Возвращение во Флоренцию

Глава шестнадцатая

Они поженились в феврале 1945. Венчание состоялось в небольшой церкви в Слау. Льюис выглядел очень представительно в своей морской форме; на Фредди было кремовое платье до колен и пальто цвета фиалок. Платье она перешила из вечернего наряда, укоротив его по подолу, а пальто некогда принадлежало Тессе. Фредди нравился его насыщенный цвет; она жалела, что было еще слишком холодно для фиалок — вместо них она держала в руках букетик подснежников. На свадебный завтрак собралось около тридцати человек: сослуживцы Льюиса, Сьюзан Ливингтон (Рей все еще находился в Европе), Джулиан, Макс, Дугласы (Монти и Бетти поженились прошлой осенью) и несколько друзей Фредди из Бирмингема. А еще Марсель Скотт. На этом настоял Льюис — именно Марсель затащила их компанию в «Дорчестер» в декабре 1940. Если бы не она, напомнил он, они, возможно, никогда бы не повстречались.

В три часа пополудни молодожены отправились в свадебное путешествие. Один знакомый дал Льюису ключи от его дома в Суррее. Фредди представляла себе охотничий домик или маленький коттедж, но это оказался просторный старый особняк, окруженный собственным парком. В комнатах было сыро и промозгло, однако красота дома проступала сквозь запустение. Потолок поддерживали резные балки, наверх вела плавно изгибающаяся лестница. Фредди провела рукой по узорчатым стенным панелям. Льюис разжег камин в библиотеке, и они устроились перед ним на коврике, читая друг другу вслух отрывки из книг, которые наугад брали с полок — нудных викторианских проповедей и пособий по домоводству, — хихикая, словно подростки, и постепенно избавляясь от напряжения последних дней. В ту ночь они занимались любовью на кровати с балдахином. Стены спальни были обиты шелковой тканью цвета аквамарина. В постели Льюис оказался нежным и страстным; после, лежа в его объятиях, Фредди погрузилась в сладкий сон.

Были они счастливы в тот день, она и он? Ей казалось, что да, хотя впоследствии она вспоминала, как Льюис сердился, что ему дали увольнительную всего на двое суток, и возмущался скудостью стола, который накрыли для них в отеле. Он не хотел, чтобы она возвращалась на работу, и перед его отъездом на судно они повздорили: Фредди объясняла, что для нее сидение в одиночестве в каком-нибудь пансионе в Портсмуте или Девонпорте гораздо хуже завода; он же подозревал, что ее стремление к независимости происходит от недостатка уверенности в нем.

Миссис Фейнлайт скончалась через три недели после окончания войны. В последний год ее жизни Ребекка и Мюриель ухаживали за матерью дома; ночью у ее постели дежурила сиделка. Теперь им предстояло безрадостное занятие — разбор содержимого Хэзердина. Ни у одной из сестер в их жилищах не было места для громоздкой, тяжеловесной мебели, приобретенной родителями за годы брака. В конце концов Мюриель взяла себе чайный сервиз, несколько картин и кресло с гобеленовой обивкой, которую мать вышила собственными руками. Ребекка прошлась по дому, решая, что хотела бы сохранить. Говоря по правде — ничего. Вещи, находившиеся в доме, пробуждали воспоминания, которые ей не хотелось оживлять: о всепоглощающей скуке, подавленных желаниях, отсутствии всякой радости и веселья. Наконец она решила забрать садовые инструменты и подборку классической литературы, которую любила читать девочкой. Инструменты были хорошими; они с матерью вместе ухаживали за садом в последние годы жизни миссис Фейнлайт. Мебель отдали Женскому институту. Дом был продан.

После смерти матери и конца войны Ребекка долго не находила себе места. Она решила не возвращаться в Мейфилд; то была временная остановка — хотя она и продлилась несколько лет, — и теперь настала пора двигаться дальше. Она начала подыскивать собственное жилье, однако из-за недостатка недвижимости, возникшего после войны, поиски заняли больше года.

Осенью 1946 агент предложил ей осмотреть коттедж, расположенный между Андовером и Хангерфордом. Получив ключи, Ребекка на машине отправилась на северо-запад по узким, извилистым дорогам Гемпшира. Вокруг расстилались живописные пейзажи с лесами и меловыми скалами.

Коттедж, к сожалению, оказался довольно неприглядным. Он был маленький, квадратный, приземистый, выстроенный из красного кирпича в начале 1920-х, совсем лишенный очарования — к ее вящему огорчению. Однако там имелась мастерская: именно из-за нее Ребекка согласилась посмотреть дом. Она была из того же кирпича, крытая гофрированным железом; в войну там находилась кузница.

Стоило Ребекке отпереть дверь, как оттуда выпорхнул дрозд. Внутри мастерская была темная, загроможденная всяким мусором; Ребекка пожалела, что не захватила с собой фонарик. Постепенно ее глаза привыкли к полумраку, и она смогла разглядеть оцинкованную бадью, ржавые инструменты и борону, в потемках напоминающую скелет доисторического зверя. Серое пятно золы на каменном полу указывало место, где стояла наковальня. Повсюду в беспорядке громоздились кипы отсыревших газет и гниющей соломы; сквозь дыры в крыше пробивался дневной свет. Рукой в перчатке Ребекка очистила от паутины крошечное окошко и стерла пыльный налет со стекла. В помещение ворвались солнечные лучи. Она подумала, что из мастерской получится идеальная студия для работы со стеклом. Дальнюю стену она превратит в одно большое окно. На каменном полу построит печь для обжига, а вдоль боковой стены поставит свой верстак.

Во время войны коттедж был реквизирован для нужд военно-воздушных сил и до сих пор хранил приметы присутствия военных: с крючка свешивался противогаз, а рядом с ним — бинокль в кожаном футляре. Там была кухня, гостиная, столовая и две спальни. Слава богу, внутри имелась уборная, правда, не было ванной. За домом находился заброшенный сад площадью около акра — преимущественно газон, заросший полевыми цветами, ежевикой и крапивой. За садом начинался буковый лес; Ребекке понравилось, что один незаметно переходил в другой.

Коттедж стоил пятьсот двадцать фунтов. Доля Ребекки от продажи материнского дома составила триста пятьдесят фунтов. В банке у нее оставалась значительная сумма, доставшаяся ей после продажи Милл-Хауса — в годы жизни на ферме она тратила совсем немного, а стол и кров получала бесплатно, — так что Ребекка спокойно могла приобрести коттедж. В следующие выходные сделка состоялась. После получения необходимых документов она забрала со склада вещи, отправленные туда из Милл-Хауса, и переехала в коттедж. Расставляя по комнатам кресла, столы и диваны, которые видела в последний раз, когда была еще замужем за Майло, Ребекка думала, что ей, похоже, никогда не освободиться от своего прошлого. Невозможно полностью избавиться от того, что ты пережил. Тем не менее, она обрадовалась своей качественной кухонной утвари и посуде, хорошим кастрюлям, фарфору и бокалам; еще один плюс: больше не надо было платить за хранение.

В погожие вечера из окна кухни она наблюдала за кроликами, резвящимися на лужайке. Время от времени с веток, сверкая голубым оперением, слетали шумные сойки. Почтальон и жители деревни по привычке называли ее коттедж кузницей, поэтому за ним так и закрепилось это название. Сначала Ребекка привела в порядок дом, а потом принялась за мастерскую. Она вытащила на улицу весь мусор и сожгла его, а наковальню оставила стоять посреди газона, где она — как показалось Ребекке — приобрела сходство с причудливой скульптурой. Под крышей свили гнезда птицы, там обитали и крысы. Она одолжила у фермера ружье и перестреляла крыс, потом объездила всю округу в поисках гофрированного железа, чтобы починить крышу. Строительных материалов не хватало — собственно, как и всего остального, в том числе продуктов, поэтому она вскопала огород и время от времени ходила собирать ягоды с живых изгородей. Плотнику Ребекка заказала рамы, чтобы остеклить дальнюю стену мастерской, еще один умелец соорудил для нее печь. Потом она заперлась в студии и принялась за работу.

Уволившись с флота, Льюис, вместе с тысячами других бывших военнослужащих, занялся поисками работы. Знакомый, владевший гаражом в Бристоле, предложил ему должность, но через три месяца, когда ограничения на бензин так и не были сняты, а для выпуска новых автомобилей не было нужных материалов, Льюис попросил расчет. Он объяснил это Фредди тем, что не хочет создавать видимость работы, не может и дальше просиживать штаны, пользуясь тем, что его приятель, человек достойный, решил ему помочь.

Они переехали обратно в Лондон. Начали выходить, немного развлекаться: побывали на крестинах у Ливингтонов, у которых недавно родился сын, получили приглашения к нескольким товарищам Льюиса по флотской службе. Фредди предложила устроить для них ответный ужин — они многим задолжали визиты, — однако Льюис обвел глазами крошечную меблированную квартирку, в которой они ютились, и ответил, что надо подождать, пока они не устроятся получше. Фредди собиралась было сказать, что их друзья не будут иметь ничего против разномастной посуды или необходимости потесниться за столом, однако тут заметила в глазах Льюиса то самое выражение и промолчала. Она хорошо знала этот его взгляд — смесь обиды, горечи и чувства вины.

Он нашел место торгового агента — ездил по стране, продавая поваренные книги. Ему это неплохо удавалось: Льюис был привлекателен и красноречив, так что домохозяйки, открывавшие ему дверь, сразу же подпадали под его очарование. Он говорил, что в последнее время в стране не хватало качественных поваренных книг: женщины, работавшие во вспомогательной службе или на заводах, теперь оказались дома, вот только они не представляли, как готовить для своих семей. Но время шло, и его энтузиазм постепенно начал таять. Долгие отлучки из дому, ночевки в унылых пансионах, плохая еда, скудная оплата и отсутствие привычного круга общения сильно угнетали Льюиса. Потом в компании появился новый управляющий. Льюис сам претендовал на эту должность, но хозяин назначил на нее своего знакомого. Тот ничего не смыслил в их делах, раздраженно жаловался Льюис, посылая агентов сегодня в Эксетер, а завтра в Гулль. В скором времени Льюис уволился.

Они перебрались в Саутгемптон. Однажды вечером в пабе Льюис познакомился с человеком по имени Барни Гослинг. Он тоже недавно уволился из армии; на его розовой лысине в беспорядке росли редкие клочки седых волос — словно пух у неоперившегося птенца. Он издавал журнал Мир рыбалки. Барни проникся симпатией к Льюису и предложил ему работу в журнале. Льюис должен был помогать в конторе, время от времени писать статьи и делать фотографии. Человека, отвечающего за продажи, в журнале не было, так что и эти обязанности Льюис взял на себя. Наконец-то ему досталась работа, которой он мог наслаждаться. Журнал не пользовался особенной популярностью, издавался тиражом всего несколько тысяч экземпляров, но Льюис был уверен, что дела скоро пойдут в гору. Он стал поговаривать о том, чтобы выкупить дом в Саутгемптоне. Барни ввел их в круг своих друзей — таких людей Тесса называла «рыбаки и охотники», — которые любили проводить время на природе, держали собак и лошадей. Фредди обратила внимание, что в их компании Льюис по-другому рассказывал о своем прошлом. Он часто упоминал о своих друзьях из Винчестера, но ни разу — о трех тетках. Он обязательно первым платил за напитки, всегда приходил в гости с подарком для хозяйки. Фредди нравилась его щедрость, однако она переживала из-за денег. Стоило ей поднять эту тему в разговоре, Льюис отмахивался от нее. «Все в порядке», — говорил он. Наконец-то их жизнь начинает налаживаться. Они снова встречаются с людьми.

Затем, через полгода после их переезда в Саутгемптон, Барни, который всегда любил выпить, напился до поросячьего визга и сообщил Льюису, что журнал не приносит ни пенни, а только тянет деньги, и что работы для него больше нет. Мужчины пожали друг другу руки и распрощались. Через две недели Льюис получил должность в страховой компании. Платили там в два раза меньше, чем у Барни; когда по выходным они ездили к морю, Фредди приходилось выслушивать страдальческие исповеди Льюиса, бродя по пляжу и оскальзываясь на гальке. Он говорил, что чувствует себя будто в ловушке. Ему никогда не привыкнуть целый день сидеть за столом. Работа ужасно скучная и однообразная, не требует ни внимания, ни физических сил, у него в голове постоянно крутятся разные мысли. «И не самые приятные, Фредди». — «Так брось ее, — сказала она, взяв его лицо в ладони и глядя мужу в глаза. — Займись чем-нибудь другим».

Однажды в газете им попалась статья: там говорилось, что многие военные, уволившиеся со службы, занялись преподаванием. Льюис не мог понять, почему эта мысль с самого начала не пришла ему в голову. Подготовительной школе в Лестершире требовался учитель математики и физики, Льюис откликнулся на объявление и получил назначение.

За последние годы, пока они колесили по стране в поисках лучшей доли, им приходилось жить в холодных неуютных пансионах, в меблированных комнатах с лимитом на электричество и темных сырых коттеджах, где электричества не было вовсе. Лестерская школа вместе с должностью предоставляла жилье. Пакуя вещи, Фредди ощущала прилив оптимизма. Возможно, судьба повернулась к ним лицом. Она представляла себе уютный маленький домик в зеленом пригороде. Льюису понравится преподавать, а энтузиазм, с которым он брался за любое дело, которое считал хотя бы немного стоящим, наверняка передастся его ученикам. Возможно, и для нее найдется какая-нибудь работа, на пару часов в день — помогать бухгалтеру или заведующей хозяйством. Потому что ей тоже оказалось сложно приспособиться к новой жизни: она с трудом сносила скуку и одиночество, пытаясь заполнять свои дни хлопотами по дому, от которых отвыкла за годы работы в конторах и на заводах, как отвыкла и от того, чтобы подолгу быть одной. Правда, любая ее попытка завести разговор о работе заканчивалась ссорой — Льюис был против, и холодный гнев мужа пугал ее, потому что — как в глубине души признавалась себе Фредди — показывал его с другой, незнакомой ей стороны. В те дни любые их разногласия быстро переходили в ссору. «Ты не будешь скучать, — убеждал он ее, — если родишь ребенка». Она отвечала, что еще не готова. «Когда?» — спрашивал он. «Скоро», — отвечала она. Не то чтобы Фредди не хотела ребенка, просто, памятуя о Тессе и Анджело, она прекрасно отдавала себе отчет в том, что ребенку нужно — для начала — постоянное место жительства, в то время как они с Льюисом только и делали, что переезжали.

И вот они прибыли в школу. Она находилась в нескольких милях от Маркет-Харборо, группки ничем не примечательных построек, сгрудившихся в туманной долине. Вместо уютного домика, о котором так мечтала Фредди, им выделили холодную неприглядную квартирку на чердаке одного из корпусов. По прибытии Льюис узнал о том, что помимо математики и физики ему придется заниматься с учениками регби и вести физкультуру. Да, и заодно основы религии.

Он продержался два полугодия. Атмосферу в школе как будто что-то отравляло — что-то не поддающееся определению, неуловимое, словно туман над полями. Директор и его заместитель, оба ветераны Первой мировой, терпеть не могли мальчишек, своих учеников. Учитель французского, напротив, чрезмерно им благоволил: любимчиков он приглашал выпить чаю у себя в кабинете, не упуская при этом случая запустить пальцы в их светлые волосы или прижаться ногой к бедру. Остальные учителя были циниками, пьяницами или людьми, безразличными ко всему. Школа продолжала существовать только потому, что плата за обучение была небольшой, а отцы мальчиков, военные или коммерсанты, работавшие за границей, тоже когда-то учились в подобных заведениях. Фредди казалось, что они должны думать что-то вроде «Раз я терпел, ты тоже потерпишь».

Льюис оказался среди них белой вороной, потому что он старался. Он устроил турнир по регби, а по вечерам даже читал Библию — чтобы подготовиться к занятиям по основам религии. Однако уныние и обреченность, царившие в школе, постепенно стали сказываться и на нем. Он начал больше пить, хуже спать по ночам. Они никогда не говорили по душам: если Фредди пыталась завести откровенный разговор, он сердито обрывал ее. Хотя он не ударялся в слезы, как бедолага Барни, она не могла не видеть, что обстановка в школе разрушительно действует на его личность.

Со дня свадьбы они жили как по шаблону — сначала большие надежды, потом большое разочарование. Разница между Льюисом и ней, думала Фредди, заключалась в том, что она не давала волю ожиданиям, старалась держать фантазию в узде. За годы плаваний через ледяную Атлантику, годы ужасов и лишений, Льюис заслужил нечто большее, чем череда низкооплачиваемых случайных должностей. Сознание того, что тысячи других бывших военных оказались в такой же ситуации, мало его утешало. Она не винила Льюиса за то, что он злился — любой на его месте злился бы тоже, — но ее обижало, что он не приходит к ней за утешением, что разочарование отдаляет мужа от нее. Она по-прежнему его любила, все еще помнила Льюиса, который пел для нее в пабе, Льюиса, который занимался с ней любовью в их брачную ночь в спальне цвета аквамарина, однако иногда спрашивала себя, любит ли ее этот желчный, вечно обиженный Льюис.

В лондонских музеях можно было отыскать ожерелья, сделанные больше двух тысячелетий назад: голубые стеклянные бусины, чередующиеся со стеклянными рыбками и лягушками, а в центре — пухлая обнаженная богиня с крапчатыми крыльями. Была там чаша из цветного полосатого стекла — полосы напоминали прожилки в камне — и итальянское блюдо с кубиками и кружками, похожими на разноцветные леденцы. Там были чаши Лалика, бледные и прозрачные, словно лед, с тонкими геометрическими контурами одуванчика, просматривающимися в центре.

Весной 1947 Ребекка поехала на восточное побережье Шотландии, чтобы познакомиться с группой художников, работавших со стеклом. Она изучала техники сплавления, полировки и пескоструйной обработки стекла, обжига изделий в печи. Джон и Ромейн Поллен, вернувшиеся из США, теперь жили в Корнуолле, в Сент-Айвзе, близ Уэнрайтов, так что летом Ребекка съездила к ним погостить. Они с Ромейн бродили по прибрежным утесам, о подножья которых разбивались в белую пену морские волны. Джон показал ей, как изготавливать формы для отливки из керамики, а Ромейн дала адрес лондонской галереи, в которой выставляла свои работы.

«А почему вы всегда рисуете посуду или приборы?» — спросил ее как-то Коннор Берн; собственно, эта тема по-прежнему была ей близка. Ей нравилось находить красоту в самых обычных, повседневных вещах. У нее остались небольшие сковородки, на которых она когда-то пекла французские блинчики для своих вечеринок в Милл-Хаусе; теперь она использовала их в качестве форм для стеклянных блюд. В магазине, торгующем строительными материалами, она покупала оконное стекло и прокладывала между слоями стекла медную проволоку, чтобы под зеленоватой неровной поверхностью ее изделия сверкали золотистые нити.

«Я пробовала класть сухие листья между слоями прозрачного стекла, — писала она Коннору. — При обжиге они сгорели, оставив на стекле отпечатки — словно призрак листа».

После окончания войны Коннор остался в Ирландии. Ифа болела, да и с Брендоном начались неприятности — его даже пришлось выручать из полицейского участка. «Ничего серьезного, — писал Коннор, — но я помню себя в его возрасте и понимаю, что это значит — оказаться в неподходящей компании». Он мечтал увидеться с нею снова; сожалел, что они расстались на такой долгий срок.

Как-то раз, когда Ребекка поутру работала в своей студии, пришло письмо. Она распечатала конверт — письмо было от Мюриель; в нем сообщалось, что они с доктором Хьюзом помолвлены и собираются пожениться.

Фредди и Льюис теперь жили в Лаймингтоне, в Гемпшире, на южном побережье, у западной оконечности пролива Солент. Знакомый Льюиса по имени Джерри Колвин открыл там лодочную мастерскую; она находилась на старом пирсе возле купален. С моря доносились крики чаек, нырявших в воду за рыбой; в отлив песок блестел на солнце, словно глазурь на пироге. Джерри занимался строительством лодок еще до войны; он был капитаном корвета, на котором поначалу служил Льюис. Джерри говорил, что его бизнес вскоре ожидает настоящий бум. Как только страна немного встанет на ноги, мужчинам захочется опять обзавестись собственными лодками — небольшими шлюпками или яхтами, на которых можно пройтись под парусом в выходные. Фредди симпатизировала ему: он производил впечатление сдержанного, любезного, обходительного человека, хотя в нем чувствовался какой-то надлом, а кончики пальцев все время были красные из-за обкусанных ногтей.

