Возвращение волшебника, или Мечты сбываются

- Значит, Вы мало, что поняли из того, что я Вам рассказывал.

- Нет, нет, я все поняла, - перебила Сима. - Это привычка. Я постараюсь, то есть, я сделаю все так, как Вы научили. У меня получится.

На том они и расстались.

Придя домой, в съемную свою комнату с чуть покосившемся полом, Сима достала из-под раскладушки чемодан, в котором хранила несколько своих работ, выбрала несколько из них, перелистала и положила на видное место. Потом из сумки вытащила блокнот, выдернула из него добрую половину листов и выбросила их в картонный ящик, выполнявший роль мусорницы, потом села у окна за столик, покрытый белой скатертью со ржавыми пятнами от чая или кофе, и стала что-то писать в блокноте. Закончив писать, она закрыла глаза и скоро чему-то улыбнулась.

Семен, не торопясь, шел домой. Несмотря на поздний довольно час, было довольно светло - начинались серые ночи. Отчаянно мигали желтым светофоры, иногда проезжали машины. Семен шел и ни о чем не думал, наслаждаясь прохладой ночи, запахом распустившихся листьев и тишиной спящего города. На углу под потухшим фонарем, в тени выкрашенной почему-то в ярко-желтый цвет пятиэтажки, стояла машина с открытым багажником. Около нее на бордюре сидел нескладный худой мужчина, обхватив голову руками. Семен подошел к нему и сел рядом.

- Что случилось? - спросил он.

- Да, - таксист только махнул рукой.

- Колесо? - догадался Семен.

- Оно проклятое, - кивнул таксист и добавил:

- А-а, если бы только колесо.

- Запаска есть?

- Нет, продал я, дурак, запаску.

- Зачем? - не понял Семен.

- Кабы я знал! Взял и продал соседу. Он машину такую же купил, пригнал домой. Хвать, а запаски и нет. Ну, я и продал свою.

- И что теперь? - спросил Семен.

- Теперь вот жене позвонил, чтоб она к соседу сходила, запаску обратно выкупила.

В кармане у таксиста раздалось пиликанье.

- Ну? - спросил он, поднося трубку к уху. - А ты хорошо стучала?

Семен услышал голос женщины, что-то объяснявшей, но слов разобрать не смог.

- И что мне теперь, до утра здесь торчать? - спросил мужчина, выслушал ответ, сказал "Да пошла ты со своим супчиком" и положил телефон в карман.

- Видишь, теперь его дома нет или не открывает моей.

- Да Вы не переживайте так, - попытался успокоить его Семен. - Смотрите, какая ночь светлая и теплая.

- Сдалась мне эта ночь, - в сердцах сказал таксист и выругался. - Знаешь, все сикось-накось идет. Веришь? Нет?

- А что не так? - спросил Семен.

- Недавно подвожу троих к общежитию, туда вон, - и он показал рукой куда-то в сторону. - Подъехали, я остановился, жду, когда платить будут, а этот, что на переднем сидении, раз, и мне нож к животу приставил. Деньги, говорит, давай. А сзади еще двое сидят. Я, конечно, из карманов все выгреб, что было, и отдал. Они посмеялись, вышли и преспокойненько пошли в общежитие. Я за угол отъехал и давай в милицию звонить. Те, молодцы, быстро приехали. Только мы туда зашли, как эти трое, но уже с девицами обратно идут. Их, значит, повязали и в кутузку. С меня заявление взяли, все чин по чину. Я домой приехал, своей даже рассказывать не стал, чтобы не голосила. А на следующий день, к вечеру уже (я выходной был) приезжают менты с обыском машины, мол, улики нападения на меня искать. И находят, суки, под пассажирским сидением какой-то пакетик с белым порошком. Я этого пакетика в жизни не видел, клянусь тебе. А они и слушать не хотят, руки мне завернули и в обезьянник. Мне потом один мент шепнул, что из тех, кто на меня напал, один был сыном то ли полковника, то ли генерала. В общем, забрал я свое заявление, а они на меня дело закрыли за наркоту. Вот такой у нас закон, падла.

- Ну и что? - спросил Семен.

- Как это, ну и что? Тебя, небось не грабили, вот и молчи сиди, сопляк. Тоже мне, нашелся - учить меня будет...

- А что еще с Вами приключилось недавно? - не обращая внимания на грубость таксиста, спросил Семен.

- Ты откуда знаешь? - удивился таксист.

- Я не знаю. Вы же сами сказали, что Вам не везет.

- Не говорил я этого, - насторожился таксист.

- Ну, не говорили, так не говорили. Как до дома-то добираться будете?

- А тебе-то что? Доберусь как-нибудь. Топал бы ты отсюда, пацан, - сказал таксист и достал пачку сигарет из кармана рубашки. - Куришь?

- Нет, - ответил Семен и стал рассматривать колеса машины.

- Тыщ десять надо готовить, чтобы все поменять, - пояснил таксист, затягиваясь. - Эти японы машины хорошие делают, но запчасти дорогие.

Мимолетный гнев таксиста прошел, и его снова потянуло на разговор, тем более, что сидеть, похоже, предстояло долго.

- У меня еще, знаешь, крышу сперли, - сказал он и посмотрел на Семена, ожидая его реакции.

- Это как? - не понял Семен.

- А вот так, - и таксист с удовольствием рассказал про то, как с его дачи сняли дюралевую крышу.

- Представляешь, залезли в дом, изнутри потолок пробили и все листы отколупали. Дочиста!

- А зачем им крыша? - не понял Семен.

- Ну ты, даешь! Это же дюраль - цветной металл. Они за него тысяч сто получат, когда сдадут.

- А милиция? - спросил Семен.

- Разбежалась она, эта милиция, - усмехнулся таксист. - Жена там полдня провела, то одного дожидалась, то другого. Заявление кое-как взяли и отправили, чтоб домой топала.

- Ищут?

- Держи карман шире! Будут они искать! Это у меня в машине они наркоту будут искать, потому как у них прямой интерес, а крышу мою - шиш. Вон, у жены на работе рассказывали, что у генеральской тещи тоже крышу сперли, только она в другом районе. Так нашли на следующий день! Могут ведь, когда хотят. А мою, что искать? Чай, не генерал. Ладно, разговорился я с тобой, - заметил водитель и достал телефон из кармана. - Другу вот звоню, да он не берет никак - все вне зоны действия, говорят. Знаю я эту зону...

- Вам сколько колес нужно - одно или все четыре? - спросил Семен, все еще внимательно разглядывая колеса.

- А у тебя сколько есть? И почем? - спросил таксист и снова опустил телефон в карман.

- Сколько нужно? - повторил Семен и добавил:

- Все даром.

- Да ну тебя, - сплюнул таксист и снова стал набирать чей-то номер. - Ты часом не сбег кое-откуда?

Что было дальше, Вы уже догадались - Семен закрыл глаза и через минуту-другую на тротуаре рядом с водителем появилась стопка новеньких колес к его машине.

- Ексель-моксель! - испугался водитель и даже отскочил от этой кучи чуда. - Это как же так?

- Это - мой Вам подарок, - объяснил Семен.

- Ты это как? - спросил таксист.

- Очень просто, - улыбнулся Семен. - Проверьте лучше, те ли колеса.

- А ты что, всякие можешь?

Таксист склонился над колесами, потрогал резину, взял верхнее, перевернул, потом довольно крякнул и сказал:

- Ексель-моксель, как раз та самая резина - всесезонная. Я о такой даже и не мечтал, ее специально заказывать надо. Она на моей старушке родная была, но мне сразу сказали, что комплект такой будет стоить столько же, сколь вся моя машина с потрохами! Ну ты, брат, даешь! Расскажи, ты кто?

И Семен, усевшись на бордюр, начал было рассказывать таксисту про Знание, но тот, слушая в пол уха, достал из багажника домкрат и еще какой-то инструмент, и начал менять колеса.

- Помог бы? - перебил он Семена.

Тот встал и спросил, что делать. Таксист всучил ему гаечный ключ.

- Ты говори, говори, - разрешил он Семену. - Я ж понимаю, тебе выговориться надо.

Семен чуть опешил, но рассказ свой продолжил. Таксист слушал внимательно и больше не перебивал, только хмыкал иногда, как казалось Семену, одобрительно.

- Слышь, а ты шубу жене моей норковую не можешь того, организовать, раз такое дело? - спросил он, наконец, когда последнее колесо встало на место.

- Вы меня не допоняли, - снова улыбнулся ему Семен. - Речь идет не о том, что я могу, а о том, что Вы, если разрешите себе и захотите, можете то же самое и даже еще больше, поскольку Вам больше надо и больше хочется.

- Ты че гонишь? - спросил водитель. - За колеса - спасибо, а если шубы жалко, так и не надо нам шубы, я же так спросил - для интереса, а вдруг сможешь?

- Поймите, если Вы позволите себе чуть-чуть изменить свое мышление и настроение, Вы сами сможете привлечь в свою жизнь и шубу жене, и новую машину и все, что Вам хочется, - с жаром повторил Семен.

- Шубы жалко, жмот? - бросил таксист, заталкивая последнее старое колесо в багажник. - Так бы и говорил. Прощевайте, господин хороший.

Он сел за руль, который находился почему-то со стороны пассажира, и уехал. Семен пожал плечами, да так и остался сидеть на бордюре. Светало.

- Да, не очень все складно выходит, - тихо произнес Семен.

Но за последние двадцать лет он настолько отвык от всяких там уныний и депрессий, что даже забыл, как они ощущаются, а, потому, улыбнулся, поблагодарил наступающий день и решил поговорить еще с одним человеком.

Через некоторое время Семен сворачивал в переулок на самой окраине города, в районе, который называли, как, почему-то, и во многих других городах страны, Черемушками. За теплотрассой, в кустах он отыскал шалаш, построенный из веток и досок, сверху покрытый обрывками брезента, разноцветных клеенок и парниковой пленки. Около входа стоял довольно новый стол, рядом скамья и пара стульев. Из кирпичей позади шалаша была сложена то ли плита, то ли печка. Из шалаша слышался чей-то храп вперемешку со свистом. Семен накрыл стол, добавил к интерьеру, если так можно сказать, легкий шатер, чтобы не тревожили мухи и другие насекомые, и пошел будить бомжа из трамвая. Бомжа звали Лехой.

- Леха, вставайте, - Семен слегка похлопал рукой по груде тряпья. Вы спросите, откуда Семен узнал имя. Понятия не имею. Просто взял и узнал.

- Чего? - донеслось откуда-то снизу.

- Вставайте, - снова призвал Семен. - Я хочу с Вами поговорить.

- Пошел ты со своими разговорами, - отвечал голос.

Куча не шевелилась. Семен понял, что накрытого завтрака маловато будет, закрыл глаза и куча перекочевала на мягкую кровать, заправленную пуховым одеялом и подушкой. Кроме того, в шалаше появился деревянный пол и крохотная чашечка, из которой исходил очень тонкий и приятный аромат, перебивавший, скорее даже, поглощавший, удушливый запах гнилья и грязи, генерируемый кучей, которая, наконец, зашевелилась. Из нее высунулась лохматая голова и спросила:

- А? Что?

Потом голова заметила одеяло и подушку, потом сообразила, что лежит на кровати, затем показались ноги, обмотанные портянками.

- Ты кто? - спросил Леха.

- Семен, - улыбнулся ему Семен.

- Где я?

- В шалаше у себя, - ответил Семен.

- А кровать откуда? - Леха нагнулся, увидел пол и снова повторил:

- Где я?

- Да в шалаше, в шалаше, - успокоил его Семен.

Леха встал, огляделся и выглянул наружу, снова нырнул внутрь и потрогал кровать.

- Пьян я все еще, что ли? - спросил он и поглядел на Семена мутными усталыми глазами.

- Не думаю, - ответил Семен.

- Так вот и я не думаю, - согласился Леха. - Мне вчера и выпить-то не на что было. Митька обещал зайти, да что-то так и не появился.

- Пойдемте завтракать, - пригласил Семен.

Они вышли из шалаша, где на столе стоял чайник с горячим чаем, лежала гора рисовых лепешек, и еще что-то очень аппетитное в горшочках.

- Ну да ладно, - махнул рукой Леха. - Если это сон, так хоть во сне пожру по-настоящему.

Он сел за стол и начал налегать на лепешки, не забывая зачерпывать ложкой из горшочка.

- А ты че? - спросил он Семена. - Угощайся.

Семен улыбнулся.

- Расскажите мне, как Вы здесь оказались? - спросил он.

- Да как-как, - улыбнулся ему в ответ беззубым ртом Леха. - Известно как. Так да раз так, вот и здесь.

- И все же? - настаивал Семен.

Он уже знал, что Леха когда-то жил с мамой и папой - главным инженером какого-то крупного завода в Ш-ске. Мама у Лехи не работала, следила за домом и занималась воспитанием сына. Потом сын подрос, потом вырос, начал было учиться, бросил. Отец человеком был принципиальным и не стал отмазывать лоботряса от армии, и угодил Леха в морфлот. Прослужив год, он попал в историю. Напившиеся старшина, прапорщик и мичман поспорили, кто из матросов дольше продержится в ледяной воде - дело было в Мурманске. Каждый выбрал себе по матросику и поставил в воду. Матросикам повезло, кто-то из старших чинов вернулся на корабль, пьяниц отправили отсыпаться, а ребят вытащили из воды, растерли спиртом изнутри и снаружи и пообещали по увольнительному. С увольнительным у Лехи не вышло, так как случилось воспаление почки или сразу обеих, он провалялся в изоляторе, где к нему так и не пустили приехавшую издалека мать, сославшись на секретность. Потом как-то там добились того, чтобы его из армии выпустили, то есть списали. Вернулся он в гражданскую жизнь с диагнозом, от которого человеку знающему было бы тоскливо и тревожно, но, к счастью, Леха был легкомыслен и в медицине несведущ. Его влекла романтика бродяжничества, и он устроился в экспедицию, которая отправлялась куда-то на Колыму искать то ли золото, то ли олово, а, может, вообще нефть. Медкомиссию он прошел легко - никто как-то не обратил внимание на его почки, а, может, там с анализами они что-то напутали. Кстати, какого-то молодого геолога из той же экспедиции отправили в больницу на обследование, но позже, к счастью, ничего у него не обнаружили. Так вот, несколько лет Леха переходил из одной экспедиции в другую, кем он там только не работал - и канавщиком, и пробщиком, и маршрутным рабочим. Однажды почти весь сезон пришлось кашеварить - повариха разругалась с начальником и уехала на санях с каким-то чукчей. Потом Семен решил учиться на геолога и вернулся в Ф-ск. Отец его к тому времени уже ушел на пенсию и болел дома от безделья и обиды на кого-то там, неблагодарного, с завода. Мать, как водится, ему во всем потакала. В институт Леха не поступил, поскольку забыл всю математику с физикой, и отец помог устроится на завод учеником то ли слесаря, то ли фрезеровщика. Вскоре весь цех отправили в бессрочный отпуск, а Лехе досталась вся квартира родителей в старой хрущевке. Через некоторое время он женился, потом, слишком быстро появился сын, потом жена с сыном оттяпали квартиру, отселив его в малосемейку, а потом и малосемейку он пропил.

