокоиться об этой стороне их отношений.

— Думаю, я просто забыла, — сказала она ему за ланчем, наморщив носик, как будто говорила о зонтике, оставшемся в такси.

Майло нуждался в эмоциональном подъеме, но не собирался менять свою жизнь. Он понимал, что для работы ему нужен спокойный, прочный тыл. Новая книга зашла в тупик, и его преследовало неприятно чувство, что увлечение поэзией могло быть ошибкой. Он знал, что влюбился в Тессу сильней, чем в Аннетт Лайл и всех остальных, кто были до нее, однако впервые поставил под вопрос свои чувства к ней. Майло не знал, что делать; он утратил контроль над ситуацией. Должен ли он сказать правду Ребекке? От одной мысли все сжалось у него внутри. Это было бы так жестоко по отношению к ней; к тому же зачем говорить жене, если Тесса все равно решительно против брака?

«Какая неразбериха, — думал он, пока поезд въезжал на вокзал Оксфорда, — какая жуткая, чертовская неразбериха». Ему хотелось скорее оказаться в тепле и покое под крышей Милл-Хауса, налить себе виски, закрыться в кабинете и погрузиться в работу. Сидя за рулем машины, под дождем, он продумывал свою воображаемую беседу с Роджером. Роджер уточнял детали, как обычно… важно правильно выбрать шрифт… да, и что они ели (консоме, палтуса, омлет с ветчиной)…

Ребекка спустилась в холл, когда он снимал плащ.

— Как прошел ланч, Майло?

— Хорошо, — ответил он.

— А как Роджер?

— В порядке.

Встревоженный ее тоном, Майло посмотрел на жену. Она стояла на нижней ступеньке лестницы. Кровь отхлынула у нее от лица, и кожа казалась бледной, как сырое тесто.

— Вообще-то, — сказала она, — Роджер в Эдинбурге.

— Что? — Он уставился на нее. Перед его глазами все еще стояла картина их выдуманного ланча.

— Роджер в Эдинбурге. Мне сказала мисс Гаскин — я ей звонила.

«Господи боже!»

— Ты звонила моему издателю?

— Да. — Она закусила губу.

— Ты проверяла меня? — Майло понимал, что не имеет права злиться, но все равно был в ярости.

Ребекка шагнула ему навстречу; он инстинктивно попятился.

— Где ты был? Куда ты ездил? Ты был в Оксфорде?

Вопросы пронзали воздух, словно пули.

— Наверное, вы с Грейс Кинг совершили небольшую познавательную экскурсию. Вот зачем тебе понадобилась машина, Майло?

«Грейс Кинг?» Он недоуменно произнес:

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Лжец! — Голос ее сорвался. — Я знаю, что ты встречаешься с ней!

Кто бы мог подумать: Ребекка решила, что у него роман с этой скучной, похожей на кролика Грейс Кинг!

— Ради бога! — раздраженно воскликнул он, врываясь в гостиную. — Я не в силах еще раз пройти через это!

Усталый, с раскалывающейся головой, он распахнул дверцу буфета. Она закричала:

— Ты не в силах?! Ты?! А как насчет меня? Как, по-твоему, я себя чувствую?

Вытаскивая пробку из графина с виски, он отчаянно старался собраться с мыслями. Похоже, Ребекка, сама того не желая, подсказала ему путь к спасению. Одновременно с досадой оттого, что она могла заподозрить его в столь нелепой связи, он испытывал облегчение: ему будет гораздо легче сказать ей правду — по крайней мере, часть правды.

— К твоему сведению, — сказал Майло, поворачиваясь к ней, — я не видел Грейс Кинг уже несколько недель.

— Я тебе не верю! — выкрикнула она.

— Это твое дело.

— Я видела вас на вечеринке, Майло. — Ребекка заговорила тихим, свистящим шепотом. — Видела тебя с ней.

Он попытался припомнить, когда это было.

— Я разговаривал с мисс Кинг, — ответил он. — Конечно, мне пришлось с ней поговорить. Она же была одной из гостей.

— Я видела вас! — Голос ее сорвался, и Майло поморщился, словно от боли. — Ты трогал ее! Прикасался к ней!

Неужели и правда? Он ничего такого не помнил. Майло отпил глоток виски. Он чувствовал себя виноватым и разозленным одновременно.

Майло сел в кресло.

— Мать мисс Кинг умирает от рака, — холодно заговорил он. — Она рассказала мне об этом несколько месяцев назад. Я старался относиться к ней по-доброму. Был ее жилеткой, в которую можно поплакать, утешал.

О да, Грейс Кинг была до ужаса слезлива. В «Игл энд Чайлд» она пролила не меньше ведра слез.

— Ты мне лжешь! — Ребекка крепко сжала губы; ее глаза сверкали от ненависти.

Майло подумал, что на нее такую очень неприятно смотреть.

— Не говори глупостей, Ребекка, этой девушке всего девятнадцать лет. Ей и в голову не пришло бы рассматривать меня в качестве любовника.

«Лицемерный ублюдок». Тесса ведь всего на несколько лет старше мисс Кинг. Однако Тесса выглядит старше своего возраста. Тесса Николсон — он это чувствовал — перестала быть ребенком давным-давно.

— Аннетт Лайл было двадцать три, — отрезала Ребекка.

— Только не сейчас, — резко оборвал ее он. — Дай мне передышку, Ребекка, прошу!

— Ты меня предал! — Ее лицо было злым, уродливым. — Как ты можешь говорить об этом вот так… словно это была просто небольшая бестактность? Ты разбил мое сердце, разве ты не понимаешь?

— И что, тебе станет легче, если все повторится еще раз? Да или нет?

Ребекка сжала пальцы в замок.

— Я не об этом говорю! — выкрикнула она.

— Я уже просил у тебя прощения. Я думал, это осталось в прошлом. Я думал, — он наклонился вперед, глядя ей прямо в глаза, — что мы научились доверять друг другу.

Ребекка всхлипнула и закрыла лицо ладонями.

— Как я могу доверять тебе, когда ты лжешь мне на каждом шагу! — Ее голос звучал глухо: звук заглушали руки, закрывавшие лицо.

По ее тону он понял, что она начинает сомневаться.

— Давай рассуждать логически, — сказал он. — Ты говоришь, что видела, как я утешал мисс Кинг на вечеринке. Отец Грейс умер, когда она была еще ребенком. Думаю, во мне она видит отца. Я уже говорил, что ее мать умирает, поэтому ей сейчас приходится нелегко. Разве, по-твоему, она не заслуживает капли простой человеческой доброты?

Умирающая мать, рак — он бил наверняка. Что было бы, скажи он жене правду? Сейчас был самый подходящий момент ринуться на амбразуру, покончить с этим раз и навсегда. Что если взять и сказать: «У меня роман не с Грейс Кинг, я люблю другую женщину, и она ждет от меня ребенка?» Не будет ли это правильнее, честнее?

Однако тут Ребекка прошептала:

— Я не знаю. Я не знаю, что мне думать. — И момент был упущен.

— Мисс Кинг сейчас даже не в Оксфорде, — продолжил Майло, торопясь закрепить успех. — Она не пришла на мою последнюю лекцию. Одна из ее подруг сказала мне, что миссис Кинг при смерти, поэтому Грейс пришлось уехать домой.

— Боже! — Она была готова поверить. Ребекка подняла голову и посмотрела на него. Ее лицо опухло и блестело от слез. Она устало сказала: — А как же телефонный звонок прошлым вечером — и Роджер? Ты лгал мне, Майло!

— Я уже говорил, что звонок был от студента. Я ответил из кабинета, потому что мне надо было заглянуть в мои записи.

Ребекка, наконец, присела, забившись в угол дивана.

— Но Роджер?

— Я поверить не могу, что ты звонила моему издателю! — Гнев его был непритворным. — Что они обо мне подумают! Ревнивая жена проверяет, где я нахожусь; надо мной все будут потешаться!

— О нет, — торопливо заговорила она, — все в порядке, я уверена, никто ничего не подумает. Я просто спросила мисс Гаскин, можно ли поговорить с Роджером, а она ответила, что он уехал. Я совершенно уверена, что все будет в порядке.

Она зарылась пальцами в свои растрепанные волосы, убирая их со лба, и теперь они стояли дыбом, словно у ведьмы.

— Но ты так и не сказал мне, куда ездил.

— Я хотел преподнести тебе сюрприз.

Она шмыгнула носом, вытирая глаза тыльной стороной руки.

— Я не понимаю…

— Я знаю, что в последнее время был не лучшим компаньоном, — Майло поднялся и пересел на диван ближе к ней. — Я знаю, что испортил наш отпуск. Дело в том, что с новым романом все не так гладко.

Ребекка нахмурилась.

— Ты ничего мне не сказал.

— Я не хотел говорить об этом вслух. — Это было правдой: он суеверно отказывался обсуждать любые проблемы, связанные с работой. Талант — вещь эфемерная; что если, вслух заговорив о своих затруднениях, он уже никогда не сможет от них избавиться?

— Если бы только ты мне сказал! — Голос у Ребекки был невыразительный, обессиленный. — Если бы позволил тебе помочь. Когда-то ты разрешал мне помогать.

Майло достал из кармана пиджака небольшой сверток.

— Я ездил в Лондон, чтобы купить это.

Она подозрительно уставилась на сверток.

— Что это?

— Это тебе. Открой.

— Мне?

— Я хотел извиниться за то, что был настолько невыносим. Хотел сделать тебе сюрприз. Я сказал, что должен повидаться с Роджером, потому что ты наверняка бы спросила, зачем я еду в Лондон. Я не знал, что все так обернется. Ну давай же, открой!

Ребекка разорвала оберточную бумагу и открыла крышку белой кожаной коробочки.

— Ох! — Она прижала ладонь к губам. — Боже, какая красота!

Внутри лежала пара рубиновых серег, которые Майло купил у ювелира в Хэттон-Гарден.

— Тебе нравится? — спросил он.

— Они восхитительные! Но я ужасно себя чувствую… Мне так жаль! — Она снова заплакала. — Прости меня, Майло!

— Забудь, — величественно произнес он. — Давай больше не вспоминать об этом.

Благородный Майло, снисходительный Майло! Ребекка все еще плакала, поэтому он погладил ее по спине. Он был сам себе противен, но что еще ему оставалось делать?

Позднее, после того, как они поужинали, легли в кровать и занялись любовью, после того, как Ребекка уснула, он прошел к себе в кабинет в надежде, что привычный мирный процесс работы принесет ему утешение.

Однако Майло не мог писать. В голове у него крутилось одно слово: ребенок. Через некоторое время он отложил ручку и поглядел в темноту за окном. Боже мой, ребенок. В голове у него, помимо воли, промелькнула мысль о том, что с ребенком что-то может случиться, однако он тут же отогнал ее, охваченный дурным предчувствием, в ужасе от того, что посмел надеяться, будто ребенок может не родиться.

Глава четвертая

Фотосъемка проходила на галечных пляжах побережья Саффолка: Макс Фишер, сражаясь с морским ветром, снимал весенние наряды для Харперс Базар. Пряча в чемодан штатив и камеру, он сказал:

— Ты могла бы выйти за меня замуж, Тесса, если тебе так будет лучше. Конечно, это не то, чего ты ожидала, — брак с сорокаоднолетним фотографом-евреем, бежавшим из Германии, но ты сделала бы меня очень счастливым.

Никому, кроме Майло и Фредди, Тесса не говорила, что беременна; она думала, что ей удается успешно это скрывать. Она так и сказала, и Макс ответил:

— Умоляю, Тесса, все уже знают. Ты что, не поняла?

Кое-как ей удалось деликатно отказаться от предложения, однако Тесса чувствовала себя глубоко униженной, пока они усаживались в машину и выезжали с пляжа.

Вскоре после этого она начала раздуваться, как воздушный шар. Макс искал любые возможности, чтобы задействовать ее — в рекламе плащей и шляп, закрывая живот растением в горшке, — однако вскоре Тесса поняла, что самое большее, на что она может надеяться, пока не родится ребенок, это случайно подвернувшаяся портретная съемка. Беременность давалась ей нелегко: изжога, постоянная усталость, боли в спине и ногах… Глядя на то, сколько женщин рожают детей, можно подумать, что это легко — на самом деле все оказалось совсем по-другому.

Некоторые подруги проявляли к ней сочувствие; некоторые рассказывали о ложных тревогах и неудачных абортах. Особо эмансипированные восхищались Тессой, считая беременность демонстрацией ее убеждений, отрицанием традиционных ценностей. Прочие — в том числе секретарша ее врача и управляющая отдела женской одежды в «Селфридже» — не скрывали своего презрения.

Она обнаружила, что больше не вхожа в определенные круги. Ей не перезванивали, ее письма оставались без ответа, а приглашения отклонялись. Проходя как-то утром по Риджент-стрит, она заметила знакомую, аристократку, у которой некогда бывала в гостях; Тесса улыбнулась и поздоровалась с ней. Лишь легкий прищур глаз этой дамы, прошедшей мимо, подсказал Тессе, что она не превратилась в одночасье в невидимку. Тесса повторила приветствие; женщина остановилась и обратила на Тессу надменный взгляд из-под полуопущенных век в голубых прожилках, а ее губы тронула ледяная улыбка. Едва слышным шепотом она произнесла:

— Будьте добры запомнить, что мы с вами больше не знакомы, мисс Николсон. Уверена, вы не захотите ставить в неловкое положение ни себя, ни меня.

Хотя позднее Тесса посмеялась над этим инцидентом, в душе у нее осталась обида: ее ранил не столько сам остракизм, сколько понимание того, насколько она им уязвлена. Оказывается, ее принимали только при соблюдении определенных условий; эти люди всегда считали, что она им не ровня.

Тем не менее, тех, кто готов был подставить ей плечо, оказалось больше. «Друзья познаются в беде», — со смехом сказала Тесса в разговоре с Фредди, передразнивая их служанку из Ист-Энда, однако это была правда. Падди Коллисон сказал: «Черт, Тесса, ну и натворила ты дел», — а потом предложил ей деньги, чтобы, как он выразился, «все уладить». Джулиан Лоренс настаивал, чтобы она вышла за него замуж.

Джулиан и Макс проявили великодушие, предлагая ей руку и сердце, но еще одно предложение, от Рея, тронуло ее до слез. Однажды вечером они ужинали у «Куаглино», потом Рей проводил ее до дома. Тесса ставила пластинку на граммофон; обернувшись, она увидела, как Рей неуклюже опускается на одно колено.