Это тот самый шанс, которого он так ждал, сказал ей Льюис. Его всегда привлекал физический труд, он не боится испачкать руки. Они с Джерри будут вместе продавать лодки — у того есть нужные знакомства. Джерри возьмет на себя бумажную работу, а его корабельщик обучит Льюиса своему ремеслу. Мастерская размещалась в двух грязноватых деревянных эллингах. Из большего выходили стапеля; в меньшем находилась контора.

Они купили дом. Фредди была обеспокоена финансовой стороной вопроса, но Льюис настоял на своем. Человеку, занимающему какое-никакое положение, не пристало снимать жилье, говорил он; дом станет для них постоянным местом жительства и обеспечит место в обществе. Потом он напомнил, что сохранил свое выходное пособие, которое собирался теперь потратить на первый взнос.

Домик был на отшибе — небольшой, с красной крышей, он стоял на южной окраине Лаймингтона. В окна верхнего этажа можно было увидеть море. Фредди нравилось, как оно меняется в зависимости от освещения и силы ветра — то переливается, словно бирюзовый шелк, то вздымается грозными волнами с гребнями белой пены. Они могли бы жить здесь, думала она. Начать все заново.

Ей нравилось, что Льюис возвращался домой из мастерской, весело насвистывая, и что иногда, лишь захлопнув за собой дверь, подхватывал ее на руки и уносил наверх, в спальню. Частенько во время обеда она приходила в мастерскую; в хорошую погоду они с Льюисом усаживались на улице, любуясь бухтой, и ели сандвичи, которые Фредди приносила с собой. Если шел дождь, они укрывались под навесом, где пахло морской солью и смолой. Иногда, когда Джерри бывал в отлучке, а у Уолтера оказывался выходной, они занимались любовью в мастерской, прижимаясь друг к другу в полутьме и слушая, как волны разбиваются о стапеля. Желчного незнакомца как ни бывало; Фредди чувствовала, что заново влюбляется в своего мужа.

Льюис настоял на том, чтобы она наняла помощницу, а по субботам они вечерами стали посещать вечеринки и званые ужины. Разговорчивый и обаятельный, Льюис быстро завел в городе новых друзей, в основном из числа местных банкиров, адвокатов и бизнесменов. Вместе с женами они приходили в маленький домик с красной крышей на обеды или коктейли. У Фредди было мало общего с этими женщинами. Она честно старалась; хвалила их прически и наряды, расспрашивала о семье. Большинство из них говорили исключительно о детях и садоводстве. У Фредди никогда не было сада — она понятия не имела, как за ним ухаживать. Она видела сад вблизи только на вилле Миллефьоре во Фьезоле, но сомневалась, что смогла бы воссоздать его величественную угасающую элегантность на небольшом квадратном клочке земли в Гемпшире.

Однако примерно через полгода Льюис перестал насвистывать, возвращаясь с работы домой, и запретил ей приходить в мастерскую во время ланча. Он часто задерживался, порой работал по выходным. Сумма, которую он выделял Фредди на хозяйство, резко сократилась — Льюис сказал, что ему очень жаль, но сделка, на которую Джерри возлагал большие надежды, сорвалась; тем не менее, он уверен, что вскоре все наладится. Фредди пришлось сказать приходящей помощнице, что ее услуги больше не требуются. Они как-то справлялись, но у нее в душе нарастало предчувствие катастрофы, словно почва, раньше казавшаяся незыблемой, вдруг поплыла у них из-под ног.

Одеваясь на свадьбу, Мюриель ногтем зацепила шелковый чулок.

— Вот черт, — сказала она. — Моя единственная целая пара.

— Возьми мой, — предложила Ребекка.

— Нет-нет. Я надену фильдекосовые.

— Не глупи. — Ребекка сняла с ноги чулок и протянула сестре. — На, бери.

Они находились в квартирке Мюриель в школе Вестдаун. Мюриель нарядилась в юбку и жакет василькового цвета поверх белой блузки и в шляпку. Переодев чулок, она погляделась в зеркало и поправила пояс на юбке.

— Как ты думаешь…

Ребекка в этот момент вытащила пудреницу и стала припудривать нос.

— Что?

— Я правильно поступаю? Это не выглядит смешно — выходить замуж в пятьдесят один?

— Это ни капли не смешно. По-моему, это чудесно. — Ребекка обняла Мюриель. — Ты выглядишь очень хорошенькой.

— Глупости, — Мюриель нахмурилась. — А не может показаться, что я предаю Дэвида?

Дэвидом Руттерфордом звали жениха Мюриель, погибшего на Сомме.

— Думаю, Дэвид хотел бы, чтобы ты была счастлива.

Мюриель пожевала губами, чтобы равномерно распределилась помада.

— Жаль, что мамы уже нет, правда?

Ребекка защелкнула пудреницу.

— Да. Хотя на моей свадьбе она вела себя ужасно. Ты помнишь?

— Ей не понравилось угощение. И она нагрубила Майло. Да, а как ты? Не сердишься на меня? Столько хлопот — тебе пришлось немало потрудиться.

Ребекка организовала прием, который должен был состояться в доме у доктора Хьюза, договорилась по поводу угощения и собственноручно испекла свадебный пирог. Однако она чувствовала, что Мюриель не то имеет в виду. Не сердишься ли ты на меня за то, что я выхожу замуж, а твой брак с Майло закончился разводом — вот о чем спрашивала ее сестра на самом деле. Не злишься ли на судьбу за такой неожиданный поворот?

— Ну конечно, я ничуть не сержусь, — твердо сказала она. — Это было очень весело.

Под окном прогудел клаксон, и Ребекка выглянула на улицу.

— Приехало такси. — Она повернулась к Мюриель. — Ты готова?

Сидя в машине рядом с сестрой, Ребекка посмотрела на свои руки. Они были, как всегда, в мозолях и мелких порезах. Она подумала, что надо было найти время сделать маникюр. Ребекке очень хотелось курить; она неловко чувствовала себя в юбке и жакете вместо привычных вельветовых брюк и хлопковой рубашки. На свадьбу она надела красный костюм, купленный в «Селфридже» еще до войны. Ребекка похудела, и ей пришлось ушить юбку и заложить новые вытачки на жакете. Костюм был шерстяной, пожалуй, слишком теплый для погожего августовского дня; она почувствовала, как внутри привычной волной поднимается жар. Над верхней губой у нее выступили капельки пота; Ребекке отчаянно захотелось сорвать с себя неудобную, сковывающую одежду.

Она положила букет Мюриель на сиденье между ними.

— Ты не возражаешь, если я открою окно?

Мюриель, похоже, тоже было жарко.

— Прошу, открой. Я чувствую себя, словно пудинг в горячей духовке.

Ребекка пониже опустила стекло и высунула голову наружу; постепенно жар отступил. Ей были понятны сомнения Мюриель касательно того, стоит ли выходить замуж после пятидесяти. Она подозревала, что они происходят от непонимания того, какую роль должна играть женщина в этом возрасте. Самой Ребекке в ее сорок девять, разведенной и переживающей климакс, одинаково неверным казалось как махнуть на себя рукой, так и отчаянно цепляться за уходящую молодость. Статьи в модных журналах, одежда в магазинах — все предназначалось для молодых женщин; очевидно, предполагалось, что после сорока — а после пятидесяти и подавно — о моде можно забыть. Женщина в таком возрасте не имеет права претендовать на то, чтобы быть желанной. И сама не имеет права желать. Подобные мысли угнетали Ребекку, хотя в глубине души она уже смирилась с тем, что, по всей вероятности, остаток жизни проведет одна. Коннор все еще был в Ирландии; чувства, которые она некогда к нему питала, теперь казались ей смешными: всего лишь фантазии одинокой женщины, которая слишком много себе вообразила, хотя, если смотреть объективно, не имела для этого никаких оснований.

У них закончился вермут, а Льюис говорил, что вермут должен быть обязательно. Фредди казалось, что пару дней назад она проверяла бутылку и та была наполовину полна, однако она, видимо, ошиблась.

Фредди заглянула в кошелек. Там лежали шиллинг и три пенни. Бутылка вермута стоила семь шиллингов. Она открыла сумочку и пошарила в подкладке — на дне отыскались пенни и полпенни. Потом она проверила карманы плаща и заглянула в небольшую латунную шкатулку на столике в холле, куда Льюис иногда клал завалявшуюся мелочь. Там оказалось пусто.

Она выдвинула ящик кухонного шкафчика, в который откладывала деньги для булочника и молочника. Даже если она уже взяла оттуда четыре шестипенсовых монеты, в ящичке должно было остаться около трех шиллингов. На столе рядами выстроились готовые канапе, бокалы — вымытые, высушенные и натертые до блеска — стояли на решетке. Фредди задумалась, прикусив кончик пальца. Потом вернулась в гостиную и пошарила за диванными подушками, надеясь, что какая-нибудь монетка могла завалиться между ними, но обнаружила только обертку от конфеты и огрызок карандаша. О завалявшейся мелочи речь больше не шла: каждый пенни был на счету.

Она могла сходить в мастерскую и спросить у Льюиса, не осталось ли у него денег, однако внутренне противилась этому. В последнее время он очень не любил, чтобы его отвлекали от работы. Если Джерри или Уолтер будут на месте, Льюису покажется унизительным, что она просит у него деньги при них. Скорее всего, у него тоже ничего нет. Она подумала, нельзя ли обойтись без вермута, но гостей позвали на вечеринку с коктейлями, а какой коктейль можно приготовить без него?

Она поднялась по лестнице в спальню и присела на кровать, высыпав мелочь поверх покрывала. Взгляд ее застыл на фотографии в рамке, стоявшей на туалетном столике: их свадьба, Льюис в морской форме, она в фиалковом пальто. Через пару мгновений Фредди расчесала волосы, припудрилась, подкрасила губы, потом собрала с кровати монетки и сошла вниз.

На улице ветер срывал листья с деревьев. Заболоченная приливная полоса, окаймлявшая бухту, всегда выглядела уныло — неважно, светило солнце или нет. Море и земля смыкались, образуя маленькие заливы, по берегам которых рос камыш. В отлив речки, впадавшие в море, превращались в узкие ручьи, петлявшие между болот. Она любила свой дом, однако нечто в окружающем пейзаже всегда казалось ей чуждым. Море постепенно поглощало землю, наступало на нее, съедало пядь за пядью; ветер порой резал как ножом.

Подняв голову, она заметила, что начался прилив. Море меняло цвет, облака отбрасывали тень на болота, земля казалась зыбкой, эфемерной, готовой исчезнуть в следующий миг.

В тот вечер она даже не пыталась поддерживать беседу с друзьями Льюиса. Пока муж разливал напитки, она разносила канапе, постоянно думая о том, какое это низкое притворство — создавать видимость беззаботной обеспеченной жизни, в то время как ей приходится выискивать монетки между подушками дивана. Жены обсуждали трения с прислугой, пока Фредди сгружала в раковину грязные тарелки, глядя в окно на чернильные облака, несущиеся по меняющему цвет небу.

Около половины девятого гости начали расходиться. Они прощались, невнятно бормоча себе под нос что-то насчет званых обедов и ужинов; с улицы было слышно, как заводятся машины. Льюис запер входную дверь; Фредди с подносом прошла в гостиную. Она думала, что сейчас, по всей видимости, должна сказать, что вечер удался, даже если ей так вовсе не казалось. Тем не менее, она промолчала: просто собрала бокалы и составила их на поднос.

Льюис налил себе выпить.

— Ты могла бы приложить побольше усилий, — сказал он.

Она резко развернулась к нему.

— Я и так приложила немало усилий. Я целый день убирала в доме и готовила еду.

— Я не об этом говорил. — Он преувеличенно взмахнул рукой — этот жест означал, что Льюис слишком много выпил. — Я имею в виду саму вечеринку. Ты ни словом не обмолвилась с гостями.

— Я слишком устала.

— Устала? Ради всего святого, Фредди, мы все устали. Я работаю семь дней в неделю.

Она попыталась подавить нарастающий гнев. Фредди присела.

— Льюис, я беспокоюсь.

— Правда? О чем же?

— В основном, о деньгах.

— Деньги. — Он усмехнулся. — Нет повода тревожиться о деньгах.

— У меня не хватило на бутылку вермута. Пришлось сказать Ронни в пабе, что я занесу остальное завтра.

— Так бывает у многих в конце месяца. Или в конце года.

Его взгляд был отсутствующим, отчего она еще сильней встревожилась: Фредди не знала, злится Льюис или насмехается над ней. Она предпочла бы второе.

— По-моему, тут нет ничего смешного.

— О да, совсем ничего. — Он держал в руке бутылку виски. — Выпьешь?

— Нет, спасибо.

— Ты лучше думай о том, как правильно вести хозяйство, — сказал Льюис.

«Как правильно вести хозяйство». Всю свою жизнь она бережливо относилась к деньгам. Дочь своей матери, сестра Тессы: конечно же она была бережлива.

— Ты недостаточно выделяешь на хозяйство, Льюис. Недостаточно, если хочешь устраивать вечеринки.

Внезапно он навис над ней, опершись одной рукой о подлокотник кресла, глядя с расстояния всего в пару дюймов прямо ей в глаза.

— У меня нет больше денег, Фредди. Мне нечего тебе дать. Разве ты не видишь?

Потрясенная, она быстро сказала:

— Я имела в виду каких-то пять-десять шиллингов, только и всего.

— Нет, извини. Даже пять пенни добавить не могу. — Он выпрямился и отошел от нее. — Мастерская прогорела.

Теперь ей понадобилось выпить. Она соскользнула с кресла, плеснула виски в бокал, отпила глоток, а потом развернулась к нему.

— Ты ведь не это имел в виду, — начала она. — У вас просто плохая полоса. Джерри найдет еще заказы.

— Я не видел Джерри уже три недели.

Фредди молча уставилась на него.

— О чем ты говоришь?

— Ты слышала. Он уже три недели не показывался в мастерской.

— Но где же он?

— Понятия не имею.

— Но ты должен знать!

— Я не знаю. Я его не видел. Ни письма, ни звонка.

— А его дом…

— Его там нет. Дом заперт, шторы задернуты. — Льюис снова наполнил свой стакан, потом прилег на диван, подсунув под голову подушку, и поставил стакан себе на грудь. Глаза его были закрыты.

— Джерри сбежал, — с подчеркнутой медлительностью выговорил он. — Или повесился и сейчас болтается у себя в доме на крюке.

— Не шути так, — отрывисто сказала она.

— Я не шучу. Я уже подумывал о том, чтобы вскрыть замки. — Он открыл глаза и поглядел на часы. — Собственно, можно заняться этим прямо сейчас.

— Льюис!

— Даже если он и не удавился, мне все равно надо забрать бухгалтерские книги. Все эти чертовы бумаги, хранившиеся в конторе. Джерри все их унес домой.

Она прошептала:

— Три недели… Почему ты ничего мне не сказал?

— Не хотел тебя тревожить. Я знаю, как ты беспокоишься из-за финансовых затруднений.

Это была правда. Памятуя о своем детстве, она бережливо обращалась с деньгами и всегда опасалась долгов. Внезапно Фредди стало стыдно. Неужели она была такой нетерпимой, так боялась трудностей и проявляла настолько мало сочувствия к мужу и его проблемам, что он не смог довериться ей? А может, дело было в его гордости?

— Ты должен был мне сказать, — произнесла она.

Он передернул плечами.

— Я надеялся, что-нибудь выгорит. Вот почему и решил устроить сегодняшнюю вечеринку. Тим Ренвик уже несколько месяцев строил планы купить яхту. Чертов осел только что заявил мне, что передумал.

Она примостилась на краешек дивана, глядя на мужа сверху вниз. Уголки его рта были опущены, карие глаза затуманились.

— Позволь мне заняться чем-нибудь, Льюис, — сказала Фредди. — Позволь мне помочь тебе.

Он взял ее за руку и поцеловал ладонь.

— Просто улыбайся. Это для меня лучшая помощь, детка.

— Я имела в виду, что могла бы устроиться на работу.

Он бросил ее руку и раздраженно воскликнул:

— Только не начинай заново!

— Давай смотреть на вещи с практической стороны. Если хочешь, я могу работать неполный день.

— Фредди, нет.

— Льюис, но я хочу работать. Мне нравится работа.

— Ну и скажи, чем же ты будешь заниматься?

Она пожала плечами.

— Чем угодно. Я не против любой работы — в магазине, в конторе, помощницей по дому…

— Помощницей по дому! — Его глаза сузились. — Моя жена — прислуга. Что, по-твоему, скажут люди?

— Мне все равно, что они скажут. Мы не в том положении, чтобы привередничать, нам нужны деньги — ты только что сам это сказал.

Внезапно он вскочил на ноги, отодвинув ее.

— Это маленький город, — холодным тоном сказал Льюис. — Нас никуда больше не пригласят, если люди узнают, что я позволил тебе работать прислугой.

— Тогда давай я буду помогать в мастерской. Если Джерри не приходит на работу, тебе нужен кто-то, кто умеет вести бухгалтерские книги. Я раньше работала в конторах и знаю, что делать. У тебя появится больше времени на поиск заказов.

— Нет. — Льюис одним глотком допил свой виски. Потом тихо и со злобой произнес: — Ты по-прежнему не понимаешь, да? Я женился на тебе не для того, чтобы ты горбатилась на меня или кого-нибудь еще. Тут мое убежище. — Он ударил себя кулаком в грудь. — Тут, в нашем доме, где я могу укрыться от всей грязи окружающей жизни. В этом доме, рядом с тобой.

Теперь ей стало страшно. Фредди прошептала:

— Но ты же почти не бываешь дома, Льюис. Ты постоянно работаешь. А когда приходишь, то почти не говоришь со мной.

— Ты несешь чушь, и сама это знаешь.

— Я имею в виду, мы не говорим по-настоящему. Как ты мог не сказать мне про Джерри, скрыть от меня такое! Это было нечестно с твоей стороны.

— Я же говорил — мне не хотелось тебя волновать. — Он поставил пустой стакан на стол. — Я со всем разберусь. Но сам и в свое время.

Он вышел в прихожую и стал натягивать пальто. Фредди бросилась за ним.

— Куда ты идешь?

— К Джерри. Посмотрю, не оставил ли этот подлец каких-нибудь зацепок, по которым его можно будет найти.

Он вышел в парадную дверь. На улице шел дождь; тяжелые капли разбивались об асфальт.

— Льюис! — позвала она, но он уже ушел. Фредди вернулась назад в гостиную, налила себе еще виски и быстро выпила, хотя ее уже тошнило.

Когда она проснулась утром, Льюиса в спальне не оказалось. Наверняка он приходил, потому что постель с его стороны была смята, а костюм, который он надевал на вечеринку, висел на вешалке. Льюис был очень аккуратным: флотская привычка.

Фредди села в кровати. Голова у нее раскалывалась от боли. От выпитого виски она провалилась в сон как была, в часах, браслете и ожерелье; во рту ощущался кислый привкус. Она посмотрела на часы: было совсем рано, без десяти шесть. Фредди прошла в ванную и холодной водой плеснула себе в лицо. Ей вспомнилась вчерашняя ссора, резкие слова, сказанные в запальчивости, их злость. До свадьбы она никогда не любила стычек, стараясь избегать их любой ценой. Ей казалось, что она вообще не умеет ссориться.

Она надела халат и спустилась вниз. Повсюду стоял холод — как будто осень внезапно сменилась зимой. Льюиса не было — она могла бы сказать это, даже не обходя комнаты. Его присутствие всегда ощущалось, как когда-то присутствие Тессы: очевидно, дело было в их щедрых, жизнелюбивых натурах, в отличие от ее — маленькой, съеженной, ничтожной.

На кухне она заварила себе чаю и выпила его, опираясь спиной о раковину. Раковина была полна грязных бокалов и тарелок, оставшихся со вчерашней вечеринки. Фредди подумала было залить их водой, но ничего не стала делать. «Мастерская прогорела. Джерри сбежал». Льюис и раньше был склонен впадать в отчаяние и ждать худшего. Наверняка все не так плохо, как ему кажется. Он столько работал, боролся в одиночку — неудивительно, что он переживает. Ему кажется, будто его предали: он всегда считал Джерри своим другом.

Она нарезала хлеб, приготовила сандвичи и завернула их в вощеную бумагу, а потом вернулась в спальню одеться. Выйдя из дома, Фредди заметила, что ветер стих и солнце сверкает на гладкой поверхности моря. Небо было бескрайним и синим, и она немного воспрянула духом. Они со всем разберутся, думала Фредди. Все наладится. Они по-прежнему любят друг друга — это самое главное. Им нужно только немного удачи. Фредди постаралась выкинуть из головы внезапно осенившую ее мысль: вот уже три с половиной года их брака она надеялась, что все вот-вот наладится, но этого так и не произошло.

На велосипеде она поехала к мастерской. Наступил прилив; волны лениво разбивались о деревянные доски стапелей. На серой воде покачивались чайки, рыбацкие лодки плыли по узкому проливу, фыркая моторами. Черная кошка сидела на деревянном столбике и вылизывала лапу.