- Это как? - не понял Семен.

- А так, - усмехнулся Леха, вылизывая горшочек. - Вечером пил с другом - была малосемейка, а утром мне бумаги показали, по которым я им ее продал и расписку, по которой я и деньги за нее получил. Эх, еще бы, командир!

Леха поставил вылизанную миску на стол. Семену еды было не жалко и он, закрыв глаза, попросил еще.

- Ты, прям, Маликульмульк какой-то, - с восхищением сказал Леха.

- Это кто? - не понял Семен.

- Да, волшебник был такой. Он там еще с кем-то переписывался. Я читал когда-то, - сбивчиво пояснил Леха, снова налегая на лепешки.

- Леха, Вы...

- Давай на ты, чего там, - перебил его Леха с полным ртом.

- Хорошо, - согласился Семен и стал рассказывать про Знание. Леха слушал внимательно, не перебивал, и даже время от времени переставал жевать.

- То есть, - сказал Семен в заключение. Абсолютно любой человек, в каком бы трудном, с его точки зрения, положении он не находился, может все изменить и сделать свою жизнь такой, какой она ему грезится в самых смелых мечтах.

- Красиво говоришь, - похвалил Леха. Только это не про меня.

- Почему?

- Конченный я человек, Семен, конченный. Видишь как живу, - он кивнул в сторону шалаша. - Это на лето, а зимой то на теплотрассе, то у монашек, бывало, в приюте заночуешь, но только туда они насовсем не пускают. Раньше...

- Послушайте, то есть, послушай, но тебе же терять нечего, ты просто поверь в то, что я тебе тут наговорил и попробуй, - убеждал Семен.

Леха вздохнул.

- Может, ты и прав, конечно. А, может, и дуришь меня зачем.

- Хорошо, давай с другого конца зайдем. Чего ты хочешь? Вот видишь меня, знаешь, что я кое-что могу. Если бы я мог исполнить любое твое желание, что бы ты мне заказал? Не стесняйся.

Леха напрягся и хохотнул.

- Коньяку семидесятилетней выдержки! Слабо?

Семен не совсем понял, шутка то была или нет, но улыбнулся и ответил:

- Ты прав, мне это слабо. Во-первых, я не знаю, что это за коньяк такой, а, во-вторых, он мне не нужен. Вселенная творит и помогает нам творить только по желанию, причем, искреннему и такому, что одно только предвкушение его исполнения приносит радость и счастье.

- Загнул, - Леха откинулся на спинку стула.

- Так чего тебе больше всего хочется? - снова спросил Семен.

- Не знаю, - пожал плечами Леха. - Вот хотел одежей путней разжиться, вчера монашки целый мешок дали, еле допер. Все хорошее, новое почти. Буду щеголять, вот только ноги маленько подлечу.

И он показал Семену свои распухшие ноги.

- А за что ты можешь поблагодарить себя и других?

- Хо, так вот хоть монашек энтих - они и кормят зимой бесплатно, и приют дают, если болен или замерз. Одежу, вон, справили, как я просил.

- Хорошо. Смотри, у тебя уже получается - ты захотел одежды, попросил и тебе дали, даже больше, чем ты хотел. Так ведь?

- В общем так, - ответил Леха, поскреб в затылке грязными ногтями и добавил:

- Я, знаешь, еще кровать хотел, даже не кровать - матрас бы. А тут, надо же, целое убранство.

Он встал и заглянул в шалаш, чтобы проверить, на месте ли кровать.

- Красота! Кровать, пол деревянный, одежи полный мешок - прям, как князь какой! - и он рассмеялся довольным смехом.

- А ты где живешь? - спросил он Семена. - А то оставайся, сделай себе еще одну кровать. Здесь хорошо летом, тихо, птицы поют. Я вон огородик держу. Мне одна женщина из церкви, дай ей Бог крепкого здоровья, семян принесла. Морковки, лука посадил, еще там по мелочи. Вот только выпиваю я, знаешь. Водка эта проклятая меня прямо губит, а ничего поделать не могу.

И он покачал головой.

- И что странно, вот нет, вроде, денег, купить не на что, а внутри горит все - выпить хочется, и обязательно то приятеля с пузырем встретишь, то угостит кто, а, бывает, что греха таить, и стащишь что откуда или подработаешь. Сейчас сезон пошел, старушкам там огород вскопать, ограду починить, они с тобой и расплачиваются соответственно.

- Все так, именно так, - подтвердил Семен. - Получаешь то, чего хочешь и о чем больше всего думаешь.

- Значит, если я прямо сейчас о пузыре с утра думать буду, он у меня к вечеру нарисуется? - недоверчиво спросил Леха.

- Если хочешь, то нарисуется непременно - заверил его Семен.

- А если, например, скажем, девку?

- Тоже, - вздохнул Семен.

- К вечеру? - подмигнул Леха.

- Это зависит только от тебя - от твоего желания, настроя и веры в то...

- А денег? - не дослушал его Леха.

- Все, что угодно, - пообещал Семен.

- А что взамен?

- Ничего.

- Так не бывает, - не поверил Леха.

- А за одежду с тебя что-нибудь взяли? - спросил Семен.

- Так они же монашки, им деньги не к чему, - пояснил Леха.

- А зачем Вселенной деньги? - в свою очередь спросил Семен.

- Что это за Вселенная такая? - не понял Леха. - Про Бога я слышал, даже верю, наверное, в него. А Вселенная?

- Я не знаю, как тебе это объяснить, - честно признался Семен. - Считай, что это как Бог.

- Так он ведь один только, - с сомнением сказал Леха.

- Так это он и есть, - ответил Семен.

- Чудно.

Леха задумался и в задумчивости перебирал опухшими пальцами крошки на столе.

- По твоему получается, что если просто лежать пузом кверху и желать чего-нибудь, то оно на тебя прямо с неба свалится? - спросил он, наконец.

- В общем, почти так. Только с неба ничего не валится. Как правило в обычной жизни от твоего желания, твоей мечты у тебя появляется энергия, а Вселенная указывает тебе путь. Правда, часто случаются и чудеса. Вот ты, например, когда хочешь выпить, и вдруг тебя кто-нибудь приглашает, считаешь, что произошло чудо?

- Какое же это чудо? - возразил Леха. - Это не чудо, это - совпадение интересов, так сказать, в пространстве и во времени.

Он рассмеялся. Семен тоже улыбнулся.

- Пусть так, но ведь ты же выпить находишь каждый раз, как хочешь. Так?

- Почти, - согласился Леха. - Вчера только не нашел. Зато меня вчера кондукторша прямо до дому довезла, дай ей Бог счастья и здоровья. Бывают же люди на свете.

- Видишь, и чудеса бывают. Захотел доехать и доехал, - продолжал гнуть свою линию Семен.

- Может, ты и прав, - вздохнул Леха. - Все, видишь, с какого боку посмотреть.

- И это правда, - кивнул головой Семен.

- Ладно, мне на заработок пора, - вздохнул Леха и начал было вставать, но потом снова сел и чуть нахмурил лоб.

- А если я, например, про квартирку думать буду? Маленькую такую или домик небольшой, ну, чтоб под открытым небом не мерзнуть.

- Обязательно, только не забывай думать про нее каждый день...

- Не, мне лучше домик с огородиком, - перебил Леха.

- Хорошо, пусть будет домик. Делай все так, как ты делал или мечтал перед тем, как получить тот мешок с одеждой. Или, еще лучше, что ты делаешь, чтобы бутылку получить? Вот каждый раз, как выпить захочешь и будешь думать о бутылке, думай точно так же и про домик, если ты его действительно хочешь. Потом расскажешь, - улыбнулся Семен.

Леха хмыкнул, крякнул, чихнул и встал.

- А ты, Семен, не можешь мне его, ну, того...

- Нет, - Семен покачал головой. - Это же твой дом, твоя мечта. Я здесь не при чем, я только все испорчу, но вот, что я могу, так это сказать тебе, что у тебя все получится, если ты действительно мечтаешь поселиться в этом доме. Он у тебя какого цвета?

- Белого, - не раздумывая ответил Леха. - А ограда как зебра раскрашена - бело-черно. Я такую видел как-то давно.

- Так поверь мне, как старому другу, будет у тебя белый дом и забор в полосочку.

- Точно?

- Точно, - сказал Семен и они расстались.

А тем временем, близился срок представления в министерство отчета института за проделанную по несколько миллионному гранту работу. Сваев, как и задумал, лег в больницу. Проректор призвал к себе Колова и из беседы с ним понял, вернее, почувствовал, что дела обстоят не самым лучшим образом. Устроив Колову хорошую выволочку и немного отведя душу, Проректор разволновался не на шутку. Сначала он решил, что ничего плохого не будет, если они просто свалят в кучу все то, что по проблеме когда-то в институте делалось. Конечно, все это они уже писали в заявке-обосновании перед тем, как получить деньги, но кто там смотреть будет? В столице сидят одни бюрократы, они в суть вникать не станут, посмотрят, только, чтобы все пункты были заполнены, да чтобы страниц хватало. Но выяснились два неприятных обстоятельства, даже три: во-первых, страниц в содержательной части отчета должно было быть втрое больше, чем в заявке, во-вторых, исследований на тему об этом мозге никто, толком, не проводил, если не считать профессора, которого Проректор не любил еще со студенческих лет - больно уж умен и блестящ был тот профессор, тогда еще студент, и докторскую защитил вместо кандидатской сразу, тогда как Проректору пришлось долго писать и переписывать свою диссертацию. Хорошо, что папа, тоже профессор, помог как мог. А, в-третьих, ученый секретарь института позвонил в министерство, по своим секретарским делам, и невзначай выяснил, что готовится серьезная комиссия из видных столичных и не только ученых, которые должны будут все представленные отчеты внимательно рассмотреть и написать заключение. Проректор струсил, пытался найти какие-нибудь пути-лазейки, заболел повышенным давлением, два раза корчился от приступа гастрита после обеда в институтской столовой и шпынял Колова, который почему-то беспокойства по поводу отчета не проявлял и вел себя как-то странно - отсиживал на работе только положенные часы, в бумагах стал небрежен, часто вместо обоснованных и обстоятельных ответов на запросы сверху, писал отписки, не вникал в суть спущенных ему директив, в общем, всячески напрашивался на увольнение, но коней, как известно, на переправе не меняют. Проректор его терпел до поры, до времени в надежде, что все как-нибудь с отчетом утрясется, но как-то не утрясалось. Неспешными усилиями Колова были подготовлены почти все части, кроме главной - теоретической. Она-то и должна была стать предметом оценки авторитетной комиссии. Время шло, Проректор, как заметили многие, худел и зверел. Вместо того, чтобы просто ставить резолюции на тонне бумаг, где нужна была его, Проректорская, подпись только для проформы, поскольку таков был заведенный порядок, он писал отказы направо и налево, придираясь к мелочам и затрудняя работу бюрократической машины института. Самодурство его начало переходить дозволенные пределы, и некоторые уже пытались задушевно шепнуть ректору, что, мол, не то что-то, кажется, не справляется, а, может, это так, болтают почем зря. Колов же, напротив, отчего-то приобрел блеск в глазах и после работы шел не домой, а совсем в противоположную сторону, и об отчете больше не думал, тогда как Проректор, добираясь домой на институтской "Волге", думал тяжелую думу и мечтал о чуде.

Было в институте еще одно заинтересованное в успешной подготовке отчета лицо - лицо профессора Свиридова. Он давненько уже чувствовал себя обделенным, поскольку, несмотря на свое профессорское звание, ни в какой административной работе не участвовал и не привлекался, а участвовать хотелось и даже очень. Разнюхав про отчет, к которому он и отношения-то никакого не имел, поскольку его даже не включили в список исполнителей, и узнав про кардио трюк профессора Сваева, профессор Свиридов понял, что надо действовать, спасать честь мундиров институтского начальства и показать себя в деле. Приняв окончательное решение в курилке на первом этаже, Свиридов поднялся к себе на кафедру, прошел через длинную лабораторию, заставленную не очень современными вольтметрами, амперметрами, осциллографами и прочей измерительной аппаратурой, и сел за стол. Надо заметить, что у профессора Свиридова не было своего кабинета, и рабочее место его было в преподавательской, где сидели еще трое сотрудников - два доцента и один ассистент. Отсутствие собственного кабинета сильно расстраивало профессора Свиридова, хотя делать ему в кабинете все равно было бы особенно нечего, но для чего тогда он потратил лучшие годы своей жизни на написание и защиту двух диссертаций? Последняя, между прочим, далась нелегко - заведующий его кафедрой ни в какую не хотел допускать Свиридова к защите и всячески ставил палки в колеса, подозревая в нем конкурента на заведование. Если бы не поддержка Проректора, которому нужны были показатели по защитам диссертаций, неизвестно, чем бы все закончилось. Однако после присвоения заслуженного звания профессора, Свиридов никаких изменений в своем положении не почувствовал. Немного увеличилась зарплата, но не настолько, чтобы он мог безмятежно наслаждаться жизнью. Даже нагрузка у него, как положено, не уменьшилась - коварный заведующий передал ему курс своих лекций, а сам забрал себе всех аспирантов, работой с которыми особо себя не озадачивал. Да, мир был к Свиридову несправедлив, и с этим надо было что-то делать. Посидев за своим столом и полистав студенческие работы, он дождался, когда доцент Потов закончил двумя пальцами набирать статью в местный сборник на единственном компьютере в кабинете. Перекинувшись несколькими словами с доцентом, Свиридов достал из портфеля диск и сел за видавший виды компьютер. Часа два он плотно над чем-то работал, потом что-то искал в интернете и делал пометки в блокноте, после чего отправился в библиотеку, где долго копался в каталогах, снова делал выписки, шептался с библиотекаршей, снова копался в каталогах, выписал несколько книг, внимательно их просмотрел и только после этого пошел домой. На следующий день профессор Свиридов вернулся в библиотеку и работал, не покладая рук, несколько часов к ряду, и потом еще целую неделю ходил и ходил в библиотеку, делал выписки, о чем-то договаривался с библиотекаршами, довольно часто наведывался в отдел, где стоял сканер и подолгу разговаривал с девушкой, которая на этом сканере умела работать. В конце концов, профессор Свиридов распечатал что-то на почти тридцати страницах, аккуратно подшил их в папку и снова спустился в курилку. Ему предстояло выбрать правильную тактику, и от этого выбора в его будущей жизни зависело многое. Выкурив около десятка сигарет с небольшими перерывами, он зашел в буфет, выпил растворимого кофе без сахара и с папочкой под мышкой пошел в административный корпус. В приемной у Проректора никого не было, кроме секретарши; глаза у нее были мокрыми, а лицо красным. Верочка только что узнала, что ушлый Проректор, подаривший ей на день рождения от коллектива администрации электрическую швейную машинку, умудрился удержать стоимость машинки из ее же зарплаты. Машинку она все равно собиралась купить, но было очень обидно. Профессор Свиридов улыбнулся Верочке, пошутил, сказал, что она всегда хорошо выглядит, и спросил, принимают ли профессоров, по-прежнему, вне очереди. Верочка улыбнулась, шмыгнула носом и, нажав кнопку на телефоне, спросила, можно ли войти Свиридову.