— Я хотел спросить, — произнес он, — не согласишься ли ты оказать мне невероятную честь и выйти за меня замуж, Тесса.

— О, Рей, — ответила она, — это очень мило, но… — Она взяла его за руки и помогла подняться.

— Я так понимаю, это значит «нет».

Она обняла его.

— Ты же не обидишься на меня, правда, дорогой? Я была бы кошмарной женой.

— Чушь! Ты была бы идеальной женой. Каждый день с тобой означал бы новые приключения.

— Не думаю, что тебе действительно нужна третья жена, Рей.

— Я просто прошу тебя подумать. Я знаю, что ты не влюблена в меня, Тесса, но, по-моему, я тебе нравлюсь. А сам я люблю тебя и всегда любил. Нет… — он поднял руку, не давая ей заговорить, — дай закончить. Боюсь, ты не осознаешь, какие трудности тебя ожидают. Ты пока не понимаешь, насколько люди могут быть жестоки. Женщине достается вся горечь, а мужчина выходит сухим из воды. Несправедливо, конечно, но это так.

— Все будет хорошо, Рей. Мои друзья — мои настоящие друзья — ко мне очень добры.

— Я только хочу сказать, что с рождением ребенка твоя жизнь сильно изменится.

— Я этого не допущу. Еще пара месяцев, и я больше не буду выглядеть как слониха и смогу вернуться к работе.

— А как ты собираешься поступить с ребенком? Отдашь на усыновление?

— Я не знаю. Я об этом не думала.

— Тесса! — Его голос звучал сердито.

Она попыталась объяснить.

— Я хочу сказать — как я могу решать, что делать с ребенком, если я пока его даже не видела? Я могу его возненавидеть или полюбить. Я ничего не знаю, ничего не могу сказать. Я никогда не планировала иметь детей. Я приму решение, когда он родится.

— Думаю, о практических вопросах лучше позаботиться заранее, — мягко произнес Рей. — Женщины имеют тенденцию влюбляться в новорожденных.

— Если так получится, я найму няню, чтобы она присматривала за ребенком, пока я на работе. — Тесса заглянула Рею в глаза. — Я не собираюсь торчать взаперти дома. Ты же знаешь — я так не смогу. А что касается тебя, разве на самом деле тебе не будет противно притворяться, что ребенок, рожденный от другого мужчины, — твой собственный?

— Думаю, что нет. Ребенок — это ребенок. У нас есть врожденный инстинкт защищать их и оберегать. Я не считаю, что тут играет роль зов крови. Я много об этом размышлял. — Рей вытащил что-то из кармана. — Я все обдумал. Я говорю абсолютно серьезно, Тесса. Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

Он разжал руку, и Тесса увидела у него на ладони бриллиантовое кольцо.

— О Рей! — только и смогла произнести она. Ее глаза застилали слезы, язык ей не повиновался.

Выждав немного, он убрал кольцо в карман.

— Что ж, хорошо. Я хотя бы попытался. Как говорится, кто не рискует… Если передумаешь, дай мне знать. Предложение остается в силе.

— Дорогой мой! — Она поцеловала его в щеку.

— А что насчет отца? Ты можешь выйти за него?

Тесса покачала головой.

— Почему? Он что, женат? Если так, подонок должен получить развод. Я отправлю своих ребят с ним поговорить, если ты хочешь. — По работе Рей водил знакомство со многими крепкими парнями, работающими на стройках.

— Нет, спасибо.

— Почему ты не скажешь, кто он такой? Ты не должна проходить через это в одиночку.

— Я совсем не одна. У меня есть ты, так ведь, дорогой?

— А что насчет денег? У тебя их достаточно?

— Все в порядке.

Однако это было не так. Пару недель назад, после того как она, чтобы немного поднять себе настроение, купила три пары туфель у «Рейна» на Бонд-стрит, на ее адрес пришло письмо с предупреждением из банка, так что Тесса поняла, что должна экономить. Она давно от этого отвыкла, поскольку ей долгое время не приходилось беспокоиться о деньгах. Майло настоял на том, чтобы оплачивать счета за ее визиты к врачу и, когда придет время, за родильный дом. Он сказал, это самое меньшее, чем он может помочь. К тому времени Тесса была на шестом месяце и почти не получала предложений по работе, поэтому была вынуждена согласиться. Но все равно ей приходилось во многом себе отказывать.

— Завтра я собираюсь поехать в Лондон, — сказал Майло, развязывая галстук. — Есть кое-какие дела.

— Я могла бы поехать с тобой. — Ребекка сбросила платье и повесила его на вешалку.

Оглянувшись, она увидела, что глаза Майло подозрительно прищурены.

— Зачем? — спросил он. — Ты мне не доверяешь?

— Майло!

— Все еще пытаешься за мной следить, да?

Он ринулся в ванную, изо всех сил захлопнув за собой дверь. Громыхнула задвижка, послышался шум воды, текущей из крана.

Когда муж вернулся в спальню, она тихо сказала:

— Я вовсе не пытаюсь за тобой следить, Майло, честное слово. Я просто подумала: здорово будет вместе поехать в Лондон, только и всего. Мы тысячу лет там не были. Я могла бы походить по магазинам, пока ты работаешь в библиотеке, мы бы там заночевали, может, сходили бы в театр. — Она подошла и встала у него за спиной, положив руки на плечи. — По-моему, было бы здорово.

Однако все вышло совсем не так. Раньше они всегда останавливались в «Савое», но на этот раз Майло туда не захотел. Все хорошие отели были переполнены, поэтому им пришлось взять номер в убогой гостинице на Мэрилебон-стрит. И хотя Ребекка честно отправилась за покупками на Оксфорд-стрит, пока Майло был на встрече с Роджером Фодэем, она не получила того удовольствия, о котором мечтала. Она привыкла покупать одежду «У Зели» и быстро устала, обходя бесконечные ряды вешалок в «Селфридже». По дороге из Оксфорда, в поезде, Майло убеждал ее обязательно что-нибудь себе купить, поэтому она остановилась на двух костюмчиках: один был вишневый, а второй из коричневого крапчатого твида. Вернувшись в отель и примерив их, она осталась недовольна: вишневый морщил на груди, а в коричневом она выглядела бледной, как утопленница. Ребекка надела вишневый костюм, когда они вместе пошли на ланч, о чем немедленно пожалела. Остальные женщины в ресторане были одеты в черное, синее и серое, с белой отделкой. Она заподозрила, что отстала от моды. В Оксфорде одевались совсем не так, как в Лондоне.

Тем вечером они пошли в «Критерион», посмотреть Французский без слез. Ребекка наслаждалась спектаклем, пока ее взгляд не упал на Майло. У него на лице была написана скука.

— Тебе не нравится, дорогой? — прошептала она; Майло вздрогнул, но ответил:

— Нет-нет, очень интересно.

Женщина, сидевшая сзади, шикнула на них. Ребекка извинилась и стала дальше смотреть на сцену. «Нет, это не скука, — думала она, — просто он несчастлив».

Конечно, это была целиком и полностью ее вина. Когда она вспоминала их ссору — свой гнев и то, как она упорствовала в своих выводах, — ей становилось стыдно. Она знала, что между ними так и остался холодок. На следующее утро, сидя в оксфордском поезде, в купе первого класса, где, кроме них, ехали женщина в клетчатом плаще и священник, она с грустью размышляла о том, что их жизни пошли по разным путям. Сами того не замечая, они двинулись каждый в своем направлении. Раньше они наверняка бы перешептывались, сочиняя истории о своих попутчиках. Ребячество, конечно, но в этом было нечто, чему она не находила названия и о чем отчаянно тосковала. Близость, родство душ. Когда они перестали быть единым целым? Когда начали жить рядом, но не вместе?

Тесса поблагодарила портье за то, что он помог ей донести покупки до квартиры, а потом закрыла за собой дверь. На улице лило как из ведра — холодный, безжалостный ноябрьский дождь, — но ей пришлось из соображений экономии добираться домой на автобусе, а не на такси. Она повесила плащ на крючок в ванной, и с него печально побежали на пол ручейки воды. В спальне Тесса кое-как стащила с ног влажные чулки. Удивительно, думала она, как беременность меняет тебя: на седьмом месяце она уже не могла узнать свои собственные лодыжки; бесформенные, распухшие, они больше подошли бы той усталой коренастой работнице, которая сидела рядом с ней в автобусе.

Тесса прошла на кухню и стала распаковывать сумки. Майло боялся, что в ресторане они могут повстречать знакомых, поэтому она сказала, что сама приготовит ему ужин. Она очень тщательно подбирала меню: мягкий сыр на кружках ананаса, мясные рулеты (беспроигрышный вариант) и яблочный пудинг. Они не виделись почти три недели, и она страшно по нему скучала. Что-то постоянно мешало Майло попасть в Лондон, и хотя она предлагала самой приехать в Оксфорд, он не соглашался. «Вдруг что-нибудь произойдет, — беспокоился он, — что если роды начнутся раньше срока?»

В какой-то момент, наклонившись, чтобы достать с нижней полки нарядное блюдо, Тесса, в панике, ощутила, что не может разогнуться; тем не менее, кое-как она смогла распрямить спину, уцепившись за ручку кухонного шкафа. Первым делом она решила приготовить салат. Надо было смешать мягкий сыр с салатной заправкой, а потом, как говорилось в рецепте, «скатать его в шарики на смоченной водой разделочной доске мокрым ножом». Шарики сыра надо было положить в середину кружков ананаса.

Тесса не поняла, что сделала не так: то ли недостаточно намочила доску, то ли, наоборот, переборщила с водой, однако сыр весь размазался по доске, ножу и ее рукам, поэтому в конце концов она соскребла его ложкой и разложила поверх ананасов, счищая с ложки пальцем.

Потом взялась готовить рулеты из говядины. Когда она обжаривала лук, зазвонил телефон; Тесса бросилась к аппарату, думая, что это Майло, который обещал перед отъездом позвонить из Оксфорда. Оказалось, что звонил не Майло, а Антонио — он сообщал, что Би согласилась выйти за него замуж, и приглашал Тессу отпраздновать их помолвку в ресторане «Лэмб» на Кондуит-стрит. Тесса поздравила Антонио, объяснила, что у нее уже назначена встреча, а потом, учуяв, что из кухни пахнет горелым, как можно скорее распрощалась.

Кухня была полна дыма, лук на сковороде почернел. Она слишком устала, чтобы нарезать его снова, поэтому просто выбрала наименее подгорелые кусочки, сложила в форму вместе с готовыми рулетами, развела кубик готового соуса «Бисто», вылила поверх мяса и сунула форму в духовку. Потом заварила себе чашку чаю и присела на диван. Глядя на кофейный столик, где в беспорядке были разбросаны журналы, книги и стояли пустые чашки, она подумала, что не помешало бы прибрать. Служанка приходила теперь только два раза в неделю, поэтому в квартире царил разгром. «Сейчас я все уберу», — подумала Тесса и прилегла на диван, прикрыв глаза. Она сложила руки на животе, ощущая, как у нее внутри, словно в океанских глубинах, плавно шевелится ребенок.

Когда она проснулась, часы показывали без четверти семь. Наверное, Майло так спешил на поезд, что не успел позвонить. Заспанная Тесса прошла на кухню. Она открыла дверцу духовки и потыкала ножом в мясо. Рулеты выглядели отвратительно: начинка растеклась, а соус превратился в пузырящееся розово-серое месиво.

Оставался яблочный пудинг. Превозмогая боль в спине, Тесса встала к раковине и начала чистить яблоки. «Еще шесть недель, — уговаривала она себя. — Шесть недель — и все будет кончено». Она еще не решила, как поступит с ребенком. Конечно, разумно было бы отдать его на усыновление. Не менее разумно — принять предложение Рея.

Сложив ломтики яблока в кастрюлю, она залила их водой, поставила на конфорку и зажгла газ. Потом заглянула в рецепт: «Положите сахар, добавьте воду и уваривайте до тех пор, пока не останется один сахар». Озадаченная, она нахмурилась. Зачем? Что, ради всего святого, это означает? Для чего, черт побери, столько возни, если в конце сахар должен снова стать сахаром?

Она прочла дальше: «Перелейте яблочную смесь в форму, охладите». Как долго тушеные яблоки будут остывать? Полчаса? Час? Тесса понятия не имела. Она взглянула на часы. Четверть восьмого. Майло должен прийти в половине, а она еще даже не одета.

Яблоки превратились в пенистую массу; Тесса откинула ее на дуршлаг, добавила еще сахару, перелила в форму для бланманже и затолкала в холодильник. Вся кухня была заставлена грязной посудой; подошвы ее туфель прилипали к кляксам яблочной массы на полу.

Времени принять ванну не было, поэтому Тесса налила воду в раковину и взглянула в зеркало. Оттуда на нее смотрело бледное лицо с запавшими глазами и грязным следом на щеке. Умывшись, Тесса прошла в спальню. В гардеробе висели изящные платья, в которых она давным-давно, в другой жизни, ходила по ресторанам и ночным клубам. Глядя на них, Тесса ощутила тоску, словно по старым друзьям. Она надела темно-зеленое платье с запахом, которое сшила сама — одежда для будущих матерей, которую продавали в магазинах, выглядела ужасно, к тому же ей всегда нравилось шить. Потом она подкрасилась, замаскировав темные круги под глазами, коснулась румянами щек…

Без десяти восемь. Майло опаздывал. Наверное, проблема с такси: в дождливую погоду его не так-то просто найти. Подушившись за ушами «Вегой» от «Герлен», Тесса проверила стрелки на чулках и вернулась в гостиную.

Складывая в стопку журналы и ставя грязные чашки на поднос, чтобы отнести в кухню, Тесса шестым чувством ощутила, что Майло не придет. Сначала она отогнала эту мысль, однако время шло, и ее уверенность росла. Почти не рассчитывая, что ужин состоится, Тесса все же накрыла на стол и даже зажгла свечи.

Потом села на диван, подогнув ноги, и стала ждать. «Что если случилась авария?» — подумала она. Встревоженная, Тесса включила радио, и комнату наполнили звуки оперетты. Никакие срочные сообщения не прерывали трансляцию; не было ни автокатастроф, ни внезапных наводнений и ураганов, поэтому через некоторое время она выключила приемник.