Фредди поставила велосипед возле стены и вошла в контору. Льюис сидел за столом, заваленным бумагами. Когда она открыла дверь, он поднял голову и посмотрел на нее.

— Я принесла тебе это. — Она положила сандвичи перед ним на стол. — Уверена, что ты не завтракал.

— Спасибо. — Лицо у него было бледное, осунувшееся. Он встал, обнял ее и крепко прижал к себе.

— О, Фредди, — прошептал Льюис. Он гладил ее волосы, и она вдыхала знакомый запах его кожи, смешанный с ароматами морской соли и смолы.

— У меня закончились сигареты, — сказал он. — У тебя нет?

— Нет. Я могу съездить на станцию, купить сигарет в автомате.

— Неважно. — Он отступил на шаг и с высоты своего роста посмотрел на нее. — Прости меня, Фредди. Прости, что так низко повел себя вчера вечером. Я не должен был злиться на тебя. Ты не виновата, что у меня ничего не выходит — это только моя вина.

Она ласково погладила его по щеке.

— Я тоже прошу прощения, Льюис. Ты так стараешься. Ты не должен себя винить. Просто тебе пока не везло.

Он криво усмехнулся.

— Я приготовлю кофе, будешь?

— С удовольствием.

Льюис поставил на плитку чайник. Она спросила:

— Ты был у Джерри?

— Да. — Он улыбнулся. — Аккуратный чистый взлом.

— И что ты там нашел?

— Бухгалтерские книги — и никаких признаков Джерри. Слава богу, мертвого тела в ванной не оказалось; правда, и ни одной зацепки, чтобы догадаться, куда он подевался.

— А ты не думаешь, что он мог…

— Что?

— Попытаться наладить бизнес. Что он поехал встречаться с клиентами и забыл поставить тебя в известность.

— Пожалуй, это возможно.

Он стоял к ней спиной, насыпая в кружки растворимый кофе. По тому, как горбились его плечи, Фредди поняла, что он не верит в то, что говорит.

В отчаянии она добавила:

— А может, он заболел.

Льюис вернулся обратно к столу.

— Я нашел это у него в доме. — Он показал ей пачку конвертов. — У Джерри не было родственников, только сестра в Лондоне. Это ее письма к нему. К сожалению, пришлось их прочитать — я понимаю, что так делать нельзя, но мне надо было узнать, что происходит.

— Ты что-нибудь выяснил?

Он покачал головой.

— Ничего особенного. Правда, нашел ее телефонный номер — думаю, надо ей позвонить.

— Если хочешь, я позвоню. — Она заметила, что он собрался возразить, и поспешно добавила: — Возможно, ей будет проще разговаривать с женщиной.

Льюис нахмурил брови.

— Может, ты и права.

Чайник закипел, и он приготовил им кофе. Фредди присела на парусиновый складной стул и заставила себя выговорить:

— Ты сказал, что мастерская прогорела, Льюис. Дела действительно так плохи?

— Нет, — он улыбнулся. — Как-нибудь выкрутимся. Ты не беспокойся. Прошлым вечером я просто многовато выпил, вот и наговорил лишнего.

— Может статься, Тим еще передумает и купит яхту.

— Да, почему бы нет.

Он выглядел усталым и больным. Фредди сказала:

— Почему тебе не взять выходной? У тебя усталый вид. Сейчас чудесное утро: мы могли бы вместе съездить куда-нибудь, немного развеяться.

— Я не могу. Надо разобраться с этим, — он махнул головой на гору гроссбухов, счетов и бланков на своем столе. — Я все равно буду постоянно думать о делах. Джерри оставил их в полном беспорядке. Зато как только что-то проясниться, мы с тобой съездим в Лондон повидаться с друзьями — обещаю, Фредди.

— Съешь хотя бы сандвичи.

— Да. Спасибо.

Она осталась посмотреть, как Льюис работает. В деревянном сарае было холодно; Фредди порадовалась, что надела пальто и перчатки. Взгляд ее скользил по полкам над столом, папкам и тяжелым гроссбухам. Полоски яркого света проникали в контору снаружи через щели между досками.

Внезапно Льюис поднял голову.

— Почему нам приходится так тяжело, Фредди? — воскликнул он. Взгляд у него был обезумевший. — Почему нам не может повезти — хоть один-единственный раз? Я же стараюсь изо всех сил! Иногда мне кажется, что эта чертова страна прожевала меня и выплюнула, а потом оставила гнить. Боже, если бы я знал, куда податься, нас давно бы здесь не было!

Она подошла к нему, погладила по волосам, потом стала разминать ладонями напряженные мышцы плеч. Он прижался головой к ее животу и тяжело вздохнул.

— Я боюсь тебя подвести.

— Ты не подведешь. Прошу, дорогой, пожалуйста, не думай об этом.

— Я чувствую себя полным неудачником. Даже не знаю, что стану делать, если и тут ничего не выйдет.

— Если произойдет самое плохое, мы просто начнем все заново. Мы уже делали это раньше и сможем сделать сейчас.

Он посмотрел ей в глаза, словно хотел что-то сказать, но промолчал.

— Как на самом деле обстоят дела? — мягко спросила она. — Ты можешь сказать мне. Возможно, если ты поделишься со мной, ситуация покажется тебе не такой страшной.

Он постучал пальцем по книге заказов.

— Работы нет. Если мы не получим заказ в ближайшие несколько дней, мне придется уволить Уолтера. До сих пор мне удавалось занимать его мелким ремонтом.

— Возможно, ты найдешь для него еще что-нибудь в этом роде, чтобы остаться на плаву.

— Да, отличная идея. — Его одобрение явно было притворным.

— А долги у вас есть? — Она вся напряглась в ожидании ответа.

Он потер ладонью подбородок.

— Перед банком.

— Сколько вы должны?

— Около пятидесяти фунтов, не больше.

Фредди поцеловала его.

— Это не так уж плохо — всего пятьдесят фунтов. — Хотя она понятия не имела, откуда они могли бы их взять, чтобы расплатиться с долгами. — Мы справимся, вот увидишь.

Похоже, Льюис немного повеселел. Он привлек ее к себе и усадил на колени. Пока они целовались, Фредди почувствовала, что он постепенно расслабляется.

— Возможно, я сделал из мухи слона, — сказал Льюис. — Я скажу тебе, как собираюсь поступить. Я построю для нас яхту, и мы поплывем в путешествие. Посмотрим все места, которые давно хотели увидеть. Что ты думаешь об этом, Фредди?

Позднее Фредди ушла из мастерской и на велосипеде отправилась к телефонной будке в порту.

Она вызвала оператора. Сестру Джерри звали миссис Дэвидсон, она жила в Бейсуотере. Фредди попросила оператора соединить ее с номером, указанным в одном из писем.

После нескольких гудков трубку взял какой-то мужчина. Фредди попросила пригласить к телефону миссис Дэвидсон.

— Пожалуйста, представьтесь.

— Меня зовут Фредерика Коритон. Я звоню из Лаймингтона.

Пауза.

— Из лодочной мастерской?

— Да. Мне очень нужно переговорить с миссис Дэвидсон. Это срочно.

— Я сейчас ее приглашу. Не вешайте трубку.

Еще одна пауза, на этот раз более длинная. Фредди слышала звонкие голоса детей, потом — она попыталась разобрать слова, но так и не смогла — разговор взрослых.

Телефонную трубку подняли снова.

— Алло? Миссис Дэвидсон у аппарата.

— Говорит миссис Коритон. Из…

— Из лодочной мастерской, я знаю. — Ее голос звучал отчетливо и резко. — Чем могу вам помочь, миссис Коритон?

— Я надеялась поговорить с вашим братом, Джерри.

— Его здесь нет.

— А вы не знаете, где он?

— Боюсь, что не слышала о нем уже некоторое время.

— Может быть, вы подскажете мне, как с ним связаться?

— К сожалению, нет. А сейчас извините меня, у нас гости.

Фредди поблагодарила миссис Дэвидсон и повесила трубку. От ее утреннего оптимизма не осталось и следа; дрожа, она вышла из будки и вскарабкалась на велосипед. Миссис Дэвидсон отвечала слишком поспешно, она не проявила ни малейшей заинтересованности. Миссис Дэвидсон ей солгала.

Было шесть часов вечера — конец дождливого дня, окрасившего Лондон в разные оттенки серого. Проходя по Джермин-стрит, Ребекка заметила мужчину, выходящего из отеля «Кавендиш». Он был в плаще, но без шляпы. Она узнала его по походке, по тому, как он слегка переваливался из стороны в сторону.

— Майло! — окликнула она.

Он обернулся.

— Боже, Ребекка, какая встреча! — Он окинул ее коротким пронзительным взглядом; Ребекке показалось, что он оценивает, насколько она постарела.

— Вот так сюрприз! — Она поцеловала его в щеку. — Что ты делаешь в Лондоне, Майло?

— Кое-какие вопросы с рекламой… встречаюсь с Роджером. А ты?

— Приехала на несколько дней, навестить подругу. — Она остановилась у Симоны.

— Замечательно. Должен заметить, ты великолепно выглядишь.

— Ты тоже. — На самом деле Ребекке показалось, что Майло набрал вес.

Он посмотрел на часы.

— У тебя же найдется время выпить со мной, правда?

— Да. Спасибо.

Они зашли в «Кавендиш». Ребекка, извинившись, направилась в дамскую комнату. Глядя в зеркало, она поправила волосы, подкрасила губы и слегка припудрилась. Потом прошла в бар.

Майло заказал ей джин с лимоном, а себе виски с содовой. Они чокнулись и выпили за здоровье друг друга.

Майло сказал:

— Раньше я считал совершенно недопустимым разбавлять виски чем-то кроме чистой воды. Боюсь, содовая — это американская традиция.

— Ты говоришь не так, как американцы. Я думала, что за столько лет у тебя появится акцент.

— Людям нравится британское произношение, так что я постарался его сохранить. — Он поудобнее уселся на стуле, глядя ей в глаза. — Я все пытаюсь подсчитать, сколько лет прошло с нашей последней встречи.

— В последний раз мы виделись в конторе у адвоката, незадолго до войны. Ты тогда порядком натерпелся.

— Думаю, я это заслужил.

В ярком свете бара Ребекка обратила внимание на его редеющие волосы и мешки под глазами. Ее «золотой мальчик», Майло Райкрофт, в которого она влюбилась на балу поклонников искусства в Челси, начинал лысеть.

Она спросила:

— Как дела у Моны и Хелен?

— Отлично. Процветают. И малышка тоже.

Она уставилась на него.

— Майло! Когда это произошло?

— Лауре девять месяцев.

— Лаура… какое красивое имя.

— Мы окрестили ее Лаура-Бет. Имя выбирала Мона. — Майло вытащил из кармана бумажник, достал из него фотографию и протянул Ребекке.

Она посмотрела на снимок. Крошка Лаура-Бет сидела у Моны на коленях, Хелен, старшая, стояла рядом с ними. Обе дочери Майло были очень хорошенькие, с такими же темными волосами, как у их матери. Мона тоже казалась красивой, хотя Ребекка заметила сталь в ее лице; возможно, подумалось ей, благодаря этому Моне удается лучше справляться с Майло, чем некогда ей самой.

— Они просто красавицы, — сказала она, возвращая карточку Майло.

— Только совсем на меня не похожи. Правда, Хелен обожает читать. Постоянно прячется где-нибудь с книжкой. Мона не очень это приветствует — говорит, от чтения портятся глаза.

— Ты, должно быть, ими очень гордишься.

— Да. — Он убрал фотографию назад в бумажник. — Хотя, по правде говоря, я не создан для того, чтобы быть отцом. Я слишком эгоистичен.

— Надо же, какое открытие, — сухо заметила она.

Майло пожал плечами.

— Я знаю, что я эгоист. Для меня это не новость. Не будь я эгоистом, я не смог бы писать. Мне нужны тишина и покой, нужен кто-то, кто будет готовить мне еду и гладить рубашки. Кто-то, кто не станет обижаться, если я один отправлюсь на длительную прогулку. Иначе я не смогу работать. Только так я могу писать, не прилагая к этому огромных усилий. Уходить в работу с головой.

— Тишина, — сказала она. — Я понимаю — не только отсутствие шума, но еще и душевный покой.

— Да. — Удивленный, он взглянул на нее. — Именно так. Я не могу писать, если где-то звонит телефон или болтают дети. Мона это понимает и старается держать их подальше от меня, но они все равно где-то рядом, постоянно тут.

— А ты не можешь работать в университете?

— Я пытаюсь, — капризно заметил он, — но там мне все время мешают студентки.

— Боже, Майло, — она не смогла сдержать улыбку. — Значит, у тебя по-прежнему есть твои менады?

Он раздраженно ответил:

— Думаю, они видят во мне отца. Они хотят, чтобы я выслушивал их проблемы — до ужаса ничтожные проблемы, Ребекка: с их кавалерами, с другими девушками в общежитии… Я мог бы написать об этом целую эпопею, да только боюсь умереть со скуки. Честно говоря, я с радостью согласился на эту поездку. Три недели, в которые не надо думать ни о ком, кроме себя самого. И мне очень хотелось опять увидеть Англию.

— Ты скучал по нам?

— Больше, чем мог себе представить. Хотя видеть Лондон таким — это для меня большое потрясение. Я имею в виду, что после войны прошло уже три года, а город до сих пор в руинах. Некоторые улицы просто невозможно узнать. — Голос у него был обиженный.

— У страны нет денег, Майло, — терпеливо объяснила она. — Мы выбиваемся из сил. Это были очень тяжелые годы. Собственно, тут и сейчас тяжело.

— Ну конечно. Я не хотел сказать… — Он сделал паузу, а потом продолжил: — Просто я привык к американской предприимчивости. Мне кажется, случись такое в Америке, они давно бы все восстановили.

Ребекка вспомнила «спитфайер», вонзившийся носом в поле близ Мейфилда, вспомнила девушку, которую пыталась откопать из-под завала, похожую на мраморную статую из-за густого слоя белой пыли.

Она сменила тему:

— Так что же твоя работа? Продвигается?

— О да, все прекрасно.

Наступило молчание. Она невольно взглянула на часы, висевшие на стене бара. Двадцать минут седьмого. Симона ждала ее на ужин в семь.

Ребекка уже собиралась распрощаться, когда внезапно Майло сказал:

— На самом деле, за эти пять лет я почти ничего не написал. Несколько статей, обзоров, пару рассказов, но ничего стоящего. Ни одного романа.

Он говорил так, будто потерпел поражение. И очень устал.

— Давай-ка я закажу тебе еще выпить, — предложила она.

— Тогда просто содовую. — Он поднял руку и махнул официанту, быстро добавив: — Проблемы с печенью. Мона больше не позволяет мне держать спиртное дома. Она и сама не пьет — только до свадьбы, но после того, как родились дети, вообще перестала употреблять алкоголь. Говорит, это послужит им плохим примером.

— Мне очень жаль, что ты болеешь, Майло.

— Две недели пролежал в госпитале. — Он нахмурился. — Раньше я ни разу серьезно не болел. Меня здорово потрепало. Теперь надо сбрасывать вес. Мона следит за тем, что я ем. — Он вытащил из кармана пачку сигарет. — Курение она тоже не одобряет. Правда, в колледже я все равно курю.

Он протянул сигареты Ребекке. Она взяла одну.

— Спасибо.

Он подал ей зажигалку.

— Иногда мне кажется, что именно поэтому я не могу писать.

— Без курева и выпивки?

Он улыбнулся.

— И без них тоже. Но я имел в виду все это. — Он обвел взглядом бар. — Возможно, я снова начал бы писать, вернувшись в Англию.

— А Мона на это согласится?

— Никогда. Вся ее семья живет в Бостоне. Ее родители, братья и сестры.

— О Майло, — сказала она.

— Знаю. — Он вздохнул. — Я не могу писать об Америке, потому что не понимаю эту страну, и не могу писать об Англии, потому что больше ее не знаю.

— Тогда пиши о чем-нибудь еще. Пиши о семьях.

— Я не думаю…

— Я знаю, ты всегда сторонился семейной жизни, но, похоже, в последнее время тебе это плохо удавалось, — язвительно заметила она. — Или ты мог бы написать о любви. О ней ты наверняка кое-что знаешь, Майло.

Мгновение он молчал. Потом выпустил дым через ноздри.

— Я мог бы написать о раскаянии, — ответил Майло.

«И я тоже», — подумала Ребекка. Но вслух ничего не сказала.

Майло, опустив глаза, смотрел в свой стакан.

— Порой я думаю о Тессе, — опять заговорил он. — Оказывается, я не помню, как она выглядела. Я говорю себе: блондинка, высокая и стройная, с восхитительной улыбкой. Но я не вижу ее.

— По-твоему, Тесса была любовью твоей жизни, Майло? — Ребекке удалось задать этот вопрос без всякой горечи.

— Я не знаю. Похоже, я вообще плохо разбираюсь в подобных вещах. — Через столик он посмотрел Ребекке в лицо. — Я жалею, что причинил ей боль. Жалею, что причинил боль тебе. Жалею, что не смог вовремя понять, что для меня важно. Какое-то положение вещей тебя не устраивает, и ты меняешь его, однако то, к чему приходишь в конце концов, необязательно оказывается лучше, чем то, с чего начал. Я очень сожалею о том, что случилось с Тессой и ребенком. Иногда я чувствую, что в этом есть и моя вина.

Ребекка подумала, что сейчас самый подходящий момент, чтобы рассказать ему, как все случилось на самом деле. «Я позвонила Тессе Николсон и сказала, что у тебя появилась другая. Вот почему она оказалась тем вечером на оксфордской дороге — из-за моего звонка». Почувствует ли она себя свободной после этих слов?

Ребекка открыла рот, собираясь заговорить. Но тут у нее из-за спины раздался чей-то голос: «Майло Райкрофт! Ну надо же, какая встреча! Майло Райкрофт!»

Глянув через плечо, Ребекка увидела высокого седовласого мужчину, направлявшегося к ним; он улыбался так, что видны были его крупные зубы.

Выражение лица Майло изменилось. Грусть и разочарование исчезли; перед ней снова был прежний Майло: довольный собой, лучащийся жизнелюбием, счастливый быть таким остроумным, восхитительным и знаменитым Майло Райкрофтом.

— Годфри! — воскликнул он, вставая из-за стола и протягивая руку. — Ребекка, ты же помнишь Годфри Уорбертона? Как дела, Годфри?

— Очень хорошо, старичок, очень хорошо. А как у вас? Все еще поражаете янки своими литературными перлами?

— Ну… — скромно произнес Майло. Только тут он заметил, что Ребекка уже надевает пальто.

— Ты что же, уходишь, Ребекка? — спросил он. — Я думал, мы поужинаем вместе.

— Боюсь, я не смогу — у меня назначена встреча. Но я была рада повидаться с тобой, Майло. Передай мои наилучшие пожелания Моне.

Она подставила Майло щеку для поцелуя и пожала руку Годфри Уорбертону. Выйдя на улицу, Ребекка вдруг осознала, что Майло так и не поинтересовался ее жизнью. Раньше ее бы это огорчило; теперь только позабавило. Она искренне желала Майло удачи, но одновременно ощущала, что вовремя отделалась от него.

В голове у нее кружились первые строки стихотворения: «Летнего жара ты больше не бойся, больше не бойся ты вьюги зимой…» И последняя строфа, убийственная в своей неотвратимости: «Герои и девушки, люди земли, все до единого лягут в пыли…»

Глава семнадцатая

Фредди нашла работу — шесть часов в неделю, у женщины по имени миссис Майер. Рената — миссис Майер предпочитала, чтобы Фредди звала ее по имени — жила в усадьбе неподалеку от Болье-Хит. До ее дома надо было долго добираться на велосипеде, но тут имелись и свои преимущества: ни Льюис, ни его друзья не были с ней знакомы. Фредди сказала мужу, что миссис Майер — ее подруга, что они вместе пьют кофе и беседуют. Собственно, это было правдой. Тем не менее, она не сообщила Льюису, что в те два утра, которые проводит в доме Ренаты, она также моет полы, убирает в ванных и на кухне и готовит ланч. Она не упомянула и о том, что десять шиллингов, которые зарабатывает за неделю, уходят на его ужины. Он не интересовался тем, какую сумму она тратит на продукты, потому что не знал, что сколько стоит; ему никогда не приходилось готовить, потому что из пансиона он плавно перекочевал в университет, оттуда в армию, а потом женился.