- Проходите, - кивнула Верочка, считав сигнал.

Профессор Свиридов вдохнул побольше воздуха и открыл дверь. Забыв, что у Проректора в кабинете зачем-то две двери, он боднул вторую, извинился перед ней, нащупал ручку и, наконец, вошел.

- Это кто мне опять двери ломает? - Проректор поднял голову от бумаг, разложенных на столе.

- Да все никак не привыкну, - стал оправдываться Свиридов.

- Ходить надо чаще, тогда и привыкнете, - посоветовал Проректор. - Работал бы больше, вот и поводы для походов чаще бы находил.

Какая связь между работой профессора Свиридова и хождением к Проректору, я, лично, не совсем уловил, но, наверное, какая-то связь все же была.

- С чем пришли? - спросил Проректор, не предложив Свиридову сесть.

Свиридов еще раз набрал в легкие воздуха, на сей раз уже Проректорского кабинета, и ответил:

- С отчетом.

- А Вы за что отчитываетесь? За командировку? - Проректор зачем-то поморщился.

- Нет, Вы меня не так поняли. Я набросал теоретическую часть отчета. По мозгу.

Проректор весь напрягся, но виду не подал.

- Покажите.

Свиридов вложил в протянутые пальцы Проректорской руки свою папочку. Тот сначала пролистал, посмотрел графики и таблицы, потом открыл первую страницу и начал читать. Прочитав две начальных страницы, он, уже медленнее, долистал до последней и внимательно прочитал заключительную часть.

- Неплохо, неплохо, - похвалил Проректор. - А Вы у нас в списке исполнителей числитесь?

- Нет, - ответил Свиридов, глядя Проректору прямо в глаза.

- Это большое упущение, - покачал головой Проректор. - Знаете, если отчет утвердят, и мы пройдем, так сказать, рефинансирование, то обязательно будем пересматривать список исполнителей и, главное, руководителей проектов и подпроектов.

Свиридов скромно пожал плечами.

- У Вас есть электронный вариант этого отчета? - перешел к делу Проректор.

- С собой нет, - ответил Свиридов.

- Мне бы электронный вариант, чтобы с текстом немного поработать, - сказал Проректор.

"С чем ты будешь там работать?" - подумал профессор Свиридов, но вслух, конечно же, такой глупости не сказал, а пожаловался на то, что у него два дня будут тяжелыми - лекции у заочников, курсовые и дипломные у студентов, но он обязательно занесет диск с отчетом.

- Нет, так дело не пойдет, - принял решение Проректор. - Я сейчас позвоню Вашему заву, пусть он Вас разгружает на эту неделю, Вы будете вплотную заниматься отчетом.

- Да неудобно как-то, учебный процесс, - пробовал возразить Свиридов, хотя у него в голове звучали мелодии самых победных маршей.

- Ничего, процесс подождет, - резюмировал Проректор и попросил секретаршу соединить его с заведующим кафедрой, на которой трубил Свиридов.

- Леонид Николаевич? - спросил он в трубку. - Очень рад, здравствуй. Я, знаешь, буду краток. Мы твоего профессора Свиридова привлекаем к работе на заключительном этапе по отчету в министерство. Я посмотрел, там у него занятий на этой неделе многовато, надо бы разгрузить. Полностью, да. Ну, придумаешь что-нибудь. Вот и отлично!

Проректор положил трубку.

- Я, знаете, подумал, - сказал он, обращаясь к Свиридову. - Надо бы нам с Вами сесть и посмотреть отчет целиком, чтобы все части, так сказать, были в одном ключе. Сваев в кардиоцентре, а помощник его молодой не тянет. Поэтому было бы, я полагаю, разумно, чтобы Вы сели и внимательно просмотрели все части, а потом и я тоже взгляну. Не возражаете?

Свиридов, разумеется, не возражал, но у него было еще одно предложение, которое нужно было изложить очень и очень деликатно.

Пока Проректор вызванивал Колова и отдавал ему распоряжение предоставить профессору Свиридову все части отчета в распечатанном и электронном вариантах, а также копию заявки на грант, Свиридов соображал, стоит ли сейчас заводить этот разговор.

- Что-нибудь еще? - спросил Проректор после того, как отдал все необходимые распоряжения.

- Пожалуй, да, - выдохнул Свиридов.

Проректор сказал, что слушает. И Свиридов в очень аккуратных выражениях рассказал, что работая над отчетом, он читал, просматривал, анализировал опубликованные и задепонированные работы сотрудников института, и что самые ценные и смелые идеи содержатся в работах некой Серафимы Корицкой.

- Возможно, Вы ее не знаете, - деликатно предположил Свиридов. - Она не очень долго у нас задержалась и уволилась почти сразу после защиты диссертации.

Лицо Проректора напряглось, а взгляд похолодел.

- Что Вы хотите мне сказать? - прямо спросил он Свиридова с металлом в голосе. Надо заметить, что кампания против Симы была развернута не без одобрения и моральной поддержки Проректора - в то время его соперник, талантливый профессор и научный руководитель Симы, был еще жив.

- Я хочу сказать, что обоснование заявки на грант по мозгу написано абзацами из ее диссертации и нескольких публикаций...

- А откуда у Вас текст заявки, если Вы даже не исполнитель? - спросил Проректор.

- Так он же на корпоративном сайте института висит в свободном доступе, - ответил Свиридов.

- Что??? - испугался Проректор.

- Ну, без сметы там и еще кое-каких деталей, - успокоил его Свиридов. - Так вот, на мой взгляд, единственный человек, способный эту программу по мозгу потянуть, это - Корицкая.

- Только через мой труп, - объявил Проректор, возвращаясь к бумагам, то есть водрузив на нос очки.

Свиридов испугался, и, понимая, что топит свой только-только спущенный на большую воду парусник, все же сказал:

- Заявка и отчет написаны по материалам ее диссертации и пары публикаций. Работы в этом направлении в институте не ведутся, да и вести их некому, поскольку по этой теме у нас традиционно никто не работает. Через год будет еще один отчет, а потом еще и, в конечном счете, министерство попросит предъявить им мозг или что-то на него похожее, и тогда здесь будет много трупов - я фигурально выражаюсь, конечно.

Проректор покраснел, так как у него стало повышаться давление. Каким бы самодуром он не казался подчиненным и сослуживцам, идиотом он не был и прекрасно понимал, что Свиридов прав. Конечно, все могло повернуться и в другую сторону - то есть эта бодяга с нанотехнологиями и мозгом закончится, как всегда, ничем: деньги будут истрачены, отчеты написаны (не будут же они там, в самом деле, каждый раз собирать авторитетные комиссии для того, чтобы проверить, что в этих отчетах понаписано), возможно, даже построится отдельный центр, куда будет назначено свое начальство - вот пусть у него потом и болит голова про этот самый мозг, а в институте останутся о нем лишь приятные воспоминания, то есть о премиях и доплатах за него выплаченных. Но кто его знает, центр может строится долго, а в министерстве через годик-другой опять сменится власть, и начнется новое перетягивание денег на нанопроекты, и тогда, прав Свиридов, будет много трупов. Спрашивается - как быть?

- А где она сейчас? - нейтральным, как ему показалось тоном, спросил Проректор.

У Свиридова появилась надежда вывести-таки свой парусник в большие воды без потерь.

- Да так, подрабатывает помаленьку, - уклончиво ответил он.

Проректор постукивал пальцами по столу, думая и прикидывая. "Ковать надо, пока горячо," - сказал себе Свиридов.

- Я могу взять ее пока к себе на тему, - осторожно предложил он. - У меня денег немного, но на одного сотрудника хватит, а потом посмотрим.

- Хорошо, - согласился Проректор. - Оформляйте.

Свиридов вздохнул с облегчением, поблагодарил Проректора за потраченное на разговор время и за содействие, обещал держать в курсе и снова боднул дверь, но уже внешнюю. Добежав до корпуса, он нашел на стоянке свои старые "Жигули" и поехал в сторону Никольского рынка, где, бывая с женой, частенько видел торговавшую книгами Серафиму Корицкую.

У профессора Сваева, пережидавшего непростые времена в кардиоцентре, куда его пристроил родственник, была дочь Ляля. Она вела, что называется, богемный образ жизни, то есть была знакома, а, порой, и дружна с художниками, артистами и музыкантами, посещала всякие спектакли, выставки и вечеринки, все время чем-нибудь и кем-нибудь была увлечена и при этом еще умудрялась неплохо зарабатывать как дизайнер. Время от времени она увлекалась молодыми и не очень людьми, причем все они так или иначе принадлежали миру искусства. На сей раз она связалась с Борькой. Борька позиционировал себя как нигилист, вечерами подрабатывал игрой на гитаре в ресторанах, иногда играл в рокгруппе под названием "Свинец". Правда, последнее время Борька, несмотря на свой нигилизм, побрил голову наголо и был замечен в медитации, хотя, происходило все на вечеринке у одного из местных художников на даче, где вино и водка лились рекой, и не было совершенно ясно, то ли Борька медитировал, то ли был пьян в зюзю. Ляля находила Борьку интересным собеседником, и ей нравилось его бренчание на гитаре. Она даже стала брать у него уроки музыки, потом молодые люди подружились, а потом Ляля переехала на время в Борькину квартиру, которую ему освободила бабушка, перебравшаяся на старости лет к сыну с невесткой. Сваев Борьку терпеть не мог, но также не мог он сладить с дочерью, поэтому ему оставалось только ждать, когда это ее увлечение пройдет, чтобы начаться новому. Отца Ляля любила и, даже зная, что его пребывание в кардиоцентре носит лишь профилактический характер, навещала его каждый день. Иногда за ней цеплялся и Борька, но внутрь, разумеется, не заходил, а ждал на скамеечке. Однажды на скамейке у черного входа в кардио комплекс, где он обычно дожидался Лялю, Борька увидел молодого человека в дешевых джинсах, клетчатой рубашке и странных сандалиях на ногах. Борька почти обрадовался, увидев незнакомца на скамейке - у него было настроение поговорить, а этого пентюха вполне можно было разболтать, а потом рассказывать байки про народ в компании местной богемы.

- Привет, - бросил Борька Семену и уселся рядом.

- Привет, - улыбнулся ему в ответ Семен.

- Как дела? - спросил Борька.

- Хорошо, - сказал Семен.

Разговор не клеился. Борька достал сигарету, предложил и Семену, но тот отказался. Закурив, Борька снова спросил:

- Как жизнь?

- Хорошо, - ответил Семен и снова улыбнулся.

- И что хорошего? - поинтересовался Борька.

- Все хорошо, - не уточнил Семен.

- А-а, - понимающе кивнул Борька.

Они помолчали.

- Ты здесь работаешь? - спросил Семен, кивнув на здание кардтоцентра.

- Нет, - покачал Семен головой.

- А где?

- Я не работаю, - ответил Семен.

- Безработный что-ли?

- Нет, я просто не работаю.

- Инвалид? - Борька оглядел Семена с ног до головы, но не заметил никаких признаков инвалидности.

- Нет.

- А-а, - снова протянул Борька. - Я вот тоже постоянно нигде не работаю. Чего зря спину гнуть на лордов? Я - музыкант, то есть, свободный художник.

- Очень приятно, - Семен слегка склонил голову. - И что Вы рисуете?

Семен за двадцать лет забыл, что означает выражение "свободный художник", а может и не знал никогда.

- Я не рисую, - рассмеялся Борька (хохма из жизни уже была готова). - Я играю, музицирую, извлекаю волшебные звуки из куска пластика и металла.

- Это здорово, - похвалил Семен. - Вы сами музыку пишите?

- Давай уж на "ты", что ли, - предложил Борька, чтобы не говорить, что музыки он сам не сочиняет, а хотелось бы.

- Давай, - согласился Семен.

- Ну, так чем ты время занимаешь? - спросил Борька.

- Живу, - Семено пожал плечами.

- Это я вижу, что ты жив еще, а чем зарабатываешь? - хохотнул Борька.

- Я не зарабатываю, - ответил Семен.

- Не работаешь и не зарабатываешь? Учишься, наверное, - догадался Борька и щелчком отправил окурок в кусты.

- Да, наверное, - согласился Семен.

- Где? - продолжал допрашивать Борька.

- Везде, - ответил Семен.

- Ты че такой загадочный? - спросил Борька.

- Я не загадочный вовсе, я просто отвечаю на вопросы, - пояснил Семен.

Борька хмыкнул - собеседник был прав.

- Меня Борисом зовут, - он протянул руку.

- Семен, - отвечал Семен и пожал руку.

- У тебя здесь кто-то лежит? - снова спросил Борька, кивая на центр.