Она страстно желала услышать его голос. Может, Майло опоздал на поезд и ждал следующего, сидя в кабинете друга в Оксфорде? Раньше он звонил ей оттуда, и они разговаривали целыми часами. Она вызвала оператора и попросила соединить ее с оксфордским номером. Никто не отвечал. Тесса поблагодарила телефонистку и положила трубку. Она была готова позвонить ему домой, хотя и знала, что делать этого нельзя. Наверняка он скоро придет. Скорее всего, он сейчас сидит в такси, с букетом цветов в руках и с бутылкой вина, засунутой в карман пальто, — едет в Хайбери. Вот-вот машина остановится у ее дома, он заплатит таксисту и поспешит в подъезд. Майло никогда не ездит на лифте — взлетает по лестнице, перешагивая через две ступени. Она откроет дверь, и он бросит цветы на стул, а может, букет так и останется между ними, когда Майло заключит ее в объятия и начнет жадно целовать.

Она подошла к окну, отодвинула портьеру и выглянула наружу. По улице ехало такси; Тесса безмолвно взмолилась, чтобы оно притормозило. Но нет — зажглись в струях дождя задние фары, и машина скрылась за углом.

На кухне Тесса достала из холодильника форму с пудингом и потрогала его пальцем. Пудинг все еще был жидкий, поэтому она вернула его обратно. Села, закурила сигарету, потом затушила в пепельнице… Тесса думала, что неплохо было бы выучиться вязать; тишина, ожидание — ей было бы легче их переносить, будь у нее какое-нибудь занятие.

И тут зазвонил телефон. Она бросилась к аппарату, торопясь ответить на звонок. Запыхавшись, Тесса схватила трубку.

— Майло?

— Тесса!

— О, Майло! — Словно гора свалилась с плеч; настроение у нее сразу поднялось. — Я думала, с тобой что-то случилось. Где ты?

— Боюсь, все еще дома.

— Но как же наш ужин…

— Знаю-знаю, мне ужасно жаль…

— Что случилось, дорогой?

— Какая-то поломка в машине. Ребекка возвращалась домой из Абингдона, и тут из-под капота послышался странный шум. Пришлось отогнать машину в гараж. Я хотел добраться до станции на такси, но старый Фред Олланд уехал за кем-то в Редклифф. Я подумывал об автобусе, но Ребекка так странно на меня смотрела, поэтому я не решился. Это так ужасно — она следит за мной, словно ястреб. — В его голосе сквозило раздражение.

— Бедняжка!

— Я мечтал поскорее добраться до телефона; не хотел, чтобы ты переутомлялась с готовкой…

— Не беспокойся об этом. — Тесса рассмеялась. — Считай, что тебе повезло. Я ужасно готовлю.

— О нет, я уверен, что ужин был бы замечательный. Я так его ждал! Мне ужасно жаль, дорогая. Обещаю, мы увидимся в другой день.

— Где ты сейчас?

— В телефонной будке, в Литтл-Мортон. Пошел выгулять Джулию. Тут льет как из ведра.

— В Лондоне тоже. Плохо, что сейчас не лето.

— Как ты себя чувствуешь, любовь моя?

— Нормально. Только немножко устала. И ноги болят. — Она опять рассмеялась. — Я говорю как пожилая дама.

— Бедная моя девочка! Как бы мне хотелось быть сейчас с тобой. Я бы сделал тебе массаж ног.

— Может, завтра?

— Боюсь, завтра не получится. К нам должны прийти гости. Кстати говоря, на следующей неделе мне надо будет в Лондон. Пригласили на Би-би-си.

— Я скучаю по тебе, — сказала она. — Я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю. Очень!

Вскоре он закончил разговор — сказал, что возле будки уже собралась очередь, к тому же он должен торопиться домой.

На кухне Тесса вынула из духовки мясо, поставила на стол салат и яблочный пудинг. Все выглядело испорченным, неаппетитным. Вытряхивая угощение в мусорную корзину, она думала со злостью: «А чего ты ожидала? Ты так и не стала частью его жизни, ты — лишь приятная пауза среди обычных дел. У тебя нет на него никаких прав; он принадлежит другой женщине, своей жене Ребекке. Он всегда ей принадлежал».

Она видела недостатки Майло — его тщеславие, его эгоизм, — но все равно продолжала любить. Совсем недавно она поняла, что любила второй раз в жизни. В семнадцать лет Тесса полюбила Гвидо Дзанетти, а сейчас любила Майло. Другие мужчины, с которыми она встречалась, ей нравились, привлекали ее — но о любви речь не шла.

Тесса поставила грязные блюда в раковину. Под шум воды из-под крана она стала думать о Ребекке, которую ни разу не видела. Любил ли Майло Ребекку? Взаимное недовольство, разлад между ними подразумевались, но почти не обсуждались вслух. Были ли они влюблены, когда решили пожениться? «Наверняка, — решила Тесса, — потому что Майло никогда не женился бы без любви». Он нуждался в любви. Майло боялся ревности Ребекки. Чем была вызвана эта ревность — любовью или собственническими чувствами? Для нее самой любовь, основанная на желании обладать, безраздельно владеть другим человеком, не имела смысла. Это была уже не любовь, а ее уродливая, отталкивающая сестра-близнец. Зависимость, ревность, чувство вины — все эти эмоции она ненавидела, исключая их из своего представления о любви.

Тесса сделала свой выбор. Если брак с его обязательствами не для нее, тогда и она, в свою очередь, не имеет права становиться тюремщицей для мужчины. «Любовь длится, пока она длится, — так она сказала Майло на той вечеринке в честь своего дня рождения. — Когда она умирает, надо просто уйти».

Оставив тарелки отмокать в теплой воде, Тесса выключила свет на кухне и задула свечи на накрытом столе. Потом подошла к окну и выглянула на улицу, как делала недавно, дожидаясь его. Дождь прекратился. «Ты можешь пойти куда-нибудь, — напомнила она себе. — Взять такси, поехать на вечеринку в честь помолвки Антонио. Кому-нибудь позвонить…»

Вместо этого она прошла к себе в спальню и разделась. Изгиб ее обнаженного живота напоминал спелую грушу. Присев на край кровати, Тесса закрыла лицо ладонями, вдавила пальцы в глазницы, чтобы не разрыдаться. Любовь длится, пока она длится, но не всем отношениям можно в одночасье положить конец. Из-за этого ребенка Майло Райкрофт навсегда останется частью ее жизни. «О Тесса, — измученная, подумала она, — что ты наделала!»

Рано утром 27 декабря у Тессы начались схватки. Фредди отвезла ее на такси в родильный дом в Бейсуотере. Потом, не зная, что ей делать и куда идти, села в метро и поехала к Джулиану Лоренсу в Южный Кенсингтон.

Когда он открыл дверь, Фредди сказала: «У Тессы начались роды», — а он сказал: «Боже!» — и потом: «Как долго, по-твоему, это продлится?»

— В родильном доме говорят — до следующего утра.

— Господи всемогущий!

— Они не позволили мне остаться с ней. Это ужасное место, а медсестры там просто драконы. Я чувствую себя ужасно бесполезной. Мне хочется хоть что-нибудь для нее сделать…

— Если я могу помочь…

— Если ты не против, своди меня позавтракать, Джулс. Перед тем, как уехать в роддом, мы ничего не поели, потому что Тессу тошнило.

Джулиан бросился вверх по лестнице за пиджаком и бумажником. Потом они пошли по Пембрук-роуд по направлению к Эрлз-Корт-роуд. На улице было холодно, живые изгороди из бирючины и закопченные стены домов припорошил снег.

В кафе рабочие в темно-синих комбинезонах пили из кружек чай, закусывая толстыми ломтями хлеба. Джулиан спросил Фредди, чего бы ей хотелось.

— Думаю, тост. — Когда она вспоминала о Тессе, которая осталась одна в том жутком месте, ее саму начинало тошнить.

Джулиан подошел к стойке и вернулся оттуда с двумя кружками чаю в руках.

— Выше нос, старушка.

— Я пытаюсь не вспоминать о книгах, где женщины рожают детей. Помнишь, как мать Дэвида Копперфилда.

— Но Тесса же не героиня викторианского романа. С ней все будет в порядке.

— В родильном доме все обращались к ней «миссис Николсон», будто это звучит респектабельней. Я не знаю, надо ли мне кому-то позвонить? Или дождаться, пока родится ребенок?

— А что насчет отца? — Джулиан размешивал в кружке сахар. — Может, позвонишь ему?

— Я бы позвонила, но Тесса не говорит, кто отец ребенка. Я тысячу раз ее спрашивала.

Фредди посмотрела Джулиану в глаза. Они были очень красивые, с длинными ресницами, темно-карие, как у нее самой.

— Он случайно не твой, Джулс?

Джулиан покачал головой.

— Совершенно точно нет. Тесса положила конец нашим отношениям больше года назад.

— Ты единственный человек, которого я спросила напрямую. Надеюсь, ты не обиделся?

— Нет. Думаю, отец ребенка этот подонок Макс Фишер.

Движимая любопытством, Фредди спросила:

— Почему ты не любишь Макса?

Джулиан нахмурился.

— Наверное, потому, что Тессе он нравится больше, чем я, — непонятно почему. Макс старше меня, беднее и, по-моему, менее привлекателен. Впрочем, это все уже в прошлом.

Хотя Джулиан постарался сказать это как можно более беззаботно, Фредди поняла, что он глубоко уязвлен.

— Ты очень привлекательный, Джулс, — примирительно сказала она. — Я даже подумывала в тебя влюбиться, но потом решила, что не стоит.

— Почему?

— Одна моя одноклассница на каникулах влюбилась в мужчину и теперь говорит о нем не переставая. Это очень утомительно.

Джулиан усмехнулся.

— Подожди, пока это коснется тебя, Фредди.

Девушка из-за стойки крикнула, что их завтрак готов. Джулиан пошел за тарелками. Вернувшись, он поставил перед Фредди ее тосты.

— А может, это Падди Коллисон, — сказал он. — Они встречались как раз в то время.

— Надеюсь, это не он. Однажды он пробовал заигрывать со мной. Я тебе не рассказывала? Я приехала к нему домой, передать записку от Тессы, и он сделал мне мартини, а потом попытался поцеловать. Мне было всего шестнадцать.

— Старый козел. — Джулиан был шокирован. — Ты сказала Тессе?

— Конечно, нет. — Фредди разрезала свой тост на четыре части. — Есть еще Рей, но я не думаю, что это он; потом тот мужчина в Париже…

— Андре.

— Да. И был еще один отвратительный тип, какой-то лорд, с которым она познакомилась на скачках в Аскоте. Кажется, он женат. Может, ребенок от него? Я с ним встречалась всего однажды.

Вечеринки, ночные клубы, череда мужчин… В ту ночь, когда Фредди узнала о беременности сестры, Тесса сказала, что о браке с отцом ребенка «не может быть и речи». Фредди жалела, что не настояла, не расспросила подробнее, что она имела в виду. Заключалась ли причина в том, что он уже был женат, а может, Тесса, несмотря ни на что, несмотря на ребенка, продолжала упорствовать в своем отрицании брачных уз?

— Я сейчас ужасно зла, — сказала она.

— Потому что он остался в стороне, а Тессе приходится переживать нелегкие времена?

— И поэтому тоже. Правда, Тесса думает совсем по-другому.

— Не грусти, Фредди. В свое время я кое-что понял про Тессу — из-за ее красоты порой кажется, что она хрупкая, как стекло, но на самом деле твоя сестра гораздо сильнее.

Фредди намазала тост джемом.

— Может, я пойму, кто отец, когда увижу ребенка? Что если он будет на него похож?

— То есть, если ребенок от Рея, он родится с рыжими усами?

Она хихикнула.

— А как ты поживаешь, Джулс? Как прошло Рождество?

— Чудесно. — Он наклонился вперед; глаза его блестели. — У меня отличная новость. Меня приняли в летную школу. Я поступаю в Королевские военно-воздушные войска.

— О, Джулс! — Ее губы растянулись в улыбке. — Поздравляю! Ты молодец.

— Пару недель назад я был на собеседовании. Отвечал невпопад, но мне сказали, что я прошел. Потом медосмотр. А в канун Рождества я получил письмо, в котором мне предписывалось явиться в летную школу в конце апреля.

— Твои родители рады?

— Отец очень доволен. Мама волнуется — она боится, что начнется война.

— А что думаешь ты?

— Думаю, войны не избежать. Однако в этом-то вся и суть! Если начнется война, я просто обязан быть в армии. А что насчет тебя, Фредди? Сколько тебе еще учиться?

— Год — по меньшей мере.

— А что ты собираешься делать потом?

— Мисс Фейнлайт, моя учительница, говорит, что мне надо поступить в университет.

— А ты бы хотела?

— Да, пожалуй. — Учеба в университете уже давно входила в ее планы. — Хотя, конечно, это будет зависеть… — добавила она.

По большому счету, это зависело от денег. Приехав домой на рождественские каникулы, Фредди обнаружила письма из банка, которые Тесса затолкала за часы на каминной полке. Фредди предложила уйти из школы и найти работу, но Тесса ответила решительным отказом — хотя бы одна из них должна получить образование и хорошо зарабатывать. Фредди напомнила сестре, что сама она зарабатывала очень неплохо, но Тесса, отмахнувшись, сказала:

— Работать манекенщицей… нет, я бы не хотела этого для тебя, дорогая.

Тесса выглядела бледной и усталой, поэтому Фредди предпочла с ней не спорить.

Она посмотрела на часы. Половина десятого: всего полтора часа прошло с тех пор, как они с Тессой приехали в родильный дом. «Мы ожидаем рождения ребенка не раньше завтрашнего утра», — сказала ей суровая медсестра, однако в такси лицо Тессы постоянно было искажено от боли.

«Выше нос, старушка». Некоторое время назад Фредди усвоила привычку делать вид, что она спокойна и уверена в себе. Притворяйся довольной, и со временем ты именно так будешь себя чувствовать.

Она попросила Джулиана:

— Расскажи мне подробнее про школу. И про самолеты. Я хочу знать все-все.

Они отослали Фредди, хотя Тесса просила позволить ей остаться.

— Ни в коем случае, миссис Николсон, — отрезала медсестра, как будто та просила о чем-то неприличном.

Потом, после того, как с ней проделали несколько унизительных процедур, Тессу уложили в кровать, и медсестра удалилась. Она лежала в идеально чистой палате, окно которой выходило в крошечный голый садик; тем не менее, Тесса чувствовала себя заброшенной, похороненной под накрахмаленными простынями и шерстяными одеялами. Ей было очень больно: она спросила, не могут ли они дать ей что-нибудь от боли, однако сестра ответила, что для обезболивающего слишком рано.