Ренате Майер, вдовевшей уже несколько лет, давно перевалило за семьдесят. Ее покойный муж был академиком, профессором химии. Детей у них так и не появилось, поэтому до войны и до болезни Ренаты супруги много путешествовали. Дом миссис Майер был современного дизайна, просторный и светлый, с огромными окнами и балконом, пристроенным к ее большой спальне. Там не было портьер — только легкие занавески серого и сливочного цветов; не было и коврового покрытия. На деревянных и плиточных полах там и тут лежали тканые коврики ручной работы с темно-красными, коричневыми и серыми узорами. У каминов и у подножья лестницы стояли громадные вазы, по форме напоминавшие луковицы, угольно-серые, с геометрическим рисунком, и блюда цвета терракоты, покрытые переливающейся глазурью. Рената сказала, что все это работы Бернарда Лича. Дважды в неделю Фредди надо было стирать с них пыль.

На стенах дома висели фотографии и картины: абстракция маслом в бирюзовых и зеленых тонах, насыщенность которых подчеркивали оранжевые мазки; черно-белый снимок обнаженной натуры, сплошь изгибы и тени, с лицом, отвернувшимся от камеры. Фредди как-то упомянула, что знакома с Максом Фишером, и Рената ответила, что однажды встречалась с ним в галерее и была в восторге от его работ. После этого они подружились.

Миссис Майер страдала ревматизмом. Порой, приходя на работу к девяти утра, Фредди обнаруживала, что та все еще медленно приводит себя в порядок. В плохие дни у нее уходил целый час на то, чтобы просто одеться. Тем не менее, Рената не хотела обращаться за помощью, предпочитая справляться самостоятельно, хотя ей нравилось беседовать с Фредди, пока она, превозмогая боль, продевала распухшие руки в рукава или застегивала пуговицы.

Зимой раздвижные стеклянные двери на первом этаже ее дома заливали дожди. На улице высокие деревья в саду стояли голые, почерневшие, склоняясь под порывами ветра. Если Рената себя плохо чувствовала, то усаживалась в кресло, сложив больные руки на коленях и время от времени поглядывая в сад, словно там таилась какая-то опасность. Порой Фредди казалось, что Рената не расположена разговаривать, и тогда она работала молча: протирала пыль с ваз, следуя рукой с тряпкой за их плавными, округлыми очертаниями. Ей нравилось находиться в доме миссис Майер. Там царил мир. Свет, воздух и простые красивые вещи создавали ощущение покоя, в отличие от ее собственного жилища, где все казалось хрупким, непрочным, где она словно пробиралась по узким тропинкам, опасаясь, что стены в любой момент могут обрушиться на нее.

У Льюиса по-прежнему не было никаких вестей от Джерри Колвина. Тот не звонил и не писал; дом его так и стоял запертый. Льюис сказал ей, что попробует выкрутиться сам. Что им надо просто продержаться до тех пор, пока не появится какой-нибудь заказ. Фредди с тревогой осознала, что больше не верит ему; она стыдилась того, что у нее завелись секреты от мужа.

Шла вторая неделя нового года. Льюис весь день работал; Фредди постирала одежду, сходила за покупками, сдала в библиотеку прочитанные книги и написала несколько писем. В четыре часа она вернулась домой. Они вместе выпили чаю, а потом, поскольку их пригласили на ужин, Фредди погладила ему рубашку и заштопала носки. Льюис тем временем взялся починить сломанную настольную лампу. Собираясь в сарайчик за отверткой, он заметил на столе в прихожей ее письма и предложил дойти до почтового ящика и отправить их. Она сказала, что уже слишком темно и письма могут подождать до завтра. Он ответил, что это не составит никакого труда, погода великолепная, а ему не помешает немного подышать воздухом.

В тот вечер они ужинали у Ренвиков. Тим Ренвик был адвокатом, а его жена Диана уделяла много внимания благотворительности. Они жили в большом георгианском особняке в центре Лаймингтона. На ужин, кроме Коритонов, собралось еще две супружеских пары, друзья Тима по университету; одна из жен была беременна. Диана подала запеченный свиной окорок, а когда один из приятелей Тима поинтересовался, где она добыла такое роскошное мясо, Диана со смехом постучала себя пальцем по носу.

Фредди заметила, что Льюис пьет больше, чем обычно. Точнее, больше, чем считалось обычным, пока он не стал пить сильней. Он много говорил — преувеличенно громким голосом, — а некоторые его анекдоты были совсем не к месту. Однако все мужчины за столом много пили, да и их жены тоже — за исключением Фредди и той, беременной. Возможно, и ей нужно выпить лишний бокал, подумала Фредди, и тогда она будет разговорчивей, и Льюис не станет упрекать ее за то, что она не старается. Она поспешно проглотила еще бокал вина и почувствовала, что немного расслабилась. Фредди оживленно болтала, слегка флиртовала с мужчинами и даже пару раз рассмешила гостей своими забавными замечаниями.

Они вышли от Ренвиков уже после полуночи. По дороге домой Льюис обнял ее за талию и поцеловал.

— Я правильно вела себя? — спросила она, а он ответил:

— Ты была великолепна. Восхитительна. Спасибо тебе, дорогая.

С неба светила полная луна, поэтому, едва миновав поворот дороги, они заметили машину, стоящую у их дома. В следующее мгновение оба поняли, что это полицейский автомобиль.

— Бог мой, что еще случилось? — пробормотал Льюис. Он пошел быстрее, потом побежал.

Фредди, в туфлях на каблуках, не поспевала за ним. Подойдя к дому, она увидела, что водитель вышел из машины и о чем-то разговаривает с Льюисом. В ее воображении уже рисовались разные несчастья: возможно, тело Джерри Колвина нашли в одной из сотни заросших камышом речушек, впадающих в залив.

Когда она подошла ближе, Льюис обернулся к ней — его глаза были широко раскрыты.

— Мастерская, — сказал он. — Там был пожар. От нее ничего не осталось.

Не осталось действительно ничего. Две недели стояла сухая погода, и деревянные постройки выгорели дотла. Если бы они выглянули в окно дома Ренвиков, то могли бы заметить оранжевое зарево над бухтой.

На следующее утро они с Льюисом пешком отправились на место, где была мастерская. С побелевшим лицом Льюис рассматривал искореженные, неузнаваемые останки знакомых предметов, торчавшие из кучи углей и золы. В воздухе стоял резкий запах гари, а когда они шли по пепелищу, из-под их ног вырывались облачка дыма. Фредди эта картина напомнила лондонские бомбежки. В водах бухты плавали горелые обрывки бумаги. На пирсе собрались несколько мальчишек; они бросали в них камешки.

Полиция и пожарные допросили Льюиса. Были сделаны необходимые телефонные звонки, отправлены письменные уведомления в страховую компанию, заполнены нужные бланки. Для оценки ущерба в Лаймингтон прибыл страховой инспектор — невысокий худощавый мужчина по имени мистер Симпсон. Они с Льюисом заперлись в гостиной и просидели там все утро. Готовя на кухне ланч, Фредди пыталась прислушаться к тому, о чем они говорили. Когда дверь гостиной распахнулась, она вздрогнула.

Мистер Симпсон хочет переговорить с ней, сказал Льюис. Она не возражает?

«Нет, конечно, нет», — ответила Фредди, хотя по непонятным причинам сердце у нее упало. Мистер Симпсон прокашлялся и заглянул в свои записи. Мистер Коритон сказал ему, что в субботу вечером вернулся домой около четырех часов. Из его уст это прозвучало как утверждение, а не вопрос.

— Да, — ответила она.

Не могла бы миссис Коритон перечислить, чем они занимались остаток дня?

Фредди перечислила все: мелкие домашние дела, чаепитие, сломанную настольную лампу. Без двадцати восемь они вышли из дому и пешком отправились в гости к Ренвикам, закончила она.

Инспектор прокашлялся снова.

— И ваш муж постоянно находился с вами все это время, миссис Коритон?

— Сколько еще это будет продолжаться? — раздраженно перебил его Льюис. — Вы что, не видите, что моя жена расстроена?

— Ничего страшного, — быстро вставила Фредди. — Льюис сходил в сарай за отверткой, чтобы починить лампу, но все остальное время мы действительно провели вместе.

Мистер Симпсон поблагодарил ее. Потом Льюис проводил его до парадной двери. Фредди на кухне нарезала картошку, сложила ее в кастрюлю и тут вспомнила.

Льюис вошел к ней.

— Письма, — воскликнула она, оборачиваясь к нему. — Ты не забыл рассказать ему о письмах?

— Письма? Какие письма? — Льюис поднял крышку и заглянул в кастрюлю.

— Мои письма. Ты относил их в почтовый ящик, помнишь?

— Не беспокойся, я рассказал этой маленькой надоедливой ищейке все, что ему надо знать. — Он обнял ее за талию и поцеловал сзади в шею. — Я чист перед законом, господин судья. Я хороший парень.

— А ты сказал ему… — Она вдруг замолчала.

— О чем, Фредди?

— Ну, что у мастерской были финансовые трудности.

— Конечно, нет. — С холодным взглядом Льюис отстранился от нее. — Это все только усложнило бы. К тому же бухгалтерские книги сгорели вместе с конторой. Я не вижу смысла в том, чтобы навлекать на нас лишние неприятности.

— Но если они сами узнают… это будет выглядеть подозрительно.

— Значит, надо надеяться, что они не узнают, правильно? — Он открыл дверцу буфета и достал оттуда стакан. — Вот что я скажу тебе, моя дорогая: почему бы нам не съездить куда-нибудь на выходные и немного не развеяться? Мы уже сто лет не были в Лондоне.

Она посмотрела, как он достает виски с полки под раковиной и отвинчивает пробку. Потом сказала:

— Я считаю, ты должен поставить их в известность.

Он развернулся — в его глазах полыхала ярость.

— Заткнись, Фредди! Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

Она отступила назад, словно Льюис ее ударил. Разве любящий человек стал бы говорить с ней так?

Наступило молчание; Льюис пытался взять себя в руки.

— Все будет в порядке, ты должна мне верить. — Он налил себе в стакан на два пальца виски. — Все будет хорошо.

Потом он засмеялся.

— Они задавали мне кучу вопросов про Джерри. Пришлось сказать им, что он сделал ноги. Похоже, они решили, что это он поджег мастерскую. Смешно до чертиков — можешь представить себе старину Джерри в роли поджигателя? Наверняка кто-нибудь просто бросил непогашенный окурок. Эти старые деревянные домишки вспыхивают, словно трут.

На следующий день они на поезде поехали в Лондон. Льюис предложил остановиться в одном из отелей Вест-Энда: деньги за страховку покроют их расходы, сказал он. Оказавшись в комнате, он дал на чай носильщику, а потом, когда они остались одни, ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. После этого он сделал глубокий вдох, бросился на постель и практически сразу же заснул.

Фредди умылась и заново накрасила губы. Она выскользнула из комнаты и тихонько прикрыла за собой дверь.

Она направилась в Грин-Парк. Погода была не лучшая — сыро и промозгло, — но Фредди не замечала ничего вокруг. Ей надо было подумать. Она больше не могла размышлять здраво, находясь рядом с Льюисом. Ей надо было заново обрести уверенность, перестать бояться. Она немного прошлась пешком, а потом присела на скамейку. «Льюис сказал правду», — убеждала она себя. Он сообщил инспектору, что ходил отправить письма — он сам ей говорил. Вполне понятно, почему он не стал упоминать о плачевном финансовом положении мастерской. Действительно, зачем было все усложнять?

Однако ее смятение никак не проходило. Дело было не только в пожаре и даже не в злости, с которой он выкрикнул: «Заткнись, Фредди, ты понятия не имеешь, о чем говоришь». Она больше не видела для себя будущего с ним. Они с Льюисом столько раз начинали с чистого листа и столько раз терпели крах, что в их отношениях накопилось немало горечи. Льюис больше не делился с ней своими переживаниями, да и она уже не доверяла ему как раньше. Они жили каждый собственной жизнью, пускай и под одной крышей. Они больше не разделяли целей и — что еще ужаснее, подумала Фредди, — моральных ценностей друг друга. Ей казалось, что у нее в груди завязан тугой узел. И еще она очень устала — устала надеяться и делать вид, что у них все в порядке.

Пешком она пошла обратно в отель. Льюиса в комнате не оказалось, поэтому она спустилась вниз и немного поискала — он сидел в баре.

Когда Фредди вошла, Льюис поднялся на ноги. Вид у него был недовольный.

— Куда ты пропала? — спросил он.

— Вышла прогуляться.

— Ничего себе прогулка! Ты должна была меня предупредить.

— Ты же спал.

— Надо было оставить записку.

— Значит, я не сочла нужным. Мне просто захотелось побыть одной, только и всего.

Он холодно поинтересовался:

— Хочешь выпить?

— Нет, спасибо. Я собираюсь принять ванну.

— Я звонил Марсель.

Она взглянула на него.

— Правда?

— Она сказала, что сегодня вечером собирает у себя несколько человек. Пригласила нас прийти.

— Я предпочту отказаться.

— Я уже дал согласие. — Он посмотрел на нее; его голос стал жестче. — Просто выпьем по коктейлю. Думаю, ты сможешь сделать над собой усилие.

Она заметила, что другие люди в баре начинают оглядываться на них, почувствовала, насколько устала, и ответила:

— Ну хорошо, раз ты так хочешь.

Вернувшись в комнату, Фредди налила ванну и добавила туда ароматической соли. Пальцы у нее посинели; она даже не заметила, насколько окоченела. Фредди лежала в горячей воде, ощущая, как страх отступает и заново накатывает на нее, словно морские волны. Чувствовала ли она себя когда-нибудь раньше настолько одинокой? «Разве что после аварии, — подумала Фредди, — когда Тесса лежала в госпитале». Однако тогда одиночество было другим: несмотря на их частые расставания, несмотря на все секреты, которые хранила от нее Тесса, они всегда были на одной волне. А вот с Льюисом все вышло по-другому: она больше не знала, что он чувствует к ней. А она сама — любит ли она его по-прежнему? Наверное, да, раз его слова причиняют ей такую боль. Вдыхая теплый ароматный пар, с закрытыми глазами, Фредди мечтала о том, чтобы провалиться в сон, позабыть обо всех тревогах, не думать больше ни о чем. Однако вода начала остывать, поэтому она выбралась из ванны, закапав водой коврик, завернулась в полотенце и прошла в спальню.

Там она открыла двери гардероба и пробежала глазами по вешалкам со своими нарядами. Фредди привезла в Лондон свое любимое платье: в черно-белую полоску, с узенькой талией и пышной юбкой до середины колена. Платье она купила весной, когда у них еще были деньги — точнее, она думала, что у них были деньги; возможно, и это была лишь видимость. Она приложила к платью мамино ожерелье, любуясь малиновыми переливами камней.

Она сидела за туалетным столиком и накладывала макияж, когда в номер возвратился Льюис. Он достал из гардероба чистую рубашку, поискал запонки. Потом бросил взгляд на нее.

— Тебе не кажется, что для вечеринки с коктейлями это слишком?

— Ты о чем?

— Об ожерелье.

Пожалуй, он был прав. Фредди посмотрела на свое отражение в зеркале. Украшение было массивное, приметное, броское, почти вызывающее — сочетание викторианской помпезности и тяжеловесности. Марсель наверняка ограничится ниткой жемчуга.

— Нет, — с вызовом ответила она. — Мне так не кажется.

В такси, по дороге к дому Марсель Скотт в Челси, они не обменялись и парой слов. Дом сильно изменился с тех пор, как Фредди в последний раз побывала там: отметины военных времен скрылись под слоем новой штукатурки и краски. Марсель встретила их в бледно-зеленом платье, жемчужном ожерелье и серьгах. Их приветствовали восторженными возгласами и поцелуями. Потом официантка в черном угостила их напитками. Фредди сказала: «Льюис, гляди, вон Бетти Дуглас», — но стоило ей отвернуться, как он исчез. Она смотрела, как Льюис переходит от одной группы гостей к другой, лучась доброжелательностью, улыбаясь — как будто не был весь день в плохом настроении, — беседует, шутит, смеется.

Высокие потолки отражали эхо оживленных голосов. Она не раз бывала на вечеринках в этом доме в те дни, когда они с Марсель считались подругами. Фредди познакомилась с несколькими гостями: там был мужчина по имени Алан Локиар, владевший фермой на севере страны, молодая женщина по имени Памела, хозяйка магазина одежды, и ее жених, Гас Моррис. Ее представили неким Джорджу и Александре — из-за шума Фредди не расслышала их фамилии, — он был высокий, лысеющий, краснолицый и говорил ужасно медленно, если его не поторопить, она — стройная, элегантная, с бледным лицом, усыпанным веснушками, и каштановыми волосами, заплетенными во французскую косу; время от времени она обводила комнату скучающим хмурым взглядом.

Алан, Памела и Гас куда-то отошли, но Джордж все продолжал посвящать ее в свои планы по перестройке имения в Норфолке. Судя по его словам, имение был огромным — он упомянул бальную залу и конюшни. От его монотонного голоса Фредди клонило в сон, она чувствовала, что не может сосредоточиться на рассказе собеседника.

— Главная проблема — это карнизы и плинтусы, — вещал Джордж. — В наши дни невозможно найти хороших мастеров. К тому же надо решить, начинать ли сейчас или подождать дня рождения Роуз. Марсия говорит, что бальная зала понадобится для праздника, ей ведь, видите ли, исполняется двадцать один.

— Джордж, — раздраженно перебила его Александра, — Роуз не хочет никакого бала. Она сама мне сказала.

— Уверен, она хочет, дорогая. Кроме того, это не обсуждается.

— Роуз, — подумала Фредди, и внимание тут же вернулось к ней. Роуз, Марсия, Джордж и Александра. И дом в Норфолке.

— У вас есть брат по имени Джек? — спросила она.

Джордж кивнул и воздел кверху брови.

— Вообще-то да. Он где-то здесь. Вы с ним знакомы?

Джек был здесь! «Да, знакома», — ответила Фредди. Внезапно ей страстно захотелось скорей его увидеть. Она заметила, что Льюис беседует с Дензелом Бекфордом, и тут рядом промелькнула светлая шевелюра. Она поспешно извинилась перед Джорджем и Александрой и стала пробиваться сквозь толпу.

— Джек! — позвала она.

Он обернулся.

— Фредди! — Его губы растянулись в улыбке. Она помнила эту улыбку: озорную и чуть дразнящую. Помнила его голубые глаза, легкое щегольство: Джек был в отлично сшитом костюме и итальянском шелковом галстуке. Она смотрела на него, впитывая каждую мелочь, отмечая, что в нем изменилось, а что осталось прежним.

— Ну надо же, — удивился он. — Как ваши дела, Фредди? Выглядите потрясающе. Уверены, что и теперь не захотите сбежать со мной?

Без всякого предупреждения, к ее вящему ужасу, на глаза у Фредди навернулись слезы. Она стояла перед ним, не в силах произнести ни слова, и отчаянно пыталась не заплакать.

— Боже, — сказал Джек. В растерянности глядя на нее, он пригладил рукой волосы. — Простите меня, Фредди. Давайте-ка я принесу вам еще выпить.

К тому моменту, как он вернулся назад с бокалами, она успела взять себя в руки. Он сказал:

— Я бестактный идиот — заговорил об Италии, так неловко напомнив вам о сестре. Вот, выпейте это.

Она отпила глоток джина, радуясь тому, что он подумал, будто она плакала по Тессе, хотя на самом деле Фредди плакала потому, что внезапно ей открылась правда: то полное опасностей путешествие, проделанное ею бок о бок с Джеком Рэнсомом по Италии, было гораздо веселей и приятней, чем ее запутанная и сложная семейная жизнь.

— Марсель рассказала мне про Тессу, — добавил Джек. — Мне очень жаль, Фредди.

«Марсель Скотт, — подумала она, — источник всех сплетен». Однако ее тронуло, что он запомнил имя Тессы.

— Спасибо, Джек. — Фредди постаралась быстрей сменить тему. — Я тут говорила с вашим братцем Джорджем. Он мне много чего порассказал про карнизы и плинтусы.

Джек расхохотался.

— И вы не умерли со скуки? — Внезапно он пристально вгляделся ей в лицо. — С вами все в порядке?

— Да, в порядке. Я просто немного устала.

— Давайте-ка поищем местечко поспокойней.

Он провел ее в маленькую гостиную в задней части дома. Полный красноносый мужчина, расстегнув на животе пиджак, крепко спал в кресле. Девочка лет двенадцати лежала на ковре и читала книгу.

— Привет, Пегги, — сказал Джек. Девочка улыбнулась в ответ и вернулась к своей книжке.

Они присели на кушетку под окном. Джек спросил:

— Льюис тоже здесь?

— Да, где-то в той комнате. Говорит с Дэнни.

— А где вы с ним живете?

— На южном побережье, в Лаймингтоне.

— Вам там нравится?

Новое открытие: оказывается, ей совсем не хочется возвращаться в Лаймингтон; она боится ехать назад.