- Нет, я просто так сижу, - покачал головой Семен.

Семен и вправду сидел на скамейке, грелся на утреннем солнце безо всякой цели, то есть у него была причина, но цели как таковой не было. Дело в том, что у Зои Вячеславовны был в самом разгаре роман с Владимиром Петровичем, как уже упоминалось, отставным военным. После того, как Зоя Вячеславовна пригласила Владимира Петровича починить балконную дверь и накормила его сытным обедом с домашними пирогами, борщом и котлетами, Владимир Петрович, в благодарность напросился еще починить проводку в гараже, потом что-то еще и, в конце концов, стал довольно частым гостем в квартире Зои Вячеславовны. Семена Владимир Петрович недолюбливал и не уважал как элемент безработный и в армии не служивший, о чем он и не преминул сообщить Зое Вячеславовне, когда они возвращались из похода в кино. Накануне Зоя Вячеславовна попросила сына переночевать у ее давней подруги Светы под предлогом, что Света уезжала на дачу, а кто-то непременно должен был остаться присмотреть, накормить и выгулять ее болонку Тоню, которая только-только ощенилась. Идея была, разумеется, абсурдной, поскольку Тоня и так-то нравом отличалась сварливым, а, заведя детишек, совсем озверела и саму Свету еле терпела, время от времени ворча на нее из угла дивана - ее любимого места. У Светы действительно была проблема. Раньше она брала Тоню на дачу на все выходные, а тащить с собой еще и щенков не было никакой возможности, ехать же на день смысла особого не было - слишком уж далеко была Светина дача. Однако, ко всеобщему удивлению и радости, Тоня встретила Семена приветливо, даже облизала ему руку и разрешила погладить щенков, чего ни разу не позволила хозяйке. У Зои Вячеславовны камень с души свалился. Дело в том, что она уже давненько подумывала, как бы найти предлог, чтобы удалить Семена хотя бы на один вечер. Правда, иногда он сам приходил поздно, один раз даже появился лишь под утро, но все это было так непредвиденно, а прямо попросить сына придти попозже или совсем не придти Зоя Вячеславовна стеснялась, да и не могла она просто так оставить Сему на ночь на улице, тем более, что каждый вечер дома ее ждал накрытый стол со всякими яствами. Даже, если Семена к ужину не было, стол все равно был накрыт, а в маленькой вазочке стояла неизменная ветка цветущей вишни. Зоя Вячеславовна поведала о своей проблеме Свете, та, со свойственной ей энергией решать чужие проблемы, кинулась организовывать ночлег для Семена, но ничего не нашла, и остался лишь вариант с Тоней. В общем, Семен был пристроен на две ночи в квартире Светы, а Зоя Вячеславовна после субботнего похода в кино с Владимиром Петровичем пригласила последнего подняться к ней на чашку кофе. Войдя в квартиру и включив свет, Зоя Вячеславовна обнаружила на столе ужин - в глиняном горшочке было какое-то ароматное варево, на большой тарелке лежала гора лепешек, а в квадратной миске - сладкий рисовый десерт.

- О, я смотрю все готово к приему гостей, - потер руки Владимир Петрович.

Зоя Вячеславовна была смущена. Она не хотела, чтобы ее приглашение на чашку кофе выглядело как заранее продуманная акция, но накрытый стол прямо говорил о намерениях хозяйки.

- Это Сема, - пояснила она Владимиру Петровичу. - Он мне каждый вечер ужин готовит, кроме воскресенья.

То была правда, в воскресенье, единственный по настоящему выходной день, Зоя Вячеславовна готовила любимые Семой пирожки, блинчики или еще какие-нибудь любимые с детства блюда.

- Да? - удивился Владимир Петрович. - Похвально, похвально.

Ужин действительно был горячим, да и накрыт он был только на одного, поэтому все подозрения с Зои Вячеславовны были сняты. Разрешив эту деликатную проблему, она пригласила гостя разделить с ней трапезу, тот тут же согласился и немедленно сел за стол. Они поужинали, попили кофе, потом Зоя Вячеславовна достала почему-то из холодильника бутылку красного вина, которую припасла специально для такого случая. Они сидели в ее уютной зале, пили вино, смотрели телевизор и немного разговаривали. Зоя Вячеславовна была счастлива, смотрела на Владимира Петровича влюбленными глазами и потихоньку строила планы на их долгую счастливую совместную жизнь. Вот только что делать с Семеном? Но решение этого вопроса она отложила на время. Зная способности Семена, Зоя Вячеславовна была уверена в том, что выход может быть найден, надо просто подыскать подходящие слова и поговорить с сыном, но это позже...

На следующее утро Владимир Петрович завел разговор о Семене.

- Он так нигде и не работает? - спросил он.

Зоя Вячеславовна, хлопотавшая с блинами, пожала плечами.

- Вроде устроился репетитором к какому-то богачу, но не знаю. Он особо не рассказывает.

- Так нельзя, Зоя, - сказал Владимир Петрович, вставая из-за стола. - Мужик он или не мужик? Знаешь, надо его в армию отправить, там образумится, подкачается и заматереет.

Владимир Петрович, надо отдать ему должное, рассуждал здраво. Ему нравилась Зоя Вячеславовна и потому, что она была женщиной, что называется, материально обеспеченной и независимой, и потому, что, несмотря на возраст, следила за собой, хорошо выглядела и вообще вела современный образ жизни. Логика подсказывала отставному холостяку, что надо бросать якорь в этой обустроенной гавани, но сложность заключалась в том, что в той же гавани обитал великовозрастный сынок симпатичной хозяйки. Зная, что женщины, да еще влюбленные, способны на многие безрассудства, Владимир Петрович, которому порядком надоело быть приживалом у своего собственного сына, начал действовать, а именно, попробовал убедить подругу вытолкнуть сына Семена во взрослую жизнь, а, заодно, и с жилплощади.

- Смотри, сейчас время такое, что надо кулаки иметь и характер, а характер, уж поверь мне, Зоинька, только в армии можно выработать.

Владимир Петрович обнял Зою Вячеславовну за плечи и продолжил:

- А потом, если понравится, то можно и в Академию пойти поучиться, стать кадровым офицером. Чем не профессия для мужика?

- Что-то ты своего сына кадровым военным не сделал, - парировала Зоя Вячеславовна, умалчивая о том, что сын ее уже перешагнул сорокалетний рубеж и о карьере офицера ему думать поздновато да и не к чему.

- Ну, Зоя, мой сын сам себе дорогу пробил, как видишь. И магазин у него, и квартира большая, так что мой сын в полном порядке. Нам надо о твоем думать.

Это "нам" приятно удивило Зою Вячеславовну. Неожиданно появился кто-то в ее одинокой жизни, кто готов взять на себя часть проблем и заботится, как видно, не только о ней, но и о сыне ее.

- Что молчишь, Зоя? - не отступал Владимир Петрович. - Давай я со здешним военкомом потолкую...

- Не надо, Володя, - улыбнулась Зоя Вячеславовна, обильно смазывая блины сливочным маслом. - Он сам разберется.

- Да где он разберется! - сказал Владимир Петрович, возвращаясь к столу. - Ладно, давай позавтракаем, а потом еще поговорим.

Он дождался, когда Зоя Вячеславовна накрыла на стол, разлила по чашкам сладкое какао и приступил к еде. Покончив с блинами и выпив две чашки какао, Владимир Петрович похвалил мастерство хозяйки и сказал, что соскучился по добротной домашней пище.

- А что же невестка? - спросила Зоя Вячеславовна.

- Да, - махнул рукой Владимир Петрович. - У них все не по-русски. То диеты, то какие-то овощи странные. Знаешь, капуста у них - обхохочешься, величиной с орех.

- Так это брюссельская, - рассмеялась Зоя Вячеславовна.

- Ну да, - согласился Владимир Петрович и стал дальше рассказывать про причуды невестки. Потом они пошли гулять в городской сад, ели мороженное, прокатились на каруселях, сходили в передвижной зоопарк, в общем, хорошо провели время вместе. О Семене Владимир Петрович решил поговорить позже, за ужином, например. Он почему-то был уверен, что Зоя Вячеславовна непременно пригласит его к себе на ужин и не ошибся. Часов в пять, Зоя Вячеславовна, взглянув на часики, ахнула, заметила как быстро пролетело время и спросила, не голоден ли Владимир Петрович. Тот сказал, что он всегда голоден, и тогда она пригласила его на ужин.

- Только у меня пока толком ничего не готово, но если ты посидишь с часок, я все сделаю.

Владимир Петрович отвечал, что настоящий мужик всегда найдет себе дело в доме, и они на маршрутке поехали к дому Зои Вячеславовны, причем, Владимир Петрович заплатил за проезд.

Пока Зоя Вячеславовна готовила ужин, Владимир Петрович ходил по квартире с молотком и пассатижами, вбивая какие-то невидимые гвозди и что-то выковыривая из плинтусов.

- Инструмент у тебя, Зоя, ни к черту, - заявил он, наконец, и строго спросил:

- Сын-то по дому что-нибудь делает?

- Да, конечно, - рассеянно ответила Зоя Вячеславовна, ставя поджаренные котлеты в духовку.

- Что-то не заметно, - констатировал Владимир Петрович.

- Знаешь, - начала было Зоя Вячеславовна рассказывать про Семена, но осеклась - уж слишком необычным был у нее сын со всеми его способностями.

- Что знаю? - спросил Владимир Петрович, складывая молоток и пассатижи в ящичек в прихожей.

- Минут пятнадцать еще подождать надо, - сообщила Зоя Вячеславовна и начала накрывать на стол.

- Так, Зоя, сходить мне к военкому насчет пацана? - спросил Владимир Петрович.

- Нет, спасибо, Володя, - ответила Зоя Вячеславовна.

- Нет, так нет, - разочарованно вздохнул Владимир Петрович. - Наше дело, как говорится, предложить, ваше дело - отказаться.

- Да ты не понял, Володя, - сказала Зоя Вячеславовна, почувствовав разочарование в голосе друга и решив, что он обиделся на то, что она отвергает его бескорыстную помощь. - Семен - особый мальчик...

- И что в нем особенного? - спросил друг Володя.

- Все, - вздохнула Зоя Вячеславовна.

- Это все мамашкины нюни, - резюмировал Владимир Петрович. - Мужик должен быть мужиком, а не прятаться под мамкиной юбкой. Он должен уметь и обеспечить себя, и обслужить. Как в народе говорится - построить дом, посадить дерево и вырастить сына. Ну, деревья мы все в школе сажали, значит, остаются дом и сын.

Зоя Вячеславовна спросила, не хочет ли Владимир Петрович водочки с воскресным обедом, на что он с удовольствием кивнул и продолжил рассуждения об обязанностях мужчины в обществе.

- Мужик должен себя и деньгами, и жильем достойным обеспечить, чтобы не стыдно было и жену в дом привести.

Зоя Вячеславовна про себя отметила, что у самого Владимира Петровича жилья-то как раз и не водилось, но, тут же пристыдила себя, вспомнив, что он - военный, и жилье, как он говорил, у него было, но при расформировании части его толком и продать-то не смогли. Кому нужна квартира в бывшем военном поселке, откуда уходит вся часть?

- Беда страны в том, - продолжал меж тем отставной военный. - Что молодежь инфантильна и безынициативна. Смотри, мы в свое время и работали, и на рабфаке учились, и мечтали о светлом будущем! А у них что? Внук у меня, уже четырнадцать скоро, а разве он готов к жизни? Целыми днями сидит за компьютером в какие-то стрелялки играет. И было бы все понятно, ну, там наши, например, и американцы или немцы, а то ведь все чудовища и страшилища какие-то. И сидит, понимаешь, пуляет по этим уродам. И оружие...

Зоя Вячеславовна поставила на стол запотевший графин из холодильника, Владимир Петрович налил себе стопочку и выпил.

- Хорошая водка, - похвалил он. - Холодная. Тебе налить?

Зоя Вячеславовна отказалась и налила гостю густого борща.

- Так вот, - продолжил он, размешивая в тарелке сметану. - И оружие-то у них какое-то непонятное. Были бы, скажем, наши калашниковы, пистолеты, там "Грач" или "Гюрза", гранатометы, так нет, все какая-то дребедень. И чему, спрашивается, молодежь на этих играх учится?

Зоя Вячеславовна пожала плечами и попробовала переменить тему, заговорив о гастролях столичного театра, куда она уже заказала два билета через профком, но Владимир Петрович разошелся не на шутку.

- Ты, Зоя, не понимаешь! Это ведь будущее нашей страны, нашей с тобой, Зоя, родины! Вот твой Семен, только ты не обижайся, Зоя, вот что он для страны сделал?

Зоя Вячеславовна, которой этот разговор совершенно не нравился, не знала, что ответить и снова пожала плечами:

- А что ему надо было сделать?

- Как что? - возмутился Владимир Петрович, выпив еще одну стопку водки. - В армию сходить, выучиться и начать работать на благо страны. Сколько ему? Лет двадцать пять?

Зоя Вячеславовна, на секунду забыв, что возраст сына лишний раз укажет на ее собственный, ответила:

- Нет, ему сорок два.

- Что? - не поверил Владимир Петрович. - Не может быть.

И рассмеялся. Зоя Вячеславовна тоже рассмеялась.

- Он с шестьдесят седьмого года, - добавила она.

- Он что, старше моего Виталика?

- А Виталик с какого года? - спросила Зоя Вячеславовна.

- С семидесятого, - ответил Владимир Петрович и потребовал свидетельство о рождении Семена. Зоя Вячеславовна достала из стенки папку, где хранила неденежные документы и показала ему свидетельство.

- Так у тебя что, сыну сорок лет, а он все под мамкиной юбкой? - покачал головой Владимир Петрович. Дело сильно осложнялось. Сорокалетнего соперника в армию не сбагрить, а больше идей у отставного полковника не было.

- Он недавно только приехал, - тихо ответила Зоя Вячеславовна. - Его не было двадцать лет.

Глаза ее почему-то наполнились слезами.

- А где он был? - не замечая настроения подруги спросил Владимир Петрович.

- Далеко, - ответила Зоя Вячеславовна и стала рассказывать какую-то смешную историю про свою знакомую, которая устроилась на работу, но, не получив первой зарплаты, пошла разбираться в бухгалтерию и выяснила, что она, Александра Яковлевна Гуревич, была зачислена как Александр Яковлевич Гуревич.