Время текло еле-еле. Изредка к ней в палату заходили сестры, измеряли ей пульс и температуру, потом снова уходили, негромко постукивая подошвами туфель по линолеуму. В час дня ей принесли на подносе обед, но она не смогла съесть ни крошки. В пять подали чай. Медсестра в темно-синей форме вошла в палату и сказала: «Вы обязательно должны поесть, миссис Николсон. Силы вам еще понадобятся», — и Тесса съела сандвич, а потом ее стошнило прямо на крахмальные льняные простыни. Две сестры с недовольными лицами быстро сменили ей белье.

Потом она долго лежала, чувствуя себя ужасно одинокой. Ей хотелось увидеть Майло, хотелось увидеть Фредди. Потом она захотела умереть и закричала во все горло, так что в палату одновременно ворвались трое медсестер. Одна шикнула на нее, а Тесса выругалась в ответ: девушка была шокирована. Потом сестра в темно-синей форме осмотрела Тессу и сказала, что ее надо перевести в родильное отделение. После нескончаемого путешествия по выстланным линолеумом коридорам в трясущемся кресле-каталке ее уложили на высокую кушетку в ярко освещенном зале. На лицо надели маску, пустили газ и велели тужиться; симпатичная медсестра держала ее за руку и ласково говорила, что Тесса прекрасно справляется. Через час, с последним изматывающим усилием и криком, Тесса родила сына. Они взвесили его — шесть с половиной фунтов, — а потом симпатичная медсестра завернула ребенка в одеяльце и протянула Тессе. Другая сестра прошипела ей на ухо: «Что вы делаете, Доукинс? Унесите ребенка! Его отдают на усыновление».

— Я никому его не отдаю, — сказала Тесса. — Я сама буду его воспитывать.

Решение было принято — это оказалось совсем нетрудно. Личико ее сына было сморщенное, как будто носовой платок, который до этого находился у нее внутри, на голове торчал ежик светлых волосиков, а темные глазки иногда приоткрывались и недоуменно смотрели вокруг. Она ни за что не смогла бы отдать его чужим людям — ее сердце разорвалось бы на части.

На следующий день, в часы посещений, к ней пришли все: ее друзья и Фредди; их впускали в палату по двое, потому что так диктовали правила больницы. Комната наполнилась цветами, журналами и коробками шоколадных конфет, и медсестры стали любезнее обращаться с ней, потому что в числе посетителей оказались знаменитая комедийная актриса и невероятно красивый исследователь-полярник.

В тот вечер, когда посетители разошлись, Тесса осторожно выбралась из постели, несмотря на сильную боль внизу живота, нашла блокнот и конверт и написала Майло. Симпатичная медсестра, Доукинс, согласилась отправить письмо.

Ребекка была в ванной, когда щелкнула крышка почтового ящика на входной двери. Майло бросился вниз; в последнее время он всегда старался первым добраться до почты. Он же отвечал на все телефонные звонки.

Узнав почерк Тессы, он бросил остальные письма на столик в холле и торопливо вскрыл конверт.

— Что это?

Он поднял глаза. Ребекка стояла наверху лестницы.

— Как обычно — письмо от поклонницы, — сказал он, делая вид, что пробегает глазами записку. — С удовольствием прочла Разбитую радугу, но Пряжа Пенелопы по-прежнему ее любимый роман. Почему-то они думают, что подобные замечания должны мне польстить.

— Ясно, — ответила жена. — Что ты будешь на завтрак: яичницу или копченую селедку?

— Селедку, — автоматически произнес он.

Ребекка прошла на кухню. Майло закрылся у себя в кабинете и оперся на рабочий стол. На лбу у него блестели капельки пота. Он прочитал письмо Тессы.

«Дорогой Майло, — говорилось в нем, — я родила мальчика! Это произошло рано утром в четверг, и он самый чудесный и очаровательный ребенок на свете».

На него нахлынула целая буря противоречивых чувств — потрясение, гордость, тревога и облегчение оттого, что роды позади и Тесса жива, — так что Майло был вынужден присесть. Сердце его колотилось. Он продолжал читать:

«Я назову малыша Анджело Фредерик. Анджело — потому что у него золотистые волосы и синие глаза и он похож на ангела, а Фредерик, конечно же, в честь Фредди…»

Майло нахмурился. «Анджело Фредерик…»

Он быстро дочитал письмо. Они обсуждали возможность усыновления: хотя нет, не совсем так — он несколько раз осторожно пытался поднять эту тему, словно лошадь, подходящая к высокому барьеру, понимая, что, хотя для него усыновление казалось единственным разумным выходом из ситуации, он не имел права навязывать свое мнение Тессе. Она же всегда чувствовала, когда он собирается заговорить о чем-то особенно важном, и меняла тему разговора. Она редко бывала серьезной; это ему в ней нравилось и одновременно раздражало. Однажды, когда они вдвоем лежали в постели, он вдруг с необычной для себя ясностью осознал, что больше всего желает провести с ней остаток жизни, и плевать ему на все сложности, но как только он попытался заговорить, она прижала пальчики к его губам, заставляя замолчать. «Нет, Майло, — мягко прошептала она. — Не говори ничего. Все прекрасно так, как есть».

Однако он надеялся, что она все же отдаст ребенка. Он рассчитывал, что так и будет. Это было бы во всех смыслах самым здравым решением. И для Тессы, и для малыша. Ребенку нужен отец.

Майло посмотрел в окно. На улице шел снег — на землю ложились пушистые белые хлопья. Он подумал: «Сын!» — и перед его глазами пробежали соблазнительные картинки: как мальчик будет расти у него на глазах, как они будут обогащать жизнь друг друга. Конечно, ребенку придется называть его дядюшкой; он убедит Тессу не называть его Анджело, потому что с таким именем его будут вечно дразнить в школе. Видение растаяло; он осознал жестокую правду. Майло вспомнил одного мальчика, с которым учился в подготовительном классе: он был незаконнорожденным и словно нес на себе печать бесчестья, позора, отчего Майло относился к нему с жалостью и легким презрением. Он еще раз пробежал глазами письмо. Об усыновлении там не было ни слова; судя по всему, Тесса приняла решение оставить себе ребенка.

А если так, что это сулило ему? Тревога и опасения, терзавшие его прошедшие шесть месяцев, будут преследовать его всю оставшуюся жизнь; ему предстоит жить в постоянном страхе оттого, что правда может открыться. Он шел по канату над пропастью, и мысль о том, что этому не будет конца, показалась Майло пугающей. Тесса, похоже, думала, что они останутся любовниками и смогут сохранить его отцовство в тайне, но он подозревал, что на деле это окажется невозможным. Рано или поздно их увидят вместе, рано или поздно люди начнут задавать вопросы. Оба они достаточно известны: ее лицо появляется на обложках журналов, его — на обложках книг. Скандал положит конец его карьере.

Майло взял ручку и начал писать. «Дорогая Тесса, я очень рад, что все прошло хорошо». Он посмотрел на листок, потом разорвал его в мелкие клочья и взял новый. «Дорогая Тесса, я испытал громадное облегчение, и я счастлив, что все прошло хорошо…»

«Ребенок не был похож ни на кого, даже, — думала Фредди, — на саму Тессу». Анджело выглядел — этого она Тессе говорить не стала — как маленький инопланетянин, а не человек. Тесса считала его красавчиком, что было, конечно, неудивительно. У него был до смешного широкий нос, большие ступни и ладони, надутые розовые губки и темно-синие глаза, которые существовали как будто каждый сам по себе — один мог быть закрыт, пока второй пристально смотрел куда-то вверх, либо оба казались полуприкрытыми, прищуренными до темно-синих щелочек, в то время как малыш вроде бы крепко спал. Тем не менее, малыш был очень славный, и Фредди была очарована тем, как он пищал, словно котенок, когда хотел есть, и засыпал, свернувшись калачиком у нее на груди.

Когда через десять дней Тесса вернулась домой из родильного дома, Фредди стала внимательно следить за реакцией визитеров мужского пола на Анджело. Она наблюдала за ними, ожидая заметить… что? Чувство вины? Родительскую любовь? Она понимала, что не очень-то деликатно с ее стороны проявлять любопытство, однако ничего не могла с собой поделать. Потом ей пришло в голову, что Тесса, вполне возможно, сама не знает, кто отец Анджело или, по крайней мере, не до конца уверена. Фредди в глубине души завидовала такой жизни, при которой можно было запутаться между несколькими любовниками.

Когда Фредди показывала Анджело друзьям Тессы мужского пола, предлагая взять его на руки, одни отстранялись, бормоча, что боятся его уронить, а другие привычным жестом брали ребенка, прислоняли его к своему плечу и похлопывали по спине. Некоторые являлись в гости с гигантскими букетами цветов и огромными коробками швейцарского шоколада, другие дарили Тессе букетики подснежников, обернутые в газету, или пакеты со свежими булочками. К середине января, когда Фредди пришло время возвращаться в школу, она по-прежнему ничего не знала об отце Анджело. Как всегда, Тесса хранила свои секреты.

Если Анджело плакал, то совсем без слез. Зато сама Тесса проливала слезы постоянно, по любому поводу — уколовшись о булавку, которой застегивала подгузник, вспомнив о маме, которая умерла, не успев увидеть внука, от боли в набухшей, ноющей груди. При виде его голенького тельца в ванночке, от веса малыша, заснувшего у нее на груди, она испытывала столь острое, безосновательное ощущение счастья, будто при родах лишилась верхнего защитного слоя кожи.

Ночью, когда она, набросив халат, шла на кухню, чтобы подогреть бутылочку, Тессе казалось, будто они с Анджело обитают в собственном отдельном мире. Единственными звуками в нем было его дыхание и колыбельная, которую она тихонько напевала. Тесса кормила ребенка, изо всех сил стараясь не заснуть; она прикусывала нижнюю губу и выпрямляла спину, чтобы не провалиться в сон. Она вспоминала разные ужасы: новорожденный, задушенный заснувшей рядом матерью, или как ребенок захлебнулся, когда мать задремала. Хотя через несколько недель после родов у нее из груди перестало течь молоко, морщинистый отвисший живот пришел в норму, а фигура в целом приобрела прежние очертания, Тесса знала, что роды сильно изменили ее. Она лишилась своей беззаботности, уверенности в том, что все, в конце концов, будет хорошо. Ответственность, которую она с удовольствием сбросила с себя, как только оказалась в Лондоне, теперь вернулась к ней в стократном объеме. Она была постоянно начеку, следя за тем, чтобы из-за забывчивости или недостатка сна не совершить что-нибудь страшное: не позабыть ребенка в корзинке на заднем сиденье такси или не обнаружить среди ночи, что у них закончилось молоко. Случалось, что она не успевала принять ванну и одеться до самого вечера. Приготовления к первому выходу по магазинам с коляской — громадной, сверкающей, сделанной на заказ в компании «Сильвер Кросс», — которую подарил ей Рей, заняли у Тессы несколько часов.

Майло впервые увидел сына, когда Анджело было три недели от роду. Он дождался, пока Фредди уедет в школу — необходимая предосторожность, ведь Фредди была связана с мисс Фейнлайт. Тесса жалела, что он пропустил эти первые недели. Анджело менялся каждый день — словно бутон раскрывался, превращаясь в цветок. Майло приехал с подарками для нее и ребенка, с продуктами из «Фортнума». Он настоял на том, чтобы приготовить для них ланч. Она не должна ни о чем беспокоиться; лучше пусть Тесса отдохнет, а он накроет на стол, подаст еду и потом вымоет посуду. Что было настоящим подвигом с его стороны, потому что служанка в тот день не приходила и квартира была завалена грязными тарелками вперемешку с детскими вещами — бутылочками, подгузниками, крошечными распашонками, сушившимися где попало. Майло прибрал, вымыл посуду, заварил чай. Он ласково, робко покачал Анджело на руках, а после ланча, когда Тессу сморил сон, они прилегли на кровать, и ребенок спал между ними.

Иногда Ребекка опасалась, что сходит с ума. Она начала думать о своих подозрениях, как о живом существе, уродливой серой бесформенной горгулье, которая повсюду следовала за ней или сидела у нее на плече, злорадно усмехаясь, когда Майло опаздывал домой из Оксфорда, насмешливо нашептывая на ухо, когда он по утрам бросался к двери, чтобы взять почту.

Она подумывала даже обратиться к врачу. «У меня появились странные мысли, от которых я никак не могу избавиться. Я пытаюсь, но они все время возвращаются». Но тут Ребекка представляла себе, как будет сидеть в приемной какого-нибудь доктора Хантера, пропахшей антисептиком и полиролью, как он снисходительным тоном начнет советовать ей записаться на вечерние курсы или съездить на пару дней в Лондон («Смена обстановки, миссис Райкрофт, наверняка пойдет вам на пользу») — и эта перспектива отпугивала ее.

Возможно, вымышленный доктор Хантер был прав. Возможно, ей нужно было чем-то занять себя. Несколько месяцев после Рождества были самыми тоскливыми — никакой работы в саду, да и автомобильные прогулки не представляли никакого интереса. Ребекка решила, что ей нужно изменить свой жизненный уклад. Каждое утро она будет выводить Джулию на долгую прогулку, каждый день обязательно встречаться с кем-нибудь: с Мюриель, Глен или другими своими знакомыми из деревни. Станет помогать в доме престарелых в Редклифе в те дни, когда Майло не нужна машина. Освоит новые рецепты праздничных блюд, чтобы расширить свой репертуар: в конце марта они собирались устроить новую вечеринку в часть выхода Голосов зимы.

Ребекка перебрала все шкафы в Милл-Хаусе, отдала ненужную одежду и книги в благотворительное общество, а то, что не захотела отдавать, сложила в коробки и отнесла на чердак. Там она обнаружила целую кипу писем и почтовых открыток; копаясь в них, Ребекка понимала, что в глубине души надеется обнаружить какую-то улику: любовное письмо, открытку: «Дорогой Майло… с любовью, целую», но от кого? Не от Грейс Кинг; она была уверена, что на этот раз Майло сказал ей правду. Но письма, найденные на чердаке, были совсем старые и по большей части адресовались ей самой — написанные корявым почерком послания школьных подружек, с которыми она давно утратила связь, приглашения на праздники, свадьбы и крестины, которые хранила из сентиментальных соображений. Насколько по-другому сложилась бы их жизнь, думала Ребекка, роди она ребенка? С ребенком она была бы все время занята, не так сосредоточена на своей любви и страсти к Майло. Но можно ли сказать, что так было бы лучше? Что если, появись на свет ее вымышленный ребенок, Арчи или Оскар, с его открытым дружелюбным лицом, независимостью, интуитивным пониманием ее чувств, Майло ощутил бы себя отверженным, ведь часть ее любви теперь не принадлежала бы ему?