— Очень, — вслух сказала она. — Так чудесно снова иметь свой дом. И здорово жить на берегу моря.

— Чем сейчас занимается Льюис?

— У него была лодочная мастерская.

Джек нахмурил брови.

— Была?

— Десять дней назад там случился пожар.

— И что, большой ущерб?

— Мастерская сгорела дотла. Контора, стапеля — все.

— Бог мой, вот так дела. Бедняга Льюис — такой удар!

— Да уж.

— Полагаю, мастерская была застрахована?

— Конечно. — Ей вспомнился визит мистера Симпсона, потом рассказ Льюиса о подозрениях инспектора насчет Джерри Колвина. Мог ли Джерри поджечь мастерскую?

Она улыбнулась Джеку.

— А как дела у вас, Джек? Чем занимаетесь? Боюсь, для ваших талантов в последнее время уже не находится достойного применения.

— О, вы удивитесь — правительствам вечно надо знать, что замышляют другие правительства, даже те, которые предположительно являются нашими друзьями. После войны я пару лет прослужил в дипломатическом корпусе. А потом, даже не знаю почему, внезапно понял, что с меня хватит. Мое занятие стало казаться мне каким-то… вульгарным, если можно так сказать. Сплошное притворство. Во время войны этому еще есть оправдание, но сейчас… Знаете, такая работа сильно сказывается на образе мыслей. Вы смотрите на других людей и гадаете, каковы они на самом деле, что скрывается за их внешностью. Так что я ушел в отставку и вернулся в Италию.

— В Рим?

— Да. Я находился там во время войны, поэтому мне хотелось убедиться, что люди, которые помогали мне тогда, живы и здравствуют. О да, и я написал книгу.

— Книгу?

— Не надо так удивляться. Я вполне могу связать пару слов. Получилось нечто вроде путевых заметок, хотя, конечно, это звучит немного старомодно.

— Боже, Джек, до чего впечатляюще. А как насчет семьи? Дети?

— Боюсь, что нет.

— То есть вы не смогли уговорить Габриэлу выйти за вас?

— Габи не лишена здравого смысла. К тому же, я дожидался вас, Фредди. Когда мне сообщили, что вы выскочили замуж за Льюиса Коритона, я был безутешен.

Они поговорили о семье Джека, о его квартире в Риме, об общих друзьях. Потом мужчина в пиджаке внезапно издал громкий всхрап, рывком поднялся в кресле и поинтересовался:

— А сколько сейчас времени? У меня встреча с родственниками жены, — и вышел из комнаты.

Фредди посмотрела на часы. Была половина девятого.

— Надо мне пойти разыскать Льюиса, — сказала она. — Очень приятно было поговорить с вами, Джек. Я рада снова вас видеть.

Она поцеловала его в щеку и вернулась в гостиную. Гости постепенно расходились; осталось не больше дюжины человек, и быстрого взгляда было достаточного, чтобы понять, что Льюиса среди них нет. Она поискала в комнатах первого этажа. Спустилась вниз, в подвал, где на кухне пожилая женщина, закатав рукава, перемывала бокалы. Фредди решила заглянуть в туалет, поднялась наверх, но и там никого не было.

У нее неприятно засосало под ложечкой, когда правда открылась во всей своей неприглядности: Льюис уехал, ничего ей не сказав. Она все еще надеялась, что ошиблась, что он не мог так с ней поступить, что сейчас она оглянется и увидит его, нетерпеливо посматривающего на часы, спешащего отправиться дальше. Однако Льюис так и не появился, и она стояла посреди гостиной, не зная, как ей поступить, теребя ожерелье на шее.

— Фредди?

Она подняла голову. Словно из-под земли перед ней возник Джек.

— А где Льюис? — спросил он.

— Я не знаю, — она усмехнулась. Может, Льюис разозлился на нее за то, что она слишком долго разговаривала с Джеком? — Похоже, он уехал.

— Уехал?

— Да. — Фредди предпочла сказать правду; на притворство у нее просто не осталось сил.

— А где вы остановились?

Она назвала их отель.

— Может, он вернулся туда?

— Вряд ли. Вы же знаете Льюиса — он любит веселиться ночь напролет. — Правда, в последнее время ей казалось, что она совсем его не знает.

Фредди сказала:

— Он разговаривал с Дэнни. Возможно, они вместе куда-то поехали.

— У Дэнни была назначена встреча в «Критерионе». Может, поищем там?

— Вы не должны ехать со мной, Джек. Думаю, мне лучше взять такси и вернуться в отель.

От его взгляда ей стало не по себе. Казалось, Джек видит ее насквозь и понимает, что ее жизнь пошла наперекосяк.

— Мне бы хотелось поболтать с Льюисом, — непринужденно сказал он. — Мы сто лет с ним не виделись.

Они вышли на улицу, и Джек остановил такси. По пути до Пикадилли Фредди сидела молча, пытаясь справиться с потрясением и болью. Джек болтал о том о сем, а она время от времени вставляла «Да», «Нет» и «Ну надо же», но думала только о Льюисе, который бросил ее одну, словно она не имела для него никакого значения.

В ресторане «Критериона» — сплошь золото, мозаика и бархатные портьеры — Джек обратился к метрдотелю, чтобы узнать, где стол мистера Бекфорда. Их проводили в центр зала. Льюис действительно сидел там, рядом с Дензелом Бекфордом, и Фредди застыла, не в силах вымолвить ни слова, терзаемая яростью, обидой и одновременно желанием броситься к нему в объятия, вернуть былые отношения — любым способом.

Льюис сказал:

— Привет, Фредди, — как будто ничего особенного не произошло, а потом воскликнул: — Вы только посмотрите — Джек Рэнсом!

Им принесли стулья, поставили дополнительные приборы. Фредди внимательно смотрела на Льюиса. Временами он улыбался, хохотал. Ее напряжение немного спало. Оказывается, настроение Фредди теперь зависело от того, как ведет себя Льюис. Как будто пружина сжималась у нее внутри с момента приезда страхового инспектора — хотя нет, это началось раньше, с того вечера, когда сгорела мастерская, а может, даже с тех пор, как Льюис сообщил ей, что их бизнес прогорел, а Джерри сбежал.

Она немного выпила, поболтала, и на душе у нее стало полегче; вечер, словно по волшебству, превратился в один из тех, о которых вспоминают еще много лет, говоря: «А помнишь, когда…» «Все будет хорошо», — говорила она себе. Надо довериться Льюису и перестать воображать разные ужасы. Беспокоиться не о чем. Когда придут деньги из страховой компании, они продадут дом в Лаймингтоне и передут обратно в Лондон. В Лондоне Льюис всегда чувствовал себя более счастливым.

Их компания последней покидала ресторан. Было уже за полночь; в гардеробе, помогая ей надеть пальто, Льюис сказал:

— Я пригласил Джека погостить у нас. Он обещал приехать. Будет здорово, правда, Фредди?

И она поцеловала его со словами:

— Да, действительно здорово.

Они вернулись в Лаймингтон. Дом выставили на торги, и Льюис разослал письма друзьям и знакомым, работавшим в Лондоне, узнавая, не найдется ли для него какого-нибудь места.

Через пару дней после их возвращения приехал Джек. Они втроем ходили гулять по берегу бухты, по улицам Болье-Хит. У Джека была машина; как-то раз они поехали в Борнмут и побродили по набережной, слизывая мороженое из вафельных рожков и любуясь угольно-черными облаками, закипавшими на горизонте. В небе над ними кое-где просматривались более светлые серые полосы. Волны вздымались высоко в воздух, прежде чем обрушиться на песок. Вечером Фредди приготовила ужин; поев, они поиграли в карты, а потом мужчины отправились в паб. В присутствии Джека атмосфера в доме разрядилась, стала более свободной.

Из страховой компании прислали письмо. Льюис вскрыл конверт.

— Это чек? — спросила Фредди.

— Черт, чека нет. — Он нахмурился, пробегая письмо глазами. — Они хотят, чтобы я приехал в их контору в Саутгемптоне.

— Но зачем, Льюис? — От ее наносного спокойствия не осталось и следа, Фредди снова стало страшно.

— Ничего важного. Бога ради, Фредди, не смотри на меня словно умирающий лебедь. Уверен, это просто очередное заполнение бланков.

— Когда ты собираешься ехать, Льюис?

Это был голос Джека. Фредди подняла голову — он стоял в дверях.

— Думаю, сегодня. — Льюис посмотрел на часы. — Хочется поскорее с этим покончить.

— Давай я подвезу тебя в Саутгемптон.

— Ничего страшного, доеду на поезде. — Льюис сунул письмо в карман. — А ты оставайся здесь и составь Фредди компанию. Думаю, это займет не больше пары часов.

Полтора часа спустя Льюис уехал. Фредди убрала со стола после завтрака, пока Джек отвозил его на станцию. Стоя у раковины, она наблюдала за движениями своих рук, отмывающих в мыльной воде тарелки и чашки.

Джек вернулся назад. Может, им съездить на Херст-Бич? — предложил он. Ему нравятся галечные пляжи зимой — если, конечно, Фредди не пугает холод. Фредди надела бобриковое пальто, замотала шею шарфом. Ей необходимо было выбраться из дома.

Они поехали на запад. Джек остановил машину на краю широкой косы, и они решили прогуляться до замка на другом конце. Их ноги погружались в мелкую гальку. Утро выдалось погожее — зима решила отступить на денек, — и море с мелкими морщинками на поверхности напоминало серо-зеленый шелк. На просторном пляже было всего несколько человек: мужчина выгуливал собаку да какая-то парочка собирала раковины. Через пролив можно было увидеть остров Райт; иногда, рассказывала Джеку Фредди, когда они с Льюисом приезжали сюда, остров совсем терялся в густом тумане.

Джек сказал:

— Жаль, что у Льюиса так получилось с мастерской.

— Да.

— Он сказал, вы продаете дом.

— Льюис хочет вернуться в Лондон и купить жилье там.

— А вы, Фредди? Вы тоже этого хотите?

— Да. Думаю, да.

Соленая вода с шипением откатывалась назад, просачиваясь сквозь гальку, унося с собой мелкие камешки. Джек спросил:

— Почему вы так напуганы, Фредди?

Она посмотрела на него и рассмеялась.

— Напугана? Я вовсе не напугана.

Он пожал плечами.

— Значит, встревожены. Проблемы с деньгами?

— Это что, настолько заметно?

— Они сейчас есть у всех. Братцу Джорджу пришлось продать часть фамильного серебра.

— У нас с Льюисом нет фамильного серебра, чтобы его продать. Правда, — снова натянутый смех, — есть мое ожерелье, но викторианская эпоха сейчас не в моде, так что вряд ли за него удастся много выручить.

Мыслями она была с Льюисом, в конторе страховой компании. Какие вопросы ему там задают? Что он на них отвечает?

Они пошли дальше; галька хрустела у них под ногами. Прогулка по галечному пляжу была небыстрой и весьма утомительной. Прошло уже полчаса, а они, казалось, ни на шаг не приблизились к крепости времен Наполеона, возвышавшейся на другом конце косы. Поблизости оказался старый деревянный волнолом; они присели на него.

— Думаю, многим из нас оказалось трудно устроиться в жизни после войны, — сказал Джек.

Она бросила на него короткий взгляд.

— И вам тоже?

— Всегда можно рассказать о себе так, чтобы это звучало респектабельно, не правда ли? Пара лет службы в дипломатическом корпусе, пара книг, сотрудничество с журналами — совсем не обязательно говорить, сколько раз ты сбивался с пути и брел неизвестно куда.

— Представить не могу, чтобы вы сбивались с пути. Мне кажется, у вас всегда на все есть ответ.

— Правда? Представляю, как это должно раздражать. Неудивительно, что вы часто злитесь на меня.

— Я вовсе не злюсь…

— Томящийся бездельем аристократ — так вы меня когда-то описали. — Джек улыбался. — А при первой нашей встрече наступили мне на ногу.

При первой встрече он ее поцеловал. Они сидели бок о бок на волноломе, временами случайно касаясь друг друга, и Фредди показалось опасным сейчас об этом напоминать.

Он немного рассказал ей о своей жизни в Италии во время войны. Джек должен был поддерживать связь с партизанскими формированиями, скрывавшимися в лесах и горах. Он передавал им одежду и оружие, обучал стрельбе. Один раз был ранен, дважды попал в плен и дважды бежал, однажды чуть было не попал под расстрел как шпион. Некоторые картины ему не забыть никогда: как он шел через деревню, где расстреляли всех женщин и детей, а тела их бросили на улице. То была расправа за помощь партизанам. Бывали и другие случаи, которые помогли ему восстановить веру в людей. Он вспоминал о щедрости итальянцев, у которых порой и гроша не было за душой.

Потом Джек спросил про Тессу. Фредди сказала, что в войну сестра жила на вилле Оливии Дзанетти в Кьянти. Что сначала она учила местных ребятишек, а потом еще и беженцев, живших в поместье. Что все ее очень любили. И что она погибла, сопровождая детей в безопасное место. Виллу, где жила Тесса, полностью уничтожили во время военных действий, но сама Оливия Дзанетти, ее дочь и двое сыновей, Гвидо и Сандро, выжили. Сандро провел несколько лет в лагере для военнопленных, а Гвидо удалось сохранить свободу, скрываясь на холмах, пока союзнические войска не дошли до Тосканы.

Он спросил:

— Вы еще ездили туда?

— В Италию? Нет.

— Почему?

— Ну, прежде всего потому, что на это нужны деньги. — Она решила сказать ему правду. — Кроме того, я боюсь, что такая поездка будет для меня невыносимой.

— На самом деле, это может помочь. — Голос его прозвучал мягко. — Подумайте как следует. Если решитесь, комната для гостей в моей римской квартире в вашем полном распоряжении.

— Правда, Джек?

— В вашем и Льюиса, конечно.

— Конечно. — Она попыталась представить, как поедет в Рим с Льюисом, увидит знакомые места — почему-то это казалось маловероятным.

Потом Джек спросил:

— Что такое между вами происходит?

— Ничего. — Она смотрела на море. — Ничего не происходит.

— Фредди, я слышал, как он говорил с вами сегодня утром. А тогда, у Марсель, он уехал и бросил вас одну.

Она махнула рукой:

— Льюис просто тревожится, вот и все. Из-за мастерской.

— А у него есть причины для волнения?

— Нет, никаких. Просто его раздражают отсрочки, бумажная волокита…

— Я приехал сюда потому, что тревожился о вас. Мне хотелось убедиться, что с вами все в порядке.

Она обратила внимание на то, как сверкает мелкая галька, когда отступает волна.

— Как видите, Джек, со мной все прекрасно.

— Нет, Фредди, это не так. Раньше я восхищался вашим мужеством, вашей решимостью, готовностью смотреть правде в глаза — сейчас я ничего этого не вижу.

Она заставила себя отвечать ему спокойно.

— Вы говорите глупости. У нас с Льюисом сложный период, но это пройдет. К тому же вас это не касается.

Джек поднялся на ноги, поднял с земли пригоршню гальки и подошел к краю воды. Фредди смотрела, как ветерок развевает его светлые волосы, наблюдала за тем, как он пускает камешки по воде. Что-то сжалось у нее внутри; она встала и подошла к нему.

— Просто здесь бывает до того одиноко! — непроизвольно вырвалось у нее. — Иногда я ненавижу это место. Все говорят, как хорошо жить у моря, как нам повезло, но я уже смотреть на него не могу, Джек!

Он бросил камешки и крепко ее обнял. Потом погладил по голове; в его объятиях Фредди наконец-то ощутила себя в безопасности.

— Дорогая моя, — сказал он. Его губы коснулись ее волос — или ей показалось? да, наверняка, — и она вопросительно посмотрела на него, а в следующий момент они уже целовались, настойчиво и жадно, прижимаясь друг к другу, стискивая в объятиях, пока волны накатывали на гальку и убегали прочь у них из-под ног.

Фредди отстранилась первой.

— Джек, мы не должны… — сказала она и отвернулась, но он схватил ее за руку и привлек к себе. Они снова целовались, теперь уже нежно, пока она не положила голову ему на грудь, закрыв глаза.

— Послушай меня, Фредди, — негромко сказал он. — Я уже пробовал говорить это раньше, правда, вечно сбивался на шутку. Поэтому говорю сейчас. Я понимаю, что выбрал неподходящий момент, что ты замужем и я не имею права даже думать о подобных вещах, но я должен это сказать. Я люблю тебя. Я полюбил тебя с нашей первой встречи на станции Санта Мария Новелла. Моя болтовня о том, что я тебя выбрал, потому что ты англичанка и вроде обладаешь здравым смыслом — полная чушь. Было нечто — симпатия, влечение, любовь — сразу, с самого начала.

— Джек, — прошептала она, — прошу, не надо. Нам нельзя…

Он схватил ее за плечи и посмотрел прямо в глаза.

— Я не сказал бы ни слова, если бы видел, что ты счастлива. Но я наблюдал за вами в эти несколько дней и понял, что ты несчастна. Так ведь, Фредди?

— Джек, пожалуйста! — Она подняла руку, заставляя его замолчать, и покачала головой. — Я не хочу об этом говорить. Давай просто наслаждаться сегодняшним днем.

Она чувствовала себя обессиленной, на грани слез, но одновременно настолько живой и радостной, как никогда в последние месяцы.

Они пошли дальше, рука в руке, по направлению к замку; один раз Фредди остановилась, чтобы подобрать с земли раковину, а потом оба они сбросили ботинки, чтобы вытряхнуть набившиеся туда мелкие камешки, и внезапно, повинуясь безотчетному порыву, бросились к морю и босиком побежали по ледяной воде. Сидя на гальке и глядя, как Джек бродит рядом, Фредди пыталась разобраться в себе. Он сказал, что любит ее. Почему его слова принесли ей облегчение? Она что, тоже любит его? Неужели это возможно? Она вспоминала свои чувства при их первом поцелуе на вокзале во Флоренции, вспоминала, как проснулась рядом с ним в машине и поняла, что ее тянет к нему. Вспомнила их расставание во Франции, а потом, год спустя, танец в «Дорчестере». Она помнила каждое слово, произнесенное ими, каждое прикосновение: воспоминания врезались ей в память, словно высеченные алмазом по стеклу. «Когда мне сообщили, что вы выскочили замуж за Льюиса Коритона, я был безутешен…» А в «Дорчестере» она сказала ему: «Уверена, вы и не вспоминали обо мне после того, как мы расстались во Франции», — а он посмотрел на нее неожиданно серьезно и ответил: «Вообще-то совсем не так…»

На обратном пути к машине, а потом до Лаймингтона, они почти не разговаривали. Один раз Джек взял ее за руку и крепко сжал; ей показалось, что вид у него озабоченный.

Он припарковал машину у дома. Она увидела, как Льюис распахнул парадную дверь и вышел на крыльцо.

— Завтра я уезжаю, — быстро сказал Джек. — Будет неправильно, если я останусь и дальше. Я буду скучать по тебе, Фредди.

Льюис вернулся из Саутгемптона в хорошем расположении духа. В страховой компании его попросили проверить и подписать реестр утраченного имущества. Потом задали еще несколько вопросов касательно Джерри. Он рассчитывал, что чек придет в течение недели.

В следующие несколько дней Фредди пыталась поменьше думать о Джеке. Она стыдилась того, что поцеловала его. Она была замужем за Льюисом; она любила Льюиса.

Между собой они негласно заключили перемирие. Высоко в бледно-голубом зимнем небе проносились облака; Льюис говорил об их будущем. Они как можно скорее уедут из Лаймингтона. С этим местом у него связано слишком много плохих воспоминаний. «У меня такое чувство, будто я нахожусь в постоянном ожидании», — сказал он ей в тот вечер, когда она приняла его предложение выйти замуж. Теперь им снова приходилось ждать — ждать, пока пройдет время и все окажется позади.

Из страховой компании прислали новое письмо. Льюис распечатал конверт, увидел чек и с облегчением вздохнул. «Новая жизнь», — говорил он, рассматривая чек. Вот что им нужно — новая жизнь.

На следующий день Льюис отправился в Лондон, для «предварительной рекогносцировки» — так он объяснил Фредди. Она пока осталась в Лаймингтоне. В то утро ей надо было ехать к Ренате; в выходные супружеская пара собиралась осмотреть дом, поэтому там тоже предстояло убрать.

Она пообедала у Ренаты, а на обратном пути сделала кое-какие покупки. К тому времени как Фредди добралась до дома, на улице стемнело и пошел дождь. Она вытерла полотенцем мокрые волосы; выйдя из ванной и спускаясь вниз по лестнице, Фредди услышала стук в дверь.