- Представляешь, - смеялась Зоя Вячеславовна. - Ей потом пришлось заново переоформляться - они все бумаги на нее как на мужчину оформили.

Владимир Петрович решил больше пока про Семена не говорить, а обмозговать положение. Уж больно ему нравилась Зоя Вячеславовна, ее вкусная стряпня и милая жилплощадь в хорошем районе. Со своей стороны, Владимир Петрович мог предложить неплохую, по его понятиям, пенсию плюс небольшой приработок в магазине сына, старенький, но в хорошем состоянии фольцваген, которым он пользовался в исключительных случаях, и мужские руки в доме.

На следующие выходные Семен снова был отправлен сглаживать одиночество Тони со щенками, а Владимир Петрович после субботнего похода в кинотеатр заглянул к Зое Вячеславовне на чашку кофе.

- Как Семен? - спросил он, расправляясь с котлетой.

- Хорошо.

Зоя Вячеславовна, надо отдать ей должное, и так уже почти три недели хранила тайну сына от друга и любовника. Не раз ее так и подмывало рассказать ему про то, какой необычный у нее сын, но, поскольку сын был слишком уж необычен с этими его способностями, то она побаивалась, что друг поднимет ее на смех, а то еще, что много хуже, сочтет за сумасшедшую. После ужина Зоя Вячеславовна достала бутылку красного вина, и пожилые любовники переместились в кресла, чтобы неспешно провести вечер, за разговором и телевизором.

- Что Семен-то? - снова спросил Владимир Петрович. - Нашел работу?

- А зачем ему работа? - легкомысленно ответила Зоя Вячеславовна, чуть опьянев.

- Ну, Зоя, дело, конечно, не мое, - строго сказал Владимир Петрович. - Но ты что, его до самой пенсии тащить будешь?

- Так я уже на пенсии, - кокетливо рассмеялась Зоя Вячеславовна.

- Да я не про твою, я про его пенсию говорю.

- Знаешь, - таинственным голосом сказала Зоя Вячеславовна. - Он такое умеет, что больше никто не умеет.

И достаточно сбивчиво рассказала о том, что Семен может ниоткуда взять и накрыть стол, например, или кровать.

- Кровать-то в спальне он мне наколдовал!

И она рассказала, как Сема там что-то напутал, и из кровати торчали ветки с орехами.

- Умора, - смеялась она. - Представляешь, богатая такая кровать, а из спинки ветки торчат с листьями и орехами.

Владимир Петрович смотрел на пьяную, по его мнению, женщину, которая мелет отчаянную чушь, и думал, что нелегко ему будет соперничать с этим Семеном.

"А, может условие ей поставить - либо я, либо Семен?" - думал он, не очень внимательно слушая нелепые рассказы Зои Вячеславовны.

Вдруг на столе, где они некоторое время назад ужинали, появилось блюдо с лепешками, довольно большая миска с чем-то горячим и ароматным, несколько маленьких тарелочек с закусками и неизменная ветка вишни в прозрачной вазочке. Владимир Петрович, поскольку сидел спиной к столу, появления продуктов не заметил, зато Зоя Вячеславовна издала победный клич и сказала:

- Вот, пожалуйста! Кушать подано.

Владимир Петрович инстинктивно обернулся, увидел накрытый стол и, разумеется, не поверил своим глазам. "Черти что, - подумал он. - Неужто меня так с водки развезло?" Между тем, Зоя Вячеславовна встала, подошла к столу и понюхала ветку вишни.

- Голодный еще? - спросил она Владимира Петровича, который пытался понять, пьян он или ему все это снится.

- Я забыла, как это блюдо называется, - продолжала говорить Зоя Вячеславовна, довольная тем, что ее рассказу про Семины способности так скоро появилось доказательство, да еще такое аппетитное.

Владимир Петрович встал, подошел к столу, потрогал лепешку, отломил кусок, окунул в одну из тарелочек и положил в рот. Язык стало пощипывать от какой-то приправы. "Нет, не сон," - решил отставной полковник и зачерпнул ложкой из миски. Варево было вкусным, но горячим и он слегка обжог себе рот. "Точно не сон," - окончательно убедился Владимир Петрович. Тогда что? Зоя Вячеславовна не вставала, никуда не уходила и вообще все время сидела напротив него. Для того, чтобы не только все это приготовить, но и на стол накрыть, нужно время, хотя бы минут десять, а она, он мог поклясться, ни разу не вставала с кресла. Да, и если бы встала, то мебель была расставлена таким образом, что ей пришлось бы перешагивать через его, Владимира Петровича, колени, а уж этот момент он бы не пропустил. Неужели... Владимир Петрович извинился, пошел в ванную комнату, умылся ледяной водой и растер лицо полотенцем, от которого приятно пахло духами. Вешая полотенце на крючок, он заметил, что на стеклянной полочке рядом с зеркальцем появился пузатый глиняный горшочек с небольшими яркими цветочками, которого, он мог еще раз поклясться, там не было до того, как он начал умываться. Владимир Петрович крякнул, потряс головой, снова умылся, вытерся тем же полотенцем, но горшочек не исчез. Даже не посмотрев на себя в зеркало и не пригладив волосы, он вышел в залу. На столе, по-прежнему, стояли миска и тарелки.

- Так ты будешь еще есть? - спросила Зоя Вячеславовна. - Или убрать можно?

Владимир Петрович что-то пробурчал, покачал головой и сел в кресло, напротив телевизора. Отставные мозги военного работали на полную мощность. То, что он увидел не могло быть на самом деле, но... оно было.

- Там, в ванной, - чуть осипшим от волнения и потрясения голосом произнес он.

- Что в ванной? - спросила Зоя Вячеславовна.

- Там у тебя что за цветы в горшке?

- Какие цветы? - удивилась Зоя Вячеславовна. - Там с утра еще вишня стояла.

И она пошла в ванную, увидела цветы и довольно рассмеялась.

- Это все Сема мне сюрпризы делает. Я даже не знаю, что это за цветы. Никогда таких не видела, а пахнут-то как. Понюхай, Володя, - и она сунула совсем обалдевшему полковнику в отставке цветы под нос. Он грубовато оттолкнул ее руку, взглянул из-под насупившихся бровей и спросил строго:

- Откуда цветы, Зоя?

- Я же говорю тебе, что это Сема. Он там чему-то такому научился, что умеет, ну, по-нашему, как колдовать. Он мне объяснял все, но как-то мудрено. Не поняла я, Володюшка.

Зоя Вячеславовна поставила цветы на столик, села на подлокотник кресла и попробовала обнять растерянного гостя. Тот отстранился и продолжал соображать. Хоть и не был Владимир Петрович сам на полях сражений, но в ситуациях за свою долгую службу побывал в разных, и, как человек военный, обязан был реагировать адекватно и быстро. Из того, что он увидел и узнал за последние полчаса, выходило, что невозможное возможно, и что возможно оно, благодаря сыну его... Он не решился, даже про себя, назвать Зою Вячеславовну своей возлюбленной или просто подругой. После осознания того, что ее сынок может проделывать такие штуки, что аж дух захватывает, Владимир Петрович квалифицировал этот феномен как дело государственное. И он, пусть и отставной, но человек служивый и патриот, должен отреагировать и сигнализировать. "Уйти или остаться?" - решал он непростой для себя вопрос. В конце концов, покидать место действия он посчитал неразумным и заявил Зое Вячеславовне, что пора ложиться спать.

- Так рано ж еще, - удивилась та. - Вон, сейчас вторая серия начнется.

- Нет, Зоя, завтра рано вставать, - возразил Владимир Петрович голосом, возражать которому подчиненные его никогда не решались. Но Зоя Вячеславовна была человеком гражданским, с уставами не знакомым, поэтому кивнула в сторону спальни и сказала:

- Хорошо, ты иди, а я еще телевизор посмотрю.

"Ладно, - решил Владимир Петрович. Это даже к лучшему - я все обмозгую пока." Он пошел в спальню, стянул брюки и рубашку, залез под одеяло и снова стал думать. Вспомнив о том, что Зоя говорила про кровать, Владимир Петрович зажег свет и стал искать на фрамуге кровати или матрасе клеймо фирмы-изготовителя. Дело было нелегким, поскольку ему пришлось снять простыни, справиться с матрасом и на карачках ползать вокруг рамы, тщетно пытаясь найти хоть какой-нибудь опознавательный знак изготовителя. Ничего. Он, как мог, собрал кровать и натянул простыни. Еще минут через десять созрело единственное верное решение - изложить все на бумаге. Ведь для того, чтобы сигнализировать о случившемся в органы надо обязательно иметь бумагу, иначе все будет выглядеть несолидно, да и все равно заставят написать. Уж что-что, а порядок Владимир Петрович знал.

- Зоя, у тебя бумага есть? - спросил он, выходя из спальни в майке и семейных трусах в цветочек. Забавно, но рисунок на трусах Владимира Петровича сильно был похож на темно фиолетовые цветы в горшочке. Зоя Вячеславовна тоже заметила сходство и всплеснула руками.

- Смотри, Володя, у тебя цветы точь-в точь как настоящие.

У Владимира Петровича чуть не вырвалось неприличное слово, а то и два, но он сдержался и еще раз попросил бумаги.

- Тебе зачем? - спросила Зоя Вячеславовна, и, сообразив, что к чему, достала откуда-то из-за дивана рулон туалетной бумаги и пошла в ванную.

- Так тут много еще, - сообщила она и вернулась в залу с целым рулоном.

- Да мне не для этого, - смутился Владимир Петрович. - Мне, понимаешь, написать надо.

- Что написать? - удивилась Зоя Вячеславовна. - Так ночь ведь...

Но влюбленная женщина или женщина, думающая, что она влюблена, не очень наблюдательна, зато весьма изобретательна; и Зоя Вячеславовна изобрела для себя, что Владимир Петрович, конечно же, поэт и ночами пишет стихи, непременно о любви и непременно посвященные ей. Порывшись в стенке, она нашла толстую тетрадь, в которую заносила некоторые расходы и доходы, выдернула оттуда несколько листов и протянула своему менестрелю.

- Хватит?

- И ручку, - попросил Владимир Петрович.

Получив, так сказать, перо и бумагу, Владимир Петрович на секунду задумался и потом решительно протопал в ванную, закрылся там, сел на унитаз, положил бумагу на стиральную машину и принялся за работу. Надо сказать, что, поскольку было лето, то отопление в доме давно уже было выключено, а совсем недавно отключили еще и горячую воду, поэтому в ванной комнате было довольно прохладно. Минут через двадцать Владимир Петрович еще ничего не написал, кроме первой строчки "Будучи полковником в отставке имею сообщить", но сильно замерз. Оглядевшись, он заметил махровый халат Зои Вячеславовны и, не долго думая, его надел. Еще минут через десять у него стали подмерзать босые ноги, а еще через минуту в дверь осторожно постучала Зоя Вячеславовна:

- Володя, открой, пожалуйста. Мне нужно.

Владимир Петрович открыл дверь как был, в зеленом халате, и освободил помещение, забрав с собой листы и ручку.

"Наверное, плохо рифмуется,"- решила Зоя Вячеславовна. Выйдя из ванной, она увидела, что ее друг перебрался творить на диван - там теплее. Вздохнув, она прошла в спальню, легла и тут же уснула - счастливая и довольная.

Владимир Петрович бился над своим донесением всю ночь. Только под утро, исписав все выданные ему листы, и позаимствовав из той же тетради еще несколько, он набросал черновик и, измотанный впечатлениями и бессонной ночью, заснул прямо на диване в зеленом махровом халате. На полу около дивана валялись скомканные, наполовину исписанные листы в клеточку, а в кармане халата хранился с таким трудом составленный черновик донесения (орфография и пунктуация оставлены без изменения):

В Федеральную Службу Безопастности

от полковника в отставке

Владимира Петровича Бобыкина

Записка.

Довожу до Вашего сведения, что Семен Востриков, сын гражданки Востриковой Зои Вячеславовны, проживающей по адресу (дальше следовали адрес и телефон) демонстрирует странные способности, которые представляют важный государственный интерес настолько они необычны. В свое отсутствие Семен Востриков может сервировать обед на столе, состоящий из горячих блюд и лепешек, а также образовывать цветы в горшочке в ванной комнате, чему я непосредственно был очевидцем и свидетелем. Гражданка Вострикова рассказывала мне, что сын еще сделал ей кровать, которая сначала была с ветками орехового дерева.

Как бывший военный и кадровый офицер Российской армии, я заявляю, что такие способности можно и нужно легко поставить на службу отечественной армии, что позволит значительно сократить расходы на питание солдат и офицеров и будет приносить значительную ежегодн ую прибыл ь .

Готов подтвердить свои показания лично и под присягой.

В.П. Бобыкин (размашистая подпись)

На следующее утро Зоя Вячеславовна проснулась рано и, не обнаружив Владимира Петровича рядом, обеспокоенная, вышла в залу. Ее менестрель спал на диване. Халат распахнулся, из-под него выглядывали фиолетовые цветочки. Зоя Вячеславовна вернулась в спальню, вытащила из крохотного чуланчика плед и пошла накрывать своего мужчину. Заметив на полу скомканные черновики, она с замиранием сердца взяла одну бумажку в руки, разгладила ее и стала читать.

- Ах ты сволочь! - завизжала она во весь голос, прочитав еще пару черновиков. - Ах ты подлюга такая! Шпион выискался, доносчик чертов!

Глотая слезы, она хлестала бывшего друга пледом изо всех сил.

- Зоя, Зоя, ты что? - бормотал ничего не понимавший спросонья и с перепугу, Владимир Петрович.

- Выметайся сейчас же! - неистовствовала Зоя Вячеславовна. - И халат снимай, Иуда. Вот уж пригрела у себя на груди змею, так пригрела.