Она достала свой мольберт и цветные карандаши. Набрасывая на бумаге эскиз вазы с веточками вербы, она прокручивала в голове возможные сценарии его романа. Предположим, он влюбился в девушку. Предположим, она живет в Оксфорде — как Аннетт Лайл. Они с легкостью могли бы встречаться — свидание во второй половине дня, часок вечером, после успешно прочитанной лекции. Однако он бы наверняка сильно опасался, что их могут увидеть, как с мисс Лайл. Та его интрижка раскрылась, когда одна знакомая увидела их вместе в баре отеля неподалеку от Оксфорда. Значит, не Оксфорд — Лондон. Любовница Майло может писать ему письма на адрес университета; наверное, он звонит ей сам, а не наоборот. Он может звонить, когда остается один дома, или из телефонной будки в деревне. Ничего сложного.

В последнее время он стал нервозным. Вздрагивает, когда звонит телефон или почтальон стучит в дверь. Каждый вечер подолгу гуляет с собакой, хотя раньше в плохую погоду предпочитал сидеть дома. Он не выглядит счастливым — а ведь должен был бы, будь у него на самом деле роман…

Однажды вечером она пошла за ним, закутавшись в пальто и нацепив шапку. Фонари на улице не горели, и сквозь пелену тумана она видела только подпрыгивающее пятно света от его фонарика. Майло дошел до деревни, но даже не оглянулся на пустую телефонную будку. Он прошел мимо; пристыженная, Ребекка поспешила домой.

Вернуться к работе оказалось сложнее, чем Тесса предполагала. Ее фигура была уже не той — несколько лишних дюймов никак не желали убираться с ее талии. Остракизм, с которым она столкнулась во время беременности, никуда не делся: в больших универсальных магазинах ее ждал неизменный отказ — они уже набрали манекенщиц на весенний сезон. Она настаивала, потому что нуждалась в деньгах, теперь не только для себя и Фредди, но и для Анджело. Она перелопатила записную книжку, обзвонила старых знакомых, и наконец, когда Анджело было семь недель от роду, получила заказ на два дня съемки в рекламе шляп для Вог.

Через агентство она наняла девушку, которая должна была присматривать в эти дни за Анджело. Накануне вечером Тесса убедилась, что в запасе имелось достаточно чистых подгузников, распашонок, пеленок и полотенец, стерилизованных бутылочек и сосок. Она встала в половине пятого утра, чтобы выкупать, накормить и одеть Анджело, одеться самой, сделать прическу и макияж. Она во всех подробностях объяснила няне, которая обошлась ей в целое состояние, что ей предстоит делать, показала, где что лежит, потом поцеловала сына, взяла сумочку и вышла из квартиры. В лифте она подумала: «Что если няня, какой бы деловитой она ни казалась, что-нибудь перепутает или забудет? Вдруг она не подогреет бутылочку? Что если она будет сидеть и читать журналы, оставив Анджело плакать в его кроватке? Что если она совсем не та, за кого себя выдает, вдруг она похитит ребенка, увезет куда глаза глядят, и я его больше никогда не увижу?»

Тессе приходилось не жить, а выживать: вот что стало ее целью в те нелегкие дни. Раньше она понятия не имела, как тяжело передвигаться по Лондону с ребенком. Такси стоило дорого, а она пыталась экономить; в метро или автобус с коляской было не войти. У нее сложились новые привычки, новый распорядок дня. Иногда, когда Анджело спал, ей удавалось выкроить время для себя: поесть, вздремнуть, куда-то выйти, повидаться с друзьями; тогда ей казалось, что жизнь ее налаживается. В другие дни, когда у нее не было работы, Анджело плакал ночи напролет, ей надо было срочно вымыть голову, а телефон молчал, она, как ребенок, рыдала в постели, пока не проваливалась в сон.

Она научилась не упоминать об Анджело на работе; там ей следовало быть очаровательной, блистательной и беззаботной Тессой Николсон, которая ничуть не изменилась, словно беременность и роды не произвели в ней никакой перемены — все прошло и забылось, как забываются каникулы или зубная боль. Когда фотограф просил ее задержаться подольше, надо было отвечать: «Мне надо успеть на поезд» или «У меня назначена встреча», но никак не «Мне надо спешить домой к ребенку, потому что я так устала, что мысли путаются в голове, а если вы попросите меня постоять еще минуту, я усну прямо на ногах».

На многие вещи Тесса теперь смотрела по-другому. Она старалась быть бережливой — теперь, когда у нее не оставалось времени на магазины, экономить было проще, — поддерживать порядок в квартире в те дни, когда не приходила служанка, потому что боялась, что Анджело может чем-нибудь заразиться. Она начала ценить время — порой ей приходилось по утрам бегом собираться на работу, придерживая Анджело одной рукой, пока другой она хватала со стола сумочку, ключи, помаду и записную книжку. Она научилась осторожно заходить с коляской в лифт и выходить из него, устанавливать специальную корзинку на сиденье своего «MG». Анджело любил кататься в машине. В первые недели, когда он ночью не мог уснуть, она заводила машину и катала ребенка, пока он не засыпал. Тесса ощущала, как на нее нисходит покой, когда крики ребенка переходили во всхлипы, а потом наступала тишина, и темные, пустые улицы проносились за окнами автомобиля. Когда в конце февраля они с Анджело отправились в Оксфорд проведать Фредди в школе, ребенок проспал в своей корзинке всю дорогу; Тесса была горда собой до такой степени, будто покорила Эверест.

Многое в ее новой жизни было ей не по нутру. Ее злило, когда знакомые, видя ее с коляской, спрашивали: «Ты разве не отдала его на усыновление?» Или когда они смотрели на Анджело так, будто ему не следовало появляться на свет, будто он был грязным, заразным, будто грехопадение совершил ребенок, а не она. На людях она крепилась, но дома проливала горькие слезы.

Но больше всего ее разочаровал Майло. В первый раз, когда он увидел сына, Тессу тронуло выражение любопытства в его глазах. Со временем она начала думать, что это было не любопытство, а недоумение. Она рассчитывала, что Майло, не имея возможности публично признать свое отцовство, все-таки будет относиться к сыну по-особенному, с нежностью. Она воображала, что между ними установятся необыкновенные отношения: если он не может быть Анджело обычным отцом, то станет для него кем-то еще, не менее важным.

То, что будоражило ей кровь в начале их романа, — атмосфера конспирации, непредсказуемость, редкие моменты близости — теперь начинало ее угнетать. Материнство сделало Тессу жестче, она уже не склонна была все ему прощать. Может, его любовь постепенно охладевала? Но как такое возможно? Нет, она не могла в это поверить. И все же бессознательно Тесса вела счет учащавшимся случаям, когда он не приходил на свидание или вешал трубку посреди разговора, и приходила в отчаяние, потому что тем самым нарушала свои собственные правила. Правила любви — как глупо было думать, что ее сердцу не грозит неминуемая расплата!

Глава пятая

— Вечеринка прошла великолепно, — сказала Ребекка. — Очень жаль, что ты не смогла прийти.

Воскресным утром в начале марта сестры ехали на машине в Абингдон, на ланч с матерью. Накануне вечером у Райкрофтов в Милл-Хаусе состоялась вечеринка в честь выхода Голосов зимы.

— Я не очень люблю шумные сборища, — сказала Мюриель. — Мне не нравится подолгу стоять. Не понимаю, почему считается, что гостям удобно есть стоя, пытаясь удержать в руках тарелки и приборы. Дурацкая идея!

Мюриель всегда так говорила, и Ребекку это всегда раздражало. Вечеринки у Райкрофтов пользовались большой популярностью — люди умоляли прислать им приглашение. Почему бы ее собственной сестре, с горечью вопрошала Ребекка, не проявить чуть больше снисходительности?

— Мы отлично провели время, — отрезала она. — Гости разошлись только во втором часу ночи.

— Я предпочитаю в десять ложиться спать.

Бестактность Мюриель и мрачные предчувствия, которые вечно одолевали Ребекку перед визитами к матери, заставили ее поджать губы, чтобы не начать ссору. Она была утомлена; с гораздо большей охотой Ребекка повалялась бы еще часок в постели. Она со скрежетом переключила передачу и заставила себя сосредоточиться на дороге.

— К тому же, — через пару секунд сказала Мюриель, — на вечеринках я становлюсь как глухая. Ни слова не могу разобрать. Лучше я позвоню Майло и поздравлю его.

Ребекка поняла, что сестра протягивает ей оливковую ветвь. Мюриель крайне редко звонила Майло.

— Уверена, что ему будет приятно, — сказала она. Потом, доверительным тоном, добавила: — Он сейчас не в лучшем настроении. Какая-то дама написала нелестный отзыв на его сборник в Таймс.

«Пожалуй, самое лестное, что можно сказать в отношении поэзии Майло Райкрофта, — говорилось в статье, — это то, что ему лучше сосредоточиться на своих романах». Комментарий явно задел Майло. Даже вечеринка его не развеселила; он напился, что было для него необычно, и Чарли Мейсону пришлось тащить его наверх, в спальню.

— Ну надо же, — сказала Мюриель. — Вообще-то, я думала, что поэзия для него — нечто вроде хобби, разве нет?

— Он много труда вложил в этот сборник, — обиженно ответила Ребекка.

— Наверное, не следует рассчитывать преуспеть сразу на двух поприщах. Замечательно, когда преуспеваешь хотя бы на одном.

— Да, наверное, ты права. — Ребекка притормозила перед перекрестком, посмотрела налево, направо, потом поехала вперед. — А как дела у доктора Хьюза?

Уголки рта Мюриель поползли вниз.

— Дебора уговаривает его переехать в Корнуолл.

— В Корнуолл?

— Да. Из-за ее здоровья. К тому же, она обожает Корнуолл.

— А как же его работа?

— В том-то все и дело! Ужасно, правда? Он был врачом в Вестдауне тысячу лет.

— Ужасно для тебя.

— Да. — Мюриель отвернулась и стала смотреть в окно. — Если он уедет, я буду очень по нему скучать.

— А сам он хочет ехать?

— Нет, совсем нет.

«Бедняжка Мюриель, — думала Ребекка. — До чего ужасно так горевать из-за отъезда человека, который даже не знает, насколько тебе дорог».

— На твоем месте я бы особенно не переживала, — успокоила сестру Ребекка. — Думаю, эта старая развалина Дебора передумает. Разве раньше она уже не предлагала ему переехать?

— О да, неоднократно. — Мюриель вздохнула. — Однако по поводу Корнуолла она настроена серьезно. А как дела у тебя, Бекки? — вдруг спросила Мюриель. — Как ты себя чувствуешь?

— Я? Прекрасно.

— В последнее время ты выглядела немного усталой.

— Правда? — Ребекка заставила себя рассмеяться. — Думаю, все дело в вечеринке. Уйма дел! Но у меня все прекрасно. Просто замечательно.

— Совсем не обязательно, чтобы все всегда было прекрасно.

— Что?

— Не обязательно, чтобы все было замечательно.

Слова сестры прозвучали обескураживающе. Ребекка чувствовала себя так, будто ее застали на месте преступления. Как унизительно сознавать, что твое беспокойство заметно со стороны.

— Я в полном порядке, — твердо ответила она. — Просто не люблю раннюю весну, ты это прекрасно знаешь. — Потом сменила тему: — Что ты собираешься подарить маме на день рождения?

— Соли для ванны и тальк. Знаю, это банально, но мне ничего другого не приходит в голову. А ты?

— Собиралась купить ей перчатки, но, по-моему, я уже дарила их в прошлом году. Может, тапочки?

— Я хотела подарить коробку дорогих конфет, но она наверняка скажет, что не сможет их съесть своими зубами.

— Даже клубничную помадку…

— Ну, ее можно сосать.

Сестры захихикали. Машина въехала в пригороды Абингдона.

Внезапно Мюриель воскликнула:

— О! Я просто обязана тебе рассказать! Произошло нечто экстраординарное!

— Что?

— Сестра Фредди Николсон родила ребенка.

— Да? — рассеянно переспросила Ребекка. Она посигналила, обгоняя велосипедиста.

— Бекки! Она не замужем!

— Боже! Действительно ужас.

Тревожный звоночек прозвенел у нее в голове, но Ребекка не сразу поняла, с чем это было связано.

— Чья сестра? — нахмурилась она. — Как, ты сказала, ее зовут?

— Сестра Фредди Николсон, Тесса. Она манекенщица.

— Манекенщица?

— Да, ужасно знаменитая. Фредди показывала мне ее фотографии в Вог.

— Фредди…

— Фредди Николсон, я тебе рассказывала. Ее полное имя Фредерика, но мы все называем ее Фредди. Очаровательная девочка. Она отлично сдала экзамены, а еще она заместитель капитана команды по лакроссу. Жаль, что у нее такая семья. Есть вещи, которые невозможно скрыть, так ведь? Так вот, мисс Николсон сто лет не показывалась в Вестдауне, а ведь раньше она всегда регулярно навещала Фредди. Оказывается, вот почему! У нее родился ребенок!

«Фредерика, но мы все называем ее Фредди». Воспоминание всплыло у Ребекки в голове: примерно год назад, день рождения ее матери в Милл-Хаусе. Нарциссы на лужайке, мать критикует новые шторы… «Слава богу, Фредди Николсон в отличной форме, — сказала Мюриель, — свидетельством тому прошлый матч». И тут Майло поднял голову и спросил: «Николсон?» И она, Ребекка, прекрасно его зная, сразу заметила, что он напуган.

— Ребенок, — повторила она. — Сколько ему сейчас?

— Два месяца… может, три. Я неуверена. Мисс Николсон его мне показала. Очаровательный малыш, правда, я так растерялась — просто не знала, что сказать.

Вдруг Мюриель прикоснулась к ее руке.

— Ребекка! — окликнула она. — Это же был наш поворот. Ты пропустила поворот. Ребекка?