Она открыла: на пороге стоял незнакомец — мужчина за сорок, коренастый, в плаще цвета хаки, фетровой шляпе, с тонкими черными усиками. У него за спиной, на обочине, она заметила большой черный автомобиль.

Фредди решила, что мужчина остановился спросить дорогу.

— Да? — сказала она. — Чем могу помочь?

— Миссис Коритон?

Значит, он пришел не за этим.

— Да.

— Ваш муж дома?

— Нет, его нет. Он вернется завтра вечером. Если хотите оставить ему сообщение, мистер…

— Кайт, Фрэнк Кайт. Позволите войти?

В нем было что-то отталкивающее.

— Это неудобно, — ответила Фредди.

Фрэнк Кайт глянул по сторонам.

— Думаю, такие вопросы не стоит обсуждать на улице. Соседи могут услышать. — Своими водянистыми серыми глазами он смотрел ей прямо в лицо. — Муженек ваш очень плохо себя вел в последнее время, миссис Коритон.

Она впустила его в дом. Сердце колотилось у нее в груди.

Мистер Кайт прошел в прихожую, захлопнул за собой дверь и стряхнул дождевые капли с блестящей ткани плаща.

— Хорошо, когда на голову ничего не льется, — сказал он. — Я бы не отказался от чашечки чаю, миссис Коритон.

Автоматически Фредди направилась на кухню и поставила чайник на плиту. Дрожащими руками она открыла дверцы буфета; чашка звякнула о блюдце. «Муженек ваш очень плохо вел себя в последнее время». Она посмотрела в окно. Ей захотелось выйти через заднюю дверь и шагать до тех пор, пока она не почувствует себя в безопасности.

Какой-то звук за спиной заставил ее обернуться. Фрэнк Кайт стоял на пороге.

— Уютное у вас гнездышко, — ухмыльнулся он.

Она налила чай и поставила перед ним на стол. Он сделал два больших глотка, не обращая внимания на то, что в чашке практически кипяток.

— Выставили дом на продажу, да? Я видел объявление.

Она ничего не ответила, только сжала губы, глядя на него с опаской, как на бродячую собаку.

Еще глоток чаю.

— Вы должны кое-что передать Льюису, — сказал Фрэнк Кайт. — Скажите, чтобы не забыл вернуть деньги старине Фрэнку. Видите ли, я боюсь, что он может сбежать. Это будет очень глупо, потому что в таком случае я прослежу, чтобы страховщики узнали, что это он поджег лодочную мастерскую.

Сердце ее замерло.

— Вы лжете. Произошел несчастный случай.

— Не будьте такой наивной, миссис Коритон. Льюис задолжал приличную сумму, а мастерская катилась под откос.

— Я вам не верю.

— Да что вы? Совсем? — Он протянул руку и погладил ее по щеке. — Лучше поверьте, дорогуша, потому что это правда.

— Джерри… — прошептала она.

— Бедолага Джерри в психушке, в Сент-Олбансе. Уже три месяца. У него, понимаете ли, нервный срыв.

Потом он поставил чашку, добавив:

— Люблю, когда женщина умеет заваривать чай.

После этого мистер Кайт застегнул плащ и вышел из дома.

Сидя в холодной гостиной перед незажженным камином, Фредди вспоминала ту ночь, когда случился пожар. Сломанную лампу, письма. По дороге к Ренвикам они прошли мимо двух почтовых ящиков — зачем же Льюис настоял на том, чтобы отправить письма часом раньше? Сколько он отсутствовал — десять минут, пятнадцать или больше? Фредди не помнила. Она принимала ванну, делала прическу. Крепкий мужчина вроде Льюиса мог добежать до мастерской и обратно за двадцать минут. На велосипеде он добрался бы туда минут за пять. Достаточно было просто бросить спичку. Существовали обстоятельства, о которых она изо всех сил старалась не думать с той самой ночи, однако подозрения все равно крутились у нее в голове, назойливые, словно мухи, тревожа ее, пугая, доводя до исступления. И вот страх вернулся — став сильней во сто крат.

Она отыскала фонарик, набросила плащ и вышла из дома. Фредди направилась к бухте, туда, где некогда находилась мастерская. От стапелей остались только мокрые обугленные доски; на полу бывшей конторы мерцали темные лужи. Теперь она была уверена, что Льюис ничего не сказал инспектору о своей отлучке тем вечером. Фредди поняла, что он лгал ей. Если Фрэнк Кайт выполнит свою угрозу, сможет она солгать ради Льюиса?

Она перевела луч фонарика на бухту и соленые болота. Фредди чувствовала себя посреди этого пейзажа как в ловушке — он был такой непостоянный, изменчивый, зависимый от прилива, дважды в день затоплявшего землю, поглощавшего ее. Подул ветер, закачались камыши, склоняя свои разлетающиеся в пух головы. Фредди охватили страх и отвращение; она развернулась и побежала обратно домой.

В семь часов в двери повернулся ключ — это был Льюис.

Он громко позвал ее с порога:

— Фредди! Фредди, ты где? Я вернулся. Фредди?

Она спустилась в прихожую.

— Вот и ты, — сказал он. — Иди-ка сюда.

Льюис поцеловал ее. Потом принюхался:

— Это наш ужин? Умираю с голоду.

Она сказала:

— К тебе приходил человек по имени Фрэнк Кайт.

Взгляд его сразу стал чужим, отстраненным. Льюис повесил плащ и шляпу на крючок.

— Он приходил сюда?

— Да.

— Когда?

— Этим вечером.

Развернувшись к ней, Льюис раздраженно воскликнул:

— Он не должен был приходить!

— Он передал тебе сообщение.

Теперь он испугался.

— Сообщение?

Глядя ему в лицо, Фредди сказала:

— Он утверждает, что ты задолжал ему деньги, Льюис. И что ты поджег лодочную мастерскую.

Отодвинув ее с дороги, Льюис прошел в гостиную и налил себе виски.

— Фредди, он мошенник.

— Это правда ты? Ты устроил пожар?

Он принужденно рассмеялся.

— Нет. Конечно, нет.

— Но ты действительно занимал у него деньги?

Льюис облизнул губы.

— Да.

— Сколько?

Он отпил глоток.

— Пятьсот фунтов.

— Пятьсот! — Фредди опустилась на диван. Ее затошнило. — Ты сказал, что он мошенник. Зачем было занимать такие деньги у мошенника?

— А ты как думаешь? — Он сел рядом с ней. — Банк мне отказал. Мы разорились бы еще полгода назад, если бы я не раздобыл наличность. Что мне оставалось делать? По-твоему, я стал бы занимать деньги у человека вроде Фрэнка Кайта, будь у меня другой выход?

— Ты должен был мне сказать.

— Чтобы ты знала, что мы катимся под откос? Чтобы снова увидеть у тебя на лице это вечное долготерпеливое выражение: бедняжка Льюис, у него опять ничего не вышло?

Разъяренная, она выкрикнула:

— Это ты поджег мастерскую, Льюис?

— Фредди, прекрати. Дай мне передышку. — Он вытащил из кармана пачку сигарет и сунул одну в рот.

— Я хочу знать правду. — Она крепко стиснула кулаки. — Ты обязан мне сказать. Мы должны доверять друг другу.

— Доверять? — Он развернулся к ней и посмотрел прямо в глаза. — А ты сама доверяешь мне, Фредди? Если честно?

Она не смогла ответить.

— Я так и думал, — с горечью произнес он.

— Ты сказал страховщикам, что выходил тем вечером из дому? Сказал, Льюис?

Он щелкнул зажигалкой. Потом, нахмурив брови, качнул головой.

— О боже! — Она зажала рот ладонью.

— Если бы я сказал, они ничего бы не заплатили. — Внезапно гнев его растаял; она увидела, что он совершенно разбит. — Они всё вынюхивали, вызнавали. В банке им сказали, что я задолжал пятьдесят фунтов; я не мог списать все на какую-нибудь вымышленную яхту, которую мы построили, потому что это было легко проверить.

Она прошептала:

— Ты лгал мне.

— Да. Мне очень жаль. Я не должен был так поступать. Но я не знал, что делать. Я боялся все потерять. — Он вынул изо рта сигарету. — Бизнес… наш дом… я мог бы смириться с их потерей, Фредди, но я не могу потерять тебя.

Она вспомнила про Джека Рэнсома, и по спине у нее пробежала дрожь.

— Льюис…

— О, я знаю, что потерял тебя уже давно. — Он слабо улыбнулся.

— Нет, Льюис.

— И ты знаешь, что я прав, — спокойно сказал он. — Я вижу по твоим глазам, Фредди. Мне ужасно жаль, что все так вышло: что приходилось постоянно бороться, держаться на плаву, вечно притворяться.

— Тебе не надо притворяться передо мной.

— Не надо? Да меня тошнит оттого, что ты постоянно меня жалеешь, от всех этих попыток и провалов. Я боялся, что ты уйдешь от меня, если узнаешь, как плохи наши дела. Если честно, я и сейчас боюсь. Боюсь, что как только этот разговор закончится, ты встанешь и выйдешь за дверь.

— Я не уйду. — Фредди заставила себя это сказать. — Не уйду, Льюис, обещаю.

— Мы лишимся дома, Фредди.

— Дома?

— Кайт берет немыслимые проценты. За это время сумма займа удвоилась. На нее уйдут все деньги по страховке и все, что мы выручим за дом. — Лицо у него было бледное, изможденное.

Она сказала:

— Я должна знать всю правду, Льюис. Должна знать, что случилось с мастерской.

— Я не могу, Фредди. — Он закрыл ладонями лицо.

— Послушай меня. — Она взяла его руки в свои и крепко их сжала. — Мы начнем заново. На этот раз все получится, я уверена. Но ты должен мне рассказать.

Помолчав еще немного, Льюис сказал:

— Я не знал, насколько плохо наше положение, пока не забрал бумаги из дома Джерри. Я понимал, что должен любой ценой раздобыть деньги, иначе мы лишимся дома. Когда мне в первый раз пришла в голову мысль поджечь мастерскую, я подумал то же самое, что и ты сейчас. Я не могу это сделать — это преступление. Но потом, поразмыслив немного, я начал думать — а почему нет? Никто не пострадает, кроме треклятых страховщиков, а они просто кучка мошенников. Этот хорек, который являлся сюда, Симпсон — я спросил его, чем он занимался во время войны. Сидел в тылу и перекладывал бумажки — вот чем! Почему такие люди, как он, процветают, а нас преследует неудача за неудачей? Я ведь так старался, Фредди! Действовал по закону, играл по правилам — и чего я добился? В общем, я принял решение. Устроил все заранее, чтобы оставалось только бросить спичку, ненадолго отлучившись перед уходом к Ренвикам. Видишь ли, мне нужно было алиби. Надо было находиться где-нибудь подальше, когда вспыхнет пожар. Сказать по правде, это оказалось куда легче, чем многие вещи, которыми мне приходилось заниматься в прошлом. Вылавливать друзей из моря, когда они покрыты нефтью и горят заживо, — вот это и правда было тяжело.

В ту ночь Фредди до рассвета лежала без сна, размышляя. Она не такая, как Тесса, — Фредди знала это, когда целовала Джека Рэнсома на пляже, знала и сейчас. Она давно догадалась, что любовник Тессы, отец Анджело, был женат. «У тебя нет выбора; все происходит само собой», — сказала ей Тесса в саду на вилле Миллефьоре. Теперь Фредди видела, что так оно и есть. Любовь настигла ее неделю назад, на Херст-Бич, счастливая и всепоглощающая, и Фредди наконец поняла, что Тесса имела в виду. Но в этом-то и заключалась разница между ними. Тесса последовала на зов любви, отдалась ей без остатка, сердцем и душой, и ее роман оставил по себе боль и разрушение. Она, Фредди, не станет следовать ее примеру. Она не знала, что хуже, а что лучше — вера Тессы в наивысшую ценность любви или ее собственное убеждение в том, что нельзя разрушать брак, пусть даже он приносит тебе боль и разочарование. Выбора у нее все равно не было. Мимолетные встречи, тайные свидания в номерах отелей — это не для нее. Она слишком хорошо знала себя, знала, что она за человек, и поэтому собиралась отказаться от того, чего сильней всего желала.

Телефонная будка находилась в дальнем конце улицы; она попросила оператора соединить ее с лондонской квартирой Джека Рэнсома. Часть ее хотела скорей покончить с этим разговором, часть мечтала, чтобы ожидание длилось как можно дольше.

Телефонистка сказала: «Соединяю», — и она услышала его голос.

— Алло?

— Привет, Джек.

— Фредди! Как я рад слышать тебя. Как ты?

— Все хорошо. А ты?

— Великолепно.

В его голосе чувствовался невысказанный вопрос; Фредди выпрямила спину и произнесла:

— Я не хочу, чтобы ты приезжал сюда, Джек. Не хочу, чтобы ты нас навещал.

Наступила пауза.

— Ты сердишься из-за того, что произошло на…

— Я не сержусь. Только это не должно больше повториться. Мы оказались в сложном положении, я чувствовала себя одинокой — не более того. Это не имело значения.

— Для меня имело.

Она представила себе его на другом конце провода — недоумевающего, неготового к надвигающейся боли, и сказала, на этот раз тверже:

— Прости, что дала тебе повод для напрасных ожиданий. Это была ошибка.

— Ошибка?

— Да.

— Видишь ли, — Фредди по голосу слышала, что Джек хмурится, — в последние пару дней я много размышлял о нас с тобой. Порой я упрекал себя за то, что повел себя недостойно и поцеловал жену друга, но большую часть времени я думал, что ты заслуживаешь чего-то большего, чем брак, который не дает тебе счастья.

— У нас с Льюисом все хорошо.

— Я тебе не верю.

— Придется поверить. — Внезапно ее охватила злость. — Что вообще ты знаешь о нас? Что знаешь обо мне? Время от времени ты возникаешь в моей жизни, а потом исчезаешь снова. Мы ведь почти не знакомы, Джек! Я никогда не видела твоего дома — если он вообще у тебя есть, — не встречалась с твоими близкими. Я пыталась подсчитать, сколько времени мы провели друг с другом — получилось меньше недели. Неужели ты всерьез думаешь, что я способна отказаться от Льюиса ради человека, которого знаю неделю?

— Я скажу тебе, что я думаю, Фредди, — веско произнес он. — Я думаю, что в любви так не бывает. Нельзя определить, любишь ли ты другого человека, с помощью математических уравнений. Ты можешь понять, что перед тобой именно тот, кто тебе нужен, всего через час знакомства. А можешь прожить с кем-то бок о бок много лет, а потом в одночасье обнаружить, что все кончено и никаких чувств не осталось — совсем.

— Романтические бредни, — резко оборвала его она. — И думать не смей, что можешь ворваться в нашу жизнь и разрушить то, что есть между мной и Льюисом.

Она услышала, как Джек сделал глубокий вдох.

— Я и не собирался. Мне жаль, если это выглядит так, — холодно сказал он.

— Именно так.

— Позволь задать тебе один вопрос, Фредди. Ты любишь Льюиса?

Она посмотрела через стекло будки на болота и серый песок.

— Да, — ответила Фредди шепотом. А потом еще раз, теперь уже твердо: — Да, люблю. Очень.

— Что ж, если так, я не стану больше тебя беспокоить. До свидания, Фредди.

Джек положил трубку.

Глава восемнадцатая

В окнах галереи в Пимлико горел свет. Ребекка секунду помедлила перед дверьми, потом сделала глубокий вдох и вошла. В зале было полно народу, и она не сразу заметила Коннора Берна. Под ложечкой у нее засосало: что если после долгой разлуки она не узнает его? Что если он ее не узнает — за прошедшие десять лет она очень изменилась. Ребекка понимала, что постарела.

Она пошла сквозь толпу, время от времени останавливаясь посмотреть то на скульптуру, напоминающую свернувшуюся кольцами змею, то на камень с отверстием в форме яйца по центру.

В середине комнаты, суровая и монументальная, вздымалась к потолку серая гранитная глыба, которую Ребекка сразу же узнала.

Голос у нее за спиной произнес:

— Мэненнан МакЛир, морской бог острова Мэн. Я подумал, не помешает вам заново познакомиться, Ребекка.

Она обернулась. Коннор стоял перед ней в темном костюме, рубашке и галстуке. Его вьющиеся волосы, в которых уже пробивалась седина, были приглажены и причесаны на пробор.

— О, Коннор, — сказала она; от ее нервозности не осталось и следа. — Как чудесно снова увидеться с вами. Вы великолепно выглядите.

Глаза его блестели.

— Этот галстук на шее — как удавка у индюшки. Кажется, я вот-вот задохнусь.

— Нет-нет, вы очень элегантный.

— Ах, Ребекка, вы всегда были ко мне слишком добры. — Он взял ее руки в свои и пожал. — Я очень рад, что вы пришли.

— Я ни за что на свете не пропустила бы такое событие.

Высокий светловолосый мужчина присоединился к ним; Коннор представил его как своего агента, Эдриана Калдера. Втроем они немного поболтали, а потом Эдриан увел Коннора поздороваться с другими гостями.

Ребекка отыскала себе тихое местечко у стены. Она смотрела, как Коннор обменивается рукопожатиями и беседует с разными людьми. Она помнила, как легко ей было разговаривать с ним. Только Коннору она рассказала о своем ангеле. Внезапно у нее в памяти всплыла их встреча с Майло и ее неожиданное желание сообщить ему о том звонке Тессе Николсон, который, словно трещина на стекле, изменил ход их жизней. Впоследствии она была благодарна Годфри Уорбертону, каким бы отвратительным занудой он ни был, за то, что он не дал ей шанса это сделать. Ее признание скользнуло бы по совести Майло, словно капля воды по гусиному перу. Однако интуиция подсказывала ей, что еще найдется слушатель, которому будет небезразличен ее рассказ.

Какой-то мужчина обратился к ней:

— Позволите представиться? Я Майкл Линхерст. Доктор Майкл Линхерст.

— Ребекка Райкрофт. — Она протянула руку для рукопожатия.

Он был высокий, привлекательный, чуть за пятьдесят и держался с большим достоинством.

— Вы интересуетесь скульптурой… ммм… — он глянул на ее левую руку, — миссис Райкрофт?

— Да, очень. Мы с Коннором знакомы уже много лет.

— А ваш муж тоже здесь? — Он обвел глазами зал.

Ребекка давно поняла, что лучше сразу расставлять все точки над «i».

— Вообще-то, я разведена, — сказала она.

Некоторые мужчины усматривали в этом ее статусе определенные возможности. Доктор Линхерст, видимо, был из их числа. Он улыбнулся.

— Может быть, я принесу нам что-нибудь выпить?

Когда он вернулся, они немного поговорили о выставке, а потом перешли к книгам и пьесам, которые понравились им в последнее время. Он хорошо изъяснялся и производил впечатление человека образованного, но Ребекка никак не могла сконцентрироваться на беседе, постоянно оглядывая зал, выискивая глазами Коннора, заново привыкая к его движениям и улыбке.

В восемь часов гости начали расходиться. Ребекка извинилась перед доктором Линхерстом и подошла попрощаться с Коннором. Потом взяла пальто и вышла на улицу.

Доктор ждал ее на тротуаре. Он сказал:

— Я подумал, может быть, мы поужинаем вместе, миссис Райкрофт?

— Благодарю за приглашение, — ответила она, — но нет.

— Если вы сегодня заняты, то, может быть, завтра?

— Простите, но это невозможно.

Он нахмурился, а потом холодно сказал:

— Я не стал бы терять с вами время, если бы знал, что вы так себя поведете.

Тут дверь галереи открылась и на пороге появился Коннор. Доктор Линхерст отвернулся и пошел прочь.

Коннор проводил его глазами.

— Он вас побеспокоил?

— Ничуть. — Ребекка вздохнула. — Просто некоторые мужчины убеждены, что если уж они дали себе труд заговорить с женщиной моего возраста, то та просто обязана лечь с ними в постель.

— Если хотите, я догоню его и побью.

— Он того не стоит, — улыбнулась она. — Вы разве не должны развлекать своих гостей?

— Наверное, должен, но я предпочту поужинать с вами, если, конечно, вы согласитесь.

— С удовольствием.

Они зашли в небольшой итальянский ресторанчик в Сохо. Он находился в темноватом полуподвальном этаже; по залу были расставлены круглые столики, в углу играло джазовое трио.

Ребекка спросила у Коннора о его семье. «У Ифы и Брендона все в порядке, — сказал он. — Брендон осенью начинает учиться в университете в Дублине».

— Будет изучать историю, — сказал Коннор. — Он умный парень. Я им очень горжусь.

— Вы были ему хорошим отцом, Коннор.

— Нет, это неправда. Хороший отец остался бы с его матерью. — Он прикурил сигареты им обоим. — Ифа устроилась на работу в мануфактурный магазин. Я говорил, что ей не надо работать, что я всегда буду заботиться о ней и о Брендоне.