Она уже ревела в голос. Владимир Петрович, очухавшись, сообразил в чем дело, попытался было объяснить неразумной женщине, что это дело государственное, но, получив еще один удар пледом по лицу, не сильный, но обидный, восстал. Как мужчина и офицер, он не мог позволить какой-то там женщине глумиться над собой и рукоприкладствовать, и было принято решение дать отпор разгулявшейся бабенке. Если бы Владимир Петрович больше тридцати лет был не офицером, а, скажем, рядовым, то ему бы это, сомнений нет, удалось, но Владимир Петрович кресла занимал, руководящие и с физической подготовкой у него было не очень. Зоя же Вячеславовна, напротив, за собой следила, старалась каждый день ходить пешком хотя бы с работы, раза два в неделю делала приседания и какие-нибудь другие упражнения, чтобы, как она говорила подругам, было на кого рассчитывать в старости - на саму себя. Кроме того, она выступала, пожалуй, в той же весовой категории, что и противник, поэтому легко отразила атаку бывшего офицера, а теперь пенсионера в трусах, В.П. Бобыкина. Получив удар в грудь кулаком с перстнем, он пошатнулся, взмахнул руками, стараясь удержать равновесие, не удержал и рухнул на кофейный столик, который веса офицера не выдержал и сломался. Зоя Вячеславовна, не переживая по поводу поломанной мебели, ринулась в спальню, схватила брюки, рубашку и ботинки предателя и потопала с ними в прихожую.

- Вещи отдай, - потребовал Владимир Петрович, выкарабкиваясь из обломков. Его рука застряла между столешницей, вернее тем, что от нее осталось, и перекладиной. - Зоя, немедленно верни вещи!

Но Зоя Вячеславовна уже открыла входную дверь и выбросила барахло на лестницу, хорошенько размахнувшись. Владимир Петрович, наконец, высвободив покарябанную руку из обломков, побежал в прихожую, но был остановлен и вытряхнут из халата.

- Пошел вон, гнида! - услышал он на прощание, получил чувствительный пинок тренированной коленкой в зад и, вслед за одежей, очутился на лестнице.

Зоя Вячеславовна перевела дух и стала соображать. Было очевидно, что гад и предатель непременно побежит в этот самый комитет безопасности. Машинально она загружала стиральную машину, проверила карманы халата, обнаружила чистовик черновика, прочла его, бросила стиральную машину, на скорую руку оделась и выбежала из квартиры. "Что же я натворила, что же я наделала, дура," - причитала про себя Зоя Вячеславовна, спускаясь по лестнице. Во дворе дома никого не было, она сделала шагов тридцать, делая вид, что вышла подышать свежим воздухом, потом, сообразив, что подъезд из виду упускать нельзя, пристроилась на покосившемся ящике позади детской площадки. Зоя Вячеславовна боялась, что те, кому писал ее бывший друг, незамедлительно явятся и арестуют ее сына, у которого даже паспорта не было. "Как же я могла, как же я могла..." - причитала несчастная мать, зорко вглядываясь в каждого редкого прохожего.

Семен, все же разговорившийся с Борькой, почувствовал беспокойство матери и встал.

- Ты куда? - спросил Борька.

- Мне пора, - ответил Семен.

- Знаешь, с тобой интересно говорить, - сказал Борька тоже вставая. - Заходи ко мне в гости, я тут недалеко живу.

- Зайду, - пообещал Семен и пошел домой. Тоню гулять теперь только в обед, так что у него вполне было время справится о том, что там такое произошло с матерью.

- Сема, Сема, - услышал он громкий шепот откуда-то сзади и обернулся.

Зоя Вячеславовна, спотыкаясь о разбросанные кирпичи и коряги, кралась к нему, делая знак рукой подойти ближе.

- Идем сюда, - прошептала она, хватая сына за руку и увлекая его за собой в кусты.

- Да что произошло, мама? - все больше удивлялся Семен.

- Вот, Сем, читай, - Зоя Вячеславовна протянула сыну записку Бобыкина и тихо заплакала. Семен взял листок одной рукой, другой обнял мать, поцеловал ее в голову и попросил успокоиться. Прочитав текст два раза и, не сразу уловив его смысл, он перевернул лист, посмотрел, нет ли чего на обратной стороне и, наконец, рассмеялся.

- Мам, ты сама-то это читала?

- Конечно, - она с удивлением смотрела на сына.

- Нет, ты не читала. Давай я тебе в слух и с выражением прочитаю, - предложил Семен и прочитал. Когда он закончил, оба они в голос хохотали.

- Это же бред сивой кобылы какой-то, - давясь от смеха, сказала Зоя Вячеславовна. - Его же в сумасшедший дом сразу упекут, как прочитают!

- Нет, - вторил ей Семен. - Сразу не упекут. Сначала ему пропишут бром и ванны, а если он и после них будет настаивать, что "сын гражданки Востриковой в свое отсутствие накрывает стол", тогда точно упекут.

Вдоволь насмеявшись, мать и сын пошли домой, где Семен, к великой радости Зои Вячеславовны починил столик, то есть выдумал новый, гораздо лучше старого, и соорудил завтрак. Настроение у обоих было хорошее, они еще пару раз вслух перечитали письмо, а потом Зоя Вячеславовна занялась стиркой и мелкими домашними делами. Семену же пора было идти выгуливать и кормить Тоню.

Толстая Тоня, сделав круг около дома, потянула в подъезд. Семен, посмотрев на жирненькое тельце, потянул ее на второй, но Тоня норму знала и гнула свою линию. Семен сильнее натянул поводок, Тоня поняла, что ее хотят вынудить делать то, что ей не по нраву и плюхнулась на бок.

- Ну-ка вставай, лентяйка, - Семен нагнулся над собачкой и попробовал чуть приподнять ее за шкирку, но Тоня была опытным манипулятором и перевернулась на спину. Теперь она лежала, белая и пушистая болонка, распластавшись на спине и лапами кверху. Семен рассмеялся.

- Ах, ты так! - весело сказал он, взял Тоню подмышку и понес в парк. Тоня растерянно оглядывалась по сторонам - такого с ней никто никогда не проделывал. Света, хозяйка, на руках ее по улицам и дому, не носила - слишком тяжела была для нее Тоня, да и не позволила бы она так с собой обращаться. Однако Семену Тоня подчинялась безропотно, хоть и неохотно, и разрешила отнести себя в парк.

В парке они немного побродили по аллеям, потом сели на скамеечку отдохнуть. Тоня с трудом забралась к Семену на колени и стала наблюдать. Как раз в этот момент к парку подъехал внедорожник с затемненными стеклами. Из него вышла женщина с желтыми распущенными волосами в элегантном брючном костюме и в босоножках на высоких каблуках. Она подошла к задней двери машины, открыла ее, и на волю вырвался гигантский дог, по-моему, таких называют датскими. Дог, даже не поблагодарив хозяйку, рванул со всех ног в парк.

- Барон, - закричала женщина, не успевая ухватиться за поводок. Дог свое дело знал - он несся навстречу нестриженным газонам, кустарникам и котловану под новый дом, что строился сразу за парком.

- Барон, ко мне сейчас же!!! - заверещала хозяйка, наблюдая как пес скрылся в кустах. Раздался треск.

Захлопнув дверь, блондинка бросилась в погоню, но острые каблуки босоножек вязли в мягкой земле, трава оставляла мокрые зеленоватые следы на светлом костюме, привезенном откуда-то из Европы.

- Ах ты сволочь, - чуть не плача, обозвала Барона блондинка. - Ну, только вернись!

Но пес и не думал возвращаться, его вообще не было видно. Блондинка вернулась на тротуар, кое-как отодрала куски вязкой земли от каблуков, смахнула грязной рукой с костюма паутину, оставила там еще одно пятно и стала нервно ходить по асфальту, ожидая возвращения собаки. Щебетали птицы, иногда проезжали машины. Вдруг со стороны стройки раздался крик, потом послышались ругань и угрозы что-то необычное сделать с собакой и ее хозяином. Блондинка замерла. Семен подумал, что с нее хватит, и решил-таки вмешаться. Он закрыл глаза и мысленно позвал собаку. Минуты через три снова раздался хруст и треск в кустах и, наконец, показался сам Барон.

- Иди сюда, - со скрытой угрозой громко произнесла хозяйка, но дог даже ухом не повел в ее сторону, а прямиком, через заросли травы и прошлогоднего репейника, рванул к скамейке, где сидели Тоня и Семен.

- Привет, привет, - поздоровался Семен, уворачиваясь от слюнявой морды. Тоня зарычала, Барон сверху вниз взглянул на нее, сел и подал Семену массивную лапу, которой неуклюже заехал Тоне по морде. Та снова зарычала.

- Тоня, успокойся, - попросил ее Семен.

К этому моменту подоспела хозяйка пса. Она взяла волочившийся за Бароном узкий кожаный поводок, прикрепленный к строгому ошейнику и сказала:

- Извините.

- Ничего, ничего, - ответил Семен и взглянул на блондинку. Боже ж мой! Это была Катя, Катя Евтухова, теперь Слизь, его первая и долгая любовь.

Катя скользнула холодным взглядом по Семену, его дешевым джинсам, толстухе-болонке на коленях и, даже не улыбнувшись, потянула Барона к машине. Но, не тут-то было. Барон уходить не хотел, а ровняться силой с ним Катя не могла - пес был объективно ее сильнее.

- Пошли, Барон, - безуспешно тянула пса Катя, но тот, как бы желая показать, кто на самом деле принимает решения, лег на тротуар у самых ног Семена. Тоня снова заурчала - в конце концов, она была дама, хоть и собачья, и ей положено было ворчать.

- Вставай, скотина, - не выдержала Катя и слегка пнула пса в бок. Барон чуть оскалился в ее сторону, а Катя зацепила на брюки несколько репьев.

- Вставай, я сказала, - и она снова хорошенько дернула за поводок. Строгий ошейник впился в горло пса, но не настолько, чтобы заставить его встать.

- Ты же его душишь, Катя, - не выдержал Семен.

- Мы с тобой телят вместе не пасли, - тут же получил он в ответ. - Вставай, тварь!

Последнее относилось к Барону. Семен посмотрел на Катю и улыбнулся. Та безуспешно пыталась справиться с собакой. "Забавно, - подумал Семен. Я так мечтал, чтобы мы с ней вместе выгуливали собак... И вот, пожалуйста, свершилось. Только я не с собакой своей мечты, а с Тоней."

- Да вставай же ты, наконец, громила! - чуть не со слезами в голосе просила Катя.

- Давайте я его отведу, - предложил Семен.

Катя опешила. Если бы Семен ей нагрубил, даже посмеялся над ней, было бы ясно, что делать - возмущаться и грубить, а тут, после того как она его обрезала телятами, как-то непонятно было, что говорить.

- Мы знакомы? - спросила она, вглядываясь в лицо Семена.

- Когда-то были, - ответил Семен, вставая и забирая поводок из рук Кати.

- Это когда же? - удивилась та.

- В школе, - сказал Семен.

Барон тоже встал и послушно пошел рядом. Тоню Семен, на всякий случай, нес на руках.

- В школе? - удивилась Катя. - Вы меня с кем-то путаете. Я, может, с Вашими родителями в школе училась, но никак не с Вами.

- Я не путаю, Катя Евтухова из десятого "А" школы номер восемнадцать, выпуск тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года.

Она удивленно подняла брови.

- Семен? Востриков?

Семен кивнул.

- Ну ты даешь! Я не узнала тебя. Я тебя вообще за пацана приняла, думала клеится парнишка к взрослой тете. Ты хорошо сохранился!

- Спасибо, - улыбнулся Семен.

- Ты где? Как? - продолжала допрашивать его Катя. - Я ничего про тебя не слышала с окончания школы. Хотя мы, вроде, в институте где-то рядом учились. Боже, как давно это было!

Они подошли к машине, Катя открыла заднюю дверь, куда покорно нырнул Барон. Дверь захлопнулась.

- У тебя славная псинка, - похвалила Катя, глядя на Тоню. - Ладно, у меня эфир скоро, бежать надо. Рада, что встретила тебя. Правда, как это тебе удалось так сохраниться? Тут и пиллинги, и массажи, и китайские, и шведские, а годы свое берут. Ну все, пока.

Она села в машину.

- Еще увидимся, - равнодушно обнадежила его Катя. - Ты здесь гуляешь со своей Дусей?

- Она Тоня, - только и успел ответить Семен, но Катя уже включила мотор и дала задний ход. Из окна она весело махала ему ручкой, сзади раскатисто лаял Барон.

- Прощай, Катя, - сказал Семен.

Он знал, что больше они с Катей никогда не увидятся, так уж вышло. Он ни о чем не жалел, лишь на минуту закрыл глаза и поблагодарил кого-то за что-то.

А что же Владимир Петрович? Наскоро одевшись на лестнице, он обнаружил, что эта дура Зоя забыла выкинуть носки. Он хотел постучать и потребовать вернуть имущество, но потом решил время не тратить, да и шансы на то, что Зоя в таком состоянии отдаст носки, были невелики. А жаль, ведь специально для посещения Зоиной квартиры Владимир Петрович купил дорогие носки немецкого производства в магазине на проспекте Ленина. Решив, что проблему с носками он попробует отрегулировать позже, Владимир Петрович натянул ботинки на босые ступни и зашагал к остановке. В трамвае он вспомнил, что оставил черновик донесения в халате Зои и еще больше расстроился. Теперь надо было непременно ехать домой, то есть, к сыну не только за носками, но и заново составлять записку.

- Может, это и к лучшему, - пробормотал себе под нос Владимир Петрович. - У Витали хоть бумага путевая есть, а то что это за донесение на листочке в клеточку.

И Владимир Петрович поехал домой.

Ключи, наверное, выпали, когда Зоя швыряла его брюки. Хорошо еще, что гамонок был в застегнутом заднем кармане. Он позвонил, и дверь открыла невестка Елена в белом махровом халате, наверное, новом.

Владимир Петрович обычно был с невесткой строг, но сейчас ему было не до нее.

- Бумаги дай, - сказал он ей, усаживаясь за стол в столовой. В его комнате временно спали внуки, поскольку в детской делали косметический ремонт.

- Много? - поинтересовалась Елена. Владимира Петровича она терпела, но не уважала, поскольку военные в ее представлении были людьми дикими, недалекими и невежественными. Елена преподавала высшую математику.

- Давай листов десять, - попросил Владимир Петрович. - И ручку.

Елена принесла бумагу с ручкой и пошла на кухню пить кофе и что-то читать.

Владимир Петрович снова взялся за работу. С полчаса он силился вспомнить, что было написано в черновике, но встали дети, начали шуметь и он никак не мог сосредоточиться. Пришлось перебраться в кабинет, где обычно занималась Елена и дети делали уроки, но летом комната пустовала. Владимир Петрович прикрыл дверь и начал сочинять по новой. Через полтора часа был готов чистовик.