Сначала Ребекка была уверена, что Майло закрутил роман с этой девушкой, Тессой Николсон. Вот почему он вздрогнул, когда ее фамилия, Николсон, прозвучала за столом в тот день. Это объясняет его хорошее настроение весной и летом, звонки, которые он переводил к себе в кабинет, его длительные отлучки. Стоило переложить кусочки головоломки, и они сложились в целостную картину. Если Тесса Николсон манекенщица, она наверняка молода и красива. Школа Вестдаун всего в шести милях от Милл-Хауса. Майло мог познакомиться с ней во время одной из своих прогулок — она могла проколоть шину, и Майло, рыцарь в сверкающих доспехах, предложил ей свою помощь. Может, она спросила у него, как ей проехать; вполне вероятно, что она из тех женщин, которые в гордом одиночестве заходят в паб, и тогда они могли познакомиться там, когда он заглянул выпить кружечку пива и разговорился с ней.

Дальше, как обычно, ее начали терзать сомнения. Что если воображение опять сыграло с ней злую шутку? Ее подозрения смехотворны. Мюриель рассказала ей про девушку, родившую внебрачного ребенка, и она тут же решила, что его отец — Майло. Эти мысли даже не смехотворны, хуже — они безумны! Она не может держать себя в руках, теряет самоконтроль.

Утро понедельника: Майло должен ехать на лекцию в Оксфорд. Ребекка с трудом дождалась, пока он выйдет из дома; она проснулась в семь, после беспокойной ночи, подала ему чай, потом приняла ванну и оделась. Пока он был в душе, она спустилась вниз. Солнечные лучи, проникая в холл через витражное окно над входной дверью, плясали на плитках сапфировыми и рубиновыми бликами. Их красивый дом как будто чего-то ждал — судьбоносных событий наступающего дня. В кабинете Майло Ребекка подняла жалюзи, присела за стол, выдвинула ящик и достала его записную книжку. Она провела пальцем по срезу страниц до буквы Н. Несбит, Нил, Нэш… фамилии Николсон там не было. Ребекка открыла страницу с буквой Т: Тейлор, Торн, Тэттерселл… Имени Тесса она тоже не увидела. Ребекка прикрыла глаза, опустила голову и услышала собственный громкий выдох.

Но что-то заставило ее перевернуть страницу. Там, отступив от списка фамилий, Майло написал букву Т. и телефонный номер: Хайбери, 259.

С аппарата в кабинете Ребекка вызвала оператора и попросила соединить ее с номером в Хайбери.

Последовала пауза, щелчки на линии, а потом женский голос ответил: «Квартира мисс Николсон. Могу я вам помочь?»

Ребекка бросила трубку, будто та ее ужалила, оборвав соединение. Прижав кулаки ко рту, она посмотрела в окно. Низкое утреннее солнце превратило росу на траве в россыпь звезд. Какой прекрасный день! Из своего убежища она услышала, как хлопнула дверь, и миссис Хоббс крикнула из холла: «Доброе утро!» Вот она поставила на плиту чайник, вот начала доставать из кладовой пылесос, ведро и веник…

Ребекка вышла из кабинета и поднялась наверх. Майло все еще был в ванной. Она оглядела свою спальню, останавливая глаза на носках, брошенных на спинке стула, флаконах с духами на туалетном столике, пиджаке Майло, висящем на дверце гардероба. Все вокруг казалось ей странным, незнакомым — как будто она впервые в жизни видела эти вещи.

Ребекка присела на краешек кровати. Потрясение сразило ее, будто удар тока, и теперь она чувствовала себя совсем слабой, обессиленной, выжженной изнутри.

В спальню вошел Майло. Сначала он ее не увидел; напевая себе под нос и вытирая полотенцем волосы, он подошел к гардеробу и начал одеваться. Потом, боковым зрением заметив Ребекку, сидящую на постели, обернулся.

— Что случилось?

— Тесса Николсон.

Он застыл на месте.

— Что?

— Ее номер записан у тебя в телефонной книжке.

Он быстро сказал:

— Мы как-то встретились на вечеринке в Лондоне, только и всего.

Она окинула его взглядом: в одних трусах, с волосами, клочьями прилипшими ко лбу, он выглядел немного смешным.

— Я тебе не верю, — сказала Ребекка.

Он уже натягивал брюки.

— Давай не будем ссориться, Ребекка, пожалуйста.

— Единственное, что я хочу знать — был ли у тебя роман с этой женщиной. И если да, ты ли отец ее ребенка.

Он слабо усмехнулся.

— Ребекка, бога ради… — Майло пересек комнату и взял ее вялые руки в свои. — Конечно, у меня нет с ней никакого романа. И никогда не было.

Она отстранилась.

— Тогда я ей позвоню. Спрошу у нее сама. — Ребекка поднялась на ноги.

С внезапным проворством Майло опередил ее, перегородив выход из спальни.

— Ребекка! — произнес он. — Прошу тебя!

Что-то у нее внутри увяло и умерло; она до последнего надеялась, что ошибается. Ребекка прошептала:

— Так мне позвонить ей, Майло?

На мгновение он будто окаменел. Потом покачал головой.

Отшатнувшись от него, она рухнула на кровать и закрыла глаза. Голос — ее голос — произнес «Как долго?», а когда он не ответил, она выкрикнула этот вопрос изо всех сил.

— Я тебя спрашиваю, как долго это длится?

— Год. Примерно год.

— Ты что, не знаешь точно?

— Миссис Хоббс, — прошипел он; дрожа, она прислушалась к реву пылесоса, которым миссис Хоббс чистила на лестнице ковер. Майло зашептал: — Мы познакомились в прошлом году в январе, но мы не… между нами ничего не было… некоторое время. — Голос его упал.

— В январе. — Ребекка вытерла ладонью пот со лба.

— Мюриель, — сказала она. — Вы познакомились через Мюриель.

— Нет.

— Но Мюриель знает эту женщину. — Еще одна ужасная мысль: что если сестра знала, что Майло — любовник Тессы Николсон? Может, именно поэтому она сделала то странное замечание, когда они ехали в машине. «Совсем не обязательно, чтобы все всегда было прекрасно. Не обязательно, чтобы все было замечательно».

— Нет, — повторил он. — Я пошел прогуляться. Тесса была на пруду — сразу за школой. Она каталась на коньках. Мюриель тут совершенно ни при чем.

«Тесса». От того, как легко он произнес ее имя, сердце Ребекки чуть не разорвалось на части. Ее глаза застилали слезы. Она потянулась к тумбочке, взяла носовой платок, высморкалась и промокнула глаза.

— А ребенок? — прошептала она.

Майло не отвечал, и Ребекка заставила себя взглянуть на него. Вина была написана в его глазах. Она выдохнула:

— Он твой?

Муж кивнул, а потом опустил голову.

— Мне очень жаль.

Он сделал шаг к кровати — сейчас, если она позволит, он подойдет и прикоснется к ней.

— Я хочу, чтобы ты убрался отсюда, — она старалась говорить спокойно. — Оставь меня одну.

— Ребекка, прошу тебя…

Она закричала:

— Убирайся! Катись в свой чертов Оксфорд! Или в Лондон, к ней, если тебе этого так хочется! Мне плевать!

Заливаясь слезами, она свернулась клубком на кровати. Последнее, что она услышала, был стук двери, закрывшейся за ним.

Утро понедельника. У Ребекки началась мигрень. Она приняла несколько таблеток аспирина и сварила себе крепкий кофе. Потом села в дальней комнате с чашкой кофе и сигаретой. Она вздрогнула, услышав, как отворилась входная дверь. Майло заглянул по очереди во все комнаты, пока не нашел ее.

— Я не думала, что ты вернешься, — сказала она.

Он присел на низенький пуф у окна.

— Я не знал, захочешь ли ты меня видеть.

Она пожала плечами.

— Ты сказал, вы познакомились в прошлом январе.

Он уронил голову.

— Да.

— В школе у Мюриель.

— Да.

— А потом?

Молчание.

— Пару месяцев спустя я столкнулся с ней в Лондоне.

— Не лги мне, Майло.

Короткий вздох.

— Я ей позвонил.

— И лег с ней в постель. — Она встала. — Наверняка эта женщина шлюха, — злорадно сказала Ребекка. — Она ложится в постель с каждым, с кем познакомится? Тебе не пришлось дожидаться своей очереди, Майло?

Она вышла из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь. Весь день у нее во рту не было ни крошки; внезапно Ребекка осознала, что голодна. На кухне она отрезала два куска хлеба и плюхнула между ними ломоть ветчины. Потом прошла в гостиную, на максимальную громкость включила радио, чтобы Майло не решился последовать за ней, и съела свой сандвич.

В ту ночь он спал в комнате для гостей. Когда Ребекка проснулась на следующее утро, от ее былой решимости не осталось и следа. Слишком измученная, чтобы плакать, она лежала без сна, думая, как ей жить без него. Конечно, он от нее уйдет — теперь она это ясно понимала. Зачем ему оставаться с ней, когда его ждет эта красивая девушка, Тесса Николсон?

Ребекка знала, что без него она — ничто. Несмотря на его недостатки, несмотря на предательство, она все еще любила мужа. С первого дня их знакомства она знала, что хочет провести с ним остаток жизни. Ни с кем она не смеялась так, как с Майло. Ни с кем не чувствовала себя такой желанной, красивой, остроумной. Даже сейчас какая-то часть ее мечтала пойти в комнату для гостей, забраться к нему под одеяло, почувствовать объятия его рук, услышать заверения в том, что все будет хорошо — он по-прежнему ее любит и всегда будет любить.

Вторник: она ненавидела его. Ненавидела то, как он двигается, говорит, ненавидела слабость характера, написанную у него на лице, ненавидела все в нем.

Она взращивала свою ненависть до полудня, пока не ушла миссис Хоббс. Развал их брака — мрачно пошутила про себя Ребекка — зависел от графика работы прислуги.

— Я хочу знать все, — сказала она. — Ты должен мне рассказать. Она красивая? Как она выглядит? Она молода?

Они сидели за большим столом и ели ланч, оставленный для них миссис Хоббс. Точнее, делали вид, что едят.

Он угрюмо заметил:

— Не понимаю, чем это может помочь.

— При чем тут помощь, Майло? На самом деле, я хочу заставить тебя страдать. — Она отложила приборы. — Сколько ей лет? Это ведь простой вопрос, не так ли? Уж это-то ты должен знать?

— Двадцать два, — ответил он.

«Двадцать два».

— Бог мой! Дальше ты будет совращать школьниц? — Она закурила сигарету. — И как она выглядит?

Его рука, лежащая на краю стола, слегка дернулась.

— Я не знаю.

— Но ты должен знать, Майло. Ты же был с ней в постели, да? Или ты предпочел не смотреть ей в лицо?

Он вышел из себя.

— Незачем мне грубить!

— Правда? Ну так скажи, какая она? Брюнетка, блондинка, рыжая — ты должен был заметить.

— Блондинка. Волосы медового цвета.

— Медового цвета, — саркастически повторила она. — Как поэтично. А глаза?

— Зеленые, — прошептал он. — С золотыми крапинками.

— Она красивая?

Он помолчал, потом сказал, без всякого выражения:

— Да. Очень.

Майло поднял голову и посмотрел ей в глаза.

— Я не понимаю, зачем тебе это. Зачем ты хочешь это знать?

— Не хочу, — хрипло ответила она. — Но мне надо знать.

Потом Ребекка составила тарелки в стопку и понесла на кухню. Начала соскребать несъеденный обед в мусорное ведро. «Медового цвета. Зеленые с золотыми крапинками». Несколько кусочков моркови полетели мимо ведра и упали на пол. Она размахнулась и швырнула тарелки на плитку, глядя, как они разлетаются на осколки у ее ног.

Утро среды: она повела собаку на прогулку. Ребекка шла очень долго, выбирая самые укромные тропы среди холмов, потому что никого не хотела видеть. Ее туфли скользили по грязи, когда она взбиралась на продуваемые всеми ветрами вершины. Она помнила, как гуляла здесь с Майло, когда они только купили Милл-Хаус, как он забегал вперед и победно махал ей руками, добравшись до гребня холма. На карте он заметил название «Херн-Хилл», и они отправились на поиски; она видела, что он пытается найти приметы древности среди густой травы и синих колокольчиков.

Сейчас она шла вслепую, без всяких карт. Холмы с их подъемами и спусками ничего ей не говорили. Деревни в долинах, казалось, плыли над землей, нереальные, словно миражи. Шагая, она размышляла о том, что считала жизнь Мюриель жалкой, хотя на деле это ее следовало пожалеть. «Бедняжка Мюриель»: ее жениха убило на войне, она никогда не была с мужчиной, питала безнадежную безответную любовь к школьному врачу… Тем не менее, все это было реальностью. Бедняжкой оказалась Ребекка — несчастная глупая Ребекка, которая воображала себя счастливицей, а сама жила среди сплошной лжи.

Замерзнув, она вышла на проселочную дорогу. Стоя у обочины, Ребекка прикурила сигарету: пришлось сложить ковшиком ладони, чтобы спичка не потухла. «Ребенок, — подумала она, — а ведь от меня он никогда не хотел детей». Слезы блестели у нее на глазах. У Майло был сын, а у нее — нет. Ее выдуманный ребенок, Арчи или Оскар, никогда не появится на свет. Эта мысль обожгла ей сердце, разрывая его на части.

Машина, зеленый «хамбер», внезапно притормозила у обочины. Водитель открыл дверцу и обратился к ней:

— Простите, вы не знаете, это дорога на Оксфорд?

Ребекка выпустила дым.

— Нет, вы пропустили поворот.

— Эти сельские проселки все одинаковые. А вы не могли бы подсказать мне, куда ехать?

— Конечно. — Она объяснила водителю дорогу.

— Ужасно сложно, — ответил он. — А вам, случайно, не в ту же сторону? Это было бы огромной удачей.

— Я живу в Литтл-Мортон. В паре миль отсюда.

— Если хотите, я мог бы вас подвезти.

— Что ж, я не против…. Но собака…

— Обожаю собак.

Он потянулся и открыл перед ней пассажирскую дверь. Она бросила окурок на обочину и забралась в машину. Спаниель прыгнул ей на колени.

Мужчина за рулем спросил:

— Как ее зовут?

— Джулия.

— Красивое имя.

Он завел мотор и сказал:

— Позвольте представиться: Эдвард Робинсон. Друзья обычно зовут меня Нед.

У него было худое привлекательное лицо, темные волосы, зачесанные вверх, карие глаза и тонкие красные губы. На руках курчавились темные волоски. Если подать ему нужный сигнал, он пригласит ее пообедать, потом попробует лечь с ней в постель. «Будет ли это достаточной местью?» — спрашивала она себя. Будет ли Майло так же больно, как больно сейчас ей?