— Возможно, ей хочется работать. Она будет скучать по Брендону — ей понадобится какое-то занятие.

Коннор покачал головой.

— Ифа всегда придерживалась традиций. Считала, что мужчина должен содержать семью, а женщина смотреть за домом и детьми.

— Но ваша семья далека от традиций, — мягко напомнила ему Ребекка. — Возможно, она с этим смирилась.

Он ответил не сразу.

— Однажды она сказала, что каждый день молится, чтобы я вернулся к ней. Она никогда не смирится, Ребекка. И от этого ей еще тяжелее.

— О, Коннор…

— Иногда я думаю, что она пошла на работу, чтобы я почувствовал себя виноватым. А потом мне становится очень стыдно, что я так думаю.

— А вы действительно чувствуете себя виноватым?

— Порой да. Но если ей, бедняжке, от этого легче, то я только рад.

— Возможно, это и есть цена свободы. Никто не может иметь все, что пожелает.

Он кивнул.

— Я уже давно вернулся бы в Англию, но меня тревожила Ифа. А теперь расскажите мне о себе, Ребекка. О вашей сестре и ее муже. Расскажите о своей работе.

Она рассказала. Когда они поели, Коннор заказал бренди, и они сидели, потягивая его и слушая музыку.

— Мне очень понравилась ваша выставка, Коннор, — сказала Ребекка. — Мне сложно выбрать, какая из работ на мой взгляд лучшая, потому что я всегда буду испытывать слабость к вашему морскому богу. Я помню, как вы с Дэвидом Майклборо сооружали подъемник, чтобы перетащить в сарай гранитную глыбу. Помню, как, заглянув в окно, увидела это лицо — такое резкое и суровое. Вы тогда пригласили меня войти и познакомиться с ним. В тот раз мы с вами впервые по-настоящему поговорили.

— Я был покорен вами, Ребекка. Мне всегда виделось в вас нечто необузданное, дикое.

— Дикое? — она рассмеялась. — О, Коннор, на самом деле я была такой покорной! Ходила в твидовых костюмчиках, распоряжалась прислугой, устраивала званые обеды — какая уж тут необузданность! Но сейчас я знаю, что это такое. Пожалуй, теперь она во мне действительно есть.

Он покачал головой.

— Нет, она всегда в вас была. Я помню, как однажды увидел вас в Мейфилде, на поле — с моря дул ветер, лил дождь, а вы с размаху втыкали в землю лопату, раз за разом.

— Подозреваю, я представляла у себя под ногами Майло.

Он рассмеялся.

— Вы были похожи на языческую богиню — с растрепавшимися черными волосами, бледной кожей и горящими зелеными глазами.

Она потянулась к нему через стол и накрыл его руку своей.

— Мне всегда нравилось быть на воздухе. Возможно, от долгого сидения в Милл-Хаусе у меня помутился рассудок.

— Вы все еще вспоминаете о нем?

— О Майло? Нет, почти никогда. Я рассказывала вам, что как-то встретила его в Лондоне, некоторое время назад? У него теперь две дочери. Их зовут Хелен и Лаура-Бет. — Ребекка наморщила нос. — Имя Лаура-Бет выбрала Мона. Майло никогда не нравились двойные имена. Так странно думать о нем как о примерном семьянине.

— А вы, оказывается, злючка, Ребекка. — Он перевернул ее руку и провел пальцем по ладони. Она ощутила его теплую сухую кожу, порезы и мозоли — в точности как у нее.

Коннор сказал:

— Знаете, в Ирландии я тысячу раз пытался нарисовать вас, но у меня никогда не получалось достаточно точно. Оказывается, я забыл вот этот изгиб ваших бровей и впадинки возле уголков губ… Мне придется смотреть на вас очень долго и пристально, чтобы запомнить как следует, а потом нарисовать.

Происходило нечто волшебное, думала она, какая-то перемена, трансформация, на которую Ребекка не смела даже надеяться.

Она спросила:

— Вы серьезно, Коннор?

— Я очарован вашей красотой, вы же видите.

— О Коннор! — В глазах у нее стояли слезы. — Я постарела и подурнела. Когда-то я была красива, но сейчас уже нет.

Он покачал головой.

— Вы были красивы раньше и красивы сейчас. И будете красивой и десять, и двадцать лет спустя. Я это знаю. Если бы я записывал все, что хотел вам сказать за годы разлуки, мои письма были бы длиной с милю. Я люблю вас, Ребекка, и хочу видеть ваше лицо, открывая глаза по утрам. Хочу всматриваться в него, если проснусь среди ночи. Я устал быть один, устал от разлуки с вами. Я не могу больше жить без вас. Я не знаю, как мы все это устроим, вы и я, я с моими женой и сыном, вы с вашим мужем, я со своим камнем, а вы со своим стеклом, но это все, чего я хочу. Как вам кажется, вы этого хотите?

— Да, — ответила Ребекка. Сердце ее пело. — Да, Коннор.

Фредди и Льюис уехали из Лаймингтона летом 1949. Дом продали; Льюис нашел работу в авиационной компании в Кройдоне. В последние месяцы в Лаймингтоне Фредди вздрагивала от каждого телефонного звонка или стука в дверь, опасаясь, что к ним нагрянет полиция, страховщики, Фрэнк Кайт — что прошлое не оставит их в покое.

Они сняли небольшую квартирку в Сент-Джонс-Вуд. Фредди устроилась работать в художественную галерею на Корк-стрит. Владельца галереи звали Каспар де Курси; он постоянно носил бархатные смокинги и галстук-бабочку в горошек. Щедрость не входила в число его добродетелей: возлюбленный Каспара Тони, деливший с ним квартиру над галереей, как-то раз по секрету сообщил Фредди, что ей платят вдвое меньше, чем ее предшественнику. Мистер де Курси вообще сомневался, справится ли она с обязанностями его ассистента (он предпочитал иметь дело с мужчинами), пока Фредди не упомянула, что она дочь Джералда Николсона. Глаза его загорелись: «Может быть, у вас сохранились его работы?» «Нет, — ответила она, — к сожалению, не сохранились». Мать распродала картины, которые оставались у нее, чтобы оплатить образование дочерей; Тесса еще могла бы позволить себе приобрести некоторые из работ отца, когда работала манекенщицей, но не стала этого делать. Возможно, она слишком хорошо помнила буйный нрав Джералда Николсона и его несдержанный язык, чтобы развешивать у себя в квартире его картины.

Так или иначе, но мистер де Курси принял Фредди на работу. Работы ее отца, как оказалось, в последние годы сильно выросли в цене. Владелец галереи, словно дитя, хвастался ею перед перспективными клиентами; пару раз она слышала, как он нашептывает им на ухо: «Дочь Джералда Николсона, очень сообразительная девушка».

Она знала, что Льюису не нравится ее работа в галерее, но не собиралась отказываться от нее, потому что уже давно мечтала о двух вещах: переехать в Лондон и выйти на работу. Ей надо было снова стать хозяйкой собственной жизни, а это означало самой зарабатывать деньги. Как чудесно было снова вернуться в Лондон, в свою привычную, нормальную среду — никаких больше болот и песков, а только знакомые старые улицы и здания, магазины и конторы, и люди, которые позволяют отвлечься от бесконечных забот. Им необходимо было отвлекаться, и ей, и Льюису; слишком много осталось тем, о которых они не говорили, слишком тонок был лед, по которому им приходилось ступать.

Поначалу Льюис пребывал в подавленном состоянии духа; они редко выходили, предпочитая коротать вечера за книгой или прогуливаться в парке. Нередко, проснувшись среди ночи, Фредди обнаруживала, что Льюиса в постели нет — до нее доносились его шаги по квартире и тихое бурчание радиоприемника. Он отдал Фрэнку Кайту деньги, полученные по страховке, и львиную долю суммы, вырученной от продажи дома. Однако тревога подспудно отравляла их жизнь: от звонка в дверь поздно вечером у Фредди душа уходила в пятки, и она сразу вспоминала, каким сильным бывает страх, как он проводит по спине своими ледяными пальцами, как земля уплывает из-под ног.

С приходом нового десятилетия жизнь их начала налаживаться. Льюис получил повышение и наконец добился того успеха, к которому столько стремился. Они переехали в просторную квартиру и снова стали видеться со старыми друзьями. Он казался более счастливым, довольным — почти прежним Льюисом. Хотя Фредди выходила с ним на вечеринки и в рестораны, она предпочитала компанию Джулиана, Макса и Ливингтонов: некогда они были друзьями Тессы, а теперь — ее. Джулиан женился, и у него родился сын. Второй ребенок Рея и Сьюзан, девочка, появился на свет в июле 1950.

Тем летом Макс устроил ретроспективную выставку своих работ в галерее в Сохо. Там было много снимков Тессы, его музы: Тесса, стоящая на берегу озера в Гайд-Парке, Тесса в вечернем платье от «Диора», Тесса с зеброй — фотография, когда-то висевшая на стене ее квартиры в Хайбери. Но один снимок Фредди видела впервые. Макс сделал его незадолго до отъезда Тессы в Италию. Она сидела на кровати, в хлопковых брюках и блузке без рукавов, обхватив колени руками, без макияжа, с волосами, отброшенными назад, так что виден был шрам у нее на лбу. И все равно Тесса была прекрасна. На табличке под фотографией была подпись: «Тесса Николсон, 1916–1944».

Однажды утром, когда Фредди, сидя в крошечном кабинетике в галерее мистера де Курси, выписывала чек на продажу картины, в дверь позвонили. Посетитель оказался высокий, светловолосый, и на миг у нее замерло сердце, но потом, когда он повернулся к ней, Фредди поняла, что это не Джек.

Он представился — Десмонд Фицджеральд. Он был знаком с Тессой, и они встречались в Италии. Фредди договорилась встретиться с Десмондом после работы.

Он пригласил ее на ужин в «Савой». Десмонд сказал, что давным-давно хотел с ней переговорить, но ему никак не удавалось ее разыскать. Он рассказал историю своего знакомства с Тессой: начиная со встречи в «Мирабель» и заканчивая тем днем, когда Фаустина Дзанетти сообщила ему, что Тесса погибла. «Ужасно все это, — сказал Десмонд. В глазах у него блестели слезы. — Просто ужасно». Потом он высморкался и поведал Фредди о том, как вместе с десятками других военнопленных из Британии и союзнических стран почти год скрывался в лесах поместья Дзанетти. И как Тесса зимой приносила им еду. «Мы по очереди выходили к ней навстречу, — говорил он. — Каждый из нас был готов рисковать жизнью, чтобы еще разок повидаться с ней. Она была чудесная женщина, Фредди, одна на миллион, и вы должны очень ею гордиться».

После ужина они распрощались. Десмонд пожал ей руку и обещал поддерживать с ней связь. По пути домой, в такси Фредди вспоминала, как они с Тессой после смерти матери продолжали говорить о маме так, словно та жива. Беседуя о Тессе с Десмондом Фицджеральдом, узнавая подробности ее жизни в Италии, Фредди почувствовала себя ближе к ней.

Однажды они с Льюисом ужинали с Марсель Скотт и ее друзьями, и кто-то за столом задал Марсель вопрос о Джеке.

— Джек вернулся в Италию, — ответила Марсель. — Уехал, не знаю, лет сто назад.

Неожиданно для себя самой Фредди спросила:

— А он не приезжает в Англию? Не навещает родных?

— Нет. Ни разу не явился. — У Марсель появилось неодобрительное выражение на лице. — Вообще-то, я на него зла. Обычно он не задерживался там так надолго.

Октябрь 1950. Фредди вернулась домой с работы и стояла у кухонного стола, нарезая лук и картофель, чтобы приготовить жаркое. Она услышала, как поворачивается в замочной скважине ключ — это был Льюис.

Он вошел на кухню.

— Фредди, нам надо поговорить.

— Погоди минутку. — Она собрала ладонями нарезанный лук и бросила его в кастрюлю. — Мне надо закончить с этим.

Он выключил газ.

— Прямо сейчас, Фредди.

Она вытерла руки о фартук и прошла следом за ним в гостиную.

— Садись, — сказал Льюис. В руках у него была бутылка джина и два стакана.

— Я не хочу пить, — сказала она.

— Мы с Марсель любим друг друга.

Она смотрела, как Льюис наливает джин, режет кружками лимон. Разум отказывался воспринимать его слова. Это было немыслимо, невозможно.

Фредди покачала головой.

— Я не понимаю.

— Мы любим друг друга, — ровным голосом сказал он, — и хотим пожениться.

— Но ты уже женат. Ты женат на мне.

— Я хочу развестись.

Он поставил стакан перед ней на столик. Она посмотрела на него, а потом резким движением руки сбросила стакан на пол, и он разлетелся на тысячу осколков.

— Ты женат на мне!

— Это не брак. — Он сел на диван напротив нее. — Не было браком уже много лет. Ты не доверяешь мне, я тебе не нужен. Прости, если я делаю тебе больно, но ты сама знаешь, что это так. Ты изменилась, Фредди. Ты уже не та девушка, на которой я женился. Те вещи, которых мы оба хотели, — ты их больше не хочешь. Конечно, тут есть и моя вина, не спорю. Но я больше не могу постоянно видеть упрек в твоих глазах. Я знаю — ты не можешь забыть о том, что я натворил. Пускай и неосознанно, но ты демонстрируешь мне свою снисходительность, Фредди. С Марсель все по-другому. Она ничего не знает. А если бы и знала, то не стала бы меня осуждать.

Фредди поднялась на ноги — все мышцы у нее были напряжены, будто она карабкалась в гору, — и прошла на кухню. В кладовой она взяла метелку и совок и вернулась назад в гостиную. Присев на колени, она начала сметать в совок осколки стекла.

— Так к чему ты все-таки клонишь? Ты уходишь от меня? — спросила она.

— Да. Сегодня. Так будет лучше.

Прищурив глаза, она посмотрела ему в лицо.

— Лучше для кого, Льюис?

— Для нас обоих.

— Ты и Марсель… — ядовито подчеркнула она ее имя, — сколько у вас это длится?

Он выглядел пристыженным.

— С начала года.

«Десять месяцев, — подумала она. — Десять!» В руке Фредди держала большой осколок стекла; она изо всех сил сжала его ладонью. Из пореза закапала кровь. Льюис вскочил помочь ей, но она поднялась на ноги, оттолкнув его, прошла в спальню и захлопнула за собой дверь; Фредди зажала порез фартуком, скомкав его в кулаке и стискивая так, чтобы руке снова стало больно.

Ребекка обдумывала эту мысль с момента их разговора с Мюриель в день ее свадьбы. Она решила создать серию скульптур из литого стекла. Их должно быть семь: семь женщин, реальных — старых и молодых, худых и полных, беременных и бесплодных, дурнушек и красавиц, — а не идеализированных творений искусства.

Каждую фигуру она делала в новой технике. Первую отлила по гипсовой модели и обожгла в печи: широкоскулая, с полными губами, она подставляла лицо солнцу, закрыв глаза. Длинные волосы тугими спиралями падали ей на плечи, как у женщин на египетских гробницах. Ребекка назвала ее «Изида». Следующая была с широкими бедрами и морщинками вокруг глаз. Для нее Ребекка использовала стекло насыщенных цветов — бирюзовое, изумрудное, бронзовое и коричневое. Звали ее «Элизабет». Скульптуру беременной она подумывала назвать «Мона», но потом предпочла «Гею».

На создание этого цикла у нее ушел целый год. Коннор помогал ей отливать формы. По ночам они снились ей, все семеро: сильные и гордые, они шли по низинам Оксфордшира к Милл-Хаусу, и в глазах у них сияли звезды, а лунный свет пронизывал прозрачные лица.

С технической точки зрения последняя скульптура далась ей труднее всего. Ребекка решила сделать бюст, а не фигуру в полный рост. Сначала она слепила его из воска, потом покрыла смесью гипса с кварцевым песком. Когда гипс застыл, она растопила воск струей пара из чайника, так что получилась полая форма. Ее она наполнила осколками стекла.

Дальше начался самый сложный этап. Первые три попытки не удались — скульптура либо растрескивалась в печи, либо не давала того эффекта, к которому Ребекка стремилась. На четвертый раз она частично заполнила форму стеклом, потом насыпала слой глиняной крошки и дальше снова стекло.

Доставая остывшую форму из печи, она изо всех сил старалась сдержать восторженное предвкушение. Ребекка осторожно сняла гипс — голова появилась из своей оболочки, прозрачная и полная света. Очень осторожно, пальцами и мягкой кистью, Ребекка удалила глиняную крошку и увидела, что именно там, где ей хотелось, по стеклу пролегла широкая трещина.

Фредди переехала: сняла себе квартирку в Южном Кенсингтоне. Вопрос с разводом был улажен; переговоры позади, соглашение достигнуто. Она ничего не просила у Льюиса. Фредди хотела одного — снова стать свободной.

Но не стала. Нельзя в одночасье вычеркнуть из жизни шесть лет брака. Она не могла избавиться от презрения к Льюису и ненависти к Марсель Скотт. Эти чувства много месяцев доводили ее до исступления. Работала ли она в галерее или ехала на автобусе домой, Фредди не переставала прокручивать у себя в голове воображаемые стычки с Марсель. В фантазиях она высказывала ей все, что думала на ее счет, не стесняясь в выражениях, а Марсель, вся съежившись, молила о пощаде.

Потом, проснувшись однажды утром, Фредди почувствовала, что ее злость прошла. Осталась одна усталость. Теперь она заставляла себя вставать, чистить зубы, ехать на работу. Она много плакала, а по вечерам, возвращаясь из галереи, не в силах заниматься готовкой, ела кукурузные хлопья или тосты. Усталость преследовала ее несколько месяцев; доктор, выписывая ей рецепт на таблетки с железом, сказал, что это реакция на пережитую психологическую травму — ее развод. Однако, оглядываясь назад, она понимала, что причина не только в этом. Смерть Тессы, тяготы первых лет их совместной жизни с Льюисом, пожар в мастерской — все это разом навалилось на нее.

Летом 1951 она поехала во Францию вместе с Реем, Сьюзан и их детьми. Впоследствии Фредди казалось, что это путешествие стало поворотным пунктом в ее жизни. Рей снял виллу в Провансе; Фредди помогала Сьюзан с детьми, ходила на прогулки и читала книги. Часто она вообще ничего не делала, просто валялась в тени, надвинув на глаза соломенную шляпу и намазавшись кремом от загара, размышляла, отсыпалась, набиралась сил.

Она часто вспоминала о Джеке. Сразу после ухода Льюиса ей страшно было даже думать о том, чтобы разыскать его. Инстинкт подсказывал ей затаиться, любой ценой избежать новой боли. А когда тоска начала отступать, она решила, что уже слишком поздно. Больше двух лет прошло с того дня, как они поцеловались на пляже, больше двух лет с тех пор, как она сказала, что не любит его. Она не оставила Джеку никакой надежды. Наверняка он давно забыл ее. Наверняка нашел кого-то еще. Вполне возможно, что он вообще говорил несерьезно — Джек так редко бывал серьезным.

Она получила письмо от Фаустины, с которой переписывалась все это время. Фаустина вышла замуж и жила в Париже, она работала педиатром. В письме сообщалось о смерти Оливии Дзанетти. «Она так и не оправилась после войны. Для нее это оказалось слишком тяжело». Однако были и хорошие новости: ее золовка, Маддалена, недавно родила мальчика. Имя для него выбирал Гвидо: малыша назвали Доменико, в честь его деда, их отца.

Фредди постепенно возвращалась к жизни. Снова оказавшись в Лондоне, она в свои выходные охотно бродила по художественным галереям и антикварным лавкам. Ей нравилось отыскивать маленькие сокровища на блошином рынке на Петтикот-лейн. Время от времени мужчины приглашали ее на свидания. Ни одно не привело к серьезному роману; новые ухажеры казались ей слишком молодыми, неопытными, незрелыми. Американский журналист, с которым она встречалась во время войны, оказался прав, думала Фредди. Ничто не трогало ее — она воздвигла вокруг себя стену. «Настоящая англичанка». Она не чувствовала к этим мужчинам того глубинного влечения, которое некогда испытала к Джеку, а потом к Льюису.

«Джек», — думала она. Боже, как ей его не хватало.

Как-то раз в субботу во время прогулки она заглянула в витрину галереи на Лайл-стрит, где была выставлена стеклянная женская головка. У нее были черты африканки; волосы заплетены в тугие косички. Ее лицо, надменное и трогательное одновременно, так и притягивало взгляд. Фредди вошла в галерею. Вдоль стены были выставлены еще скульптуры из стекла. Молодой человек в полосатом костюме подошел к ней.

— Вы знакомы с работами Ребекки Райкрофт? — поинтересовался он.