В Федеральную Службу Безопастности

от полковника в отставке

Владимира Петровича Бобыкина

Донесение.

Довожу до Вашего сведения, что Семен Востриков, сын гражданки Востриковой Зои Вячеславовны, проживающей по адресу (дальше следовали адрес и телефон) находясь на расстоянии (его не было дома) накрыл на стол продукты питания и ветку в стакане, чего я непосредственно не видел, хотя находился в комнате. Но когда я был в ванной, то самолично наблюдал неожиданное появление цветов в горшочке. Гражданка Вострикова пояснила, что таким образом сын за ней ухаживает и заботится даже если его нет дома. Он также ниоткуда сделал ей кровать без опознавательных знаков (я лично проверил раму и матрац, но клейма фирмы-изготовителя не обнаружил). Она также говорила, что сначала кровать была сделана с зелеными ветками орехового дерева, но потом Семен Востриков у нее на глазах кровать переделал.

Я, как бывший кадровый офицер и командующий части, считаю, что такие способности гражданина Семена Вострикова представляют особый государственный интерес и обязательно должны служить России, например при обеспечении питанием солдат и офицеров, что может значительно сократить расходы на бюджет.

Готов подтвердить свои показания лично и под присягой.

В.П. Бобыкин (размашистая подпись)

Закончив писать, Владимир Петрович еще раз перечитал текст записки. Ему показалось, что предыдущий вариант был более гладким, в смысле стиля, но последний - более информативым, так как Владимир Петрович не забыл указать про отсутствие каких бы то ни было знаков и клейм на кровати. Вздохнув, он решил принять душ, переодеться и попытаться связаться с органами по телефону, выяснить, есть ли там дежурный офицер. Собрав листки в кучу, он аккуратно сложил их на край стола, а сверху положил ручку.

Перед тем, как идти в душ, Владимир Петрович заглянул на кухню съесть бутерброд. Елена сидела за столом и читала. На столе были остатки завтрака, грязные тарелки и стаканы. Владимир Петрович сдержал раздражение по поводу беспорядка, отрезал себе кусок хлеба и колбасы, налил кофе, быстро и молча все это поглотил, демонстративно вымыл свою чашку и пошел в душ. Елена, осмотревшись, тоже заметила грязь, но убирать не стала, а пошла в кабинет - ей надо было проверить электронную почту. На столе она увидела исписанные листы бумаги и машинально пробежала глазами текст, потом она его уже внимательнее прочитала, покачала головой и пошла будить мужа, который все еще отсыпался после ночного бдения перед телевизором - шел очередной чемпионат по футболу.

- Виталик, - трясла мужа за плечо Елена. - Виталик, просыпайся.

- Что? Что случилось? - продрал глаза Виталик.

- Твой отец, похоже, рехнулся, - сообщила Елена. Ей было неприятно сообщать об этом мужу, но в доме, кроме них, были дети, с которыми Владимир Петрович иногда оставался.

- Что? С чего ты взяла? - Виталик сел на кровати и протер глаза.

- Читай, - Елена протянула ему исписанные листы.

Виталик прочитал записку отца два раза. Да, надо было что-то делать. Конечно, он не психиатр, но тут большим специалистом быть не надо.

- Где он? - спросил Виталик.

- В ванной.

- А когда пришел?

- Недавно, причем, без ключей. Я ему дверь открыла.

- Ничего не говорил?

- Ты же знаешь, он со мной не очень разговорчивый, - заметила Елена. - В общем, с этим надо что-то делать. В доме дети.

Она вышла из комнаты - звонил телефон.

- Ты либо Дон Жуан, либо Командос, - заметила Елена на пороге, намекая на тщетные старания свекра с его солдафонскими манерами закадрить многочисленных подружек и приятельниц своей матери.

Не успел Виталик толком одеться, как раздался дикий вопль отца.

- Где бумаги?

Потом был разговор сына с отцом, в котором молчаливым слушателем, несмотря на протесты Владимира Петровича и его уверения в государственной секретности дела, участвовала и Елена. Владимир Петрович, у которого волосы после душа стояли дыбом, а майку он от волнения надел задом наперед и шиворот навыворот, пытался убедить сына, что то, что он увидел в квартире Зои, требует принятия незамедлительных мер.

- Ты представляешь, - говорил он и глаза его горели от возбуждения. - Прямо из воздуха появились цветы в горшочке. И ужин. После того, как мы попили кофе.

Елена еще раз прочитала донесение свекра в органы, не выдержала и расхохоталась. Владимир Петрович взревел, покраснел и стал ругаться самыми последними словами. Елена, ни слова больше не говоря, приказала детям спускаться вниз, взяла сумку, ключи от машины и, сообщив Виталику что едет навестить мать, ушла.

Дальше рассказывать особо нечего. Виталик запер дверь, позвонил знакомому врачу, тот дал ему номер телефона частной экстренной наркологической службы, и Виталик позвонил туда. Ребята приехали быстро и всего-то за пять тысяч рублей накололи Владимира Петровича какими-то заграничными препаратами, от которых он сразу успокоился и заснул. Проснувшийся на следующее утро с головной болью Владимир Петрович был свезен сыном в платную клинику, где его полдня осматривали, обстукивали, обсвечивали и облучали. К счастью, Владимир Петрович умел хранить государственные тайны, поэтому о стратегически важных способностях Семена Вострикова никому из врачей не проговорился, а сын его, Виталик, письмо отца сохранил, но огласке решил пока не предавать. Получив вердикт, что отец "для его возраста" здоровье имеет приличное, и никаких психических отклонений у него не обнаружено, Виталик повез Владимира Петровича домой. В почтовом ящике было письмо из пенсионного фонда, в котором сообщалось, что при начислении пенсии полковнику в отставке В.П. Бобыкину была допущена ошибка, в результате которой в течение последних двух лет ему ежемесячно выплачивали на тысячу двести сорок два рубля больше денег, чем положено, и теперь будут вычитать. Владимир Петрович расстроился, обозлился и, в сердцах, порвал донесение, которое выпросил у сына.

- Ах вы так со мной, - приговаривал он, разрывая бумагу в мелкие клочки. - Так вот вам экономия бюджета. Не хотите по-хорошему, не надо.

Многие годы еще жил Владимир Петрович с чувством превосходства над простыми гражданами и над гражданами в погонах, которым и во сне не снились чудеса, которые он, отставной полковник и бывший "командующий части" наблюдал, так сказать, живьем и которые на государственном уровне могли бы значительно сократить расходы на питание солдат и офицеров в масштабах всей страны, обеспечивая значительную экономию средств и получение прибыли.

Поскольку Семен обещал Борьке зайти в гости, то сделать это он решил сразу после того, как вернул нагулявшуюся Тоню к щенкам.

Борька жил на четвертом этаже дома, что фасадом выходил на проспект Дзержинского. Подъезд был грязным, в нем почему-то сильно пахло мочей, а стены были исписаны разными словами и фразами, смысл которых был для Семена не совсем ясен. Наконец, ему удалось вычислить квартиру Борьки. Дело в том, что практически все двери в доме были металлическими, установленными в разное время становления и развития демократий - обыкновенной и суверенной, и на них, дверях, почему-то отсутствовали какие бы то ни было опознавательные знаки. Вычислив нужную квартиру, Семен поискал кнопку звонка, но не нашел и постучал, подождал и еще раз постучал уже посильнее. Дверь под ударами кулака слегка вибрировала и издавала не очень приятный слуху гул.

- Кто там? - услышал он женский голос. Это была Ляля.

- Семен, - представился Семен.

- Какой еще Семен? - спросила Ляля.

Вообще-то, у нее была привычка открывать дверь, не задавая идиотских и подозрительных вопросов типа "Кто там?" или "Что вам нужно?", но не так давно в их подъезде была ограблена одна квартира, хозяйка которой вот так же, не спрашивая интеллигентно открыла дверь. Так что теперь Ляля, наступая на горло своим хорошим манерам, дотошно допрашивала всех, кто стучал. Глазка в двери, к сожалению, не было. Борькина бабушка заказывала дверь давно на заводе, где когда-то работала и где, в виду отсутствия государственных заказов, в тяжелые времена наловчились варить входные двери бдительным жителям многоэтажек. Это сейчас можно спокойно выбрать себе дверь подходящего дизайна, толщины и секретности замка, а тогда все двери были одинаковы по конструкции и отличались только цветом покрывавшей их краски.

- Семен, - пояснил Семен. - Борис пригласил меня в гости.

- Сейчас, - ответила Ляля и пошла справиться у Борьки про Семена и про приглашение.

- Какой Семен? - не понял Борька. Он полулежал в кресле с ноутбуком на коленях и просматривал новости.

- Говорит, что ты его пригласил.

Борька сразу же вспомнил Семена, парня, с которым он утром разговаривал на скамейке около кардиоцентра. Он действительно пригласил того в гости поговорить, но адреса Семену не давал. Это точно. А, может, дал? Борька вздохнул, слез с кресла, подтянул сползшие джинсы и пошел к двери. Приоткрыв, он действительно увидел парня в допотопных джинсах и странных сандалиях.

- Привет, - сказал он Семену.

- Привет, - улыбнулся Семен. - Я вот пришел, как ты просил.

Ну, положим, Борька вовсе не просил его приходить, но, раз уж пришел, то:

- Проходи, - и Борька распахнул дверь.

Семен вошел в прихожую, освещавшуюся лампочкой из ванной комнаты, дверь в которую была нараспашку.

- Заходи, гостем будешь, - сказал Борька, проходя в комнату, которая служила столовой, гостиной, спальней и кабинетом - квартира была однокомнатной. Обеденная, спальная и кабинетная зоны отличались по цвету. Угол, где стояла софа, отделенная от остальной части комнаты самодельной ширмой, был, как и сама ширма, выкрашен в зеленый цвет. Обеденная зона у окна была голубой, то есть стол, стулья, салфетки, ваза для фруктов и шторы были синими или голубыми, а посередине в светло-коричневых тонах была зона кабинета и гостиной, там стояли два глубоких кресла, журнальный столик и старомодный книжный шкаф.

- Располагайся, - кивнул Борька на одно из кресел.

Семен сел. Ляля была на за ширмой, наверное, читала.

Борька расположился в другом кресле, и они начали общаться. Впрочем, разговор не очень клеился.

- Слушай, а как ты меня нашел? - спросил Борька, которому покоя не давал вопрос, откуда Семен узнал адрес. Борька мог поклясться, что не говорил, где живет.

- Ты же меня пригласил, - ответил Семен. И то была чистая правда.

Они еще о чем-то поговорили, не о погоде, конечно, а так, общие ничего не значащие, но с подтекстом фразы, многозначительное молчание, вздохи, улыбки. Борька посмотрел на часы - почти пять.

- Знаешь, приятная беседа с интересным собеседником обязательно..., - Борька, не докончив предложения, встал и выудил из книжного шкафа чуть початую бутылку коньяка. - Ляль, будешь?

Ляля вышла из-за ширмы. Коньяк был хорош, гость - скучен, а на работе - неприятности. Она принесла из кухни три пузатых рюмки, нарезанный лимон, посыпанный сахарной пудрой, и села в кресло. Борька устроился у ее ног и разлил коньяк по рюмкам. К Семену на какое-то мгновение вернулось чувство, которое он обычно испытывал, когда нужно было пить алкогольные напитки. Он не любил спиртного, особенно крепкие напитки, но отказываться было никак нельзя - засмеют, оскорбят и, что самое обидное, больше никогда не пригласят как неподдерживающего компанию. Но это было давно, а теперь, он просто закрыл на секунду глаза, будто зажмурился, и залпом выпил то, что ему налили.

- Ну ты, брат, даешь, - с усмешкой сказал Борька. - Это же не shot of whiskey и не кактусовая водка, чтобы так хлебать. Коньяк дорогой, хорошей выдержки. Лялькин дед привез из дьюти-фри, из самой Франции тащил. Жди теперь своей очереди.

Семен не возражал. Разговор продолжился. С выходом Ляли он немного оживился, поскольку она время от времени делала остроумные или ироничные замечания, цинично шутила, цеплялась к словам, в общем, как могла наслаждалась общением. Борька большей частью цитировал незнакомых Семену авторов, использовал слова, очевидно, иностранного происхождения, смысла которых Семен не знал. Постепенно разговор коснулся смысла жизни.

- Да нет никакого смысла, - заявил Борька, взбалтывая жидкость в своей рюмке. - Да если бы и был, нам-то об этом никто не потрудился рассказать.

Ляля, у которой последнее время стало многовато проблем, включая Борькино пьянство и безденежье, заметила:

- Смысла, может быть и нет, но нормы есть. Для того, чтобы жить нужно каждый день есть и пить, а для этого в кармане должны деньги, если не шуршать, то звенеть хотя бы.

- Только не говори мне, что смысл жизни в деньгах, - прервал ее Борька и налил себе еще коньяку.

- Ни в коем случае! - выразительно произнесла Ляля и тоже подлила себе в бокал.

- А почему вы оба так несерьезно к этому вопросу относитесь? - спросил Семен.

- От степени серьезности подхода к проблеме, суть не изменится, - сказал Борька и подозрительно посмотрел на свою рюмку.

- А в чем суть?

- Да кто ж его знает? Кто этим только не занимался и древние, и иррационалисты, и гуманисты, и позитивисты, нигилисты, экзистенциалисты, трансгуманисты, богословы всех цветов и мастей, а согласия как не было, так и нет, и не будет никогда, - закончил Борька перечисления, взял бутылку и зачем-то стал ее нюхать.

- Ты что? - удивилась Ляля.

- Ты ничего не заметила? - взглянул на нее Борька.

- Нет, а что?

- Градуса нет, - пояснил Борька. - Я вторую рюмку пью, а кайфа нет.

- Это коньяк, а не дурь, - напомнила Ляля. - Впрочем, я тоже как-то не очень...

- Что за черт, - Борька налил себе еще коньяку в рюмку и снова стал нюхать.

- Ты лучше на вкус попробуй, - усмехнулась Ляля.

Борька сделал глоток.

- Вкус тот же, аромат есть, а градус куда-то делся. Может, сегодня буря какая-нибудь магнитная? - предположил он.

- Какая буря? - набросилась на него Ляля. - Поди сам коньяк вылакал, а потом налил в бутылку чего попало...