Однако Ребекка промерзла и устала, поэтому вести светскую беседу и уж тем более изображать страсть было выше ее сил.

Она сказала:

— Меня зовут Ребекка Райкрофт. Если свернете направо на этом повороте, мы выедем к моему дому. Оттуда я покажу вам простой путь до Оксфорда.

— О! — он, похоже, был разочарован. — Благодарю!

Подъехав к Милл-Хаусу, мужчина остановил машину на обочине.

— Вот вы и дома, — сказал он. — В целости и сохранности.

Она поблагодарила его и, стоя у ворот, посмотрела вслед удаляющемуся «хамберу». Потом пошла к заднему крыльцу. В буфетной она сняла с Джулии поводок и вытерла ее грязные лапы старым полотенцем. Пройдя в кухню, Ребекка увидела жаркое, булькающее на горячей плите, и стопку отглаженных чайных полотенец. Миссис Хоббс, судя по всему, уже ушла; Ребекка поняла, что потеряла счет времени.

Она прошлась по дому. Кабинет Майло был пуст, дверь открыта нараспашку. Мужа она нашла в столовой: он стоял, глядя на улицу в застекленные двери.

— Полагаю, — заговорила она, — ты собираешься уйти от меня и жениться на ней.

Он обернулся.

— Нет.

— Майло, у нее от тебя ребенок.

— Она не хочет за меня замуж.

— Почему-то мне трудно в это поверить.

Сегодня он выглядел таким же усталым и расстроенным, как она сама. Майло слабо махнул рукой.

— Это правда.

— Вы планировали завести ребенка?

Его глаза расширились.

— Ну конечно нет! Ребекка, это была случайность — не более того!

— Ты уверен?

— Неужели ты могла подумать, что я хотел ребенка?

— Я не имела в виду тебя, я говорила о ней. Ты уверен, что она забеременела не для того, чтобы заставить тебя жениться?

— Нет, — он изо всех сил потряс головой. — Нет, ты не понимаешь.

Майло сел на диван. Рядом на столике стоял его стакан. «Виски», — подумала Ребекка. Он сделал глоток.

— Тесса не намерена выходить ни за меня, ни за кого-либо другого. Она ясно дала это понять с самого начала. Она очень независимая, оригиналка — условности ничего для нее не значат.

— У нее много любовников?

Он крепко сжал веки.

— Не знаю. — Пауза. — Да.

Она резко бросила:

— Думаю, ты все неправильно понял, Майло. Думаю, никто из ее любовников не хочет жениться на ней, потому что они знают, что это за женщина. Ни одному достойному мужчине не захочется иметь дело с использованным товаром. Она наверняка забеременела, чтобы загнать тебя в ловушку, заставить жениться на ней.

Он поднял глаза.

— Нет, это не так. Я же говорил: Тесса не хочет за меня замуж.

В его взгляде была такая боль, что она, обескураженная, отступила.

— Ты ее любишь? — прошептала Ребекка.

Опять пауза, теперь более длительная.

Потом он ответил:

— Я не знаю.

Четверг: их пригласили на торжественный обед выпускников Мертон-колледжа. Окна зала выходили во внутренний дворик с газоном, стены закрывали панели из темного дерева. В зале пахло воском и старинными книгами. «Пусть бы я была отличницей в школе, — думала Ребекка. — Пусть бы меня дразнили синим чулком. Моя голова была бы забита фактами, биографиями, разными сведениями, которые отвлекали бы меня от этих мыслей. Пусть бы я была монашкой и жила в монастыре. Пусть бы я была молода и красива и мои фотографии печатали на обложке Вог…»

— Так кто же она для тебя? — выкрикнула Ребекка. Они уже вернулись домой; на обеде выпускников Мертона Ребекка выпила слишком много портвейна, и у нее опять разболелась голова. — Еще одно чертово достижение? Твоя муза? Для этого тебе нужны все эти женщины, Майло? Ты описываешь их в своих книгах? Твои слезливые непутевые героини списаны с этих шлюх? Что они тебе дают — силы, вдохновение, чтобы ты мог кропать свои слащавые книжонки?

Они были в холле; Майло снял шарф и вешал его на крючок. Внезапно он подскочил к Ребекке и прижал ее спиной к стене; она оказалась в ловушке.

— Нет, — язвительно прошипел он ей в лицо. — Я скажу тебе, зачем они нужны. Они — мое спасение от тебя, Ребекка. А ты знаешь, почему мне приходится спасаться от тебя? Потому что с тобой невозможно жить. Твоя ревность, твои истерики, постоянное недовольство всем и вся — это стало невыносимым! Если рушится брак, всегда виноваты двое, ты этого не знала? Ты изменилась; ты уже не та женщина, на которой я женился. Ты хочешь, чтобы все вокруг было идеально, да? Дом, сад, даже я. Так вот, я не идеален. То, что я сделал, было ошибкой. Но и ты не идеальна тоже — и не смей думать, что это не так.

— Ублюдок, — бросила Ребекка, занесла ладонь и дала ему пощечину. — Мерзкий ублюдок. — Она бросилась бежать: через весь дом, через раздвижные двери на террасу, в сад, по лужайке, мимо старого кедра, к речке, которая в старину крутила мельничное колесо, а сейчас обозначала границы их владений.

Перед глазами у нее поплыли разноцветные круги, окрашивая воды ручья в золото, пурпур и лазурь. «Ты хочешь, чтобы все вокруг было идеально». Что если Майло прав? А Мюриель — она ведь говорила о том же самом? В кого она превратилась — во въедливую грымзу, чьи беспочвенные придирки оттолкнули от нее мужа?

У себя за спиной она услышала шаги. Ребекка обернулась и увидела, что по лужайке к ней направляется Майло; от пощечины у него на щеке остался красный след.

— Прости, что ударила тебя, — прошептала она.

— Я сам виноват, — сказал он. — Это целиком и полностью моя непростительная вина. Я никогда больше не увижусь с ней, обещаю.

Она закрыла глаза, пытаясь избавиться от пляшущих огней, но они никуда не делись, продолжая сверкать перед ней в темноте.

— А ребенок? — спросила Ребекка.

Он покачал головой. Лицо его было пустым, безрадостным.

Она поняла, что не знает имени ребенка. «Так даже лучше», — подумала Ребекка. Пусть он останется для нее безымянным, этот мерзкий плод порочной связи.

Мигрень у Ребекки продолжалась два дня, так что им пришлось если не примириться, то дать друг другу передышку. Майло приносил ей воду и аспирин, задергивал шторы, следил, чтобы в доме было тихо. Когда ее перестало тошнить, он принес ей чаю и тост.

Он присел на край кровати, пока Ребекка, обложенная подушками, разламывала тост на кусочки и пыталась хоть немного поесть.

— Я никогда не хотел ребенка, — сказал он. — Я был в ужасе, когда Тесса сообщила, что беременна. Я не знал, что делать. Она думает, я должен любить ребенка, но я не люблю его — просто не могу. Я понимаю, почему она ждет от меня любви к нему, понимаю, что она разочарована, понимаю, что подвел ее. — Он закрыл лицо ладонями. — Конечно, я собираюсь оплатить образование ребенка, это будет справедливо. Я не прошу тебя простить меня, Ребекка. Я знаю, что не имею права об этом просить. Но пожалуйста — не злись так, потому что я не могу выносить, когда ты злишься на меня.

Он протянул руку и кончиками пальцев коснулся ее руки. Она не отстранилась; теперь Ребекка понимала, что произошло. Эта женщина, эта коварная соблазнительница Тесса Николсон воспользовалась слабостью Майло. Она забросила крючок, и он заглотнул наживку. Майло был для нее словно приз: красивый, обаятельный, известный — наверняка он казался ей серьезным завоеванием. «Я никогда не хотел ребенка. Она думает, я должен любить его, но я не люблю». Впервые за эту длинную, изматывающую неделю она ощутила собственное превосходство.

В понедельник утром у Ребекки была назначена примерка в магазине «У Зели» в Оксфорде. После приступа мигрени у нее еще кружилась голова, поэтому Майло вызвался отвезти ее в город. Он поработает, пока она сходит на примерку и прогуляется по магазинам, потом — предложил он — они могли бы пообедать. Он забронирует столик в ее любимом ресторане. Майло старался изо всех сил.

Когда они ехали в Оксфорд, начался дождь. Он не утихал целое утро; в канавах бежали потоки воды, уносившие окурки и обертки от конфет. Она испытала облегчение оттого, что занимается обычными делами, оттого, что ее жизнь, по крайней мере с виду, кажется нормальной. «У Зели» она рассмотрела ткани, потом походила по магазинам, выпила чашку кофе. Стоя перед газетным киоском, поискала глазами Вог. Не та ли женщина сфотографирована на обложке? Нет, у манекенщицы на фото были темные волосы и голубые глаза.

Без двадцати двенадцать она вышла на Сент-Майкл-стрит, чтобы встретиться с Майло. На тротуаре было полно народу; по зонтикам, словно по шляпкам грибов, барабанил дождь. Обходя очередь у ларька, она заметила мужа — он стоял на углу, там, где улица упиралась в рынок.

Майло говорил с девушкой. Ребекка застыла на месте. Когда девушка, развернувшись, двинулась прочь, она узнала ее бледную кожу и светлые волосы — это была Грейс Кинг. «Они не поцеловались на прощание, — отметила Ребекка про себя, — не прикоснулись друг к другу». Мисс Кинг перешла дорогу и двинулась по Шип-стрит. Майло даже не посмотрел ей вслед.

Что ж, не она — значит, другая. Не попадись ему Тесса Николсон, или Аннетт Лайл, или Грейс Кинг — был бы кто-нибудь еще. Она никогда не будет в безопасности. Ярость, мощная, разрушительная, снова закипела у нее в душе, переливаясь через край.

Развернувшись на каблуках, она зашагала обратно, в том направлении, откуда пришла. Заметив телефонную будку, Ребекка сложила зонт и вошла внутрь. Она подняла трубку и попросила оператора соединить ее с номером 259 в Хайбери.

Раздался треск, щелчки, а потом женский голос сказал:

— Алло, Тесса Николсон у телефона.

Из трубки доносился приглушенный детский плач. Ребекка заговорила:

— Думаю, вы знаете моего мужа, Майло Райкрофта. Он должен был сказать вам, что не собирается больше с вами встречаться. Правда, мог и не сказать — он всегда был трусом.

После секундного молчания голос в трубке произнес:

— Миссис Райкрофт?

— Я звоню, чтобы сообщить вам, что он уже нашел другую. Новую женщину. Какую-то потаскушку из Оксфорда.

Тесса Николсон сказала:

— Я вам не верю.

— Не верите? Серьезно? Ее зовут Грейс Кинг. Она живет на Вудсток-роуд. Можете поинтересоваться у нее сами, если не верите мне. — Ребекка рассмеялась. — Вы должны понять, мисс Николсон, что у Майло всегда должна быть какая-нибудь шлюха под рукой — такова уж его натура.

Тесса повесила трубку. Звонок телефона разбудил Анджело, у которого была простуда. Она взяла ребенка из кроватки и прижала к себе; его птичья грудка поднималась и опускалась рядом с ее колотящимся сердцем.

Тесса присела на диван. Она тряслась, как в ознобе, кожа ее была холодна как лед. Ребекка Райкрофт знает. Но как давно? Тесса попыталась подсчитать. Они не виделись с Майло почти месяц. Довольно давно — неделю, а может, десять дней — он ей не писал и не звонил. Что же случилось? Как его жена узнала обо всем? Почему он ей не сообщил?

Анджело притих, поэтому Тесса положила его назад в кроватку. Телефон, стоявший на столике в холле, напоминал толстую черную жабу. Сегодня понедельник, значит, Майло работает в Оксфорде. Тесса попросила оператора соединить ее с его оксфордским номером. В трубке раздались гудки.

«Он должен был сказать вам, что не собирается больше с вами встречаться. Правда, мог и не сказать — он всегда был трусом». Что если он сидит сейчас за столом и боится взять трубку, дожидаясь, чтобы она дала отбой? Может, он обещал жене больше никогда ей не звонить — покорно, смиренно вернулся к семейному очагу, снова стал образцовым мужем, как будто ничего между ними не было?

После дюжины звонков Тесса поблагодарила оператора и повесила трубку. Потом подошла к окну и закурила. По стеклу бежали струйки дождя, за окном все было коричневым и серым. Внезапно ей страстно захотелось вернуться в итальянскую весну с ее зеленью и голубизной, со светом, который пьянил, словно шампанское. Существует масса способов положить конец роману. Ссора, письмо, просто молчание. Многие — большинство — сказали бы, что у нее нет права обижаться. Она смотрела в окно, прижав пальцы к губам, потом перевела взгляд на кроватку с ребенком.

Итак. Жена Майло узнала об их романе. Что еще она сказала? Что у Майло появилась новая женщина. Любовница или — как она сказала? «У него всегда должна быть какая-нибудь шлюха под рукой». Солгала ли она, чтобы задеть Тессу, или сказала правду?

Тесса не знала, верить ей или нет. К несчастью, полагаться на Майло было нельзя. «Он уже нашел другую. Новую женщину. Какую-то потаскушку из Оксфорда. Ее зовут Грейс Кинг. Она живет на Вудсток-роуд». Так значит, теперь Грейс оказалась у него «под рукой»?

Ты можешь избавиться от меня, Майло Райкрофт, раз уж так произошло, но не от своего сына. В ярости она заметалась по квартире, хватая плащ, зонтик, часы, бутылочку и подгузники. Она должна все выяснить! Как смеет он скрываться от нее! Почему не наберется достоинства, мужества и не скажет правду ей в лицо! Она не собирается болтаться на своем конце телефонной линии, словно рыба, попавшая на крючок. Пускай бы так завершился любой другой из ее романов, но только не этот! Однажды Анджело спросит ее о своем отце. И что она должна будет сказать? Что отец настолько мало интересовался своим сыном, настолько мало питал к нему чувств, что отказался от него, когда тому не было еще и трех месяцев?

Тесса подхватила корзину с ребенком и вышла из квартиры. На лифте она спустилась на первый этаж, раскрыла над корзиной зонтик и побежала под дождем к своему «MG». Она поставила корзину на пассажирское сиденье, завела мотор и отъехала от дома, направляясь на юго-запад, к Харроу-роуд. Вращение руля, движение ноги на педалях акселератора и тормозов, мерный шорох дворников на лобовом стекле, сметающих в сторону струи дождя, приносили успокоение. Ей всегда нравилось путешествовать. Она нуждалась в движении, в езде, в пункте назначения.