«Ребекка Райкрофт». Ну конечно, она знала это имя. Ребекка Райкрофт была замужем за Майло Райкрофтом, знакомым Тессы, писателем. Ребекка Райкрофт приходила на похороны Анджело.

— Нет, не знакома, — ответила она.

— Они очень востребованы. Американцы проявляют большой интерес.

— Чудесно, — вежливо откликнулась Фредди.

Она переходила от одной стеклянной скульптуры к другой. Фигур было семь, все женские, разных размеров. Одни были цветные, другие — прозрачные, но всех их объединяли сила и мощь. Их звали женскими именами: Изида, Элизабет, Гея, Рахиль. Фредди заметила, что все имена имеют символический смысл.

Кроме последнего. Она подошла к пьедесталу, на котором стояла седьмая скульптура — это был бюст. Женская головка из матового стекла голубоватого оттенка, напоминающего лед. Лицо, безмятежное и прекрасное, пересекала наискось глубокая трещина в стекле.

Фредди прочла подпись на пьедестале. «Тесса». Сердце ее остановилось.

Ей хватило выдержки пробормотать что-то про возможный заказ и получить телефон Ребекки Райкрофт у юноши в полосатом костюме. Идя к телефонной будке в дальнем конце улицы, она вспоминала, как звонила Ребекке Райкрофт после аварии.

Возле будки стояло несколько человек. Дожидаясь, Фредди мучительно пыталась связать между собой Майло, Ребекку и стеклянную головку Тессы с трещиной наискось.

Подошла ее очередь. Фредди вошла в будку и вызвала оператора.

Ребекка Райкрофт жила в Гемпшире, далеко от железнодорожной станции, поэтому Фредди одолжила у Макса его большой старый «алвис» и поехала на нем. После Уэйхилла дорога сузилась настолько, что по ней едва мог проехать автомобиль. По обеим сторонам поднимались вверх живые изгороди из орешника с ветвями, тяжелыми от зреющих плодов. Время от времени она проезжала через лес, и солнечный свет уступал место густой тени.

Ей пришлось зайти в паб, чтобы спросить, как добраться до дома Ребекки Райкрофт; он находился в конце еще одного узкого проселка, обсаженного буками. Рядом с кузницей стояла пристройка из такого же красного кирпича, крытая гофрированным железом. Фредди припарковала автомобиль и выбралась наружу. Она уже собиралась постучать в дверь дома, когда из пристройки вышла женщина, вытирая руки обрывком тряпки.

Ребекка Райкрофт была в серых брюках из хлопковой ткани и белой льняной блузке. Черные волосы, перевязанные шарфом, загорелое лицо, яркий полный рот… Но удивительнее всего были ее глаза — глубокого, насыщенного зеленого цвета.

— Миссис Коритон. — Она протянула Фредди руку. — Как вы доехали? Наверняка устали. Я вечно устаю от езды по этим узким дорожкам.

Мужчина — высокий, с седыми вьющимися волосами — выглянул из окна мастерской.

— Коннор, приехала миссис Коритон, — сказала Ребекка Райкрофт. — Миссис Коритон, это Коннор Берн.

Фредди пожала ему руку, потом поцеловала миссис Райкрофт в щеку, и они вошли в длинный, приземистый дом.

Миссис Райкрофт сказала:

— Думаю, нам лучше поговорить в гостиной.

Идя следом за ней по дому, Фредди спросила:

— А ваш муж, Майло?..

— Мы развелись много лет назад. Он теперь живет в Америке, женат повторно, у него двое дочерей. Мы с Коннором живем как муж и жена. Коннор скульптор — у нас общая студия. Мы не можем пожениться, потому что у Коннора жена в Ирландии, она католичка и не даст ему развод. Собственно, я не уверена, что хотела бы снова выйти замуж. До сих пор думаю, что одного мужа мне хватило с лихвой.

Она провела Фредди в гостиную, находившуюся в центральной части дома. Там стояли кресла — одно с обивкой в цветочек, другое — в полоску. Целую стену занимали книжные полки. На низком буфете были выставлены стеклянные скульптуры, чаши и блюда.

— Прошу вас, садитесь, миссис Коритон. — Фредди присела на кресло в цветочек. — Выпьете чаю?

— Миссис Райкрофт…

— Ребекка, прошу вас.

Фредди не предложила обращаться к ней по имени. Ребекка вышла из комнаты. Как и скульптуры в галерее, стеклянные фигурки на буфете привлекли внимание Фредди. Она протянула руку и прикоснулась пальцами к стеклу с мелкими пузырьками, волнами и выступами.

— Стекло очень приятно на ощупь, не правда ли? — Ребекка поставила поднос с чаем на низенький столик. — Конечно, я не могу обтесывать стекло, как Коннор свои каменные глыбы, зато камень нельзя растопить, нагреть и залить в форму.

Она протянула чашку Фредди.

— Однако вы приехали сюда не для того, чтобы беседовать о стекле. Вы хотели поговорить о вашей сестре Тессе.

— Да. — Фредди посмотрела Ребекке прямо в глаза. — Ваша скульптура в галерее, та стеклянная Тесса — это она, так ведь?

— Мы никогда с ней не встречались, но Майло говорил, что она красавица. Она и правда была красива, не правда ли? Я отыскала ее фотографии в библиотеке, в журналах и книгах. И еще я ходила на выставку.

— К Максу, — сказала Фредди. — Он выставлял свои снимки.

— Да, к Максу Фишеру. Я поняла, почему камера любила ее. В ее лице была открытость, беззащитность. И одновременно загадка. Мне кажется, красота всегда загадочна. Мы не можем сказать, почему она нас так привлекает. — Сидя напротив, Ребекка посмотрела в лицо Фредди. — Мне очень жаль, что она умерла.

— Правда? — спросила Фредди. — Я-то думала, вы должны ее ненавидеть.

Ребекка не дрогнула.

— Я и правда ее ненавидела — какое-то время, — ответила она. — Эта скульптура — часть моего послания. Я думала, если вы ее увидите, то решите: хотите знать правду или нет. Люди не всегда хотят слышать правду, не так ли? Зачастую они бегут от нее. Признание может дать свободу кающемуся и лечь тяжким грузом на того, кому предназначено. Я подумала, что так вы сами примете решение. И вы приняли, так ведь, миссис Коритон? Иначе не приехали бы сюда.

— Я думаю, что ваш бывший муж, Майло, был отцом ребенка Тессы.

— Именно так.

— И вы знали?

— О да. Долгое время.

— Вы понимаете, — голос Фредди слегка дрогнул, — какое зло он причинил?

— Понимаю. И я тоже.

— Вы?

— Боюсь, что так. Вы хотите, чтобы я вам рассказала?

Наступила пауза. Потом Фредди молча кивнула.

— Я очень любила Майло. — Ребекка опустилась в полосатое кресло. — И боялась, что он любит меня не так сильно, как я его. Когда я узнала, что у него роман с вашей сестрой, то пришла в ярость. У него и раньше случались романы, но на этот раз все было гораздо хуже — из-за ребенка. Поэтому я позвонила вашей сестре и сказала, что у Майло появилась другая. Я хотела дать ей понять, что он ее больше не любит, что ему наплевать на нее и на ребенка.

Ребекка посмотрела Фредди в глаза.

— Конечно, она расстроилась. Вот почему она бросилась в Оксфорд тем вечером. Чтобы увидеться с Майло. Она хотела встретиться с ним и узнать, правду я сказала или нет.

Фредди прошептала:

— Вы уверены?

— Да. Разговаривая с вами на похоронах ребенка, я надеялась, что выяснится другая причина, заставившая ее поехать в Оксфорд. Но других причин не было.

— И вы мне не сказали!

— Нет. — Ребекка нахмурила брови. — Поначалу я испытала облегчение. Мне казалось, что я смогу обо всем забыть. А потом я уже не видела в этом смысла. Ребенок погиб, а ваша сестра выжила. Мои слова ничего бы не изменили.

«Мне казалось, что я смогу обо всем забыть». Фредди вспомнились мучительные долгие месяцы после катастрофы. Скорбь Тессы и ее боль…

— И вы просто, — заговорила она, — просто стали жить как ни в чем не бывало?

— Нет. Я ушла от Майло и попыталась наладить собственную жизнь. Но у меня ничего не получалось. Не получалось, пока я не дошла до предела и не начала все заново.

— До предела? Это Тесса дошла до предела, а не вы! Ее ребенок погиб!

— Да. — Тот же самый прямой, решительный взгляд. — Конечно, вы правы.

Однако и Ребекка Райкрофт тоже пострадала. Фредди помнила, что чувствовала, когда Льюис ушел от нее к Марсель Скотт. Как бурлила в ней ненависть, занимая все ее мысли, ночью и днем. Как она сама дошла до предела, когда разрушился ее брак. Будь у нее возможность заставить Марсель страдать, разве она отказалась бы от нее?

— Простите, — принужденно сказала она. — Я не должна была на вас кричать.

Фредди отпила глоток чаю.

— Вы сказали, что начали все заново. Как вам это удалось?

— Для начала я повстречалась с ангелом.

— С ангелом?

— Да. Можете считать меня сумасшедшей, если хотите. Возможно, я тогда и правда сошла с ума. У него не было крыльев или нимба, ничего такого; он был в кепке и с заплечным мешком. Но я уверена, что в тот день со мной произошло нечто необыкновенное. Он сказал мне сделать следующий шаг. Это был его совет — сделать следующий шаг. Я так и поступила. Сделала шаг, оставив позади свою прошлую жизнь.

Что-то подобное в последнее время происходило с самой Фредди. По утрам, смотрясь в зеркало или спускаясь на эскалаторе в метро, она испытывала острое желание убежать от своей собственной жизни. Как правило, ей удавалось отвлечься от этих опасных мыслей, но время от времени она давала волю фантазии, которая уводила ее все дальше.

Фредди спросила:

— И что вы стали делать? Куда поехали?

— Я поселилась на ферме в Сассексе. Там мы познакомились с Коннором. Я прожила на ферме почти всю войну, пока не заболела моя мать. Поначалу мне пришлось тяжело. До этого я жила в довольстве и комфорте, хотя сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, насколько пуста была моя жизнь. Странно, как легко мы соскальзываем к образу жизни, для которого не созданы. Теперь мне кажется, что нельзя жить одними эмоциями. Я думаю, должны работать еще и наш ум, и наши руки. Я трудилась на ферме и одновременно, по чистой случайности, начала экспериментировать со стеклом. У меня было такое чувство, будто я нашла недостающий фрагмент своей жизни. Такова моя история. Если бы прошлое можно было изменить, я бы непременно это сделала. Но такой возможности нет, а значит, я могу до скончания дней каяться перед вами, миссис Коритон, и при этом ничего не изменится. Некоторые события — как трещина в стекле. От них никуда не деться. Единственное, что мы можем сделать — это принять прошлое и жить дальше.

Фредди посмотрела в окно. Она думала обо всех ужасных последствиях того телефонного звонка. Об аварии, о смерти Анджело. О том, как страдала ее сестра — телом и душой. Если бы Анджело не погиб, Тесса не вернулась бы в Италию. Если бы она не вернулась в Италию, ее бы не убили. Ребекка Райкрофт, Майло Райкрофт — они оба заслуживали того, чтобы все вокруг узнали правду. С какой стати их репутация должна оставаться незапятнанной?

Но если бы Тесса не уехала в Италию, кто присматривал бы за детьми во время войны? Кто носил бы еду и одежду партизанам — солдатам вроде Джека — в зимней глуши Тосканы? Кто помог бы отвести детей в безопасное место? «Тесса была героем, — писала Фаустина, — она была сильной, мужественной и верной, мы всегда будем ее помнить и скорбеть по ней». А Десмонд Фицджеральд сказал: «Она была чудесная женщина, Фредди, одна на миллион, и вы должны очень ею гордиться».

Если бы Тесса не вернулась в Италию, сколько жизней в одночасье бы обеднело! Она сама не повстречалась бы с Джеком Рэнсомом. Не познала бы любовь — пускай Фредди и упустила ее, позволила выскользнуть из рук.

Ребекка молча ждала, пока Фредди заговорит. Если стеклянная скульптура Тессы была ее посланием к ней, то чего она хотела в ответ? Прощения, скорее всего. Сможет ли она ее простить? Фредди знала, что не склонна прощать. Именно это оттолкнуло от нее Льюиса. «Пускай и неосознанно, но ты демонстрируешь мне свою снисходительность» — так он сказал.

Простив Ребекку, она подведет черту под своей прошлой жизнью. Возможно, это позволит и ей сделать следующий шаг.

Фредди поднялась, взяла свою сумочку и перчатки.

— Думаю, мне пора. Спасибо, что рассказали мне, Ребекка. Я понимаю, для вас это было нелегко. — Фредди посмотрела Ребекке в глаза. — Тесса никому не хотела причинить боль, но, к сожалению, так уж вышло.

— Скульптура вашей сестры, конечно, принадлежит вам; если хотите, можете ее забрать.

— Спасибо.

Ребекка проводила ее до двери. Фредди протянула ей руку. Потом вышла во двор, залитый солнцем, и оглянулась на Ребекку.

— Вы не должны себя винить. Я правда так считаю. В жизни всякое случается, и не обязательно кто-то должен быть виноват. К тому же Тесса, если честно, всегда отвратительно водила машину.

Дальше приключились две вещи.

Через месяц после их встречи с Ребеккой Райкрофт умерла Рената Майер, завещав Фредди свою коллекцию керамики Бернарда Лича и деньги — тысячу фунтов. Через неделю мистер де Курси пригрозил урезать ей жалованье за то, что она вернулась с обеденного перерыва на три минуты позже срока, и Фредди уволилась из галереи.

Транспортная компания доставила драгоценную керамику в ее лондонскую квартиру. Вазы стояли у Фредди в гостиной; приглушенных землистых тонов, величавые, они напоминали о том, какую важную роль играет красота.

Макс пришел полюбоваться на них. Фредди рассказала ему о деньгах, завещанных ей Ренатой.

— Что ты собираешься с ними делать? — спросил он.

— Поеду в Италию.

— Серьезно? — Глаза у него заблестели. — Отличная идея, Фредди.

Прежде чем покинуть Лондон, она заглянула в «Хэтчердс» и купила книги Джека Рэнсома. Она читала их во время долгого путешествия на поезде из Лондона во Флоренцию. Первая книга повествовала о приключениях Джека в Италии в предвоенные и военные годы. Во второй он описывал нынешнюю Италию и свое путешествие по Средиземному морю.

Первый день во Флоренции Фредди бродила по городу, заново знакомясь с его улицами и площадями. На второй день она прошлась по магазинам, купила открытки и кожаную сумку. Она завтракала в кафе на Пьяцца дель Дуомо, а в одиннадцать возвращалась туда же выпить кофе. Время от времени она заглядывала в музей или галерею, но в основном просто гуляла по городу, наслаждаясь бездельем, без всякой цели.

Прошла неделя, и Фредди вообще перестала строить какие-либо планы. Постоянное напряжение — движущая сила, с которой она давно сроднилась, внезапно покинуло ее: она осознала это, только избавившись от него. Ей было достаточно просто теплого солнца и дружелюбия итальянцев. Ей доставляли удовольствие неожиданные зрелища и уличные сценки, разворачивавшиеся за каждым углом; она радовалась, подмечая знакомые детали, которые напоминали ей, что этот город — и ее тоже. Сидя как-то вечером на Пьяцца делла Синьория, она вспомнила, что именно здесь познакомились ее родители. Мама рассказывала ей, что отец работал у мольберта, который поставил в тени палаццо Веккьо. Он писал статуи лоджии деи Ланци. Он подошел к матери, которая путешествовала вместе со своей тетушкой, и предложил написать ее портрет. Их роман был безмолвным, потому что ее дуэнья обязательно присутствовала во время сеансов позирования. Тем не менее, взглядами и жестами они объяснились друг другу в любви и принесли клятву верности. После того, как портрет был закончен, Джералд и Кристина бежали вместе. Они поженились три недели спустя в англиканской церкви в Риме.

Казалось, ее кожа впитывает солнечные лучи. Фредди могла часами сидеть на террасе кафе, наблюдая за людьми на площади, время от времени пробегая взглядом по ярким, словно конфетные обертки, куполам Дуомо. Бывало, что она целый день лежала на траве в садах Боболи, читая книгу, или сидела на скамейке, любуясь фонтаном «Океан». Как-то раз она на автобусе отправилась во Фьезоле и обнаружила, что виллу Миллефьоре кто-то купил: облупившийся фасад был заново оштукатурен и покрашен, а во дворике рабочий лопатой подбрасывал песок в бетономешалку. Она вспомнила, как они с Тессой, впервые оказавшись в гостях у миссис Гамильтон, ужасно испугались полного темных закоулков дома. Вспомнила, как она купалась в бассейне, и мягкие кружевные водоросли гладили ей ноги. Какой свободной она была тогда!

Через три недели после приезда во Флоренцию она проснулась однажды утром с сильной головной болью. Раздвинув занавески, Фредди увидела, что в небе скапливаются грозовые тучи. Стального серого цвета, они нависли над раскаленным, душным городом. От одной мысли о завтраке ее затошнило; блуждание по улицам без цели больше не привлекало. Она чувствовала себя отрезанной от этого города и его обитателей, жизнь которых никак не затрагивала ее. У Флоренции была и темная сторона: нищие, тянущие руки из подворотен, фанатизм и жестокость, запятнавшие ее историю.

Пока Фредди шла к галерее дель’Академия, небо очистилось и показалось солнце. Перед картинами в галерее толпились туристы, Фредди приходилось запрокидывать голову, чтобы хоть что-то разглядеть. Истерзанные тела на распятиях, кровь, капающая из ран на белой, восковой коже Христа… Какой-то мужчина толкнул ее в спину; разбитая, с сильным головокружением, Фредди поспешила выйти на улицу.

Она пошла к Пьяцца ди Сан Марко, отыскала тихое кафе, присела и выпила стакан воды и кофе. Фредди понимала, что это не Флоренция обманула ее ожидания, просто внезапно мужество покинуло ее. Что если она совершила непоправимую ошибку? Что если после катастрофы, случившейся с Тессой, она подсознательно избегала всякого риска, а вместе с ним и любви? Не зря ли она так стремилась к постоянству — ведь оно, в конце концов, оказалось иллюзорным?

Она запретила себе тянуться к красоте, запретила мечтать о любви. Она боялась ее мощной преобразующей силы — но неужели ей предстоит всю жизнь бежать от своих чувств?

«Брось вызов судьбе. Иди на риск. Отважься на следующий шаг».

Головная боль постепенно отступала. Фредди вышла из кафе и двинулась через площадь к монастырю Сан Марко. Внутри было прохладно и темно, горстка людей осматривала экспозицию музея. Медленно она переходила от одного экспоната к другому, а потом внезапно остановилась. На расписном деревянном ларце перед Девой Марией стоял коленопреклоненный ангел. У него были светлые волосы, на плечах — розовато-коричневый плащ. Крылья, роскошные, разноцветные, с желтыми, красными и черными полосами, украшали синие глазки, как на павлиньих перьях. Ангел Ребекки Райкрофт, в кепке и с заплечным мешком, был очень английским. «Этот, — думала Фредди, — с разноцветными крыльями и золотистыми локонами — итальянским».

Выйдя из монастыря, она пошла на почту и заказала международный звонок. После обеда вернулась позвонить. Стоя в будке, Фредди дождалась ответа оператора, который соединил ее с коммутатором в Лондоне. Она дала лондонской телефонистке номер дома Льюиса и Марсель в Челси. Трубку подняла Марсель; после традиционного обмена любезностями, совершенного ледяным тоном, Фредди спросила у нее адрес и телефон Джека в Риме. Мгновение Марсель держала паузу, словно собираясь отказать, а потом сказала «Да, конечно» и продиктовала адрес и телефон.

Фредди поблагодарила ее и дала отбой. Потом позвонила еще раз — в Рим.

Фредди сидела на террасе кафе.

Через площадь шла к Дуомо кучка священников в черных мантиях. Парочка проталкивалась сквозь толпу; голова девушки лежала на плече ее кавалера. Малыш выпустил из рук красный воздушный шар и бросился за ним вдогонку; взлетела в небо стайка голубей. Турист направил фотоаппарат на баптистерий и щелкнул затвором.

И тут она увидела его — вдалеке, на фоне монументальной громады Дуомо. В светлых брюках и пиджаке, в темно-синей рубашке, с солнцем, запутавшимся в золотистых волосах. Он или не он? Фредди заколебалась. Она поднялась из-за стола, вытянув шею. Это был он — совершенно точно, — и сердце ее затрепетало, словно крылья птички, взмывающей в небеса.

Джек тоже увидел ее; он поднял руку в приветствии.

И Фредди пошла вперед, к нему, через площадь.