- Ты что гонишь? - возмутился Борька. - Ты его сама попробуй. Такой аромат на нашей кухне не сварганишь, да и алкоголь язык пощипывает, а градуса нет. Чушь какая-то.

Семен понял, что это его рук, то есть его усилий, дело.

- Постойте, - вмешался он. - Боюсь, что это моя вина.

Борька с Лялей в первый раз посмотрели на него с интересом.

- Кажется, хоть один из нас опьянел, - усмехнулась Ляля. - Может, все дело в способе употребления?

- Нет, - покачал головой Семен. - Все дело в желании.

- Чьем? - Ляля снова потеряла к гостю интерес.

- Так получилось, что моем, - улыбнулся Семен.

- И чего же мы пожелали? - поинтересовался Борька.

- Дело в том, что я с юности не люблю крепкие напитки, - начал объяснять Семен.

- А Вы уверены, что в отрочестве не застряли? - спросила Алла, которой было двадцать семь лет, а Семену она определила максимум двадцать три.

- Абсолютно, - вполне серьезно отозвался Семен. - Я хотел сказать, что у меня не было желания пьянеть, испытывать как все вокруг распадается и расплывается...

- Так зачем тогда пить? - поинтересовалась Ляля. - Вам же объяснили, что коньяк дорогой, привезен издалека. Попросили бы чаю или просто воды.

- Да, наверное, я так и должен был сделать. Вы правы. Извините.

- И что мне с Вашими извинениями теперь делать?

Ляля была раздражена и этим странным гостем, и бессмысленным разговором, и коньяком, который не давал приятного расслабления. Она встала.

- Послушайте, - произнес Семен. - Я хочу угостить вас ужином. Позволите?

Впервые за многие годы он почувствовал, что противен самому себе за малодушие, неумение высказаться и сформулировать так, чтобы тебя услышали безо всяких дешевых трюков с материализацией, но по другому обратить внимание на то, что он хотел рассказать, ради чего двадцать лет провел в обучении, потом покинул монастырь и пришел к людям, не было никакой возможности. Его просто не слушали.

- Позволим, - снова усмехнулась Ляля и предложила:

- Пармезан?

"Пармезаном" звался недавно открытый ресторан с сумасшедшими ценами и, как говорили, изысканной кухней.

- Нет, - ответил Семен, ничего не знавший про "Пармезан", и закрыл глаза.

Он не слышал еще пары шпилек от Ляли, так как был занят. Через минуту на столе между бутылкой безалкогольного уже коньяка и рюмок появились лепешки, миска с чем-то горячим и ароматным, несколько тарелочек с пастами, закусками и зеленью.

- Это что? - спросила Ляля. Выдержки ей было не занимать.

- Обед, как я и обещал, - улыбнулся Семен.

- Я вижу, что обед, но откуда он взялся?

- Я его придумал, - объяснил Семен.

- Я думала, что мы в ресторан пойдем, - с наигранной разочарованностью сказала Ляля. - Так и я могу, вон, в холодильнике позавчерашняя курица еще осталась.

В отличие от Ляли, Борька примолк, смотрел на накрытый стол, не мог поверить своим глазам и, как говорится, мучительно соображал, то ли это коньяк начал, наконец, действовать, то ли весь этот базар ему просто снится.

- Угощайтесь, - пригласил Семен.

- А Вы пока грабить будете? - спросила Ляля.

- Грабить? - не понял Семен.

- Ну да, мы в гипнозе как в анабиозе, а Вы в это время шарите по полкам и холодильнику в поиске денег и драгоценностей. Должна разочаровать - наличных в доме не держим, золота тоже - из моды вышло.

- Зачем мне Ваши деньги? - спросил Семен.

- Действительно, зачем дяде деньги? - нервно засмеялась Ляля. Обед на столе манил неизвестными ароматами, из миски шел пар, лепешки были свежими, а Ляля голодной.

- Вы лучше присядьте, - предложил Семен. - Попробуйте лепешки.

Борька, для психики которого накрытый стол был не просто испытанием, а крушением всего его, пусть и псевдо, нигилизма и всех других измов, наконец, обрел дар речи и спросил:

- Ты что, Воланд или его приспешник?

- Воланд? - не понял Семен, хотя имя показалось ему смутно знакомым.

- Дьявол, - пояснила Ляля, по спине которой пробежал холодок - кто его знает, что может быть на белом свете.

- А, - вспомнил Семен замечательную книжку, которую несколько раз перечитывал во время своих дежурств на стоянке. - Это там, где...

И тут он произнес слово, которое я не решусь передать звуками, которыми владею; оно было произнесено на выдохе и потому, что Семен сделал небольшую паузу, стало ясно, что слово это очень важное, и, даже, наверное, не столько само слово, сколько то, что он означало.

- ... почему-то облачено в черные одежды, и как бы противостоит самому себе?

- Что Вы сказали? - не совсем поняла Ляля. - То слово, я не понимаю по-китайски.

- Это не по-китайски, - покачал головой Семен.

- Не важно, что оно означает?

- Не знаю, то есть я знаю, но не могу подобрать знакомого вам слова..., - Семен смутился.

- Вы уж постарайтесь, - Ляля уже пришла в себя снова начала язвить. Она кожей почувствовала, что от парня опасности не исходит, а понять, что же творилось в гостиной части их комнаты, ей очень хотелось.

- Ну, это что-то вроде Совершенства, только больше, намного больше...

- Как солнце? - Ляля достала сигарету и закурила.

- Нет, гораздо больше, и оно невидимое, что ли...

- Вы уж как-нибудь потрудитесь объяснить все словами языка, на котором мы с Вами разговариваем безо всяких "что ли" и другого мусора.

- Погоди, Ляля, - пришел, наконец в себя Борька. - А ты... Вы только стол умеете или все можете?

- Дело не в том, что я умею, - в который раз начал свои объяснения Семен. - Дело в том, чего вы хотите, чего вам не достает...

- Сталкер что ли? - спросила Ляля и выпустила струю дыма.

- Кто такой сталкер? - не понял Семен.

- Знаете, юноша, - изрекла Ляля, туша сигарету в одном из блюдечек. - Прежде чем вещать тут про смыслы жизни и выдувать из себя громкие звуки, которые Вы называете словами, а значения объяснить не можете, сели бы и почитали немного. Ну, хотя бы за двадцатый век и только классиков, а потом садились бы за стол с образованными людьми и (тут она многозначительно подняла палец с расписным ногтем красивой формы) слушали бы и запоминали.

Семен сник. В который раз у него ничего не получилось. Где-то в глубине опять шевельнулось отчаяние.

- Вы меня не поняли, - извиняющимся тоном сказал он. - То, что я только что сделал, ...

Он вздохнул и с тоской посмотрел на блюдечко с его любимой пастой, откуда торчал бычок со следами оранжевой помады.

- То, что я сделал, может абсолютно каждый, нужно лишь немного ...

- А что Вы сделали? - спросила Ляля. - Горшок на стол как в сказке поставили? И кому это нужно? Тому, кому лень до холодильника дойти? Тоже мне, деяние Апостола.

- Зачем Вы так? - с укоризной сказал Семен. - Люди гибли, стараясь донести Знание до всех. Не их вина, что они не были поняты и услышаны.

Ляля безнадежно махнула рукой.

- С Вами разговаривать скучнее, чем с пятиклассником. Там есть надежда, что он вырастет, что-то прочитает и не будет изрекать банальностей.

- Погоди, Ляля, - снова вступил в разговор Борька. Пока Ляля выговаривала Семену, Борька исследовал лепешку, то есть пощупал ее, обнюхал и надкусил. Лепешка была свежая и вкусная.

- Ты заметила, что он вот это все, - Борька показал на стол. - Это все взял неизвестно откуда.

- Ну и что? - изрекла Ляля.

- Как что? - вскричал Борька. - Так он ведь как щука из проруби! Сколько у меня желаний?

Последний вопрос был обращен к Семену.

- Я не знаю, - пожал тот плечами.

- А я могу заказать счет в банке с миллионом, нет с десятью миллионами долларов? - задыхаясь от волнения спросил Борька.

- А почему нет? - ответил Семен. - Вы только этого хотите?

- Не, давай мне сначала счет сделай, только лучше сразу двадцать миллионов долларов. А потом мы еще кое-что придумаем. Тебе сколько времени на это понадобится?

Семен покачал головой.

- Я не могу исполнять ничьих желаний. Это невозможно. Я могу исполнить только свои желания, и Вы тоже можете исполнить только свои!

- И только "самые сокровенные", - подсказала Ляля. - Беру свои слова частью обратно. Он, если кое-чего не начитался, то, хотя бы, насмотрелся.

- Да погоди ты, - Борька по-детски взмахнул обеими руками. - То есть счет ты открыть не можешь, а наличные можешь?

- Нет.

- Почему?

- Они мне не нужны.

- Так они мне нужны, - пояснил Борька. - Или хотя бы монеты золотые, старинные? А? Что тебе стоит?

Семен вздохнул. Опять все превращалось в фарс. Он был расстроен и удручен, даже, можно сказать, печален.

- Ладно, извините, - сказал он, вставая. - Спасибо за все.

Он улыбнулся, но улыбка получилась невеселая и какая-то неискренняя.

-Ты куда? - забеспокоился Борька. - Ты не можешь так просто уйти и не исполнить хотя бы одного желания.

- Я не могу исполнять ничьих желаний, - устало сказал Семен.

- Да и зачем? - вставила Ляля.

Она была права. У нее действительно не было никаких причин сожалеть о неисполненных желаниях. Так вышло, что с самого раннего детства все желания Оленьки-Лялечки исполнялись не только благодаря отцу-профессору, но и дедушке, который в свое время быстро успел перековаться из секретаря райкома партии в бизнесмена - сначала торговца, а затем и изготовителя мебели. Ляля была единственной внучкой и никогда ни в чем отказа не знала. Жила она в хорошей квартире, у нее была новая машина, она много и часто путешествовала, любила свою работу, где хоть и случались временами неприятности, но все всегда разрешалось и разруливалось. У Ляли никогда не было сомнений в том, что жизнь ее будет складываться удачно, денег у нее всегда будет много, а она, Ляля, в состоянии решить абсолютно все проблемы из тех, которые иногда встают на ее пути.

У Борьки такой уверенности в себе не было. Не закончив ни одного института из трех, в которых он учился, Борька вел каждодневную борьбу за существование. Будучи музыкантом не очень талантливым, он не сумел, как хотелось, написать хотя бы один хит, чтобы создать себе имя. Вечерами он играл в ресторанах чужие шлягеры, иногда подыгрывал в местной рок-группе, которая особой популярностью не пользовалась. Все чаще Борька задумывался о том, что будет с ним лет, скажем, через десять. Ответа не было, перспектив тоже, даже планов не было решительно никаких, и поэтому неожиданное появление Семена с его способностями делать невозможное, вдруг дало ему шанс, который выпадает один раз в жизни, а тут эта капризная Ляля, которая как сыр в масле катается, благодаря родственникам, вмешивается и чуть не гонит из его, Борькиной, квартиры этого волшебника в немодных джинсах и смешных сандалиях.

- Знаешь, Ляля, - сказал Борька подружке. - Ты бы сходила куда-нибудь. Деда навести, что ли?

Ляля посмотрела на Борьку с презрением и сожалением.

- Поклянчить хочешь? - бросила она. - Ну, давай, давай, может, выпросишь чего.

- Зачем Вы так? - спросил Семен.

Ляля не ответила, взяла сумку, покидала в нее какие-то вещи, сунула ступни с яркими ногтями в изящные босоножки и, не попрощавшись, ушла, лязгнув дверью.

- Ну вот, - вздохнул Борька. - Теперь и она меня бросила.

- Вы хотите, чтобы она вернулась? - спросил Семен. Он все еще стоял в нерешительности, не зная, стоит ли уйти или остаться и еще поговорить с Борькой.

- Слушай, - сказал Борька. - Помоги мне, а.

- Понимаешь, - Семен снова сел в кресло. - Я ведь не волшебник какой-нибудь из детской сказки. У меня нет ни волшебной палочки, ни волшебной лампы и всякого такого. Я точно такой же парень как и ты, только постарше немного.

Борька сидел, смотрел на Семена грустными темными глазами.

- То, что умею делать я, ты тоже можешь научиться делать. Надо только захотеть, разрешить, позволить себе стать тем, кем ты хочешь, чтобы не мучиться каждый день утром, сражаясь с ленью и скукой.

- И что будет? - вздохнул Борька.

- Все изменится.

- Когда?

- Это трудно сказать. Скорее, это зависит от тебя.

- А почему ты мне не можешь просто наколдовать здесь монет золотых побольше, раз тебе это ничего не стоит, а я уж потом сам справлюсь и разберусь. И потом, с чего ты взял, что я страдаю от лени и скуки?

Семен пожал плечами.

- У тебя глаза грустные.

- Так моя бабушка знаешь как говорит? Веселье без причины - признак дурачины!

- В языке, на котором я говорил последние двадцать лет, нет слова "дурак", и нет слова "умный" - все равны, абсолютно все и во всем.

- Чушь, - не согласился Борька. - Все разные, причем, козлов больше, чем нормальных.

Семен невесело усмехнулся.

- Ты не прав.

- А с чего ты взял, что ты прав? - спросил Борька. Он понял, что от Семена ему ничего не обломится и что продолжать этот разговор смысла особого не имеет, но прекратить его у него тоже не был они воли, ни желания.

- Я прав потому, что счастлив, потому, что каждый день меня ждет что-то новое и прекрасное, я наслаждаюсь каждым мгновением жизни, каждым глотком воды, каждым вдохом! Меня переполняет благодарность за все, что я узнал, пережил и понял, за то Знание, которое мне открылось, за тот опыт, что я приобрел и за то будущее, что у меня впереди.

- Ты болтаешь как пропагандист, только не пойму чего, - перебил его Борька.

- Почему ты не веришь мне? - спросил Семен.

- А с чего я должен тебе верить? - удивился Борька. - Ты тут язык чешешь о высоких материях, а надо всего-то помочь ближнему, то есть мне, раз уж нас судьба свела. Вот смотри, ты умеешь колдовать...

- Это не колдовство, - возразил Семен. - Это то, что дано каждому человеку от рождения, как талант, который всего-то навсего не надо зарывать в землю.