Добравшись до Харроу, она остановилась у гаража, чтобы заправить машину и купить сигарет. Дожидаясь, пока в цепи автомобилей появится промежуток, Тесса подумала о том, чтобы возвратиться домой — какой смысл в этой поездке, если она уже его потеряла! — но поняла, что это будет лишь отсрочкой. Лучше выяснить все сейчас. Она поехала дальше. Пешеходы в бесформенных плащах, прячась под зонтами, толпились на перекрестках и автобусных остановках. Она миновала пригороды, постоянно притормаживая в длинной веренице автомобилей, которая вилась между ничем не примечательными домиками: все они были оштукатуренные, с балками, с черным Остином или Моррисом на подъездной дорожке и живой изгородью из бирючины, обозначающей границы прилегающих садиков. «Я не подхожу для этой страны, — думала она. — Когда Фредди исполнится двадцать один, я вернусь в Италию».

Поток машин стал не таким плотным, и Тесса смогла оглядеться по сторонам. В Рикменсуорте она повернула на юг, чтобы выехать на дорогу, которая шла через Биконсфилд и холмы Чилтерна до Оксфорда. Анджело заворочался в своей корзинке. В пригородах Хай-Уайкомба она остановилась у кафе, заказала чай и кувшин горячей воды, чтобы подогреть бутылочку для ребенка. Официантка, на вид не старше шестнадцати лет, с завивкой перманент на волосах, выбивавшихся из-под невзрачной шапочки, залюбовалась Анджело, пока Тесса кормила его. «Он такой славный! Сколько ему? Когда я выйду замуж, у меня будет четверо мальчиков. Я не хочу девочек — мама говорит, с ними одни проблемы». Она погладила Анджело по щечке. «Папочка наверняка очень тобой гордится».

Не допив до конца молоко, Анджело задремал. Тесса положила его обратно в корзинку и размешала ложечкой чай. Воспоминание оцарапало ее, словно осколок стекла: как Майло поцеловал ее в тот день, когда она сказала ему, что беременна. Тот ужасный ланч, когда ее начинало тошнить от одного вида еды, потрясение в его глазах в ответ на новость о том, что она ждет ребенка. Но потом, когда Майло провожал ее в студию фотографа, он у всех на виду привлек ее к себе, положил руки ей на талию и крепко обнял. Они так отчаянно прижимались друг к другу, словно пытались врасти в землю, слиться навеки. Тело не лжет: Тесса знала, что в тот момент он ее любил.

Она оставила официантке трехпенсовую монетку, взяла корзину с ребенком и вышла из кафе. В машине она несколько минут сидела без движения, обессиленная. Ей хотелось, чтобы рядом с ней были Фредди, Рей или Макс — только бы не оставаться одной.

Она поехала дальше, на Чилтернс. Грузовик обогнал машину Тессы, обдав ее потоками коричневой воды, так что несколько секунд через ветровое стекло ничего не было видно. Анджело захныкал в своей корзинке. «Тише, — прошептала она, — осталось совсем немножко». На подъеме грузовик поехал медленней, и «MG» пришлось ползти следом за ним. Когда грузовик притормозил на перекрестке, Тесса была вынуждена остановиться; крики Анджело становились все громче. Грузовик снова тронулся. Тесса откинулась на спинку водительского сиденья, высматривая прямой участок дороги, где она могла бы пойти на обгон. Пятна оранжевого и синего, промелькнувшие сквозь дождь, превратились в вывеску «Лайонс Ти», пляшущую на ветру. Велосипедист в желтом непромокаемом плаще катился вниз по склону им навстречу; свет его единственной фары расплывался, дробился на осколки у нее перед глазами. Сколько еще ей ехать? Анджело громко плакал, сжимая руки в кулачки. «Еще чуть-чуть, дорогой, — прошептала Тесса. — Мы скоро приедем, обещаю». Сердце колотилось у нее в груди; она протянула руку и погладила ребенка по щеке, пытаясь его утешить. Дождь барабанил по тонкой крыше машины. Грузовик сбросил скорость перед поворотом, и Тесса поняла, что сейчас закричит — в точности как Анджело. Поворачивая следом за грузовиком, она наконец увидела прямой отрезок пути, на котором не было ни одной машины, поэтому изо всех сил надавила на акселератор и выехала на встречную полосу.

Сквозь пелену дождя она увидела лошадь, запряженную в повозку, которая выезжала с поля у дороги. Ее рука потянулась к гудку; на мгновение Тесса замешкалась: что если гудок напугает лошадь? Ей показалось, что она еще может вернуться в свой ряд, и Тесса резко вывернула руль.

Колеса потеряли сцепление с дорогой и заскользили по мокрому асфальту. Тесса попыталась выправить автомобиль, прекратить занос, но «MG» развернуло поперек полосы. Тесса услышала свой крик, и тут все вокруг слилось в какой-то странный водоворот: крики ребенка, скрежет тормозов, барабанная дробь дождя, обочина дороги и живая изгородь, а потом ветровое стекло закрыло что-то зеленое и коричневое.

Кювет и живая изгородь остановили ее «MG». Сила инерции швырнула Тессу на рулевое колесо, потом назад на спинку сидения и снова на руль.

Ей показалось, что ее накрыло волной; свет раздробился на осколки, и на нее со звоном посыпалась крошка ветрового стекла.

А потом она погрузилась куда-то на глубину, в темноту и холод. И наступила тишина.

Позвонив Тессе Николсон, Ребекка ощутила, что у нее словно гора упала с плеч. Ей казалось, что она уравняла между ними счет. Теперь мисс Николсон тоже знает, что это такое, когда тебя предают.

В последние несколько дней они с Майло вели себя друг с другом осторожно; было сделано и сказано много обидных вещей, и теперь они бродили по дому, словно калеки, оберегая свои открытые раны. Просыпаясь по ночам, Ребекка понимала, что теряет его. Каждый раз, когда Майло выходил из дома, у нее на глазах появлялись слезы. Она боялась, что он не вернется назад.

В четверг вечером она накрывала стол к ужину, когда зазвонил телефон.

Ребекка взяла трубку.

— Алло, говорит миссис Райкрофт.

— Миссис Райкрофт, — раздался девичий голос, — мы с вами незнакомы, но меня зовут Фредерика Николсон.

Ребекка вся подобралась. Фредерика Николсон продолжала:

— Я нашла телефон мистера Райкрофта в записной книжке моей сестры. Я обзваниваю всех друзей Тессы. Надеюсь, вы не против, что я позвонила вам, но случилась авария, и я должна всех известить…

— Авария?

— Моя сестра попала в автокатастрофу.

— О! — А потом сдержанно: — Мне очень жаль.

— Это произошло три дня назад. Машина свалилась в кювет. Мне сказали, дорога была очень скользкая.

— Три дня назад? — Ребекка попыталась подсчитать, но не смогла.

— Да. В понедельник вечером. Тесса сильно пострадала. Она лежит в госпитале в Редклиффе. К ней никого не пускают, кроме меня.

Слова иссякли, и наступила пауза; обе они помолчали. Тесса Николсон — катастрофа — госпиталь в Редклиффе. Ребекка отказывалась воспринимать эту новость.

Потом голос на другом конце линии произнес:

— Видите ли, ее ребенок погиб. Анджело мертв. Вот почему я звоню: вдруг мистер Райкрофт захочет присутствовать на похоронах? Тесса не сможет пойти, но я подумала, что ее друзья… — голос девушки снова затих.

Ребекка переспросила:

— Ребенок мертв?

— Да, боюсь что так. Его выбросило из машины. Мне сказали, он умер мгновенно.

Последовало долгое молчание, во время которого Ребекка слышала в трубке прерывистое дыхание. Потом сестра Тессы Николсон быстро сказала: «Простите, мне пора идти. Я извещу вас о похоронах» — и положила трубку.

Самым тяжелым в длинной череде страшных событий оказалась необходимость упаковать детские вещи. В квартире Тессы Фредди сидела на полу спальни и складывала крошечные кофточки и ползунки, чепчики и носочки, убирая их в чемодан, который ей дал Рей. Рей предложил сохранить чемодан у себя дома, на случай, если…

На случай, если… Если Тесса поправится. Если она попросит посмотреть вещи сына. Если найдет в себе силы взглянуть на них еще раз. Рей предлагал уложить вещи ребенка вместо нее, но Фредди не позволила. Она хотела сделать это для него, для Анджело, который засыпал, свернувшись клубочком у нее на груди, а однажды принял ее щеку за материнскую грудь и присосался к ней с такой силой, что на коже осталось красное пятнышко, как след от поцелуя.

Она сложила последнюю распашонку и убрала ее в чемодан. По-прежнему сидя на полу, Фредди подтянула колени к груди и ладонями утерла слезы со щек. Потом захлопнула крышку чемодана и защелкнула замки.

Занавеси вокруг кровати Тессы были задернуты, но за ними Фредди слышала приглушенные разговоры других пациентов с посетителями и постукивание каталок. У Тессы были сломаны нога, рука и одна ключица, три ребра треснули, а от удара о лобовое стекло произошло сотрясение мозга. Сестры состригли ей волосы надо лбом и наложили на него повязку; на лбу осталась глубокая резаная рана от осколков стекла. Вокруг глаз расплылись черные синяки.

Первые два дня, пока Тесса лежала без сознания, Фредди сидела у ее кровати, уговаривая сестру жить. «Ты не можешь уйти, не можешь оставить меня одну, я тебе не позволю». Когда часы посещений заканчивались и медсестра напоминала Фредди, что ей пора уходить, та готова была наброситься на нее с кулаками. Она боялась, что ночью Тесса тихо угаснет, потому что некому будет позвать ее обратно.

На третий день Тесса открыла глаза и стала на время приходить в сознание. Иногда она спрашивала про Анджело, и тогда Фредди сжимала ее руку и мягко говорила: «Тише, постарайся уснуть». Тесса закрывала глаза и проваливалась в небытие. Фредди казалось, что ее сестра словно корабль, который пытается зайти в порт, но никак не может причалить.

Потом в один из дней медсестра отвела Фредди, когда та пришла проведать Тессу, в уголок и сказала, что они сообщили Тессе о ребенке. «Бедняжка», — добавила медсестра, и Фредди не поняла, кого она имеет в виду, Тессу или Анджело. В тот вечер Тесса не плакала, она вообще не проронила ни слова. В следующее посещение она рыдала не останавливаясь, пока сиделка не сделала ей укол. Еще через день она лежала неподвижно; синяки вокруг глаз из черных стали желто-малиновыми. Она задавала вопросы, делая между ними долгие паузы, пытаясь понять, что Фредди ей отвечает. Иногда она задавала одни и те же вопросы по нескольку раз.

Похоронная церемония состоялась в церкви Христа в Хайбери через девять дней после аварии. Перед службой соболезнующие собрались на церковном дворе. Там были подруги Тессы, модели, в элегантных черных костюмах и шляпках с вуалями, итальянцы, владевшие магазинами деликатесов и кондитерскими в Сохо, музыканты, художники, писатели, знакомые Тессы из аристократических кругов, из Мейфера и Белгревии. Так много людей! Фредди пожимала всем руки, говорила «доброе утро» и «спасибо, что пришли». И запоминала: у нее была прекрасная память.

Высокая темноволосая женщина подошла к ней и представилась: «Ребекка Райкрофт».

— Боюсь, мой муж не сможет прийти — ему нездоровится, — сказала миссис Райкрофт. — Он шлет вам свои извинения и соболезнования. Я решила прийти сама, — казалось, она подбирает нужные слова, — от его имени. Надеюсь, вы не против.

— Вы очень добры, — ответила Фредди. — Я глубоко вам признательна. Думаю, Тесса будет тронута.

Она лгала: Тессу больше ничто не трогало, ничто не волновало. Она лежала на своей постели в госпитале, почти не говорила, делала все, что ей велели. Она превратилась в бледное подобие себя прежней, в женщину, которая внешне немного напоминала Тессу, говорила как она, но на самом деле была совсем чужой.

Миссис Райкрофт спросила о ней, и Фредди повторила затверженную формулировку, которую произносила, кажется, в тысячный раз за это утро.

— Доктор говорит, состояние постепенно улучшается.

— По телефону вы сказали, что ваша сестра лежит в госпитале в Редклиффе. Но я думала, она живет в Лондоне.

— Авария произошла на оксфордской дороге, — объяснила Фредди. — Госпиталь в Редклиффе был ближайшим. Я не знаю, зачем она поехала в Оксфорд. Скорее всего, чтобы навестить меня, однако она никого не предупредила, к тому же обычно она не приезжала в понедельник по вечерам. Но вообще это ей свойственно — принимать внезапные решения.

— А она сама не помнит?

— Нет. У нее ранена голова. К тому же не имеет значения, почему она оказалась там; для нее самой лучше, что она ничего не помнит. — Мысль о том, что Тесса может вспомнить свою последнюю поездку с Анджело, была слишком страшной, чтобы лишний раз возвращаться к ней.

Миссис Райкрофт казалась расстроенной; она сжимала и разжимала пальцы, словно из холодного воздуха можно было выловить подходящие слова. Наконец она спросила:

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Спасибо, ничего не нужно. После похорон в квартире будет подан холодный ужин. Пожалуйста, присоединяйтесь.

— Нет, благодарю. Очень любезно с вашей стороны, но я не смогу. Мне очень жаль. — Миссис Райкрофт сжала губы. — Бедный малыш! Мне действительно искренне жаль.

Она развернулась и пошла прочь; вскоре ее черное пальто растворилось в море черной одежды других людей.

Участники церемонии начали проходить в церковь: Макс, Падди Коллисон, Антонио, Джулиан Лоренс. Французский любовник Тессы, Андре, прибыл прошлым вечером из Парижа на пароме. «Так много мужчин, — думала Фредди. — Кто же из них был отцом Анджело?»

«Если ты женат, — мысленно давала клятву она, идя под руку с Реем по проходу в церкви, — я все расскажу твоей жене. Если тебе важна репутация, я ее разрушу. Если другие люди тебя уважают, я сделаю так, чтобы они отвернулись от тебя». Ослепленная яростью, Фредди споткнулась и чуть было не упала, но Рей поддержал ее, и они продолжили свой путь.